Небо было не просто хмурым, а иссиня-черным, и в его глубине мелькали багряные всплески молний. Дождь накрапывал, мелкий и противный, тяжелой взвесью повиснув в воздухе и наполняя легкие неприятной мокротой, а тело слабостью и безразличием ко всему. Под ногами тоже было мало приятного, земля размокла и, взбитая сотнями сапог, превратилась в липкую кашу.
Мне начинало казаться, что руки набиты соломой, а на каждой ноге налипло, по крайней мере, по десятку пудов грязи. Глаза тоже стали подводить, все вокруг имело неприятный розовый оттенок и частенько расслаивалось, превращая один предмет в несколько, -- видимо, сказывался удар боевого чекана по шлему.
Внезапно, сзади грянул рев, и я понял, что это конец. Финал нашего похода по земле варваров, бесславная гибель цвета Имперских войск. Бессмысленная кончина ударного корпуса под командованием принца Эрика.
Хотя, если рассудить строго, -- нас сюда никто не звал. Варвары, со своими редкими набегами, не доставляли особого беспокойства Империи. И лишь наш приход заставил почти пять десятков кланов забыть старую вражду и объединиться, чтоб отстоять свои земли.
Им это удалось.
За спиной вновь раздался рев сотен яростных глоток, на этот раз значительно ближе, и в щиты моего, двадцать первого, легиона грянули первые тела и первые топоры варваров из резерва, что спокойно поджидал в лесу, когда ловушка захлопнется. И вот она захлопнулась.
В этот миг я почему-то вспомнил свою родину. Закрывая лицо осадным щитом от копья какого-то варвара, я вспоминал свой дом
О нет, я - не прославленный рыцарь или потомственный дворянин, у которого за спиной остался родовой замок и огромная семья. Я даже не из купеческой семьи.
Самый обычный крестьянский парень. Нас вербовали на эту войну сотнями и тысячами, сколачивая три полновесных легиона и пытаясь за месяц впихнуть в наши мозги науку, которой нормальные солдаты учатся не меньше чем полгода. Единственное, что в нас все-таки вбили садисты-сержанты, -- это умение держать строй и не покидать его ни при каких обстоятельствах. Но сейчас наступал тот миг, за которым остается только желание выжить. И как поступать в такой миг каждый решает сам.
Слева кто-то из моих соратников отшвырнул щит и, перехватив поудобнее короткий гладиус, рванулся в брешь между варварами. В него с нескольких сторон ударили копья с широкими наконечниками (варвары частенько применяли их для метания: тяжелые широкие наконечники обеспечивали нужный баланс для копья в полете), легионер успел отмахнуть лишь от одного, а потом повис, слово жук на булавке, задергался в конвульсиях и испустил дух.
Небо умирало вместе с нами...
И тут, сам до конца не понимая своего поступка, я закричал. Выталкивая тяжелый, рвущий горло, воздух наружу, исторгая из своего естества истошный вопль-рев:
-- Сомкнуть щиты! Бей!
Варвары попытались пробиться в образовавшуюся брешь, но щиты лязгнули, смыкаясь, и слитно ударили тяжелые гладиусы, разрубая немудреную одежонку, кости и плоть, отрубая неосторожные руки, ломая копья и рукояти топоров. Двадцать первый, ни на что не способный легион, точнее выжившие мизерные крохи с каждого десятка, ударили слитно, словно одна рука. И еще раз, сопровождаемые очередным воплем первобытной части моего естества, слаженно ударяя и закрываясь щитами сразу же после атаки.
-- Руби! За Империю!
Неким мистическим чувством, я ощущал, что остатки нашего легиона свернулись кольцом, щитами наружу, потому что варвары уже были вокруг. Раненых, кого успевали, втаскивали в центр импровизированного круга, а остальные продолжали сражаться. Тех, кто падал, переступали, смыкая щиты над павшими товарищами.
-- Плотнее щиты! Круши! Бей!
Казалось, воздуха нет совсем. Все вокруг было полно смрадом смерти, вонью ужаса и бешеной дракой за жизнь. Перед глазами у меня плыли лица: мать, сестра, отец, братишка...
... Мы не заметили того мига, когда стало темнеть. Видимо, кровавая пелена помешала заметить, как солнце почти опустилось за небосклон. Или все дело в том, что нас осталось всего трое, когда варвары внезапно прекратили свои бешеные атаки.
В сумерках мы стояли, прижавшись спинами друг к другу и смотрели на молчаливо застывших варваров. В мозгу всплывали полусказочные рассказы про уважение, которое испытывают варвары к достойным соперникам. И многие даже возвращались после таких сражений живыми.
Только мне, почему-то, вспомнились глаза одного такого ветерана. Глаза человека, который своей доблестью и презрением к смерти заслужил то, что варвары его отпустили с миром. И не один воин-варвар не посмел напасть на чужеземца со знаком Старейшин на плече.
Только вот, когда я его встретил и узнал ту историю, в глазах его было выражение побитой собаки. Того человека, который бросался на копья варваров, уже не было. Он остался там, на поле боя, а напротив меня сидела лишь его тень.
И я понял, что жить так, как жил тот ветеран, не смогу.
-- И все? Это все, что вы можете? -- закричал я в лица неподвижных воинов.
Мои соратники молча подняли оружие, уж даже и не знаю, о чем они подумали в этот миг. Наверное, просто свыклись с мыслью о смерти.
-- Есть среди вас мужчины или только черви? Ну же! Давайте сразимся! -- вновь закричал я и сделал шаг вперед.
Шеренга в молчании сделал шаг назад.
Не может быть! Они не отступают ни перед кем и никогда!
-- Ну же! -- в отчаянии закричал я.
Ответом мне была тишина.
Силы покинули меня, я опустился на землю, окончательно понимая, что впереди меня ждут годы проклятья, ночных кошмаров и ненависти к себе. Смерть отвернула от меня свое благосклонное лицо.
Ничего не видя перед собой я сидел на пропитанной кровью земле, чувствуя коленями тела своих товарищей и слезы беззвучно текли по моим щекам. Гладиус, эта бесполезная железка, валялся рядом с правой рукой, стоит только потянуться, схватить и упасть на лезвие, вгоняя холодную сталь все глубже и глубже, вырываясь из оков бренного тела...
Пальцы сомкнулись на холодной коже, и я рывком сместил тело в сторону меча. Свистнула стрела, и бок обожгло острой болью: удар стрелы сместил клинок так, что тот лишь порезал бок, не затронув не одного важного органа.
-- Хватит, -- произнес властный женский голос. -- Достаточно. Отберите у них оружие.
Сильные руки подхватили меня, из занемевшей руки выдернули гладиус и отшвырнули в сторону, краем глаза я успел заметить, как двоих оставшихся легионеров обезоруживают быстро и четко. Сознание померкло и я провалился в беспросветную тьму...
Лежать было приятно, несмотря на боль по всему телу и особенно резкую в боку. Не открывая глаз, я поднял руку, прикасаясь ко лбу, и ощутил под пальцами повязку. Все-таки удар чеканом не прошел даром -- шишка вскочила почти размером с кулак.
-- Лежи спокойно, -- прозвучал мелодичный голос. -- Тебе нельзя делать резких движений.
Я медленно открыл глаза.
Над моей головой веселым разноцветьем пестрел шатер. Сквозь небольшое круглое отверстие в центре потолка было видно синее небо, вдоль стен стояли несколько сундуков, какие-то причудливые амфоры, горшки и стойки для оружия. Причудливости и очевидной редкости этих предметов мог позавидовать, наверное, сам Император.
Рядом с моим ложем сидела на корточках симпатичная девушка лет двадцати, с огромными зелеными глазами и светло-каштановыми волосами, одетая в кожаный наряд, который больше подошел бы воину. Ее пальцы проворно ощупывали мой бок, не прикасаясь к ране, а скользя рядом с ее краями.
-- Разминаю плоть, чтобы лучше заживало, -- произнесла она, впрочем, не отвлекаясь от занятия.
Потом она жестом волшебника откуда-то выудила баночку с прозрачной мазью, обильно смазала рану по краям и приложила сверху сложенные несколько раз кусок материи с какими-то листьями.
-- Приподнимись, я тебя перевяжу, -- попросила она.
Я молча приподнялся, ощущая, как все сжимается внутри от боли и начинает стучать кровь в висках. Девушка ловко обмотала мой торс. И сочувственно глянула мне прямо в глаза:
-- Болит, да? Ну, ничего, завтра все заживет.
Прикидываться дальше глухонемым было, по меньшей мере, глупо.
-- Спасибо. Только ни одна рана за день не заживает...
Она улыбнулась широко и радостно.
-- После, карим-травы -- заживет.
Я лишь с сомнением покачал головой.
В памяти всплывали сцены вчерашней битвы: погибшие легионы, победные орды варваров, наше пленение и мое желание умереть. Теперь, когда под головой была мягкая подушка, а раны врачевала красивая девушка, умирать не хотелось. Но стоило лишь подумать о том, как я появлюсь в родных краях...
-- Что с моими товарищами? -- резко спросил я.
-- О них позаботились, -- девушка совершенно не обратила внимания на грубость. -- Сейчас они отдыхают.
-- Хорошо, -- пробормотал я, закрывая глаза и тем самым давая понять, что общаться далее не желаю.
-- Вас хотела видеть Мать, -- донесся до меня голос девушки.
Нет, она, наверное, не понимает!
-- Я не хочу ни с кем общаться...
-- Но Мать просила сказать, если вы вдруг почувствуете себя лучше, -- в голосе разочарование.
-- Ничего знать не желаю, -- как можно грубее произнес я.
-- Если что-то понадобиться -- только позовите, -- донеслось до меня.
Боже, чего я срываю свою злость и ненависть на этой девочке? Что она мне сделала? Ага, раны перевязала. Участие проявила. Помощь свою предлагает...
Единственный виновник всех бед -- это я сам. Даже не смог умереть, как подобает мужчине. А теперь вот на бедном ребенке срываюсь.
-- Эй, ты где? -- позвал я, в душе надеясь, что девушка ушла далеко.
Но нет. Она появилась сразу же, будто сидела возле входа.
-- Да?
-- Скажи, что мне лучше этой, как ее... -- начал я и запнулся.
--Матери, -- подсказала девушка и расцвела.
-- Ага. Скажи Матери, что я себя хорошо чувствую.
Она упорхнула так же быстро, как и появилась. А я вновь прикрыл глаза, погружаясь в невеселые думы.
Что же надо этой самой Матери от меня? Если она собирается держать меня в качестве заложника, то ее ждет серьезное разочарование. Никому я не нужен, рядовой воин безликих легионов, умирающих по прихоти знати во имя никому не известных целей. Никто не станет выручать трех случайно выживших в бойне легионеров.
Или ей надо что-то узнать про дальнейшие планы Империи? Так и это не про мою честь. Кто ж посвятит рядового легионера в планы командования?
А ведь, по правде сказать, не нужен я им совершенно ни в какой роли. Скорее всего, отправят меня с клеймом "доблести" на предплечье восвояси. И все варвары на моем пути будут избегать боя со мной, ибо сразившись -- навлекут на себя гнев Старейшин.
Да только не угадали они, не надо мне такой "чести", она для меня похуже смерти будет. Всю оставшуюся жизнь чувствовать себя подлецом, который выжил только потому, что собратья по оружию костьми легли...
Нет, клянусь Мастером Создателем!
Вход в шатер распахнулся и внутрь ступили три девушки. Одну я уже знал, то была моя врачевательница. Две других были чем-то неуловимо схожи, может, военной выправкой и плавными движениями. Обе были при оружии: одна(черноволосая и кареглазая) была с мечом у пояса, вторая (светловолосая, с серыми, как лед, глазами) была с двумя саблями за спиной.
Со мной заговорила светловолосая, видимо, она была кем-то вроде личной охраны и секретаря по совместительству:
-- Приветствую тебя, солдат. Я -- [...имя вставите...]. Назовись пред лицом Матери Амазонок.
Я представился и не забыл упомянуть, что являюсь всего лишь обычным легионером.
Темноволосая Мать Амазонок улыбнулась. На красивом лице, пусть и слегка обветренном, улыбка смотрелась великолепно: открытая, доброжелательная и слегка насмешливая. Именно такая, какая бывает у матерей, глядящих на своих детей.
-- Вчера ты сражался не как обычный легионер, а как доблестный воин, достойный саг и песен в свою честь. Я - Мать Амазонок, та, кому Старейшины кхалгов доверили возглавить объединенное войско кланов.
Мне оставалось только таращить глаза. Неужели варвары согласны подчиняться женщине? Даже скорее девушке?
-- Наверное, тебя удивляет то, что Старейшины возложили эту миссию на меня. Напрасно. Наш клан насчитывает не так много лет своей истории, но проявил себя как объединение достойных воительниц. Мы чтим законы предков, соблюдает кодекс воинов и сражаемся только за правое дело, -- она вскинула голову, звонкий голос пролетел под сводами шатра.
В груди у меня стала закипать злость. Дикая, необузданная часть моей натуры, та, что вела меня в битве, вновь рвалась наружу, разрушая оковы спокойствия, в которые я заковал себя по пробуждении. Захотелось заорать в красивое лицо, вырвать у кого-нибудь оружие и зарубить эту наглую женщину, которая посмела рассуждать о чести, доблести и правом деле!
-- Ты... -- я задохнулся. -- Вы напали на нас! Вы беспощадно уничтожали мальчиков, которые не умели толком держать мечи! Вы рубили их на мелкие куски! Вы оставили на растерзание стервятникам тысячи молодых парней, вся вина которых была в том, что они попали в ополчение! Вы оставили Империю без поддержки и опоры, вы лишили матерей их сынов, оставили сестер без братьев! Вы, именно вы и никто другой!
Вот и он -- конец жизненного пути. Светловолосая выхватила сабли столь стремительно, что я успел заметить лишь начало движения и конец, когда сабли щекотали меня в районе горла...
-- Стой, не надо! -- закричала Мать Амазонок. Ее лицо побледнело, глаза расширились, а рука судорожно стиснула эфес меча.
Светловолосая замерла. Ее глаза по-прежнему метали молнии, но подчинилась она без промедления. О, пресветлый Мастер Создатель, почему она не завершила начатое?
-- Выйдите, -- приказала Мать.
-- Но...
-- Я сказала, выйдите! Обе! Немедленно! -- произнесла Мать, и обе девушки покинули шатер.
Еще секунду мы смотрели друг другу в глаза. Потом она вздохнула:
-- Ты хочешь сразиться со мной, воин?
В голосе у нее не было насмешки, не было вызова или злости, лишь усталость.
-- Да, хочу, -- дерзко ответил я.
-- Что ж, может быть... Все может быть. Но прежде чем осуждать нас -- выслушай...
-- Зачем?
-- Хочу, чтоб ты помог нам, -- произнесла она. -- Помог нам всем.
Она уселась на ковер, рядом с моим ложем, словно совершенно не опасаясь меня. Я удивленно приподнял бровь.
-- И ты не боишься меня... Мать?
-- Не думай, что сможешь так просто одержать надо мной верх, -- укоризненно покачала она головой. -- Ты ранен и безоружен, что ты можешь? Да даже если бы ты был здоров и при оружии, все равно не боюсь. Вы, мужчины, уверены в своем превосходстве, но вы не всегда правы. Кхалги, в отличие от людей Империи, это понимают.
-- Может ты и права, -- злость прошла окончательно. -- Но объясни, я ничего не понимаю.
-- Я хочу прекратить эту войну, -- начала она. -- И хочу, чтоб ты стал нашим послом к людям Империи. Любого из кхалгов расстреляют из луков до того, как он произнесет хоть слово. Просто за то, что он -- кхалг. Поэтому мне нужен отважный человек, чтоб восстановить мир.
Ты достойно сражался. Так не дерутся за свою жизнь, так сражаются только ради смерти. Иногда так сражаются за свою землю, за своих родных, за свою любовь. Но никогда человек, сражавшийся столь отчаянно, не согласиться, чтоб умирали дорогие ему люди. Пусть даже и не родные, а просто люди одной с ним крови.
Именно поэтому я предлагаю тебе стать нашим парламентером.
-- Вашим парламентером, -- пробормотал я. -- Парламентером тех, кто похоронил сыновей моей земли?
-- Да, -- резко ответила она. -- Именно. Для того, чтобы больше не гибли сыны и твоей, и моей земли. Мир -- вот что надо нашим народам.
Ты осуждаешь нас, обвиняешь в том, что мы убивали ваших людей. Но теперь вспомни, кто пришел на чужую землю? Кто пришел в чужой дом, собираясь убить хозяев и захватить не принадлежащее ему?
Я расскажу тебе историю Амазонок. А дальше, пусть твоя совесть решает: стоит ли помогать.
Род, из которого мы вышли, очень древний. Мы были уважаемым кланом, большим и богатым, наши воины были знамениты на всю Степь. Жизнь была прекрасна и женщинам не было нужды браться за оружие -- на то у нас были мужчины.
Но однажды к нам пришла беда. И наши мужчины, откликнувшись на зов Старейшин Степи, ушли защищать наши земли перед лицом много превосходящих сил противника. Но кланы в те далекие времена уже были разобщены, и даже война не помогла забыть старые обиды. Явились воины далеко не от всех кланов.
Тот день, когда воины-кхалги и объединенные рати нелюдей встретились, стал самым черным днем нашей истории. Стрелы эльфов разили без промаха, оружие наших воинов отлетало от доспехов гномов, а шкуры и бронза не смогли противостоять оружию подземных воителей. Но воля к победе была столь велика, что объединенные войска нелюдей узрели, как яростно сражаются наши воины, и в ужасе обратились в бегство.
Наш род был на острие атаки и из мужчин не вернулся никто.
И тогда женщины решили, что мужчины остальных кланов недостойны быть рядом с нами.
Мы, женщины, начали новый отсчет, мы стали Амазонками, Воительницами Степи.
Вначале нас было очень мало, даже не род, а скорее -- семья. Древние обычаи степи предписывали женщинами быть хозяйками очага, возможно, служительницами богов, но никак не воительницами. Именно мы изменили древние обычаи!
Вначале было тяжело. Нас было мало, и несколько раз на нас нападали кланы, собираясь захватить наши земли и нас самих по праву победителей. Но мы доказали, что женщины степей могут сражаться не хуже мужчин!
И с каждым годом нас становилось все больше. Женщины приходили к нам и становились нам сестрами. Мы вместе учились военному дело и искусству волшебства. Мы поддерживали друг друга в светлых начинаниях и постепенно стали одним из сильнейших кланов Степи. Многие женщины мечтают о вступлении в наш клан!
Но, ты должен понять, воин, что мы сражаемся всегда лишь за правое дело. Мастер Создатель озарил нас своим светом, а Илана-Целительница -- наш покровитель. Мы чтим кодекс воина и сражаемся только за правое дело!
Вы, люди Империи, пришли, а мы встали на защиту своей земли. Что же тут несправедливого? Неужели ты не стал бы на защиту своей земли? Неужели мы поступили против кодекса воинов, когда вышли навстречу вам? Ну же, легионер, скажи, разве мы поступили хоть в чем-то против чести и Света?
Амазонки были в первых рядах, поверь. И многих сестер мы не досчитались вчера после битвы...
-- Что ты хочешь от меня? -- простонал я.
Ее пламенная речь захватила меня настолько, что стало казаться, будто я присутствовал при всех этих событиях. Будто я видел, как женщины степей отстаивали свое право жить своей жизнью, а не за спинами мужчин.
И еще мне показалось, что вся фигура Матери светиться мягким белым светом.
-- Помоги мне остановить кровопролитие, легионер, -- попросила она. -- Мы не боимся ни боя, ни своей смерти. Мы не хотим, чтобы умирали люди рядом с нами.
-- Хорошо, мать, я сделаю все, что в моих силах, -- кивнул я. -- Скажи, а как звали ту первую, что объединила вас? Первую Мать Амазонок?