В студёном декабре 1923-го в избе на берегу Шексны раздался крик новорожденного. На свет Божий явился Дед. Тогда Рождество считалось пригородной деревней. Село было большое, имело свою церковь с колокольней. Сейчас как раз на месте той самой избы находится один из въездов на мост, связавший берега Шексны, когда Деду исполнилось пятьдесят шесть.
Через три года в другом сельском доме в Войново, также ставшем территорией города, случилось занятное происшествие. Вернувшаяся из роддома крестьянка никак не могла отыскать новорожденную дочь. Спросила у мужа, тот сказал - засунул дочурку в рукавицу, да и положил на печку, чтобы отогрелась с дороги. На печке рукавицы не оказалось, она плавала в бочке под печкой. Отвесив мужу тумака, крестьянка вынула рукавицу с чадом из бочки, перепеленала, покормила, и положила на ту же печь, но подальше от края. Муж сказал - долго жить будет, раз не утонула, и занялся делами. Так и случилось - Баба прожила после того купания почти восемьдесят два года.
Если войновские занимались только крестьянским трудом, ну, ещё грибы-ягоды собирали, то рожденственские жили более разнообразно. Выращивая для себя и скотины картошку и другие овощи, деньги они добывали на реке и в городе. Не перегороженная тогда ещё плотинами Шексна была в несколько раз уже, вода в реке ещё не была отравлена отходами большой металлургии, рыба водилась в изобилии. Даже поднимались нереститься из Каспия трёхметровые белуги. Кому повезло вовремя оказаться с ружьём на мелководье, - мог иметь богатую добычу. Дед пацаном однажды попытался шестом пощекотать столь славную рыбёшку - и едва успел выскочить на берег, после чего, завидя эти грациозные создания, любовался ими с берега.
Прокормить скотину помогал первый в Союзе завод по выработке спирта из опилок, коровы продававшуюся по копейке за ведро барду кушали весьма охотно. После заполнения Рыбинского водохранилища завод, как и многие другие постройки по берегам, был снесён. А пока любимым занятием детворы были многокилометровые пробежки на коньках по только что вставшей реке. Течение было сильным, а каждую промоину разглядеть разве успеть? Провалившегося под лёд сообща вытаскивали и отправляли домой отогреваться, а сами ехали дальше.
Дитём Дед впервые познакомился с Бабой. Будучи в Войнове в гостях, он зимою провалился в двенадцатисажённый заброшенный колодец. Выжить, даже не заболев, помог конькобежный опыт, но поглядеть на извлечённого из колодезя горожанина сбежалась вся деревня. Уже поженившись, долго потом Дед да Баба вспоминали тот потешный случай...
Дед учился в городской школе, и по заданию учителя анатомии вместе с одноклассниками воровал наглядные пособия (скелеты) с церковного кладбища. Это было непросто: сторож запросто мог всадить в вора заряд соли, да и сторожевую собаку надо было уговорить молчать. Дед говорил, что столь насыщенное приключениями детство очень помогло ему пройти войну.
Война началась на следующий день после выпускного бала. Добровольцем не взяли (не было восемнадцати), но по осени отправили на учёбу под Архангельск. По окончании которой в начале 42-го Дед попал на фронт. Пройти всю войну с небольшими перерывами на лечение ран - это везение, да опыт проведённого на большой реке детства. Матери Деда повезло втройне - с войны вернулись все три сына. Матери Бабы повезло меньше, не вернулись сын и муж. Дед рассказывать о войне не любил, но, выпив в день Победы, братья делились воспоминаниями. Кушать мёрзлую конину и человечину, я думаю, не самое приятное занятие, но что оставалось делать, если приказано выжить и победить, а другой еды нет? Дед каялся: сгоряча пристрелил своего командира, пославшего в его отсутствие взвод на верную смерть, хотя можно было не приказывать ехать в грузовике по заминированному полю, а просто его объехать. Братья успокаивали - ничего, зато пристреленный других потом зря не губил...
Оставшиеся в городе, ставшем прифронтовым госпиталем, женщины, дети и старики жили голодно и тяжело. Сапог захватчика наш край не топтал, досаждали лишь прорвавшиеся через ПВО фашистские самолёты, бомбившие железную дорогу. Это шестьдесят лет спустя город и губернию растопчет сапог доморощенного олигарха...
На фронте Дед вступил в партию. И партбилет хранил до смерти. Хорошо, что он не дожил до новой правящей партии. Появление чиновничьей "Единой России" стало бы для него не просто оскорблением - самым изощрённым издевательством: не для того воевал, чтобы правило вот такое, мягко говоря, дерьмо. И до того момента, когда воспитанный им внук снёс на толчок Дедовы ордена, чтобы заплатить за ремонт разбитой папиной тачки.
С войны Дед привёз не только ордена, но и два трофейных пистолета, которые ему очень пригодились. Выпущенное по амнистии из тюрем ворьё пыталось установить в городе свои порядки, и противостоять ворью могли только фронтовики. Не раз и не два Дед палил в воздух, обращая в бегство превосходящих числом воров. В итоге пистолет пришлось добровольно сдать в милицию. Воры, не зная про существование второго пистолета, попытались отомстить. Дед такого стерпеть не мог, пришлось брать на душу ещё один грех. Придя домой, дед тщательно смазал пистолет и утопил его на русле Шексны. В чём и признался пришедшим за ним операм. Опера принесли водки, посидели, посочувствовали. Сказали, что берут Дедов грех на себя и позвали к себе работать. Дед отказался, он уже был призван партией на службу.
Отслужив на Севере ещё несколько лет, Дед был отправлен той же партией в район - поднимать сельское хозяйство. Отказ означал посадку в тюрьму. Дед вернулся в город уже с двумя детьми и пошёл работать на стройку. А потом - в прокатный цех построенного уже металлургического завода. Выборы тогда были выборами, почувствовавшие во фронтовике силу работяги избрали его секретарём парткома. И не прогадали - Деду удавалось возвращать составленные по усмотрению начальства списки на получение квартир аж из Москвы (какое-то время списки утверждались в министерстве) - на пересмотр.
В пятьдесят общими усилиями заводских и городских начальников Дед был отправлен на пенсию, поработал ещё какое-то время на стройке, чтобы помочь выучиться дочке и сыну, и осел на сотках. Сотки располагались на Ягорбе - убогой, по сравнению с Шексной, реке. Даже там дед не только сам ловил рыбу, но и обучил этому занятию своего внука - того самого, что продал потом его ордена. К слову, тот внук больше ничему так и не выучился. Числится где-то, обслуживает свою начальницу, а в основном - рыбачит.
Последние десять лет ходячей жизни Деда развлекал сын, купивший дюральку и повесивший на неё два мотора. Дед объездил все знакомые с детства места, попутно обучив сына экстремальному вождению посудины по высокой волне протянувшегося на полторы сотни километров водохранилища. И передав ему уникальные знания извивающихся русел многочисленных рек и речушек, впадающих в рукотворное море. Дед же по ним ещё до заполнения моря плавал, а сейчас там разлив километровой ширины. Чуть с русла свернул - и оказался на мели.
В семьдесят у Деда отказали ноги, и последние пять лет он из квартиры не выходил. Поначалу возмущался предательством тех, за кого воевал. Рвал многочисленные письма, приходившие от президента, губернатора и прочей примазавшейся к великой Победе швали. Потом возмущаться устал, письма выкидывал, не читая, телевизор только слушал. Потом отказался есть... пить... и умер с немым вопросом в глазах: за что?
Живые ещё друзья-фронтовики выбили у обезумевших от шальных денег местных властей гроб, место на ближнем кладбище, да автобус для провожающих... Умри Дед позже - и этого бы не было.
Баба учила детей. В той же школе, в которой учился местный олигарх. Не так, наверное, учила... Облегчив, как могла, страдания Деда и проводив его в последний путь, нашла утешение на тех же сотках. Ходила, пока могла, даже пытаясь чего-то поделать. И у неё получалось - сказалась привычка с детства к крестьянскому труду. После второго инсульта слегла. Женщины, видимо, привычнее к предательству властей. Но не к предательству детей. Дочь заранее переоформила на себя квартиру Деда-Бабы, и, поухаживав немного за больной матерью, устроила шумный скандал - мне что, три года ждать, пока она умрёт и освободит квартиру? Сын сумел вытолкать свою поганую сестрицу из комнаты только после того, как мать всё услышала...
Ждать не пришлось. Баба так же, как и Дед, отказалась есть и пить, и так же тихо умерла, с тем же немым вопросом в глазах, но адресованном только дочери.
К чему это я? Скорей всего, для себя - могу всегда увидеть фотографии дорогих мне людей. Для детей, для внуков. Квартиры, деньги, машины - это не всё. Есть ещё и воспоминания, и мысли, которые всё равно вас достанут. А финиш один у всех, и у гроба карманов нет. Не предавайте, пожалуйста.