Аннотация: Мой отец, Дуля Иван Петрович, рассказывает о тяжёлой дороге к Победе.
Дуля И.П.
ФРОНТОВЫМИ ДОРОГАМИ
_________________________________
(Великая Отечественная в моей жизни)
г.Орск 2005 г.
Посвящается сыну Серёже
Я только раз видала рукопашный.
Раз - наяву и тысячу - во сне:
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне...
Юлия Друнина.
Главы из "Воспоминаний" печатались: в газете "Орская хроника" от 22.02.1996г.; в книге "Защитники Отечества". Орск. 2003г.; в газете "New Въдомости" от 15.12.2004г.
В "Орской биографической энциклопедии". Оренбург. 2005г. На стр.87, в главе "О людях, оставивших заметный след в становлении и развитии города" есть раздел, посвящённый Дуля И. П.
Часть первая.
На направлении главного удара
ОТ АВТОРА ветерана Великой Отечественной войны Дуля И. П.
(вместо предисловия)
Я, Дуля Иван Петрович, родился 6 августа 1924 года в селе Калиновка (бывш. Бескудук) Хабдинского района Актюбинской области в семье крестьянина-середняка.
Отец мой, Дуля Пётр Кондратьевич, до революции и после революции занимался земледелием. В годы Гражданской войны он служил в рядах Красной Армии. В 1929 году, когда мне было четыре года, наша семья переехала в село Григорьевка Соль-Илецкого района Оренбургской области. В 1932 году отец вступил в колхоз.
С 1932 по 1939 годы я учился в школе. В 1939 году вступил в комсомол. После окончания семи классов Григорьевской (тогда - семилетней) школы поступил в Чкаловское (Оренбургское) педагогическое училище.
Окончил училище в 1942 году. В связи с начавшейся Великой Отечественной войной нам в последний год обучения преподавали не только общеобразовательные и педагогические дисциплины, но и основы механизации сельского хозяйства. Мы, мальчишки, изучали устройство трактора, учились работать на нем.
Поэтому после окончания училища до призыва в Армию мне летом 1942 г. пришлось работать трактористом в Григорьевской МТС Соль-Илецкого района. Работали на колёсных (с шипами) тракторах СТЗ, ХТЗ, "Универсал". Шёл второй год войны. Трактористов не хватало. В колхозах работали, в т. ч. и трактористами, а основном женщины и подростки. Кроме того, и техника в то время была не такая, как сегодня. Всё лучшее было отдано фронту, запчастей в МТС не поступало. Трактор по утрам в октябре (уже стояли заморозки) приходилось заводить втроём или вчетвером с помощью трубы (удлинитель на рукоятку). Очень трудное было время.
Когда меня призвали в Армию, то как тракториста, имеющего среднее образование, направили в Камышинское танковое училище, эвакуированное к тому времени в Бер-Чогур. Эта железнодорожная станция расположена где-то между Актюбинском и Кзыл-Ордой. Безводная сухая степь. Жестокий мороз, непроглядные многодневные бураны, отсутствие воды. Помнится, даже зимой по ночам снилась река, обилие воды - всё время хотелось пить. Мы изучали матчасть танка, вождение, тактику. В то время шли упорные оборонительные бои в Сталинграде, под Ленинградом, на других участках фронта. Нас, группу курсантов, вскоре откомандировали в 31-й особый учебный танковый полк в г. Саратов, а затем - в 294-ю стрелковую дивизию на Калининский фронт. Так я стал фронтовиком, пехотинцем.
Вначале я участвовал в войне рядовым красноармейцем в составе пулемётной роты станковых пулемётов "Максим" третьим номером расчёта. Ходил в разведку, был автоматчиком. Рядовым прошёл через все бои, в которых принимал участие 857-й стрелковый полк 294-й отряд Черкасской Краснознамённой орденов Суворова, Кутузова и Богдана Хмельницкого дивизии 52-й армии. В ходе войны служил в химзаводе, а затем - и химинструктором батальона. В 1945 г. мне было присвоено воинское звание- младший сержант.
За время войны пришлось побывать во многих больших сражениях - на Калининском фронте, в Курской битве, куда в мае 1943 года была переброшена наша 52 армия, в форсировании Днепра и в боях на плацдарме с 23 сентября по 14 декабря, в разгроме Корсунь-Шевченковской группировки противника, в форсировании Днестра, Прута и в выходе на государственную границу с Румынией, в боях по разгрому Ясско- Кишиневской группировки врага, в боях на Сандомирском плацдарме, у города Бреслау (ныне - Вроцлав), в боях на территории Польши, Германии, Чехословакии. Одно перечисление их занимает много места, а рассказать о них я попробую в своих воспоминаниях.
Впечатляющими были, например, бои на Курской дуге. Трудно было поверить, что в условиях таких боев человек мог выжить. Вся земля в воронках от разрывов, все иссечено осколками.
Тяжелыми, доходящими до рукопашных схваток (особенно в первые дни), были бои на Днепровском плацдарме.
Запомнились бои по разгрому Корсунь-Шевченковской группировки. Февраль 1944 года, дождь со снегом, непролазная грязь на дорогах, противник, окруженный у г.Корсунь-Шевченковский, предпринимает неоднократную попытку прорваться. Но вырваться из окружения ему не удалось. В заснеженных оврагах у сел Шендеровка, Хилки, Стеблев хутор, Лысянка, по которым мы проходили и названия которых Вы найдете в истории Великой Отечественной войны, на дорогах, в перелесках стояла масса побитой техники. Особенно ожесточенными были бои с прорывающимся противником 11 февраля 1943 года. 17 февраля враг был окончательно разбит. Наша 52 армия первой вошла в освобожденный Корсунь-Шевченковский. Здесь было разбито 9 пехотных, 1 танковая, 1 моторизованная дивизия немцев, пленено 18 тысяч немецких солдат и офицеров.
Трудно передать чувство испытанной нами радости, когда 20 августа 1944 года мы пошли в наступление и на другой день взяли Яссы. После этого некоторые части погнали немцем в глубь Румынии, а мы форсированным маршем, сбивая заслоны противника, двинулись на сближение с наступающими с юга частями 3 Украинского фронта. Наши танковые соединения двух фронтов встретились 24 августа; мы, пехота, встретились у румынского города Хуши 25 августа. Таким образом громаднейшая Ясско - Кишиневская группировка врага оказалась в окружении. Начались бои по её ликвидации. Понятно, что через Прут фашисты лезли ожесточенно, стремясь вырваться из окружения. На его пути стояла и наша дивизия. Но уже к концу августа, видя бесполезность сопротивления, немцы, переправившиеся через Прут, стали сдаваться тысячами.
Короче говоря, памятных дней, памятных событий в воинской судьбе каждого фронтовика много. Но обо всем не расскажешь.
Действительно, каждый день фронтовой жизни оставил на сердце свою зарубку. Много моих товарищей, с кем я вместе воевал, полегло на дорогах войны. Это и сержант Алексей Фролов, наш командир отделения, раненый при нашей ночной попытке проникнуть с целью разведки в тыл противника на окраине города Смела. Забросав нас гранатами, обстреляв из автоматов и винтовок, немцы, засевшие на возвышенности у железнодорожного полотна, подожгли соседние хаты, крытые соломой. При нашем отступлении раненый разрывной пулей в живот сержант оказался на нейтральной полосе, на ярко освещенном пятачке земли, метрах в ста от нас и в ста - ста пятидесяти от немцев. Ранен он был смертельно. Он сидел, схватившись руками за живот и, раскачиваясь, громко стонал, изредка умоляя; "Агеев, пристрели" (Агеев - наш боец). Мучения его, очевидно, были страшными. Немцы по нему не стреляли. Но всякая наша попытка подползти к товарищу вызывала с их стороны огонь. Алексея удалось вынести только перед утром, когда подожженные хаты сгорели. Но он был уже мертв.
Это и командир нашего взвода лейтенант Фомин, который уйдя в разведку в Молдавии, попал к немцам в плен и был зверски изрублен на площади в селе Дрокия, и сибиряк Андрей Соколов, погибший у польского города Бреслау, и многие другие.
Они не дожили до светлого дня Победы, который наша часть встречала в Чехословакии, у Праги. И это были очень молодые люди, у которых, по сути дела, вся жизнь еще должна быть впереди. Помню, как мы все на фронте мечтали - даже не дожить, может быть, до конца войны, но хотя бы узнать, какой она будет, послевоенная жизнь.
Молодежи надо уметь дорожить завоеванным счастьем: жить под безоблачным небом.
После окончания войны, демобилизовавшись в октябре 1945 года из Армии, я стал работать учителем, а затем и директором Григорьевской средней школы Соль - Илецкого района. Заочно окончил Оренбургский пединститут, сдал кандидатские экзамены. В 1959 году меня, как окончившего педучилище, пригласили в Орский пединститут деканом открывшегося тогда факультета педагогики и методики начального образования, готовившего учителей начальных классов с высшим образованием.
С сентября 1959 г. - старший преподаватель Орского пединститута, декан факультета. С 1968 г. - декан факультета, зав. кафедрой Орского пединститута. С 1971 г.- проректор по учебной и научной работе этого института. С 1977 г. снова декан факультета.
В 1964 г. защитил кандидатскую диссертацию, в 1965 г. присвоена учёная степень кандидата педагогических наук. В 1966 г. утверждён в учёном звании доцента, в 1982 г. избран исполняющим обязанности профессора. В этом же году назначен на должность профессора. Отличник просвещения СССР. Опубликовал около 90 научных работ. Закончил работу в пединституте выходом на пенсию в ноябре 1993 г.
За участие в боях на фронте Великой Отечественной войны награжден орденом Славы 3 степени, двумя медалями "За отвагу". За отличные боевые действия имею 14 благодарностей от Верховного Главнокомандующего. Награжден Грамотой Военного Совета 52 Армии.
За время Великой Отечественной войны (с октября 1942 г.) был курсантом Камышиснкого танкового училища, красноармейцем 31-го отдельного учебного танкового полка (ОУТП), пулемётчиком роты станковых пулемётов 294-й стрелковой дивизии 52-й армии, рядовым пехотинцем ходил в разведку, был солдатом химвзвода 857-го стрелкового полка этой же дивизии. В конце войны мне было присвоено звание младшего сержанта. Я стал командиром отделения. Службу в Красной Армии закончил химинструктором батальона 7-го стрелкового полка.
Воевал на Калининском, Степном, Воронежском, 1-ом Украинском, 2-ом Украинском фронтах. Участвовал в боях по освобождению Украины, Молдавии, Румынии, Польши, Германии, Чехословакии.
Участвовал в таких известных сражениях Великой Отечественной войны, как Курская битва, в форсировании Днепра и в боях на днепровском плацдарме, в разгроме Корсунь-Шевченковской группировки противника, Уманско-Христиновской группировки, в форсировании Буга, Днестра и в выходе на государственную границу с Румынией, в форсировании Прута и в разгроме Ясско-Кишинёвской группировки врага, в боях на Сандомирском плацдарме, в боях по овладению городом Бреслау (ныне - Вроцлав), в боях по вторжению в пределы немецкой Силезии, по форсированию реки Одер, в марш-броске из Германии на выручку восставшей Праги и др.
Был ранен и контужен - ударная волна, многочисленные осколки видимо от фаустпатрона (противотанковой гранаты) - в голову, правую руку, правый бок (Румыния, апрель 1944 г.).
Желаю читателям быть достойными наследниками завоеваний, внесёнными в книгу Истории старшими поколениями.
НАЧАЛО...
В мае 1943 г. мы, солдаты, не могли знать о стратегических планах нашего Верховного Главнокомандования, и тем более - немецкого. Мы не знали, что готовится грандиозное сражение второй мировой войны - Курская битва и что нам в ней придётся принимать участие. В это время 294-я стр. дивизия, в которую я попал с маршевой ротой, после непродолжительных боёв на Калининском фронте, была выведена в резерв и получала пополнение. А пополнение ей требовалось: незадолго перед этим вся 52-я армия ( и в её составе - наша дивизия) вместе со 2-й ударной армией в районе Мясного Бора попала в окружение. 52-я армия сумела вырваться из кольца, а 2-я ударная генералом- предателем Власовым была сдана в плен немцам. Там в плен попал и наш земляк, поэт, Герой Советского Союза Мусса Джалиль.
Наша пульрота располагалась в лесу. Жили в шалашах, сооружённых из лапника, еловых веток. Перед расположением роты на расчищенной возвышенной площадке под охраной часовых - наши станковые пулемёты, готовые к бою, с вставленными лентами, выстроенные в два ряда друг против друга. Здесь, помниться, случилось нелепое ЧП: один олух из пополнения то ли играючи, то ли преднамеренно подошёл к пулемёту и нажал гашетку. Шедший в это время по площадке солдат упал как подкошенный, сражённый пулемётной очередью. Что сталось с "олухом" - не помню. В лучшем случае - попал в штрафную роту.
Усиленно готовились к предстоящим боям. Ежедневно - боевые тактические занятия на местности. С подъёмом расчёт брал своего "Максима", всё необходимое снаряжение и на целый день уходил в лес. За день с матчастью за плечами (разобранным на три составляющие части пулемётом) приходилось по лесистой местности проходить добрый десяток километров. Учились выбирать огневую позицию, оборудовать её, отражать "контратаки". Мне, третьему номеру расчёта, было, кажется, тяжелее всех: при смене огневой позиции на попечении третьего номера оставалась самая массивная часть пулемёта (32 кг.) - станок. Волоком, на колёсах, его на новую позицию не доставишь - местность топкая, болотистая, масса промоин, ручьёв, речушек, наполненных тёмно-бурой водой. Берёшь станок на плечи, как хомут положив под него скатку и - вперёд. В правой руке винтовка, в левой - коробка с пулемётными лентами, на спине - вещмешок с сухим пайком и личными вещами. Эти тренировки нас очень сильно выматывали. К тому же питание, было не ахти какое - постоянно испытывали чувство голода. Не переставая, изо дня в день сеял мелкий надоедливый дождь. Всем хотелось быстрее попасть на передовую.
КУРСКАЯ ДУГА
В начале июня нас однажды подняли по тревоге, на ближайшем железнодорожном разъезде погрузили в вагоны, и эшелон мимо Москвы устремился на юг. Высадились где-то возле станции Лиски, неподалёку от Воронежа. Походными колоннами прошли окраину Воронежа, в ходе предыдущих боёв разрушенного до основания. Остановились у воронежского села Хохол Ново-Девического района. Здесь в это время создавалась глубоко эшелонированная оборона, формировался Степной фронт. Сюда на рубеж в тылу советских войск к востоку от Курского выступа выводились воинские соединения, участвовавшие в битве под Сталинградом, в боях под Ленинградом, на других участках советско-германского фронта. Они были объединены в Резервный фронт, который с 10 июля 1943 г. стал именоваться Степным.
Солдатская служба во время войны известная - на каждом новом месте, где предполагалось пробыть более суток, нужно укрепиться, врыться в землю. Тем более это требовалось сделать на нашем новом месте. Перед Степным фронтом, как мы узнали позже, ставилась особая задача - подготовиться к отражению противника, если ему удастся прорвать нашу оборону под Орлом или Белгородом. Степной фронт, кроме того, должен был сыграть важную роль и в контрнаступлении.
Все наши дни здесь были заполнены тяжёлым физическим трудом: рыли окопы, траншеи, ходы сообщения, которые, к счастью, нам в последствии так и не потребовались. Рыли в окаменевшей, высушенной солнцем глинистой земле в полный профиль, маскируя линию обороны всеми возможными средствами. Говорят, что только на нашем Степном фронте в это время было отрыто окопов и траншей несколько тысяч километров.
Здесь, на воронежской земле, в это время со мной произошло нечто настолько загадочное и неординарное, что я об этом помню до сих пор, спустя более чем шестьдесят лет. Надо сказать, что я ни тогда не верил в бога, ни сейчас. Я с недоверием отношусь ко всякого рода религиозным проповедникам, хотя моя мама Ульяна Тихоновна была глубоко верующим человеком. То, о чём я сейчас расскажу - сущая правда.
А произошло вот что. После очередного тяжёлого трудового дня в ночь на 30 июня мне приснилось (хотя до этого я обычно спал крепко без сновидений) родное село Григорьевка, откуда я был призван в Армию. Жаркий летний день. Окраина села. Впереди простирается привольная оренбургская степь. Все жители села почему то вышли в поле, заполнили всю степь. Передо мной, - головы, головы, головы. Взоры всех направлены на запад, откуда надвигаются мрачные грозовые тучи. На переднем кучевом облаке - чёткая надпись: "Война закончиться через пять дней".
"Что это такое? - в недоумении думал я на следующий день. Если это предсказание, то какое-то уж очень необычное". Между прочим, я даже не подумал, что меня может убить, и на этом для меня действительно война закончится. Потому что война на обширнейших просторах Советского Союза, когда у врага ещё оставалось большая часть европейской территории России, Украина, Белоруссия, Молдавия, Эстония, Латвия, Литва, никак не могла завершиться не только через пять дней, но и в ближайшее время.
Отгадка пришла и в самом деле через пять дней: 5 июля началась Курская битва, а, следовательно, и наше участие в ней. Так, оказывается, не война закончится через пять дней, а моё участие в ней начнётся через пять дней - таков смысл увиденного мною. И действительно, с этого числа для меня на целых два года началась настоящая война: в моём "родном" 857-м полку, всё время на передовой, не считая времени, когда нас после Ясско-Кишинёвского сражения перебрасывали на Сандомирский плацдарм. Мною пешком, с боями было пройдено громадное расстояние, о котором сейчас и помыслить страшно, - от Воронежа до г. Яссы в Румынии и от Владимира-Волынского до Праги в Чехословакии.
Вот так. Священникам я не верю. Но что-то есть в мире, в нашей психике, в сознании такое, что даёт возможность предчувствовать, заглянуть в будущее. Очень точное совпадение, хотя и с обратным смыслом, случайным не может быть.
Наступил июль месяц, приближались грозные дни Курской битвы. Мы, солдаты, об это, конечно, ничего не знали, хотя и чувствовали, что бои предстоят тяжёлые. Пятого июля с восходом солнца нас впервые пробомбили вражеские самолёты. Сам я, признаться, этой бомбёжки не видел, даже не слышал. Накануне, как всегда, мы крепко поработали, здорово устали. Наш взвод на ночь расположился в каком-то амбаре с мощными стенами, сложенными из плитняка. Когда я проснулся утром, то очень удивился, что рядом со мной в амбаре никого нет. Выбегаю во двор - вдали на запад уходят самолёты, завывая моторами. Ребята смеются надо мной: "Надо же так спать. Бомбёжку проспал!" От этого авиационного налёта противника, насколько мне помнится, никто у нас не пострадал. Так для меня и моих товарищей по взводу началось 5 июля 1943 г. - начало Курской битвы.
Через несколько дней, в тот момент, как я теперь понимаю, когда в Курской битве наметился перевес в пользу наших войск и была ликвидирована угроза прорыва противника под Орлом и Белгородом (видимо, это было 11-12 июля), мы снялись с обороны под Воронежем и длинными переходами ускоренным маршем двинулись на запад. Шли преимущественно ночами. Ориентиром были горящие по горизонту сёла. А 18 июля наша дивизия уже вступила в бой. В это же время она в составе 52-й армии была введена в состав Воронежского фронта, который, начиная с 5 июля, севернее Белгорода всё это время отражал ожесточённые атаки противника.
Командующий Степным фронтом И.С.Конев докладывал 30 июля К.Г.Жукову:"... лучшие четыре армии переданы Воронежскому фронту. Включенные в состав Степного фронта две армии Воронежского фронта в результате июльских боёв имеют малочисленный состав дивизий и большие потери... Прошу распоряжений...2. Взамен 47-й армии включить в состав Степного фронта... 52-ю армию..."
Наибольшей напряжённости бои на Воронежском фронте достигли 12 июля, когда войска этого фронта, усиленные войсками Степного, нанесли в районе Прохоровки мощный контрудар. В результате 12 июля под Прохоровкой произошло грандиозное танковое сражение, самое большое во второй мировой войне. С обеих сторон в нём участвовало 1200 танков. Контрудар советских войск окончательно похоронил все наступательные планы гитлеровцев.
16 июля 1943 г. противник вынужден был прекратить бесполезные атаки и под напором наших войск начал отступать на исходные позиции. К 23 июля он был отброшен за пределы той обороны, которую занимал до 5 июля.
Этим завершилась та часть Курской битвы, которая характеризуется стойкой обороной наших войск и мощными контрударами.
С 24 июля по 2 августа 294-я стр. дивизия, вместе с другими частями Воронежского фронта, стояла на занятых рубежах, набираясь сил, готовясь к прорыву вражеской обороны и к переходу в контрнаступление. На нашем белгородском направлении у врага было семь оборонительных рубежей. Глубина обороны доходила до ста километров.
Наше контрнаступление началось на рассвете 3 августа мощной артиллерийской и авиационной подготовкой. 857-й стрелковый полк шёл через Лебедин на Миргород. К концу первого дня наступления мы прошли километров двадцать. В прорыв сразу были введены танки. 5 августа на нашем направлении от гитлеровских захватчиков был освобождён Белгород. На северном крыле Курской Дуги в этот же день наши войска выбили немцев из Орла. В ознаменование освобождения Орла и Белгорода в Москве 5 августа 1943 года был произведён первый в истории Великой Отечественной войны артиллерийский салют. В течение последующих дней вплоть до двадцатых чисел августа фашисты сильными контрударами пытались остановить натиск наших войск. Однако все их удары разбивались о стойкость советских воинов. 23 августа был освобождён Харьков, второй по величине город Украины, её вторая столица.
Так закончилась Курская битва. Надежды гитлеровцев на возобновление своего наступления в летний период 1943 года рухнули.
Как известно, Курская битва вошла в историю как одно из важнейших и решающих событий Великой Отечественной и всей второй мировой войны. В этом грандиозном по размаху сражении с обеих сторон участвовало свыше 4 млн. человек (в два раза больше, чем в битве под Москвой, и в полтора раза больше, чем в Сталинградской битве). За 50 суток советские войска разгромили 30 отборных дивизий противника, из них - 7 танковых. Враг потерял более полумиллиона солдат и офицеров. Курская битва показала народам земли, что крах фашисткой Германии неизбежен, что Советский Союз собственными силами может разгромить фашизм.
В начале сентября наша дивизия вела бои по освобождению сёл и деревень левобережной Украины. Шли по гоголевским местам. Чудесные украинские сёла отступающим противником полностью уничтожились, сжигались дотла. Именно в это время, 7 сентября 1943 года, Гиммлер так инструктировал командование СС и полицию на Украине: "Необходимо добиваться того, чтобы при отходе из районов Украины не оставлять ни одного человека, ни одной головы скота, ни одного центнера зерна, ни одного рельса, чтобы не оставались в сохранности ни один дом, ни одна шахта, которая не была бы выведена на долгие годы из строя, чтобы не оставалось ни одного колодца, который не был бы отравлен..."
Враг упорно сопротивлялся. Он старался выиграть время, чтобы успеть завершить строительство оборонительного рубежа "Восточный вал" по правому берегу Днепра. Имелось в виду, что эта многоводная и широкая река, третья по величине в Европе после Волги и Дуная, окажется непреодолимой преградой на пути советских войск. Удобство Днепра для обороны заключалось ещё и в господстве правого высокого берега над левым, низким и пологим.
К середине сентября сопротивление немцев ослабело: гитлеровцы торопились переправиться через Днепр, чтобы успеть занять укрепления "Восточного вала". Наши войска неотступно шли за убегающим противником вперёд на запад. От каждой армии, в том числе и от нашей 52-й, формировались передовые отряды в составе танковых частей и пехоты, посаженной на броню. Они имели задачу, не ввязываясь в бой с прикрывающими частями противника, обходя арьергарды, стремительно прорываться к переправам и стараться захватить их.
ЗА ДНЕПРОМ. "МАЛАЯ ЗЕМЛЯ"
К этому времени 52-я армия, в которую входил наш 857-й стр. полк в составе 294-й дивизии, снова была передана Степному фронту. В конце сентября мы были на подступах к Днепру. 22 сентября прошли Золотоношу и к 24-му вышли к Днепру южнее Канева. Городу, у которого незадолго перед этим в партизанском отряде погиб видный советский писатель Аркадий Гайдар.
С ходу стали форсировать Днепр. Нашим передовым отрядом удалось переправиться через него и зацепиться за правый берег, удержав небольшой плацдарм до подхода основных сил.
Уже после войны, работая учителем в Григорьевской средней школе, по не стёршимся ещё из памяти впечатлениям я попытался отразить на бумаге то, что пришлось видеть и переживать в те дни. Вот что у меня получилось.
Далеко позади остались Тим, Обоянь. Отгремели июльские бои у Тростянца и Лебедина. В коротких, горячих схватках и в медленном движении вперёд прошёл август. Затем потянулись тяжёлые, но радостные дни непрерывных переходов по сорок-пятьдесят километров в сутки: противник быстро откатывался за мощный водный рубеж.
По его следам шли и шли на запад дивизии. Запылённые лица бойцов озарялись по ночам заревами пожарищ. Стонала от последнего прикосновения фашистского сапога часть левобережной Украины. Но беспредельной радостью светились измождённые лица женщин, которые выходили за околицу сёл, обожженных войной, обнимать солдат в потемневших от пота гимнастёрках. И от этого шире раздвигались горизонты, вольно дышала солдатская грудь, сентябрьское солнце казалось более тёплым.
Наш взвод шёл первым в колонне второго батальона. Бойцы, изнурённые форсированными маршами, не выказывая усталости, бодро шли украинскими шляхами. У всех было приподнятое настроение, слово "Днепр" не сходило с уст. Даже не верилось, что он уже так близко. Казалось, что там, вдали, у горизонта, мы видим днепровскую воду, сверкавшую на солнце. Но это был, конечно, ещё не Днепр. И всё же чувствовалось, как посвежел воздух.
Узкая просёлочная дорога, по которой шёл полк, вилась среди поникших на корню посевов. Сбоку дороги памятниками славы дедовских времён возвышались курганы. Коршун на распростёртых крыльях парил над ними. Кое-где путь солдат пересекал трепетной тенью пирамидальный красавец-тополь.
А сводный передовой отряд нашего полка был в это время уже на берегу Днепра. Красноармейцы, среди которых был и мой земляк Миша Дымов, лежали в прибрежных кустах и, зачарованные могучей красотой великой реки, пристально вглядывались в развернувшуюся перед ними картину.
Водный простор, целое море, спокойное в своём величии, искрилось, сверкало в лучах клонящегося к закату солнца. Широкие блики днепровской глади казались радостной улыбкой человека, который, наконец, встретился с людьми, по которым истосковался в длительной и тягостной разлуке.
Густая лесная поросль прикрыла противоположный берег реки, далёкий и от этого казавшийся низким, приземистым, и уходила вдаль, серебрясь верхушками вётел.
Ни на безлесном берегу, где в пахучей по-осеннему траве затаились солдаты, ни на противоположной стороне реки не видно было ни души. В воздухе, кроме плеска воды, - ни звука. Казалось, мир и тишина снизошли на землю, и не хотелось верить, что скоро эта величественная картина будет перечёркнута беспощадной рукой войны, тишина рассыплется в грохоте, пресная свежесть реки и настоянный аромат осенних трав растворятся в прогорклой гари, а безлюдный правый берег огнём встретит людей, сквозь невзгоды войны рвущихся к миру на земле.
Ни души.... Но враг здесь, враг рядом, он затаился в этом мирном серебристом лесу, он выжидает. Полк нацелен сюда. Надо готовится к переправе.
- Сержант Славин, - приказал лейтенант, когда осмотр местности был окончен и отряд отошёл в ложбинку, - отправитесь встречать полк. Выведете его к реке против устья старицы. - Он показал по карте. - Остальные за мной в Секачи: приготовиться к переправе.
И бойцы, ещё раз оглянувшись на Днепр, потянулись овражком к домикам, белевшим из рощицы на взгорье.
В полночь, когда подошёл полк, солдаты передового отряда были за Днепром. Стараясь ни стуком, ни дыханием не выдать своего присутствия, десяток красноармейцев в песке прибрежных зарослей отрыли окопы, приготовились, затаились.
На реке по-прежнему было тихо, спокойно. Ровно шуршала за спиной днепровская волна о берег, усыпляюще-монотонно шептали над головой листья тальника. В этих шорохах природы ухо напряжённо ловило инородный звук - лязг железа, человеческий возглас, но ничего не прорывалось в окопы сквозь густой шёпот ночи.
Вдруг Дымов почувствовал, как лейтенант (их окопы были рядом) нащупал в темноте его руку и сжал - сигнал внимания. Дымов передал его соседу слева, но, сколько ни напрягал слуха, ничего нового, кроме шелеста листьев да слабого плеска воды, не смог различить. Только лес впереди, казалось, зашумел как-то настороженно - тревожно, предостерегающе.
Однако через минуту метрах в ста от них, несколько вниз по реке, ухнул гулкий на воде выстрел, и ракета, рассекая мертвенно-бледный свет, пошла по дуге на середину реки. Минута тишины - и упругий треск пулемётных очередей, вздыбивших воду, упал на Днепр, упёрся в противоположный берег. А ещё через некоторое время ракеты взлетали уже одна за другой, светящиеся трассы прочеркнули тяжёлую гладь реки. Где-то впереди рявкнуло орудие, по воде захлопали разрывы мин. Оглянувшись, Дымов на освещённой поверхности Днепра увидел тёмные полоски лодок - то переправлялся полк.
На редкость ветреным, дождливым выдался первый день пребывания на "Малой земле". Днепр щетинился против ветра гребнями волн, сквозь мелкую сетку дождя едва проступал его левый берег. Но, несмотря на слабую видимость, малейшее движение у реки вызывало бешеный огонь со стороны противника. Опрокидывались лодки, тонули люди, окрашивая днепровскую воду тёмными кровавыми полосами, шли на дно боеприпасы, уходили по течению неуправляемые понтоны. И лишь немногим из переправляющихся удавалось прорваться через огненную завесу под защиту правого берега, оказаться в относительной безопасности: здесь на неширокой полоске песка, так же густо ложились мины, вдоль берега с обоих флангов, расстояние между которыми не превышало полутора километров, воздух прошивался пулемётными очередями, но от немцев, в лоб обстреливающих переправу, эта кромка земли была скрыта невысоким, в рост человека, обрывом, собственно - берегом, который в этом месте отступал от воды.
Бойцы второго батальона, который переправлялся к утру, заняли оборону перед старицей, одним из высохших протоков Днепра. Разведчики лежали в их цепи. На позиции батальона одна атака следовала за другой. Противник устилал протоку трупами своих солдат, осыпал батальон градом пуль, немилосердно сёк осколками гибкие побеги лозняка над окопами. Чувствовалось, что он любой ценой пытается ликвидировать плацдарм - прижать высадившихся к берегу, сбросить их в Днепр. Особенно напористыми его атаки были на правом фланге.
Положение осложнялось тем, что телефонной связи с левым берегом ещё не было, переправившиеся не имели возможности корректировать огонь своей артиллерии.
Со своим земляком Мишей Дымовым я встретился в полдень, когда командир взвода послал меня к переправе за боеприпасами: на исходе были патроны, гранаты.
Расстояние в несколько сот метров от старицы до берега пришлось преодолевать по-пластунски. Это пространство, покрытое крупнозернистым днепровским песком и поросшее жидким кустарником, простреливалось вдоль и поперёк пулемётным и миномётным огнём. Даже в наших окопах на передовой линии, кажется, было спокойнее. Может быть, это и в самом деле только казалось, так как там, рядом чувствовался локоть товарища. А здесь на всём пространстве ты один и, видимо, уже находишься под прицелом. Может быть, и эта длинная пулеметная очередь, что хлестнула поверх головы, предназначалась именно тебе.
Пули то и дело срывали над головой удлинённые белесые листья, чиркали возле уха, впивались в землю, взбивая фонтанчики песка. И чем дальше от передовой линии я отползал, тем гуще, казалось, роились они в воздухе, ближе рвались мины, чаще грохотали разрывы снарядов. А где-то впереди, на переправе, стоял вообще непроходящий гул; к низкому серому небу - было видно даже отсюда - стремительно вырывались из Днепра плотные столбы воды и, медленно оседая, оплывали, рассеивались...
Вот те окопы, что ночью были отрыты нашим передовым отрядом. Ещё пять- шесть шагов и обрыв.
Переправа!.. Здесь, в самом деле творилось невообразимое: дым, гарь, грохот, фонтаны воды и песка, опрокинутые, разбитые лодки и трупы, трупы по всему берегу. Возле ткнувшегося в песок плота суетились по колено в воде артиллеристы у своей пушечки, издали такой лёгкой, игрушечной. От них под защиту обрыва бежали только что переправившиеся бойцы с ящиками на плечах, лавируя между разрывами, падая и снова вскакивая.
На берегу, в том месте, куда не доставал ружейно-пулемётный огонь противника, на носилках и окровавленных шинелях разместили раненых. Возле них суетился санинструктор батальона Каримов. Немного в стороне - горки ящиков с патронами, гранатами, минами в наскоро отрытых окопчиках - склад боеприпасов. Ещё дальше - начальник штаба полка Пробачай отчитывал солдата в обвисшей мокрой одежде, босого, смешно размахивая перед ним рукой - голоса не было слышно.
Под откос к перевязочному пункту, тяжело переваливаясь, сползал боец в разорванной гимнастёрке, с перевязанной окровавленным грязным бинтом грудью. Левая рука его плетью волочилась вдоль тела, правой он тащил две винтовки и другого солдата с неестественно запрокинутой головой. Он медленно сползал по осыпающемуся песку вниз и, болезненно морщась, хрипел:
- Помогите, товарищи... Это санитар наш... Дай, говорит, отнесу тебя к перевязочному. А тут мина под ноги. Мне вот руку задело, а ему - в живот...
- Ну, как там?.. Что?.. Жарит немец?.. - приступили к нему только что переправившиеся бойцы.
- Отойдите! - прикрикнул на них Каримов. - Жарит, не жарит... Работать мешаете, - растолкав любопытных, Каримов склонился над умирающим.
- А, чтоб тебя!.. - выругался рядом какой-то связист, бросая на землю телефонный аппарат и увесистую катушку. С его гимнастёрки капала вода. - Надо же!.. Скажи, солдат, где здесь комбат - два? - обратился он ко мне.
- Здесь нет его. Он впереди.
- Вот незадача! Хоть плачь. Переплыть сумел, а связи нет.
Я проследил глазами красную жилку провода, убегающую к воде. Там вдали, где её с трудом можно было различить, набегала она на воронку от снаряда. Дальше ничком, ногами в воде, лежал на берегу солдат с широко раскинутыми руками, будто хотел ими удержаться за этот неприветливый мокрый песок.
- Что ж горевать. Порыв-то вон он. Недалеко.
- Да нет...Это недавно разметало. Я до разрыва проверял - нет связи. Вот, будь ты неладный! - приговаривал он, садясь на катушку и стягивая через голову мокрую гимнастёрку. - Надо отсюда тянуть, чтоб тебя!.. Прямо в плот попал, - пояснил он. - Сержант сразу на дно пошёл и провод потянул. А там, видно, и порыв был. Вот незадача!.. Ишь, опять сыпанул, - прислушиваясь кивнул он на пулемёт, пустивший откуда-то справа длинную очередь по артиллеристам, которые уже свели пушку с плота и теперь, увязая в песке, облепили её со всех сторон, не обращая внимания на пули и веером окружившие их разрывы снарядов и мин. И снова, кивнув в сторону пулемёта, продолжал: - Он и дружка моего положил там у воды... Вдвоём нам бы сейчас было сподручней... Вот незадача-то... - всё приговаривал связист, стаскивая сапоги и выливая из них воду.
"Трудна ж у вас служба. Не позавидуешь", - подумалось мне, когда я отошёл от связиста и направился по берегу - надо было найти кого-нибудь от службы боепитания. Я представил себе, как этому связисту сейчас снова придётся лезть в воду, идти в кромешный ад, переправляться на левый берег, чтобы обеспечить плацдарму связь - и у меня мурашки побежали по спине...
В сутолоке переправы я с трудом отыскал старшину Власенко. Тот быстро организовал только что переправившихся бойцов - поднести к передовой ящики с боеприпасами. Перебежками, по-пластунски я вместе с ними отправился в обратный путь. Где-то у старицы в жиденьких прибрежных кустах услышал рядом весёлый знакомый голос:
- Что, земляк, носом песок роешь. Вставай. Здесь уже потише.
Взглянул - Мишка Дымов. Расстёгнутая гимнастёрка в крови, голова перевязана мокрым грязным бинтом, без пилотки. А улыбка - во всё его скуластое лицо. Я часто потом вспоминал эту улыбку и не мог понять, чем она была вызвана. То ли очень рад был встрече со мной, со своим земляком, - но мы с ним виделись всего дня два назад. То ли он был рад, что ранен легко и всё же покидал этот ад, который заваривался у нас на плацдарме (он шёл с группой раненых к Днепру, чтобы переправиться на левый берег), - так это, как можно было предположить по его ранению, совсем ненадолго. То ли он был так возбуждён и не мог ещё остыть от того боя, из которого только что вышел? Причин, видимо, было много.
Он мне и рассказал, как передовой отряд держал плацдарм до переправы основных сил полка. Трудно было, но выстояли.
- А сейчас опять нас прижал, да так, что хоть в Днепр прыгай, - рассказывал Мишка. - Роем мы окопы на правом фланге, вон там, недалеко от берега. Земля там покрепче, лес кругом. Впереди - солдаты из батальона. Вокруг разрывы, пули, как положено. Роем, жмёмся к земле. И не заметили - такое вдруг поднялось, - света не видать. Стихло немного. Глядь - и немцы вот они. Солдат из батальона он смял и навалился на нас. Мы - за карабины, да и немец-то в трёх шагах. Ну и пошло - кто чем: прикладом, лопатой, гранатами... Еле отбились... Вот и мне по лбу досталось, - улыбаясь закончил он.
Да, тяжёлыми, доходящими до рукопашных схваток, особенно в первые дни, были бои на днепровском плацдарме. Более двух месяцев плацдарм и днём и ночью был в огне. Гитлеровцы, не считаясь с потерями, пытались столкнуть нас в Днепр.
Наш 857-й стр. полк одним из первых в дивизии форсировал Днепр. Вскоре на плацдарме сосредоточилось несколько дивизий, была переправлена артиллерия, танки, в тыл к немцам выброшен воздушный десант. Через Днепр был наведён понтонный мост, который постоянно находился под ударами немецкой артиллерии и авиации. Движение по нему в дневное время было невозможным. Снабжение пищей, боеприпасами осуществлялось только ночью, да и то под постоянным огнём противника. Нам, пехотинцам, особенно досаждал немецкий шестиствольный миномёт ("ишак "или "корова", как мы его называли за те звуки, которые он издавал, выплёвывая свои многокиллограмовые мины). Он у них был установлен на одной из высоток правее нашей переправы у деревни Пекари и бил по площадям. Сильно донимал в первые дни и немецкий пулемёт, державший под постоянным прицелом песчаную прибрежную полосу метрах в трехстах от переправы, "долину смерти". Только через три - четыре дня после высадки на "малую землю" нашим разведчикам удалось его уничтожить, подавив гранатами.
За всё время пребывания на плацдарме, на "малой земле", как мы говорили, мне только один раз пришлось побывать на левом берегу в тылах нашей дивизии, да и то лишь несколько часов в ночное время. Уже была налажена понтонная переправа, но днём пользоваться ею не было никакой возможности - беспрерывный артиллерийский и миномётный обстрел, постоянные бомбёжки. По какой-то надобности - сейчас не помню - я был послан 12 ноября 1943 года в тылы нашего полка. Пропуск на грубой коричневой обёрточной бумаге мне подписал начальник штаба полка майор Пробачий. Этот пропуск у меня как документ сохранился до сих пор, я его вместе с другими фронтовыми вещами и памятными для меня реликвиями сдал в Орский городской краеведческий музей. Всё остальное время мы находились на этом небольшом клочке советской земли под непрерывным артиллерийским, ружейно-пулемётным огнём, не стихавшим ни днём, ни ночью, под угрозой быть опрокинутыми в Днепр.
И интересное дело - все к этому так привыкли, что зачастую не обращали внимания на обстрел, на свист пуль. И не потому, что все были такими храбрыми. Просто - ко всему привыкаешь. В первые дни пребывания на фронте, а может быть - именно здесь, на днепровском плацдарме, я с удивлением отметил для себя, что оказывается - не все пули летят в меня, как мне казалось раньше, и не все и не всегда снаряды летят в цель. Более того - далеко не каждая пуля находит себе жертву, как это можно было бы предположить. Победа зачастую достигается не, столько прицельностью, сколько массированностью огня. Вот почему немецкие автоматчики вели огонь без тщательного прицеливания, веером, от живота. Потери в живой силе на фронте были огромны. И всё же если бы каждый выстрел был направленным и в этом смысле эффективным, война закончилась бы, едва начавшись. Живуч человек!
Более двух месяцев шли упорные бои на нашем днепровском плацдарме у Конева. Нами предпринимались неоднократные попытки наступления. Но, несмотря на все усилия сбить противника на этом направлении не удалось в связи с тем, что местность здесь была лесистая, песчаная; это затрудняло действие танков. За всё время боёв наши войска только и смогли расширить плацдарм километров до десяти по Днепру и километров до трёх-четырёх в глубину. Весь он не только находился под непрерывным миномётно-артиллерийским огнём и бомбёжками немецкой авиации, но насквозь прошивался ружейно-пулемётным огнём.
Поэтому командование фронта (с 20 октября 1943 года Степной фронт стал именоваться 2-м Украинским) в ночь на 25 ноября вывело нас с этого плацдарма и бросило на другое, более перспективное - на г. Черкассы, где нам второй раз пришлось форсировать Днепр и захватывать новый плацдарм на правом берегу. Здесь мы встречали выброшенных ранее с воздушным десантом наших бойцов, по одному и группами выходивших из немецких тылов. Вспоминается один из них, которого мы повстречали уже за городом Черкассы. Он сидел на обочине дороги, перематывал портянки, переобувался. "Из десанта?"- спросили мы. "Да!"- он метнул в нас испепеляющий, как говорится, взгляд. "Что ж вы, десантники"...- он не дал нам договорить и обрушил на нас потоки слов: "А вы, мать вашу..." Видно, не сладко ему пришлось в немецком тылу.
Прикрывать вывод войск из-за Днепра на плацдарме у Канева был оставлен 3-й батальон нашего полка. Как рассказывали потом некоторые ребята этого батальона, сумевшие переплыть Днепр, фашисты сравнительно долго не догадывались о том, что плацдарм по сути дела нами оставлен. Но когда на рассвете обнаружили это, всей силой огня, которую сдерживали несколько дивизий, обрушились на редкую цепочку бойцов. Мало кто из третьего батальона остался в живых, хотя плацдарм держался, отвлекая силы противника от нашей новой переправы под Черкассами, до вечера 26 ноября (им переправиться на левый берег можно было только ночью да и то вплавь). Погиб на плацдарме и мой товарищ из этого батальона - санинструктор Каримов. Некоторым солдатам чудом удалось переплыть Днепр на следующую ночь.
А мы в это время уже были в пригороде Черкасс. Может быть, именно этот факт запечатлён Юрием Бондаревым в повести "Батальоны просят огня" (фильм "Прорыв"), где два батальона наших бойцов, жертвуя собой, обеспечивают успех операции на другом направлении?
ЧЕРКАССЫ
На новом месте наш полк снова форсировал Днепр, участвовал в боях по освобождению г. Черкассы. За эти бои 294-я стр. дивизия была удостоена наименования "Черкасской". Я был награждён первой боевой медалью "За отвагу". Ею за непосредственное участие в конкретном бою и проявленные храбрость и отвагу награждались солдаты и старшинско-сержантский состав действующей армии. В отличие от неё медалью "За боевые заслуги" награждались воины тыловых подразделений - ездовые, повара и др. Здесь мне была объявлена первая благодарность Верховного Главнокомандующего:
"За нашу Советскую Родину! СПРАВКА. Выдана мл. сержанту ( я получил её после войны) Дуля Ивану Петровичу в том, что за отличные боевые действия в составе 294 стрелковой Черкасской Краснознамённой орденов Суворова, Кутузова и Богдана Хмельницкого дивизии приказом Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза товарища Сталина от 14 декабря 1943 года при освобождении города Черкассы ему объявлена благодарность. Командир 7 стрелкового полка - подполковник Минаков".
В своих воспоминаниях командующий 2-м Украинским фронтом маршал Советского Союза Иван Степанович Конев так рассказывает об участии нашей дивизии в этих боях:
"Стоит остановиться хотя бы кратко на операции 52-й армии генерал-лейтенанта В.А.Коротеева по освобождению Черкасс. Войска этой армии форсировали Днепр почти без всякого усиления, самостоятельно, на значительном удалении от главной группировки фронта и создали большой плацдарм в районе Черкасс, трети по величине после Киевского и Днепровского. Он достигал 60 км по фронту и 30 км в глубину. Овладев в тяжёлых боях сильно укреплённым черкасским узлом, войска стремительно пошли вперёд.
Правда, железнодорожным узлом Смела с ходу овладеть не удалось, но выйдя на ближайшие подступы к Смеле и станции Бобринская, войска 52-й армии получили возможность держать под артиллерийским огнём железнодорожную рокаду Белая Церковь - Смела - Кривой Рог и тем не допускать использования её врагом.
Под Черкассами противнику были нанесены значительные потери. Бои за город носили ожесточённый характер. В них особенно отличились артиллеристы 849-го артиллерийского полка 294-й стрелковой дивизии, получившей наименование "Черкасской". Артиллеристы старший лейтенант Валентин Подневич и лейтенант Владимир Молотков за подвиги и отвагу в боях за Черкассы были посмертно удостоены звания Героя Советского Союза ".
Мне в боях за Черкассы впервые пришлось участвовать в более или менее серьёзной разведке. До конца войны участникам таких вылазок приходилось быть ещё несколько раз, но именно эта особенно запомнилась, хотя в разведке здесь и не случилось ничего из ряда вон выходящего. Просто на новом плацдарме, когда мы подошли к городу и остановились ночью в деревне Василицы (пригороде Черкасс), противник на некоторое время ушёл от непосредственного соприкосновения с нами, мы его потеряли. Чтобы всем полком неожиданно не нарваться на него, решено было выслать вперёд разведку, войти с ним в соприкосновение. Должно было идти наше отделение.
Помню, как тщательно и с большой тревогой мы с моим товарищем по отделению Агеевым Михаилом готовились к этой вылазке. Ещё бы: это была первая наша работа в новом виде - в разведке! Одно дело - в составе роты, батальона, полка сидеть в окопе, держать оборону или в походных колоннах дивизии идти от села к селу, преследуя и нагоняя отступающего противника (здесь всегда рядом твои товарищи), и другое - идти втроём, вчетвером впереди всех, зная, что где-то здесь рядом враг; он из укрытия следит за тобой и неизвестно, что он сейчас предпримет.
Подогнали обмундирование, как нам советовали опытные разведчики, чтобы ничто не звякнуло, оставили всё лишнее - котелки, личные вещи, отдали командиру взвода документы, комсомольские билеты. Прихватили с собой побольше гранат, патронов (у нас с Мишкой были карабины).
Когда стало светать, мы, человек семь бойцов, перебежками, по задворкам, от укрытия к укрытию углубились в город (его пригород представлял собою обыкновенную деревню), вышли на какой-то пустырь, осмотрелись. Впереди, метрах в двухстах, возвышалась железнодорожная насыпь, прикрытая свежим, ночью, выпавшим снегом. По снегу никаких следов, впереди - тишина, немцев нигде не видно. По сигналу сержанта перебежками, стараясь не шуметь, приблизились к железнодорожному полотну, снова залегли. За насыпью, так же как и сзади нас, виднелись какие-то строения барачного типа, сараи. Здесь тоже, кажется, никого. Но чувствовалось, что противник где-то рядом. Уж очень удобной для обороны была эта позиция. Броском перебежали открытое пространство, железнодорожное полотно, вошли в помещение со снятой дверью, выбитыми окнами. Залегли на заснеженном полу под окнами передохнуть. Вдруг со стороны противника за окном послышался размеренный скрип снега, немецкая речь. Буквально в метре от низко расположенного окна прошло два немецких солдата. Их тени медленно проплыли у нас по потолку. Когда скрип снега затих в узком переулке, куда ушли немцы, сержант Фролов отослал Агеева назад - предупредить наших. Мы изготовились к бою на случай, если его отход через железнодорожное полотно будет обнаружен противником, и его попытаются перехватить. Но всё обошлось благополучно - Мишка, незамеченный противником, мелькнул на снегу и скрылся за насыпью.
Осторожно выглядывая в окна, мы принялись наблюдать. Вдали через улицу у стены одного их домов копошились тёмные фигурки людей, устанавливая пулемёт. За плетнями и заборами, занимая оборону, залегала немецкая пехота.
Вскоре сзади нас за железнодорожной насыпью появились наши бойцы. Об этом мы догадались по тому, как остервенело, длинными очередями стал частить немецкий пулемёт, веером разбрызгивая град пуль. Где-то в глубине их обороны коротко тявкнуло орудие. Оглушая до боли в ушах, сотрясая стены нашего ветхого строения, загремели орудийные выстрелы и с нашей стороны. Немецкий пулемёт взлетел в воздух. Разгорался бой.
Наше отделение выполнило задание. Можно было отходить к своим. Перебегая под огнём противника, мы перевалили через железную дорогу. Здесь на скате насыпи занимали оборону наши бойцы. Метрах в двадцати от них на заснеженном пустыре, возвышаясь башней над железнодорожным полотном, открыто стояла тридцатьчетвёрка и раз за разом лупила через насыпь, взмётывая перед собой пушистый снег. Возле танка во весь рост в длинной шинели стоял незнакомый полковник, давая указания высунувшемуся в люк чумазому танкисту.
Бой уже гремел по-настоящему. Ежеминутно рвались снаряды. От близкого разрыва медленно осел, держась рукой за броню, полковник. Кровь брызнула на первозданный, белый снег. Подбежавшие солдаты вместе с вылезшим из люка танкистом осторожно положили неподвижное тело полковника на решётки танка позади башни, и танк, продолжая хлестко бить поверх насыпи, медленно попятился и задним ходом отошёл за расположенные поблизости строения.
Бои в Черкассах длились недели две. Город был освобождён 14 декабря. Враг начал отступать то Днепра. Но на нашем участке фронта он отступал не столь быстро, как хотелось бы.
К этому времени войска 2-го Украинского фронта своим левым крылом, стремительно наступая, отбросили противника от Днепра более чем на 100 километров. Правый фланг 1-го Украинского фронта тоже продвинулся далеко на запад. Но в стыке между фронтами, у Канева, недалеко от Черкасс, противнику удалось удержаться. Он здесь упорно оборонялся, стараясь, во что бы то ни стало сохранить за собой удобный плацдарм для будущего наступления с целью восстановить линию фронта по западному берегу Днепра, по "Восточному валу". В результате образовался так называемый Корсунь-Шевченковский выступ протяжённостью по фронту в 275 километров. Вершина его оставалась на Днепре у Канева, у Черкасс, где находилась наша 52-я армия, а основание - расстояние между флангами 1-го и 2-го Украинских фронтов - составляло 130 километров. На передовой линии этого основания и сосредотачивались главные ударные силы 1-го и 2-го Украинских фронтов.
У нас же на стыке между ними, сплошной передовой линии не было. И противник, и мы занимали в основном опорные пункты, "кордоны" в лесах, населённые пункты.
После Черкасс мы постепенно втянулись в лесистую местность. Через неделю, 20 декабря, как записано в моём фронтовом дневнике, мы находились у монастыря, затерявшегося в густом вековом лесу, 3 января - у деревни Байбузы.
Зима была многоснежной, дни стояли морозные. В ночь под новый 1944 год мы располагались в лесу. По-ротно, по взводам соорудили укрытия, чтобы не особенно сильно донимал мороз. Переночевали.
Здесь произошёл случай, который для меня мог закончиться печальными последствиями. На утро, когда походной колонной полк углубился в лес и ушёл от места ночёвки километра на два - три, я вдруг случайно обнаружил, что в нагрудном кармане гимнастёрки нет комсомольского билета. Мой комсомольский билет пропал, исчез. Солдата на фронте подстерегали, кроме гибели, три страшные, три позорные беды - попасть в плен, уступить в бою своё оружие врагу, потерять комсомольский или партийный билет. Одно из таких несчастий и постигло меня в ту новогоднюю ночь.
Я растерялся. Стал лихорадочно вспоминать, когда в последний раз видел его, держал в руках. И вспомнил, что не далее как вчера вечером, ещё засветло, в нашем взводном шалаше, когда писал домой письмо, я зачем-то доставал из кармана документы. Старался вспомнить, видел ли среди них комсомольский билет. Но с уверенностью, так или иначе ответить на этот вопрос не смог. Однако какой-то лучик надежды блеснул: может, я его случайно обронил на месте ночлега?
Отпросившись у командира взвода, бегом вернулся к месту нашей ночной стоянки. Перерыл всю подстилку из хвои, на которой мы спали, и - какое счастье! - обнаружил свой комсомольский билет.
Несколько дней, с 4 по 11 января, мы занимали оборону у села Дубиевки. Местность здесь лесистая. Громадные лесные массивы рассечены прямолинейными просеками. Лес ухожен. Большое число крупных населённых пунктов, а также многочисленные реки, ручьи, овраги с крутыми склонами и нам, и противнику давали возможность хорошо организовать оборону. Наступать же в такой местности, наоборот, было очень трудно. На участке Мошны - Смела передний край вражеской обороны проходил по сильно заболоченной местности. Поэтому оборона здесь состояла из отдельных опорных пунктов, перехватывающих основные дороги. Мы её называли "кордонной" обороной, так как нам преимущественно приходилось стоять в лесных кордонах.
Наш опорный пункт - стрелковое отделение, один станковый и один ручной пулемёты - располагался в построенном на опушке леса дзоте. Отсюда хорошо просматривались даже невооружённым глазом окраинные домики Дубиевки, окопы противника по её околице. Когда не шёл снег, там чётко на белом фоне различались фигурки вражеских солдат. Стрелять на таком расстоянии - до противника было более километра - бесполезно даже из пулемёта, не говоря уже о карабинах и автоматах. Да перед нами и не ставилось такой задачи. Тем более, что никакой локтевой связи со своими соседями справа и слева у нас не было. У противника войск здесь тоже было мало. В лес выходить он вообще боялся. Стоял преимущественно в деревнях, в сёлах. Во всяком случае, к нашему дзоту, пока мы его занимали, он ни разу не решился, даже приблизится, хотя прекрасно видел и понимал, что гарнизоны подобных пунктов, редко, даже без огневой связи, разбросанных возле Дубиевки по опушке леса, немногочисленны. Сам же он в Дубиевке укрепился основательно: все её дома превратил в узлы сопротивления, а само село опоясал окопами и траншеями. Впоследствии мы узнали, что осенью 1943 года, когда наша дивизия вела бои на "малой земле", как мы называли свой плацдарм за Днепром у Канева, именно возле Дубиевки был выброшен воздушный десант
5-й гвардейской воздушно-десантной бригады под командованием подполковника Прокофия Мефодиевича Сидорчука. В его задачу входило ударами по противнику с тыла помочь нашим войскам расширить плацдарм, прорвать оборону гитлеровцев. Ни воинам-десантникам, ни нам на каневском плацдарме не удалось решить эту задачу, хотя группа десантников во главе с лейтенантом Алексеем Калюжным сумела ворваться в Дубиевку и отбить у врага несколько домов, несколько улиц. Задача прорыва обороны противника и создание мощного плацдарма, как уже говорилось, была на нашем участке фронта успешно решена под Черкассами.
На днепровском плацдарме, и под Каневом и под Черкассами, рядом с нашей дивизией сражалась и 62-я гвардейская стр. дивизия. В ней, как я узнал через 50 лет из "Книги памяти", было очень много моих земляков, даже не просто земляков, а - орчан. Видно эта дивизия формировалась здесь, в нашей области. В моей дивизии земляков почти не было. Может, только те, что прибыли в неё вместе со мной в пополнении на Калининский фронт. Поэтому я на фронте чувствовал себя как-то неуютно. Как дорого было там встретить земляка! Казалось, будто встретился с родным братом. И жаль, что я не знал об этой особенности 62-й дивизии. Практически наши дивизии здесь участвовали в одних и тех же боях за одни и те же населённые пункты, стояли всегда рядом. И найти их было не так уж трудно.
35 солдат (мы тогда именовались красноармейцами), призванных из Орска, погибли там за такие населённые пункты, где воевал и я, как Золотоноша, Пекари, Василица, Черкассы, Дубиевка, Белозерье, Смела и др. Из них 18 служили в 62-й дивизии. А ведь погибли не все. Может быть, даже сейчас кто-то есть в Орске, кто воевал в этой дивизии. В "Книге памяти" среди погибших я встретил и троих однополчан из нашей 294-й дивизии - Николаенко Егора Наумовича, солдата нашего 857-го стр. полка, Айзенберга Льва Ароновича, младшего сержанта соседнего 861-го стр. полка 294-й стр. дивизии, Астапова Семёна Максимовича, солдата 859-го стр. полка нашей дивизии. Двое из них погибли в октябре 1943 года на днепровском плацдарме у села Пекари, один - в феврале 1944 года в ходе Корсунь-Шевченковского сражения.
СМЕЛА
Взяв Дубиевку, Белозерье, наш полк направился вдоль железной дороги к г.Смела. Заранее скажу, что за эти бои я получил вторую благодарность Верховного Главнокомандующего:
"Смерть немецким оккупантам! СПРАВКА. Красноармейцу Дуля Ивану Петровичу Верховным Главнокомандующим Маршалом Советского Союза товарищем Сталиным приказом от 3 февраля 1944 года за отличные боевые действия при осуществлении прорыва и участие в боях за освобождение города Смела объявлена благодарность. Командир 857-ой полковник Щелоков".
Шли налегке, с одним стрелковым оружием. Ни артиллерии, ни танков, ни авиации не было видно. Да вряд ли танки и артиллерия прошли бы здесь. К тому же, видимо и не ставилось такой задачи - усиливать нас этими видами вооружения, так как уже формировался Корсунь-Шевченский котёл, мы были у основания этого котла и нам не надо было нажимать на немцев и выдавливать их из него: там, на западе, где замыкался этот котёл, наши войска прилагали громадные усилия, чтобы сдержать натиск немцев, пытающихся вырваться из окружения.
Стояли зимние январские дни, не по-украински морозные, снежные, буранные. Шли по железнодорожному полотну, потому что все окрестные дороги были завалены снегом. Встречный колючий ветер со снегом резал лицо, забирался за воротник шинели, в рукава. Запросто можно было напороться на засаду.
Но вот ветер немного стих, чуть-чуть прояснилось. Впереди показалось какая-то возвышенность, прорезанная железнодорожным полотном, по которому мы шли, приземистые строения. Оказывается, мы подошли к городу Смела. Было 12 января 1944 года.
Наш взвод тогда ещё не знал, что нам несколько раз в ночное время (видимо, для того, чтобы немцы не знали, не видели: сколь малочисленны наши ряды) придется ходить в атаку на эту высоту, захватывать у немцев окопы на ней, но всякий раз они нас сбрасывали с неё вниз. Именно тогда по этому поводу я написал (сочинил) четверостишие:
Мы на Смелу
Лезли смело,
Но жестоко по бокам
Нахлестали фрицы нам.
Ребята впоследствии подсмеивались надо мной: "Смотри, а то узнает командир полка, как ты отзываешься о наших "успехах" под Смелой, он тебе нахлещет". Бог миловал.
Смела встретила нас ружейно-пулемётным огнём. Артиллерии, миномётов не было слышно. Видно, и у противника сил тут было мало. Как показали последующие бои, - это действительно было так. Немцы здесь, в среднем течении реки Днепр в районе Канева, недалеко от Черкасс, сумели удержаться, хотя с левого и с правого флангов войска 1-го и 2-го Украинских фронтов ушли далеко вперед. В результате образовался так называемый Корсунь-Шевченковский выступ. Оборонявшиеся здесь немецкие войска, используя благоприятную местность, удержались в стыке между двумя Украинскими фронтами. Они стремились во что бы то ни стало удержать этот выступ, так как не могли примириться с окончательной потерей "Восточного вала", удобного плацдарма для наступления с целью восстановить линию фронта по западному берегу Днепра. Многочисленные реки, ручьи, овраги с крутыми склонами, высоты, большое число крупных населённых пунктов позволяли им хорошо организовать наблюдение, оборону.
Когда мы, рассыпались цепью (а полк после боёв на Каневском плацдарме и сражения за г.Черкассы оказался довольно потрёпанным), приблизились к высотке и втянулись в пригородные постройки, то увидели, что взводу достался левый фланг, нацеленный прямо на эту злополучную высотку. Оказалось также, что железнодорожное полотно не разрезает её, а отсекает от неё правую часть, где уже на низменной ровной местности в беспорядке редко рассыпаны украинские хаты, крытые соломой, другие строения деревенского типа (пригород).
У основания высотки, в некотором удалении от неё, где протекает речушка, в январе - замёрзшая и засыпанная снегом, по берегу тянутся дощатые сараи. В одном из них, вытянутом метров на двадцать, под стеной из досок и горбылей, мы отрыли неглубокую траншею. Лишь бы она защищала нас от обстрела с высотки, сверху. До немцев отсюда было метров 60-70. Вдоль забора отодрали доску, расширив сектор обзора. дежурили в траншее по очереди. Немцев отсюда не было видно, хотя обстрел они вели постоянно. Здесь наш взвод спасало то, что окопы противника на высотке отрыты были не по краю обрыва, в чём мы убедились, когда в одну из ночей после нашей атаки побывали в них, а в некотором удалении от него. И огнём немцы донимали тех, кто был сзади, за нами. Мы для них были в мёртвой зоне.
Захватить здесь нас гитлеровцы могли бы без особого труда, так мы были малочисленны, если бы у них хватило мужества и сил для этого. Но, наверно, это не входило в их задачу: это был опорный пункт кордонного типа. И оставлен он был для того, чтобы наши войска не смогли с ходу овладеть Смелой.
Снег перестал сыпать, начало проглядывать солнце. Справа, где высотка обрывалась довольно крутым спуском, забелели на солнце своими стенами домики, украинские хаты. Однажды, кажется 13 января, я во время своего дежурства на фоне стены одной из них увидел долговязого немца, который, не маскируясь, не прячась, спокойно прошёл по двору, остановился у окна. Видимо, он не знал, что виден с нашей стороны как на ладони. Я тщательно прицелился, выстрелил. Конечно, промахнулся: стрелял я из карабина, а до него было около 200 метров. Он пригнулся и юркнул в открытую дверь избы. И сразу в нашу сторону из окна зататакал пулемёт.
В эту ночь наш взвод два раза ходил на эту высотку в атаку - днём это делать было бесполезно без поддержки артиллерийским или миномётным огнем. Даётся команда: "Вперёд!" Взвод - "Ура!"- и на высотку. Навстречу автоматные очереди, гранаты. Но вот мы на возвышенности. Бросаем гранаты. Немцы выскакивают из траншей, убегают, отстреливаясь. Занимаем их окопы - глубокие, в полный рост. Из такого окопа и в спокойной обстановке не вдруг выберешься. Но вот немцы открывают ответный ураганный автоматный и пулемётный огонь и в свою очередь с криками идут на нас в атаку. Вылетаешь из окопа как пробка - и вниз. А вслед - автоматные очереди, гранаты.
Никто "Ура!" не кричал. Это сказано для "красного" словца. Смешно было бы и небезопасно, взбираясь зимой по снегу на возвышенность в три-четыре человеческих роста, десятку бойцов, задыхаясь от спешки, что-то кричать в этом необъятном снежном просторе. Голос звучал бы здесь тоньше писка. Наоборот, на пути к вершине мы старались делать как можно меньше шума, чтобы заранее этим не предупредить противника. И только сосредоточившись от немецких траншей на бросок гранаты, начали шуметь как можно сильнее, стрелять, кричать "Ура!", бросая в траншею гранаты. Не видя нас и не зная, сколько красноармейцев напало на них, но по интенсивности огня предполагая, что много, немцы покинули траншею - в ней, видимо были только дежурные автоматчики. Им сделать это было нетрудно, так как они знали её конфигурацию, ходы сообщения, приступочные выходы из неё. Нам же потом, когда на нас обрушивался ещё более интенсивный шквал огня, чем наш, да ещё и пулемётного, выпрыгивать из этой глубокой траншеи пришлось как зайцам).
К утру мы сделали ещё одну попытку выбить противника с этой позиции, но из этого ничего не получилось, как и прежде, хотя нас и подкрепили несколькими бойцами из других подразделений. И странное дело - никто из нашего взвода тогда не погиб.
Потери мы понесли на другой день - 14 января 1944 года (вернее - в ночь с 14 на 15). В этот день погиб наш помкомвзвода сержант Алексей Фролов. С ним мы были во взводе ещё с Калининского фронта, воевали на Курской дуге. Душа - человек. Грамотный, начитанный, культурный и по-товарищески обходительный. Помню, когда после Курской битвы немцы стремительно отступали, стараясь оторваться от наших войск, чтобы закрепиться за Днепром, и нам, пехоте, приходилось, догоняя их, проходить в сутки до 50 километров, часто на марше теплой украинской ночью он нам, зелёным юнцам, пересказывал содержание множества книг, которые сам прочитал к этому времени. Это скрашивало тяжесть похода.
14 января перед нами, кажется, одним отделением взвода, была поставлена задача: с наступлением темноты скрытно, от тех строений, где я видел немца и стрелял по нему (а отсюда немцы то ли сами ушли, то ли были выбиты нашими бойцами, но я до этого не слышал в этой стороне звуков боя), проникнуть во фланг засевшим на высотке гитлеровцам, разведать их оборону, пробраться к ним в тыл. Но из этой затеи ничего не вышло. Дело в том, что здесь у противника был автономный опорный пункт, который держал под наблюдением и огнём значительную низменную территорию перед ним. Немцы занимали круговую оборону, и когда мы молча, втихую взобрались на возвышенность, думая зайти к ним в тыл, то напоролись на такие же траншеи, что и те в которых мы побывали в прошлую ночь.
Забросав нас гранатами, обстреляв из винтовок и автоматов, немцы, засевшие на возвышенности, подожгли (видимо - осветительными ракетами) соседние хаты, крытые соломой. При нашем отступлении раненый разрывной пулей в живот сержант оказался на нейтральной полосе, на ярко освещённом пятачке земли, метрах в ста от нас и в ста - стапятидесяти от противника. Мы укрылись в каком-то амбаре или, скорее всего, в сторожке, потому что в ней было одно окно (конечно - выбитое), выходящее к нам в тыл, и русская печь. Отступать дальше в тыл к нашим бойцам нам не имело смысла: на ярко освещённом от горевших строений снегу нас бы в два счёта всех перестреляли - до немцев было рукой подать. Решили в этом укрытии ждать, пока не перегорят подожжённые хаты.
Ранен сержант был смертельно. Он сидел без шапки, ярко освещённый, схватившись руками за живот и, раскачиваясь, громко стонал, изредка умоляя: "Агеев, пристрели..." Мучения его, очевидно, были страшными. Немцы по нему не стреляли, хотя он от них, сверху, был виден, как на ладони. Но всякая наша попытка подползти к товарищу вызывала с их стороны бешеный огонь. Алексея удалось вынести только перед утром, когда подожжённые хаты сгорели. Но он был уже мёртв.
Устали мы в этой вылазке смертельно - не спали несколько ночей подряд. Поэтому вскоре с кем-то из товарищей, махнув на всё рукой (будь, что будет; сил больше никаких не было), я забрался на холодную как лёд печку и мгновенно уснул. Кто-то из наших дежурил у двери. Проснулись от взрыва, автоматных очередей. Соскочили с печки. "Что такое?" - "Да какой-то шальной немец подкрался и бросил гранату, - отвечают. - Отогнали". Сон как рукой сняло, да, видимо, мы немножко и отдохнули.
КОРСУНЬ-ШЕВЧЕНКОВСКИЙ КОТЁЛ
А через день, 16 января, мы отошли от Смелы, оставив её в тылу. Нашу дивизию направили к формирующемуся Корсунь-Шевченковскому котлу. 27 января прошли снова Белозерье, а с 1 по 10 февраля с боями - Балаклею, Малое Староселье, Буду Орловецкую, Яхнов хутор, Млиев.
Внезапно наступившая оттепель и в связи с ней - распутица очень осложнили наше продвижение: десять дней с 27 января по 18 февраля шёл дождь и мокрый снег, а в остальные дни - снег. Все грунтовые дороги превратились в болота, и на них - непролазная грязь. Она была такая, что в ней застревали повозки и машины. Буксовали танки. Труднее всего приходилось нам, пехоте. На пути встречалось много оврагов, мелких речек, высоток. Утопали по колено, местами даже пешему пройти было нельзя.
28 января окружение вражеской группировки у г.Корсунь-Шевченковский было завершено, а к 31 января был создан прочный внутренний фронт окружения. Здесь наши войска были сосредоточенны настолько плотно, что на дивизию приходилось всего 5-6 километров фронта. Понятно, что гитлеровское командование не могло смириться с тем, что в котле оказались их девять пехотных, одна танковая дивизия и одна моторизованная бригада. Оно начало предпринимать экстренные меры по деблокированию окружённой группировки. С 1 по 3 февраля на внешнем фронте окружения в направлении Лисянки противник перешёл в наступление, стараясь прорваться к своим окружённым войскам. В это время в том же направлении был нанесен удар из окружения. На внешнем фронте наши войска были оттеснены на 5 километров к северу. И не удивительно - против них на узком участке фронта был направлен мощный "стальной таран" гитлеровских войск, состоящих из отборных восьми танковых и шести пехотных дивизий. Командующий танковой армией фашистский генерал Хубе день за днём посылал в котёл телеграммы такого содержания: "Я вас выручу. Хубе". Не скупился на обещания и Гитлер. В телеграмме генералу Штеммерману, находившемуся со своими войсками в окружении, он писал: "Можете положиться на меня, как на каменную стену. Вы будете освобождены из котла, а пока держитесь до последнего патрона".
8 февраля советское командование во избежание ненужного кровопролития предъявило окружённым войскам ультиматум с предложением сложить оружие. Но гитлеровцы, расстреляв на нейтральной полосе наших парламентёров, не приняли это гуманное предложение, и бои возобновились с новой силой. Немецкие генералы и офицеры буквально по трупам своих солдат пытались выбраться из окружения.
8-10 февраля противник предпринимал настойчивые атаки с целью прорыва из кольца в районе Лисянки и Шендеровки. К этому времени диаметр окружения, где была сосредоточена масса войск противника, был всего 40 километров. Можно представить, что здесь творилось: 12 февраля ожесточённые бои проходили в районе населённых пунктов Октябрь, Лисянка, Шендеровка, Хилки, Стеблев. Противнику удалось прорвать внутренний фронт окружения и занять Хилки, Шендеровку и Ново-Буду. В ночь на 12 февраля окружённых и пробивавшихся к ним на выручку отделало всего 12 километров.
С отчаянием обречённых гитлеровцы бились о западную стенку котла, чтобы соединиться с рвавшимися к ним восемью танковыми и шестью пехотными дивизиями. Но к 15 февраля сила деблокирующих немецких войск истощилась. Окружённые войска получили приказ пробиваться из котла в данном направлении. С транспортных самолётов сбрасывалось большое количество боеприпасов, но это уже не могло им помочь. Последовал приказ об уничтожении автомашин и повозок, не загруженных боеприпасами. Были уничтожены все штабные документы и личные вещи офицеров. Офицерский состав штаба 11-го немецкого корпуса был собран в одну боевую группу численностью около роты. Командование ею взял на себя лично генерал Штеммерман, который объявил, что "ввиду создавшейся обстановки оставаться в окружении больше нельзя, мы должны сами пробиваться на запад".
16 февраля кольцо продолжало сжиматься. Загнанным в ограниченный круг у Шендеровки гитлеровцам оставалось или сдаваться, или пробиваться напролом. В то время снова изменилась погода. Вместо недавней оттепели землю сковало льдом. Разыгралась пурга. Как рассказывали потом лётчики, они не видели крыльев своих самолётов. В эту нелётную погоду в воздух всё-таки поднялись ставшие знаменитыми "У-2". Несмотря на сильный ветер и снег, они летели над Шендеровкой так низко, что едва не задевали крыльями крыши домов. Лётчики точно определили, где скопились гитлеровцы, и сбросили бомбы. А здесь, в Шендеровке, в ночь на 17 февраля, подгоняемые отчаянием, скопились тысячи окружённых немецких солдат. Фашисты грабили дома, дрались между собой из-за кур. Разложив костры на улицах, на штыках жарили мясо. В кромешной мгле, бросив свои войска на произвол судьбы, генералы, офицеры и эсесовцы на немногих уцелевших танках и бронетранспортёрах кинулись из окружения наугад на запад. Некоторым из них удалось вырваться из кольца: здесь в районе Шендеровки и хутора Хилки на фронте шириной в 4,5 километра наступали 4 пехотных и одна танковая армия немцев (И.С.Конев в книге "Записки командующего фронтом" утверждает, что ни одному гитлеровцу не удалось выбраться из котла на запад - стр.134). Основная масса вражеских солдат, бросив тяжёлое вооружение, последовала за ними пешком в густых колоннах, растянувшихся на многие километры. Они шли без выстрела, надеясь проскочить. Утром в открытом поле их почти всех истребили. Среди убитых нашли и труп генерала Штеммермана.
52-я армия Героя Советского Союза генерала Константина Апполоновича Коротеева и в её составе 294-я дивизия и наш 857-й стр. полк в эти дни вела бои у основания котла в направлении на Корсунь-Шевченковский. Командующим 2-м Украинским фронтом И.С.Коневым перед ней была поставлена задача наносить удар в направлении Малое Староселье, Городище и принять активное участие в разгроме Корсунь- Шевченковской группировки. При этом она не должна была выталкивать противника из котла, а ударами со всех сторон стремиться расчленить окружённую группировку, отсечь, а затем захватить отдельные опорные пункты и гарнизоны.
Как видно из воспоминаний командующего фронтом И.С.Конева, 52-я армия Коротеева успешно выполняла задачу - выходила на пути отступления немцев, дробила его воинские части, сковывала его силы и не давала возможности маневрировать. Но в связи с трудностями собственного манёвра, из-за грязи, она всё больше выжимала противника и отбрасывала в районы действия других армий. Отразив контратаки противника из районов населённых пунктов Бурты, Вязок, наша армия ударами с востока, юга и юго-запада вместе с войсками соседней 4-й гвардейской армии срезала Городищенский выступ, разгромила противника и освободила Городище.
С 1 по 10 февраля наш 857-й стр.полк, ведя бои, проходил по сёлам Балаклея, М.- Староселье, Буда Орловецкая, Яхнов хутор, Млиев. Отход противника из района Городище на Корсунь- Шевченковский начался в ночь на 8 февраля. Он осуществлялся по очень узкому коридору, насквозь простреливавшемуся нашей артиллерией; все дороги были забиты повозками, автомашинами, орудиями, бронемашинами. У каждого моста, в низине образовывались пробки, похожие на огромные свалки техники. Вот что рассказывал пленный обер- лейтенант:
"При отступлении с Городищенского выступа мы понесли большие потери в людях и технике. Нажим русских был очень сильный. А к этому ещё прибавился исключительный хаос, беспорядок и несогласованность наших действий. Автотранспорт и орудия, составляющие сплошную колонну в несколько рядов от Городища до Корсунь-Шевченковского на протяжении 15-20 километров были сожжены, разбиты или взорваны. Сколько было убито солдат и офицеров, подсчитать невозможно. Трупы валялись повсюду".
Пройдя Млиев, Руденков хутор, Наботов, мы 16 февраля входили в Корсунь- Шевченковский. Его освобождала и наша дивизия. Густо шёл разлапистый мокрый снег. Мы промокли до последней нитки. Вся широкая улица города, здесь, на окраине, представляющая собою типичную деревенскую улицу, в которую входила колонна нашей дивизии, была запружена движущими танками, самоходками, орудиями, пехотой. Всё это месило рыхлый мокрый снег на дороге, глухо рокотало, колыхалось в сыром мареве падающего снега, втягивалось в город. Мы устали, ноги разъезжались в мокром месиве снега, но на душе было светло и радостно: чувствовалось, что одержана новая большая победа. Чтобы хоть немного отдохнуть, обсушиться, мы сунулись в одну избу у дороги, в другую. Не тут-то было! Все они были битком набиты солдатами - ступить негде. Пришлось идти дальше.
В течение следующих десяти дней, с 17 февраля, мы прошли с.Виграй, Стеблёв, Шендеровку, Октябрь. Два дня (с 21 по 23 февраля) стояли в хуторе Хилки. Это были как раз те населённые пункты, в которых два дня назад шли ожесточённые кровопролитные бои с прорывавшимся на запад противником. Страшную картину представляли собою эти сёла и их окрестности. К этому времени, правда, выпал снег, буран прекратился, ударили заморозки. Это немного смягчило ужас происшедшего здесь накануне. Однако впечатление было грандиозное: всюду целые горы побитой техники, орудий, повозок, будто всё это откуда-то специально сюда стаскивалось и бросалось за ненадобностью. Буквально почти до верху всем этим были заполнены многочисленные здесь овражки, крутояры. Повсюду трупы немецких солдат, туши убитых лошадей, уже присыпанные снегом. Описание увиденной нами картины разгрома вражеских соединений можно дополнить выдержкой из воспоминаний командующего фронтом И.С.Конева:
"Страшная картина представилась мне зимним утром 1944 года после завершения Корсунь-Шевченковской операции. Такого большого количества трупов на сравнительно небольшом участке мне не пришлось видеть на войне ни до, ни после этого. Немцы предприняли там безнадёжную попытку прорваться ночью из котла, и стоило это им страшных потерь. Кровопролитие не входило в наши планы: я отдал приказ пленить окружённую группировку. Но в связи с тем, что командовавший ею генерал Штеммерман в свою очередь отдал приказ пробиться во что бы то ни стало, мы вынуждены были противопоставить силе силу. Немцы шли ночью напролом, в густых боевых колоннах. Мы остановили их огнём и танками, которые давили на этом страшном зимнем поле напирающую и, я бы сказал, плохо управляемую в ночных условиях толпу. И танкисты тут неповинны: танк, как известно, плохо видит ночью. Всё это происходило в кромешной темноте, в буран. Под утро буран прекратился, и я поехал через поле боя на санях, потому что ни на чём другом передвигаться было невозможно. Несмотря на нашу победу, зрелище было такое тяжёлое, что не хочется вспоминать его во всех подробностях..."
Так же описывал впоследствии конец гитлеровского войска в этом окружении один из пленных гитлеровцев:
"Из окружения никто не вышел. Все дороги были забиты транспортом, кругом был неимоверный беспорядок. Все бежали, и никто не знал, куда он бежит и зачем".
В боях по ликвидации этой группировки противника было разбито 9 пехотных и 1 танковая дивизии, 1 моторизованная бригада немцев. Враг потерял убитыми 55 тысяч человек. В плен было взято 18 тысяч солдат и офицеров, захвачена уцелевшая боевая техника этой группировки. Столица советской Родины салютовала войскам 2-го Украинского фронта, поздравляя с одержанной победой. В приказе от 23 февраля 1944 года Сталин назвал эту операцию новым Сталинградом на правом побережье Днепра.
А до этого в приказе от 18 февраля И.В.Сталин объявил благодарность всем принимавшим участие в этих боях, в том числе - и мне. В справке об этом, подписанной командиром 857-го стр. полка полковником Щёлоковым, говорится:
"Красноармейцу Дуля Ивану Петровичу Верховным Главнокомандующим Маршалом Советского Союза товарищем Сталиным приказом от 18 февраля 1944 года за отличные боевые действия в боях под Корсунью объявлена благодарность".
Это была уже третья благодарность, полученная мною от Верховного Главнокомандующего Советского Союза. Всего за время моего участия в боевых действиях до конца войны мне было объявлено 14 таких благодарностей. Справки о них (подлинники) находятся в Орском краеведческом музее.
Вот так закончилась эта операция, это грандиозное сражение Великой Отечественной войны.
В ходе боёв я стал автоматчиком. Вместо карабина получил автомат, с которым и дошёл до конца войны.
Двое суток мы простояли в хуторе Хилки. Это село было до основания разрушено - не далее, как два дня назад оно несколько раз переходило из рук в руки. Мы отдыхали, отсыпались, сушились. Отдыхали и сушились, конечно, на открытом воздухе - приткнутся было негде. Правда, мы выбрали одну из хат на западной окраине села, но в ней не было ни окон, ни дверей да и полуразрушенная крыша насквозь просвечивала. Несмотря на разрушения, весь хутор был забит нашими войсками.
Среди разбросанной по окраинам хутора и в оврагах, окружавших его, разбитой немецкой техники, машин, повозок мы разжились галетами, хлебом. Были очень удивлены, когда на плотной пергаментной бумаге, в которую была обёрнута каждая буханка хлеба, обнаружили дату его выпечки - довоенные годы. Наелись досыта - снабжение питанием у нас в то время было плохое. И этому были веские причины. В своей книге "Воспоминания и размышления" (том 3) Маршал Г.К.Жуков, упомянув, насколько в количественном отношении на этом участке фронта наши войска превосходили противника, пишет:
"Сил, безусловно, хватало для окружения и разгрома врага, но крайне не вовремя наступила распутица, выпал мокрый снег, дороги раскисли. Нелётная погода до предела ограничивала действия авиации. В результате войска не смогли полностью создать материальные запасы".
Конечно, не могли создать и запасы продовольствия. Хотя надо сказать, для командира, как я заметил на фронте, первейшей задачей всегда было накормить солдата. Разорвись, как говорится, а солдата накорми. Другое дело, что питания взять было неоткуда.
С питанием на фронте, как, впрочем, и по всей стране, дело обстояло плохо. Хотя и пишут сейчас некоторые, что, мол, страна ничего не жалела для фронта и солдаты там питались значительно лучше, чем труженики в тылу, я на себе, например, этого не ощущал. На протяжении двух с половиной лет фронтовой жизни я почти всегда испытывал чувство голода. Не помню случая, чтобы после завтрака, обеда или ужина испытывал чувство сытости. Дело даже, может быть, и не в том, что пищи не хватало в количественном отношении. В других условиях, в другие периоды жизни, возможно, и этого количества было бы достаточно. Но большие физические и нравственные нагрузки, растущий организм требовали усиленного питания. Надо сказать, что в первый период своей фронтовой жизни я был щуплым пацаном, низкорослым. Штык, примкнутый к винтовке, наполовину возвышался над головой. Видимо, это обстоятельство и послужило причиной того, что меня как раз перед Курской битвой перевели из пульроты в химвзвод 857-го стрелкового полка.
До сих пор помнятся дни, случаи, когда удавалось поесть досыта, побаловаться чем-нибудь вкусным. Так, после Курской битвы, преследуя отступающего противника, наш взвод отклонился от общего маршрута, брёл полем по бездорожью. В голой степи мы наткнулись на одиноко стоящий сахарный заводик. Где-то в его закоулках нашли мешок сахара. Взвалили его в нашу взводную повозку к ездовому Малашенко Игнату (Гнату Матвеевичу, как мы его звали, или просто - Матвеичу). И потом до самого Днепра пили хорошо услащённый чай. Даже, помнится, выменивали на сахар в других подразделениях курево, водку, хлеб. Кстати, - о куреве, водке, сахаре. Некоторые ветераны в воспоминаниях о фронтовой жизни пишут, как они на махорку, которую там выдавали регулярно, выменивали сахар или наоборот. Я не помню, чтобы у своих товарищей выменивал что-либо на махорку: я не курил до самого конца войны и она мне была не нужна. Кажется, моя доля шла в общий "котёл" взвода для всех курящих. Попробовал курить только один раз в этих самых Хилках. Здесь на радость нашим товарищам, которые без курева не могли прожить и дня, набрали мы немецких сигарет. Закурил и я. Мне показалось, что они набиты сенной трухой. Больше и не пробовал закуривать. Знаменитые же 100 наркомовских граммов, о которых с такой теплотой любят вспоминать некоторые фронтовики, видели мы очень редко - только по великим праздникам - 23 февраля, 1 мая, 7 ноября. Пехоту этим делом не особенно баловали. В некоторых других родах войск, говорят, водку выдавали чаще. Свою норму я, конечно, выпивал, но пристрастия к водке не испытывал.
В другой раз в тех же белгородских степях попался на пути маслозавод. Нам удалось набрать целую баклагу подсолнечного масла, несколько кругов жмыха. Во время своих "трапез" мы стали наслаждаться, макая хлебом в подсолнечное масло. А на днепровском плацдарме у Канева после нескольких недель полуголодной жизни, так как продукты питания не успевали доставлять в ночное время по понтонному мосту, мы испытали истинное наслаждение, когда однажды к обеду нам выдали по большому куску мяса. Это была конина из убитой накануне лошади. И чем жёстче оно, это мясо, было, тем нам казалось вкуснее.
В селе Василица, в пригороде Черкасс, нам удалось организовать по-деревенски обильный ужин. Переправившись на плотах, на понтонах через Днепр на его правый берег, где уже был захвачен нашими войсками плацдарм, мы к вечеру вошли в село Василица. Остановились в сохранившейся крестьянской избе. Хозяев не было. Их выселили немцы, а может быть, они и сами ещё до наших боёв за плацдарм ушли, как говорится, от греха подальше. В подполе мы нашли немного картошки и, самое главное, - кадушку с солёными огурцами. Посидели по-домашнему. Кстати, на утро из этого дома мы и ушли в разведку.
Здесь, в этой украинской хате после нашего возвращения из разведки, произошла одна встреча, которая оказала на меня влияние. К нам в избу заглянул невзрачный, но прыткий солдатик, пытавшийся показать себя бывалым, осведомлённым. Начал он с того, что стал расписывать, какая он значительная личность в полку. По его словам, он собирает материал и пишет боевую историю полка. Его бахвальство для меня так бы и осталось пустым бахвальством, если бы не два момента. Во- первых, никого из оставшихся после нас на "малой земле" у Канева ни до этого, ни после мы не встречали. От других подразделений полка о судьбе их тоже не приходилось слышать. То, что я пишу о погибшем батальоне, мы узнали именно от этого солдатика; видимо, он действительно вращался в кругу офицеров полкового штаба и знал больше других. Оказывается, батальону на плацдарме почему-то было оставлено очень мало боеприпасов. Может быть, только те, что у него у самого к тому времени были в запасе. Поэтому их не хватило даже на сутки интенсивного боя. Солдатам пришлось бегать по покинутым нами окопам и траншеям, отыскивая забытые гранаты, патроны к пулемётам, винтовкам, автоматам. Санинструктор Каримов, в частности, собирал боеприпасы в пилотку, подол гимнастёрки до вечера, пока его не настиг осколок от мины. Так я узнал о гибели моего друга.
Во-вторых, бахвальство этого своеобразного "историка" натолкнуло меня на мысль, что в карманном блокнотике надо делать хоть какие-то записи из того, что я здесь вижу. За основу взял календарные сроки и названия населённых пунктов, через которые мы проходим. А остальное, мол, потом, если потребуется, само собой вспомнится. Вот почему из большого пути от Воронежа до Черкасс я с определённостью могу сказать, что мы проходили Старый Оскол, Обоянь, Золотоношу. И только. Записей не вёл. Названия других населённых пунктов, а их, конечно, было много, в памяти не удержались. Проходили гоголевские места. То ли все, то ли некоторые из них - Миргород, Диканьку. Были, кажется, и в Полтаве. Если даже это не запомнилось, то что же говорить о менее значительных населённых пунктах. От Черкасс до Праги я уже вёл строгий реестр календарных дней и населённых пунктов, что помогло мне сейчас воссоздать то, о чём я пишу. Сожалею, что не стал в дневник вносить некоторые данные о своих товарищах. Хотя бы фамилии, откуда родом. Поэтому из первого года своей фронтовой жизни могу вспомнить только несколько фамилий моих сослуживцев, соратников: Фролов Алексей, Дымов Михаил, Каримов, Малашенко Игнат Матвеевич, Агеев Михаил, Фомин А.М., Марченко Иван. А вот за второй год службы фамилий сохранилось больше. Положительную роль в этом сыграло и то, что есть фотографии этого второго периода. Более подробный дневник вести на фронте было просто некогда, да там и запрещалось это делать по известным причинам.
Хилки, Хилки... Несколько февральских дней 1944 года этот небольшой украинский хутор приковывал к себе внимание не только наше и наших непосредственных командиров, но и Маршала Г.К.Жукова, и Верховного Главнокомандующего И.В.Сталина. Г.К.Жуков вспоминает:
"Утром 12 февраля я заболел гриппом, и с высокой температурой меня уложили в постель. Согревшись, крепко заснул. Не знаю, сколько проспал, чувствую, изо всех сил генерал-адъютант Леонид Фёдорович Мишок старается меня растолкать. Спрашиваю:
- В чём дело?
- Звонит товарищ Сталин.
Вскочил с постели, взял трубку. Верховный сказал:
- Мне сейчас доложили, что у Ватутина (на 1-м Украинском фронте - Д.И.) ночью прорвался противник из района Шендеровки в Хилки и Новую Буду. Вы знаете об этом?
- Нет, не знаю.
- Проверьте и доложите.
Тут же позвонил Н.Ф.Ватутину и выяснил: противник действительно пытался, пользуясь пургой, вырваться из окружения и уже успел продвинуться километра на два - три, занял Хилки, но был остановлен. Переговорив с Н.Ф.Ватутиным, я позвонил Верховному и доложил ему то, что мне стало известно из сообщения командующего 1-м Украинским фронтом".
НА УМАНЬ!
После разгрома Корсунь-Шевченковской группировки противника нашу 52-ю армию, а с ней и 857-й стр. полк, командование нацелило в направлении главного удара следующей Уманско-Ботошанской операции. Мы должны были влиться в войска внешнего кольца окружения Корсунь-Шевченковской группировки. Это внешнее кольцо от нашей "дневки" в Хилках отстояло недалеко - на расстоянии однодневного перехода. После Хилок мы дня четыре стояли в с. Октябрь, столько же - в с. Яблоневка, а 2 марта - в с. Водяники. Нас нацеливали на г. Умань. 52-я армия генерала К.А.Коротеева, т.е. и наша 294-я стр. дивизия, должна была прорвать оборону противника на участке шириной 8 километров в общем направлении на Рыжановку, Яновку, Умань и далее к Днестру в направлении Бельцы, Яссы. По этому направлению мы, собственно, и шли в марте 1944 года.
Началась ранняя весна. Таял снег, погода была тёплая. Когда мы ранним утром выходили из села Водяники, стоял густой туман. Он был настолько плотным, что за сто метров уже ничего не было видно. 4 марта нашей армией была проведена разведка боем. А утро 5 марта началось с неожиданной для немцев нашей артиллерийской подготовки. Враг был сбит с занимаемых им позиций и начал отступать. 6 марта мы с боями прошли Рыжановку и Софиевку, 7 марта - Чёрную Каменку, 8 - Паланку, 9 - Сандивку. К концу дня 9 марта наш полк вместе с другими подразделениями 52-й общевойсковой и 5-й танковой армии вёл бои в окрестностях Умани. 10 марта Умань была полностью освобождена.
Мы входили в Умань со стороны знаменитого Софиевского парка. Помнится, любовались прекрасными видами его, таинственными гротами, фонтанами, ажурными мостиками, бассейнами. Правда, всё это теперь было изгажено и разрушено гитлеровцами. А до войны Умань, как и Софиевский парк, утопал в зелени, в садах. Весь город был сейчас основательно заминирован. На улицах валялись трупы немецких солдат. И улицы, и дороги на выезде из Умани были забиты немецкой техникой, побитыми немецкими танками, автомашинами. Покидая Умань, утром 11 марта мы прошли через большой аэродром на её окраине. Меня здесь поразило обилие разбросанных везде личных вещей, видимо, в спешке бежавших гитлеровцев. На довольно большом пространстве взлётной полосы валялись раскрытые, разбитые чемоданы. Вся полоса устлана газетами, журналами с красочными фотографиями, предметами военной одежды немцев. И трупы, трупы солдат в мышино-серой форме на каждом шагу. Интересное дело - враг успел заминировать весь город и аэродром, даже взорвал его крупные здания, примыкавшие к городу, разрушил взлётную полосу, но не успел угнать несколько своих самолётов. Они стояли в отдалении готовые к взлёту, но так и не взлетевшие.
12 марта мы были в Терновке, а 13 - в Джулинке, что расположена на южном берегу очередной серьёзной преграды - Южного Буга. Таяние снега довольно высоко подняло уровень воды в нём. К тому же на месте форсирования его были крутые, обрывистые берега. Все тылы отстали от нас, в том числе и переправочные средства: на дорогах была непролазная грязь, ноги не вырвешь. Низины залиты водой. Где-то под Джулинкой, к которой мы подошли в этот же день, нам пришлось чуть ли не по колено брести по залитому талой водой лугу не менее двух километров. Кругом расстилалось безбрежное море воды с торчащими из неё кустиками, тальниками. Видимо, вёл наш полк местный житель, знающий человек. Я не помню, чтобы кто-то из наших бойцов попал в водомоину, окунулся в воду. Но сейчас жутко себе представить, что можно выдержать холод этой ледяной воды и не заболеть. Обуты мы были, как правило, в ботинки с обмотками, а у меня, к тому же, ещё и подошва у ботинка оторвалась, и я её привязал к ботинку проволокой. И - на тебе - никто не заболел! Может, поэтому сейчас к старости нас одолевают всякие болезни?
Продвижение вперёд с боями наших войск в таких условиях было настоящим подвигом. Не меньшим подвигом было и форсирование Южного Буга, по- весеннему разлившегося и казавшегося непреодолимым. По правому берегу его немцы заранее построили развёрнутую систему обороны. Несмотря на это, Южный Буг был форсирован нашими передовыми отрядами на широком фронте. Основная масса войск после 12 марта переправилась уже по наведённым мостам. Командующий нашим фронтом И.С.Конев так впоследствии описал эти эпизоды войны:
"Передовой отряд 2-й танковой армии с десантом стрелков и сапёров (из нашей 52-й армии - Д.И.) 11 марта вышел к Южному Бугу юго-западнее Джулинки. В это время по мосту переправлялись отступающие части противника. Врезавшись в отходившие колонны врага, и разделившись на две группы, наши танки отрезали противника от переправы и завязали бой. Одна группа танков с пехотой занялась уничтожением вражеского гарнизона в районе Джулинки, а другая направилась к мосту для его захвата. Расстреливая столпившихся у переправы фашистов, головной танк прорвался к мосту, но мост оказался минированным и был подорван противником. Восстановление моста задержалось до 13 марта".
14 марта мы уже были за Бугом и неудержимо, как говорится, пошли вперёд. "Неудержимо" потому, что с нашим выходом здесь, через Буг, создавалась реальная угроза нового окружения противника, и он начал поспешно отходить. И если дорога между Уманью и переправой у Джулинки была сплошь забита боевой техникой и вооружением (противник при бегстве под нашим натиском бросал артиллерию, танки, автомашины и даже самолёты, как мы видели в Умани), то здесь брошенной боевой техники встречалось меньше. Между тем, догоняя его, мы только успевали узнавать названия деревень, через которые проходили, да отсчитывать километры (конечно, в пешем порядке). 13 марта мы были в Бершади, 14 - в Устье, 15 - в Флёрино, в Ободовке; 16-го прошли Крыжополь, 17 - Дахтолию, 18-го - Мироновку, а 19 марта вошли в деревню Белая, что на берегу Днестра, вошли в Ямполь - в 40-ка километрах юго- восточнее Могилёв - Подольска. Прошли около 130 километров.
Где-то здесь, то ли между Уманью и Южным Бугом, то ли между Бугом и Днестром, во время непродолжительной остановки в редком весеннем лесу пришлось мне присутствовать в качестве представителя управления штаба 857-го полка на заседании военного трибунала. Собственно, это был заключительный этап заседания трибунала - предстояло зачитать приговор и привести его в исполнение. Нас, представителей подразделений, построили в виде буквы "П", в середине поставили стол. Судили двух солдат нашей дивизии - "самострелов". Они под охраной часовых стояли тут же с забинтованными кистями левых рук. Один из них был уже пожилой - лет за тридцать, другой - мальчишка ещё, лет восемнадцати. Суд был короткий и справедливый - расстрел. Трусость и предательство на фронте не прощались. Здесь же приговор был приведен в исполнение - расстреляли.
Меня поразило поведение приговорённых - они были как неживые, двигались механически, покорно, видимо, уже смирились со своей участью и самих себя уже похоронили. На лицах - ни мольбы, ни переживаний. Какая-то животная тупость. Молча встали на краю могилы, молча упали на её дно.
Трусость на фронте приводила к ещё худшим последствиям, чем те, от которых хотели избавиться. Я чувствую себя безмерно счастливым человеком, обдумывая такой факт. Известно, что из мужчин 1921 - 1924 гг.. рождения у нас в Советской стране после войны остались в живых только 3 процента. Из каждых ста - 3 человека. К тому же (я почти уверен в этом), двое - может больше, может меньше - это те, кто по разным причинам всю войну "просидел" в тылу, не изведав, что это такое - "фронт". Какое же надо иметь счастье, чтобы этот выбор попасть в 3% пал на тебя?! Между тем и два с половиной года фронтовой жизни рядовым в пехотном полку не шутка. А вот поди ж ты! Пережил всё это и выжил. А те двое, даже толком не испытав этой фронтовой жизни, бесславно погибли. Да и не они одни.
Вспоминается такой случай. В ноябре - декабре 1942 года я учился в Камышинском танковом училище. Оно из Камышина, что на Волге, было эвакуировано в казахстанские степи. Разместили его километрах в десяти от станции Бер-Чогур. Нигде ни речки, ни деревца. Здесь настроили землянок, в которых разместились казармы курсантов, учебные классы, столовая, медпункт, госпиталь. Началась суровая морозная зима. Я простудился и заболел воспалением лёгких. И заболел очень сильно - температура подскочила за 40. Меня поместили в госпиталь. Я терял сознание, бредил, несколько раз, как рассказывали потом товарищи, бессознательно в нижнем белье, босиком выбегал наружу, бежал куда-то по снегу. Меня ловили, снова водворяли на место. Молодость, наверное, взяла своё - я начал поправляться. Но к учёбе в танковом училище уже был непригоден. Меня отчислили и направили в 31-й отдельный учебный танковый полк. Из отчисленных по разным причинам из училища курсантов сформировали команду человек в десять и направили в Саратов, где в это время стоял 31-й танковый полк.
Прибыли в Саратов утром, вышли на привокзальную площадь. Мороз, должно быть, под тридцать, всё заснежено, покрыто инеем. Ждём трамвая. Вскоре он подходит. И не успел трамвай остановиться, как один солдат из нашей группы, высокий, стройный, по виду старше меня года на три, падает, делая вид, что поскользнулся, и суёт левую (опять левую!) руку на рельсы под колёса. Ему отхватило четыре пальца руки. Это же надо так умудриться, угадать, чтобы отрезало не по локоть или кисть, а только пальцы! Дальнейшей судьбы его я не знаю, но думаю, что этим он заработал себе расстрел, даже не побывав на фронте. У страха глаза велики, и не всегда эти глаза помогают сделать правильный выбор.
ДНЕСТР. МОЛДАВИЯ
С нашим выходом на Днестр закончилась Уманьско-Христиновская операция. В справке, подписанной новым командиром 857-го стр. полка подполковником Франкелем, говорится:
"Выдана рядовому Дуля Ивану Петровичу в том, что ему Верховным Главнокомандующим Маршалом Советского Союза товарищем Сталиным приказом от 10 марта 1944 года объявлена благодарность за участие в боях за осуществление прорыва обороны и разгрома Уманьско-Христиновской группировки немцев".