... Яркий солнечный свет заставил зажмуриться. Кто-то грубо толкал ее в спину. Она наугад, не видя под ногами брусчатки Троицкого моста, ступала заплетающимися ногами к своей Голгофе.
- Смотри, смотри, потаскушка эссеровская...
- Возомнила себя... чистоплюйка.
- Эй, Мальков. Поддай-ка ей ...
Слабые пальцы собрались в кулак: "Эх! Все вы смелые здесь. А вот попробовали бы...!" - подумалось Фане.
Недалеко гнусавил чей-то голос:
- Вот паскуда! Мало, однако, ей надавали. Ты гляди, Митрич, она еще и кулачёчки сжимает.
"Да. .. Жаль вас недоумков..."
Она близоруко щурится, пытаясь разглядеть лицо суетного черноволосого "товарища", тыкающего в ее сторону скрюченным пальцем. К сожалению, без очков не видно его лица. Зато рядом, среди мельтешащей мелкой рыбехи в поношенных шинелях она видит крупную фигуру краснофлотца и знакомое скуластое лицо.
"Ух ты! Мальков! Член Центробалта... Привет, браток! Свиделись!"
Каплан помнит его еще по пятому году. Видела этого отчаянного и непокорного матросика в деле.
"Это хорошо, что такой мужик кончать меня будет. У такого рука не дрогнет!..."
По широкому бедру Малькова при каждом шаге шлепает полированный футляр маузера. Фаня искренне, поджав губы, завидует этому ястребу Революции:
"До чего же хороша игрушка! Винтовочный патрон, четырехгранный затвор! Зверь-машина! Ни осечки, ни перекосов..."
Ей вдруг становится легко. Боль отступает. Отеки и ссадины на лице почти не саднят:
"Хор-р-ош самец! Ничего не скажешь! Мужчина в цвете.... Пор-р-родистый!..."
Она пытается стряхнуть кошмар последних месяцев, но это не так-то просто... В спину беззлобно тычет кулак Малькова:
- Не задерживаемся, гражданочка.
"Где они меня шлепнут? Хорошо бы в саду. Во-о-н под тем деревом... Может кто и вспомнит ..."
Истерзанное "товарищами" тело одервенело. В сознании живо лишь одно желание:
"Быстрее бы... Закрыть глаза... Как я чертовски устала! Господи, мне уже 30 лет! А что в жизни видела?... Ни-че-го! Эх, где ты, Господи? Где ты?... Что же ты так добр с этими уродами?"
В голове карусель из прошлого, настоящего и ...
" ... Какое там будущее? Чего морочить голову самой себе. Скорей бы..."
В сознание назойливо прорывается шум новогодней вечеринки. Кто-то из подруг звонко вопит: "Мазурку давай..." Кто-то бьет об пол рюмку... На счастье...
"Было ли все это? Или привиделось?..."
За раздумьями Фаня не замечает как доковыляла до Манежа. Ее близорукие глаза не могут видеть, как из окна кремлевских казарм кто-то подал условный сигнал, махнув белым платком её конвою. Мальков, не поднимая глаз, протягивает замусоленную самокрутку:
- Кури-и-и... - не то спросил не то предложил он.
- А чё? И курну.
Фаня, с трудом оттопыривает разбитые губы, молча сжимает в зубах последний привет с воли.
"Ха! Надо же! Товарищи "Правду" курят!"
Скосив глаза к бережно всунутой в ее губы цигарке, она с большим трудом читает:
"... на высшее достижение человече.." И жирная подпись: "...ладимир Улья... Ну и дела! Вот куда "Правду" извели, ханурики! ... Сукин сын! Всех объегорил Картавый! Почему же Семенов с этой сучкой Коноплевой не сумели его исполнить?... "
Ей, вдруг, привиделся Картавый... Как большой навозный жук он был пришпилен огромной иглой к деревянному настилу. Корчась от боли, пуская слюни, он вопил что есть сил: "А мы пойдем дгугим путём..."
"Надо же, бес, придумал себе кличку"...." - беззлобно ухмыляется Фаня.
Едкий дым цыгарки жжет ей глаза. Она пытается выплюнуть припекшийся к губам окурок.
"Вот церберы. Руки колючей проволокой связали! Гадёныши!... Даже на кандальной пересылке такого не увидишь... О, Боже!"
От грубого толчка в спину она валится на колени... Замешкалась... Захотелось просто, по-бабьи расплакаться. Нет, не от боли. От обиды.... Но увы... Слезы давно кончились...
"... Мальков умница. Долго мучить не станет. Да и рука не дрогнет. Наша школа!... Эх, мне бы зрение и немного удачи... Сейчас бы с Картавым на том свете уже чаи гоняли... Почему же у Павла в самый последний момент дрогнула рука?... И стрелял-то от живота..."
Наконец-то окурок оторвался и вместе с длинной и густой окровавленной слюной медленно потянулся к земле. Она всердцах, смачно, от души плюнула в ноги своим конвоирам.
"Пора, наверное, браток... Скорей бы... Дальше просто сил не хватит..."
Мальков, словно почувствовав её желание. Он резко приблизился вплотную к бывшему соратнику по борьбе... Она отчетливо услышала за своей спиной его неровное дыхание, каждой клеточкой тела ощутила приближение этого огромного зверя. Вот он профессионально запускает свою пятерню в ее поседевшие волосы. Другая лапа как ошейник - на горле...
" Ох, мерин. И берет-то как... А руки-то... го-ря-чи-е-е..."
Теперь её голова уткнулась в колени палача. Легкие сперло...
"Ко-о-не-е-ец..."...
Н А Ч А Л О
В ее сознании вспыхивает яркий фейерверк... Фаня медленно открывает глаза.
... Она смотрит туда, в свое безоблачное детство: мама, друзья, пудреницы, новые ботиночки. Вот она, юная симпатяшка с чуть раскосыми красивыми глазами за партой ешивы...
... Там, за мощными рамами окон огромный диск солнца. Море мягкого и яркого света... Его можно потрогать...
... Вдруг, солнце мгновенно гаснет и на смену морю света приходит мрак полуосвещенного гаража Совнаркома. Сверху ей видно как копошатся внизу ее конвоиры...
Мальков убирает пальцы с ее горла, отступает... Её безжизненное тело валится на грязные, промасленные доски.
- Живучая прошмандовка! - гыгыкает долговязый конвоир, похожий на сельского мужика.
- Да. Отмучилась, бедолага... Царство ей...
- Ты чё, Стяпан? - недобро зыркает на него сослуживец - За ету ...
- Кончай, контра, вонь разводить! - раздраженно орёт Мальков. - Или в Ревтрибунал нужда есть попасть? Враз сведу, чухонь пузатая!...
Голос краснофлотца охлаждает пыл долговязого. Мальков резко отворачивается от бездыханного тела Каплан. Закуривает... Крепко затягивается...
"Смотри-ка, переживает, жеребец! ... Не грусти, гегемон!.. Ты исполнил волю партии... Ты ведь ее преданный сын!"
Через распахнутые настежь ворота виден кусочек голубого неба, уголок Александровского сада, краснолистый канадский клён...
"Надо же так. Уже сентябрь, а совсем не холодно..."
Она ловит себя на мысли, что стала отчетливей видеть окружающие её предметы и совсем не чувствует своего тела. Там, внизу, лежит на грязных досках, свернутое калачиком...
"Фаньша? Так это я? Ин-те-рес-но... Неужели?..."
Она с легкостью перышка взлетает под самую крышу гаража. Подлетает к арочному окну. Отсюда открывается широкий обзор. Четко просматривается часть сада, Кремлевская стена...
"Погоди... Погоди... Кто это?"
Там, между фигурными гребешками Кремлевского забора, видны корчащиеся от смеха физиономии Картавого и Моси Йешуа, взявшего мирскую фамилию Свердлов.
- Смотри! - в голос орет Картавый - Там... Эта эссеровская блядёшка после мальковской примочки уже не будет браунингом махать... Хе-хе-хе! Ко-не-ец сучке...
Подлетев поближе к Картавому, она с удовольствием плюет в его сальные, смеющиеся глазки :
- Фу ты, чегт возьми! Птицы совсем расшалились... Надо дать команду...
- А! Получила своё? - вопит Йешуа, тыча указательным пальчиком в небо. - Ха-ха-ха!... Ре-во-лю-ци-о-нер-ка!
- Ты что-то совсем уже не в себе, Мося! С кем ты там ведешь беседы... Хе-хе-хе! Поди, с Всевышним? Перескажи ему мой "Декрет о Земле"? ... Ха-ха-ха ... - хватается за живот Картавый. - Пусть он там у себя тоже наведет порядок...
НОВАЯ ЖИЗНЬ
Теперь Фаня начинает осознавать свое новое воплощение. Не смотря на то, что на ней практически нет одежды, ей тепло. На душе покой и благодать... Её веселит пролетающий мимо, в сторону Бронной какой-то голый мужик. Он глупо щерится на Фаньшу и делает непристойные для светского человека жесты.
"Постой. Постой. По-моему это Гришка Распутин? А может еще какой-то лихоимщик по женской части?"
Фаня от души хохочет.
- "Эй, служивый! Загляни на мгновение?" - шутя кричит она вдогонку российской легенде.
- Мадам, я весь Ваш! Но имею от цесаревича срочное поручение. ... Правда, если только на обратном пути?...
Она чувствует, что тело ее наливается как спелое яблоко соком. Бедра и грудь обретают округлые формы.
"Бог... Стало быть, есть высшая справедливость! Он... Точно Он. Иначе бы... Значит, отплачутся мои слезки этим бесам..."
Тогда... В апреле семнадцатого, когда её амнистировали, она сразу же кинулась к Анне Пигит. А куда же еще? Анюта должна помнить, что на следствии Фаньша её выгородила, взяла все на себя....
"Анюта, мой добрый и надежный друг. Ты не забыла меня? ... Да и папенька у тебя что надо! Фаб-ри-ка-а-нт! Тоже ко-о-нтру нашли... Ни за что, ни про что человека со свету сжили..."
Фаня улыбается своим легким мыслям и летит над пустым осенним садом, мимо чадящей керосиновой бочки, куда конвоиры впихнули маленькое женское тельце подлой контрреволюционерки Каплан...
И ещё долго-долго, до самой ночи трибун Революции Демьяша Бедный правил тризну, подкладывая в эту раскаленную докрасна бочку березовые чурки. В её недрах Фаньшины мощи превращались в пепел. Много чаду было особенно от коричневых на резиновом ходу полусапожек, купленных ею в прошлом году на Даниловском рынке...
- Вот, сука, как долго горит! - неистовствует козлоногий.- Хорошо, хоть кончили пораньше. А то, еще и ночевать пришлось бы!....
... В Арсенале давно горит свет. Казарма справляет очередной праздник. Певцу Всемирной Революции, вызвавшемуся лично покончить с жидовкой, хочется туда, к своим корешкам. Там нет этого тошнотворного чада. Там сытный ужин с мировой самогонкой.
"Скорей бы уж!" - торопит события козлоногий - "Скорей..."
ШАБАШ НА САДОВОЙ
... В эту ночь в комнате Анны Пигит на Большой Садовой свет не гас до утра.
Узнав о судьбе Фани Каплан, Анна долго плакала, прислонившись к запотевшему оконному стеклу. Когда же она в очередной раз подняла голову, то сквозь слезы увидела в самом центре запотевшего окна, выведенное чьей-то невидимой рукой, имя "ФАНЯ".
- Фанечка, Фаня! Ты здесь, я знаю... Скажи мне хоть словечко.... - зарыдала Анна - Я не могу... возьми меня к себе... Возьми...
В эту ночь Анна в последний раз легла спать, проглотив смертельную дозу снотворного. А уже к утру в комнате был полный раскардаш. Соседи прислушивались к неимоверному шуму за запертыми дверями и не могли понять в чем же дело? За скромной жилицей никогда не водилось подобных выходок. А тут такая пьянка!...
Не выдержав, под утро вызвали дворника Анисима. Тот позвонил в милицию, четко обрисовав обстановку: пьянка, дебош, сквернословие.
С первыми утренними петухами появился заспанный участковый:
- Ну, чё? Где шумят? Уже затихли? Разбудим! Понятые здеся? - обратился он к стоящему навытяжку дворнику.
- Так точно, товарищ блюститель порядку! - козырнул Анисим.
- Бум ломать, раз на стук не реагирують. - кивнул в сторону тринадцатой квартиры участковый.
За дверью по-прежнему стояла мертвая тишина.
- Шумни-ка, Анисим, для контролю. - попросил участковый - Кто у нас там нынче харчуется?
- Художник Миша Бумазейнов. Хотя, стоп! - вспомнил что-то Анисим. - Совсем недавно он пустил на фатеру жиличку по фамилии Пигит. Младшенькую дочку бывшего кровопивцы-фабриканта Романа Ефимовича. Жидовочку...
- Ясно! Кон-тр-а-а недобитая! Р-р-азберемся. - сказал как отрубил участковый и для пущей важности достал из полевой сумки замусоленный блокнот и огрызок химического карандаша. - Вышибай, Анисим.
Двери вскрыли быстро и, к всеобщему удивлению, кроме мирно распластавшейся на кровати молодой девушки в квартире никого не оказалось, хотя соседи клялись-божились, что дрались и били посуду не менее десяти пьяных мужиков. Правда, порядок вещей был сильно нарушен: на полу валялись краски и кисти, все ящики комода были открыты, а их содержимое разбросано по всей комнате... Чу-де-са да и только.
Блюститель порядка установил, что часа два назад жиличка "отдала Богу душу" от передозировки снотворного. Рядом с кроватью стоял недопитый стакан воды и валялись две упаковки из-под таблеток.
- Неужто по собственной воле отошла? - шопотом произнес один из сердобольных свидетелей, стягивая с головы картуз. - Такая молоденькая...
НОВЫЕ ВРЕМЕНА
... С того времени квартира на Большой Садовой зажила новой, непонятной для всех жизнью. По ночам из неё слышались веселые мужские голоса вперемежку с громкими женскими всхлипываниями.
Более смелые праздношатающиеся да любопытные граждане и гражданочки, прислонив свое чуткое пролетарское ухо к замочной скважине, улавливали разухабистые фразы есенинских стихов в исполнении самого автора, тягучие голоса декадентов... В женских воплях романтикам мужского пола мерещилась булгаковская Маргарита и другие покойницы, оставившие этот свет не по собственной воле.
Соседи по подъезду несчетное число раз вызывали милицию, создавали общественные комиссии, писали в московский ГК партии, но эффект был всегда один и тот же: при вскрытии входных дверей голоса тут же напрочь замолкали.
С той поры квартиру стали обходить стороной....
Только однажды, в неё вселили члена районного комитета партии товарища Атеистова. Но... вечером того же дня его свезла в свои покои скорая психиатрическая помощь "Кремлевки". После этого случая уже никто не изъявлял желания быть новоселом злосчастной квартиры....
Лишь спустя много лет по настоянию общественности здесь разместили "Общественный культурный Центр им. В.И. Ленина".
Говорят, что после этого ночные оргии прекратились. Но появилась новая напасть.... А с осени 1993 года с первыми полуночными ударами часов из-за дверей стали слышаться окрест стройные революционные песнопения и длинные пламенные речёвки типа: "Отречемся от старого мира!"; "Скоро грянет буря!"; "Наш паровоз, вперед лети" и тому подобные.
Картавый голос, постоянно срывающийся на визг, неустанно, из ночи в ночь, твердил одно и тоже:
- Вегным путём идём, товагищи! Ве-е-гным! С этими мазугиками нам не по-пути... Ггядет наше вгемя!...
А в самый канун 2002 года ни с того ни с сего невидимый духовой оркестр врезал "Гимн Советского Союза". Вслед за ним, зазвучал нестройный мужской хор. Слов разобрать было нельзя... Но на следующий день Государственная Дума приняла на своем очередном заседании "Закон о Государственной символике". Гимн зазвучал по радио и телевидению, в кремлевских залах и городских театрах.
Где-то в последних числах декабря уходящего 2002 года, аккурат под Рождество не совсем трезвый сторож общественного центра, бывший физик, спец по турбулентным течениям дед Гена Мякин клялся испуганно приехавшим на его тревожный звонок особистам:
- Ну, точно, мужики, было! Сразу же после полуночи я был приглашен в Центр каким-то незнакомым мне господином. - докладывал ночной директор заплетающимся языком человеку в штатском. - Как он выглядел? Гм-м! Да так же как вы... Я даже не успел удивиться откуда он взялся, поскольку прям на входе мне поднесли стакан "Столичной" и солененький огурчик. В комнате было полным-полно народу.... И как они могли пройти мимо меня незамеченными? Не могу взять в голову! - искренне сокрушался ночной дозорный...
Сторож зачем-то содрал со своей головы шапку, наклонился к штатскому и словно по-секрету горячо зашептал ему в ухо:
- Вот как они могли без меня? А?... Ну, я и говорю. Мужик в матросской форме, стоявший на входе в комнату, сказывал, что идет важное заседание Реввоенсовета. Когда речи прекратились, меня стали расспрашивать о теперешнем житье-бытье. Уверяли, что скоро всё изменится. Придут, говорят, наши товарищи сделают всё, как было: и колбаску по два тридцать, и водочку по троячку...
Поминали какого-то матроса Малькова, который возглавит кабинет министров до подхода Паши Бородкина.... Лично мне предлагали стать комиссаром коммунального хозяйства. Токо, не сразу. Велено было ждать....
А-а-а! Не верите? Ну, погодите! - вытянулся в струнку, еле стоящий на ногах сторож. - Вот придут наши!... - зло выпалил он и погрозил волосатым кулаком в сторону особиста. - Во! Уже идут. Слышите? - обратилось бывшее научное светило к понятым. - Да какой там! Рази же вы услышите? Да вы тележный скрип от скрипки не отличите...
Ночной директор вдруг сменил гнев на милость и кинулся целовать штатского человека, а потом ни с того ни с сего сочным баритоном запел:
"... А по зоне. А по зоне
Бродит хрен в комбинезоне
Завтра день критический,
Праздник политический!"
... Связанную простынями надежду физических наук долго укладывали в авто "Скорая психиатрическая помощь". Он упорно не соглашался со своими оппонентами, бился в конвульсиях, и нес околесицу про стабилизацию российской экономики и возвращение долгов Парижскому клубу, прерывая своё пьяное бормотание песнопениями.
И далеко окрест, до самых Спасских ворот неслись душераздирающие речевки пламенного мастера охранного дела, ублажая своей четкостью уши местных бродячих собак и кошек:
- Отречемся от старого Мира!... До основанья! ... Наши идут!... России нужна железная рука! И нога!... И голова ... Передайте Малькову... Э-э-х! Бывали дни веселые!... Все свободны ... Временно!...