Дудко Дмитрий Михайлович. Чеченец на баррикадах

Д.М.Дудко

Чеченец на баррикадах

Весенним днем 1844 года владикавказский поезд прибыл на Константиновский вокзал Города Святого Петра. Из вагона вышел чеченец - низенький, сухопарый, широкоплечий. Загорелое лицо обрамляла черная борода. Красная черкеска и бешмет были местами аккуратно заштопаны, но шашка, пистолет и кинжал блестели серебром. Из-под бурки выглядывала превосходная тульская винтовка. На груди красовался Георгиевский крест и две медали. Крест был "с джигитом", а не с орлом, какой часто давали мусульманам. Чеченец звался Казбек Малсагов и приехал поступать на службу в Американский корпус к фельдмаршалу Пестелю.

Горец вышел на привокзальную площадь. С пьедестала ее окидывал взглядом бронзовый Царь-Освободитель Константин, развернув перед собой план железной дороги, названной его именем. У пьедестала пристроились два лоточника, торговавшие гравированными портретами декабристов. У молодого веснушчатого парня были разложены одни республиканцы: американский правитель Рылеев, тобольский - Волконский, иркутский - Лунин, оба гетмана - Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы, кавказский правитель имам Шамиль, полковник кавалергардов Анненков, усатый Якубович на слоне среди бородатых сикхов. И, разумеется, князь Пестель-Цареградский - штурмующий Константинополь и Хиву, встречающийся с эмиром в Чарджоу, принимающий капитуляцию британцев в Кабуле, рубящийся с ляхами и горцами. У степенного бородатого торговца, наоборот, лежали одни конституционалисты: премьер Никита Муравьев, председатель Народного Веча Батеньков, военный министр Трубецкой, адмирал Бестужев, столичный правитель Михаил Муравьев (прозванный мужиками Вешателем), московский - Пущин.

- И чего ты, Степаныч, одними муравьистами торгуешь? Вон как республиканцы бойко идут, - сказал парень.

- Разбойники они все. И гуляки навроде тебя, Ванька. Ты что заработаешь, то и пропьешь да с девками прогуляешь. А я, слава Богу, не в услужении, и недоимок за мной нет. Наживу пятьсот рублей, так и голос получу.

- А у кого пяти сотен нет, что, не люди? Мужики хоть одного выборщика от пятисот человек шлют, а мастеровые или торговцы вроде нас - ни одного.

- Правильно говоришь! - поддержал его кавказец. - В нашем вольном обществе пятьсот душ - у нас один голос. У князя Атажукова тоже один голос. Зачем так? У нас в горах земли мало, и та плохая. Хорошая земля на равнине, у князя Атажукова. Зачем ему столько земли? Чтобы его сын, бездельник Азембек, мог кутить в Петрограде? Аллах людей равными создал. Пусть князь отдаст половину земли, а лучше - всю землю, и мы никого не станем грабить.

Голос у чеченца был зычный, и вокруг них собралась небольшая толпа.

- Верно! Чечен, а все понимает.

- Я не совсем дикий! - улыбнулся горец и подозвал мальчишку-газетчика. - Эй, малец! Давай "Русскую правду". А "Северной пчелы" не надо, там одна брехня.

К чеченцу подошел хорошо одетый человек лет тридцати, с высоким лбом и непокорными вьющимися волосами. Под руку он держал красивую молодую женщину тех же лет.

- Салам алейкум, Казбек!

- Алейкум салам, Тарас!

Чеченец и малоросс крепко обнялись. С Пестелем они прошли от Хивы до Кабула, а неуемный Тарас в поисках вдохновения добрался с Якубовичем до Пенджаба.

- Знакомься, кунак: супруга моя, княжна Варенька Репнина.

- И я женился. Моя Патимат - не княжна, но все же дочь узденя. Говорят, ты у самого Пестеля невесту отбил?

- Павел Иванович - благороднейший человек. Если бы не он - этому браку не бывать. Все-таки княжна - и бывший крепостной, - сказала Варенька.

- Я теперь совсем паном стал, - улыбнулся Тарас. - Золотые часы вот ношу. И имение хоть небольшое, а свое. А в своей хате - своя правда и воля. Но все равно я за Пестеля.

- Мы оба пишем, Тарас рисует - от заказчиков отбоя нет. Так что проживем даже без поместья. Пусть республики боятся знатные бездельники! - бодро усмехнулась Варенька.

- А я вот богатым не стал. Трое детей, скота мало, земля совсем плохая. Вот я и приехал послужить в Американском корпусе. Не знаешь, где Пестеля найти?

- Он с Черниговским и Вятским полками стоит в лагерях на Выборгской стороне. Да погоди, успеешь за океан! Тут в Питере такое творится! Чуть не все фабрики бастуют. Сегодня мастеровые с демонстрацией пойдут к Вечу - избирательной реформы требовать. Чтобы у каждого голос был, а не только у богатых. И чтоб выбирали всех, а не только тех, у кого тридцать тысяч серебром. Сбор на Лиговском канале. Мы с Варенькой туда идем. А охранять шествие будет внутренняя народная стража.

- И я пойду! - загорелся Казбек. - За всю Чечню пойду, за весь Кавказ! Чтобы вся Россия была - одно вольное общество.

Лоточники переглянулись, сложили товар, отнесли на склад и вскоре вышли оттуда в сюртуках народных стражников и с ружьями за плечами. Ванька отправился на Лиговской канал, Степаныч - на Невский, к Гостинному двору.

Тарас с Варенькой и Казбек тоже пошли вдоль Лиговского. На углу Кузнечного переулка несколько прилично одетых господ ожесточенно спорили.

- Мы все еще отстаем от Европы! Четырнадцатого декабря только начали. Разве это европейская демократия? Константин самоуправствует во всю, а муравьисты его подпирают. Мыслимо ли такое в Англии, во Франции?

- Так ведь в вашей Англии с Францией до сих пор имущественный ценз. А у нас даже мастеровые требуют права голоса для всех. Это и значит - у России особый путь. Вот увидите, мы еще превзойдем Европу в народоправстве!

- Не спорьте, - сказал длинноволосый человек с худым болезненным лицом и неукротимым взором. - Россия первой в Европе придет к социализму. В этом и будет ее особый путь.

Тарас тут же указал на него чеченцу:

- Знакомься, Казбек: Виссарион Белинский, главный здешний критик. Сам ничего не пишет, зато всех ругает. Меня тоже - за то, что по-малорусски пишу.

- Да пишите вы по-хохлацки, но для своих украинских мужиков. А для образованных людей нужно писать по-русски. И не только. Ну как вас прочитает хотя бы этот горец?

- Вижу, ты умный человек. Скажи: что такое этот социализм? Одни его хвалят, другие ругают, - спросил Казбек.

- Социализм... То же, что народоправство, только гораздо лучше. Представь: везде одни вольные общества. Все вместе трудятся и живут вместе.

- Как рабочие в казарме?

- Нет. В большом доме - лучше княжеского дворца. Никаких бедных - все богатые. И никаких дармоедов кормить не надо. Тогда и работать можно будет по восемь часов. Останется время учиться, книги читать, в театр ходить...

- Хорошо бы так! Только много несогласных будет. Князья особенно.

- А мы их и спрашивать не будем. Рабочий кулак, топор и кинжал под нос - вот что князей убедит! Но для начала добьемся хотя бы права голоса для всех.

К ним подошли двое молодых людей. Один - высоколобый, с густой черной бородой. Второй - с таким же высоким лбом, в мундире инженер-прапорщика.

- А это, Казбек, Михаил Петрашевский - адвокат, умнейший человек в Питере и первый социалист. И Федя Достоевский - лучший нынешний писатель из молодых, - представил их Тарас.

- Вообразите себе: простой горец, а сразу понял, что такое социализм. Не то, что образованные господа, - сказал Белинский. - Ты ведь с нами, Казбек?

- С вами! Надо будет - не только на демонстрацию, в бой пойду! Чеченец зря оружие не носит!

- Лучше бы без крови, - вздохнул Достоевский. - Грех это - человека жизни лишать. У меня вот отца крестьяне убили...

К ним подошел человек в поношенной шинели, со щегольскими усиками.

- Грех, говорите? А я вот дважды согрешить не решился. До сих пор каюсь, что застрелил только Милорадовича да полковника Стюрлера. Николая брался убить - до него лейб-гренадеры раньше добрались. Константина мог убить - а его Муравьев уговорил Освободителем сделаться. Наши республиканцы, Анненков с Луниным, тут же под козырек взяли и с почетом тирана в Питер повезли.

- А это, Казбек, сам Каховский. Скромнейший человек: никакой карьеры при новой власти не сделал, - представил его Тарас.

- При всех генерала убил, полковника убил? Джигит!

Все вместе они двинулись вдоль канала. Набережную все больше заполняли мастеровые: празднично одетые, веселые. В толпе выделялись два китайца. Один - взрослый, с длинной косой. Второй - совсем еще мальчишка. Китайчонок говорил с соплеменником то визгливо и повелительно, словно со слугой, то, наоборот, почтительно, положив руки на бедра. Потом брал у него пачку листовок и сноровисто их раздавал. Казбек взял одну. Выделялись большие буквы: "К ТОПОРУ! К ОГНЮ! ДА ЗДРАВСТВУЕТ ВСЕРОССИЙСКИЙ БУНТ!".

- Что это Бакунин затеял?! - схватился за голову Белинский. - Рядом же Семеновский полк, Московский...

- Московский полк первым поднялся в декабре. А семеновцы еще в двадцатом бунтовали. Листовки тогда ходили: всех дворян под караул взять. Не пойдут солдаты против народа! - с жаром воскликнул Тарас.

На углу Разъезжей шумела толпа. Из добротного кирпичного домика доносился звон стекол. В окно выскочил откормленный тип в разорванном кафтане и побежал со всех ног. Мастеровые нагнали его, принялись бить.

- Не жалей, ребята! Мастер Кулаков это, первейший тиран на фабрике Креля. Матершинник, мордобоец и обдирала - всех штрафами донимает, - сказал разгоряченный рабочий.

- Он негодяй, но бить-то зачем? Не по-христиански это! - вступился Достоевский.

- Ты, барин, табак куришь, а не знаешь, каково на табачной фабрике трудиться. Духота в цеху, темень, меньше одиннадцати часов не работаем. Каторга! Ничего, вот мы еще до самого Креля доберемся!

- Это еще что! Фабрика Жукова - и вовсе тюрьма. Выйти в город после работы без спросу нельзя. На фабрике Торнтона - то же самое. Да еще все мастера - англичане, только и слышишь: "Ю, рашн пиг!".

Подхваченные толпой, Казбек и его новые знакомые пошли по Разъезжей. На углу Боровской, взобравшись на импровизированную трибуну из бочек, потрясал кулаками человек с гривой непокорных волос и пышными черными усами, в расхристанной шинели.

- Не верьте декабристам! Ни Муравьеву, ни Пестелю. Все они - баре. Муравьев вас ограбил, крестьян без земли оставил, а рабочих без голоса. Пестель обещает аж половину земель. А другая все равно барам останется. Наполеоном он сделаться хочет, вот что!

- Вот он, Бакунин! А сам, между прочим, дворянин, помещик и поручик в отставке, - сказал Белинский.

- Не надейтесь на выборы! Бастуете? Хорошо, но мало. Бунт, беспощадный народный бунт - только он может что-то изменить в России! - продолжал греметь Бакунин.

- Мы, рабочие, и сами править сумеем. Без царя, а правительство рабочее! - зычным голосом отозвался стоявший рядом мастеровой в распахнутом кафтане и картузе, с красивыми тонкими усами.

- А это Мартын с Литейного. Рабочий, но образованный. И народ зажигать умеет, - сказал Тарас.

Не все, однако, были согласны с пламенными ораторами.

- Что они говорят? Как это без царя? Константин народу волю дал.

- Республика нужна! А насчет Наполеона он, видно, у Булгарина вычитал.

Казбек пригляделся к Мартыну. Обычный мастеровой. В руки въелась сажа и машинное масло. И мозоли есть. И все же чувствовалось в нем что-то ненатуральное, словно артист умело играл. В театрах чеченцу довелось бывать. И плохо вымытое лицо Мартына казалось знакомым.

Заметив Каховского, Бакунин указал на него.

- Вот единственный декабрист, которому можно верить! Он не стал при Константине с Муравьевым ни богат, ни чиновен. Не болтал о цареубийстве, а убивал. Россия еще узнает Каховского!

Не говоря ни слова, тот подошел и встал рядом с Бакуниным. Толпа захлопала.

- Слышали, Кулакова побили и квартиру разнесли? Чего нам бояться? Айда громить Креля! Грабь награбленное! - крикнул Мартын.

- Громи! Жги кровопийцу!

Толпа ринулась к особняку заводчика. Под ее натиском рухнули ворота. Расшвыряв охрану, мастеровые бревном высадили двери. Посыпались стекла. Из окон полетели зеркала, мебель. Не так грабили, как крушили и ломали все подряд. Вот уже из-под крыши повалил дым.

Тарас охотно присоединился бы, не повисни у него на руке Варенька. У чеченца загорелись глаза.

- Слушай, где генерал?

- Зачем тебе генерал?

- Я русский закон знаю: пока не скажет генерал, грабить нельзя!

Какие-то шустрые ребята уже рассовывали по карманам выброшенные из окон вещи. Мартын приплясывал, распевая во все горло:

Бога нет, царя не надо,

Мы правителя убьем,

Податей платить не будем

И в солдаты не пойдем!

Вдали, возле Фонтанки, поднимался дым. Оттуда валила возбужденная толпа мастеровых.

- Контору и особняк Жукова разгромили и сожгли, сам еле ноги унес!

- И Торнтона разгромили, всех англичан в болото побросали!

- Вот он, русский бунт - бессмысленный и беспощадный, - задумчиво произнес невысокий господин с пышными черными бакенбардами.

- Тебе, барин, бунт не нравится? А не хочешь ли понюхать рабочего кулака? Он у меня весь в отборном табаке.

На господина грозой надвинулся здоровенный мастеровой. Низенький обладатель бакенбардов не дрогнул, только перехватил поудобнее трость с тяжелым свинцовым набалдашником.

- Опомнитесь! Это же Пушкин! - воскликнула Варенька.

Кавказец загородил собой поэта, положив руку на кинжал.

- Ты что, совсем темный, Пушкина не читал?

Громила-табачник, хотя и был на голову выше невысокого чеченца, сразу притих.

- Так я и вовсе читать-то не умею. Некогда учиться и не на что. После работы только и хватает сил: в кабаке выпить да выспаться.

- Я в горах по-русски читать выучился, а ты в столице не можешь? Меньше надо водки пить! Мы, чеченцы, совсем не пьем, Коран не велит!

Обернувшись к поэту, горец с чувством сказал:

- Спасибо тебе, Пушкин! Ты всех уважаешь - малороссов, цыган, нас, кавказцев!

- А я и пишу для всей России. Для всех, кто по-русски говорит и читает.

Властно раздвигая толпу конем, к особняку подъехал всадник в генеральской треуголке. Длинные светлые волосы обрамляли узкое чухонское лицо. За генералом следовали народные стражники с примкнутыми штыками. Толпа приветственно зашумела: "Розенберг! Арвид Карлович, веди нас на толстосумов! За тобой хоть на царя пойдем!".

- Розенберг, командующий народной стражей! Он в декабре возглавил толпу народную на Сенатской. А сам из крепостных, при Александре до ротмистра дослужился. Его все рабочие окраины любят, - возбужденно говорил Тарас.

Генерал окинул взглядом толпу и зычно произнес:

- Вы что это творите?! Кто велел жечь и грабить? Зачем сюда пришли: прав добиваться или разбойничать? Кабаки бы еще пошли разбивать или еврейские лавки, как гостиная сотня! Кое-кто из нее за это уже под арестом сидит.

Мастеровые разом притихли. Подоспевшие пожарные принялись тушить особняк. А Розенберг уже распоряжался:

- Стройся в колонну! Народная стража идет впереди и сзади, по бокам - оцепление. Выходим на Владимирскую площадь и движемся по Литейному проспекту. Пьяных и слишком буйных, - он выразительно взглянул на Бакунина с Мартыном, - гоните в шею. За свободу, равенство и братство! За Русскую Правду!

Бакунин, пошептавшись с кем-то, громогласно объявил:

- Вперед, ребята! Выборгская сторона вам подсобит. Сейчас народ громит "Кресты", арестантов выпускает!

- Что они делают?! Пойдет ворье гулять по Питеру! - ужаснулся Достоевский.

- Разбойный элемент - великая сила! - помахав народу рукой, Бакунин с Мартыном и Каховским поспешили в сторону Литейного.

- Как мы попадем на Выборгскую сторону? Александровский мост наверняка перекрыт, - сказал Каховский.

- Пройдем. Я слово знаю. Заговорное! - ухмыльнулся Мартын.

Бушующая толпа на глазах превращалась в стройную колонну. Многие несли иконы и царские портреты, иные же - портреты Пестеля, Рылеева и других видных республиканцев. Над колонной поднялись кумачовые растяжки и плакаты: "Мы все люди!", "Право голоса - всем!", "Хватит обирать рабочего человека!", "За Русскую Правду!", "Долой министров-муравьистов!", "Долой Мишку-вешателя!". Заколыхались красные знамена. Обилие красного цвета бодрило, зажигало огонь в душе, вселяло силы и уверенность в победе. Все казалось доступным в этот погожий весенний день. Яркое солнце щедро дарило свет и тепло с безоблачного неба.

- Почему все знамена красные? - спросил Казбек.

- Это из Франции пошло. Рабочие Лиона и Парижа бились под красными флагами, - ответил Белинский.

- Не только из Франции. Красный да малиновый - исконный казачий цвет, - возразил Тарас.

Варенька запела высоким чистым голосом:

Отречемся от старого мира,

Отряхнем его прах с наших ног,

Нам не надо златого кумира,

Ненавистен нам царский чертог.

Толпа разом подхватила:

Вставай, поднимайся, рабочий народ!

Вставай на врага, люд голодный!

Раздайся, клич мести народной!

Вперед, вперед, вперед, вперед, вперед!

Казбек узнал мелодию "Марсельезы", которую часто распевали по-французски офицеры-республиканцы. Но здесь слова были совсем другие, понятные, русские. Хорошо одетые господа жались к стенам, заслышав:

Голодай, чтоб они пировали,

Голодай, чтоб в игре биржевой

Они совесть и честь продавали,

Чтоб глумились они над тобой!

В толпу вливались рабочие - табачники, шоколадники, каретники, медовары. Шагали и пели Белинский и Пушкин, Достоевский и Петрашевский. Вместе со всеми пел чеченец Малсагов:

Не довольно ли вечного горя?

Встанем братья, повсюду все враз!

От Днепра и до Белого моря,

И Поволжье, и дальний Кавказ!

Подошла колонна студентов с растяжкой "Социализм - будущее России!". К Тарасу подошел, расталкивая толпу, высокий парень в гимназической форме.

- А это, Казбек, Петро Кармалюк. В этом году в университет поступает.

- Меня еще "Гетманичем" дразнят. А что? Пройдет избирательная реформа - моего батьку точно выберут и гетманом, и правителем! - уверенно сказал парень.

К толпе подъехала пролетка. Из нее выглянул степенный бородатый купец. То был Семаков - первейший питерский миллионщик. В декабре он, небогатый еще печник-подрядчик, вывел своих рабочих на Сенатскую. Он же закупил ружья для народной толпы. Теперь от его денег во многом зависело, какая же партия победит на выборах. Розенберг наклонился к нему.

- Здравствуй, Иван Федорович!

- Здравствуй, Карлыч! Что-то неладно начали: погромы, грабежи. Так не договаривались...

- Это все Бакунин с Мартыном воду мутят. Но я порядок навел.

- Смотри, чтобы без стрельбы и без крови. А то... Я, знаешь ли, в одну корзину яйца не кладу. Вот, возьми на расходы, - он протянул генералу пачку ассигнаций. - Может, еще придется за границу бежать.

Праздничная толпа шла по Литейному. Лица были радостными, просветленными. Никто не бил окон, не орал: "Громи!". Пьяных тут же выталкивали взашей, крикливых утихомиривали. Чувствовалась привычка к порядку. И, казалось, ничто не могло остановить эту разлившуюся весенним половодьем людскую реку.

***

Не радостно, а тревожно было в этот день в центральной, Адмиралтейской части столицы. Хорошо одетые господа перешептывались, оглядываясь в сторону Васильевского острова: не идет ли и оттуда буйная толпа мастеровых? Другие, наоборот, куражились в ресторациях, заливая вином страх. Уверенность вселяли лишь городовые на углах да патрули дворянской сотни - так называли народную стражу Адмиралтейской части, набранную из дворян, чиновников и их слуг.

Солдат не было видно. Но вот выехали из казарм и направились к Литейному всадники в черных черкесках и папахах. Серебром блестели сбруя и оружие. Чистая публика приветствовала черноусых красавцев, отпрысков знатнейших семейств Кавказа. Важно выставив седеющую бороду, ехал командир эскадрона князь Орбелиани. Усмехался питерским красавицам князь Азембек Атажуков. Все знали: с него написан лермонтовский Азамат. Подобно ему, Азембек связался с шайкой абреков. Шайка эта звалась: кавказский эскадрон собственного его императорского величества конвоя. Горячие кавказцы буянили в кабаках и даже в театрах, соперничали с лейб-гусарами в любовных похождениях и попойках. Лишь немногие чему-то учились и даже печатались в "Современнике". Рядом с Атажуковым ехал совсем еще мальчишка, сын Шамиля Кази-Магомед. Он был уверен: предстоит легкая прогулка. Подумаешь, разогнать нагайками голодранцев! Что это старший брат Джамалуддин говорит о народных правах? Права берут саблей!

В это самое время на Невском у Гостиного двора собиралась гостиная сотня. Cобственно, в ней было до тысячи человек. Половина охраняла Биржу, часть - банки и крупные магазины. Откормленные бородатые купцы, коренастые лавочники, рослые приказчики с франтоватыми усиками и проборами посреди головы. Размахивая саблей, их строил в колонну матерый купчина, мясоторговец и отставной унтер Самсон Силыч Силуянов. В хвосте колонны стоял возок с изрядной бочкой водки. Из подъехавшей пролетки выглянул незаметный, но вездесущий Семаков.

- Мое почтение, Иван Федорович! - согнуться пониже Силуянову мешало изрядное брюхо.

- Здравствуй, Силыч! - Миллионщик достал пачку ассигнаций. - Это для твоих молодцов. Деньги покажи, но раздай после дела. А водку - только перед боем. Лучше, конечно, без боя обойтись. И помни: мы должны быть с теми, кто победит. Только не с теми, кто самодержавие вернуть хочет. И не с голодранцами, что сейчас заводчиков громят. Этак и до наших лавок доберутся.

- Да уж в политике кое-что смыслю. Не подведем, Иван Федорович!

Громко скандируя "За Константина! За Конституцию!", торговое воинство двинулось к Литейному. Шедший впереди с саблей Силуянов казался себе не меньше, чем Кузьмой Мининым. Завидев еврея или кавказца, торгованы принимались улюлюкать и выкрикивать угрозы:

- Понаехали тут всякие, православному человеку дохнуть не дают! Вот погоним кого за Кавказ, а кого в Палестину!

- Ja, ja! Упирайтесь в Азию, сфиньи! Тут ест Ефропа! - горланил саженного роста бакалейщик Кауфман.

Нерусских лавок не громили, однако норовили прикладами выбить окна или сорвать вывеску.

***

Император завтракал в Царском селе в узком кругу. Супруга Иоланта Грудзинская, княгиня Лович. Цесаревич Александр Николаевич, двадцатишестилетний красавец. Новое щегольство: закрученные усы почти сливались с бакенбардами. Его сестра Ольга. Двух других, Марию и Сашу, как водится, уже выдали за немецких князей. Невестка, молоденькая немочка Мария Гессенская. Пруссачка Александра Федоровна, вдова Николая и домашний враг императора. Вечно в темных платьях, настраивает детей против дяди: будто бы он велел убить их отца и вообще затеял декабрьскую смуту. Полковник кавалергардов Анненков со своей очаровательной Полиной. Надежнейший человек, хотя и республиканец. Тогда, в декабре, он влетел на станцию Неннааль с приказом: доставить Константина живым или мертвым. Доставил живым.

- В Петербурге творится что-то жуткое. Забастовки, теперь уже погромы, грабежи... Розенберг идет походом на Таврический дворец. Зачем она вообще нужна, эта русская guarde nationale? Не показаться ли вам перед чернью? Вы ведь одним своим появлением усмирили холерный бунт. Или вас страшит пуля Каховского? - с вызовом взглянула на императора Александра.

Как же, ты девятнадцать лет только об этом и мечтаешь. Константин спокойно отхлебнул кофе со сливками.

- Цареубийцы меня никогда не страшили. Это покойный Александр сбежал от них в Таганрог. Царю опасна не смерть, а унижение. Здесь не провинция, где бунтовщики валились передо мной на колени. Несчастного Николая тут встретили матерной руганью и булыжниками. С тех пор стало еще хуже. Петроградские рабочие сплошь заражены республиканством, безбожием, социализмом. Показаться перед ними - значит опозорить монархию.

- Может быть, к мастеровым лучше выйти мне? Меня хотя бы не обзывают тираном, - сказал цесаревич.

- Наследнику не стоит показываться перед мятежной чернью по тем же причинам, что и монарху. Тем более - с ними народная стража. Или ты, Саша, хочешь отведать прикладов, как твой дядя Михаил на Сенатской?

- Знаете, что сгубило Милорадовича? - вмешался Анненков. - Он понадеялся на славу и генеральские эполеты. А солдаты его за шиворот вытащили из возка и взашей прогнали. Он сунулся к ним вдругорядь - верхом. Нарвался на пулю и штык в спину.

- Кого мне не жаль, так этого лукавого змия. Я вовсе не хотел царствовать, даже отречение написал, а старый негодяй заставил Петербург присягнуть мне. Для чего? Выманить заговорщиков на площадь. Вот и перехитрил сам себя.

Допив кофе, государь принялся за бургундское.

- Сир, вы так часто говорите, что не хотели царствовать. Так почему бы вам не отречься? У нас с Александром уже двое детей, - сказала Мари.

Это уже дерзость. Да, ему понравилось царствовать. Приятно, когда все тебя зовут Освободителем и Отцом Отечества. Тем более, что не надо напрягать мозги над законами. Все составят умница Сперанский с умницей Никитой Муравьевым. А если закон нехорош - виновато Вече, что его приняло. Ему же остается ездить по России и изъявлять строгость и милосердие.

- Я пришел к выводу: кому и сколько царствовать, решает не человек, но Господь.

- Да-да, - поддержала мужа Иоланта. - Вы не представляете, какой крест несет Константин. Мы не видимся месяцами. Саша! Мари! Наслаждайтесь жизнью, пока вы молоды. А корона от вас никуда не уйдет.

- Я мог бы взять преображенцев и рассеять толпу, - предложил цесаревич.

Преображенский полк почитался одним из самых реакционных. Это они в декабре заперлись в казармах с сиротой Александром и привели его во дворец, только узнав, что он теперь наследник при бездетном государе. Еще реакционнее считались конногвардейцы, атаковавшие повстанцев на Сенатской, и лейб-саперы, защищавшие тогда Зимний.

- Руки государя и наследника не должны быть в народной крови. На то есть другие - вроде Михаила Муравьева.

Император загадочно улыбнулся, вертя в руке бокал с бургундским. Никто из них не посвящен в его тайный план. Всех деталей не знает даже шеф жандармов Ланской. Лишь начальник его штаба Леонтий Дубельт - проныра, масон и темных дел мастер.

***

Тем временем Преображенский полк уже вышел из казарм и направился к Литейному.

Вышли и конногвардейцы. Хотели было ринуться на рабочие слободы южных окраин, но туда уже вошли семеновцы и московцы. Обыскивали дома, хватали пьяных и буйных, но не бесчинствовали. В это время незаметно исчез поручик Московского полка Николай Момбелли, больше всех уговаривавший однополчан не усмирять народ и даже перейти на его сторону.

Конногвардейская орда развернулась и понеслась Вознесенским проспектом, через ненавистную Сенатскую и Константиновский мост на Васильевский остров. Там Финляндский полк (в декабре восставший четвертым) лишь отогнал бунтующую толпу от Биржи и не пустил через мост. Орда обрушилась на рабочие кварталы, рубя и избивая нагайками всех подряд. Наспех сооруженные баррикады обходили с флангов. Громили рабочие домишки и казармы.

План императора (вернее, Дубельта) действовал.

***

Маклеру Ашоту Мирзояну с утра не везло. Биржа закрылась после того, как толпа подступила к самым колоннам. Прошмыгнув через Константиновский мост, он поспешил в Литейную часть к важному клиенту с ценными бумагами. И на Инженерной поравнялся с гостиной сотней.

- Армяшка, биржевик! Вот мы тебе покажем, жук нерусский!

Несколько торговых молодцов бросились следом. Мирзоян побежал, пролетел Симеоновский мост и понесся к Литейному. Следом гремело: "Бей армяшек, спасай Россию!". Грохотали начищенные сапоги и бочка с водкой.

Запыхавшись, Ашот развернулся к гогочущим преследователям. Он был вовсе не робкого десятка. В 29-м, когда турки хотели вырезать его село, он, деревенский лавочник, оборонял с крестьянами полуразрушенную крепость до прихода русских. Мирзоян вытянул из трости остро отточенную шашку, спрятал ценные бумаги на груди и вынул из портфеля дедовский кинжал.

- Подходи, зарублю, зарежу!

И вдруг позади загремело:

От Днепра и до Белого моря,

И Поволжье, и дальний Кавказ!

Одним рывком Ашот нагнал колонну и влился в людскую реку.

***

Розенберг озабоченно смотрел по сторонам. С Васильевского острова - никого, кроме студентов. С Охты - никого. Значит, мосты уже перекрыты. Только бы дойти до бастующего второй день Арсенала, а потом - по Шпалерной к Таврическому дворцу. Жаль, что нет в казармах кавалергардов Анненкова - все в Царском селе.

На углу Пантелеймоновской путь преградили шеренги Волынского полка. На коне восседал откормленный, пышноусый Михаил Муравьев.

- Всем разойтись! Открытие Веча перенесено на завтра.

- А мы и до утра постоим!

- В чем дело, правитель? Демонстрация мирная, заявлена в полиции, - громко произнес Розенберг.

- А что жечь и громить будете, там тоже заявлено? Расходитесь, хамы, громилы! Не то всех зачинщиков по проспекту развешаю!

- Не пугай, тут тебе не Поволжье лапотное! Самого заместо фонаря подвесим!

Дальше все потонуло в крике: "Долой Мишку-вешателя!".

Воинство Силуянова стояло на Симеоновой, не торопясь присоединяться. Тем более, что сзади поблескивали штыки Павловского полка. А вскоре пришлось потесниться, пропуская всадников в черкесках.

- Волынцы, готовсь! Целься! - скомандовал Муравьев.

Стражники тоже вскинули ружья. Но стрелять первым никто не решался.

- Остановитесь! Вы же христиане! - отчаянно выкрикнул Достоевский.

- К счастью, в России не все христиане, - ухмыльнулся правитель и махнул рукой горнисту.

Из Симеоновой улицы вылетели чернявые всадники в папахах и бурках. Из Бассейной - чубатые конники в синих казакинах, шароварах с лампасами и фуражках Атаманского полка. Прорвав оцепление, они с гиком ворвались в толпу, словно волки в отару, и принялись охаживать нагайками и шашками всех подряд. Грузинская, кабардинская, чеченская брань вперемежку с русским матом и женским криком стояли над толпой.

Пушкин отбивался от донца тростью со свинцовым набалдашником. Мирзоян бился на шашках с грузинским князем и норовил достать его коня кинжалом.

- Кинто паршивый ты, а не князь!

- Маймуно велишвили!

Над головой Белинского взвилась нагайка, но вдруг руку черкеса змеей обвила железная цепь. Орудовал цепью китаец. Тарас, закрывая собою Вареньку, подставил трость под клинок чеченца. Сабля снова взвилась над головой поэта - и ударилась, высекая искры, о шашку Казбека.

- Проклятие твоему тейпу!

- Сын шакала, это твой тейп проклят, что посылает мужчин в царские холуи!

Китайчонок, взобравшись кому-то на плечи, вдруг взлетел над толпой и с невероятным визгом ударил на лету ногами в грудь здоровенного атаманца так, что тот свалился с коня. Петро Кармалюк тут же принялся молотить его тяжелыми кулаками.

- Вы, донцы, всегда иудами были! Ось тоби за Булавина, за Разина, за Омельку Пугача!

Впереди все еще не открывали огня. Розенберг кричал:

- Правитель, уберите своих опричников! Или я велю тыловому охранному отряду перестрелять их!

Вдруг из всего этого хаоса, словно черт из пекла, возник Мартын с Литейного.

- Эх, мало еще веселья! Гренадер, давай!

Высокий студент сильной рукой швырнул сверток через головы солдат, к ногам Муравьева. Прогремел взрыв. Конь рухнул и задергался в агонии, но Мишка-вешатель, отделавшись порванным мундиром, тут же скомандовал стрелять. Стражники дали залп в ответ и бросились на волынцев в штыки. Подоспевшие стражники тылового отряда начали выстрелами ссаживать донцов и кавказцев с коней.

Силуянов мелко крестился. Вот-вот павловцы погонят в бой. Или лучше самим пострелять черномазых? А командир Павловского полка Фролов уже идет к нему.

- Господин тысяцкий! Наведите, наконец, порядок, и ударьте во фланг смутьянам!

- Я вам, полковник, равен по званию. А приказа такого от моего командира, генерал-майора Розенберга, не получал.

Выругавшись по-французски, полковник отошел к своим. В свое время он вступил в тайное общество в угоду своему командиру Тютчеву. Ничего там не сделал, зато потом сделал карьеру. Силуянов на всякий случай построил своих молодцов в каре.

И тут откуда-то с конца проспекта донеслось громовое "Ура!". Арсенальцы ударили в тыл Волынскому полку. Не выдержав двойной атаки, гвардейцы бежали по Кирочной. Правитель удирал, забрав коня у адъютанта. Кавказцы и донцы, вырвавшись из толпы, понеслись прочь с проспекта. Гостинодворцы джигитам не помешали, но кричали вслед всякую обидную брань.

С Арсенала, впрочем, вышли далеко не все. Трусы и хозяйские угодники вместе с офицерами попрятались по цехам.

Толпа ликовала. Все обнимались, поздравляли друг друга, помогали раненым, даже покинутым своими казакам и кавказцам. Кому-то, со злости бросившему: "Связать бы их по двое, да с моста в Фонтанку!", ответили:

- Коли так будем делать, чем мы тогда лучше их и зачем сюда пришли?

Роту Павловского полка, занявшую Пантелеймоновский мост, мало кто замечал. Всеобщего ликования не разделял лишь спокойный чухонец Розенберг.

- Петрашевский, Достоевский! Крови избежать не удалось, так что вступает в действие второй план. Надежный лодочник у Литейного двора. Поезжайте на Выборгскую и стройте баррикады.

Он перевел взгляд на Пушкина с Белинским.

- Александр Сергеевич! Виссарион! Вторых таких поэта и критика в России нет. Уходите, а мы, кто уцелеет, все опишем и принесем вам в "Современник".

Критик и редактор, переглянувшись, зашагали в сторону моста. Павловцы узнали их и пропустили.

- Место казака - в бою. Но сначала я жинку домой отведу, - сказал Тарас.

Колонна достигла Арсенала и повернула на Шпалерную. Гостинодворцы пристроились в хвост. Вот уже показался Таврический дворец. А перед ним - Литовский полк. И тут прибежали рабочие.

- Измена, Арвид Карлыч! Инженеры-офицеры впустили преображенцев на завод. Старый Арсенал, новый, Литейный двор - все захвачено!

Проклятие! Не успели вывезти пушки! Примчались двое мальчишек - китайчонок Сашка и его новый друг, Федька Кузнецов с Выборгской.

- Гражданин генерал! Гвардейская конная артиллерия выходит из казарм.

Демонстрантов обкладывали, словно волков.

- Слушай мою команду! Прорываемся на Выборгскую сторону!

Легко сказать: прорываемся. Середина толпы оказалась напротив Александровского моста, перекрытого теми же литовцами. Арсенальцы развернулись к ним. А посредине оказались китаец и Казбек. Китаец внезапно выхватил из-за спины изогнутый меч и с диким криком "Кья-а-а!" помчался прямо на штыки. Рядом с ним летел с шашкой и кинжалом в руках горец, издавая чеченский клич: "Ях!". При виде двух диких азиатов, готовых на все, гвардейцы шарахнулись. В следующий миг толпа, стихийно выстроившаяся клином, оттеснила их к перилам и неудержимо хлынула за Неву. Александровский мост был взят.

Последними оказались на мосту силуяновцы. Самсон Силыч ясно узрел павловцев, преображенцев, конную артиллерию, еще и кавказцев с атаманцами.

- Так за кого вы, молодцы торговые? - недобро усмехнулся, дымя сигарой, полковник Фролов.

- За Константина! За Конституцию! - рявкнули торгованы.

- И за жену его! - прогудел высоченный мясник Вавила.

***

Инженер-прапорщик Достоевский строил баррикаду в начале Сампсониевского проспекта. Он собирался возвести каменную стену не ниже второго этажа, сверху - мешки с песком, благо все это нашлось на стройке... Инженер с усмешкой вспоминал резолюцию, наложенную на его проект для Афин Михаилом Павловичем, басилевсом Греческим и Константинопольским: "Какой дурак это чертил?". Кто б писал! Тот, кому, побитому прикладами, государь при всех сказал: "А ты, Мишка, дурак, и только потому тебя прощаю. Ишь, царствовать вперед меня захотел!".

Строительство, однако, не ладилось. Камней и песка не хватило. Тем временем мастеровые натащили кучу бревен, старой мебели, бочек, телег и под всем этим похоронили недостроенную стену. Вышел саженный завал. А надо было еще проследить за возведением баррикады в начале Офицерской улицы, фланговой баррикады в Сахарном переулке, трех баррикад по проспекту... Иисусе Христе, сделай так, чтобы все это не пригодилось, чтобы обошлось без человекоубийства!

***

Полковник лейб-гренадеров Панов сумрачно стоял посреди Сампсониевского моста. Думал ли он, цареубийца, что два десятилетия спустя его полку придется усмирять столичную чернь! Рядом столь же мрачно глядел на Выборгскую сторону подполковник Сутгоф. В декабре он первым привел гренадеров на Сенатскую. Вытирал лоб капитан Пивоваров. Тогда он, еще унтер, нес полковое знамя. А потом с десятком гренадер охранял царскую семью, не дав ей бежать из Зимнего до прихода Якубовича с флотским экипажем. Не испугавшись тесаков лейб-саперов, пригрозил Евгению Вюртембергскому: "Мы одного самозванца уже кончили, так что отойдите, ваша светлость, от греха, хоть вы и прынц!". Не было только рядового Козаченко, что тогда первым сбросил штыком с коня Николая. Вернулся на Украину и стал казачьим сотником.

- Господин полковник! Не пойдут гренадеры народ усмирять, - тихо сказал Пивоваров.

А к ним уже ехал правитель со свитой.

- Полковник! Атакуйте мятежников во фланг со стороны набережной.

- Не могу. Полк ненадежен.

- Это что, мятеж?!

Панов окинул Михаила презрительным взглядом. Сбежал из тайного общества за несколько лет до восстания, а в декабре поспешил в подручные к Трубецкому - пороть и вешать поволжских мужиков.

- Полк от службы не отказывается. Будем и дальше охранять Петроградскую сторону, крепость и мосты. Но в народ гренадеры стрелять не будут.

Разозленный правитель погнал коня прочь. Солдаты свистели вслед.

***

Повстанцы укрылись за баррикадой. Казбеку было привычно оборонять завалы в ущельях. Только здесь вместо скал многоэтажные дома. Посредине, на оглобле извозчичьей пролетки, развевалось красное знамя. В подвале, в кабачке устроили лазарет. Многие безоружные тихо разбежались. Часть восставших ушла на другие баррикады. В их числе - Бакунин с Каховским, Петрашевский и Мартын с Литейного. На гребне баррикады стояли Розенберг, Достоевский и Момбелли - стройный, высоколобый, с вислыми усами, сливавшимися с бакенбардами. Рядом с Казбеком оказались китаец, Петро Кармалюк, Ванька-лоточник, Сашка-китайчонок с Федькой и Федькин отец, пожилой рабочий с сахарного завода Степан Кузнецов.

Неожиданно появился Тарас. Он отвел Вареньку домой (та решила учиться медицине, чтобы быть полезной на войне), за немалые деньги нанял лодку и пробрался на Выборгскую. За широким поясом у него торчала пара казачьих пистолей. Художник тут же достал книжечку в картонной оправе, свинцовый карандаш и принялся рисовать защитников баррикады.

Подошел человек с франтоватыми усиками и аккуратной бородой.

- Вор я и мошенник, Ванька Волжский. Мастеровыми выпущен из "Крестов". Другие побежали грабить, а у меня в душе все переломилось. Хочу подлую жизнь искупить славной смертью.

Ему указали место среди защитников и дали ружье.

Но вот со стороны "Крестов" показались войска. Впереди шла гостиная сотня. Силуянов наконец-то выдал своим молодцам по чарке водки. Сзади щетинились штыками павловцы и поигрывали нагайками лейб-кавказцы.

- Отбить бы у них бочку с водкой, - ухмыльнулся Ванька-вор.

- Казаки в походе горилки не пили, - заметил Тарас. Он достал из-за пазухи шкалик и метнул в торгованов.

- Ось вам бомба, сучи диты!

Гостинодворцы заорали: "Сдавайтесь, голодранцы!", и дали залп. Мастеровые выпалили в ответ. Силуянов взмахнул саблей, и торговцы, дыша перегаром, ринулись на приступ.

- Бе-е-й сволочь нерусскую!

Мастеровые встретили их штыками и самодельными пиками. Бородатый торговец гравюрами увидел перед собой Ваньку-лоточника.

- Степаныч, это ж я! Куда тебя черт несет!

- Убью-ю-ю!

Степаныч ударил штыком. Ванька отбил удар и ударил сам - не в сердце, а выше, под ключицу. Окровавленного лоточника унесли свои. Не выдержав отпора, лавочники скатились с баррикады и побежали. Вслед им несся свист и хохот. Сашка с Федькой бросились подбирать за беглецами ружья и подсумки с патронами. Пронырливый китайчонок швырнул факел, и водочная бочка вспыхнула, будто вулкан.

И тут вперед выехали кавказцы. Князь Орбелиани поднял шашку.

- Благородные джигиты! Покажем русской черни, как в горах берут завалы!

- Казбек Малсагов, позор тебе, что идешь против кавказцев! - крикнул Азембек Атажуков.

Ярость блеснула в глазах чеченца.

- Эй вы, князья, ханы, шамхалы, уцмии, Шайтан знает все ваши титулы! Одолейте одного вольного вайнаха!

Дав залп из винтовок, горцы погнали коней и разом прыгнули на самый верх баррикады. Шашка и кинжал Казбека сверкали, как молнии. Прикрывая его сзади, спокойно и хищно бился китаец с кривым мечом в одной руке и чем-то вроде маленькой косы в другой. Рядом рубился саблей Ашот Мирзоян. Клинок аварского хана разрубил его фрак. Ценные бумаги, спрятанные на груди, обратились в окровавленный ком, но спасли жизнь маклеру. Черкес всадил кинжал в живот Ваньке Волжскому. Тот ударил его ножом в шею. Схватившись в смертельном объятии, вор с абреком скатились на развороченную мостовую.

Мальчишка Кази-Магомед Шамилев бросился с шашкой на Казбека. Одним ударом сапога тот сбросил сына имама вниз, крикнув: "Ради твоего отца щажу тебя!". Перед Казбеком вырос самый ненавистный ему человек - Азембек Атажуков. Это он украл Карагеза - лучшего коня чеченца, и похитил свою сестру Кученей для такого же повесы - поручика Мишеля Лермонтова. Кинжалом отбил чеченец клинок князя, но шашка почему-то сама повернулась в руке Казбека и ударила Азембека по лбу плашмя.

В это время Розенберг ударил горцам во фланг. Не выдержав контратаки, джигиты покатились с баррикады и побежали к коням. Мастеровые бросились следом на вылазку, но были отброшены залпом павловцев. Эх, сюда бы Пестеля с его "гвардией" - Вятским и Черниговским полками!

И тут гвардейцы расступились. Подъехала конная артиллерия. Не зря они слали шампанское и коньяк в Сибирь - Сухозанету с Бенкендорфом. Выставили две пушки. Одна была заряжена ядром, вторая - картечью.

- Генерал, уходить надо! Сейчас завал из пушек разнесут! - сказал Казбек Розенбергу.

Повстанцы дали еще один залп, целясь в артиллеристов. В ответ ударила картечь, сметая защитников с баррикады. С двумя ранами в груди упал Розенберг. Ядро взметнуло кучу хлама, пробив дыру в центре завала. Под прикрытием картечи лейб-саперы с топорами двинулись разбирать баррикаду. Не стесняясь, орали: "За Бога, цесаревича и Отечество!".

Командование принял Момбелли. Он велел Казбеку с Кузнецовым уносить раненного генерала в рабочую слободу, а сам повел уцелевших защитников на север. Где же Пестель? К нему уже посылали.

Петра Кармалюка скрутили саперы. Отбиваясь, он кричал:

- Сучи москали, хоть в Сибирь загоните - все одно сбегу, как батька мой!

Положив Розенберга на шинель, Казбек, Кузнецов, Ашот и Достоевский понесли его. За ними пошли Тарас, китаец, Ванька-лоточник и Сашка с Федькой. Скорее бы затеряться среди не мощенных, кривых улочек слободки! А следом уже гремели сапогами торговцы.

- Кто чухонца изловит, тому от царя награда! - кричал Силуянов.

Китаец обернулся и швырнул маленькую гранату. Улочку окутал белый едкий дым. Когда он рассеялся, беглецов уже не было видно. Только двое мальчишек орали из переулка: "А ну, лови!". Вавила-мясник и еще два здоровенных лавочника погнались за ними. Впереди - тупик и высокий забор. Китайчонок, выкрикнув: "Кья!", развернулся на одной ноге и ударил другой Вавилу в живот. Взвыв от боли, мясник согнулся вдвое. Второго лавочника Сашка ударил ребром ладони по шее. Третьего - в переносицу, сложив пальцы птичьим клювом. Подобрав два ружья и забросив подальше третье, приятели прошмыгнули в калитку, приоткрытую сердобольным хозяином, и побежали слободскими улочками.

- Где ты так выучился, Сашка?

- Это такая мужицкая драка. У дворянина два меча, у мужика только руки и ноги. Мужику остается одно - ударить раз, но чтобы другого не понадобилось.

- Ух, ты! Научишь меня?

- Нельзя! Я дал слово самурая... дворянина.

- Не простой ты, Сашка...

Силуянов, увидев троих своих молодцов стонущими на земле, да еще без оружия, пришел в ярость.

- Это что, мальчишки вас так отделали?!

- Нечистая, Самсон Силыч! Чертенок узкоглазый во мгновение ока всех одолел!

- Пьяницы чертовы! Так вас троих один китайчонок побил? На гауптвахту всех!

И тысяцкий двинул охающему Вавиле кулаком в рожу.

***

Слобода притихла. Повстанцы разбежались по домам, припрятали или бросили ружья. С Сампсониевского еще доносилась стрельба. Рабочие отходили с разгромленных баррикад на фабрики. Их стены разбивали ядрами.

Когда мальчишки добрались до приземистого домика Кузнецовых, беглецы уже были там. С генерала сняли мундир, Глафира Кузнецова перевязала раны. Любка, разбитная дочь Кузнецовых, поспешила за доктором Бланком, успев в сенях хорошенько потискаться с Ванькой-лоточником.

Достоевский охватил голову руками:

- До чего все это ужасно, бесчеловечно! Мое сердце по-прежнему полно сочувствия к униженным и оскорбленным, но я никогда больше не прибегну к насилию...

- Ты, прапорщик, первый раз воюешь. А мы не воюем. Мы так живем, - спокойно заметил Казбек.

Тарас старательно записывал в книжечку только что сложенные стихи.

Китаец снял шапочку. Как оказалось, он был коротко стрижен, а длинная коса попросту пришита к шапочке. Сашка взял у него оружие и принялся протирать.

- Не простой ты, китайчонок. Вот ведь руки без мозолей. И дядька твой, или кто он тебе, не простой, - пристально взглянул на азиатов Кузнецов.

Китайчонок, помолчав, заговорил с достоинством:

- Я Сато, князь Мацумаэ. Учусь в кадетском корпусе. А это Юкио Ига, мой слуга. И он же - мой сэнсей, учитель. А еще он - ниндзя, воин-невидимка. Моя мама Точи была наложницей князя. Он прогневался на нее и отдал в жены самураю Ёгоро Сасахара. Его отец Исабуро - мастер меча. Внезапно умер мой старший брат, и я стал наследником. Князь велел забрать мою маму у Ёгоро, но они уже полюбили друг друга. Исабуро с сыном взялись за мечи, изрубили многих самураев и вместе с матерью и моей маленькой сестричкой бежали на Сахалин. В тайге их настигла погоня. Воинам грозила смерть, но подоспели русские матросы Николая Муравьева и адмирала Бестужева. Сасахара присягнули русскому императору. Русские назвали их Егором и Сидором Сахаровыми.

Потом русские выгнали японцев с Сахалина и высадились на Хоккайдо. Бородатые айны взбунтовались и позвали русских на помощь. Замок Мацумаэ был взят. Исабуро зарубил в поединке моего отца. Перед смертью князь поручил меня с матерью Ёгоро. Тем временем в Хакодате высадилась армия сегуна. После переговоров решили разделить остров между Россией и Японией, мое княжество упразднить, а титул оставить мне с мамой. Мы вместе побывали на Камчатке, Гавайях и в Калифорнии, в форте Росс. Нам было хорошо, особенно в Америке. Там тепло, апельсины растут. И мы все были вместе... Потом меня послали учиться в Петроград.

Все это маленький японец рассказывал совершенно спокойно, отхлебывая горячий чай.

- Чего ты, сирота, только не натерпелся, - вздохнула Глафира. - Выходит, тот, что отца твоего убил, тебе вроде приемного деда?

- Будда... Бог велел прощать обиды и не убивать зря живые существа.

Пришел доктор Бланк, осмотрел раненого, извлек картечину и выписал лекарства.

Казбек тихо расспрашивал Кузнецова о Мартыне с Литейного. Оказывается, никто толком не знал, где же работает отчаянный агитатор: на арсенальном Литейном дворе или же на чугунолитейном заводе, что на Васильевском острове. Вдруг горец вспомнил:

- Да это же майор Мартынов, известный подлец и доносчик! Зарежу мерзавца!

А в это время Мартын, сбросив кафтан и картуз, хорошенько отмыл лицо и руки в Большой Невке. Двое рабочих, сопровождавших его, восхищенно сказали:

- Вам, барин, только в театре играть! Мы с Ерошкой, мужики ваши, давно в литейщиках, и вам все рассказали, но чтобы так похоже мастерового изобразить...

Мартын вручил им по паре ассигнаций:

- Это вам за царскую службу. И за то, чтобы не проговорились ни трезвые, ни пьяные.

Он направился к Сампсониевскому мосту. Хмурые гренадеры, увидев жандармский значок, пропустили, но выругались вслед.

***

Император с удовольствием выслушал доклад Муравьева. Порядок в столице почти восстановлен. Осталось усмирить до конца Выборгскую сторону. Рядом с правителем стоял фельдмаршал Паскевич-Эриванский и преданными глазами глядел на государя.

- Ваше величество! А ведь можно завтра Вече и вовсе не открывать. Привести к Таврическому дворцу преображенцев и конногвардейцев, да и распустить сборище это, а с новыми выборами не спешить.

Константин иронически взглянул на хитрого хохла с Полтавщины. Как же, отдай ему такой приказ - тут же побежит с доносом к Никите с Батеньковым. А то и к Пестелю. Мишка-вешатель на все готов, но и он продать может. Еще и Анненков поблизости, все слышит. Не без сожаления император произнес:

- Я не могу попирать дарованную мною же Конституцию. Но пусть названные вами полки будут готовы ... на случай новых возмущений.

Анненков вышел из дворца и подозвал юношу в черкеске.

- Джамалуддин! На тебя одна надежда. Скачи к Пестелю, скажи: Паскевич с Муравьевым подстрекают государя разогнать Вече силами Преображенского и Конногвардейского полков.

Вскочив на коня, поручик Джамалуддин Шамилев понесся через весь город. Ни один патруль не сумел остановить отчаянного кавказца. Часа не прошло, как он прискакал к лагерю Американского корпуса на Охте, у деревни Полюстрово.

Фельдмаршал Пестель, князь Цареградский, угрюмо расхаживал по штабной избе, морща высокий, с залысинами лоб. Гонцы от восставших уже несколько раз приходили к нему. Он велел ждать или ругал их за погромы. Вот так же колебался полковник Пестель в декабре, зная, что вызван в штаб для ареста. Так и не решился поднять Вятский полк. Из-под стражи его освободил Сергей Муравьев-Апостол.

Адъютанты - полковники Бестужев-Марлинский и Лермонтов - тихо спорили: уже не с ним, а между собой.

- Чего мы ждем, Мишель? У соляного завода еще идет бой. Подойдем туда с обоими полками и кавказским эскадроном, захватим орудия и сметем всех карателей с Сампсониевского. Гренадеры пойдут за нами...

- А еще - толпа громил со всей Выборгской и варнаки из "Крестов". На соляном как раз Бакунин с Каховским. Ты что, хочешь Черного года?

- Не ты ли писал:

И будет год,

России Черный год,

Когда царей корона упадет?

- Ты, Николя, еще и не то про царей сочинял. Только против царя они и не пойдут. Зато разнесут всю Адмиралтейскую часть.

- Мы как всегда: для народа, но без народа. Дождемся, что он и фельдмаршала, и партию за предательство проклянет.

- Да я рвусь в бой не меньше тебя, романтика! Так бы и рубил эту лейб-кавказскую сволочь! Но если с этого боя начнется кровавый хаос, в котором сгорит Россия...

Их спор прервало вторжение молодого кавказца.

- Господин фельдмаршал, полковник Анненков велел передать: Мишка-вешатель с Паскевичем подбивают государя разогнать Вече. Преображенский и Конный полки готовы идти.

Пестель встрепенулся. Морщины на лбу разгладились, взгляд стал решительным и беспощадным.

- Приказываю: поднять по тревоге оба полка, горский эскадрон, кубанскую сотню! Входим в город для защиты народоправства!

Вскоре над пригородными лугами и огородами разнеслось:

Царь наш немец русский,

Носит мундир прусский.

Ай да царь, ай да царь,

Православный государь!

Царствует он где же?

Всякий день в манеже.

Ай да царь, ай да царь,

Православный государь!

***

На рабочую слободку налетела орда. Лейб-кавказцы врывались в дома. За неимением добычи били и ломали все подряд, секли людей нагайками, приставали к женщинам, мусульмане глумились над иконами. Налегали на выпивку, забыв про Коран. У кого находили оружие, вязали руки и уводили. По соседству разбойничали атаманцы. Фабричные попрятались по домам, лишь кое-где хватались за ружья, отстреливались, убегали.

К дому Кузнецова абреки подошли в тот момент, когда Любка вышла за лекарствами для раненого. Пьяные горцы схватили ее, загорланили:

- Сейчас узнаешь, какие мужчины на Кавказе есть! Азембек, давай!

Князь Атажуков повалил отчаянно визжавшую Любку на копну сена, задрал ей подол, расстегнул штаны.

- Что делаете, басурманы?!

Ванька со штыком наперевес выскочил из дома. Следом бросились Тарас, Ашот, Достоевский, мальчишки и Степанов с женой. Ниндзя Ига, оставшись в доме, вынул остро заточенные ножи-звездочки. Казбек выставил в окно винтовку, нацелился в грудь Азембеку, потом опустил прицел к низу живота. Еще миг - и у дома Степанова закипела бы отчаянная схватка.

И тут над слободой загремело:

Только за парады

Раздает награды.

А за комплименты -

Голубые ленты.

А за правду-матку

Шлет он на Камчатку.

Ай да царь, ай да царь,

Православный государь!

Горцы оцепенели. Шли бойцы, прошедшие Украину, Балканы, Кавказ, Хиву и Афганистан. Мастеровые выбегали на улицу с криками:

- Пестель пришел! Пестель, защити!

Безжалостным взглядом фельдмаршал окинул Азембека.

- Вы чем это заняты, князь Атажуков? За насилие над женщиной в военное время...

Азембек беспомощно взглянул на Мишеля, но тот явно не был настроен спасать шурина. На помощь пришел князь Орбелиани:

- Разве вы не знаете наших пылких мужчин?

- Да-да! Если надо, я готов жениться на ней!

Азембек, застегнув штаны, опустился перед Любкой на одно колено.

- Русская девушка! Я, князь Азембек Атажуков, прошу тебя стать моей женой!

Любка ойкнула, встала, привела себя в порядок. Родители принялись уговаривать:

- Соглашайся, Любушка! Княгиней будешь!

Любка подняла Азембека с колен и расцеловала при всех.

- Согласна! Папенька с маменькой, благословите!

Пестель скептически усмехнулся.

- В виду разницы в исповедании брак может зарегистрировать командир эскадрона.

Просить самого фельдмаршала расписать их, как в свое время Мишеля с Кученей, у Азембека наглости не хватило. Ванька тихо выругался: "Курва ты, Любка! Ох, и курва!". И, вскинув ружье на плечо, зашагал следом за пестелевцами.

Азембек усадил невесту на коня перед собой, и лейб-кавказцы поскакали прочь с криком: "Пестель идет! Мы с ним воевать не будем!". Следом нахлестывали коней атаманцы.

Бой за соляной завод стих сам собою. Конные артиллеристы и павловцы думали только о том, чтобы выбраться из ловушки. А к пестелевцам пристраивались, снова в сюртуках стражников и с ружьями, мастеровые.

Пестель ехал Сампсониевским проспектом. Трупы мастеровых, разрушенные баррикады. Фабрики с обгорелыми, продырявленными ядрами стенами. А ведь он мог, мог привести войска в город и предотвратить эту бойню...

В начале проспекта к нему выехали Трубецкой с Мишкой Муравьевым.

- Что вы делаете, фельдмаршал? Зачем ввели войска в город?

- Чтобы навести порядок, которого вы, военный министр со столичным правителем, навести не можете или не желаете. Только что мне пришлось защитить рабочую слободу от бесчинствовавших абреков. А ваши атаманцы, похоже, перепутали ее с чеченским аулом. Мои кавказцы, как видите, такого не творят... В довершение всего, по моим сведениям, вы, Муравьев, вместе с Паскевичем подбивали государя разогнать Вече силами Преображенского и Конногвардейского полков.

- Злонамеренная клевета..., - пролепетал Мишка-вешатель.

- Допускаю. Опровергнуть же ее возможно одним способом. Пусть названные полки возьмут под охрану Таврический дворец вместе с моими двумя полками. И немедленно уведите с Выборгской стороны всех карателей. Порядок тут вполне обеспечит народная стража.

С моста кричали "Ура!" лейб-гренадеры.

Сапоги гремели по Александровскому мосту. Над притихшей столицей разносилось:

Как идет кузнец да из кузницы.

Слава!

Что несет кузнец? Да три ножика.

Слава!

Вот уж первый-то нож

На бояр, на вельмож.

А другой-то нож

На попов, на святош.

А молитву сотворя,

Третий нож - на царя!

***

Император возмущенно глядел на Паскевича.

-- Это ведь вы додумались перевести "гвардию Пестеля" сюда, к самой столице.

-- Виноват, ваше величество! Думал ведь убрать их подальше от Украины и Кавказа, а потом и вовсе спровадить в Америку.

- Это вы умеете: избавляться от соперников. Ермолов, затем Пестель... Идите теперь с обоими полками к Таврическому дворцу. Эй, велите подать поезд! Мы с цесаревичем едем в столицу. Пока что в Зимний.

***

Наутро у Таврического дворца стояли с востока вятцы и черниговцы, с запада - преображенцы и конногвардейцы. Лейб-кавказцы весь вечер гуляли в ресторане на свадьбе у Азембека и теперь отсыпались в казарме. Неожиданно прямо к входу во дворец вышла гостиная сотня в полном составе - почти целый полк. Лавочники, выпив с утра по чарке, скандировали: "За Константина, за Конституцию!". Следом тарахтели две водочных бочки. Увидев воинство Паскевича, торгованы заорали:

- Явились, гвардия Николая Палкина, самозванцева рать! Только посмейте Вече тронуть - все в Сибири будете!

Ванька-лоточник накануне весь вечер пьянствовал в кабаке. Ружья, однако, не пропил и наутро встал в строй у дворца. На другой стороне Шпалерной он заметил Степаныча. Пожилой лоточник с рукой на перевязи торговал портретами декабристов обеих партий.

Под громкое "Ура!" во дворец вошел Пестель. Зал заполняли шитые золотом мундиры, дорогие черкески, шелковые рясы с наперсными крестами и панагиями, окладистые бороды и толстые пуза с золотыми часовыми цепочками. В президиуме - очкастый Батеньков, кудрявый Никита Муравьев, толстый Пущин. Сопровождаемый аплодисментами и злобным шипением "Сегун! Бонапарт! Повесить бы его на кронверке!", Пестель взошел на трибуну, окинул взглядом зал.

- Ну что, господа депутаты? Вам еще нужны аргументы в пользу расширения избирательного права? Или вы хотите, чтобы народ взял все и сразу?

После недолгих дебатов приняли проект, сочиненный за ночь Никитой. Избирателей разделили на курии, представительство неравное, выборы двухступенчатые... Черт ногу сломит! Но с имущественным цензом было покончено, рабочие и прислуга права получили. Только после этого в зале появился государь и с величавым видом подписал закон и поправку к Конституции. Зал ревел от восторга.

***

Тарас добрался домой поздно вечером, пошатываясь. Земляки-гренадеры узнали поэта, еще и угостили горилкой. Проспав до полудня, художник принялся размечать холст. Он еще превзойдет Делакруа! Ну, где тот видел на баррикаде полуголую бабу? А его картина будет называться "Кавказцы на баррикадах". Под алым знаменем - чеченец в красной черкеске. А снизу лезет пекельное воинство в черных черкесках.

Неожиданно заглянул полтавец Паскевич.

- Слухай, земляче, тебя ведь ищут. Ну да я помогу. Напиши только мой портрет.

- Иди-ка ты, землячок, и не нарывайся на недоброе слово! Не видишь - картину пишу. Только тебя на ней не будет! Не видел я тебя там ни по одну сторону, ни по другую!

***

По Садовой шел человек с кавказским лицом, в картузе и бекеше. Спросив квартиру полковника Лермонтова, решительно постучал в дверь и сказал вышедшему слуге:

- Передай барыне: к ней пришел Казбек Малсагов.

Слуга поспешил к хозяевам и доложил красивой женщине в открытом платье:

- Барыня, Катерина Ахматовна! Пришел к вам Казбич переодетый. Как бы не было беды!

Мишель встревожено достал пистолеты.

- Как хочешь, но при таком разговоре буду присутствовать я. Он сейчас словно загнанный волк.

- Но ведь Казбек не тронул тебя за весь хивинский поход. Вам, мужчинам, лишь бы воевать... Я приму его в кунацкой, а ты садись в засаду в кабинете.

Чеченец отдал слуге бекешу и картуз и остался в черкеске, с кинжалом и пистолетом у пояса. Казбек окинул взглядом кунацкую. На полках - чеканная посуда, ковры увешаны оружием кубачинской работы. Кроме низеньких столиков и диванов - письменный стол и пара кресел.

- Салам алейкум, Кученей!

- Алейкум салам, Казбек!

- У вас тут все, как на Кавказе. Только тебя наши старики не похвалили бы за такое платье.

- Здесь все так ходят, - пожала она роскошными плечами.

В кунацкую вбежал кудрявый темноволосый мальчик с пистолетом в руках.

- Мама, я сам зарядил английский пистолет!

- Искандер, разве отец не учил тебя: нельзя направлять на человека пистолет, даже незаряженный?

- А у этого тоже пистолет, еще и кинжал, - взглянул мальчик исподлобья на пришельца.

- Мальчик, я не такой страшный, как твой отец про меня пишет, - усмехнулся Казбек. - Разве я зарезал твоего дедушку? Или маму? А твоего дядю Азембека я два раза мог убить, но Аллах удержал мою руку.

- Ты вчера воевал, и теперь тебя ищут, - сказал по-кабардински Искандер.

- Он и по-чеченски говорит, - сказала Кученей и обратилась к сыну по-французски:

- Александр, пойди в кабинет к отцу и сиди с ним в засаде.

- Он мог бы быть моим сыном... Счастлива ли ты с Мишелем?

- Мишель беспокойный. Как ты, как все мужчины. В армии говорит, что терпеть не может военной службы, рвется в Петроград - писать, издавать журнал. В столице не пропускает ни одного бала. Потом говорит, что ему душно среди светских бездельников, и рвется на Кавказ, в Хиву, теперь вот в Америку. Главное - ему есть, куда вернуться... А я веду дом, воспитываю детей, принимаю кавказских родичей - тех самых, что грозились меня зарезать как распутницу и отступницу, устраиваю их на службу. Езжу в имение, разбираюсь с мужиками и жуликами-управляющими. Стараюсь ладить с бабушкой Мишеля - она меня, басурманку, едва терпит. А еще удерживаю Мишеля от дуэлей. Один раз бросила платок между ним и Мартыновым, второй - между ним и Булгариным, прямо в редакции "Северной пчелы". Помогло! - улыбнулась она.

- Вы, я вижу, богаты?

- Не очень. Спасибо маклеру Мирзояну, подсказывает, какие акции лучше покупать.

- Я видел его на баррикадах. Настоящий джигит!.. Мишелю, наверно, скучно с тобой, необразованной горянкой?

- Я учила французский вместе с сыном, - улыбнулась она и раскрыла книжку. На портрете была изображена женщина с кавказским лицом, но в европейском платье.

- Это Айшат, княжна из племени шапсугов. Она была похищена и продана во Францию. Там ее звали Аиссе. У нее была дочь от возлюбленного, но они не могли пожениться - он был мальтийским рыцарем. Я перевожу ее письма по-русски, а Мишель правит. А на кабардинский перевожу сама. Ты ведь знаешь, Шора Ногмов создал для нас, адыгов, черкесов и кабардинцев, письмо, похожее на русское.

- Только у нас, чеченцев, нет своего письма. Ученые люди пишут по-арабски. - Он усмехнулся. - Старики скажут: одна распутница переводит другую. И где это видано, чтобы женщина книги писала?

- А разве они читают по-русски? - рассмеялась Кученей. - Расскажи теперь о себе. Я слышала, ты вчера сражался, как лев.

Казбек, потягивая шербет, описывал события вчерашнего бурного дня, а княжна зачарованно слушала его. Помолчав, он сказал:

- Я беден, Кученей. Моя Патимат все же дочь узденя. А я не могу купить ей хороших украшений. Вся хивинская добыча ушла на калым. Потому и хотел поехать в Америку. А теперь куда? Я не хочу в Сибирь. Уйти в абреки? Шамиль их нещадно изводит.

- Этому помочь не трудно. Подай прошение Пестелю.

- Да, я умею читать и писать по-русски.

- Представляю, какой у тебя почерк... Искандер, иди сюда! Напишешь небольшой диктант.

Мальчик сел за стол, взял гусиное перо. Пистолет торчал у него из-за пояса.

"Его сиятельству, князю Пестелю-Цареградскому

горца Казбека Малсагова, Урус-Мартанского

вольного общества

Прошение

Я, Казбек Магомаев сын Малсагов, единственно по природной моей воинственности и незнанию петроградских дел, а также от возмущения бесчинствами своих земляков, лейб-кавказцев, вовлекся в мятеж, бывший накануне открытия Народного Веча. За благонадежность мою могут поручиться их высокоблагородия полковники Бестужев и Лермонтов. Потому прошу дозволения искупить проступки мои службой в Американском корпусе, для поступления в который я и прибыл в столицу.

К сему верно - Казбек Малсагов".

Горец старательно вывел подпись.

- Теперь можешь идти прямо в лагерь к Пестелю... Вот еще что, Казбек. Послезавтра у Грибоедовых кавказский бал. Я хочу, чтобы ты был там.

- Ты смеешься, Кученей! Моя лучшая черкеска после боев вся залатана.

- Зато у тебя хорошее оружие. А черкеску купишь в магазине кавказских костюмов на Невском. Вот, возьми деньги. Если от женщины не хочешь брать - считай, что занял у Мишеля.

- Да, в Америке ему все верну.

- Знаешь, Казбек, - вздохнула она, - Мишелю просто повезло, что он первый украл меня. Решись ты на это раньше - я была бы тебе хорошей женой.

- Чтобы это услышать - стоило сразиться со всей гвардией!

В дверях чеченец столкнулся с Азембеком.

- Казбек, прости меня за все! Ты настоящий джигит!

- За сестру прощаю тебя - она счастлива с Мишелем. А за Карагеза не прощу! Мальчишка, такого коня погубил!

Азембек подошел к сестре.

- Салам алейкум, Кученей! Помоги с деньгами.

- Снова проигрался?

- Нет, женился.

- Я слышала от Казбека о твоих подвигах. Ты хоть сказал ей, что уже имеешь жену на Кавказе?

- Да, наутро. Люба только просила не отсылать ее в горы.

- Вот это тебе и нужно. Жена здесь, чтобы не давала проматывать деньги.

- Я хочу показаться с Любой на балу у Грибоедовых. Ты научи ее кавказским танцам и вообще нашим обычаям.

- Приводи ее к нам. Так сколько тебе надо?

После ухода Азембека Мишель вышел из кабинета и обнял жену.

- Хорошо, что не пришлось воевать у себя в доме. А ведь все началось с того, что повеса-поручик похитил черкесскую княжну и отказался вернуть отцу, который мог ее зарезать или продать.

- А потом Пестель расписал нас. И ты отправился мирить с русскими моего жениха Хаджи-Мурада, а через него вышел на самого Шамиля.

- Теперь Шамиль - республиканец и правитель Кавказа, я - полковник, а ты - моя Катенька!

***

- Кадет Мацумаэ, к директору!

Узкоглазый мальчик в кадетском мундире спокойно шел к директорскому кабинету. Товарищи вполголоса поддерживали его:

- Сашка! Мацумаэ! Держись! Ты - герой!

Директор испытующе взглянул на ученика:

- Кадет Мацумаэ! Куда это вы вчера самовольно отлучились и где изволили быть во время возмущения?

- Простите, господин генерал-майор, но честь запрещает мне об этом говорить. Скажу одно: я не посещал непотребных мест и общался лишь с достойными людьми, которых выдать не могу, ибо тогда мне останется только лишить себя жизни.

Неподвижное желтое лицо, сжатые губы. Такой и впрямь может совершить харакири.

- Мне известно, сколь щепетильны вы, японцы, в вопросах чести. Что ж, будем считать, что тот китайчонок на баррикадах - не вы, а китаец с мечом - не ваш слуга. Тем более, что за вас ходатайствует сам адмирал Бестужев. А за самовольную отлучку - дежурство вне очереди.

- Есть дежурство вне очереди!

***

В доме Грибоедова на Торговой открылся кавказский бал. Парадные черкески, патроны с золотыми цепочками в газырях, кинжалы с золотой и серебряной насечкой. Кавказские платья, покрывала, ожерелья и мониста у дам. Очки хозяина не казались нелепыми в сочетании с черкеской. Шрам на лице и изуродованные пальцы Вазир-Мухтара напоминали о том дне, когда он с немногими людьми вырвался из разгромленного посольства. Дорого обошлась тогда шаху русская кровь. Пришлось отдать не только подписной алмаз, но и завоеванный еще Петром Гилян. Рядом стояла обворожительная Нино Чавчавадзе. Муж ее был не только чиновен, но и богат. Доходы Закавказской компании позволяли многое.

Собрались умнейшие и талантливейшие люди всех народностей. Марлинский непринужденно беседовал с Мирзой Фатали Ахундовым, Лермонтов и его друг Аким Шан-Гирей - с Хачатуром Абовяном. Ашот Мирзоян шнырял повсюду и вполголоса обсуждал биржевые дела с потратившимися в столице джигитами. Пестель разговаривал с своими горцами и кубанцами, гордо игнорируя лейб-кавказцев. Те пользовались исключительным успехом у знатных дам и вовсю похвалялись недавними подвигами. Майор Мартынов расхаживал с двумя огромными кинжалами и распускал сплетни. Люба Атажукова успела перезнакомиться с несколькими грузинскими княжнами.

В новой красной черкеске с черными отворотами гордо ходил среди знати Казбек Малсагов. Вслед ему шипели: "Абрек! Нищий бунтарь! Послать бы его в Сибирь охотиться на медведей!". Он не оставался в долгу:

- Много награбили в слободе, джигиты? Или всю добычу растеряли, когда ускакали от черниговцев? Хороший обычай появился: князьям жениться на работницах.

Марлинский и Одоевский жали руку чеченцу, Шан-Гирей хвалил за отвагу.

Бал начался с пляски детей. Искандер танцевал с маленькой Нино Грибоедовой. Потом подростки исполнили танец Шамиля. Молитвенные поклоны переросли в самую огненную лезгинку. Лучше всех плясали Кази-Магомед и Сандро Грибоедов.

Заиграли лезгинку для взрослых. Казбек вызвал Кученей. Носки его ударяли в паркет, спущенные рукава черкески взлетали крыльями орла. А она плыла белой лебедью, плавно взмахивая рукавами. Все понимавший Мишель танцевал с Эмилией Верзилиной, женой Шан-Гирея. А сплетни о том, кто чей любовник, уже ползли змеями. Воинам и их подругам не было до того дела. Что могут понимать сплетники в любви мужчины и женщины, верности жены, благородстве джигита?

Плясали хоровод - уджд. Казбек и Мишель держали под руки Кученей, Мишель и Шан-Гирей - Эмили. В середину вышел Джамалуддин Шамилев. В руках у него было по три кинжала, в зубах - еще два, на них, воротами - еще трое. Не уронив ни одного кинжала, плясал он, вызывая всеобщий восторг.

После танца Казбек подошел к Мартынову и зловеще произнес:

- Скажи-ка, гадина, сколько тебе дадено? Я узнал тебя, Мартын ряженый!

Майор внутренне сжался, потом громко заявил:

- Господа, новый анекдот! Оказывается я, майор Мартынов - агитатор Мартын с Литейного. Ну, какой из меня литейщик? Руки мои чистые, а мозоли - только от сабли.

- Руки можно вымазать и отмыть. Только твою черную душу ничем не отмоешь. Я не стану убивать гостя в доме хозяина. Но в рабочих слободах не появляйся ни в каком обличье. И в Америку лучше не езжай.

Послышался ропот: "Да что он себе позволяет, этот нищий чеченец?!". Кученей подняла руку и громко заговорила:

- Воины Кавказа! Вы думаете, если дамы от вас в восторге, то вы совершили что-то славное? А на рабочих окраинах вас презирают, зовут не иначе, как абреками и палачами! Честь Кавказа спас на баррикадах один джигит - Казбек Малсагов! Если вы хотите заслужить настоящую славу - бросайте этот Петербург и поезжайте в Америку с Пестелем, защищать Мексику от янки!

Все бурно зааплодировали. Князь Орбелиани первым вызвался ехать в Калифорнию. Его поддержали Азембек, Кази-Магомед и многие другие лейб-кавказцы. Только Мартынов тихо исчез и не появлялся на людях до самого отбытия Американского корпуса.

***

Столица успокоилась. Арестованных понемногу выпустили. Петро Кармалюк в том же году поступил в университет. Розенберг скрылся в Финляндии, потом за границей. Внутреннюю народную стражу хотели вовсе распустить, но учли заслуги дворянской и гостиной сотен. Командующим стражей поставили произведенного в генералы Фролова. Бакунин и Каховский ушли в подполье. И никто больше не слышал о Мартыне с Литейного.

А вскоре из Кронштадта вышли корабли. На палубе флагмана стояли Пестель с Марлинским и Мишелем, Азембек с Любкой, Кази-Магомед Шамилев, чеченец Казбек Малсагов. Воины Кавказа плыли навстречу новым подвигам.

В реальной истории текст "Рабочей Марсельезы" был создан в 1875 г. П.Л.Лавровым.

Обезьяна, сын осла (груз.).

Оставить комментарий © Copyright Дудко Дмитрий Михайлович (barinov_d@mail.ru) Размещен: 20/08/2012, изменен: 20/08/2012. 79k. Статистика. Рассказ: Фантастика		Ваша оценка:
Аннотация: 1844 год. Россия процветает под властью декабристов. Но уже назревает новая революция. В столице - забастовки, бунты, баррикады... В вихрь событий попадает бедный, но гордый чеченец.

Дудко Дмитрий Михайлович : другие произведения.

Чеченец на баррикадах