У зерна есть три возможности: быть истолчённым в муку, остаться одному и дать всходы.
Начнём с первой. Просеять... Это посев в пустоту. В безличное *оно*. Освободить зерно от шелухи, выявив его истинную *сущность*. Взвесить его на социальных весах, в плане полезности для общества. Возникает картина теннисного турнира: Мы тебя посеяли под твоим номером, а дальше посмотрим - всё зависит от тебя и от случая!
Русский перевод слов Христа, обращённых к Симону (апостолу Петру), вводит читателя в заблуждение: вместо просева - посев в поле. Казалось бы, это язык случайно подложил такую свинью. А может закономерно? То, что князь мира сего о чём-то просит, означает, что это соответствует порядку, царящему в мире, обыденной повседневности, некому общеобязательному житейскому закону. Какому же?
У злого змея три головы. Первая - это направленная злая воля. Она может быть подавлена другой волей. Вторая - это необузданная фантазия, виртуальная реальность. Эта страна расширилась с появлением наркотиков и компьютеров. Виртуальный мир зачастую представляется более ярким и красочным, чем реальный, также как сон кажется богаче яви. Но виртуальный мир не знает течения времени: всё, что в нём имеется, либо не меняется, либо теоретически может воспроизводиться до бесконечности - и в этом его ахиллесова пята. И, наконец, третья, самая ужасная и неотвратимая голова - *объективная реальность*, *дважды два -четыре*, против которой восстал Лев Шестов. О ней-то и пойдёт речь.
Метафора зерна возникает в притче о сеятеле (Лк 8,5), на которую мог бы сослаться сатана. В этой притче сеятель выступает в роли экспериментатора - дескать я посеял, а там уж всё зависит от почвы - какое-то семя попало на дорогу, какое-то на камень, в тернии, а какое и на добрую почву. Но разница кардинальная! Здесь семя - это слово, а человек - почва, на которую это слово попадает. Об этом говорит митрополит Сурожский Антоний: человек в своём смирении должен быть незаметной и попираемой ногами почвой, готовой принять и вырастить семя. А здесь сам человек - семя.
Итак, человеческое *я* - это семя, а почва - это объективные условия. Человек должен отдать всего себя обществу, чтобы затем дать всходы - в будущих людях, которые будут жить при коммунизме. Или иначе: человек живёт в демократическом государстве, и это государство создаёт условия роста - а дальше посмотрим, всё зависит от тебя - пробивайся! Или в классической деспотии - давай плоды господину, и будешь жив.
Абсолютно универсальная схема для всех видов человеческого существования. Точнее, человеческого одиночества, возможного в любом коллективе. Здесь мы - потомки земледельца Каина, принёсшего неугодные дары Богу. Для средневекового мышления, принявшего одиночество зерна, Бог - это суровый экзаменатор, определяющий место, куда ты попадёшь после смерти, а может быть и вовсе - контролёр, проверяющий билеты. И вот, на вершине горы одиночества появляется со своей экзистенцией Кьеркегор. *Я*, на грани смерти достигшее своей экзистенции, обращается к Отцу. И на пути домой появляется *Я и Ты* Мартина Бубера. Земным напоминанием об этих двоих являются отношения мужчины и женщины.
И литургия - другое *воспоминание о будущем*, она означает соединение людей *на небе*, которое пока не распространяется на земную жизнь. На такое земное единение в наше время почти никто уже не надеется: мы обожглись на идее светлого будущего и не ждём праздника.
Во внешнем мире идея зерна в таком понимании соответствует принципу анонимности. Анонимность отвоёвывает себе всё большие пространства. При деспотии к анонимности добавляется идея сверхчеловека. *Я* властителя - ницшеанское, а не кьеркегоровское, оно не думает о возвращении. Но есть и другая струя. Современные люди слабы и нуждаются друг в друге. Но пока эта слабость в полной мере не осознана, ещё находятся силы для жестокости. В наш мир приходит всё больше людей, требующих особенной заботы о себе (например страдающие синдромом Дауна - они, если мы не будем жестокосердными, могут становиться центрами кристаллизации нового мира). Цивилизация, использующая высокие технологии, подвергается смертельной опасности со всех сторон. Отсюда рождается страх, который сидит в каждом. Но этот страх должна победить любовь, и тогда станет ясно, чьи мы.
Ближняя эта победа, которую можно связать с именем архангела Михаила, исчерпает ли она до конца глубины бытия? В стихотвореннии Ходасевича о ней сказано так.
Так и душа моя идёт путём зерна:
Сойдя во мрак, умрёт - и оживёт она.
И ты, моя страна, и ты, её народ,
Умрёшь и оживёшь, пройдя сквозь этот год...
Будет пройдена тяжёлая горловина псевдо-смерти, и ещё будет светить солнце. Так, как никогда прежде не светило. Но вот... Чаша... Её надо испить до дна. И крест неотвратим. И зерно должно умереть. И после светлой и радостной эпохи, начинающейся в недалёком будущем, придут новые времена мученичества, когда праведники будут гонимы подобно первым христианам, для которых образ зерна был неразрывно связан со смертью.
И в связи с этим возникает вопрос, призывает ли Христос нас на этот путь мученичества? И да, и нет. Тут дело в буберовских *Я* и *Ты*. Призывая испить чашу, Иисус обращается к человеческому *Я*. И, возможно, это *я*, экзистенция - тот самый ангел, который утешал Иисуса в Гефсиманском саду (у меня нет на этот счёт полной интуиции, я не могу сказать, кто это был: Михаил, Рафаил или кто-нибудь ещё). Но *ТЫ* возносится над образом зерна, и здесь последняя тайна, великая и страшная - тайна Воскресения.