От Тампля взяли левее. У, Сен-Лё впереди! Едем дальше, видим мост, на мосту ворона сохнет... совсем башню от впечатлений рвет! Всякий мусор лезет! Тихо шифером шурша, крыша едет, не спеша, и, не только моя. Систер, вон, с утра, залепила, что Портос встретил Планше, когда тот плевал в воду с Нового моста. Ни фига - с моста де Ла Турнель! Пялился на стрелку Сите. Ну, там есть, на что посмотреть. Пикардиец плевался, любуясь разбежавшимися кругами, а Портос прикинул, что занятие выражает склонность к созерцанию и рассудительности, взял, без разговоров, увел с собой и нанял, на обед, который заказан Атосом. Планше потом к Дарту попал - ввиду кризиса рабочих мест в доме на улице Старой Голубятни. Портос в этом округе часто отсвечивал, в Сен-Лё к Миледи клеился, закрутив усы и пригладив эспаньолку. Ага, такой, пикаперствовал на глазах у своей прокурорши. Она, не иначе, по соседству обретается, если в Сен-Лё-Сен-Жиль к мессе шастает. Тьфу ты, на Медвежьей улице она живет! Реально, и у меня чойто с головой тут не айс!
Шатле впереди, еще целехонький! Бедняга, и до тебя Наполеон добрался! Эх, где ж ты, Центр Жоржа Помпиду? Интересно, если б Атос его увидел, что сказал бы? Или чего бы не озвучил?
Наш гид решил провести по мосту Менял? Нет, взял вправо, по набережной, как ее там, забыл, и на мост Нотр-дам? Фигасе, на нем народу еще больше, чем на Новом.
Блин, чистый Босх: фокусник народ обувает, карманник шурует по чужим кошелькам, один крутит маленькими стаканчиками, двое - рядом, под игроков закосили, лоха обрабатывают, а тот уже слюни пускает в надежде на бабки. Чел, который крутит, чуть приподнял стаканчик, показывает: ничего нет, лох в другой стаканчик тычет. Все, продул, в другой раз тебе повезет или в другой жизни!
Они уже проехали мимо, как услышали:
- Твою мать!
По-русски? Послышалось? А возле наперсточника - кипиш: один глотку дерет, другой - ветряной мельницей машет, обчистили, что ли?
- Monsieur a tort, nous sommes honnêtes... (Месье ошибается, мы честные люди...)
Ага, они честные люди, а облапошенный месье в корне неправ!
- Сукин сын!
- Он говорит на вашем языке? - включился Атос.
- Ругается.
Проигравшего скрутили двое, выдернули кошелек и кинули тому, что стаканчиками вертел. Человек прикинул в руке содержимое кошелька и удовлетворенно кивнул, неудачника повели подальше. Беловы всмотрелись в лицо наперсточника. Обыкновенная охотнорядская физия, молодая, ничего такого.
Кидала встряхнул содержимое кошелька и буркнул:
- Франкские су - впрок унесу, чай, не керенки!
Беловы чуть не свалились с лошадей. Точно, попаданец, никак не мигрант из Русского царства первых Романовых, керенки тебе - не рубли. Из какого времени тебя занесло, болезный, прямым ходом из Революции, или как?
Подъехали почти вплотную.
- Messieurs veulent jouer? (Месье хотят сыграть?)
- Сыграть на керенки? - уточнил Ваня. - Мож, на рубли? Германские марки? Или, как их, сибирки?
Русская речь произвела неизгладимое впечатление:
- Родимые, да откель же вы?
Беловы тут же переадресовали вопрос: как занесло русского лохотронщика до города Парижу?
Оказывается, парня сначала в Марсель занесло, когда набранную в уральских деревнях пехотную бригаду экспедиционных частей русских войск под Реймс воевать отправили. Потом под Верден, а после весеннего наступления отвели на отдых под Лимож, где солдаты про революцию в России узнали и Временному правительству присягнули. А тех, кто присягу не дал, потом еще пару дней трехдюймовками усмиряли.
Самому же наперсточнику повезло: к их благородию прапорщику Гумилеву приставили, что в Ля-Куртин для 'приведения к долгу' был командирован. С этого места ребята потребовали поподробней, и, обработав очередную жертву наживы, парижский разводила продолжил рассказ:
- Важный человек, и, главное - ПОЭТ! Хотел ему свои лучшие стихи показать, да, боязно было от дел отрывать, еще осерчает. Дай, думаю, тихохонько, под нос, стихи побубню, ну, как расслышит?
Происходившие события парень описывал до того колоритно и красноречиво, что Беловы просто заслушались, в самых ярких красках представив себе адъютанта при комиссаре Временного правительства в ля-куртинском лагере.
Николай Степанович перечел написанные строчки:
Мне будет сладко в вышине, там воздух чище и морозней.
Оттуда не увидеть мне контрреволюционных козней.
Решительно не пишется, и, как его, Ведмедёв, битый час, какие-то дикие вирши бормочет. Господи, о чем это он?
Уж как наши-то ребята не боятся немчуры
Как поймают супостата оттаскают за вихры...
Фольклор! Этот рядовой вчера в тетрадку что-то писал, сам сочинил или услышал у кого?
Окопался немчин позарыл сотни мин волчьих ям заграждений фугасов
а расейский солдат не боится машин бьет штыками с плеча дуроплясов...
Нет, русские солдатики - неподражаемы: дуроплясов!
Николай Степанович выглянул: солдат сидел неподалеку, уставившись в замызганную тетрадку:
Здесь австриец там пруссак а мы их этак мы их так...
Стихи сочиняет? Матерь божия!
Николай Степанович кашлянул, рядовой подскочил, вытянувшись во фрунт.
- Ведмедёв, твои стихи?
- Так точно, вашбродь!
- Давно сочиняешь?
- Дык, с мобилизации, с пятнадцатого года.
- Сам откуда будешь?
- Пермской губернии Екатеринбургского уезда село...
Прапорщик сделал нетерпеливое движение бровями, солдатик умолк.
Кто знает, может, это создание - будущее светило крестьянской поэзии на начальном этапе творчества?
- Размедвеживали?
- Так точно, вашбродь!
- Учиться тебе надо.
- Так точно, вашбродь!
- Когда бунтовщиков призовут к порядку, кого куда - под расстрел или на каторгу, наименее опасных, депортируют в Россию. Хочешь с ними?
- Де-пор...
- Просто отправят. Я записку дам, к знакомому, в Екатеринбурге, поможет с учебой и с остальным.
- Премного благодарен, вашбродь!
- Теперь иди, не мешай мне.
И прапорщик Гумилев вернулся к недописанному стихотворению.
Володя живописал дальнейшие приключения с перерывами на работу по охмурению недотеп. Беловы, не сходя с лошадей, внимали выразительному повествованию с раскрытым ртом. Атос больше посматривал по сторонам, терпеливо дожидаясь окончания нежданной встречи.
Ведмедёв, добравшись до родного села, нашел родителей на погосте, поправил покосившийся крест, и подался в Екатеринбург. Нашел своего благодетеля, тот пристроил на завод и в рабочую школу, а после, по мобилизации, попал не куда-нибудь, а в охрану Уральского областного совета рабочих и крестьянских депутатов.
В тот злополучный вторник конца июня 1918-го Володя выполнял поручение самого товарища Войкова: к полудню доставить бывшего поручика Нестерова М.Н., квартировавшего в доме купца Зотова по Вознесенскому проспекту.
Нашел офицера дома, не встающего после тифа, посмотрел на него, бледно-зеленого, загибающегося от слабости, и взвалил на себя. Сам-то он и до двери не дойдет, а оставить за пролеткой сбегать, не годится: сбежать - не сбежит, куда ему, а сделать что с собой - запросто. Дотащу до часового при ипатьевском доме, приглядит за арестантом, пока коляска найдется. А если там кто с автомобилем будет, может, и свезет на Покровский.
Тут обоих и шарахнуло: очнулись в Париже, посреди грязной комнатушки. Окно - голое, а на кровати занавески, пыльные, замызганные, кое-где с дырами. Кровать - как при старом режиме, почти что на половину комнаты.
Володя помотал головой: где это мы?
Арестанту вольтиж на пользу пошел, отлепился, сделал пару шагов, присел на стул. Единственный.
- Прошу прощения, голова кружится, после болезни с постели не вставал.
Офицер огляделся:
- Это не Уралсовет.
Ишь, догадался, а то б я сам не понял.
- Это номера.
- Бордель, что ли?
- Зачем? Гостиница, постоялый двор, только... не знаю... очень старый, такие были давным-давно.
- Это почему?
- Как вам сказать, кувшин для воды, таз, белье постельное, мебель...
- Музей какой или оттуда спёрли?
За дверью послышались подвыпившие голоса.
- По - французски говорят.
- Это, и я понял.
- Вы знаете французский?
- А то как же, с шестнадцатого во Франции воевал, вот, и насобачился.
- Странная речь, теперь так не говорят, обороты не те.
- Какие такие обороты?
- Обороты речи. Как будто... Так говорили века два, а то три назад, сейчас - иначе.
- Чего?
Володя осторожно выглянул за дверь. Штаны до колен, чулки, шляпы с пером, будто ряженые, таковских в театре видывал, и автора запомнил - по фамилии Шиллер... Разве что, те - в седых париках, с косой, а у этих - свои патлы, до плеч, давно немытые.
Аккуратненько дверь закрыл, задумался. Ничего не надумал путного, глянул на офицера. Тот себя со стула поднял, до окна добрался. Прилип, к окну-то, оборотился - глаза, как девять копеек!
- Боюсь, мы с вами попали в скверную историю.
Уж, куда! Попали по самое не балуйся, коли ты так таращишься! Севодни - тринадцатое число, оно, хоть, и по-старому, а завсегда коники откидывает. Глядишь, если б меня тот хмырь болотный во дворе не задержал, обошлось бы!
- Ну, чего?
- Надо подумать, - устало проговорил офицер. - Простите, не запомнил вашего имени-отчества.
- Да я и не говорил, я - при исполнении... был...
- Меня зовут Михаил Николаевич, фамилию вы знаете - Нестеров.
- Ведмедёв Володя.
- Владимир... А по батюшке?
- Афанасьич.
- Видите ли, Владимир Афанасьевич, сдается мне, попали мы с вами не в наше время. Мне приходилось слышать о таких случаях, хотя признаться, до сегодняшнего дня не верил.
- В какое это, не наше? Чего несешь-то?
- Похоже, на дворе у нас не одна тысяча девятьсот восемнадцатый год.
- А какой же еще?
- Трудно сказать, если судить по виду прохожих, точно, не двадцатый век. Возможно, семнадцатый, предположу, первая половина.
- Ты говори, говори, да не заговаривайся!
- Посудите сами, одежда людей, речь, обстановка комнаты, где мы с вами оказались, наконец...
В дверь забарабанили, Нестеров замолчал.
- Le propriétaire exige des frais de chambre! (Хозяин требует плату за комнату!)
Володя и не думал откликаться. Ишь, хозяину уже плату подавай, да мы и оглядеться не успели!
За дверью потоптались и ушли, стукнув еще пару раз.
- Ты, Михал Николаич, толком говори, какое такое не наше время? И наше-то где? Нам с тобой к товарищу Войкову срочно надо, а мы туточки расселись, ерунда какая-то получается!
Если поручик сказал правду, а с чего бы ему врать-то, тут с кондачка не выдумаешь! - очутились мы лет за триста до того, как меня послали на Вознесенский. Про эдакие истории слышать не приходилось, запомнил бы! И не сплю я на ходу, сродному мерещиться - у меня фантазии не хватит, даже поэтической! Надо понимать так: мы с офицером в семнадцатом веке, и впрямь, оказались. И не в России, раз тут по-французски лопочут, но с какого рожна?
Подошел к окну, выглянул. Да, чтоб вам всем! Дома напротив - не наши: двухэтажные, беленые стенки с деревянными брусьями крест-накрест. Мимо двое, в ливреях, носилки с будкой тащат, карета прогромыхала, как из музея - занавески на окнах. Барыня выглянула, вся из себя, точно, не наша, одета чудно, как те дамочки, про которых пьесу Шиллера показывали. Детина в шляпе, с оружием, на шашку не похоже, прямое, как палка, завернул в дверь, этажом ниже. Голоса пьяные, кабак, что ль? На улицу еще двое вышли, в коротких плащах с крестами, тоже в шляпах с перьями. Дела!
Картина не порадовала, отвернулся. Сел на кровать, больше некуда, сдвинул фуражку на затылок:
- И чего теперь?
Арестант на него уставился, плечами пожимает.
- Думать надо, чего делать-то будем, а не в молчанку играть!
Эх, думать, видать, мне придется. Значится, так: попали мы, черте - куда, черте - как и черте зачем. Опять же, черте насколько... не может быть такого, что навсегда. Думай, товарищ Ведмедёв, думай!.. А, утро вечера мудренее! Растянулся на кровати, оставив офицеру место:
- Спать давай, Николаич!
Тот головой замотал.
- Чего, вашбродь, брезгуешь?
- Мне лучше на полу лечь, позвоночник, знаете ли...
- После ранения, что ль?
- Авария, на испытаниях аэроплана. Разбился еще в четырнадцатом, а до сих пор беспокоит...
- Ишь, ты, летун, значит!
- Летчик, военный летчик.
- Военный, говоришь? Ну, если в четырнадцатом, еще за царя и отечество воевал.
- На Северо-Западном фронте.
- Ты в Ё-бург как попал-то?
- В Екатеринбург? Приехал к отцу погибшего товарища. Он от сыпного тифа умер, потом я заболел.
- Ясно.
Ничего ясного в нашем положении нет. Пока нет! Ну, до утра! Стащил с кровати одеяло, отдал офицеру, сам тужуркой своей кожаной накрылся, только сапоги скинул, маузер под подушку спрятал. Эх, толком не уснуть - голова, как улей развороченный!
Поутру в дверь опять заколотили:
- Le propriétaire exige des frais de chambre! (Хозяин требует плату за комнату!)
Отмолчаться не удалось, дубасить продолжали долго и упорно.
Володя, чертыхнувшись, содрал гимнастерку и галифе, оставшись в одном нижнем белье. Глядишь, навскидку не отличат от местных ряженых.
Приоткрыл дверь: на пороге рослый мужик в штанах до колен.
- Le propriétaire exige des frais de chambre! (Хозяин требует плату за комнату!)
- Ce soir! (Сегодня вечером!)
- Le propriétaire exige des frais de chambre! (Хозяин требует плату за комнату!)
Сказано, вечером! Ну, до вечера мы что-нибудь придумаем.
Мужик смотрел туманным взглядом, вроде, что-то соображая.
- S'est avéré être le perdant? (Оказался в проигрыше?) - кивнул он на Володины подштанники.
Почему сразу проигрыш? Кому? Мы вчера из комнаты не выходили. А, это он дотумкал, глядя, что я в одном исподнем.
- On joue? (Сыграем?)
Мужик достал из кармана штанов кости, в стаканчике.
Еще чего, с тобой сыграешь - голым останешься.
Володя помотал головой. Детина достал стаканчик с костями из другого кармана.
У него там, чего, склад, в штанах-то?
- Il y en a d'autres?( Есть еще?) - деловито уточнил Ведмедёв, глядя на кости.
Верзила на него уставился так, что зрачки сошлись почти к носу. Помедлил, достал еще стаканчик.
Володя, оживившись, отобрал все три стаканчика и, шагнув к столу, высыпал на него кости.
- Regarde! (Смотри!)
Бугай начал глядеть, уже не на Володю, а на стол.
Ведмедёв, кинув кубик в стаканчик, быстро переложил его из правой руки в левую, где уже зажал два пустых стаканчика, потом опять в правую, опять в левую, опять в правую, еще раз, и еще. Выставил все три стаканчика на стол, кверху донышком.
- Où est le cube? (Где кубик?)
Мужик медленно переводил взгляд с одного стаканчика на другой.
Ищи - ищи, кубик-то в руке. Я в наперстки руку набил еще на гражданке, да и потом - не разучился.
Игрок нерешительно опрокинул один из стаканчиков. Пусто, потянулся за вторым. Володя дернул за рукав. Ишь, какой прыткий, сначала уговор!
- On joue? Combien? (Сыграем? Сколько?)
- Un sou. (Один су.)
Триста лет назад одно су - это сколько было? А, все равно - мало!