Мадам Тома понимала: отца Жюля нужно прятать срочно. Кто знает, что там, на охоте, может, посягнувшую на графиню разоблачат в одночасье, и ее брату не поздоровится немедленно! Как незаметно увести отца Жюля с набирающей веселье свадьбы? Читать записку племянника ему никак нельзя, тут же кинется спасать непутевую сестрицу и попадет под предсказуемый и абсолютно справедливый гнев его светлости. Повод покинуть пиршество должен быть незаметный, а потому - любому понятный.
Порывшись в спальне, мадам Тома прихватила заветную настоечку, на зерновом спирту, с вербеной, мятой и розмарином, приправленную медом и пряностями, которой изредка, в особых случаях, пользовалась перед сном - исключительно по совету лекаря. Снадобье, незаметно накапанное в немалой дозе в разведенное водой вино, которое отец Жюль пользовал по глоточку, произвело заметный эффект почти моментально: после пары глотков кюре промахнулся стаканом мимо стола и принялся извиняться перед отцом невесты. Желание подвыпившего священника проветриться не вызвало интереса у присутствующих, вовсю поглощенных спором: кто будет главным в новой семье - муж, в церкви украдкой наступивший на платье невесты, или молодая жена, тайком согнувшая палец, когда ей надевали кольцо.
Прокравшись за пошатывающим отцом Жюлем во двор, домоправительница молча поддержала под руку, когда тот споткнулся на ровном месте, и потихоньку направила на глазах теряющего способность к ориентированию кюре вместо его домика к своему собственному. Благодарно поглядывающий отец Жюль не заметил, как был отконвоирован на чужую кухню, где поначалу отказался поправить здоровье новым стаканчиком, но уговоры мадам и обещание добавить в слабенькое винцо чудодейственное средство от похмелья сделали свое дело, и священник захрапел прямо за столом.
Спасительница погрузила спящего на тележку, запряженную старым мулом, забросала соломой и вывезла из Витри: в наполовину сгоревшем доме кюре искать не догадаются, а она уведомит пленника, если появятся какие-либо новости.
За время, проведенное в дороге, отец Жюль несколько раз порывался прийти в себя, но быстро засыпал, подкрепленный новой порцией сонного зелья, так что, когда он очнулся в Аворе, с тряпкой во рту и привязанным к останкам кровати, его удивление было воистину безграничным. Несвободными руками он не мог протереть глаза и удовольствовался тем, что, как следует, проморгался. Потребовав с кюре слово, что тот не будет кричать, если освободят рот, мадам удовлетворилась потрясенным кивком, но тряпку изо рта вытащила после того, как, удержавшись от комментариев, сухо посвятила преподобного отца в суть преступлений сестры. Обомлевший священник не нашел слов для выражения эмоций и ограничился бежавшими из вытаращенных глаз слезами, которые ему осушались ранее вынутым кляпом. Удостоверившись, что кюре в свое положение вник, мадам распутала ему руки-ноги. Ткнув святого отца в приготовленную для естественных надобностей посудину и пообещав вернуться, как можно скорее, мадам Тома оставила раздавленного произошедшим брата преступницы в комнате с забитыми досками окном и приперла дверь толстым поленом.
За прошедшие часы ее в Витри никто не хватился, все были заняты. Отец невесты промывал царапину одному из гостей, на чью голову свалился перепуганный котенок - из высоко подвешенного, по традиции, горшка, разбитого длинным шестом жениха. Молодые, под одобрительные возгласы гостей и насмешливые напоминания новобрачной крепко держать руками ночной колпак, собирались в опочивальню. На заднем дворе мать невесты, держа под мышкой такую же, как выданная дочери, рубаху с прорезями на причинном месте, ловила курицу. Потихоньку прирезанная хохлатка должна была помочь продемонстрировать гостям результат исполнения невестой супружеского долга в первый раз - неважно, что все давно поняли, отчего свадьбу назначили не на осень! Усевшись за женский стол с краю, мадам Тома поделилась с соседкой мыслью, что свадьба, похоже, удалась, и с чувством исполненного долга пропустила стаканчик. Веселье было в полном разгаре, и, когда мимо, со страшным шумом и лаем собак, к дому кюре промчались всадники, гости не высыпали во двор, а потянулись туда один за одним, влекомые любопытством, усиленным выпитым. Выбравшись наружу одной из последних, домоправительница расположилась неподалеку от входа в дом и принялась ждать развития событий, но, когда во двор на взмыленной лошади влетел сам граф, без шляпы, с запекшейся на шее струйкой крови, и взбешенно рявкнул, где кюре, ей стало страшно куда больше, чем остальным.
Показания управляющего, что кюре давно удалился на отдых, сеньора не удовлетворили, вопрос насчет главного егеря и вовсе остался без ответа - где еще должен был быть Жак, как не на охоте? Мадам Тома опустила голову - ей отчаянно не хотелось встретиться глазами с графом. Почти все последовали ее примеру, оставшись на месте, один управляющий выскочил вслед за кавалькадой, устремившейся к лесу. Шепот, шиканье, переглядка - и гости вернулись в дом, с четким осознанием, что испорченная свадьба - всего лишь предвестник грядущих несчастий.
В конюшне подсунуть колючку под потник оседланной лошади графини удалось незаметно, и, когда по дороге разъяренное животное понесло, егерь успел, кинувшись вдогонку, оторваться от остальных и увести всадницу на условленное место. Освобожденная от наездницы кобыла неожиданно вырвала повод, и пока Жак ее ловил, освобождал от колючек, успокаивал и привел обратно, он потерял драгоценные минуты. Егерь не оставил Анну в беде, спасая себя от ее откровений, а пустил в ход попавшийся на глаза камень, надеясь, что удар окажется роковым. Второй роковой ошибкой было не проверить, так ли это, и не добить упавшего на землю сеньора. А третьей, и главной оплошностью, оказалось продолжать следовать своей гибельной задумке, но остановиться бастард старого графа уже не мог. Даже на том свете и отец, и сын должны будут заплатить семейной честью!
Рассудив, что охотничий павильон - последнее место, где их будут искать, Жак направил лошадей, намереваясь выбить окно, и, на свое счастье, обнаружил дверь незапертой, что счел знаком сопутствующей удачи, лишь на мгновение отвернувшейся. Сгрузив по-прежнему находившихся в беспамятстве женщин и по очереди внеся в дом, егерь задвинул засов изнутри и принялся сдирать с графини платье, с удивлением обнаружив под ним подобие брэ. Дернул за шнурок, потом, в сердцах, еще раз - затянулось только туже. Попытался распутать получившийся узел - не вышло. Потянулся за кинжалом перерезать завязки, но одумался: резаный шнурок на действие воды не спишешь.
Сестра кюре шевельнулась, требуя, в первую очередь, заняться ею, и Жак оставил брэ, как есть - потом зубами шнурок развяжет и наденет на другую. Снял пока сапожки с чулками и оставил полуобнаженной лежать на полу, для верности, связав ей руки. Содрал тряпки с подельницы - обувь была утеряна в пылу скачки, и принялся напяливать снятое с графини, проклиная сложности женского облачения.
Хозяйку он собирался ночью отвезти к запруде, решив, что Анне больше подходит старый пруд неподалеку, не глубокий, с илистым дном. Не беда, что морда ободранная. Вода сделает свое дело, а долго не найдут, отыскать и помочь можно. Потревоженная действиями егеря, девушка начала приходить в себя, уставившись мутными безумными глазами, и попыталась натянуть вырез платья на левое плечо. Ишь, поганка, о своей отметине заботится! Отправил опять в беспамятство, разбив ей губы. Ладно, кто там что разберет, когда найдут? За окном почудился шорох, Жак поднял голову и вгляделся в стекло. Показалось! Надо торопиться, а то графиня в себя придет, возись с ней! Оглядевшись, выволок обреченную из домика и потащил к пруду. Ее голова безжизненно моталась из стороны в сторону, кровь из разбитого рта текла на шею, заливая платье. Ничего, вода смоет! На половине дороги почудились быстрые шаги за спиной, и последнее, что успел увидеть в своей жизни Жак Тома, было лицо нового егеря, принятого на службу незадолго до последней охоты.