Дружинин Руслан Валерьевич : другие произведения.

Берегиня Глава 14 Инкубатор

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  - На кой ляд ты меня к этому бабью потащил? Мало нам обрыги-жреца бестолкового в Святилище Святовитовом - год пьёт, день коня из стойла выводит - так ещё к гадалкам попёрлись! Это по прихоти волховской я Дружину должен в стенах запереть. Поглядите-ка, дурная кляча через три копья дважды левой ногой ступила! Да на нас Магометане прут с юга, остроги дозорные взяли, Дружинников перерезали; степнякам в ответ надо табуны перебить и их стоянки пожечь! Ан нет, мы в Китеже чешуёй порастаем - ярый конь левым копытом нам беду напророчил в походе!
  - Вот потому и пошли к чаровницам. Если они в своей озёрной воде беду не увидят, тогда и Ван позволит собраться в поход, - успокаивал Лют разозлённого Берислава. Двое бывалых Дружинников крупно шагали по мощёной камнем Китежской набережной. Берислав пёр как танк и пыхал злостью, темнобородый Лют поспевал возле него. Мимо них тянулась по берегу кованная серебряная оградка, перед ними над серебряными воротами и густым садом Озёрного Капища высились чешуйчатые маковки храмов и островерхие крыши деревянных домов с рыбицами на коньках.
   Над Китежем затих ранний вечер. Медовый свет заката разлился над теремами. Гладь волшебного озера превратилась в золотистую ртуть.
  - Прежде таких порядков не было, - гудел Берислав. - Священный конь и знамя Святовитово - Дружиной чтимы. А пророчицы твои Озёрные только бабам указывают в какой год рожать, да к мужикам с советами лезут, где на озере сети ставить! Я самим Ваном избранный воевода, десять раз всякую нечисть по Земле Родной бил, и сейчас слушать буду, что мне курицы в белых платках накудахчут? Позор мне на всю Дружину!
  - Сидеть в Китеже, когда Магометане с юга попёрли - вот где позор. Сначала остроги жгут, потом деревни наши жечь будут. Нет, слушай, мы не к простой чаровнице идём. Знаешь, как про неё говорят? Она в своей чаре судьбы людские видит, и хоть раз бы ошиблась! Прибогиня Китежская - не иначе; и, пожалуй, что Прибогиня - получше Святовитого-то коня будет, а?
  - Вот уж успокоил: баба лучше коня! - досадовал Берислав на ходу. - Сейчас бы у новой Вановой полюбовницы спрашивать когда воевать! Да если она мне в тазике своём чего не того нагадает, так я ей эту чару на башку нахлобучу, возьму Дружину и в степь уйду, и прав буду, и весь Китеж поддержит!
  - Воевать ты горазд, а чья рука в Китеже чью руку моет - не ведаешь, - невесело закивал Лют. - Ван непокорных не любит, и не сносить тебе головы, коли уйдёшь с Дружиной один, самовольно в поход, да ещё чаровницу обидишь. Лучше знай, что сегодня для Вана Берегинино слово - высший совет. Он в своей чаровнице души не чает и сильно её добивается: и украшения, и Небесное Серебро со всех концов Пустошей шлёт, и что только красивого сыщется - всё в Святилище свозят. Если хорошо себя вести будешь, может она чего доброго тебе в своей чашке намутит, и завтра же в южные степи поскачешь Магометанские бороды брить. Такие нынче порядки.
  - Пусть так, - мрачно сказал Берислав. - Коли перед чьей-то бабой ради доброго дела надо унизиться, так я стерплю. Как мне сейчас, а как людям на юге? Время дороже одной гордости витязя, пусть изагляется, хоть вашей дворцовой возни я большой не любитель: ни предавать не люблю, ни подхалимничать, ни выгадывать. Моя слава - в чистом поле и в битве.
  - Ох и простецкая ты душа, Домовой, - едко оскалился Лют. - Сразу видать: без году неделя как из Голбешников вылупился. Ничего, скоро по Китежски жить научишься.
  - Жить по Китежски - это как? - прищурился на него Берислав.
  - А так, что не битвы из нас витязей делают, а то, как после битв славу делят.
   Они дошли до выкованных из Небесного Серебра ворот. Ещё недавно Макошино Святилище огораживалось, как и все дома в Китеже, простым тесовым забором, но как только здесь поселилась возлюбленная Городничего, так всё Святилище осеребрилось. И ворота - не ворота, а узорчатая картина из витых стебельков, понизу кучерявится волна, на створах зерцала; на одной стороне плещется рыбица, на другой вьётся змея, над воротами арка с символами Макоши и рунами.
   Из вечерней глубины Святилища к воротам торопилась привратница в белых одеждах с укрытыми платком волосами. Берислав лишь завидел её, так скривился: Экая "раскрасавица" - на харе хоть топоры точи... Раскосые глаза на грубом лице, как две острые щёлки, и на кого не посмотрят, точь-в-точь как у кикиморы гонят прочь незваных гостей.
  - Эта-то любимая Ванова чаровница? - вполголоса подшутил Берислав.
  - Да не зубоскаль ты, - пришикнул Лют. Привратница открыла ворота и низко поклонилась сановитым гостям. Воеводы в тяжёлых чешуйчатых панцирях с подбивкой из волчьего и медвежьего меха вошли на дорожку в Святилище.
   Мужчин тут не привечали, почти со всей работой жрицы и чаровницы управлялись своими силами, но, если случалось им что-нибудь починить или построить, то нанимали артельных работников, кто под строгим надзором не отходили от дела. В храме жили около двухсот жриц и чаровниц со всего Поднебесья, и все, вплоть до Великой Жрицы, служили Макоши - Богине земли и воды, плодородия, женского счастья и Пряхе Судеб; но служили ей не до старости, а лишь до тридцати Зим. После этого срока выходили замуж, и всё за богатых купцов или доблестных воинов, или за знатных думцев-советников.
   Привратница повела воевод по проездному двору. Берислав озирался на трёхэтажные бревенчатые терема, расписанные крылечки с витыми столбами и козырьками с подзорами. Куда ни глянь - кругом труд лучших мастеров Китежа: и основательный для Долгой Зимы, и про красоту не забыто. Даже в морозную пору на стенах и окнах деревянных палат Святилища заиграет летнее солнце и никогда не увянут цветы.
  - Кругом красота на загляденье, а встречает уродина, - шепнул Берислав Люту.
  - Довыделывались своей красотой. Холуи Вановы больно часто сюда захаживать начали. Городничий ведь какой порядок завёл, как затеет пирушку в кремле для своих собутыльников, из святилища одну-двух девок ворует, напоить их и пощупать за всякое. Прямо от ворот умыкали, или из сада, вон, возле озера. Скольких жриц разневестил - не счесть, а они потом, дуры, в озеро. От горьких слёз, говорят, да от причитаний утопленниц Берегиня на берег выбежала. Вот тогда совсем другие дела настали. Раньше, как сюда не зайдёшь - место святое, теперь совсем крепость. Сам Ван вокруг оградки припрыгивает, как кобель возле суки; и сам же эту оградку построил, и сам же за ней не в чести - вот ведь до чего любовь старика довела, совсем крышей поехал, и весь Китеж на бестолоч смотрит.
  - Чего? Да чтоб Ван полюбил - не бреши!.. Он одного себя любит, - припомнил Берислав скупого и подозрительного Городничего. - Блудивец он, пьянь, но в Китеже крепко сидит. У него норов есть не позориться. С чего-это он вдруг в бабий хвост превратился?
  - Вот встретишься с той, хвостатой, мне потом и расскажешь, чего в ней такого, - подмигнул Лют. Вдоль плитчатой садовой дорожки стояли столбы, украшенные ромбами. В загадочных тенистых беседках среди боярышника и рябин тихо переговаривались одетые в белое жрицы. Теперь они не страшились выйти в сад поздно вечером, ведь они под защитой самой внучки Богов - непримиримой хранительницы Родной Веры.
   В конце садовой дорожки привратница остановилась и сказала, что на само озёрное капище только один гость может войти. Берислав недовольно запыхтел, но Лют лёгким жестом указал:
  - Иди, друже, а я тут обожду. Может, ещё одну жену, пока гадаешь, себе высмотрю, а?
   Он лукаво улыбнулся и вскинул бровью на некрасивую жрицу. Та отвернулась и прикрыла щёку платком. Этой-то кляче, конечно, воеводиновы шутки понравились.
   Берислав прошёл через серебряную арку, отделявшую сад от внутреннего берега Святилища, и в ноздри ударил илистый запах озёрной воды. Возле озера - широкий гранитный постамент, на нём величавый осиновый идол Макоши. Рогатая Пряха Судеб держит веретено и смотрит сверху-вниз на Берислава - с заботой, как на подошедшее к ней с вопросом дитя. У подножья идола, поблёскивая глазами, серым столбиком сидит кошка, по бокам от неё горят две свечи. Перед кошкой стоит серебряная чара с чеканными узорами на покатых боках. На против кошки -деревянное резное кресло для пришедших на гадания знатных гостей.
   Берислав подошёл к креслу, хотя глаз не спускал с редкой кошки, а та не спускала внимательного взгляда с него. Берислав хмыкнул: вот ведь дорогая скотина. Их вообще не осталось, вымерзли все, или сожрали их, ещё в первые Зимы Обледенения. Но где-то они, смотри, сохранились, и где же ещё им не оказаться, если не в храме Макоши - любимая животина самой Пряхи Судеб, в конце концов.
  - В ногах Правды нет. Садись, воевода, - велел мягкий голос из-за спины. Берислав оглянулся, мимо него к постаменту проплыла, обдав запахом тонких духов, белая жрица в мягком платье и с серебряным кувшином в руках. Она прошла без оградки к воде и зачерпнула кувшином из озера. Берислав сел на кресло. Кроме него самого, серой кошки и чаровницы возле капища пока никого не было. Ему думалось, что весь обряд будет величественнее, церемониальнее, но чаровница лишь набирала воду, а как повернулась, никого больше Берислав не ждал, ни на что больше он не смотрел. Зелёные глаза заворожили его под серебряным чеканным венцом, кожа её сама будто сияла молочным светом, словно не женщина перед ним, а ночной призрак, лишь брови угольно-чёрные, и смотрит она глубоко, жгуче, влекуще, так что от её взгляда Бериславу не оторваться, и даже сверчки в саду смолкли.
   Чаровница вернулась к свечам и постаменту. Кошка куда-то исчезла. Прибогиня поставила кувшин подле чары и присела с краю.
  - Много слышала о тебе, воевода, - начала она серебряным голосом, будто песней. Берислав никогда не терялся перед женщинами, но сейчас и слова молвить не мог, и не хотелось мешать.
  - Ты людей Родных от степняков защитить хочешь, а тебе ставят препоны. Не по Исконной Правде в Китеже судят, не по Совести и не по Славе живут. Давно так. И многие лета до меня Шесть Городов промеж собой ссорились, и многие лета ещё не утихнут раздоры, если такие как ты, Чистые Сердцем, твёрдого голоса не обретут. Неужто есть Слава в том, чтобы свой народ в беде бросить? Неужто есть Слава в том, чтобы внуки Даждьбожьи по разным общинам расселись, и тем удовольствовались, что сами сыто живут, а другие - не ровня им? Не первый ты воевода, кто ко мне с обидой на Вана приходит. Знаю, не предсказания ждёшь, а помощи в Правом деле, и в помощь тебе прореку: явится вам в походе удача, и разрешит Ван идти в степи с Дружиной, но не потому, что Богов почитает, а потому что гниёт ко мне сердцем. Боги уже отвернулись от Вана, он сошёл в Марь, Подземное Царство душу его испивает и ярь земную вытягивает. Всякий год, пока Богов славим, будут глухи они, потому как не по пути Правды идём вместе с таким Городничим и столько коварства себе учиняем, столько умыслов ложных творим, что от защиты друг друга и Родной Земли отреклись. Родные люди ослабли, и Китеж ослаб. Остроги свои, лучших воинов, Дружинников - Ван Китежский и то не сберёг!
   Всё, что сказала ему чаровница, западало глубоко в сердце Береслава. И ведь правда, Поднебесье могло крепко встать на ноги, но с другим Городничим, и Китеж был самым сильным и процветающим городом, но даже Магометан не смог остановить. И Ван гробит Запад! Сам всё богатеет, новых наложниц берёт, а дозорные остроги и Дружину не укрепляет! Как прозорливо разгадала Берегиня горести воевод, и со многими на капище разговаривала. Но, что же это тогда - бунт? Нет, бунтовать ещё рано! Ван жесток: стоит старому Городничему учуять заговор, и кровь польётся и виновных, и невиноватых. Разве что только своей Берегине он позволял укорять себя и поносить. В Бериславе возникло смутное чувство, что он не на гадание пришёл, а на заговор ... но за кем, если не за внучкой Богов пойти? Кто Поднебесье, если не она, над всем Краем возвысит?
   Малахитовые глаза скажут больше, чем яхонтовые уста обмолвятся, а уж если разверзлись уста и голос мёдом потёк, то последней бы час жизни отдал, но вслушивался.
  - Ты пришёл за пророчеством, воевода, - изрекла Берегиня и взяла кувшин с постамента и вылила в чару озёрную воду. - Известно ли тебе, отчего Макошь зовут Пряхою Судеб? "Ма" - это мать, "Кошт" - судьба. Макошь - мать грядущего, светлая покровительница всех людей, а не только лишь одних женщин. Макошь прядёт Покутную нить, и две сестры её младшие, Доля с Недолей, ту самую красную нить разбирают и Родным людям наузы повязывают - на счастье иль на беду. Из светлой Прави красная нить к Яви тянется, а из Яви в Навь ниспадает, где Марена её своим острым серпом режет, как и жизнь человеческую, и забирает души людей в Лунный Чертог. Но сама по себе судьба - недвижна, если не заплести в неё время, и лучше всего о времени знает вода. Встань на берегу, обрати взор на реку, как несёт она свои воды, и само время будет течь перед тобой. Время, как и река, не укротимо, река впитала его с дождями и из подземных источников, впитывает время и озеро, и любая другая вода, которая есть возле нас; человек продлевает свой жизненный путь, своё время, когда пьёт эту воду. И раз в озере время, то само озеро - знает прошлое, а значит вода из него и будущее нам предскажет.
   Кувшин опустел, серебряная чара наполнилась. Берегиня переложила её к себе на колени, подобрала с пьедестала невидное Бериславу до той поры зеркальце и опустила на дно. Щедрой рукой она посыпала воду солью.
  - Вода - дом многих духов. Если оставить их там, не изгнать, то духи исказят предсказание: зря напророчат беду перед радостью, или зря обнадёжат, когда лучше готовиться к испытаниям.
   Берегиня взяла свечу и вылила из неё горячий воск в чару, она внимательно приглядывалась, во что складываются в воде пятна и кляксы.
  - Вижу коня - грядёт много упорной работы... Вижу круг - дела неизменные, которые завершить тебе надо и разорвать этот круг. Рядом кот - внезапное предательство друга; и башня с рыбой - изменится твоя будущее, и вся твоя жизнь вместе с ним, но и к лучшему - ты возвысишься над другими.
   Берегиня отставила чару. Вот уж нечего говорить - хороши предсказания! Одно другого забористее... Но, что Бериславу пророчества? Никакие пророчества не сравнятся с той, кто их огласила.
  - Скоро вздрогнет Мать-Сыра-Земля у нас под ногами, поскачут по крышам городов Поднебесных пожарища и явится Чёрный Зверь, от которого Ван не устоит, и падёт перед ним, как древо изнутри сгнившее. И лишь тебе выбирать, воевода, будешь ли ты вместе с силами Прави Родной люд защищать, или только за свою голову печься.
   Она оглянулась на идола Макоши у себя за спиной, и неясно, про какие-такие силы Прави сказала; про небесные, или же про себя саму, на земле? Многие в Поднебесье почитают её за посланницу Вышних Богов - куда уж там Вану, кто значим лишь в Китеже!
   Берислав так ни о чём и не спросил. По дороге в Святилище он хотел высмеять Берегиню и её глупые бабьи обряды, но от озера шёл притихшим, и про себя так, и эдак прикидывал, не о перевороте ли они сейчас побеседовали? По плечу ли воплощенью Всебожья столь опасное дело? Ей воеводы нужны неспроста, и не просто так чаровница ему великое будущее напророчила, и как сказочная царица манила, и голосом околдовывала. Но даже будь она не Прибогиней, и в Поднебесье люди только так думают - то и это не мало.
  - Ну как, видал хвостатую?
   Берислав и мимо Люта прошёл, так что тому пришлось нагонять его и придерживать.
  - Ты что, спишь?
  - Может сплю... - раздумчиво обронил Берислав.
  - Эдак тебя полюбовница Ванова очаровала? Что, красива Змеюка?
  - Почему же Змеюка?
  - Ну ты и... голбешник! Неужто о том, как про неё думцы-советники говорят не слыхал? Боятся, что она Вана как-нибудь ночью отравит, вот и кличут её за глаза Пераскеей.
  - И что, надо бояться?
  - Ты мне скажи, - по кошачьи прищурился Лют. - Вошёл к ней одним, а вышел как с сердцем вынутым.
   И почему он к ней сам не пошёл?
  - Нет в ней ничего такого, - аккуратно ответил ему Берислав. - Девка как девка - обычная, лишь красивая очень... знаешь, у крестианцев слово есть такое под стать для её красоты: она - будто ангел.
  *************
   В Башне привычно гудели энергосистемы и вентиляция. Ксюша пересекла пустынный мраморный вестибюль и сразу пошла в аккумуляторную. Она сняла и повесила на крюк комбинезон, засунула цилиндры с пояса в энергоячейки, и только грязный шлем не вернула на полку и направилась вместе с ним в прачечную. Следующие полчаса она оттирала шлем изнутри щёткой и порошком, пытаясь избавится от стойкого запаха рвоты.
   Шаркая щёткой, она вспоминала о Нели, как та провожала её из дома в накинутом на голое тело халате. Ни о чём из того, что случилось прошлой ночь, Ксюша не сожалела, наоборот, ей очень понравилось быть с другой женщиной по-настоящему. Всё, что накапливалось на душе долгие годы в один миг будто вспыхнуло, и теперь от её обид и кошмаров старого города остались лишь пепел да тлеющие угли.
   Вчера, после захвата Скиперской Вышки, она должна была сразу вернуться в Башню и зарядить аккумуляторы, но ноги сами понесли её домой к Нели. Странное дело, теперь домом она звала не высотку Кощея, а тайную квартиру на Лысой Поляне. И всё почему? Рядом с Нели ей было гораздо лучше, даже просто готовить и убираться бок о бок. И пусть раньше Ксюша этого не понимала, лишь чувствовала, но лычка оказалась для неё намного лучшей семьёй, чем те кутыши, кто только дожидался еды, и потом с нетерпение ждал, когда Ксюша уйдёт. Нели ждала её по-настоящему, пусть и ходила в ошейнике с цепью.
   Ксюша наконец-то управилась с чисткой, но индикатор на станции показывал только двадцать три процента заряда. На Скиперской Каланче её прямо сейчас дожидался Клок, только вот на полную зарядку костюма уйдёт ещё более двух часов, и Ксюша на это время поднялась к себе в комнату.
   В спальне всё было так, как она месяц назад оставляла: чистая заправленная постель, коллажи из журнальных вырезок, пыльные бумажные гирлянды, детские рисунки, среди которых где-то должен висеть её первый план Башни. И зачем она только его рисовала? Всё ведь прекрасно запоминается.
   Ксюша рухнула на постель и сразу вспомнила Нели. Мысли от лычки понемногу перетекли на другие воспоминания: как она прорывалась вместе с пристяжными Клока на Вышку, и как жутко пытали Фаныча, и как радовался Клок Посвисту в нечистотах, и на душе у неё опять стало гадко. Ксюша перевернулась на бок и заставила себя вспомнить про ласки Нели на полу в их столовой, даже запустила руку себе между бёдер, но вдруг соскочила с постели.
   В спальне что-то не так, как обычно. Ксюша подошла к шкафу и взяла с полки кубик. Она не трогала головоломку с тех пор, как поругалась с Кощеем; но все слои перемешаны, хотя она твёрдо помнила, что оставила кубик собранным на два слоя.
   В спальню заходил Кощей и прикасался к кубику? Вот бред!
  - Замуты какие-то... - положила Ксюша головоломку обратно и пошла снова к постели. Но по пути вдруг остолбенела: рисунка с планом Башни на стене не было! Ксюша так привыкла к нему, что среди остальных просто не замечала!
   А вот это уже не шутки! Кощей что-то подозревает? Он рылся в её комнате? Украл план? Ксюша оглянулась на камеры под тёмными колпаками. Будь она на месте Кощея, то конечно бы уничтожила всякую вещь, способную облегчить захват Башни, даже кривой детский рисунок! Кощей наверняка заподозрил о чём-то, или подсматривает за ней в городе.
   Ксюша схватила пустой рюкзак, побежала на ближайший склад продовольствия, нагребла там еды под завязку и бегом вернулась в аккумуляторную. Перуница зарядилась на сорок один процент, но ждать больше нельзя. Ксюша схватила свой комбинезон и хотела сразу его натянуть, но вдруг оцепенела. Осторожно, двумя пальцами, она сняла хорошо видный на серебряной ткани волос. Рыжие волосы она видела только однажды, когда перерывала мусор на тайной квартире. Может быть волос попал оттуда, хоть прошло столько лет? Или она подцепила его на Скиперской вышке в Гареме? Да, наверняка в Гареме, где жили Птахи - подцепила и не заметила.
  - Чё ещё за чичигага... - пробормотала она, но сейчас ей было совсем не до чужих волос. Она оделась, подключила аккумуляторы к поясу, защёлкнула шлем, но рюкзак с продуктами решила оставить - заберёт вечером, по пути домой, чтобы к складам не подниматься. Сейчас же ей надо как можно скорее попасть на Каланчу к Клоку.
  *************
   Скорбь и Карга попытались отбить Каланчу Скипера и наказать отморозков. Но взять штурмом готовую к обороне Вышку - это тебе не на бензовозе втихую под Шестёры подкатывать. После замеса, перед Каланчой осталось лежать с десяток убитых загонщиков. Когда же вспыхнула Перуница, бригады Центральных поскорее откатились на соседние улицы.
   По всему было видно, что Центральные только прощупывают Раскаянье, и едва ли пойдут на серьёзный штурм. Но и это ещё не всё.
   С утра к Клоку пришёл крышак Луши - Чегмыз, и подкинул ему мыслишку не воевать, а объединиться. Каланча Луши стояла всего в паре улиц от Скиперской Вышки, банда у Чегмыза теперь была в два раза меньше, но на сходняке его мысль, что надо бы со Взлётными договариваться, Верста и Халдей зарубили; да и слушок о том, что Клоку помогает Динамо, в стороне не остался: нахрапы Чегмыза на Каланче забарагозили. Вот и пришлось ему на поклон к Клоку пойти. Ко всему этому, Чегмыз поверил, что на одной Каланче Клок не остановится и всему Центру вломит.
   Но Клок-то больше и не хотел! Захваченная Каланча башку ему не вскружила. В бригадах Крысюков и Карги столько загонов, что они легко раздавят его даже с Лушей и Динамо.
   Клок прохаживался по Тузам своей новой Вышки, поблёскивал Посвистом на груди, и говорил Ксюше:
  - Со сходняком перетереть надо. Центр передеребанить на новое: Карге с Крысаёпами пусть как раньше крышуется - не облезут, а нам - точки Скиперские, и от Луши шмат: так с Чегмызом сбазарились.
  - И дальше чё? - покосилась Ксюша на тёмное пятно в том самом месте, где раньше пытали Фаныча. - Ты Халдею и Версте на хрен не нужен, ты для них гнилой пассажир. И сольют тебя, как только у самих от жопы отляжет. Им интересы твои - до вороньего хера, они тебя скорее в дерьме утопят, чем Каланчу обсидеть в Центре дадут.
   Клок прижал Посвист с кабаньей фигуркой к нижней губе и внимательно слушал. Он и хотел, и боялся попереть против Центра, разговор-то на Взлётке сначала шёл только об одном Скипере! Клок обсиживался местным князьком со своей крепостью в Центре и загородными угодьями на Кольце. Скоро и мизга к нему из подвалов потянется, и загоны с нахрапами из других банд перебегут. Сил подкопить, и может тогда...
  - Па-алевно, - протянул он, покусывая свисток. - Каланчи Крысоедов и Карги отжимать - это те, бикса, не Фаныча чепушилить. А чё если конкретные рамсы замутятся? Зима жопу прищемит: загонам на Вышке жрать чё-то надо, и хрючила у нас не набарыжено... нет мазы Взлётным с Центральными до зимы друг друга в бетон заколачивать.
  - Кого зима без топлива жопу прищемит, так это Скорбным с Каргой.
   Клок от души заржал: сам так думал. Весь город без его топлива вымерзнет. Но и в Центре эту тему давно срисовали. Вот почему Раскаянье всегда было самым слабейшим из всех.
  - А чё, Ксюха, если загон с Центра по дубаку к нам на Каланчу побежит? Без войны разжиреем и весной Каргу с Крысаёпами развальцуем?
   Нет, слишком долго: Ксюшу такой расклад не устраивал. За зиму Клок десять раз передумает ей помогать, и Халдей с Верстой так укрепятся, что из Центра их годами не вышибить. Значит победит тот, у кого людей больше, запасов до одури, и у кого нервы крепче. И вот с последним у Клока точно полный голяк.
  - Ты чё, самый захарчёванный, типа? Или Карга со Скорбью без палева в Центре почилят, пока мороз им сраку не прищемит? Или чё надо - сами подрежут.
   Подловатое выражение сползло с лица Клока, как шкура с ошпаренной крысы.
  - Халдей с Верстой очко надорвут, все бригады угробят, но Взлётку у тебя из лап выдерут. Не за Вышку Скиперскую кости класть будут, не на улицах мордохаться, а за топляк. Они сколько пацанов вчера на Кольцевых кинули? Бригаду, и лопанулись? Сдрефили, думаешь? Им все пацаны на Взлётку нужны! Вот возьмут топляк, тогда и тебя за жопу схватят, и плакала твоя Каланча, и амба всему Раскаянью!
   Клок тяжело засопел.
  - Потянула ты меня на блудняк, падла! Чилил бы себе на Взлётке, не шухарился, теперь Центру глотку рви за своё!
  - Если тормознёшь, будешь со сходняком базары тереть - кончат тебя, и всю братву твою передавят, - Ксюша с коротким шипением стравленного воздуха отстегнула свой шлем и подошла к Клоку глаза в глаза. - Мочить их надо, всех Центральных мочить. К зиме ты один во всём Центре паучить должен засесть, иначе кранты тебе, Клочара, и твоей банде кранты.
   Клок кивнул, понимая: либо он Крысоедов с Каргой, либо они его.
  - Чё с Чегмызом тогда? Он, конкретный крышак, на делюгу со мной подписался.
  - Я тебе с левыми блатоваться тему не пайковала. Кто нам Луша?..
   Она наклонилась к плечу Клока и шепнула ему совсем близко:
  - Подрежь Чегмыза, и Посвист его - себе. У Центральных один крышак будет.
   Лицо Клока прорезал хитрый оскал. Но тут рядом закашляли. Ксюша скорее нахлобучила шлем. Этаж казался пустым, но в любую минуту на Тузы могли подняться нахрапы или кто-нибудь из пристяжных. На пороге квартиры, где раньше жил Фаныч, еле пошатывалась на ногах его беловолосая Цаца. Ксюша не сразу узнала её. Лошадь придерживалась за косяк, всё лицо её распухло от синяков, шмотки на теле разодраны и окровавлены.
  - Вались на шконку, лярва, пока табло те не доломали! - ощерился Клок. Лошадь медленно повернулась обратно в квартиру - добыча нового крышака, вместе с Посвистом. Но зачем её бить-то по-чёрному? Цаца - не новенькая на Каланче, ломаться не будет, да и не надо её как батонку подвалохшную обламывать. С крышаком она держит банду, крышаку Цаца нужна не только на койке... но, если ни на койке, ни на Каланче Цаца толком ему не нужна, если не так как надо куму подмахивает - её запрессуют, как эту?
   С запоганенной душой Ксюша оставила Клока и его банду на Вышке и пошла к Нели.
   У Раскаянья не одно, а целых три слабых места: Скиперская Каланча, улицы и кварталы, с которых Скипер раньше собирал дань, и, наконец, загородный аэродром. Нельзя терять улицы - с них банда харчится, берёт пойло, мизгу от подвалохшных кутышей, нельзя терять Вышку - без Каланчи Раскаянью в городе совсем не за что зацепиться, и конечно же нельзя терять топливо. Так где ждать удар?
   Пока Клок обсиживается на Каланче и укрепляет её изнутри, Ксюша спешила поговорить с лычкой. Нели помнила кто такие Халдей и Верста, и могла подсказать, как те поступят со Взлётными дальше.
   Но прежде Лысой Поляны Ксюша вернулась в Башню, чтобы дозарядить Перуницу и взять свой рюкзак. Продукты нужно таскать в тайный дом как можно чаще, два человека проедают не так уж и мало всего.
   Рюкзак на скамейке в аккумуляторной расстёгнут - не хватает примерно трети еды. Некоторые пачки и банки выловлены наружу, оценены, и, что не понравилось, аккуратно составлено тут же, у рюкзака.
   Неужто Кощей оголодал?
   Ксюша злыми шагами поднялась на второй этаж, обошла ресторан и магазин игрушек, поспешила к фитнес-клубу, и на бортике бассейна заметила скинутый кем-то влажный халат. К вороту халата прилип рыжий волос.
   В Башне, пока Ксюши не было, появился новый жилец - может, гость из Арктиды, или исследователь или учёный из поля, а может быть... новая игрушка Кощея.
  *************
  - Ну, ё-ма-на, зря Клок с Чегмызом блатуется, - покачивала головой Нели. Ксюша выкладывала продукты на стол, где её дожидался ещё тёплый, накрытый полотенцем обед. Оказывается, Нели любила готовить, особенно, когда у неё хватало продуктов, и есть для кого стараться. Сегодня она даже принарядилась: натянула на себя тёмно-синее платье и белую шаль, вязанную крупной сетью; и в лычке сразу замелькало что-то холёное, как в фарфоровой статуэтке.
  - Пока Луша под своим крышаком ходит, кинут Клока при первом же шухере. Чё если Чегмызу обратно к Центральным захочется? И ведь ему, падле, захочется! На сходняке Чегмыза не потому за пристяжного держали, что Луша мелкая и посвист у них олений, а потому, что Чегмыз - ссыкло конченое: был ссыклом, ссыклом и помрёт. Он очко сжал и на цырлах попрыгал со Взлётными расходиться. Центровые его прессанут, он опять очко сожмёт, и рамсить против Клока поскачет.
  - Нет труса хуже, чем трус при делах, - хмыкнула Ксюша, выкладывая пакетики с напитками из малинового концентрата.
  - Крыса это позорная, а не трус. Один раз скурвился, и в другой раз киданёт. Валить надо Чегмыза, и Лушу под себя подгребать - вот это будет реальная тема.
  - Базара нет, я Клоку за это и просяняла, пусть с Чегмызом как надо поступит, - сказала Ксюша, а сама всё думала о своём - о воре, поселившемся в Башне. Одно то, что кто-то без спроса трогает её вещи - жутко её коробило. Уж если она чему-то и научилась у Беллы, так это беречь свои личные вещи и никому не давать к ним прикасаться.
  - Ты чё, цыпочка моя, грузанулась? - мягко взяла её за руку Нели и отложила пакеты с напитками.
  - Думаю, куда Центральные дальше Раскаянью вломят. Есть Колечко, есть земля Скиперская, есть их Вышка. Топляк Халдею и Версте нужен кровь из носу, но брать-то Взлётку напряжно: туда-сюда бригады по тракту гонять, когда рядом Клок со своими ломтями - эдак можно и свои Вышки всрать.
  - Гнилой расклад, - кивнула Нели. - Надо по пырому эту помойку разрыть, не то погорит Клочара... Задвинь-ка ему такую телегу: пусть возьмёт звонаря - суку из Карги или Скорби; и просянит нам за прикидки Центральных. Лучше нахрапа брать, или загона, кто с нахрапами скорефанился... Короче, пять-шесть звонарей пускай выцепит, и прессуйте их, пока не расколются до самой жопы.
   Ксюша бросила на неё пристальный взгляд и твёрже погладила за руку.
  - Нели, а если бы к тебе в дом заполз кто-нибудь?
  - Это кто? - немедля подобралась лычка.
  - Ушлый и хитрожопый какой-нибудь, кто бы квартиру пропалил, и как через шкаф прошиться домозговал... ты бы ему раскололась?
  - Да не, ты чё, Ксюх! На кой мне с Центральными или с Клоком в ногу шагать? Прикинут, что я их кидала - так и эдак замочат: за стукачом, ваще-то, топор гуляет. Не, лучше зашиться! Да и...
   Нели коротко хмыкнула и погладила Ксюшу по нежной щеке.
  - Как тебя сдать-то, кошечка ты моя приблатнённая? Я б за тебя закупорилась наглухо.
   Ксюша вспомнила Фаныча, как тот до смерти молчал, отпустила руку Нели и даже слегка улыбнулась.
  - Красивая ты сегодня - очень.
  - Эт? Да это я в шкафу надыбала, - поглядела на себя Нели, огладила на груди платье и закуталась поуютнее в шаль. - В книжке одной вычиткала - ходят, мол, так.
  - Ты осторожнее... - тихо обмолвилась Ксюша, изучая её из-под тёмных ресниц, - только ошейником его не порви.
  *************
   Воронёные и Крсыоеды отхватили себе два самых жирнючих Посвиста в городе. Чем больше еды, тем больше в банде загонщиков. И на Вышки Халдея с Верстой их набилось, как спор в зрелую ложку, не то что у остальных Центральных... Тридцать четыре года на городских улицах никто не вспоминал про большую войну за передел территории - кусались только по мелочи. А сейчас крышаки сплачивали свои бригады поближе к Центру, чтобы не подпустить к себе Клока с Раскаяньем. И это сыграло на руку Ксюше.
   В городе началась охота на звонарей. С помощью сканера движения и динамиков Ксюша легко находила посты бандитов среди руин, обходила их с тыла, Крысоеды и Воронёные начинали стрелять по ней, получали разряд Перуницы, срывались с места и попадали в засаду Раскаянья.
   Нахрапы Карги и Скорби легко вычислялись по блатной ругани, которой они сдерживали загонов и не давали им разбежаться по одному. Когда же бригада Центральных попадала в ловушку, загонщиков Взлётные могли перестрелять, или взять в плен в свою банду, но с нахрапами всегда поступали особо.
   Нахрапов упорно и долго пытали, чтобы выяснить, куда именно ударят Верста и Халдей. Ксюша смотрела на пытки, желая услышать признания бандитов из первых уст. Она не сбегала от вида крови, её не тошнило от нечистот, она перестала примерять на себя чужие муки. Она ждала, пока одни крысы хорошенько придушат других - до самого чистого и правдивого визга.
   И ломти, ободрившись, что за их делом смотрят, расходились во всю. Чужого нахрапа крепко привязывали или подвешивали за руки или за ноги, избивали, ломали кости, выдавливали глаза, резали - когда не хотели слишком долго возиться. Если же времени хватало с лихвой, и укрытие подбиралось надёжное, то могли обмазать пленнику ноги жиром и сунуть их в подвальное слуховое окно - запоёт о крышаковых прикидках как миленький, пока его маслы до самых коленок дикие крысы обгладывают.
   Но пытать Норкой получалось, только если рядом отыскивался крысиный подвал. Легче жечь пленника на Закупор. Ломти повсюду таскали с собой банку с высушенной до чёрного порошка Чадью. Ею плотно набивали нахрапу уши, ноздри и задницу, обсыпали пах и подмышки, и связывали. Адское жжение мигом развязывало языки. Особо упёртым надрезали кожу и забивали плесень в раны.
   Ксюша сама видела, как чернеют и вспухают надрезы, и под кожей разбегаются тёмные жилки. Пытка на Закупор - одна из самых томительных, и каждую её секунду бандит страшно мучился. Если же он и после этого не сознавался, то сухую Чадь насыпали ему в глаза, и он полностью слеп.
   Случалось, что с особенно ненавистными нахрапами ломти обходились, как могли бы поступить с пленными женщинами, и Ксюшу никто не стеснялся; скорее, нарочно старались провернуть перед ней что-нибудь эдакое, но ничего, кроме отвращения к ломтям, как к людям, а не то что к мужчинам, Ксюша в этом не видела.
   И ни один из тех, кого жестоко пытали, не вытерпел - все до единого раскололись, и выдали всё, и сдали всех, и оговорили себя. Лёгкая смерть - это тоже подарок, когда тебе бежать некуда.
   Ломти вытрясли из звонарей, что Верста с Халдеем хотят сначала ударить по Вышкам Луши и Скипера, отвлечь этим внимание Взлётных, и в то же самое время бросить главные силы на штурм Кольца.
   Ксюша рассказала об этом Клоку. Он решил рубануть хвосты и замутил сходняк, куда позвал нахрапов из Скипера и Раскаянья, и особо - Чегмыза: якобы, чтоб договориться, как лучше охранять свои территории. Но на этой же сходке Чегмыза скрутили, пытали, и, лишь предложили ему: "Жизнь или Посвист!" - как он на всё согласился и сопротивляться не стал. Неужели крышак Луши надеялся, что Клок правда его не убьёт?
   Только он отдал свой Посвист - Чегмыза сбросили с Вышки головой вниз, как и поступали со всеми подрезанными крышаками.
   Теперь и Каланча Луши была под Раскаяньем, и их загоны примкнули ко Взлётным. Но часть нахрапов и загонов Чегмыза успела слинять к Карге и Крысюкам. Так слава о том, что Клок беспредельщик, который слова не держит и живёт не по Праву, разошлась ещё шире - ржавую щётку в мешке не утаишь. Даже из Раскаянья, почуяв палёное, кое-кто сбежал в Центр. И пока банда вконец не развалилось, надо было как можно скорее вмазать Халдею с Верстой.
  - Три бригады на Каланчу Луши, три бригады на Скиперскую Каланчу, а чё осталось - на Взлётку - вот такой, типа, расклад, - возил Клок татуированным пальцем по намалёванной углём карте города и аэропорта. Длинной ниткой по ней вился тракт - так бандитам представлялась дорога в четырнадцать километров между Кольцом и городскими окраинами.
   В одной бригаде - пятьдесят человек. На защиту каждой Каланчи Клок тратил полторы сотни загонщиков; итого - триста загонов останется в городе, и ещё с полтысячи потопает на Кольцо. Нахрапы слушали нового крышака в оба уха, потому что многие из них раскрутились только при Клоке, когда перебежали из своих старых банд. На Тузах, в бывшей квартире Фаныча, они обступили дубовый стол, пялились на нарисованную поверх рекламного щита карту, но больше поглядывали на вырезки из эротических журналов, расклеенные по стенам.
   И только электрический голос Ксюши встрял поперёк Клока.
  - У Крысоёпов и Карги загонов под четыре тысячи рыл начтётся, а у нас - восемьсот пацанов. Центральным две Каланчи шухарить, и нам две Вышки контролить. Они ломанутся к нам - по любому хотя бы четыре сотни бойцов на рамсы отрядят, и атасников на каждой Вышке посадят, чтоб своё цинковали. Остальные на Кольцо дёрнут - всего тыщи две... хотя нет, даже три тыщи. Чё твои пятьсот Взлётных на Колечке против такой котлы намесят?
  - Крысаёпам с Воронёными Кольцо сходу брать, а мы с нашей хазы по ним пошмаляем. Наша Взлётка! Мы там все точки пропалили!
  - Центровых, ваще-то, больше в шесть раз... - упёрлась Ксюша в стол руками. Сквозь шлем она видела настороженные взгляды нахрапов. Подхватив кусочек угля, она набросала на рекламном щите свои линии и числа.
  - На каждой Каланче оставим одну бригаду загонов - всего сотню бойцов. Центральные нас на понт взять хотят и серьёзно щемить на Вышках не будут. С Кольца снимем всех, кто там чилит, и кинем на город четыреста наших парней - ты их поведёшь Каргу подрезать. Выйдет такой расклад: пока Центровые наши Вышки штурмуют, мы у самого Версты Вышку подрежем. Котлу, что к топляку ломится, я сама защемлю: беру последних триста загонов и встану здесь, на дороге... - она жирно обвела начало тракта, где, как хорошо помнила, лес почти скрыл дорогу. - Тут и триста пацанов против трёх тысяч не сложатся. Но, если котла до аэродрома дочешет - тут и кранты: развернуться и всем стадом по Взлётке попрут. Стоять за само Кольцо смысла нет.
  - Ты не прихерела ли, бикса? Кольцо кидануть порешала! - заорал Клок, и нахрапы вместе с ним загундосили. - Там топляк, там наша точка, там наши харчи! Кидануть Кольцо на деребан, и потом самим хвоста в дубак кинуть?!
  - Ты пали тему дальше: я и Каланчи кину, - ответила Ксюша и снова повела по плану углём. - На тракте бригады прищемим, Воронёные и Крысюки назад лопанутся. А как лопанутся, пусть те две бригады, кто на Вышках у нас точковали, на окраины валятся и Центральных на гоп-стоп возьмут.
  - Каланчи киданула, Колечко киданула, всех на улицы маршем - ты чё, бикса, под Центральных работаешь?! - завизжал Клок. Никто из нахрапов не понимал достоинств её затеи, и, Чадь с ним, не только её, а их с лычкой затеи! Уж больно Нели хорошо знала, как в бандах трясутся за свои точки, так что даже в уме с них не слезут.
  - Банковать надо, Клок. Не банковали бы с лёту, нарубили бы себе две Каланчи?.. Или ты не фартовый?
   Клок раздувал щёки, лицо его пошло пятнами, но подленькие глазки живо забегали. Если выгорит, то за день Взлётные и Центровых от горючки отбреют, и Кольцо обсидят крепче, и Каргу ломанут, а Карга того стоит.
  - Хер с тобой, лучше меньше, но больше, перетасуемся, - решил Клок и гаркнул нахрапам. - Снимай всё, чё есть с Кольца! Ей загонов на тракт, мне бригады на Каланчу Воронёных!.. Если не проканает, я с тебя, бикса, спрошу, - повернулся он.
  - Будем живы - сочтёмся, - хмыкнула Ксюша, и до конца сходняка они обсуждали только детали её нового плана. Клок должен был вовремя подкрасться к Каланче Воронёных и штурмовать её, а себе Ксюша вытребовала бензовоз - Рогатый мог очень ей пригодиться на тракте.
   Под рукой у Ксюши окажется в десять раз меньше загонщиков, чем у откормленных стаями крыс и ворон Центровых. Если Нели ошиблась хоть в мелочи, и в силе банд просчиталась, то на тракте их с Ксюшей план рухнет, как подточенный грибницей дом.
   И под его обломками сгинет не одна Ксюша.
  *************
   Триста загонщиков пошли за ней по холодному утреннему тракту. Ксюша ехала впереди, на подножке Рогатого. Семь лет назад она точно также защищала другую машину, только против загонщиков в котловине, а до этого - ни единого слова не могла вымолвить на перекрёстке, когда впервые встретилась с бандитами лицом к лицу.
   Не осталось у города ничего, чем он мог бы её запугать. Муки и смерть? Ксюша видела самые жуткие муки и смерти, какие только устраивались бандитами для стукачей и врагов. Саму Ксюшу теснили, кололи, стреляли не раз, пытались разорвать на клочки. По зеркальному забралу шлема разбежалась глубокая трещина, но шлем терпел, и комбинезон, пусть весь в дырах, протёртый, но заштопан её же рукой. Средь бандитов - как в тёмной липкой воде, но больше не страшно. На уродливом ржавом Рогатом она ехала в самое пекло войны, потому что только сила даёт свободу.
   Побеждённые бегут под тебя, потому что им хочется сыто жить и согреться, а это даст только сильный. Слабые - прячутся в заточении, обложены данью, соскребают со стен стопельные грибы, и бояться каждого шороха, им страшно выйти наружу; ведь снаружи, на пустой холодной земле, их поджидают свободные Городские Чудовища. Но Ксюше больше никто и никогда не укажет: можно ли до этой точки, можно ли до этого края, можно ли до этого этажа? Никто и никогда не укажет ей, где кончается её воля!
  "А я?" - вдруг оглянулась Ксюша на мрачную колонну бандитов за бензовозом. Загоны, недоверчиво косились на лес и шагали с самопалами за Рогатым.
   Шесть бригад - шесть нахрапов, но она сократила это число до двух: так будет намного удобнее в большом бою. Место для засады на тракте - в пяти километрах от города, здесь дорога сужается из-за кустов, но по обочинам нет гниющих деревьев, и за неплотными кустами удобные для обстрела дороги холмы.
   Но городские бандиты не слишком горели желанием лезть в самую чащу. В лесу обитало зверьё, и некоторые из хищников - настоящие великаны. Загонщики предлагали Ксюше устроить засаду дальше по тракту, на открытом месте, и подальше от леса.
   Пришлось напомнить загонам, что скоро по тракту ломанётся настоящий зверь - три тысячи Центровых, и, если торчать посреди майдана, Раскаянье как перхоть сметут и не остановятся. Лишь тогда загоны поплелись на заросшие соснами и елями холмы. Шли несмело, часто оглядывались и прислушивались: не подкрадываются ли через кустарники волки, рыси, или медведи?
   С каждой стороны от дороги укрылись по сто пятьдесят загонщиков. Рогатого отогнали подальше к Кольцу. Перед этим Ксюша объяснила шофёру, как надо поступать при первых выстрелах, и отпустила его. Время в западне тянулось нервно и долго. Люди попрятались за густыми елями, в папоротниках, и между гигантских корней, залегли в мшистых ложбинах, и то и дело поглядывали на тракт. Центральные долго не приходили. Ломти мёрзли и кутались потеплее на влажной траве, еле слышно переговаривались между друг другом - не только о скором бое, но и о горячей грибной похлёбке с крысятиной, и о тёплых Колодах.
   Ксюша раздумывала, что Халдей и Верста наверняка узнали про пытки нахрапов, и могут прикинуть, что Раскаянье в курсе про их планы о захвате топлива. Воронёные и Крысюки вполне могут передумать нападать на Кольцо, и вместо этого набросятся всем скопом на Вышки - вот тогда у Клока и его загонов начнутся большие проблемы; вернее сказать, у них вообще не останется никаких шансов.
   Ксюша мучилась этим вплоть до последней секунды, пока вдали не послышался гул голосов и не застучали шаги нескольких тысяч людей. Вот на тракте показались первые загонщики Центровых. Тёмно-серая многоногая и многоголосая толпа всё вытягивалась и вытягивалась на дорогу, и никак не кончалась.
   Болтовня на холмах затихла. Бригады, как распахнутый вороний клюв, приготовились сцапать добычу. Центральные волоклись, не таясь, им ведь казалось, что они только-только отошли от окраин, и в город легко могут вернуться минут за сорок - на это Ксюша и рассчитывала. Убивать всех загонов - нет никакой нужды; убить всех и не получится. Главное - сбить их с курса. Центровые ломились на аэродром, отжимать топливо, и никак не собирались меситься посреди тракта.
   Никто не стрелял, даже когда первые загонщики из толпы Центральных втянулись между бригад Раскаянья. Ломти ждали приказа Ксюши, а Ксюша ждала, когда хвост колонны покажется на дороге. Вот замыкающие бандиты открылись ей с её места, Ксюша подождала ещё, пропустила головных загонщиков мимо засады, и лишь после этого закричала. Динамики многократно усилили и исковеркали её голос.
   Холмы у дороги мигом окрасились красноватым дымком - вспыхнула Пороховка, грянули самопалы, стрелы и бутылки полетели в колонну.
  - Атас, братва, шкерься! - закричали загоны. В лес треснули ответные выстрелы. Центровые хотели свалить с открытой дороги, но, куда бы не сунулись, везде их встречали стрелы или свинцовые пули. Хвост и голова колонны неловко, кое-как развернулись, чтобы помочь своим.
   С жутким скрипом и воем мотора навстречу Центральным по тракту помчал бензовоз. Загоны с матом сыпанули к обочинам, лишь бы скорее убраться с дороги Рогатого. С холмов их обстреливали засевшие за деревьями ломти.
   Из-за таранящего всех подряд бензовоза колонна распалась полностью. Пальба в упор и запущенные в Рогатого стеклянные бутылки с Чёртовыми Слезами - даже не поцарапали грузовик. Много кого бензовоз раздавил под колёсами, много кого разметал крепким бампером. Первыми дали дёру загонщики из хвоста. Остальные, в гаме, треске и вое стрельбы, ещё не смекнули, что им тоже лучше бежать назад в город, и не дохнуть на тракте, как волна крыс в узком проулке.
   Пока ломти Клока гасили Центральных с холмов, их большое число ничего не решало, но вот обалдевшая от страха волна посыпала в лес, и завязалось кровавое месилово врукопашную.
   Бандиты с яростью и остервенением вцепились в тех, кто стрелял по ним! С диким матом загоны втыкали друг в друга ножи, забивали насмерть гвоздатыми дубинами, толпой валили на землю и рвали на части ломтей. Мат, вопли и треск закрутились до самой хмари. Сканер движения Ксюши сходил с ума, пытался захватить абсолютно все цели.
   Между деревьев прокатился и грянул мощный разряд. Молнии треснули, гром разорвал лес, и сотни загонов стремглав кинулись кто куда, ещё даже не видя, откуда их жахнуло. Воздух дымился, десятки меток разом погасли, но Перуница захватила ещё, и била и по чужим, и по своим - кого только сочла опасным. Заряд батареи пустел. Ещё одна мощная вспышка срезала папоротник перед Ксюшей, осыпала синими искрами сосны. Молнии и вид серебряного костюма гнали загонщиков вон. Кто-то стрелял в ответ, но ветки тока сжигали и стрелы, и выпущенные в Ксюшу пули ещё на подлёте.
   На дороге Центральных давил грузовик. Всякий раз, когда лес озаряла вспышка, горели десятки загонщиков; спасающихся на дороге - поднимал на шипы Рогатый. Толпа Центральных таяла и рассеивалась, пока, наконец, не отхлынула обратно по тракту к окраинам города - обескровленная и перепуганная, и насмерть забившая на Кольцо.
   Но и в городе их ждёт облом. Уставших загонщиков Центра на окраинах примут две бригады снятых со Скиперской Каланчи и Каланчи Луши ломтей. К тому времени они успеют отбить не слишком сильный отвлекающий натиск из Центра, и уйдут со своих небоскрёбов, чтобы придержать бегущих с тракта загонщиков. Ломти отступят с пути озверелой от страха толпы, как только загонов станет чересчур много, но лишних десять-двадцать минут для Клока выиграют.
   В этот же день Каланча Карги пала. Триста оставленных для её охраны загонщиков не удержали четыреста штурмовавших высотку ломтей вместе с Клоком, и даже когда к ним на подмогу подошли их же бригады, что до этого для отвода глаз бились за Вышки Луши и Скипера, Воронёные не устояли. Халдей и Скорбь, натыкаясь на Взлётных повсюду, в конце концов закупорились на своей Каланче. Верста остался без помощи и попал в руки к Клоку; и вороний свисток - символ власти и обширный источник еды в старом городе, теперь болтался на шее крышака в рыжей шубе.
   Загоны Карги, сбежавшие с тракта от Ксюши, вдруг узнали, что их Вышка захвачена. Тотчас им стало понятно, кто побеждает в войне, и за кого надо топить. Лишь несколько сотен Воронёных переметнулись к Скорби, только бы не связываться с беспредельщиками.
   Остальные примкнули к Раскаянью, Клоку, и его жуткому Городскому Чудовищу в серебряной шкуре.
  ************
   Вместе с Ксюшей в город с тракта вернулись двести тридцать ломтей. Они так торопились, что не успели даже толком обобрать трупы, зато им пришлось тащить с собой много пленных, желающих сражаться за Центр вместе с Раскаяньем. Можно сказать, что Взлётные вообще никого не потеряли, только приобрели: к концу дня их стало больше в два с лишним раза.
   Клок посадил на захваченные высотки своих загонов и отбил один наспех собранный натиск Скорби. В городе до сих пор хлопали выстрелы, на улицах схлёстывались бандиты, но кто кому рога обломал - любой мизге ясно. Ксюша своими глазами видела искалеченное тело Версты, и вороний посвист в руках у Клока. Трижды крышак Раскаянья поднимался на чужие Вышки, трижды убивал крышаков, и всякий раз бахвалился перед ней, как будто он один одержал все победы.
   Где-то на вышке Воронёных жила раньше Нели. Ксюша видела размалёванные стены Гарема, вороньи перья, крылья и черепки, подвешенные гирляндами на Тузах, и ещё кое-что необычное: по всей Вышке бегали дети - маленькие одичалые зверёныши, кто не знал никакого другого языка, кроме жаргона, кто дрался с остервенелостью взрослых, кто обходились без отца и без матери, и понимали только блатные законы.
   Птенцы Воронья во все зенки смотрели на Ксюшу, кто-то пытался схватит её за комбинезон или просто толкнуть, но пристяжные никого к ней не подпускали.
   В конце концов задвиги Клока, навроде: "Будут, суки знать, как с Клоком рамсы разводить!", "Я тут всех волчар тряпочных на колени прижму!" - достали Ксюшу до колек в печёнках, и она свалила с Тузов, не прощаясь.
   На улицах сильно стемнело. Ноги Ксюши отстёгивались от усталости, комбинезон обсох пятнами крови, внутри шлема воняло дымом - фильтры давно вышли из строя, и Ксюша сдёрнула его прочь, чтобы хоть немного отдышаться в прохладном ночном воздухе. Тут же к ней с низким жужжанием подлетел четырёхмоторный дрон.
  - Пошёл на хер! - бросила Ксюша в него оплавленным аккумулятором. Дрон покружился над ней, просканировал, и взмыл обратно к проблесковым маячкам чёрной Башни.
   Ксюша ни за что бы не доплелась сегодня до Нели, и Перуница разряжена. Она сама, как севшая батарейка, протащилась сквозь шлюз, ввалилась в аккумуляторную и запихнула поясные элементы в энергоячейки. Руки дрожали, её до сих пор колотило после засады на тракте, боя со Скорбью, и себялюбивого порожняка Клока...
   В её прежнем доме косые блики ламп скользили по белому пластику аккумуляторной. На потолке, под тёмными колпаками, бесшумно поворачивалась камеры видеонаблюдения. Ксюша выставила средний палец и показала его Кощею - без разницы видел он этот жест, или нет.
   Закончив, она побрела к себе в спальню. В апартаментах Ксюша собиралась принять душ и сразу завалиться спать. Если проснётся рано утром, то успеет сходить в тайный дом к лычке, и рассказать ей о захвате Башни Карги, и убийстве её прежнего крышака. Пусть Нели порадуется - вот, что они вместе завоевали, вот, что они вместе заработали её опытом, вот за что Нели вместе с ней рисковала. Она должна радоваться, ведь отплатила всем, кто унижал её на Каланче и выгнал из банды.
   На одном из этажей продуктовый склад стоял нараспашку. Ксюша остановилась и оценила взглядом незапертый дверной проём. Обычно двери продуктовых складов закрывались тотчас же, как только через них проходил человек.
   Ксюша с тихим шуршанием комбинезона подкралась к проёму. В нижнюю направляющую двери воткнута сплющенная упаковка из-под вишнёвого сока. Внутри складского помещения горел яркий свет. Бесконечные ряды контейнеров и хронобоксов уходили дальше, вглубь склада: белые тубусы с сухом молоком, сахар в вакуумных канистрах, порошковое пюре и прокалённые каши в пузатых контейнерах, на всём - ровным светом горит синий светодиод: само время законсервировано внутри.
   Ксюша вошла внутрь склада, внимательно прошагала вдоль стеллажей, пока не заметила между рядов красные огоньки распечатанных хронобоксов. Она побрела на огоньки, как на красный сигнал, и вдруг увидела: с одной из нижних полок свисает худощавая рука с тонким запястьем. Ксюша подобралась поближе к руке и присела возле неё на корточки. В глуби стеллажа уснула девочка, лет четырнадцати - рыжая-рыжая! Ярко-медные волосы подстрижены ниже ушей, сама она - тощая и конопатая, но одета в летнее платье Ксюши, да ещё с золотыми рубиновыми серёжками в ушах!
  - Ах ты шмонь... - тихо выругалась Ксюша и подтолкнула чужую руку. Девчонка вздрогнула и открыла глаза - серые, как уличный бетон; она неловко закопошилась на полке и случайно раздавила под собой недопитую коробочку сока. На Ксюшино платье выплеснулось пятно.
  - Подъём, залётная! - пихнула Ксюша стеллаж. Девочка, ещё ничего не понимая спросонья, улыбнулась Ксюше во всё веснушчатое лицо.
  - Ой, здрасте! А ты, наверное, Ксюша, да?
   Девочка завозилась на полке, стараясь вышкоблиться из стеллажа, но так, чтобы случайно не уронить стоящие рядом продукты.
  - Дай руку, пожалуйста! - вытянулась вперёд тонкая кисть с растопыренной пятернёй. Ксюша выпрямилась и даже не подумала помогать рыжей соплячке. Та без всякого смущения прекрасно выкарабкалась в проход сама. Гибкая и худая, она оказалась на голову ниже Ксюши.
  - Покемарила я тут! - потянулась Рыжая и сладко зевнула. Когда румяный рот схлопнулся, она проморгалась и смешливо улыбнулась Ксюше. - Тут столько еды!
  - И чё? Эт не твоя хавка, чтоб крысятничать, - сверлила её нелюбящим взглядом Ксюша.
  - Меня Лизой зовут! - выставила Рыжая липкую пятерню для знакомства.
  - Краба-то убери. Щас с каждой соской блатоваться... Ты чё моё хрючево тыришь?
  - А? - вытаращилась Лиза, не понимая ни слова.
   Ксюша подцепила её двумя пальцами за платье на груди, и как пушинку подтянула к себе. Глаза Рыжей забегали.
  - Ой, ничего я не крала! Мне, вообще-то, разрешили брать тут, что захочется!
  - Разрешили те? Кто разрешил? - секла её злобным прищуром Ксюша. - А это тебе кто крысятничать разрешил? - дёрнула она за платье. - А это, кто цапками мацать разрешил? - щёлкнула она по серёжке. - Ну-ка, соска, колись, у кого шмандовала?
  - Я... да ты чего... - затряслась девочка и покраснела вся пуще прежнего. - Ты что, обиделась? Я думала ты сердиться не будешь, думала мы с тобой дружить будем!..
  - Ты чё мне блатная с тобой кентоваться? Сняла серьги, шмоха!
   Лиза, побелев, начала ковыряться в мочке уха, чтобы вытащить ей рубиновую серёжку. Ксюша не вытерпела, и сама принялась вытаскивать из другого уха вторую.
  - Ай, мне больно! - выдернулась из-под её рук Лиза.
  - Не дрыгайся, соска, не то ушару порву! - сцапала Ксюша её за плечо.
  - Мне больно! - повторила Лиза, чуть ли не плача, но Ксюша вытащила у неё из ушей обе свои серёжки и спрятала их у себя в кулаке. Хотелось врезать Рыжей этим самым кулаком под дых, и Лиза поняла это, и вся сжалась, так что с полок у неё за спиной посыпались упаковки. Ксюша только из-за усталости не отмутузила воровайку.
  - Живи, босявка, - плюнула она мимо Лизы.
  - Злыдня ты! - пропищала Лиза.
  - Чё?! - дёрнулась Ксюша всем телом и занесла кулак. Та вжала рыжую голову в плечи и накрылась руками.
  - Ещё тока залапай мои шмотки, вафлёрка, я те сопли с зубами смешаю!
  - Извини меня! - вскрикнула Лиза, вскочила, и в слезах побежала прочь от неё. Ксюша хотела её схватить, но так и осталась стоять с занесённым кулаком у стеллажа. Где-то на выходе с шипением закрылась дверь. Ксюша разжала ладонь и поглядела на свои рубиновые серёжки. Ведь она даже толком надеть их не сможет... Дужки помялись, и Ксюша бережно начала их разгибать.
  - Злыдня? Сучка рыжая!.. У кого подрезать надыбалась... - бормотала она и ненароком вскинула взгляд от серёжек на стеклянную банку на полке перед собой. Вытянутое кривое лицо уставилось прямо на Ксюшу: чёрные патлы прилипли ко лбу, мелкие злые глазки алчно блестят. Это ещё кто такой? Как это он пролез в Башню? Это же...
   Ксюша вывалила банку вон с полки, та шлёпнулась об пол и глухо разбилась. Густой белый соус разбрызгался по сторонам. Ксюша крепко схватила себя за волосы и дёрнула их со всей силы, будто хотела содрать с зверя шкуру.
  - Ни чё... ни чё. Злыдня, да? - дёрнула она ещё раз, покрепче: не завизжит ли зверюга?
   Белый свет, тихий гул вентиляции, ровные ряды стеллажей - всё как всегда... всё как всегда дожидается, когда провонявшая городом злыдня набьёт свой растянутый куль и уползёт обратно на гниющие улицы. Ей-то что! Поздно выть! Пусть Рыжая махрой подавится! Пусть думает про неё, что захочет!.. Но именно то, что думает про неё Лиза, вдруг больно кольнуло Ксюшу, и этого она никак не могла в себе задавить. И не важно, откуда Рыжая нарисовалась, кто она, кто и зачем впустил её в Башню; важно то, что сейчас чужачка думает про неё, как про... человека, наверное, что ли.
  - Я сама знаю, чё надо! - выпрямилась Ксюша и резко ударила кулаком по стеллажу. - Я знаю, как правильно, я там была! а вы все, мрази... ни чё вы не знаете! - рычала она сквозь зубы, и перед глазами мелькали лица Кощея, Беллы, Саши и кутышей.
   Ксюша зажмурилась, в глазах зажгло. Рядом еле слышно зажужжал робот-уборщик. Она крупно зашагала вон со склада и пинанула по пути осторожного робота. В отражениях хронобоксов за ней гналась взбешённая росомаха, только почему-то вытянутая, юркая, чёрная, с длинным скользким хвостом. Ксюша схватила рюкзак и вытащила из него обсохшую грязью бутыль с чёрной жижей. Правило: не приносить ничего из внешнего мира - Кощей пусть вбивает в башку своей новой, Рыжей!
   Она поднялась на восемнадцатый, закрытый этаж - технический. Серая дверь здесь ни на какие ключевые слова не открывалась. Мразь! Ксюша пришла к ней со своим, особым ключом. Она откупорила бутылку, отступила от двери и плеснула на неё тёмной жижей. Гладкий серый материал заскворчал, вспучился и оплавился рваной дырой. Ксюша плеснула ещё, и обливала дверь до тех пор, пока дыра не расползлась под величину человека.
   Ксюша закупорила бутылку и поползла сквозь дыру. Как только она пролезла внутрь, на техническом этаже вспыхнул свет. Были здесь и камеры на потолке, но Ксюша на них не оглядывалась. В голове пульсировала спешка и злость.
   Она впервые забралась на Технический... коридоры здесь уже, чем в жилой части Башни. Или они только кажутся узкими из-за толстых белых труб возле стен, больших красных вентилей и коробов с датчиками? Ксюша не знала, зачем это всё нужно, она проходила, может быть, мимо самых чувствительных и ключевых систем Башни: вентиляции, отопления, подачи воды и газа, лифтовых механизмов; если верхние этажи: сад, лаборатория и крыша - это мозг Башни, под надзором Кощея, то сейчас Ксюша влезла во внутренние органы небоскрёба. Она оглядывалась и искала что-нибудь, связанное с электропитанием. По длинной цепочке щитков и бесконечным прожилинам кабелей она дошла до мрачной холодной комнаты. Внутри сосредоточенно гудели и перемигивались индикаторами чёрные электрические шкафы - это они контролируют и отвечают за системы обороны всей Башни?
   Если облить шкафы кислотой и сломать их, то турели, дроны и блокировка дверей сразу отключатся? Но как потом починить всё испорченное оборудование? Сможет ли Ксюша опять оживить Башню, или небоскрёб так навсегда и остановится мёртвым? Нет, риск слишком велик, нельзя делать из Башни очередную разорённую Каланчу - это верное самоубийство для самой же Ксюши! Чтобы править над городом, ей нужна сильная и неприступная Башня. Не нужен только Кощей.
   Ксюша опустила бутылку и отошла от гудящих шкафов. Вдруг на выходе из комнаты случайно шаркнули. Она обернулась и успела заметить в светлом дверном проёме тень. Кто-то проследил за ней до самой серверной. И кто же это мог быть?..
  - Вылазь, соска! Каре шкериться, я тебя запалила! - окликнула Ксюша. Немного погодя в дверь заглянула рыжая голова Лизы.
  - Чё ты тут шмургаешь? Стукануть на меня ломанулась?
  - Ни за кем я не... шмургаю, - обидчиво ответила Лиза. - Мне самой интересно, что тут за дверь такая, закрытая. Мне сказали, что нельзя сюда.
  - Тебе и нельзя, - бросила Ксюша и опустилась на пол перед шкафами. - Давно у меня в Башне обсиделась?
  - Я здесь месяц... - задумалась Лиза коротко и нахмурила лоб. - На двадцатом дне, кажется, сбилась со счёта.
  - И откуда ты такая нарисовалася?
  - Из деревни я. У одного хорошего человека зазимовала - Ярославом кличут, он меня... приютил, - она запнулась и серые глаза стрельнули на бутылку перед ногами Ксюши.
  - И дальше чё?
  - Сказать взаправду, Ярослав меня от убийцы спас, а летом сюда привёз, в Башню, и с Кощеем, вот, познакомил. Кощей сначала не хотел нас... ну, то есть, меня брать; у него, мол, какой-то свой опыт проходит, но потом взял, и... - Лиза умолкала - она заметила, как недобро уставилась на неё Ксюша.
  - Опыт, ага?..
  - Ну да, он там наверху какие-то опыты колдунствует, - кивнула на потолок Лиза.
  - Хахаль твой, Ярослав, часом, не чернявый такой, на Кощея ещё похож, да?
  - Он мне не... - вспыхнула Лиза. - Ой, а ведь и правда похож! - спохватилась она и просияла, что они с Ксюшей думают одинаково. - Только у Ярослава волосы не такие длинные и вороньих перьев в них нет!
  - Больше никого тут не видела?
  - Нет. За целый месяц никого, - помотала рыжей головой Лиза. - Тут такие двери чудные, по именам Родных Богов открываются.
  - Каких-каких богов?
  - Ну, Купалы, и Велеса. Ты чего их, не знаешь?
  - Знаю. Это из сказок.
  - Ничего себе, из сказок! - хмыкнула Лиза, и призадумалась, словно с лохушкой болтала. Но Ксюше её хмыканья были до задницы.
  - Ты где живёшь щас?
  - Так ведь... в твоей квартире.
  - У меня в спальне, что ли?!
  - Нет, в соседней! - поспешила защититься Лиза. - Там же в квартире две спальни! Я рядом с твоей!
   И правда. Значит, буквально через стену... Почти месяц Ксюша, не по своей воле, соседствовала с этой девчонкой, и при этом даже не замечала её. Ей и в голову не приходило заглянуть в опустевшую после отъезда Беллы спальню.
  - Ты мои шмотки из любопытства мацала?
  - Ну так, да... Тут ведь всё одинаковое. А у тебя в комнате всё такое ярконькое и весёленькое! И одежонка у меня, вот, поизносилась... Кощей говорил: ты старше, и многого из чего выросла; вот я и нашла себе, что налезло. Ты уж прости, Ксюша, ладно?
  - Хер с тобой, таскай... Но только то, чё я тебе сама подгоню, усекла?!
  - Д-да... усекла.
   Ксюша встала, подобрала бутылку и пробрела мимо. Лиза не решилась идти за ней. По детским рисункам и бумажным гирляндам она, наверное, вообразила себе хозяйку спальни "весёленькой", но только её как следует прессанули на складе, мигом допёрло, кто здесь кто по мастям. На выходе Ксюша оглянулась на Рыжую.
  - Ну чё ты там защемилась, жучка? Двигай за мной: не всеку, не ссы.
  - Меня Лизой зовут, - буркнула себе под нос Рыжая и поплелась за ней.
   В квартире Ксюша зашла в спальню Лизы. Комнату и правда обжили: постель сбита, на полу валяются её карандаши и листочки. Лиза рисовала, как Ксюша, и украшала свою спальню этими же рисунками. Но они выглядели намного богаче Ксюшиной детской мазни. Если Ксюша рисовала себя, и Кощея, ещё героев из сказок, и мрачные дома из зазеркалья, то Лиза нарисовала много разных людей, и избушки, и лес, и животных, среди которых Ксюша внезапно для себя узнала длинногривую лошадь.
  - Откуда ты?.. - отвернулась Ксюша от рисунков, еле сдерживая нетерпение.
  - Я же говорю, из Травяны. Это до самого Аруча надо ехать, почти. У меня бабушка там жила, на отшибе... ну, а я, вот...
  - А где это - Аруч?
  - Ты чего, Аруч не знаешь? Может и про Китеж ничего не слыхала?
  - Слыхала! - Ксюша так и впилась глазами в Лизу. - Точно слыхала! Китеж и правда есть? И озеро есть, и волшебная рыбка золотая?
  - Есть рыбка, или нет, а народ верит в неё. И город на озере есть - деревянный, - всё шире улыбалась Лиза.
  - Колись про Китеж! О всех городах прозвони мне! Где раньше чилила?
   Лиза присела на край постели и немного сбивчиво, торопливо, но принялась рассказывать ей о мире за перевалом. Где не хватало слов, она помогала руками, показывала, какой Китеж большой, и сколько ехать от гор до Серого Города. Языком она молола, что надо, когда смеялась - рот до ушей расходился, и серые глазки живо блестели.
   Ксюша узнала о храбрых охотниках Чуди, о землепашцах из Аруча и их летних праздниках, о мрачных колдунах Кроды, и о богатых и смелых голбешниках Дома, о своенравных Тавритах, и, наконец, о Китежцах в металлической чешуе и их золотой рыбке.
   Не во всех городах Лиза бывала сама, но жила в Поднебесье, и знала о далёком западном крае всё. Туда же, на запад, уехала Сашенька, и Ксюша, конечно, расспросила у Лизы и про белую машину, и про свою подругу, и даже про зверолова с Павликом и Борисом. Но Лиза таких не видала и ничего про них не слыхала. Наверное, никто в целом свете никогда не узнает, как сложился путь кутышей с их серебряным Посвистом на лошадей.
   Ксюша подловила себя, что чем больше разговаривает с Лизой, тем меньше бандитских слов слетает с её языка. Она вспомнила, какой была Серебряна, как хотела увидеть в зазеркалье хоть что-то красивое, и как мечтала вырваться из старого города, чтобы путешествовать по всему Краю!
   И почему сам Кощей ничего не рассказывал про западный Край, ведь там жили люди, и много! Бандиты и кутыши в городе не знали ничего, кроме Центра, кварталов, окраин, и никогда не совались дальше Колечка. Для них за городом был только лес, дальше, на западе - неприступные горы, и на этом весь Край кончался. Серый Повелитель единственный, кто уводил местных в другие земли, но лишь немногие вернулись оттуда.
   Ксюша серьёзно задумалась, как мало она знает о мире, как мелко и темно плавает, словно донная рыба, кто отродясь не видела светлых вод, и не выныривала к солнечному блику, только питалась найденным в иле мусором и падалью.
   Ксюша отвела Лизу к своему шкафу в спальне и вывалила оттуда все наряды от Беллы, из которых давным-давно выросла. Вместо жадности или злости, ей вдруг повеселело на сердце и облегчилось на душе. Давно она никому ничего не дарила, давно не совершала радостных глупостей, как наивная Серебряна, кто одним рюкзаком пыталась прокормить, и осчастливить весь город.
   Лиза радовалась любой яркой тряпочке. У них в деревне, да и вообще во всём Крае, такой прекрасной чистой новой одежды - днём с огнём не найти.
   За плексигласом окон начало рассветать. Впервые за кучу времени Ксюше не захотелось никуда уходить из Башни. Нели, вот только, ждала новостей о разгроме Карги, и начнёт сильно нервничать, если она назад не вернётся.
  - Значит, Кощей всё-таки спускался с сорок девятого, пока меня не было? - спросила она напоследок у Лизы.
  - Нет, никогдашеньки он не спускается! Мы к нему сами по лестнице поднимались - жуть как долго, там ступенек под миллион! Он сказал, что вниз не сойдёт, пока обещанное ему не исполнят.
  - Ха, обещанное... Стой, так ты и в Ирий к нему заходила? - напряглась Ксюша.
  - Я каждый день туда захожу! Это сад такой расчудесненький! Там всякое растёт и живут разные твари: ящерки, змейки, пауки там всякие - фу! - дёрнула плечами Лиза, как будто по спине у неё полз паук. - В конце сада этого - комнатка такая есть светленькая, чистенькая, со стекляшечками всякими - мы с Кощеем там учимся. Вернее, он меня учит со сложными приборами всякими разбираться: команды по кнопкам всякие вводить и антенны собирать и прикручивать. Только не рассказывает зачем это всё - мол, на будущее, когда начну как Ярослав в поле работать. Где только это поле, а?
  - Далековато... И что, каждый день к нему ходишь через сад в лабораторию? - проницательно и с полным вниманием смотрела на неё Ксюша. - И от кодового замка цифры знаешь?
  - Ой, этого Кощей мне не говорил! Я, когда к двери прихожу, махаю рукой камере, он меня по ней видит и открывает.
  - Вот оно, значит, как... - плутовски заулыбалась Ксюша и погладила Лизу по рыжей голове. - Умница ты какая. А давай с тобой подружимся, хорошо? Извини, что так рассердилась на складе. Свои серёжки я больше всего берегу - дорогой подарок от важного мне человека; но остальным - пользуйся. Хотя нет, ещё кубик не трогай, - указала Ксюша на полку с головоломкой. - Это моя вещь, моя игра. Если ты мне цвета перепутаешь, я... расстроюсь. Сильно. А остальным - конечно, пользуйся, сколько хочешь. Договорились?
  - Спасибо-спасибочки! - подскочила и улыбнулась, и обняла Ксюшу Лиза. Хорошая соска, доверчивая, как подвалохшная мизга, и на лице всё написано. Такую лохушку и на срез можно накнокать, и на палёную тему толкнуть - не цинканёт чё по чём, тут ей и амба.
  *************
  - Лучше умру, утоплюсь, в озеро брошусь, чем за Кочебора пойду! - всхлипывала и льнула к груди своей Берегини заплаканная Светолика. И ведь посреди ночи прибежала в её покои: залитая слезами, простоволосая, в одной долгополой сорочке. Изяслава сказала ей, да при всех, в общей спальне, что её, Светолику, отлучают от капища, и от подруг, и от тайных обрядов, и отдают из Святилища в жизнь мирскую - замуж за нелюбимого.
   Ксюша обняла Светолику и к сердцу прижала. Сперва слушала её, как наставница мудрая, с превеликой заботой и соучастием, но как зашла речь об утоплении, твёрдо сжала её за плечи и от себя отодвинула.
  - Коли руки на себя наложишь - обидишь Макошь, кто тебе на долгий срок нить заплела, не изведаешь из рук Мариных чары забвения, веки-вечные с прошлым своим будешь маяться, Мавкою станешь, коли утопишься - не свободной душой, в Лунных Чертогах перерождения дожидающейся, а рабой Нави, кто призраком, слабым и плачущим о жизни прежде срока потерянной, по Междумирию мечется.
  - Лучше русалкой, но за старика не пойду! - намокло от слёз миловидное лицо Светолики. - У Кочебора сын от первой жены, он уж почти взрослый, а отец его - страшный старик: у него шрам во всю рожу!
  - Из-за шрама Кочебора все в старики записали, а ведь он ещё молод... Меж вами и тридцати Зим разницы нет, и ты же его стариком... - положила белую руку на щёку своей милой наперсницы Ксюша. - Жена Кочебора в бархате и шелках расхаживала, нити жемчуга вокруг шеи повязывала, слуг и прислужниц имела не есть числа, и терем до хлябей небесных: с конюшней, надворьем, хозяйствами; и сын у воеводы растёт - храбрый выйдет Дружинник. Кочебор и тебя, любушку красную, сыто прокормит, и сыночку его смелому много порадуешься.
  - Не нужен мне ни Кочебор, ни сыночек его! - со всхлипом упала к её ногам Светолика и начала расцеловывать шитые серебром и жемчугом туфли своей Прибогини.
  - Скажи Изяславе, пусть оставит меня, не неволит, не гонит! Я без ласки твоей, Берегинюшка, без любви - удавлюсь! Ни один мне жених не сгодится, ни с одним не пойду; хоть с богатым, хоть с знатным, хоть со старым, хоть с молодым!
   Тут уж Ксюша сама себе удружила: не смогла пропустить мимо глаз Звезду Северную, чаровницу прекрасную, лучезарную Светолику. До её появления на капище, Светолика - истинное украшение храма Макоши, и лишь за малым Городничий до неё не добрался: священное озеро вовремя подарило людям истинную Владычицу, и любовь Вана, его похотливая, упырячья страсть, переметнулась со Светолики на Берегиню.
   Светолика до смерти клялась служить своей благодетельнице за избавление от Вана. Скоро Ксюша приблизила чаровницу к себе и как наперсницу, и как наложницу: начались их первые тайные встречи, и Светолика привязалась к Рыбке Озёрной ещё пуще прежнего, так что без боли теперь и не оторвать.
   Молва про них скоро разошлась по святилищу, и жрицы, в пример своей Прибогине, распалились друг к другу доселе запретным огнём, что и прежде томился и медленно тлел в огороженном со всех сторон храме, но теперь, как пожар, сжёг немало наивных сердец.
   Чтобы предсказания оставались чисты, жрицам нельзя было до самого зрелого возраста связывать свою жизнь с мужчинами, но кровь пылать начинала скорее. Прибогиня со Светоликой подарили им откровение, о коем жрицы и чаровницы не говорили промеж собой даже вскользь.
   В храме Макоши хватало тайных обычаев, но новый порядок Изяславе пришёлся не по душе. Великая Жрица застигала любовниц в саду возле капища, на берегах священного озера, в хозяйственных и гостевых теремах, и, как всякий порядочный и целомудренный человек, сильно смущалась, и впадала в обиду на то, что увидела, и журила своих чаровниц, и наказывала. Её дом, её храм, её палаты в святилище, превращались в очаг "окаянной женской любви" - как говорила сама Изяслава про всех своих уличённых воспитанниц. И это в храме Макоши, покровительницы крепких семейных уз и женского счастья в замужестве!
   Светолику отлучили от капища и отдавали в жёны Китежскому воеводе Кочебору, и многие чаровницы увидели в этом начало гонений на свои чувства, и вознегодовали на добрую Изяславу, и сильно жалели плачущую у всех на глазах Северную Звезду. Великой Жрице и правда хотелось наладить прежний порядок в святилище, но виновницей сватовства была вовсе не Изяслава, а сама Берегиня.
  - Поднимись, поднимись, - велела Ксюша. Светолика выпрямилась перед ней, и Прибогиня притянула её к себе. С глубоким наслаждением она целовала свою наперсницу. Светолика прильнула к ней, готовая отдать всю себя, до последней черты, лишь бы остаться в святилище и не лишиться любимой. Но эта ночь - не для них. Ксюша первая оборвала поцелуй и промолвила в ясные глаза Светолики.
  - Ныне простимся. Служенье твоё людям окончено, теперь послужи и себе. Всякое добро, всякий свет, коий от тебя принят - в духе своём сберегу. Но, как и всякая Радость Прави, и я тебя своим светом одаривала. И слаб человек, не смогла ты снести сияния Вышнего, и ослепла от моего света, так что и о своём земном пути позабыла. Теперь унимаю свой свет, отпускаю тебя, и клянусь: день ото дня сияние моё во влечении твоём ослабеет, и, наконец, угаснет совсем. И тотчас муж станет тебе в утешение, и богатство в награду. А коли останешься ты со мной при одном капище - мучиться будешь, отчего нет любви, отчего свет угас; не со зла сие делаю, а из великой за тебя Радости, ибо милее Светолики никого при мне не было. В награду за путь, избранный по моему научению, обещаю тебе первенца славного, на коем твоя душа отдохнёт от последних печалей, и уймётся страсть к Прибогине, и любовь к своему мужу пробудится.
   Светолика снова горько расплакалась, но более ни о чём не просила. Берегиня предрекла ей хорошее будущее без храма и вдали от себя, а значит быть посему. Теперь, зная о своей судьбе наперёд, Светолика гораздо меньше боялась выходить замуж за старого воеводу. И всё ж...
  - Предскажи мне ребёночка, Матушка? - попросила она. - Каким он родится? Храбрым ли молодцем, чтобы встал на защиту Всебожия с крепким мечом и в стальной чешуе, или девонькой ладной, чтоб смотрела на неё, и как на тебя любовалась?
  - Мальчик родится, - погладила Ксюша её по золотым волосам. - Но не по воинскому пути пойдёт - советником моим станет, Китежем начнёт править, и мать восславят его, как подарившую городу мужа достойного - так и предсказываю тебе.
   Светолика тихо расплакалась, но на этот раз не от горя, а из светлой печали. Недолго они прощались: расставание лишь растравливало тоску. В резные двери покоев бережно постучали. Вошла Великая Жрица и двое ближайших подруг Светолики. Они взяли покорную чаровницу под руки, как родную сестру, и вывели её прочь от Берегини. Ксюша подошла к окнам, и сверху увидела, как ведут Светолику с распущенными волосами по дорожке от её терема.
  - Оглянись, оглянись, Пташка моя, оглянись ещё хоть разочек... - заклинала она Светолику, и наперсница, посреди дорожки, под фонарями, вдруг оглянулась в руках у подруг. Взгляды Ксюши и Светолики пересеклись, Берегиня положила ладонь на прохладную гладь окна, и таким видом простилась со своей милой навеки. Светолика чересчур хорошо запомнит прощание, и это - лишнее, но Ксюша просто не смогла удержаться, чтобы не увидеть ещё раз собачью верность у неё на лице.
   Она та, кто никогда не придаст... и оттого почти бесполезна.
  *************
  - Подари мне ночь с тобой, - хрипло попросил Кочебор. - Тогда и присягну тебе против Вана.
  - Вперёд главы Китежского навострился в постель со мной лечь? - Ксюша с холодной издёвкой ему ухмыльнулась.
   В гостевом кресле воевода неуютно заёрзал. Ван, видать, давно хвастал дружкам, что покорил Берегиню, но всё выходило не так, и не по ротку ему сладкий кусочек. Но и Кочебор не из тех, кто так просто сдаётся!
  - Ай, осадила! - со смехом закивал он - матёрый и хитрый Дружинник, на очарование покупался с трудом, хотя и попал под влияние Ксюши, и растерял перед ней львиную долю крутого характера. Но, в отличие от более молодых воевод, Кочебор вовремя понял, что лучше на Прибогиню поменьше смотреть, и, как рассудительный человек, и как командир тысяч Небесных Дружинников, догадался, что такую силу Вану не перебороть и не долго в кремле трон просиживать.
  - Тогда отдай за меня Светолику, - потребовал он. Не получив Берегнию, хочет Северную Звезду получить? Ох и жаден Кочебор!.. Но полк его посреди Китежа в Святовитовых казармах расквартирован, и как только в городе вспыхнет смута, Дружинники Кочебора за час наведут нужный порядок у озера. Непросто договариваться с человеком, кто себе цену знает, и требует в силе.
  - Самую лучшую мою чаровницу раньше срока потребовал? Ей ещё десять лет при святилище Пряхе Судеб служить. Не боишься на свой дом гнев Макоши накликать и лада среди домочадцев лишиться? А то, гляди: проснётся Недоля и заплетёт вам на кошт самые крепкие наузы, так что и при жизни намаешься, и Марене серпом те узлы не рассечь. Чаровница, в жёны взятая с капища, счастлива должна в браке быть, не то муж прогневает Матерь Судеб, и утратит покой, пока не одумается.
  - Счастлива, говоришь? - шрамированное лицо Кочебора скривилось в улыбке. - А ты Светолике в приданое свой венец подари, и платок, и белое платье на свадьбу, в котором сама сейчас предо мной. Любить буду так, как тебя бы любил, а тебя - на руках бы носил, и сокровищами осыпал, лишь бы только моя была, и ничья больше!
  "Не, вот ты, бычара, по бурому попёр!" - едва сохранила хладнокровие и достоинство на лице Ксюша.
  - Очи Предков следят за тобой, Кочебор. А за мной, Прибогиней, сами Светлые Отцы и Матери с Прави приглядывают. Как бы не спутали Светолику в том венце и наряде со мной, и перуницей небесной тебя за святотатство не покарали.
  - Боги меня за слабости мои пощадят: я им ещё на войне послужу, когда головы их врагам сечь придётся, - ничуть не испугался и не проникся её стращаниями Кочебор.
  - Что же, почту твою верную службу Богам, и дозволю тебе взять Свтолику в супруги, - прищурила малахитовые глаза Ксюша. - Но венца не получишь - сие есть мой дар от Китежского владыки; одежды мои вернёшь в Святилище, когда первенец у вас с чаровницей родится. Не будет первенца - вернёшь через год.
  "Сожгу их, шмотки вонючие", - додумала Ксюша.
   Кочебор прикинул в уме и кивнул. Невелика была плата за предательство Вана, но лучше уж так, чем при бунте заодно с Городничим со своего кормчего места слететь.
  - Тогда и на свадьбу ко мне приди, - ни с того ни с сего потребовал воевода. - Пусть люди увидят, что ты Светолику на жизнь со мной благословляешь, и на добрый брак её без всякого принуждения отдаёшь.
  - Там, где Берегиня ступит - только на неё смотреть будут, - жёстко ответила Ксюша. Ни к чему ей встречаться со Светоликой, после их расставания, не то быть беде, и при людях. Но для Кочебора она мягче добавила. - А какая же это свадьба, где и про жениха, и про невесту забыли?
  - Ладно, без очей твоих светлых справим... - с каким-то своим пониманием, пусть и не очень довольный, решил воевода.
  - Ты на свадьбу к себе лучше Люта покличь, - предложила заместо себя Берегиня. - И спроси заодно, в стороне от гостей: чего это Лют ко мне не заглядывает, дабы я и ему судьбу напророчила.
  - Люта? Старый пёс наперёд себя молодых кобелей подсылает. Ну что ж, будь-по-твоему. Мы с Лютом бо-ольши-ие друзья! - протянул Кочебор с нехорошим оскалом.
  - Про дружбу вашу Боги знают. Боги многое знают, - затаённо ответила Берегиня, и воевода выпрямился в кресле ровнее - должно быть, заметил в Ксюше нечто такое, чего только у одних разбойников в пустошах видел. Не зря её очи среди думцев-советников змеиными исподтишка нарекали.
  *************
  - Удружила ты мне, Ксюха, стрелочников моих прессанула, отлились Карге слёзы Солохины, - приговаривала Нели, разглядывая на полке в столовой натасканный Ксюхой хлам. Сама Ксюха штопала комбинезон за своим краем стола: медленно вдавливала иголку в плотную серебристую ткань, и долго, с усилием, тащила её вместе с ниткой наружу. Шлем стоял подле неё, трещина на забрале расползлась ещё шире и скоро грозила совсем расколоть зеркало.
   - Восемь лет я под Верстой шестерила, как тля, огрызки за мизгой подбирала, а сёдня сами пусть зубы свои подберут, ща у Воронёных новый крышак... - щупала лычка осколки поворотников от машин, яркие пластиковые карточки и смятые банки из-под газировки. Позади клацнули ножницы - Ксюша отрезала нитку. Жестяной короб с шитьём она держала подальше от Нели на своей части квартиры.
  - Нет больше Карги, одно Раскаянье. Под Клоком три тыщи загонов кантуются, - откликнулась Ксюша и поставила на стол бутыль с клеем.
  - У Клочары?.. А чё дальше с ним решать будешь? Паханом над всем Центром воткнёшь? Сама чё? - оглянулась лычка. Ксюха тужилась открутить насмерть присохшую к бутылке пробку. - Или вальнёшь Клочару, как все банды сгребёте под Взлётными? Никто не вякнет - реально тебе базарю: ты щас в авторитете.
   Старой обсохшей кистью Ксюша начала смазывать клеем трещину.
  - Ксюх, ты мне Каланчу посулила - сечёшь?
   Ксюша кивнула, но ничего не ответила, ни полслова.
  - Цыпа моя, как мы после Клочары-то заживём! - забылась и хотела подступиться к ней лычка, но цепь на ошейнике вытянулась в струну и не пустила её дальше своей середины стола. Ксюша не отрывала глаз от работы. Нели пришлось сдать назад и вернуться к полкам: чё такое? Не в настроении, Ксюха?
  - Ксюх, а задари-ка мне куклу? - подцепила Нели с полки фарфоровую змейку.
  - Зачем? - строго вскинула Ксюша глаза.
  - Ну, ты когда с меня цепуру сдерёшь, я Цацей в Карге её в блудуаре воткну: типа, на память.
  - На какую ещё память?
  - Ну, ё-ма-на, как мы тут на хате с тобой кантовались...
  - На место поставь, - жёстко велела Ксюша. Нели поставила. Но Ксюха всё ещё буровила её зенками, и Нели неуютно так стало, как Птахе на пьяных Колодах.
  - Ты пожрать хочешь, а? - осторожно предложила лычка, не зная, куда бы деваться, и чем не понравилась она Ксюхе. Нехорошее что-то зажгло между ней и Большухой; и делала, вроде, всё, как всегда: угождала ей, и чё не надо не клянчила. Но грымзилась Ксюха, как бухой крышак на мизгу. Нет, чё-то палевно...
  - А чего ты, Нели, за тряпки спасибо мне не говоришь?
  - Чё?
  - За одежду.
   Лычка потрогала на себе платье. Давно напяливала всё, что хотела в шкафу, вот и не спасибосала.
  - Я, Ксюх, не по масти себе не возьму. Берегу ж я тряпки твои?
  - Спасибо - скажи.
  - Ну, ё-ма-на: спасибо.... - потёрла лычка ворот под ошейником.
   Ксюха отложила кисть и полезла в карман домашних штанов. Нели напряглась, как пружина: чего это она по ширманам шарится? Ксюша достала золотые серёжки с рубиновым сердцем и кинула их на стол к лычке.
  - Эт чё? - покосилась Нели.
  - Тебе - за то, что Центральных сдала, и Взлётных мне прозвонила; за то, что ты со мной, Нели. Бери, - не отводила глаз Ксюша.
  "Ё-ма-на, эта ж клейма стукаческие в оба уха!" - у лычки пониже спины всё словно инеем покрылась. Серьги, конечно, красивые - ничего лакшовей она в жизни не видела, и осторожно подобрала побрякушки.
  - Спасибо, чё ль... Носить буду.
   Ксюша кивнула и снова взялась за кисть с клеем.
  - Носи, не снимай. Увижу, что хоть одну потеряла - накажу.
   Нели взялась вставлять серёжку в правое ухо. Свяжешься с отморозком, сам по беспределу почешешь - вот Динка и крысилась. Хреново ей в общаке с Клочарой. Ну, а Нели чего? Нагрянет зима, куда ей кости кинуть? Да и как на квартире Шугайской-то зимовать? Если не на Каланче у Карги, то где обсидеться с пригревом?
  - Башню можно ломануть только сверху, - вдруг обмолвилась Ксюша.
   Нели забыла про серёжки.
  - И как ты наверх в Башню прошьёшься?
  - Если снизу ужалить, то яд и до верха, а верней, до головы дойдёт, - думала Ксюша вслух и промачивала кисточкой каждый скол на забрале.
  - Так тогда хоть снизу жаль, хоть сверху, хоть куда - всё тело загнётся, - припомнила Нели заразные укусы крыс, и её аж передёрнуло, будто саму укусили.
  - Нет, не хоть куда: когда, кого и как жалить - знать надо, - Ксюша убрала кисть, подхватила шлем и загляделась на своё отражение в зеркальном забрале. Она ухмылялась ему, как будто они сообща укусили кого-то, и только лишь дожидались, когда яд подействует в жертве.
   Ошейник на Нели словно бы затянулся. Она не думала уже ни о Ксюше, и ни о Клоке; думала лишь про себя и про окна в Шугайской квартире: одно окно в ванной открывается гладенько, можно спрыгнуть во внутренний двор, там на волю; прибиться к каким-нить закутышкам поподвалохшнее, намазать им, мол, от загонов сбежала, и остаться у них на всю зиму. Только бы подальше от банд, и от Центра. Но с ошейником чё решать?
   Нели пощупала в мочке уха золотую серёжку. Такой безделушки: податливой, мелкой и мягкой - в доме она ещё не нашаривала.
  - Хорошо, Нели, правда? - вырвала её Ксюха из размышлений.
  - Хорошо чё, Курочка моя? - очнулась лычка.
  - Хорошо, когда есть что-то своё. Когда есть что кому подарить.
  *************
   Всего одна Каланча, две тысячи прежде битых на тракте загонщиков, и перебежчики валят от них день за днём, но Скорбь не сдаётся и рамсы со Взлётными тянутся. Все подходы к Крысюковой Вышке - ими же обгорожены. Как Фаныча Халдея не подрежешь, как Чегмыза на сходняк не заманишь, как Версту хитрым вывертом не опрокинешь. Остаётся один путь - ломить.
   Крысоеды со Взлётными насмерть месились в руинах, среди стопельников, под хлёстким осенним дождём. У себя на улицах Скорбные в хлам разгромили подосланные Клоком бригады, и лишь те, кто нападали вместе с Динамо, вышвыривали их с территории. Но Перуницу на все улицы и на всех Крысюков не растянешь. Халдей заманивал Клока в войну на износ. Плохо сбитое воинство Взлётных и без того часто грызлось между собой, и воевало: кто ловчей за других спрячется; не то что прижатые к своей Каланче Крысюки.
   Проходили недели, а Каланча Крысоедов стояла. Ни Ксюша, ни лычка, ни уж тем более сам Клок не могли подобрать к ней верный ход. Перебежчики Скорбных в один голос твердили, что у Халдея завались крысиного мяса, и на запасах он продержится хоть до весны, да и самих перебежчиков с каждым днём уменьшалось.
   Но, что хуже всего, Халдей втёр своим загонам с нахрапами, что они последние в Центре, кто за Право стоит и за старый конкретный порядок топит. В пику ему, всё, что творил со своими бандами Клок, выходило навыверт: он кидал нахрапов с добычей, забывал держать слово, злобы ради убивал перебежчиков, хотя те шли, вообще-то сражаться за Клока, своих ломтей прессовал, если те отступали в, или если ему вдруг казалось, что они задумали срез.
   Ударили первые холода. Загоны Раскаянья начали мёрзнуть, а до Каланчи Скорбных так и не добрались. Многие, устав от резни, перебегали из одной банды в другую и подыскивали себе местечко получше, иногда вовсе сбивались в шайки ломтей и без банд начинали искать себе тёплый подвальчик для холодов. Раскаянье скукоживалось и распадалось, память о летних победах размылась в осенних дождях, а полной победы над Крысюками - и в помине не видно.
   Ксюша в который раз за день поднялась на Тузы - Клок позвал.
  - Чё тебе? - остановилась она перед ним в хате Фаныча. Клок обсиживался всё больше на Скиперской Каланче, на улицы, и на другие Вышки - носа своего не показывал, даже велел перетащить к себе грудастую статую нимфы с Кольца. До того расфуфыренные Скиперские Тузы разукрасились ещё и редутами стеклотары с густым чёрным осадком: бутылки и банки валялись под диванчиками и софами, на пухлых подушках и на большущей кровати Фаныча, батареями торчали на табуретках, кушетках и шкафах, перед зеркалами. Чем дольше затягивалась война, тем яростнее Клок пил, обжирался и гарменичал, словно уже всех подмял в городе.
  - Замутка нарисовалась одна, - встал с золочёного кресла Крышак и зябко закутался в рыжую шубу. - Голодняк жмёт, жрать банде не че.
  - Пробухал всё? - кивнула Ксюша на остатки еды в битых мисках и на бутылки с плесухой. На груди у Клока словно бусы поблёскивали три Посвиста, и каждый мог созвать диких зверей: и оленей, и кабанов, и расплодившиеся к осени стаи ворон.
  - Бухай, не бухай, а хрючева на всех не надыбаешь: гуляш по коридору, отбивные по рёбрам у моих пацанов. Халдей, падла, на Каланче не свистит.
  - И чё? Свистни сам, у тебя цацек на шее, как прибамбасов у шмохи.
   Клок ядовито ощерился и зашипел, что аж изгаженная плесухой слюна потекла начерно.
  - Ты с хера ли мне фасоны кидаешь, самая прошаренная, чё ли, ага?! У меня четыре Вышки на шее с загонами, - дёрнул Клок себя за цепочку с Посвистами. - Братва с каждой Каланчи по своим резонам охотится - из-за тебя, бикса, всё к херам полетело! Вороны прут - глушить некому: Скиперские с Лушами не просекают, как ворон чикать, из Карги пацанов - на кропаль, и мы в Раскаянье вороньё не мочили. Крысюковая волна на весь город пёрла, с неё все отжирались, и на дубак мяса затаривали, а нынче Халдей не свистит!
   Ксюша со звоном смела пустые бутылки со стула и уселась посреди загаженной квартиры Клока. Она отстегнула шлем и поставила его к себе на колени. К ногам Клока подкатилась пустая бутылка, но он подобрал её: видать, заметил ещё каплю плесухи; выцедил последние чёрные струйки бухла в свою щетинистую глотку, поморщился и занюхал рукавом грязной шубы.
  - Я те не мизга на каждой волне жопой светить. Грохнут меня, и не один посвист подрежут, а все, сука, три! Три Свиста на шее мандохаю, как Цаца свои побрякухи! Пыранут где-нить в лесу - своё же бычьё пыранёт, и земля мне бетоном!
  - Клок и ворон не ловит, и на охоту не ходит? Чё же это у Колечка жрать не че? - едко кольнула Ксюша.
  - Я чё, один всё забарбосил? Хрючева на каждой Каланче до хера было! Эти бажбаны, пока майдан барнаулил, без крышака всё сожрали!..
   Голод в бандах - такой расклад Ксюшу совсем не устраивал. Скоро зима, если не начать делать запасы, загоны хвоста кинут в мороз, и само Раскаянье мигом развалится.
  - И чё ты, к Халдею на цырлах поскачешь? - Ксюша погладила уродливую корку клея на трещине. - Не ведись. Собери все бригады, в одно место вломим, дочешем до Вышки и Крысюков подомнём. Впаривай загонам пока, мол, у Скорбных мяса - мизге на Гарем не перекидать; как возьмут её - отожрутся.
  - Не-е, бикса, не катит, - мотнул взъерошенной башкой Клок. - Нахрапы меня поджали: не надыбаю им в два дня жратвы - пошлют Взлётных на хер и свалят к Халдею вместе с бригадами. Кончили воевать, Ксюха, пора с Халдеем по чистому разойтись: мы ему топляка на Вышку, а он нам крысятину свистнет; так до весны и прочилим: Халдей на своей Каланче, а мы на своих.
  - Вы себя к весне перемочите. Халдей дубак перетерпит и вломит вам: Крысюки крепко за Право кучкуются.
  - Чё щас, за твою войну жопой порваться! - завопил вдруг Колк блажным голосом, резко к ней наклонился и со злобной усмешкой просипел ей в лицо. - Ты нам чё-нибудь из Башенки-то подгони, а, Серебрянка? Давай, подваллохшным фаршмакам таскала, и нам потаскай. Тогда Клок ничего, тогда Клок воевать очень даже согласный! За сладенькое-то чё не повоевать?..
   Ксюша перестала поглаживать трещину на забрале и в упор уставилась на Клока. В хмельных глазах крышака играл хитрый блеск.
  - Ты это про чё ваще гонишь, Клочара? - ухмыльнулась она уголком губ. - Ты с кутышни, кто у тебя на районе, дань давно собирал?
  - Всё уж ободрали, до донца, Ксюх. Мало...
   Под комбинезоном у Ксюши пробежался мороз. Она поняла, как надо сделать, чтоб не вестись на тему Клока, ведь одним рюкзаком Центр всё равно не прокормишь, и ход в Башню палить нельзя.
  - Я тебе двадцать три Котла кутышей сдам: они весь год жрачку готовили - не мяса, так гриба с них сдерёте. Загонов пошли, куда вам скажу, - сглотнула Ксюша, и тень Башни сильнее надвинулась на неё. - Харчи их нахрапам кинь, пусть бригадами Каланче Скорбной вломят. Как Крысюковый Посвист подрежешь - о голодухе забудете. У кого крысиная волна, тот и город крышует - ведь так?
   Клок стопорнул на секунду, не этого он ожидал, но затем довольно расцвёл.
  - Лады, Ксюха, подогреем нахрапов. Двадцать три подвальчика, отвечаешь? Сладкая темка. Загон ангишванит, кутышня платит - вот так. Метнёшься за данью с братвой?
  - Сами чё, в ложку влупетесь! - рубанула Ксюша. - Слушай и вкуривай, где подвалы...
   Она рассказала и о тех Котлах, что разыскала сама, и о тех, что раскрыл ей Тимоха - всего двадцать три скрытых от бандитов подвала, которым когда-то носила еду Серебряна. Ориентиры, улицы, метки - передавая о них, предавая их, Ксюша не сожалела, как камера, что лишь отправляет картинку чужим. Ни лица кутышей, ни серебряные кучки мусора стояли у неё перед глазами, только одна чёрная Башня - столп, который она захватит ради своей же свободы.
   Чуть только она рассказала про последний Котёл, как схватила свой шлем и пошла прочь от Клока. В спину ей будто ледяным ветром подуло. Раскрытый секрет, как брошенное дитя, остался наедине с беспредельщиком. Ксюша сама словно своровала чужое, вырвала из тела с мясом, и в страхе бежала домой, но и дома - боялась, и не показывала наворованное, и прятала его глубоко-глубоко в себе, и молчала весь день, только отсиживалась за своей половиной стола и жутко таращилась на сбитую с толку лычку. Нели чувствовала что-то неладное, вилась перед Ксюшей узлами, расспрашивала её так и сяк. Ксюша была готова растерзать Нели, ведь это Нели не предупредила о голоде, это Нели не предсказала, что Взлётные упрутся в Скорбь, ведь это Нели подставила кутышей, а не она!
   От Ксюши пёрло таким лютым холодом, что лычка, наконец, пробурчала что-то неловкое и свалила от беды подальше к себе в спальню за дверь. Ксюша поднялась, как на чужих ногах прошаталась в прихожую и зарядила ружьё.
  *************
   Лиза повисла на турнике в фитнес-клубе и старалась подтянуться изо всех сил. Ничего у неё не выходило: силёнок едва хватало достать макушкой до перекладины. Лиза упорно загребала ногами, кряхтела, и не видела со спины, как с порога тренажёрного зала за ней наблюдают. Ксюша в истёртом комбинезоне со шлемом подмышкой смотрела, как Лиза с кряхтением поворачивается на турнике, хватается за него новым Макаром и пытается влезть на перекладину. Но тут она, наконец-то, заметила Ксюшу, повисла, как сопля, и скорчила ей смешную конопатую рожицу.
   Мелкая девка - в тепле, в тишине, не мокнет под осенними ледяными дождями, не думает, что будет есть сегодня и завтра, в каких шмотках ей встречать зиму. Ксюша видела своё давнишнее отражение, но с другой стороны инкубатора.
  - А ну-ка, дай, - расстегнула она комбинезон, скинула его до пояса и завязала рукава в тугой узел. Лиза спрыгнула с турника, уступила ей место. Ксюша ухватилась за перекладину, скрестила ноги и начала рывками подтягиваться.
  "Пять, шесть..." - дымы сожжённых, разграбленных вокруг Центра Котлов поднимаются над размытыми городскими кварталами.
  "Десять... одиннадцать..." - загонщики тащат к Скиперской Каланче короба стопельников, банки и бутылки с плесухой, и гогочут во все пьяные глотки.
  "Двадцать, двадцать один..." - на Каланчу толпой гонят кутышек: девочек, женщин, старух - в разодранных тряпках, избитых, рыдающих, перепуганных насмерть и оторванных от своих близких мужчин.
  "Тридцать пять, тридцать шесть..." - блудуар из места с яркими занавесями и распутным смехом превратился в дом слёз. Коренные бабы строят порядки, распихивают Квочек по семьям, но подвалохшных чересчур много, у них свои семьи, кутышки испуганно жмутся друг к другу, и не даются большухам.
  "Сорок три, сорок четыре..." - сытые Кольцевые отбивают у Крысюков баррикады, теснят их к Каланче. Вспышки самопалов, едкая вонь Пороховки, трескучая Перуница, мат, ножи, кровь и грязь. В стылом воздухе над красным бетоном летят первые искорки снега.
  "Пятьдесят один, пятьдесят два..." - Каланча не взята, Крысюки закрепились. Клок мрачно барабанит по Посвистам. Еды больше нет, от лычки нет проку, время заканчивается, тень Башни почти накрыла её. Чтобы не попасть под тень, надо лезть по другим, забыть про всех, про себя - сдохнуть, но вскарабкаться выше чёрной короны!
  - Шестьдесят. - Коснулась подбородком перекладины Ксюша и спрыгнула с турника.
  - Ух ты! Ты сильная! - поражённо вытаращилась на неё Лиза. Ксюша растёрла ладони с занемевшими пальцами.
  - Ты в бассейне плавай. Такая же будешь.
  - Не, я плохо плаваю, - созналась Лиза.
  - Научу - хочешь?
  - Ой! Хочу-Хочу! Очень-очень! Спасибочки!.. - захлопала Лиза в ладоши, но вдруг притихла. - Слушай, Ксюш, а тебе сколько лет?
  - Двадцать четыре.
  - И долго ты живёшь у Кощея?
  - Это не я у него живу. Это он со мной живёт.
  - Но Башня-то его.
  - Пока что его, - обронила Ксюша. Удивлённая Лиза уставилась на подругу. - Ты сама-то, что, думаешь, навечно тут поселилась?
  - Нет, Кощей ведь сказал: я подучусь у него, и в поле буду работать. Он сказал: у меня природный талант к выживанию, и я очень сообразительная.
  - А что ещё он сказал?
  - Да ничего такого. Он всё больше отмалчивается, - спрятала серые глаза Лиза.
  - Это он любит - отмалчиваться, - присмотрелась к ней Ксюша. Она мельком оглянулась на потолок и загородила Лизу от тёмных колпаков камер. - Слушай, а ты камеры на потолке видела?
   Лиза стрельнула глазками за плечо Ксюши.
  - Не смотри.
  - Они что, за нами подглядывают? - перешла Лиза на шёпот.
  - Не они подглядывают, а через них. Ты на Тузах... - Ксюша сразу поправилась. - Наверху Башни комнатки такой не видела, куда камеры картинку, как по проигрывателю, передают?
  - Нет, не видела.
   Ксюша поджала губы. Врёт? Глазёнки честные, но много видела она честных глазёнок, когда даже под пытками врут. В глазах Лизы юлил огонёк - огонь интереса? Или лукавства, чтобы в её честность поверили?
   Молчание затянулось.
  - Хотя, подожди-ка! - опомнилась Лиза. - Я вроде бы видела такую комнатку! Там ещё телевизоров много, и стол с кнопками. Тебе зачем туда?
  - Мне? Не зачем. Ты что, подумала, мне зачем-то надо?
  - Ну, мне камеры самой не нравятся. Чего они тут везде за всеми подглядывают? Хочешь, мы их отключим? - вкрадчиво зашептала она. - Я, правда, не знаю, как это. Хочешь, я тебя в ту комнатку проведу, и ты сама выключишь?
  - Выключить камеры? Ты чего, я совсем не хочу, - искоса глянула на неё Ксюша. Лиза на миг растерялась. - Я сказала только: ерундой перед камерами не занимайся.
  - Ты точно не хочешь? - не сразу опомнилась Лиза, но тут же поправилась. - Ну, ладно, как хочешь. Я, наверное, в душ тогда пойду: вспотела на турниках-то!
  - Иди, хотя бы в душе камер нет. Я тебя у нас в комнатах подожду, - отпустила её Ксюша с улыбкой.
   Лиза весело, пусть немного суетливо, побежала к выходу из тренажёрки.
   Сообразительная какая, всё наперёд знает. Понятливая и вышколенная, как Гавран, девчушка-простушка: приятно поговорить!.. И как свою тяжёлую жизнь за горами расписывала, про деревни голодные, про скитания свои, про оседлышей и разбойников. Как же такая добренькая, инкубаторная, среди них жила, как же не оскотинилась?
   Ксюша побрела следом за Лизой. В бело-голубом кафельном зале расположилось двенадцать душевых кабинок. Двери кабинок полупрозрачные, и видно, где моются. В одной кабинке плещется вода. На дверце шкафчика висят сброшенные футболка и шорты. Ксюша развязала и стянула с себя комбинезон и бельё. На чистом белом потолке - ни одного тёмного купола камеры. Взрослым бабам Ксюша давно не доверяла, мужикам - уж тем более, но соплячке чуть не прозвонила: и что в городе делает, и зачем ей камеры отключать, и кого она в Башню провести хочет.
   Ксюша подошла к занятой кабинке, отодвинула мутную дверцу и залезла под горячие струи. Лиза охнула и обернулась. Ксюша плотно задвинула дверцу кабинки за собой.
  - Я ещё не домылась! - отёрла лицо Лиза. Ксюша крепко взяла её рукой за затылок и пристально заглянула в испуганные серые глаза.
  - Ну чё, соска, сама расколешься за Кощея, или тебя как шкицу отъелдарить?
  - Пусти! - дёрнулась Лиза. Ксюша легко удержала её. Силёнок у соплячки и правда немного, но главное на лице всплыло всё, за что могли прессануть. Случайных людей в Башне нет, не бывает, и босявка, подсаженная к ней, на опыте.
  - Я закричу! - вцепилась Лиза ей в руку. Ксюша припёрла её спиной к кафельной стене.
  - Кричи, рыжуха. Только ты мне чё надо, а не просто кричи.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"