Утром сгустился туман - летние ночи нередко холодны, и когда на мутную хмарь забирается солнце, город кутается в белёсый, как целлофановый мешок, дым. Под этим дымом сглаживаются и развалины, и уродливые грибные наросты, и ржавые зубья решёток в глазницах и зевах домов.
И не ясно, будет ли город красив, когда мгла развеется? Или ещё страшней прежнего... Туман скрыл пронзившую его гниль, как тени глубоких подвалов скрывают чахнущего от махры человека, кто вот-вот умрёт, и даст всходы грибницы, и продолжится жизнь - более стойкая и выносливая, но холодная, и ядовитая; много худшая жизнь, чем разумная человеческая.
Стоило ли Ксюше близко сходиться с бандитами - с теми, кого она с самых первых выходов в город опасливо сторонилась и презирала? Лицом к лицу бандиты повели себя не такими уж конченными, например, Нели; но с другой стороны - оказались ещё более отвратительными, как Клок.
Дорога на Башню началась с тлеющего костерка в разрушенном доме и закованной в наручники пленницы, и продолжалась сегодня: в эту минуту где-то по тракту катится бензовоз, и на окраинах его дожидается Ксюша. И всё ради Башни? Скинуть Узника и взойти на вершину. И какой Ксюша встанет между зубьев короны? Такой же заросшей и грязной, и дикой, как и сам старик-город, с такой же окрысившейся душой и оскалом, как у росомахи, и оглядит своё новое царство с выси пятидесяти двух этажей, и...
И что?.. Ксюша хотя бы не заперлась в Башне, она видела Сашу и Нели, и Клока, она жила по-настоящему, жила в городе, вне безучастных стен и плексигласовых окон - она боролась, а не скрылась от страха!
Через косые ворота вросшей в землю одноэтажки проглядывалась застланная травой и туманом дорога с аэродрома. Ксюша сняла шлем и вслушалась собственными ушами, как с грибов на соседних руинах перекапливается роса. Через дорогу, подволакивая за собой голый хвост, плелась крупная чёрная крыса. У обочины она задрала остроносую голову и принюхалась к воздуху, и тут же стремглав юркнула через Мёртвую Речку в щель водостока. Мёртвая Речка - река не настоящая, а лишь склизкий ручей, который сливается из росы и дождя и омывает заросшие чадью развалины и гнилые кучи с ложной грибницей. Один глоток из Мёртвой Речки принесёт нестерпимую боль в животе, рези в кишках, тошноту и медленную смерть от поноса.
Ксюша глубоко вдохнула прелый, с запахом влажного камня, железа, грибов и чего-то гниющего воздух. Жизнь замерла на кончике её слуха... пусть жизнь эта странная, в отмирающем месте, но прямо сейчас Ксюша дышит прохладой и сыростью, слышит журчание капели и Мёртвой Речки, и только что видела убегающую в страхе, но живую крысу.
Жизнь - это миг ощущений. И сегодня у многих бандитов он настанет последний - у тех, кто не знает, что сегодня умрёт, кто безмятежно спит на Каланче, и о смерти даже не думает; а она, кто едет их убивать, уже слышит урчание большого мотора на туманной дороге.
Ксюша застегнула свой шлем и вышла через косые ворота на обочину тракта. За мутной плеврой тумана обрисовался массив бензовоза с выгнутыми рогами выхлопных труб. По бокам от него, как пристяжные вокруг крышака, юлили два багги с охраной. Грузовик тяжело подкатился к обочине, туго скрипнул и встал перед Ксюшей. На грязной цистерне подозрительно топорщились крышки незадраенных люков. Видимо, сколь бы усердно загонщики не отмывали цистерну, всё едкое топливо изнутри им смыть так и не удалось.
Внутри кабины светил оранжевой шубой за зарешеченными окнами Клок. Дверца бензовоза с щелчком открылась, крышак вынырнул на подножку и с прутом арматуры в одной руке поглядел сверху-вниз на Ксюшу.
- Ну чё, бикса, начься к братве в бочку. В нутрянке покатишь!
- Надыбал, ля, зачухонку до Каланчи меня в обжим с загонами прокатить. Щемись сам в кабине, место отыщешь. И люки на бочке задрай, не то Скиперские вас за версту спалят.
- Храпок не железный, задохнется загон!
Ксюша прикинула, что от мёртвых ломтей в цистерне ей и правда не много толку.
- Как причаливать будем - пусть задраивают. За пять минут не подохнут.
- Ништяк, - согласился Клок и спрыгнул с подножки кабины, пошёл к цистерне и громко ударил по ней махачом. Из люка высунулась взъерошенная голова одного из загонщиков. Рожа у него была красная, глаза сильно опухли, слезились - ехать внутри цистерны из-под ядовитого топлива явно было не сладко. Пока Клок растолковывал ему, что по чём, Ксюша залезла в кабину. На месте водителя держался за баранку один из пристяжных клока. Через пассажирское кресло она пробралась в спальник и задёрнула за собой штору - не самое надёжное укрытие, но едва ли на Каланче их станут обыскивать перед тем, как впустить бензовоз на Колоды.
Ксюша поджала колени к груди и притихла. Спиной она чувствовала, как вибрирует от мотора кабина, и вместо свежего воздуха дышала сквозь фильтры шлема химической вонью. Клок вернулся на место и смачно захлопнул дверь. По его слову пристяжной переключил передачу и бензовоз со скрипучим ворчанием тронулся по дороге.
- Атасников Скиперских надо регом снимать, а то братве на Колоде из бочки не выпулиться, - коротко бросил он в довесок к тому, что ещё вчера днём на Кольце обсудили.
- После Колоды - Шестёрки, если их с ходу возьмёшь, мизга и вдуплить не успеет, что на Каланче срез пошёл. На Валетах вся мясня и закрутится: нахрапы и пристяжные против нас рогами упрутся. Но их ломанём, а там до Тузов как по мазе затащим. За Посивст, главное, с Фанычем разъяснить.
- Не ломом он подпоясанный - запоёт, - пообещал Клок. Вырубилась Перуница - хорошо, что хоть не на Каланче, и хорошо, что бандиты ничего не знают об этом, иначе бы целой Ксюше не долго ходить.
От окраин до Центра тащились несчётно. Перед Ксюшей маячило небольшое обсохшее мелкой грязью оконце, так что едва ли в нём разглядишь, куда едешь. А может и вовсе не едешь к Скиперской Вышке, а на поклон к крышакам повезли, как и предостерегла Нели, и весь этот цирк с сидящими в цистерне загонщиками и базары про Каланчу - туфта конченная, какую Клок ей слепил для отвода глаз Ксюши!
Она поймала себя на мысли, что начинает размышлять, как бандиты. Нет, так не годится, блатная масть и судьба к ней не прилипнут! Нельзя превращаться в такое же одурелое, бесчестное и жестокое городское зверьё!
Перуница включилась, снова зажглись индикаторы, Ксюша немного выдохнула. Спальник передавал каждый ухаб, яму и поворот, пройденные бензовозом. Скрипнули тормоза, щёлкнула передача в кабине и грузовик дёрнулся, словно им управлял неумелый водитель. Позади на цистерне заскрипели люки. Толчок и короткая остановка - это сигнал для загонщиков, что они подъезжают к Скиперской Каланче.
- Запалят, сука, что сам приехал, - заёрзал Клок на сидении. Ему, как крышаку, не полагалось доставлять горючку для Скипера, он мог скинуть это на любого доверенного нахрапа, путь никто и не запрещал ему лично провожать груз.
- Чё, хочешь Посвистом кого вперёд себя подогреть? - поддела Ксюша.
- Щас! - клацнул зубами Клок.
- Ну так не ссы. Кто те за чё предъявит? Или сам Фаныч поручкаться к тебе на Колоды зашкварится?
- Не втирай мне, как масть держать, бикса! А щас ныкайся, ша... - шикнул Клок, и бензовоз затормозил. Ксюше некуда было спрятаться больше, чем она пряталась сейчас. На подножку кабины вспрыгнул кто-то чужой, должно быть атасник.
- Чё, топляк подогнали? - кинул он Клоку.
- Есть такая тема. Фаныч где?
- Так он со вчера закатался. Вы нарисовались в рань. А чё, сгонять до Тузов надо? Ща стрельну кого.
- Да не охота мне на его Тузы колываниться, пусть у Цацы своей на басах отхрапится. Наших баб и жратву нам гони. Горьючку тока сольём и на Колечко отчалим.
- Ништяк. Всё на мази уже, под парами! Залетай на Колоды! - атасник спрыгнул с подножки, двигатель заурчал, и Рогатый покатил дальше. Въезжали медленно, гул мотора отразился эхом от стен и от сводов, в оконцах спальника потемнело - значит въехали на Колоды, значит теперь в Каланче. Рогатый остановился. Сзади скрипнули тормоза двух конвойных машин.
В охране Рогатого всего десять загонщиков, но сколько в цистерне - Ксюша не знала. Весь их план с Клоком строился не на числе, а на внезапности. Сколько бы Кольцевых не влезло цистерну, сил биться со Скиперскими лоб в лоб у них всё равно не хватит.
Ксюша прислушивалась, как снаружи хлопают двери, скрипит железо - должно быть Скиперская мизга подтаскивала вёдра для топлива. Динамики шлема улавливали малейший шорох и самое тихое слово, но секунду нападения Ксюша всё равно чуть не пропустила.
Громыхнуло пустое ведро, кто-то выматерился, но крик тут же заткнули. Ксюша отдёрнула штору и сквозь пустую кабину выскочила наружу. Вокруг темнота. На подземном этаже ломти Клока перебили всех атасников и мизгу. У бензовоза валялось с десяток убитых: кому-то проломили махачом голову, кому-то перерезали горло, последнего лично додушивал Клок. Пальцы атасника рвали его рыжую шубу, но Клок вцепился ему в глотку как клещ и душил, пока атасник не сдох.
Из люков цистерны выбирались наружу очумевшие ломти. Бандиты отхаркивались и кашляли, некоторые блевали, и все ошалело, как и сама Ксюша, оглядывались по сторонам. Всего в подкреплении было человек двадцать - в основном пристяжные: самые сильные и верные загонщики Клока.
Если бы атасники подняли кипиш на Каланче, и на Колоды ворвался весь загон Скипера, то от Взлётных в пять минут никого не осталось - это было самое тонкое место во всём плане Ксюши и Клока. Но после короткой разборки на Колодах выжили только две Птахи из Скиперских. В усмерть напоенные перед отправкой на аэродром, они тупо пялились перед собой и ничего не понимали.
- Этим пасти заткнуть! - указал Клок махачом на Птах, и его пристяжные немедля скрутили баб и завязали им рты.
- Куда дальше? - поторапливала Ксюша. Крышак погнал загонщиков к лестнице с подземного этажа. Пристяжные с арбалетами и самопалами ломились впереди всех. Ксюша смешалась с ними. Сканер движения не помогал, всё перед шлемом прыгало в цветастых рамках, ведь отличать своих загонщиков от чужих Перуницу не программировали. Навстречу им попалась заспанная мизга. Опоздавший спускался с пустым ведром на Колоды, но тут же ему в грудь кто-то выстрелил. Стрела пронеслась так близко от Ксюши, что Перуница лишь чудом её не перехватила.
- Куда палишь! - в испуге рыкнула Ксюша. Удар грома под дремлющей Вышкой похоронил бы всю их неожиданность.
- Вы чё, партаки! Ножами работай! - осадил Клок загонщиков, пусть не понял, в каком миллиметре был он сам от провала.
Ломти покрались тише, перестали топать по бетонным ступеням как стадо, перекликивались только вполголоса. Клок раньше всех проскользнул на первый этаж, пристяжные и Ксюша за ним. Что его рыжая шуба, что её серебряный комбинезон отлично виднелись издали, но никого бодрствующего на первом этаже не было.
На разостланном тряпье, вповалку и по одному, или просто прижавшись возле стены спала Скиперская мизга. Все работяги, кто был нужен при разгрузке бензовоза, давно спустились на Колоды, остальные досыпали. Большой толпой мимо спящих прокрасться конечно же не удалось. Кого-то из мизи случайно толкнули, об кого-то ненароком запнулись. Но ни крика, ни кипиша не было. Мизга просыпалась и испуганно таращились на чужаков, да ещё с Серебряной до кучи, и то, что на Вышке начался срез - понимал всякий. Подыхать за крышака и его загон вчерашние кутыши не горели желанием, и чуть только Взлётные проскочили сквозь их этаж, мизга сама разбежалась.
Клок и его пристяжные без помех добрались до лестничного колодца и как можно быстрее побежали вверх по ступеням. Клок первый заглядывал на этажи и проверял, нет ли атасников Скипера или загонов. Но везде дрыхла мизга, или шлялась по одиночке, и вообще не вдупляла, что за народ ломится на Тузы; или всё понимала и сразу драла без оглядки, даже не подумав предупредить кого-нибудь из загонов.
Миновали десятый этаж - начало Валетов. Клок никуда не заглядывал больше, и прямым ходом пёр наверх, до Тузов. Пристяжные и Ксюша на одному духу взбегали за ним. Кое-кто из Кольцевых от спешки по лестницам еле отдыхивался, но Ксюша перебирала ногами как заведённая, и сам Клок рвался через ступеньку.
- Шухер! Шухер, братва! Бычары срез подняли! - резанул сонную тишину крик. Каланча тотчас забурчала и заворочалась, разглуздалась и затопала сотней ног. Но вот странно: Взлётных приняли за своих - обычных загонщиков, кто хочет уронить крышака. Никто не мог спросонья вообразить, что это чужие забрались на Каланчу и пытаются срезать Посвист.
Пристяжные, забыв об усталости, ломанулись наверх, ведь чем выше заскочишь, тем легче до Тузов и крышака пробиваться, покуда подъём не заторили.
На площадку и лестницы возле тридцатого этажа высыпало больше десятка матёрых загонщиков с самопалами и махачами. Но Кольцевые совершенно внезапно набежали на них. Никто даже не думал, что срез прорвался так высоко, и уж тем более никто не ждал столкнуться на своей Вышке с Динамо. Ксюша обогнала пристяжных, сканер осыпался красными рамками, и лестница полыхнула белым заревом и трескотнёй. Загонщиков Скипера: кого подпалило, кто-то упал между лестниц, как пламенный факел, кто-то успел заползти в коридор. Уцелевшие тыкались кто куда, будто мухи в стекло, теряли оружие и голосили. Но и пристяжным чуть не попало. Гром на лестнице оглушил и напугал их до усряжу. Когда они всё-таки поняли, какая сила за ними, то сходу ворвались на этаж.
- Куда пошмандовали, бычьё! На Тузы, крышака уроните, не блудовать по-фуцански! - заорал Клок и переливчато выматерился на своих. Пристяжные разом выскочили на лестницу и ещё три этажа пронеслись без препятствий. Раскатистый гром наверно совсем перепугал Скиперских. Вплоть до шестнадцатого захватчикам никто не мешал, но выше повалили навстречу серьёзно настроенные на разборки загоны. Маленький отряд Клока налетел на шальную пальбу из самопалов и арбалетов, но хуже всего, что и снизу их начали поджимать подкрепления Скипера, так что ни на Тузы не подняться, ни к бензовозу сбежать.
Арбалетные стрелы летели на головы пристяжных, звенели и клацали по бетонным ступенькам и о рёбра перилл. Несколько людей Клока насмерть прошило, остальные отстреливались, как могли. Наверху засели с полсотни загонщиков, и только узкие лестницы не давали им налететь всем числом, но и пробиться сквозь их оборону, как сквозь пробку в бутылке, не могло получиться.
- Вжарь по ним, Динка, давай! - подталкивали зажатые с двух сторон пристяжные. Но выдержит ли комбинезон град выстрелов из самопалов и ливень арбалетных стрел? Перуница работала плохо, заряд в поясной батарее кончался, на лестнице всё прибывало раненых и снизу вот-вот подожмёт Скипер. У кого-то из пристяжных торчит из тела стрела, кому-то пробили свинцовым шариком грудь, кого-то Чёртовыми Слезами облили, и он с воплями стягивает и срывает с себя дымящуюся одежду. Один Клок весело скалится.
- Банковать... - буркнула Ксюша и без предупреждения вырвалась под пули и стрелы. Перуница ни разу не подводила, сколько бы не толкали её наперёд! Вокруг затрещали мелкие молнии, мерцали короткие вспышки, и ни одна пуля, и ни одна стрела не ранила Ксюшу. Глаза не успевали следить за метками целей, так быстро Перуница фиксировала угрозы. Хлестанул гром! За ним новая и новая вспышка! Перуница ударила по загонщикам, да с такой силой, что расшвыряла их с лестницы вместе с завалами.
Сзади, сквозь сизую дымку и тлеющие тела, её нагнали Клок и его пристяжные. На нижних этажах загонов никто больше не слышал. Перепугались? Ясное дело, свет и гром разнеслись по всей Вышке, а где свет и гром, там и Серебряна! После разряда Каланча как будто затаила дыхание. Взлётные брали этаж за этажом. Каждый Скипер, кто встречался им до тридцать шестого, бежал и от среза, и от Серебряны, как от взорвавшейся ложной грибницы. Ксюшу так и подначивало бежать за ними, бежать впереди остальных, она одна сможет захватить Каланчу, если надо! Но индикатор батареи почти на нуле. Отвлечёшься, забудешься и никто тебе уже не поможет!
На тридцать шестом этаже - крепкая дверь, серьёзная и стальная, перекрывает вход дальше наверх, и, конечно, закрытая. Ксюша стопорнулась перед этой простой и примитивной преградой, как перед злейшим врагом: ещё и выкрашена, гадина, в серый цвет! Здесь ни молнии, ни напор не помогут. Зато пристяжные не растерялись. Закопчённые, перераненные, они лыбились и подшучивали над тем, что за дверью - Блудуар, Гарем, и, в общем, ни что иное, как женский этаж. По указке Клока они мигом достали бутылки с Чёртовыми Слезами и обильно полили замок и петли. Металл зашипел и запенился. Даже сквозь фильтры Ксюша почуяла едкую землистую вонь. Минута-две-три, и дверь сама вывалилась наружу. Вход на женский этаж был открыт, и ломти ринулись внутрь, как звери на Посвист.
Словно другой небоскрёб. Колонны и стены в Гареме размалёваны цветными мелками: птицы, цветы и детские рисунки зубастых и шипастых страшилищ накаляканы на дверях и в простенках. Яркие тряпки висят над дверными проёмами, смутно попахивает едой. Даже мебель и та стоит в комнатах - столы, шкафчики и застланные кровати; одних Птах нигде нет. Где же они? Кто их знает. Видно, Фаныч сильно любил и опекал свой Гарем, значит и укромное местечко на случай среза для Птах приберёг.
Чадь с ними. Когда Кольцевые захватят Тузы, прятаться Птахам будет негде и незачем.
- Ай, сладкой житухой запахло! - щербато осклабился Клок, и все пристяжные до самого конца коридоров озирались, и заглядывали в комнаты, выискивая глазами хоть одну Пташку. В конце этажа наверх уводила новая лестница, но и на следующем ярусе блудуара пустынно. Лишь какой-то пёстрый завал из мебели и матрасов перекрыл путь...
Дым и гром - из-за баррикады пальнули! Треск самопалов и свист арбалетных стрел окатили ломтей. Будь оружие Скиперских поточнее, всех бы пристяжных уложили на входе. Пара ярких разрядов мигнула и оборвалась. Ксюшу будто ткнули ломом под грудь. Она шмякнулась на пол, вблизи зазвенела не прошибшая комбинезон стрела. Мимо с надсадным криком наскочили на баррикаду бойцы Раскаянья. В них полетели бутылки с Чёртовыми Слезами, сухо защёлкало оружие из старовременья, но Кольцевые врезались в хлам, сцепились с такими же матёрыми пристяжными со Скиперской Каланчи, и не дали им перезарядиться.
Ксюша силилась вздохнуть. В диком замесе пристяжные кромсали друг друга гвоздатыми махачами, резали литниками, втыкали в бока и спины заточки и арматуру, ломали друг другу колени и руки, и люто душили за глотки. Ксюша бестолково сучила ногами по полу, пока наконец не отползла на коленях к ближайшей колонне.
Ноль! Страшный ноль на индикаторе! Среди месива, брани, побоища, она осталась совершенно без всякой защиты, будто голая в одном из своих кошмаров! Любой мог ей навредить! И конечно же навредит, как только узнает, что у неё больше нет Перуницы!
Ксюша высунулась из-за колонны. Скиперские коломесились с Кольцевыми вокруг здоровенного бугая, кто успел отмордасить четырёх Взлётных. Рыжим бесом Клок заскочил к нему на загривок и ткнул шилом в шею.
- Я щас тебя на красный галстук возьму, сучка! - завизжал крышак. В груди обмерло, Ксюша спряталась за колонной, охватила колени и задрожала как на морозе.
- Я больше не буду! Простите! Я больше никогда-никогда не буду, только простите меня! - лепетала она и всхлипывала под шлемом. Гортанные вопли, мат, крики и выстрелы заглушило её бормотание - динамики отключились. Без звука и индикаторов треснутый шлем превратился в бесполезную скорлупу вокруг её головы.
Что с ней буд... что с ней будет, ког... когда бандиты узнают!
- Нормас всё, бикса? - прошил насквозь её голос Клока. Ксюша вскинула голову. С рыжей шубы густо капала кровь, губы Клока и щетинистый подбородок тоже залиты алым, словно он вгрызся в кого-то во время драки, на скуле припухший синяк, в кулаке задубелое шило, на морде остекленел жёлтый оскал. Это он, что, на неё скалится?.. Нет, он ведь не видит её лица. В зеркальном шлеме Клок видит только своё лицо и себе скалится, своему взбитому виду! Пока Клок не узнает - не узнает никто... Соберись, Ксюша! Вставай, хватит скулить! А иначе...
Ксюша с шарканьем комбинезона поднялась у колонны. "Иначе" толкало её наверх, как мячик со дна бассейна.
- По-победили? - не своим голосом просипела она.
- Всех, сука, под срез! Ты чё?
- В по-поряде я, дай отдышаться, - сжала Ксюша кулак на колонне и трудно сглотнула. - Сам-то чего?
- Хера ли мне? Клок фартовый! - раздёрнул Клочара руками, так что шуба на тощем животе распахнулась.
От баррикад после драки - прострелянные и разодранные матрасы, мелкие щепки, клочья ваты и трупы, вперемешку со сломанной мебелью и кровавым тряпьём. От двадцати Взлётных осталась всего-то дюжина пристяжных, зато путь на Тузы отвоёван. Как можно бояться, когда власть над Башней стала ближе на четверть? Как можно бояться, когда новый твёрдый шаг сделан! Сердце Ксюши застучало свободнее и теплее. Даже без Перуницы никто не устоит против неё. За баррикадой открылся пустой коридор, в конце него новая лестница. Взлётные спешили наверх не меньше, чем сама Ксюша.
На Тузах пусто. Всех, кого можно Фаныч давно отослал защищать себя вниз. Тузы богато обставлены для верхушки - конечно, для самого Фаныча и его пристяжных - в одной, особо роскошной квартире, среди перекрашенной мебели, старых мутных зеркал и грязных ковров, на широченной постели сидел в мягком халате толстый крышак Скипера. Почему он сам не сбежал, когда ни его Цаца, ни пристяжные на Тузах не остались? Наверно, просто поверить не мог, что Вышка взята кучкой залётных и никто им изнутри Скипера не помогал; а если Скиперские помогали, то и Вышка обложена, и бежать некуда, и даже своё ружьё возле кровати Фаныч не тронул, как только к нему вошли.
- Сучий ты фраер, Клочара. Против Права попёр. Всё, кранты тебе: маж лоб зелёнкой. Сходняк тя подпишет. Ты ж не на меня, ты на весь Центр залупился, ты войну начал, падла, - сипло ответил крышак.
- На сходняк стрелки кинул, ага, жироёпище? Не, Фаныч, знал бы ты, чё да как в Центре разрулят, сам бы припух, как щас офаршмачился! А теперь всё: моя Каланча, моя маза, мой Скипер!
Фаныч дёрнул цапку к ружью, Клок метнулся быстрее и перехватил дробовик. Бурое от чужой спёкшейся крови лицо уставилось в Фаныча. Тот ненавидяще сверлил Клока глазами и шумно сипел.
- Ты чё шустришь, курглый? Списаться решил? Не, мы с тобой ещё потолкуем! Ты тока глянь-глянь, зацени, кто при нас!.. Ксюха! - Клок окликнул её по имени, и Ксюша такого не ожидала, пусть бандиты давным-давно знали, как зовут её по-настоящему. Она вышла из-за спин пристяжных. По жирной щеке Фаныча пробежала нервная судорога.
- Ну чё, допёрло? - победоносно рисовался перед ним Клок. - Колись лучше сразу, где Посвист, терпила?
Фаныч тяжело засопел, почесал кудластую грудь под линялым халатом и молчал будто каменный стопельник.
*************
- А-а, зачуханы! Амбец вам, гниды отмороженные! Братва вас порешает, не обсидитесь на Каланче; хер вам, а не Скипер, а-а!
Фаныч орал, поносил своих палачей матюками, но держал стояк крепко и не кололся. Пузатого крышака подвесили за руки на верёвке, на балке посреди его же Тузов, и взялись пытать. Клок поручил это дело двум пристяжным, кому, видно, не впервой доверял развязывать важные языки, но и сам далеко не стал уходить. И Ксюша стояла бок о бок с Клоком и смотрела, как добывается Посвист.
Обезглавленная Каланча Скипера быстро сложила оружие. Многие местные тут же перешли на сторону Клока, а разбежавшиеся мизга и загоны понемногу вернулись. Как только они слышали о Серебряне и видели на Каланче обгорелые трупы, то понимали, что жахнул не простой срез, дела настали серьёзные, и сила теперь может быть не за Центром. Со Взлётки прибыло подкрепление, но пока что Каланчу в большинстве стерегли те же самые люди, которые сражались против Раскаянья. Всё устроилось настолько тонко и ненадёжно, что могло рухнуть в любую секунду, если Клок и его пристяжные не найдут Посвист.
Знал это Клок, знала и Ксюша, но, что хуже всего, знал это и Фаныч, и он не кололся, не сдавал им свой Посвист, и держал стояк до подхода Центральных; а его что есть силы мутузили, обдирали, пыряли и резали.
Начали с зубов и ногтей, с пальцев рук, потом перешли к ногам. На первых парах для пыток сгодились обычные пассатижи. Но когда пальцы рук и ног были сломаны, пристяжные взялись рвать Фанычу ноздри и выдирать зубы. Жирное тело излупили арматурой до черноты, выбили колени, подрезали сухожилия, и продолжали дубасить, как крысиную тушу на крючьях. Не трогали только голову, чтобы Фаныч случайно не сдох и не отключился.
Ксюша знала, что точно также могут поступить с ней, как только выяснится, что она больше не жарит молниями. Её точно также подвесят, и она... она ещё ни разу не видела столько боли, не могла и представить себе, как сильно можно измываться над человеком, а тот ещё будет жить, и орать, и материть своих палачей. Ксюша с трудом примеряла чужую боль на себя и кишки у неё скручивались от холода. Нет, она бы сломалась после первого же выдернутого из сустава пальца, после первого же выдранного из десны зуба. Она бы созналась во всём, и согласилась со всем, и сделала всё, чего бы бандиты от неё не захотели.
Прошёл час. Ксюша прислушивалась, громче ли кричит Фаныч, или слабеет, сдаётся и затихает? Время нещадно их поджимало, боль и страдания крышака всё сильней затирались угрозой облавы из Центра. Сердце Ксюши колотилось за каждую упущенную в напрасном ожидании минуту. Центральные прямо сейчас могли собирать толпы загонщиков для атаки на Вышку, а у Раскаянья с Клоком нет даже Посвиста, чтобы удержать примкнувших к ним Скиперских!
Почему он молчит? Ему же отчаянно больно! Но он крепится и назло тянет. Нельзя ждать: надо выколоть ему глаз или отсечь ухо - от такой сильной боли он сразу сознается!
Пристяжные сами, как назло, не спешили, и ворочались возле жертвы, иногда подшучивали на счёт дела, словно Фаныч мог повеселиться заодно с ними. Из стеклянных бутылок они принялись медленно поливать ему брюхо кислотой. Поднялся едкий дым, кожа вспучилась и облезла с живота крупными струпьями. Фаныч орал, хуже резанного. Пристяжные полили ещё, и опять вырвали крик, но теперь тише, перемеженный с тихим поскуливаньем.
Ксюша затаила дыхание, но не от едкой вони, она ждала, что Фаныч сознается! Тот с трудом поднял голову, что-то прошлёпал распухшими губами насчёт ласкунов, и брюхо ему снова облили.
Опять ждать? Неужто пытка - это только терпение; терпение жертвы и терпение палача - одним словом: выматывающая рутина. Жертва следит, насколько ей больно и сколько ещё боли она сможет вынести, а палачи переходят от приёма к приёму, и стараются повышать напряжение боли, и лишь немного досадуют, что не вышло по-старому, и тут же бодрятся, что можно провернуть с жертвой новый приём.
В Ксюше вдруг пропал интерес к долгой пытке. Она раздумалась, словно посреди слишком затянутого учебного фильма: "Оказывается, человек - крепкий. Кричи, не кричи, а сознаваться в самом начале - это даже как-то неправильно". Ксюша тоже пережила одну страшную пытку - змеёй-Пераскей. После укуса она не могла встать и пойти в город, и опоздала на важнейшее дело всей жизни. Вот тогда ей было по-настоящему мучительно больно - больно и в теле, от макушки до пяток, и больно в душе! Что ей выдранные пальцы и зубы? Она бы стерпела все эти пытки охотнее, чем опять пережить то страшное опоздание. Она вдруг поняла, как Фаныч крепился, и так же смогла бы терпеть.
Под Фанычем скопилась вонючая лужа, его сломанные ноги болтались, как перебитые ветки, и жирное тело подрагивало. Пристяжные запарились и, наконец, по кивку Клока, отбрели от подвешенного на балке. Сам Клок подвалил к крышаку.
- Чё ты зашился, сука? Так и так амба тебе, давай раскрывайся, чё мурлыжить? Колись, где Посвист сначил, и отдохнёшь с лунным загаром!
- Клочара... - просипел Фаныч и уронил с губ тягучую нитку кровавой слюны. - Это тебе амба... тебя за беспредел самого... кончат... понял?.. Центральные - не фуцаны терпеть... ты ж не на меня лапу задрал, ты ж весь Центр на рамсы кинул... крысий хер тебе, а не Свист, понял? Скипер с Серого Каланчу крышевал. Хоть мочи, хоть мурлыжь, но ни чё, тебе, падле, не обломится...
- Вот ты душный какой... - беззлобно улыбнулся Клок. - На понтах весь, за Центр мне поясняешь, а как крышак крышаку подсвистеть мне малоха не хочешь. Ну не чё... - шмыгнул носом он. - Щас ты у меня как мизгарь на киче запоёшь.
Клок вынул из-под шубы нож и весело оглянулся на Ксюшу.
- Ксюха, а ты немого за яйца разок хоть мацала?
Клок подсунул обе руки под отвисшее пузо Фаныча и резко задвигал ножом. Крышак Скипера заверещал, как насаженная на гвоздь крыса. Ноги Фаныча судорожно задрыгались, на пол под ним хлынула густая алая струя.
- Му-у-у! Му-у-у!.. Где посвист, молчало дырявое! - орал ему в лицо Клок. - Я те щас колокала твои в пасть затолкаю!
Фаныч с мучением закусил толстые губы, зажмурился, но и это стерпел, не ответил.
Если бы Ксюша попала в плен, с ней бы сразу обошлись так, как в последнюю очередь поступили с Фанычем. Его не просто пытали, его обесчестили и хотели стереть, как разумного человека. Боль - ничто. При пытках ломаются не от боли, ломаются изнутри, когда насмерть теряют себя. Только тот, кто держится за свою личность, за то, кем ты был до истязаний, может терпеть и молчать. Теперь же от Фаныча не осталось ни крышаковой гордости, ни мужского достоинства.
Но, если его сломали как человека, почему он до сих пор молчит? Если не за себя, то за кого держится? Кто мог быть бандиту дороже, чем он сам, чем его Посвист?.. Ксюша молчала бы так только за Сашеньку. Что бы с самой Ксюшей не делали, как бы не унижали, она бы никогда не предала Сашу и терпела за неё до смерти!.. Пока есть за кого терпеть, никто ни в чём не сознается.
Клок вытер кровавый нож о брюхо Фаныча и отошёл к Ксюше.
- Не колется гнида, хоть евнуха из него лепи. Братва весь этаж обшманала, только нет Свиста, и амба, и этот терпила закупорился.
- Он не просто молчит, за кого-то стояк держит, - выдала Ксюша всё то, что надумала во время пыток. - Сам не расколется за свой Посвист, так кто за него сказать сможет?
Но уж очень она завернула, так что Клок надолго завис.
- Цацу его тряхнуть надо, - подсказала Ксюша, и Клок враз просиял. О бабах-то он и не подумал! Птахи нашлись, но не на блудуаре, а на другом этаже Каланчи. Сбежать им в город всё равно было некуда. Пташек вернули в Гарем, но ни одну пока пальцем не тронули: не до баб Кольцевым сейчас, зато хоть братва на позитиве.
Клок свистнул своих палачей.
- Ну-ка, в Курятник регом метнулись, и прикупите у Птах, кто крышакова баруха! Цацу Скиперскую ко мне на Тузы!
Пристяжные охотно погнали выполнять сладкий приказ.
- А ни чё, у тебя в башке масло есть, - похвалил Ксюшу Клок. - Бабу легче колоть, баба не терпит. Тока бы про Посвист нам спела, тогда...
- Ты не расходись, музыкантик, - притормозила мечты Клока Ксюша, глядя на Фаныча - синего с чёрным и ободранного, как стопельный гриб перед варкой.
Минут десять спустя привели Цацу - длинная девка один в один выглядела как лошадь на Посвисте Виры. Такая же светлая башка с гладкой гривой, такая же вытянутая, как у лошади, морда. Стоило Цаце увидеть своего кума, как белобрысая рожа у неё посерела до пепельного. Цаца задрожала, как воронье перо на ветру, крупной челюстью выбила дробь, глаза в испуге задёргались.
Клок развалисто подвалил к ней, подпирая руками бока под шубой. Рядом с Лошадью он выглядел как лохматый шмель.
- Ну чё, сладкая, есть до тебя интерес. Куда кум твой Посвист заныкал?
Цаца замотала башкой, боясь лишний раз поглядеть на ободранного до мяса Фаныча.
- Да ты не щемись, лапуля, - успокаивающе погладил её по спине и подтолкнул ближе к балке Клок. - Ты скажи тока за Посвист, и в Курятничек упорхнёшь, как и чилила. Тут все конкретные пацанчики: мы цыпак любим, и бандерш за зря не прессуем.
- Не знаю я, - прогудела Цаца почти мужским баритоном, а сама всеми глазами выискивала в расквашенном сизом лице крышака хотя бы подсказку, что же ей делать.
- Ай, мусоришь не по теме, лепишь нам в тёмную, - кисло поморщился Клок и вытащил нож. - Ну, братва, под ручки её, ща я ей таблетку подправлю.
- Ты лучше крышака подрежь, пусть полюбуется! - осадила Ксюша. Не очень-то ей нравилось, что при ней начнут пытать женщину.
- Да ей до кума своего - по фигишу. Она кобла, походу; ей Пташки амбразуру шлифуют, - заржал пристяжной, кто спускался за Цацей на блудуар, и теперь держал её за руки перед Клоком.
- Опа! Раз такие резоны пошли, тащи-ка сюда её коблуху! - непонятно чему обрадовался Клок.
И снова в Курятник побежал человек из крышаковой свиты. Пока он мотался туда-сюда, Клок опять взялся за Фаныча, но Лошадь на муки крышака не велась и никак не желала колоться, лишь раскачивалась, как заснеженная сосна под вьюгой, низким голосом хныкала, и корчила пегое веснушчатое лицо.
Ксюша видела не людей - диких городских крыс, кто словно в едином тугом клубке, в самом глубоком и тёмном подвале копошится, визжит и кусается, топчет друг друга, и душит своих же сородичей, и весь этот хвостатый фарш не останавливался ни на минуту, словно кто-то крутит за ручку и проворачивает в одной большой мясорубке и бандитов, и птах, и кутышей... и её.
На Тузы приволокли упиравшуюся темноволосую девку. Небольшого росточка, худая, лохматая, она поливала всех притеснителей таким забористым матом, какому и загонщики бы позавидовали. Она упиралась голыми пятками в пол, мешала мускулистому пристяжному волочить себя на этаж, где кричали от боли, и воняло свежепролитой кровью. Лишь завидев её, Цаца взревела трубой.
- Не трожь, сука! Скажу! Скажу!.. Проглотил Фаныч Посвист! В брюхе Свисток у него! Грабли свои от неё убери, а-а!
- Ах ты моя подогревочка! - счастливо оскалился Клок. Фаныч на балке невнятно замямлил и всхлипнул. Клок метнулся к нему, задрал голову крышака за потные волосы.
- Ты чё, гниль, правда хотел сандальнуть? Типа, откинулся, и всё, и ага?
Он тычком вогнал ему нож в живот и рассёк брюхо Скипера от бока до бока. Вместе с потрохами на пол хлынули кровь и желчь. Клок скорее присел к склизкой куче, взялся копаться в ней и тормошить, что попало. Фаныч уронил отяжелевшую голову на грудь и тупо уставился на него.
- Эк, сколько ливера набарбосил, - приборматывал Взлётный, ковыряясь ножом и прощупывая руками кишки. В наглухо закрытом шлеме Ксюшу вдруг замутило. Она зашаталась и оглянулась на Птах, те обнимали друг друга и больше ни на кого не смотрели. Пристяжные в примитивном азарте таращились на своего крышака.
- Цени, Ксюха! - вскинул Клок руку с блестящей вещицей в изгвазданных пальцах. - Надыбал! Надыбал! - Ксюша увидела маленький Посвсит с головой кабана на конце. Скипер охотился на кабанов на окраинах леса, где и призывал этих крупных зверей; жила банда сыто.
Ксюша не вытерпела, развернулась и зашаталась подальше с Тузов.
- Ксюха, ты куда покандёхала? - засмеялся ей в спину Клок. Ксюша лишь прибавила шаг. Коридоры, опалённые лестницы и ступени штормило у неё перед глазами. Ксюша вцепилась в застёжки шлема, но не успела содрать его, и её вырвало остатками ужина прямо внутрь. Задыхаясь, она бежала прочь с Каланчи, скорее на улицу, только бы не видеть Птах, не видеть загонщиков, выпотрошенного Фаныча и Клока рядом с ним со свистком.
При встрече с ней загонщики расходились. Взлётных с аэродрома на этажах наконец стало больше, чем Скиперских. Весть, что Клок нашёл посвист, разлетелась быстрее, чем Ксюша успела спуститься к Вальтам. За спиной у неё маячили подосланные Клоком пристяжные. На Шестёрках готовились к обороне: баррикадировали коридоры и лестницы, со звоном выстраивали под руку бутылки с Чёртовыми Слезами и раскладывали пучки арбалетных стрел, нахрапы с матом шпыняли мизгу. Не успела Ксюша дойти до Колод, как затрещала стрельба - Скиперские загонщики и новые хозяева Вышки с аэродрома отбивали первый натиск Центральных.
*************
"Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему..."
- Ё-ма-на-а... - прогундосила лычка с толстой книгой в руках. Она уселась в глубокое кресло в библиотеке и близоруко щурилась на распахнутые страницы. Читалось ей не особливо резко, кое-как, по слогам; короче, на каждый абзац она тратила дуром времени. Но старые Птахи на Каланче как-то трындели: "Кто книжки читает, тот до хера знает", и Нели впихивала в себя букву за буквой, слово за словом, строку за строкой из выуженного из Шугайского шкафа томика.
Книга про "Аньку Коренную" - приглянулась ей тем, что буквы на обложке продавлены крупные, а название конкретное. Но внутри, что ни слово, то канитель! Короче, один фраер ссучился и наставил рогов своей Цаце, да так, что с неё аж перхоть слезла, а тут ещё в рамсы Семья подключается - значит баба не зачухонка подвалохшная, а ваще в авторитете. Чуется, будет замес; и слабал книжищу не мизгарик какой, а блатной бугор: погоняло - Толстый.
Лычка как провернулась с делами: шконку заправила, жратву забодяжила, там, где пыль убралась - так до вечера с книжкой и чилила. Даже за Ксюху каждую минуту не барагозилась: как она там на Каланче? Если б катали щас на четыре звёздочки, Нели на Ксюшу и крысиный хвост не поставила; и всё же нет-нет, да и загрузится за неё, по душе слизь гуляет, будто варёный гриб тискаешь, а он, сука, на завтра не делится. Всё ведь вместе прикинули, все вопросы обкашляли, но тема такая выходит, что, если Ксюху завалят - это лычкин косяк.
Нели почесала под ошейником горло. На Центр-то она стуканула, и, если Ксюху перед тем, как урыть, прессовать будут, и та запоёт, то и за лычкой на хату заявятся. Тогда и её и по частям крысам кинут... а всё ж, не могла она не вписаться, хотелось и Версту, и Цацу его зачушканить, и в Карге раскрутиться в обратку. Резон у них с Ксюхой был, а резон - крепче цепи.
Солнышко закаталося, а Ксюхи - ни на полхвоста. Всё, поминай Пташку, как звали. Покачивая макитрой, Нели попёрлась на кухню, раз в третий подогревать харчи. Чё ей-то сильно грузиться? Сёдне она Ксюхе нужна, а завтра её Динка замочит - ружьём-то нет-нет, да и светанёт перед харей. Но не на одном ружьё авторитет стоит. Пахан и тот не по ружью, а по делам и по масти у нахрапов в авторитете. Как накосячишь, тогда и масти кранты, и пофиг сколько под тобой пристяжных ходит.
Нели хмуро ворочала ложкой суп-пюре из концентрата, в глубокую миску накрошила любимый Ксюхин фруктовый салат, и маялась про себя всякими нудными мыслями. Жратва густо забулькала и закипела. Нели затушила горелку, накрыла кастрюльку крышкой и подвязала для тепла полотенцем, взяла из кухни миску с салатом и вернулась к столу в проходной комнате. Хорошо бы щас переодеться, но платья толком не налезали через ошейник и цепь, а рвать их лычка жалилась. Что можно было продеть через ноги, широкое или с вырезом, то она и носила.
Нели снова было взялась за книгу, но только уселась в кресло в библиотеке, как в прихожей зашаркали, щёлкнула тайная дверь.
Лычка подскочила на месте, откинула книгу и замерла. Она испуганно шухарила постукивания и шарканья в прихожей, и по одним звукам могла пропалить, кто пришёл: свои, или залётные? Спустя полминуты в комнату ввалилась Динка - целая, и невредимая, но серая от усталости, и полморды грязью обсохло.
- Ну чё, как там, Ксюха, нормас?.. - нетерпеливо спросила Нели. Ксюха зыркнула на неё ядовитыми зенками и мрачно проплелась в ванную. Там же зашуршал комбинезон, заплескалась вода. Нели выматерилась про себя, что торчит как хер без Гарема, подсуетилась и притащила с кухни кастрюльку. Пока Ксюха мылась, она разлила по тарелкам харчи, придвинула к её месту миску с салатом, и уселась на стул поровнее, будто ждала её тут с утра, не отрываясь. Ксюха долго не выходила из ванной.
- Ксюха, чё там за Скиперских? На мази всё?
Ксюха молчала, словно лычки и не было. Правильно, звалиться бы надо, пусть поплещется - Нели нарочно всю воду не выбулькала! - на Каланче-то, наверн, хреново пришлось. Лычка ждала, пока Ксюша наконец выйдет из ванной. Та появилась с мокрым полотенцем на шее - бледная, без комбинезона, и уже в домашних штанах и футболке. Она подошла к своему стулу и тяжело села за стол. На жратву она глянула так, будто в тарелках насрано.
Нели заёрзала, как на стрёме.
- Да чё там, ё-ма-на, счухарилось-то, Ксюх? Кольцевых на Вышке за очко дёрнули?
- По-человечески говори... - ещё натянутее процедила Ксюха и придвинула к себе кружку.
- Да я ж... конкретно говорю, чё там: зарамсили Скипера, или облом? Чё там Клок?
Ксюха врезала ей кружкой в башку, так что у лычки из глаз искры посыпались.
- Ты по-человечески говори, тварюга! Вы язык человеческий понимаете?! Вы по-человечески говорить можете?! По-человечески говори, поняла!
Нели от резкой боли притухла, зажала висок рукой. В башке сильно торкало.
- Поняла, Ксюха.
- Что ты поняла? - осела на место Динамо.
- Я больше не буду, - пробурчала Нели.
- Чего не будешь?
- Говорить ... - запнулась лычка, не зная, в какой ход ей метнуться.
- Не говори так, - задрожал голос у Ксюхи, и Нели в конец нить потеряла. Она покосилась на Динку, у той губы тряслись, и глаза на мокром месте блестели, словно у пьяной.
- Не говори так, Неличка, - заскулила она. - Не говори, ты ведь такой же человек! Ты ведь тоже можешь жить по-людски! А не как крысы!..
- Чё я тогда на цепи? - сорвалось с языка Нели.
Глаза у Ксюхи остекленели, она вдруг сползла к ней со стула, схватила за плечи и начала целовать в шею и щёки.
- Прости меня, Нели, мне иначе никак!.. Ты хорошая, ты даже лучше меня! Я бы за тебя сама цепь надела - правда-правда, Неличка! Почему? Да потому что я всё время хочу вам сделать хорошее, а получается... вам от моего добра плохо! Почему вы такие, почему я такая! Почему всё такое!.. Я плохая, Неличка, да? - Ксюша шарила заплаканными глазами по её лицу. Нели совсем прифигела. Она ей тока что кружкой в макитру заехала, так чё ей сказать-то! Динка вообще поехавшая, или... С шизойдами надо бы по-тихому.
Ксюха целовала ей кислотный ожог и невидящий глаз, и в конце концов впилась в губы. Тут лычку как чадью шпарануло. Нели очухалась, и сама запустила руку ей под футболку и взялась тискать грудь. Ксюха слюнявилась дальше и не брыкалась, и Нели сползла со стула, уложила её на пол рядом с собой, смазала пальцы себе об язык, сунула руку под резинку её штанов и заелозила ей по лоханке.
- Щас, Курочка моя, мы тебе подсластим... вот так, пальчиками! - горячо бормотала Нели в зарумянившееся лицо Ксюши. Всего минуточку пощекотались, и Ксюха вцепилась ей в руку, крупно задрыгала задницей. Лычка завращала пальцами ещё чаще и прижимала к себе ласкунью, пока её последние сладкие судороги не затихли.
- Ну чё, шустро ты отстрелялась, - улыбнулась Нели в её умасленные глаза, и крепко поцеловала товарку в засос.
В эту ночь на одной койке с Ксюхой лычка припомнила, как ещё Солохой на Тузах Пташек обласкивала. У всякой Цацы любимая Пташечка есть, кто поближе других, да и новеньких Квочек на блудуаре надо обламывать; нравиться им или не нравится: вспорхнула на Каланчу - большухе рубец шлифуешь. А у Ксюхи душа сама лежала до бабьих ласок, только чтоб нежно, чтоб бережно, и по любви. А у кого из баб душа к любви не лежит? И где ты на Вышке любовь-то надыбаешь?.. Не у бухого загона же, кто на блудуар вдуть заскочил и смотаться. Только от своих, из Гарема, ты любовь и увидишь.
У Ксюхи ни одного пацана не было - зря про неё Скиперские гнилые темы толкали. Не умела она ни черта, как малолетка зелёная жалась и тыкалась. И на широкой кровати под большим зеркалом Нели вошла в фавор, пусть показала Ксюхе только малость своих коронок. И Ксюха под её руками и языком, как масло растаяла и потекла, и вилась, и ластилась к ней, словно змейка.
Крышак, разозлённый и пьяный, грымзит всю Каланчу, пока пристяжные с нахрапами Цацу не кликнут.
Вот и Нели за одну ночь на хате Шугайской раскрутилась до Цацы - взяла привычную масть, получается. Теперь-то она сечёт, как жить рядом с Ксюхой, теперь-то её из ружья за так не завалят, теперь-то она где надо подстроится, и подмахнёт, и чего надо попросит, и на что надо укажет... теперь-то ошейник с неё слетит - только звякнет!
Может чего и побольше выгорит, ведь она, как не крути, теперь Цаца...