Дроздов Анатолий Федорович : другие произведения.

Кровь на эполетах (3 главы из романа)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.33*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Перед ним стояла цель - выжить. Не попасть под каток Молоха войны, накатившегося на Россию летом 1812 года. Непростая задача для нашего современника, простого фельдшера скорой помощи из Могилева, неизвестным образом перемещенным на два столетия назад. Но Платон Руцкий справился. Более того, удачно вписался в сложное сословное общество тогдашней России. Дворянин, офицер, командир батальона егерей. Даже сумел притормозить ход самой сильной на континенте военной машины, возглавляемой гениальным полководцем. Но война еще идет, маршируют войска, палят пушки и стреляют ружья. Льется кровь. И кто знает, когда наступит последний бой? И чем он обернется для попаданца?
  Пролог
  
   "La Grande Armée" покидала разграбленную и дымящуюся Москву. То, что уцелело после первого пожара, по приказу императора было взорвано. Под Церковь Усекновения главы Иоанна Предтечи, храм Ивана Великого, многие другие здания, был свезен порох из московских арсеналов, но в суматохе внезапного выступления сделать все как следует не вышло. Взрывами была уничтожена до основания Водовзводная башня, частично Никольская, Безымянная и Петровская. Рухнула и часть кремлевской стены, а вот колокольня Ивана Великого устояла. Тогда Наполеон повелел предать огню все что не разрушилось при взрывах.
  Старая столица вновь пылала, а из нее колоннами шагала старая и молодая гвардия, топала следом обычная пехота, не удостоившаяся чести именоваться гвардейской, рысью шла кавалерия: кирасиры, драгуны, уланы и гусары; катили в колясках генералы и маршалы. Наполеон и его армия покидали негостеприимную русскую столицу. Вместе с ними уезжали и штатские: французские купцы и рестораторы, владельцы модных магазинов, актеры и парикмахеры, гувернеры и модистки, коих в Москве до войны обреталось бесчисленное множество. Для них в свое время далекая Россия представлялась сказочным Эльдорадо, и они стремились в эту страну в надежде разбогатеть. Кому-то удалось сколотить капитал, кто-то разорился и опустился на самое дно, но большинство так или иначе пристроились и были довольны жизнью. Сейчас те из них, кто остался в Москве после бегства ее жителей и приветствовал приход французов, загорелись желанием вернуться на историческую Родину. Публика побогаче двигалась в экипажах - разномастных каретах, ландо, колясках, кативших по три-четыре в ряд. Те, кто победнее, тащились на реквизированных у местных крестьян телегах, а то и вовсе топали на своих двоих, навьюченные нажитым непосильным трудом, но чаще награбленным у москвичей скарбом.
  Среди богатых экипажей выделялась роскошная карета знаменитой Мари-Роз Обер-Шальме. Французская эмигрантка, некогда сбежавшая из Франции от революции, сумела за двадцать лет сколотить в России огромный, полумиллионный капитал. Мари-Роз принадлежал самый модный (и самый дорогой) магазин престижных французских товаров в Глинищевском переулке . Последние парижские наряды, ткани, севрский фарфор и другие предметы роскоши. Цены там были такие, что москвичи прозвали хозяйку "Обер-шельмой". С приходом в Москву "La Grande Armée" "Обер-шельма" окружила заботой Наполеона: следила за его питанием и бытом, давала советы, как вести себя с русскими. И вот теперь убегала, понимая, что в России за такое по головке не погладят.
   Если колонны отступавшей гвардии Великой армии еще походили на войска, то остальные полки, бригады и дивизии напоминали орду, возвращающуюся из набега. Грабители тащили добычу. Тюки с награбленным заполняли телеги, вьюки лошадей, зарядные ящики артиллерии, из которых безжалостно выбросили ядра и картечь. Походные кузни лишились наковален, инструментов, гвоздей и подков. Их место заняли меха, которых в старой русской столице оказалось особенно много , одежда из дорогих тканей, серебряная и фарфоровая посуда. Мешки с награбленным висели даже на стволах пушек. Рядовые солдаты и унтер-офицеры несли добычу на плечах. Самые предусмотрительные использовали для этого ручные тележки, которые толкали русские, понужденные к тому угрозой расправы. Часть солдат, которым не досталось тележек, не мудрствуя лукаво, погрузили на плечи захваченных рабов поклажу и теперь просто шагали рядом, подгоняя носильщиков.
   Добыча была столь богатой, что солдаты, тащившие ее сами, сгибались от тяжести. Многие понимали, что не донесут, но бросить награбленное было выше их сил. Поэтому кряхтели, стонали, но упорно шагали вперед.
   Шли весело. Солдаты горланили песни, штатские улыбались. Некоторые семьи богатых купцов вырядились как на пикник: женщины надели шелковые капоры, роскошные платья и белые башмачки. Октябрь 1812 года выдался необычно теплым, и ландо ехали с открытым верхом, позволяя окружающим все это богатство разглядеть. Несмотря на отступление, никто не горевал. Сгоревшая на три четверти, оставленная населением, мрачная и негостеприимная Москва надоела всем. В ней было море выпивки - уехавшие дворяне оставили погреба, полные вином. Хватало сладостей, в частности, сахара. Но в погребах и кладовых было мало муки, а, следовательно, - и хлеба. Рядовые пехотинцы и кавалеристы видели его нечасто. Впрочем, не горевали: в Смоленске ждут магазины с провиантом, где честно сражавшиеся солдаты получат хлеба сполна. Зато ранцы и мешки полны добычей, а с ней храброму французу сам черт не страшен. Тем более, что черта нет, как и бога - их отменила революция, и это подтвердили ученые Института Франции .
   Никто из этих людей - певших, улыбавшихся, отпускавших задорные шутки, не представлял, что столь яростно отрицаемый ими Бог уже пометил большинство из них своей печатью. Что подавляющему большинству из этой орды жить осталось от силы месяц, многим - и того менее. Часть солдат и офицеров погибнет в боях, и этим, можно сказать, повезет. Другие попадут в плен. Счастливчики - к русской армии, у этих будет шанс выжить. Небольшой, но все же. А вот у тех, кого захватят партизаны... Крестьяне разобьют им головы дубинами и топорами, и это действо будет происходить на глазах ждущих своей очереди пленников под веселые крики и пляски победителей . Однако большинство французов умрет от ран и болезней, голода и холода. Солдаты и офицеры, штатские - мужчины, женщины и дети - все они сгинут еще до зимы, в том числе и знаменитая "Обер-шельма". Богатство не спасет ее от тифа. Смерть пришельцев станет долгой и мучительной - на обочине дороги, на бивуаке у костров в открытом поле или в ледяных, ими же разоренных избах. Так веселившая их сердца добыча будет безжалостно брошена, а самым желанным сокровищем станет заплесневелый сухарь или похлебка из мерзлой конины.
   Однако никто из отступавших французов и их союзников этого пока не знал. Орда весело шла навстречу своей гибели...
  
   1.
  
  Time to say goodbye
  Paesi che non ho mai
  Veduto e vissuto con te
  Adesso si li vivrò
  Con te partirò
  Su navi per mari
  Che io lo so
  No no non esistono più
  Con te io lì vivrò...
  Голоса Сары Брайтман и Андреа Бочелли , слившись, зазвучали мощно и томительно сладко. Я отчетливо видел огромную сцену на открытом воздухе, оркестр и дирижера. Певцы умолкли, вступили струнные, а потом - и другие инструменты, Сара и Андреа вновь поднесли к губам микрофоны, и их чистые, сильные голоса завершили прекрасную, так любимую мной балладу. Все это было так чудесно, что я заплакал от умиления и... проснулся. Открыв глаза, некоторое время лежал, не понимая, где я, и почему вместо белого потолка моей комнаты в общежитии над головой колышется, какая-то парусина, да еще натянутая под углом. И только спустя несколько мгновений пришло осознание: я не дома, лежу в палатке на матрасе, набитом соломой, укрывшись подаренной мне казаками косматой буркой. И на дворе октябрь 1812-го, а не 2019 год. Нахожусь я не в Могилеве, Республика Беларусь, а в военном лагере Русской армии близь села Тарутино, Российская империя.
  Однако только что завершившийся сон был настолько ярким и реалистичным, а музыка и голоса певцов столь живыми, что я поначалу прогнал эту мысль. Этого не могло быть! И все, что случилось ранее: смертельное ДТП с каретой скорой помощи на въезде в Могилев, мое перемещение в прошлое, отступление с русской армией, сражения под Смоленском и Бородино, поездка в Петербург, встречи и беседы с Александром I, последующее возвращение в Тарутинский лагерь - не больше чем видение. Бывают сны, в которых проживаешь иную жизнь, причем, настолько яркую и насыщенную событиями, что по пробуждению долго не можешь понять, кто ты, и где находишься на самом деле.
  Я поднял руку и потрогал косой потолок. Пальцы ощутили грубую, толстую ткань. Словно подтверждая реальность осязания, снаружи пропела труба и послышались зычные голоса дежурных унтеров, проводивших побудку: "Всем вставать! Умываться, бриться, костры жечь, кашу готовить!" Пространство за палаткой наполнилось голосами, топотом ног и звяканьем амуниции. Разочарование было столь велико, что я едва не заплакал снова, но загнав этот порыв далеко внутрь, заставил себя собраться. Не время распускать сопли - слюнтяи на этой войне не выживают.
  Отбросив бурку, я сел и натянул сапоги, затем, встав, накинул мундир. Октябрь 1812 года выдался необыкновенно теплым, но ночи стояли прохладные, так что спал я в рейтузах и шерстяных носках. Последние притащил денщик - купил у маркитанта сразу несколько пар. Кстати, о денщике...
  - Пахом! - позвал я, выбравшись наружу.
  - Здеся я, ваше благородие! - отозвался денщик, показываясь из-за палатки с котелком в руках. Одет в серый суконный мундир, на голове фуражная шапка. Нестроевым егерская форма не положена. - За водой ходил. Прикажете умываться?
  - И бриться тоже, - кивнул я, наклоняясь и подставляя сложенные ковшиком ладони.
  Ледяная ключевая вода прогнала остатки сна, как и сожаление о не воплотившейся надежде оказаться в своем мире. К черту! Я здесь, и должен быть тем, кем меня знают окружающие. Капитаном Руцким, командиром батальона егерей, лекарем, певцом и музыкантом. Кавалером ордена Святого Георгия четвертого класса и знака Военного ордена. Это вам не хухры-мухры.
  После умывания Пахом сбегал к кострам за горячей водой и ловко побрил меня. Рука у него легкая, остро заточенное лезвие так и порхает, нежно соскребая щетину с моего лица. Денщик стер полотенцем остатки пены и освежил гладкую кожу одеколоном, плеснув его в ладонь из немаленькой бутылки. Откуда в Русской армии 1812 года одеколон? Оттуда, в смысле из Франции. Eau de Cologne называется. Трофей, купленный у казаков. В Тарутинском лагере чего только нет: от оружия до нижнего белья, причем, даже дамского. Многим торгуют маркитанты, но и казаки активно сбывают трофеи, надо только знать места. Пахом знает. После того, как французы, захватившие меня в плен под Москвой, приватизировали наш багаж, денщик активно восстанавливает хозяйство его благородия. Благо деньги есть, Пахом успел их спрятать от "мусью".
  Одеколон приятно пах цитрусовыми. Хорошо. Русский офицер этого времени должен быть слегка пьян, выбрит до синевы и эрудирован от Баха до Оффенбаха. Последний, впрочем, еще не родился, а водочный перегар лучше заменить запахом одеколона. Я же аристократ, ну, типа. Назвался незаконным сыном князя Друцкого-Озерецкого, и все приняли. А поди проверь! Этих князей в белорусских землях как блох на Барбоске, а мой мифический папахен к тому же жил за границей, где и благополучно скончался, оставив безутешного сына сиротой. Несчастная сиротка против своей воли успел послужить у французов, где к европейским ценностям и приобщился. Это по легенде. Офицеры морщатся, когда я, благоухая одеколоном, захожу в штабную избу полка, но терпят. Дескать, что с него взять, аристократа хренова, набрался у "мусью" дурных привычек, нет бы по-нашему, по-русски, засадить с утра чарку водки и "закусить" рукавом. Шутка. Не пьют в армии с утра. Разве что отдельные личности, вроде атамана Платова, который даже перед Бородинской битвой ухитрился наклюкаться до изумления - да так, что не могли растолкать поутру. После сражения под Бородино Кутузов представил к наградам всех офицеров армии за исключением Платова и Уварова. Их фланговый кавалерийский рейд в тыл армии Наполеона не принес ожидаемого успеха, хотя и напугал французского императора, заставив того отказаться от намерения бросить в бой гвардию. Сделай это Наполеон, и Кутузов остался бы без армии, вернее, с ее жалкими остатками.
  Я застегнул мундир и, поежившись от утреннего холода, присел на кавалерийское седло. Пахом принес в котелке кашу и ломоть хлеба. Обычный солдатский завтрак. Я зачерпнул ложкой горячую, пахнущую дымком гречку, приправленную салом, и бросил в рот. Прожевав, откусил от ломтя. Вкусно! "Как же так! - возмутятся мои современники. - Есть кашу с хлебом! Углеводы с углеводами!" А вот так! Углеводы дают организму много энергии, нужно ли объяснять, что для военного человека она лишней не бывает? Я в армии уже несколько месяцев, и еще не видел ни одного пузатого в мундире. Тут даже генералы стройные. Все постоянно в движении. Единственное исключение - Кутузов, ну, так ему 67 лет, и старик в силу возраста много спит, оттого тучен. Зато, когда бодрствует, мыслит энергично.
   Главнокомандующему не позавидуешь. За оставление Москвы на него окрысилась вся Россия, сам царь выразил недовольство. А кому было ее защищать? Остаткам армии? Так это лучший способ ее угробить. А нет армии, подымай лапки перед захватчиком. Оставив Москву, Кутузов совершил фланговый марш к Тарутино, причем, сделал это так, что французы долго не могли отыскать исчезнувших русских. Сам Наполеон позже назвал этот маневр гениальным. Воспользовавшись передышкой, светлейший дал войскам возможность отдохнуть, пополнил их рекрутами и припасами. Теперь все рвутся в бой, дескать, мы сейчас - ого! Порвем Бонапарта, как Тузик грелку. Счас! Численность армии восстановлена, а вот боеспособность - нет. Опытных солдат и офицеров, павших под Бородино, заменили новобранцы, а от них толку мало. И с высшим командованием проблема. В Главном штабе - интриги и грызня. Бенигсен пишет царю доносы на Кутузова, мечтая стать главнокомандующим, хотя как стратег - полная бездарь. В моем времени под Бородино он поставил войска русской армии слишком плотно, сделав по сути подарок французской артиллерии. Результат - огромные потери. Прямое вмешательство Бенигсена в управление войсками в Бородинской битве, кончилось утратой позиций на левом фланге. Идиотизм не лечится, и это показало сражение под Тарутино, случившееся на днях. Им опять командовал Бенигсен. И что? Из четырех колонн русских войск только одна успела к полю боя в назначенный срок. В результате удар по французскому лагерю вышел слабым и нескоординированным, из-за чего большая часть неприятеля успела отступить. В этот раз французами командовал Ней, а не павший под Бородино Мюрат, и он сумел быстро прекратить панику среди не ожидавших нападения солдат и офицеров, прикрылся огнем пушек и отвел войска к Москве. Французы потеряли около трех тысяч человек убитыми, ранеными и пленными и два десятка орудий. Результат получился скромнее, чем в моем мире, хотя и наши потери оказались вдвое меньше. Но даже такая победа воодушевила армию. Умный царедворец Кутузов использовал ее на все сто. Написал победную реляцию царю, представив к наградам всех участвовавших в сражении офицеров, приказал притащить в русский лагерь для всеобщего обозрения трофеи, в том числе пленных. Дескать, смотрите: бьем французов! Боевой дух русской армии воспарил на небывалую высоту. Только светлейший прекрасно понимает, что с неподготовленной армией и с таким начальником Главного штаба он французов не побьет. Если колонны в знакомых местах ухитрились заблудиться, чего ждать на других театрах действия? Оттого он и в моем времени не рвался давать сражение отступавшей армии Наполеона, справедливо полагая, что от голода и холода "La Grande Armée" вымрет скорее, чем от пуль и ядер. Хотя из Петербурга светлейшего торопят и шлют планы предстоящей кампании. Александр I предлагает навалиться на Бонапартия силами трех армий: Западной Кутузова, Южной Чичагова и Северной Витгенштейна. Скоординированным ударом двух последних перерезать супостату пути отступления из России, а затем навалиться всем троим и сделать узурпатору Сталинградский котел. На бумаге выглядит красиво, только как осуществить на практике? Средства связи в этом времени - курьеры на лошадях. Если с Витгенштейном Кутузов может снестись относительно быстро, то до Чичагова посыльным скакать и скакать. Пока привезут приказ, обстановка может кардинально измениться, и Кутузов это прекрасно понимает, хотя царю не возражает, туманно отвечая, что сделает все возможное. Так, по крайней мере, было в моем времени.
  Ладно, то забота высокого начальства, не моего, капитанского, ума дело. Весть о том, что французы пойдут на Малоярославец, я до Кутузова довел, и он, вроде, поверил, а вот как поступит, не знаю. Надеюсь не придется, как в моем времени, биться за жалкий городишко с населением в полторы тысячи человек, заваливая улицы горами трупов. Мне бы со своими проблемами разобраться. По возвращению из Москвы мой полковой командир и друг Спешнев дал капитану Руцкому под начало батальон. Неплохой карьерный рост, если вспомнить, что в своем времени я был сержантом запаса, а здесь начал войну вольным стрелком в егерской роте. Но высокая должность предполагает такую же ответственность. Под моим началом полтысячи человек. Большинство из них - новобранцы из московского ополчения. Строй знают плохо, стреляют - того хуже. Русское егерское учение в этом времени довольно передовое, но требует долгой подготовки. Егерь должен уметь не только метко стрелять и быстро заряжать ружье, но и слаженно действовать в рассыпном строю, парами и в одиночку. И вот как обучить этому в короткий срок? Хотя новобранцы, нужно отдать им должное, стараются. Боевой дух на высоте. Они знают о сгоревшей Москве и том, что там вытворяли французы. Рвутся мстить. Только это нужно умеючи...
  - Ваше благородие! Дозвольте обратиться!
  Поднимаю глаза от котелка. Передо мной замер солдат в сером мундире и фуражной шапке - новобранцев не успели переодеть в зеленую егерскую форму. Мои тоже в сером ходят, и на пегий строй, когда ветераны и новобранцы стоят вместе, смотреть больно.
  - Обращайся.
  - Их высокоблагородие подполковник Спешнев приказывают прибыть к нему.
  Ага, посыльный.
  - Передай господину подполковнику, что непременно буду. Вот только кашу доем.
  В глазах солдатика изумление и испуг. В его представлении полковой командир - нечто вроде живого бога, чьи повеления следует исполнять немедля, желательно бегом. А тут офицер младше чином позволяет себе... Отсылаю посыльного жестом руки. Это для него Спешнев бог, для меня же - друг и товарищ, хотя и командир, конечно. Ничего срочного у Семена быть не может. Откуда знаю? Так у его избы, которая хороша видна от моей палатки, царила бы суета. Но таковой не наблюдается, следовательно, и беспокоиться незачем.
  Отставляю в сторону котелок. Каши осталось еще много, но я сыт. Остатки Пахом доест, это его порция. Пахом подносит второй котелок с заваренным прямо в нем чаем. Он успел отстояться, листочки осели на дно. Несколько глотков. Чай без сахара, но все равно вкусный. Это не пыль в пакетиках, которую я потреблял в своем времени. За чай маркитанты дерут безбожно, но я не экономлю. Ставлю теплый котелок рядом с тем, в котором каша, денщик допьет. Пахом подает кивер и перевязь с палашом. Мне, как пехотному офицеру, положена шпага, но я, вспомнив прочитанную в своем времени книгу о приключениях стрелка Шарпа, поручил денщику раздобыть палаш. Герой Корнуэлла выбился в офицеры из рядовых, что, к слову, в Британии великая редкость в отличие от России, и не умел фехтовать, поэтому и выбрал такое оружие - простое и смертоносное. Из меня тоже фехтовальщик как из песка пуля, вот и озаботился. Пахом поручение выполнил, купив у казаков французский кирасирский палаш модели "XI", то есть с двумя долами на клинке. Сделали их для облегчения оружия, но все равно палаш в железных ножнах весит около трех килограммов. Наплевать - силой меня бог не обидел, да и передвигаюсь я большей часть верхом. Зато клинок перерубает деревцо толщиной с мое запястье, если, конечно, ударить наискось - проверял. В бою, если дойдет до рукопашной, придется к месту. Это не шпажонкой тыкать.
  В полковой избе, кроме Спешнева, обнаружилось несколько незнакомых офицеров в новеньких мундирах, которые при моем появлении вытянулись в шеренгу. Скользнув взглядом по юным лицам - салажня, я бросил ладонь к киверу.
  - Здравия желаю, господин подполковник! Командир батальона капитан Руцкий прибыл по вашему приказанию.
  - Здравствуйте, господин капитан! - кивнул Семен. - Проходите, знакомьтесь. Командир дивизии прислал нам офицеров на вакантные места в полку общим числом шесть. Вам, как Георгиевскому кавалеру, предоставляю право выбрать первому. Разрешаю взять троих.
  Ага, Паскевич внял нашим просьбам и похлопотал. Ротами в моем батальоне командуют офицеры из унтеров, двое из которых произведены в чин после Бородинской битвы. Службу знают хорошо, но не хватает знаний. Один и вовсе неграмотный. Наличие толкового субалтерна , хотя бы одного в роте, лишним не будет.
  - Благодарю, господин подполковник, - отвечаю Спешневу и поворачиваюсь к офицерам. - Представьтесь, господа. Начнем с вас, - указываю на правофлангового.
  - Прапорщик Козлов!
  - Имя, отчество?
  - Иван Викторович.
  - Полных лет?
  - Семнадцать.
  М-да...
  - Вы? - указываю на следующего.
  - Прапорщик Плетнев Георгий Матвеевич, - и тише: - Шестнадцать лет.
  Они б еще из детского сада прислали... В солдаты берут рекрутов возрастом от 18 до 35 лет, а вот офицером можно стать и в 12 - это если ваш папа вельможа и ухитрился записать сына в полк ребенком. Я, однако, не предполагал, что детей станут отправлять на войну. Дальнейший опрос подтверждает подозрения: самому старшему из офицеров 18 лет. Подбородки и щеки прапорщиков явно не видели бритвы, зато румянца полно. И вот как с такими воевать?
  - Кто из вас, господа, бывал в бою?
  Молчат. Ясно.
  - Как давно произведены в чин?
  - Месяц назад, - отвечает ломким баском Козлов.
  - Все?
  - Так точно. Мы из одного полка, были унтерами.
  Понятно. Обычный путь дворянских сыновей из небогатых семей, Спешев тоже так начинал. Три месяца в унтер-офицерах, после чего первый офицерский чин. Строю и ружейным приемам их обучили - и на том спасибо.
  - Кто умеет ездить верхом, поднимите руки!
  Ага, все. Для помещичьих детей это норма.
  - Кто знает французский?
  Глаза в пол. Никто. Ясно: бедному дворянину, особенно в провинции, не за что нанять учителя детям.
  - Кто стрелял из штуцера?
  Двое. Козлов и Плетнев. После колебания руку тянет коренастый прапорщик с пушком на верхней губе. Тутолмин его фамилия, если не ошибаюсь. Имя, отчество, как у Брежнева - Леонид Ильич.
  - Что так робко, господин прапорщик? Стреляли или нет?
  - Пару раз, господин капитан. Батюшка штуцер сильно берег и не позволял мне брать. Обычно из ружья палил.
  - И как?
  - На пятьдесят шагов кабана валил одной пулей.
  - Так вы у нас охотник?
  - Так точно, господин капитан! Сызмальства.
  - Кто еще?
  Руки тянут Козлов и Плетнев. Ясно.
  - Что ж, беру этих троих.
  Это я Спешневу.
  - Забирайте! - кивает он. - Сами определите, в какой роте кому служить. Подадите мне список.
  - Слушаюсь! Разрешите идти?
  - Идите.
  Наедине мы с Семеном обходимся без официоза. Но сейчас нельзя - молодежь смотрит.
  - За мной... - командую, чуть не сказав: "Малышня". - Господа.
  В сенях прапорщики подхватывают с пола ранцы, привычно размещая их за спинами.
  - Это все ваши вещи? - спрашиваю.
  - Так точно, господин капитан! - отвечают нестройно.
  Понятно. Беднота.
  - Лошадей, как понимаю, нет?
  В ответ смущенные улыбки. Глупый вопрос. Верховая лошадь стоит от ста рублей, и это самая неказистая. Вьючная подешевле, но у пацанов и столько нет. У прапорщика жалованье 125 рублей в год, да и эти деньги они увидят нескоро. Жалованье выдают трижды в год, я свое первое получил на днях.
  - Дадим. Я не зря спрашивал об умении ездить верхом. У нас конный батальон.
  - Как же так? - удивляется Козлов. Он, похоже, самый бойкий из троих. - Нам говорили, что служить будем обычном егерском полку.
  - Полк пехотный, но мой батальон конный. И артиллерия своя имеется. Пять пушек. Слыхали о таком?
  Крутят головами. Да, учить их еще и учить.
  - Голодны?
  - Спасибо, нас накормили, - поспешил Козлов.
  - Тогда идемте.
  Отвожу пополнение к своей палатке, усаживаю на попону. Сам устраиваюсь на седле.
  - Итак, господа. Вакансий у меня в батальоне много. Должности субалтерн-офицеров свободны все. Свободно место младшего офицера при командире батальона. Есть желающие его занять?
  Молчат. Ясно: воевать рвутся.
  - Что ж, пойдете субалтернами. Уведомляю, что ваши ротные командиры из унтеров. Один из солдатских детей, двое - из крепостных. Из последних один неграмотен. Вы, как понимаю, потомственные дворяне?
  Кивают.
  - Предупреждаю, что не потерплю пренебрежительного отношения, и, тем более, насмешек в отношении ротных командиров. Они стали дворянами, получив чин, но, в отличие от вас, выслужили его кровью. Прошли не одно сражение, бились под Салтановкой, Смоленском и Бородино. Все отмечены знаком Военного ордена. Вам у них еще учиться и учиться. Понятно?
  - Так точно, господин капитан! - подскакивает Козлов. - Не сомневайтесь. Мне батюшка, отправляя на службу, говорил: "Унтера слушаться, как отца родного!"
  - Мудрый у вас батюшка. Офицер?
  - Штабс-капитан. Вышел в отставку, получив ранение под Фридландом. Ногу там потерял.
  - Геройский у вас отец. Садитесь, прапорщик.
  Козлов, довольно улыбаясь, опускается на попону. Приятно, что отца похвалили.
   - Вопросы есть?
  - Почему вы спрашивали про штуцера? - интересуется Тутолмин.
  - Вы будете из них стрелять.
  Парни переглядываются.
  - Офицеру не положено, - басит Плетнев и добавляет смущенно: - Вроде.
  - В линейной пехоте не положено, но вы прибыли в егерский полк, причем, особый батальон, - поднимаю к небу палец. - У нас все стреляют, и я в том числе. От ваших шпаг в бою толку мало. Пахом, подай штуцер! - командую денщику, который примостился в сторонке и греет уши. Любопытный.
  Денщик ныряет в палатку и возвращается со штуцером в руках. Жестом показываю отдать его прапорам. Штуцер идет по рукам. Пацаны во все глаза разглядывают оружие: взводят курок, открывают полку, заглядывают в дуло. Оружие, впрочем, держат правильно, не направляя ствол на людей. Обучили.
  - Красивый, - заключает Тутолмин, возвращая мне штуцер. - И легкий. На заказ делали?
  - Трофей. Принадлежал польскому шеволежеру. Кавалерийская модель, у французов карабином называется. Обратили внимание, что крепления для штыка нет? Получите такие же. Офицеру штык ни чему.
  - Жаль, что заряжать долго, - вздыхает Козлов. - Пока забьешь молотком пулю...
  - Мы не забиваем, - улыбаюсь. - Пули у нас особенные, продолговатые. При выстреле ее распирает пороховыми газами и вдавливает в нарезы. Одно плохо: те быстро забиваются свинцом. Но есть ершики из медной проволоки для очистки. Наловчитесь. Зато бросил пулю в ствол, прижал шомполом - и пали. А теперь идемте к батальону, господа. Видите, уже построили? Представлю вас офицерам и нижним чинам. Осталось только распределить по ротам.
  - Можно мне к командиру, который неграмотен? - вскакивает Тутолмин.
  - Почему к нему? - удивляюсь.
  - Научу его читать и писать, - выпаливает прапорщик. - У меня это хорошо получается, господин капитан, младших братьев учил. Отец хвалил.
  Он краснеет. Ну, да, похвастался. Однако молодец.
  - Похвально, Леонид Ильич. Постарайтесь научить. Неграмотные офицеры в батальоне не нужны. Пойдете в третью роту. Козлов - в первую, Плетнев - во вторую.
  - Слушаемся, господин капитан! - отвечает пара, вскакивая.
  Встаю и сам.
  - А вы расскажете нам, господин капитан, за что орден получили? - влезает Тутолмин.
  - Расскажу, - киваю. - Как-нибудь потом.
  
  ***
  
  Поздним вечером юные офицеры лежали на матрасах в выделенной для них палатке и тихо разговаривали, обсуждая события прошедшего дня.
  - Ну, что, господа прапорщики, - поинтересовался Козлов, - как вам показался полк и командиры?
  - Ты о Спешневе или Руцком? - уточнил Тутолмин.
  - Обоих. О ротных тоже.
  - По-моему нам повезло, - сказал Тутолмин.
  - Объясни, - потребовал Козлов.
  - Когда в штабе дивизии сказали, что пойдем в номерной егерский полк, я, признаться, расстроился, - продолжил Тутолмин. - Чего хорошего там ждать, думал. А здесь поговорил с ротным, унтерами и понял, что ошибался. Геройский полк, и офицеры такие же. Полковой командир эту кампанию ротным начинал в чине штабс-капитана. Под Салтановкой храбро бился, две трети людей потерял и отбился от полка, оказавшись в тылу неприятеля. Выводил роту к Смоленску. По пути егеря подобрали Руцкого, найдя того при дороге с разрубленной головой и совсем голым.
  - Да, ну! - приподнялся на локтях Козлов. - Это кто ж его так?
  - Французские гусары. Рубанули саблей по голове и обобрали до нитки.
  - Вот нехристи! Офицера!
  - Он тогда статским был. Наш батальонный командир - лекарь по образованию, в Могилеве практиковал. С приходом французов убежал из города и направился к своим. Гусары догнали.
  - Невероятно! - потрясенно сказал Козлов. - Как же он из лекарей в офицеры пробился, да еще в такие чины?
  - Государь пожаловал за подвиги. Руцкий еще на пути к Смоленску показал себя знающим в военном деле. Не доходя до города, егеря Спешнева побили роту польских шеволежеров - да так, что почти никто не ушел. Штуцера, что нам выдали, с поляков взяты. А придумал, как их побить, Руцкий. Предложил заманить в засаду и покрошить. Так и вышло. Пушки видели? Трофейные, тоже Руцкий захватил. Егеря Спешнева славно бились под Смоленском и в самом городе, затем - на Семеновских флешах под Бородино. Орден нашему батальонному командиру за это дело пожаловали.
  - А что ж остальных обошли? - удивился Козлов.
  - Чинами взяли. Спешнев - ныне подполковник, хотя три месяца тому в штабс-капитанах ходил. Твой ротный - подпоручик, а перед Бородино был прапорщиком, до того - и вовсе фельдфебелем.
  - Мне не говорил, - пожаловался Козлов.
  - Он не больно речист, - улыбнулся Тутолмин. - Но мой ротный твоего Синицына очень хвалит. Говорит: такого толкового офицера поискать. И фельдфебелем был справным. Солдаты за ним горя не знали: всегда сыты, обуты и одеты. В бою смел, но на рожон не лезет и другим не позволяет.
  - Где лекарь так научился воевать? - задумчиво спросил Козлов.
  - У французов, - подключился Плетнев. - В армии Бонапарта служил.
  - А каких чинах?
  - Военным лекарем при маршале Викторе в Испании. Там и насмотрелся. Но не схотел нехристям служить и сбежал в Россию. Он ведь русский князь.
  - Что-то не знаю я князей Руцких! - хмыкнул Козлов.
  - Так он бастард, князя Друцкого-Озерского сын. Оттого фамилия сокращенная, и титул не наследовал. Однако солдаты в батальоне его княжичем зовут и очень любят. Говорят, кабы не Руцкий, до Смоленска не дошли бы. А так и там славно повоевали, и под Бородино уцелели. Не все, конечно, - Плетнев вздохнул. - Но на Семеновских флешах полки в одночасье сгорали, трупы горами высились. Мне это унтер рассказал, он до Бородино в Астраханском гренадерском числился. Так их полк во флешах, считай, весь лег во главе с командиром, а батальон Спешнева менее половины людей потерял, хотя сдерживал французов несколько часов, пока резервы не подоспели.
  - Как им удалось? - удивился Козлов.
  - Стреляли метко. Руцкий запрещает офицерам о штыках даже думать. Говорит: поражать врага следует только огневым боем.
  - А коли подойдет близко?
  - Отойти на дистанцию действенного огня и продолжить поражать неприятеля, - процитировал кого-то Тутолмин. - Штыки применять в крайнем случае, когда деваться некуда.
  - Нас такому не учили.
  - Не только этому, - вздохнул Тутолмин. - Посмотрел я на сегодняшнее учение батальона и понял, что придется, почитай, науку воинскую наново постигать.
  Юные прапорщики замолчали, признавая справедливость этих слов.
  - А вот я бы от ордена не отказался, - мечтательно сказал Плетнев. - Чин - ладно, его выслужить можно, но орден лучше. Хотя бы Анну третьего класса. Приехать бы в отпуск в имение с алым крестом на шпажной чашке...
  - И все барышни твои! - засмеялся Козлов.
  - Это точно! - поддержал Тутолмин. - Только я так думаю, ребята, орденов нам еще долго не видать. Чтобы так как Руцкий воевать, много пота пролить надобно.
   Товарищи его в ответ только вздохнули. Никто из них не подозревал, насколько ошибаются.
   2.
  
   История - вещь неповоротливая. Москва здесь сгорела, как и в моем времени, а теперь и выдвижение Наполеона к Малоярославцу прохлопали. Вернее, заметили, но слишком поздно. А ведь предупреждал! Целую сцену перед Кутузовым разыграл. Нет, зевнули...
   Вечером меня со Спешневым срочно вызвали к командиру дивизии. Прибыв в штаб Паскевича, мы увидели там командиров полков и бригад. Из батальонных я был один, чему удивился. Но посыльный передал, что ждут Спешнева и Руцкого. Это к чему? Загадка разъяснилась скоро.
   - Тревожная весть, господа, - объявил Паскевич, когда все собрались. - Наша разведка обнаружила неприятеля на Новой Калужской дороге. Удалось установить, что это не какой-то отвлекающий маневр, а основные силы Бонапарта. Нет сомнений, что он движется на Калугу, где сосредоточены магазины с провиантом нашей армии. Объяснять, что случится, если французы их захватят, излишне. Да и пускать неприятеля в глубь русских земель... Хватит с нас сожженной Москвы.
   При этих словах лица офицеров посмурнели. О сгоревшей Москве в Тарутино знали хорошо.
   - Где в последний раз видели французов? - спросил командир первой бригады полковник Липгард.
   - В Боровске, - вздохнул Паскевич.
   Кто-то за моей спиной удивленно присвистнул.
   - Утром они будут в Малом Ярославце, - кивнул Паскевич. - А наших войск там нет, совсем. Оборонять некому. Сейчас туда спешно идет шестой корпус Дохтурова. Но он перед тем проделал длительный марш к Фоминскому, где намеревался дать бой, как тогда полагали, фуражирам французов. Однако на месте выяснилось, что силы неравны. Против корпуса Дохтурова - вся армия Бонапарта. К Малому Ярославцу выдвигаются колонны Бороздина и Лаврова в составе четырех пехотных корпусов и двух кирасирских дивизий. Но идти им долго. Прошедшие ливни размыли дороги, переправы плохие. Есть сомнения, что успеем. В Ярославец уже ушли казаки Платова, но, сами понимаете, господа, город им не удержать. Казаки хороши в набеге, против пехоты не устоят. Если враг захватит Малый Ярославец, выбить его оттуда будет трудно.
   - А куда пойдем мы? - спросил командир второй бригады Ладыженский.
   - Седьмой корпус получил приказ выступать первым, наша дивизия пойдет во главе колонн. Поднимайте людей, господа, выступаем через час. Все, что замедляет движение, оставить в лагере. Я лично поведу дивизию. Не задерживаю вас более. Подполковник Спешнев и капитан Руцкий, останьтесь.
   - Вот что, господа, - сказал генерал, когда остальные офицеры ушли. - Главнокомандующий просил нас поспешать изо всех сил и, по возможности, не дать неприятелю захватить Малый Ярославец. Если таковое случится, Бонапарт может не дать возможности преградить ему путь на Калугу. Нужная для сражения позиция расположена в двух верстах за городом. Там возвышенность, которую удобно оборонять, ее заранее разведал генерал-квартирмейстер светлейшего. Если позицию займут французы, придется атаковать их снизу. Потери встанут огромные, да и исход дела неясен. Дивизия будет идти так скоро, насколько возможно, но пеший солдат не сравнится с всадником. А у нас есть конный батальон, - Паскевич посмотрел на меня. - Приказываю вам, капитан Руцкий, выступить первым и к рассвету занять Малый Ярославец. Делайте что хотите, но неприятель не должен вступить в город. Для подкрепления возьмите все пушки, что есть в полку.
   - Они не смогут двигаться наравне со всадниками, да еще по раскисшей дороге, - возразил я.
   Не вру: пушки в этом времени не способны ехать быстро - не выдержат оси и колеса.
   - Они у вас легкие, - не согласился Паскевич. - Можете взять запасных лошадей для упряжек, таковые имеются. Давеча целый табун пригнали. Я уже распорядился оказать в этом полное содействие. Будете выпрягать уставших коней и заменять их свежими.
   - Все равно отстанут, - вздохнул я.
   - Значит, остановите неприятеля без орудий, - жестко сказал генерал. - Понадобится - костьми ляжете, но враг войдет в город только по вашим трупам. Это ясно, капитан?!
   - Так точно! - вытянулся я.
   - Не задерживаю. Подполковник, - Паскевич посмотрел на Спешнева. - Проследите.
   - Слушаюсь! - отрапортовал Семен.
   - С чего тебе вздумалось спорить с генералом? - спросил Спешнев, когда мы вышли наружу.
   - Потому что этот Малый Ярославец нахрен никому не встал, - раздраженно отозвался я. - За ним хватает холмов для хороших позиций. Дело не в нем. Я ведь говорил светлейшему по возвращению из плена, что Наполеон пойдет по Новой Калужской дороге на Малый Ярославец - своими ушами в штабе Даву слышал. И что теперь? Класть людей из-за чьей-то глупости?
   - С приказом не спорят, - вздохнул Семен. - Ты уж постарайся, Платон! Удача тебя любит. Вон как из плена ловко вывернулся! В конце концов ты должен быть благодарен: Паскевич дает возможность отличиться. Орден получишь.
   "Посмертно", - едва не сказал я, но вовремя удержался. Не поймут. Здесь возможность погеройствовать ценится чрезвычайно высоко. Офицеры рвутся в бой, нередко гибнут зря, но других это не останавливает. Время такое. Для меня, человека двадцать первого века, это кажется дикостью. В моем времени воюют иначе. С помощью беспилотников выявили расположение войск противника, выдвинули системы залпового огня и накрыли ракетами. Остатки добили фронтовой авиацией и вертолетами, а пехота на БТР зачистила территорию. Только где ж хоть один "Смерч" взять? Да что "Смерч"! Я бы от простейшего ПКМ с десятком банок по 250 патронов не отказался. Врезать бы по плотным колоннам французов... Мечты, мечты.
   В батальоне я собрал офицеров и быстро объяснил задачу. Потому, как загорелись глаза субалтернов, понял, что мальчишки в восторге. Им предстоит сражение! Ну, ну. Посмотрим, что запоете после ночного марша! А вот лица ротных были серьезны - понимают, что предстоит.
   - Обязательно прикажите солдатам надеть на замки нагалища , - предупредил я. - Ружья держать разряженными. Ночью возможен дождь, а нам, скорее всего, придется сходу вступить в бой. Если у кого в ружье отсыреет порох, и оно не будет стрелять, виновный получит шпицрутенов .
   - Будет сделано, господин капитан! - ответил за всех командир первой роты Синицын.
   Ну, Антип Потапович не подведет, хотя предупредить стоило. Егеря из ветеранов сами догадаются с нагалищами, а вот новобранцы - вряд ли.
   Отправив офицеров командовать сбором, я направился к артиллеристам. Наш егерский полк, вопреки обычным штатам, имеет в своем составе две артиллерийские роты из пяти и четырех пушек соответственно - по одной на батальон. Орудия - трофейные шестифунтовки. Одни взяли еще под Смоленском, другие - не доходя Бородино. Там, кстати, попал к нам в плен командир одной из батарей капитан фон Бок - пруссак на службе Вестфальского короля. Еще в первый день плена он выразил желание перейти на русскую службу, и эту просьбу удовлетворили, позволив пруссаку сформировать артиллерийскую роту из таких пленных немцев. Несколько дней назад это необычное подразделение определили к нам в полк. Я, признаться, думал, немец не найдет общего языка с моим командиром батареи Ефимом Кухаревым, с которым познакомился по пути в Смоленск в имении графини Хрениной, где отставной фейерверкер с искалеченной ногой доживал свой век на попечении вдовы генерала. После боя с польскими шеволежерами, в котором Ефим точно положил картечь в толпу поляков, он захотел вернуться на службу и увязался с нами. Проявил себя так, что дослужился до подпоручика. Фон Бок старше Кухарева чином, почти не говорит по-русски, а Ефим не знает немецкого - как они поладят? - думал я и ошибся. Когда через день после прибытия немецкой роты, я спросил Ефима, как ему фон Бок, то услышал в ответ:
   - Хороший человек! Душевный.
   Меня это изумило. Я попросил денщика, разузнать, как наш хромец общается с немцем, и вот что услышал. Оба артиллериста сошлись на почве любви к русской водке. Она здесь, к слову, не такая, как в моем времени. Во-первых, некрепкая - где-то градусов двадцать. Точнее не скажешь - спиртометров-то нет. Во-вторых, у нее сладковатый вкус и сильный аромат хлеба. Пить можно, не закусывая, чем фон Бок с Кухаревым и занимались. Сидели за столом, напротив друг друга, опрокидывали в рот жидкость из кружек, закусывая это дело дымом из трубок. После чего расходились, не сказав друг другу за весь вечер ни единого слова. Душевно сидели .
   Артиллеристы выслушали меня, не перебивая.
   - Ваша задача - доставить артиллерию к городу как можно скорее, - сказал я сначала по-русски, а затем повторил по-немецки. - Если пушка застрянет в грязи или у лафета отвалится колесо, бросайте без жалости. Потом подберем. Скорость, скорость и еще раз скорость. Приведите к Ярославцу хотя бы половину орудий, без них батальону конец. Ясно?
   Оба офицера кивнули.
   - Вопросы?
   - Ядра брать? - спросил фон Бок.
   - А у вас есть? - удивился я.
   - Были в зарядных ящиках, когда ваш подполковник Давыдов, захватил в плен вестфальскую артиллерийскую роту. Там и лежат. Здесь такого калибра не найти. А вот картечи мало - не успели получить у интендантов.
   - Берите! - сказал. - Пригодятся
   - О чем это он? - спросил Кухарев.
   Я перевел.
   - Пусть поделится со мной ядрами, а я ему дам картечи, - предложил Кухарев.
   - Яволь! - кивнул фон Бок, когда ему перевели просьбу коллеги. На том и расстались.
   А потом был марш... Не буду описывать его подробно - слов нет, один мат. Темнота, грязь, сыплющая с неба морось, бегущие по лицу холодные струи воды, запаленные хрипы лошадей... К полуночи все промокли до нитки - от дождя и пота. Мне в бурке было легче, чем солдатам и офицерам в шинелях, но все равно ругался подобно алкоголику, у которого отобрали недопитую бутылку. Два десятка солдат - все из новобранцев, запалили лошадей, а запасных мы не брали, чтобы не увеличивать сутолоку. И без того ее хватало - часть-то не кавалерийская. Трое коней сломали ноги и их пришлось пристрелить. Но, безжалостно бросая на дороге отставших, мы двигались вперед. Тяжело далась переправа через Протву - именно там сломали ноги лошади. Реку переходили по броду, а посреди его оказались ямы. Днем бы увидели, а вот ночью как? Хорошо, что с нами были проводники из казаков, без них бы заплутали, и ни за что не вышли бы к Малоярославцу в срок. А так сумели.
   В город вошли с южной стороны и пересекли его по пустынным улицам, освещаемым тусклым светом утренней зари. Солнце пряталось за облаками, отчего все вокруг казалось серым, как и состояние моей души. Город... Деревянные домишки, крытые дранкой и соломой, покосившиеся заборы, подслеповатые окна. Лишь на окраине нашлось каменное здание монастыря. Батальон миновал Малоярославец и по моей команде встал за северной околицей. Я достал из сумки подзорную трубу и оглядел противоположный берег Лужи. Противника не видать, успели.
   - Офицеры ко мне! - приказал, спрятав трубу.
   Спустя несколько секунд шесть всадников встали передо мной. Я окинул их быстрым взглядом. Ротные выглядят прилично, хотя по посеревшим лицам видно, что марш дался им тяжело, а вот субалтерны с трудом держатся в седлах. Но не отстали, молодцы.
   - Позицию займем здесь, - сказал я, указав на берег перед городом. - Прикажите солдатам спешиться и расседлать лошадей. Коноводы пусть напоят их и обиходят, а затем перегонят на другой конец города. Солдатам привести себя и оружие в порядок, перекусить и отдыхать. Субалтернам - тоже, - я глянул на юных прапорщиков - станут ли ерепениться, но те даже не пикнули. Вымотались. - К вам просьба, Антип Потапович, - повернулся я к Синицыну и указал рукой. - Видите мост? Его нужно сжечь.
   - Дожди шли, - задумчиво сказал Синицын. - Бревна сверху наверняка мокрые. Не загорится.
   - Тогда развалите его!
   - Инструмента нет. Все лишнее в лагере оставили, а тесаком бревно не сковырнуть.
   М-да, не подумал. Ладно.
   - Видите монастырь? - указал я рукой. - У монахов наверняка есть лампадное масло. Заберите все запасы, полейте бревна и подожгите. Разгорятся.
   - А коли не дадут? - засомневался Синицын. - Не забирать же силой.
   - Объясните, что сюда идут антихристы. Они разорят обитель, устроят в храме конюшню, а то и отхожее место, как то делали в Москве. Если настоятель не хочет поругания, пусть помогает.
   - Слушаюсь, господин капитан! - козырнул Синицын и ускакал.
   Я отпустил офицеров и подъехал к проводникам-казакам. Они стояли неподалеку, спешившись, но не расседлывая коней. Ждали.
   - Спасибо, братцы! - сказал я и протянул старшему десятирублевую ассигнацию. Обещал перед маршем, если выведут батальон к городу до рассвета, заплатить. Слово надо держать.
   - Благодарствуем, ваше благородие! - сказал казак, и банкнота исчезла за пазухой его форменного кафтана.
   - Где тут ваши стоят? - поинтересовался я.
   - Там! - он указал рукой на восток.
   - Передай своему командиру мою просьбу. Скоро здесь будет француз. Нужно поговорить насчет предстоящего сражения.
   - Сделаю, ваше благородие, - кивнул казак и заскочил в седло. Его примеру последовали спутники, и через минуту все трое скрылись за домами. Я занялся собой. С помощью денщика умылся, пожевал хлеба с салом, запил водой. Бриться не стал. Двух, трехдневная щетина здесь считается нормой и не вызывает неприятия даже в Петербурге, если ты, конечно, не на званый вечер или не на аудиенцию к царю пришел. А я на войне.
   После ночной скачки ломило тело и тянуло в сон, но усилием воли я прогнал желание отдохнуть. Не время. Осмотрел штуцер, протер его ветошью от влаги. Заряжу позже, противника пока нет. Поручив оружие Пахому, прошелся берегом, определяя вероятные направления атаки противника. Перед Лужей со стороны города - обширный луг, за ней - тоже. Трава скошена, кое-где торчат копны сена. Такое пространство батальону не удержать, тут и полка мало. Река не широкая, но, судя по виду, не мелкая. Берега густо поросли деревьями и кустарником. Их не вырубают, видимо, запрещает местная власть, иначе давно бы растащили на дрова. Брода явно нет, иначе зачем мост? Насколько помню, в авангарде у французов идет корпус Богарне, а в его составе есть итальянская дивизия, которая наводила через Лужу переправы. Если хлынут по ним на всем протяжении перед городом, не устоим. Сомнут и раздавят. Обойти нас с флангов - как два пальца об асфальт. Куда ни кинь - жопа. Необходимо задержать противника хотя бы до полудня. К тому времени Кухарев и фон Бок подтянут пушки - с артиллерией точно отобьемся. А если не подтянут? Думать об этом не хотелось. Когда подойдут Дохтуров с Раевским, сказать трудно. Сведений об этом я не помнил, да и обстоятельства поменялись. В моем времени Дохтуров вышел к Малоярославцу в ночь на 12 октября по старому стилю и обнаружил город занятым итальянцами. Сегодня 16-е, а противника не видать. Даты сместились. Наполеон занял Москву позже, чем в моем времени, и покинул аналогично. Хорошо это или плохо? Это смотря кому. Для французов однозначно катастрофа - под морозы угодят раньше. В моем времени ад для них начался после Смоленска. Но и нам придется нелегко - морозы не делят людей на своих и чужих. Хотя, как говорили в лагере, интенданты активно завозят в магазины полушубки и валенки - армия готовится воевать зимой. Для Европы такое непривычно, а вот русским вполне...
   Показавшаяся от города процессия отрешила меня от этих размышлений. Во главе цепочки людей, направлявшихся к бивуаку батальона, шел Синицын, ведя на поводу лошадь. Рядом вышагивал высокий, худой монах с крестом на груди поверх епитрахили . Иеромонах , возможно сам настоятель. Следом поспешали молодцы в рясах без крестов. В руках они несли кирки, ломы и какие-то бутыли. Я немедленно выдвинулся навстречу.
   - Здравствуйте, отче! - поприветствовал монаха первым и снял с головы кивер. - Благословите.
   - Здравствуй, чадо! - густым басом ответил монах и перекрестил меня щепотью: - Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа, - после чего продолжил: - Твой офицер, - он указал на Синицына, - поведал, что сюда идут полчища антихристов. Это так?
   - Верно, отче, - подтвердил я, возвращая кивер на голову.
   - Чтобы их остановить, нужно разрушить мост?
   - Непременно.
   - Займитесь, дети! - велел монах сопровождавшим его послушникам. Те поклонились и поспешили к мосту. Остался один, с серебряной чашей в правой руке. В ней плескалась вода и торчала деревянная рукоять метелки из мочала. В левой послушник сжимал кадило на цепочке, из которого струился ароматный дымок. - Я же, сын мой, хочу дать напутствие твоим воинам битвой, отпустить им грехи и благословить на бой. Вели всем встать и подготовиться.
   Будить задремавших солдат мне не хотелось, но куда денешься? Вера в этом времени - дело серьезное. Именно вера, а не религия. Нет, где-то в Петербурге заседает Святейший правительствующий синод, иерархи церкви делят посты и интригуют, но здесь, в глубинке, люди верят истово, с душой. Для них христианство - образ жизни. Оттого и нет у крестьян и солдат страха смерти, для них она лишь порог перед жизнью вечной. Я приказал Синицину поднимать людей.
   Пока батальон выстраивался, наблюдал, как послушники ломают мост. Мосты в этом времени делают просто. Вбивают в дно реки опоры из толстых бревен, на них укладывают балки, поверх настилают бревенчатый помост. И вот сейчас послушники курочили помост кирками и ломами, а бревна сбрасывали в реку. Закончив, полили балки маслом и подожгли. Огонь занялся споро, и вскоре остатки моста пылали. Замечательно! Если французы захотят восстановить, не выйдет.
   Тем временем батальон выстроился, и я поспешил занять место на правом фланге. По моей команде солдаты и офицеры стащили с голов кивера. Монах двинулся вдоль строя, помахивая кадилом и творя молитву. Пройдя до конца, передал кадило послушнику и взял чашу. Шагая обратно, махал метелкой, щедро окропляя егерей святой водой. В этот момент к строю подскакал казачий есаул с тремя офицерами. Торопливо спешившись, они стащили с голов шапки с султанами и встали с краю от меня. Получив свою порцию святой воды, широко перекрестились и поклонились монаху. А тот, отдав опустевшую чашу послушнику, подошел ко мне.
   - Идем, чадо!
   Я послушно последовал за монахом. Он привел меня к середине строя, где мы встали.
   - Не могу опросить каждого, будешь отвечать за всех, - сказал монах. - Говори громко, чтобы все слышали. Как имя твое?
   - Платон.
  - Грешен ли ты, раб Божий Платон?
   - Грешен, - подтвердил я.
   - Каешься ли в грехах своих?
   - Каюсь, - я склонил голову.
   Монах накинул на нее епитрахиль.
   - Отпускаю тебе, раб Божий, грехи твои, а также всем воинам твоим. Во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь.
   Монах снял епитрахиль и протянул мне крест. Я приложился к нему, после чего выпрямился и надел на голову кивер.
   - Слушайте меня, дети мои! - сказал монах, обращаясь к егерям. - Тяжкое дело вам предстоит - смертная битва с ворогом. Антихрист идет сюда, чтобы поругать наши святыни, жечь, грабить и убивать. Не попустите этого. А коли доведется скончать живот свой, то чистые души ваши угодят сразу на небо, минуя мытарства. Ибо сказано в писании: "Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих". Благословляю вас, дети мои!
   Монах перекрестил батальон и пошел вдоль строя. При его приближении, солдаты крестились и кланялись. По их посветлевшим лицам я видел, что не зря приказал всех разбудить. Теперь они не отступят и не побегут. Да и я с ними.
   Я проводил монаха до конца строя, а затем осторожно тронул его за рукав рясы.
   - Чего тебе, чадо? - повернулся он ко мне.
   - Такое дело, отче. Если мы все тут ляжем, неприятель ворвется в город... Надо, чтобы жители ушли, да и вам бы советовал. Не к чему попусту умирать. Дома, коли сожгут, отстроить можно, а вот людей не вернешь. Город превратится в пустошь.
   - Ладно, коли так, - ответил монах. - Озабочусь.
  Он кивнул и побрел к монастырю. Следом устремились послушники. А ко мне подошел есаул с казаками.
   - Справный ты командир, капитан, - сказал, разгладив усы. - Первым делом на молитву людей поставил, грехи им отпустили. И мы с вами, стало быть, сподобились. Это по-нашему, православному. А то я, на тебя глядючи, было подумал, что немец какой. Мундир щегольский, сапоги блистючие - не полковые сапожники тачали. Кресты за что получил?
   - Смоленск и Бородино, - ответил я.
   - А я не сподобился, - вздохнул есаул, - хотя от самого Гродно с Багратионом шел. До Москвы добегли в черных рубахах, поменять было никак. Ладно, капитан, давай знакомиться. Есаул Кружилин Егор Кузьмич, командир полка. А это мои сотники: Атарщиков, Заикин и Шебуняев.
   - Капитан Руцкий Платон Сергеевич, командир первого батальона 42-го егерского полка.
   - Атаман прислал меня к тебе в помощь. Поведай, Платон Сергеевич, как думаешь французов бить?
   - Итальянцев тоже, - уточнил я. - На нас идет корпус Богарне, вице-короля италийского. Под его началом французы и итальянцы.
   - Нам без разницы, - сплюнул казак. - Что тех рубить и колоть, что этих.
   - Сейчас своих офицеров позову, - предложил я. - Вместе обсудим. Значит так, господа, - продолжил, когда все собрались. - Неприятель придет с той стороны реки. Мост мы сожгли, брода нет. Итальянцы начнут ладить переправы, без того город им не взять, батальон будет им мешать в этом насколько возможно. Но пятью сотнями егерей весь фронт не прикроешь. Мало нас. Неприятель непременно обойдет с флангов. И вот тут задача для вас, Егор Кузьмич, - повернулся я к есаулу. - Помешать итальянцам построить переправу вы не сможете, для этого ружья нужны. Так что пусть ладят. А вот когда начнут выбираться на берег, берите их в пики и сабли. Удастся после того переправу разрушить - честь и хвала, не получится - отскочили и спрятались за домами. Полезут опять - снова ударили.
   - В первый раз, может, и выйдет, - почесал заросший подбородок есаул, - а вот во второй - вряд ли. Подтянут пушки и ударят картечью.
   - Не будет у них пушек, отстали в грязи, как и наши.
   - Точно знаешь? - Кружилин впился в меня взглядом.
   - Сам увидишь, - хмыкнул я. А что? Так было в моем времени. Французы их не сразу подтащили, оттого Малоярославец и переходил из рук в руки в течение дня. - Хочешь отличиться, Егор Кузьмич? Вот тебе случай. Не позволим итальянцам перейти на этот берег, будет тебе слава, крест и дуван.
   - А дуван откуда? - удивился казак.
   - Они из Москвы идут, которую перед тем долго грабили. Смекаешь, чем у солдат ранцы забиты?
   Кружилин переглянулся с сотниками и кивнул.
   - Сделаем, Сергеич!
   - Рекомендую расставить сотни в разных частях города.
   - Не учи отца яйца чесать! - хмыкнул казак и взлетел в седло. Следом - его сотники. - Прощай, капитан! Даст Бог свидимся.
   Четверо всадников сорвались с места и скрылись за домами. Я проводил их взглядом. Надеюсь, есаул сдержит слово.
   - Господин капитан, - вернул меня к действительности Синицын. - Про дуван вы верно знаете?
   - Не сомневайтесь, Антип Потапович! - кивнул я. - Полно у них в ранцах добра.
   Губы Синицына тронула улыбка. Знаю, что подумал бывший фельдфебель. Потапович заведует неофициальной батальонной кассой, которая пополняется за счет продажи трофеев. После Бородино касса опустела, а тут возможность пополнить. Синицын теперь офицер, его доля в добыче возросла. Есть шанс по окончанию войны выйти в отставку с кое-каким капиталом. Вот и пусть думает об этом. Лучше, чем о том, что придется лечь костьми.
   - А теперь, господа, - сказал я. - Обсудим тактику наших действий...
  
   ***
  
   Офицер подскакал к группе генералов в шитых золотом мундирах, восседавших на красивых, чистокровных лошадях, и бросил ладонь к киверу:
   - Ваше королевское высочество! Русских войск на этом и противоположном берегу реки не обнаружено. Жителей в городе не наблюдается, похоже, ушли. Точнее выяснить не удалось - мост через реку сожжен, причем, недавно, опоры еще дымятся. Посылать людей на другой берег посчитал излишним - армию в кустах не спрячешь.
   - Вы правы, капитан, - кивнул Богарне . - Благодарю.
   Разведчик вновь козырнул и, завернув лошадь, ускакал. Вице-король повернулся к одному из окружавших его генералов.
   - Честь занять первым этот русский городишко отдаю вам, Дельзон . Вы отличились в Московской битве, захватив Бородино, повторите этот успех.
   - Благодарю, ваше величество, - поклонился генерал.
   - Два часа хватит? - спросил Богарне. - Успеете, генерал? - спросил Богарне, пряча часы в карман жилета. - Неплохо было бы пообедать под крышей. Надоели бивуаки.
   Генералы улыбнулись немудреной шутке.
   - Не сомневайтесь, ваше высочество! - заверил Дельзон и, козырнув, умчался к себе в дивизию. Отдав нужные распоряжения, он вместе с братом Жан-Батистом, служившем при генерале адъютантом, направился к берегу реки. Там Дельзон, спешившись, первым делом осмотрел мост, вернее, его остатки. Разведчик не соврал: сожгли недавно. Балки прогорели и упали в реку, опоры обуглились и еще тлели - восстановить быстро не получится. Это подтвердил и подъехавший к нему майор-сапер.
   - Наведем временную, наплавную переправу, господин генерал, - сообщил он, осмотрев остатки моста. - Свяжем плоты, прикрепим их к опорам, для устойчивости вобьем по сторонам в дно бревна. Даже пушки пройдут.
   - Действуйте, - кивнул Дельзон.
   Майор повернулся к своим саперам и прокричал команду. Бородатые солдаты в белых парусиновых фартуках, являвшихся составной частью их мундиров, скинули ранцы с плеч, взяли пилы и топоры, и направились к густо растущим вдоль реки деревьям. Их было много, как и кустов - обычное дело для России. Дельзон видел это не раз. Осень стояла теплая, и листья на деревьях и кустарниках пожелтели частично. Последних было много - настоящие заросли. И вот почему этим русским не очистить берега реки хотя бы перед городом? А так срубили деревья и кустарники на десять шагов в каждую сторону от моста, чем и ограничились. Дикость! "Хотя нам это к лучшему, - подумал Дельзон. - Не придется посылать саперов в лес за бревнами. Повозок в дивизии мало, как и лошадей".
  По обеим сторонам от генерала дружно стучали топоры и визжали пилы. Саперы ловко валили деревья, обрубали с них сучья, затем, распилив получавшиеся бревна под нужный размер, тащили их к остаткам моста. Здесь другие солдаты ловко вязали плоты после чего, орудуя вырубленными жердями, спускали их на воду и крепили к остаткам опор. Третьи, взбежав на плот, вбивали по другому его краю в топкое дно тонкие бревна, заостренные с одного конца. Сначала - обухом топора, а затем - деревянной бабой с прибитыми к ней ручками. Наплавной мост рост на глазах и скоро приблизился к мосткам на противоположной стороне. Сюда, видимо, ходили стирать белье из города русские бабы. Один из саперов взобрался на мостки, один из товарищей бросил ему конец веревки. Сапер ловко поймал его и побежал к берегу. Там он, зажав веревку в зубах, стал вбивать в берег кол, который перед этим держал под мышкой. Закончив, привязал к нему веревку. Бросив топор, вернулся на мостки, где товарищ подал ему еще один кол и конец веревки. С ними бородатый сапер поступил аналогично. Затем с присоединившимся к нему товарищем, упираясь ногами в землю, стал подтягивать ближний к нему плот. Когда тот коснулся берега, саперы привязали веревки к кольям, закрепив переправу. Делали они это настолько ловко, что Дельзон залюбовался.
  - Алексис! - внезапно раздался крик брата.
  Дельзон повернул голову. Брат указывал рукой на противоположный берег в стороне от наведенного моста. Генерал глянул туда и похолодел - над кустами и среди деревьев вырос строй солдат в зеленых и серых мундирах. В руках они держали ружья, из которых целились в генерала и саперов.
  "Дьявол!" - еще успел подумать генерал, и это стало последней его мыслью. Сразу две пули пробили ему грудь, третья угодила в лоб. Дельзон умер мгновенно. Обливаясь кровью рухнул его брат, падали и не вставали более с земли саперы. Те что находились на переправе, сиганули в воду, но намокшие мундиры разом утащили их на дно. Тем временем выскочившие из-за кустов русские егеря перебежали по мосту на занятый французами берег, где дружными залпами отогнали всполошившуюся было пехоту неприятеля. Тем временем их товарищи собрали инструмент и ранцы убитых саперов. Не забыли про убитого генерала и офицера, забрав их шпаги, пистолеты и двууголку Дельзона. Бежавших лошадей ловить не стали - торопились. Покончив со сбором трофеев, русские ушли на свой берег, перерубив перед тем трофейными топорами связывавшие плоты веревки. Освободившиеся плоты поплыли по реке мимо ее заросших берегов. Переправа перестала существовать.
  Вице-король с генералами согревался подогретым вином, когда от реки донеслась заполошная стрельба. Стреляли много и часто. Лица генералов вытянулись. Богарне отставил бокал и жестом подозвал адъютанта.
  - Узнайте, что там! - приказал хмуро.
  Адъютант вскочил на коня и ускакал. Пока он отсутствовал, вице-король молча ходил возле походного столика, заложив руки за спину. В этом он невольно подражал своему знаменитому отчиму. Отошедшие в сторонку генералы наблюдали за командиром корпуса, не решаясь завести разговор. Слуги и вовсе превратились в соляные столбы. Так продолжалось минут десять. Наконец со стороны реки показался всадник. Подскакав, адъютант спрыгнул на землю и подбежал к Богарне.
  - Ваше королевское высочество, - доложил, бросив ладонь к киверу. - Засада. Русские прятались в кустах и за деревьями, а когда саперы навели мост, открыли пальбу. Перебив саперов, разрушили мост. Погиб генерал Дельзон и его адъютант Жан-Батист, - добавил офицер, понизив голос.
  - Как?!
  Богарне уставился на адъютанта.
  - Генерал с братом наблюдали за строительством моста и угодили под залп, - ответил тот, поежившись.
  - Черт! - выругался Богарне и повернулся к генералам. - Офицера, проводившего разведку - под суд! И... - он обвел взглядом подчиненных. - Пино ! Вы замените Дельзона.
  - Слушаюсь, ваше высочество! - поклонился генерал.
  - Перед тем, как наводить переправы, проведите тщательную разведку местности. Отгоните русских от берега реки и не позволяйте им приблизиться. Можете взять в помощь 12-ю бригаду кавалерии. Лишней не будет. И не повторяйте ошибки Дельзона - у меня не так много хороших генералов.
  - Понял, ваше высочество, - сказал генерал и, откозыряв, ушел.
  Богарне извлек из жилетного кармана часы. Без четверти двенадцать. Его корпус заночевал в двух с половиной лье от этого жалкого русского городишки. Выступил с рассветом. К десяти часам они были у реки, а в полдень вице-король собирался захватить город и доложить об этом императору. Великая армия сейчас движется сюда. Бонапарт будет недоволен пасынком, узнав, что тот возится с какой-то жалкой кучкой русских. Тех не могло быть много - в кустах дивизию не спрячешь. Плохо. Остается надеяться, что Пино не подведет. Он отличный генерал, будет стараться.
  Вице-король вернулся к столу и приложился к бокалу. Сморщился - вино остыло. Это ухудшило его и без того не радужное настроение.
  
   3.
  
   Тактику боя мне подсказало послезнание. В той Отечественной войне был эпизод, когда русский егерь, спрятавшись в зарослях на берегу Днепра в течение дня не позволял французам наладить переправу. Чего только лягушатники не предпринимали: палили из ружей по кустам, стреляли по ним из пушек, но оставшийся неизвестным егерь, прячась, метким огнем отгонял саперов, пока его, наконец, не достали пулей. Французов это так впечатлило, что они похоронили героя с воинскими почестями. Вот я и решил... Несмотря на октябрь, листьев на кустах и деревьях на берегу Лужи хватало, чтобы укрыть батальон. Почему я в отличие от егеря на Днепре дал возможность французам построить переправу? Время. Его следовало тянуть как можно дольше. Мой батальон в сравнении с подошедшим корпусом Богарне - мошка, смахнут и не заметят. Рисковал, конечно, на войне риск - обычное дело. Получилось. Перестреляв не ждавших такой подлянки саперов и их начальство, егеря собрали трофеи и разрушили мост. Первый тайм за нами. Я радовался этому, наблюдая за суетой егерей у разрушенного моста. От них отделился Синицын и пошел ко мне. За ним устремились другие офицеры.
   - Вот, господин капитан, - улыбнулся Синицын, протянув мне шпагу с эфесом, богато украшенным золотом. - Генеральская, с француза сняли. Это в подтверждение, - он показал зажатую в другой руке шитую золотом двууголку с перьями поверху.
   - Спрячь, - сказал я. - Пригодится.
   - Зачем? - удивился ротный.
   - Это наши с вами ордена, Антип Потапович, - ответил я, повысив голос. - Не каждый день удается отбросить неприятеля, убив при этом вражеского генерала. После боя буду хлопотать о наградах для офицеров и нижних чинов. Думаю, не откажут.
   Глаза юных прапорщиков, слышавших этот разговор, вспыхнули восторгом. А вот ротные не обрадовались. Получение любого ордена Российской империи, за исключением Святого Георгия, требует от награжденного единовременного взноса в Орденский Капитул. Причем, не маленького. Например, за Анну самого низшего, 3-го класса - 20 рублей. Большие деньги для вчерашних унтеров. Потому после Бородино они просили чины вместо орденов. Со взносом можно не спешить, его не требуют немедленно, но Орденский Капитул не отстанет. И неважно, что со временем кавалеру ордена можно рассчитывать на пенсион. Во-первых, не всем его дают, во-вторых, дожить нужно.
   - А что в ранцах французов, Антип Потапович? - спросил я, уловил настроение ротных.
   - Вы были правы, Платон Сергеевич, - кивнул он. - Есть дуван. Толком не смотрели еще, но в некоторые заглянули. Дорогие ткани, посуда, попадается и серебряная. Топоры и пилы заодно прибрали. Справный струмент, сгодится. Какие будут приказания?
   - Забирайте все и отходим к монастырю, - велел я.
   - Почему? - удивился Синицын. - Так славно повоевали! У нас даже раненых нет, а французов много побили.
   - Потому что во второй раз не выгорит, - вздохнул я. - Отходим.
   Офицеры козырнули и ушли распоряжаться. Я хмуро смотрел, как роты строятся. Настроение изменилось, на душе стало сумрачно. Да, нам повезло, но повторять один и тот же прием дважды... Это одинокого стрелка на Днепре французы не могли долго достать. Попробуй выцели его в густых кустах! А у меня сотни солдат за зарослями стояли плотно. Река узкая, дистанция для стрельбы плевая, кусты для пуль не преграда. Покрошат в фарш.
   В том, что я прав, убедился еще на подходе к холму. За рекой зарокотали барабаны и послышался мерный топот тысяч ног. Вскоре противоположный берег заполонили солдаты в белых мундирах с цветными лацканами и в черных киверах с султанами. По команде они вскинули ружья и прицелились в прибрежные заросли на нашей стороне. В следующий миг будто кто-то разом разодрал над лугом огромный и толстый брезент. Противоположный берег заволокло дымом. А по кустам на нашей стороне будто ударили дубиной - полетели ветки, листья, различимые даже с расстояния в несколько сот метров.
   - Ну, что, убедился? - спросил я Синицина.
   Тот мрачно кивнул. Не прошло минуты, как итальянцы, а это были они, повторили залп. Потом еще и еще. Дошло даже до юных прапорщиков, на чьих лицах поначалу читалось недовольство отступлением. Тревожно оглядываясь, они ускорили шаг, да и солдат подгонять не было нужды. Мы едва встали склоне холма у вершины, как итальянская пехота на противоположном берегу расступилась, и в образовавшийся проход хлынули всадники. Поднимая фонтаны брызг, кони прыгали в реку, и плыли к нашему берегу. Блядь! Мать вашу за ногу! Из книг историков моего времени я знал, что у Наполеона в Москве почти не осталось кавалерии - менее четырех тысяч всадников на всю Великую армию, из-за чего, к слову, и не вышел стремительный бросок к Калуге. Императору даже пришлось формировать из гусаров и уланов пехотные полки. Но у вице-короля Италии кавалерия нашлась. Писец. Это пехотинцу преодолеть глубокую, пусть и не широкую реку проблема, для кавалериста - ерунда. Кони переплывут ее вмиг.
   - Батальон, в кучу сбейся! - завопил я, надсаживая глотку. - Живо, бабы беременные, мать вашу! Урою!
   Ругаться, конечно, нехорошо, тем более, интеллигентному человеку с медицинским образованием. Но тот, кто так скажет, никогда не воевал. Мат в бою позволяет преодолеть цепенящий тело страх и побуждает к действию. Закричали ротные, щедро раздавая новобранцам затрещины. Бывшие унтера знали дело: через несколько минут каре, больше походившее на овал, ощетинилось штыками. В наружных рядах - новобранцы в серых мундирах, во второй шеренге - ветераны в зеленых. Все правильно: стрелки из новичков никакие, так пусть хоть штыками тычут. Офицеры - внутри, каждый возле своей роты, я - в центре. За спиной - верный Пахом. Остался, хотя перед боем я отсылал его к коноводам. В руках денщик сжимал трофейный топор на длинной ручке с окованным медью концом топорища. Ну, ну...
   - Ружья зарядить! - скомандовал я.
   Защелкали крышки огнив, замелькали над штыками руки с шомполами. Забивая заряд, солдат держит шомпол тремя пальцами. Почему не всей ладонью? Потому что, если при зарядке воспламенится порох (такое случается), то ружье выстрелит, и шомпол улетит в небо, ободрав с пальцев кожу, в крайнем случае сломав их. Но пальцы заживут, а вот если оторвет руку... Сосредоточенно забивали заряды в свои штуцера юные прапорщики. У них, как и у меня, штыков нет - кавалерийские карабины. Я зарядил свой штуцер и взвел курок.
   Пока мы возились, кавалерия выбралась на берег, сбилась в строй и огромной массой потекла к нам. Бля! Сколько же вас? Не отобьемся. Надо было не спешить и встретить всадников залпом всего батальона. Упустил момент. Теперь смогут стрелять только обращенные к полю шеренги. Эта мысль мелькнула и исчезла - не помогло бы. Новобранцы не успели бы после залпа перестроиться в каре - выучки нет. Кавалерия обошла бы нас с флангов, и случилась бы резня. Пехотинец, если он не в каре, для всадника не противник, а лоза для рубки. Я побежал к обращенному к полю краю строя, но Синицын опередил меня.
   - Рота! Первая шеренга - на колено. Не стрелять. Вторая - целься! - рявкнул он во весь голос.
   Правильно: Синицин сражений побольше меня видел и знает, что делать. Новобранцы с такого расстояния все равно не попадут, а егеря со штуцерами успеют перезарядиться. Я вскинул свой к плечу. Далековато, но не для штуцера. Прицельная дальность гладкоствольного ружья до двухсот метров. Но с такой дистанции никто не стреляет - попасть практически невозможно. Палят на сотню шагов, да и то по плотному строю. Здесь другая война, тратить тысячи патронов, чтобы убить одного врага, возможности нет. Порох и свинец стоят дорого, последний вообще морем из Англии возят. Нужно наверняка. Я взял на мушку слегка вырвавшегося вперед всадника. Осадим бойкого.
   - Пли!
   Шеренгу окутал серый пороховой дым. Набежавший с запада ветерок снес его к монастырю. В катящейся к нам лаве образовалась проплешина, исчезла и моя цель. То ли я попал, то ли кто другой - не разберешь. Но проплешина тут же затянулась - как ряска на болоте после брошенного в нее камня. Наш залп французов не испугал.
   - Заряжай!
   Егеря торопливо заработали шомполами - и я с ними. Готово! Я вскинул штуцер к плечу. До всадников совсем близко - не больше сотни метров. Отчетливо видны лица под киверами, расшитые шнурами доломаны. Гусары. Хорошо, что не уланы, у тех - пики, с ними каре прорвать проще. Вообще прорывать каре - функция тяжелой конницы, тех же кирасиров. Но нам с необученными новобранцами и гусаров хватит. Всадники выхватили сабли, их отполированные клинки сверкнули в лучах выглянувшего из-за облаков солнца.
   - Первая шеренга - встать! Вторая - шаг назад! Целься!
   Молодец Потапович! Мы стоим на склоне, и, если отступить, егеря выстрелят поверх голов новобранцев. В противном случае пришлось бы между голов. Такие выстрелы оглушают солдат первой шеренги, искры несгоревшего пороха с полок и стволов могут ожечь щеки. Опытному егерю не привыкать, но у нас неуки.
   - Пли!
   Грохот, запах тухлого яйца от сгоревшего пороха, крики людей и жалобное ржание коней. Когда дым снесло, перед строем обнаружилась куча мала. Убитые и раненые лошади, неподвижные тела всадников между ними и под крупами лошадей. Залп полторы сотни ружей в плотную толпу с близкого расстояния - это страшно. Но французов это не смутило.
   - En avant France! - прозвучало впереди. - Vive l'empereur!
   Волна всадников накатила на каре. Первый ряд егерей выбросил вперед штыки. Гусары отхлынули и закружили вокруг. Стреляли из пистолетов, пытаясь сделать в строю проход и через него прорваться внутрь. Если выйдет, нам - хана. Егеря, стоявшие позади новобранцев, палили в ответ. Не было залпов - стрельбой уже никто не управлял. Выстрелы грохотали вразнобой, впрочем, без особого эффекта с обеих сторон, что было видно, когда дым сносило ветром. Попасть в движущуюся мишень из кремневого ружья можно лишь случайно. После нажатия на спуск и до выстрела проходит около секунды: пока вспыхнет порох на полке, затем подожжет заряд, цель убежит. Но из пистолета верхом на скачущей лошади прицелиться тоже непросто, хотя у французов в этом преимущество - палят по статичной цели. Время от времени солдаты в первой шеренге падали, и ротным приходилось уплотнять строй. Шло время, но никто из противоборствующих сторон не мог добиться успеха.
   Первыми поняли это французы. Прозвучала команда, и карусель прекратилась. Всадники отхлынули от каре и рассредоточились на лугу. Многие стали перезаряжать пистолеты. Делали это гусары на удивление ловко. Мы продолжили стрелять, но этот огонь действенным не был, хотя время от времени гусары падали с седел. К сожалению, реже, чем хотелось. Всадник даже на стоящей лошади постоянно в движении, поэтому пули летели мимо. Французов наш огонь не сильно смущал: они спокойно орудовали короткими шомполами, и вскоре завершили перезарядку. Прозвучала команда, и гусары вновь сбились в строй. В этот раз он представлял собой не широкую лаву, а плотную колонну. Передние всадники взяли пистолеты в обе руки, и, управляя лошадьми только с помощью ног, помчались к нам.
   - Целься в коней! - закричал Синицын. - Пли!
   Ответом на это стали разрозненные выстрелы. Французы развели нас. Пока мы отстреливали их по одиночке, готовили атаку, скорее всего, хорошо им знакомую и не раз испытанную на практике. Остановить их сейчас мог только дружный залп из ружей, но они у большинства егерей разряжены. Сейчас передний ряд французов пробьет в строе брешь пистолетными выстрелами, остальные ворвутся внутрь и устроят резню. Батальон капитана Руцкого ляжет костьми, как и велело начальство.
   Колонна атакующих приблизилась, стали видны оскаленные пасти лошадей, злые лица гусаров, пистолеты в их руках. В голове внезапно всплыл идиотский стишок, вычитанный в интернете. Воспаленный мозг мигом переделал в нем слова:
   ...Ну, здравствуй, кавалерия!
  Сегодня в гости к вам пришел
  Лаврентий Павлыч Берия!
  - Дай! - я вырвал топор из рук денщика, сунув взамен бесполезный сейчас штуцер, после чего припустил к атакуемой шеренге, на бегу раскручивая топор над головой. Хороший инструмент у французских саперов. На длинной рукояти, острый, с квадратным бойком на обухе. Последний чтобы гвозди забивать, но и в лоб приложить можно. Для обычного человека тяжеловат, для меня - пушинка.
  Я успел. Залп из пистолетов проделал в шеренге егерей брешь, и в нее уже заскакивал всадник с саблей, занесенной для удара. Врешь, сука, не пройдешь! Хрясь! Получив обухом в лоб, лошадь рухнула, как подкошенная. Всадник перелетел через ее голову и, выронив саблю, пропахал носом стерню от скошенной травы.
  - Добейте! - крикнул я солдатам и устремился вперед. В брешь уже заскакивали другие гусары, причем, сразу парочка. А вот хрен вам! Хрясь! Поворот волчком - хрясь! Полетайте парни! Вернее, приземляйтесь. Засадив носком сапога в промежность француза, оказавшегося пошустрее и успевшего вскочить на ноги, я развернулся к следующим. Хрясь, разворот, хрясь... Мной овладела непонятная дикая ярость. Я бил и крушил, ловко уворачиваясь от ответных ударов сабель и даже выстрелов из пистолетов. Падали лошади, летели наземь всадники. Успевшие спрыгнуть с убитых коней гусары, не стали связываться с придурком с топором в руках и убежали к своим. Я запрыгнул на круп убитой лошади и вскинул топор над головой.
  - Что, зассали, пидоры! - завопил во весь голос. - Ком цу мир! Я вам покажу кровавую гэбню!
  Смельчаки среди пидоров нашлись, двое всадников рванулись вперед и напали на меня сразу с двух сторон. Хрясь! Конь рухнул, придавив всадника. Бам! От сильного удара кивер сел мне на уши. Подскочивший справа всадник угодил по нему саблей. Я, не глядя, отмахнулся лезвием топора. Хрусь! Густая теплая жидкость брызнула мне в лицо, залепив глаз. Блядь! Я повернул голову. Побелевший гусар с ужасом смотрел на свое правое плечо. Руки с саблей у него более не было, а из короткого обрубка фонтаном прыскала кровь. Не боец. Остальные всадники отчего-то нападать не спешили и, натянув поводья, встали в десятке метров от меня, глядя в сторону. Впечатлились, петушки гальские.
  - Капитан! - раздалось позади, и я узнал голос Синицына. - Сигай долу!
  Мгновенно сообразив, я спрыгнул с крупа и ничком рухнул на вытоптанную копытами траву, уронив при этом топор. За спиной грохнул залп, и все вокруг затянуло серым дымом. Я встал и, волоча ноги, побрел к своим. Идти было тяжело - из меня будто выпустили воздух. Из дыма выскочили Синицын с Пахомом и, подхватив меня под руки, затащили в глубь каре, где усадили на траву.
  - Сейчас, сейчас, - забормотал денщик, пытаясь снять с меня кивер. Руки у него дрожали, подбородочный ремень никак не поддавался.
  - Отстань! - прикрикнул я. - С чего тебе вздумалось?
  - У вас кивер разрублен, лицо и мундир в крови, - сообщил стоявший рядом Синицын. - Нужно осмотреть рану.
  - Это не моя кровь, - сказал я и, подумав, стащил кивер. Осмотрел. М-да, приложили знатно: лезвие сабли, миновав репеек , разрубило верх, дойдя до латунной гренады , однако не затронув ее. Дубленая кожа выдержала, крови внутри не наблюдалось. Я на всякий случай ощупал голову - цела. Вот и ладно. Я нахлобучил кивер обратно на голову. Пахом с Синицыным стояли впереди, странно на меня глядя.
  - Антип Потапович! - нахмурился я. - Почему вы здесь? Там же бой!
  - Нет больше боя, - ответил он. - Наши подошли. Бегут французы. Спасла Царица Небесная.
  Он размашисто перекрестился. Я вскочил на ноги. Гусары улепетывали на другой берег, часть их уже успела перебраться через реку. Вслед скакали всадники в блестящих кирасах и, догнав отставших, наотмашь рубили палашами. Вот почему гусары смотрели в сторону - пришла, значит, подмога. Где ж ее носило?
  - Вот что, Потапович, - сказал я подпоручику. - Несите раненых сюда, мне нужно их осмотреть, а вы трофеями озаботьтесь, не то другие желающие найдутся. И еще, - указал я рукой. - Кони битые лежат, видите? Это свежина. Разделывайте и варите. Люди голодны.
  - Слушаюсь, ваше благородие! - вытянулся Синицын, повернулся и убежал. Это с чего он "благородствует"? Офицер ведь, а не нижний чин.
  - Ваше благородие! - подскочил Пахом. - Вам бы умыться и мундир постирать.
  - Потом! - отмахнулся я.
  Протерев тыльной стороной ладони глаз и убедившись, что тот видит, я занялся ранеными. К моему удивлению их оказалось немного - шестнадцать человек. Погибло одиннадцать егерей - все новобранцы. Но об этом я узнал чуть позже. Пока же занимался сортировкой раненых. Итог оказался грустным: половина не выживет. Пулевые раны в грудь и живот... Не со здешней медициной. Я приказал отнести безнадежных в монастырь, как и павших. Монахи их соборуют, а после отпоют и похоронят на кладбище. Редкий случай для солдата на войне. В следующий час я чистил раны, зашивал их и бинтовал. Мне помогали санитары из нестроевых. За спиной шла какая-то суета, раздавались команды, топали сапоги - я не обращал на это внимания. Внезапно все стихло. Закрепив бинт на руке раненого унтера, я выпрямился и обернулся. Ага, начальство пожаловало. В нескольких шагах от меня верхом на гнедом жеребце сидел Паскевич в окружении командиров бригад и полков. Спешнев тоже здесь. Все молча смотрели на меня. Напротив застыл батальон - ротные успели построить людей. Правда, стоят - как бык поссал, да и выглядят солдатики не орлами. Амуниция перекошена, некоторые без головных уборов. Рожи черные от порохового дыма. Но что есть, то есть. Я направился к начальству и, не доходя пары шагов, остановился и бросил ладонь к киверу.
  - Ваше превосходительство! Первый батальон 42-го егерского полка, выполняя ваше приказание, вступил в сражение с неприятелем и не позволил тому захватить Малый Ярославец. Отбиты две атаки противника, разрушена наведенная им переправа. Наши потери - 27 человек. У французов убитых не менее сотни. Командир батальона капитан Руцкий.
  - Что у вас за вид, господин капитан? - нахмурился Паскевич. - Весь в крови, кивер разрублен. Вы ранены?
  - Никак нет, ваше превосходительство! Это не моя кровь.
  - Тогда займитесь собой. Офицеру надлежит выглядеть, как подобает даже на поле боя, а вы с ранеными возитесь. На то военные медики есть. И за подчиненными приглядите, а то не батальон, а партизанский отряд какой-то. Слоняются по полю, мертвых французов обдирают. Другие убитых коней потрошат. Мародеры, а не егеря. Господин подполковник, - повернулся он к Спешневу. - Приглядите.
  Паскевич завернул жеребца и поскакал к городу. Следом устремилась свита, оставив Спешнева. Семен спешился и подошел ко мне.
  - С чего генерал на меня напустился? - спросил я.
  - Выговор от Раевского получил, - объяснил Семен. - Опоздали мы к городу, Дохтуров раньше успел. Кирасиры тоже. Ладно, плюнь! - махнул он рукой. - Иван Федорович - человек справедливый, погорячится и отойдет. Рад видеть тебя живым. Но собой займись, а то вид, как у вурдалака, - он хохотнул. - Тяжко пришлось? - спросил сочувственно.
  - Не сладко, - вздохнул я. - Не чаял уцелеть.
  - Позвольте я расскажу, - подключился к разговору подошедший к нам Синицын. - А господин капитан пусть займется собой.
  Спешнев кивнул, и они с подпоручиком отошли в сторону. Ко мне подбежал Пахом с ведром воды и ковшом в другой руке.
  - Сымайте мундир, ваше благородие! - запричитал, ставя его у моих ног. - Умойтесь, а я с мундиром к колодцу сбегаю, пока воду не вычерпали. Постираю, а то глянуть боязно. Даже эполеты кровищей залило. Присохнет - не отчистишь.
  Я подчинился. Пахом слил мне на ладони, и я, фыркая, смыл кровь с лица, головы и шеи. Красная вода стекала на зеленую траву. Хорошо, что плотное сукно не пустило кровь к рубашке, и та осталась белой. Запасной-то с собой нет. Утершись поданным денщиком полотенцем, я накинул на плечи поднесенную кем-то из солдат бурку и надел кивер. Пахом, подхватив опустевшее ведро и повесив на руку мундир, убежал с ними к монастырю. Повернувшись к реке, я смотрел, как на обширный пойменный луг вытекают с улиц Малоярославца и в обход его колонны наших войск. Шла пехота, рысью спешила кавалерия, упряжки тянули пушки. Артиллеристы устанавливали их вдоль околицы. Явились - не запылились! Одно хорошо: французы могут побояться наводить переправы в виду такой силы, и до боев на улицах города дело не дойдет. Их не завалят трупами, как в моем времени. Хотя кто знает?
  Семен закончил разговаривать с Синицыным и направился ко мне. Подойдя, встал и покрутил головой.
  - Ну, ты и ухарь, Платон! С топором на гусар... С чего тебе вздумалось?
  - Прорвись французы внутрь каре, порубили бы всех! Нам хотя бы пару пушек... Где, кстати, Кухарев с фон Боком?
  - Там! - Спешнев указал на околицу. - Дохтуров с Раевским собрали все орудия вместе. Будут бить по французам, чтобы через реку не лезли.
  Словно подтверждая его слова, батареи на околице дружно выпалили. Черные мячики ядер устремились через реку к невидимым мне целям. Луг заволокло пороховым дымом. Началось.
  - Ты вот что, - сказал Семен. - Забирай батальон и уводи за город. Паскевич сказал вас сменить. Приводи людей в порядок, а то в самом деле выглядят непотребно. Сюда светлейший с армией и штабом прибывают. Увидят - позору не оберешься. Знаешь, ведь, штабных.
  Он хлопнул меня по плечу и направился к лошади. Подобрав перекинутый через ее голову повод, вскочил в седло и ускакал. А я стал распоряжаться. К тому времени, как батальон встал в походные колонны, вернулся Пахом с застиранным мундиром. Сукно его было волглым и холодным. Я надел мундир поверх рубашки и застегнул пуговицы - на теле высохнет. Чай, не баре. Накинул на плечи бурку.
  - Батальон, марш!..
   Город мы обошли с востока. Улицы Малоярославца были забиты войсками - не пробиться, а вот луг за городом оказался свободным. Наши лошади обнаружились там: мирно щипали осеннюю травку. Ко мне подбежал командовавший коноводами унтер.
   - Ваше благородие! Исполняем приказание. Кони и люди - все на месте.
   - Что лошади не расседланы? - спросил я.
   - Ждали: вдруг понадобятся, - смутился он. - Только подпруги ослабили.
   - Расседлать! - велел я. - Напоить и накормить. И пусть каждый егерь обиходит своего коня. Лошадьми убитых и раненых займитесь сами.
   - И много таких? - спросил унтер.
   - Двадцать семь, - вздохнул я.
   - Слава тебе, Пресвятая Богородица! - перекрестился унтер. - Мы тут, стрельбу слыша, гадали: вернется ли кто? Зело крепко палили. А все тута.
   Можно считать и так. Унтер убежал, ко мне подошел Синицын.
   - Тут в овине соломы немного нашлось, - сказал, указав на недалекий сарай. - Отдохните, Платон Сергеевич! За людьми сам пригляжу.
   Я ощутил, как скользят вниз тяжелые веки. Синицын прав: что-то я вымотался. Бессонная ночь, бой...
   - Спасибо, Антип Потапович, - кивнул я. - В самом деле. Люди пусть тоже отдыхают. Часовых только выставьте.
   Сопровождаемым Пахомом, я добрел до сарая, где, расстелив бурку на охапку соломы, повалился на нее и укрылся полой. Уснул сразу, несмотря на недалекий грохот орудий.
   Растолкал меня Пахом. Казалось, только смежил веки, как уже трясут.
   - Вставайте, ваше благородие, - причитал денщик. - Вечереет уже. Вам поесть надо.
   Я сел на расстеленной бурке и осмотрелся. За растворенными воротами овина серел полумрак. Сколько я спал? Часов пять. Точней не скажу - забыл глянуть на часы. Тихо, не стреляют. То ли французы не решились атаковать, то ли их отбили. Малоярославец наш. Будь иначе, меня подняли бы раньше.
   Я встал и вышел наружу. На лугу возле овина горели костры - много. В их свете мелькали тени, и доносился шум, который производит большое число людей. Понятно: на лугу не только мы.
   - Армия подошла, - подтвердил Пахом. - Кто-то возле нас встал, а так все там, - указал он на юг.
   Я повернул голову. Окружавшие Малоярославец холмы все были в желтых точках костров - как будто кто-разбросал горящие свечи.
   - Идемте, ваше благородие, - позвал Пахом.
   Мы подошли к костру. Я сел на притащенный кем-то чурбак. Денщик подал мне котелок и ложку. Я зачерпнул горячее варево и поднес ко глазам. Щи?
   - Так, точно ваше благородие! - подтвердил Пахом.
   - Капусту где взяли?
   - У местных обывателей. Не подумайте, ваше благородие, - заторопился денщик. - Все по чести. На трофеи сменяли. За топор хранцузский целый воз насыпали.
   Я бросил ложку в рот, прожевал. Вкусно! Но...
   - Это не конина.
   - Поросенка у обывателей купили, - подтвердил Пахом. - Их благородие поручик Синицын велели. Надо, говорит, нашего капитана как след накормить. Не будь его, легли бы на лугу. Офицеры денег собрали. Поросенок - сеголеток, пуда четыре был. Всем хватило: офицерам, унтерам, даже егерям перепало. Новобранцы конину ели, но она тоже мясо. Животы набили аж трещат.
   Слушая его, я работал ложкой, заедая горячие щи хлебом - слегка черствым, но все равно вкусным. Кстати, знаете, как здесь готовят щи, по-армейски "приварок"? Сначала в котел бросают предварительно взвешенные большие куски мяса. Когда сварятся, достают и снова взвешивают - не сжульничал ли повар? Затем в горячий бульон бросают капусту, картошку или репу и варят до готовности. И только потом в щи закладывают мелко нарезанное мясо. Это варево готовили так же, разве что мясо не взвешивали - котелке его полно. Вкусно и сытно.
   Из темноты шагнул Синицын. Встав, вытянулся.
   - Приятного аппетиту, господин капитан!
   - Спасибо, Антип Потапович! - поблагодарил я. - Присаживайтесь. Есть будете?
   - Благодарю, сыт, - отказался подпоручик, опускаясь на поднесенный Пахомом второй чурбак. Гадом буду - натащили из города. Дрова для костров явно оттуда.
   - И меня накормили до отвала, - сказал я, отставляя котелок. Денщик подхватил его и скользнул в темноту. - Как дела в батальоне?
   - Люди накормлены и приведены в порядок, - доложил Синицын. - Отдыхают.
   - Меня никто не искал?
   - Никак нет.
   - Французы через реку лезли?
   - Побоялись - наши крепко из пушек палили. Кухарев с немцем все заряды расстреляли. К нам вернулись, там стоят, - он указал рукой.
   - Накормили?
   - Само собой, - кивнул Синицын, - хотя тут некоторые ворчали, что не заслужили. Худо нам без пушек пришлось. Едва отбились.
   - А с чего запоздали, ведомо?
   - На мосту застряли - гнилой оказался. Пришлось заново ладить. Там все стояли. Нас казаки через брод провели, им он неведом был. Зато пушки все доставили.
   Обычный армейский бардак: правая рука не знает, что делает левая.
   - Платон Сергеевич, - внезапно улыбнулся Синицын. - Я вот давеча мимо костра шел, разговор егерей слышал. Один молвит: "Большой души наш капитан, сам вымотался, а раненым первым делом помог, даже кровь с себя не смыл. А уж матерится - заслушаешься. В уши льется, голова тямит, руки и ноги команду исполняют". Второй отвечает: "Он и по-хранцузски могет - да так, что кони падают вместе с хранцузами". "То италийцы были", - возражает первый. Второй ему: "Все одно - пидоры".
   Подпоручик засмеялся. М-да. Кажется, я тут как-то неправильно прогрессорствую.
   - Хочу спросить, - продолжил Синицын. - Кто такие пидоры?
   - Ну... - смутился я. - Это содомиты по-французски.
   - Ага, - кивнул подпоручик. - То-то они взъярились. А кровавая гэбня?
   Блин! И вот что ему ответить? С чего меня понесло? Надо быть осторожным в словах, хотя в тот миг об этом меньше всего думалось. От мучительного поиска ответа меня спас близкий топот копыт. Из темноты появился всадник. В свете костра блеснули золотой горжет на груди и аксельбант на плече.
   - Господа! - объявил офицер. - Мне нужен капитан Руцкий.
   - Это я, - встал я с чурбака. Следом вскочил Синицын.
   - Уф! Насилу разыскал, - пожаловался офицер, спешившись. - Темно, войска перемешались. Считай, час брожу. Позвольте представиться, адъютант главнокомандующего, князь Тенишев.
   - Присаживайтесь, ваше сиятельство! - предложил Синицын, указывая на чурбак.
   - Некогда, - отмахнулся Тенишев, но, подумав, все же сел. Я - следом. - Светлейший послал меня за вами, господин капитан. Хочет видеть.
   Это с чего? Да еще целого князя на поиски отрядил? Хотя тех в ставке - как собак нерезаных.
   - Я распоряжусь, чтобы господину капитану подготовили лошадь, - сообщил Синицын.
   - Шпагу и шляпу генеральские не забудь, - сказал я, подмигнув. Подпоручик кивнул и исчез в темноте.
   - Пахом! - позвал я.
   Денщик выступил в свет костра.
   - Кивер и палаш!
   Пахом исчез. Обратно явился почти сразу с обеими предметами в руках. Я надел перевязь, пропустив ремень под эполетом, затем нахлобучил на голову кивер.
   - Он у вас испорчен, - заметил Тенишев.
   - Француз разрубил саблей сегодня днем, - сказал я. - Другого нет.
   - Одолжите у кого-нибудь из офицеров.
   - Не стоит, - отказался я.
   Князь нахмурился, но возражать не стал, только с неодобрением посмотрел на мой не соответствующий уставу палаш. Плевать. Не объяснять же штабному, что мне нужно явиться перед начальством в самом что ни на есть геройском виде. Хорошо б еще продранный штыком мундир и черное от порохового дыма лицо. Хотя последнее - перебор. Пахом щеткой смахнул с моего мундира приставшие соломинки.
   Появился Синицын с оседланной кобылкой на поводу. В другой руке он нес трофейные шпагу и шляпу. Тенишев на них покосился, но ничего не сказал. Мы с князем вскочили в седла, я принял у подпоручика шляпу со шпагой, и отправился вслед за адъютантом.
  
Оценка: 8.33*5  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"