Дроздов Анатолий Федорович : другие произведения.

Кондотьер Богданов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 6.46*80  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Июнь 1944 г. Подбитый над линией фронта ночной бомбардировщик По-2 приземляется в незнакомой местности. Утром экипаж с изумлением узнает, что это не СССР и не тыл врага, а Древняя Русь. Летчики предстают перед выбором: пытаться любыми путями вернуться в полк или включиться в борьбу русичей с Ливонским орденом? К тому же, несмотря на Средневековье, враг умен и коварен, смертельно опасен и готов на все, чтоб устранить внезапно возникшую угрозу его планам...

Анатолий Дроздов

  

Кондотьер Богданов

  

Летчикам, сражавшимся на По-2, посвящается

  
   1.
  
   Богданова сбили над линией фронта.
   Все было сделано правильно: проложен маршрут, выбран оптимальный эшелон полета, учтены разведанные с переднего края, но немцев за дураков держать не следовало. Их звукоулавливающие установки слышат стрекозу за километр. Просчитать маршруты По-2, если полк долгое время базируется на одном аэродроме, труда не составит, особенно при желании. Желание было. Ночные бомбардировщики немцам - кость в горле: не дают спать переднему краю, засыпая окопы осколочными бомбами, термитными боеприпасами сжигают дома и склады; а выгружать людей и технику на ближней железнодорожной станции - риск смертельный: налетят, разбомбят, прострочат из пулеметов и исчезнут, невидимые в ночном небе. Словом, немцы захотели их подловить и подловили.
   Перед звеном По-2 встала голубая стена, и самолет Богданова первым влетел в луч прожектора. Немедленно по сторонам вспухли черные шапки, по фюзеляжу будто палкой застучали, за спиной летчика жалобно вскрикнула штурман. Богданов инстинктивно отжал ручку управления и правым, непривычным для зенитчиков разворотом, ушел в пике. Осколки при разрыве зенитных снарядов летят главным образом вверх, снизиться - уцелеть. Медлить нельзя. Бронированному Ил-2 осколки - семечки, в фанерном По-2 каждый - твой.
   Вырваться у Богданова получилось. Свет прожектора, в котором летчик теряет пространственное положение и чувствует себя, словно раздетым, остался позади. Богданов выровнял машину и бросил взгляд на приборную доску - пятьсот метров. Богданов потянул ручку на себя и оглянулся. Темное небо резали голубые мечи прожекторов, скрещивались, поймав в темном небе хрупкие самолетики. Звено повторило его маневр, но запоздало: прожектористы держали тихоходные самолеты как в тисках. Зенитные орудия умолкли, но с земли к По-2 тянулись плети пулеметных трасс. Ребятам приходилось туго.
   - Лисикова! - окликнул Богданов.
   Штурман не отозвалась. Богданов прибрал газ и позвал еще - ответом был свист в расчалках. "Убили? - подумал Богданов. - Ну и хрен с ней! - решил в припадке не остывшей злости. - Не будет к особисту бегать!" Он заложил вираж и с набором высоты полетел обратно. Ребятам следовало помочь. Шарики бомбосбрасывателей - в кабине штурмана, по три с каждого борта, но у пилота есть аварийный сброс. Шесть ФАБ-50 накроют зенитную батарею, после чего два "эрэса" - по прожекторам! В завершение прострочить из "шкаса"... Я вам устрою засаду! Научитесь фатерлянд любить...
   Родину любить научили его. То ли немцы расслышали мотор приближавшегося бомбардировщика, то ли зенитчик полоснул очередью наугад, но огненная трасса внезапно прочертила небо перед лицом Богданова и хлестнула по фюзеляжу. Мотор смолк, словно подавившись. Богданов бросил самолет в сторону и перевел машину в пике. Трассеры ушли влево и назад, Богданов выровнял По-2. С минуту он лихорадочно крутил магнето, дергал дроссель и корректор высоты. Мотор не только не "схватывал", не отзывался вообще.
   - Твою мать! - выругался Богданов.
   Он развернул машину и перевел ее в планирование. Порыв ветра подхватил легкий самолетик и понес к линии фронта. Оставалось надеяться: до своих дотянет. Третьего возвращения из немецкого тыла ему не простят. Да еще без Лисиковой. Скажут, пристрелил тихонько, и ведь не докажешь! Требовал убрать из экипажа, кричал, грозился... Язык ты наш длинный, чтоб тебя вовремя прикусить...
   По-2 врезался в облако. В небе и без того было темно, теперь - словно одеялом накрыли. "Откуда облачность? - в сердцах подумал Богданов. - Вылетали - было ясно. И синоптик не обещал..." Однако темень не пропала, оставалось следить за приборами, с горечью наблюдая, как быстро движется стрелка высотомера. "Если облачность низкая, грохнусь! - подумал Богданов. - Земли не разглядеть! Под крыльями - бомбы..." Бомбы сбросить следовало сразу, но он завозился и упустил время. Теперь поздно - посечет своими же осколками...
   Богданов не боялся смерти - привык к ней за годы войны. Трижды его сбивали, не раз он садился на вынужденную, дважды привозил на аэродром мертвых штурманов. Из тех, с кем начал воевать в сорок первом, в живых не осталось никого. Смерть сопровождала его неотвязно, и то, что он до сих пор жив, было чудом. Богданов осознавал, что чудеса не приходят сами по себе, и к вылетам относился серьезно: изучал обстановку в районе цели, полетные карты, тщательно прокладывал маршрут, доводил до каждого экипажа личное задание и скрупулезно обсуждал с летчиками и штурманами звена поведение в воздухе. Это сокращало потери, но не гарантировало жизнь. Желание уцелеть понятно, но до определенной черты. В полку один черту переступил. Сразу после вылета возвращался, объясняя это неполадками в моторе. Техники проверяли, ничего не находили. Пилот упорствовал, штурман подтверждал. На По-2 устроить перебои в моторе проще простого - достаточно подергать корректор высоты. Командиру полка канитель надоела, подключил особиста. На "несправный" самолет посадили другого пилота, тот слетал на задание и благополучно вернулся. Труса судили, разжаловали и отправили в штрафбат. В полк он не вернулся...
   По-2 выскочил из облака также внезапно, как и влетел в них, Богданов увидел впереди светлую ленту реки. "Откуда она здесь? - подумал недоуменно. - На карте не было!" Думать далее было некогда - По-2 снижался стремительно. Самолет перескочил реку, едва не касаясь колесами воды, мягко приземлился на противоположном берегу и покатил по густой траве. Темная стена леса стремительно бежала навстречу, заслоняя небо. "Разобьемся!" - подумал Богданов, но в последний момент лес словно расступился. Самолет вкатился на небольшую полянку, словно в ангар, и замер.
   Богданов с минуту сидел неподвижно, не веря, что все закончилось, затем отстегнул лямки парашюта и выбрался на крыло. Лисикова в кабине штурмана уткнулась головой в приборный щиток. Убили... Богданов не стал трогать тело, без того на душе погано. Спрыгнул на траву и прислушался. Вокруг было тихо, пожалуй, даже, неестественно тихо. Нигде не стреляли, не бряцали оружием, не переговаривались и не хрустели ветками, подбираясь к самолету. Богданов достал из кобуры "ТТ", передернул затвор и с пистолетом в руке пошел к опушке. Трава на поляне была высокой, мокрой от росы, летчик ощутил, как сразу набухли и прилипли к голенищам сапог штанины комбинезона. Светила неестественно яркая луна - будто САБ в небе подвесили, свет ее пробивался сквозь ветви деревьев, Богданову хороши были видны и нетронутая роса на несмятой траве и потемневшие от влаги головки хромовых сапог. На опушке Богданов остановился и внимательно осмотрел берег. Тот был пустынен - ни человеческой фигуры, ни движения. Передний край они благополучно миновали. "А если это немецкий тыл? - внезапно подумал Богданов. - Линия фронта здесь изгибается..." Летчик с досадой увидел на росном лугу три темные полосы, бежавшие от берега к лесу - следы колес шасси и костыля. В ярком, ровном свете луны, полосы проступали, как нарисованные. "Откуда такая луна? - недоуменно подумал Богданов, пряча "ТТ" в кобуру. - Вылетали - была другая!"
   Он не стал мучить себя догадками и вернулся к самолету. Лисикова сидела в кабине, откинувшись на спинку.
   - Жива? - обрадовался Богданов.
   Штурман не ответила. Присмотревшись, летчик увидел две блестящие дорожки на бледном лице.
   - Ранили? Куда?
   - В ногу, - сдавленным от боли голосом сказала Лисикова.
   - Встать можешь? - спросил Богданов, чувствуя неловкость за нотку, проскользнувшую в его голосе. Раненый напарник при посадке на вынужденную - обуза. Лисикова, естественно, это понимает. А он не сумел скрыть...
   Штурман привстала и, ойкнув, шлепнулась обратно. Богданов молча расстегнул лямки ее парашюта (привязными ремнями в их эскадрилье не пользовались), и легко вытащил Лисикову из кабины. Весила она меньше, чем ФАБ-50. Усадив штурмана на крыло, Богданов осмотрел ее ноги и присвистнул: на внутренней стороне левого бедра расплывалось по комбинезону темное пятно. Богданов вытащил из нагрудного кармана перевязочный пакет, зубами сорвал прорезиненную оболочку и туго перевязал рану прямо поверх комбинезона. Лисикова постанывала, но, видно было, сдерживалась. Богданов осторожно водворил ее обратно в кабину, после чего забрался к себе. До рассвета делать было нечего, оставалось ждать.
   ...С особистами ему не везло. Осенью сорок первого его послали с рацией и продовольствием в окруженную под Вязьмой армию. Поляна, которую отвели окруженцы под аэродром, оказалась маленькой, и Богданов по неопытности влетел в кусты, побил винт. Второй По-2 (тогда еще У-2) улетел. Сослуживец пообещал следующей ночью привезти винт, но на рассвете явился "мессер" и сжег беззащитный самолет. Сослуживец не прилетел (позже выяснилось, что его сбили на обратном пути), и Богданов стал пробираться к своим. Зарос, отощал, но выбрался. Попутки довезли его к аэродрому, а там прищемил особист. Посадил на "губу" и ежедневно таскал на допросы. Богданов, не в пример другим, вышел из окружения в форме, при оружии и документах, но особист именно это счел подозрительным. Твердил как попугай:
   - Кто и как тебя завербовал? Какое задание дали?
   Фамилия у лейтенанта НКВД была Синюков, и Богданову, ошалевшему от бесконечных допросов, стало казаться, что лицо у лейтенанта тоже синее, как у упыря.
   - Пишите! - сказал он, не выдержав. - Расскажу про задание.
   Синюков с готовностью схватился за карандаш.
   - Немцы поручили передать лейтенанту НКВД Синюкову, - четко выговаривая слова, сказал Богданов, - что не там шпионов ищет!
   Особист от злости переломил карандаш пополам.
   - Под трибунал пойдешь! - прошипел. - Завтра же!
   Однако завтра на гауптвахту, устроенную в сарае деревенского дома, пришел не особист, а командир полка Филимонов. Протянул Богданову пояс с кобурой.
   - В полку три летчика остались, - сказал сердито, - а ты прохлаждаешься. Марш в строй!
   Богданов козырнул и побежал к штабной избе. Особист от него отстал, но разговора не забыл. Год спустя Богданов со штурманом Колей Сиваковым в составе звена вылетели на бомбежку железнодорожной станции Ясное. Чтоб не привлекать внимания немцев, шли к цели порознь, разными маршрутами. И по пути увидели другую станцию, Петровку, забитую эшелонами. На станции даже горели фонари - немцы не опасались налета.
   - Командир! - закричал Сиваков. - Ну, ее на хрен, эту Ясную! Ребята сами справятся. Нельзя такую цель упустить!
   Покойный Коля, как и Богданов, был парнем порывистым, надо ли говорить, что спора не возникло? Они подкрались к станции на скольжении, бесшумно, и Коля, словно руками, положил первую ФАБ-50 прямо в стоявший под разгрузкой состав с цистернами. К небу взметнулось высокое пламя, Богданов развернулся, и Коля спустил вторую бомбу на паровоз у выезда со станции - закупорил путь. После чего они еще четырежды заходили на цель, а в завершение Коля построчил из "шкаса". Вся станция была объята пламенем, пылали нефтеналивные цистерны, с грохотом взрывались снаряды. Обратной дорогой они с Колей пели. А по возвращению угодили на гауптвахту.
   - Где были, куда бомбы сбросили? - тянул жилы Синюков. - Какая Петровка? Ее "Пе-2" разбомбили, из соседнего полка, я звонил. Признавайтесь, трусы!
   Мурыжили их несколько дней, после чего внезапно, без всяких объяснений выпустили. Позже Богданов узнал, что командующий фронтом велел представить летчиков, разбомбивших станцию Петровка (из-за чего сорвалось наступление немцев), к званию Героев. Разведка выяснила, что на станции сгорели двенадцать эшелонов и семь паровозов. Командир полка "Пе-2" заикнулся о своих, но на столе командующего лежало донесение: станцию бомбил У-2. К тому же Пе-2 ночами не летают... Богданова с Колей выпустили, но Героев не дали - Синюков похлопотал. Вручили каждому необычную среди летчиков медаль "За отвагу" и велели молчать. Они с Колей рады были: не за орденами летали.
   Спас их тогда Филимонов, лично доложивший командиру авиадивизии о случившемся. По просьбе Филимонова Синюкова куда-то перевели, его заменил Гайворонский - тучный, мордатый капитан. В отличие от Синюкова, держался он просто, шпионов под кроватями не искал и любил посидеть в компании с летчиками. Выпив, Гайворонский вспоминал семью (у капитана было двое детей) и хвастался красавицей-женой. Черт дернул Богданова за язык. Надо сказать, выпили они немало. Экипажам ночных бомбардировщиков фронтовые сто граммов наливают за завтраком, когда не только пить, есть не хочется. Поначалу водка оставалась в графинах, но потом кто-то сообразил переливать в фляги - про запас. Насобирали, набрались... Погода стояла нелетная... Богданов и сболтни:
   - Что скажете своим детям, товарищ капитан, как домой вернетесь? Вы ни разу в сторону немцев не выстрелили!
   Гайворонский побагровел и пулей выскочил из столовой. Леня Тихонов, друг, покрутил пальцем у виска. Богданов сам понимал, что сморозил. Что его забрало? Может, иконостас из орденов на груди особиста? У Богданова орденов хватало, но у капитана больше. А ведь Богданов летал чуть ли каждую ночь...
   Капитан отыгрался скоро. Богданова сбили, он сел на вынужденную в немецком тылу. Коля Сиваков погиб - снаряд малокалиберной зенитки разорвался у него в кабине. Богданов в одиночку пошел к своим. Тыл кишел немцами, добираться к своим в форме и с документами даже думать было нельзя. В ближней деревне Богданов оставил все, кроме пистолета. Старик, принявший форму и документы (особенно жалко было орденов), дал взамен промасленный комбинезон и бумажку, где говорилось, что предъявитель сего служит у немцев на железной дороге. Одежда и бумажка принадлежали покойному сыну деда, тот умер от тифа. Богданов запомнил название деревни, фамилию старика, и потопал к фронту. Пришлось прятаться в лесах, отстреливаться от полицаев (одного убил, остальные отстали), к своим вышел только на четвертый день. Вот тут Гайворонский и взял его в оборот. Дело шил серьезное - измена Родине, пахло не штрафбатом - расстрелом. Филимонов, золотая душа, выручил снова. Послал в тыл По-2 - экипаж Лени Тихонова вызвался добровольно. Ребята ночью сели у деревни, забрали у деда форму и документы Богданова, заодно привезли письменное объяснение старика. Рисковали, конечно, но сделали как надо. Капитан скрипел зубами, но Богданова выпустил. Расстались они плохо. Богданов понимал: в следующий раз не повезет.
   Богданову дали новый самолет, но летал он теперь как связной и транспортник. Никто не хотел к нему штурманом. Летчики - народ суеверный, три убитых штурмана у пилота - достаточное основание не спешить занять их место. Богданов злился, ходил к командиру полка, тот лишь плечами пожимал. Но однажды сказал:
   - Есть рапорт оружейницы Лисиковой. Закончила летную школу, штурман, просилась в 46-й гвардейский полк, где одни женщины. Там не взяли, добровольцев хватает. Чтоб не сидеть в запасном полку переучилась на оружейницу. Девка хорошая, служит добросовестно. Возьмешь?
   Богданов поморщился:
   - Баба? Нужен опытный штурман!
   - Тебе-то зачем? - усмехнулся Филимонов. - Ты на карту раз глянешь - и запомнил! Сколько раз летал к партизанам и на выброску диверсантов без штурмана? Не заблудишься! Главное, бомбы метко бросать. Справится!
   - Дайте хотя бы проверить! - взмолился Богданов.
   Филимонов согласился. Богданов несколько раз вывез Лисикову в учебные полеты, втайне надеясь, что малявка напутает или сделает что не так. Не вышло. Не то, чтоб Лисикова показала класс, но в воздухе ориентировалась уверенно, бомбы бросала точно. Богданов неохотно согласился.
   Появление нового штурмана развеселило эскадрилью. Лисикова была не просто женщиной, а очень маленькой женщиной - Богданову до плеча. Форма, даже ушитая, сидела на ней как на пугале, сапоги на пять размеров больше болтались на ноге, пилотка сползала на нос. "Дите горькое!" - как определил Тимофей Иванович, механик Богданова. Летчики с серьезным видом предлагали Богданову отныне подвешивать к самолету только ФАБ-100 - раз штурман ничего не весит, нельзя терять такую возможность! Другие советовали привязать к костылю гирю: у По-2 хвост легкий, без должной нагрузки самолет при посадке скапотирует. Однако зубоскалили в эскадрилье недолго. В одном из вылетов подбили Леню Тихонова, причем, ранили обоих: пилота и штурмана. Леня сел на вынужденную в немецком тылу. Богданов, заметив, приземлился рядом. Леню со штурманом засунули в кабину штурмана, Лисикова встала на крыло, уцепившись за стойки. Времени привязать ее не было - к самолету бежали немцы. Богданов взлетел. По приземлению Богданову пришлось расцеплять ее пальцы - сама разжать не могла. После того случая над Лисиковой шутить перестали: стоять на крыле летящего По-2 не каждый мужик решится.
   Рана Лени оказалась не тяжелой, он уговорил врача не отправлять его в госпиталь. Летать ему запрещали, пилот болтался в расположении полка. Он-то и принес Богданову весть:
   - Лисикова твоя к Гайворонскому бегает!
   - Может, у них любовь? - отмахнулся Богданов.
   - С Лисиковой? - изумился Леня.
   Друг был прав: представить смешную малявку чьей-то возлюбленной...
   - Она днем к нему бегает, не ночами, - уточнил Леня.
   Богданов не придал значения словам друга, но запомнил. В следующую ночь они вылетели на бомбардировку речного порта у родного города Богданова. Отбомбились успешно, Богданов не удержался и завернул к родному дому. Светало, дом он нашел быстро. Заложил вираж над знакомой улицей, покачал крыльями. Богданов не имел вестей от родных с момента оккупации города, не знал, уцелел ли кто, и понимал, что в этот предрассветный час его вряд ли увидят. Однако душа требовала, и он уступил. Вернувшись на аэродром, Богданов завалился спать, в час его разбудили на обед. Богданов допивал компот, как в столовую прибежал посыльный: его звал Гайворонский. Недоумевая, Богданов застегнул воротничок и отправился к капитану.
   - Кому подавал знаки во время вылета? - сходу набросился особист. - Кому крыльями качал? О чем хотел сообщить?
   Толком не проснувшийся Богданов таращил глаза, и только потом вспомнил.
   - В моем личном деле, - сказал, с трудом сдерживая ярость, - есть сведения о месте рождения и адрес, где проживают родные. Я качал крыльями, давая знать, что скоро доблестная Красная Армия освободит их из фашистской неволи.
   Гайворонский полистал дело, заглянул в карту и отпустил летчика. Богданов вернулся в столовую. Лисикову он встретил у входа.
   - Летать со мной не будешь! - бросил в испуганные серые глаза. - Ищи другого пилота! Мне стукачи не нужны!
   Она как-то сжалась и не ответила. Богданов отправился к командиру эскадрильи.
   - Нет у меня другого штурмана! - разозлился комэска. - Нет! Боевой расчет составлен, полетишь с Лисиковой!
   - Сброшу бомбы, ее следом вытряхну! - пригрозил Богданов.
   - Пойдешь под трибунал! - сказал комэска и добавил вполголоса. - Потерпи чуток! Прибудет пополнение, заменим. Отправится пулеметные ленты набивать. Не дури, Андрюха! И придержи язык! Раззвонил всем! Теперь не дай бог что, виновного сразу найдут! Догадываешься, кого?
   День прошел как в тумане. На политзанятиях и занятиях по тактической подготовке Богданов сидел, растравляя в душе обиду. Из-за этого и полет проработал формально. Следовало, как прежде, лететь к цели по одиночке. Поперлись звеном! Ну, и получили!..
   Проснулся Богданов от пения птиц. Целый сонм пернатых устроил в кронах сосен такой ор, что и мертвого поднял бы. "Птицы - это хорошо! - решил Богданов, потягиваясь. - Когда в лесу люди, они молчат!"
   Богданов вылез на крыло, достал из кабины и бросил на траву парашют. Затем вытащил и усадил на него Лисикову. Выглядела штурман неважно - бледная, с красными пятнами на щеках. Богданов сбросил на землю и ее парашют, затем достал из гаргрота заветный вещмешок. Если ты хоть раз выбирался к своим из немецкого тыла, поневоле станешь запасливым. В вещмешке лежали трофейный немецкий нож, котелок, выпрошенные у начпрода бортпайки, перевязочные пакеты и, самое главное, полненькая фляга спирта. Ребята, случись им узнать о спирте, не простили бы, но Богданов в отдельных ситуациях умел молчать. Болтнув флягой, Богданов повернулся к Лисиковой.
   - Снимай комбинезон! И шаровары.
   "Зачем?" - прочел он в ее взгляде.
   - Рану надо посмотреть.
   Лисикова колебалась.
   - Тебе Гайворонский не говорил, что до войны я три курса мединститута закончил?! - спросил Богданов, ощутив прилив злости. - Что на финской в медсанбате служил? Снимай!
   Она опустила голову и стала расстегивать пуговицы. Богданов стал помогать. Когда сапоги с ворохом портянок, а следом и шаровары оказались на траве, Богданов бесцеремонно раздвинул штурману ноги. Покачал головой. Толстый, зазубренный осколок торчал из внутренней поверхности бедра ближе к паху. Богданов плеснул спирт на тампон снятой повязки, стер подсохшую кровь. Показалась покрасневшая кожа, на ощупь она была горячей. Богданов плеснул в ладонь спирту и тщательно протер руки.
   - Сейчас будет больно! - сказал сурово. - Терпи!
   Лисикова кивнула. Богданов ухватил край осколка пальцами и потянул. Лисикова застонала, но, поймав грозный взгляд, умолкла. Осколок сидел глубоко и поддался не сразу. "Не задеть бы бедренную артерию! - думал Богданов, хватаясь покрепче за скользкий от крови металл. - Она где-то рядом..." Осколок, наконец, поддался. Он был длиною с полмизинца и толстый. К облегчению Богданова, кровь не брызнула, вышла наружу мягким толчком. Богданов затампонировал рану и поднял комбинезон штурмана. Вздохнул - на левой штанине, по центру кровавого пятна красовалась дырка. Точно такая же оказалась на шароварах. Не приходилось сомневаться: вырванные из одежды лоскуты - в ране.
   - Вот что, Лисикова! - сказал Богданов, присев на корточки. - Сейчас снова будет больно, даже больнее, чем прежде. Надо достать ткань из раны, иначе загноится. Потерпишь?
   Она кивнула и закусила губу. Богданов достал из вещмешка ложку, протер ее спиртом. Затем запустил ручку в рану и стал ковырять, пытаясь подцепить лоскуты. Лисикова мычала и скрежетала зубами, но не дергалась. Достать маленькие, скользкие лоскуты никак не получалось. Плюнув, Богданов взял нож. Расширив рану ручкой ложки, ковырял в ней ножом, но лоскуты достал. Приложил к одежде - они! Перевязав рану, Богданов облегченно выпрямился. Лисикова смотрела на него побелевшими от боли глазами.
   - Ерунда! - сказал Богданов ободряюще. - Кость не задета, артерия - тоже. В медсанбате за неделю поправишься.
   "Где только этот медсанбат? - подумал сам. - Как до него добраться?"
   Лисикова похоже подумала то же, поскольку вздохнула. Богданов помог ей натянуть одежду и сапоги. "Ноги - как у цыпленка, - усмехнулся про себя, - а трусики шелковые. Кому на них смотреть?"
   Богданов кривил душой - ноги у Лисиковой оказались на удивление изящные, разве что худенькие. Богданов с острой тоской вспомнил полные ноги Клавы, гладкие, с прохладной, нежной кожей бедер...
   - Пить! - попросила Лисикова.
   - Схожу к реке! - сказал Богданов, хватая котелок.
   - Сними пулемет со шкворня! - попросила она.
   Богданов одобрительно хмыкнул и принес ей "ДТ". Оружейники не раз предлагали установить в кабине штурмана скорострельный "шкас", Богданов отказывался. Против немецких самолетов что "шкас", что "ДТ" - детские рогатки, зато на земле "ДТ" в отличие от "шкаса" - вещь полезная. Лисикова ловко прикрутила к пулемету сошки, поставила перед собой, а Богданов отправился за водой. Выйдя из леса, он пошел вдоль опушки - с правого края бор вплотную подступал к реке, не надо пересекать обширный луг, рискуя попасть под недружеский взгляд. Оно-то пустынно кругом, но кто знает...
   На родник он наткнулся случайно, едва не влетев сапогом в ручеек. На дне глубокой ямки холодным ключом бурлила вода, избыток изливался наружу, тихим ручьем струясь к реке. Родник не был обустроен - ни сруба, ни лотка для слива, люди здесь явно не ходили. Богданов напился до ломоты в зубах, отмыл кровь с рук, затем, фыркая, ополоснул лицо. Почувствовал себя бодрее. Зачерпнув из родника котелком, отправился обратно. Лисикова сидела на прежнем месте, но почему-то смотрела вверх. Богданов проследил ее взгляд и заметил на ветке у самолета большую, красивую птицу. Та сидела, флегматично поглядывая вниз. Богданов поставил котелок, достал из кобуры "ТТ" и, осторожно ступая, подошел ближе. Птица повернула голову, глянула на человека черным, блестящим глазом, но не пошевелилась.
   Богданов выстрелил. Птица, как ни в чем не бывало, осталась на ветке. "Не пуганые совсем!" - подумал Богданов, прицеливаясь. В этот раз он попал. Птица камнем упала в траву. Богданов подбежал, схватил за теплые ноги и отнес к самолету.
   - Тетерев! - тихо сказала Лисикова. - Прилетел и смотрит. Боялась спугнуть.
   - Любопытный попался! - согласился Богданов и принес котелок. Она жадно попила, затем плеснула в ладошку и протерла лицо. Выглядела Лисикова неважно. Богданов вытащил из бортпайка плитку шоколада.
   - Съешь! Когда еще тетерев поспеет!
   Пока она ела, Богданов натащил хворосту, чиркнув спичкой, поджег его от сухой ветки. Нарезав ореховых прутьев, соорудил над костром очаг. Вода в котелке вскипела скоро. Лисикова ошпарила тушку тетерева.
   - Так легче щипать! - пояснила.
   Богданов не стал спорить, достал из гаргрота брезентовое ведро и принес воды. Пока Лисикова занималась птицей, он осмотрел По-2. К его удивлению, повреждений у самолета оказалось мало. Несколько пробоин в фюзеляже и плоскостях от осколков и пуль - все! Пуля "эрликона" пробила днище его кабины как раз между ног, но пилота не задела. Хорошо, он не склонился в этот момент к приборному щитку... Под капотом двигателя и на цилиндрах повреждений не было. "Почему заглох мотор? - подумал Богданов, забираясь на крыло. Он внимательно исследовал свою кабину, затем - штурмана. Кран бензопровода в кабине штурмана был перекрыт. Стараясь не спугнуть радость, Богданов открыл его, достал из гаргрота шприц (тому, кто летает к партизанам, без него никак), отсосал бензин из бака и залил в карбюратор. Затем, стоя на крыле, раскрутил магнето, и, пока маховичок вращался, спрыгнул на землю и провернул винт. Мотор чихнул и заревел, выстреливая выхлопные газы из патрубков. Богданов заскочил в кабину, посидел, наслаждаясь мощным звуком двигателя, затем выключил и спрыгнул на траву.
   - Лисикова! - спросил, стараясь придать лицу суровость. - Ты зачем бензокран перекрыла?
   Она смотрела на него испуганно. Богданов едва не засмеялся. Такое случается и у опытных пилотов - стоит неловко повернуться в кабине. А ее ранили... Богданов улыбнулся и махнул рукой. Он ответила несмелой улыбкой.
   "Полетим!" - с ликованием подумал Богданов, но внезапно нахмурился. Для взлета самолет надо вытащить из леса. Машина конечно легкая, но не настолько, чтоб справиться в одиночку. Будь Лисикова в порядке, они все равно не смогли бы. Еще б пару мужиков...
   Богданов закрутил потуже ветрянки на бомбах. С этого следовало начинать. Для облегчения самолета бомбы лучше снять, но Богданов решил, что с этим успеется. Подсел к костру и стал смотреть, как Лисикова жарит мясо. Штурман растопила в крышке котелка срезанный с тушки жир, затем бросила туда мелко порубленные куски грудки и сейчас мешала их ложкой - той самой, которой ковырялись в ее ране. Соли не было, но птица оказалась вкусной: мясо так и таяло во рту. Они цепляли прожаренные кусочки твердыми галетами и пихали в рот, поочередно запивая кипятком из котелка. Завтрак получился сытным. Хлебнув в последний раз из котелка, Богданов встал и поправил ремень.
   - Надо поискать людей! Самолет вытащить.
   Лисикова ответила пристальным взглядом.
   "Боится, что брошу!" - догадался Богданов.
   - Я ненадолго! - сказал успокаивающе. - Сторожи самолет!
   - Помогите мне! - попросила она.
   Он отнес ее к опушке, в очередной раз подивившись предусмотрительности штурмана. Даже после завтрака Лисикова весила мало; он легко снес бы двоих таких. Следом Богданов притащил парашют и "ДТ". Не поленился, вырезал ей палку - ковылять в одиночку. Пробираться через лес не имело смысла - неизвестно, где он кончается, и Богданов спустился к реке. Вода лениво катила вдоль заросших осокой берегов. Лезть в холодную воду не слишком хотелось, и Богданов прошелся берегом. Сначала он заметил мель, а затем, приглядевшись, понял, что та тянется до противоположного берега. Брод. На всякий случай Богданов стащил сапоги, комбинезон и шаровары, и, оставшись в трусах и гимнастерке, перебрел на другой берег. Вода здесь не достигала колена. Одевшись, Богданов оглянулся. Лисикова сидела на парашюте, "ДТ" примостился рядом. Богданов махнул ей рукой и стал подниматься на высокий берег. "Только б не напороться на немцев! - подумал он, вынимая из кобуры и засовывая за пояс "ТТ". - Мужиков уговорю. Отдам им бортпайки, спирт, в крайнем случае, - нож. Если что, пригрожу пистолетом. Никуда не денутся, придут..."
   Повеселев от этой мысли, Богданов пошел к недалеким деревьям, окаймлявшим луг.
  
   2.
  
   Мать Ани была неграмотной. Вернувшись с работы и застав дочку за учебниками, она садилась в сторонке и с почтением наблюдала, как маленькая школьница выводит в тетради непонятные крючки. Аня пыталась научить мать грамоте, но не получилось. Мать путала буквы, ее заскорузлые пальцы неумело держали ручку, к тому же отвлекали дела: работа на фабрике, стирка, уборка, готовка... А вот считала мать хорошо, приходилось. Жили бедно: отец бросил семью, когда Аня была маленькой. На фабрике резинотехнических изделий, где работала мать, платили мало.
   В коммунальной квартире, кроме Ани и матери, обитало двадцать семь семей. В квартире имелась одна ванная и один туалет, а также огромная кухня, где у каждой семьи был свой столик. Жили весело: бегали по широкому коридору дети, в кухне стоял чад от примусов и пригоревшей еды, сплетничали соседки и выпивали мужики. На кухне сообщали последние новости, жаловались на жизнь и просили взаймы. Коммуналка жила дружно. Мать Ани работала в две смены, пока Аня не подросла, ее опекали соседки: варили еду, кормили, отгоняли приставучих мальчишек. Маленькую Анечку привечала тетя Соня, жена инженера. У них с мужем была большая и богато обставленная комната, а вот детей не имелось. Тетя Соня занималась с Аней немецким языком, давала читать книжки и угощала ирисками. Ириски липли к зубам и тянулись во рту, но все равно были такими вкусными! Тетя Соня любила ириски, купив кулек, звала Аню. Они пили чай с конфетами, болтая о всякой всячине. Муж тети Сони приходил с работы поздно, к тому времени Аня спала и с ним не разговаривала. Она немного побаивалась этого сурового и малоразговорчивого мужчину. Инженера звали Гершель Мордухович. Он никогда не ел на общей кухне, а только в своей комнате, не пил водки, не курил и не приставал к соседкам. В коммуналке его уважали, но не любили. Зато с тетей Соней дружили: она была приветливой и доброй, у нее всегда можно было занять денег или одолжить тарелки, рюмки или стул.
   Аня училась в пятом классе, когда инженера арестовали. За ним пришли ночью, Аня спала и ничего не слышала. Соседки шептались, что Гершель Мордухович - шпион, ездил на стажировку в Германию и там его завербовали. Инженера не жалели, но жене сочувствовали. Тетя Соня ходила с заплаканными глазами, носила передачи, а спустя две недели приехали и за ней... В бывшей комнате инженера поселился лейтенант НКВД, домой он приходил только ночевать, да и то не всегда, жильцы видели его редко и в его присутствии разговоров не вели.
   В школе Ане рассказывали о врагах народа. В учебниках она закрашивали чернилами портреты маршалов и руководителей государства, на поверку оказавшихся шпионами и предателями. Враги были везде. Они портили машины и оборудование, готовили взрывы плотин, убили Кирова и пролетарского писателя Горького, покушались на жизнь товарища Сталина. Напуганная такими разговорами, Аня как-то подумала, что и мама может оказаться шпионом. Однако, поразмыслив, решила, что нет. Про шпионов говорили, что они хитрые, умные, знают иностранные языки. Мать никаких языков не знала, она даже читать не умела.
   Несмотря на происки врагов, жилось весело. В школе и дома шумно отмечали революционные праздники, много пели и танцевали. Страна ударно строила социализм: возводила плотины и заводы, прокладывала железные дороги, осваивала Северный ледовитый океан и трансатлантические воздушные трассы. Имена летчиков-героев были у всех на устах. Не только мужчин, но и женщин: Валентины Гризодубовой, Марины Расковой, Полины Осипенко... Ане хотелось походить на них. Она старательно училась и участвовала в общественной жизни. Ее приняли в пионеры, затем - в комсомол. У молодой счастливой страны имелись не только внутренние враги, но и внешние. Внешних было много, и страна крепила обороноспособность. Комсомол призвал молодежь учиться летать, Аня охотно откликнулась. В аэроклуб ее, однако, не приняли.
   - Маленькая ты, - сказал инструктор ласково. - Подрасти!
   - Мне шестнадцать! - возразила Аня.
   - Не про годы, а рост говорю, - пояснил инструктор. - Трудно будет педали достать.
   - Достану! - упрямо сказала Аня. - Вы не смотрите на рост. Я нормы ГТО лучше всех в классе сдала, "Ворошиловский стрелок"...
   - Все равно не годишься! - сказал инструктор.
   Аня пожаловалась в райком комсомола - она росла девочкой настырной.
   - Может, в самом деле, не стоит? - засомневался первый секретарь. - Стране не только летчики нужны. Заканчивай школу, поступай в институт. А?
   - Я товарищу Сталину напишу! - пообещала Аня.
   Секретарь тут же позвонил в аэроклуб, и Аню приняли. Она оказалась единственной девушкой в группе. Мальчишки смотрели на нее снисходительно, но Ане было не привыкать. Она старательно изучала материальную часть и наставления по полетам, поэтому к практике приступила одной из первых. Инструктор вывез ее несколько раз в зону, и доверил самостоятельный полет. Аня почти не волновалась. Она летела на надежном советском самолете, наставления знала назубок, а пилотировать ее научили. У-2 легко оторвался от земли и набрал высоту. Сердце в груди Ани радостно стучало в такт тарахтению двигателя. Ей хотелось закричать: "Смотрите! Я лечу! Сама! А вы не верили..." Она сумела сдержать порыв, и аккуратно прошла по намеченному маршруту. Села мягко и подкатила к ангару. Инструктор первым подбежал к застывшему самолету и ласково снял Аню с крыла.
   - Вот как надо летать! - сказал обступившим курсантам. - Учитесь! Повырастали дылдами, а на посадке козлите!..
   Аэроклуб требовал много времени, Аня перевелась в вечернюю школу. Аттестат зрелости и удостоверение пилота она получила одновременно. А назавтра случилась война...
   Как тысячи ее сверстников, Аня кинулась в военкомат. Она боялась, что война закончится, обойдутся без нее. Никто не сомневался, что фашистов разобьют, спорили только о сроках: месяц или два. В военкомате Аню и других семнадцатилетних отправили по домам - подрастите. В летное училище ее тоже не взяли, Аня к великой радости матери поступила в московский университет - учиться на историка. Слушать лекции пришлось недолго. В сентября ее и других комсомольцев отправили рыть окопы: сначала в Брянскую, затем - в Орловскую области. Они рыли, а мимо проходили отступающие части. Студентки удивлялись, почему армия отступает, а красноармейцы - зачем они роют? Однажды девушек собрал старший отряда и велел отправляться на ближайшую железнодорожную станцию. До нее было пятьдесят километров, но старший дал понять: немцы близко. Студентки собрались и пошли. Эту дорогу Аня много позже вспоминала с содроганием. Девушки шатались и падали в изнеможении (не все в конечном итоге дошли), другие, стиснув зубы, брели и брели. К своему удивлению, Аня - самая маленькая и худенькая в отряде, добралась первой. Упала она у станции, прямо на холодную землю. Лежала долго и простудилась. По приезде в Москву у нее поднялась температура, стал бить кашель. В больнице определили воспаление легких. Аня болела долго и тяжело, поэтому не откликнулась на призыв Марины Расковой вступать в женские авиаполки. Она и узнала об этом по выздоровлению. Время было упущено. В военкомате было не до нее - немцы стояли под Москвой. Аня провела в столице холодную зиму 1941 - 1942 годов, а весной пошла в военкомат. Теперь на законных основаниях - ей исполнилось восемнадцать. Военком сдался, Ане выписали повестку. Она показала бумагу матери, пояснив, что мобилизуют, мать поплакала, но смирилась - деваться-то некуда. О том, что дочь - доброволец, мать так и не узнала.
   Аню отправили в чувашский город Алатырь, в запасной авиационный полк. Там определили в штурманы У-2. Учили ориентироваться в ночных полетах, бомбить, прицеливаясь по кромке крыла, стрелять из пулемета. У Ани получалось хорошо, курс обучения прошел быстро. Наступило томительное ожидание. В полк приезжали "купцы" с фронта, отбирали летчиков и штурманов, Аню не замечали. Жизнь в запасном полку была тоскливой, кормили скудно. Но, самое главное, Аня ощущала себя ненужной. Она сделала все, чтоб защитить Родину, а Родина этого не заметила. Аня написала письмо товарищу Бершанской, командиру единственного на фронте женского авиаполка. Полк летал на У-2. Ей ответили: желающих служить много, просьбу постараются учесть. Аня поняла: ждать придется долго. Заместитель командира запасного полка, к которому она обратилась, сказал так:
   - Хочешь фронт - иди в оружейницы! Их не хватает. Главное, в полк попасть! А там... Война: летчики гибнут, штурманы гибнут... Найдется место!
   Аня написала рапорт и переучилась на оружейницу. Ее направили в полк ночных бомбардировщиков. Аня чистила пулеметы, набивала диски и пулеметные ленты, помогала подвешивать бомбы и ждала своего часа. Он наступил, когда у лейтенанта Богданова погиб штурман...
   В представлении Ани фронт был местом, где сильные духом и чистые сердцем люди сражаются с лютым врагом. Так писали в газетах и говорили по радио. В полку пришло прозрение. Нет, летчики сражались отважно. Экипажи делали по нескольку вылетов за ночь, возвращались на пробитых пулями и осколками самолетах, нередко - ранеными. Случалось, и не возвращались... Не нравилось Ане другое. Кроме летчиков и штурманов, которые, конечно же, были героями, в полку служили много разных, очень разных людей. Официантки столовой поголовно спали с офицерами, причем, даже с командиром полка! И не только официантки. Если Аня рвалась на фронт, то кое-кто мечтал двинуться в противоположном направлении. Женщинам это удавалось легко - через беременность. Беременных немедленно отправляли домой. В свободные часы девушки-оружейницы обсуждали такую возможность. Просто забеременеть никто не хотел, желали выйти замуж. Девушки считали, что это единственная возможность создать семью. После войны мужчин будет мало, а на фронтовичке никто не женится. В тылу прекрасно осведомлены о походно-полевых женах, каждую женщину в форме считают ППЖ. Мечтой девчат было выйти за летчика или штурмана. Тем хорошо платят. Помимо оклада добавляют за каждый боевой вылет, а вылетов бывает по пять за ночь. Сержант-штурман получает больше командира полка. Уехать домой с денежным аттестатом такого мужа - не знать нужды. Конечно, муж может погибнуть, но летчики гибнут реже, чем пехотинцы.
   Эти разговоры Ане не нравились, вызывали омерзение. Оружейницы над ней смеялись. Аню дружно считали дурнушкой: маленькая, худая, бледная. Кто ее возьмет? Есть ведь круглолицые, полногрудые, с толстыми икрами и мощными бедрами. Аня не обижалась. В школе она носила записки мальчикам от красавиц-подруг, одновременно их презирая. Красивая мордашка парня - не причина умирать от чувств. Книги советских писателей-орденоносцев разъясняли, что такое любовь. Должно присутствовать духовное родство и единые взгляды на будущее. Только так можно создать крепкую, советскую семью. Половая распущенность ведет к духовному опустошению и краху семьи, учили писатели.
   К удивлению оружейниц у Ани появился кавалер. Сержант (как и Аня), Михаил Вашуркин, был техником. На аэродроме и познакомились. Миша был невысок и худощав, не сказать, чтоб красавец, но девчатам нравился. Он был добрым и не жадным. Пилоты любили умелого и безотказного техника. Они делились с ним папиросами и сахаром, могли и водки налить. Сахар Миша отдавал девушкам, водку выпивал сам. Угощал девчат папиросами (на фронте женщины стали курить). Случалось, пилоты привозили Мише трофеи. После того, как Вашуркин сделал Ане предложение, он, краснея, вручил ей пакет, где оказалось женское шелковое белье. Аня спросила, откуда, Миша застеснялся и не ответил. Аня решила, что привез кто-то из летчиков. Подарок был нескромным, но Ане понравился. Белье было красивым, а Миша - почти муж.
   Откровенно говоря, ей не хотелось замуж. Миша ей нравился, но беременеть от него... Девчата растолковали Ане, какая она дура, и просветили, как избежать беременности. Уговорили...
   Мише не довелось увидеть подарок на теле любимой. Даже рапорт о женитьбе не успел написать. Однажды он снарядил к вылету закрепленный за ним самолет. Это был По-2 лидера группы, под крыльями висели САБы. Миша отвернул ветрянки на световых бомбах ровно на пол-оборота, как предписано инструкцией. На его беду пришел инженер полка (вылет намечался ответственный) и в свою очередь отвернул ветрянки. Третьим приложил руку штурман. Одна ветрянка слетела. Будь это обычная бомба, ничего б не произошло. Но на САБах стоят взрыватели с замедлением, они срабатывают через десять секунд. Бомба вспыхнула, фанерный самолетик охватило пламенем. Техники бросились врассыпную. По-2 стояли близко друг к другу, поэтому стали загораться один за другим. Огонь уничтожил десять самолетов. Такое ЧП не могло остаться без последствий, виновным определили Мишу. Трибунал присудил его к штрафным ротам, Мишу увезли под конвоем, и он пропал...
   Аня плакала, хотела обратиться к командиру полка, но девчонки отговорили. Мише помочь было нельзя.
   Аня по-прежнему хотела летать. Она подала рапорт по команде (уже не первый), и тут пропавший без вести Богданов вернулся в полк.
   Лейтенанта Богданова в полку любили мужчины и женщины. Женщины, понятное дело, по-своему. Лейтенант не выглядел сладким красавцем. Широкий шрам от ожога на левой скуле, обожженные руки - обычное дело у летчиков. Шрам, однако, лейтенанта не портил, скорее наоборот. Женские сердца трепетали при виде мужественного летчика. О храбрости Богданова ходили легенды. Лейтенант воевал с первых дней войны, на его счету шестьсот боевых вылетов, грудь украшают три "боевика" (ордена Боевого Красного Знамени) и медаль "За отвагу". О Богданове регулярно писала фронтовая газета, даже "Красная звезда" напечатала заметку. Опыт летчика-снайпера приезжали перенимать из других полков. При всей славе, лейтенант не задирал нос. Дружил с механиками, был ласков с оружейницами. В полку передавали из уст в уста истории о похождениях летчика. Как-то Богданов, подбитый зенитками, приземлился за передним краем в расположении наших войск. Пехотинцы встретили радушно, но накормить смогли черными сухарями - другой еды не имели. Богданов позвонил в полк, доложил о вынужденной посадке и попросил прислать бортпайков. Кому-кому, а ему не отказали - сбросили с самолета мешки. В полк Богданова привезли через три дня, на специально отряженной машине, пьяного до изумления. Пехота, получив от летчиков невиданную еду (в бортпайках был шоколад, галеты и американская тушенка), не хотела лейтенанта отпускать...
   Когда линия фронта покатилась на Запад, полк стал менять аэродромы. По-2 не летает на дальние расстояния, особенно в короткие летние ночи. Крейсерская скорость - сто километров в час, пока доползешь... Выбирать площадки для аэродромов подскока посылали самого опытного, то есть Богданова. Как-то он сел близ освобожденной деревни. Местные позвали обедать. Угощение оказалось богатым, даже самогонка присутствовала. Хозяйка, пока гости ели, пожаловалась: немцы забрали корову, дети без молока. Богданов достал из кармана пачку денег и вручил ошеломленной солдатке. Летчики не успели доесть, как хозяйка привела во двор корову - купила у соседа. Многие пилоты и штурманы отсылали денежные аттестаты родным, у Богданова близкие томились в оккупации, поэтому деньги получал сам. История с коровой мгновенно стала известной. Над Богдановым подтрунивали, как бы мимоходом интересуясь "молочно-товарной фермой". Лейтенант в ответ смеялся.
   Девушки полка мечтали о Богданове, Аня - нет. Уважая заслуги пилота, Аня осуждала его распущенность. Богданов крутил любовь с официантками - нагло и у всех на виду. С официантками спали и другие офицеры, но те хоть таились. Поскольку официантки одна за другой беременели, вместо них присылали других. Так в полку появилась Клава. Высокая, полногрудая, румянощекая - настоящая красавица. Филимонов на тот момент имел любовницу, Клава досталась штурману полка. Капитан был женат, Клаву это не смутило. Богданова в тот момент в полку не было - залечивал раны. Вернувшись, лейтенант отбил красавицу в первый же день. Штурман полка чуть с ума не сошел - бегал за летчиком с пистолетом, грозил застрелить. Филимонову страсти не понравились - не хватало ЧП в полку! - и ревнивца перевели в дивизию. Капитан не проявил себя в должности, Богданов был нужнее.
   Полк, затаив дыхание, следил за романом; по отбытию ревнивца вздохнул с облегчением. Девушки переживали за пилота, Клаву осуждали. Аня видела, что подруги завидуют: многие желали занять место официантки. Аня не понимала: как Богданов живет с распутницей? Ведь знал о капитане? Полюби Богданов нормальную девушку и женись на ней, Аня одобрила бы. Так нет же! Как можно спать с мужчиной до свадьбы! Покойный Миша не распускал рук и даже целовал ее в щечку, хотя Аня не возражала, чтоб и в губы. А тут... Красный командир! Комсомолец! Срам!
   Однако летать с Богданов Ане хотелось, и он взял ее в экипаж! У Ани будто крылья выросли. Она поделилась радостью с механиком.
   - Он-то конечно герой, - согласился Тимофей Иванович, - только много дырок в плоскостях привозит. Целыми днями латаю. Другие самолеты целые.
   - Командир звена должен быть там, где опасно! - возразила Аня.
   - Ага! - согласился механик. - И пить должен больше всех, и баб у начальников отбивать. С начала войны на фронте, а все лейтенант. Другой бы эскадрильей командовал, а то и полком...
   Тимофей Иванович еще на что-то жаловался, Аня не слушала. В полку знали, что механик к своему пилоту милеет как к сыну, а отцы, как известно, любят поворчать...
   Следующий разговор состоялся с Гайворонским. Капитан неожиданно вызвал Аню и спросил:
   - Ты комсомолка?
   - Да! - ответила Аня.
   - Задание тебе, ответственное! - поднял палец особист. - Будешь присматривать за Богдановым. При попытке перелететь к немцам, застрели! Самолет приведешь сама...
   - Товарищ капитан! - изумилась Аня. - Лейтенант Богданов - герой!
   - Герои, по-твоему, не изменяют Родине? - возмутился Гайворонский. - Что ты знаешь, сержант? Вспомни генерала Власова! Родина для него все сделала: дала образование, доверила высокую должность, награждала орденами... А он? Сдал армию немцам! Почему? Морально разложившийся человек! Пьянствовал беспробудно; будучи женатым, завел любовницу. Богданов по той же дорожке катится...
   "Богданов не женат!" - хотела возразить Аня, но промолчала. В чем-то Гайворонский был прав.
   - После полетов станешь приходить и рассказывать, как себя вел! - распорядился особист. - Свободна!
   Разговор с капитаном удручил Аню. Радость разом померкла. Она не представляла, как сможет выстрелить в Богданова. А если лейтенант изменит? Такое невозможно представить, но Власов-то смог! И не он один... Богданов морально не стоек, от него можно ждать. Подумав, Аня решила: выстрелить сможет. Сначала, конечно, пригрозит пистолетом, а в случае неподчинения... Только самолет на аэродром не поведет. Направит его на какой-нибудь фашистский объект - склад или блиндаж, лучше всего - на танк. Нельзя ей возвращаться домой с мертвым Богдановым, не простят. Лучше погибнуть вместе. Богданов останется героем, она будет рядом. В могиле. Скажут о них добрые слова...
   Аня всплакнула, представив церемонию, но быстро успокоилась. Собираясь в первый боевой вылет, надела подаренное Мишей белье. Если погибать, так в новом и чистом. Надо отомстить за смерть жениха! Штрафную роту Мише присудили свои, но убили-то немцы! Мишин подарок на теле как бы нес возмездие.
   Первые боевые вылеты прошли без происшествий, но привычка надевать в полет подарок осталась. Теперь Мишино белье защищало Аню. Им везло - самолет возвращался целехоньким. Тимофей Иванович удивлялся и благодарил Аню. Техник почему-то решил: штурман благотворно влияет на пилота. На самом деле, как понимала Аня, везение заключалось в умелой тактике и правильном расчете. Богданов был ас, теперь Аня понимала это лучше, чем прежде. Ну и она бомбила метко, без дополнительных заходов на цель... Ане нравилось быть штурманом, ее давнишняя мечта исполнилась. Пусть она всего лишь сержант, но обедает вместе с летчиками, сидит за столом, покрытом скатертью, еду приносят официантки. Та же Клава... Ане даже фронтовые сто граммов наливают, правда, она не пьет, отдает пилотам. Летчики и штурманы ее уважают - не за водку, конечно, а за то, что дерется с врагом. Ей платят за каждый боевой вылет. Денежный аттестат Аня отослала матери давно, но теперь была счастлива, что помогает больше. В редких письмах, которые писали соседские дети по просьбе матери, сообщалось об ужасной дороговизне в Москве.
   К Гайворонскому Аня ходила с удовольствием. Подозрения особиста не оправдывались, чему Аня радовалась. Капитан ее чувств не разделял. Хмурился и наказывал смотреть внимательнее. Только однажды особист оживился: Аня рассказала о виражах над оккупированным городом.
   - Почему Богданов крыльями качал, как думаешь? - спросил Гайворонский.
   - От радости! Цель накрыли с первого захода! Баржа загорелась, затем причал...
   - Свободна! - прервал капитан...
   Когда Богданов обругал ее у столовой, Аня испугалась. В его глазах было столько ненависти! Она словно увидела себя со стороны: маленькую, жалкую стукачку... Аня не пыталась оправдаться. Какая разница, что ей приказали, а она выполняла? Пилот хочет иметь за спиной боевого товарища, а не доносчика. Ей следовало сразу рассказать Богданову о Гайворонском. Но она боялась: лейтенант не захочет с ней летать. Все равно узнал и летать отказался. Другие пилоты тоже откажутся: она как прокаженная...
   Аня проплакала весь день, на аэродром шла, как на казнь. Думала: отправят обратно! Этого не случилось. Аня стала в строй, выслушала боевой приказ и заняла место в кабине. Богданов в ее сторону не смотрел. Аня поняла: казнь последует, но позже. Ей внезапно захотелось, что Богданов из этого вылета привез ее мертвой, как предшественников. Тогда о проступке забудут и даже скажут добрые слова - о мертвых не говорят плохо.
   Самолет взлетел, Аня переключилась на работу. Полет протекал штатно, но Аню томило предчувствие. Оно сбылось. Когда осколок впился ей в ногу, Аня потеряла сознание. Очнувшись, запаниковала. Ей показалось, что Богданов убит, самолет падает, надо немедленно прыгать с парашютом. Она засуетилась, задергалась, пытаясь вылезти на крыло, и только тогда заметила: пилот жив, По-2 набирает высоту. (Наверное, в те мгновения она и задела кран бензопровода.) Жгучий стыд объял Аню, она растерялась настолько, что не сориентировалась на местности. Как теперь выбираться? Когда По-2 приземлился, Аня уткнулась лицом в приборную панель. Ждала: сейчас Богданов выскочит на крыло и скажет: "Ты не только доносчица, но и трусиха!" Однако он просто ушел. Аня расплакалась, подумав, что ее бросили. Богданов вернулся, перевязал ее, а утром стал лечить. Когда он ковырял в ране ножом, Аня едва не умерла от боли. Но крик сдержала. Это было ей наказанием. После операции боль утихла. Не совсем, конечно, но больше не дергала волнами. Накатила слабость, но Богданов накормил ее шоколадом, а перед завтраком влил спирта из фляги. Стало почти хорошо. Если б знать, что дальше?
   Из коротких обмолвок пилота Аня поняла, что сели они вдалеке от линии фронта. На своей или чужой территории - не ясно. К счастью, самолет исправен и взлететь труда не составит. У По-2 стартовый пробег короче посадочного, а если снять бомбы... В воздухе они сориентируются. Взлетать придется вечером, днем По-2 - легкая мишень. Надо вытащить самолет на луг, Богданов приведет людей...
   Аня не сомневалась: у лейтенанта получится. Не в таких переделках бывал! Как они вывезли Тихонова! Немцы бежали к ним, стреляя из винтовок и автоматов, но Богданов хладнокровно перенес раненых в свой самолет, высадив ее на крыло. Он действовал настолько уверенно, что Аня не испугалась. Она стояла, уцепившись за стойки, открытая потокам набегающего воздуха, но Богданов был рядом, стоило протянуть руку. Он ободрял ее, просил потерпеть - лететь недалеко, так и вышло. Страх пришел, когда По-2 катился по аэродрому. Только тогда Аня представила, что могло случиться. Но лейтенант снимал ее с крыла, в столовой заставил выпить фронтовые сто граммов, и страх прошел. Как и сейчас.
   Солнце припекало. Аня стащила летный комбинезон. Поморщившись от боли в раненой ноге, расстелила его на траве, улеглась сверху. Сапоги тоже сбросила. Неплохо было бы раздеться до трусиков, но ее не для того здесь оставили. Аня внезапно вспомнила: она лежала перед Богдановым, раскинув ноги, как в гинекологическом кресле, а лейтенант щупал ее ноги чуть ли не в самом паху. Аня запоздало смутилась, но, поразмыслив, решила, что ничего страшного не произошло. Во-первых, он ее лечил, а врачи у женщин и не туда заглядывают. Во-вторых, смотрел на нее не так, как на Клаву. Эти взгляды Аня хорошо помнила. Клава обслуживала их столик и шла к ним, широко улыбаясь. Глаза у лейтенанта сразу становились влажными, будто их маслом помазали... Тьфу!
   "Может, не станет прогонять? - с надеждой подумала Аня. - Он горячий: вспыхивает, но быстро отходит. Вернемся - объясню, что Гайворонский приказал. Попрошу прощения. Расскажу всю правду..."
   Аня подумала: по возвращению в полк ее отправят в госпиталь. Пока будет лечиться, ее место займут - Богданову летать надо, ждать не будет. После госпиталя Аню сделают запасным штурманом, а то и вовсе вернут в оружейницы. Надо постараться, чтоб оставили в полку, как Тихонова; будет на глазах, не прогонят. Аня долго размышляла, как это лучше сделать, но ничего не придумала. Если б лейтенант за нее попросил... С какой стати? Кто она ему? Еще вчера гнал из экипажа!
   Аня расстроилась, затем рассердилась, в припадке злости занялась маскировкой. Не своей - огневой позиции. Ковыляя, натащила из лесу веток, замаскировала парашют, превратив его в бруствер, пристроила на сошках "ДТ", определила сектор огневого поражения. Инструктор по стрелковой подготовке учил их на наглядном примере. Велел бойцу занять позицию для стрельбы лежа, отвел взвод метров на пятьдесят и приказал: "Глядите!" Они повернулись, но не смогли рассмотреть стрелка.
   - Так и в бою! - сказал инструктор. - Когда немец бежит в атаку, то смотрит вперед. Вы - внизу, на земле, вас не видно. Поэтому не паникуйте! Не спешите стрелять, подпустите ближе. Лежа попасть легче, а внезапный огонь ошеломляет.
   Инструктор был из фронтовиков, с боевой медалью на груди. Ходил с палочкой. Его уважали...
   Далекий, неясный звук прервал воспоминания Ани. Она прислушалась. Звук приближался, Аня поняла - топот копыт. Кто-то за рекой скакал, и этот "кто-то" был не один. Топот нарастал, Аня приникла к пулемету. На том берегу показался человек. Он бежал изо всех сил. Синий летный комбинезон... Богданов! Летчик скатился к воде, влетел в реку и побежал на эту сторону, вздымая столбы брызг. Следом на берегу показались всадники. Много всадников...
  
   3.
  
   Миновав брод и взобравшись на противоположный берег, Богданов присвистнул. Перед ним лежал луг - плоский и широкий. Случись им приземлиться здесь, взлетели бы без труда. Тут и Пе-2 вырулит! Нет же, в лес занесло!
   Луг был скошен, и лейтенант обрадовался - неподалеку жили люди. Богданов пошел поперек, рассчитывая обнаружить дорогу или тропинку (сено-то вывозить надо!), и оказался прав: набрел на тропу. Узкая (телега не проедет!) она тянулась параллельно берегу, теряясь в обступавших луг зарослях. Лейтенант прошел полсотни шагов, разглядывая тропу, и обнаружил, что она стала чуть шире, а земля - утоптанней. Двигаться следовало в этом направлении. Если тропа одинакова на всем протяжении, она связывает две деревни: люди ходят туда и обратно. Если постепенно сужается и все более порастает травой - деревня одна. Свозить сено начинают с ближнего конца, поэтому и тропа здесь шире...
   Богданов родился и вырос в городе, но в детстве мать отправляла его деревню - подкормиться. В двадцатых годах в городах было голодно. В деревне жили родственники, дальние. Маленького Андрейку принимали как своего. Богданов там и сено косил, и коров пас, и коней гонял в ночное... Отец Богданова умер молодым, мать вышла замуж повторно. Отчим попался хороший, растил Андрея, как родного. Когда Богданову стукнуло семнадцать, умерла мать. Андрей, как многие сверстники, мечтал о небе, но вмешался отчим. Мать хотела видеть его врачом, напомнил отчим. Андрей поехал в Москву и к своему удивлению поступил в мединститут. Учиться было весело. Андрей ходил в аэроклуб, занимался боксом, лучше всех бегал на лыжах. Добегался... Началась финская война, Андрея вызвали в комитет комсомола и сообщили: из студентов формируется лыжный батальон. Кому в голову пришла такая "светлая" идея, Богданов не узнал. В армии Андрея и троих однокурсников оставили в медсанбате, остальных бросили на доты. Полегли почти все. Кого не убили - замерз в открытом поле...
   Демобилизовавшись, Богданов сдал экзамены за третий курс, но его вновь вызвали... В комитете комсомола сказали: стране нужны летчики. Андрей пытался возражать - он без пяти минут врач, но его не слушали. Богданов стал курсантом летного училища, изучал И-16. Однако повоевать истребителем не пришлось. Началась война. Немцы пожгли самолеты на аэродромах, пилоты большей частью уцелели. Острая надобность в летчиках-истребителях отпала, Богданова переучили на Ил-2. Однако самолетов-штурмовиков не хватало, в достатке имелись только У-2. Богданов стал ночным бомбардировщиком. Переучиваться не пришлось - с У-2 все начинают. Инструкторы из гражданского флота показали, как ориентироваться ночью, в октябре сорок первого Богданов вылетел на фронт.
   Деревенская закалка помогла Богданову уцелеть в немецком тылу. Он знал, чем живет деревня, умел разговаривать с людьми и по мельчайшим приметам замечал, есть ли поблизости враг. Во время полетов к партизанам его, случалось, заносило на подставные аэродромы. Немцы узнавали о прилете русских самолетов и зажигали костры неподалеку от партизанских. Богданов снижался, шел на бреющем, едва не касаясь колесами земли, зорко поглядывая по сторонам. Немцы, решив, что он садится, со всех ног неслись к самолету. Партизаны вслед У-2 не бегали, сторожились провокаций - сесть мог и немец. Увидав бегущих, Богданов резко набирал высоту и не отказывал себе в удовольствии прочесать фальшивый аэродром из "шкаса" или сбросить осколочные бомбы.
   Шагая по тропе, Богданов зорко посматривал по сторонам. По всему выходило: немцы здесь не хаживали. На тропе не было следов шин (у колхозников велосипедов и до войны не водилось!), в лесу не встречались вырубки, даже сосны стояли не подсоченные. Сбор живицы на оккупированных землях немцы налаживают мигом - умеют грабить. Сам лес выглядел диким - огромные, переспевшие сосны, гниющие стволы упавших деревьев, не тронутые человеком грибы, трухлявые и молодые. "Занесло в глушь!" - подумал Богданов. Он слыхал, что в полосе их фронта, за болотами, встречаются островки первозданной природы. Там ни советской власти, ни немцев... Однако люди здесь обитали, и Богданов ускорил шаг.
   Скоро лес расступился, перед Богдановым оказалась поляна, а на ней - деревня из пяти изб. Выглядела деревня странно, летчик сразу не сообразил, почему. Приглядевшись, догадался: у изб не было труб! Дым выходил прямо через камышовые кровли, собираясь над домами сизыми облаками. "По-черному топят! - догадался Богданов. - Это не глушь - каменный век!" Удивительно, но дома были свежесрубленными, недавно ошкуренные бревна отсвечивали медовыми боками. Однако рубили дома наспех - низкие, с неровными углами и стенами. Вместо окон какие-то бойницы.
   Богданов покачал головой и притаился за кустами. В деревне было спокойно: ходили женщины, перед домами играли дети, кто-то, работая, заунывно пел. Немцев в деревне нет - иначе матери не выпустят детей из дома. Полицейская засада детей специально выгонит, но женщины в таких случаях ведут себя неспокойно: озираются, стараются держать детей ближе. Ничего подобного не наблюдалась.
   Богданов поправил ремни и собрался выйти из леса, как в стороне раздался крик:
   - Кметы! Кметы!
   Деревню будто взорвало. Из домов выскакивали люди, матери хватали детей - все бежали в сторону леса, один за другим исчезая в чаще. Богданов опомниться не успел, как деревня опустела. В отдалении послышался топот копыт, на поляну вылетел десяток всадников.
   Богданов протер глаза. Всадники не походили ни на одно известное ему формирование. Немцы носят форму мышиного цвета, полицаи - черного, партизаны одеты с бору по сосенке - невообразимое сочетание гражданской одежды с военной формой, причем, как советской, так и вражеской. Эти всадники были в сапогах, светлых штанах и каких-то не то кафтанах, не то свитках синего цвета. Поверх свиток были надеты кольчуги (!) с короткими рукавами, на головах остроконечные стальные шлемы. У всех на боку имелись широкие сабли, но Богданов не заметил винтовки или автомата.
   "Что за хреновина? - подумал лейтенант. - Националисты что ли? Бандформирование?"
   Когда фронт приблизился к Прибалтике, приезжий "смершевец" рассказал летчикам о пособниках фашистов на оккупированных территориях. Лекция была посвящена бдительности, "смершевца" слушали с интересом. Кто знает, с кем столкнешься на освобожденной территории или при посадке во вражеском тылу? Конные на поляне не подходили ни под одно описание. Кольчуги и шлемы... "Кино, что ли, снимают?" - подумал Богданов, но сразу отверг эту мысль. Не видно было кинокамеры, операторов и прочего народа, сопровождающего процесс создания киноленты. Мысль о кино была не случайной. В госпитале Богданов смотрел фильм "Александр Невский". Всадники на поляне были одеты и вооружены, как герои фильма. Только там мечи у ратников были прямые, здесь - сабли.
   Тем временем один из всадников, по всему видать, старший, что-то прокричал, пятеро конников спешились и побежали к домам. Четверо вскоре вернулись, а пятый появился позже, толкая перед собой старика. Тот едва ковылял, опираясь на палку - потому не убежал. Старший из всадников подъехал ближе и, склонившись с седла, о чем-то спросил задержанного. Старик покачал головой. Старший снова спросил. Старик вновь покачал головой и поднял руку, словно грозя. Его длинная седая борода свисала до пояса. Старший что-то велел воину, стоявшему рядом. Тот вытащил саблю и с короткого замаха рубанул старика по шее. Тот упал, как сноп.
   "Твою мать!" - выругался Богданов и достал пистолет. Передернул затвор, загоняя патрон в ствол. Стрелять он не собирался. У "ТТ" сильный бой, кольчугу пробьет, но попасть в подвижную цель на таком удалении... Пистолет не винтовка, рассчитан на ближнюю схватку. Вот к ней и следовало быть готовым.
   Старший из всадников снова прокричал команду, пятеро воинов побежали в дома и вернулись с горящими пучками сена. Ткнули их под крыши. Через мгновение кровли занялись, выбрасывая огненные языки. Сомневаться не приходилось - фашисты. Партизаны, случается, скоры на расправу, особенно с предателями, но деревни они не жгут. Богданов пригнулся и нырнул в чащу. Они на оккупированной территории. Плохи дела.
   Лейтенант пробирался лесом, стараясь не терять из виду тропу. Внезапно в отдалении раздался конский топот - вслед ему кто-то скакал. Богданов порскнул в сторону и затаился. Всадник мелькнул меж кустами и скрылся в лесу. Богданов на всякий случай взял правее, скатился в какую-то лощину, выбрался с противоположного края и сам не заметил, как потерял тропу. Некоторое время он блуждал, настороженно прислушиваясь. Ни топота, ни шагов. Богданов присел на поваленное дерево, достал из кармана коробку папирос, закурил. Найти людей, чтоб вытащить самолет, не получилось. Продолжать поиски опасно. Если банда фашистов рыщет в окрестностях, нарваться на нее проще простого. Найти кого из сбежавших жителей? Они напуганы, прячутся, при виде незнакомца будут убегать. Не стрелять же вслед? Задача...
   Растоптав окурок подошвой, Богданов сориентировался по солнцу и пошел напрямик. Река неподалеку, ее он не минет. А там бережком... Он перескакивал через поваленные деревья, продирался сквозь подрост, то и дело влетая лицом паутину. Паутина была старой: с прилипшей иглицей и кусочками коры, это успокаивало - здесь не ходили. Лес становился выше, заросли - все гуще, но Богданов пер, как танк. Обходить стороной некогда. Прежний опыт научил летчика: начнешь петлять - наверняка заблудишься. Лучше оставить клочки одежды на острых суках, но не терять время.
   "Как там Лисикова?" - подумал Богданов, услыхав невдалеке журчание воды. За штурмана он не опасался. Если фашисты найдут стоянку, у Лисиковой "ДТ". Срежет одной очередью. Но после боя надо уходить. Пропавших фашистов станут искать, наткнутся на трупы. Немцы - преследователи неважные, леса боятся, а вот полицаи вцепятся... В прошлый раз Богданов еле отбился, положив одного наповал. Трусоваты оказались прихвостни, не захотели гибнуть за "новый порядок". Если ноги в порядке, уйти не трудно, но с Лисиковой не побежишь. Придется нести. Она-то не тяжелая, но через километр взвоешь. А если добавить пулемет и запасные диски... "Коня бы!" - подумал Богданов и, немедля, обругал себя. Трус, сиганул в кусты от одинокого всадника! Надо было стрелять, был бы конь! С конем и помощники не нужны. Зацепить стропами за костыль, самолет как пушинку вытащит!..
   Лес кончился внезапно. Богданов стоял на берегу высокого песчаного обрыва. Внизу бежал узкий ручеек. Натыкаясь на огромные валуны, он обтекал их, либо падал вниз с веселым журчанием. Этот звук и слышал Богданов, пробираясь сквозь лес.
   "Надо же, такой махонький, а овраг вырыл", - подумал Богданов, спускаясь по склону. Откос был крутой, приходилось притормаживать каблуками. Лейтенант не огорчился препятствию. Любой ручеек впадает в реку, а река здесь одна. Пройти по течению, там сориентируемся. Богданов наладился исполнять задуманное, как внезапно увидел пещеру - темный, круглый проем в песчаном склоне. От ручья к пещере вели ступеньки из круглых плоских камней - люди здесь обитали.
   Богданов вытащил "ТТ" и стал подниматься. Перед входом в пещеру лежал плоский валун. Богданов ступил на него, заглянул внутрь. Пещера была маленькой - монашеская келейка. И обитатель келейки походил на монаха. Худой старик в черной рясе сидел за столом и что-то чертил на разостланном перед ним свитке. Перо в руках старика было гусиное!
   Богданов сунул "ТТ" за пояс и ступил внутрь. Он заслонил свет, и старик поднял голову. Несколько мгновений они рассматривали друг друга. Богданову было проще: свет падал из-за спины. Обитатель пещеры оказался не так уж и стар, если судить по моложавому, без морщин лицу. Только борода у него была полностью белой, а волосы, выбивавшиеся из-под черной шапочки, вовсе пожелтели с концов. Молчание затягивалось.
   - Здравствуй, отец! - начал Богданов, решив, что обращение "дедушка" может обидеть. - Прости, что побеспокоил.
   - Не побеспокоил, раз вошел, - сказал хозяин звучным голосом. - Иначе не открылось бы. Давно прилетел?
   - Ночью, - ответил Богданов растерянно - старик говорил странно.
   - Как женщина твоя?
   "Это он о ком? - удивился Богданов. - О Клаве? Так с ней все путем... Лисикова! - догадался лейтенант. - Если дед видел самолет, то и штурмана мог. Травы в лесу собирал - вон стенка ими завешена. Почему спрашивает, если знает? Притворяется, туман напускает? Наверное, знахарь местный, они любят".
   - Осколок вытащил, ногу забинтовал, - сообщил Богданов, - но ходить не может
   - Возьми! - старик снял со стены какую-то травку, бросил на стол. - Пожуй и к ране приложи! Затянется. Твое тепло ей не нужно, но когда потребуется - не жалей!
   Богданов сунул травку за пазуху, поблагодарил. Старик с любопытством разглядывал гостя.
   - Не таким Богдана представлял, - сказал задумчиво. - Дурости в тебе много. Может, и к лучшему...
   - Отец! - перебил Богданов, чувствуя, что грядет нотация. Старикам только дай повод! - Мне б пару помощников или коня - самолет из лесу вытащить. Делов на пять минут! Я отблагодарю.
   - Будут помощники, будут и кони! - сказал старик. - Давно поспешают. Только Жидята ближе.
   - Какой Жидята?
   - Ты видел его в веси. Сторожись!
   - Не лыком шиты! - усмехнулся лейтенант.
   - Неужели? - старик придвинул к нему свиток. - Прочти!
   Богданов наклонился. Свиток был испещрен неровно набросанными строчками. Буквы в них были незнакомые - какие-то крючки.
   - Не понимаю! - признался Богданов.
   - А говорил про лыко... - старик усмехнулся и забрал свиток. - Хорошо, хоть слова разумеешь.
   Богданов внезапно сообразил: все это время обитатель пещеры говорил с ним на незнакомом языке - гортанном и тягучем. Причем, Богданов не только понимал, но и отвечал также. "Чертовщина какая-то! - подумал летчик растерянно. - Гипнотизер он, что ли?"
   - Не торопись вернуться к своим - дорога закрыта, - продолжил хозяин. - Исполни предначертанное, тогда проси. До тех пор меня не ищи -пещера не откроется. Спеши! Жидята близко.
   Богданов кивнул и вышел. Спустившись, он оглянулся: пещеры не было! Ступеньки тоже исчезли. "Вроде не пил с утра! - удивился Богданов. - Галлюцинация? Набегался лесом, кислородом надышался... Какая пещера в песчаном береге - осыплется сразу... - он сунул руку за пазуху - травка была на месте. - Может, в лесу сорвал и забыл? - подумал Богданов неуверенно. - Ладно! В любом случае надо спешить..."
   Ручеек вывел его к реке. Пройдя берегом, Богданов увидел давешний скошенный луг, а через реку - лес и прогалину, куда ночью вкатился По-2. Присмотревшись, он даже различил кучку веток на опушке, сбоку от прогалины. "Лисикова замаскировалась!" - понял лейтенант и усмехнулся.
   Богданов не успел ступить на луг, как из дальних кустов выметнулись всадники. Это были все те же ряженые фашисты. Они скакали стороной, и Богданова не видели. Лейтенант подавил желание броситься ничком на траву. Кони! Нужен хотя бы один! Богданов неспешно двинулся своим путем, ожидая, когда заметят. Долго ждать не пришлось. Вдали закричали, загигикали, послышался нарастающий топот. Богданов оглянулся и, решив, что пора, побежал к броду. Позади наддали - крики приближались. Бой на лугу в намерения Богданова не входил. Из пистолета всадников не положишь, а вот саблей по голове получить запросто. Летчик рванул изо всех сил, скатился к воде и влетел в реку, вздымая столбы брызг. Перебежав на свой берег, Богданов остановился. Он не сомневался: Лисикова врагов заметила и приникла к прицелу. От брода до опушки - сотня метров. Для "ДТ" - что в упор.
   Преследователи остановились на том берегу. Их разделяла только река. Бородатые, загорелые мужики в кольчугах оторопело разглядывали Богданова, и ступить в воду не решались. "Так и уйдут! - подумал Богданов, доставая "ТТ". - Хоть одного подстрелить! Черт, далеко..." Чернобородый, коренастый всадник (по повадкам было видно, что старший) первым тронул коня.
   - Стой! - сказал Богданов, вытягивая руку с пистолетом. "Лисикова, видишь - это враги!" - Целее будешь.
   - Ты кто? - спросил всадник.
   - А ты? - не замедлил лейтенант.
   - Жидята, сотник князя Казимира. Это мои кметы.
   "Старик предупреждал!" - кольнуло в виске Богданова.
   - Зачем бежал? - продолжил Жидята. Говорил он не по-русски, но летчик понимал. - Одежа на тебе чудная.
   - Я, - медленно сказал летчик, - лейтенант Красной Армии Богданов.
   - Богдан! - обрадовался Жидята. - Ты-то и надобен! Князь тебя ищет!
   - Зачем? - спросил Богданов.
   - Потолковать! - ухмыльнулся Жидята.
   "Как со стариком в деревне!" - подумал лейтенант.
   - Видал я твоего князя! - сказал он громко и показал для наглядности где.
   Жидята побагровел и выбросил руку в сторону летчика.
   - Имати его!
   Всадники разом врубились в реку. Богданов упал, открывая штурману линию огня. Кони кметов скакали, вздымая брызги выше голов. Грозная, беспощадная лава неслась к Богданову, выплескивая воду из берегов, и лава эта казалась неудержимой. На середине реки перед нею встала стена. Кони передних кметов рухнули в воду, всадники перелетели через головы животных, вскочили и снова упали. Пулемет за спиной Богданова гремел без остановки. Винтовочные пули калибра 7,62 пробивали тела людей насквозь, попав в грудь лошади, прошивали круп до хвоста. Падали кони, падали люди; раненные захлебывались, не в силах приподняться, чтоб вдохнуть воздуха, и равнодушная вода пила кровь из их ран. Лошадь последнего кмета свалилась в двух шагах от летчика. Всадник соскочил в воду, и тут же рухнул ничком - уже на берег. Пулемет стих. Богданов потрясенно смотрел на разгром. Мертвые люди и мертвые кони лежали в воде, розовые струи тянулись от неподвижных тел вниз по течению.
   На том берегу оторопело смотрел на погибших Жидята. Пули его не задели. Опомнившись, сотник повернул коня.
   - Стреляй же, стреляй! - закричал Богданов, вскакивая. - Уйдет!
   Пулемет молчал. Богданов выстрелил из "ТТ", Жидята только головой мотнул. Через мгновение он одолел откос и скрылся за кромкой берега.
   - Твою мать! - Богданов едва не шваркнул пистолет о землю. - Дура! Задушу! Собственными руками!
   Он сунул "ТТ" за пояс и пошел к убитому. Пуля попала кмету в шею, разворотив позвонки на затылке. Шлем валялся в стороне. Богданов расстегнул пояс убитого, ворочая труп, стащил кольчугу, после чего ощупал тело. Документов на убитом не оказалось. В одежде отсутствовали карманы. К поясу кмета, кроме сабли и ножа, был прицеплен маленький кожаный мешочек. Богданов распустил ремешок, стягивавший края, - серебряные монетки, штук десять.
   Забрав кольчугу, шлем и ремень с саблей, Богданов двинулся к опушке. "Почему мне так не везет! - думал с горечью. - Чтоб осколок чуть выше?! Похоронил бы ее здесь. Земля мягкая, песок, без лопаты могилку выкопать можно. После чего - на восток! Через сутки-другие - у своих!..
   Подойдя к опушке, Богданов бросил трофеи, сел и долгим, тяжелым взглядом посмотрел на штурмана. Лисикова лежала на разостланном комбинезоне, босая. "Загораем! - с ненавистью подумал Богданов. - А командир зайцем бегает".
   - У меня магазин в пулемете кончился, - сказала Лисикова, ежась под его взглядом. - Пока меняла, вы вскочили. Боялась зацепить.
   - Коней зачем постреляла? - спросил Богданов тоскливо.
   - Думала, вас убили! Тот руку вытянул, вы сразу упали...
   - Десять коней к броду привел, хоть один бы остался! - продолжил Богданов. - Как самолет вытащить?
   Лисикова подавленно молчала. Богданов встал, снял промокший до пояса комбинезон. Стащил сапоги, выкрутил портянки и заново обулся. Пошарил в кармане комбинезона. Коробка с папиросами размокла, к тому же, падая, он ее раздавил. Запасной у него не было, а курить хотелось до воя. "Самому ее застрелить?" - подумал Богданов. Взгляд его упал на веточку старика - выпала из одежды. Хм...
   - Снимай штаны! - приказал Богданов.
   - Зачем? - сжалась Лисикова.
   - Лечить буду. Вот! - Богданов поднял веточку. - Знахарь дал. Сказал: рана затянется!
   Лисикова повеселела и стащила шаровары. Богданов сунул веточку в рот и стал жевать. Травка слегка горчила, кончик языка пощипывало. Лисикова покосилась, но промолчала. Богданов размотал бинт на ее ноге, рванул присохший тампон. Она скрипнула зубами, но смолчала. Лейтенант выплюнул кашицу на тампон, шлепнул на рану, заново забинтовал.
   - Щиплет! - сказала Лисикова, прислушавшись к ощущениям. - Как после зеленки.
   - Может, зеленка у них такая, - сказал Богданов, расправляя на траве кольчугу. Вытряхнул на нее содержимое кожаного мешочка, рассмотрел монеты. Они были маленькие, легкие, большей частью потертые. На сохранившихся проступали латинские буквы. На оккупированной немцами территории советские деньги ходили наравне с немецкими, эти монеты не были ни теми, ни другими. Богданов вытащил саблю. Она была широкой, со следами молота на клинке - явно не фабричной выделки. Грубая рукоять, обмотанная ремешком, кожаные ножны. Нож оказался не лучше, хотя отменно заточен.
   - Кто это был? - спросила Лисикова.
   - Какие-то кметы, - пожал плечами Богданов. - Прихвостни фашистские! Старика убили, деревню сожгли - сам видел.
   - Почему так одеты?
   - Не знаю! - Богданов бросил нож и взял шлем. - Огнестрельного оружия у них нет, только эти железки. Ничего не понимаю!
   - Кметами в средние века называли дружинников князя, - сказала Лисикова.
   - Откуда знаешь?
   - Училась на историческом. Все учебники зимой прочла - хотела сдать курс экстерном, - Лисикова зарделась, поняв, что похвасталась.
   - Жидята что-то говорил про князя, - вспомнил Богданов.
   - Какой Жидята?
   - Которого ты упустила.
   Лисикова надулась.
   - Не знаю, в кого играют эти прихвостни, но они вернутся, - сказал Богданов. - И, скорее всего, - с немцами. Поставят "МГ" на том берегу и сделают нам сквозняк. Надо уходить.
   Лисикова кивнула и принялась наворачивать на ступни портяночные вороха.
   "Самолет сжечь нельзя, - думал, наблюдая за ней, Богданов, - дым внимание привлечет. Разобью приборную доску, затем - цилиндр мотора. "ДТ" придется бросить - с Лисиковой не унести...
   Штурман осторожно встала на ноги и ойкнула.
   - Что? - нахмурился Богданов.
   - Не болит! - изумленно сказала Лисикова.
   - Идти можешь?
   Лисикова осторожно шагнула раз-другой, радостно кивнула.
   - Не налегай на раненую ногу! - сказал Богданов. - Откроется кровотечение!
   "Наверное, в травке - наркотик или какое другое анестезирующее вещество, - подумал он. - Это к лучшему. Не все ж на себе тащить!"
   - Товарищ лейтенант! - вдруг позвала Лисикова. Она смотрела поверх его плеча.
   Богданов стремительно обернулся. На противоположном берегу стоял всадник.
   - К пулемету! - крикнул Богданов, падая на траву. Лисикова рухнула на комбинезон и приникла к прицелу.
   - Только аккуратно! - взмолился Богданов. - Нам нужен конь!
   В следующий миг он едва не застонал. Рядом с одиноким всадником появился другой. Затем третий, четвертый... Скоро Богданов сбился со счета. Берег заполнялся конниками все дальше и дальше. Всадники останавливались и смотрели вниз - на следы недавнего разгрома.
   - Не стреляй! - приказал Богданов. - Пусть войдут в реку!
   У него теплилась надежда, что прискакавшее к реке войско уйдет. Надежда была призрачной, и скоро Богданов в том убедился. Всадник в блестящих на солнце доспехах и сияющем островерхом шлеме медленно спустился к воде. Следом устремилось еще несколько, другие остались на месте. Некоторое время блестящий воин смотрел на трупы людей и коней, затем направил коня в реку. Спутники устремились за ним, но всадник движением руки остановил их. Богданов сжал плечо штурмана:
   - Не спеши!
   Одинокий всадник миновал брод, подъехал к лесу и двинулся вдоль опушки.
   - Слушай меня! - сказал Богданов. - Сейчас выйду к нему и прикинусь своим. Главное, чтоб подпустил. Убью, возьму коня - и сюда! Стреляй, когда другие поскачут на выручку! На этот берег не пускай! Обойдут с флангов - прощай Родина! Патронов не жалей! На коне мы уйдем...
   Богданов понимал, что шансы уйти у них - крохотные, но выбора не оставалось. Всадники на берегу видели трупы в реке и понимают: в лесу враг! Винтовок и пулеметов у них не заметно, но наверняка есть. Уходить с Лисиковой надо в лес...
   Богданов натянул на себя кольчугу, нахлобучил шлем, подпоясался ремнем с саблей. Взведенный "ТТ" сунул за пояс. Всадник в блестящих доспехах был близко. Богданов вышел из-за кустов. При его появлении словно вздох прошелестел на том берегу. Всадник остановил коня, приглядываясь, затем поскакал навстречу. Богданов ждал, пока тот приблизится. Стрелять следовало наверняка. Всадник остановил коня в двух шагах от летчика и наклонился, чтоб лучше рассмотреть незнакомца. Рука Богданова, потянувшаяся к "ТТ", замерла. На коне сидела женщина!
   Некоторое время всадница в доспехах и Богданов разглядывали друг друга. Женщина была молодой, румянощекой, с алыми пухлыми губами - настоящая красавица. Она смотрела на Богданова с недоверчивой радостью. Затем порывисто бросила повод и соскочила на землю. Стало ясно, что ко всему прочему бог не обидел ее статью.
   - Я княжна Евпраксия! - сказала всадница звонким голосом. - А ты?
   Рука летчика непроизвольно взлетела к шлему.
   - Лейтенант Красной Армии Богданов!
   - Богдан! - всплеснула руками княжна. - Наконец-то!
   Она шагнула ближе и, прежде чем Богданов успел что-либо предпринять, обняла и поцеловала его. Троекратно, по-русски. Последний поцелуй пришелся в губы, оставив тонкий аромат лесной земляники.
   - Это Богдан! - закричала княжна, повернувшись к реке. - Мы нашли!
   Ответом был рев сотни глоток. Всадники волной потекли к реке. Многие, избегая толчеи у брода, бросались в воду и плыли, цепляясь за поводья.
   "Только б Лисикова не выстрелила!" - испугался Богданов и закричал, обернувшись:
   - Не стрелять!
   Лисикова не выстрелила.
  
   4.
  
   Жидята давно закончил рассказ и теперь сидел, исподлобья поглядывая на князя. Казимир повернулся к наемнику.
   - Конрад?
   Капитан пожал плечами.
   - Думаешь, колдун? - не отстал князь.
   - Колдун может наслать мор, - сказал Конрад, - чарами извести человека, приворожить женщину к мужчине и наоборот. Колдуны вызывают дождь и разгоняют тучи. Сам я такого не видел, но люди говорили. Нам приходилось стоять в оцеплении, когда жгли колдунов. Чаще, это были колдуньи. Говорили: они летали на метлах и совокуплялись с дьяволом. Не заметил, чтоб дьявол им помог - горели они, как обычные люди, и вопили так же. Я не слышал, чтоб колдун убивал людей, пробивая тела. В том нет нужды - добрый арбалет делает это не хуже.
   - У Богдана не было арбалета! - вскричал Жидята.
   - Зато у людей его были! - невозмутимо продолжил капитан. - Сотника заманили в засаду, это ясно младенцу. Когда всадники оказались на дистанции прицельного выстрела, их убили вместе с лошадьми. Место засады выбрано умно - брод. Конь в воде не может скакать быстро - целиться проще.
   - Я не видел никаких арбалетчиков!
   - Стояли в лесу, - сказал Конрад. - Кто показывает засаду раньше времени?
   - Почему гремело?
   - Барабан! Дали знак для стрельбы, затем грохотали, пока всех не убили. Обычное дело.
   - Арбалетная стрела пробивает любую бронь, - сказал Казимир, - но не в состоянии пробить человека в доспехах насквозь.
   - Если доспех миланской работы. Литовские кольчуги протыкают ножом.
   - Мне приходилось стоять под стрелами! - сказал Жидята. - Их всегда видно.
   - Арбалетный болт - маленький, его трудно разглядеть. Особенно, когда летит прямо в тебя. К тому же арбалет может стрелять не только болтами, но и пулями: свинцовыми или чугунными. Их при всем желании не заметишь, пока не получишь в лоб, - капитан усмехнулся. - Я понимаю, господин, почему вы спрашиваете. Мне рассказали легенду о Богдане. Ею бредит каждая потомойня города. Если верить их россказням, Богдан прилетит на большой птице. Птица была?
   - Не видел! - насупился Жидята.
   Конрад ухмыльнулся.
   - Полагаешь, Богдан не колдун? - спросил Казимир.
   - Может, и не Богдан вовсе, - сказал капитан.
   - Почему?
   - По предсказанию, от которого потеряли разум все в округе, в том числе и князья, - Конрад сделал ударение на последнем слове, но Казимир будто не заметил, - Богдан - чародей. Летает в небе и поражает врагов громом. Почему он не испепелил сотника и кметов? Почему убегал от них? Почему упал перед засадой? Не потому ль, что боялся угодить под свои стрелы? Ответ прост: тот, кто назвался Богданом, не чародей. Он, несомненно, ловок и хитер, но смертен, как и мы. Смертного я не боюсь.
   - Богдан он или нет, - сказал Казимир, - но княжна приведет его с толпами смердов. Прежде они дрожали, теперь осмелеют. Сборск обложат - мышь не проскочит! Я пошлю за подмогой в Венден.
   - Почему не в Плесков? - удивился капитан. - Он рядом!
   - Довмонт только посмеется. Он посадил меня в Сборске, чтоб я защищал Плесков, а не он меня - от княжон.
   "Тем более что раз с нею не справился!" - усмехнулся про себя Конрад.
   - До Вендена скакать пять дней, - продолжил Казимир. - Войско братьев к рейзу не готово - собирают к Рождеству Богородицы. Пошлют гонцов по крепостям... Ранее, чем через месяц, не жди. Мы выстоим месяц, Конрад?
   - Ни одна осада не длится месяц, - сказал капитан. - В Венден можно не посылать. Если город не захватили через неделю, осаду снимают. Тысячи ртов трудно кормить. Вокруг Сборска еды мало - прошлогодний хлеб кончился, новый еще не поспел. Подвоза нет, денег у княжны нет, веси запустели... Смерды не воины, ждать не умеют. Постоят и разбегутся.
   - Они могут взять город приступом!
   - Это как? - усмехнулся Конрад.
   - Взобраться на стены или выбить ворота!
   - Сборск стоит на горе, три стены его высокие и отвесные, - сказал капитан. - Лестницы здесь не поставишь. С четвертой стороны мешает ров и вал. Прорваться внутрь можно через ворота, больше никак. Подход к ним защищают две стены вдоль дороги. Арбалетчики сверху застрелят всех, кто приблизится. Смерды могут стоять в отдалении, вопить, потрясать оружием и посылать нам проклятья, но ворота этим не откроешь. В таких случаях помогает подкуп, но откуда золото у княжны? Две сотни солдат, что есть у меня и Жидяты, для защиты стен достаточно.
   - Смердов будет тысяча!
   Конрад хмыкнул.
   - У княжны Евпраксии, насколько знаю, сотня обученных кметов, остальные - сброд. Мои парни отдубасят их даже в поле. Они это могут! Я не знаю, почему рыцарей-монахов считают лучшими воинами. Их била даже Жмудь! Уроженец земли Швиц стоит трех колбасников, нацепивших белые плащи с крестами. Это латная пехота, князь! Помню, нас атаковала железная конница герцога Миланского. У каждого полный доспех, тяжелое копье и двуручный меч. Они неслись, громыхая, как войско ада. Казалось, нет силы, способной их остановить. Герцог ерзал в седле, предвкушая победу, но мы стали в десять рядов, загородились щитами и уперлись древками в землю. Арбалетчики натянули тетивы и наложили болты с гранеными наконечниками. Миланцев было двое против одного нашего...
   - Я помню! - оборвал князь. Наемник пустился в воспоминания. Его звали не за тем. - Обещаешь, что продержимся месяц?
   - Хоть полгода!
   Князь жестом отпустил капитана. Тот встал и, громыхнув железными подковками, пошел к двери. Ступив в коридор, Конрад услыхал слова Казимира, обращенные к Жидяте:
   - Всех жителей города - за стены! Наемник прав - ворота откроет измена...
   Казимир говорил по-русски, думая, что капитан не понимает. Рота наемников прибыла в Сборск недавно. Казимир обрадовался ей, как голодный куску хлеба. Князь дотошно расспросил Конрада о достоинствах его алебардщиков, с упоением слушал воспоминания капитана о прошлых битвах, но узнать, говорит ли Конрад по-русски, не удосужился. Нужды в том не было. Князь свободно говорил по-немецки и на других языках, распространенных в землях ордена, впрочем, как и Жидята.
   - Трус! - сплюнул Конрад. Выслать людей из города означает увеличить войско врага и создать трудности себе. Кто будет готовить еду воинам, перевязывать им раны, подносить камни и стрелы? Кто накормит коней и подведет их к воротам для вылазки? Разумеется, это могут делать солдаты, но их придется снимать со стен. В критический миг защитников не хватит. Хорош князь, не доверяющий подданным!
   Нет худшей участи, чем служить трусу. Станет поминутно менять решения, посылать солдат не туда, все запутает, бросит войско в свалку, понесет напрасные потери, а после обвинит в поражении тех, кто проливал кровь. Конраду приходилось видеть. Среди высоких, заснеженных гор земли Швиц лежат чудесные долины, где хочется жить и умереть, но места не хватает даже на кладбищах. Тысячи мужчин за далекими Альпами с детских лет учатся владеть арбалетом, копьем и алебардой, потому что иного пути заработать кусок хлеба, как не полив его кровью, у них нет. Приходится служить трусам, если те платят. С платой в Италии стало плохо, и Конрад договорился с вербовщиками ордена. Предложение было щедрым: в Европе столько не платили. Орден даже купил им коней. Поначалу Конрад радовался. Служба не была обременительной. В Ливонии идет маневренная война, литовские язычники делают стремительные набеги на земли ордена и сразу отступают. Рыцари-монахи сражаются конными, наемники на конях только передвигаются. Роте Конрада приходилось сражаться не часто. Они охраняли замки и дороги, изредка выходили против язычников. Те бились храбро, но неумело. Вышколенные, закованные в латы наемники легко громили их в поле. Потери, конечно, случались, но войны без потерь не бывает. В Италии гибли чаще. Там случалось, кондотьеры противоборствующих сторон договаривались. Наемники старательно изображали битву, дубася друг друга по щитам, и расходились бескровно. Постоянно обманывать нанимателей, однако, не получалось. Те требовали побед, а победы даются кровью. В Ливонии кондотьеры не сговаривались, у врагов ордена их попросту не было.
   Жизнь в ордене была сытной. Платили аккуратно, кормили вкусно, одевали тепло. Конрад стал привыкать даже к местным морозам. В горах земли Швиц снег лежит даже летом, зимою заносит дороги по грудь коню, но там нет пронизывающей ледяной стыни, мгновенно опаляющей лицо и руки, превращающей тело в негнущееся дерево. В первую зиму Конрад думал, что умрет. Обошлось. В этих местах рубят теплые дома и складывают замечательные печки, на которых можно даже лежать. Немецкие камины не идут с ними ни в какое сравнение. Возле камина можно просидеть ночь, лязгая зубами, в то время как огонь обжигает лицо. Печка согревает тело и душу. Однако шло время, и капитану все меньше нравилась служба. Что не говори о выучке немецких рыцарей, дерутся они храбро. А вот в мирное время... Братом ордена может стать дворянин - и только. Простолюдину, как бы ни был отважен, не носить белый плащ с крестом, его участь прислуживать. Мальчишка-рыцарь плюет на ветерана, искалеченного в боях, если тот не имеет прославленных предков. Неважно, какая это слава, главное - "фон" при фамилии. Конрад знал своих предков до восьмого колена, но они не считались благородными. В земле Швиц нет королевских дворов, поэтому нет и дворян. Конраду не давали слова на военных советах. Он получал приказы и выполнял их. Рыцари, с кем сражался бок о бок, не подавали руки - не достоин. Братья ордена говорили на одном языке с Конрадом, но относились к нему, как к чужаку. Хлеб ордена стал горек, и Конрад желал есть свой.
   Была еще причина, по которой Конрад стремился к покою. На Троицын день ему стукнуло тридцать девять - почтенный возраст для того, кто надел латы в четырнадцать. Сверстников Конрада давно нет: кто-то подался в другие края, но большинство оплатили кусок хлеба головами. Капитана манила мирная жизнь, тем более, что кое-что для нее он сберег. Разумеется, в землю Швиц он не вернется. Родители и близкие родственники умерли, другие забыли юного Конрада. Землю в Швице можно купить, но ковырять ее плугом или пасти коров не хотелось. Бывая в городах ордена, как в Ливонии, так в Пруссии, Конрад расспрашивал и приценивался. В больших городах дома стоили дорого, в маленьких жизнь беспокойная. На дом ему хватит, но для торговли нужно золото. Местные купцы не горят желанием принять чужака к себе - боятся соперников. Колбасники! Лучше обосноваться в новых землях, захваченных рыцарями. Дом обойдется совсем ничего, его можно взять, как добычу. Местные купцы возражать не будут, потому, как разбегутся. Орден, захватив земли, очищает их от неугодных, и заселяет своими людьми - для опоры. Переселенцев привлекают привилегиями, освобождают от податей. Золотое время для сметливого человека!
   Орден новых земель не захватывал, сберегал старые. Конрад терпеливо ждал. Оживился, прознав о походе на Плесков. Разумеется, никто не посвящал капитана в тайну. Но для тех, кто служит в орденских замках, достаточно внешних примет. Сначала между замками засновали гонцы, затем собрался капитул. Проходил он за закрытыми дверями, но двери охранял Конрад. Братья ордена - воины, в отличие от мирных монахов говорят громко. Так Конрад узнал о Плескове. Капитан бывал в этом городе - сопровождал братьев и купцов. Плесков его поразил. Огромный (больше всех виденных городов), многолюдный, богатый. Мощеные улицы и площади, сотни лавок, заваленных товаром... Кроме каменного собора, дома и городские стены - из дерева, даже площадь мощена деревянными плашками. Это не пугало. Конрад знал, насколько теплей и уютней деревянный дом в сравнении с каменным. Даже на стенах Вендена, сложенных из камня, проложены деревянные дорожки для стражи - чтоб не морозила ноги. К тому же деревянный дом дешев, его не страшно потерять при пожаре.
   Плесков прочно поселился в мечтах Конрада. Понятно, что не только его. Братья-рыцари не раз подступали к стенам Плескова, но уходили ни с чем. Город стоял у слияния рек, на меловой скале. Стены Плескова высоки, защитники отважны. Ордену удалось захватить город только однажды и не приступом: бояре-изменники открыли ворота. Не прошло и двух лет, как новгородский князь Александр прогнал захватчиков. Александр давно лежал в могиле, но в Плескове сидел Довмонт. Беглый литвин, крещенный схизматиками, Довмонт, оправдывая доверие, орден бил нещадно. Тридцать лет тому войско Довмонта разнесло в прах соединенное войско магистра. Орден не мог оправиться двадцать лет, о Плескове братья не вспоминали.
   Вспомнил новый ландмейстер. Немец оказался умнее предшественников. Не стал собирать большое войско, что трудно скрыть от врага. К тому же войско требует денег. Братья-рыцари воюют бесплатно, как и европейские дворяне, давшие обет сражаться с язычниками, но в Плескове не язычники. Схизматики не признают римского папу, но все ж христиане. Битва с ними не идет к славе божьей, рыцари не приедут. Без наемников не обойтись, а это марка серебра на копье. Добавь коней, оружие, провиант... Ландмейстер придумал военную хитрость. На пути из орденских земель к Плескову стоит Сборск - форпост плесковских земель. Обойти его невозможно, взять трудно. Пока войско ордена вязнет у сборских стен, князь Довмонт собирает рать... Предстояло овладеть Сборском тайно, чтоб Довмонт не встревожился. Так в городе появился Казимир.
   Вначале он объявился в Плескове. Молодой, родовитый литвин, изгнанный из родных земель в ходе княжеской распри. Так он сам поведал. Престарелый Довмонт с радостью принял гостя. В изгое он увидел себя, некогда вот также искавшего приют. Довмонт стал восприемником Казимира при крещении, нарек его Алексеем и с удовольствием принял просьбу крестника поспособствовать женитьбе. Сборский посадник Андрей, младший сын Муромского князя, имел красавицу-дочь, единственное и любимое чадо. Казимир сказал Довмонту, что наслышан о ее красе, Довмонт не возражал. Андрей был немолод, хворал, дать ему зятя, готового стоять насмерть за новую родину - что может быть лучше? К Андрею послали вестника, следом выехал жених с дружиной. Сам Довмонт не поехал - недужилось, князь ветх годами. Все шло по задуманному, но в Сборске случилась заминка. Жених не понравился невесте и тестю. Казимир был высок и хорош собой, но на пиру поссорился с Андреем. Говорили, что жених, выпив, стал хвалить орден и его ландмейстера, а Андрей немцев не жаловал - много крови пролили. Кметы Андрея опознали средь воинов Казимира тех, кто сражался с ними на стороне ордена, и сотник Данило, имевший виды на княжну, сообщил это князю. Княжне Евпраксии жених показался скользким и лживым. Князь Андрей не хотел ссоры с Довмонтом. Позвал Казимира к себе, велел подать меду и еды... О чем говорили наедине два князя, никто не знал - посторонних за столом не было. В тот же день князь Андрей умер. После разговора с гостем ему занедужилось, пошел в опочивальню. Нашли его там уже холодного. Дочь князя обвинила в этой смерти литвина. Дескать, опоил князя, подсыпал зелья в чару. Послухов не было, розыск не учиняли. Гостей вышибли за стены и затворили ворота.
   Открыть их пришлось - и вскоре. Довмонт показал нрав. Казимир вернулся с грамотой, утверждавшей его посадником в Сборске, а княжне на словах было велено передать следующее. Быть ей женою князя Казимира, в святом крещении Алексея, или не быть - решать Довмонту. После смерти Андрея он ей отец. По истечении сорока дней траура - свадьба. Откажется - дорога в монастырь. И пусть не едет в Плесков жаловаться. Князю до ослушницы дела нет.
   Евпраксия ослушалась. Тут бы Казимиру обрадоваться, отправить строптивую в монастырь, но жених этого не сделал. Говорили, влюбился. Не мудрено - в такую-то красавицу! Евпраксию посадили под замок, а зароптавший Сборск усмиряли беспощадно. Тех, кто громко хулил Казимира, хватали, били плетьми и бросали в поруб. Розыском и казнями занимался Жидята, ставший в Сборске полным хозяином. Двое горожан умерли от побоев, и город притих. Зато стал пустеть. Из городских стен и посада потянулись повозки, увозя семьи и нажитое. Поначалу им не мешали, но потом стали перенимать и заставлять ворочаться. Город мог остаться без жителей! В этой замятне случилось непредвиденное: Евпраксия сбежала.
   Прослужив ордену несколько лет (в Плескове о том не ведали), Казимир ничему не научился. Братья умели охранять узников. В подвалах вешали на железные петли дубовые двери, ставили верную стражу, заковывали непокорных в цепи. Евпраксию просто заперли в хоромах, оставив для услужения девку. Княжна из хором выйти не могла, зато девка - запросто. Она и снеслась с Данилой.
   Став посадником в Сборске, Казимир принял под начало его дружину. Привыкнув к орденским порядкам, литвин не сомневался: кметы будут послушны. В ордене менялись магистры и ландмейстеры, что не сказывалось на верности слуг. Им ведь платят! Но это была русская дружина... Кметы Данилы не участвовали в казнях, Казимир не приневоливал - хватало Жидяты с его псами. Люд Сборска это приметил и сделал выводы. Невозможно вовлечь в заговор сотню людей, чтоб о том никто не прознал, однако Казимира не упредили. В одно утро стражу у дверей Евпраксии нашли связанной, а сама княжна исчезла. С княжной ушла сотня Данилы, а с ней - немало люда из города и посада. Как это можно сделать, никого не потревожив, было непонятно, но случилось. Ворота Сборска стояли распахнутыми, княжны и людей ее след простыл.
   Над молодым князем потешался весь Сборск. Кметам Жидяты хохотали в лицо. Растерянные люди сотника даже не помышляли кого-то схватить. Казимир опомнился быстро. Ворота закрыли, в Венден ускакал гонец. Он вернулся через десять дней - вместе с ротой Конрада.
   Суровые наемники мгновенно навели порядок. Они никого не хватали и били. Этим занимались люди Жидяты. Латники встали у ворот, на стенах, на улицах и площадях. Город мгновенно притих. Понял: это не ссора нового князя с дочкой прежнего, нечто большее. Измена. Однако было поздно. Вход и выход в город и из города перекрыли, сообщить Довмонту о случившемся не получалось. Да поверит ли Довмонт? Кто даст веру стороннику непокорной княжны? Город погрузился в отчаяние.
   Именно тогда возникла, облетев Сборск и окрестности, легенда о богатыре Богдане. Говорили: не сегодня-завтра прилетит он на большой птице. Рухнут перед ним ворота, Богдан беспрепятственно войдет в город и возложит руку свою на изменника с подручными. Ждать Богдана следует со дня на день и не бояться: добрых сердцем богатырь не тронет. А вот изменников ждет суровая кара - висеть им на стенах города. Люди Жидяты не знали покоя, ведя розыск источников слуха, но ничего узнать не смогли. Дескать, сказал о том отроковице некий ведун, коего отроковица встретила в лесу, а она уж и разнесла. Но где тот ведун, где отроковица - не ведомо. Потеряв терпение, Казимир отрядил Жидяту с кметами в лес, где по преданию обитал ведун - сыскать и доставить. Вот Жидята и сыскал...
   Конрад проведал эту историю из самого надежного источника - от женщины. Первый день в Сборске он провел в хлопотах. Следовало разместить роту в не страдавшем избытком места городе, позаботиться о лошадях (они едва не загнали их в бешенной скачке), договориться о кормах и довольствии. Распоряжаясь в княжьем дворе, он слышал шум. Кричала женщина. Громко, требовательно и угрожающе. Конрад пошел к воротам. У входа наседала на стражу баба: сердитая, с раскрасневшимся лицом. Двое латников сдерживали напор.
   - Чего хочет? - спросил Конрад случившегося рядом кмета.
   - Трех немцев на постой дали, - громко ответил кмет. - Говорит: много! Для такой в самый раз - одному не объездить! - кмет загоготал.
   - Чтоб ты сдох, уд жеребий! - набросилась баба на кмета. - Заткни пасть свою псиную! Я честная вдова, а не какая-то блядь!..
   Кмет потянулся к сабле, но Конрад перехватил руку и сделал знак женщине: "Идем!" Та подчинилась.
   Ульяна (так звали вдову) жила у самых ворот, рядом с караульной избой и неподалеку от конюшни. Конрад с первого взгляда определил выгоду расположения. Избенка у вдовы оказалась неказистой, но чистой, троим в ней и вправду тесно. В доме приятно пахло свежеиспеченным хлебом.
   - Переведи людей в другой дом! - велел Конрад сопровождавшему его солдату. - И принеси мои вещи - здесь поселюсь!
   - Капитану отвели место в хоромах! - удивился солдат.
   - Далеко от караулки! - сказал Конрад. - Несите!
   - Я здесь жить! - сказал он бабе. - Один. Другой уходить, - Конрад понимал по-русски гораздо лучше, чем говорил.
   - Гляди ты, не немец! - удивилась Ульяна. - По-нашему говорит!
   - Я не ест немец! - подтвердил Конрад. - Буду на закат.
   Однако пришел он затемно: задержался у князя. Вдова ждала.
   - Баню истопила! - сказала, завидев постояльца.
   - Гут! - буркнул усталый капитан.
   - Попарить?
   Конрад кивнул. Он не удивился. В восточных землях ордена, как и на Руси, женщины мылись в банях вместе с мужчинами. Монахам это запрещалось, но монахов в баню не звали. Конрад достал из седельной сумки чистые подштанники, рубаху и штаны, которые русские зовут "портами". В жарко натопленной бане стоял медовый дух и тускло горела лучина. Ульяна уложила гостя на застеленный соломой полок и хорошенько выпарила березовым веником. Конрад блаженно постанывал. Между делом разглядел хозяйку. Она оказалась далеко не старой. Дородное, плотно сбитое тело, красивая, пышная грудь и широкие бедра. Окатившись водой из бочки, Конрад вытерся льняным рушником, оделся и пошел в дом. Ульяна явилась следом, достала из печи горшок щей и налила в миску.
   Конраду есть не хотелось - накормили у князя, но с хозяйкой стоило ладить. Он нацедил из принесенного солдатом бочонка две кружки пива и показал Ульяне место рядом.
   - Нельзя! - испугалась хозяйка. - Мужик вперед ест!
   - В моей земле баба ест рядом с мужик! - сказал Конрад. - Они вместе работать и вместе есть.
   Ульяна подчинилась. Они выпили пива, похлебали щей из одной миски. Конрад снова налил пива.
   - Как зовется земля твоя? - спросила Ульяна.
   - Швиц! - сказал Конрад.
   - Далеко?
   - Отшень.
   - Женка твоя там?
   - Я не иметь женка, - сказал Конрад.
   - А дети?
   - Нет.
   - Так ты бобыль?
   - Что ест попыль? - спросил Конрад.
   Ульяна объяснила.
   - Я ест попыль, - согласился Конрад. - Отшень-отшень старый попыль.
   - Совсем не старый! - обиделась Ульяна. - Даже волос не седой!
   Она встала и взъерошила ему волосы, как будто можно разглядеть седину при лучине. При этом грудь Ульяны оказалась как раз на уровне глаз Конрада. От нее исходил волнующий запах здорового, чистого тела. Конрад обнял женщину и прижал к себе.
   - Пусти! - задавленным голосом сказала Ульяна. - Задушишь, медведь! Конрад разжал руки. Ульяна плюхнулась на скамью.
   - Хоть из Швиц, а такой же! Сразу хватать! - сказала обиженно.
   Ее лицо в свете лучины выглядело милым и родным. Конрад широко улыбнулся.
   - Зубов полон рот! - вздохнула Ульяна. - А сам: "Старый!" Пригожий, черт!
   Конрад встал и выбрался из-за стола.
   - Куда ты? - остановила Ульяна. - Сказал бы что!
   - Ты ест пригожий! - сообщил Конрад. - Добрый женка!
   - Так бы сразу! - обрадовалась Ульяна. - А то хватать! - она встала и прижалась к нему. Конрад погладил влажные волосы.
   - На полатях постелила! - шепнула Ульяна задавлено. - На двоих. Чуяло сердце...
   Ульяна рассказала Конраду легенду о Богдане. Молчать эта женщина не умела. Немногословный и терпеливый Конрад был благодарным слушателем: не перебивал, в нужном месте вопросительно поднимал бровь или восклицал: "Я-я?" "Вот те крест!" - торопливо отвечала Ульяна и продолжала рассказ. Первым делом она поведала о своей печальной судьбе. Замужество за шорником, его безвременная гибель, а затем смерть прижитого в браке мальчонки. Ульяне было всего двадцать пять, и три года она вдовела. Повторно замуж не брали. Ульяна жаловалась: в Сборске мало мужиков, порядочных - и того менее, но Конрад прозревал истинную причину. Иметь женой языкатую бабу - удовольствие малое. А вот Конраду нравилось - привык к таким женщинам. Наемников в походах сопровождали подруги; никто из них не был тихоней. Робкие у солдат не приживались. Орден не разрешил наемникам везти подруг в свои земли, о чем Конрад сожалел. Ульяна оказалась опрятной, домовитой и неутомимой в постели. Истосковавшись по мужской ласке, она буквально не давала Конраду спать. Днем он приходил обедать, и Ульяна, налив миску ухи, садилась напротив. Пока Конрад, не спеша, ел, Ульяна в нетерпении ерзала на лавке.
   - Я иметь много дел, - говорил Конрад, заметив.
   - Мы борзо, только разик! - возражала Ульяна и летела целовать, едва он клал ложку.
   - Я рассказала бабам, какой ты у меня! - похвалилась Ульяна однажды.
   - Затчем? - удивился Конрад.
   - Чтоб сдохли от зависти! Они кричали: ни один мужик со мной не ляжет! Меня теперь по пять раз ночью да еще днем разик, а они забыли, как уд выглядит! Позеленели от злости!
   Конрад захохотал. Подруги наемников хвалились женскими подвигами точно также.
   На третий день совместной жизни Ульяна спросила, крещеный ли он.
   - Я-я! - удивленно ответил Конрад.
   - Почему в церковь не ходишь?
   - В рота ест свой монах. Он молиться за нас.
   - И все?
   - Перед битва молиться вместе. Монах отпускать нам грех. Мы допрый христианин.
   Назавтра Ульяна, смущаясь, достала маленький сверток. Внутри оказался нательный крест.
   - Батюшка освятил! Возьми! Будет хранить тебя от смерти и всякая напасти.
   Конрад позволил надеть крест, только затем разглядел. Крест был серебряный, тяжелый, по всему видать - не дешевый. Капитан полез в кошель.
   - Не, не! - замахала руками Ульяна. - Подарок!
   Конрад кивнул и, порывшись в сумке, достал ожерелье - с камнями, богатое. Его доля в военной добыче, взятая в походе на ливонских язычников. Ульяна ахнула, долго разглядывала подарок и вечер переживала, что нет зеркала. Чуть свет, нацепив ожерелье, она убежала. Конрад понял: зловредные бабы позеленеют снова.
   Крест он не снял. Любой наемник знает: нет лучше амулета, чем от любящего сердца, не у каждого есть. Солдаты роты носили на шее и за пазухой мешочки с камешками от стен Храма Господня, кусочками дерева Честного Креста, иголками с тернового венца Иисуса. Бродячие торговцы по всей Европе торговали такими святынями. Конрад относился к ним с подозрением. Провожая сына в Италию, мать подарила Конраду оловянный образок Богородицы, Конрад никогда его не снимал. Богородица помогла: он не только дожил до средних лет, но и ранен был всего дважды. В последней схватке с литовскими язычниками Конрада хватили по шее мечом. Кольчужная бармица устояла - меч только оцарапал шею, но лезвие рассекло шнурок, иконка потерялась. Конрад сильно переживал. Теперь появился новый амулет.
   ...Солдат разбудил его на заре. Едва глянув на встревоженное лицо наемника, Конрад все понял. Притомившись за ночь, Ульяна спала и не слышала, как он ушел. По деревянной лестнице Конрад взбежал на стену и присвистнул: луг за валом был полон людьми. Даже на беглый взгляд - не меньше тысячи.
   - Почему разбудил поздно? - рассердился капитан.
   - В темноте видно не было! - ответил солдат.
   - Людей - на стены! - приказал Конрад. - И принеси мои доспехи...
   Он закачивал облачение, когда появился князь. Следом поспешал Жидята. Выглядел Казимир неважно. Бледное лицо, покрасневшие, припухшие глаза. "Ночь пьянствовал!" - определил Конрад.
   - Началось? - нервно спросил князь.
   - Нет еще, - сказал Конрад.
   - Почему медлят?
   - На лугу сброд. У него нет головы.
   - Вон она! - указал Жидята.
   От реки скакали всадники. "Сотня!" - привычно определил Конрад.
   - Евпраксия! - скривился Казимир. - И Данило! Сучка и кобель!
   Конрада передернуло. Если княжна отказала - это не причина ее бесчестить. Особенно князю.
   - Дозволь, княже, моим людям стать на стены у ворот! - попросил Жидята. - Добре стреляют.
   Казимир глянул на Конрада. Капитан пожал плечами. Жидята хочет загладить вину - пусть! Сотнику неведома заповедь наемника: чем дальше от врага, тем слаще служба...
   Жидята убежал собирать кметов, Конрад и князь остались. Толпа на лугу приветствовала всадников радостными воплями. Евпраксия (Конрад догадался, что всадник в блестящих доспехах - она), привстала на стременах и что-то закричала в ответ. Толпа колыхнулась и стала распадаться надвое. Освободился широкий проход. Конрад пригляделся: от реки на луг что-то тащили. Процессия приближалась, и капитан внезапно похолодел. Рядом переступил с ноги на ногу князь. "Неужели?.." - подумал Конрад.
   - Дьявол! - воскликнул Казимир.
   - Матерь Божья! - шепнул наемник.
   Это была птица. Большая, с двойными крыльями и странным, торчащим вверх хвостом. Вместо головы - какая-то палка поперек туловища. Лапы птицы кончались колесами, которые катились по утоптанной траве. Но не это было главным. Внутри птицы сидел человек! Капитан видел его голову в круглом шлеме и плечи, обтянутые блестящей кольчугой. Второй человек сидел за первым, со стен различалась его голова - и только.
   Птица остановилась напротив ворот, Княжна и сотник подскакали ближе. Человек в птице что-то им сказал, Данило закричал, махая над головой плеткой, сотня зашевелилась и стала выстраиваться. Следом потянулся пеший люд. По всему было видать, что княжна с Данилой намеревались ворваться в Сборск, не слезая с седел. Кметы Жидяты, заполнившие привратные стены, натягивали арбалеты. Однако никто не стрелял - далеко. Болт долетит, но силы у него не будет.
   Тем временем птицу откатили в дальний конец луга. Один из сидевших в ней вылез и повернул палку. Что-то затрещало, палка на голове птицы провернулась и превратилась в сверкающий круг. Человек заскочил обратно, птица стронулась с места и побежала, набирая скорость. На середине луга она оторвалась и взмыла в небо.
   - Богдан! - прошептал Конрад.
   Капитан посмотрел в сторону: Казимир бежал вниз по лестнице. Князь бросал своих воинов. Они не заметили этого, зачарованно наблюдая за птицей. Конрад колебался недолго. Предстоит битва. Погубить роту из-за труса?.. Капитан повернулся к стоявшему рядом солдату.
   - Всех людей со стен - на площадь! Взять щиты и алебарды! Коней оставить - не успеем оседлать! Живо!
   Он побежал вниз, торопясь, пока не упали ворота.
  
   5.
  
   От сабли Богданов отказался - зачем в небе? Да и лезть с ней в кабину... В остальном уступил: форма советского пилота княжне не глянулась. Богданов не спорил: еще ходил под впечатлением от увиденного и услышанного. Ему принесли штаны-порты, короткую суконную свитку и мягкие кожаные сапоги. Ремень Богданов оставил свой: привычней. В новой одежде не было карманов, Богданов поначалу оторопел. Потом сообразил: что в них носить? Имущества здесь совсем ничего: ни документов, ни зажигалок, ни папирос... Он прицепил к поясу трофейный немецкий нож и кобуру, ложку сунул за голенище - все.
   Проша, как переделал Богданов мысленно - Евпраксия слишком длинно, облачила его кольчугу. Новую. Трофейную, снятую с кмета, она внимательно рассмотрела и велела выбросить. Богданов кольчуге сопротивлялся, как мог.
   - Ударят стрелой из-за куста, что буду делать? - сердито сказала княжна. - Или с мечом налетят? Давно Жидята прибегал?
   Кольчуга с прикрепленными к ней пластинами-зерцалами весила около пуда и гнула к земле. Поначалу Богданов пал духом, но скоро обвык. Переодели и Лисикову. Разглядев в ней женщину, Проша изумилась и отвела Богданова в сторону.
   - Твоя женка? - спросила, кусая губы.
   Богданов покачал головой.
   Следующий вопрос она задала глазами.
   Богданов засмеялся. Проша глядела сурово.
   - Она воин! - сказал летчик. - Кметов Жидяты убила.
   В глазах Проши мелькнуло уважение, она велела переодеть "воина". Лисикова пыталась кочевряжиться, но, поймав взгляд лейтенанта, побежала за кусты. Вернулась довольной. Новая одежда пришлась впору, но более всего нравились штурману сапоги: мягкие, с низким каблучком и по ноге - запасная пара княжны. Лисикова и ножкой топала, и кожу гладила - все наглядеться не могла. Свою форму летчики свернули и спрятали в гаргрот - пригодится. Оставили себе лишь летные шлемы. От железных горшков на головах отказались решительно - в этом Богданов встал насмерть. Кольчугу Лисиковой не предложили. То ли Проша сочла, что малявку железо раздавит, то ли жизнь "воина" посчитала менее ценной.
   За обедом состоялось короткое совещание. Еда была скудной: черный хлеб с луком да вяленое мясо, но выбирать не приходилось. Совещались вчетвером: Проша, сотник Данило, молодой, широкоплечий воин с суровым лицом, и летчики. Данило чертил на песке прутиком план Сборска и прилегающей местности, Богданов задавал вопросы, Проша с Лисиковой помалкивали. Кметы толпились в отдалении, во все глаза разглядывая пилотов. Ближе подойти не смели. Стучали топоры, к тому времени, как план приступа был выработан, на воде лежал плот - широкий и прочный. Тащить По-2 с его одиннадцатиметровым размахом крыльев по узким, местным дорогам невозможно, это лейтенант сообразил. Лететь Богданову не хотелось: бензин следовало экономить - аэродрома с заправщиком здесь нет. К тому же противника всполошишь. Фактор внезапности на войне - первое дело. Самолет выкатили на берег, занесли на плот и крепко привязали. Богданов проверил каждый узел. Соскользнет в воду - труба! Тимофея Ивановича здесь нет, самому мотор не перебрать.
   Кметы, назначенные на плот, оттолкнулись шестами, поплыли. Богданов сидел на вытащенном из кабины парашюте и жевал травинку. В прибрежных кустах мелькали шлемы кметов. Данило разделил сотню надвое и пустил по обоим берегам - сторожить от нападения. Глаза слипались. Лейтенант откинулся на фюзеляж, собираясь вздремнуть, но Лисикова не дала.
   - Товарищ лейтенант, - спросила, перегнувшись через борт кабины. - Вы знаете церковнославянский?
   - Что? - не понял Богданов.
   - Вы говорили с княжной и сотником на церковнославянском языке, - пояснила Лисикова. - На таком летописи писаны, я читала, - она вздохнула. - Понимала вас через два слова на третье. Где учили?
   Богданов пожал плечами. В мединституте им преподавали латынь, все эти "мускулиси", которые он давно забыл.
   - Я спросила у княжны, какой сейчас год? - продолжила штурман. - Ответила: шесть тысяч восемьсот восьмой от сотворения мира. Точно не знаю, тогда год считали то от марта, то от сентября, но по-нашему - тринадцатый век, самый конец.
   - Это хорошо, что конец! - заметил лейтенант. - К нам ближе.
   - Мне кажется, я сплю, - сказала Лисикова.
   - Пощупай сапожки! - предложил Богданов. - Еще лучше - понюхай!
   Лисикова обиделась, но не отстала.
   - Может, это провокация? Немцы заманивают?
   - Ага! - поддержал Богданов. - Специально для нас переодели сотню людей в кольчуги, научили их церковнославянскому языку... Два часа плывем, телеграфный столб видела? Или деревню? Дорогу, распаханные поля? Это мои родные места, до войны здесь каждый уголок ножками прошел. Деревня на деревне, все электрифицированные, густая сеть грунтовок. Где они? Трава не кошена, лес переспел, дома топят по-черному... Тринадцатый век!
   - Как мы сюда залетели?
   - Штурмана надо спросить!
   Лисикова надулась.
   - Как залетели, выясним, - сказал Богданов. - Поможем Проше и займемся.
   - Я поняла, мы поддерживаем одну из сторон в междоусобной княжьей распре, - наставительно сказала Лисикова. - Правильно ли это? К лицу ли советским пилотам? В учебниках сказано: феодальные распри ослабили страну перед татаро-монгольским нашествием.
   - Татары уже приходили! - сказал Богданов, вставая. - Теперь в Золотой Орде пьют кумыс, а князья им серебро возят на опохмелку. Не знаю, чему тебя учили, Лисикова, но здесь расклад иной. Сборск захвачен немецкими прихвостнями, тевтонский орден готовит поход. Дранг нах Остен! Как начали при Александре Невском, так остановиться не могут. Кресты на немецких самолетах и у нас тевтонские. Я буду на них смирно смотреть?! У себя бил гадов и здесь бить буду! Тринадцатый век или двадцатый - без разницы. Ясно?
   Он забросил парашют в кабину, забрался сам и уснул. Разбудила все та же Лисикова.
   - Товарищ лейтенант! - сказала жалобно. - Мне по нужде.
   Богданов скомандовал кметам, плот пристал к берегу. Лисикова побежала в кусты, Богданов сошел размять ноги. И тут же схватился за кобуру: от дальних кустов неслись всадники. Присмотревшись, летчик успокоился - княжна.
   - Что случилось? - спросила она, подскакав.
   Богданов объяснил.
   - На плоту было нельзя? - рассердилась Евпраксия.
   - Стесняется, - пояснил Богданов. - Мужики кругом.
   - Чего стесняться? - не поняла княжна. - У нее там что-то особенное?
   - Не принято девушке среди мужчин.
   - А ежели кметы Жидяты? Одна стрела - и все! Мы зря ждали?
   - Охолони, Проша! - улыбнулся Богданов. - Жидята наложил в штаны и скачет в Сборск. Нет никого!
   Глаза княжны налились влагой.
   - Ты чего? - удивился лейтенант.
   - Меня отец Прошей звал...
   - Побьем их! - Богданов погладил ей руку. - Уроем! То же мне, кметы!
   - Как стемнеет - привал! - сказала княжна, заворачивая коня. - Ночью опасно. Наскочите на берег, или вороги подберутся. Пусть девка терпит.
   Место ночевки увидели издалека: горели костры, возле них распоряжался Данило. Богданов со штурманом сошли на берег, поели пшенной каши с салом и завалились спать. Прямо на земле. Кметы принесли по охапке спелой травы, она умялась под телами гостей и стала преть, отдавая тепло. Богданов как провалился. Среди ночи проснулся - онемела рука. Лисикова, пристроив голову на сгибе локтя лейтенанта, тихонько посапывала. Богданов вытащил руку. Лисикова вздохнула и подкатилась под бочок. "Нашла грелку!" - рассердился лейтенант. Отпихивать штурмана он не стал - пусть. Не жалко! Закинув руки за голову, Богданов лежал, размышляя. Война отучила его удивляться. Случалось такое, что не мыслилось в мирное время. Богданов, как его сверстники, не верил в бога, но на войне поверил в судьбу. То один, то другой пилот эскадрильи вдруг терял сон и аппетит, ходил грустным, а когда он спрашивал, отвечал: "Погибну я, Андрей! Чувствую!" Богданов ругал друзей, укоряя за малодушие, но случалось по сказанному. Через день-другой, самое большое неделю, друг не возвращался из вылета. Обмануть судьбу не получалось. Как-то по просьбе Богданова отстранили от полетов захандрившего Дежнева. Эскадрилья вылетела без него, все экипажи вернулись домой. Днем к аэродрому прорвался одинокий "фоккер". Сбросил бомбу, прострочил из пулеметов. Раненых не было, один убитый. Крохотный осколок угодил Дежневу в переносицу...
   В мире существовала какая-то предопределенность, которую Богданов не мог постичь. Эта предопределенность привела его в прошлое. Почему именно его, оставалось гадать, однако случилось. Богданов понимал: разговор с таинственным старцем не случаен. Все, что предсказал обитатель пещеры, сбывалось. Это следовало принять к сведению и делать выводы. Ведун предрек, что Богданов не покинет прошлое, не исполнив предназначенное, значит, надо исполнить. Вряд ли это нечто замысловатое. Он боевой офицер, значит, война. Предчувствия смерти у него нет, у Лисиковой - тоже. Вернутся! Деревянная крепость не бетонный бункер, Богданову приходилось и такой бомбить. Крупнокалиберное орудие обстреливало Ленинград, гибли мирные жители. Местонахождение бункера разведчики выявили, но подавить не получалось: бетонированное укрытие, мелкая по площади цель, батареи зениток... Богданов подвесил две ФАБ-100 и вылетел. Орудие заткнулось навсегда. Разбить деревянные стены проще. Сделаем - и домой!
   Успокоенной этой мыслью, Богданов уснул. Он не видел, как на рассвете к нему подошла княжна, села рядом, долго смотрела на лицо лейтенанта. Лисикова почувствовала чужой взгляд, заворочалась и обняла летчика. Евпраксия сбросила ее руку, встала. Рядом вырос Данило.
   - Буди людей! - сказал княжна. - Накорми! Они пусть спят! - она оглянулась на летчика. - Разбудишь к снеданью!
   Она пошла прочь. Данило проводил ее взглядом и побежал распоряжаться...
   К Сборску приплыли утром. С плота Богданов разглядел крепкие стены города, оценил высоту холма и присвистнул: насчет деревянной крепости он погорячился. Со слов Данилы стены города состоят из срубов, засыпанных изнутри землей и камнями. Толщина метра три. Прямое попадание бомбы разнесет верхние венцы, но стена устоит. Надо положить несколько ФАБ-50 в одно и тоже место, что практически невозможно. С такой крепостью и во времена Богданова пришлось бы помучиться. Разумеется, крупнокалиберная артиллерия и ФАБ-1000, сброшенные с "петляковых", разнесли бы средневековой дзот. Но тяжелые гаубицы надо подтащить, а "пешкам" прорваться сквозь огонь зениток. Не всегда получается...
   Богданов занялся самолетом. Позвав на помощь кмета, снял бомбы - не понадобятся. ФАБ-50 сложили в ряд. Богданов строго-настрого запретил к ним прикасаться. Найдется любопытный, отвернет ветрянки, после чего только задень... Разнесет плот с самолетом в щепки! Он залил бензин в карбюратор, провернул винт, оценивая компрессию. Кметы наблюдали за его действиями с плохо скрываемым любопытством. За время путешествия никто из них не заговорил с лейтенантом. Отвечали на вопросы и выполняли приказания - все. Было видно, что воины боятся. Богданов подумал, что в их глазах он вроде колдуна - таинственного и смертельно опасного. Это хорошо - не станут лезть, куда не положено. Лейтенант заставил Лисикову проверить "ДТ", потряс диски и даже постучал ими о настил плота, чтоб патроны улеглись ровней. Пулемет штурман почистила, опустевший диск снарядила из ленты "шкаса". Богданов по въевшейся привычке проверил "эресы" под крыльями. Береженого бог бережет, не береженные домой не возвращаются...
   На берегу их встретила толпа. Заросшие длинными бородами мужики и безусые юнцы - с топорами, дубинами, копьями... Попадались даже женщины, но большинство их сгрудились поодаль. Люди толпились на лугу перед крепостью, густо стояли на берегу, таращась на плот. В их глазах читались радость и непонятное Богданову обожание. Прошу с Данилой здесь любят, понял Богданов. Собрать столько народу в одном месте и в одно время...
   - Оставайся в птице! - велела подскакавшая княжна. - Мы сами.
   Кметы развязали веревки и вытащили По-2 на берег. Здесь его подхватили мужики и покатили к городу. Остальные орали, потрясая оружием. Богданов морщился и смотрел на ворота. Вояки из этих бородачей слабые. Выскочит из ворот кавалерия - побегут! На земле По-2 беззащитен. Крепление пулеметного шкворня в кабине штурмана, стрелять вперед мешает щиток. Можно врезать из крыльевого "шкаса", но для этого самолет надо развернуть. Успеют ли?
   Стрелять не понадобилось - кавалерия не выскочила. Богданов перебросился парой слов с Данилой, уточняя план, заодно оценил прочность городских ворот. На стенах, защищавших ворота, стояли люди с самострелами. Богданов указал на них Лисиковой.
   - Видишь? Собираются стрелять! Только мы их огорчим! Огонь вести с левого борта! Очищаем одну стену, затем другую. Своих не зацепи! Полон луг!
   Штурман хмуро кивнула. Похоже, не разделяла настроение командира. Богданов не обратил внимания. Мужики откатили самолет на край луга и убежали. Лисикова, выскочив, повернула по команде винт. Мотор затрещал, стреляя из патрубков, Богданов добавил оборотов. Облегченный По-2 покатился и взлетел, набирая высоту. Спустя мгновение они были над Сборском. Богданов глянул вниз, привычно запоминая расположение домов и улиц, затем лег на боевой курс. Зенитного огня опасаться не приходилось, он провел По-2 у самой стены: штурману легче стрелять. За спиной затарахтел "ДТ" и почти сразу умолк - стена кончилась. Богданов заложил левый вираж, но тут же понял - зря. На атакованной стене валялось несколько тел, другие опустели. По-2 развернулся над лугом и устремился к Сборску. Было, как на учебных стрельбах. Богданова в них ставили последним: копну сена, служившей целью для "эресов", он раскидывал с первого пуска...
   По-2 вздрогнул, освободившись от ракеты. Дымный след протянул прямую линию и уткнулся в ворота. Грохнуло. Триста шестьдесят граммов взрывчатого вещества плюс не сгоревший пироксилин топлива... Заряд не смог снести ворота, но выломали засов. Створки распахнулись. Богданов видел, как люди рванулись на приступ, и пошел на посадку. Выключив мотор, он соскочил на крыло и снял "ДТ".
   - Я с вами! - подскочила Лисикова.
   - Держись за спиной! - приказал Богданов, вспомнив, что она без кольчуги.
   Широко шагая, он почти бежал к городу. Лисикова не отставала. Вчера он решил сменить ей повязку и обомлел. Раны не было. На белом девичьем бедре розовело пятнышко молодой кожи. Богданов осторожно потрогал пятнышко - кожа не прогибалась. Рана зажила.
   - Мне снилось, что лежу на печи, - смущенно сказала Лисикова. - Так хорошо!
   "Вдругорядь отпихну! - решил лейтенант. - Пристроилась!" Богданова томила слабость - не выспался.
   Лейтенант не стал задумываться над случившимся. Война отучила спрашивать: "Почему?" На войне следовало решать: "Как?" Травка старика заживила рану - следует запомнить. При следующей встрече - попросить. Пригодится...
   Криво повисшие створки ворот дымились, за ними лежали трупы. Кметы Жидяты пытались остановить вторжение, но их просто смели. Трупы валялись в отдалении, отмечая путь, которым катился приступ. Богданов двинулся следом. Улица вела к площади, замеченной им сверху. Скоро показалась толпа. Люди стояли плотно и пытались заглянуть вперед. Никто, однако, не двигался. Богданов ввинтился в человеческую массу. Узнав его, люди расступились. Богданов пробился сквозь цепь всадников и оказался на площади.
   У противоположного края стоял еж. Огромный, ощетинившийся стальными иглами. Еж был закрыт щитами, меж которых торчали жала алебард. Ежа проверяли на крепость: на земле валялись тела людей и коней. Одна лошадь дергалась, мотая головой, но люди не шевелились.
   Богданов оглянулся: княжна и Данило стояли неподалеку. Лейтенант подошел.
   - Наемники, немцы! - ответил Данило на немой вопрос. - Подскочили к ним сдуру. Трех кметов положили, да еще мужиков... Немцев в поле не сбить, а тут загородились. Секут людей, как траву.
   "Будут ждать до заговенья!" - подумал Богданов, снимая с плеча пулемет.
   - Убей их! - сказала княжна, раздувая ноздри.
   - Не надо, матушка! - внезапно заголосили сзади, и какая-то баба, пробившись сквозь толпу, пала перед конем. - Они добрые. Никого в Сборске не обидели. Пощади!
   - Кто это? - спросила княжна.
   - Ульяна, вдова, - ответили сзади. - С главным немцем жила.
   - Он не немец! - запротестовала Ульяна. - По-нашему говорит! Он из земли Швиц! Бобыль... - баба зарыдала.
   "Швиц? Это где? - удивился Богданов. В памяти обрывками мелькали воспоминания. - Швейцария? Куда ж их занесло?"
   Решение пришло внезапно.
   - Как зовут бобыля? - спросил он у бабы.
   - Кондрат... Конрад! - поправилась баба. Она смотрела с надеждой.
   Богданов забросил пулемет на плечо.
   - Не подходи близко! - упредил Данило, смекнув. - У них каждый третий с самострелом !
   Богданов зашагал через площадь. Позади, как один человек, вздохнула толпа. До ежа оставалось немного, когда пики алебард опустились и застыли на уровне лица лейтенанта. Острия их подрагивали.
   - Конрад! - крикнул Богданов. - Хватит прятаться! Выходи, не трону!
   - Ты кто? - отозвались из-за щитов.
   - Будто не знаешь!
   Щиты раздвинулись, на открытое пространство шагнул воин в латах. Черная борода, черные глаза, загорелое, обветренное лицо. Воин посмотрел на лейтенанта и улыбнулся. Удивленный Богданов проследил взгляд наемника: тот смотрел ему за спину. Лейтенант стремительно повернулся: сзади топталась Лисикова.
   - Ты зачем? - прошипел Богданов.
   - Велели за спиной!
   - У тебя мозги есть? Вдруг станут стрелять?
   - Во! - показала она "ТТ". - Пусть попробуют!
   Лейтенант вздохнул и повернулся к наемнику.
   - Ты не похож на колдуна, - сказал Конрад.
   - Неужели? - ядовито спросил лейтенант. - Почему ж я здесь?
   Конрад не ответил.
   - Вот что, - сказал Богданов. - Поиграли и хватит. Бросай оружие!
   - Возьми сам! - предложил Конрад.
   - Я возьму! - пообещал Богданов.
   - Твои люди пытались!
   - Они поспешили! - разъяснил Богданов. - Теперь займусь я.
   - Как меня убьешь? - спросил Конрад. - Поразишь громом с неба?
   - Можно и громом, - согласился Богданов. - Но этим проще, - он снял с плеча "ДТ".
   Конрад усмехнулся.
   - Желаешь проверить? - спросил Богданов.
   - Желаю! - ответил Конрад, повернулся к ежу и что-то коротко крикнул. Щиты раздвинулись, на площадь вышли двое. Без оружия. Воины пошатывались, лица их были серыми.
   - Убей их! - сказал Конрад. - Для начала.
   - Не жалко? - спросил Богданов.
   - В Герберта попали из лука, - устало сказал Конрад. - Мы достали стрелу, но кровь пошла внутрь. Он не жилец. Ульриху саблей проткнули кишки. Ты знаешь, как умирают от раны в живот?
   - Знаю! - сказал лейтенант.
   - Тогда не спрашивай. Делай!
   - Пусть станут к стене! - велел лейтенант.
   Наемники, цепляясь друг за друга, отошли к дому. Перекрестились и замерли спиной к площади. Богданов поднял "ДТ".
   - Товарищ лейтенант! - заныла Лисикова. - Это ж раненые!
   Богданов нажал на спуск. "ДТ" коротко тявкнул. Латники с лязгом пали на землю. Конрад подошел, наклонился над убитыми, и выпрямился. Лицо его будто высохло.
   - Если хочешь выкуп, то зря, - сказал тускло. - Орден не выкупает наемников.
   - Почему?
   - Новых нанять дешевле.
   - Не слишком вас ценят. Зачем служишь?
   - Нам платят.
   - Мужчине не обязательно воевать, - сказал Богданов. - Есть другие занятия.
   - Только не в земле Швиц. Если вернемся домой, стоять будем на одной ноге. Вторую примостить некуда. Ты, как вижу, не хочешь нас убивать. Расступитесь, и мы уйдем!
   - Я не настолько глуп, чтоб дарить ордену солдат, - хмыкнул Богданов.
   - Что предлагаешь?
   - Сдаться!
   - Посадишь нас под замок?
   - Княжна решит. Это ее город.
   - Слушай! - сказал Конрад. - Я старый солдат, у меня глаз верный. Не знаю, кто ты на самом деле, но ты воевал. Поймешь. Я знаю, что такое плен. Подстилка из гнилой сломы, черствая корка хлеба, болезни, смерть... Тягостное ожидание: обменяют тебя на своих или просто убьют. Княжна зла на Казимира, но мы не убивали ее отца. Мы не брали город приступом. Мы никому не причинили зла. Нас послали, мы пришли. Мы всего лишь солдаты. Умеем нести стражу, оборонять крепости, биться в поле... Тебе нужны добрые воины?
   - Предлагаешь услуги? - сощурился Богданов.
   - Ты правильно понял.
   - А как же орден?
   - Если наемников не выкупают, они меняют хозяина. Это справедливо.
   - Верные солдаты! - засмеялся Богданов
   - Разве мы побежали? - обиделся Конрад. - Или сдали вам город? Мы сражались до конца. Не наша вина, что ты сильнее. Никто не смеет упрекнуть меня в трусости, даже орден! Воины Швица верны присяге - спроси, кого хочешь! Для ордена мы все равно, что мертвы. Ты не захотел нас убивать, но ведь мог?
   "Что с ними делать? - подумал Богданов. - Отпустить нельзя, в плену держать опасно. Сотня здоровенных мужиков, рано или поздно сбегут, да еще сторожей задавят..."
   - Вы служите за плату? - спросил лейтенант.
   - Как все...
   Богданов задумался. В полку ночных бомбардировщиков пилотам платили, как и техперсоналу. В бомбардировочных полках доплачивают за каждый боевой вылет, истребителям - за сбитые самолеты. Разумеется, воюют не за деньги, тем не менее, их получают. Наемник прав. Только денег у Богданова нет. Сомнительно, что у Проши найдутся. Город разграблен, окрестные земли - тоже. Финчасть полка далеко, к тому располагает бумажными купюрами. В этом мире ценят золото, на худой конец - серебро. "Чем платить? - размышлял лейтенант. - Не трудоднями же?" Внезапно его осенило.
   - Почем орден выкупает пленных? - спросил Богданов.
   - Смотря кого! - сказал Конрад. - До ста марок за рыцаря, десять - за полубрата, кнехтов не выкупают вовсе.
   - Сколько платят наемникам?
   - Марка серебра на копье в месяц.
   - Если я предложу выкуп отслужить? Это справедливо?
   Теперь задумался Конрад.
   - Спрошу у парней!
   Капитан шагнул за щиты, и те сомкнулись.
   - Товарищ лейтенант! - спросила Лисикова. - О чем вы говорили? Вроде по-немецки, но непонятно. Немецкий я знаю. Что за язык?
   - Швейцарский! - сказал Богданов. Он только теперь понял, что вел переговоры не по-русски.
   - Нет такого языка! - сказала Лисикова. - В Швейцарии говорят на немецком, французском, итальянском и ретро романском.
   - На ретро романском! - сказал лейтенант.
   - Где учили? - заинтересовалась Лисикова.
   - Летал в Швейцарию! Пивка попить, на ретро романском перемолвиться! У нас это запросто!
   Лисикова надулась. "А ты не суйся!" - позлорадствовал Богданов. Лезет, не спросясь! Кто просил следом тащиться? А если б наемники стали стрелять? Они же профессионалы! Или метнут свою железку - "русиш капут"! Кольчуга для этого топора на оглобле, что деревянные ворота для "эреса". Убьют обоих, кто самолет поведет? Кто правду дома расскажет? Гайворонский, наверное, уже руки потирает: перелетел лейтенант к немцам! А она нотациями: "Пленных нельзя убивать!" Как будто не знаем! Иногда надо...
   Конрад появился скоро.
   - Два месяца! - сказал твердо. - Не больше. Потом - за плату!
   - Идет! - сказал Богданов.
   - Кормление само собой! - напомнил Конрад. - Оружие и коней не отбирать!
   Богданов кивнул. Конрад повернулся и скомандовал. Лязгнул металл, и щиты исчезли. Вместо ежа вырос строй латников. На площадь вышел и стал лицом к наемникам странный воин в латах. Из-под них спадала до сапог коричневая ряса. Макушка на голове воина была выбрита, в руках он держал крест и книгу. "Так это монах!" - сообразил Богданов. Монах поднял крест, наемники с грохотом опустились на колени. Конрад занял место впереди.
   - Присягаем на верность кондотьеру Богдану, - сказал он, подняв правую руку, - и клянемся выполнять любые его приказы.
   - Клянемся! - железно сказали воины.
   - Присяга наша действует два месяца и закончится к Рождеству Богородицы, если кондотьер не продлит договор на иных условиях. А до сего дня клянемся не щадить жизней своих, сражаясь за кондотьера и близких его.
   - Клянемся! - грохнули воины.
   Конрад встал, перекрестился и поцеловал протянутый монахом крест. Монах с крестом подошел и к Богданову. Летчик сообразил в последний момент. Неуклюже обмахнувшись правой рукой, коснулся губами темного дерева. "Видел бы меня Гайворонский!" - мелькнула мысль. Монах повернулся к строю. Наемники вскочили и гулко ударили в щиты.
   - Слава кондотьеру! - рявкнула сотня глоток.
   Богданов повернулся к своим.
   - Швейцарский сотник Конрад с воинами перешел к нам на службу! - крикнул он, как мог громче. - Они будут охранять город и сражаться с врагами. Обиды им не чинить, на чинимые ими обиды жаловаться, самим суд и расправу не творить. Ясно?
   Толпа колыхнулась и вдруг взорвалась радостным воплем. Люди хлынули на площадь. Прежде, чем Богданов успел что-то предпринять, его подхватили и понесли на руках. Он попытался сопротивляться, не вышло. Мелькнуло испуганное лицо Лисиковой - ее тоже несли. Возле коня Евпраксии толпа раздалась, Богданов с радостью скользнул землю. Лисикова оказалась рядом, он сунул ей ненужный пулемет. Улыбнулся Евпраксии. Княжна соскочила с седла, подошла ближе.
   - Они поклялись в верности! - сообщил лейтенант.
   - Мне нечем платить! - сказала Проша.
   - Для тебя, княжна, бесплатно! - подмигнул Богданов.
   Она глянула влажными глазами и вдруг сделала попытку встать на колени. Богданов успел подхватить. Княжна, чтоб не упасть, обняла его шею. Они застыли в этом странном объятии, и толпа заревела от восторга. "Гайворонский пришил бы дело!" - подумал Богданов, но рук не разжал...
  
   6.
  
   Капонир закончили к полудню. Копали у вала, в сотне шагов от городских ворот. На аэродромах капониры роют для защиты самолетов от пуль и осколков. В тринадцатом веке их опасаться глупо, но Богданов переживал: самолет, беззащитный, стоит на лугу, каждый может подойти и отвинтить что-нибудь на память. Возле По-2 крутилась ребятня, но пока робела. Упустишь момент - освоится. Пацаны одинаковы в любом веке...
   Капонир вышел на загляденье. С укрепленными плетнем внутренними стенами, утрамбованным речным песком полом. Не стоило так стараться на день-другой, но Богданов привык работать тщательно. Самолет закатили внутрь, сложили в углу бомбы, вход закрыли тоже плетнем - высоким, с торчащими вверх косо срубленными ветками. Не перелезешь. Узкий проход (одному человеку протиснуться) оставили сбоку.
   - Внутрь никого не пускать! - велел Богданов Конраду. - Кроме меня и ее! - он указал на штурмана.
   - И княжну? - спросил капитан.
   - Ее тоже! - подтвердил лейтенант.
   Губы наемника тронула улыбка, он кивнул.
   Чтоб капонир вышел правильный, Богданов попотел. Дотошно объяснял присланным Данилой мужикам, где и как рыть, куда бросать землю, какой высоты должны быть стенки, как их укрепить... Хватал деревянную лопату, окованным железом штыком срезал землю - показывал... В результате перемазался с ног до головы. Лисикова достала из гаргрота брезентовое ведро, притащила воды. Богданов сначала напился, затем вымыл руки. И только сейчас заметил кучку женщин. Они стояли в отдалении и, казалось, чего-то ждали.
   - Что им? - удивился Богданов.
   - Просят благословить детей, - пояснил Конрад.
   - Меня?
   Конрад кивнул.
   - Я ж не поп!
   - Прогнать? - осведомился Конрад.
   - Погоди!
   Богданов направился к женщинам. Детский плач он услыхал издалека. На руках молодухи заходился криком младенец. Мать отчаянно качала его, но ребенок не унимался. Богданов подошел, глянул в ворох тряпья. Сморщенное красное личико, беззубый рот распялен в крике. "Жар, наверное!" - подумал лейтенант и потрогал ладонью багровый лобик. Младенец хрипло мяукнул и вдруг умолк. Закрыл глазки, зевнул.
   - Спаси тебя Бог!
   Молодуха всхлипнула и поцеловала руку Богданова. Лейтенант не успел опомниться, как его окружили женщины. Голося и причитая, они протягивали ему детей. Чертыхаясь про себя, Богданов возлагал ладони на светлые головки и атласные лобики. Бабы кланялись, ловили его руку, если Богданов не успевал выдернуть, то прикладывались. Наконец они разошлись. Богданов в изнеможении присел прямо на траву. Только сейчас почувствовал, как устал. Ныла голова, тело ломило. Богданов откинулся на землю и закрыл глаза. Прошло несколько минут. Богданов ощутил, как силы возвращаются. Он сел, открыл глаза и увидел перед собой мальчика. Тот стоял, глядя на Богданова, но взгляд этот был пуст. "Слепой, что ли?" - подумал лейтенант.
   - С прошлого лета не видит! - подтвердил голос сбоку. Богданов скосил взгляд и увидел бабу в линялой поневе и вышитой рубахе. - Собаки спужался, выскочила из куста.
   "Истерическая слепота!" - подумал лейтенант и сделал знак бабе. Та подвела мальчика ближе. Богданов взял его за плечики и заглянул в глаза. Обыкновенные, васильковые, опушенные выгоревшими на солнце ресницами глаза.
   - Ты грязный! - вдруг сказал мальчик. Он коснулся пальчиком щеки Богданова. - Земля... Ты землю кушал?
   Богданов растерянно кивнул.
   - Скажи мамке, даст хлеба! - посоветовал мальчик. - Утром пекла. Укусный!
   Богданов посмотрел на женщину. Та открыла рот, чтоб заголосить, но Богданов показал кулак. Баба захлопнула рот. Лейтенант встал и за ручку подвел ребенка к матери.
   - Отведи домой и накорми! - сказал вполголоса. - Только тихо!
   Баба судорожно переняла руку мальчонки и побежала к посаду. Богданов обернулся. Лисикова и Конрад стояли в стороне, странно глядя лейтенанта. Штурман все еще сжимала ручку брезентового ведра. Лейтенант поманил ее и, фыркая, умылся. Полотенца не было, он растер воду по лицу и смахнул капли.
   - Кондотьер! - сказал Конрад. - Я могу попросить?
   Богданов кивнул.
   - Хороним Герберта и Ульриха. Парни оценят, если придет кондотьер.
   - Я их убил! - растерялся Богданов.
   - Ты оказал им милосердие. Если б не ты, пришлось мне. Не люблю этого.
   "Сукин сын!" - подумал Богданов и кивнул.
   Конрад отвел их к кладбищу. Там, возле разверстых ям, лежали два запеленатых в полотно тела, стояли хмурые латники. При виде капитана и кондотьера они оживились. Знакомый Богданову монах вышел вперед и начал службу. Богданов слушал молча. Все, что случилось в этот день, было странно и непонятно, объяснения не находилось. Подумав, Богданов пожал плечами и перестал искать ответ.
   Служба закончилась. Двое наемников спрыгнули в ямы и приняли запеленатые тела. Уложив, схватились за руки товарищей и выскочили наверх. Солдаты взялись за лопаты.
   - По нашему обычаю, - сказал Богданов, - следует бросить в горсть земли. Можно?
   - У нас так не делают, - сказал Конрад, - но парням понравится. Не каждого хоронит кондотьер. Это честь!
   Богданов бросил в каждую могилу по горсточке, отошел. Солдаты заработали лопатами. Скоро на месте ям выросли холмики. Богданов направился к посаду.
   - Я заметил, - остановил его Конрад, - ты ходишь пешком. Кондотьеру не пристало. Прими!
   Двое солдат подвели коней. Они были низкорослые, но крепкие.
   - Ульриху и Герберту не нужны, - продолжил Конрад. - Тебе пригодятся.
   Богданов потрепал по шее мышастого жеребчика. Тот скосил глаз и довольно фыркнул.
   - Товарищ лейтенант! - жалобно сказала Лисикова. - Я не умею верхом!
   - Научишься! - сказал Богданов, забрасывая ее в седло. - Это не самолет!
   Он подогнал ей стремена, вскочил в седло сам. Наемники вопросительно смотрели снизу. Богданов поднял руку.
   - Слава кондотьеру! - громыхнули швейцарцы.
   Богданов отобрал у Лисиковой повод, повел ее коня. Штурман сидела, судорожно вцепившись в луку седла. "Привязных ремней нет!" - развеселился Богданов. Однако подшучивать не стал. Ныла голова и свербело давно не мытое тело. "Баньку бы!" - подумал лейтенант и оживился. Это была мысль!
  
   ***
  
   Мысль пришла в голову не только ему. Когда летчики явились в княжьем дворе, их ждали. Без лишних слов отвели к приземистому срубу. Сквозь узкое окошко под соломенной крышей сочился дым - баню топили по-черному. Летчики зашли в просторный предбанник, лейтенант расстегнул ремень.
   - Сначала вы, - сказала Лисикова, смущаясь, - я потом.
   Богданов кивнул и потащил через голову кольчугу - забыв, он проходил в ней весь день. То-то плечи ломило! Лисикова выскочила во двор, Богданов, не спеша, разделся и шагнул в жаркий полумрак. Внутри пахло дымком и горячим деревом. Печка прогорела, остатки дыма волнами струились в окошко. Закопченный потолок и стены у печи блестели, как антрацит. Богданов присмотрелся. Печка-каменка, полок, широкая лавка в противоположной от печки стороне, рядом бочка, на лавке - деревянная шайка и какая-то кадушка. Богданов заглянул в бочку. Вода в ней была мутной и пахла золой. Щелок. В детстве Богданову приходилось мыться щелоком из варенной печной золы - с мылом в деревне было плохо. "Где веник? - сердито подумал Богданов. - Мне что, кольчугой париться!"
   Слово в ответ на его вопрос в предбаннике затопали. Дверь распахнулась и на пороге возникла баба. Высокая, могучая, с веником в руках и полностью голая. С распаренного веника капала вода.
   - Княжна велела попарить! - сказала баба, входя. - Ложись!
   На лице Богданова отразились чувства, баба поняла по-своему. Обиделась.
   - Лучше меня в Сборске никто парит! Кого хошь спроси! Неёлу всякий знает!..
   Богданов улегся на выстеленный соломой полок. Неёла плеснула из шайки на горячие камни, пар ударил в черный потолок, сладко запахло свежим хлебом. В воду добавили пива. Неёла подержала мокрый веник над камнями, разогревая листья, и принялась за гостя. Богданов понял, что баба не врала. Неёла то легонько похлопывала веником, разогревая тело, то стегала наотмашь, то растирала горячими ветками пунцового гостя. Богданов млел, довольно покряхтывая. Неёла все поддавала и поддавала пару. Богданову стало невмоготу, он сполз на пол.
   - Охолони! - сжалилась Неёла. - Что девка твоя? Почему не идет?
   - Соромится! - пояснил Богданов.
   - Это чего ж? - удивилась Неёла. - Калека? Что у нее?
   - Не знаю! - пожал плечами лейтенант. - Не видел.
   Неёла вышла из парной, скоро из-за дверей донеслись ее трубный голос и робкое лепетание штурмана. Дверь распахнулась, в парную, получив ускорение от мощной длани, влетела голая Лисикова. Увидав лейтенанта, она взвизгнула и попыталась прикрыться ладонями. Явилась Неёла и толкнула штурмана в спину. Лисикова пронеслась к полку и шлепнулась на живот. Богданов, посмеиваясь, смотрел, как огромная Неёла хлещет веником белое, нежное тело. Штурман держалась молодцом - не скулила и не просилась. Наконец Неёла то ли устала, то ли смилостивилась. Отложив веник, взяла железные щипцы и бросила раскаленные камни в бочку со щелоком. Вода заскворчала и забурлила, но скоро успокоилась. Неёла попробовала ладонью, довольно кивнула и за руку вздернула Богданова с пола. Уложив на лавку, стала намазывать белой глиной, растирать мочалом. Закончив со спиной, перевернула лицом вверх. Две могучие груди колыхались перед глазами Богданова, он не удержался, потрогал. И получил шлепок по руке.
   - Не балуй! Пришел в баню, так мойся!
   Богданов засмеялся.
   - Сам докончишь! - сказала Неёла, бросая мочало. - Охальник!
   Богданов растер на теле глину, ополоснулся и пошел к выходу. Неёла растирала веником Лисикову. Богданов не удержался и шлепнул парильщицу по оттопыренному заду. Получив ответный удар веником, хохоча, вылетел в предбанник. На деревянных крюках висели льняные рушники, Богданов насухо вытерся. Пока он парился, грязную одежду унесли, взамен явилась новая. Богданов с удовольствием надел чистую рубаху и порты, навертел сухие онучи. На лавке лежал костяной гребень, Богданов пригладил влажные волосы и присел в углу. Откинулся на стенку и сам не заметил, как уснул. Он вновь был в пещере над ручьем, знакомый старик в черном сидел над своим свитком. Наконец он поднял голову и погрозил Богданову крючковатым пальцем:
   - Торопишься!
   "Почему?" - хотел спросить Богданов, но слова не шли из горла. Он умоляюще смотрел на отшельника, но тот опустил взор к свитку... Расстроенный, спящий Богданов не видел, как из парной осторожно выглянула Лисикова. Заметив спящего лейтенанта, она смело шагнула в предбанник, следом появилась Неёла. Женщины вытерлись и оделись. Неёла ушла, штурман занялась волосами. Она чесала их гребнем, вслепую получалось плохо. Попадая гребнем на спутанные пряди, Лисикова шипела от боли. Это шипение разбудило Богданова. С минуту он смотрел, затем встал и отобрал гребень. Не обращая внимания на удивленные взгляды штурмана, расчесал ей волосы, заплел в косу. Затем вытащил изо рта девушки заколки, закрепил косу вокруг головы. Взял с лавки кольчугу и дал посмотреть в зерцало.
   - Не думала, что вы умеете! - сказала Лисикова, краснея.
   - У меня две сестренки младшие, - сказал Богданов. - Я им с детства косички заплетал.
   "Клаве тоже заплетали?" - чуть было не спросила штурман, но вовремя прикусила язык.
   - Интересно! - сказал Богданов. - Нас будут кормить? Есть хочется, аж переночевать негде!
   За кормежкой дело не стало. Стол накрыли в княжьей гриднице, и Богданов присвистнул, окинув взглядом многочисленные блюда со снедью. Полковой начпрод удавился бы с зависти. Жареные куры и гуси, целиком запеченный молочный поросенок, окорок, маринованная в кадушке свинина, исходящая ароматным парком мясная уха... Обедающих было немного: княжна с Данилой, Богданов со штурманом и Конрад сам по себе. Ели и пили молча, без здравиц. Богданову поднесли меду, попробовал - не понравилось. Сладкий. Подали пиво. Оно было мутным и густым, но приятным на вкус. Конрад, как заметил летчик, тоже выбрал пиво, женщины и Данило предпочли мед. Богданов осушил кружку, в которую на глаз влезало не менее литра, и принялся за уху. Покончив, потянулся к поросенку. Ели руками. Каждый отхватывал ножом кус и тащил к себе. У Лисиковой ножа не оказалось, ей принесли. Изогнутый, с серебряной рукоятью, в красивых ножнах.
   - Подарок! - сказала княжна. Лисикова зарделась от удовольствия.
   Ели долго и много. Богданов набил утробу под горлышко, но глазами еще бы съел - так было вкусно! Летчиков Красной Армии кормят хорошо, но печеных поросят, конечно же, не дают. Страна голодает, техники с оружейниками сидят на пшенке... Богданов глотнул пивка и спрятал нож. Блюда унесли, обед плавно перетек в военный совет. Данило доложил ситуацию. Сборск захвачен с минимальными потерями: погибло пятеро дружинников, вдвое больше ранено. Среди смердов убитых больше - воевали без доспехов. Похороны павших, как требует обычай, на третий день. Раненые собраны, перевязаны, всех разобрали по домам. Кметы Казимира перебиты или изловлены. Последних горожане повесили без суда на городских стенах - как и было предсказано. Помешать расправе не было возможности. Ворвавшись в город, горожане нашли дома пограбленными. Злость за старые грехи кметов наложилась на злость свежую. Казимира и Жидяту не сыскали. Ушли тайным ходом или воспользовались моментом, когда ворота не охраняли - неизвестно.
   Сбежавший князь и сотник тревожили Евпраксию, они с Данилой опасались ночного нападения. Маловероятно, что у Казимира поблизости войско, но кто знает? Рота Конрада займет оборону в посаде - упредит вылазку неприятеля. Кметы Данилы станут на стены. Ворота в город уже чинят, но лучше сделать новые - сильно повреждены взрывом. Богданову показалось странным решение отправить швейцарцев в посад, но он сообразил: Евпраксия с Данилой не доверяют наемникам. Разумно: вчерашних врагов спокойней держать за стенами. Конрад вопросительно глянул на Богданова. Лейтенант успокаивающе кивнул, но капитан нахмурился.
   Отпустив гостей, княжна задержала Богданова.
   - Хорошо попарили? - спросила сухо.
   - Замечательно! - улыбнулся Богданов.
   - Чего-нибудь еще?
   - Нет.
   - Отдыхайте! Вам постелили.
   Богданова удивил ее тон - это после объятий на площади! Однако выяснять отношения не стал. Феодалы! Исполнил оговоренное - отдыхай. С прочим без тебя разберутся. Ну и ладно! Богданов не подозревал, что перед обедом к Епраксии заглянула Неёла.
   - Попарила! - сообщила весело. - Довольны!
   Княжна глянула вопросительно.
   - Никаких знаков! - сказала Неёла. - Ни родинок особых, ни бородавок, ни пятен. У Богдана на теле отметины: ранили и не раз.
   - А эта?
   - Совсем ничего. Обыкновенная девка. Только мелкая.
   - Девка? - спросила Евпраксия.
   - Девку от бабы не отличу? - обиделась Неёла. - Не живет она с ним! Говорил, что без одежи ее не знает, и она его соромится. Визжала, как голой увидел.
   - А он?
   - Смеялся. Веселый! Баб любит! Меня за цыцки трогал, по заду шлепал. Заигрывал. Я-то не прочь, мужик он видный, но ты не велела...
   - Иди! - сказала княжна, каменея лицом. - Постели Богдану отцову ложницу, девку возьми к себе!..
   Богданов отдыхать не пошел. Сначала навестил раненых. Слуга Евпраксии отвел его в дома, где лежали самые тяжелые. Большого участия не понадобилось. Местные бабки-шептухи умело шили раны, клали на них травы, бинтовали лентами чистого полотна. На всякий случай Богданов протер зашитые места смоченным в спирте тампоном, истратив половину заветной фляги, тем его роль и ограничилась. Обход тоже не затянулся. Раненые выглядели удовлетворительно, за ними присматривали. Богданов оседлал мышастого и поехал в посад. Там с Конрадом расставил посты, оговорил порядок действий на случай тревоги. Велел наемнику лечь костьми, но врагов к самолету не допустить. Заглянул в капонир, забрал "ДТ" и сменные диски. На всякий случай вытащил из патронного ящика на треть облегченную ленту "шкаса". Только затем отправился в город. Он ехал верхом в наступающих сумерках, сурово поглядывая на встречных. Те отвечали любопытными взглядами. Перекрещенный по плечам пулеметной лентой, с "ДТ" в руках Богданов выглядел как революционный матрос. Оценить это было некому. Лисикова осталась в хоромах, а в Сборске ни революционных, ни каких-либо иных матросов не водилось. Сдав мышастого конюху, Богданов поднялся к себе. В просторной горнице стояла широкая кровать из резного дерева. Богданов сложил амуницию в угол, разделся. Постель была роскошной. Толстая перина внизу, перина сверху, покрывало, огромные пуховые подушки... "Это как же тут спят? - думал Богданов, пытаясь умять подушку до плоского состояния. - Сидя?" Он почти справился, когда в дверь поскреблись.
   - Кто там? - спросил Богданов, бросая подушку.
   - Я! - послышался тихий голос.
   "Навязалась на мою голову! - подумал Богданов, натягивая рубаху. - Что там? Комарик укусил? Мышка напугала?"
   За дверью, конечно же, стояла Лисикова.
   - Товарищ лейтенант! - пожаловалась штурман. - Меня с Неёлой положили, она храпит!
   - Я тоже храплю! - сообщил Богданов.
   - Не заметила.
   Богданов хмыкнул.
   - Чужие кругом, - тихо сказала Лисикова. - А я там одна.
   Богданов молчал.
   - С тех пор, как мы здесь, - отчаянно сказала штурман, - я для вас, как враг! Хуже немца! Смотрите, как на фашиста. А я не фашист! Я сержант Красной Армии! Мы оба воюем! Я делала, что говорили, а вы хмуритесь! Я все время боюсь, что вы меня бросите! Проснусь, а вас нет! Улетели... Думайте, что хотите, но это так!
   - Ляжешь на лавке! - сказал Богданов, отступая. - Кровать одна, она ко мне привыкла.
   Он перенес лавку перину, следом - подушку. Перина оказалось широкой - хватило постелить и сверху накрыться. Богданов завернулся в покрывало и собрался спать, но Лисикова не дала.
   - Товарищ лейтенант! - сказала горячим шепотом. - Извините! Не хотела вас обидеть. Нашло.
   - Бывает! - сказал Богданов.
   - О вас везде только и говорят. Всякое. Я не все поняла, но считают вас волшебником. Исцелили незрячего!
   - Истерическая слепота, - ответил Богданов. - От испуга. Проходит самопроизвольно.
   - Другой младенец умирал от лихорадки. Теперь здоровый.
   - Я рад за него!
   - У меня рана зажила. Осколок был с палец...
   - Трава помогла.
   - Какая трава! Ко мне ведун во сне являлся, пальцем грозил. Корил, что я жадная, тепло ваше забрала. Следовало самой выздоравливать. Велел к вам не прикасаться...
   - Ведун? - спросил Богданов. - Какой ведун?
   - Весь в черном, волосы седые. Лицо молодое...
   - Лисикова! - сказал Богданов. - Ты комсомолка?
   - Да...
   - И веришь в колдунов? В чудеса всякие?
   - Так ведь было! - обиделась штурман. - Сама видела!
   - Вдруг показалось, - сказал Богданов. - Или выводы неправильные. Местным бабам простительно - темные. Но ты студентка, историю изучала! Какой я волшебник?
   - Не знаю, как в жизни, но за штурвалом - да!
   - Не подлизывайся! - сказал Богданов. - Из экипажа все равно выгоню!
   Она всхлипнула, будто подавившись, и зарыдала. Громко, хлюпая носом и шумно втягивая воздух.
   "Этого не хватало! - подумал Богданов, прыгая на пол. - Кто меня за язык тянул?"
   Он подошел к лавке. Лисикова лежала, уткнувшись лицом в подушку, плечики ее вздрагивали. Богданов коснулся ее руки. Рыдания усилились.
   - Я не виновата, мне приказали!.. - бормотала она, всхлипывая. - Он капитан, а я сержант!.. Я не могла отказаться... Он сказал, что вы морально неустойчивый, перелетите к немцам. Велел застрелить, если что... Я никогда не верила... Вы ведь герой... Я вас хвалила, а он ругался. Говорил: плохо смотрю. Словечка плохого про вас не сказала! Даже про крылья... Сказала: от радости качали, как пристань разбомбили...
   - Аня! - сказал Богданов. - Я пошутил.
   Она затихла. Богданов сел на лавку, погладил ее по плечу.
   - Ты хороший штурман и меткий стрелок. Мне такой нужен. Ты храбрая: со мной боятся летать...
   - Правда?! - она села. В лунном свете влажно блеснули глаза.
   - Честное комсомольское! - сказал Богданов.
   - Товарищ лейтенант!.. - она сунулась мокрым лицом в его плечо и тут же отшатнулась: - Ведун запретил прикасаться!
   Богданов только вздохнул. Послал Бог дитятю...
   - Товарищ лейтенант! - сказала она. - Мы ведь вернемся?
   - Ведун сказал, как исполним предназначенное...
   - Так вы его видели?!
   - В пещере, - сказал Богданов, досадуя, что проговорился, - но я не знал, что он ведун.
   - Что значит предназначенное?
   - Думаю, что исполнили. Немецких прихвостей выбили, город вернули. Чего еще? Завтра поскачу к ведуну. Кто бы он ни был, наше появление здесь его рук дело. Пусть указывает проход обратно! Не захочет говорить - пригрозим. Скажет! Сядем в самолет и отправимся.
   - Хорошо бы! - сказала Лисикова.
   - Вот о чем нужно подумать, - продолжил Богданов. - Мы отсутствовали долго. Как объяснить в полку?
   - Скажем правду!
   - То есть?
   - Провалились в тринадцатый век!
   Богданов хмыкнул.
   - Ну... - сказала Лисикова неуверенно. - Возьмем что-нибудь в доказательство.
   - Что?
   - Саблю... Кольчугу... Шлем.
   - Скажут, стащили в музее. На оккупированной территории они разграблены. Здесь нет ничего, чего нету у нас. Ты костяным гребнем расчесывалась, я такой в деревне видел. Шестьсот пятьдесят лет прошло, а все то же. Веретена, прялки, станки-кросны, полотна, сукна, кожи... В нашем времени полно предметов, незнакомых здесь, - тот же пулемет или пистолет. Здесь ничего.
   - Как быть? - спросила Аня.
   - Надо придумать.
   - То есть соврать?
   - Немножко.
   - Мы комсомольцы!
   - Я два раза возвращался из-за линии фронта, - сказал Богданов, закипая. - Каждый раз говорил правду - и что? Не верили! Сажали на гауптвахту, считали шпионом. Думаешь, Гайворонский тебя обнимет? Обрадуется, что воевали за Сборск? Даже показания не запишет! Ему невыгодно. Особистам ордена за шпионов дают. Скажет: прохлаждались у немцев, а, может, помогали им! Измену не докажет, но трусость и уклонение от боя пришьет. Трибунал. Меня - в штрафбат, тебя - в лагерь. В штрафбате я выживу, не в таких переделках бывал, вернусь в полк. А ты? Десять лет за проволокой? Нельзя нам про тринадцатый век! Никакие предметы не помогут. Ничего брать не будем!
   - А сапожки? - встревожилась Аня.
   - Сапожки можно, - уступил Богданов. - Скажем, купили.
   - Я согласна! - сказала штурман. - Что говорить?
   - Правду, только не всю. Сели на вынужденную в немецком тылу. Отказал двигатель. Ремонтировали... Сами не справились, местные помогали. Ну там кузнец... Починили, взлетели, вернулись.
   - Перед взлетом прибежали немцы, а мы их - бомбами и с пулемета!
   Богданов засмеялся:
   - Тебе бы сказки писать! Или представления на ордена.
   - Так мы ж воевали! - обиделась Аня.
   - Спи! - Богданов потрепал ее по плечу. - Вояка! Завтра обсудим.
   Он вернулся в кровать и завернулся в покрывало.
   - Товарищ лейтенант! - послышался шепот. - Вы спите?
   - Чего еще? - вздохнул Богданов.
   - Вы хороший! Я знала, что вы герой, но теперь вижу, какой вы человек! Настоящий!
   - Спи! - посоветовал Богданов.
   Он завозился, устраиваясь поудобнее, и не расслышал тихих шагов за дверью. Шаги удалялись. Кто-то подслушал разговор...
  
   7.
  
   Евпраксия, первенец князя Андрея, явилась на свет крупной, едва не убив родами мать. Княгиня долго болела, Евпраксию кормили мамки. Сразу две: одной для прожорливой девочки не хватало.
   - Ишь, сосеть! - жаловалась мамка товарке. - Другую грудь даю, а все не уйметься. Кудыть ей?
   - Нехай! - говорила другая. - Крепче будить!
   Евпраксия, словно понимая, улыбалась мамкам беззубым, розовым ротиком. Те переставали ворчать и начинали сюсюкать. Красивая, полнощекая девочка вызывала умиление.
   Вслед Евпраксии княгиня родила мальчика, который почти сразу умер, следующий и вовсе родился мертвым. Более княгиня не беременела. Князь Андрей горевал, но виду не показывал - любил жену. Евпраксия росла одна. Часто хворавшая мать не смотрела за ней строго, Евпраксия больше носилась во дворах, чем сидела в светелке. Во дворах бегали мальчишки: дети бояр, конюхов и кметов. Они играли в свои игры, девчонку не принимали. Евпраксия встревала. Непонятливую вразумляли тычками - у детей нет почтения к титулам. Княжна в долгу не оставалась. Вспыхивала драка. Евпраксия возвращалась домой с поцарапанным лицом и разбитыми губами. Мать ахала и укоряла дочь. Епраксия слушала, насупившись, назавтра все повторялось. Княгиня пожаловалась мужу, тот позвал дочь. Евпраксия предстала перед отцом в разорванной рубашонке, с синяком на лице. Князь, скрывая усмешку, долго рассматривал строптивую.
   - Пошто дралась? - спросил строго.
   - Они первые начали! - сказала Евпраксия, по-мальчишечьи шмыгнув носом.
   - Хочешь быть с отроками?
   - Ага! - подтвердила дочь.
   - Тогда учись драться! - сказал князь. - Как и они.
   Лицо Евпраксии просияло. Княгиня, узнав, всплеснула руками, но перечить не стала. Чувствовала вину: не родила мужу сына. У князя Андрея был свой расчет. Военному делу на Руси учат крепко, а в порубежных княжествах - вдвойне. Отцы не жалеют сыновей - дорого станет. Что ни год окрест Сборска стычки. Приходят чудь, литва, жалуют и рыцари. Желающих пограбить хватает. Неуки в стычках гибнут... Андрей решил: дочка, распробовав хлеба ратника, остынет и вернется в девичью.
   Евпраксию одели мальчиком и отдали дядькам. Князь наказал: дочку учить строго. Дядьки оскалились и обещали. В первый же вечер Евпраксию принесли - сама идти не могла. Мать причитала. На рассвете дочь встала и надела порты, будто не заметив лежащее на лавке платье. К вечеру вернулась в синяках - учили драться на палках. Княгиня побежала к мужу.
   - Глаз выбьют или лицо рассадят! - негодовала она. - Кто ее замуж возьмет - кривую и со шрамом?
   - В девичью не просится? - удивился князь.
   Княгиня только всхлипнула. Андрей позвал дядек и велел за лицом княжны смотреть. В остальном спуску не давать. Дядьки усмехнулись и кивнули.
   Андрей ошибся в дочери. Ратное дело Евпраксия не бросила. Спустя год она не уступала сверстникам-отрокам, дядьки сдержано, но стали ее хвалить. Князь понял, что перемудрил, но отступать было сором. В конце концов, не повредит. Жизнь в порубежном княжестве суровая, бабы в весях управляются рогатиной не хуже мужиков. Многие из луков стреляют, особенно те, кому грудь не мешает. Жить захочешь - выстрелишь! Мужиков по весям не хватает: кто сгинул в стычках с врагами, кого медведь задрал или волки заели. Бабы били дичь, отгоняли волков, кололи острогой рыбу. Острогой и человека легко приколоть, если под руку сунется ...
   Дочь подросла, Андрей брал ее на охоту. Княжна скакала за оленями и кабанами, била их копьем и сулицей, охотилась на пролетную птицу. В пятнадцать Епраксия посадила на рогатину медведя. Загонщики вспороли его из берлоги, княжна подскочила первой. За спиной встали дядьки с рогатинами, но княжна справилась. Медведь ревел, пытаясь дотянуться до обидчицы когтями, дышал зловонной пастью, но княжна, уперев древко в землю, держала его, пока зверь не издох. После охоты Андрей сказал дочери:
   - Ты все ж девка! Хватит в портах бегать!
   Князь видел схватку с медведем. В этот миг он с внезапной остротой осознал, что дочь у него одна. Случись Епраксии оступиться, или древку рогатины сломаться...
   Евпраксия подчинилась. Она любила отца, да и мать следовало жалеть - та переживала за дочь. Мать стала готовить княжну к замужеству. Учила вести дом, управлять хозяйством, просвещала о материнстве. Приходил отец, рассказывал о военных походах. Евпраксия слушала жадно. Ей было интересно все. Как ковать коней, крепить торока, сколько и какого оружия брать на стычку с чудью, какое - на битву с рыцарями? Андрей улыбался:
   - Хороший из тебя был бы князь!
   - Почему княжне нельзя? - обижалась Евпраксия.
   - Какой кмет согласится ходить под бабой?..
   Евпраксия вздыхала и хмурилась.
   Замуж отдавать ее не спешили. Во-первых, сваты медлили. Богатого приданого за дочкой посадника не ожидалось. Порубежный город не дальняя вотчина: много войны и мало серебра. Евпраксия, конечно, девка красивая, да с норовом: на коне скачет, медведей рогатиной валит... Как себя с мужем поведет - Бог весть! К тому же Андрей объявил: дочку от себя не отпустит. Пусть зять едет в Сборск! Придет время, сменит немолодого князя. Понятное дело, зять должен быть воином, благостных книгочеев да теремных гуляк в Сборске не ждут. Княжить в порубежном городе - не на перинах почивать.
   Женихи на такие условия не велись. Евпраксии стукнуло двадцать, а все невестилась. Княжон выдают замуж в шестнадцать, самое позднее - в осьмнадцать, Евпраксия по всем понятиям слыла перестарком. Не дождавшись свадьбы дочери, тихо угасла мать. По ее смерти стал сдавать отец: часто хворал и все более полагался на сотника Данилу. Данило был старше Евпраксии, но не намного - считай, выросли вместе. Молодой сотник сох по княжне, о чем ведал весь Сборск. Андрей не хотел такого зятя. Боярская дочь, выйдя замуж за князя, (редко, но бывает), становится княгиней. Княжна, обвенчавшись с боярином, теряет княжье достоинство. Данило был хорошего рода, но не князь. Князей на Руси много, есть такие, что беднее бояр. Бояре могут стать посадниками, чаще всего именно они и становятся, но все ж...
   Евпраксии Данило нравился. Не то, чтоб сохла, но посматривала. Данило был высок, красив, храбр (иной в молодые годы сотником не станет), прост и обходителен в общении. Многие хотели его в зятья. Безуспешно. Родители Данилы умерли, приневолить было некому, а сам сотник ожидал княжну. Евпраксии грезилось иное. Данило был хорош, но слишком прост. Покойная мать знала множество сказок, Евпраксия росла на них. В крепком теле княжны жила мечтательница. Ночами ей грезилось: приступает к Сборску лютый ворог с полчищами бесчисленными, нет городу спасения. И вдруг, откуда не возьмись, богатырь. Красивый, могучий, он разит вражье войско. Как ударит - в войске улица, замахнется - переулочек. Лютый враг повержен, открываются ворота, Евпраксия, замирая, выходит к богатырю. Тот кланяется и говорит: "Видал тебя во снах, красна девица, а встретил наяву. Будь моей женой, Евпраксеюшка, люба ты мне!.."
   Когда прискакал вестник от Довмонта, сердце княжны замерло. Вот он! Пусть не так, как во снах, но князь! Издалека! В землях своих отважно сражался, едва не погиб. Воин! Именно так рассказал гонец. Андрей тоже обрадовался. Тем горше было разочарование. У жениха оказалась остренькая мордочка и бегающие глазки. Сладкий, льстивый, он не походил на воина. Андрей крякнул, разглядев, но виду не подал. Дотошно расспросил гостя, пригласил на пир, затем позвал дочь.
   - Что жених? - спросил, едва переступила порог. - Глянулся?
   Кнжна покачала головой.
   - Не пойдешь за него?
   - Воля ваша, батюшка, но лучше за Данилу.
   - Вот и я так думаю, - сказал Андрей. - Скользкий, в глаза не смотрит, орден хвалит. Продаст нас немцам и глазом не моргнет! Не хочется перечить Довмонту, но придется...
   Затем случилось то, что случилось. Смерть отца, изгнание Казимира, его скорое возвращение. Заперев Евпраксию в девичьей, Казимир преобразился. Держался нагло, разговаривал грубо. Мышиные глазки, бегая по фигуре княжны, покрывались маслом.
   - Все равно будешь моей! - сказал Казимир, посетив княжну.
   - Накось! - скрутила та кукиш (от ратников и не такого наберешься!). - Лучше за смерда пойду, А тебе, подстилка орденская, висеть на суку!
   Казимир схватился за кинжал, Евпраксия - за лавку. Тяжелая, из дубовых досок, она взлетела вверх в намерении обрушиться на голову князя. Казимир опешил. Они стояли так несколько мгновений, посверкивая взорами. Первым не выдержал князь: повернулся и ушел. Евпраксия бросила лавку и заплакала от бессилия. Будь у нее нож! Убила бы, не испугалась! Но оружия не было, веретена и те из девичьей вынесли. Казимир более не заходил, зато отозвался Данило...
   Совершая побег, Евпраксия рассчитывала: Казимир в Сборске не задержится. Город шел в приданное, а невеста сбежала... Как княжить после такого? Соседи засмеют! Но литвин остался, а в Сборск явились наемники... Пришел черед княжне кручиниться. Куда голову приклонить? С сотней кметов Сборск не отбить. Довмонт велел не казаться на глаза, нигде более не ждут. В Муроме жили дядья и тетки, никогда Евпраксией не виданные. Родственницу они-то примут, но посадят в терем. Своенравна княжна! Сплавят замуж за какого-нибудь вдовца... Еще горше приходилось Даниле. Его веси - в сборских землях, князь отберет их на законном основании. Придется наняться простым кметом, да и то - возьмут ли? Кому нужен сотник, изменивший князю? В стане беглецов царило уныние. В этот момент пришла весть о Богдане. Евпраксия и Данило встрепенулись. Учинили розыск, нашли отроковицу, та поведала о ведуне. По всему было видно: не врет! Они сидели в избе втроем, отроковица рассказывала, гости слушали. Когда повесть кончилась, Данило вышел во двор - придти в себя. Отроковица поманила княжну.
   - Ведун велел еще передать! - сказала, оглядываясь.
   Евпраксия наклонилась, отроковица шепнула на ушко. Княжна вспыхнула и вышла вон. Данило с удивлением глянул на раскрасневшуюся Евпраксию, но расспрашивать не стал - у самого голову кружило...
   Богдан оказался таким, как грезила. Вернее, почти таким. Высокий, широкоплечий - подстать Даниле, но ничуть на него не похожий. Данило перед княжной робел. Хотя был выше, но смотрел снизу. Даже Казимир не посмел Евпраксию тронуть. Запереть - запер, но чтоб прикоснуться... Богдан коснулся, не задумываясь. Она поцеловала его первой, но так было велено, княжне не зазорно. Поцелуй дарят дорогому гостю, богатырь-освободитель такой и есть. Богдан погладил ей руку... Ласково, как своей женщине. Единственный мужчина, который до сих пор гладил Евпраксию, был отец. Богдан не задумался, что она княжна. Евпраксии это понравилось. Богатырь назвался Андреем, Богдан, как объяснил, - родовое имя. Княжна обрадовалась: Андреем звали отца. Не понравилось Евпраксии другое. Богатырь явился в странных одеждах. Синяя рубаха, сшитая заодно с портами, под ней порты и рубаха цвета навоза. Андрей объяснил: защитный цвет. Княжна не знала, как и от кого навоз защищает, и велела одежду сменить. Богдан не спорил. В новой свите и в блестящей кольчуге покойного князя гость преобразился. Посвежел, помолодел - словно краски в лицо плеснули. Одежду сменить оказалось легко, другое - сложно. Богдан прилетел с женщиной. Княжна не могла понять, зачем? Богдан сказал, что это воин. Какой из замухрышки воин? Саблю не подымет, под кольчугой рухнет... К тому же это было неправильно. В сказках богатыри искали невест, а не прилетали со своими. Богатырь мог встретить девицу в чистом поле и, не разобрав, кто перед ним, сразиться. В схватке с девицы сбивали шлем, выпадали косы, богатырь замирал, как громом пораженный. После чего звал девицу в жены. Евпраксии нравилась эта сказка. Владея копьем и саблей, умея вести войну и держать хозяйство, она совершенно не разбиралась в делах сердечных. Княжон этому не учат. Замуж выдает отец, а муж по венчанию объяснит, где у девы сердце. А также другие органы...
   Ведун не обманул: все случилось по сказанному. Птица с богатырем взлетела и в мановение ока очистила стены Сборска. Княжна видела, как падают кметы. Затем птица развернулась и плюнула огнем - ворота открылись. Воодушевленная толпа рванулась в город, казалось, ее не остановить. Заминка случилась на площади. Планируя захват Сборска, Данило опасался наемников - и не зря. Они успели собраться и загородиться щитами. Как быть с ними - не знали, но тут явился Богдан. Убил двоих, остальные ему присягнули. Отказались бы - убил всех, в этом никто не сомневался.
   То, что происходило на глазах княжны, было чудом, не виданным даже в сказках. Богдан был не просто богатырем - волшебником. В порыве княжна пыталась пасть на колени, но он не дал. Подхватил, обнял... Не захотел, чтоб люд увидел ее униженной. Пожалел...
   Евпраксия помнила об этом день напролет, хотя было некогда - разом навалились сотни дел. Предстояло переловить кметов Жидяты, сыскать самого князя с сотником, проследить, чтоб не буйствовал разошедшийся люд. Некоторые звали громить княжий двор. Оно-то Казимир там сидел, но двор-то Евпраксии! Горлопанов не пустили за тын... Следовало сыскать разбежавшихся слуг, запрячь их в работу, накормить и разместить сотни людей. В дальние веси до темна не добраться, многие остались ночевать. Люд откликнулся на ее призыв, следовало уважить... Забот было невпроворот, хорошо, что большую часть взял на себя Данило. Отдавая распоряжения и выслушивая вести, княжна не забывала справиться о Богдане. Ей сообщали постоянно. То он копает гнездо своей птице, то исцеляет детей, то хоронит убитых наемников. Евпраксию не удивило прозрение слепого мальчика - в ее представлении Богдан и не такое мог! Она велела истопить гостям баню и отправила к ним Неёлу. С тайным наказом. Вот Неёла и вызнала...
   Княжна прекрасно знала, что делают мужчина с женщиной наедине. В городе жили тесно, особо не схоронишься. Евпраксию это не волновало. Жеребца случали с кобылой, быка - с коровой, хряка - со свиноматкой; люди тоже занимались подобным. Это не было любовью. Любовь цвела в сказках, любили друг друга ее отец и мать. Евпраксия ни разу не видела, чтоб они целовались на людях, но знала: у родителей любовь. На других женщин отец не смотрел даже по смерти супруги. Евпраксии хотелось, чтоб и у нее было так. И что же? Богдан заигрывал с Неёлой! С толстой, громогласной бабой, которой избегали даже храбрые кметы! Богатырь...
   За обедом Евпраксия не смотрела на Богдана, не могла дождаться окончания совета. Попрощалась с гостем из последних сил. Только запершись в светелке, дала волю слезам. Как он мог! Ручку гладил, в глаза смотрел, а после - Неёлу за цыцки! Жеребец...
   Плакала Епраксия недолго. Во-первых, не привыкла, во-вторых, была девой разумной. Отерев слезы, стала размышлять. Ей нечем попрекнуть Богдана: Сборск теперь ее. Отроковица обещала еще кое-что, но как сбыться пророчеству? В сказках богатырей заманивали чародеи, прикинувшись неземными красавицами, и богатыри, случалось, поддавались. Иноземные царевны старались улестить героев, танцуя перед ними в легких одеждах. Оно и понятно: русский богатырь лучше заморского королевича. Даже сравнивать нечего! Вспомнить хотя бы Казимира... Возможно, на Богдана навели морок. В свете дня он стремится к княжне, в темноте - хватает другую. Надо выяснить. Евпраксия не привыкла откладывать задуманное, поэтому встала и оделась. Она не думала, что идет ночью к мужчине. К отцу ведь ходила! Неважно, что ночь, а гость спит - проснется! Возможно, сейчас его искушают! Вот княжна и посмотрит...
   Богдану постелили в родительской ложнице, она располагалась далеко от женской части хором. Евпраксия шагала длинными переходами и, завернув за угол, замерла. У дверей ложницы кто-то стоял! Евпраксия услышала женский голос и поняла: оно! Дверь распахнулась, тень скользнула внутрь. Княжна, неслышно ступая, подошла. Голоса за дверью были хорошо слышны: Богдан говорил со своей девкой. Острая догадка пронзила Евпраксию. Теперь понятно, почему она с ним. Чародейка! Присушила богатыря! Днем он с ней неласков. Княжна сама видела и понимала: кто ж на такую позарится? Ночью чародейка меняет облик, поэтому Богдан и впустил. Неёла сказала, чародейка - дева. Богдан пока противится чарам, но может не устоять. Как возьмет ее, так пропал!
   Гости говорили непонятно: язык вроде русский, но слова незнакомые. По тону ясно: чародейка жалится, что богатырь не берет ее. Богдан не поддавался. Послышался шум. Княжна догадалась: Богдан перенес перину на лавку. Не пустил ведьму в постель! Лучше б, конечно, выгнал, но с чародейками не просто. Княжна было обрадовалась, но тут девка заплакала - горько и жалобно. Богдан стал утешать. Евпраксия насторожилась. Тон разговора стал мирным, княжна взялась за ручку кинжала. Послышатся недвусмысленные звуки, она ворвется и заколет ведьму! Богдан только спасибо скажет. Небось, видит ее писаной красавицей. То-то удивится, когда пелена с глаз спадет!
   Колоть не пришлось - Богдан вернулся к себе в постель. Княжна подождала немного и пошла к себе. На душе было тревожно и радостно. Богатырь оказался стойким, не поддался. Однако чародейка не отстанет. Надо придумать, как их разлучить. Обязательно!
   На ночь думалось плохо, Евпраксия не заметила, как уснула. Встала на заре. Едва умылась, как явился Богдан.
   - Поскачу к ведуну! - сообщил, поздоровавшись. - Его пещера там, где мы встретились. Дай проводника!
   - Кольчугу надень! - посоветовала Евпраксия. - Вдруг нарвешься на Жидяту...
   - У меня пулемет!
   Княжна догадалась: говорит о железной палке, из которой убил наемников.
   - Могут ударить стрелой из засады! Возьми людей!
   - Конрад выделил десяток... Но они не знают дорог.
   - Девку свою берешь?
   - Во-первых, она не моя, - сказал Богдан. - Во-вторых, не девка, а сержант Красной Армии. Понятно?
   Княжне было совсем не понятно, но она кивнула. Богдан говорил неласково.
   - В-третьих, - продолжил Богдан, - она не умеет ездить верхом. Дашь проводника?
   Княжна распорядилась, и Богдан ускакал. Евпраксия проводила его до ворот. Зачем ему ведун? Княжне хотелось спросить, но не решилась. Рано или поздно узнает. До места, где они встретились, полдня пути. Это по реке плыть долго. К вечеру вернется. Пока следовало заняться другим.
   Иерей Преображенской церкви, отец Пафнутий, к просьбе княжны отнесся серьезно. Неёла отвела его девке. Вернулся Пафнутий скоро, сердитый.
   - Язычница! - иерей в сердцах плюнул на пол. - Отказалась от исповеди и причастия! Сказала, не верует. Заявила: Христа нет!
   Евпраксия ахнула.
   - Не знаю, откуда ее привезли, но, по ее словам, во Христа там веруют только старики, непросвещенные. Просвещенные по ее словам Господа отринули. Поведала, что состоит в языческом племени, которое называется "комсомол", а этот комсомол ставит целью искоренить веру в Христа! Опасного человека ты приютила, княжна!
   Иерей был вне себя, его едва успокоили. Получив заверения, что язычница в хоромах не задержится, отец Пафнутий ушел. Евпраксия внутренне ликовала. Богдан не ведает, кого держит рядом! Отцу Пафнутию удалось чародейку разоблачить. Богдан как узнает, прогонит! Непременно! В сонме многочисленных дел, которыми был полон этот день, княжна не раз возвращалась к этой мысли. Улыбалась. День тянулся бесконечно, но все ж кончился. В княжий двор въехал запыленный кмет - проводник Богдана.
   - Не нашли ведуна! - сказал с порога. - Весь ручей обшарили - нет там пещеры! Богдан попрекал меня - не туда завел, но я места те добре знаю. Нет там второго ручья! Я его и к броду водил, где кметов Жидяты убили, и лес показывал, где стан беженцев сожгли...
   Кмет выглядел расстроенным.
   - Что Богдан? - спросила княжна.
   - Обратной дорогой слова не проронил. Почернел с лица. Как вернулись, пошел к своей птице, взял какую-то флягу. Позвал свою девку и наемника, велел принести соленых огурцов и хлеба, более никого не пускать.
   "Пусть поест! - решила княжна, отпуская кмета. - Успокоится..."
   Она сменила платье, глянула в серебряное зеркало. Хороша! Княжна села на лавку и стала думать. Как держать себя с ним, что сказать? Что Богдан знает о пророчестве? До сих пор виду не казал, ну так времени перемолвиться не было. Зачем ему ведун? Что хотел узнать? Может, о ней? Княжна забылась в сладких грезах. Прервала их Неёла.
   - Матушка! - завопила, врываясь в светелку. - Богдан помирает!
   Словно вихрь сорвал Евпраксию с лавки. Она бежала по переходу изо всех ног, но казалось, что медленно.
   - Девка его прибежала, - тараторила едва поспевавшая за княжной Неёла. - Мы кинулись, а он в непритомности. Никого не видит, не слышит...
   Ворвавшись в ложницу, княжна сразу ощутила запах. Резкий, неприятный. Возле отцовской кровати сгрудились люди. Евпраксия разметала их.
   ...Богдан лежал на спине, безжизненно свернув голову. Евпраксия наклонилась над милым лицом. Богатырь дышал, но тяжело. Тот самый резкий, тревожный запах исходил из его уст. На Евпраксию накатило тяжкое воспоминание. Неловко повернутое, безжизненное лицо отца... Упавшая с кровати холодная рука... И запах! Другой, едва уловимый, но страшный запах смерти... Беда не ходит одна: опоили Богдана... Княжна повернулась. Под ее взглядом люди порскнули по сторонам. Княжна увидела на лавке миску с недоеденными огурцами, надкушенный ломоть хлеба, рядом - флягу, обтянутую тканью цвета навоза. Княжна шагнула, взяла флягу. От нее исходил тот же запах. В глазах княжны потемнело. На мгновение свет исчез. Затем стали проступать испуганные лица. И среди них одно, ненавистное.
   - Ты! - княжна выхватила нож. - Ты его опоила! Поняла, что не поддастся! Язычница, чародейка!..
   В лице девки проступил страх.
   - Он сам! - сказала жалобно. - Я говорила: не надо так много! Не слушал...
   - Лжа! - зашипела княжна, подступая. - Я слышала: ты говорила ночью! Требовала, чтоб взял тебя! Отец Пафнутий тебя разоблачил. Язычница! Гореть тебе в геенне!..
   Княжна замахнулась. Девка сжалась, но цели удар не достиг. Железная рука схватила княжну за кисть. Евпраксия попыталась вырвать руку, но противник был сильнее.
   - Пусти! - закричала она в ярости. - Как смеешь! Я княжна!
   - Я не служить тебе! - сказал Конрад. Княжна не заметила его ранее. - Я давать клятва кондотьер. Я сечь мечом любой, кто нападать на кондотьер и его люди.
   - Велю вас убить!
   - Вы пробовать, - усмехнулся наемник, - не выходить. Я не советовать. Мы рубить кметь в рагу!
   - Ты в сговоре! - догадалась княжна.
   - Нет сговор! - сказал Конрад. - Я рассказать!
   - Пусти! - сказала княжна, и Конрад разжал стальные пальцы.
   - Кондотьер приехать печальный, - сказал Конрад. - Брать фляга и звать меня пить. Это - спиритус вини, его еще называть "аква вита", вода жизни. Дорогое лекарство, помогать от болезнь. Я говорить кондотьер, что нельзя его много, он не слушать. Я не мог мешать - он кондотьер. Он сказать, чтоб я рядом сидеть, я соглашаться. Он пить, есть огурец. Много пить. Потом петь пестня. Он мне переводить. Хороший песня, душевный. О птиц, который лететь все выше и выше - к спокойствию наших границ. Потом кондотьер обнимать и целовать меня. После чего падать на пол. Я носить его на постель. Анна бежать, звать люд. Она не наливать. Она просить его не пить. Кондотьер ругаться. Ее нет вина.
   - Он может умереть? - спросила княжна, отступая.
   - Так, - сказал наемник. - Аква вита - крепкий. Его надо пить совсем мало. Кондотьер выдуть фляга.
   - Как его спасти?
   - Я пробовать, ты не мешать!
   Евпраксия кивнула и спрятала нож. Конрад снял с головы берет, вытащил из украшавшего его пука длинное перо. Подошел к Богдану, разжал рот и засунул перо глубоко в горло. Богдан замычал, задергался, елозя ногами. Евпраксия едва не бросилась на помощь, но сдержалась. Внезапно судорога пробежала по телу богатыря. Конрад перевернул его на живот. Поток жидкости хлынул изо рта воина, образовав на полу зеленую лужу. Мерзкий запах наполнил спальню. Конрад выждал окончания рвоты, и аккуратно уложил Богдана на бок.
   - Теперь он спать! - сказал, разглядывая испачканное перо. - Утром просыпаться, болеть голова, но зато жить.
   - Я буду с ним! - сказала Аня.
   - Только попробуй! - рыкнула Евпраксия.
   - Здесь оставаться я! - сказал Конрад. - Бабы нет. За дверь стать мои парни. Ульяна забрать Анна, я не советовать беспокоить их ночь. Я буду рубить такой в капуста! Пусть баба прибрать здесь и нести мне кушать. Много пива! Кондотьер утром мучить жажда...
  
   8.
  
   В голову всунули раскаленный обруч и распирали его изнутри. Горячий металл въедался в кость, обжигал мозг, нестерпимая боль опоясывала череп, прогоняя забытье. Богданов пошевелился и застонал.
   - Товарищ лейтенант! - раздался над ухом горячий шепот. - Товарищ лейтенант!
   Богданов разлепил тяжелые веки. Над ним колыхалось испуганное, девичье лицо.
   - Мы так боялись, что вы умрете!
   Каждый звук ее речи вызывал муку.
   - Умереть не страшно! - скрепя зубами, сказал Богданов. - Страшно, что ты рядом!
   Сверху всхлипнули, и лицо исчезло. Сильная рука взяла Богданова под голову и приподняла. Обруч сдвинулся, вызвав новый прилив боли, Богданов замычал. Перед глазами возникла глиняная кружка, доверху полная мутной жидкостью. Жидкость источала влекущий запах.
   - Пей!
   Богданов приник к источнику. Он пил, подавляя рождавший внутри приступ рвоты, потому что знал - это спасение! И оно пришло. Жидкость загасила раскаленный металл, но не убрала его из головы. Он распирал по-прежнему, но не обжигал. Богданов оперся на руки и сел. Рука под затылком исчезла.
   - Можешь говорить, кондотьер?
   Богданов моргнул. Кивать головой было страшно. Наемник всмотрелся в его лицо.
   - Надо еще! - сказал озабоченно и пошел к лавке. Нацедил полную кружку из бочонка, разбил в нее два яйца, перемешал грязным пальцем. "Я не буду это пить!" - хотел сказать Богданов, но вместо этого припал к кружке. Внутрь текла роса. Она остужала воспалившиеся внутренности и расслабляло тело. Скоро оно стало тяжелым и пухлым. Голова больше не болела.
   - Когда перепьешь - лучшее средство! - сказал Конрад, ставя кружку. - Пиво со свежим яйцом. Проверено не однажды.
   Богданов огляделся. Они были вдвоем в спальне.
   - А где?..
   - Анна убежала. Обиделась.
   "Нечего лезть к больному!" - хотел сказать Богданов, но промолчал. Лицом выразил сожаление.
   - Ей вчера досталось! - сказал Конрад. - Княжна хотела зарезать - решила, что опоила тебя, еле отстоял. Сегодня прибежала чуть свет, плакала...
   - Позови ее!
   Конрад вышел. В дверь тихонько скользнула Лисикова и замерла на пороге. Богданов поманил рукой.
   - Прости! - сказал, когда подошла. - Голова зверски болела. Не помню, что говорил.
   Она заулыбалась.
   - Есть хотите? Ульяна суп мясной сварила. Почему-то зовет ухой.
   Есть не хотелось, но Богданов кивнул. В спальню вошла краснощекая, плотная женщина с узелком в руках. Поставила его на лавку, развязала - и на коленях Богданова оказался горячий глиняный горшок. Из горшка струился гнавший слюну аромат. Живот Богданова просяще заурчал. Ему сунули деревянную ложку. Обжигаясь и сёрбая, он стал есть. Варево было густым, с волокнами расслоившегося мяса, сдобренное травой и корешками. Он не заметил, как горшок опустел. Посуду тут же забрали и унесли. В желудке поселилось приятное тепло. Богданов повел плечами. Он ощущал себя больным, но уже не тяжело.
   Женщины ушли, вместо них явился Конрад. Сел на лавку и уставился на лейтенанта.
   - Спасибо! - сказал Богданов.
   - Не за что! - усмехнулся Конрад. - Ты мог меня убить, но не стал. Я в долгу.
   - Что было вчера?
   - Много шума и много людей. Княжна грозилась ножом, я держал ее руку. К счастью, не было сотника, иначе дошло б до резни - он к ней неравнодушен.
   - Все из-за того, что я напился?
   - Решили, что ты умираешь. Искали виноватого.
   Богданов вздохнул.
   - Кондотьер! - сказал Конрад. - У нас трудности.
   - Какие?
   - Княжна считает Анну чародейкой. Для этого есть основания. С Анной говорил местный священник, она призналась, что не верит в Господа. Более того, родом из племени под названием "комсо...", "комса..."
   - Комсомол! - подсказал Богданов.
   - Именно так.
   - Кто тебе рассказал?
   - Я живу с женщиной, которая знает все! - усмехнулся Конрад. - Это дает некоторые преимущества. Ульяна дружит с попадьей, а та не держит язык за зубами. Этот комсомол, если верить попадье, - сборище чародеев, которые борются с верой в Господа. Я видел людей, которых сжигали за меньшее!
   - Пусть попробуют! - набычился Богданов.
   - Ты можешь убить любого, - согласился Конрад, - но после не сможешь здесь жить. Я скажу тебе то, чего не хочется. Ни один мой солдат, включая меня, не встанет на защиту чародейки, отрицающей Господа! Мы дали клятву защищать христиан, но не язычников! Клятву язычнику недействительна!
   "Приехали! - подумал Богданов. - Послал Господь штурмана! На день оставить нельзя! Интересно, мне дадут выйти наружу? Или зарежут прямо здесь?"
   Он осторожно оглянулся по сторонам. Пулемет стоял в углу. Там же валялся ремень с кобурой. Пять шагов. Он преодолеет их за секунду, но нужно загнать патрон в ствол. Конрад выхватит кинжал скорее...
   - Ты добрый христианин, кондотьер, и я допускаю, что ты не знал...
   - С чего ты взял, что я... добрый? - спросил Богданов.
   - Как же? - удивился Конрад. - Осенил себя крестным знаменем, поцеловал крест... Язычник никогда такого не сделает!
   Богданов облегченно вздохнул.
   - Как быть? - спросил тревожно.
   - Выход есть! - оживился Конрад. - Орден ведет беспощадную борьбу с язычниками. Стоит, однако, тем принять христианство, как язычников оставляют в покое. Отец Гонорий будет счастлив окрестить неверную. Он никогда никого не крестил. Только исповедь и похороны. Обращение в язычника истинную веру - радость для монаха. Духовный подвиг, который зачтется на небесах!
   Богданов задумался.
   - Вот еще! - сказал Конрад и достал из-за пазухи какой-то шнурок. - Я заметил, ты не носишь. В ордене это не обязательно, но у русских принято. Возьми!
   Это был крестик. Медный, тяжелый, с грубо выбитым на лицевой части распятием. Богданов взял и под пристальным взглядом наемника надел на шею. Лицо Конрада осветилось.
   - Теперь не скажут, что ты чародей! - сказал он. - Ульяна вчера принесла. Один тебе, другой - Анне.
   - Конрад! - сказал Богданов. - Почему ты мне помогаешь? Только не говори, что дал клятву!
   - Я давал! - нахмурился наемник.
   - Ты понимаешь, о чем я!
   - Вчера ты позвал меня к себе, - сказал Конрад. - Я пять лет воюю за орден, но, ни разу, ни один брат-монах не предложил мне разделить с ним трапезу. Ты обнимал меня и говорил, что меня уважаешь. Что я замечательный мужик. ("Господи!" - подумал Богданов). Рыцарь ордена, даже пьяный, не станет обнимать наемника. Я знал многих кондотьеров. С одними служить было легко, с другими - трудно. Одни ценили нас, другие не считали за людей. Наемник продает свою кровь, но кто-то считает это презренным. Как будто кланяться королю и выносить за ним горшок - почетнее. В битве нет благородных и рабов, кровь у всех одинаковая. Я не видел голубой крови, хотя меня уверяли, что у братьев ордена она такая. Если Бог создал нас равными, почему один превозносится перед другим? Орден хорошо платит, но мы хотим уважения. Ты его проявил.
   - Позови Анну! - сказал Богданов. - И оставь нас наедине.
   Лисикова возразила, не дослушав.
   - Ни за что! - сказала, поджав губу. - Я комсомолка!
   "Это теперь все знают! - подумал Богданов. - Комиссар в желтых сапожках... Растрепалась! Тебя что, пытали?"
   - Если ты комсомолка, то читаешь газеты, - сказал лейтенант. - Так?
   - Да! - удивилась Лисикова.
   - Тогда должна знать. Товарищ Сталин принял в Кремле митрополитов Русской православной церкви. В разговоре высоко оценил вклад верующих в борьбу с немецкими захватчиками. За счет пожертвований церкви построена танковая колонна! В немецком тылу священники помогают партизанам. Их награждают орденами. Церковь доказала свою преданность Родине, отношение к ней меняется.
   - Товарищ лейтенант! - сказала она жалобно. - Но бога-то нет!
   - Кто это сказал? Кто вчера говорил о чудесах? У кого рана зажила за день? Кто видел во сне ведуна? Как мы сюда попали? В соответствии с теорией марксизма-ленинизма?
   - Сами говорили, что наука разберется!
   - Может, разберется, а, может, и нет, - сказал Богданов. - Мы сейчас в таком дерьме, что хрен разберешь. Я не нашел ведуна, наверное, не захотел мне показаться. Это означает, что мы остаемся здесь, возможно, надолго. Вокруг наши, русские люди, но другое общество. Иные законы и правила, своя идеология. У нас - марксизм-ленинизм, у них - Господь. Мы считаем, что наши идеи лучше, но в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Они не доросли до марксизма, так товарищ Сталин писал. Зачем спорить? Если говорят, что нужно креститься, значит, нужно. Это не больно.
   - Товарищ лейтенант! - сказала Лисикова. - Я поняла. Наши разведчики в немецком тылу надевают немецкую форму и выдают себя за фашистов. ("Боже! - подумал Богданов. - Где тебя воспитали, такую умную?") Но разведчиков специально готовят. Например, вступая в комсомол, учишь наизусть программу и устав. Я ничего не знаю о религии!
   - Когда меня крестили, я тоже не знал, - сказал Богданов.
   Она глянула удивленно.
   - Мне было две недели, - пояснил Богданов. - Я понятия не имел о программе и уставе православной церкви. Более того, я возражал против крещения - орал на родителей и священника. Это им не помешало. Меня макнули в купель и нацепили крестик.
   Она засмеялась:
   - Не представляю вас маленьким!
   - Зато я тебя - запросто! Мало изменилась.
   Аня надулась. Богданов подмигнул. Она не выдержала и улыбнулась:
   - Ладно! Только не хочу немца! Пусть русский крестит!..
  
   ***
  
   С помощью штурмана Богданов привел в себя относительный порядок. Умылся, поправил одежду, пригладил волосы. Бриться не стал. Во-первых, было нечем, во-вторых, бритыми здесь не ходили. Многодневная щетина, покрывавшая щеки Богданова, уже формировалась в щегольскую бородку. Разглядев себя в пластину зерцала, лейтенант решил, что для Сборска сойдет. Оставив Лисикову, они с Конрадом двинулись к княжне. Наемник вызвался сопровождать. Он слегка огорчился за отца Гонория, но скоро утешился.
   - Проси княжну стать крестной матерью! - наставлял Конрад.
   - Она ж пацанка! - удивился лейтенант. - Не старше Ани. Куда ей в матери?
   - Для церкви без разницы! Быть восприемником при крещении почетно. Просят только достойных. Княжна, скорее всего, откажется, но будет польщена. Зато, если согласится, за Анну можно не беспокоиться: никто не тронет.
   Конрад оказался прав. Евпраксия приняла их настороженно, но, услыхав просьбу, заулыбалась.
   - Я не против! - сказала весело. - Согласится ли Пафнутий? Он зол на язычницу.
   - Вы сказать, что Анна очень просить! - вмешался Конрад. - Она покорен его святость и отринуть свой заблуждений.
   - Скажу! - пообещала княжна. - Кто будет крестным отцом? Ты? - она посмотрела на Богданова. Во взоре ее теплилась надежда.
   Конрад незаметно толкнул лейтенанта в бок. Богданов закрутил головой:
   - Я не самый прилежный христианин! Не смогу быть добрым наставником в вере (Конрад разъяснил ему роль крестного). Надо сыскать достойного!
   - Попрошу Данилу! - сказала княжна. Она была явно огорчена. - Заодно подумаем, как сделать лучше.
   Кондотьер с капитаном поклонились и вышли.
   - Хитрая! - сказал Конрад в коридоре. - Станешь крестным отцом, не сможешь на Анне жениться!
   - Без того не собирался! - буркнул Богданов.
   Конрад странно посмотрел на него, но промолчал.
   ...Отец Пафнутий не отказался. Покорило ли его раскаяние язычницы, или он захотел духовного подвига, но уговаривать не пришлось. Весть о крещении мигом облетела Сборск, у церкви стал собираться люд. Когда толпа заполнила площадь, стало ясно: случится давка. Мигом сообразивший Данило, попросил священника перенести обряд за стены. Пафнутий не возражал. Наверное, чувствовал себя легендарным святителем времен Владимира Святого, крестящим толпы язычников в реке. Куда их загоняли копьями княжьи дружинники... Люди повалили на луг перед стенами. Наемники Конрада проложили в толпе проход, которым и двинулась процессия. Впереди шел отец Пафнутий с причтом, следом - Аня. Босиком, в одной рубашке до пят. Евпраксия с Данилой, Богданов с Конрадом - за ней. На берегу Пафнутий начал обряд. Аня чувствовала себя смущенно: не столько из-за процедуры, сколько из-за всеобщего внимания. Оно адресовалось не только ей: Богданов ловил на себе сотни взглядов. Громкий шепот летал в толпе, и лейтенант узнал много интересного. Что богатырь одолел деву-чародейку в тяжкой схватке, в ходе которой чародейке помогал колдун. Богатырь колдуна убил, забрал у него чудо-птицу, а чародейку пленил. Позже расколдовал ее и заставил себе служить. Затем склонил язычницу к истинной вере. К своему изумлению, Богданов узнал, что этот подвиг куда выше взятия Сборска. В толпе спорили, женится ли теперь богатырь на спасенной деве? Все соглашались: девица тощая и невидная, но считали, что женится. Если не сейчас, то чуть погодя. Никуда богатырь не денется, иначе стал бы крестным отцом.
   Вспомнив добрым словом Конрада за "умный" совет, Богданов переключился на обряд. Тот проходил без заминки. Наставленная Ульяной (княжне было некогда), Аня вела себя правильно. Ответила на положенные вопросы, трижды плюнула в сторону дьявола (женщины в толпе крестились, мужики лезли посмотреть), после чего отец Пафнутий взял ее за руку и ввел в реку рядом с пристанью. Священник встал на колени на досках, Аня по шею в воде замерла рядом. Отец Пафнутий возложил длань на макушку девы и окунул ее в воду.
   "Это тебе за комсомол! - мысленно комментировал процесс Богданов. - Это за то, что Бога нет! А это, чтоб не распускала язык!"
   - Нарекаю тебя Анной! - торжественно объявил Пафнутий, вставая.
   Накануне крещения стало известно: имя штурману менять не придется - по святцам попадала Анна. Богданов огорчился. Пелагея или Акулина пришлись бы кстати. Агриппина тоже ничего. Пульхерия - совсем замечательно! Особенно вторая часть имени...
   Лисикова вернулась на берег мокрая, жалкая, компенсировав своим видом огорчение пилоту. К новообращенной подскочила Ульяна с рушником и еще какие-то бабы. Стали растирать и переодевать. Не прошло и пары минут, как народу явилась юная дева в вышитой рубашке, цветной поневе до пят (подарок княжны) и с венчиком (подарок Данилы) на темных от влаги волосах. Смотрелась она миленько. Отец Пафнутий подошел к деве с крестом.
   - Проси священника освятить птицу! - шепнул Конрад лейтенанту. - Многие думают, что летаешь колдовством.
   Мысль была дельная, и Богданов послушался. Отец Пафнутий отнесся настороженно.
   - Человек не может летать, аки птица! - сказал сурово. - Это от лукавого!
   - Батюшка! - мягко возразил лейтенант. - Человек не может плавать, аки рыба, однако плавает! Вот лодки на берегу. Никто не считает их порождением дьявола. Если птица моя от лукавого, то не устоит перед святым крестом. Рассыплется!
   Отец Пафнутий подумал и кивнул. Самолет выкатили из капонира, священник прочитал молитву и сбрызнул его святой водой. Затем требовательно глянул на Богданова.
   - Надо взлететь! - шепнул Конрад.
   Богданов оглянулся. Лисикова где-то потерялась, вокруг толпились жители Сборска, впереди стояли Евпраксия с Данилой. Хулиганская мысль пришла в голову Богданова.
   - Княжна! - поклонился он. - Не желаешь?
   Евпраксия беспомощно посмотрела на сотника, но все ж вышла вперед. На ней был длинный праздничный наряд, в кабину не залезть. Богданов, не долго думая, подхватил княжну на руки (толпа хором вздохнула) и бережно опустил на место штурман.
   - Не бойся! - шепнул на ухо, застегивая плечевые ремни. - Это не опасно.
   Она не ответила. Лицо княжны раскраснелось, но держалась она молодцом. По требованию Богданова толпа расчистила проход. Лейтенант проделал необходимые манипуляции и запустил двигатель. По-2 легко побежал по склону и взмыл в воздух. Богданов блинчиком развернулся над рекой и полетел к Сборску.
   - Смотри, княжна! - крикнул в переговорное устройство. - Это твой город!
   Он сделал круг над Сборском и мягко посадил самолет на луг. Толпа, наблюдавшая за полетом, хлынула к ним от стен.
   - Не страшно? - спросил Богданов, извлекая Евпраксию из кабины.
   - Поначалу, - призналась она. - После такая краса! Как птица! Мы еще полетаем?
   - Как скажешь! - усмехнулся лейтенант.
   Подбежавшая толпа поглотила их. Самолет торжественно закатили в капонир, после чего началось празднество. Захват собственного города и последовавшая затем казнь кметов Жидяты не могли стать причиной для пира, поэтому крещение язычницы пришлось как нельзя кстати. Это Богданов понял позже. На луг вынесли столы для лучших людей, для простых на траве расстелили полотна, пиршество началось. Из княжьих погребов тащили пиво, мед, вареное и печеное мясо, хлеба, копченые окорока и рыбу. Казимир, Жидята и наемниками не успели истребить запасы князя Андрея, теперь его дочь угощала люд. Звучали здравицы, поднимались серебряные кубки и глиняные чаши простецов. Богданов сидел по правую руку княжны; по левую - Данило, рядом с ним - Лисикова. Почетное место занимал отец Пафнутий с своей попадьей, Конрад с Ульяной примостились неподалеку. По случаю праздника мужчины и женщины сидели за одним столом. Мед и пиво лились рекой, но Богданов пил осторожно. Празднество продолжалось до сумерек. Богданова томил мочевой пузырь, но он терпел, не такое случалось. Наконец, княжна встала, следом поднялся Данило. Богданов с радостью последовал их примеру. К нему подскочила Лисикова.
   - Товарищ лейтенант! - сказала горячим шепотом. - Мне сказали: должна ходить в женском платье!
   - Тебе идет! - одобрил Богданов.
   - Спать буду в девичьей, в вашей комнате нельзя! Не опасно?
   - Крестницу княжны не посмеют тронуть! - успокоил Богданов. - Я без тебя не улечу. Сама знаешь - некуда. Отныне ты раба божья, и Господь о тебе позаботится. Радуйся!
   Штурман явно не разделяла настроения пилота, но возразить не сумела. Подбежавшая Ульяна увела Аню. Богданов облегченно расправил плечи. В этот момент подошла княжна.
   - Зайди ко мне! - сказала тихо. - Перемолвиться!
   Богданов кивнул.
  
   ***
  
   - Зачем ты ездил к ведуну?
   - Узнать дорогу домой.
   - Не терпится вернуться?
   - Да.
   - Почему?
   - Там меня ждут.
   - Жена, невеста?
   - Их нет.
   - Ты хорош собой. Почему не обзавелся?
   - Идет война. Не до женитьбы.
   - С кем воюете?
   - С немцами.
   - Как и мы?
   - Да.
   - Как долго?
   - Третий год.
   - Почему столько?
   - Они сильные. Готовились...
   - Кто одолевает?
   - Мы.
   - Прогоните их?
   - Обязательно. Воевать научились.
   - Ты самый лучший из воев?
   - Не худший. Но таких много.
   - Значит, справятся без тебя?
   - Наверное.
   - Зачем улетать?
   - Там мой дом.
   - Дом, где тебе хорошо. Тебе плохо здесь?
   - Непривычно.
   - Разве у вас иначе?
   - Совсем.
   - Как зовется твоя земля?
   - Как и твоя.
   - Не понимаю.
   - Постарайся! Война с немцами идет на этой земле. Нас разделяет не расстояние, а время. Шесть с половиной веков. Я из будущего.
   - Разве так бывает?
   - Как видишь. Мы живем не так и воюем по-другому. У нас нет копий и мечей, луков и самострелов. Мы летаем на железных птицах и ездим на повозках без коней. Наше оружие стреляет далеко и убивает сразу многих.
   - Ты воевода?
   - Командир.
   - Что это значит?
   - Примерно, как сотник.
   - Ты боярин?
   - По-вашему, смерд.
   - Смерд стал сотником?
   - Все наши воеводы из смердов. Вождь, который руководит землей, из семьи сапожника.
   - Князья подчинились сыну сапожника?
   - Не хотели. Но те, кто восстал, потерял голову, остальные сбежали. Была великая междоусобная война. Простой люд победил.
   - Кто твои родители?
   - Простые люди.
   - Они живы?
   - Нет.
   - У тебя нет родных?
   - Сводные сестры от отчима.
   - Где они?
   - На земле, занятой немцами.
   - Живы?
   - Неведомо.
   - Значит, сирота, как и я?
   - Выходит.
   - Сироте на земле трудно. Нам надо быть вместе.
   - Всегда рад помочь.
   - И только?
   - Не понимаю.
   - Ты видел ведуна?
   - Перед тем, как встретил тебя.
   - Что он поведал?
   - Исполни предначертанное!
   - Что именно?
   - Не пояснил. Думал: возьмем Сборск - сослужил службу! Выходит, что нет.
   - Ведун говорил обо мне?
   - Нет.
   - Совсем ничего?
   - Совсем.
   - Как же так...
   - Ты плачешь, княжна? Я обидел?
   - Отца вспомнила. Если б ты знал, как трудно одной!
   - Ты не одна. Есть Данило. Он тебя любит.
   - Зато ты нет.
   - Не думал об этом.
   - Не по нраву?
   - Ты красивая.
   - У нас говорят: гожая.
   - Пригожая...
   - Еще какие слова знаешь?
   - Всякие. Но соромлюсь сказать.
   - Отчего?
   - Не знаю, княжна.
   - Раньше звал меня Прошей.
   - Проша...
   - Обними меня!
   - Робею.
   - Я сама! Коли богатырь робкий...
   - У тебя горячие щеки, Проша...
   - У тебя колючие.
   - Бритвы нет.
   - Что ты немец, бриться?
   - Привык.
   - С бородой тебе лучше.
   - Старым выгляжу.
   - Сколько тебе?
   - Двадцать пять.
   - Пора жениться!
   - Это предложение?
   - Ты ж меня обнимал!
   - Так ты сама!
   - Я тебя побью! Не посмотрю, что богатырь!
   - Не богатырь я. И вообще здесь пролетом.
   - Вот тебе! Вот!
   - Проша, Прошенька, княжна моя отважная, красавица русская, душенька ненаглядная, не надо меня бить! У тебя кулаки железные! Мне больно!
   - Испугался? Слова вспомнил?
   - Жить захочешь - вспомнишь!
   - Перестань скалить зубы!
   - Что ж мне плакать?
   - Девица плачет, когда замуж идет. Жених радуется.
   - Это отчего ж?
   - Красавицу за себя берет. Разумную и гожую. Княжну родовитую!
   - Я смерд, Проша!
   - Мы никому не скажем. Любой поверит, что ты князь.
   - Не знаю, что и сказать!
   - Я знаю! Говори: "Искал тебя, краса ненаглядная, долго искал, и вот, наконец, нашел! Будь моею, душенька, до скончания века!" Целуй девицу в уста медовые.
   - Без слов целовать нельзя?
   - Нет.
   - Тогда погожу.
   - Я тебя прибью!
   - Давай отложим до завтра! Голова болит.
   - Пойдешь зелье пить?
   - Кончилось.
   - Немец добудет.
   - Негде.
   - Неласковый ты, Богдан!
   - Зови меня Андреем.
   - Не заслужил!
   - Тогда товарищем лейтенантом.
   - Не буду. Так тебя девка зовет!
   - Твоя крестная дочь, между прочим!
   - Жалею, что согласилась!
   - За доброе дело воздастся.
   - Зачем ты целуешь мне руку?
   - В знак уважения.
   - Я ж не поп! Ладно, целуй!
   - Рад доставить удовольствие!
   - Погоди! Богдан! Андрей!..
   - Поговорим еще, Проша! Поговорим...
  
   9.
  
   "Ничтожество! - подумал Готфрид. - Nullus!"
   Казимир ежился под взглядом ландмейстера, но стоял прямо. Остренькое личико в багровых пятнах. Князь! Знатного рода! Человек, рожденный повелевать! Позарился на девку, как солдат на бабу в захваченном городе... Некому было юбку задрать? Сел бы в Плескове - любая твоя! К дочке великого князя сватайся! Нет! Возжелал княжонку из захудалого Сборска, обиделся, что отказала. Выставь дуру из города - пусть едет, куда хочет! Не желает князя, пусть забавляется с сотником! Провалить скрупулезно разработанный замысел! Из-за кого? Femina nihil pestientius - нет ничего, пагубнее женщины!
   "Единственное, что сумел, - отравил сборского князя! - кипел Готфрид. - С таким делом ключница справилась бы - за горсть серебра. Почему ордену служат такие убожества? Последний кнехт - и тот умнее!"
   Ландмейстер кривил душой. Он знал ответ на свой вопрос. Трудно рассчитывать на человека, предавшего род и веру. Братья приходят в орден по благословению семей. Они помнят предков и страшатся запятнать честь рода. Но даже происхождения недостаточно. В ордене суровая жизнь. Пост и послушание, молитва и целомудрие - не каждый согласится принять такой обет. Зато если принял... Предателей в ордене не бывает. Никто с крестом на белом плаще не перейдет к язычникам. Вынесет голод и жажду, устоит под пытками, и, умирая, будет славить Господа. Борьба с язычниками жестока и стоит крови. А также - золота. Плесков - ворота к неисчислимым богатствам. Если орден овладеет городом, русские князья станут сговорчивыми. Возможно, отринут схиму и примут истинную веру. Тогда и литовские хищники покорятся. Никому не устоять. Даже татарам, при воспоминании о которых бледнеет и холодеет Европа. Орден давно смотрит на Восток, но без успеха, слишком мало сил. Если захватить Плесков, успех придет. Плесков - вольный город, сам избирает себе правителей. У великого князя Руси нет на него ленных прав, никто не станет выгонять захватчиков. Плесков не станет casus belli - поводом к войне. Русским князьям не до того: собирают дань татарам. Поворчат, успокоятся, приедут договариваться. С ландмейстером говорить им не с руки, но в Плескове сядет русский князь или литовский, что без разницы. Литва - та же Русь, крещеные князья не первый век женятся на русских, в их жилах мало литовской крови. Говорят по-русски, обычаи и те же. Внешне ничего не изменится. Плесковом правит вече и боярская старшина, дружину водит князь. Вече и старшину заменит орден, князь останется. Каков замысел! Будущий князь Плескова предпочел девку...
   - Как выбрались из Сборска? - спросил Готфрид.
   - Путила вывез! - воспрянул Казимир. Похоже, ландмейстер сменил гнев на милость. - Прятал нас с Жидятой три дня, а после уложил в повозку, завалил кулями с шерстью. На воротах не обыскивали - купца в Сборске чтят. Никто не ведает, что служит ордену. В бытность мою князем его не привечал.
   "Хоть на это ума хватило!" - подумал Готфрид.
   - Путила разведал о Богдане, - продолжил Казимир. - Летает на птице из дерева и железа, птица трещит и воняет. Плюется огнем. Одним плевком вышибла ворота, треском убила кметов на стенах. Богдан - великий колдун, с ним чародейка-язычница.
   Ландмейстер кивнул - наслышан. Донесли. Намного раньше, чем Казимир появился в Вендене. Лазутчиков у ордена хватает.
   - Капитан наемников перешел на службу к Богдану.
   Готфрид поднял бровь.
   - Перешел! - подтвердил литвин. - Конрад встал на площади и закрылся щитами. Но Богдан поразил двоих солдат, пригрозил убить всех. Пред его жезлом, мечущим смерть, устоять невозможно. Конрад присягнул, чтоб уцелеть. Поклялся служить до Рождества Богородицы.
   "Наемник не глуп! - оценил Готфрид. - Наверняка пронюхал про наш поход, знает время выступления. Русским от него пользы никакой - нападать на Сборск сейчас некому. А вот после Рожества Богородицы... Славно! Рота латников - в переходе от Плескова, к тому же содержится за счет русских!"
   Морщины на лице ландмейстера расправились. Теперь он знал, что делать.
   - Поскачешь в Плесков! - велел Казимиру.
   Лицо литвина исказилось.
   - Довмонт казнит меня!
   - За что?
   - Служу ордену!
   - Кто знает
   - Княжна!
   - Ты ей сказал?
   - Нет! Догадаться не трудно. Наемники...
   - Князь может нанять кого угодно, - сказал Готфрид. - В чем тебя упрекнуть? Усмирял Сборск? Так город взбунтовался! Привел иноземных солдат? Твое право! Посадил княжну под замок? Подбивала народ бунтовать... Чем ты провинился перед Довмонтом? Ничем! А вот другие... Непокорная княжна с дружиной покойного князя отбила город у законного посадника, призвав на помощь колдуна! Довмонт не потерпит. Он христианин, причем, как любой новообращенный, не в меру ревностный.
   Казимира передернуло, Готфрид сделал вид, что не заметил. Стерпит! Давно кланялся идолам? Если б не пошла среди литовцев резня, где б ты был, Казимир?..
   - Проси Довмонта призвать на суд княжну и, главное, колдуна! Князю будет любопытно на него взглянуть, а нам польза. Им не отпереться! Сотни людей видели, как колдун летал, как творил зло. Никто не станет на сторону язычников; непокорных накажут, город вернут.
   - Жидята поедет со мной?
   - Нет! - сказал Готфрид.
   - Почему?
   "Мне он нужен!" - хотел сказать Готфрид, но сдержался. Казимиру о замыслах ландмейстера знать незачем.
   - Сотника обвинят в насилиях, ему не отпереться, - сказал Готфрид. - Свидетелей много. Станут пытать - расскажет про орден. Без него ты заявишь: не ведал о злодеяниях, не доносили.
   Казимир кивнул.
   - Не медли! Скачи сегодня! Тебе дадут людей и снабдят в дорогу. Я распоряжусь.
   Литвин поклонился и вышел.
   "Глупец! - пожал плечами Готфрид. - Не заметил логического изъяна в моей речи. Будет биться за ничто. Nudum jus - пустое дело. Выгорит - хорошо, не получится - не страшно. В последнем случае, Довмонт его казнит. Пусть! Vae victis - горе побежденным! Казимир может сколь угодно болтать нашем походе, раз солгавший, кто тебе поверит?.."
   Ландмейстер кликнул слугу и велел позвать сотника. Жидята явился скоро, видно, ждал неподалеку. Готфрид начал говорить. Ужас плеснулся в глазах сотника.
   - Господин! - лицо сотника стало серым. - На моих глазах убивали кметов! Не было ни арбалетов, ни стрел, но они падали и более не вставали! Он убил всех! Это дьявол в обличье человека!
   - Я не велю тебе сражаться с дьяволом! - рассердился Готфрид. - Этим займутся другие. Всего лишь проведи братьев к Сборску, никто лучше не сможет.
   - Мы не дойдем! Птица заметит нас с неба и плюнет огнем! Мы погибнем попусту! Дай другое повеление!
   - Будет только это и никакое другое! - железным голосом сказал Готфрид. - Не послушаешь - отведут в темницу, остаток жизни проведешь в цепях. Согласишься - Сборск твой до скончания века!
   Лицо Жидяты вернуло цвет. Он поклонился.
   "Пес! - подумал Готфрид. - Трусливый, но верный".
   Ландмейстер не опасался давать обещания. Жидята вряд ли уцелеет. Если все ж получится - пусть! На первых порах сотник пригодится: русскому легче совладать с русскими. Со временем Сборск станет крепостью ордена и, следовательно, получит комтура. Сотник сможет служить ему, если захочет. Станет требовать обещанное... Хозяин прогоняет взбесившегося пса. Или убивает...
   Жидята ушел, ландмейстер позвал слугу. Через короткое время в покоях явился новый гость. Он был приземист, круглолиц и лыс. Его черный кафтан и такого же цвета шоссы - одежда брата в мирное время, говорили о принадлежности гостя к ордену, хотя любой прохожий на улице подумал бы, что это купец.
   - Садись, Бруно! - приветствовал его Готфрид. - Вина?
   - Я завтракал! - отказался Бруно.
   Ландмейстер внимательно посмотрел на брата-монаха. Лицо Бруно осталось невозмутимым.
   - Бывал в Плескове? - спросил Готфрид.
   - Давно! - сказал Бруно. - Сопровождал твоего предшественника.
   - Тебя могут узнать?
   Монах подумал и покачал головой.
   - Я не снимал шлема. Только в трапезной, там посторонних не было. К тому же мы не задержались, уехали в тот же день.
   - Очень хорошо! - сказал Готфрид. - В Плескове скажешься купцом...
   Бруно слушал ландмейстера молча, даже не кивая. Желваки пробегали по его толстым щекам, но лицо оставалось бесстрастным.
   - Когда ехать? - спросил, когда Готфрид умолк.
   - Через день-другой, - сказал ландмейстер. - Пусть Казимир явится раньше а ты - следом. Не думаю, что он тебя помнит, но постарайся не попадаться литвину на глаза. Ваши пути не пересекутся. Литовский князь и немецкий купец...
   - Датский! - сказал Бруно. - Я говорю на этом языке. Лучше, если купцом буду только я. Остальным не нужно. Выправку и привычки воина скрыть трудно. Я могу, другие - нет. В Вендене гостят купцы из Дании, собираются в Плесков. Много товаров, большой обоз. Давно б выехали, да нет охраны. Своя взяла расчет и загуляла в Риге. Рассчитывали найти здесь.
   - Не желательно, чтоб из ордена!
   - Кнехты могут сказаться наемниками, которых выгнали за богохульство. Обычное дело. Я купец, который их нанял. Попрошу взять в обоз. Купцы обрадуются: не надо платить охранникам.
   - Я не ошибся, позвав тебя! - сказал Готфрид. - В ордене трудно сыскать лучшего лазутчика!
   - Все мы служим Деве Марии! - сказал Бруно.
   - Служить можно всяко! - не согласился ландмейстер. - Я поручил тебе трудное дело.
   - Борьба с язычниками не бывает легкой! - сказал Бруно. - Если это послужит славе Господа...
   - Послужит! - заверил Готфрид.
   - Вот еще... - сказал Бруно. - Если возникнут трудности, могу их убить?
   - Разумеется! Но желательно привезти живыми. Хотя бы одного.
   - Кого предпочтительней? Мужчину или женщину?
   - Мужчину.
   Бруно встал.
   - Людей отбери сам! - напутствовал Готфрид. - Из тех, кто не бывал в Плескове. Десятка хватит?
   Бруно кивнул и вышел.
   Следующего посетителя Готфрид встретил, сидя за столом. Юный воин, перешагнув порог, почтительно поприветствовал ландмейстера.
   - Брат Адальберт! - торжественно произнес Готфрид. - Готов ли ты служить Деве Марии!
   - Готов! - воскликнул юноша и покраснел.
   - Садись! - велел Готфрид.
   Брат Адальберт примостился на краешке скамьи и слушал почтительно, ловя каждое слово. Глаза его горели восторгом. Готфрид с трудом скрывал улыбку. Некогда он был таким же. Третий сын барона фон Рогге, выросший без надежды получить наследственные земли. Таким дорога одна - в братья-монахи. Готфрид сумел подняться от простого брата до ландмейстера, теперь семья им гордится. Адальберту это не суждено. Седьмой сын захудалого рода... Семья не будет горевать. Срубленный сук родового дерева не помешает ему расти, наоборот. Иметь в роду брата, павшего за веру, почетно...
   - Поведешь глефу! - сказал Готфрид. - Но не обычную. Двадцать человек, кнехты и сержанты, каждый второй арбалетчик. Больше брать нельзя - не проберетесь незаметно. Тяжелых доспехов не берите, это вылазка. Все на конях, возьмите запасных. Передвигайтесь ночью, избегая больших дорог. В харчевни и постоялые дворы не заходить, в стычки с язычниками не ввязываться, мирных жителей не трогать. Лучше, чтоб вас не видели. Не думаю, что у русских есть лазутчики в Ливонии, однако осторожность не помешает. Вы должны появиться внезапно и обрушиться на схизматиков, как Божья кара. Русский сотник Жидята проведет вас тайным путем. Слушай его советы, но решение принимай сам - сотник напуган. В Сборске он потерял своих кметов, с тех пор не в себе. Не позволяй ему говорить о дьяволе. Вера русского не тверда. Истинный брат ордена не боится дьявола, какое обличье тот бы не принял. Так?
   - Истинно так! - воскликнул Адальберт, вставая. - Погибнуть за веру - святое дело!
   - Я не сомневался в тебе, брат! - сказал Готфрид, обнимая рыцаря. - Однако действуй с умом. Как только исполнишь, немедленно уходи! Русским будет не до вас. Пока сообразят, что произошло, наладят погоню, сумеете оторваться...
   "Как бы не так! - мысленно продолжил Готфрид. - Однако, все в руке Господа. Возможно, мальчику посчастливится..."
   - Я сам подберу людей! - сказал, провожая рыцаря к дверям. - Ты проверишь коней и снаряжение.
   Адальберт польщено улыбнулся и сложил руки для благословения.
   - Храни тебя Иисус Христос и Дева Мария! - сказал Готфрид, осеняя юношу крестом.
   Оставшись в одиночестве, Готфрид сел в кресло, откинулся на спинку и вздохнул. Год назад его избрали ландмейстером, уже год. Для ливонского ордена много. Первый ландмейстер появился в Ливонии шестьдесят лет назад, а Готфрид двадцать первый по счету. Двадцатый, Бруно, пал в битве. Войско князя Витеня оказалось сильнее: вместе с Бруно погибли шестьдесят братьев. Витеню никогда б не одолеть орден, если б за него не сражались рижане. Католики убивали католиков, вкупе с язычниками грабили земли ордена и делили добычу. Витень прошелся огнем по владениям ордена. Мужчины убиты, женщины и дети угнаны в рабство. Трудно жить в землях, разодранных на куски. В замках сидят рыцари, в городах - епископы, в Риге - архиепископ. Папа даровал духовную власть епископам; орден - меч против язычников. Однако епископам мало духовной власти, они алчут земной. Они даруют привилегии горожанам, те богатеют и горой стоят за сюзеренов. Города ропщут: земли ордена подходят к стенам, рыцари могут перекрыть подвоз продовольствия и дров. Так заключите союз с орденом! Чтите и уважайте защитников веры! Бюргерам дороже мошна. Из-за пустяковой ссоры на мосту сожгли орденский двор в Риге, разбили амбары. Бруно не хотел этой войны, его вынудили. Воевать орден умеет. Колбасникам показали, кто владеет мечом, а кто - мешалкой. Архиепископа схватили и заперли в замке. Рижане позвали Витеня, литовец явился охотно. Для язычников грабить орденские земли - радость. Будь у Бруно надежные союзники, лежать бы Витеню на речном берегу! Однако лег Бруно...
   Готфрида избрали в разгар войны. Капитул понял: ордену нужен не только меч. Вспомнили брата, выросшего под присмотром ученых монахов. Большинство братьев ордена не умеют читать и писать, Готфрид знает латынь и греческий. Прежде на него косились, теперь дошло: с епископами следует говорить на одном языке. Острая сталь и напор - важные вещи, но иногда мечу лучше остаться в ножнах. После избрания пригодились меч и разум. Литовцы осаждали Нейрмюлен, а войска у Готфрида не было. Зато было у братьев. Комтур Бертольд из Кенигсберга разбил литовцев наголову, затем прошелся по землям рижан. Союзники язычников заплатили за предательство шесть тысяч марок серебром, епископский бург ободрали до стен. К Бертольду присоединился комтур Бранденбурга, они вместе "навестили" литовцев. Язычники получили хороший урок, но Готфриду достались разоренные земли. Пришлось выпустить архиепископа: рижане пожаловались папе. Архиепископ немедленно укатил в Рим - жаловаться. Как будто не его подданные входили в сговор с язычниками...
   Ордену нужно серебро, много серебра. Содержать войско дорого. С разоренных земель много не возьмешь, с язычников - тоже. Сокровища язычники прячут в лесах, а тем, что остается в хижинах, брезгуют даже кнехты. Южнее Полоцка земли крещеных литвинов, они союзники. Вероломные, ненадежные, но союзники. Остается путь на Восток, Плесков. Хороший был замысел! Сначала подвел Казимир, затем появился неведомый Богдан...
   Ландмейстер не боялся колдунов. Братья ловили их в лесах и убивали десятками. Особо рьяных сжигали. Колдуны изрыгали проклятья, но что языческие проклятия воину Христа, огражденному верой, как броней? Бояться следует мечей и топоров: они в состоянии разрубить доспехи. Русский колдун летает на птице, литовцам такое неведомо. Русские земли обширны и неизведанны: чего только там нет! Справимся и с птицей! Если не Бруно, то Адальберт. Нет в ордене брата более ревностного в вере, чем молодой рыцарь, что ему какой-то колдун? Богдан убил кметов Жидяты, так те вчерашние язычники! Крестились по нужде, а не вере. Против истинной веры не устоит никто. Поход отменять нельзя - капитул принял решение. Братья перестанут уважать ландмейстера, испугавшегося колдуна.
   Готфрид снял с полки пергаментный свиток, разложил на столе и долго всматривался в очертания берегов и рек, выведенных искусным чертежником. Через Сборск лежит кратчайший путь к Плескову, захватить его крайне нужно. Однако если не получится, следует найти другую дорогу. Он должен доказать братьям: выбор их правилен. Не только меч, но и острый разум ведет орден к победе. Другой путь есть... Долгий, кружной, требующий большей подготовки и расходов, зато с этой стороны нападения не ждут. Замышляя поход, капитул рассчитывал обойтись силами ордена, но дал ландмейстеру право просить помощи. Попросим. Датчане любят грабить, не страшно! Пусть вынесут из Плескова даже мостовые, главное, чтоб город остался ордену. Навсегда.
  
   10.
  
   Богданов устроил парково-хозяйственный день. Причина была уважительной: самолет надо регулярно осматривать и проверять, механиков в Сборске нет, надо самому. Богданов не хотел признаваться даже себе: он боится разговоров с княжной, потому бежит из хором. Самолет - за стенами, там многолюдно, задушевно не поговоришь.
   Жеребчик отвез его к капониру. Наемники помогли снять плетень и выкатить самолет. Регламентные работы Богданов знал. Первым делом осмотрел плоскости. Пробоины не увеличились - перкаль держался. Эмалита для клейки у него не было, как и перкаля на заплаты. Если б ткань поползла под воздушным потоком, пришлось думать, пока можно терпеть. Пробоины в фюзеляже тоже подождут. Домой надо вернуться с боевыми отметинами - не попрекнут, что уклонился от боя. Мотор, органы управления и приборы оказались норме. Срезав прутик, Богданов замерил уровень топлива. Результат получился не вдохновляющим - чуть более половины бака. Полная заправка позволяет По-2 держаться в воздухе три часа. Это теоретически. Без вооружения и бомбовой нагрузки, при отсутствии встречного ветра. Он-то летал в общей сложности минут сорок, а подишь ты...
   Топливо требовалось раздобыть, Богданов стал размышлять. Бензина, ясное дело, в тринадцатом веке не производят. Сделать самому? Нефть, наверное, достать можно. Как превратить в бензин? Перегнать, как брагу? Самогонных аппаратов здесь нет и неизвестно, удастся ли соорудить. Будет результат? В училище им рассказывали о моторном топливе, в том числе об истории его производства. Еще в девятнадцатом веке перегоняли нефть по принципу дистилляции спирта, но получался осветительный керосин. Мотор у По-2 неприхотлив, работает на обычном бензине, но керосин не потянет. Внезапно Богданова озарило. В полку служил техник Гасанов, родом из Баку. Гасанов гордился родным краем. Рассказывал: есть у них месторождения белой нефти. На самом деле она не белая, а прозрачная. Чистенькая, как бензин. Если верить Гасанову, нефть заливают в баки автомобилей и ездят без хлопот. Октановое число у нефти, конечно же, не очень высокое, но в баке смешается с бензином... Богданов отправился к Конраду.
   - Спроси Путилу! - посоветовал капитан. - У него большая лавка в городе - чего только нет!
   Богданов вскочил на жеребчика и поскакал в Сборск. Лавка Путилы располагалась на центральной площади - там, где Богданов столкнулся с наемниками. Походила лавка на знакомые Богданову сельпо. Ассортимент товаров соответствующий: ткани, кожи, косы, серпы, ведра и прочие предметы хозяйственного обихода. Путила, мужичок средних лет, подскочил к Богданову, как тот только вошел. Лейтенант объяснил что нужно.
   - Земляное масло? - переспросил Путила. Вопрос его не удивил. - Тебе какое: темное или белое?
   - Белое! - сказал Богданов, подумав, что погорячился насчет сельпо.
   Путила нырнул в подсобку и явился с плошкой, наполненной до половины. Богданов понюхал жидкость, растер ее на пальцах (слегка маслянистая!). Похоже на то, что искал. Боясь спугнуть радость, Богданов зачерпнул из плошки медным наперстком, позаимствованным на прилавке.
   - Принеси огня! - велел Путиле.
   Купец явился с зажженной лучиной. Богданов вышел на площадь, поставил наперсток на землю, поднес лучину. Нефть пыхнула, едва не опалив ему лицо. Оранжевое пламя с черным дымком по краям бушевало несколько мгновений и погасло внезапно. Богданов заглянул в наперсток - пуст.
   - Годится? - спросил Путила.
   Богданов кивнул.
   - Сколько брать будешь? Плошку? Две?
   - Бочку! - сказал Богданов.
   Глаза Путилы стали круглыми.
   - Нету бочки! - сказал с видимым сожалением. - Ведер шесть осталось.
   - Разбирают? - полюбопытствовал Богданов.
   - А то как же! - ответил купец. - Доброе лекарство! Спину натереть, коли прихватит, горло от простуды. Вшей разом выводит...
   - Давай, что есть!
   Они вернулись в лавку, Богданов снял с пояса кожаный кошель. Данило отдал ему в трофей кошельки убитых кметов, Богданов ссыпал маленькие монеты в один мешочек. Их оказалось много - с полсотни.
   - Гривна серебром! - сказал купец.
   Богданов высыпал монеты на прилавок.
   - Достаточно?
   - Немецкие пфенниги! - сказал Путила презрительно. - На ведро не хватит. Вот! - он достал из кошеля и бросил на прилавок белую палочку. - Это гривна! Годится немецкая серебряная марка. Она тяжелее, сдачи дам.
   - Так дорого? - нахмурился Богданов.
   - Земляное масло в Сборске не водится. Издалека везли! Из-за моря-окияна!
   "В царстве славного Салтана... - подумал Богданов. - Рассказывай!"
   По лицу купца было видно: торговаться не намерен. "Звериный лик капитализма! - подумал Богданов. - Почувствовал, что покупателю позарез!.."
   В своем времени Богданов нефть конфисковал бы. Написал бы расписку... Но это не Советский Союз. Купчина пожалуется: богатырь грабит трудящихся... Задача!
   - У богатыря нет серебра? - ухмыльнулся Путила.
   - Поищем! - сказал Богданов, ссыпая пфенниги в мешочек. Дать бы мироеду по роже! Нельзя... Где взять гривну? У княжны? Только есть ли у нее? Данило жаловался: Сборск пограбили дочиста. К тому же просить Богданову не хотелось. Чтоб уход из лавки не выглядел бегством, Богданов прошелся по комнате, разглядывая товар. Заметил и взял с прилавка сверток. Это был шелк, мягкий, струящийся меж пальцев. Богданов поднял ткань, чтоб рассмотреть на свет. Шелк был рыхловат - ткали вручную.
   - Добрая поволока! - подскочил Путила. - На рубаху бабе, воину на порты. Летом в самый раз - не жарко! На порты пфеннигов хватит.
   - Дрянь! - сказал Богданов, бросая ткань на прилавок.
   - Грех тебе, богатырь! - обиделся Путила. - Добрый товар, лучшего не найдешь!
   - У меня есть!
   - Покажешь? - встрепенулся Путила.
   - Поехали!
   Путиле вывели коня, они поскакали к самолету. Богданов достал из кабины парашют. У большинства пилотов полка парашюты были перкалевые, Богданов специально возил довоенный, шелковый. Как раз на такой случай...
   Лейтенант расстегнул сумку и вытащил купол. Путила схватил, помял пальцами ткань. На лице его проступила алчность.
   "Попался!" - подумал Богданов.
   Вдвоем они расстелили купол, купец достал из-за пояса деревянную палку ("Локоть!" - догадался Богданов) и тщательно перемерил ткань.
   - Даю гривну! - сказал, закончив.
   - Две! - возразил Богданов.
   - Как можно! - всплеснул руками купец. - Поволока сшита, надо пороть!
   - Зато лучше твоей!
   Купчина принялся торговаться. Он вспотел, лицо покраснело. Богданов, не уступал, посмеиваясь: проучил жадину! Наконец ударили по рукам. Путила отдавал за шелк всю нефть и сто пфеннигов сверху.
   - Вези бочку! - сказал Богданов. - Не забудь ведро. Вот еще. Если найду в масле хоть ложку воды, шелк пойдет тебе на саван!
   Лицо купчины перекосилось, Богданов понял: предупредил не зря. Пока Путила ездил, он обрезал купол. Стропы с сумкой лучше сохранить. На казенном языке его негоция - растрата военного имущества. Богданов не переживал: в крайнем случае, вычтут из оклада. После вынужденной посадке в немецком тылу не требуют возврата парашютов. Летчики бы вернулись! В полку скажет, что выменял на бензин. У местных жителей в огородах и не то закопано. Спишут...
   Путила привез бочку и ведро. Богданов перелил нефть в бак, использовав в качестве фильтра шелковый купол вытяжного парашютика. Купчина, естественно, соврал: ведер оказалось не шесть, а четыре с половиной. Не взирая на причитания Путилы, Богданов вырезал ножом сегмент из купола и спрятал в гаргрот. Пригодится! Затем с замиранием сердца запустил двигатель. Мотор "схватил" сразу и заревел, стреляя черным дымом. Богданов прислушался: двигатель работал устойчиво. Может, чуть шумнее, но без перебоев. Не обманул Гасанов!
   Вопрос с топливом был решен, но явился новый. В кабине летчик сидит на парашюте, сиденье опущено до упора. Богданов влез к себе - глаза на уровне приборной доски, вперед не видно. Отобрать парашют у Лисиковой не позволяла совесть, сиденье требовалось поднять. Рукоятка, фиксирующая каретку сиденья, как и сама каретка, заржавели, пришлось помучиться. В конечном итоге с помощью сапога и русской матери сиденье встало на нужный уровень. Едва закончил, явилась Лисикова, поинтересовалась, чем тут командир занимается. Богданов объяснил.
   - Как без парашюта? - удивилась штурман.
   - Два года без них летали - и ничего! - буркнул Богданов. - Это сейчас велели... Кто нас собьет? Зениток нет, истребителей - тоже.
   Лисикова спорить не стала. Пожаловалась:
   - Заставляют библию учить! Поп принес книгу, толстую, Псалтырь называется. Рукописную.
   - Полезно! - одобрил Богданов. - Научишься тексты разбирать историку пригодится.
   - Что такое Псалтырь? - спросила она.
   - Сборник псалмов.
   - Это молитвы?
   - Скорее песни.
   - Про Бога?
   - Не только. Есть и про любовь.
   - Да ну? - изумилась она. - Откуда знаете?
   - Бабушке читал, она была неграмотной. Возьми! - Богданов протянул ей кошель, полученный от купца. - Купи что-нибудь!
   - Что?
   - Ну там гребешок... Не знаю, что женщине нужно. На площади лавка есть. Только торгуйся! Хозяин жадный...
   - Пойду! - сказала штурман, пряча кошелек. - Тексты разбирать...
   Едва спровадил Лисикову, прискакала княжна. Возле Богданова сегодня будто медом намазали.
   - Улетаешь? - спросила Евпраксия. Она хмурилась и кусала губы.
   - Самолет готовлю! - ответил Богданов. - Тебя катать.
   Княжна заулыбалась. Соскочила с коня и полезла в кабину, пришлось исполнять обещанное. Богданов застегнул на пассажирке лямки парашюта, перетянул привязным ремнем.
   - Станем падать, расстегнешь! - он показал как. - Затем выпрыгнешь из кабины и дернешь за это кольцо. Над тобой раскроется крыло и мягко опустит на землю.
   - А ты?
   - Полечу дальше.
   - Не буду прыгать! - сказала княжна. - Вот еще!
   Солдаты откатили По-2 на край луга, Богданов завел мотор и взлетел. Он выполнил учебную "коробочку" с центром в Сборске. Рассмотрел местность. Леса, болота, река, ручьи... Не дороги, а тропы. Редкие луга и поля, еще реже - деревни. Маленькие - изб на пять-десять. А ведь Сборск что-то вроде райцентра. В самом городе и посаде тысячи полторы жителей, в окрестностях много ли больше? Незавидное у Проши княжество...
   Евпраксия сидела тихо. Богданов окликнул пару раз - не ответила. Не слышала или не смогла через переговорное устройство. Богданов посадил самолет на луг, глянул на часы. Пятнадцать минут. Без бомб, при слабом ветре - ведро топлива. Не страшно.
   - Можно на твое место? - попросилась княжна.
   Богданов помог ей перебраться. Княжна покрутилась в пилотской кабине, потрогала приборы. Лейтенант объяснил их значение. Княжна глянула в зеркало заднего обзора, поправила прядь.
   - Зеркало зачем?
   - Глядеть, не подлетают ли со спины. Не заметишь - расстреляют.
   - Так не честно! - сказала княжна.
   Богданов развел руками.
   - Чего от немцев ждать! - согласилась княжна. - Еретики!
   Богданов не спорил.
   - Я смогу летать, как ты?
   - Этому долго учат. По-хорошему, не менее полугода.
   - Долго! - согласилась княжна и выбралась наружу. Солдаты откатили самолет в капонир.
   - Проводи меня! - попросила Евпраксия.
   Богданов вскочил в седло. Она направила коня не к городу, а к реке. Лейтенант держался рядом.
   - Ни к кому не сватался ранее? - внезапно спросила княжна.
   - Нет! - заверил Богданов.
   - Даже не целовал никого?
   - Ну...
   Богданов не хотел врать. Она сверлила взглядом.
   - Понимаешь, Проша! - сказал Богданов, краснея. - Есть женщины, к которым мужчины ходят, но не сватают...
   - Бляди?
   Богданов хрюкнул: Евпраксия сказала, словно о репе.
   - У нас они тоже есть, - сказала княжна. - Привечают мужиков, берут от них подарки, рожают выблядков... От тебя рожали?
   Лейтенант покачал головой. В таких делах нельзя быть уверенным на все сто, но никто не жаловался. Он почти врач, как дети получаются, знает.
   - Данило тоже ходил к блядям, - продолжила княжна. - Кручинился: меня ему не отдавали. Ты-то чего? За тебя любая пойдет.
   - Я на фронте, невесты далеко.
   - Сам говорил, воюете с женщинами. Все бляди?
   Лейтенант закашлялся:
   - Да нет...
   - И я так думаю. Неёла говорила: Анна - девка. Воюете вместе, а тронуть не посмел. Значит, строго. Родителей боитесь?
   - Сами невест выбираем, как они - женихов. Родители не мешают.
   Княжна задумалась.
   - Не ведаю, плохо это или хорошо, - сказала со вздохом. - Оно-то счастье самому выбрать, да только получиться может всяко. Какое юницы соображение? Отец подскажет.
   - А коли неволей, за старого иль хромого?
   - И такое бывает! - согласилась княжна. - Потому говорю, что неведомо.
   Помолчали.
   - У нас в полку летчик женился, - сказал лейтенант. - На девушке из штаба, честной. Скоро погиб. Вдова сразу вышла за другого - баба красивая. Забеременела. Летчик этот тоже погиб. Вдова, не медля, вытравила плод, у нас это называется абортом, теперь ищет нового мужа. На меня поглядывает. Может, жениться? Сколько проживу с ней, не знаю, зато в законном браке!
   Глаза княжны побелели от ярости. Она хлестнула коня и ускакала. "Поговорили!" - плюнул лейтенант. Богданов злился. Он сказал правду: Светочка действительно строила глазки - не ему одному. Красивая баба, но летчики сторонились, на танцах Свету не приглашали. Не только потому, что осуждали. Летчики - народ суеверный, никому не хотелось в мужья-покойники. Холостяки в их полку мечтали жениться после победы, на войне не хотели. Вчера друг не вернулся с задания, сегодня другой, завтра твоя очередь... На войне живут одним днем. Уцелел сегодня - повезло! Выпей, закуси, обними женщину... Не один Богданов жил по таким правилам. Многие в полку искали любви - быстрой и беззаботной. Богданов крутил романы с опытными женщинами, девчонкам судьбу не ломал. Они-то напрашивались, но лейтенант оставался глух. Девчонки наверняка уцелеют в войне, им после замуж выходить. Мужик станет носом крутить - не была ли ППЖ? - вот она и докажет. Это сейчас она говорит, что ни на что не претендует, какое у нее соображение в восемнадцать? Потом начнутся слезы и попытки повеситься. В полку случалось. Следующий этап - партийное или комсомольское собрание, обсуждение аморального поведения офицера. Вынужденная женитьба, уродливая семья, в которой один не забудет, как его женили, а вторая - как хотели бросить.
   Здесь ситуация была иной, он не знал, как себя вести. Злился. Беда была в том, что Евпраксия Богданову нравилась, даже очень. Девичья краса сочеталась в ней с мужеством воина, о такой жене Богданов мечтал. Не просто любовница и мать детей, но еще товарищ и друг - надежный и верный до гроба. Проша будет такой, это ясно. Ну и что? Жениться? Тогда оставайся здесь! Привезти княжну в Советский Союз - безумие, к князьям в СССР отношение известное. Ему штрафбат, ей - лагерь. Он-то выберется, она пропадет. Если даже схитрить, раздобыть документы, не приживется. Княжна не станет жить в коммуналке, стирать ему кальсоны. Его мир чужд ей. Ему трудно привыкнуть к миру ее. Как быть?
   Из ворот вылетел всадник. Кто-то скакал к Богданову. Лейтенант присмотрелся - Данило. Сотник мчался галопом. Осадил коня вплотную, чуть не сбив мышастого. Лицо у Данилы было туча-тучей.
   - Пошто княжну обидел! - спросил грозно. - Пошто плачет?
   - Шел бы ты! - посоветовал лейтенант. - К блядям своим!..
   Данило схватился за меч, лейтенант - за "ТТ". Минуту буравили один другого грозными взглядами.
   - Ты вернул нам Сборск, - сказал Данило, - помог люду, за то тебе честь и слава! Но княжну тебе не спущу.
   - Давай! - предложил Богданов.
   - Ты чародей, убиваешь колдовством. Я хочу честного боя.
   - На чем?
   - На мечах!
   - Сроду не держал в руках. На кулаках?
   - Идет! - согласился Данило. - Где?
   - Отъедем! - предложил Богданов.
   На широком пляже за кустами они слезли с коней, сняли пояса. Богданов принял боксерскую стойку. Злость кипела в нем, как вода в котле. Ох, и врежет! В тринадцатом веке не учат боксу...
   Стойка спасла. Богданов успел закрыться, но от удара заныла рука. Богданов уклонился от второго, поднырнул под третий. Данила бил легко, стремительно, его кулаки летели, как ядра, и были не менее опасны. "Тебя б на чемпионат Москвы! - думал Богданов, отплясывая на песке. - Самородок-полутяж! Кто их здесь учит?.."
   Скоро стало не до размышлений. Данило наседал, Богданов гнулся. Кулак сотника засветил ему в скулу - хорошо, что по касательной. Плечи гудели - по ним прошлись от души. Один такой удар в челюсть или по корпусу - и все! У них побежденных вроде прирезают... От прыжков в вязком песке Богданов стал уставать. Тренироваться на войне некогда, пилотская кабина - не ринг. К тому же полдня работал... Дыхание у лейтенанта сбилось, двигался он все тяжелее. Данило, заметив, воодушевился и ринулся добивать. Широко размахнулся, чтоб наверняка, и поспешил. Богданов прошел прямым в подбородок...
   Удар был не сильным, но ошеломил сотника. Руки его упали. Богданов не стал ждать второго шанса. Врезал по корпусу, затем - в челюсть. Данило качнулся и упал на спину. Лейтенант сплюнул кровь из разбитой губы, присел рядом. Данило лежал, бессмысленным взором глядя в небо. Затем задвигался, напрягся и тоже сел. Это далось ему с трудом. Лицо сотника побелело, он тяжело дышал.
   - Мир? - предложил Богданов.
   Сотник покачал головой.
   - Устал я от вас! - сказал Богданов. - Обязательно до смерти?
   - Она плакала! - сказал Данило. - Из-за тебя!
   - Хочешь, скажу, отчего? Княжна желает меня в мужья. Я не согласился, она расстроилась. Но это поправимо, могу передумать. Княжна перестанет плакать, начнет улыбаться. Устроит?
   Данило глянул исподлобья:
   - Женишься на ней - зарежу!
   - Никак не угодить! - вздохнул Богданов. - Как не поверни - все плохо! Не хочешь жениться - зарежут, женишься - тем более. Очень умно. Раскинь мозгами! Что сделает княжна с убийцей мужа? В мужья позовет? Мне почему-то кажется, что казнит. Или вышибет из Сборска навечно. Сама останется одна. Было два защитника - теперь ни одного. Приходи, кто хочет, и делай с ней, что хочешь... Придет! Какой-нибудь Казимир или подобный урод. Этот медлить не будет, возьмет силой. Станет ему ноги мыть и ублажать всяко. Этого добиваешься?
   - Что делать? - спросил Данило тоскливо.
   - Выпить! - сказал Богданов.
   - Меду! - предложил Данило.
   - Пива! - возразил лейтенант...
  
   ***
  
   Неёла ворвалась к княжне под вечер.
   - Матушка! - завопила с порога. - Там Данило с Богданом!.. Днем, люди видели, подрались, рожи один другому поразбивали! Затем приехали и сели пить. Лаются...
   Евпраксия вскочила и побежала за бабой. После разговора с Богданом, она слегка всплакнула, но скоро забыла об огорчении - навалились дела. Княжеством, даже маленьким, управлять хлопотно, а если княжество пережило вражье нашествие? Наладить порушенное, вернуть бежавших из города (за ними послали), позаботиться о припасах и, главное, раздобыть серебра. Казимир с Жидятой, сбежав, унесли небогатую казну Сборска, сыскать ее не удалось, как и самих беглецов. Данило выслал разъезды в первый же день, но те вернулись ни с чем. Припасы для княжьего двора смерды поставят бесплатно, но без серебра никак. Оружие, кони, добрые ткани иноземной выделки - все стоит денег. Где взять? Урожай в полях поспевает, но хлеб надо скосить и обмолотить. Зерно, как и скот, можно продать, но с умом - чтоб и самим хватило. Все надо продумать. Княжна шелестела свитками покойного отца, черкала мелком по черной доске - считала. Крик Неёлы заставил забыть о делах...
   У трапезной служанка шмыгнула ей за спину, Евпраксия приотворила дверь. Данило с Андреем сидели за столом, уставленным кувшинами и блюдами. Лица обоих раскраснелись. Княжна заметила на скуле Богдана синяк, точно такой же, если не больше, красовался на челюсти сотника. Нижняя губа у богатыря распухла. Княжна хотела войти, но замерла. Говорили о ней!
   - Она меня будто не замечает! Словно я не муж смысленный! - жаловался Данило.
   - Что сделал, чтоб заметила? - спрашивал Андрей, деловито сдирая шкурку с рыбы. - Как дал знать?
   - Смотрел на нее, вздыхал...
   - И все?
   - Чего более?
   - С блядями тоже вздыхаешь?
   Княжна неслышно ахнула, прижав руку к груди. К ее удивлению сотник не вспылил. Покачал головой.
   - Вот! - продолжил Андрей. - Тем, небось, любушка-лапушка, драгоценная и яхонтовая, а Проше - одни взгляды! Догадайся, мол, сама...
   - Так она княжна!
   - А княжна не женщина? Не человек? Она живая, слова ласкового хочет. Скажи!..
   - Разгневается!
   - Это с чего?
   - Как посмел!
   - На любовь не обижаются. Если и разгневается - повинишься!
   - Как?
   - Не знаешь?
   - Скажу ей, - вдохновился Данило, - что для нее на все готов! Велит со стены спрыгнуть - спрыгну! Велит в прорубь нырнуть - нырну!
   - Без членовредительства нельзя? Со стены спрыгнешь - шею свернешь! В прорубь бросишься - утопнешь! Зачем княжне твой хладный труп? Или, что того хуже, - калека с переломанными ногами?
   - Как быть? - пригорюнился Данило.
   - Ну... - Андрей помахал в воздухе рыбиной. - Пади у ног ее, вопия: "Виноват пред тобой, княжна моя светлая! Топчи меня ноженьками белыми!..
   - Обидится! - сказал Данило. - За ноженьки белые...
   - Они у нее черные?
   Евпраксия подавила готовый вырваться крик. Услышат! Данило задумался, затем вздохнул:
   - Не знаю, не видел...
   - Оставим расцветку! - согласился Андрей и продолжил, не забывая обгладывать рыбу. - Найдем пристойный эпитет. Например, сильные. Или крепкие...
   - Крепкие лучше! - воодушевился Данило.
   - Значит, топчи меня ноженьками крепкими, бей ручкой лилейною, от тебя любую муку снесу!..
   Евпраксия решительно шагнула в трапезную. Безобразие следовало прекратить. Им дай волю - всю обговорят! С головы до ног! Вернее, снизу доверху! Увидев княжну, парочка вскочила. Андрей бросил рыбину и вытер руки.
   - Ноженьки у меня белые! - сказала княжна. - Я их в бане мою. Сором вам девицу обсуждать! Охальники!
   Данило плюхнулся на пол.
   - Топчи меня, княжна моя светлая! Ноженьками крепкими, белыми! От тебя любую муку снесу! - вопил он, пьяно всхлипывая.
   Евпраксия растерянно глянула на Андрея. Тот икнул.
   - Просит человек! Уважь!
   Евпраксия коснулась носком спины сотника. Тот завопил еще громче. Рассердившись, княжна вскочила ему на спину и прошлась от крестца до лопаток. Данило умолк.
   - Вставай! - велела княжна, спрыгивая.
   Данило поднялся на ноги. Он покачивался, счастливо улыбаясь.
   - Поди вон!
   Сотник убежал, Андрей остался.
   - Ты! - велела княжна, указывая на пол.
   - Щекотки боюсь! - ухмыльнулся богатырь.
   Евпраксия шагнула ближе, он продолжал скалить зубы.
   - Это тебе за ноженьки белые! - сказала Евпраксия, отвешивая ему затрещину. - Это за ручку лилейную! Это...
   Он перехватил руку. Подмигнул и чмокнул сжатый кулачок. Ушел. Княжна сердито смотрела вслед. Охальник! Сквернослов! Пьяница... Кого в мужья пожелала? Тьфу!
   Он не оглянулся. Не вернулся, чтоб произнести слова, им же придуманные. Не пал ниц, даже на колени не встал. Не повинился. Ушел... Трепло на торгу! Идол! Смерд крылатый! Богдан... Откуда взялся на мою голову, солнышко ясное?.. Зачем так сердце томишь?..
  
   11.
  
   Данило наладился в объезд земель Сборска - протяженный и долгий. Княжна попросила. Предстояло уяснить, чего стоило весям короткое, но лихое управление орденского ставленника, оценить виды на урожай; кому нужно, помочь, кого следует, наказать. В дни правления Казимира смерды из ближних весей разбежались по лесам, где срубили временное жилье (на одну такую стоянку и натолкнулся Богданов в первый день по прилету). Предстояло людей собрать или хотя бы дать знать: лихая година прошла, а в поле урожай зреет... Имелся у Данилы и личный интерес: свои веси. Давно не заезжал, некогда было...
   Богданова в поход никто не тащил, вызвался сам. В Сборске сидеть было скучно, а свете последних событий - и не желательно. Лейтенант хотел узнать землю, на которой предстояло жить и воевать. Как у Данилы, присутствовал личный вопрос. Два женских облика не давали Богданову спать ночами. Следовало вытряхнуть из головы хотя бы один, еще лучше - оба.
   Отправлялись надолго, готовились основательно. Кони, оружие, провиант на первое время - дальше кормить будут в весях, запасная одежда... Седлали коней, увязывали торока. Богданов брал "ДТ" с двумя дисками. У Лисиковой оставался "шкас", да и самолет с бомбами - в случае чего отобьются. Богданов наказал Конраду защищать княжну и штурмана, не щадя живота.
   - Почему не пускают роту в Сборск? - пожаловался капитан. - Кто ж обороняет город за стенами? Мне запретили водить солдат строем, учить их нападать и обороняться. Данило сказал: люди пугаются! Как можно держать солдат в готовности, если не заниматься?
   - Конрад! - сказал Богданов. - Недавно вы были врагами, неудивительно, что не доверяют.
   - Мы дали клятву!
   - Мне! Но я не распоряжаюсь в городе. Сам пришлый, если захотят, то и меня выгонят.
   Наемник недоверчиво хмыкнул.
   - Ко мне относятся лучше! - согласился Богданов. - Пока... Чтоб стать своим среди русских, надо пустить корни.
   - Это как? - спросил Конрад.
   - Жениться на русской... Хоть бы на Ульяне! Баба хоть куда, жизнь вам спасла. Не заступись тогда на площади, положил бы вас, как траву в поле.
   "Сам-то корни пускать не спешишь!" - подумал Конрад, но промолчал.
   Провожать маленький отряд (Данило брал с собой пять кметов) вышла княжна и штурман. Лисикова надела новую, вышитую рубаху, воткнула в волосы резной костяной гребешок, в русую косу вплела красную ленту. Да и саму косу не обернула вокруг головы, а перебросила на грудь. На шее появились бусы. Разбор текстов в лавке Путилы, как понял Богданов, прошел плодотворно. Смотрелась Лисикова мило. С тех пор, как военную форму сменило женское платье, Аня хорошела день ото дня. Обильная еда и вынужденное безделье давали знать: щеки штурмана округлились, покрылись здоровым румянцем.
   Сопровождать пилота Лисикова не просилась, а попросилась бы, не взяли. Верхом штурман ездила, как медведь на велосипеде - неуклюже и под присмотром. Прощание не затянулось - не на войну.
   Отряд ускакал, в Сборске потекла размеренная жизнь. Евпраксия от скуки сошлась с крестницей. Аня пришла к ней сама. Она мучилась с Псалтырем, Ульяна по неграмотности помочь не могла. Княжна согласилась помочь неохотно - забот и без того хватает. Однако христианский долг велит просвещать чадо о вере, куда денешься? Скоро, однако, Евпраксия увлеклась. Прежде ей не приходилось кого-либо наставлять, это было ново, к тому же ученица попалась смышленая. На первых порах они плохо понимали друг друга - язык хоть и русский, да у каждого свой. Потихоньку освоили. Главным образом Аня. В церковнославянском языке меньше слов, к тому же корни многих знакомые. Зато букв много.
   - Зачем, - удивлялась Аня, - эти юсы большой и малый, фита, ижица, ер?
   - Чтоб читать правильно, - пояснила княжна.
   - У нас их нет, но читаем!
   - Ваш язык некрасивый! - сказала Евпраксия. - Сухой!
   Аня насупилась и вдруг продекламировала:
   Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.
   Княжна слушала, потрясенная, перевод не понадобился.
   - Отчего так? - спросила, придя в себя. - Он не решился признаться?
   - Не неведомо, - ответила Аня. - Может, не решился. Может, признался, но она отвергла.
   - Кто это сочинил?
   - Александр Сергеевич Пушкин.
   - Князь?
   - Боярин, по-вашему.
   - Хорош собой?
   - Не очень. Росту маленького, не богатый.
   - Глупая! - сказала Евпраксия. - Что богатство? Если б мне так сказали!..
   Аня вздохнула в знак солидарности.
   - Прочти еще что-нибудь! - попросила Евпраксия.
   Аня не заставила себя упрашивать. Стихов она помнила много и не только из курса школьной программы. В запасном полку она выменяла положенный ей по норме довольствия табак (несколько пачек моршанской махорки) на томик Есенина. За махорку можно было и сахар выменять, но Есенина хотелось сильней. На фронте за книгу ей предлагали шоколад и американскую тушенку, Аня не отдала. В нелетную погоду, когда работы не было, и оружейницы скучали в землянках, Аня доставала книгу. Подруги просили почитать вслух. Аня не отказывала. Скоро она знала стихи наизусть.
   - Никогда я не был на Босфоре... - начала Аня.
   Читала она долго. Евпраксия слушала не перебивая, только иногда спрашивала про непонятное. Аня объясняла. Псалтырь был отложен в сторонку. С того дня между крестной матерью и ее нечаянно приобретенной дочерью возникла и стала крепнуть симпатия. Княжна расспрашивала о войне, устройстве страны, откуда прилетели гости, жизни людей. Слушая, качала головой. Теперь она понимала Андрея. Жить в такой бедности! В Сборске последний кмет зажиточней! В неурожайный год люди, случается, сидят без хлеба, но не голодают! Не уродил хлеб - будет репа, нет репы - варят просо. В реке полно рыбы, в лесах - дичи. У каждого смерда - корова и не одна, в загонах хрюкают свиньи. На лугах полно травы, в лесах - желудей, полгода свиньи кормятся сами, а с наступлением морозов идут под нож. В Сборске Анна впервые вкусила печеного поросенка, а ведь это самое дешевое мясо! Дикий кабан дороже. Его добыть надо, это само под ногами бегает. Андрей соромится об этом рассказывать, что и понятно. Кому радостно сознавать, что ты бедный? Боярин Пушкин тоже робел, а после в стихах жалился. Эх, мужи смысленные, что вы понимаете в женской душе? Отчего такие робкие? Перед тобой целое княжество, бери и владей! Нет же, отгородился...
   Со слов Анны выходило, Андрей - лучший воин в полку. Его все почитают и любят. Начальство его привечает и одаряет наградами. Для Анны большая честь летать с Андреем. Кто б сомневался! Княжна осторожно завела речь о женщинах. Анна смутилась. Евпраксия поняла: этой стороной жизни богатыря Анна не гордится. Княжна не отступила.
   - Есть у него одна, - призналась Анна. - Клавой зовут... Блюда в столовой подает.
   - Пригожая?
   - Очень.
   - Андрей жениться собирается?
   - Что ты! На этой...
   - Так пригожая!
   - Распутная! На таких не женятся. Хотя они надеются.
   "Еще б не надеялись!" - усмехнулась княжна.
   - У командира полка была одна, - сказала Анна. - Порядочная женщина, не распутница, очень замуж за него хотела, потому уступила. Ждала, а он замуж не предлагает. Переживала. Ей кто-то сказал: мужчину можно присушить, добавив ему в питье женскую кровь. Ну, эту...
   Княжна покраснела. Бесстыдница!
   - Она так и сделала, - продолжила Анна. - После чего поделилась с подругами. Те стали болтать, весь полк узнал. Командиру донесли...
   - А он?
   - Схватил официантку и повез на мост!
   - Зачем?
   - Топить!
   - Утопил?
   - Одумался...
   - Зря! - сказала княжна. - Следовало!
   - Его б судили и дали штрафбат. А так перевели официантку в другой полк - и все!
   Княжна осуждающе покачала головой. За чародейство не топить - жечь надо!
   - Она его очень любила! - сказала Анна.
   - А ты? - спросила княжна. - Есть кто?
   Анна рассказала про Мишу. Его образ за последнее время потускнел, почти изгладился из памяти, но, вспоминая, Анна воодушевилась. Евпраксия слушала сочувственно.
   - В Сборске много вдов и невест, чьи женихи сгинули, - сказала по окончанию рассказа. - Не все остаются вековать, кому-то и случается счастье. Может, и найдешь...
   Княжна кривила душой, крестная дочь выглядела не гожей. Мала, худа, хозяйство вести не умеет... Одежу - и ту себе не сошьет! Евпраксия вызвалась дочь просветить. Это было проще, чем Псалтыри. Княжна вовлекла гостью в хозяйственные дела. Анна познавала, как прядут лен и шерсть, ткут полотно и валяют сукно. Они ходили по кладовым и поварням, заглядывали в ледник и сараи, птичники и конюшни. Анна совершенно не понимала в лошадях, даже боялась их, Евпраксия взялась пособить. Скоро Аня скакала вокруг Сборска, все еще подпрыгивая в седле, но зато без опаски. Нередко к ней присоединялась княжна. О чем бы они не говорили, разговор неизбежно сворачивал на Андрея. Вначале Анна рассказывала охотно, затем стала хмуриться. Евпраксия не замечала. Ловила каждое слово, упивалась подробностями...
   Сам Андрей в это время в составе маленького отряда скакал от веси к веси. Встречали их радостно, особенно с тех пор, как вперед побежал слух: с Данилой едет сам Богдан! Избы, где они обедали, окружал народ, люди толпились во дворах и у плетней, заглядывали в двери и окна. Бабы подносили Андрею детей. Он привычно трогал теплые лобики, осенял крестным знамением (научился!), после чего вперед выходил Данило. Разговор со смердами нередко затягивался. Сотник решал хозяйственные дела, отдавал распоряжения, вершил суд. В последних случаях вел себя неуверенно, настороженно поглядывая на Андрея. Богданов поначалу дивился, но потом понял: Данило превышает полномочия. Право суда принадлежит князю. Однако судил сотник здраво, о чем Богданов ему и сказал.
   - Просит люд! - сказал Данило, смущаясь. - Что делать? Когда еще князь будет?
   В одной веси суда попросил смерд с широким, хитрым лицом. Звали его Кочет.
   - Сына у меня свели! - жаловался Кочет. - Вели вернуть!
   Данило велел привести сына. Тот пришел не один. Рядом семенила, придерживая выпиравший живот, худенькая женщина в простенькой рубахе. Лепко, как звали сына смерда, замер перед сотником, глядя исподлобья. Женщина встала рядом и взяла Лепко за руку.
   - Вот она и свела! - торжественно указал Кочет. - Единственный сын! Я о свадьбе сговорился, приданое приготовили, а он к ней сбежал! Добром просил, грозил - не ворочается!
   - Пошто батьку не слушаешь? - спросил Данило.
   - Он мне косую нашел! - возразил Лепко. - Не буду с ней жить! Мне Сладка люба!
   - Подумаешь, косая! - возмутился Кочет. - С лица воду не пить! Остальное гожее. За ней коня дают, справного! Кого ты выбрал? Сироту, голь перекатную!
   - Мне Сладка по сердцу! - насупился Лепко. - С ней останусь! Дите у нас будет!
   - Видишь! - повернулся Кочет к сотнику. - Вели ему, господин!
   "Задачка!" - подумал Богданов.
   - Если б дали за Сладкой коня, взял бы снохой? - спросил Данило.
   - Девка она работящая и на лицо гожая, - сказал Кочет, - хаять не буду, но как смерду без коня? Моего зимой волки задрали, другого купить - гривна серебра! Где взять? Землю я волами вспашу, но ни лесу привезти, ни в Сборск на торг съездить... Конь нужен! Кто мне его даст?
   Во дворе, где шел суд, повисло молчание.
   - Я дам! - сказал вдруг Богданов.
   Кочет от удивления раскрыл рот.
   - Такой сгодится? - лейтенант указал на мышастого.
   Кочет, забыв сына, бросился к жеребчику. Заглянул в рот, пощупал бабки, обошел кругом.
   - Молодой конь, справный! - заключил в завершение осмотра. - Такого возьму! Еще б сироте на обзаведенье...
   - А плетей? - спросил Данило, вставая.
   Кочет отшатнулся.
   - Погоди! - остановил его Богданов. Вытряхнул из кошеля серебряные пфенниги и высыпал в руку Кочета. - Хватит?
   - Спаси тебя Бог! - поклонился смерд.
   - Справишь свадьбу, как положено, - сказал Данило, - за конем в Сборск приедешь, через неделю, сейчас Богдану надобен. Гляди, сноху работой не нагружай! Внука тебе носит!
   Кочет поклонился. Сладка метнулась в ноги Богданову, тот еле успел подхватить.
   - Ты что, дура! - шепнул на ухо. - Дите потеряешь!
   - Спаси тебя Бог, добрый человек! - всхлипнула Сладка. - Сироту пожалел...
   Богданов укоризненно посмотрел на Лепко. Тот подскочил и забрал Сладку. Они ушли, все так же держась за руки, женщина несколько раз оглянулась. Смерды разошлись.
   - Прости, что встрял! - сказал Богданов Даниле.
   - Правильно сделал! - ответил сотник. - Я сам хотел пожаловать, но одумался. Одной дашь - завтра толпа набежит! Сколько таких сирот! Всем коней не наберешь... Ты богатырь - к тебе не побегут. Побоятся... Как ты без коня?
   - Добуду! - махнул рукой Богданов. Он не подозревал, что случится это уже завтра.
   ... В дверь постучали на рассвете.
   - Заборье горит! - прокричал взволнованный кмет. - Отрок прибежал - чудь налетела!
   - Седлай коней! - распорядился Данило, хватая пояс с мечом. - Подымай смердов! Пусть возьмут рогатины!..
   Не прошло и получаса, как маленький отряд выступил поход. Отрок из Заборья бежал впереди, показывая путь. Вслед конным поспешали мужчины с рогатинами, некоторые прихватили луки. Лесная тропа была узкой - едва проехать двоим, но отряд не растягивался. До Заборья оказалось верст пять - доехали быстро. На опушке Данило велел остановиться, сам осторожно выглянул из-за кустов.
   ...Весь догорала. Несколько десятков конных суетились у околицы, выстраивая в цепочку телеги, груженные добром. У телег толпились женщины и дети.
   - Пограбили, ополонились! - сказал Данило подъехавшему лейтенанту. - К себе потянутся.
   - Весь зачем жгли? - удивился Богданов.
   - Немцы научили. Им радость, когда земли русские пустошат.
   - Ударим? - спросил лейтенант.
   - Их три десятка, нас - вдвое менее. И только семеро в броне. Не справимся.
   - А это зачем? - Богданов показал пулемет.
   - Там бабы и детишки! - возразил Данило, уже знакомый с действием "ДТ". - Пуля не разбирает.
   - Зачем им пленные? - спросил Богданов.
   - В рабы продадут, или себе служить оставят. Кого-то в жертву идолам своим принесут. Поганцы! - Данило сплюнул.
   - А если выманить гадов?
   Данило посмотрел на него:
   - Как?
   - Выскочить на коне, показаться! Увидят, что один - пустятся догонять! Вот тогда их...
   - Это кметы Жидяты за тобою скакали! - возразил Данило. - Чудь не побежит. Заложится за возами и вышлет разведку. Увидят нас, порежут полон и рассыплются по лесу. У них кони малые, но добрые, любым болотом пройдут. Не поймаем!
   - Что предлагаешь?
   - Телега тропой не пройдет, дорогой двинутся. Здесь она одна. На ней переймем!
   Маленький отряд двинулся вдоль опушки. После блужданий по чащобе, вышли к широкому лугу. Край его упирался в берег реки, второй подступал к лесу. Посреди, параллельно берегу, луг прорезала дорога - узкая, но накатанная.
   - Через две версты на реке брод, а на том берегу - Ливония, - объяснил Данило. - Перейдут реку - и все!
   - Встретим здесь? - спросил Богданов.
   - Далеко до дороги! - возразил Данило. - Пока доскачем из леса, успеют встать за возы и натянуть луки. Самострелов у них нет, это не немцы, но из луков стреляют метко. Надо в лесу.
   - В лесу с пулеметом плохо! Попрячутся за деревьями, начнут стрелять. Много людей потеряем. Надо в поле. Там не спрячутся!
   - Как дело мыслишь?
   Богданов рассказал. Данило слушая, качал головой.
   - Храбрый ты человек, Богдан, но больно опасно! Убьют тебя, что княжне скажу? Не простит она мне! Скажет: сам тебя под смерть подвел! В лесу переймем!
   - А ежели не выйдет! Ежели пробьются к броду? Уйдут, а после вернутся. Не каждый раз мы рядом. Сколько еще весей сожгут?! Надо врезать так, чтоб дорогу забыли!
   Данило неохотно согласился.
   ...Солнце поднялось над верхушками сосен, когда обоз вышел на луг. Два десятка конных разбойников ехали впереди, остальные скакали по сторонам, сторожа полон. Позади обоза под присмотром нескольких всадников гнали коров и овец. Люди шли пешком - на телегах везли добычу. Матери несли грудных детей, те, что постарше, цеплялись за подолы. Руки мужчин были связаны за спиной, почти у всех окровавлены лица - отбивались. Рубахи на женщинах порваны - хищники насладились добычей. Богданов, разглядев, скрипнул зубами. Однако взял себя в руки - не до того! Он внимательно рассмотрел разбойников. Одеты не богато, кольчуги едва на каждом втором, оружие - копья, ножи и дубины. Мечи не у всех, да и те короткие. Только у предводителя, ехавшего впереди, имелась сабля в богатых ножнах. Будь у Данилы не пять, а пятнадцать кметов, справился бы за раз, понял Богданов. Он снял "ДТ" с предохранителя и оттянул рукоятку перезаряжания. Пора...
   Вожак разбойников, увидев на дороге человека, натянул поводья. Конь встал, следом стали кони спутников. Вожак поднес руку ко лбу. Дорога, которой шел человек, спускалась от леса к лугу, приходилось смотреть снизу, к тому же против солнца. Однако незнакомца вожак разглядел. Тот был одет в рубаху, порты и сапоги; из оружия - нож на поясе. Сумка через плечо и какая-то палка в руке. Незнакомец не опирался на нее, просто нес в руке. Судя по вытянувшейся руке, палка была тяжелой.
   Человек не выглядел угрозой, но вожака нечто смущало. Поразмышляв, он понял: человек не боится! Он спокойно шел навстречу, будто дорога была пустой. А ведь наверняка видел отряд! Вожак настороженно оглянулся, но ничего подозрительного не заметил. Трава на лугу не смята - никто по ней не ходил и не скакал. На дороге нет следов конских копыт и отпечатков подошв многочисленных ног. И все же обстановка выглядела странной. Вожак заволновался.
   Незнакомец тем временем подошел совсем близко и остановился. Казалось, он только что рассмотрел отряд. Человек свернул с дороги и пошел лугом, будто заходя отряду во фланг или же удаляясь от него. Вожак решил, что второе. Узнаем, кого боги принесли!
   Вожак подобрал поводья, но незнакомец вдруг остановился, вскинул палку к плечу.
   - Ну что, разбойнички! - услышал вожак звонкий голос. - Слыхали про кинжальный огонь? Нет? Сейчас покажу!
   Более вожак ничего не услышал. Длинная очередь, пущенная почти в упор, смела с коней воинов передового отряда. Диск "ДТ" зарядили из ленты "шкаса" - бронебойно-зажигательные пули, бронебойно-зажигательные трассирующие, пристрелочно-зажигательные пули. Трассеры прочерчивали в воздухе огненные следы, гасли в телах людей и коней, пристрелочно-зажигательные вспыхивали, попадая в кольчуги. Разбойники падали с седел, кони вставали на дыбы, ржали... Гром пулемета, крики людей и коней превратили луг в хаос. Уцелевшие разбойники, застыли, ничего не понимая. Они глядели на приближавшегося грозного мстителя, не зная, что предпринять. Богданов тем временем шел им навстречу, сбивая разбойников наземь короткими очередями, словно ворон со столбов. В этот миг налетел Данило с кметами; смерды прибежали следом. Разбойников рубили саблями, кололи рогатинами, стаскивали с коней и резали ножами. Никто не успел натянуть лук или поднять палицу, почти никто не сумел дать отпор. Трое разбойников, гнавших стадо, опомнились и кинулись в реку. Они плыли, цепляясь за поводья, с ужасом оглядываясь назад. Богданов, перезарядив "ДТ", встал на берегу и дал три короткие очереди...
   - Жаль, кони уплыли! - сказал Данило, подходя.
   - Другие остались! - успокоил лейтенант.
   Коней и вправду уцелел табун - два десятка. Их собрали и отогнали в сторону. Воспользовавшись моментом, полоненные женщины вытащили ножи убитых разбойников и пошли вдоль обоза, разглядывая тела. Если кто-то из поверженных хищников шевелился или стонал, резали - молча и беспощадно. Втыкали лезвия в грудь, перехватывали горла, некоторым выкалывали глаза - живым и мертвым. Богданов смотрел молча - приходилось видеть. Как-то задержался у партизан и стал свидетелем казни. Партизанский трибунал приговорил полицая к расстрелу. Осужденного повели вдоль деревни. Из хат стали выбегать бабы с ухватами в руках. Они били полицая наотмашь и со всей силой - много беды натворил гад. Не вмешайся партизаны, забили бы насмерть еще до расстрела...
   Спохватившись, Данило велел развязать пленных смердов. Те громко сожалели, что женщины их опередили. Некоторые все же попинали мертвых, а один, разыскав среди трупов обидчика, вскочил разбойнику на грудь и стал прыгать. Кровь фонтанчиком била из перерезанного горла...
   Из рассказов пленных стала ясной картина налета. Шайка напала на весь незадолго перед рассветом. Сторож или спал, или был сразу убит - в било он не ударил. Семь изб веси окружили и разом вынесли двери. Мужчин, схватившихся за ножи, убили, но большинство оглушили и связали. Затем последовал грабеж и насилие.
   Успокоившись, люди из сожженной веси обобрали мертвых - тех, кем побрезговали кметы. Сняли все. Голые трупы стащили в сторону. Мужики собирались назавтра развесить их по деревьям. С того берега заметят и проникнутся, вдругорядь подумают... Данило принес Богданову кожаный кошель.
   - У вожака был, - сказал, отдавая. - Это старый Тыну. Не первый раз к нам приходит, давно ловлю. Хитрый сволочь: наскочит - и сразу к себе! Теперь все, отбегался... Что с конями сделаешь?
   Богданов оглянулся. Табун уже разобрали. Каждый из кметов держал повод одной или даже двух лошадей, десяток сторожили в сторонке.
   - Твои! - подтвердил Данило. - Тех, что впереди ехали. Половину прирезать пришлось - крепко раненые, остальные годятся.
   - Обещал коня Кочету! - напомнил Богданов.
   - Скажи Лепко, пусть выберет. Жеребца Тыну не отдавай. В Сборске за него гривну дадут, а в Плескове - две. Добрый конь!
   - Возьму его и оставлю мышастого! - решил Богданов. - Остальных пусть разграбленная весь забирает. Им нужней!..
   - Правильно! - сказал сотник. - Продадут половину, за серебро новые избы срубят. Мигом! Добрый ты человек, Богдан!
   Данило объявил жителям веси о подарке, лейтенанту пришлось вскочить в седло - зацеловали бы!
   Отправив смердов по домам, маленький отряд двинулся в Сборск. Нападение чуди встревожило Данилу, он решил вернуться раньше. К Сборску доскакали к вечеру. У каждого теперь имелась заводная лошадь с седлом, пересаживались на ходу. Данило выслал вперед гонца - сообщить о приезде, позаботиться о столе и бане. Гонец оказался резвым. Едва Сборск показался вдали, как навстречу устремился всадник.
   - Кто это? - удивился Данило. - Маленький кто-то. Отрок?
   Оказалось, Лисикова. На прогулке встретила гонца и, расспросив, ринулась навстречу. Лейтенант, поздоровавшись, с удовольствием смотрел на раскрасневшееся, загорелое лицо штурмана.
   - Все ли в Сборске мирно? - спросил Лисикову Данило. - Все ли здоровы?
   Анна заверила, что все именно так, и подъехала к лейтенанту.
   - Славно скачешь! - одобрил Богданов. - Давно научилась?
   - Княжна помогла! - сказала Аня и оглянулась. - Можно с вами наедине?
   Богданов натянул поводья, поджидая, пока отряд проедет.
   - Что случилось?
   - Княжна! - сказала Анна, кусая губы. - Только о вас и говорит! Думаю, влюбилась!
   - Показалось!
   - Я не слепая! Постоянно про вас спрашивает!
   - Рассказала?
   Лисикова покраснела и потупилась. Богданов вздохнул.
   - Тебя учили хранить военную тайну?
   - Так она военную не выведывала! - стала оправдываться штурман. - Про вас лично!
   - Деловые и моральные качества офицеров также составляют военную тайну! - сказал Богданов. - Лучше б про себя рассказала!
   - Про меня ей неинтересно...
   - Замнем! - предложил Богданов. - Поздно дитя воспитывать, когда вдоль кровати лежит... Заглянем в суть. Предположим, она влюбилась...
   - А вы?
   - Аня! - укорил Богданов. - Личная жизнь командира не подлежит обсуждению.
   - Подлежит! - возразила Лисикова. - Очень даже подлежит!
   - Почему?
   - Будете на ней жениться?
   - Тебе важно знать?
   - Да! - сказала Аня. - Очень!
   - Почему?
   - Вы не сможете забрать ее с собой! Советской стране княжны не нужны. Что она станет делать?
   - Назначим начпродом! Кормят здесь замечательно!
   - Товарищ лейтенант! - нахмурилась Аня. - Давайте серьезно. Вы не сможете забрать ее с собой, значит, останетесь здесь. Это дезертирство!
   "М-да! - подумал Богданов. - Не зря к Гайворонскому бегала!"
   - Товарищ сержант! - сказал он торжественно. - Заверяю: ни на княжне, ни на Неёле, ни на Ульяне, а также других женщинах Сборска жениться не планирую!
   - Правда?! - просияла она.
   Радость ее была настолько искренней, что Богданов забыл о Гайворонском.
   - Расскажи, чем занимались! - сказал, трогая коня. - Кроме обсуждения командира, конечно...
   Аня пристроилась рядом и заговорила. "Совсем дитя! - думал лейтенант, слушая ее щебет. - Ленточку купила - радость, сапожки подарили - счастье... Тем не менее, в армию - добровольцем, в самолет сесть - рапорты... Штурманы на По-2 гибнут часто, а она к начальству ходила: пустите! Под пули и осколки... Ну и что? Получила свой осколок! Теперь снова на фронт? Другая бы радовалась нечаянному отпуску... Сколько их, мальчиков и девочек, уже похоронили! Куда вы рветесь?!. Без вас войну выиграют!..."
   Богданов поразмыслил и заключил: без таких все ж не выиграть. Вздохнул. Аня глянула настороженно, Богданов ободряюще кивнул: все в порядке. Она продолжила рассказ. Лейтенант смотрел на нее искоса. Почему-то вспомнилось: они в воздухе, Аня стоит на крыле, вцепившись в край его кабины, а он бросает на нее торопливые взгляды, моля бога, чтоб не сорвалась. Потом, на земле, он расцепляет ее побелевшие пальцы и несет к санитарной машине...
   "Стоп! - оборвал себя Богданов. - Об этом не надо!"
   Они подъехали к Сборску. Данило с кметами стояли у ворот, о чем-то разговаривая. Лейтенант присмотрелся - княжна! Богданов спрыгнул на землю, подошел. Лицо Евпраксии было встревоженным.
   - Из Плескова прискакал гонец, - сказала она, увидев Богданова. - Довмонт требует нас на суд: всех и немедленно!..
  
   12.
  
   Довмонт вошел в сени, слегка прихрамывая. Князь оправился от долгой хвори, однако нога побаливала. Не глядя по сторонам, Довмонт прошел к стулу с высокой спинкой, сел и только затем обвел взглядом собрание. Под хмурым взором притихли и вытянулись ближние бояре, строже стали лица кметов и слуг. Повинуясь властному знаку, подошли и стали за стулом сын, игумен Иосаф и вечевой дьяк. Довмонт кивнул, дьяк вышел вперед и стал оглашать. Довмонт не слушал, князем владел гнев. Месяц как изгнали сборского посадника, а он узнает об этом третьего дня! Понятно, что сборская княжна не спешила хвалиться, но сын-то, сын не сказал... Послушал мать, пожалел хворого отца. Он еще не в гробу!..
   Дьяк закончил читать. Довмонт жестом подозвал Казимира. Литвин приблизился и слегка охрипшим голосом начал обвинение. Довмонт не вникал в слова, более наблюдая за лицом крестника. Казимир явно волновался, сбивался, делал паузы. "Не договаривает! - понял Довмонт. - Что ж там было?.."
   Довмонт выслушал Казимира третьего дня и тогда же почувствовал мутность истории. Сотня кметов захватила укрепленный Сборск? Как? Крестник лепетал о дьявольской птице, мечущей огонь с неба, о Евпраксии, заключившей сделку с дьяволом, Довмонт не верил. Тридцать третий год он правил в Плескове, бывал в десятках походов, но нигде и никогда не видел дьявола. Казимир что-то скрывал. Где он обретался после захвата Сборска? Почему сразу не прибежал? Крестник уверял: было соромно, отправился в Литву в надежде собрать войско и вернуть Сборск самому. Не получилось... Выглядело правдоподобно, но что-то не вязалось, не нравился Довмонту этот рассказ. Но более гневило князя другое. У него под боком, на расстоянии дневного перехода, случилась кровавая свара за власть. Погибла по меньшей мере сотня кметов. Сотня! В битве Довмонта с литовским князем Герденей погиб один - Антоний, сын Лочков, брат Смолигов. До сих пор памятно. Другие походы Довмонта случались вовсе без потерь. Речь, конечно, не о битве под Раковором, там щедро полили снег кровью. Так ведь схватились с закованными в латы датчанами и немцами. Здесь же свои убивали своих: секли мечами, били стрелами, вешали на стенах...
   Сборская распря будила у Довмонта тяжкие воспоминания. Некогда он, в ту пору князь Нальшенайский, поднял руку на коронованного владетеля Литвы. Миндовг забрал у Довмонта жену - единственную и любимую. Она приходилась младшей сестрой жене Миндовга; старшая на смертном одре завещала мужу младшую - чтоб растила ее детей. Миндовг даже не подивился странной просьбе, прямо с похорон и забрал ладушку. Довмонта он не опасался - куда тому против короля! Миндовг ошибся. Литовское войско отправилось на войну с Русью, Довмонт с дружиной под выдуманным предлогом отстал... Миндовг и двое сыновей князя жизнями заплатили за обиду. Но третий сын, который вел войско на Русь, уцелел... Довмонту пришлось грузить на повозки добро, в компании ближних бояр искать защиты в Плескове. Его приняли ласково, поставили князем. Тридцать три года он платит кровью за доверие. Мечом, которым сразил Миндовга, рубит бывших соплеменников и немецких хищников. Безжалостно рубит! Плесков рад, что предпочел иноземного князя русскому. Плесков славит храброго, мудрого и справедливого Довмонта, в церквях возносят молитвы за ревностного строителя храмов и монастырей. Никому нет дела до воспоминаний князя, его тяжких снов. Они приходят только к нему, и в последнее время все чаще. Окровавленные тела на лестницах и переходах - стража Миндовга стояла насмерть, ярость в глазах владетеля Литвы за мгновенье до смертельного удара, перекошенное ужасом лицо жены... Он не тронул ее, но и не забрал. Обесчещенная Миндовгом, она была не нужна, он не смог бы к ней прикоснуться. Родственники и бояре не позволили бы. Они шли за ним, чтоб отплатить за обиду, а не для того, чтоб вернуть подстилку Миндовга...
   В последние годы Довмонт все чаще вспоминал жену. Выплывало из памяти юное лицо, большие синие глаза, заплетенные в толстую косу волосы цвета речного песка... Нет ее на свете, Довмонт тридцать лет как женат. Дочь переяславльского князя Димитрия подарила ему сыновей. Мария красива и благочестива, любит мужа и детей, но вспоминается почему-то та, первая...
   Князь глянул на Евпраксию. Она слушала Казимира с суровым лицом. Ноздри ее трепетали. "Убила бы, дай ей волю! - понял Довмонт. - За что? Чем так обидел? Сватовством? Кому Казимир помешал? Кого избрала она? Данилу? Чтоб выйти замуж за сотника, положила сотню кметов?" Данило стоял рядом с княжной, Довмонт окинул его тяжелым взором. Если обвинение подтвердится, сотник кончит дни в порубе или на виселице - как вече решит, Евпраксия наденет клобук монашки. Дорого стоила ее любовь, не задумалась о цене. Это у литовской жены Довмонта не было выбора, у княжны был...
   Князь перевел взор на спутников княжны. Кроме Данилы перед князем стояли незнакомый Довмонту кмет, высокий, с красивым, несмотря на шрам от ожога, лицом и чернявый немец в круглой шапочке с перьями. Шапку при появлении князя немец предусмотрительно снял. Чуть далее топталась высокая и крепкая баба, судя по одеже, служанка. Эти-то зачем?
   Казимир закончил и сделал шаг в сторону. Довмонт указал на княжну:
   - Отвечай!
   - Я пришла сюда не отвечать, а обвинять! - возразила Евпраксия.
   Брови Довмонта взлетели вверх.
   - Кого хочешь обвинить?
   - Его! - княжна указала на Казимира. - Убийцу сборского посадника князя Андрея! Предателя, задумавшего передать Сборск немцам!
   Собрание загудело. Довмонт поднял руку, устанавливая молчание.
   - Это тяжкое обвинение! - сказал тихо, но все услышали. - У тебя есть послухи?
   Княжна сделала знак бабе. Та подошла и поклонилась князю.
   - Неёла, служанка моя, - пояснила княжна. - Расскажи князю, Неёла!
   - После того, как князь сбежал из Сборска, - Неёла показала на Казимира. - Я прибиралась в ложнице, где он жил. Он все бросил, ничего не взял. В его сумке нашла...
   - Что?
   - Вот! - Евпраксия показала стеклянный флакон в кожаном чехле. - Это смертное зелье! Мы добавили в питье собаке - издохла. Можем и твоей, князь, дать, для поверки. Мой отец умер, как поел с Казимиром с глазу на глаз. Накануне был крепок и не хворал.
   Довмонт глянул на крестника.
   - Это не мое! - крикнул Казимир. - Сама подбросила! И бабу свою научила!
   - Прямо здесь поклянусь, перед владыкой! - сказала Евпраксия. - Неёла тоже.
   - А ты поклянешься? - спросил Довмонт у Казимира.
   - Да! - облизал тот губы.
   Довмонт нахмурился - дело принимало плохой оборот. Если обе стороны поклянутся, как определить виновного? Кто из двоих солжет перед Богом? Вчерашний язычник или влюбленная княжна? Оба могут. "Почему Казимир сразу поверил, что в посудине яд? - подумал Довмонт. - Почему не попросил поверки? Княжна могла обмануть. В Сборске трудно найти нужный яд, да и Плескове поискать. На Руси не принято травить князей, здесь их режут - как и в Литве. По ядам немцы мастера..."
   - Приведите собаку и сыщите травника! - велел Довмонт.
   Ближний кмет рванулся из сеней и скоро явился с псарем. Тот вел на поводке старую суку. Довмонт мысленно одобрил: поняли правильно, доброго пса жаль. Псарь отдал поводок кмету, поставил на пол плошку, налил в нее из фляжки светло-желтой жидкости.
   - Мед! - пояснил князю. - Ласка любит! Глазами плохо видит, но чует добре.
   Сука и вправду волновалась, тянулась к плошке, натягивая поводок.
   Довмонт глянул на княжну. Та вытащила из флакона пробку, плеснула в плошку.
   - Отпускай! - велел князь.
   Ласка подбежала к плошке и стала жадно лакать. Люди в сенях смотрели на нее с острым любопытством. Сука вылакала плошку до дна, облизала дно и улеглась на пол, примостив голову на лапы. Довмонт глянул на княжну.
   - Не торопись, князь! - сказала Евпраксия. - Зелье хитрое.
   Протекла минута, другая, пятая... В сени влетел запыхавшийся травник. Долговязый, в длинной рясе с пояском, он с порога поклонился князю. Довмонт сделал знак подойти.
   - Что за зелье?
   Травник плеснул из флакона в руку, растер жидкость ладонями, понюхал, затем лизнул.
   - Добрая трава! - сказал радостно. - Здесь не растет. Издалека привозят. От сердца помогает. Настоять в кипятке и добавить в питье пять капель...
   - А ежели больше? - спросил Довмонт. - Плеснуть, не считая?
   - Сердце заколотится и станет худо. Молодой, может, и отлежится, а вот старому не встать...
   - Глядите! - крикнул кто-то, указывая на суку.
   Все повернули головы. Ласка лежала на боку, вытянув лапы. Подбежавший псарь потрогал суку, заглянул пасть.
   - Издохла! - объявил громко.
   - Твой пес тоже был старым? - спросил Довмонт у княжны. Евпраксия кивнула. Князь глянул на травника: - Что скажешь о посуде?
   - Немецкая работа! - сказал травник, вертя в руках флакон. - В Плескове не купишь.
   Довмонт глянул на Казимира, тот нервно облизывал губы. Княжна не солгала, понял Довмонт, она имела право на месть. За смерть отца вырезают род врага. Однако Казимир поклянется, и судить придется княжну.
   - Ты говорила о предательстве? - спросил Довмонт Евпраксию. - Поведай!
   - Казимир убил моего отца, чтоб передать город ордену.
   - Лжа! - отчаянно крикнул литвин.
   - Он привел в Сборск роту немецких наемников.
   - Я нанял их на свои деньги! Чтоб защищать город!
   - Здесь стоит капитан наемников, княже! Спроси его!
   Чернявый немец с круглой шапочкой в руках вышел вперед и поклонился Довмонту.
   - Как зовут? - спросил князь.
   - Конрад.
   - Кому служишь?
   - Кондотьер Богдан! - наемник указал на кмета с красивым лицом. - Я приносить ему присяга после того, как князь Казимир бежать из Сборска.
   - Почему Богдану?
   - Он брать меня в полон.
   - Кому служил до Богдана?
   - Ордену.
   - Казимир говорит, что ему!
   - Солдаты земли Швиц служить тому, кому присягать. До Богдана я присягать ландмейстер ордена Святой Девы Марии.
   - Он послал тебя в Сборск?
   - Так!
   - Что велел?
   - Служить князь Казимир и ждать войско ордена.
   - Лжа! - закричал Казимир.
   - Я присягать! - насупился Конрад и указал рукой. - Этот монах!
   - Он еретик, княже! - завопил Казимир. - Как можно верить его клятве?
   - Сам еретик! - обиделся Конрад. - Вот! - он вытащил из-за ворота серебряный крест. - Я верить в Господь наш Иисус Христос, я молиться ему. Я креститься не так, как вы, но бог наш един. В кого верить ты, Казимир? Ты бежать из города и бросить свой солдат. Трус! - Конрад плюнул. - Я лучше сидеть в чистилище, чем служить тебе!
   - Владыка! - повернулся Довмонт.
   Иосаф подошел и встал перед наемником.
   - Клянешься ли ты перед лицом Господа нашего, что сказал правду? - спросил звучным голосом.
   - Клянусь! - подтвердил Конрад, перекрестился и поцеловал крест.
   Довмонт глянул на Казимира. Литвин был бледен, нижняя челюсть дрожала. Можно не спрашивать.
   - В поруб его! - велел Довмонт. - До суда веча!
   В сенях стало тихо. Князь Плескова волен в своем суде, но к смерти приговаривает только вече. Казимир побледнел и растерянно глянул на Довмонта. Подскочившие кметы сняли с него пояс с кинжалом, завернули руки за спину.
   - Господин! - взмолился Казимир по-литовски. - Пощади! Я все расскажу!..
   Довмонт не отозвался. Князя мучил стыд. Голова седая, а не распознал предателя... Будут за глаза злословить! В лицо сказать не посмеют, побоятся, а за спиной шепнут... Из-за Казимира другим перебежчикам не станет веры. У ливонского ордена два смертельных врага - Литва и Русь. Потому вытолкнутые родовой распрей литвины бегут на Русь, обосновано рассчитывая на приют. Больше не приютят. Теперь всякий знает: литвин служил ордену. Казимира не забудут. По смерти Довмонта вече призовет в Плесков русского князя. Сыновьям не получить города...
   Казимира увели. Довмонт сделал знак Евпраксии подойти.
   - Хотел дать тебе доброго мужа, а вышло - погубил отца, - сказал сокрушенно. - Прощаешь ли ты меня?
   - Прощаю! - сказала княжна тихо. - Ибо не ведал ты, что творил.
   - Тогда слушай мою волю! Сумела отбить Сборск, сумей и сохранить! Будешь в нем посадницей! (В сенях зашумели...) До Рождества. За это время найди себе доброго мужа. Раз я не сумел, ищи сама. Выберешь доброго воина, сделаю посадником. Выберешь тихого, дам приданое и дом в Плескове! Захочешь уехать в другие земли - препятствовать не буду. Сгода?
   - Спаси тебя Бог, княже! - сказала Евпраксия.
   Довмонт встал и обнял ее.
   - Бог не дал Андрею сына, но дочку послал боевую, - шепнул в ухо. - За Давыда моего пойдешь?
   - Избрала уже! - ответила княжна.
   - Тогда зови на свадьбу! - улыбнулся Довмонт. - Посаженным отцом, - он отпустил княжну и подозвал немца. - Видел вас в поле, - сказал, разглядывая наемника, - крепко стоите! Будешь сражаться за Русь?
   - Кондотьер решать! - ответил Конрад.
   - Какой с ним уговор?
   - Служить до Рождества Богородицы.
   - Что так мало? У Богдана нет серебра?
   - Он не давать нам серебро, велеть отслужить свой выкуп.
   Довмонт мгновение смотрел изумленно, а затем захохотал. Собрание поддержало. Громкий смех прокатился по сеням и замер в переходах.
   - Сколько живу не слышал, чтоб наемники служили за выкуп! - сказал Довмонт. - Ай-да, Богдан! Слушай меня, Конрад! Если кондотьер не захочет ряд продлить, приходи в Плесков! Сговоримся!
   Конрад поклонился.
   - Суд окончен! - объявил Довмонт и кивнул вечевому дьяку: - Запиши!
   - Погоди, княже!
   Довмонт удивленно посмотрел Иосафа. Игумен выступил вперед.
   - Ты осудил клятвопреступника и убийцу по делам его, - сказал игумен, - однако оставил без разбора обвинение в колдовстве.
   - Казимир восклепал на княжну!
   - Клятвопреступнику веры нет, - согласился Иосаф, - но отец Пафнутий из Сборска донес мне о скверне. Чтоб вернуть город, княжна вошла в сговор с волхвом по имени Богдан. Это его ты только что хвалил. Волхв прилетел на громадной птице, плюющейся огнем и поражающей люд клекотом. Птица убила кметов Казимира на стенах города и плюнула в ворота. Те растворились, княжна с кметами ворвалась в Сборск и захватила его. Княжна вправе мстить за смерть отца и прогнать из города клятвопреступника, но звать на помощь чародея - преступление перед Богом!
   Довмонт хмуро глянул на Евпраксию. Та смешалась.
   - Дозволь мне, княже! - Богданов выступил вперед. - Если владыко обвиняет меня в чародействе, мне и отвечать. Так?
   Довмонт посмотрел на Иосафа, тот кивнул.
   - Вот! - Богдан вытащил из-за ворота медный крест на шнурке. - Разве чародеи носят кресты?
   - Слуги дьявола хитры! - возразил игумен. - Некоторые, особо сильные, могут носить кресты и выдавать себя за христиан. Другие и в церковь божью ходят, а дома волхвуют.
   - А с чего ты взял, что я волхв?
   - Ты летаешь на птице! Разве это не от дьявола?
   - Отец Пафнутий спрашивал меня о том. Не доносил он тебе мой ответ?
   Иосаф покачал головой.
   - Повторю, что ему сказал. Глянь в окно, владыка! У пристани стоят корабли. Человек не может плавать, как рыба, но плавает! Разве те, кто это делает, чародеи? Или волхвы?
   - Эти корабли делали люди. Они не живые.
   - Моя птица такая же. Из дерева, железа и полотна. Можешь сам убедиться - мы привезли ее! Она за городом спрятана, чтоб не будоражить люд. Хочешь глянуть?
   - Седлать коней! - поспешно велел Довмонт.
   Когда кавалькада из нескольких десятков всадников прибыла на берег реки Великой, то увидела наемников, охранявших копну сена. Эту "копну" доставили к Плескову уже привычным путем - на плоту. По знаку Богдана солдаты раскидали сено, взору князя и свиты предстала птица с двойными крыльями. Вздох удивления прошелестел в окружении князя. Богдан спрыгнул с коня и подошел к самолету.
   - Гляди, владыка, дерево! - он похлопал по фюзеляжу. - Полотно! - он коснулся крыльев. - Железо! - Богдан взялся за цилиндр мотора.
   Довмонт слез с коня, подошел. Осторожно коснулся ладонью крыла, затем двинулся вдоль самолета, трогая и щупая. Следом, как по команде, устремилась свита. От напора любопытных рук По-2 закачался, но устоял. Лейтенант бдительно следил, чтоб от самолета ничего не оторвали. Обошлось. Никто не заглянул под крыло, где на направляющей висел последний "эрес". Бомбы Богданов решил не брать, а вот "эрес" захватил - на всякий случай.
   - Как она плевалась огнем? - спросил Иосаф.
   Лейтенант снял "ДТ" и дернул за рукоятку перезаряжания - на траву упал патрон. Отдав пулемет подбежавшей Ане, лейтенант поднатужился и вывернул пулю из гильзы. Аня поднесла глиняную плошку, лейтенант высыпал порох на дно. Повинуясь знаку, кмет Данилы поднес тлеющий трут. Богдан кинул его в плошку. Порох пыхнул ослепительным пламенем.
   - Смертные зелья бывают разными! - сказал Богдан. - Одни надо выпить, другие засунуть в железную палку и поджечь. Вот и огненный плевок. Эту птицу делали люди.
   - Немцы? - спросил Довмонт.
   - Русские!
   - Далеко?
   - За горой-Уралом.
   - Не ведаю такую! - сказал Довмонт. - Далеко Русь разбрелась.
   - Как она летает? - встрял Иосаф.
   - Покажу! Не хочешь со мной?
   К удивлению лейтенанта игумен кивнул. Богданов помог ему забраться в кабину штурмана (под рясой Иосафа оказались обыкновенные порты, заправленные в стоптанные сапоги), пристегнул ремнями. Попросив ничего в кабине не трогать, лейтенант перебрался в кабину пилота. По его знаку Аня провернула винт. Готовый к запуску мотор выстрелил выхлопными газами и заревел. Отступившие назад гости подались еще далее. По-2 побежал по лугу и взлетел. Богданов плавно набрал высоту и на малой высоте направился в сторону от Плескова - не следовало будоражить город. Над рекой он сделал круг и пошел на снижение. Самолет приземлился и покатил к ожидавшим его людям, те отпрянули. По-2 остановился. Богданов помог Иосафу отстегнуть ремни, но из кабины игумен выбрался сам. Подошли князь со свитой. Они во все глаза смотрели на игумена.
   - Велика и обильна Русская земля! - торжественно сказал Иосаф. - Зело украшена лесами, реками и полями. Потому так много врагов, алчущих ее богатств, - он повернулся к Богданову. - Долетит ли до Иерусалима птица твоя?
   - Нет! - сказал Богданов.
   - А до Киева?
   Лейтенант покачал головой.
   - Ну, в Новгород?
   Богданов прикинул расстояние, количество бензина в баке и еще раз покачал головой.
   - Не от дьявола творение это! - заключил Иосаф. - Хитер враг человеческий, да хвастлив - гордыня им владеет. Коли б от дьявола была птица сия, то слуга его непременно похвалился бы. Тут бы я его и поймал! Богобоязненный человек силы свои соизмеряет, гордыню гонит. Благословляю тебя, чадо!
   Богданов поклонился и поцеловал крепкую длань игумена.
   - Отблагодарили тебя за Сборск? - спросил Довмонт пилота.
   - Я не просил благодарности.
   - Ну, так я награжу! - князь отвязал от пояса кожаный кошель. - Прими!
   "Служу Советскому Союзу!" - едва не сказал лейтенант, но вовремя спохватился. Взял кошель и поклонился.
   - Перебирайся в Плесков! - предложил Довмонт. - Сотником сделаю, жалованье дам. Мне такая птица надобна.
   Богданов колебался мгновение. От Сборска до Плескова тридцать километров по прямой. Ровно на столько же дальше от места, где они провалились в прошлое.
   - Не прогневайся, князь, но останусь в Сборске. По нраву мне там. Коли понадоблюсь, прилечу. На птице моей это мигом!
   Довмонт нахмурился и внезапно поймал взгляд Евпраксии. Та смотрела на Богдана влюбленными глазами. "Так вот кого избрала! - понял князь. - Вот какая награда Богдана ждет! Ладно! Как сыграют свадьбу, обоих - в Плесков! Условием поставлю! По Богдану видно, что не князь он, из кметов. Захочет княжну - подчинится! А в Сборск посадник найдется..."
   - Быть по сему! - сказал Довмонт и, прихрамывая, пошел к коню.
   Гости из Сборска провожали кавалькаду взглядами, пока та не скрылась в балке.
   - Ох! - сказала княжна и прижала руку к сердцу. - Обошлось!
   - Все хорошо, Проша! - шепнул Богданов и, пользуясь тем, что Данило отошел, сжал ей руку. - Ты молодец! Умница!
   - Это ты молодец! - возразила княжна. - Я женщина!
   Богданов засмеялся:
   - Держалась по-богатырски! Одолели врага битве, одолели и в суде. Надо бы отметить!
   - Нам отвели горницы в княжьих хоромах, - сказала княжна, - после полудня князь звал на пир.
   - Тогда пройдемся по Плескову! - предложил лейтенант. - Очень хочу город посмотреть... Ане обновок купим! - Богданов подмигнул штурману. - Она самолет подготовила, с плошкой сообразила.
   - Нет сил! - сказала княжна. - До сих пор ноги дрожат. Поеду в хоромы, прилягу!
   Она ускакала с Данилой, Богданов подозвал Конрада. Развязал кошель и насыпал в ладонь наемника горсть серебра.
   - Угости солдат! Гляди только, чтоб не перепились! Завалите самолет сеном и сторожите!
   - Приезжай к нам! - предложил Конрад. - Что тебе эти хоромы? Не будет тебе там перины! Кинут на пол суконную кошму с блохами, на которой собака лежала, не уснешь. Душно, блохи кусают... Приезжай! Лето, тепло, погода ясная... Выпьем пива, ляжем на сено и будем глядеть на звезды! Они здесь такие, как в земле Швиц, только ближе.
   - Да ты, гляжу, поэт! - засмеялся Богданов. - Вкусно уговариваешь!
   Он подозвал Аню и рассказал о предложении наемника.
   - Я как вы! - сказала штурман.
   - Договорились!
   Богданов вскочил в седло подведенного коня, наклонился и подхватил Аню под мышки. Штурман взвизгнула, но, оказавшись на холке жеребчика, успокоилась. Богданов обнял ее левой рукой, правой взялся за повод. Аня прильнула к нему и вцепилась в пояс.
   - Как стемнеет, жди! - крикнул Богданов Конраду.
   Наемник кивнул. Никто из них не догадывался, что этим вечером они не увидятся. Что встреча произойдет позже и будет отнюдь не радостной.
  
   13.
  
   Богданов привязал жеребца к коновязи торга и помог Ане спрыгнуть на землю. Возле коновязи прохаживался сторож - здоровенный детина с дубинкой в руке. Он окинул гостей внимательным взглядом, но ничего не сказал. "Запомнил людей и жеребца! - понял Богданов. - Коня не уведут".
   Торг размещался за стенами Довмонтова города - новейшей пристройки к древнему Крому, и расположился между ним и посадом. По пути Богданов с любопытством смотрел по сторонам, не удержался и заехал в старый город. Этот Плесков нисколько не походил на знакомый ему с детства Псков. Другие дома; улицы, бегущие совершенно в других направлениях. Ни каменного Крома, ни могучих каменных стен... Улицы узкие, мощеные деревом - бревнами или плашками, на окраинах и вовсе не мощеные. Деревянные строения обнесены высоким тыном - даже с коня во двор не заглянешь. Там, где стоял родной дом Богданова, совсем не было строений - болото за высокими деревянными стенами. Даже реки были другими. Глубокая Великая и даже извилистая Пскова оказались шире и полноводней. Из знакомых зданий имелся только Троицкий собор, но и он выглядел иначе. Но все же это был его город - многолюдный, шумный и красивый.
   Они ступили на торговую площадь и пошли вдоль рядов, заваленных товарами. На них обрушился шум сотен голосов. Кричали купцы, расхваливая товар, шумно торговались покупатели, пахло свежеиспеченным пирогами, медом. Аня остановилась возле прилавка с зеркалами. Они представляли собой полированные пластинки серебра или меди, в деревянной, серебряной и медной оправе. Молодой купец с жидкой бороденкой на круглом подбородке стал расхваливать товар. Ане приглянулось серебряное зеркальце на деревянной подставке. Конструкция позволяла снять зеркальце с подставки или же смотреться, сидя за столом.
   - Сколько? - поинтересовался Богданов.
   Купец назвал цену, Богданов немедленно уполовинил. Купец начал горячиться и хвалить товар, Богданов слушал невозмутимо: успел ознакомиться с местными нравами. Видя, что красноречие пропадает даром, купец сбавил цену. Богданов чуть поднял свою. По рукам ударили не скоро, но по виду купца было видно: не проторговался. Зеркальце перешло к Ане, и тут же выяснилось, что носить его в руках неудобно. Пришлось купить сумку: из воловьей кожи, украшенную плетеным узором, красивую, прочную, на удобном ремне через плечо. Без торга сумку, естественно, не отдали. Богданову эта канитель надоела. Он пересыпал в кошель Ани горсть серебра и попросил свои ленты-бусы выбирать самостоятельно. Договорились встретиться спустя короткое время (часов ни у кого не было) у коновязи.
   Освободившись от спутницы, Богданов быстро пошел вдоль рядов, разглядывая товар. У него не было определенной цели - любопытствовал. У прилавка с ножами задержался. Перебрал, примерил к руке - не понравились. Сталь лезвий даже на беглый взгляд мягкая, рукоятки простые или же богатые, но неудобные. Продавец заспорил, Богданов достал из ножен свой "золинген". Купец осторожно взял, рассмотрел, поцокал языком и немедленно предложил купить. Богданов отказался и забрал нож.
   Он повернул к коновязи, когда кто-то взял его за рукав. Богданов оглянулся: Путила!
   - Богатырь ищет земляное масло? - сказал купец льстиво. - Есть бочка вельми доброго.
   - Далеко? - спросил Богданов, соображая, успела ли Аня с покупками.
   - Рядом! - заверил купец. - Идем!
   "В случае чего подождет! - решил Богданов. - Договорюсь, чтоб доставили в княжьи хоромы - и назад!"
   Путила свернул в проулок, затем второй... "Так и заплутать недолго!" - думал Богданов, поспешая за Путилой. Они миновали посад, прошли берегом и оказались на пристани. Путила указал на приземистое строение за высоким тыном:
   - Здесь!
   Они вошли в калитку и направились к строению. Вокруг не было ни души. "Странно! - подумал Богданов. - С какой стати все попрятались?" Они подошли к двери. Купец отступил, пропуская летчика внутрь. "Склад, наверное", - подумал Богданов, склоняя голову перед низкой притолокой. Больше ничего подумать не успел. Что-то мелькнуло в полумраке, и в голове Богданова будто взорвалась граната...
  
   ***
  
   Купив лент и материи на юбку, Аня направилась к коновязи. Богданова там не оказалось. Аня потопталась возле мышастого, скормила ему остаток пирога (не удержалась, купила!), потрепала жеребца по шее. Мышастый довольно фыркнул и положил ей голову на плечо. Аня оттолкнула попрошайку, оглянулась. В этот момент к ней подскочил юркий малый.
   - Ты девка Богдана? - спросил, бегая глазами.
   - Я! - ответила Аня с внезапным предчувствием нехорошего.
   - Он подрался, голову ему разбили, - торопливо выпалил малый. - На улице лежит! Там! - малый указал рукой. - Просил тебя позвать. Худо ему!
   - Идем! - велела Аня, машинально сдвигая кобуру пистолета на живот.
   Малый побежал впереди, Аня едва поспевала. "Когда Андрей успел! - думала Аня, шагая за проводником. - Впрочем, с него станется! С Данилой подрались, теперь здесь зацепился. Из-за чего? Опять девку не поделили? Какую? Хоть бы не сильно побили!" Внезапно Аня подумала, что следовало взять коня, но тут же отмахнулась от этой мысли. С конем успеется, здесь рядом. Проводник свернул в один переулок, затем другой, они все более отходили от торга. "Андрей не мог уйти так далеко! - внезапно озарило Аню. - Если повздорил на площади, то не стал бы забираться сюда!"
   - Стой! - крикнула она.
   Малый остановился и повернул ней недовольное лицо.
   - Идем! Скорей! Богдан ждет!
   - Врешь! - сказала Аня и добавила по-местному: - Лжа!
   По лицу проводника пробежала тень. Внезапно он шагнул к ней и выхватил нож.
   - Иди, раз велено! - прошипел сквозь зубы. - Не то потащим!
   Аня оглянулась. За спиной, шагах в трех, маячил еще один: коренастый, с угрюмым лицом. Она не заметила, когда он появился и как давно шел следом. Увидев, что замечен, коренастый молча вытащил нож. Аня прянула к забору и зацарапала пальцами по крышке кобуры. Та поддалась с третьего раза. Рифленая рукоятка пистолета, оказавшись в ладони, успокоила. Аня передернула затвор и подняла "ТТ".
   - Не ершись, девка! - недовольно сказал проводник. - Кинь свою железку! Не то подколем.
   Аня выстрелила. Проводник повалился снопом. Аня перевела ствол на коренастого. Тот глянул недоуменно и внезапно метнулся к ней. "ТТ" в Аниной руке выплюнул две пули - обе попали. Коренастый рухнул прямо к ее ногам. Аня перескочила тело и побежала. Память не подвела: дорога вывела ее к торгу. Там по-прежнему было мирно: кричали купцы, ходили покупатели, мышастый жеребчик топтался у коновязи. Богданова возле него не было. Аня сунула пистолет в кобуру и подлетела к сторожу.
   - Я гостья князя Довмонта! - выпалила тому в лицо. - Буде появится Богдан, скажи: я в хоромах!
   Она убежала, не ожидая, пока сторож кивнет. Медлить было нельзя...
  
   ***
  
   - Богдана не сыскали! - доложил немолодой сотник. - Обшарили весь Плесков! Люд на торгу видел: ушел с купцом из Сборска, Путилой его кличут. Куда направились - неведомо. Тех, что девка убила, сразу нашли. Один местный, по прозвищу Глызя, тать и вор, за серебро зарежет, только помани! Второй пришлый. На торгу опознали: был с датскими купцами, два дня тому приплыли. Кинулись к купцам, те поведали: охранник, пристал к ним вместе с купцом в Вендене. Стали искать того купца - уплыл! Спешно, никому не поведав. Еще до полудня. Охранников своих забрал. На пристани видели: грузили в лодью мешок, великий и тяжелый, а более ничего.
   - Богдан, - задумчиво сказал Довмонт, - он в мешке. Живой, мертвого бросили бы. Перехитрил нас орден!
   - Погоню выслали! - торопливо сказал сотник. - Лодьи быстрые, переймут.
   - Не переймут!
   Довмонт с удивлением глянул на Данилу.
   - Думаю, княже, - сказал сотник, - что орден хитро все измыслил. Как ловко к Сборску подбирались! Откуда немцам ведомо, что Богдан будет в Плескове? Ведали! Почему? Потому как вперед Казимира выслали, Богдана на суд княжий выманить. Удалось бы Казимиру - осудил бы ты Богдана. Не вышло - схитили и в Венден повезли. Они б и Анну схитили, да девка не по зубам оказалась, палка с огнем при ней была. Коль они так хитро готовились, то не могли надеяться на лодье уплыть. По воде до Вендена далеко, а наши лодьи ходят быстро. Думаю, к берегу причалили, на той стороне Великой, там их ждали с конями. Скачут теперь в Венден. Здесь две дороги в Ливонию, я их ведаю, одна ближе, другая подалее. На ближней они. К дальней долго плыть, а они спешно бегли...
   "Не того Евпраксия выбрала! - подумал Довмонт, глядя на Данилу. - Вот он, жених! Красив, храбр, разумен. Богдана немцы как куренка словили, девка и та отбилась..." - князь перевел взгляд на немолодого сотника.
   - Немедля пошлю вдогон! - встрепенулся тот. - На обе дороги! - сотник поклонился и вышел.
   - Трудно будет их догнать! - вздохнул Данило. - На полдня впереди!
   - Я догоню!
   Все с удивлением посмотрели на Аню.
   - Догоню! - сказала она упрямо. - Сегодня же! Мне нужен человек, который знает дороги... - она вздохнула. - И дайте мне какие-либо порты!..
  
   ***
  
   Богданов очнулся от нехватки воздуха. В рот был забит комок шерсти, для верности прибинтованный к голове лентой полотна. Шерсть была мерзкой на вкус и щекотала небо - хотелось немедленно выплюнуть, однако сделать это не было возможности. Богданов сдержал рвотный порыв и попробовал осторожно пошевелить руками - не получилось, стянуты за спиной намертво. Ноги - также, в чем Богданов немедленно убедился. Лейтенант приоткрыл глаза. Он лежал на боку лицом к бревенчатой стене и ничего, кроме этой стены не видел. Ныла от полученного удара голова.
   "Попался как пацан! - подумал летчик. - Ну, Путила, ну, гад! Пусть только руки развяжут!"
   Развязывать его никто не собирался - в этом Богданов убедился скоро. Он был не один: за спиной раздавались шаги, слышались негромкие голоса. Говорили не по-русски. Лейтенант попытался разобрать речь - не получилось - далеко. Внезапно послышались быстрые шаги, сильная рука повернула его на спину. Лейтенант увидел над собой лицо - грубое, с большим шрамом поперек щеки. Пометили гада железом, жаль, выжил...
   - Очнулся! - сказал незнакомец. - Жив! Я умею бить.
   - Не задохнется? - спросил кто-то за спиной.
   Меченый зажал пальцами нос летчика. Лицо лейтенанта побагровело, он стал извиваться, пытаясь освободиться. Меченый разжал пальцы. Богданов жадно вдохнул.
   - Дышит! - сообщил меченый.
   - Хорошо! - сказали сзади.
   Меченый водворил летчика на прежнее место и отошел. Обитатели склада стали разговаривать громче.
   - Где девка? - сердился знакомый голос. - Эрих с русским ушли давно! Мы не можем ждать долго!
   "Это они о ком? - встревожился Богданов. - Неужели об Ане? Если я попался, ее тем более заманят. Господи, только б не получилось! Один я выберусь, а вот с ней..."
   - Послали за ними! - заверил неизвестного меченый.
   Словно в подтверждение его слов послышались торопливые шаги и сдавленные голоса. Летчик не разобрал слов, но сообразил, что у похитителей что-то не выгорело.
   - Уходим! - велел неизвестный Богданову командир похитителей. - Немедленно.
   К Богданову подскочили, перевернули и, прежде чем летчик успел сообразить, на голову надели мешок. Лицо лейтенанта осыпало мучной пылью, мука забилась в нос, он непроизвольно чихнул. И немедленно получил удар в бок.
   - Лежи тихо, колдун! Зарежем!
   Сильные руки подняли Богданова и понесли. Не долго. Скоро он услышал плеск воды и ощутил спиной твердые доски настила. Раздалась команда, плеск усилился, лейтенант догадался, что он в лодке, и та отчалила. Его куда-то везли и, ясное дело, не топить - прирезать на складе было проще. Кому-то он понадобился живым и догадаться кому, не составляло труда. Со временем Богданов научился различать языки, на которых нечаянно заговорил в тринадцатом веке. Немцы, орден. Умеют воевать! Что в двадцатом веке, что в тринадцатом. Без Богданова По-2 - музейный экспонат. Лисикова закончила летную школу, но чему ее там научили? Взлет - посадка, к тому же пару лет без летной практики... "Вдруг ее убили?" - внезапно подумал Богданов. От этой мысли хотелось скрипнуть зубами, но сделать это не было возможности.
   Воздуха в пыльном мешке было еще меньше, чем на складе, Богданов стал задыхаться. Непроизвольно завозился. Похитители заметили. Его подняли и стащили мешок. Богданов облегченно вздохнул и бросил взгляд по сторонам. Припорошенные мукой глаза плохо различали окружающий мир, но стало ясно: плывут по реке. По обеим сторонам лодки тянулись леса. Ни города, ни деревни - немцам опасаться некого. Его опять уложили на помост. Теперь взгляду открывалось небо: высокое, голубое и равнодушное.
   Умение определять протяженность времени свойственно каждому пилоту. Прошло не меньше часа, как его вытащили из склада, когда лодка причалила к берегу. Богданова сволокли на землю и поставили прямо. Из-за тугих пут ноги Богданова затекли, он неминуемо упал бы, но его поддержали. Перед летчиком вырос немец: плотный, коренастый, в черной одежде.
   - Слушай меня, колдун! - сказал, медленно выговаривая слова. - Я знаю: ты понимаешь нашу речь. Ты ездишь верхом?
   Богданов кивнул. Лучше в седле, чем в мешке поперек крупа.
   - Сейчас мы поскачем, ты будешь на коне. Попробуешь убежать, немедленно убьем. У меня повеление привезти тебя живого или бросить здесь мертвого. Хочешь жить?
   Лейтенант снова кивнул.
   - Тогда помни сказанное!
   Немец посмотрел на меченого. Тот вытащил нож, наклонился и перерезал путы. Прежде, чем Богданов успел сообразить, к нему подвели коня и забросили в седло. Подскочивший меченый завязал на левой лодыжке лейтенанта узкий, но прочный кожаный ремень, пропустил его под брюхом лошади и затянул на правой ноге. Теперь при всем желании Богданов не мог соскочить. Ему сняли путы с кистей, но тут же прибинтовали руки к туловищу выше локтя. Повод держать можно, но не более. Работали немцы сноровисто, по всему было видно - привычно. Пока лейтенанта пеленали, он осмотрелся. Кроме главного немца и меченого на берегу суетились еще восемь человек. Семь немцев, судя по одежде, и Путила. Купец возился у своего коня, что-то рассовывая по сумкам, в сторону пленника старательно не смотрел. Богданов пожалел, что немцы сняли пояс с кобурой. Что-то, а вытащить "ТТ" он сумел бы и так. Один выстрел... Однако немцы, понятное дело, такой возможности предоставлять пленнику не собирались. Хотя бы сказать гаду! Лейтенант замахал руками, указывая на рот. Главный немец подъехал.
   - Хочешь, что вытащили кляп?
   Богданов кивнул и для убедительности пошмыгал носом - задыхаюсь, мол.
   - Дышал до сих пор, подышишь и впредь! - сказал немец холодно. - Я не собираюсь слушать, как ты будешь выкрикивать бесовские заклинания и изрыгать хулу на Господа. Если не прекратишь ерзать, попробуешь кнута. Ясно?
   Богданову пришлось кивнуть. Отряд выстроился вдоль дороги и пошел рысью. Скакали так. Далеко впереди, на расстоянии видимости, разведчик. Основной отряд держался плотно. Трое охранников в голове, следом старший немец, за ним Богданов с меченым, остальные в арьергарде. Путила держался самым последним, причем, как заметил лейтенант, немцев не слишком интересовало, следует ли за ним купец или же отстает. Еще на берегу главный немец бросал на Путилу презрительные взгляды. Предателей, как понял Богданов, не жаловали и в тринадцатом веке.
   Пользуясь тем, что глаза ему оставили открытыми, лейтенант старательно запоминал дорогу. По сути это была тропа, позволяющая проехать повозке в одном направлении. Двое всадников едва помещались рядышком. Богданов физически ощущал присутствие меченого, скакавшего слева. От немца кисло пахло потом и чесноком, запах усиливался, когда охранник наклонялся, чтоб проверить путы. Меченый не оставлял пленника без внимания ни на минуту; очевидно имел на это строгий приказ.
   Тропа прихотливо петляла по лесу, изредка выбегая на небольшие полянки или пересекая сонные ручьи. Один раз им пришлось преодолеть лесную речку. Брод оказался глубоким, вода доходила лошадям до шей. Всадники вытащили ноги из стремян и подняли их, чтоб не замочить. Богданов сделать это не мог и теперь ехал, чувствуя, как хлюпает вода в сапогах. Отряд скакал и скакал без роздыху. Солнце палило нещадно, в знойном воздухе стоял густой аромат растопленной смолы и хвои. Богданов весь взмок, одежда пропиталась своим и конским потом. Пот катил со лба, нависал тяжелыми каплями на бровях и скатывался в глазницы. Связанные руки не позволяли Богданову смахнуть капли. Пот щипал глаза, мешая смотреть. Тем не менее, как заметил лейтенант, лес вокруг кишел живностью. Он увидел стайку косуль, перебежавших им дорогу, застывшего как столбик зайца под кустом и даже волка. Зверь стоял у края поляны, которую они пересекали, и смотрел на людей без испуга, даже с каким-то интересом. Богданову этот интерес не понравился...
   Чем далее уходил отряд от Плескова, тем более падал духом лейтенант. По всему выходило, что стерегут его крепко. На стоянке свяжут ноги и руки и оставят лежать кулем - ни развязаться, ни отползти. Так и до Вендена дотащат. Плен...
   В полку Богданова имелся экипаж, побывавший в плену. Летчиков взяли при вынужденной посадке в немецком тылу, ранеными. Это им впоследствии помогло. Через месяц наступавший фронт освободил лагерь. Немцы бежали быстро, поэтому не успели пленников вывезти или расстрелять. Летчиков допросили, убедились в правдивости показаний и вернули в полк. Даже ордена, отобранные немцами, восстановили. Несмотря на счастливый поворот дела, офицеры держались особняком, ощущая себя изгоями. Им не позволили остаться в одном экипаже, пилота не посылали в тыл к партизанам - при выполнении таких заданий летают без штурмана. Летчики относились к бывшим пленникам сочувственно: любой мог оказаться на их месте. А вот начальство не доверяло...
   Чувство унижения и беспомощности угнетало Богданова. К моральным мукам добавились физические. Лейтенанта все больше томил мочевой пузырь. Отряд не останавливался ради таких пустяков, всадники на ходу спускали штаны, привставали на стременах и пускали струю. Развязать гашник на портах Богданов смог бы, но привстать мешал ремень, связывавший ноги. Можно было знаками попросить меченого о помощи, но лейтенант понимал - немец только потешится. Посмеется, когда пленник напустит в порты.
   Прошло несколько часов. Лес стал редеть. Высокие сосны и ели, подступавшие к дороге, сменили осины, затем заросли орешника. Теперь можно было видеть не только спины охранников, но и синее небо над зарослями. В этот момент лейтенант и различил отдаленный стрекот. Поначалу ему показалось, что он ослышался, но стрекот нарастал, и Богданов узнал этот звук. Пряча колыхнувшуюся радость, он не стал поднимать голову. Звук слышали и немцы. Они крутили головами, но глянуть в небо не догадывались. Стрекот раздавался то справа, то слева, то нарастал, то отдалялся, а затем и вовсе пропал в отдалении. Богданов совсем пал духом: не заметили...
   Отряд выехал на широкий, огромный луг. Это была речная пойма, край которой терялся далеко впереди. Луг порос высокой травой, доходившей коням до колен. Внезапно отряд замер. Навстречу скакал разведчик. Он отчаянно махал руками, привлекая внимание, но все и без того видели, чего тот испугался. В синем небе навстречу отряду, стрекоча, неслась птица. Большая, с крыльями в два ряда и сверкающим диском вместо клюва. Вот она опустила нос и стала быстро снижаться. Немцы смотрели на нее заворожено. Богданов понял, что сейчас произойдет, собрался. Дымный след оторвался от самолета и устремился к земле. Лейтенант припал к шее жеребца...
   "Эрес" грохнул прямо перед мордами коней. Передние упали, задние заржали, вставая на дыбы. Строй всадников мгновенно превратился в толпу обезумевших людей и лошадей. Богданов с трудом удержал коня и послал его вперед. Жеребец перескочил через крупы убитых лошадей и выскочил на луг. Но тут же закрутился на месте, пытаясь встать на дыбы. С неба неслось стрекочущее чудовище...
   Мир крутился вокруг Богданова, запечатлеваясь в памяти фрагментами. Бьющиеся на земле кони... Ползающие по траве люди... Некоторые встали на колени и истово молятся... Главный немец с окровавленным лицом что-то кричит, его не слушают... Снижающийся под острым углом "По-2"... "Разобьется!" - мелькнула мысль. Однако Лисикова выровняла самолет. По-2 коснулся колесами земли, подскочил - "скозлил", затем еще... Самолет несся прямо на лейтенанта, а тот все сражался с жеребцом. Конь под ним совершенно взбесился, стал взбрыкивать, не будь Богданов привязан, давно бы вылетел из седла.
   По-2 замер в паре шагов от Богданова. Летчика обдало тугим потоком воздуха, запахом машинного масла и бензиновой гари. Мотор самолета заглох. Конь под Богдановым замер, раздувая бока. Лейтенант увидел, как Лисикова выскочила на крыло и торопливо потянула из кабины "ДТ". Короткая очередь пропела возле уха летчика. Оглянувшись, Богданов увидел: меченый роняет меч, который занес, чтоб зарубить пленника, и падает с коня. Лисикова замерла, держа пулемет наизготовку. Тяжелый "ДТ" плясал в ее руках. Из кабины штурмана выскочил Данило. Лицо его было бледным, однако сотник не медлил. Подскочив к Богданову, он перерезал ремень, стягивавший ноги летчика. Лейтенант спрыгнул с ненадежного коня. Одним взмахом ножа Данило освободил его от ремней, спеленавших руки. Богданов подскочил к штурману и вырвал у нее "ДТ". Он побежал вперед, стреляя во всех, кого видел. Главный немец потащил из ножен меч, но, получив очередь в упор, сложился и ткнулся лицом в землю. Немцев, пытавшихся утихомирить коней, Богданов тоже скосил: очухаются, неприятностей не оберешься. Трое из арьергарда попытались уйти. Богданов, вскинув "ДТ" к плечу, снял их длинной очередью. Только довершив расправу, он вспомнил о кляпе. Сорвал полотно, вытолкнул языком мокрый от слюны комок шерсти и еще долго отплевывался. Когда кончилась слюна, снял с пояса убитого немца флягу и тщательно прополоскал рот. Бросил флягу и пошел к своим.
   Пока Богданов стрелял в беглецов, Данило покончил с теми, кто подавал признаки жизни. Подойдя, лейтенант увидел, как сотник вытирает окровавленный клинок. Лисикова стояла с "ТТ" на изготовку и настороженно смотрела по сторонам. Богданов сунул ей "ДТ", после чего, на ходу развязывая гашник, устремился к ближнему кусту. Тугая, толстая струя ударила под корень, и лицо летчика приняло блаженный вид. Однако радость сменилась тревогой: под кустом кто-то вскрикнул и шевельнулся.
   - Лежать! - приказал Богданов, разглядев. Он досуха опорожнил мочевой пузырь, стараясь, чтоб ни одна капля не пропала без дела, после чего скомандовал: - Встать!
   Путила поднялся на дрожавших ногах. Лицо его было перекошено, большая часть свитки стала темной от влаги. От купца воняло, но запах этот радовал.
   - Пошел!
   - Ух, ты! - обрадовался Данило, заметив купца. - Попался, уд коний! - Сотник отвесил Путиле крепкую затрещину. Купец качнулся, но устоял. - Данило сморщился: - Он обоссался?
   - Лег не в том месте! - пояснил Богданов, завязывая шнурок гашника. - Попал под струю.
   Данило захохотал.
   - Как меня нашли?
   - Это она! - Данило указал на Аню. - Издалека разглядела! Золото, а не девка!
   - Я штурман! - сказала Аня, краснея. - У меня была карта и человек, знающий местность.
   - В жизнь больше в птицу не сяду! - пожаловался Данило. - Кишки в рот едва не забросило!
   "Посадка была еще та!" - согласился Богданов и пошел искать свои вещи. Пояс с кобурой, ножом и кошельком нашлись в тороках главного немца. Лейтенант затянул ремень, достал нож и срезал с сапог волочившиеся куски ременных пут. Аня полила ему на руки из фляги, Богданов, фыркая, с огромным удовольствием смыл с лица мучную и дорожную пыль.
   - У вас на голове кровь! - заметила штурман. - Я перевяжу!
   - Ерунда! - отмахнулся лейтенант.
   Пока Богданов наводил красоту, Данило связал Путилу и отправился собирать коней. Это не заняло много времени. Привязав добычу, сотник принялся потрошить седельные сумки и собирать трофеи с мертвых. Богданов тем временем осмотрел самолет. Жесткая посадка не повредила По-2: шасси оказались в порядке. Топтавшаяся рядом Аня болтала без умолку:
   - Довмонт поставил всех на ноги и велел сыскать вас кровь из носу! Его люди опоздали - вас увезли. По убитому мной немцу догадались, кто похитил. Стали думать, куда вас тащат, Данило догадался... Я поняла, что сверху мы вас быстро найдем, так и вышло... Я "эресом" далеко перед вами целилась, а чуть в вас не попала. Так испугалась!.. Мне порты дали, а они велики, некогда было по размеру искать. Я в них смешная, да?
   "Ты сама прелесть!" - хотел сказать лейтенант, но промолчал - время для проявления чувств не пришло. Богданов попросил карту, Аня достала планшет, они принялись рассматривать километровку. Местность кругом, понятное дело, была другой, но очертания рек и берегов с веками значительно не меняются. Аня указала их нынешнее место. Богданов прикинул и проложил маршрут.
   С помощью Данилы он развернул самолет. Медлить не следовало - солнце клонилось к закату.
   - Полечу в Сборск! - объявил Богданов.
   - Почему не в Плесков! - удивился Данило. - Там вас ждут! Люд, прознав, взбунтовался: немцы богатыря схитили! Лавки немецких купцов стали разбивать, едва до смертоубийства не дошло. Лети в Плесков, брате!
   - До него далеко, а горючего мало. До Сборска верст пятнадцать по прямой - мигом будем! Айда с нами!
   - Ни за что! - отказался Данило. - По вашему следу погоня скачет, до темна здесь будет. С ними вернусь. Этого, - он кивнул на связанного Путилу, - в Плесков на суд веча доставить надобно.
   - Бросить его волкам на поживу - вот и весь суд! - сказал лейтенант. - Ладно, как знаешь! - он полез в кабину.
   - Товарищ лейтенант! - встряла Аня. - Может, я поведу? У вас голова разбита!
   - Ни за что! - в тон Даниле сказал Богданов. - Я видел, как ты садилась!
   Аня надулась и направилась к винту. К самолету подошел Данило. В руках он держал кожаный мешок.
   - Вот! - сказал со вздохом. - В тороках Путилы было. Серебро, добрых полпуда. Ты Путилу пленил, значит, твое... - лицо сотника выражало неприкрытое сожаление.
   - Пойдет на общее дело! - заверил Богданов, бросая мешок под ноги. - Не пропью!
   Аня провернула винт, мотор затрещал, через минуту По-2 был в воздухе. К Сборску долетели засветло. Богданов посадил машину на лугу, подбежавшие солдаты закатили По-2 в капонир. Богданов объяснил им и подскакавшим кметам, что Данило с княжной и Конрадом будут послезавтра. Солдаты и кметы смотрели настороженно, пришлось рассказать о случившемся. Воины хмурились и крутили головами. Пока вели разговоры, после шли к хоромам, стемнело. Служанки, суетясь, стали собирать на стол, Богданов с Аней умылись и переоделись. Ужинали при свечах. Богданов запил жирную свинину кружкой пива и только сейчас почувствовал, как слабеет пружина, скрутившая его с момента похищения. Он отрешенно уставился в стол и очнулся от прикосновения влажного. Аня, подойдя, осторожно промывала ссадину на его голове. Он послушно позволил ей закончить и отказался от повязки - царапина. Встал. Она вопросительно смотрела снизу.
   - Вот что, Аня, - сказал Богданов, - язык у меня поганый, сама знаешь: сначала говорю, потом думаю. Если вдругорядь скажу обидное, размахнись - и по уху! Ясно?
   - Что вы?! - удивилась она. - Как можно?.. Командира?
   - Какой я тебе командир?! - нахмурился он. - Я тебе Андрей - на вечные времена. Чтоб никаких "вы"!
   Она робко кивнула.
   - Ах, ты, лисеныш! - он шагнул и обнял ее. - Сердечко мое отважное, штурман мой золотой, девочка моя... Да я тебе по гроб... - он поцеловал ее в дрогнувшие губы, резко отстранился и вышел. Аня смотрела ему вслед. Затем машинально поднесла к глазам зажатое в руке мокрое полотенце. На полотне остались пятна его крови. Она вздохнула и коснулась их губами...
  
   14.
  
   Званка, пыхтя, тащила тяжеленное лукошко. А поначалу казалось легким! Сокровенная полянка не подвела. Едва Званка продралась меж колючих елочек, так увидела россыпь боровиков, молоденьких и старых. Девочка даже засмеялась от радости. Никто в Сборске не ведает о ее месте, никто сюда не заглядывает. Ели надежно укрывают полянку от жадного взора, но не от Званки! Местечко-то рядом с городом, какая-то верста с гаком - мигом сбегать и вернуться. Теперь гак давал себя знать. Пожадничала. Поначалу Званка срывала грибы подряд, потом одумалась и стала выкручивать только молоденькие. Тятя любит именно такие. Захворал тятенька нутром, ничего не ест. Мать отчаялась, а тут тятя грибочков попросил. Мать Званку выправила, хоть и вечерело. Знает мать: Званка мигом обернется!
   Мать учила Званку: "Не бери старых грибов! Они в еду не гожие, зато в лесу деток дадут. Придешь вдругорядь, те и выскочат!" Званка так и поступила. Старые грибы, что сорвала впопыхах, из лукошка достала и уложила шляпками на иглицу. Пусть деток дают, Званка на полянку еще наведается. Зато молодых грибов Званка навалила без роздума. Поначалу нести было легко, затем лукошко потянуло к земле. Тяжко! Званка-то совсем большая, шесть лет на Пасху минуло, а к таким ношам пока не привычна.
   Лес стал редеть, до опушки было рукой подать. Званка приободрилась и внезапно замерла. На камне у края дороги сидел человек. В полотняной рясе, подпоясанной вервием, с насунутым на лицо клобуком. Из-под клобука виднелась только черная борода. Чужой...
   - Подойди, девочка! - сказал чужак ласково. - Не бойся!
   Званка поколебалась и подошла. Если что, бросит лукошко и побежит. Посад-то рядом... Чужаку ее не догнать: Званка среди сверстниц самая быстрая!
   - Ты из Сборска, девочка? - противно-медовым голосом спросил незнакомец.
   Званка кивнула.
   - Туда иду, да вот притомился, - продолжил чужак. - Стар я, ноги не носят. Успеть бы до темна, не то ворота затворят. Здорова ли княжна и Данило?
   - Здоровы! - сказала Званка, успокаиваясь. - Только в Сборске их нету, в Плесков ускакали.
   - Богатырь Богдан с ними?
   - Был, да вернулся - на птице своей прилетел. Я как раз по грибы шла. Чародейка его с ним.
   - Чародейка?
   - Ну, более не чародейка, - поправилась Званка. - Ее отец Пафнутий окрестил, княжна с Данилой - крестные.
   - Все-то ты знаешь! - удивился чужак. - Звать тебя как, чадо?
   - Званка!
   "А тебя как?" - хотела спросить девочка, но не решилась.
   - Наслышан я про Богдана и птицу его, - сказал чужак. - Пришел поглядеть. Это хорошо, что богатырь вернулся.
   - Он птицу просто так не показывает! - наставительно сказала Званка. - Только когда летает глянуть можно, и то издали. Птице гнездо выкопали, плетнем закрыли, а плетень тот немцы стерегут. Строгие, всех гонят. Но мы наловчились - со стены глядим. Если кметы на стену пускают, конечно, - добавила Званка. Она росла девочкой честной.
   - Не боитесь птицы?
   - Чего ее боятся?
   - Клекотом людей убивает!
   - Она не живая! - возразила Званка. - Из дерева, железа и полотна сделанная. Отроки трогали, рассказывали. Сама птица никого не убивает, это Богдан из железной палки. Он ее, как поместит птицу в гнездо, с собой забирает.
   - И сегодня забрал?
   - Наверное, всегда с собой носит. Он в княжьих хоромах ночует.
   - Покажешь мне гнездо? - спросил странник, неожиданно легко вставая с камня. Званка, стоявшая рядом, воспользовалась моментом и заглянула под клобук. Похолодев, застыла в страхе.
   - Идем! - сказал странник, беря ее за руку.
   Они выбрались на опушку, девочка указала рукой.
   - Видишь, немцы стоят! - сказала строго. - Другие в доме неподалеку. Если что, мигом набегут!
   - Беги и ты, девочка! - велел чужак, отпуская ее руку. - Дома заждались!
   Званка не стала ждать повторного приглашения, припустила изо всех ног. Куда тяжесть лукошка девалась! А чужак вернулся к лесу и зашагал по дороге. Отойдя с версту, он свернул в чащу, преодолел еще с полверсты и вышел к старой, поросшей кустарником балке. По всему было видать, что это заброшенное, редко посещаемое место. Однако сейчас в балке было многолюдно. Жевали овес привязанные к кустам кони, сидели и лежали на траве люди. Завидев человека в рясе, они не удивились. Жидята, а это был он, прошел к молодому рыцарю, сидевшему на застеленном пне.
   - Ну? - спросил брат Адальберт.
   - Богдан здесь, недавно прилетел. Княжна и сотник в отъезде. Богдан в город ушел со своей чародейкой, жезл смертоносный забрал. Лучшего времени не подгадать!
   - Это девчонка поведала?
   - "Следили! - понял Жидята. - Не доверяют!"
   Он кивнул.
   - Почему отпустил девку?
   - Дите... Какой от нее вред?
   - Вдруг узнала тебя и разболтает? Придушил бы - и дело с концом!
   - Дите?
   - Маленькую язычницу! - холодно сказал Адальберт. - Наведет на нас кметов!
   - Видела она только меня! - возразил Жидята. - Если и узнала, кто ей поверит? А вот не вернется домой - искать станут. Люди придут, много. С псами и факелами. Тут нам и конец!
   "Прав был брат Готфрид! - подумал Адальберт. - Трусит сотник".
   - Нападем на рассвете! - сказал рыцарь.
   - Почему не ночью?
   - В темноте поубиваем друг друга.
   - Зажжем факелы!
   - Нас увидят за милю.
   - На рассвете тоже увидят.
   - Двинемся, как только станет светать. В этот час спят даже сторожа.
   - Неподалеку от гнезда птицы - казарма наемников. Побьют они нас!
   - Опоздают!
   - Воевать они умеют! Зачем вообще нападать? Девчонка сказала: птица из дерева и полотна. Подкрадемся ночью, снимем стражу и подожжем!
   - Ты веришь язычнице?
   - Дети не лгут.
   - Христианские дети! Крещенные в истинной вере, наставляемые с младенчества добрым пастырем.
   - Эта девочка христианка.
   - Вот что! - сказал Адальберт, вставая. - Я вижу, ты ищешь легких путей - там, где искать их не следует. Ландмейстер повелел убить богомерзкую птицу, и я ее убью! Даже ценой своей жизни! Ты, если трусишь, можешь остаться! Укажи нам гнездо и держись позади. Если нам суждено погибнуть, поскачешь в Венден и поведаешь ландмейстеру, как дело вышло. Понятно?
   Жидята молча поклонился. Рыцарь назначил стражу и велел воинам отдыхать. Те не заставили себя упрашивать. Жидята стащил с себя рясу, расстелил под кустом войлочную попону, прилег. Он не знал, что Златка, вернувшись домой, немедленно рассказала о встрече в лесу.
   - Это Жидята! - сказала девочка. - Я узнала!
   - Точно ведаешь? - засомневалась мать.
   - Вот тебе крест! Надо кметам сказать! Пусть схватят!
   - Темнеет, где его сыщешь? Утром скажем. Какой от Жидяты вред? Верно, как сбежал, так по лесам и мается! - рассудила мать. - Далеко не уйдет!
   ...Адальберт не спал. Дождавшись, пока глефу сморит сон, он отошел в сторонку и воткнул в землю меч. Встал на колени.
   - Пресвятая Дева Мария!..
   Он молился долго и истово. Вызывал из памяти образ Божьей Матери - тот, что запечатлен на фреске церкви ордена: Мария сидит на облаке и с улыбкой смотрит на молящихся. Удалось. Он увидел ее прекрасное лицо и немедленно впал в экстаз. Все существо Адальберта затопило неизъяснимое блаженство. Рыцарь пал ниц и долго лежал так, счастливо улыбаясь. Божья Мать не оставила его своими милостями. Она по-прежнему благосклонна к своему слуге, ничтожному, но преданному. Завтра он совершит подвиг в честь небесной покровительницы. Он уничтожит богомерзкую птицу! Проткнет ее копьем, а затем отрубит мечом голову. Если он при этом падет - пусть! Ангелы небесные примут его душу и отнесут в рай. Он не испытает мук чистилища. Любой брат-монах, павший за веру, удостаивается такой милости. Адальберту ландмейстер дал необычное поручение: еще никто из смертных не убивал дьявольских птиц, он будет первым. Великая честь! Его подвиг не забудут, возможно, его прославят, как святого. Весь род будет им гордиться! Братья и сестры назовут его именем детей, будут молиться, прося его заступничества перед Девой Марией. Как он счастлив, что выбор пал на него!
   Адальберт так и не сомкнул глаз. Едва небо над лесом стало бледнеть, он поднял глефу. Полубратья и кнехты собрались быстро. Короткая молитва и отряд тронулся в путь. Скоро они встали на опушке. Адальберт оглядел строй. Все в кольчугах, шлемах, мечи пока в ножнах, арбалеты за спинами. Оруженосец подал рыцарю тяжелое, боевое копье.
   - И мой плащ! - велел Адальберт.
   - Послушайте меня, господин! - сказал Жидята, - Белый плащ с черным крестом хорошо заметен издали. Не стоит выдавать себя загодя.
   - Пусть считают нас за разбойников? - хмыкнул Адальберт. - Сразу видно наемника. Сегодня великий день, я иду в бой в облачении.
   "Ну и сдохни, дурак!" - подумал Жидята, отъезжая.
   Светало. Над Сборском небо из серого стало голубым, побледнели и исчезли звезды. "Пора!" - решил Адальберт и подозвал сотника.
   - Где гнездо птицы?
   - Вон! - указал Жидята. - Плетень и двое сторожей. Нас пока не видят. А вон там казарма наемников.
   - Оставайся здесь! - велел рыцарь. - Помни, что велено! - он повернулся к глефе. - Арбалетчики - вперед! Как подскачем, спешиться и убить стражников, после чего держать под прицелом выезд из Сборска и казарму наемников. Сержанты топорами рубят плетень. Птицей займусь сам. Да хранит нас Дева Мария!
   - Слава ей! - отозвались воины.
   Глефа плавно потекла от опушки к городу. Сначала рысью, затем перешла в намет. Отряд преодолел половину пути, как пронзительный звук разорвал тишину - стражник у гнезда трубил в рожок. Заметили!
   - Вперед! - крикнул Адальберт звонким голосом.
   Глефа и без того мчалась стремительно. В десятке шагов от гнезда арбалетчики остановили коней, соскочили наземь. Нагнулись и крючками, закрепленными на поясах, зацепили тетивы. Взвели оружие. Наемники у плетня пригнулись, держа алебарды на изготовку. Щитов у них не было, что мгновенно решило их участь. Щелкнули тетивы; уроженцы земли Швиц сначала ударились в плетень, затем рухнули на землю. Сержанты с топорами спешились и побежали к плетню. Несколько ударов и...
   Случилось непонятное. Бежавший первым сержант внезапно выронил топор и рухнул лицом в землю. Следом второй, третий... Адальберт недоуменно глянул поверх плетня. Там маячило лицо, женское. Внезапно над плетнем что-то сверкнуло, хлопнуло - четвертый сержант схватился за грудь, закружился и осел. "Чародейка! - догадался Адальберт. - Бесовские чары..."
   - Стреляйте в нее! - закричал рыцарь, протягивая руку. - Вон она!
   Арбалетчики, успевшие занять позиции по сторонам, повернулись и почти разом спустили тетивы. Десяток арбалетных болтов пропели над плетнем - лицо чародейки исчезло.
   - Вперед! - прокричал Адальберт, воодушевившись.
   Не успели уцелевшие сержанты поднять топоры, как из-за плетня явилась маленькая фигурка. Женщина вытянула руки вперед, сверкнуло, хлопнуло - еще один сержант выронил топор. Остальные отшатнулись и побежали.
   - Стой! - закричал Адальберт.
   Он оглянулся. Арбалетчики, раскрыв рты, смотрели на происходящее.
   - Натянуть тетивы! Стреляйте в нее!
   Арбалетчики медлили. Адальберт прижал локтем древко копья и пришпорил коня. Остро оточенный наконечник метил прямо в бледное лицо чародейки. "Помоги мне, Пресвятая Дева! - взмолился рыцарь. - Отведи чары бесовские, дай волю твою во славу твою исполнить..." До плетня оставалось всего ничего, как в грудь рыцаря будто палицей хватили. Он выронил копье, но, собравшись с силами, потянулся к мечу. Новый удар выбил его из седла. "Во славу твою..." - хотел сказать Адальберт, но не успел. Он соскользнул с коня, врезался головой в землю, сломав при этом шею. Этой боли он уже не ощутил...
  
   ***
  
   Сон не шел. Аня ворочалась на набитом сеном матрасе, вновь и вновь перебирая в памяти события дня. Его лицо, слова, жесты - все это раз за разом проходило перед глазами. Ее губы ощущали прикосновение его губ, ее плечи - силу его рук... Воспоминания были невыразимо приятны, ей не хотелось расставаться с ними ради сна. "Неужели? - думала она и тут же одергивала себя: - Не может быть! Кто я в сравнении с Клавой или княжной? Маленькая уродка! Может, и не уродка, конечно, но и не красавица. Кстати, на местном языке "урода" означает "красивая"..." Аню развеселила эта мысль, она хихикнула, и вернулась к воспоминаниям.
   Наконец разум ее истомился, Аня забылась и проснулась среди ночи. В девичьей было тихо. Неёла осталась в Плескова, Аня одна в комнате. Темноту рассеивал теплый огонек лампады. Некоторое время Аня смотрела на суровый лик Спаса на темной иконе, затем встала и подошла ближе. Вгляделась. Большие черные глаза Христа смотрели на нее строго, будто вопрошая: "Чего жаждет душа твоя?" Аня неумело перекрестилась и внезапно рухнула на колени.
   - Господи! - выдохнула горячим шепотом. - Ты ведаешь все! Прости мне, что не верила в тебя и хулила имя твое. Меня так учили. Я не верила, а ты есть. Я попросила тебя вчера: "Помоги мне найти его и спасти!" - и ты мне помог. Я просила: "Пусть он останется жив и невредим!" - так и случилось. Прости меня, Господи, глупую! Помоги мне, Господи, еще раз! Пусть он... Ты сам знаешь, чего я хочу, Господи!
   Аня встала и посмотрела на икону. Христос смотрел строго, будто говоря: "Ишь, чего захотела! Не по Сеньке шапка!"
   - Я его люблю! - возразила Аня. - Ни Клава, ни княжна, никто другой его так не полюбит. Никогда! Они красивые, избалованные, всегда найдут другого. Я не хочу даже искать! Думать об этом не желаю! Он для меня все! Дороже всех на свете! Дай мне его, Господи! Если не можешь навсегда, то хоть на короткое время! Год, полгода, даже неделю! Лишь бы с ним! Лишь бы он полюбил меня!
   Христос на иконе смотрел задумчиво, словно взвешивая ее слова.
   - Я на все готова! - заверила Аня. - Пусть меня ранят, пусть даже убьют, только хоть немножечко с ним! Совсем чуточку! Я его так люблю!.. - она всхлипнула. - Честное слово! Пожалуйста, боженька!..
   Глаза Спаса на иконе стали ласковые. Аня перекрестилась и вернулась в постель. Полежала немного и поняла: не уснет. Она встала и оделась, но не в платье. Натянув рубаху и порты, Аня подпоясалась ремнем с неизменной кобурой и вышла из комнаты. Она не знала, зачем туда идет, но чувствовала: надо! Сторож у ворот княжьего двора не спал и отворил ей калитку. Аня шла пустынной улицей сонного города, легко угадывая дорогу. Молодая луна в ясном небе высвечивала рытвины и колдобины, помогая ей сберечь ноги. Возле городских ворот горели факелы и стояли сонные стражники. Заметив ночную гостью, они встрепенулись, но, узнав, успокоились. Аня объяснила, что ей нужно. Стражи, не задавая вопросов, сняли засов и приотворили створку. У капонира пришлось сложней. Ее окликнули издалека, затем прокричали что-то властно и сурово. Аня не разобрала чужих слов, но поняла: велели стоять и не двигаться. Она крикнула в ответ: "Богдан!" Один из стражников, держа алебарду наизготовку, подошел ближе, узнал и отсалютовал оружием. Вдвоем они подошли к плетню, здесь ей отсалютовал второй стражник. Аня шмыгнула в проход. В капонире она стащила кожаное покрывало с кабины пилота (Андрей озаботился о покрывалах в первый же день) и забралась внутрь.
   В пилотском сиденье ей стало тепло и уютно. Здесь совсем недавно сидел он, здесь была она, когда вела По-2 ему на выручку. Ей тогда пришлось не сладко: из-за высокого сиденья ноги почти не доставали педалей, управлять самолетом было неловко и трудно. Поэтому и "скозлила" при посадке. Но он все равно ее поцеловал...
   Аня забылась в грезах и не заметила, как задремала. Во сне она увидела Андрея. Он сидел на берегу рек и смотрел на быструю воду. Аня подошла и встала рядом. Он повернул голову, глянул грустно:
   - Надо переплыть, а я не решаюсь...
   - Зачем тебе плыть?
   - Ты же просила...
   - Я не хочу тебя принуждать! - смутилась Аня. - Я вдруг подумала... Ты меня поцеловал...
   - Я целовал тебя за храбрость! - отвечал он. - Ты же просишь любви.
   - Прости, пожалуйста! - заторопилась она. - Я больше не буду!
   - Будешь! - вздохнул он. - Еще как будешь! Почему обязательно любовь? Почему нельзя дружить?
   - Можно! - согласилась Аня. - Я согласна!
   - Но любить не перестанешь?
   - Не перестану! - призналась она.
   - Ну и как мне быть?
   - Переплыви реку!
   - Думаешь, смогу?
   - Сможешь! Ты все можешь! Поплывем вместе! Я поддержу!
   - Я подумаю, - сказал он.
   - Пожалуйста! - попросила она. - Подумай!
   Он умолк, она тоже замолчала. Река струилась у их ног, водные растения вытягивались под напором течения и колыхались будто бы от ветра.
   - Смотрю на эту воду, - сказал он, - она все бежит и бежит. Тысячу лет до нас бежала, и после нас бежать будет. Мы вот ссоримся, воюем, убиваем друг друга, ищем любви, а река все течет. Наступит час, и мы канем в эту воду, не оставив следа...
   - Андрей! - встревожилась она. - Не говори так! Не надо! Что с тобой? Я боюсь!
   - Не надо бояться, просто будь осторожней. Не лезь под стрелы!
   - Какие стрелы? Ты о чем?
   - Они уже близко. Будь осторожна, девочка моя! Будь осторожна...
   Облик его стал бледнеть и расплываться. "Не уходи!" - хотела сказать Аня, но он исчез. Тревожный, звонкий стон меди пробудил ее - за плетнем стражник трубил в рожок. Аня протерла глаза и глянула вперед. Плетень закрывал обзор. Она вскочила на сиденье и увидела всадников. Они мчались к капониру. Всадники были в кольчугах и шлемах, только один в белом плаще. Аня пригляделась и различила на плаще черный крест, хорошо знакомый ей по прошлой жизни. Немцы!
   Аня дернулась съехать вниз, к гашетке крыльевого "шкаса", но в следующий миг сообразила: ленту из патронного ящика они с Андреем давно вытащили, "ДТ" Андрей уносит в хоромы. Она безоружна, если не считать "ТТ". Аня рванула крышку кобуры и успокоилась, ощутив в ладони холод металла. В Плескове она истратила три патрона. Аня достала початую обойму, заменила ее запасной и только затем глянула поверх плетня. Немцы подскакали совсем близко, передние спешились и натягивали арбалеты. Прежде чем Аня успела сообразить, немцы выстрелили. Плетень вздрогнул от ударивших в него тел. "Часовые убиты!" - поняла Аня. Она нахмурилась и подняла "ТТ".
   В запасном полку им не давали личного оружия, штурманское дело освоили бы. Стрелять Аня стала в экипаже. Патронов в полку было много, днем, в ожидании полетов, летчики ходили в балку. Стреляли по консервным банкам - их много валялось у кухни. Банки были большие и маленькие, в одних привозили жир, масло, повидло, в других - тушенку и рыбу. У Ани получилось почти сразу. Сначала тяжелый "ТТ" плясал в ее руке, она никак не могла прицелиться. Богданов, заметив, взял ее левую ладошку и подставил под рукоять пистолета в правой. "ТТ" сразу успокоился, послушно указал мушкой на цель. Аня нажала на спуск. Банка со звоном подпрыгнула, покатилась по траве. Пилоты одобрительно зашумели. Кто-то поднял и поставил на камень банку, Аня вновь сбила ее. У нее получалось. Она не спешила и все делала правильно: затаивала дыхание перед выстрелом, мягко давила на спусковой крючок...
   К капониру бежали немцы с топорами. Аня вытянула руку с "ТТ", подставила под рукоять ладошку и навела ствол на грудь переднего. Пистолет звонко выстрелил, немец упал. Аня переместила прицел на следующего. Она стреляла по врагам, как по банкам - спокойно и методично, тщательно прицеливаясь. Когда упал четвертый пехотинец, немец в плаще закричал, указывая в ее сторону. Аня увидела, как арбалетчики, сторожившие подходы, разом повернулись к плетню. Сообразив, она нырнула в кабину. Стрелы шмелями пропели над ее головой и врезались в земляной вал за самолетом. Стрелять из кабины больше нельзя - немцы взяли прицел. Андрей советовал не лезть под стрелы...
   Аня выбралась на крыло и соскочила на землю. Протиснулась в узкий проход между плетнем и земляным валом. Если арбалетчики натянут тетивы, она успеет спрятаться. Аня вытянула руки и первым же выстрелом свалила дюжего немца с топором. Всадник в белом плаще опять закричал и устремился к ней, метя копьем. Аня отчетливо видела остро отточенный наконечник, он колыхался на уровне глаз. Страх сжал ей сердце, но она сумела собраться. Навела мушку в черный крест на груди врага. "ТТ" подпрыгнул и выплюнул гильзу. Всадник уронил копье и потянулся за мечом. Аня выстрелила навскидку, почти не целясь. Немец вылетел из седла, врезался шлемом в землю. Конь встал, загородив Ане обзор. Она отбежала в сторонку и выпустила оставшиеся патроны в ближних немцев. Те отшатнулись, но не упали. Аня торопливо сменила обойму, передернула затвор и стала целиться тщательнее. Это было трудно: враги метались по лугу, некоторые взбирались на коней и скакали прочь. Аня увидела, как от ворот города несутся на лошадях кметы, некоторые полуодетые, но с саблями в руках, от казармы бегут наемники с алебардами наизготовку.
   - Ага! - закричала она. - Струсили!
   Она выстрелила в сторону убегавших врагов - раз, другой, просто так, не целясь. Опустила "ТТ", улыбнулась. Радость переполняла ее. Она смотрела вперед, не замечая происходящего поблизости.
   ...Арбалетный болт ударил ей под ключицу. Аня качнулась и шире расставила ноги. Мир вокруг стал неустойчивым и зыбким. Земля неудержимо рвалась навстречу, и противостоять ей не было сил. Аня опустилась на колени, затем упала на бок. Она не видела, как подскакавшие кметы, хекая, наотмашь рубят врагов, как наемники с остервенением секут и колют немцев алебардами. Она ничего более не видела и не слышала...
  
   15.
  
   Когда Богданов прибежал к капониру, все было кончено. Валялись на земле трупы людей и коней, толпился набежавший люд, наемники уносили раненых и ловили орденских коней. Лейтенант бесцеремонно растолкал толпу и ворвался в капонир. По-2 был цел. Богданов прошел вдоль одной стороны самолета, затем другой - ни вмятины, ни царапины. Кожаное покрывало с кабины пилота было снято - кто-то сидел внутри. Богданов заскочил на крыло, глянул внутрь - все на месте. Сунув "ДТ" в кабину, лейтенант вышел наружу и вдруг увидел группу швейцарцев и кметов. Они разглядывали нечто на земле. Один из наемников поднял взгляд на Богданова, и на лице его проступил страх. Еще не понимая, но, предчувствуя беду, Богданов рванулся вперед.
   ...Аня лежала на боку, поджав ноги. Рукоять "ТТ" она так и не выпустила. Богданов, склонившись, машинально забрал пистолет и только затем, осознав, упал на колени. Наклонился к ее лицу. Она дышала! Хрипло, со свистом, но дышала! Лейтенант присмотрелся. Короткий арбалетный болт вошел ей в грудь с левой стороны, чуть пониже ключицы и, пробив тело, вышел меж лопаткой и позвоночником. Навылет. Потерявший силу болт с окровавленным древком валялся рядом. Богданов метнулся к самолету, достал из кабины индивидуальный пакет. Зубами сорвал оболочку. Бинтуя поверх одежды, понял: дела плохи. Кровяные пятна на рубашке Ани были маленькие, чересчур маленькие для такого ранения.
   - Кровь внутрь пошла! - прошептал кто-то за его спиной.
   Богданов не отозвался. Подхватил с земли легонькое тело и понес. Люди дали ему проход, но он не видел этого. Шел как в тумане, скорее чутьем, чем зрением, угадывая путь. Никто не окликнул и не остановил его, хотя люди бежали навстречу толпой. Перед лейтенантом и его ношей расступались. Богданов миновал ворота, вступил в княжий двор и поднялся по лестнице. В своей комнате он положил Аню на кровать. Кто-то принес и поставил на лавку бадейку с теплой водой. Богданов омыл в ней руки, вытер рушником и подступил к раненой. Он снял повязку, затем раздел Аню до пояса, вспоров окровавленную рубаху ножом. Перебинтовал рану свежим пакетом. На подушечках старого кровяные пятна были с пятак - ничего не изменилось. Подскочившая служанка помогла стащить с Ани сапоги и порты, переодела ее в свежую рубаху и, пока Богданов держал штурмана на руках, расстелила постель. Укрыв Аню периной, Богданов оглянулся. В комнате толпились люди, много людей. Лица их расплывались, а когда черты проступали, Богданов их не узнавал.
   - Выйдите! - сказал лейтенант. - Все!
   Он не стал наблюдать, как выполнят его приказ, знал: ослушаться не посмеют. Он подтащил к кровати тяжеленную лавку, двигая ее словно пушинку, сел. Служанка поставила рядом кувшин с водой, положила ворох чистых тряпок. Кто-то принес и поставил в угол забытый Богдановым "ДТ". На лавку положили пояс Ани с кобурой, ее одежду, аккуратно поставили сбоку ее сапоги. Лейтенант остался один. Он сидел, глядя на бледной лик раненой, и молчал. Он не мог говорить - слова сохли во рту. Как она оказалась у капонира ночью? Откуда прискакали враги, если вокруг Сборска стража? Кто и как подставил девочку под стрелу? Кто виноват?
   Вопросы были без ответов. Лучше, однако, было думать о них, чем о том, что происходило на расстоянии вытянутой руки. Стрела пробила Ане верхушку легкого. Из поврежденных сосудов сейчас изливалась кровь, застывая внутри сгустком, способным убить самого крепкого мужчину. Аню могла спасти операция. Срочная, проведенная опытным хирургом, в обстановке госпиталя и при наличии хотя бы медсестры. Он всего лишь недоучившийся студент, ни разу не державший в руках скальпеля. Нет госпиталя, нет медсестры, скальпеля и того нет. Можно использовать "золинген". Воткнуть нож меж ребер, расширить рану и сделать сток для крови. Тогда будет надежда. Богданов думал об этом, но сознавал: не сможет. Рука не поднимется. Кромсать ножом нежное девичье тело нужно другому, постороннему...
   Богданов не замечал течения времени. Солнечный луч на полу побежал к стене, поднялся вверх и вовсе исчез, а Богданов все сидел у кровати. Внезапно Аня застонала. Богданов вскочил и потрогал ее лоб. Он пылал. Богданов намочил тряпку и положил ей на лоб. Шло время. Она что-то прошептала. Богданов наклонился.
   - Солнышко... Помоги...
   Богданов потрогал ее руки и ноги - они ощутимо стали холоднее. Последняя стадия. Час-другой...
   Внезапное рыдание исторглось из его груди. Он взял ее руку, прижал к губам.
   - Анечка! Милая! Сердечко мое отважное! Родная моя! - говорил он, как безумный, гладя ее по лицу. - Не умирай! Я тебя очень прошу! Я тебя умоляю! Как же я без тебя? Я пропаду!.. Ты для меня все! Моя Родина, самый близкий и дорогой человек на свете! Я тебя очень прошу! Я все для тебя сделаю - все, что прикажешь! Только не умирай! Пожалуйста!..
   Он еще что-то говорил - долго и бессвязно. Внезапно она пошевелилась.
   - Солнышко... - уловил он, и тут же из памяти выплыл образ старца в черной шапочке. Он будто говорил укоризненно: "Придет время - не жалей тепла!"
   Богданов стал срывать с себя одежду...
  
   ***
  
   Она лежала на снегу и замерзала. Вокруг простиралась равнина - тоскливая и пустынная. Она была одна на огромном заснеженном поле, одна под равнодушным серым небом, беспомощная, неподвижная. Снег медленно, но верно высасывал тепло из ее тела. Оно уходило вместе с жизнью - безвозвратно, навсегда. Время от времени в небе проглядывало солнышко: яркое, желанное, но оно не желало согреть.
   Она впала в забытье, а когда очнулась, ничего не изменилось. Снова была пустынная равнина, серое небо, снег, и ледяная стынь, ползущая от кончиков пальцев. Никто, совершенно никто ее не видел, никто не мог ей помочь. Равнодушное солнышко время от времени выглядывало из-за облаков, но снова пряталось. Стынь ползла от ног и рук и уже леденила сердце.
   - Солнышко! - позвала она из последних сил. - Помоги!
   Солнце приблизилось, потрогало ее лучиками. Оно стало гладить ее, успокаивать, произнося ласковые слова. Каждое из них западало в сердце, но не согревало. На сердце ее нарастал лед.
   - Солнышко!.. - прошептала она в отчаянии.
   Солнце отшатнулось и скрылось за облаками, оставив ее одну. Она хотела заплакать, но сил не оставалось даже на слезы. "Господи!" - прошептала она, готовясь к худшему. Но облака внезапно исчезли, пропало серое небо и равнина. Огромное, пышущее жаром солнце ринулось к ней и заключило в объятье. Засмеявшись от радости, она приникла к нему и стала жадно впитывать исходящее от солнца тепло...
  
   ***
  
   Богданов разлепил глаза, и некоторое время смотрел в потолок. В комнате было сумрачно - день клонился к концу. Он медленно повернул голову - сил совсем не осталось, посмотрел на Аню. Она спала на его плече, ровно и тихо дыша. Он коснулся губами ее виска - жара не было.
   Громадным усилием воли Богданов заставил себя приподняться и сползти с кровати. Откинуть перину сил не оставалось, он сунул под нее руку и нащупал ее ноги. Теплые...
   Страшно было подумать о том, чтоб одеться, но он заставил себя. Его шатало, дважды он ударился о лавку, один раз упал на пол, но порты с рубахой все же натянул. О том, чтоб навернуть онучи, смешно было думать. Он воткнул босые ноги в сапоги, и, держась за стенку, вышел из комнаты. По коридору брел, как моряк по палубе в шторм. Его носило от стены к стене, но он все же дотащился до лестницы, спустился, вернее, сполз во двор. Он не сознавал, куда и зачем идет, его вело, и он следовал зову. Так раненое животное ищет в лесу спасительную травку. Шатаясь, Богданов добрел до бани в углу княжьего двора. Здесь, под окном, среди мощеного двора была заплатка живой земли. Он рухнул на нее и закрыл глаза.
   Пробудило его ощущение чьего-то пристального взора. Богданов открыл глаза и сел. Перед ним толпились люди, много. Впереди стояли и смотрели на него Евпраксия с Данилой. Вернулись...
   - Она будет жить! - сказал Богданов, глупо улыбаясь.
   Они смотрели на него с тревогой.
   - Ей лучше! - заверил Богданов. - Можете посмотреть. Господи, как я счастлив!..
   Евпраксия закусила губу, повернулась и ушла. Следом потянулись остальные. Выскочившая из-за спин Неёла поднесла летчику пирожок и кувшин молока. Богданов ощутил зверский голод и набросился на еду. Пока он ел, толпа рассосалась, остался только Данило.
   - Мы тревожились! - сказал сотник, помогая Богданову подняться. - Сказали, со вчерашнего утра не выходил.
   - Так это случилось вчера? - удивился Богданов.
   Данило кивнул.
   - Люди заглядывали к тебе и видели: лежишь с Анной. Думали: она умерла, ты мертвую ее обнимаешь. Боялись за твой рассудок. Потом прибежали - исчез! Куда пошел - никто не видел. Встревожились: куда, зачем? стали искать. Побежали к бане, а ты здесь... Здрав ли ты, брате?
   - Здрав! - ответил Богданов.
   Он и в самом деле чувствовал себя лучше. Томила слабость как после долгой болезни, но это можно терпеть.
   - Я пойду к ней! - сказал Богданов. Данило кивнул.
   ...Аня не спала. Лежала и смотрела на него ясными, блестящими глазами. Богданов потрогал ее лоб - жара нет. Она вообще не выглядела больной!
   Поколебавшись, Богданов откинул перину, завернул ей рубашку и стал разматывать повязку. Она безропотно позволила себя приподнимать и ворочать. Когда грудь открылась, Богданова ждал шок. Раны не было! Розовые пятнышки молодой кожи, как когда-то на месте ранения осколком - на груди и на спине. На спине пятнышко в виде трехлучевой звездочки - по форме наконечника стрелы.
   Богданов бросил ненужный бинт и присел на перину.
   - Андрей! - внезапно спросила Аня. - Это правда?
   - Сам не могу поверить! - сказал Богданов. - Сквозное ранение груди! Зажило! За сутки!
   - Я не об этом! - она поморщилась. - Слова, которые говорил вчера?
   - Ты слышала? - удивился Богданов.
   - Каждое слово! Могу повторить!
   - Не стоит! - сказал Богданов. - Понимай, как хочешь, и поступай, как знаешь, но говорил, что думал. Что давно в сердце носил.
   - А как же княжна?
   - Никак!
   - Совсем-совсем?
   - Наверное...
   Глаза ее повлажнели.
   - Тебе плохо? - встревожился Богданов. - Рана болит?
   - Сердце...
   Он взял ее запястье. Пульс отозвался упруго и ровно.
   - Что ж ты раньше молчал? - прошептала она. - Почему?..
   Богданов наклонился и коснулся губами розового пятнышка под ключицей. Она вздрогнула и умолкла. Маленькая грудь с розовым соском оказалась рядом, Богданов поцеловал этот нежный бутон. Бережно и ласково. Затем, чтоб не обидно, поцеловал и второй. Легко касаясь губами гладкой кожи, он двинулся к пупку, спустился ниже и замер у завитков русых волос. Когда поднял голову, взор ее был затуманен. Богданов осторожно опустил ей рубашку на всю длину тела, расправил складки, укрыл периной. Затем встал.
   - Ты куда? - встревожилась Аня.
   - Спать! Глаза закрываются.
   - Ложись! - она хлопнула по перине.
   - Аня! - нахмурился Богданов. - Я хочу спать!
   - Другого не предлагаю! - обиделась она. - Я же не Клавка! Зачем валяться на жесткой лавке? Места хватит!
   Богданов сбросил рубаху, сапоги и с наслаждением вытянулся под мягкой периной. Она немедленно подкатилась, примостила голову на его плече.
   - Андрей! - сказала тихо. - Ты можешь повторить?
   - Что?
   - Те слова.
   - Анечка! - сказал Богданов. - Милая, родная моя! Я тебе повторю, я тебе скажу много нового, я расцелую тебя от макушки до пяток, но позже. Смертельно хочется спать!
   - Ладно! - сжалилась она. - Спи! Только смотри - обещал!..
   Уснул он мгновенно. Опершись на локоть, Аня смотрела на его лицо. Осторожно поправила упавший на глаза чуб, разгладила усы, затем ласково поцеловала закрытый глаз.
   - Лисикова! - пробормотал он сквозь сон. - Накажу!
   Она засмеялась и пристроилась на его плече.
   - Я теперь не Лисикова! - сказала довольно. - Я - Богданова!
  
   ***
  
   Богданов проснулся рано. В полку он привык летать ночами, а спать днем, поэтому рассветов не наблюдал. Только здесь оценил эту радость. Первые, прозрачные лучи солнца, падающие сквозь окошко, пляшущие в световых потоках пылинки, щебет птиц за стеклом... Богданов потянулся и сел. Аня спала, уткнувшись лицом в подушку. Перина сползла, оголив ее спину. Богданов бережно прикрыл и спрыгнул на пол. Оделся и вышел. В конюшне он оседлал мышастого и поскакал к реке. Там бросил поводья, разделся и нырнул с высокого берега.
   Прохладная вода обожгла. Богданов выскочил на поверхность, завопил дурным голосом и широкими саженками рванул к другому берегу. Выскочив из воды, повалялся на песке и поплыл обратно. Оказавшись под обрывом, нырнул, достал пальцами песчаное дно и пробкой выскочил на воздух - глубоко. Сила и здоровье переполняли его. Нырнув еще разок, в этот раз не до дна, Богданов выскочил на поверхность, лег на спину и расставил руки. Течение медленно несло его, он не препятствовал. Чистое, словно умытое солнышко светило в лицо, согревало тело, Богданов закрыл глаза и отдался потоку. Это было хорошо! Он так разнежился, что едва не задремал. Недовольный гогот привел его в чувство. Богданов открыл глаза. Течение снесло его прямо в стаю гусей. Большие, серые птицы, расступившись, недовольно косились на человека. На берегу встревожено смотрел на чужака мальчик лет пяти.
   - Все нормально! - сказал Богданов и помахал пастушку рукой. Тот робко махнул в ответ. Богданов нырнул и под водой подплыл к берегу. Нашел удобное место и выбрался на луг. Пастушок смотрел на него все еще настороженно. Богданов улыбнулся мальцу и зашагал по траве к мышастому.
   По пути он обсох, вытираться не пришлось. К тому же полотенце он, конечно же, забыл. Богданов оделся, навернул портянки и обул сапоги. В этот момент за спиной кашлянули. Богданов стремительно обернулся - Конрад.
   - Доброе утро, кондотьер! - сказал капитан.
   - Доброе! - улыбнулся Богданов.
   - Жеребца твоего узнал, - сказал Конрад, - в Сборске нет другого такой масти.
   Наемник выглядел встревоженным.
   - Все хорошо, Конрад! - сказал Богданов. - Я здоров, а в кустах никто не прячется. Можно купаться!
   - Как Анна? - спросил капитан.
   - Здорова!
   Конрад смотрел недоверчиво.
   - Можешь навестить! - засмеялся Богданов. - От раны следа не осталось. Разговаривает, сидит, ходит.
   - Ты ее исцелил! - сказал Конрад. - Я еще в первый день заметил. Бабы несли детей, а ты исцелял. Не знаю, чьей силой ты лечишь - божьей или дьявольской, но я рад!
   Богданов хмыкнул.
   - Не сильно сердишься, кондотьер? - спросил Конрад. - За Анну?
   - Если б она умерла, - сказал Богданов, - я б устроил вам разбор полетов и приговор трибунала с немедленным приведением в исполнение. Вас потом бы собирали по частям! Но раз Анна жива...
   Конрад не понял про трибунал и приведение в исполнение, но переспрашивать не стал. Не стоило кликать лихо.
   - Их Жидята привел, - сказал Конрад, - потому подобрались незаметно.
   - Об этом Данилу попытаю! - пообещал лейтенант. - Его кметы были в дозоре. Оттуда про Жидяту ведомо?
   - Поймали троих, они сказали. Сам Жидята убег... А этих повесили.
   - Зачем?
   - На что они? Орден не выкупит, а парни злы... Мы потеряли троих, у Данилы кмета срубили. Хоронили вчера. Я не звал тебя, кондотьер, сам понимаешь...
   Богданов кивнул.
   - Вот еще, - сказал Конрад нерешительно. - Есть раненые, пятеро. Не посмотришь?
   Лейтенант кивнул и вскочил в седло. Конрад ехал рядом. Из пятерых раненых двое оказались тяжелыми. Богданов клал руки на лбы наемников, чувствуя, как истекает из них тепло. Из казармы он вышел уставшим, у порога повалился на землю. Конрад топтался рядом. Когда слабость ушла, лейтенант встал.
   - Я удвоил охрану, - сказал Конрад. - Возле птицы теперь четверо. Солдаты патрулируют посад. Тебя вот сразу заметили. Больше такого не повторится!
   Богданов кивнул и взобрался на мышастого. К себе он вернулся озабоченным. Аня встретила его у порога. Она встала и, пока его не было, переоделась. На ней была новая, вышитая сорочка и красная понева, из-под подола выглядывали желтые носки сапог. Лицо штурмана сияло, из больших серых глаз изливалась радость, она удивительно похорошела. Богданов не поверил глазам.
   - Какая ты красивая! - сказал изумленно.
   - Ульяна приходила! - пояснила Анна. - Все ахала! Помыла меня, приодела.
   - Я не о том! - возразил Богданов. - Прямо светишься!
   Она засмеялась.
   - Ты где был?
   - Купался. Навестил раненых швейцарцев. Есть тяжелые.
   Она попыталась принять скорбный вид, но не смогла. Радость распирала ее изнутри.
   - Кто еще приходил? - спросил Богданов.
   - Княжна - справиться о здоровье. Тебя спрашивала. Я ей рассказала.
   - Что? - насторожился Богданов.
   - Выхожу за тебя замуж!
   - Аня! - нахмурился Богданов. - Среди слов, которые говорил, не было о замужестве.
   - Как?! - растерялась она. - Разве это не одно и тоже?
   - Не одно, - Богданов прошел к скамье и сел. - Я ни от чего не отказываюсь - ни от слов, ни от обещаний, но о замужестве речь не шла. И вообще... Если помнишь, идет война, конца ей не видно. Какая женитьба? Это раз. Во-вторых, прежде чем назначить меня в женихи, следовало спросить. Хотя бы из вежливости.
   Глаза ее померкли. Утратив радостный свет, лицо ее подурнело, стало некрасивым. Губы начали дрожать.
   - Пойду! - сказал Богданов и встал.
   - Андрей! - окликнула она. - Товарищ лейтенант!
   Он обернулся.
   - Я... - сказала она, - я... Как только увидела тебя... Я не могла надеяться, я запретила себе... Все девчонки влюблены в лейтенанта Богданова, среди них столько красивых! А я кто? Как назначили в экипаж, даже не замечал, а потом и вовсе сказал, что выгонишь. Я плакала... Мечтала погибнуть с тобой, чтоб похоронили в одной могиле. Если б ты женился на другой, даже княжне, я бы снесла. Погоревала бы, но снесла. Все равно никакой надежды! Но ты сказал, и я поверила... Сердце открыла... В дивизии девушка застрелилась от несчастной любви - летчик ухаживал, но женился на другой. У нас провели комсомольское собрание, осуждали ее поступок. Я тоже осуждала... Теперь ее понимаю. Ты спас меня, отдал свое тепло, я это ощутила. Но если говорил, чтоб после бросить, то лучше бы не спасал! Лучше б я умерла! У меня внутри сплошная рана, видеть тебя не могу! Я застрелюсь! У меня в "ТТ" два патрона осталось!
   - Аня! Анечка! - Богданов шагнул к ней. - Ты что?
   - Он где-то здесь лежал, - бормотала она, оглядываясь, - я видела...
   Он обнял ее и прижал к груди. Она затихла.
   - Аня! - сказал Богданов. - Я тебя очень прошу!
   Она молчала.
   - Если ты застрелишься, то и я следом!
   - Вот еще! - сказала она, отстраняясь. - Тебе-то зачем? Другую найдешь!
   - Другую не хочу!
   Она смотрела недоверчиво.
   - Вот тебе крест!
   Она растеряно улыбнулась и вдруг покачнулась.
   Он подхватил ее и отнес на кровать. Уложил на покрывало и прилег рядом. Она не прислонилась. Лежала и смотрела в потолок.
   - Прости меня! - сказал Богданов.
   - У меня сердце оборвалось! - пожаловалась она.
   - Язык у меня с головой не дружит. Дала бы в ухо!
   - Я не могу тебя бить! - сказала она. - Я тебя люблю!
   Он вздохнул.
   - Знаю: ты меня не любишь! - сказала Аня. - Просто не хочешь, чтоб я застрелилась. Ты добрый! На руках меня раненую носил, причесывал, от смерти спасал...
   - Я не добрый! - сказал он. - Я сволочь!
   - Почему? - удивилась она.
   - Это не просто объяснить.
   - А ты попытайся!
   - Если скажу: давно на тебя смотрю, поверишь?
   - Ни за что!
   - В том-то и дело! - сказал он и замолчал.
   Она заерзала на перине и села.
   - Андрей! - спросила тихо. - Ты и вправду... давно?
   - Не сказать, чтоб очень. Помнишь, мы вывозили Тихонова, а ты стояла на крыле? Когда прилетели, я снял тебя и в этот миг почувствовал...
   - С той поры! - ахнула она.
   - Ну... Не сказать, чтоб влюбился, но ощутил. Дальше - больше.
   - И молчал?
   - Сама знаешь.
   - Почему?
   - Потому что...
   - Расскажи! - попросила она.
   - Совестно!
   - Сам начал...
   Он вздохнул:
   - Что тут рассказывать? Я же первый парень в полку! Самые красивые женщины - мои! Восхищенные взгляды девушек - мне! Ты не восхищалась, ты меня осуждала - за Клаву и другое... Меня это задевало. Думал: "Кто она такая?! Подумаешь, малявка смешная! Кто она, и кто я?" Стали летать в одном экипаже, и я понял, как ошибся. Оказалось: ты отважная, надежный товарищ. Как ты на крыло встала! Даже бровью не повела! А ведь могла сорваться - и все! Но ребят ранили, им нужна была кабина, и ты вызвалась... Мне хотелось подружиться с тобой, но я боялся. Как было подойти, если осуждаешь? Прогнала бы, а полк смеялся. Первого парня малявка отвергла, позор и стыд! Меня к тебе влекло, а я не мог решиться. Поэтому злился, искал в тебе недостатки и находил. Не упускал случая, чтоб уязвить, искал случай выгнать из экипажа. Когда сказали про Гайворонского, я обрадовался. Наконец-то! Наорал на тебя, до слез довел, а в глубине души радовался. Чтоб ты окончательно поняла, какая я сволочь, признаюсь: даже пожалел, что осколок попал тебе в ногу, а не выше...
   Аня молчала.
   - Прилетели сюда, появилась Проша... Вот, подумал, настоящая женщина! Вот кого надо любить! Куда Лисиковой до нее! Княжна, красавица, сама в мужья зовет. Чего еще? Не смог - ты стояла между нами. Ты здесь стала расцветать, хорошела с каждым днем. В военной форме смешная, а в платье - загляденье! Маленькая, но такая милая... Взять бы на руки, носить, целовать, гладить... Я с ума по тебе сходил. С Данилой в объезд уехал, думал: с глаз долой - из сердца вон! Не получилось. Не знаю, любовь это или что другое. Ни одной женщине не говорил, что люблю, как-то обходилось, да и сейчас не выговорю. Знаю только: без тебя мне капут. Застрелюсь, повешусь, сдохну... Я понял это, когда ты умирала... Не обязательно, чтоб ты меня любила, главное, чтоб жила. Я не тот, кто тебе нужен, мы такие разные... Сойтись, чтоб потом расстаться, только сердце рвать. Пусть остается, как есть.
   - Скажи! - спросила Аня, наклоняясь. - Ты это специально придумал? Только что? Чтоб я от тебя отказалась, а ты сейчас же - к своей княжне?
   Богданов обиженно засопел.
   - Отвечай, когда спрашивают!
   - Так и знал, что не поверишь! Лучше б молчал! Пойду! - он приподнялся.
   - Куда?! - она схватила его за рубаху и швырнула обратно. Затем с размаху села сверху. Богданов охнул.
   - Наплел мне с три короба и думаешь бежать?! - сказала она яростно. -Не-е-т, я тебе все скажу! Чтоб знал! Да я... Как подумаю... Я за него богу молилась! Просила вместе хотя бы денек! А он... Боялся! О друзьях думал, что скажут! Тряпка! Трус! Бабник! Ему словечко стоило сказать! Руку протянуть! Да я бы от счастья умерла!.. Даже не знаю: пристрелить тебя сейчас или погодя?
   - Погодя! - поспешил Богданов.
   Она глянула подозрительно:
   - Это почему?
   - Вдруг пригожусь?
   - Для чего?
   - Ну, там вещи поднести...
   - Я тебе дам вещи! - она размахнулась.
   Богданов зажмурился.
   - Боишься! - сказала она злорадно. - Ага! Не стану тебя убивать! Казнить буду! Мучить! Чтоб знал, что я испытала!
   Маленькая ручка схватила Богданова за ухо и стала больно выворачивать.
   - Это тебе за "малявку смешную"! - шипела Аня. - Это... - она взялась за второе ухо. - За осколок, который чуть бы выше. Это... - она схватила его за волосы и несколько раз ткнула головой в подушку, - за княжну - настоящую женщину и красавицу...
   Богданову было не столько больно, сколько смешно, но он не подавал виду.
   - Чтоб еще? - задумалась Аня, бросив его волосы. - Может там открутить? - она мечтательно глянула в промежность пилота.
   - Анечка! - встревожился Богданов. - Там не надо! Я тебя умоляю!
   - Ладно! - смилостивилась она и освободила жертву. - В другой раз!
   Богданов лежал смирно, как мышка.
   - Что молчишь? - спросила она сердито. - Язык проглотил?
   - Боюсь, и его открутишь!
   - Следовало бы! - она наклонилась.
   Богданов на всякий случай зажмурился. Теплые губы коснулись его губ и замерли. Он помог им раздвинуться и припал к ее устам как источнику в жаркий день - с наслаждением истомленного жаждой. Она отвечала неумело, но жадно. Он обнял ее, прижал к себе, она не воспротивилась. Поцелуй вышел долгим, пока не пресеклось дыхание обоих. Она упала на перину, тяжело дыша.
   - Здорово! - сказала чуть погодя. - Теперь понимаю, почему в кино так целуются!
   - Еще? - спросил он.
   - Погоди!
   Она села и стала срывать себя одежду. На пол полетели сапожки, понева, следом рубаха. Богданов смотрел, не понимая. Сбросив с себя все, она легла на живот и вытянулась.
   - Целуй от макушки до пяток - как обещал!
   Он глядел нерешительно.
   - Чего ждешь? - нахмурилась она. - Разучился?
   Богданов наклонился и осторожно коснулся губами русой макушки, затем поцеловал завитки на затылке. Она тихонько вздохнула и обмякла. Богданов прошелся по плечикам, затем - лопаткам, двинулся вниз по спинке, пока не уткнулся в упругие полушария. Отдав им должное, он прочертил губами след от бедер до узких пяточек, надолго задержавшись в подколенках. Тело ее трепетало, она дышала порывисто и часто. Усилием воли он сдержал порыв страсти и отпрянул. Она замерла, вытянув руки вдоль тела, затем вдруг соскользнула с кровати и сбросила на пол покрывало. Юркнула под перину и требовательно глянула на него.
   - Ну?
   - Анечка! - осторожно спросил Богданов. - Может, не надо?
   - Мне сходить за пистолетом?
   Богданов сбросил сапоги, стащил рубаху с портами и нырнул под перину. Она немедленно прижалась к нему. Он приник к ее губам, она отозвалась с неуемной жадностью. Он еле смог оторваться. Отодвинул, поцеловал маленькую грудь, вторую... В этот миг рассудок покинул его. Он не помнил, как оказался над ней, смирной и желанной. Его руки скользнули ей под плечики, он приподнял и прижал ее к себе - ласково, но сильно, и не отпускал, пока последняя судорога не сотрясла его тело. Упав на перину, Богданов уставился в потолок, не видя его. Она лежала рядом - тихо и неподвижно. Он нашел ее руку, погладил.
   - Девчонки говорили: в первый раз больно! - сказала она. - Я ничего не почувствовала!
   - Совсем ничего?
   - Совсем-совсем!
   - Я так старался! - огорчился Богданов.
   Она настороженно подняла голову и разглядела смешинки в его глазах.
   - Опять? Мало мучила?
   - Достаточно! - заверил он.
   - То-то! - сказала она. - Еще не так могу!
   - Не сомневаюсь!
   - Каждый день мучить тебя буду! - пообещала Аня. - Ты у меня поплачешь!
   Богданов вздохнул.
   - Ладно! - сказала Аня. - Каждый день не буду! По понедельникам!
   Богданов вздохнул снова.
   - Вредный! - она схватила зубами его мочку и слегка прикусила. Затем выпустила и поцеловала. Он погладил ее по плечу.
   - Как быстро все! - сказала она, ероша его волосы. - Даже понять не успела.
   - Я понимаю так, - сказал он, - я прощен?
   - Не совсем. Но я над этим подумаю.
   Богданов опять вздохнул.
   - Чего развдыхался? - спросила она сердито. - Ведь получил, что хотел? Целовал, гладил?..
   - Я боюсь, что ты поспешила. Не в того Богданова влюбилась. Кроме прочего я выпиваю, курю и ругаюсь матом ...
   - Ничего! - сказала она. - Перевоспитаем!
   - Представляю! - сказал он. - Комсомольское собрание. Повестка дня: персональное дело комсомольца Богданова, погубившего девичью честь штурмана.
   Аня хихикнула.
   - Слова для выступления предоставляется пострадавшему штурману...
   - Я бы выступила! - сказала Аня мечтательно. - Я бы рассказала!
   - В подробностях?
   - Разумеется! Как обнимал, куда целовал...
   - Зачем?
   - Чтоб завидовали!
   Богданов фыркнул и, не выдержав, захохотал. Она чмокнула его в висок.
   - Самое обидное, - сказала со вздохом, - никто не поверит. Скажут: наговариваю!
   - Я чистосердечно раскаюсь! Пообещаю, что не повторится!
   - Я тебе пообещаю! - пригрозила она. - Ишь, чего захотел! Сейчас же повторим!
   - Я бы сначала перекусил.
   - Проголодался, бедненький! Мне пожалеть? Пирожочек принести?
   - Обожаю пирожки! - заверил Богданов.
   - Нетушки! - сказала она строго. - Завтрак надо заслужить!
   Он смотрел жалобно.
   - Ладно, принесу! - она полезла из-под перины. Богданов вознамерился следом, но она припечатала его к кровати. - Лежи! Сама схожу! А ты жди. Чтоб ни шагу! Позавтракаем и продолжим! Мне вчера обещали повторить слова. Расскажешь, как по мне сохнешь! Какая я красивая! Не забудь, что я для тебя - Родина... Лежи вот и вспоминай!
   - Рад стараться! - отрапортовал Богданов.
   - Как голодный так послушный, - сказала Аня. - Как сытый, сразу гадости молоть - и за язык тянуть не надо! Может, тебя совсем не кормить?
   Богданов сделал умильное лицо и чмокнул ее в плечико. Аня соскользнула на пол и потянулась к рубахе. Богданов с замиранием сердца следил за ней, любуясь мягкими, нежными линиями ее тела. Она почувствовала взгляд, обернулась.
   - Отвернись! - сказала, краснея. - Бесстыжий!..
  
   16.
  
   Наутро Богданов съехал от княжны. Хоромы напоминали ему казарму: много людей, много праздных глаз, стремящихся заглянуть туда, куда им не следует. К тому же от самолета далеко. Расторопная Ульяна нашла им жилье неподалеку капонира, чего и хотел Богданов. "ДТ" под рукой, а он рядом. Пусть немцы сунутся...
   Дом представлял собой теплую избу и не отапливаемую клеть, разделенные просторными сенями. Эту клеть под деревянной крышей без потолка и с волоковыми окнами лейтенант снял у немолодой вдовы. За горстку серебра вдова обещалась также готовить и прибирать. Последнему Аня пыталась воспротивиться, заявив, что сама в состоянии вести хозяйство, не белоручка. Богданов еле уговорил. Напомнил, что недавно она лежала при смерти, после ранения надо оправиться. А буде вздумает противиться, он станет перед печью и к ухватам ее не подпустит. Поколебавшись, Аня согласилась.
   Завершив переезд, Богданов отправился к Даниле. Они просидели полдня. Поначалу сотник держался настороженно - ждал попреков. Данило мучительно переживал промах с вылазкой ордена, но Богданов не стал ковырять рану. Данило оттаял, разговорился. Богданов слушал и на обратной стороне полетной карты рисовал контуры рек и озер, наносил дороги и города. Затем положил карандаш и раскрыл Даниле задумку. Сотник покачал головой:
   - Мы не смеем затевать войну! Довмонт не позволит!
   - А нападение на Сборск не война? Мое похищение?
   - Ландмейстер скажет: без его ведома! Он де не отдавал повеления. Мол, кто-то из ордена по своей воле. Отопрутся немцы, они хитрые.
   - Мы не глупей. Заявим: Богдан сквитался за обиду. Сам надумал, повеления не давали. Я не числюсь в дружине Довмонта или у княжны. Кого хочу, того и бью! Правильно?
   Данило кивнул.
   - Дашь людей?
   - Дам! Но после жнива. Уберем хлеб, свезем в закрома... Время опасное: сушь! Чудь наскочит, хлеба пожжет, что в зиму есть?..
   - Где был? - ревниво поинтересовалась Аня, когда Богданов вернулся.
   Он объяснил. Она покачала головой.
   - Хенде длинные у ордена выросли, - сказал Богданов, бросая на стол карту. - Пора отбить! Я буду спокойно смотреть, как они тут разгуливают? У нас шесть бомб, "шкас" и "ДТ". Разнесем логово в щепки! Дорогу к Сборску забудут!
   - Когда? - спросила Аня.
   - Данило хочет убрать хлеб. После жнива.
   - Вдруг немцы опередят?
   - Я спрашивал. Говорит, орден не воюет летом.
   - Так воевал!
   - Это вылазка. Большая война затевается зимой. Когда замерзают реки, конница и пешие могут передвигаться по ним, как по дорогам. Не хотелось бы ждать, но без Данилы никак. До Вендена свыше двухсот верст, По-2 не долететь. Надо грузить на плот, идти реками, охранять в пути... Швейцарцы не годятся: местности не знают, тайными дорогами не ходили, подбираться скрытно не умеют... Полсотни кметов сопровождения, не меньше. К тому же горючего мало. Я заказал нефть, но пока привезут...
   - Вдруг немцы опередят?
   - Путь на Плесков - через Сборск. Данило утроил дозоры, выслал их далеко вперед. Говорит: мышь не проскочит! Ага! Раз уже проскочила и не одна, целых двадцать! Не трави душу, Аня! Руки у меня связаны, понимаешь! Стал бы слушать, если б сам мог! Уперся Данило! Ехать к Довмонту? Князь побоится войну спровоцировать. Феодалы, перестраховщики средневековые! Живут как во сне - полгода на войну собираются!
   Аня приникла к нему. Богданов умолк, ласково погладил ее плечики.
   - Ты хоть обедала?
   - Тебя ждала.
   - Совсем отощала! - он подхватил ее на руки. - Как перышко! Кормить, кормить лисеныша! Кормить маленького! - бормотал он, задыхаясь от нежности.
   - После обеда уйдешь? - спросила она.
   - Останусь! Соскучился...
   - Ага! - воскликнула Аня. - Попался!
   - Меня будут мучить? - догадался он.
   - Еще как! - подтвердила она. - Бросил меня на полдня! Я такая сердитая! Прямо не знаю, что сделаю!..
   Им никто не мешал. Вдова вставала засветло, топила печь, совала в раскаленный зев горшки со щами и кашей, после чего гнала коз на луг, где и пребывала до полудня. После обеда уходила до вечера. Жильцы просыпались с рассветом. Новый день начинался с туалета: Андрей причесывал Аню и заплетал ей косы. Аня заявила, что у него получается просто замечательно. Однако, странное дело, на ночь косы распускала. Богданов дивился, но как-то, причесывая, увидел ее лицо. Глаза Ани были закрыты, весь облик выражал блаженство. Она выглядела настолько счастливой, что Богданов мысленно поклялся причесывать ее по первому желанию.
   Богданову самому это нравилось. Волосы у Ани густые, но мягкие, с шелковистым отливом. Он разбирает их на пряди, после чего приступает к плетению. Пользуясь полученной свободой, Андрей не сдерживал фантазий. Плел одну толстую косу, укладывая ее вокруг головы или стягивая узлом на затылке. Заплетал две, подвешивая их гроздьями за маленькими ушками или сворачивая баранками. Проплетал косы от темени и сооружал узоры на затылке. Украшал их лентами и нитками бус. Аня разглядывала себя в полированный кружок серебра, купленный в Плескове, целовала парикмахера, и они шли завтракать. Вдова оставляла им кувшин прохладного козьего молока, полкаравая хлеба, полдесятка свежих куриных яиц. Большего жильцы не требовали.
   Позавтракав, они шли отдыхать. На отдых это походило мало. После объяснения в хоромах, Аня стала стесняться и не позволяла раздевать ее при свете - лезла в постель в рубахе. Андрей вздыхал, но не спорил. Она бурно отвечала на его ласки, но после стыдливо отворачивалась. Утомленные, они засыпали и вставали через часок. Шли гулять на луг, либо седлали коней и отправлялись на речку. В последнем случае их сопровождало не менее десятка швейцарцев - Конрад сделал выводы из нападения ордена. Солдаты сторожили коней, Андрей с Аней заходили за кусты, раздевались и лезли в воду. Богданов вырос на реке, Аня тоже неплохо плавала. Перейдя на местную одежду, Аня перестала носить под рубахой белье. Панталончики с лифчиком будили у Неёлы суеверный страх, она воспринимала их как колдовство, Аня белье сняла. Однако на купание надевала - стеснялась. Андрей из солидарности натягивал трусы. Они устраивали пятнашки, подныривая друг под друга, после чего обсыхали на горячем песке.
   - Знаешь, - сказала Аня однажды, - мне так совестно! Идет война, а мы как на курорте.
   - Тебя дважды ранили! - напомнил Андрей. - Рядовым и сержантам для поправки положен отпуск.
   Она согласно кивнула, но, похоже, не искренне.
   Тревожное настроение, овладевшее Сборском после вылазки ордена, проявилось не только в усилении дозоров. Конрад стал выводить роту на учения, теперь ему не мешали. Наемники маршировали по выгону, перестраивались, отрабатывали приемы. Богданов выходил посмотреть, из города набегали зеваки. Швейцарцы действовали лихо. Вот на роту мчится конница врага, в лице самих же наемников числом с десяток. Короткая команда, стена щитов, торчащие жала алебард... Конники торопливо натягивают поводья, пытаются обойти роту и напасть с другой стороны, но и там встречают врагов щиты и жала. Потом вдруг команда, щитоносцы присели, над их головами - строй арбалетчиков. Щелчок тетив, хорошо, что арбалеты не заряжены... Враг повержен; рота уже не обороняется - наступает, разя противника алебардами и стрелами...
   Прежде Богданов не интересовался военной тактикой Средневековья - не считал нужным. Со дня на день ждал возвращения в полк. Война пришла к нему сама, и теперь лейтенант постигал ее тонкости: наглядно и в беседах с Конрадом. В лице Богданова Конрад нашел благодарного слушателя. Они часами просиживали за кувшином-другим местного пива, в то время как Аня с Ульяной занимались своим, женским. Конрад вспоминал многочисленные битвы, в которых ему довелось участвовать, и те, которые состоялись без него, но подробности стали известны. Плеснув на стол из кувшина, капитан рисовал пальцем на темных досках боевые порядки противоборствующих сторон, прокладывал направления ударов и пути отступления. Подробно перечислял состав войск, давал характеристику вооружения и боевой подготовки сторон. Богданов скоро убедился: пропадает великолепный преподаватель тактики. Существуй в средние века военные училища, Конраду цены бы не было!
   В сумерках Богданов с Аней шли к себе. К дому их сопровождала пара неразговорчивых швейцарцев - Конрад не доверял кметам. Дома летчики ужинали и ложились спать. Сном это можно было назвать весьма условно...
   Однажды они поссорились. На ночь Аня рубаху снимала - в темноте-то не видно! Как-то на рассвете она проснулась и видит: одеяло сползло, Андрей вместо того, чтоб укрыть ее, сидит и пялится.
   - Бесстыжий! - сказала Аня, прикрываясь. - Я же голая!
   - Я заметил! - сказал он.
   - Не стыдно?
   Он пожал плечами.
   - Развратник! Как можно?
   - Меня тоже рассматривали, - сказал Андрей. - И даже трогали.
   - Я думала, ты спишь! - сказала Аня, краснея.
   - В другой раз, когда захочешь потрогать его, не жди, пока усну.
   - Ты не сочтешь меня развратной?
   - Мне это понравится.
   - Клавку свою попроси! - вспылила Аня. - Я тебе не какая-нибудь!..
   Он вздохнул и вышел во двор. Присел на завалинку и подставил лицо солнцу. Лето было в разгаре. Жаркое солнце пробивалось сквозь закрытые веки, от чего мир вокруг казался розовым. Внезапно розовый свет исчез - кто-то заслонил солнце. Андрей открыл глаза. Аня, простоволосая, стояла перед ним и смотрела исподлобья.
   - Я пробовала сама, - сказала, показывая гребешок, - не получается!
   Андрей протянул руку. Она немедленно порхнула ему на колени (где еще сесть во дворе?) и молчала, пока он расчесывал и заплетал косы. После чего пристроилась на груди.
   - Ничего не могу с собой поделать - ревную тебя! - сказала тихо. - К Клаве.
   - У нее давно другой.
   - Думаешь?
   - Не сомневаюсь.
   - Как же ты мог с ней? Все видя и понимая?
   - Я объяснял.
   - Расскажи, как по мне сох!
   - Рассказывал.
   - Я хочу еще!
   - Ты обещала казнить в понедельники, - сказал он. - Сегодня среда.
   - Расскажи! - попросила она. - Пожалуйста! С самого начала!
   Богданов неохотно подчинился. Она слушала, отстранившись, внимательно наблюдая за выражением его лица.
   - Здорово! - заключила по окончанию. - Жаль, девчонки не слышат!
   - Еще чего! - возмутился он.
   - Что ты понимаешь! Они подумают: ты со мной из жалости или по глупости. Им такое не скажут!
   - Скажут! - не согласился Андрей. - Еще лучше!
   - Вот это фигушки! - возразила Аня.
   Они помолчали.
   - В принципе, чем я лучше Клавки? - вздохнула Аня. - Живу с тобой, как и она, просто так.
   - Аня! - сказал Андрей. - Здесь нет загса. Рапорт о женитьбе подавать некому.
   - Разлюбишь, как ее, и бросишь! Стану тебя щупать, а ты скажешь: "Зачем мне распутная? Поищу порядочную!"
   - Сама придумала или солнцем напекло? - Андрей снял ее с колен и усадил на завалинку. Встал и ушел в дом. Там лег на лавку, заложив руки под голову. Аня явилась следом.
   - Пойдем завтракать! - позвала с порога.
   - Не хочу! Ешь одна!
   - Я не стану одна!
   Она вошла в клеть и стала перед лавкой. Он не отреагировал.
   - Ты специально лег, чтоб я стояла?
   Богданов сел.
   - Чего надулся?
   - Не знаю, как убедить тебя, - сказал он с горечью.
   - Зачем смотрел на меня голую?
   - Мне этого хотелось.
   - Не для того, чтоб сравнить меня с Клавой и решить, кто лучше?
   - Аня! - сказал Андрей потрясенно. - Я даже думал о таком!..
   - Раз хотел - смотри!
   Она стащила рубаху и оказалась перед ним в одних сапожках. Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Она не выдержала первой, прыснула. Он засмеялся, вскочил и подхватил ее на руки.
   - Идем завтракать? - спросил. - Или?..
   - Или! - сказала она...
   Проблема с женитьбой решилась сама по себе. Как-то Аня ушла к Ульяне, Андрей скучал дома один. Внезапно за оградой послышался топот. Андрей вышел во двор. Евпраксия, привязав жеребца, шагнула в калитку. Андрей молча поклонился.
   - У меня есть крестная дочь, - сказала княжна, - я за нее в ответе.
   Андрей насторожился.
   - Дочь моя живет в блуде! Это сором!
   - Что я должен сделать? - спросил Андрей.
   - Венчайтесь! И поскорее!
   - Ладно! - сказал он.
   Княжна пошла к выходу.
   - Проша! - окликнул он.
   Она обернулась.
   - Тебе это зачем?
   - Пока ты не женат, - сказала она, кусая губы, - я надеюсь! Это все ведун! Обманул меня! Отроковица поведала: "Прилетит Богдан, поцелуй его троекратно! Обретешь себе мужа!"
   - Ты пригожая и храбрая, - сказал Андрей. - Самая замечательная женщина из всех, кого я знал!
   - Что ж другую избрал?
   - Ей я нужнее...
   Она смотрела укоризненно. Богданов наклонился и поцеловал ее руку.
   - В уста так и не посмел! - фыркнула она. - Эх, ты, боярин Пушкин!
   "Причем здесь Пушкин?" - недоумевал Богданов, глядя ей вслед... В тот же день он сходил к священнику и договорился о венчании. Отец Пафнутий назначил день, исповедовал и причастил жениха и невесту. За то, что жили до свадьбы, наложил епитимью: сорок раз прочитать "Отче наш" и спать порознь до венчания. Они прочитали молитву вечером, и Аня отправилась к вдове. Андрей засыпал, когда дверь в клеть скрипнула, босые ножки прошлепали по дощатому полу.
   - Там душно! - сказала Аня, влезая на кровать. - Печь топилась!
   - Я пойду на лавку! - предложил Андрей.
   - Не нужно! Я в рубахе!
   "Рубаха не кольчуга!" - подумал Андрей, но промолчал.
   - Скажи! - спросила она. - Венчание - это как загс?
   - Намного серьезнее. В Евангелии сказано: "Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть". После загса можно развестись, после венчания - нет!
   - Совсем-совсем?
   - Не знаю точно, - сказал Андрей, - но читал: до революции с этим были проблемы. Жены изменяли мужьям, а те не могли с ними развестись.
   - Проблемы были только у мужчин?
   - Женщины не жаловались.
   - Боишься, буду тебе изменять?
   - Боюсь!
   - Ты серьезно?
   - На тебя многие заглядываются.
   - Кто, например?
   - Конрад. С первого дня.
   - Он же немец!
   - Швейцарец.
   - Старый!
   - Я бы не сказал, Ульяна довольна. Если б не боялся меня, давно б подкатился.
   - Не замечала! - сказала Аня удивленно.
   - Я заметил.
   - Это не страшно! Мы улетим, Конрад останется.
   - В полку ухажеры найдутся.
   - Не придумывай!
   - Например, Леша Тихонов. С тех пор, как вывезли его с вынужденной, глаз от тебя не отводит. Это он заметил, что ходишь к Гайворонскому. Спрашивается, почему? К особисту многие ходят, а заметил тебя. Следил.
   - Ты действительно меня ревнуешь? - удивилась Аня.
   - Конечно!
   - Здорово! Так приятно!
   - Мне не очень.
   Она склонилась над ним. Ее волосы упали и закрыли их лица плотным шатром.
   - Андрей! - шепнула она. - Обещаю: даже не посмотрю на другого!
   - Многие обещают! - возразил он. - Особенно перед свадьбой!
   Она села, он услышал шорох одежды.
   - Что ты делаешь?
   - Снимаю рубаху!
   - Нам же нельзя!
   - У меня жених затосковал! - сказала она, прижимаясь к нему горячим телом. - Я должна утешить! Еще передумает! Мы потом молитву прочтем: сорок раз за утешение...
   Решившись на венчание, Андрей планировал обойтись без свадьбы - к чему? Не тут-то было. Через попадью новость узнала Ульяна, через нее - весь Сборск. К дому вдовы прискакал Данило.
   - Где свадьбу играть будем? - спросил весело. - В хоромах?
   Лицо Данилы источало такую радость, что Богданов не решился спорить.
   - В хоромах так хоромах, - сказал со вздохом. - Только чтоб люду немного.
   Данило пообещал. Люда в хоромах оказалось действительно мало - человек пятьдесят. Сколько поместилось. Остальные сели во дворе, заполонив его от тына до тына. Окна гридницы растворили; здравицы, возглашаемые в хоромах, были слышны снаружи, что давало возможность гостям выпивать синхронно. За тыном топталось немало желающих поглазеть и послушать. Расходы по угощению Данило взял на себя и не стал слушать возражений Богданова. Свадьба получилась веселой и громкой. Невеста в платье из парашютного шелка выглядела нарядно. Кусок, оставшийся после расчета с Путилой, пришелся кстати. Андрей красовался в новой рубахе. Платье Ане сшили за полдня, заодно накроили из шелка платочков - замужней женщине не пристало ходить простоволосой. Остатки шелка пошли в уплату за работу и были приняты с благодарностью. Рубаху Андрей просто купил. Ему принесли на дом с десяток, причем без всякой на то просьбы, и не хотели брать денег - еле уговорил. В гриднице было душно и шумно. Молодые стоически сносили многословные здравицы, похвальбы и скабрезные намеки на предстоящую ночь. Специально отведенную кладовую завалили подарками. Были здесь меха, кожи, сукна, полотна, до гибели всякой посуды и прочих полезных в хозяйстве вещей. Часть подарков блеяла, мычала и хрюкала в княжьим сарае - Андрей даже не представлял, что будет со всем этим делать. Самый богатый дар последовал от княжны - деревня неподалеку от Сборска. Одиннадцать дымов, полсотни смердов, считая женщин и детей, плюс окружающие земли. Богданов становился боярином.
   Княжна сидела неподалеку от молодого и не слишком грустила. Радости на лице не читалось, но кручина отсутствовала. Зато Данило лучился. Он громко распоряжался за столом и с довольной ухмылкой наблюдал, как молодые краснеют от скабрезных речей. Были за столом Конрад с Ульяной, отец Пафнутий с попадьей, а также бояре и видные люди Сборска. И каждый желал что-то сказать...
   В сумерках Богданов взгромоздился на мышастого, усадил на холку жену и поскакал к себе. Там они повалились в постель и, измученные, забылись. Проснулся Андрей утром - от ощущения пристального взгляда. Он открыл глаза. Аня, голенькая, лежала на животе и, подперев подбородок ладошками, с нежностью смотрела на него.
   - Давно ты так? - поинтересовался Андрей.
   - У меня есть муж! - сказала Аня. - Я хочу на него смотреть.
   - Прежде не позволяли?
   - Прежде не было мужа.
   - Я сильно изменился?
   - Глупый! - сказала она. - У тебя замечательное лицо, когда спишь. Милое и беззащитное.
   - Это лучше, чем зверское.
   - Еще ты разговариваешь во сне, - продолжила она, не обратив внимания. - Я прислушалась. Что-то: "Не верьте ведуну!.."
   - Ему и в самом деле нет веры. Княжну обманул!
   - Как?
   Андрей рассказал.
   - Бедненькая! - пожалела Аня. - Так надеялась!
   - Может, переиграем?
   - Дудки! Венчанные! На всю жизнь!
   - Если ведун обманул княжну, то, возможно, и нас, - сказал Богданов. - Боюсь, мы остаемся здесь.
   - Это дезертирство! - возмутилась Аня.
   - Дезертир покидает часть по своей воле, нас не спрашивали. Мы здесь два месяца, в полку ждать перестали. Записали в без вести пропавшие, извещения родственникам выслали.
   - Мама!.. - вдруг всхлипнула Аня. - Никогда ее не увижу?..
   Богданов обнял ее, стал гладить по спинке. "Многие не увидят! - подумал горько. - Война..."
   - Попросим Бога, чтоб вернул нас? - внезапно предложила Аня.
   Богданов не нашелся, что ответить.
   - Мне Ульяна сказала перед крещением, - продолжила Аня, - Бог обязательно подаст, если просишь от чистого сердца. Я попросила - он дал. Я сказала: "Пусть меня ранят! Пусть даже убьют, но чтоб с ним!"
   - Анечка!.. - сказал Богданов потрясенно.
   - Попросим?
   - Обязательно! - заверил Андрей. - А если не подаст?
   - Подаст! - решила Аня. - Обязательно!
   - Анечка! - Богданов поцеловал ее в плечико. - Мы не знаем, чего этот бог замыслил. Вдруг здесь оставить? Что делать? Кому я нужен?
   - Мне нужен! - возразила Аня. - Очень-очень!
   - Я о другом. Займемся чем? Кончатся боеприпасы - и я не воин. Профессии нет, как семью кормить?
   - Придумаем что-нибудь! Ты замечательно ладишь с людьми. Данило хотел тебя зарезать, а ты с ним подружился. Вместо княжны женился на мне, а она не прогнала. Швейцарцы готовы за тебя сражаться, хотя ты убил двоих и денег им не платишь. Люди на тебя разве что не молятся. Ты можешь стать даже князем.
   - Князем нужно родиться!
   - По-другому нельзя?
   - Ну... Поискать княжну...
   - Нет! - возразила Аня, садясь. - Княжон искать мы не станем! Законная жена имеется, другой не положено. Если кто попытается, приговор будет суровым - за измену Родине!
   - Только размечтался! - вздохнул Богданов. - На белом коне, в красном плаще...
   - Князь из тебя никудышный! Людей пораспускаешь, имущество растранжиришь...
   Богданов сделал обиженное лицо.
   - Да-да! - подтвердила Аня. - Растранжиришь! Ты такой. Корову женщине купил, здесь деньги раздаешь... Коня сироте подарил, чтоб замуж взяли, целый табун смердам сожженной деревни отдал... В драки вечно встреваешь... Один против банды разбойников полез...
   - Та-ак! - заинтересовался Андрей. - Откуда сведения?
   - Данило поведал.
   - Трепло он!
   - Совсем не трепло! Летели тебя выручать, ему страшно стало. Взмолился. Я говорю: "Расскажи, что-нибудь!", чтоб отвлекся. Он и рассказал.
   - С тобой в самолете не такого наплетешь! Чуть не угробила сотника!
   - Я, может, неважно летаю, - обиделась Аня, - зато не вру, как ты!
   - Когда я врал?! - возмутился Богданов.
   - Всегда! Главное, так хитро придумает! Собралась стреляться, сказал, что давно за мной смотрит. Мол, такой-сякой, признаться стеснялся. Я уши и развесила. Разозлилась, стала его мучить и стреляться забыла. Он и рад! Лгунишка!
   Богданов насупился.
   - Наплетет - и глазом не моргнет! - продолжила Аня. - Стала ревновать его, заявил: измены моей боится. Лешу Тихонова приплел, заставил оправдываться. Это ж надо придумать: я буду ему изменять! Я! - она чуть не задохнулась от возмущения. - Врун! Законченный!
   - Так! - сказал Богданов, приподымаясь. - Оскорбление непосредственного начальника и старшего по званию!
   - Меня не проведешь! Каждое словечко твое помню! Каждый взгляд!
   - Глаза залепим, уши заткнем! - сказал Богданов, делая страшное лицо. - Руки-ноги свяжем, отнесем в подвал! За не имением гауптвахты...
   - Не посмеешь! - она уперлась ладошками ему в грудь. - Я тебе не просто подчиненная, я жена...
   Она не договорила. Богданов преодолел сопротивление и прижал ее к себе. Приник к губам. Она ответила на поцелуй и обмякла. Он приподнял ее и усадил на себя. Он недоуменно застыла, но он помог ей понять... После последней судороги она, задыхаясь, упала ему на грудь.
   - Распутник! - прошептала сердито. - Разве можно вот так?
   - Нужно! - сказал он, чмокая ее в макушку. - Всякий раз, как будешь оскорблять командира, стану наказывать! Именно так!
   - Да? - она задумалась. - А я не договорила...
   Он засмеялся и стал ее целовать. Она довольно жмурилась, и даже приподнялась, помогая ему дотянуться не только к лицу. После чего принялась целовать его. Закончилось это очередным наказанием, в конце которого как виновная, так и правая стороны упали на постель истомленные, но довольные.
   - Все равно буду тебя ревновать! - сказала Аня, устраиваясь на плече мужа. - Не отговоришься!
   - Это от безделья! - предположил Андрей. - Найдем тебе работу!
   - Какую?
   - Купим дом, заведем хозяйство... Целый сарай живности подарили! Будешь присматривать. Потом детишки пойдут! Каждый год по одному.
   - Да? - возмутилась Аня. - Буду им сопли вытирать, а ты - по бабам?
   - Сопли вытирать я тебе не доверю!
   - Это почему?
   - Знаешь, какие у них носики? Маленькие, нежные...
   - Справлюсь!
   - Это тебе не рычаги самолета дергать! Не подпущу! Ты будешь рожать, а я воспитывать!
   - Тогда сам и рожай!
   Она надулась. Он не выдержал, фыркнул. Она приподнялась, глянула с подозрением.
   - Все шуточки?
   Он засмеялся.
   - Значит так! - сказала Аня. - Никаких княжон и Средневековья! Возвращаемся в полк! Дети, пожалуйста, но после войны. Ты меня не проведешь! Демобилизуюсь, беременная, а он к другой - шмыг! Я полковых баб как облупленных знаю! Мигом уведут!
   Богданов не удержался, захохотал.
   - Хаханьки ему! - нахмурилась она. - Разлегся! Завтракать пора, а я непричесанная...
   Завтракать им не пришлось. Едва Богданов покончил с косами, как в клеть постучали. Это был Конрад.
   - Кондотьер! - сказал он смущенно, - Извини, что не вовремя! Это неотложно.
   Они вышли во двор.
   - Мы присягали тебе до Рождества Богородицы, - сказал Конрад. - Помнишь? Рождество прошло.
   - Почему не напомнил?
   - Ты свадьбу затеял, а спешить было некуда. Не знали, куда идти. К Довмонту? В орден? К рижскому архиепископу? Колебались... Сегодня прискакал гонец из Вендена. Он русский, кметы пропустили.
   - Так! - сказал Богданов, суровея лицом.
   - Орден берет нас на службу и платит за время, что служили тебе...
   - Что ж! - сказал Богданов. - Рад за вас!
   - Ты не дослушал, кондотьер! - Конрад глядел ему в глаза. - Гонец просил держать это в тайне, но я скажу. Ландмейстер велит присоединиться к войску ордена. Через день, под стенами Плескова...
   - Что-о?! - вскричал Богданов.
   Наемник кивнул, подтверждая.
   - Так! - сказал Богданов с горечью. - Воюют все-таки летом...
  
   ***
  
   - Мы не пойдем! - сказал Данило.
   - Как? - удивился Богданов.
   - Довмонт наказал нам хранить город. Сборск - ключ к Плескову. Если немцы возьмут его, дорога на Плесков открыта!
   - Пока храним ключ, не станет замка!
   - Никому не удавалось взять Плесков!
   - Все когда-нибудь случается впервые! Ты ведь утверждал: немцы не воюют летом!
   - Не кипи! - примирительно сказал Данило. - Рассуди сам! От кого мы знаем о войске ордена? От него! - сотник кивнул на Конрада. - А ему кто сказал? Гонец ордена! Что, если выманивают? Забыл, как немцы хотели Сборск? Сначала подослали Казимира, когда не вышло, полонили тебя. Анну едва не убили... Немцы хитры! Не знаю, какой дорогой они прошли к Плескову, но очень может быть, что и не ходили - затаились где-то неподалеку. Выйдем, а они захватят Сборск! Нет уж! Вышлем разведку к Плескову, все обстоятельно разузнаем...
   - Тем временем Плесков возьмут!
   - Не получится. Стены высоки, кметы отважны.
   - Их слишком мало. Довмонт услал дружину в помощь шурину, сам говорил. Черт бы побрал ваши княжьи свары! С немцами надо воевать, а не со своими!
   - Свои бывают хуже немцев! - вздохнул Данило.
   - Значит, не пойдешь?
   - Нет!
   Богданов посмотрел на Евпраксию. Та помедлила и кивнула, подтверждая слова сотника.
   - Пойдем без вас! - сказал Богданов, вставая. - Я и Конрад. Плот для самолета не разобрали?
   - Цел! - сказал Данило.
   - Прощайте!
   Во дворе Богданова догнал Конрад.
   - Они правы, кондотьер! - сказал тихо. - Ландмейстер может хитрить.
   - И ты? - обозлился лейтенант.
   - Я с тобой! - заверил Конрад. - А вот парни не пойдут. Если им не заплатят!
   Богданов взглянул бешено.
   - Мы наемники, кондотьер! - сказал Конрад. - У нас нет дома, семьи, земель, все наше имущество - латы, алебарды, мечи. И серебро... Солдат должен знать, за что льет кровь!
   - Довмонт звал тебя на службу!
   - Но кондотты не заключил, следовательно, не заплатит. Присяга тебе кончилась, мы свободны. Парни уважают тебя, кондотьер, они помнят, как ты отдал честь погибшим и лечил раненых. Они не будут сражаться против тебя, но бесплатно воевать тоже не станут. Хочешь войны - плати!
   - Идем! - сказал лейтенант.
   В капонире он вытащил из гаргрота мешок Путилы, некогда брошенный туда и забытый в череде последних событий, швырнул на землю кожаное покрывало кабины, высыпал на него серебро.
   - Годится?
   Конрад взял из кучи гривну, взвесил на ладони.
   - На какой срок кондотта?
   - На сколько серебра?
   - На месяц.
   - Значит, месяц!
   - Идет! - наемник стал ссыпать слитки в мешок.
   - Конрад! - спросил Богданов. - Твои люди готовы умереть за кусок серебра?
   - Без серебра они умрут еще скорее. Мир, в котором мы живем, жесток, кондотьер. Нищим жалеют хлеба, из поселян тянут последние соки... Лучше пасть с серебром в сумке, чем подыхать на дороге оборванным нищим. Не знаю, сколько нас уцелеет в битве, но доля выживших возрастет за счет убитых - таков обычай. Мои парни не привыкли копить, живут от выдачи к выдаче. Их сумки пусты. Серебро поможет прожить месяц-другой, после найдем кондотьера. Возьмет нас Довмонт на службу - хорошо, нет - пойдем к другому. С серебром в сумке сражаться веселей! - Конрад завязал мешок.
   - Денежное довольствие получил? В расчете? - спросил Богданов.
   Конрад кивнул.
   - Тогда слушай боевой приказ! Выступаем немедленно! Шесть солдат на плоту, остальные верхом. Вперед выслать разведку, с плотом держать зрительную связь. Надо обсудить план действий, поэтому ты - со мной!
   - Понял, кондотьер! - рявкнул Конрад, вскакивая.
  
   17.
  
   Колокола били часто и тревожно. Набат плыл над Плесковом и окрестностями, отражался от быстрых вод реки Великой, ударялся в высокие каменистые берега и гулким эхом уносился вдаль. Подчиняясь зову яростной бронзы, бежали к Плескову жители близлежащих весей и посада. Волокли на плечах наспех схваченные пожитки, тащили за руки малых детей, спотыкались, падали, вставали, и вновь бежали к распахнутым настежь городским воротам.
   "Безумцы! - подумал Готфрид, привставая на стременах. - Держать ворота открытыми в виду врага! Довмонт чрезмерно жалеет своих подданных. Что ж..."
   Ландмейстер оглянулся. Принц Вальдемар догадался сам. Датская конница, скакавшая по новгородской дороге, увидела цель. Опустив копья, всадники устремились вперед. Сейчас они настигнут беженцев, размечут и на плечах безоружных ворвутся в Плесков. После чего братьям ордена главное не опоздать...
   Готфрид хотел отдать повеление, но не успел. С возвышения, мимо которого бежала дорога к Плескову, из-за тына, прямо в лица датчанам ударили стрелы. Передние кони преследователей сунулись мордами в землю, всадники вылетели из седел, следовавшие за ними стали натягивать поводья. Узкая улица не позволяла объехать упавших, задние конники налетали на передних, ряды датской конницы смешались. Из-за тына выстрелили снова, вызвав сумятицу и переполох в рядах погони. Тем временем отворились ворота в ограде, из них выскочили люди в длинных рясах с копьями и дубинами. Прежде чем преследователи опомнились, рясофорные прикололи раненых коней, загородив их трупами улицу, добили выпавших из седел датчан, подобрали их оружие и скрылись за захлопнувшимися створками. Из-за тына в гущу всадников вновь полетели стрелы. Конница подалась назад. Ландмейстер перевел взгляд на Плесков. Хвост толпы беженцев втягивался в ворота. Опоздали...
   - Это что?! - проревел Готфрид, указывая на тын. - Отвечай! - крикнул Жидяте.
   - Монастырь! - сообщил сотник. - Снетогорский.
   - У вас монахи сражаются?
   - Братья ордена тоже монахи.
   - Наш орден военный! Обычные монахи сидят в монастырях и молятся. Они не прикасаются к оружию, это запрещено уставом. Почему ваши посмели?
   - Не ведаю!
   - Сам русский и не ведаешь?
   - Господин! - поклонился Жидята. - Я по происхождению русский, но давно живу в Ливонии. Я не бывал в русских монастырях, меня туда не посылали.
   Готфрид наградил сотника бешеным взглядом.
   - Зигфрид!
   Дюжий брат с крестом на белом сюрко подъехал.
   - Взять! - велел ландмейстер, указывая на монастырь, и повернулся к Жидяте. - Где еще монастыри?
   - Мирожский, за рекой.
   - Этот взять тоже! Монахов, которые уцелеют, привести ко мне!
   Зигфрид поклонился и ускакал. С высокого холма Готфрид видел, как две сотни пеших братьев, сержантов и кнехтов, закрываясь щитами, ринулись к монастырю. Вымуштрованные, опытные воины действовали слажено. Пока кнехты прикрывали наступавших большими щитами, арбалетчики, прячась за ними, стреляли поверх тына, не давая монахам целиться. Несколько братьев и сержантов тем временем подбежали к воротам, замахали топорами. Полетела щепа. Спустя короткое время ворота распахнулись, нападавшие рванулись внутрь. Следом устремились кнехты. Готфрид довольно улыбнулся - никто не смеет противостоять ордену!
   Не прошло и получаса, как ему привели и поставили перед конем человека в разорванной рясе. Руки монаха были скручены за спиной, голова разбита, но держался он прямо, глядя на ландмейстера спокойным взглядом серых глаз.
   - Где остальные? - спросил Готфрид подскакавшего Зигфрида.
   - Убиты. Ни них не было лат, даже кольчуг. Только рясы.
   - Сколько их было?
   - Семнадцать.
   - Семнадцать монахов остановили датскую конницу? - Готфрид внимательней всмотрелся в лицо пленного. - Как звать тебя?
   Подскочивший Жидята перевел.
   - Иосаф! - ответил пленник звучным голосом.
   - Ты монах?
   - Игумен.
   - Почему вы напали на нас?
   - Напали твои люди, мои защищались.
   - Конница скакала мимо!
   -Чтоб разить безоружных. Это русская земля, иноплеменник, всякий, кто пришел сеять смерть, враг!
   - Разве вы воины?
   - На Руси каждый муж воин.
   - Твои монахи бились умело.
   - В миру братья были боярами. Их с детства приучали к оружию.
   - Тебя тоже?
   - Я водил сотню.
   - Вот как! - сказал ландмейстер. - Как сотник, должен был понять: силы неравны. Зачем погубил братьев?
   - Срок земной жизни для монаха не имеет значения. Ибо сказал Господь: "В чем застану, в том и сужу!" Монах постоянно готов к смерти.
   - Но они пали с оружием в руках, в состоянии смертного греха, не успев исповедаться и причаститься. Русские монахи не страшатся ада?
   - Ты плохо знаешь Писание, чужеземец, хотя носишь крест на одежде. Помнишь слова: "Несть лучшей доли, чем положить живот свой за други своя?" Мои братья умерли за благое дело, твои псы сгорят в геенне!
   - Не поразит ли нас сам Господь? - усмехнулся Готфрид.
   - Пришлет он посланца, который прольет на вас с неба огнь смертоносный, как некогда сам Господь полил огнем и серою Содом и Гоморру, и сгинули нечестивые жители городов, погрязшие в мерзости...
   - О чем это он? - спросил Готфрид Жидяту.
   - Наверное, о Богдане и птице его. Монах не ведает, что брат Адальберт сразил дьявольскую птицу.
   - Сразил ли? - ландмейстер впился взором в Жидяту.
   - Сразил, господин! Сам видел, как арбалетчики, пустив стрелы, убили чародейку, а Адальберт ударил птицу копьем. Она не могла выжить!
   - Гляди! - Готфрид повернулся к Иосафу. - Ты желал смерти, я дам тебе ее. Убей его! - он повернулся к Жидяте.
   - Он монах, господин!
   - Сказал, что воин.
   - На нем ряса!
   - Позволь мне! - сказал Зигфрид, извлекая из ножен меч. - Эти монахи дрались, как черти. Брату Ульриху дубиной разбили голову, вряд ли выживет. Погибли двое сержантов и кнехты...
   Готфрид кивнул, Зигфрид замахнулся.
   - Прости их Господи, ибо не ведают, что творят...
   Иосаф не договорил. Тяжелый клинок разрубил его от плеча до пояса. Мертвое тело упало на вытоптанную копытами траву, оросив ее кровью. Жидята машинально перевел последние слова игумена. Лицо ландмейстера перекосилось. Русский не стал проклинать их перед смертью, и даже не поручил свою душу Господу. Он простил своих убийц, как Христос на кресте, и теми же словами...
   Думать об этом было неприятно, и Готфрид отогнал непрошенные мысли. Стал смотреть, как всадники и пешие заполняют пространство перед стенами. Датчане шныряли по брошенным в посаде домам в поисках поживы. Пусть! Жаль, конечно, что не удалось захватить Плесков сходу, но этого не планировалось. К вечеру город все равно падет...
   Поход вышел на славу. Объединенное войско не двинулось к Плескову вместе. Их бы заметили и разгадали замысел. Датчане пересекли Чудское озеро на кораблях, высадились между Новгородом и Плесковым, после чего скорым маршем двинулись к югу. Не приходилось сомневаться, что новгородские лазутчики заметили корабли, однако сделали неверный вывод - захватчики идут к Новгороду! Каждый в первую голову думает о себе. В Новгороде затворили ворота и приготовились к осаде. Помощь Плескову, буде возникнет такое желание у новгородцев, придет не скоро. Стража самого Плескова датчан обнаружила запоздало... Славно вышло и у ордена. Конное войско стремительно рванулось к югу Ливонии, и Литва, еще не остывшая от похода князя Витеня, заметалась в страхе. Орден идет мстить! Огромное войско! Спасайся, кто может! Язычники в панике разбежались по лесам и затворились в городах; войско ордена прошло их земли как копье сквозь воду. Затем внезапно повернуло на восток, а после - на Смоленскую дорогу. В Плескове не привыкли ждать нападения с юга, не углядели...
   От посада по направлению к наблюдательному пункту ландмейстера двигалась группа всадников. Готфрид пригляделся: добрые кони, блестящие доспехи. Вальдемар... Юное лицо подскакавшего принца сияло.
   - Мы захватили их врасплох!
   - Еще не захватили! - поправил ландмейстер. - Ворота успели закрыть. "А твоих конников остановили монахи!" - хотел добавить Готфрид, но промолчал.
   - Не страшно, возьмем приступом! - сказал Вальдемар. - Ты уверен, что в городе малое войско?
   - Довмонт отправил дружину в помощь родне. Осталось сотни две кметов, не более.
   - Один против наших десяти!
   - В Плескове много жителей. Они выйдут на стены.
   - Горожанин не воин! - презрительно сказал Вальдемар.
   - Надо выбить ворота! - напомнил Готфрид. - Ты обещал. Привез таран? Не вижу! Твои воины грабят дома...
   - Поставим! - успокоил Вальдемар. - Воинов соберу. Зачем грабить предместье, когда перед тобой город? Точно знаешь, что богатый?
   - От серебра и золота, что ждут за стенами, потонут твои корабли! Принц довольно захохотал и тронул шпорами коня. После того, как датчане уехали, Готфрид созвал комтуров. Военный совет не затянулся. Братья согласились: вперед пусть идут датчане. Юный Вальдемар жаждет прославиться, не стоит ему мешать. Первым ворваться в город почетно, но цену заплатить придется немалую. Датское войско вдвое больше орденского, после приступа численность сравняется. Проще делить добычу... Ландмейстер отдавал короткие, но ясные распоряжения. Спешиться, лошадей поручить кнехтам, но держать их рядом. Датчане ворвутся в Плесков пешими, как только бой переместится за стены, братья сядут на отдохнувших коней и поскачут к воротам. В тесноте улиц укрытый латами, боевой рыцарский конь валит и расшвыривает пешцев неудержимо. Датчане кинутся грабить первые же дома, не следует им мешать. Достаточно, чтоб они открыли дорогу в город. Плана Плескова у датчан нет, а вот братья знают расположение улиц и домов как господню молитву. Заранее выучили. Действовать следует, как оговорено, пробиваться к центру. В мелкие стычки не вступать, стремиться к палатам боярской старшины и собору - там хранилище ценностей. Кто захватил добычу, тот диктует условия дележа... Комтуры разъезжались, когда прискакал гонец.
   - Наемники Конрада высадились в миле отсюда! На плотах приплыли. Надевают латы, скачут сюда. Зачем-то привезли копну сена...
   "Думают ночевать в поле! - мысленно улыбнулся Готфрид. - Запасливые! Не верят, что захватим город сегодня. Куда их направить?"
   В суете первых часов Готфрид забыл о наемниках и не слишком на них надеялся. Они, однако, прибыли. Что делает серебро! Это не за выкуп русским служить...
   - Пусть станут позади, загородят дорогу и ждут повелений, - ландмейстер указал место. - Если какая-либо дружина русских вздумает придти на помощь Плескову, Конрад прикроет. Здесь узко, не обойти, сотня легко сдержит тысячу.
   Гонец ускакал. Готфрид поднес ладонь ко лбу и стал наблюдать, как датчане, закрываясь щитами, ладят перед воротами таран...
  
   ***
  
   Со стены смотрел на копошащихся врагов Довмонт. Ярость душила князя. Проглядел, упустил! Богдана называл куренком, а сам хуже. После похищения богатыря следовало догадаться: орден не угомонится. Сначала Казимир в Сборске, после нападение на Богдана в Плескове, попытка уничтожить богатырскую птицу... Потерял ты, князь, нюх, как старый пес! Следовало, как Ласке, плеснуть зелья в мед! Врага привычно ждал с Запада, понадеялся на Сборск. Там Данило с Евпраксией, Богдан с птицей - не укусишь! Нашли куда укусить, в подбрюшье бездоспешное... Пришли со стороны, где дальней сторожи нет. Прозевал ты, князь! Обленился, привык, что в рейзы орден ходит зимой, а немцы взяли и явились летом. С датчанами - вон их стяги! Подгадали час, когда Довмонт с малой дружиной... Урок с Путилой не пошел впрок. Орден не жалеет денег лазутчикам, потому все ведает о Плескове. Довмонт об ордене не ведает...
   Князь явственно ощутил на плечах груз прожитых лет. Тридцать три года княжения в Плескове... Руки еще крепки, а ноги сдают. Волосы побелели, лицо в морщинах. Но, самое главное, он растерял остроту ума и способность предвидеть замысел врага. Сегодня будет его последний бой... Пасть, защищая свой дом - честь для воина, если гибнешь не зря. Не пустить врага к родному порогу, спасти семью! Сегодня это не удастся, враг велик числом. Кметов Довмонта сомнут, горожанам против немцев с датчанами не выстоять. Плесков вырежут, как некогда сам Довмонт вырезал двор Миндовга...
   Над головой пропела арбалетная стрела. Датчане начал обстрел стен. Стоявший рядом Давыд тронул Довмонта за плечо:
   - Отец...
   Довмонт покосился свирепо, Давыд умолк. Князь глянул за забороло. Перед воротами внешнего города, получившем имя Довмонта, датчане прилаживали таран. Привратная стража бросала сверху камни, но те отскакивали от скатной крыши, укрывавшей орудие. Крышу немцы соорудили из снятых в посаде тынов, на каркас тарана пошли балки чьей-то избы. Враг действовал быстро и умело. Довмонт глянул во двор. Под котлами со смолой только-только разгорались костры. Не успеют вскипятить, не успеют...
   - Дружину - во двор городка! - велел князь притихшему сотнику. - Всю! Встати против ворот, взять копья и загородиться щитами! Горожан не брать, пусть обороняют Кром. Скажи кметам: за спинами - наши жены и дети! Сами знают, что будет, если немцы прорвутся...
   Сотник построжел лицом и загремел сапогами по лестнице. Довмонт глянул на сына и попробовал, легко ли выходит из ножен меч. Дружина ляжет во дворе костьми, как и он с сыном. Им не уцелеть. За тридцать три года счастливой жизни надо платить. Жаль, нельзя расплатиться одному... Они завалят двор трупами датчан, может, это остановит врагов. Побоятся приступать к Крому. В глубине души Довмонт понимал: не побоятся. За спинами датчан ждет орден... Зато Довмонт не увидит, как падет Плесков. Хотя там, на небе, ему, наверное, покажут. Чтоб и в загробной жизни мучился. Довмонт скрипнул зубами.
   Давыд тронул его за рукав. Князь сердито скосил взор и удивился: сын указывал куда-то в небо. Довмонт пригляделся. Черная точка приближалась к городу со стороны солнца. Вот она увеличилась в размерах, затем еще... Неужели?
   - Богдан! - радостно крикнул Давыд.
   Довмонт вцепился в забороло. Богдан! Сверкающий диск вместо головы, двойные крылья, торчащий вверх хвост... Птица летела высоко, ее громкий клекот почти не доносился с неба; вернее, его заглушал шум под стенами - датчане пустили в дело таран. Враг птицу пока не видел. Вот она приблизилась, мелькнула над городом и стала разворачиваться по плавной дуге. "Что он задумал?" - удивился Довмонт. Тем временем Богдан снизился и повел птицу вдоль стен - прямо над головами выстроившегося для штурма войска. Дальнозоркими глазами князь различил черную каплю, отделившуюся от птицы; набирая скорость, та летела вниз. Довмонт проследил ее взглядом. Капля ухнула в гущу датчан, на этом месте вспух огромный куст. Бревна, люди, кони взлетели вверх и разнеслись в стороны. По ушам ударило тяжко и гулко. А с неба летела уже другая капля...
   - Вели дружине - на конь! - крикнул князь Давыду. - Моего жеребца привести! Изготовиться и ждать!
   Он обернулся к заборолу как раз вовремя - второй гигантский куст вспух среди вражеского войска...
  
   ***
  
   С километровой высоты вид открывался великолепный, Богданов быстро оценил обстановку. Осаждавшие плотно сгрудились с южной стороны Плескова, заполнив не только улицы посада, но и дворы домов. Собственно, более сгрудиться негде. С Запада мешает река Великая, с Востока - Пскова, на севере они сливаются за городом прямо под высоким, отвесным каменистым берегом. Осаждавшие готовятся к штурму и не ждут нападения. Им бы рассредоточиться, но в тринадцатом веке не знают о воздушных бомбардировках...
   - Целься в гущу! - крикнул Богданов в переговорное устройство. - Я уйду подальше от стен иначе своих осколками зацепим! Не спеши! Два захода!
   - Поняла! - подтвердила Аня.
   Богданов развернул По-2 над Великой и снизился до шестисот метров - лучшей высоты для бомб. Наставление требует лететь выше, но с шестисот точнее прицел. Он вел самолет над посадом - ровно и прямо. По-2 слегка "вспух", отправив первую ФАБ-50, но удержался на курсе. Вниз ушли вторая бомба, затем третья. Занятый управлением, лейтенант не видел разрывов. За Псковой он развернул самолет и только здесь оценил эффект налета. Внизу будто муравейник разворошили: крохотные черные фигурки метались в панике, но не убегали. "Добавим!" - с веселой злобой подумал Богданов, ложась боевой курс. Он вел самолет туда, где на земле было черно от врагов. Когда последняя ФАБ-50 ушла вниз, Богданов развернул По-2 и спустился до бреющего. По пути к Плескову они разделили боезапас. Но наземным целям штурману стрелять не сподручно, "ДТ" оставили два диска. Остальными патронами снарядили ленту крыльевого "шкаса" - получился почти полный боекомплект. Менее минуты беспрерывной стрельбы, полтысячи бронебойно-зажигательных, бронебойно-зажигательно-трассирующих, пристрелочно-зажигательных и обычных пуль из магазинов "ДТ"...
   Целиться было легко: плотная масса людей, уцелевших после бомбардировки, все еще не понимала, что происходит, и потому суетилась в растерянности в посаде и за его границами. Богданов взял правее, туда, где не было домов и тынов, а на открытом пространстве стояли в изумлении воины в плащах с тевтонскими крестами.
   - Вот вам русская земля! - яростно закричал Богданов, нажимая гашетку. - Вот вам русский город! Жрите!
   Обозначенный трассерами смертоносный стальной кнут смел строй тевтонцев, повалив их наземь как кегли. Плотные порядки немцев сослужили им дурную службу. Бронебойные пули легко прошивали доспехи вместе с заключенными в них телами, после чего разили следующих... По-2 проскочил над головами немцев к реке, над Псковой Богданов развернулся. Глазами он искал толпу погуще и нашел: осаждавшие схлынули от стен и клубились возле посада. Богданов взял прицел и нажал гашетку. Плотный рой пуль будто осадил черное облако, заставив его лечь на землю. "Шкас" умолк.
   - Кончились патроны! - крикнул лейтенант в переговорное устройство. - А у тебя?
   - Тоже! - отозвалась Аня.
   Богданов подумал, что ей приходилось не сладко. Снимать тяжелый "ДТ" со шкворня, перебрасывать с левого борта на правый... И все это на лету, когда самолет хоть немного, но болтается... Богданов взял курс на юг и, спустя несколько минут, приземлился на речном берегу. Здесь еще колыхался на воде плот, на котором доставили По-2, лежали вороха сена, которым укрывали самолет. Вокруг не было ни души - рота наемников ушла к городу. Богданов заглушил мотор, выбрался на крыло, сел. Аня спрыгнула на землю и стала перед ним.
   - Закурить бы! - вздохнул лейтенант.
   Аня открыла гаргрот, покопалась и принесла коробку "Севера". Богданов изумленно взял коробку, открыл - внутри болталась единственная папироса.
   - Откуда?
   - Нашла в самолете, когда прибиралась. Забыл кто-то.
   Богданов взял папиросу, привычно дунул в мундштук и примял его пальцами. Аня чиркнула спичкой.
   - Были в вещмешке! - пояснила в ответ на удивленный взгляд.
   Богданов прикурил, затянулся. Горячий дым ободрал горло, заставив летчика закашляться.
   - Черт! Отвык!
   Богданов бросил папиросу и притоптал каблуком. Аня засмеялась, он не поддержал.
   - Там люди гибнут! - сказал с горечью.
   - Конрад справится! - возразила Аня.
   - Не Конрад, а Довмонт! - возразил Богданов. - Без него швейцарцам капут. Слишком много гадов!
   Аня села рядом, приникла к его плечу.
   - Хоть бы коня оставили! - пожаловался Богданов. - Пешком пока дойдешь...
   - Правильно сделали, что не оставили! - сказала Аня. - Непременно поскакал бы, влез в драку... Получишь стрелу, кто исцелит? Конрад умный! Кметов у князя хватает, пилот один.
   - Толку от пилота! - вздохнул Богданов. - "Эресов" нет, бомб нет, патроны кончились. Две обоймы к "ТТ"...
   Она погладила его по руке. Он обнял ее за плечи.
   - Это был лучший наш вылет! - сказала Аня...
  
   ***
  
   Когда птица скрылась, распахнулись ворота Довмонтова города. Датчан возле них не было - в страхе убежали к посаду. Выскочившие наружу кметы столкнули с пути громоздкий таран. Почти немедленно из ворот вынеслись всадники. Довмонт с обнаженным мечом в руке скакал первым, Давыд - чуть позади, следом немолодой сотник, за ним - десятники и простые кметы с копьями наперевес. Конная лава врезалась в толпу датчан. Копья пронзили ближних врагов и застряли в их телах. Всадники бросили древка, достали мечи. Тяжелые клинки в руках кметов стали равномерно подниматься и падать. Датчане подались назад и побежали. Их оставалось все еще много - трое, четверо против одного русского, но они более не были войском. Оглушенные, потерявшие кураж и стойкость, обуянные паническим страхом датчане думали только о спасении. Кто мог, вскакивал на коня и гнал его в панике, безлошадные бежали так. Пешие гибли первыми. Нет более приятного занятия для всадника, чем рубить бегущего. Тяжелые, остро отточенные клинки кметов рассекали кольчуги и панцири, впивались в нежную человеческую плоть, терзали ее, добираясь до горячих сердец, исторгали души из тел. Алая кровь била тугими струями, обильно орошая сухую землю, а подкованные копыта коней топтали ее, превращая в липкую грязь...
   Войско ордена стояло в отдалении, осколки бомб не зацепили его. После первого разрыва ландмейстер изумленно поднял взор и заметил над посадом странную птицу с двойными крыльями. От птицы отделилась черная капля, ударила в землю, на этом месте вырос огромный дымный куст. Невыносимый грохот ударил по ушам, высоко над землей взлетели бревна, тела людей и коней...
   - Содом и Гоморра! - воскликнул стоявший рядом Зигфрид. - Пресвятая Дева!
   "Содом и Гоморра! - толкнулось в виски Готфрида. - Монах говорил... Ему было ведомо..."
   Он повернулся к Жидяте. Лицо сотника стало серым.
   - Ты говорил: Адальберт убил птицу!
   - Убил, убил!.. - забормотал Жидята. - Богдан другую нашел, у них птиц много... Эти русские все чародеи... Надо бежать, бежать, не медля...
   - Заруби его! - велел Готфрид,
   Зигфрид вытащил меч, замахнулся. Жидята дал шпоры коню. Жеребец прыгнул и понесся прочь. Зигфрид догнал и на скаку ткнул сотника острием. Жидята взмахнул руками и завалился на бок. Ландмейстер не видел этого. Обернувшись к Плескову, он, как зачарованный, наблюдал за разгромом датского войска. Воины Вальдемара испуганно метались на узких улочках посада меж высоких тынов, падали и снова бежали, но безжалостная смерть, падая с неба, настигала их везде. Войско ордена пока не страдало. Готфрид хотел произнести благодарственную молитву и поднял руку для крестного знамения, но тут птица устремилась к ним. На нижнем крыле ее заплясал огонек, от него протянулась к стягам ордена огненная плеть. Братья, сержанты и кнехты ряд за рядом стали падать на землю. Птица пронеслась совсем близко от Готфирида, ландмейстер заметил головы двух людей, торчавших из ее тела. Внезапно огонек заплясал сбоку птицы; рядом с ландмейстером закричала раненая лошадь, упал на землю комтур Кенигсберга. Затем еще один брат, другой...
   - Ландмейстер! Надо уходить! - крикнул Зигфрид над самым ухом.
   Готфрид глянул на свое войско. Его больше не было. Уцелевшие под огнем братья и кнехты на конях и пешком бежали прочь от города. Толпа людей в белых плащах запрудила проход меж высоких тынов и неслась прямо на строй воинов в латах. "Это Конрад! - вспомнил Готфрид. - Его сейчас сомнут. Ему надо расступиться"! Однако наемники и не подумали сделать это - стояли неподвижно. Прямо на строй неслись всадники в белых плащах, грозя смять и растоптать непонятливых, Готфрид замер в ожидании. Когда от морд коней до первого ряда швейцарцев осталось совсем ничего, сверкнули, перегородив дорогу, окованные железом щиты. Головы наемников исчезли за ними, зато появились и заблестели на солнце наконечники алебард. "Что он делает!" - хотел вскричать Готфрид, но слова засохли в горле. Кони бегущих братьев с размаху налетели на стальные жала и закричали, вставая на дыбы. Всадники падали на землю, некоторые свалились вместе с лошадьми. Алебарды отдернулись, взмыли вверх и с размаху упали на головы уцелевших. Затем еще и еще...
   - Изменник! - крикнул за спиной Зигфрид.
   "Он не изменник! - мысленно возразил Готфрид. - У русских нашлось серебро..."
   Первый ряд швейцарцев убрал алебарды и присел за щитами. Над ними возникли арбалетчики. Они прицелились и спустили тетивы. Тяжелые болты ударили в конных братьев, сбивая их с седел. Арбалетчики исчезли, но их на место встали другие. Новый рой стрел полетел в лица беглецов. Затем еще и еще...Толпа перед наемниками замерла, попятилась, а после, все быстрее и быстрее, покатилась обратно. Люди бежали, не разбирая пути. Конные топтали пеших, задние, расчищая себе путь, кололи и рубили передних. У ландмейстера больше не было войска, осталась вооруженная толпа, в которой каждый думал о себе. Зигфрид тронул ландмейстера за плечо:
   - У пристани стоят корабли! Вальдемар подогнал, чтоб грузить добычу. Скачем! Нельзя медлить!
   Готфрид позволил себя увлечь. Маленькая группа всадников в белых плащах, скакавших под развернутыми стягами, подсекла толпу. Как капля, бегущая по стеклу, собирает соседние капли, так и отряд ландмейстера стал вбирать в себя беглецов: сначала одиночек, затем - целые группы. Братья и кнехты видели ландмейстера, скакавшего под стягом, и вбитое намертво послушание оживало в их сердцах. Воины стряхивали безумие и устремлялись следом. К пристани подскакала уже не толпа, войско. Расстроенное, отступающее, но послушное командам.
   Датские моряки не успели угнать судна. Оглушенные происходящим, они растерялись и помедлили. Увидав тевтонцев, датчане благоразумно забыли, чьи они подданные. С борта самого большого судна спустили широкую сходню, Готфрид и знаменосец влетели на корабль прямо в седлах. Коня ландмейстера взяли под уздцы, Готфрид спрыгнул на палубу и поднялся на мостик. Знаменосец последовал за ним. Корабль быстро заполнился всадниками. Братья спешились, моряки привязали коней и сбросили сходню на берег. Зигфрид, оставшийся на берегу, коротко скомандовал. Корабль отчалил, быстрое течение Великой понесло его мимо Плескова. С высоты мостика Готфрид видел, как сходню подставили ко второму судну, поток людей в белых и серых плащах устремился на борт. Течение несло корабль под высокими стенами Плескова, вожделенного, но так и не доставшегося ордену, пристань отдалилась, исчезла за поворотом...
  
   ***
  
   За посадом Довмонт остановил дружину. Датчане убегали, но в любой момент могли опомниться. Двум сотням кметов против большого и хорошо вооруженного войска в поле не устоять. Под Плесковом оставался другой враг...
   Дружина развернулась и поскакала обратно. Попадавшиеся на пути датчане, шарахались в стороны, их не трогали - некогда. Дружина поравнялась с посадом, и князь увидел убегавших немцев.
   - Вперед! - проревел, взмахивая окровавленным клинком. - Бей! Секи в песи! - князь пришпорил взмыленного коня.
   Дружина догнала немцев у самой пристани. Зигфрид заметил атаку поздно, но все же попытался организовать отпор. Повинуясь его команде, пешие сержанты и кнехты встали в ряды. Зигфрид сразу увидел, что это ненадолго. Почти все копья брошены при бегстве, мечами скачущую конницу не остановить. Второй и последний корабль был полон людьми, Зигфрид ударом ноги сбил сходню в реку.
   - Отчаливай! - прорычал датчанам. Те не заставили себя упрашивать.
   На берегу осталось сотни полторы сержантов и кнехтов. Братья, прискакавшие к пристани первыми, уплыли, кроме тех, кто пал у посада. Зигфрид вскочил в седло и закричал, призывая воинов к стойкости. Те поплотнее сбились в ряды. Заметив в толпе арбалетчиков, Зигфрид велел им стать позади и стрелять поверх голов.
   ...Довмонт врезался в строй серых плащей на полном скаку, опрокинув сразу нескольких немцев, и замахал мечом, разя направо и налево. Рука, закаленная во многих битвах, не подводила - каждый удар уносил чью-то жизнь. Клинок, сделанный мастерами южной Германии, легко рассекал кольчуги и латы, острым кончиком доставал до глоток и сердец...
   - Вот вам! - кричал Довмонт, не замечая, что кричит по-литовски. - Сдохните, язычники!
   Гибнувшие под мечом Довмонта немцы не были язычниками, но князю некогда было об этом думать. Коня под ним ранили, зацепили и самого Довмонта, но он не чувствовал боли. Под бешенным напором грозного всадника строй немцев распался, и Довмонт увидел Зигфрида - единственного в белом плаще на берегу. Раненый конь закричал, получив укол шпор, но вынес князя к врагу. Немец, заметив, поднял меч, но опоздал. Остро отточенный кончик клинка Довмонта рассек кольчужную бармицу и пробил рыцарю горло. Зигфрид захрипел и выронил меч. Вторым ударом Довмонт развалил его до сердца и обернулся, чтоб глянуть, далеко ли отстала дружина.
   ...Прилетевший неизвестно откуда арбалетный болт, ударил князя меж "крыл" - лопаток. Закаленный, стальной наконечник легко пробил кольчугу, рассек хребет и в остатке страшной силы вошел в сердце. Довмонт покачнулся и склонился к шее коня. Подскочивший Давыд подхватил отца, не давая ему свалиться, мгновенно подскакали пожилой сотник и кметы; мертвого князя вывезли из схватки. Там, в стороне, тело сняли с окровавленного седла, уложили на землю. Давыд спешился и пал на колени. Он стащил с головы отца шлем и, роняя слезы, ладонью стал приглаживать на мертвом челе седые волосы...
   Весть о гибели князя мгновенно облетела дружину. Озлобленные кметы навалились на немцев в припадке безумной ярости. Те, подаваясь назад, заливали пристань кровью, но жизнь отдавали дорого. Только некоторые, бросив мечи, умоляли о пощаде. Но не получили ее...
  
   18.
  
   Богданов сидел у окна и скучал. Аня убежала к портнихе, строго-настрого наказав мужу не отлучаться. Платье Ане шили второй день, судя по загадочно-радостному виду жены, она намеревалась сразить супруга нарядом.
   Отлучаться Богданову не хотелось. В предшествующие дни он устал так, что радовался скуке. Прискакав в Плесков после налета, Богданов сходу занялся ранеными. Орден у пристани стоял насмерть, драться немцы умели, кметов с ужасающими рублеными ранами и безобидными на вид, но более опасными колотыми оказалось немало. Богданову пришлось забыть, что он недоучившийся студент. Местные лекари лихо ушивали рубленые раны, но о полостных операциях не слыхивали. В операциях была нужда. Троим кметам арбалетные болты пробили грудь и застряли внутри. Лекари попытались вытащить стрелы - наконечники соскочили с древков и остались в ранах. Лекари отступились, Богданов не устоял. Лучше было резать, чем видеть глаза жен... Богданов велел готовить раненых и достал "золинген". Отточенным до бритвенной остроты клинком рассекал ребра, вскрывал грудные клетки, окровавленными пальцами вытаскивал злополучные наконечники и зашивал огромные раны. Местные лекари качали головами, но помогали. После первой операции они уловили суть и поделили обязанности: Богданов резал, они шили. Дезинфекцию проводили уксусом, на раны накладывали травы.
   Проще оказалось с кметами, чьи тела пробили мечи и копья. Устраняя последствия внутреннего кровотечения, Богданов протыкал ножом бока, вставлял в ранки трубочки из гусиных перьев - дренаж. Работал, как получалось. В СССР за подобную хирургию ему отбили бы руки и запретили оперировать на веки вечные. В тринадцатом веке не мешали. Богданов с ужасом думал, что произойдет, когда пациенты станут умирать. Неизбежно - если не от кровопотери, то от сепсиса. Что он скажет родственникам? Богданов часами сидел у постелей раненых, грея ладонями холодные лбы. Тепло уходило из его тела, как вода из бурдюка, оставляя ссохшуюся оболочку. Богданов, пошатываясь, выходил во двор, падал на землю, лежал, затем поднимался и брел к раненым.
   Несмотря на все его страхи, прооперированные выжили. В том числе сын боярского старшины Негорада. Сын у старшины оказался единственный. Богданов находился рядом, когда юноша открыл глаза. Увидев отца и мать, раненый улыбнулся и попросил есть. Домочадцы засуетились, но старшина властным жестом остановил. Шагнул к Богданову и рухнул на колени. Следом повалились многочисленные домочадцы. Богданов настолько умаялся, что не препятствовал: стоял и смотрел, как боярин тычется лбом в пол. Поднявшись, Негорад сказал глухим голосом.
   - Помер бы сын, род пресекся - женить его не успел. Спаси тебя Бог, добрый человек! В долгу не останусь! Негорада в Плескове всякий знает, и каждый скажет: слово держу! Проси, чего хочешь!..
   Богданов просить не стал, кивнул и вышел. Аня помогала ему с ранеными, но больше хлопотала о муже. Мыла его, переодевала, укладывала спать. Богданов настолько выматывался, что к вечеру становился, как его пациенты - не то жив, не то мертв...
   В третий день после битвы отпевали погибших, Богданова настоятельно попросили присутствовать. Аня облачила его в одежды, доставленные слугами. Богданов, от усталости похожий на мумию, стоял в первом ряду, машинально крестясь и кланяясь. Он не замечал тысяч устремленных на него взглядов, не разбирал, что в них: любопытство, почтительность или страх... Собор не вместил всех гробов, их заносили в притвор, ставили на площади... Хоронили князя, хоронили немолодого сотника, павшего последним от коварного удара кинжалом, провожали кметов, игумена Иосафа, его монахов... Дорого встала Плескову победа, но враг заплатил несоизмеримо больше. Датчан с немцами не отпевали: стащили в отрытые далеко за городом рвы и закопали, сровняв могильники с землей.
   Довмонта положили навечно в соборе, остальных вынесли на кладбище, где сразу и заметно прибавилось крестов. На похороны прискакали Евпраксия с Данилой. Богданову не удалось с ними перемолвиться. Княжна и сотник держались странно: отводили глаза, смущались. Богданов решил: корят себя за промах - не пошли к Плескову. Данило и вовсе смотрел уныло, похоже, ждал опалы. Поразмыслив, Богданов сходил к Негораду. Тот выслушал и задумчиво почесал бороду.
   - Данило поступил разумно! - заключил в итоге. - Явись он сюда, все равно б не помог. Ты спас Плесков!
   - Довмонт поручил Сборск Евпраксии! - напомнил Богданов. - И обещал посадника по ее выбору.
   - Что покойный князь повелел, то и будет! - заверил Негорад. - Никто не посмеет противиться, даже ты...
   Богданов не совсем понял последней фразы, но старшину поблагодарил. Раненые в нем больше не нуждались. Навестив их в последний раз, Богданов первым делом отоспался. Всласть. Утром проявил интерес к жене (ранее не было сил), а после того, как Аня убежала, долго валялся на перине, счастливый от самой мысли, что горестные дни кончились.
   ...Конрад прислал им коней, когда резня под Плесковом завершилась. Богданов с Аней вскочили в седла и поскакали. С высоты не видно, что делают бомбы на земле, даже Богданову не доводилось глянуть... Разорванные в клочья тела, сизые внутренности на тынах, человеческие головы под ногами копыт, собака, несущая в зубах оторванную руку... Разрубленные и потоптанные копытами трупы; везде кровь, кровь, кровь... Тошнотворный запах разорванных внутренностей и прело-железистый кровяной... Богданова замутило, Ане стало плохо: ее рвало, полдня она пролежала, как мертвая.
   Их поселили в княжьих палатах, многочисленные слуги хлопотали изо всех сил, Аня поднялась. Однако ходила бледная, смурая. Как-то Богданов проснулся и услышал горячий шепот. Он приоткрыл глаза и увидел жену. Она стояла на коленях перед лампадкой, освещавшей икону, и горячо молилась. Богданов прислушался. Среди торопливых слов то и дело доносилось "раба божьего Андрея"... Она молилась за него, просила простить его прегрешения. Богданов еле сдержался. Когда Аня, закончив, скользнула под одеяло, он молча обнял ее и привлек к себе. Она затихла, приникнув к его плечу. Он гладил ее волосы и целовал русую макушку, задыхаясь от нежности. Она почувствовала и заплакала. Однако слезы эти были светлыми...
   После той ночи Аня ожила. Негорад, устав ждать просьбы богатыря, сам прислал портниху. Аня загорелась, чему Богданов только радовался. Пусть шьет! Пусть носит свое платье! Лишь бы стала прежней...
   Сладостное безделье в постели прервал постучавший в дверь гридень. К богатырю просится какой-то купец, сообщил отрок. Богданов оделся и велел звать.
   Это был Конрад! Богданов понял, почему ошибся гридень. Швейцарец облачился в русское платье: порты, свиту, нахлобучил шапку с меховой отделкой. Ни дать ни взять - купец с торга! Только лицо вытянутое, нездешнее. По всему было видать, что Конраду неловко: он смущенно улыбался и поклонился неуклюже.
   - Рад видеть тебя, кондотьер! - сказал Конрад. - Зрав ли ты?
   - Зрав! - засмеялся Богданов, обнимая швейцарца. - С чего вырядился?
   - Привыкаю! - сообщил наемник. - Я теперь русский и звать меня Кондрат.
   - С каких пор? - изумился Богданов.
   - Боярская старшина решила. Постановила принять меня в Плесков купцом, но не немцем, а русским. Посему и писать меня везде Кондратом. В награду за оказанную услугу дать мне в Плескове лавку, дом и освободить от податей.
   - Ну и ну! - покачал головой Богданов. - Вот это дар!
   - Я не ждал его! - сказал Конрад, он же Кондрат, смущенно. - Мы не так много побили немцев. Даже растерялся... Ульяна обрадовалась. Хочет перебраться в Плесков, я не против.
   - А парни?
   - Их звали остаться, но они сомневаются. Русские воюют конными, мы - пешими. К тому же здесь наделяют землями, парни привыкли к серебру. Думают идти в Ригу. Тамошний архиепископ с радостью примет победителей ордена, к тому же добрых католиков.
   Богданов кивнул.
   - Наша кондотта в силе! - напомнил Конрад.
   - Побудьте, пока воротится дружина Довмонта! - попросил Богданов. - В Плескове мало воинов. Придут, можете уходить.
   Конрад поклонился.
   - Пойдешь с ними или останешься?
   - Остаюсь! - сказал наемник. - Надоела война, с четырнадцати в латах. К тому же Ульяна беременна. Мы решили венчаться...
   - Пускаешь корни? - обрадовался Богданов.
   - Совет был добрым! - согласился Конрад.
   - Приду на свадьбу! - пообещал Богданов, разгадав невысказанную просьбу.
   - И Анна?
   - Разумеется! Ульяну каждый день поминает!
   - А Ульяна Анну!
   - Судьба... - задумчиво произнес Богданов. - Думаю, ни ты, ни я не представляли, что так выйдет.
   - Почему? - возразил Конрад. - У вас с Анной было видно...
   Богданов поднял брови домиком.
   - Вы так смотрели друг на друга! Украдкой, когда другой отворачивался. Но я-то видел! Мне много лет, кондотьер...
   - Перестань звать меня кондотьером! - сказал Богданов. - Уговор с тобой кончается, и не в нем суть. У нас люди, воевавшие вместе, обращаются по имени.
   - Постараюсь привыкнуть! - пообещал Конрад.
   Прощаясь, они снова обнялись. Теперь Андрей сидел у окна, наблюдая за княжьим двором. Терем, где их разместили, занимал третий этаж, вид с высоты открывался замечательный. Ничего интересного внизу, впрочем, не происходило. Бегали слуги, проскакал конный гридень, видимо, посланный с поручением, поварята тащили к кухне откормленную свинью. Предчувствуя свою участь, свинья упиралась и визжала. Внезапно Богданов заметил за оградой толпу. Она валила к воротам, занимая всю улицу. Богданов встал и присмотрелся. Во главе толпы шествовали празднично одетые люди. Богданов узнал Негорада и нескольких бояр, чьих детей и близких он лечил. Рядом со старшиной вышагивал в парадном облачении настоятель Троицкого собора.
   "Это они чего? - удивился Богданов. - К кому?.. Наверное, к сыну Довмонта, звать на княжество! - догадался он, но тут же засомневался: - Наследовать полагается старшему, а тот ушел с дружиной. В Плескове - младший. Избрали его? Конрад говорил про боярскую старшину, - вспомнил лейтенант. - Ясное дело, собиралась она не ради швейцарца, с ним решили попутно. Значит, к княжичу... Интересно, швейцарец знал? Мог бы сказать, купец новоокрещенный!.."
   Неожиданно воздух перед Богдановым уплотнился, прозрачная, но прочная на вид перегородка встала за окном. Летчик с изумлением заметил, что внизу все замерло. Остановились, подняв ноги для шага, Негорад и настоятель, застыли с веревками в руках поварята, так и не дотащившие свинью к кухне, да и сама свинья лежала на спине, вытянув кверху ноги, которыми только что брыкалась. "Это что?" - изумился Богданов.
   - Заждался меня? - спросили за спиной.
   Богданов стремительно обернулся. На лавке в отдалении сидел старик в рясе. Полузабытое, моложавое лицо... Старик смотрел на него сурово.
   - Привет!.. - растерянно сказал Богданов.
   - И я тебя приветствую! - звучным голосом сказал гость. - Так заждался?
   Богданов кивнул.
   - Ругал меня? Поносил словами срамными? - спросил старик. Ощущалось, гость намерен закатить нотацию. Только Богданов не собирался выслушивать.
   - Зачем людей обманываешь? - спросил хмуро.
   - Кого? - удивился старик.
   - Княжну! Пообещал, что выйдет за меня!
   - Я такого не обещал!
   - Отроковица передала: "Прилетит Богдан, поцелуй его троекратно! Обретешь себе мужа!" Говорил?
   - Говорил.
   - Обманул!
   - В чем? Я сказал: "Обретешь себе мужа!" Я не сказал: "Обретешь его мужем".
   - Зачем тогда целовать?
   - Ты намеревался ее убить. Забыл? Поцеловав тебя, княжна дала знать: она друг...
   - Так! - перебил Богданов. - Не юли! Сделал девушку несчастной!
   Гость заерзал на лавке.
   - Еще неизвестно, с кем счастье?! - пробормотал, насупясь. - Думаешь, ты так хорош?
   - Обнадежил Прошу! Она плакала!
   - Женские слезы как вода! - сказал старик. - Покапают и высохнут. Сам-то чего не женился? Звала ведь? И по нраву была?
   Пришла очередь смутиться Богданову.
   - Ты виноват! - сказал, поразмыслив. - Обнадежил, она потребовала, а я не привык так...
   - Я ни причем! - заверил гость.
   - Ага! - не поверил Богданов.
   - Если хочешь знать, - рассердился старик, - сам надеялся, что княжну выберешь! Моя вина, что ты испугался? Чего попрекать? Пути Господни неисповедимы: пока ты медлил, тебя выпросили...
   - У кого? - не понял Богданов.
   - У Того, Кто меня послал.
   - А он кто?
   - Как Кто? - удивился гость. - Творец неба и земли, всего видимого и невидимого. Тот, Кто создал этот мир и населил его людьми. Ты ведь читал Библию?
   Богданов ощутил, как ноги ослабли в коленях. Усилием воли он собрался и глянул в окно. Там ничего не изменилось: люди во дворе и в шагавшей к хоромам толпе оставались в тех же позах. Богданов шлепнул себя по щеке. Шлепок вышел звучный, он ощутил боль. Гость смотрел на него сочувственно. Богданов на вялых ногах прошел к дальней лавке, сел.
   - Он принял крест за людей, - сказал старик, - потому радуется, когда люди любят. Женщина твоя очень просила, сказала: готова умереть за тебя. Он ее испытал, она испытание вынесла... Ничего не понимаю в женщинах! - вздохнул гость. - Не знал их никогда...
   - Ты надоумил Аню попросить? - спросил Богданов.
   - Нет! - возразил гость. - Мне не поручали.
   - Ты говоришь, что поручено? И только?
   - Разумеется.
   - Ты... ангел?
   - Посланец! Ангел тоже самое, только по-гречески.
   - Но они... - Богданов не мог собраться с мыслями. - Вроде как младенцы с крылышками! Пухленькие такие... На картинках видел...
   - Можно подумать, художники, которые картинки рисовали, посланцев видели! - сказал гость оскорбленно. - Какой прок от младенцев? Что они могут? Славить Господа? Каждая тварь на земле славит Творца... Для сложных поручений избирают сведущих. Кто прожил долгую жизнь и умер достойно.
   - Так ты?.. - Богданов не решился спросить.
   - Давно! - подтвердил гость.
   Богданов протянул руку и осторожно коснулся плеча старика. Ощущение не совсем обычное, но это плоть.
   - По окончании земной жизни мы получаем другие тела, - сказал гость. - Не такие, как прежде, но узнаваемые. Обычно нас не видят, но когда нужно...
   - Ты остановил людей? - Богданов указал на окно.
   - Мне не дано кого-либо останавливать. Это может только Он. Однако и Он этого не делал. Люди идут и скоро будут. Скоро для них, но не для тебя. Время существует только для смертных, тебя в нем нет.
   - Я умер?!.
   - Твой час еще не пришел.
   - Зачем ты здесь?
   - Наконец-то верный вопрос! - усмехнулся посланец. - Я уж думал: так и будем про женщин! У меня поручение.
   - Какое?
   - Сложное.
   - Связано с людьми за окном?
   - Да.
   - Куда они идут?
   - К тебе.
   - Зачем?
   - Они выбрали князя.
   - Меня?.. - Богданов едва не поперхнулся. - У Довмонта есть сыновья!
   - Их не хотят.
   - Отчего?
   - Княжичи храбры, но неразумны. Истинные племянники русских князей, они чванливы и заносчивы. Они без раздумья бросят дружину в междоусобицу. Город не хочет лить кровь за княжьи интересы. Плесков едва не пал, когда Довмонт отправил дружину к родственнику. Смысленные мужи Плескова сделали выбор.
   Богданов покачал головой.
   - Ты многого не ведаешь. Бояре задумались о преемнике Довмонта еще в мае, когда князь захворал. Уже тогда срядились насчет его сыновей. Плесков - вольный город, сам решает, кому в нем править. Русских князей бояре не хотят - видят, что творят на Руси. Довмонт, чужеземец, оказался по нраву, решили искать такого же. Посылали в Литву - язычники не пожелали креститься. Князья крещеной Литвы боярам не глянулись: грызутся меж собой за власть, породнились с русскими князьями... Довмонт оправился, поиски прекратили, однако замысел остался. Князь пал, и все возобновилось. Ждать более нельзя. На площадях кричат: "Богдан!" - и с каждым днем все громче. Не сегодня-завтра соберется вече - люду нужен князь...
   - Довмонт пал из-за меня? - спросил Богданов.
   - По собственной воле.
   Богданов глянул удивленно.
   - Князь тяжко хворал и готовился к смерти. Принесли схиму, чтоб постричь, но Довмонт взмолился. Сказал: "Господи, дай умереть в седле! Не хочу кончить дни монахом! Я служил тебе мечом, с мечом и приду!" Довмонт заслужил милость, Господь внял...
   Богданов молчал.
   - По смерти Довмонта бояре призвали Евпраксию с Данилой, пытали их о тебе...
   Богданов вспомнил смущенные лица княжны и сотника.
   - Княжна знает, кто я!
   - Она рассказала, но заявила, что не верит твоим словам. Ибо то, что ты ей поведал, невозможно. С ней согласились, решили: скрываешь истину. Соглашайся!
   - Я не знаю города! Людей, обычаев, уклада...
   - Довмонт, когда прибежал в Плесков, тоже не знал. Даже по-русски не говорил...
   - Довмонт родился князем! Я смерд!
   - Люди так не считают. Смерд с младенчества знает свое место. Он кланяется боярину и князю, и боится их, даже если ненавидит. Ты никого не боялся, ты держался с князьями как равный, это заметили. Люди здесь наблюдательны, взор их не смущает суета, как в твоем времени. Здесь знают: смерд бережет добро, потому, как добывает его тяжким трудом, только князь или боярин позволяют себе расточать. Ты подарил взятый в бою табун, легко расставался с серебром и златом, ни ты, ни твоя женщина не знают, как растят хлеб, ходят за скотом, как прядут шерсть и лен, ткут полотно, готовят пищу... У тебя есть птица, построить которую в представлении бояр - дороже, чем корабль. Какому смерду это по силам? Ты отказался пойти на службу к Довмонту, смерд был бы счастлив. Ты заставил наемников служить за выкуп, смердам такого не придумать - они не водят полки. Ты не взял награду за исцеление раненых... Видно, что ты привык повелевать. В довершение ты отказался от княжны... Люди уверены: ты знатного рода, как и твоя женщина. По-местному ты говоришь гладко, но иначе. Женщина и вовсе говорит плохо. Ты обмолвился, что птицу делали за горой Уралом, но люди думают: ты из южной Руси, твой говор похож на тамошний. Люди считают: тебя изгнали из родовых земель. Обычное дело: князей на Руси больше, чем уделов... В представлении людей ты второй Довмонт, даже лучше. Довмонт не летал на птице и не лечил их сыновей. Ты отмечен Господом, тебе ниспослали дар исцелять и понимать языки. Редкий смертный получает его, мне вот пришлось учить...
   - Языки не заменят титула!
   - Люди придают великое значение тому, что ничтожно перед Господом! Происхождение, титулы, звания... Все мы - дети одной матери. Кто такие князья? Они родились от ангелов? Их благословил на служение сам Господь? Как они явились в Руси? Потомки разбойников, захвативших власть, заблудшие души, повинные в бесчинствах и насилиях! Они надевают схиму перед смертью, но это не спасает их в глазах Господа. Здесь они первые, там - последние! Легче верблюду войти в игольное ушко, чем иному князю - в Царство Божие!
   - Я всего лишь летчик, - сказал Богданов. - Умею летать, стрелять, бомбить... Я обману их надежды!
   - Господь вразумляет чад своих...
   - В полк вернуться нельзя? - спросил лейтенант тоскливо.
   Посланец нахмурился:
   - Ничего невозможного нет для Господа! Если Он создал землю и небо, что ему это? Желаешь вернуться, лети!
   - Как?
   - Ночью над Плесковом взойдет луна, дождись, когда появится облако. Взлетай и правь в него!
   - У меня горючего только на взлет.
   - Более не понадобится.
   - Нас арестуют и отправят штрафбат, - вздохнул Богданов, - или вовсе расстреляют - как дезертиров...
   - Милость пострадать за Господа даруют только достойным! - сказал посланец наставительно, и Богданов понял: у гостя это получилось. - Ты не заслужил мук, ты даже в Господа не веришь! (Богданов смущенно потупился.) Мне неведомо, почему Он избрал тебя, я всего лишь посланец. Мне велено передать: вернешься в тот день, из какого исчез, и мук не претерпишь.
   - Мы сможем там остаться? - Богданов почувствовал, как замирает сердце.
   - Если пожелаете!
   - Бог не будет в претензии?
   - У Него не бывает претензий. Он может только сожалеть о заблудших. Он хочет, чтоб ты хранил Плесков, но если ты против...
   - Погоди! - перебил Богданов. - Я читал бабушке Библию. Там сказано: все свершается по воле Господа. Как можно наперекор? Или бог не всесилен?
   - Господь открывают человеку пути, а тот сам решает, каким идти. Ты можешь принять предложение Плескова и остаться здесь. Ты можешь отказаться и вернуться к себе. Ты вправе выбрать иной путь, Господь не будет препятствовать. Он порадуется за правильный выбор и огорчится, если ошибешься.
   Богданов смотрел недоуменно. Посланец покачал головой.
   - Представь себе дерево - могучее, достигающее неба. На дереве множество веток. Вверх по стволу бежит белка, она стремится к небу. Однако путь долог, нужно крепить силы. Белка запрыгивает на ветку и находит вкусные орехи. Съедает их, возвращается и бежит выше. На одной из веток она встречает другую белку, они находят дупло и заводят бельчат. Далее бегут вместе. По пути прыгают по ветвям и собирают орехи. Им хорошо. Но если белка теряет осторожность, на одной из веток ее ждет куница... Или коршун узрит с высоты... Если белка забудет дорогу к небу и спустится низко, охотник собьет ее стрелой... Так вот, дерево - это путь, дарованный нам Господом, ветви - ответвления от него. Каждый идет предначертанной дорогой. Достигнет ли белка небес, зависит от того, куда она свернет.
   - Не знал, что люди подобны белкам! - сказал Богданов.
   - Лучше белкой славить Господа, чем человеком хулить Его!
   - Веток на дереве много?
   - У кого как. Пути к Господу бывают прямыми, но чаще извилистые. Человек, идущий прямым путем, поступает верно. Заблудшая душа стремится к соблазнам и не достигает вершины. Праведник срубает ветви, ведущие к погибели, грешник отращивает новые...
   - Я не помню, - сказал Богданов, - чтоб я запрыгивал на ветку с табличкой "Тринадцатый век". Ты что-то скрываешь. Как мы оказались здесь?
   Посланец помолчал, прикрыл глаза и внезапно заговорил сухим, ровным голосом, будто бы с листа читал:
   - 19 июня 1944 года над линией фронта зенитным огнем противника был подбит По-2, бортовой номер "56", пилотируемый экипажем в составе лейтенанта Богданова и сержанта Лисиковой. Экипаж посадил самолет на вынужденную на территории, занятой противником, в виду врага. Противник предпринял попытку захватить экипаж в плен. Однако Богданов и Лисикова встретили немцев огнем бортового и личного оружия. В связи с численным и огневым превосходством противника бой продолжался недолго. Первым был тяжело ранен и затем убит лейтенант Богданов. Сержант Лисикова, неоднократно раненая, вела огонь из пулемета, пока не кончились боеприпасы, после чего, не желая сдаваться в плен, обняла убитого лейтенанта и выстрелила в себя из пистолета. По сведениям, полученным от местного населения, немецкий офицер, руководивший боем, был поражен мужеством советских пилотов и велел солдатам похоронить их с воинскими почестями, оставив на трупах боевые награды...
   Богданов подавленно молчал.
   - У меня не было предчувствия, - вымолвил, наконец, хрипло. - У погибших ребят были.
   - Господь посылает предупреждение о смерти только возлюбленным чадам своим. Чтоб они могли приготовиться и достойно встретить свой час. Господь не хотел, чтоб ты умер в грехе, и привел сюда.
   - Чем я заслужил?
   - За тебя просили.
   - Кто?
   - Те, которых ты спас.
   - Не понимаю.
   - Их было много. Раненые, которых своевременно отвез в госпиталь. Родители детей, которых вывозил из партизанских отрядов на Большую Землю. Женщина, детям которой купил корову... Эти людей не верили в Господа, но благодаря тебе, уверовали. Они молились за тебя. Ты спас их души!
   - Я всего лишь выполнял приказ!
   - Нельзя приказать человеку стать добрым. Добрый человек вытаскивает детей из горящего самолета, не думая, что тот в любой момент может взорваться, сам обгорает, но спасает их. Добрый летит за ранеными в плохую погоду, когда даже командир не решается приказать, и доставляет их в госпиталь. Доброму человеку не нужен приказ, чтобы сесть на земле врага и под пулями противника забрать раненых товарищей...
   - Тихонов за меня молился? - удивился Богданов.
   Посланник кивнул.
   - Он неверующий!
   - Был. Как и твоя женщина.
   - Я исполнил предначертанное?
   - Нет.
   - Зачем же ты здесь?
   - Чтоб помочь тебе с выбором.
   - Мы погибнем, если вернемся?
   - Мне неведомо.
   - Мы погибнем, если останемся?
   - Тоже неведомо. Ты зря пытаешь меня. Никому не ведом промысел Божий. Язычники предсказывают людям будущее, но они лгут. Ведает только Господь.
   Богданов размышлял. Посланец смотрел на него испытующе. Богданов вздохнул и развел руками.
   - Если передумаешь, можешь вернуться! - сказал гость. - Пути открыты. Всякий раз, когда при ясной луне возникнет облако... Но пройти смогут только ты и твоя женщина, прочим заказано.
   - Спасибо! - сказал Богданов.
   - Тебе не нужно просить о моем спасении! - возразил гость. - Я получил его от Того, Кто, Единственный, может дать. Помни это!
   Богданов хотел поклониться, но старик внезапно исчез. Богданов подбежал к окну. Перегородка исчезла. Толпа, валившая по улице, уже приближалась к воротам. В княжьих палатах депутацию заметили, слуги бежали отворять.
   За спиной Богданова скрипнула дверь. Он оглянулся. Аня в пышном, шелковом наряде, стояла на пороге, странно глядя на мужа. Губы у нее подрагивали. Богданов мгновение смотрел на нее, затем улыбнулся и раскинул руки. Она засмеялась и побежала к нему. Он рванулся навстречу, подхватил ее посреди горницы и крепко прижал к себе.
   - Любимая, желанная моя! Как я по тебе соскучился!
   - Надо же! - воскликнула она. - Сказал, наконец! Сам! Неужто и вправду любишь?
   - Конечно! - подтвердил он, целуя. - Я ведь на тебе женился.
   - Сам захотел или княжна приказала?
   "Отомстила Проша! - догадался Богданов. - Женщина..."
   Он сделал укоризненное лицо. Аня смутилась.
   - Там люди пришли, - вымолвила тихо. - В князья тебя звать.
   - Ты знаешь?!
   - Сказали. Оказалось, платье для этого шили.
   Он поставил ее на пол, отступил и рассмотрел платье. Она смущенно одернула складки.
   - Княгиня! - заключил Богданов. - Самая настоящая!
   - Будет тебе! - насупилась Аня.
   - Княгинюшка моя! - он обнял ее. Она потерлась носом о его щеку.
   - Люди ждут! - шепнула тихо. - Неловко.
   - Да ну их! Нашли князя!
   - Они считают, что нашли.
   - Так мне согласиться?
   - Чтобы ты ни решил, - вздохнула Аня, - мне без разницы. Все равно: князь ты или нет. Я люблю тебя не за это.
   - Ты чего бы хотела?
   - Вернуться в полк! - сказала она твердо. - Пусть у нас бедно и голодно, надо ходить в гимнастерке и есть кашу вместо поросенка, но я хочу домой! Жаль, что это невозможно!
   - Для Бога нет невозможного, - загадочно произнес Богданов. - У него можно выпросить все, даже мужа.
   Она смотрела в упор, и он не выдержал этого умоляющего взгляда.
   - Нам придется оставить подарки здесь, - сказал поспешно, - платья, бусы, даже желтые сапожки. Когда прилетим, в полку не поймут...
   Радостно вопящий вихрь повис у него на шее, заставив умолкнуть. Лицо Богданова стало влажным от слез и поцелуев. "Надеюсь, посланец прав и горючего хватит!" - подумал Богданов...
  

15 ноября 2009 - 15 мая 2010

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   125
  
  
  
  
Оценка: 6.46*80  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"