Аннотация: По просьбам трудящихся размещаю опубликованные главы одним файлом. Публикацию глав продолжу. Когда наберется еще шесть, объединю.
1.
Богданова сбили над линией фронта.
Все было сделано правильно: проложен маршрут, выбран оптимальный эшелон полета, учтены разведанные с переднего края, но немцев за дураков держать не следовало. Их звукоулавливающие установки слышат стрекозу за километр. Просчитать маршруты По-2, если полк долгое время базируется на одном аэродроме, труда не составит. Особенно при желании. Ночные бомбардировщики немцам - кость в горле: не дают спать переднему краю, засыпая окопы осколочными бомбами, термитными боеприпасами сжигают дома и склады; а выгружать людей и технику на ближней железнодорожной станции - риск смертельный: налетят, разбомбят, прострочат из пулеметов и исчезнут, невидимые в ночном небе. Словом, немцы захотели их подловить и подловили.
Перед звеном По-2 встала голубая стена, и самолет Богданова первым влетел в луч прожектора. Немедленно по сторонам вспухли черные шапки, по фюзеляжу будто палкой застучали, за спиной летчика жалобно вскрикнула штурман. Богданов инстинктивно отжал ручку управления и правым, непривычным для зенитчиков разворотом, ушел в пике. Осколки при разрыве зенитных снарядов летят вверх, снизиться - значит, уцелеть. Медлить нельзя. Бронированному Ил-2 осколки - семечки, в фанерном По-2 каждый осколок - твой.
Вырваться у Богданова получилось. Свет прожектора, в котором летчик теряет пространственное положение и чувствует себя раздетым, остался позади. Богданов выровнял машину и бросил взгляд на приборную доску - 500 метров. Богданов потянул ручку на себя и оглянулся. Темное небо резали голубые мечи прожекторов, скрещивались, поймав в темном небе хрупкие самолетики. Звено повторило его маневр, но запоздало: прожектористы держали тихоходные самолеты как в тисках. Зенитные орудия умолкли, но с земли к По-2 тянулись плети пулеметных трасс. Ребятам приходилось туго.
- Лисикова! - окликнул Богданов.
Штурман не отозвалась. Богданов прибрал газ и позвал еще - ответом был свист в расчалках. "Убили? - подумал Богданов. - Ну и хрен с ней! - решил в припадке неостывшей злости. - Не будет к особисту бегать!" Он заложил вираж и с набором высоты полетел обратно. Ребятам следовало помочь. Шарики бомбосбрасывателей - в кабине штурмана, по три с каждого борта, но у пилота есть аварийный сброс. Шесть ФАБ-50 накроют зенитную батарею, после чего два "эрэса" - по прожекторам! В завершение прострочить из "шкаса"... Я вам устрою засаду! Научитесь фатерлянд любить...
Родину любить научили его. То ли немцы расслышали мотор приближавшегося бомбардировщика, то ли зенитчик полоснул очередью наугад, но огненная трасса внезапно прочертила небо перед лицом Богданова и хлестнула по фюзеляжу. Мотор смолк, словно подавившись. Богданов бросил самолет в сторону и перевел машину в пике. Трассеры ушли влево и назад, Богданов выровнял По-2. С минуту он лихорадочно работал магнето, заслонкой дросселя и сектором корректора высоты. Мотор не только не "схватывал", не отзывался вообще.
- Твою мать! - выругался Богданов.
Он развернул машину и перевел ее в планирование. Порыв ветра подхватил легкий самолетик и понес к линии фронта. Оставалось надеяться: до своих дотянет. Третьего возвращения из немецкого тыла ему не простят. Да еще без Лисиковой. Скажут, пристрелил тихонько, и ведь не докажешь! Требовал убрать из экипажа, кричал, грозился... Язык ты наш длинный, чтоб тебя вовремя прикусить...
По-2 внезапно врезался в облака. Непроглядная темень окружила самолет. "Откуда облачность? - в сердцах подумал Богданов. - Вылетали - было ясно. И синоптик не обещал..." Однако темень не пропала, оставалось лишь следить за приборами, с горечью наблюдая, как быстро движется стрелка высотомера. "Если облачность низкая, грохнусь! - подумал Богданов. - Земли не разглядеть! Под фюзеляжем и крыльями - бомбы..." Бомбы сбросить следовало сразу, теперь - поздно. Посечет своими же осколками...
Богданов не боялся смерти - привык к ней за годы войны. Дважды его сбивали, не раз он садился на вынужденную, трижды привозил на аэродром мертвых штурманов. Из тех, с кем начал воевать в сорок первом, в живых не осталось никого. Смерть сопровождала его неотвязно, и то, что он до сих пор жив, было чудом. Богданов осознавал, что чудеса не приходят сами по себе, к вылетам относился серьезно: изучал обстановку в районе цели, полетные карты, тщательно прокладывал маршрут, доводил до каждого экипажа личное задание и скрупулезно обсуждал с летчиками и штурманами звена поведение в воздухе. Это сокращало потери, но не гарантировало жизни. Желание уцелеть понятно, но не должно становиться целью. В полку один пожелал. Сразу после вылета возвращался, объясняя это неполадками в моторе. Техники проверяли, ничего не находили. Пилот упорствовал, штурман подтверждал. На По-2 устроить перебои в моторе проще простого - достаточно подергать сектором высотного корректора. Командиру полка надоело, подключил особиста. На "несправный" самолет посадили другого пилота, тот слетал на задание и благополучно вернулся. Труса судили, разжаловали и отправили в штрафбат. В полк он не вернулся...
По-2 выскочил из облаков также внезапно, как и влетел в них, Богданов увидел впереди светлую ленту реки. "Откуда она здесь? - подумал недоуменно. - На карте не было!" Думать далее было некогда - По-2 снижался стремительно. Самолет перескочил реку, едва не касаясь колесами воды, мягко приземлился на противоположном берегу и покатил по густой траве. Темная стена леса стремительно бежала навстречу, заслоняя небо. "Разобьемся!" - подумал Богданов, но в последний момент лес словно расступился. Самолет вкатился на небольшую полянку, словно в ангар и замер.
Богданов с минуту сидел неподвижно, не веря, что все закончилось, затем отстегнул лямки парашюта и выбрался на крыло. Лисикова сидела, уткнувшись головой в приборный щиток, Богданов не стал ее трогать. Спрыгнул на траву и прислушался. Вокруг было тихо, пожалуй, даже, неестественно тихо. Нигде не стреляли, не бряцали оружием, не переговаривались и хрустели ветками, подбираясь к самолету. Богданов достал из кобуры "ТТ", передернул затвор и с пистолетом в руке пошел к опушке. Трава на поляне была высокой и серебряной от росы, скоро летчик ощутил, как набухли и прилипли к голенищам сапог штанины комбинезона. Светила неестественно яркая луна - будто САБ в небе подвесили, свет ее пробивался сквозь ветви деревьев, Богданову хороши были видны и нетронутая роса на несмятой траве и потемневшие от влаги головки хромовых сапог. У опушки Богданов остановился и внимательно осмотрел берег. Тот был пустынен - ни человеческой фигуры, ни движения. Передний край они благополучно миновали. "А если это немецкий тыл? - внезапно подумал Богданов. - Линия фронта здесь изгибается..." Летчик с досадой увидел на росном лугу три темные полосы, бежавшие от берега к лесу - следы колес шасси и костыля. В ярком, ровном свете луны, полосы проступали, как нарисованные. "Откуда полная луна? - недоуменно подумал Богданов, пряча "ТТ" в кобуру. - Вылетали - не было!"
Он не стал мучить себя догадками и вернулся к самолету. Лисикова сидела в кабине, откинувшись на спинку.
- Жива? - удивился Богданов.
Штурман не ответила. Присмотревшись, летчик увидел две блестящие дорожки на бледном лице.
- Ранили? Куда?
- В ногу, - сдавленным от боли голосом сказала Лисикова.
- Встать можешь? - спросил Богданов, чувствуя неловкость за нотку, проскользнувшую в его голосе. Раненый напарник при посадке на вынужденную - обуза. Лисикова, естественно, это понимает. А он не сумел скрыть...
Штурман привстала и, ойкнув, шлепнулась обратно. Богданов молча расстегнул лямки ее парашюта (привязными ремнями в их эскадрилье не пользовались), и легко вытащил Лисикову из кабины. Весила она меньше, чем ФАБ-50. Усадив штурмана на крыло, Богданов осмотрел ее ноги и присвистнул: на левом бедре расплывалось по комбинезону темное пятно. Богданов вытащил из нагрудного кармана перевязочный пакет, зубами сорвал прорезиненную оболочку и туго перевязал рану прямо поверх комбинезона. Лисикова постанывала, но, видно было, сдерживалась. Богданов осторожно водворил ее обратно в кабину, после чего забрался к себе. До рассвета делать было нечего, оставалось ждать.
...С особистами ему не везло. Осенью сорок первого его послали с рацией и продовольствием в окруженную под Вязьмой армию. Поляна, которую отвели окруженцы под аэродром, оказалась маленькой, и Богданов по неопытности влетел в кусты, побил винт. Второй По-2 (тогда еще У-2) улетел. Сослуживец пообещал следующей ночью привезти винт, но на рассвете явился "мессер" и сжег беззащитный самолет. Сослуживец не прилетел (позже выяснилось, что его сбили на обратном пути), и Богданов стал пробираться к своим. Зарос, отощал, но выбрался. Попутки довезли его к аэродрому, а там прищемил особист. Посадил на "губу" и ежедневно таскал на допросы. Богданов, не в пример другим, вышел из окружения в форме, при оружии и документах, но особист именно это счел подозрительным. Твердил как попугай:
- Кто и как тебя завербовал? Какое задание дали?
Фамилия у лейтенанта НКВД была Синюков, и Богданову, ошалевшему от бесконечных допросов, стало казаться, что лицо у лейтенанта тоже синее, как у упыря.
- Пишите! - сказал он, не выдержав. - Расскажу про задание.
Синюков с готовностью схватился за карандаш.
- Немцы поручили передать лейтенанту НКВД Синюкову, - четко выговаривая слова, сказал Богданов, - что не там шпионов ищет!
Особист от злости переломил карандаш пополам.
- Под трибунал пойдешь! - прошипел. - Завтра же!
Однако завтра на гауптвахту, устроенную в сарае деревенского дома, пришел не особист, а командир полка Филимонов. Протянул Богданову пояс с кобурой.
- В полку три летчика остались, - сказал сердито, - а ты прохлаждаешься. Марш в строй!
Богданов козырнул и побежал к штабной избе. Особист от него отстал, но разговора не забыл. Год спустя Богданов со штурманом Колей Сиваковым в составе звена вылетели на бомбежку железнодорожной станции Ясное. Чтоб не привлекать внимания немцев, шли к цели порознь, разными маршрутами. И по пути увидели другую станцию, Петровку, забитую эшелонами. На станции даже горели фонари - немцы не опасались налета.
- Командир! - закричал Сиваков. - Ну, ее на хрен, эту Ясную! Ребята сами справятся. Нельзя такую цель упустить!
Покойный Коля, как и Богданов, был парнем порывистым, надо ли говорить, что спора не возникло? Они подкрались к станции на скольжении, бесшумно, и Коля, словно руками, положил первую ФАБ-50 прямо в стоявший под разгрузкой состав с цистернами. К небу взметнулось высокое пламя, Богданов развернулся, и Коля спустил вторую бомбу на паровоз у выезда со станции - закупорил путь. После чего они еще четырежды заходили на цель, а в завершение Коля построчил из "шкаса". Вся станция была объята пламенем, пылали нефтеналивные цистерны, с грохотом взрывались снаряды. Обратной дорогой они с Колей пели. А по возвращению угодили на гауптвахту.
- Где были, куда бомбы сбросили? - тянул жилы Синюков. - Какая Петровка? Ее "Пе-2" разбомбили, из соседнего полка, я звонил. Признавайтесь, трусы!
Мурыжили их несколько дней, после чего внезапно, без всяких объяснений выпустили. Позже Богданов узнал, что командующий фронта лично потребовал представить летчиков, разбомбивших станцию Петровка (из-за чего сорвалось наступление немцев) к званию Героя. Разведка выяснила, что на станции сгорели двенадцать эшелонов и семь паровозов. Командир полка "Пе-2" заикнулся было о своих, но на столе командующего лежало донесение: станцию бомбил У-2. К тому же Пе-2 по ночам не летают... Богданова с Колей выпустили, но Героев не дали - Синюков похлопотал. Вручили каждому необычную среди летчиков медаль "За отвагу" и велели молчать. Они с Колей были рады: не за орденами летали.
Спас их тогда Филимонов, лично доложивший командиру авиадивизии о случившемся. По просьбе Филимонова Синюкова куда-то перевели, его заменил Гайворонский - тучный, мордатый капитан. В отличие от Синюкова, держался он просто, любил посидеть в компании с летчиками, рассказать о семье (у капитана было двое детей), похвастаться красавицей женой. Черт дернул Богданова за язык. Надо сказать, выпили они немало. Экипажам ночных бомбардировщиков фронтовые сто граммов наливают за завтраком, когда не только пить, есть не хочется. Поначалу водка оставалась в графинах, но потом кто-то сообразил переливать в фляги - про запас. Насобирали, набрались... Погода стояла нелетная... Богданов и сболтни:
- Что скажете своим детям, товарищ капитан, когда домой вернетесь? Вы разу в сторону немцев не выстрелили!
Гайворонский побагровел и пулей выскочил из столовой. Леня Тихонов, друг, покрутил пальцем у виска. Богданов сам понимал, что сморозил. Что его забрало? Может, иконостас из орденов на груди особиста? У Богданова орденов хватало, но у капитана больше. А ведь Богданов летал чуть ли каждую ночь...
Капитан отыгрался скоро. Богданова сбили, и он сел на вынужденную в немецком тылу. Коля Сиваков погиб - снаряд малокалиберной зенитки разорвался у него в кабине. Богданов в одиночку пошел к своим. Тыл кишел немцами, нечего было мечтать добраться к фронту в форме и с документами. В ближней деревне оставил все, кроме пистолета. Старик, принявший форму и документы на хранение (особенно жалко было орденов), дал взамен промасленный комбинезон и бумажку, где говорилось, что предъявитель сего служит у немцев на железной дороге. Одежда и бумажка принадлежали умершему от тифа сыну деда. Богданов запомнил название деревни, фамилию старика, и потопал к фронту. Пришлось прятаться в лесах и даже отстреливаться от полицаев (одного убил, остальные отстали), к своим вышел только на четвертый день. Вот тут Гайворонский взял в оборот. Дело шил серьезное - измена Родине, пахло не штрафбатом - расстрелом. Филимонов, золотая душа, выручил снова. Послал в тыл По-2 - экипаж Лени Тихонова вызвался добровольно. Ребята ночью сели у деревни, забрали у деда форму и документы Богданова, заодно привезли письменное объяснение старика. Рисковали, конечно, но сделали как надо. Капитан скрипел зубами, но Богданова выпустил. Расстались они плохо. Богданов понимал: в следующий раз так не повезет.
Богданову дали новый самолет, но летал он теперь как связной и транспортник. Никто не хотел к нему штурманом. Летчики - народ суеверный, три убитых штурмана у одного пилота - достаточное основание, чтоб не спешить занять их место. Богданов злился, ходил к командиру полка, тот лишь плечами пожимал. Но однажды сказал:
- Есть рапорт оружейницы Лисиковой. Закончила летную школу, штурман, просилась в 46-й гвардейский полк, где одни женщины. Не взяли, хватает своих. Чтоб не сидеть в запасном полку согласилась стать оружейницей. Девка хорошая, служит добросовестно. Возьмешь?
Богданов поморщился:
- Баба? Нужен опытный штурман!
- Тебе-то зачем? - усмехнулся Филимонов. - Ты на карту раз глянешь - и запомнил! Сколько раз летал к партизанам и на выброску диверсантов без штурмана? Не заблудишься! Главное, бомбы метко бросать. Справится!
- Дайте хотя бы проверить! - взмолился Богданов.
Филимонов согласился. Богданов несколько раз вывез Лисикову в учебные полеты, втайне надеясь, что малявка напутает или сделает не так. Не вышло. Не то, чтоб Лисикова показала класс, но в воздухе ориентировалась уверенно, бомбы бросала точно в круг. Богданов неохотно согласился.
Появление нового штурмана развеселило эскадрилью. Лисикова была не просто женщиной, а очень маленькой женщиной - Богданову до плеча. Форма, даже ушитая, сидела на ней как на пугале, сапоги на пять размеров больше болтались на ноге, пилотка сползала на нос. "Дите горькое!" - как определил Тимофей Иванович, механик Богданова. Товарищи с серьезным видом предлагали Богданову отныне подвешивать к самолету только ФАБ-100 - раз штурман ничего не весит, нельзя не терять такую возможность! Другие советовали привязать к костылю гирю: у По-2 хвост легкий, без должной нагрузки самолет при посадке скапотирует. Однако зубоскалили в эскадрилье недолго. В одном из вылетов подбили Леню Тихонова, причем, ранили обоих: пилота и штурмана. Леня сел на вынужденную в немецком тылу. Богданов, заметив, приземлился рядом. Леню со штурманом засунули в кабину штурмана, Лисикова встала на крыло, уцепившись за стойки. Богданов лично прицепил ее страховочным фалом, но тот не понадобился: Лисикова простояла на крыле до самой посадки. Богданову пришлось расцеплять ее пальцы - сама разжать не могла. После того перелета над Лисиковой шутить перестали: стоять без парашюта на крыле летящего По-2 не каждый мужик решится...
Рана Лени оказалась не тяжелой, он уговорил врача не отправлять в госпиталь. Летать ему запрещали, пилот болтался в расположении полка. Он-то и принес Богданову весть:
- Лисикова твоя к Гайворонскому бегает!
- Может, у них любовь? - отмахнулся Богданов.
- С Лисиковой? - изумился Леня.
Друг был прав: представить страшненькую малявку чьей-то возлюбленной...
- Она днем к нему бегает, не по ночам, - уточнил Леня.
Богданов не придал значения словам друга, но запомнил. В следующую ночь они вылетели на бомбардировку речного порта у родного города Богданова. Отбомбились успешно, Богданов не удержался и завернул к родному дому. Светало, дом он нашел быстро. Заложил вираж над знакомой улицей, покачал крыльями. Богданов не имел вестей от родных с момента оккупации города, не знал, уцелел ли кто, и понимал, что в этот предрассветный час его вряд ли увидят. Однако душа требовала, и он ее отвел. Вернувшись на аэродром, Богданов завалился спать, в час его разбудили на обед. Богданов допивал компот, как в столовую прибежал посыльный: его звал Гайворонский. Недоумевая, Богданов застегнул воротничок и отправился к капитану.
- Кому подавал знаки во время вылета? - сходу набросился особист. - Кому крыльями качал? О чем хотел сообщить?
Толком не проснувшийся Богданов таращил глаза, и только потом вспомнил.
- В моем личном деле, - сказал, с трудом сдерживая ярость, - есть сведения о месте рождения и адрес, где проживают родные. Я качал крыльями, давая знать, что скоро доблестная Красная Армия освободит их из фашистской неволи.
Гайворонский полистал дело, заглянул в карту и отпустил летчика. Богданов вернулся в столовую. Лисикову он встретил у входа.
- Летать со мной не будешь! - бросил в ненавистные серые глаза. - Ищи другого пилота! Мне стукачи не нужны!
Она как-то сжалась и не ответила. Богданов отправился к командиру эскадрильи.
- Нет у меня другого штурмана! - разозлился комэска. - Нет! Боевой расчет составлен, полетишь с Лисиковой!
- Сброшу бомбы, ее следом вытряхну! - пригрозил Богданов.
- Пойдешь под трибунал! - сказал комэска и добавил вполголоса. - Потерпи чуток! Прибудет пополнение, заменим. Отправится пулеметные ленты набивать. Не дури, Андрюха! И придержи язык! Раззвонил всем! Теперь не дай бог что, виновного сразу найдут! Догадываешься, кого?
День прошел как в тумане. На политзанятиях и занятиях по тактической подготовке Богданов сидел, растравляя в душе обиду. Из-за этого и полет проработал формально. Следовало, как прежде, лететь к цели по одиночке. Поперлись звеном! Ну, и получили!..
Проснулся Богданов от пения птиц. Целый сонм пернатых устроил в кронах сосен такой ор, что и мертвого поднял бы. "Птицы - это хорошо! - решил Богданов, потягиваясь. - Когда в лесу люди, они молчат!"
Богданов вылез на крыло, достал из кабины и бросил на траву парашют. Затем вытащил и усадил на него Лисикову. Выглядела штурман неважно - бледная, с красными пятнами на щеках. Богданов сбросил на землю и ее парашют, затем достал из гаргрота заветный вещмешок. Если ты хоть раз выбирался к своим из немецкого тыла, поневоле станешь запасливым. В вещмешке лежали трофейный немецкий нож, котелок, выпрошенные у начпрода бортпайки, два перевязочных пакета и, самое главное, полненькая фляга спирта. Ребята, случись им узнать о спирте, не простили бы, но Богданов в отдельных ситуациях умел молчать. Болтнув флягой, Богданов повернулся к Лисиковой.
- Снимай комбинезон! И шаровары.
"Зачем?" - прочел он в ее взгляде.
- Рану надо посмотреть.
Лисикова колебалась.
- Тебе Гайворонский не говорил, что до войны я три курса мединститута закончил?! - спросил Богданов, ощутив прилив злости. - Что на финской в медсанбате служил? Снимай!
Она опустила голову и стала расстегивать пуговицы. Богданов стал помогать. Когда сапоги с ворохом портянок, а следом и шаровары оказались на траве, Богданов бесцеремонно повернул штурмана на бок. Покачал головой. В левом бедре девушки торчал осколок. Толстый, зазубренный. Богданов плеснул спирт на тампон снятой повязки, стер подсохшую кровь. Показалась покрасневшая кожа, на ощупь она была горячей. Богданов плеснул в ладонь спирту и тщательно протер руки.
- Сейчас будет больно! - сказал сурово. - Терпи!
Лисикова кивнула. Богданов ухватил край осколка пальцами и потянул. Лисикова застонала, но, поймав грозный взгляд, умолкла. Осколок сидел глубоко и поддался не сразу. "Не задеть бы бедренную артерию! - думал Богданов, хватаясь покрепче за скользкий от крови металл. - Она где-то рядом..." Осколок, наконец, поддался. Он был длиною с полмизинца и толстый. К облегчению Богданова, кровь не брызнула из раны, а вышла наружу мягким толчком. Богданов затампонировал рану и поднял комбинезон штурмана. Вздохнул - на левой штанине, по центру кровавого пятна красовалась дырка. Точно такая же оказалась на шароварах. Не приходилось сомневаться: вырванные из одежды лоскуты - в ране.
- Вот что, Лисикова! - сказал Богданов, присев на корточки. - Сейчас будет снова больно, даже больнее, чем прежде. Надо достать ткань из раны, иначе загноится. Потерпишь?
Она кивнула и закусила губу. Богданов достал из вещмешка ложку, протер ее спиртом. Затем запустил ручку в рану и стал ковырять, пытаясь подцепить лоскуты. Лисикова мычала и скрежетала зубами, но не дергалась. Достать маленькие, скользкие лоскуты никак не получалось. Плюнув, Богданов и взял нож. Расширив рану ручкой ложки, ковырял в ней ножом, но лоскуты достал. Приложил к одежде - они! Перевязав рану, Богданов облегченно выпрямился. Лисикова смотрела на него побелевшими от боли глазами.
- Ерунда! - сказал Богданов ободряюще. - Кость не задета, артерия - тоже. В медсанбате за неделю поправишься.
"Где только этот медсанбат? - подумал. - Как до него добраться?"
Лисикова похоже подумала то же, поскольку вздохнула. Богданов помог ей натянуть одежду и сапоги. "Ноги - как у цыпленка, - усмехнулся про себя, - а трусики шелковые. Кому на них смотреть?" - он с внезапной тоской вспомнил белые ноги Клавы, стройные, с гладкой, нежной кожей изнутри бедер...
- Пить! - попросила Лисикова.
- Схожу к реке! - сказал Богданов, хватая котелок.
- Сними пулемет со шкворня! - попросила она.
Богданов одобрительно хмыкнул и принес ей "ДТ". Оружейники не раз предлагали установить в кабине штурмана скорострельный "шкас", Богданов отказывался. Против немецких самолетов что "шкас", что "ДТ" - детские рогатки, зато на земле "ДТ" в отличие от "шкаса" - вещь полезная. Лисикова ловко прикрутила к пулемету сошки, поставила перед собой, а Богданов отправился за водой. Выйдя из леса, он пошел вдоль опушки - с правого края бор вплотную подступал к реке, не надо пересекать обширный луг, рискуя попасть под недружеский взгляд. Оно-то пустынно кругом, но кто знает...
На родник он наткнулся случайно, едва не влетев сапогом в ручеек. На дне глубокой ямки холодным ключом бурлила вода, избыток изливался наружу, тихим ручьем струясь к реке. Родник не был обустроен - ни сруба, ни лотка для слива, люди здесь явно не ходили. Богданов напился до ломоты в зубах, отмыл кровь с рук, затем, фыркая, ополоснул лицо. Почувствовал себя бодрее. Зачерпнув из родника котелком, отправился обратно. Лисикова сидела на прежнем месте, но почему-то смотрела вверх. Богданов проследил ее взгляд и заметил на ветке у самолета большую, красивую птицу. Та сидела, флегматично поглядывая вниз. Богданов поставил котелок, достал из кобуры "ТТ" и, осторожно ступая, подошел ближе. Птица повернула голову, глянула на человека черным, блестящим глазом, но не пошевелилась.
Богданов выстрелил. Птица, как ни в чем не бывало, осталась на ветке. "Не пуганые совсем!" - подумал Богданов, прицеливаясь. В этот раз он попал. Птица камнем упала в траву. Богданов подбежал, схватил за теплые ноги и отнес к самолету.
- Любопытный попался! - согласился Богданов и принес котелок. Она жадно попила, затем плеснула в ладошку и протерла лицо. Выглядела Лисикова неважно. Богданов вытащил из бортпайка плитку шоколада.
- Съешь! Когда еще тетерев поспеет!
Пока она ела, Богданов натащил хворосту, чиркнув спичкой, поджег его от сухой ветки. Нарезав ореховых прутьев, соорудил над костром очаг. Вода в котелке вскипела скоро. Лисикова облила им тушку птицу.
- Так легче щипать! - пояснила.
Богданов не стал спорить и принес еще воды. Пока Лисикова занималась птицей, он осмотрел По-2. К его удивлению, повреждений у самолета оказалось мало. Несколько пробоин в фюзеляже и плоскостях от осколков и пуль - все! Пуля "эрликона" пробила днище его кабины как раз между ног, но пилота не задела. Хорошо, он не склонился в этот момент к приборному щитку... Под капотом двигателя и на цилиндрах повреждений не было. "Почему заглох мотор? - подумал Богданов, забираясь на крыло. Он внимательно исследовал свою кабину, затем - штурмана. Кран бензопровода в кабине штурмана был перекрыт. Стараясь не спугнуть радость, Богданов открыл его, достал из гаргрота шприц (тому, кто летает к партизанам, без него никак), отсосал бензин из бака и залил в карбюратор. Затем, стоя на крыле, раскрутил магнето, и, пока маховичок вращается, спрыгнул на землю и провернул винт. Мотор чихнул и заревел, выстреливая выхлопные газы из патрубков. Богданов заскочил в кабину, посидел, наслаждаясь мощным звуком двигателя, затем выключил и спрыгнул на траву.
Она смотрела на него испуганно. Богданов едва не засмеялся. Такое случается и у опытных пилотов - стоит неловко повернуться в кабине. А ее ранили... Богданов улыбнулся и махнул рукой. Он ответила несмелой улыбкой.
"Полетим!" - с ликованием подумал Богданов, но внезапно нахмурился. Для взлета самолет надо вытащить из леса. Машина конечно легкая, но не настолько, чтоб справиться в одиночку. Будь Лисикова в порядке, они все равно не смогли бы. Еще бы пару мужиков...
Богданов закрутил потуже ветрянки на бомбах. С этого следовало начинать. Для облегчения самолета бомбы лучше снять, но Богданов решил, что с этим успеется. Подсел к костру и стал смотреть, как Лисикова жарит мясо в крышке котелка. Штурман растопила срезанный с тушки жир, затем бросила мелко порубленные куски грудки и сейчас мешала их ложкой - той самой, которой ковырялись в ее ране. Соли не было, но птица оказалась вкусной: мясо так и таяло во рту. Они цепляли прожаренные кусочки твердыми галетами и пихали в рот, поочередно запивая кипятком из котелка. Завтрак получился сытным. Хлебнув в последний раз из котелка, Богданов встал и поправил ремень.
- Надо поискать людей! Самолет вытащить.
Лисикова ответила пристальным взглядом.
"Боится, что брошу! - догадался Богданов. - Оно б и следовало, но не сейчас".
- Я ненадолго! - сказал успокаивающе. - Сторожи самолет!
- Помоги мне! - попросила она.
Он отнес ее к опушке, в очередной раз подивившись предусмотрительности штурмана. Даже после завтрака Лисикова весила мало; он легко бы снес двоих таких. Следом Богданов притащил парашют и "ДТ". Не поленился, вырезал ей палку - ковылять в одиночку. Пробираться через лес не имело смысла - неизвестно, где он кончается, и Богданов спустился к реке. Вода лениво катила вдоль заросших осокой берегов. Лезть в холодную воду не слишком хотелось, и Богданов прошелся берегом. Сначала он заметил мель, а затем, приглядевшись, понял, что она тянется до противоположного берега. Брод. На всякий случай Богданов стащил сапоги, комбинезон и шаровары, и, оставшись в трусах и гимнастерке, перебрел на другой берег. Вода здесь не достигала колена. Одевшись, Богданов оглянулся. Лисикова сидела на парашюте, "ДТ" примостился рядом. Богданов махнул ей рукой и стал подниматься на высокий берег. "Только б на немцев не напороться! - подумал он, вынимая из кобуры и засовывая за пояс "ТТ". - Мужиков уговорю. Отдам им бортпайки, спирт, в крайнем случае, - нож. Если что, пригрожу пистолетом. Никуда не денутся, придут..."
Повеселев от этой мысли, Богданов весело пошел к видневшимся невдалеке деревьям - краю луга.
2.
Мать Ани была неграмотной. Вернувшись с работы и застав дочку за учебниками, она садилась в сторонке и с почтением наблюдала, как маленькая школьница выводит в тетради непонятные крючки. Аня пыталась научить мать, не получилось. Мать путала буквы, ее заскорузлые пальцы неумело держали ручку, к тому же отвлекали дела: работа на фабрике, стирка, уборка, готовка... А вот считала мать хорошо. Приходилось. Жили бедно: отец бросил семью, когда Аня была маленькой. На фабрике резинотехнических изделий, где работала мать, платили мало.
В коммунальной квартире, кроме Ани и матери, обитало двадцать семь семей. В квартире имелась одна ванная и один туалет, а также огромная кухня, где у каждой семьи был свой столик. Жили весело: бегали по широкому коридору дети, в кухне стоял чад от примусов и пригоревшей еды, сплетничали соседки и выпивали мужики. На кухне сообщали последние новости, жаловались на жизнь и просили взаймы. Коммуналка жила дружно. Мать Ани работала в две смены, пока Аня не подросла, ее опекали соседки: варили еду, кормили, отгоняли приставучих мальчишек. Маленькую Анечку привечала тетя Соня, жена инженера. У них с мужем была большая и богато обставленная комната, а вот детей не имелось. Тетя Соня занималась с Аней немецким языком, давала читать книжки и угощала ирисками. Ириски липли к зубам и тянулись во рту, но все равно были такими вкусными! Тетя Соня любила ириски, купив кулек, звала Аню. Они пили чай с конфетами, болтая о всякой всячине. Муж тети Сони приходил с работы поздно, к тому времени Аня спала и с ним не разговаривала. Она немного побаивалась этого сурового и малоразговорчивого мужчину. Инженера звали Гершель Мордухович. Он никогда не ел на общей кухне, а только в своей комнате, не пил водки, не курил и не приставал к соседкам. В коммуналке его уважали, но не любили. Зато с тетей Соней дружили: она была приветливой и доброй, у нее всегда можно было занять денег или одолжить тарелки, рюмки или стул.
Аня училась в пятом классе, когда инженера арестовали. За ним пришли ночью, Аня спала и ничего не слышала. Соседки шептались, что Гершель Мордухович - шпион, ездил на стажировку в Германию и там его завербовали. Инженера не жалели, но жене сочувствовали. Тетя Соня ходила с заплаканными глазами, носила передачи, а спустя две недели приехали и за ней... В бывшей комнате инженера поселился лейтенант НКВД, домой он приходил только ночевать, да и то не всегда, жильцы видели его редко и в его присутствии разговоров не вели.
В школе Ане рассказывали о врагах народа. В учебниках она закрашивали чернилами портреты маршалов и руководителей государства, на поверку оказавшихся шпионами и предателями. Враги были везде. Они портили машины и оборудование, готовили взрывы плотин, убили Кирова и пролетарского писателя Горького, покушались на жизнь товарища Сталина. Напуганная такими разговорами, Аня как-то подумала, что и мама может оказаться шпионом. Однако, поразмыслив, решила, что нет. Про шпионов говорили, что они хитрые, умные, знают иностранные языки. Мать никаких языков не знала и даже читать не умела.
Несмотря на происки врагов, жилось весело. В школе и дома шумно отмечали революционные праздники, много пели и танцевали. Страна ударно строила социализм: возводила плотины и заводы, прокладывала железные дороги, осваивала Северный ледовитый океан и трансатлантические воздушные трассы. Имена летчиков-героев были у всех на устах. Не только мужчин, но и женщин. Валентина Гризодубова, Марина Раскова, Полина Осипенко... Ане хотелось походить на них. Она старательно училась и участвовала в общественной жизни. Ее приняли в пионеры, затем - в комсомол. У молодой счастливой страны имелись не только внутренние враги, но и внешние. Внешних было много, страна крепила обороноспособность. Комсомол призвал молодежь учиться летать, Аня охотно откликнулась. В аэроклуб ее, однако, не приняли.
- Маленькая ты, - сказал инструктор ласково. - Подрасти!
- Мне шестнадцать! - возразила Аня.
- Не про годы, а рост говорю, - пояснил инструктор. - Трудно будет педали достать.
- Достану! - упрямо сказала Аня. - Вы не смотрите на рост. Я нормы ГТО лучше всех в классе сдала, "Ворошиловский стрелок"...
- Все равно не годишься! - сказал инструктор.
Аня пожаловалась в райком комсомола - она росла девочкой настырной.
- Может, в самом деле не стоит? - сказал первый секретарь. - Стране не только летчики нужны. Заканчивай школу, поступай в институт. А?
- Я товарищу Сталину напишу! - пообещала Аня.
Секретарь тут же позвонил в аэроклуб, и Аню приняли. Она оказалась единственной девушкой в группе. Мальчишки смотрели на нее снисходительно, но Ане было не привыкать. Она старательно изучала материальную часть и наставления по полетам, поэтому к практике приступила одной из первых. Инструктор вывез ее несколько раз в зону, и доверил самостоятельный полет. Аня почти не волновалась. Она летела на надежном советском самолете, наставления знала назубок, а пилотировать ее научили. У-2 легко оторвался от земли и набрал высоту. Сердце в груди Ани радостно стучало в такт тарахтению двигателя. Ей хотелось закричать: "Смотрите! Я лечу! Сама! А вы не верили..." Она сумела сдержать порыв, и аккуратно прошла по намеченному маршруту. Села мягко и подкатила к ангару. Инструктор первым подбежал к застывшему самолету и ласково снял Аню с крыла.
- Вот как надо летать! - сказал обступившим курсантам. - Учитесь! Повырастали дылдами, а на посадке козлите!..
Аэроклуб требовал много времени, Аня перевелась в вечернюю школу. Аттестат зрелости и удостоверение пилота она получила одновременно. А назавтра случилась война...
Как тысячи ее сверстников, Аня пошла в военкомат. Она боялась, что война закончится, обойдутся без нее. Никто не сомневался, что фашистов разобьют, спорили только о сроках: месяц или два. В военкомате Аню и других семнадцатилетних отправили по домам - подрастите. В летное училище ее тоже не взяли, Аня к великой радости матери поступила в московский университет - учиться на историка. Слушать лекции пришлось недолго. В сентября ее и других комсомольцев отправили рыть окопы: сначала в Брянскую, затем - в Орловскую области. Они рыли, а мимо проходили отступающие части. Студентки удивлялись, почему армия отступает, а красноармейцы - зачем они роют? Однажды девушек собрал старший отряда и велел отправляться на ближайшую железнодорожную станцию. До нее было пятьдесят километров, но старший дал понять: немцы близко. Студентки собрались и пошли. Эту дорогу Аня много позже вспоминала с содроганием. Девушки шатались и падали в изнеможении (не все в конечном итоге дошли), другие, стиснув зубы, брели и брели. К своему удивлению, Аня - самая маленькая и худенькая в отряде, добралась первой. Упала она у станции, прямо на холодную землю. Лежала долго и простудилась. По приезде в Москву у нее поднялась температура, стал бить кашель. В больнице определили воспаление легких. Аня болела долго и тяжело, поэтому не откликнулась на призыв Марины Расковой вступать в женские авиаполки. Она и узнала об этом по выздоровлению. Время было упущено. В военкомате было не до нее - немцы стояли под Москвой. Аня провела в столице холодную зиму 1941 - 1942 годов, а весной пошла в военкомат. Теперь на законных основаниях - ей исполнилось восемнадцать. Военком сдался, Ане выписали повестку. Она показала бумагу матери, пояснив, что мобилизуют, мать поплакала, но смирилась - деваться некуда. О том, что дочь - доброволец, мать не узнала.
Аню отправили в чувашский город Алатырь, в запасной авиационный полк. Там определили в штурманы У-2. Учили ориентироваться в ночных полетах, бомбить, прицеливаясь по кромке крыла, стрелять из пулемета. У Ани получалось хорошо, курс обучения прошел быстро. Наступило томительное ожидание. В полк приезжали "купцы" с фронта, отбирали летчиков и штурманов, Аню не замечали. Жизнь в запасном полку была тоскливой, кормили скудно. Но, самое главное, Аня ощущала себя ненужной. Она сделала все, чтоб защитить Родину, Родина этого не заметила. Аня написала письмо товарищу Бершанской, командиру единственного на фронте женского авиаполка. Полк летал на У-2. Ей ответили: желающих служить много, просьбу постараются учесть. Аня поняла: ждать придется долго. Заместитель командира запасного полка, к которому она обратилась, сказал так:
- Хочешь фронт - иди в оружейницы! Их не хватает. Главное, в полк попасть! А там... Война: летчики гибнут, штурманы гибнут... Найдется место!
Аня написала рапорт и переучилась на оружейницу. Ее направили в полк ночных бомбардировщиков. Аня чистила пулеметы, набивала диски и пулеметные ленты, помогала подвешивать бомбы и ждала своего часа. Он наступил, когда у лейтенанта Богданова погиб штурман...
В представлении Ани фронт был местом, где сильные духом и чистые сердцем люди сражаются с лютым врагом. Так писали в газетах и говорили по радио. В полку пришло прозрение. Нет, летчики сражались отважно. Экипажи делали по нескольку вылетов за ночь, возвращались на пробитых пулями и осколками самолетах, нередко - ранеными. Случалось, и не возвращались... Не нравилось Ане другое. Кроме летчиков и штурманов, которые, конечно же, были героями, в полку служили много разных, очень разных людей. Официантки столовой поголовно спали с офицерами, причем, даже с командиром полка! И не только официантки. Если Аня рвалась на фронт, то кое-кто мечтал двинуться в противоположном направлении. Женщинам это удавалось легко - через беременность. Беременных немедленно отправляли домой. В свободные часы девушки-оружейницы обсуждали такую возможность. Просто забеременеть никто не хотел, желали выйти замуж. Девушки считали, что это единственная возможность создать семью. После войны мужчин будет мало, а на фронтовичке никто не женится. В тылу прекрасно осведомлены о походно-полевых женах, каждую женщину в форме считают ППЖ. Мечтой девчат было выйти за летчика или штурмана. Тем хорошо платят. Помимо оклада добавляют за каждый боевой вылет, а вылетов бывает по пять за ночь. Сержант-штурман получает больше командира полка. Уехать домой с денежным аттестатом такого мужа - не знать нужды. Конечно, муж может погибнуть, но летчики гибнут реже, чем в пехоте.
Эти разговоры Ане не нравились, вызывали омерзение. Оружейницы над ней смеялись. Аню дружно считали дурнушкой: маленькая, худая, курносая. Кто ее возьмет? Есть ведь круглолицые, полногрудые, с толстыми икрами и мощными бедрами. Аня не обижалась. В школе она носила записки мальчикам от красавиц-подруг, одновременно их презирая. Красивая мордашка парня - не причина умирать от чувств. Книги советских писателей-орденоносцев разъясняли, что такое любовь. Должно присутствовать духовное родство и единые взгляды на будущее. Только так можно создать крепкую, советскую семью. Половая распущенность ведет к духовному опустошению и краху семьи, учили писатели.
К удивлению оружейниц у Ани появился кавалер. Сержант (как и Аня), Михаил Вашуркин, был техником. На аэродроме и познакомились. Миша был невысок и худощав, не сказать, чтоб красавец, но девчатам нравился. Он был добрым и не жадным. Пилоты любили умелого и безотказного техника. Они делились с ним папиросами, конфетами, сахаром, могли и водки налить. Конфеты Миша отдавал девушкам, водку выпивал сам. Угощал девчат папиросами (на фронте женщины стали курить). Случалось, пилоты привозили Мише трофеи. После того, как Вашуркин сделал Ане предложение, он, краснея, вручил ей пакет, где оказалось женское шелковое белье. Аня спросила, откуда, Миша застеснялся и не ответил. Аня решила, что привез кто-то из летчиков. Подарок был нескромным, но Ане понравился. Белье было красивым, а Миша - почти муж.
Откровенно говоря, ей не хотелось замуж. Миша ей нравился, но беременеть от него... Девчата растолковали Ане, какая она дура, и просветили, как избежать беременности. Уговорили...
Мише не довелось увидеть подарок на теле любимой. Даже рапорт о женитьбе не успел написать. Однажды он снарядил к вылету закрепленный за ним самолет. Это был По-2 лидера группы, под крыльями висели САБы. Миша отвернул ветрянки на световых бомбах ровно на пол-оборота, как предписано инструкцией. На его беду пришел инженер полка (вылет намечался ответственный) и в свою очередь отвернул ветрянки. Третьим приложил руку штурман. Одна ветрянка слетела. Будь это обычная бомба, ничего б не произошло. Но на САБах стоят взрыватели с замедлением, они срабатывают через десять секунд. Бомба вспыхнула, фанерный самолетик охватило пламенем. Техники бросились врассыпную. По-2 стояли близко друг к другу, поэтому стали загораться один за другим. Огонь уничтожил десять самолетов. Такое ЧП не могло остаться без последствий, виновным определили Мишу. Трибунал присудил его к штрафным ротам, Мишу увезли под конвоем, и он пропал...
Аня плакала, хотела обратиться к командиру полка, но девчонки отговорили. Мише помочь было нельзя. Аня по-прежнему хотела летать. Она подала рапорт по команде (уже не первый), и тут пропавший без вести Богданов вернулся в полк.
Лейтенанта Богданова в полку любили мужчины и женщины. Женщины, понятное дело, по-своему. Лейтенант не выглядел сладким красавцем, но было в нем нечто, от чего женские сердца жарко трепещут. О храбрости Богданова ходили легенды. Летчик воевал с первых дней войны, на счету шестьсот боевых вылетов, грудь украшают три "боевика" (ордена Боевого Красного Знамени) и медаль "За отвагу". О Богданове регулярно писала фронтовая газета, даже "Красная звезда" напечатала заметку. Опыт летчика-снайпера приезжали перенимать из других полков. При всей славе, лейтенант не задирал нос. Дружил с механиками, был ласков с оружейницами. В полку передавали из уст в уста истории о похождениях лейтенанта. Как-то Богданов, подбитый зенитками, приземлился за передним краем в расположении наших войск. Пехотинцы встретили радушно, но накормить смогли черными сухарями - другой еды не имели. Богданов позвонил в полк, доложил о вынужденной посадке и попросил прислать бортпайков. Кому-кому, а ему не отказали - сбросили с самолета мешки. В полк Богданова привезли через три дня, на специально отряженной машине, пьяного до изумления. Пехота, получив от летчиков невиданную еду (в бортпайках был шоколад, галеты и американская тушенка), не хотела лейтенанта отпускать...
Когда линия фронта покатилась на Запад, полк стал менять аэродромы. По-2 не летает на дальние расстояния, особенно в короткие летние ночи. Крейсерская скорость - сто километров в час, пока долетишь... Выбирать площадки для аэродромов подскока посылали самого опытного, то есть Богданова. Как-то он сел близ освобожденной деревни. Местные позвали обедать. Угощение оказалось богатым, даже самогонка присутствовала. Хозяйка, пока гости ели, пожаловалась: немцы забрали корову, дети без молока. Богданов достал из кармана пачку денег и вручил ошеломленной солдатке. Летчики не успели доесть, как хозяйка привела во двор корову - купила у соседа. Многие пилоты и штурманы отсылали денежные аттестаты родным, у Богданова близкие томились в оккупации, поэтому деньги получал сам. История с коровой мгновенно стала известной. Над Богдановым подтрунивали, как бы мимоходом интересуясь "молочно-товарной фермой". Лейтенант в ответ смеялся.
Девушки полка мечтали Богданове, Аня - нет. Уважая заслуги пилота, Аня осуждала за распущенность. Богданов крутил любовь с официантками - нагло и у всех на виду. С официантками спали и другие офицеры, но те хоть таились. Поскольку официантки одна за другой беременели, вместо них присылали других. Так в полку появилась Клава. Высокая, полногрудая, румянощекая - настоящая красавица. Комполка на тот момент имел любовницу, Клава досталась штурману. Капитан был женат, Клаву это не смутило. Богданова в тот момент в полку не было - залечивал раны. Вернувшись, лейтенант отбил красавицу в первый же день. Штурман полка чуть с ума не сошел - бегал за летчиком с пистолетом, грозил застрелить. Филимонову страсти не понравились - не хватало ЧП в полку! - и ревнивца перевели в дивизию. Капитан не проявил себя как штурман полка, Богданов был нужнее.
Полк, затаив дыхание, следил за романом; по отбытию ревнивца вздохнул с облегчением. Девушки переживали за пилота, Клаву осуждали. Аня видела, что подруги завидуют: многие желали занять место официантки. Аня не понимала: как Богданов живет с распутницей? Ведь знал же о капитане? Полюби Богданов нормальную девушку и женись на ней, Аня одобрила бы. Так нет же! Как можно спать с мужчиной до свадьбы! Покойный Миша не распускал рук и даже целовал ее в щечку, хотя Аня не возражала, чтоб в губы. А тут... Красный командир! Комсомолец! Срам!
Однако летать с Богданов Ане хотелось. И он взял ее в экипаж! У Ани будто крылья выросли. Она поделилась радостью с механиком.
- Он-то конечно герой, - согласился Тимофей Иванович, - только много дырок в плоскостях привозит. Целыми днями латаю. Другие самолеты целые.
- Командир звена должен быть там, где опасно! - возразила Аня.
- Ага! - согласился механик. - И пить должен больше всех, и баб у начальников отбивать. С начала войны на фронте, а все лейтенант. Другой бы эскадрильей командовал, а то и полком...
Тимофей Иванович еще на что-то жаловался, Аня не слушала. В полку знали, что механик к своему пилоту милеет как к сыну, а отцы, как известно, любят поворчать...
Следующий разговор состоялся с Гайворонским. Капитан неожиданно вызвал Аню и спросил:
- Ты комсомолка?
- Да! - ответила Аня.
- Задание тебе, ответственное! - поднял палец особист. - Будешь присматривать за Богдановым. При попытке перелететь к немцам, застрели! Самолет приведешь сама...
- Герои, по-твоему, не изменяют Родине? - возмутился Гайворонский. - Что ты знаешь, сержант? Вспомни генерала Власова! Родина для него все сделала: дала образование, доверила высокую должность, награждала орденами... А он? Сдал армию немцам! Почему? Морально разложившийся человек! Пьянствовал беспробудно; будучи женатым, завел любовницу. Богданов по той же дорожке катится...
"Богданов не женат!" - хотела возразить Аня, но промолчала. В чем-то Гайворонский был прав.
- После полетов станешь приходить и рассказывать, как себя вел! - распорядился особист. - Свободна!
Разговор с капитаном удручил Аню. Радость разом померкла. Она не представляла, как сможет выстрелить в Богданова. А если лейтенант изменит? Такое невозможно представить, но Власов-то смог! И не он один... Богданов морально не стоек, от него можно ждать. Подумав, Аня решила: выстрелить сможет. Сначала, конечно, пригрозит пистолетом, а в случае неподчинения... Только самолет на аэродром не поведет. Направит его на какой-нибудь фашистский объект - склад или блиндаж, лучше всего - на танк. Нельзя ей возвращаться домой с мертвым Богдановым, не простят. Лучше погибнуть вместе. Богданов останется героем, она будет рядом. В могиле. Скажут о них добрые слова...
Аня всплакнула, представив церемонию, но быстро успокоилась. Собираясь в первый боевой вылет, надела подаренное Мишей белье. Если погибать, так в новом и чистом. Надо отомстить немцам за смерть жениха! Штрафную роту Мише присудили не немцы, но убили-то они! Мишин подарок на теле как бы нес возмездие.
Первые боевые вылеты прошли без происшествий, но привычка надевать в полет подарок осталась. Теперь Мишино белье защищало Аню. Им везло - самолет возвращался целехоньким. Тимофей Иванович удивлялся и благодарил Аню. Техник почему-то решил: штурман благотворно влияет на пилота. На самом деле, как понимала Аня, везение заключалось в умелой тактике и правильном расчете. Богданов был ас, теперь Аня понимала это лучше, чем прежде. Ну и она бомбила метко, без дополнительных заходов на цель... Ане нравилось быть штурманом, ее давнишняя мечта исполнилась. Пусть она всего лишь сержант, но обедает вместе с летчиками, на столах, покрытых скатертями, еду приносят официантки. Та же Клава... Ане даже фронтовые сто граммов наливают, правда, она не пьет, отдает другим. Летчики и штурманы ее уважают - не за водку, конечно, а за то, что дерется с врагом. Ей платят за каждый боевой вылет. Денежный аттестат Аня отослала матери давно, но теперь была счастлива, что помогает больше. В редких письмах, которые писали соседские дети по просьбе матери, сообщалось об ужасной дороговизне в Москве.
К Гайворонскому Аня ходила с удовольствием. Подозрения особиста не оправдывались, чему Аня очень радовалась, а вот капитан ее чувств не разделял. Хмурился и наказывал смотреть внимательнее. Только однажды капитан оживился: Аня рассказала о виражах над оккупированным городом.
- Почему Богданов крыльями качал, как думаешь? - спросил Гайворонский.
- От радости! Цель накрыли с первого захода! Баржа загорелась, затем причал...
- Свободна! - прервал капитан...
Когда Богданов обругал ее у столовой, Аня испугалась. В его глазах было столько ненависти! Она словно увидела себя со стороны: маленькую, жалкую стукачку... Аня не пыталась оправдаться. Какая разница, что был приказ, и она выпоняла? Пилот хочет иметь боевого товарища, а не доносчика за спиной. Ей следовало сразу рассказать Богданову. Но она боялась: лейтенант не захочет с ней летать. Все равно ведь узнал и летать отказался. Другие пилоты тоже откажутся: она как прокаженная...
Аня проплакала весь день, на аэродром шла, как на казнь. Думала: отправят обратно! Этого не случилось. Аня стала в строй, выслушала боевой приказ и заняла место в кабине. Богданов в ее сторону не смотрел. Аня поняла: казнь последует, но позже. Ей внезапно захотелось, что Богданов из этого вылета привез ее мертвой, как предшественников. Тогда о проступке забудут и даже скажут добрые слова - о мертвых не говорят плохо.
Самолет взлетел, Аня переключилась на работу. Полет протекал штатно, но Аню томило предчувствие. Оно сбылось. Когда осколок впился ей в ногу, Аня потеряла сознание. Очнувшись, запаниковала. Ей показалось, что Богданов убит, самолет падает, надо немедленно прыгать с парашютом. Она засуетилась, задергалась, пытаясь вылезти на крыло, и только тогда заметила: пилот жив, По-2 набирает высоту. (Наверное, в те мгновения и задела кран бензопровода.) Жгучий стыд объял Аню, она растерялась настолько, что не сориентировалась на местности. По-2 шел на посадку. Самолет благополучно приземлился, и Аня уткнулась лицом в приборную панель. Ждала: сейчас Богданов выскочит на крыло и скажет: "Ты не только доносчица, но и трусиха!" Но он просто ушел. Аня расплакалась, подумав, что ее бросили. Однако Богданов вернулся, перевязал ее, а утром стал лечить. Когда он ковырялся в ране ножом, Аня едва не умерла от боли. Но сдержала крик. Это было ей наказанием за предательство и трусость. После операции боль утихла. Не совсем, конечно, но больше не дергала волнами. Накатила слабость, но Богданов накормил ее шоколадом, а перед завтраком влил спирта из фляги. Стало почти хорошо. Если б знать, что дальше?
Из коротких обмолвок пилота Аня поняла, что сели они вдалеке от линии фронта. На своей или чужой территории - не ясно. К счастью, самолет исправен и взлететь труда не составит. У По-2 стартовый пробег короче посадочного, а если снять бомбы... В воздухе они сориентируются. Взлетать придется вечером, днем По-2 - легкая мишень. Надо вытащить самолет на луг, Богданов приведет людей...
Аня не сомневалась: у лейтенанта получится. Не в таких переделках бывал! Как вывезли сбитый экипаж! Немцы бежали к ним, стреляя из винтовок и автоматов, но Богданов хладнокровно перенес раненых в свой самолет, высадив ее на крыло. Он действовал настолько уверенно, что Аня не испугалась. Она стояла, уцепившись за стойки, открытая потокам набегающего воздуха, но Богданов был рядом, стоило протянуть руку. Он ободрял ее, просил потерпеть - лететь недалеко, так и вышло. Страх пришел, когда По-2 катился по аэродрому. Только тогда Аня представила, что могло случиться. Но лейтенант снимал ее с крыла, в столовой заставил выпить фронтовые сто граммов, и страх прошел. Как и сейчас.
Солнце припекало. Аня стащила летный комбинезон. Поморщившись от боли в раненой ноге, расстелила его на потерявшей росу траве, улеглась сверху. Сапоги тоже сбросила. Неплохо было бы раздеться до трусиков, но не для того здесь оставили. Аня внезапно подумала: Богданов видел ее почти голую, запоздало смутилась. Поразмыслив, решила, что ничего страшного не произошло. Во-первых, он ее лечил, врачи у женщин и не туда заглядывают. Во-вторых, смотрел на нее не так, как на Клаву. Эти взгляды Аня хорошо помнила. Клава обслуживала их столик и шла к ним, широко улыбаясь. Глаза у лейтенанта сразу становились влажными, будто их маслом помазали... Тьфу!
"Может, не станет прогонять? - с надеждой подумала Аня. - Он горячий: вспыхивает, но быстро отходит. Вернется - объясню, что Гайворонский приказал. Попрошу прощения. Расскажу всю правду..."
Аня вдруг подумала: по возвращению в полк отправят в госпиталь. Пока будет лечиться, ее место займут - Богданову летать надо, ждать не будет. После госпиталя сделают запасным штурманом, а то и вовсе вернут в оружейницы. Надо постараться, чтоб оставили в полку, как Тихонова; будет на глазах, не прогонят. Аня долго размышляла, как это лучше сделать, но ничего не придумала. Если б лейтенант за нее попросил... С какой стати? Кто она ему? Еще вчера гнал из экипажа!
Аня расстроилась, затем рассердилась, в припадке злости занялась маскировкой. Не своей - огневой позиции. Ковыляя, натащила из лесу веток, замаскировала парашют, превратив его в бруствер, пристроила на сошках "ДТ", определила сектор огневого поражения. Инструктор по стрелковой подготовке учил их на наглядном примере. Велел бойцу занять позицию для стрельбы лежа, отвел взвод метров на пятьдесят и приказал: "Глядите!" Они повернулись, но не смогли рассмотреть стрелка.
- Так и в бою! - сказал инструктор. - Когда немец бежит в атаку, то смотрит вперед. Вы - внизу, на земле, вас не видно. Поэтому не паникуйте! Не спешите стрелять, подпустите ближе. Попасть легче, а внезапный огонь ошеломляет.
Инструктор был из фронтовиков, с боевой медалью на груди. Ходил с палочкой. Его уважали...
Далекий, неясный звук прервал воспоминания Ани. Она прислушалась. Звук приближался, Аня поняла - топот копыт. Кто-то за рекой скакал сюда, и этот "кто-то" был не один. Топот нарастал, Аня приникла к пулемету. На том берегу показался человек. Он бежал изо всех сил. Синий летный комбинезон... Богданов! Летчик скатился к воде, влетел в реку и побежал на эту сторону, вздымая столбы брызг. Следом на берегу показались всадники. Много всадников...
3.
Миновав брод и взобравшись на противоположный берег, Богданов присвистнул. Перед ним лежал луг - плоский и широкий. Случись им приземлиться здесь, взлетели бы без труда. Тут и Пе-2 вырулит! Нет же, в лес занесло!
Луг был скошен, и лейтенант обрадовался - неподалеку жили люди. Богданов пошел поперек, рассчитывая обнаружить дорогу или тропинку (сено вывозить надо!), и оказался прав: набрел на тропу. Узкая (телега не проедет!) она тянулась параллельно берегу, теряясь в обступавших луг зарослях. Лейтенант прошел полсотни шагов, разглядывая тропу, и обнаружил, что она стала чуть шире, а земля - утоптанней. Двигаться следовало в этом направлении. Если тропа одинакова на всем протяжении, она связывает две деревни: люди ходят туда и обратно. Если постепенно сужается и все более порастает травой - деревня одна. Свозить сено начинают с ближнего конца, поэтому и тропа здесь шире...
Богданов родился и вырос в городе, но в детстве мать отправляла его деревню - подкормиться. В двадцатых годах в городах было голодно. В деревне жили родственники, дальние. Маленького Андрейку принимали как своего. Богданов там и сено косил, и коров пас, и коней гонял в ночное... Отец Богданова умер молодым, мать вышла замуж повторно. Отчим попался хороший, растил Андрея, как родного. Когда Богданову стукнуло семнадцать, умерла мать. Андрей, как многие сверстники, мечтал о небе, но вмешался отчим. Мать хотела видеть его врачом, напомнил отчим. Андрей поехал в Москву и к своему удивлению поступил в мединститут. Учиться было весело. Андрей ходил в аэроклуб, занимался боксом, лучше всех бегал на лыжах. Добегался... Началась финская война, Андрея вызвали в комитет комсомола и сообщили: из студентов формируется лыжный батальон. Кому в голову пришла такая "светлая" идея, Богданов не узнал. В армии Андрея и троих однокурсников оставили в медсанбате, остальных бросили на доты. Полегли почти все. Кого не убили - замерз в открытом поле...
Демобилизовавшись, Богданов сдал экзамены за третий курс, но его вновь вызвали... В комитете комсомола сказали: стране нужны летчики. Андрей пытался возражать - он без пяти минут врач, но его не слушали. Богданов стал курсантом летного училища, изучал И-16. Однако повоевать на нем не пришлось. Началась война. Немцы пожгли истребители на аэродромах, пилоты большей частью уцелели. Острая надобность в летчиках-истребителях отпала. Богданова переучили на Ил-2. Однако и штурмовиков не хватало. В достатке имелись У-2, Богданов стал ночным бомбардировщиком. Переучиваться не пришлось - с У-2 все начинают. Инструкторы из гражданского флота показали, как ориентироваться ночью, в октябре сорок первого Богданов вылетел на фронт.
Деревенская закалка помогла Богданову уцелеть в немецком тылу. Он знал, чем живет деревня, умел разговаривать с людьми и по мельчайшим приметам замечал, есть ли поблизости враг. Во время полетов к партизанам его, случалось, заносило на подставные аэродромы. Немцы узнавали о прилете самолетов и зажигали костры треугольником неподалеку от партизанских. Богданов снижался, шел на бреющем, едва не касаясь колесами земли, зорко поглядывая по сторонам. Немцы, решив, что он садится, со всех ног неслись к самолету. Партизаны вслед У-2 не бегали, сторожились провокаций - сесть мог и немец. Увидав бегущих, Богданов резко набирал высоту и не отказывал себе в удовольствии прочесать фальшивый аэродром из "шкаса" или сбросить осколочные бомбы.
Шагая по тропе, Богданов зорко посматривал прямо и по сторонам. По всему выходило, что немцы здесь не хаживали. На тропе не было следов шин (у колхозников велосипедов и до войны не водилось!), в лесу не встречались вырубки и даже сосны стояли не подсоченные. Сбор живицы на оккупированных землях немцы налаживают мигом - умеют грабить. Сам лес выглядел диким - огромные, переспевшие сосны, гниющие стволы упавших деревьев, не тронутые человеком грибы, трухлявые и молодые. "Занесло в глушь!" - подумал Богданов. Он слыхал, что в полосе их фронта, за болотами, встречаются островки первозданной природы. Там ни советской власти, ни немцев... Однако люди здесь обитали, и Богданов ускорил шаг.
Скоро лес расступился. Перед Богдановым оказалась поляна, а на ней - деревня из пяти изб. Выглядела деревня странно, летчик сразу не сообразил, почему. Приглядевшись, догадался: у изб не было труб! Дым выходил прямо через камышовые кровли, собираясь над домами сизыми облаками. "По-черному топят! - догадался Богданов. - Это не глушь - каменный век!" Удивительно, но дома были свежесрубленными, недавно ошкуренные бревна отсвечивали медовыми боками. Однако рубили дома наспех - низкие, с неровными углами и стенами. Вместо окон какие-то бойницы.
Богданов покачал головой и притаился за кустами. В деревне было спокойно: ходили женщины, перед домами играли дети, кто-то, работая, заунывно пел. Немцев в деревне нет - иначе матери не выпустят детей из дома. Полицейская засада детей специально выгонит, но женщины в таких случаях ведут себя неспокойно: озираются, стараются держать детей ближе. Ничего подобного не наблюдалась.
Богданов поправил ремни и собрался выйти из леса, как в стороне раздался крик:
- Кметы! Кметы!
Деревню будто взорвало. Из домов выскакивали люди, матери хватали детей - все бежали в сторону леса, один за другим исчезая в чаще. Богданов опомниться не успел, как деревня опустела. В отдалении послышался топот копыт, на поляну вылетел десяток всадников.
Богданов протер глаза. Всадники не походили ни на одно известное ему формирование. Немцы носят форму мышиного цвета, полицаи - черного, партизаны одеты с бору по сосенке - невообразимое сочетание гражданской одежды с военной формой, причем, как советской, так и вражеской. Эти всадники были в сапогах, светлых штанах и каких-то не то кафтанах, не то свитках синего цвета. Поверх свиток были надеты кольчуги (!) с короткими рукавами, на головах остроконечные стальные шлемы. У всех на боку имелись широкие сабли, но Богданов не заметил винтовки или автомата.
"Что за хреновина? - подумал лейтенант. - Националисты что ли? Бандформирование?"
Когда фронт приблизился к Прибалтике, приезжий "смершевец" рассказал летчикам о пособниках фашистов на оккупированных территориях. Лекция была посвящена бдительности, "смершевца" слушали с интересом. Кто знает, с кем столкнешься на освобожденной территории или при посадке во вражеском тылу? Конные на поляне не подходили ни под одно описание. Кольчуги и шлемы... "Кино, что ли, снимают?" - подумал Богданов, но сразу отверг эту мысль. Не видно было кинокамеры, операторов и прочего народа, сопровождающего процесс создания киноленты. Мысль о кино была не случайной. В госпитале Богданов смотрел фильм "Александр Невский". Всадники на поляне были одеты и вооружены, как герои фильма. Только там мечи ратников были прямые, здесь - сабли.
Тем временем один из всадников, по всему видать, старший, что-то прокричал, пятеро конников спешились и побежали к домам. Четверо вскоре вернулись, а пятый появился позже, толкая перед собой старика. Тот едва ковылял, опираясь на палку - потому не убежал. Старший из всадников подъехал ближе и, склонившись с седла, о чем-то спросил задержанного. Старик покачал головой. Старший снова спросил. Старик вновь покачал головой и поднял руку, словно грозя. Его длинная седая борода свисала до пояса. Старший что-то велел воину, стоявшему рядом. Тот вытащил саблю и с короткого замаха рубанул старика по шее. Тот упал, как сноп.
"Твою мать!" - выругался Богданов и достал пистолет. Передернул затвор, загоняя патрон в ствол. Стрелять он не собирался. У "ТТ" сильный бой, кольчугу пробьет, но попасть в подвижную цель на таком удалении... Пистолет не винтовка, рассчитан на ближнюю схватку. Вот к ней следовало быть готовым.
Старший из всадников снова прокричал команду, пятеро воинов побежали в дома и вернулись с горящими пучками сена. Ткнули их под крыши. Через мгновение кровли занялись, выбрасывая огненные языки. Сомневаться не приходилось - фашисты. Партизаны, случается, скоры на расправу, особенно с предателями, но деревни они не жгут. Богданов пригнулся и нырнул в чащу. Они на оккупированной территории. Плохи дела.
Лейтенант пробирался лесом, стараясь не терять из виду тропу. Внезапно в отдалении раздался конский топот - вслед ему кто-то скакал. Богданов порскнул в сторону и затаился. Всадник мелькнул меж кустами и скрылся в лесу. Богданов на всякий случай взял правее, скатился в какую-то лощину, выбрался с противоположного края и сам не заметил, как потерял тропу. Некоторое время он блуждал, настороженно прислушиваясь. Ни топота, ни шагов. Богданов присел на поваленное дерево, достал из кармана коробку папирос, закурил. Найти людей, чтоб вытащить самолет, не получилось. Продолжать поиски опасно. Если банда фашистов рыщет в окрестностях, нарваться на нее проще простого. Найти кого из сбежавших жителей? Они напуганы, прячутся, при виде незнакомца будут убегать. Не стрелять же вслед? Задача...
Растоптав окурок подошвой, Богданов сориентировался по солнцу и пошел напрямик. Река неподалеку, ее он не минет. А там бережком... Он перескакивал через поваленные деревья, продирался сквозь подрост, то и дело влетая лицом паутину. Паутина была старой: с прилипшей иглицей и кусочками коры, это успокаивало - здесь не ходили. Лес становился выше, заросли - все гуще, но Богданов пер напролом, как танк. Обходить стороной некогда. Прежний опыт научил летчика: начнешь петлять - наверняка заблудишься. Лучше оставить клочки одежды на острых суках, но не терять время.
"Как там Лисикова?" - подумал Богданов, услыхав невдалеке журчание воды. За штурмана он не опасался. Если фашисты найдут стоянку, у Лисиковой "ДТ". Срежет одной очередью. Но после боя надо уходить. Пропавших фашистов станут искать, наткнутся на трупы. Немцы - преследователи неважные, леса боятся, а вот полицаи вцепятся... В прошлый раз Богданов еле отбился, положив одного наповал. Трусоваты оказались прихвостни, не захотели гибнуть за "новый порядок". Если ноги в порядке, уйти не трудно, но с Лисиковой не побежишь. Придется нести. Она-то не тяжелая, но через километр взвоешь. А если добавить пулемет и запасные диски... "Коня бы!" - подумал Богданов и, немедля, обругал себя. Трус, сиганул в кусты от одинокого всадника! Надо было стрелять, был бы конь! С конем и помощники не нужны. Зацепить стропами за костыль, самолет как пушинку вытащит!..
Лес кончился внезапно. Богданов стоял на берегу высокого песчаного обрыва. Но это не было берегом реки. Внизу бежал узкий ручеек. Натыкаясь на огромные валуны, он обтекал их, либо падал вниз с веселым журчанием. Этот звук и слышал Богданов, пробираясь сквозь лес.
"Надо же, такой махонький, а овраг вырыл", - подумал Богданов, спускаясь по склону. Откос был крутой, приходилось притормаживать каблуками. Лейтенант не огорчился препятствию. Любой ручеек впадает в реку, а река здесь одна. Пройти по течению, там сориентируемся. Богданов наладился исполнять задуманное, как внезапно увидел пещеру - темный, круглый проем в песчаном склоне. От ручья к пещере вели ступеньки из круглых плоских камней - люди здесь обитали.
Богданов вытащил "ТТ" и стал подниматься. Перед входом в пещеру лежал плоский валун. Богданов ступил на него, заглянул внутрь. Пещера была маленькой - монашеская келейка. И обитатель келейки походил на монаха. Худой старик в черной рясе сидел за столом и что-то чертил на разостланном перед ним свитке. Перо в руках старика было гусиное!
Богданов сунул "ТТ" за пояс и ступил внутрь. Он заслонил свет, и старик поднял голову. Несколько мгновений они рассматривали друг друга. Богданову было проще: свет падал из-за спины. Обитатель пещеры оказался не так уж и стар, если судить по моложавому, без морщин лицу. Только борода у него была полностью белой, а волосы, выбивавшиеся из-под черной шапочки, вовсе пожелтели с концов. Молчание затягивалось.
- Здравствуй, отец! - начал Богданов, решив, что обращение "дедушка" может обидеть. - Прости, что побеспокоил.
- Не побеспокоил, раз вошел, - сказал хозяин звучным голосом. - Иначе не открылось бы. Давно прилетел?
- Ночью, - ответил Богданов растерянно - старик говорил странно.
- Как женщина твоя?
"Это он о ком? - удивился Богданов. - О Клаве? Так с ней все путем... Лисикова! - догадался лейтенант. - Если дед видел самолет, то и штурмана мог. Травы в лесу собирал - вон стенка завешена. Почему спрашивает, если знает? Притворяется, туман напускает? Наверное, знахарь местный, они любят".
- Осколок вытащил, ногу забинтовал, - сообщил Богданов, - но ходить не может
- Возьми! - старик снял со стены какую-то травку, бросил на стол. - Пожуй и к ране приложи! Затянется. Твое тепло ей не нужно, но когда потребуется - не жалей!
Богданов сунул травку за пазуху, поблагодарил. Старик с любопытством разглядывал гостя.
- Не таким Богдана представлял, - сказал задумчиво. - Дурости в тебе много. Может, и к лучшему...
- Отец! - перебил Богданов, чувствуя, что грядет нотация. Старикам только дай повод! - Мне б пару помощников или коня - самолет из лесу вытащить. Делов на пять минут! Я отблагодарю.
- Будут помощники, будут и кони! - сказал старик. - Давно поспешают. Только Жидята ближе.
- Какой Жидята?
- Ты видел его в веси. Сторожись!
- Не лыком шиты! - усмехнулся лейтенант.
- Неужели? - старик придвинул к нему свиток. - Прочти!
Богданов наклонился. Свиток был испещрен неровно набросанными строчками. Буквы в них были незнакомые - какие-то крючки.
- Не понимаю! - признался Богданов.
- А говорил про лыко... - старик усмехнулся и забрал свиток. - Хорошо, хоть слова разумеешь.
Богданов внезапно сообразил: все это время обитатель пещеры говорил с ним на незнакомом языке - гортанном и тягучем. Причем, Богданов не только понимал, но и отвечал также. "Чертовщина какая-то! - подумал летчик растерянно. - Гипнотизер он, что ли?"
- Не торопись вернуться к своим - дорога закрыта, - продолжил хозяин. - Исполнишь предначертанное, откроется. Найдешь меня. Раньше пещера не откроется. Спеши! Жидята близко.
Богданов кивнул и вышел. Спустившись, он оглянулся: пещеры не было! Ступеньки тоже исчезли. "Вроде не пил с утра! - удивился Богданов. - Галлюцинация? Набегался лесом, кислородом надышался... Какая пещера в песчаном береге - осыплется сразу... - он сунул руку за пазуху - травка была на месте. - Может, в лесу сорвал и забыл? - подумал Богданов неуверенно. - Ладно! В любом случае надо спешить..."
Ручеек вывел его к реке. Пройдя берегом, Богданов увидел давешний скошенный луг, а через реку - лес и прогалину, куда ночью вкатился По-2. Присмотревшись, он даже различил кучку веток на опушке, сбоку от прогалины. "Лисикова замаскировалась!" - понял лейтенант и усмехнулся.
Богданов не успел ступить на луг, как из дальних кустов выметнулись всадники. Это были все те же ряженые фашисты. Они скакали стороной, и его не видели. Лейтенант подавил желание броситься ничком на траву. Кони! Нужен хотя бы один! Богданов неспешно двинулся своим путем, ожидая, когда заметят. Долго ждать не пришлось. Вдали закричали, загигикали, послышался нарастающий топот. Богданов оглянулся и, решив, что пора, побежал к броду. Позади наддали - крики приближались. Встреча с фашистами на лугу в намерения Богданова не входила. Из пистолета всех не положишь, а саблей по голове получить запросто. Летчик рванул изо всех сил, скатился к воде и влетел в реку, вздымая столбы брызг. Перебежав на свой берег, Богданов остановился. Он не сомневался: Лисикова врагов заметила и приникла к прицелу. От брода до опушки - сотня метров. Для "ДТ" - что в упор.
Преследователи остановились на том берегу. Их разделяла только река. Бородатые, загорелые мужики в кольчугах оторопело разглядывали Богданова, ступить в воду не решались. "Так и уйдут! - подумал Богданов, доставая "ТТ". - Хоть одного подстрелить! Черт, далеко..." Чернобородый, коренастый всадник (по повадкам было видно, что старший) первым тронул коня.
- Стой! - сказал Богданов, вытягивая руку с пистолетом. "Лисикова, видишь - это враги!" - Целее будешь.
- Ты кто? - спросил всадник.
- А ты? - не замедлил лейтенант.
- Жидята, сотник князя Казимира. Это мои кметы.
"Старик предупреждал!" - кольнуло в виске Богданова.
- Зачем бежал? - продолжил Жидята. Говорил он не по-русски, но летчик понимал. - Одежа на тебе странная.
- Я, - медленно сказал летчик, - лейтенант Красной Армии Богданов.
- Богдан! - обрадовался Жидята. - Ты-то и надобен! Князь тебя ищет!
- Зачем? - спросил Богданов.
- Потолковать! - ухмыльнулся Жидята.
"Как со стариком в деревне!" - подумал лейтенант.
- Видал я твоего князя! - сказал громко и показал для наглядности где.
Жидята побагровел и выбросил руку в сторону летчика.
- Имати его!
Всадники разом врубились в реку. Богданов упал, открывая штурману линию огня. Кони кметов скакали, вздымая брызги выше голов. Грозная, беспощадная лава неслась к Богданову, выплескивая воду из берегов, и лава эта казалась неудержимой. На середине реки перед нею встала стена. Кони передних кметов рухнули в воду, всадники перелетели через головы животных, вскочили и снова упали. Пулемет за спиной Богданова гремел без остановки. Винтовочные пули калибра 7,62 пробивали тела людей насквозь, попав в грудь лошади, прошивали круп до хвоста. Падали кони, падали люди; раненные захлебывались, не в силах приподняться, чтоб вдохнуть воздуха, а равнодушная вода молча пила кровь из их ран. Лошадь последнего кмета свалилась в двух шагах от летчика. Всадник соскочил в воду, и тут же рухнул ничком - уже на берег. Пулемет стих. Богданов потрясенно смотрел на разгром. Мертвые люди и мертвые кони лежали в воде, розовые струи тянулись от неподвижных тел вниз по течению.
На том берегу оторопело смотрел на погибших Жидята. Пули его не задели. Опомнившись, сотник повернул коня.
- Стреляй же, стреляй! - закричал Богданов, вскакивая. - Уйдет!
Пулемет молчал. Богданов выстрелил из "ТТ", Жидята только головой мотнул. Через мгновение он одолел откос и скрылся за кромкой берега.
- Твою мать! - Богданов едва не шваркнул пистолет о землю. - Дура! Задушу! Собственными руками!
Он сунул "ТТ" за пояс и пошел к убитому. Пуля попала кмету в шею, разворотив позвонки на затылке. Шлем валялся в стороне. Богданов расстегнул пояс убитого, ворочая труп, стащил кольчугу, после чего ощупал тело. Документов на убитом не оказалось. В одежде отсутствовали карманы. К поясу кмета, кроме сабли и ножа, был прицеплен маленький кожаный мешочек. Богданов распустил ремешок, стягивавший края, - серебряные монетки, штук десять.
Забрав кольчугу, шлем и ремень с саблей, Богданов двинулся к опушке. "Почему мне так не везет! - думал с горечью. - Чтоб осколок чуть выше?! Похоронил бы ее здесь. Земля мягкая, песок, без лопаты могилку выкопать можно. После чего - на восток! Через сутки-другие - у своих!..
Подойдя к опушке, Богданов бросил трофеи, сел и долгим, тяжелым взглядом посмотрел на штурмана. Лисикова лежала на разостланном комбинезоне, босая. "Загораем! - с ненавистью подумал Богданов. - А летчик зайцем бегает".
- У меня магазин в пулемете кончился, - сказала Лисикова, ежась под взглядом. - Пока меняла, вы вскочили. Боялась зацепить.
- Думала, вас убили! Тот руку вытянул, вы сразу упали...
- Десять коней к броду привел, хоть один бы остался! - продолжил Богданов. - Как самолет вытащить?
Лисикова молчала подавленно. Богданов встал, снял промокший до пояса комбинезон. Стащил сапоги, выкрутил портянки и заново обулся. Пошарил в кармане комбинезона. Коробка с папиросами размокла, к тому же, падая, он ее раздавил. Запасной у него не было, а курить хотелось до воя. "Самому ее застрелить, что ли?" - подумал Богданов. Взгляд его упал на веточку старика - выпала из одежды. Хм...
Лисикова повеселела и стащила шаровары. Богданов сунул веточку в рот и стал жевать. Травка слегка горчила, кончик языка пощипывало. Лисикова покосилась, но промолчала. Богданов размотал бинт на ее ноге, рванул присохший тампон. Она скрипнула зубами, но смолчала. Лейтенант выплюнул кашицу на тампон, шлепнул на рану, заново забинтовал.
- Щиплет! - сказала Лисикова, прислушавшись к ощущениям. - Как после зеленки.
- Может, зеленка у них такая, - сказал Богданов, расправляя на траве кольчугу. Вытряхнув на нее содержимое кожаного мешочка, рассмотрел монеты. Они были маленькие, легкие, большей частью потертые. На сохранившихся проступали латинские буквы. На оккупированной немцами территории советские деньги ходили наравне с немецкими, эти монеты не были ни теми, ни другими. Богданов вытащил саблю. Она была широкой, со следами молота на клинке - явно не фабричной выделки. Грубая рукоять, обмотанная ремешком, кожаные ножны. Нож оказался не лучше, хотя отменно заточен.