Дроздов Анатолий Федорович : другие произведения.

Кондотьер Богданов. Главы 1 - 6

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    По просьбам трудящихся размещаю опубликованные главы одним файлом. Публикацию глав продолжу. Когда наберется еще шесть, объединю.


   1.
  
   Богданова сбили над линией фронта.
   Все было сделано правильно: проложен маршрут, выбран оптимальный эшелон полета, учтены разведанные с переднего края, но немцев за дураков держать не следовало. Их звукоулавливающие установки слышат стрекозу за километр. Просчитать маршруты По-2, если полк долгое время базируется на одном аэродроме, труда не составит. Особенно при желании. Ночные бомбардировщики немцам - кость в горле: не дают спать переднему краю, засыпая окопы осколочными бомбами, термитными боеприпасами сжигают дома и склады; а выгружать людей и технику на ближней железнодорожной станции - риск смертельный: налетят, разбомбят, прострочат из пулеметов и исчезнут, невидимые в ночном небе. Словом, немцы захотели их подловить и подловили.
   Перед звеном По-2 встала голубая стена, и самолет Богданова первым влетел в луч прожектора. Немедленно по сторонам вспухли черные шапки, по фюзеляжу будто палкой застучали, за спиной летчика жалобно вскрикнула штурман. Богданов инстинктивно отжал ручку управления и правым, непривычным для зенитчиков разворотом, ушел в пике. Осколки при разрыве зенитных снарядов летят вверх, снизиться - значит, уцелеть. Медлить нельзя. Бронированному Ил-2 осколки - семечки, в фанерном По-2 каждый осколок - твой.
   Вырваться у Богданова получилось. Свет прожектора, в котором летчик теряет пространственное положение и чувствует себя раздетым, остался позади. Богданов выровнял машину и бросил взгляд на приборную доску - 500 метров. Богданов потянул ручку на себя и оглянулся. Темное небо резали голубые мечи прожекторов, скрещивались, поймав в темном небе хрупкие самолетики. Звено повторило его маневр, но запоздало: прожектористы держали тихоходные самолеты как в тисках. Зенитные орудия умолкли, но с земли к По-2 тянулись плети пулеметных трасс. Ребятам приходилось туго.
   - Лисикова! - окликнул Богданов.
   Штурман не отозвалась. Богданов прибрал газ и позвал еще - ответом был свист в расчалках. "Убили? - подумал Богданов. - Ну и хрен с ней! - решил в припадке неостывшей злости. - Не будет к особисту бегать!" Он заложил вираж и с набором высоты полетел обратно. Ребятам следовало помочь. Шарики бомбосбрасывателей - в кабине штурмана, по три с каждого борта, но у пилота есть аварийный сброс. Шесть ФАБ-50 накроют зенитную батарею, после чего два "эрэса" - по прожекторам! В завершение прострочить из "шкаса"... Я вам устрою засаду! Научитесь фатерлянд любить...
   Родину любить научили его. То ли немцы расслышали мотор приближавшегося бомбардировщика, то ли зенитчик полоснул очередью наугад, но огненная трасса внезапно прочертила небо перед лицом Богданова и хлестнула по фюзеляжу. Мотор смолк, словно подавившись. Богданов бросил самолет в сторону и перевел машину в пике. Трассеры ушли влево и назад, Богданов выровнял По-2. С минуту он лихорадочно работал магнето, заслонкой дросселя и сектором корректора высоты. Мотор не только не "схватывал", не отзывался вообще.
   - Твою мать! - выругался Богданов.
   Он развернул машину и перевел ее в планирование. Порыв ветра подхватил легкий самолетик и понес к линии фронта. Оставалось надеяться: до своих дотянет. Третьего возвращения из немецкого тыла ему не простят. Да еще без Лисиковой. Скажут, пристрелил тихонько, и ведь не докажешь! Требовал убрать из экипажа, кричал, грозился... Язык ты наш длинный, чтоб тебя вовремя прикусить...
   По-2 внезапно врезался в облака. Непроглядная темень окружила самолет. "Откуда облачность? - в сердцах подумал Богданов. - Вылетали - было ясно. И синоптик не обещал..." Однако темень не пропала, оставалось лишь следить за приборами, с горечью наблюдая, как быстро движется стрелка высотомера. "Если облачность низкая, грохнусь! - подумал Богданов. - Земли не разглядеть! Под фюзеляжем и крыльями - бомбы..." Бомбы сбросить следовало сразу, теперь - поздно. Посечет своими же осколками...
   Богданов не боялся смерти - привык к ней за годы войны. Дважды его сбивали, не раз он садился на вынужденную, трижды привозил на аэродром мертвых штурманов. Из тех, с кем начал воевать в сорок первом, в живых не осталось никого. Смерть сопровождала его неотвязно, и то, что он до сих пор жив, было чудом. Богданов осознавал, что чудеса не приходят сами по себе, к вылетам относился серьезно: изучал обстановку в районе цели, полетные карты, тщательно прокладывал маршрут, доводил до каждого экипажа личное задание и скрупулезно обсуждал с летчиками и штурманами звена поведение в воздухе. Это сокращало потери, но не гарантировало жизни. Желание уцелеть понятно, но не должно становиться целью. В полку один пожелал. Сразу после вылета возвращался, объясняя это неполадками в моторе. Техники проверяли, ничего не находили. Пилот упорствовал, штурман подтверждал. На По-2 устроить перебои в моторе проще простого - достаточно подергать сектором высотного корректора. Командиру полка надоело, подключил особиста. На "несправный" самолет посадили другого пилота, тот слетал на задание и благополучно вернулся. Труса судили, разжаловали и отправили в штрафбат. В полк он не вернулся...
   По-2 выскочил из облаков также внезапно, как и влетел в них, Богданов увидел впереди светлую ленту реки. "Откуда она здесь? - подумал недоуменно. - На карте не было!" Думать далее было некогда - По-2 снижался стремительно. Самолет перескочил реку, едва не касаясь колесами воды, мягко приземлился на противоположном берегу и покатил по густой траве. Темная стена леса стремительно бежала навстречу, заслоняя небо. "Разобьемся!" - подумал Богданов, но в последний момент лес словно расступился. Самолет вкатился на небольшую полянку, словно в ангар и замер.
   Богданов с минуту сидел неподвижно, не веря, что все закончилось, затем отстегнул лямки парашюта и выбрался на крыло. Лисикова сидела, уткнувшись головой в приборный щиток, Богданов не стал ее трогать. Спрыгнул на траву и прислушался. Вокруг было тихо, пожалуй, даже, неестественно тихо. Нигде не стреляли, не бряцали оружием, не переговаривались и хрустели ветками, подбираясь к самолету. Богданов достал из кобуры "ТТ", передернул затвор и с пистолетом в руке пошел к опушке. Трава на поляне была высокой и серебряной от росы, скоро летчик ощутил, как набухли и прилипли к голенищам сапог штанины комбинезона. Светила неестественно яркая луна - будто САБ в небе подвесили, свет ее пробивался сквозь ветви деревьев, Богданову хороши были видны и нетронутая роса на несмятой траве и потемневшие от влаги головки хромовых сапог. У опушки Богданов остановился и внимательно осмотрел берег. Тот был пустынен - ни человеческой фигуры, ни движения. Передний край они благополучно миновали. "А если это немецкий тыл? - внезапно подумал Богданов. - Линия фронта здесь изгибается..." Летчик с досадой увидел на росном лугу три темные полосы, бежавшие от берега к лесу - следы колес шасси и костыля. В ярком, ровном свете луны, полосы проступали, как нарисованные. "Откуда полная луна? - недоуменно подумал Богданов, пряча "ТТ" в кобуру. - Вылетали - не было!"
   Он не стал мучить себя догадками и вернулся к самолету. Лисикова сидела в кабине, откинувшись на спинку.
   - Жива? - удивился Богданов.
   Штурман не ответила. Присмотревшись, летчик увидел две блестящие дорожки на бледном лице.
   - Ранили? Куда?
   - В ногу, - сдавленным от боли голосом сказала Лисикова.
   - Встать можешь? - спросил Богданов, чувствуя неловкость за нотку, проскользнувшую в его голосе. Раненый напарник при посадке на вынужденную - обуза. Лисикова, естественно, это понимает. А он не сумел скрыть...
   Штурман привстала и, ойкнув, шлепнулась обратно. Богданов молча расстегнул лямки ее парашюта (привязными ремнями в их эскадрилье не пользовались), и легко вытащил Лисикову из кабины. Весила она меньше, чем ФАБ-50. Усадив штурмана на крыло, Богданов осмотрел ее ноги и присвистнул: на левом бедре расплывалось по комбинезону темное пятно. Богданов вытащил из нагрудного кармана перевязочный пакет, зубами сорвал прорезиненную оболочку и туго перевязал рану прямо поверх комбинезона. Лисикова постанывала, но, видно было, сдерживалась. Богданов осторожно водворил ее обратно в кабину, после чего забрался к себе. До рассвета делать было нечего, оставалось ждать.
   ...С особистами ему не везло. Осенью сорок первого его послали с рацией и продовольствием в окруженную под Вязьмой армию. Поляна, которую отвели окруженцы под аэродром, оказалась маленькой, и Богданов по неопытности влетел в кусты, побил винт. Второй По-2 (тогда еще У-2) улетел. Сослуживец пообещал следующей ночью привезти винт, но на рассвете явился "мессер" и сжег беззащитный самолет. Сослуживец не прилетел (позже выяснилось, что его сбили на обратном пути), и Богданов стал пробираться к своим. Зарос, отощал, но выбрался. Попутки довезли его к аэродрому, а там прищемил особист. Посадил на "губу" и ежедневно таскал на допросы. Богданов, не в пример другим, вышел из окружения в форме, при оружии и документах, но особист именно это счел подозрительным. Твердил как попугай:
   - Кто и как тебя завербовал? Какое задание дали?
   Фамилия у лейтенанта НКВД была Синюков, и Богданову, ошалевшему от бесконечных допросов, стало казаться, что лицо у лейтенанта тоже синее, как у упыря.
   - Пишите! - сказал он, не выдержав. - Расскажу про задание.
   Синюков с готовностью схватился за карандаш.
   - Немцы поручили передать лейтенанту НКВД Синюкову, - четко выговаривая слова, сказал Богданов, - что не там шпионов ищет!
   Особист от злости переломил карандаш пополам.
   - Под трибунал пойдешь! - прошипел. - Завтра же!
   Однако завтра на гауптвахту, устроенную в сарае деревенского дома, пришел не особист, а командир полка Филимонов. Протянул Богданову пояс с кобурой.
   - В полку три летчика остались, - сказал сердито, - а ты прохлаждаешься. Марш в строй!
   Богданов козырнул и побежал к штабной избе. Особист от него отстал, но разговора не забыл. Год спустя Богданов со штурманом Колей Сиваковым в составе звена вылетели на бомбежку железнодорожной станции Ясное. Чтоб не привлекать внимания немцев, шли к цели порознь, разными маршрутами. И по пути увидели другую станцию, Петровку, забитую эшелонами. На станции даже горели фонари - немцы не опасались налета.
   - Командир! - закричал Сиваков. - Ну, ее на хрен, эту Ясную! Ребята сами справятся. Нельзя такую цель упустить!
   Покойный Коля, как и Богданов, был парнем порывистым, надо ли говорить, что спора не возникло? Они подкрались к станции на скольжении, бесшумно, и Коля, словно руками, положил первую ФАБ-50 прямо в стоявший под разгрузкой состав с цистернами. К небу взметнулось высокое пламя, Богданов развернулся, и Коля спустил вторую бомбу на паровоз у выезда со станции - закупорил путь. После чего они еще четырежды заходили на цель, а в завершение Коля построчил из "шкаса". Вся станция была объята пламенем, пылали нефтеналивные цистерны, с грохотом взрывались снаряды. Обратной дорогой они с Колей пели. А по возвращению угодили на гауптвахту.
   - Где были, куда бомбы сбросили? - тянул жилы Синюков. - Какая Петровка? Ее "Пе-2" разбомбили, из соседнего полка, я звонил. Признавайтесь, трусы!
   Мурыжили их несколько дней, после чего внезапно, без всяких объяснений выпустили. Позже Богданов узнал, что командующий фронта лично потребовал представить летчиков, разбомбивших станцию Петровка (из-за чего сорвалось наступление немцев) к званию Героя. Разведка выяснила, что на станции сгорели двенадцать эшелонов и семь паровозов. Командир полка "Пе-2" заикнулся было о своих, но на столе командующего лежало донесение: станцию бомбил У-2. К тому же Пе-2 по ночам не летают... Богданова с Колей выпустили, но Героев не дали - Синюков похлопотал. Вручили каждому необычную среди летчиков медаль "За отвагу" и велели молчать. Они с Колей были рады: не за орденами летали.
   Спас их тогда Филимонов, лично доложивший командиру авиадивизии о случившемся. По просьбе Филимонова Синюкова куда-то перевели, его заменил Гайворонский - тучный, мордатый капитан. В отличие от Синюкова, держался он просто, любил посидеть в компании с летчиками, рассказать о семье (у капитана было двое детей), похвастаться красавицей женой. Черт дернул Богданова за язык. Надо сказать, выпили они немало. Экипажам ночных бомбардировщиков фронтовые сто граммов наливают за завтраком, когда не только пить, есть не хочется. Поначалу водка оставалась в графинах, но потом кто-то сообразил переливать в фляги - про запас. Насобирали, набрались... Погода стояла нелетная... Богданов и сболтни:
   - Что скажете своим детям, товарищ капитан, когда домой вернетесь? Вы разу в сторону немцев не выстрелили!
   Гайворонский побагровел и пулей выскочил из столовой. Леня Тихонов, друг, покрутил пальцем у виска. Богданов сам понимал, что сморозил. Что его забрало? Может, иконостас из орденов на груди особиста? У Богданова орденов хватало, но у капитана больше. А ведь Богданов летал чуть ли каждую ночь...
   Капитан отыгрался скоро. Богданова сбили, и он сел на вынужденную в немецком тылу. Коля Сиваков погиб - снаряд малокалиберной зенитки разорвался у него в кабине. Богданов в одиночку пошел к своим. Тыл кишел немцами, нечего было мечтать добраться к фронту в форме и с документами. В ближней деревне оставил все, кроме пистолета. Старик, принявший форму и документы на хранение (особенно жалко было орденов), дал взамен промасленный комбинезон и бумажку, где говорилось, что предъявитель сего служит у немцев на железной дороге. Одежда и бумажка принадлежали умершему от тифа сыну деда. Богданов запомнил название деревни, фамилию старика, и потопал к фронту. Пришлось прятаться в лесах и даже отстреливаться от полицаев (одного убил, остальные отстали), к своим вышел только на четвертый день. Вот тут Гайворонский взял в оборот. Дело шил серьезное - измена Родине, пахло не штрафбатом - расстрелом. Филимонов, золотая душа, выручил снова. Послал в тыл По-2 - экипаж Лени Тихонова вызвался добровольно. Ребята ночью сели у деревни, забрали у деда форму и документы Богданова, заодно привезли письменное объяснение старика. Рисковали, конечно, но сделали как надо. Капитан скрипел зубами, но Богданова выпустил. Расстались они плохо. Богданов понимал: в следующий раз так не повезет.
   Богданову дали новый самолет, но летал он теперь как связной и транспортник. Никто не хотел к нему штурманом. Летчики - народ суеверный, три убитых штурмана у одного пилота - достаточное основание, чтоб не спешить занять их место. Богданов злился, ходил к командиру полка, тот лишь плечами пожимал. Но однажды сказал:
   - Есть рапорт оружейницы Лисиковой. Закончила летную школу, штурман, просилась в 46-й гвардейский полк, где одни женщины. Не взяли, хватает своих. Чтоб не сидеть в запасном полку согласилась стать оружейницей. Девка хорошая, служит добросовестно. Возьмешь?
   Богданов поморщился:
   - Баба? Нужен опытный штурман!
   - Тебе-то зачем? - усмехнулся Филимонов. - Ты на карту раз глянешь - и запомнил! Сколько раз летал к партизанам и на выброску диверсантов без штурмана? Не заблудишься! Главное, бомбы метко бросать. Справится!
   - Дайте хотя бы проверить! - взмолился Богданов.
   Филимонов согласился. Богданов несколько раз вывез Лисикову в учебные полеты, втайне надеясь, что малявка напутает или сделает не так. Не вышло. Не то, чтоб Лисикова показала класс, но в воздухе ориентировалась уверенно, бомбы бросала точно в круг. Богданов неохотно согласился.
   Появление нового штурмана развеселило эскадрилью. Лисикова была не просто женщиной, а очень маленькой женщиной - Богданову до плеча. Форма, даже ушитая, сидела на ней как на пугале, сапоги на пять размеров больше болтались на ноге, пилотка сползала на нос. "Дите горькое!" - как определил Тимофей Иванович, механик Богданова. Товарищи с серьезным видом предлагали Богданову отныне подвешивать к самолету только ФАБ-100 - раз штурман ничего не весит, нельзя не терять такую возможность! Другие советовали привязать к костылю гирю: у По-2 хвост легкий, без должной нагрузки самолет при посадке скапотирует. Однако зубоскалили в эскадрилье недолго. В одном из вылетов подбили Леню Тихонова, причем, ранили обоих: пилота и штурмана. Леня сел на вынужденную в немецком тылу. Богданов, заметив, приземлился рядом. Леню со штурманом засунули в кабину штурмана, Лисикова встала на крыло, уцепившись за стойки. Богданов лично прицепил ее страховочным фалом, но тот не понадобился: Лисикова простояла на крыле до самой посадки. Богданову пришлось расцеплять ее пальцы - сама разжать не могла. После того перелета над Лисиковой шутить перестали: стоять без парашюта на крыле летящего По-2 не каждый мужик решится...
   Рана Лени оказалась не тяжелой, он уговорил врача не отправлять в госпиталь. Летать ему запрещали, пилот болтался в расположении полка. Он-то и принес Богданову весть:
   - Лисикова твоя к Гайворонскому бегает!
   - Может, у них любовь? - отмахнулся Богданов.
   - С Лисиковой? - изумился Леня.
   Друг был прав: представить страшненькую малявку чьей-то возлюбленной...
   - Она днем к нему бегает, не по ночам, - уточнил Леня.
   Богданов не придал значения словам друга, но запомнил. В следующую ночь они вылетели на бомбардировку речного порта у родного города Богданова. Отбомбились успешно, Богданов не удержался и завернул к родному дому. Светало, дом он нашел быстро. Заложил вираж над знакомой улицей, покачал крыльями. Богданов не имел вестей от родных с момента оккупации города, не знал, уцелел ли кто, и понимал, что в этот предрассветный час его вряд ли увидят. Однако душа требовала, и он ее отвел. Вернувшись на аэродром, Богданов завалился спать, в час его разбудили на обед. Богданов допивал компот, как в столовую прибежал посыльный: его звал Гайворонский. Недоумевая, Богданов застегнул воротничок и отправился к капитану.
   - Кому подавал знаки во время вылета? - сходу набросился особист. - Кому крыльями качал? О чем хотел сообщить?
   Толком не проснувшийся Богданов таращил глаза, и только потом вспомнил.
   - В моем личном деле, - сказал, с трудом сдерживая ярость, - есть сведения о месте рождения и адрес, где проживают родные. Я качал крыльями, давая знать, что скоро доблестная Красная Армия освободит их из фашистской неволи.
   Гайворонский полистал дело, заглянул в карту и отпустил летчика. Богданов вернулся в столовую. Лисикову он встретил у входа.
   - Летать со мной не будешь! - бросил в ненавистные серые глаза. - Ищи другого пилота! Мне стукачи не нужны!
   Она как-то сжалась и не ответила. Богданов отправился к командиру эскадрильи.
   - Нет у меня другого штурмана! - разозлился комэска. - Нет! Боевой расчет составлен, полетишь с Лисиковой!
   - Сброшу бомбы, ее следом вытряхну! - пригрозил Богданов.
   - Пойдешь под трибунал! - сказал комэска и добавил вполголоса. - Потерпи чуток! Прибудет пополнение, заменим. Отправится пулеметные ленты набивать. Не дури, Андрюха! И придержи язык! Раззвонил всем! Теперь не дай бог что, виновного сразу найдут! Догадываешься, кого?
   День прошел как в тумане. На политзанятиях и занятиях по тактической подготовке Богданов сидел, растравляя в душе обиду. Из-за этого и полет проработал формально. Следовало, как прежде, лететь к цели по одиночке. Поперлись звеном! Ну, и получили!..
   Проснулся Богданов от пения птиц. Целый сонм пернатых устроил в кронах сосен такой ор, что и мертвого поднял бы. "Птицы - это хорошо! - решил Богданов, потягиваясь. - Когда в лесу люди, они молчат!"
   Богданов вылез на крыло, достал из кабины и бросил на траву парашют. Затем вытащил и усадил на него Лисикову. Выглядела штурман неважно - бледная, с красными пятнами на щеках. Богданов сбросил на землю и ее парашют, затем достал из гаргрота заветный вещмешок. Если ты хоть раз выбирался к своим из немецкого тыла, поневоле станешь запасливым. В вещмешке лежали трофейный немецкий нож, котелок, выпрошенные у начпрода бортпайки, два перевязочных пакета и, самое главное, полненькая фляга спирта. Ребята, случись им узнать о спирте, не простили бы, но Богданов в отдельных ситуациях умел молчать. Болтнув флягой, Богданов повернулся к Лисиковой.
   - Снимай комбинезон! И шаровары.
   "Зачем?" - прочел он в ее взгляде.
   - Рану надо посмотреть.
   Лисикова колебалась.
   - Тебе Гайворонский не говорил, что до войны я три курса мединститута закончил?! - спросил Богданов, ощутив прилив злости. - Что на финской в медсанбате служил? Снимай!
   Она опустила голову и стала расстегивать пуговицы. Богданов стал помогать. Когда сапоги с ворохом портянок, а следом и шаровары оказались на траве, Богданов бесцеремонно повернул штурмана на бок. Покачал головой. В левом бедре девушки торчал осколок. Толстый, зазубренный. Богданов плеснул спирт на тампон снятой повязки, стер подсохшую кровь. Показалась покрасневшая кожа, на ощупь она была горячей. Богданов плеснул в ладонь спирту и тщательно протер руки.
   - Сейчас будет больно! - сказал сурово. - Терпи!
   Лисикова кивнула. Богданов ухватил край осколка пальцами и потянул. Лисикова застонала, но, поймав грозный взгляд, умолкла. Осколок сидел глубоко и поддался не сразу. "Не задеть бы бедренную артерию! - думал Богданов, хватаясь покрепче за скользкий от крови металл. - Она где-то рядом..." Осколок, наконец, поддался. Он был длиною с полмизинца и толстый. К облегчению Богданова, кровь не брызнула из раны, а вышла наружу мягким толчком. Богданов затампонировал рану и поднял комбинезон штурмана. Вздохнул - на левой штанине, по центру кровавого пятна красовалась дырка. Точно такая же оказалась на шароварах. Не приходилось сомневаться: вырванные из одежды лоскуты - в ране.
   - Вот что, Лисикова! - сказал Богданов, присев на корточки. - Сейчас будет снова больно, даже больнее, чем прежде. Надо достать ткань из раны, иначе загноится. Потерпишь?
   Она кивнула и закусила губу. Богданов достал из вещмешка ложку, протер ее спиртом. Затем запустил ручку в рану и стал ковырять, пытаясь подцепить лоскуты. Лисикова мычала и скрежетала зубами, но не дергалась. Достать маленькие, скользкие лоскуты никак не получалось. Плюнув, Богданов и взял нож. Расширив рану ручкой ложки, ковырял в ней ножом, но лоскуты достал. Приложил к одежде - они! Перевязав рану, Богданов облегченно выпрямился. Лисикова смотрела на него побелевшими от боли глазами.
   - Ерунда! - сказал Богданов ободряюще. - Кость не задета, артерия - тоже. В медсанбате за неделю поправишься.
   "Где только этот медсанбат? - подумал. - Как до него добраться?"
   Лисикова похоже подумала то же, поскольку вздохнула. Богданов помог ей натянуть одежду и сапоги. "Ноги - как у цыпленка, - усмехнулся про себя, - а трусики шелковые. Кому на них смотреть?" - он с внезапной тоской вспомнил белые ноги Клавы, стройные, с гладкой, нежной кожей изнутри бедер...
   - Пить! - попросила Лисикова.
   - Схожу к реке! - сказал Богданов, хватая котелок.
   - Сними пулемет со шкворня! - попросила она.
   Богданов одобрительно хмыкнул и принес ей "ДТ". Оружейники не раз предлагали установить в кабине штурмана скорострельный "шкас", Богданов отказывался. Против немецких самолетов что "шкас", что "ДТ" - детские рогатки, зато на земле "ДТ" в отличие от "шкаса" - вещь полезная. Лисикова ловко прикрутила к пулемету сошки, поставила перед собой, а Богданов отправился за водой. Выйдя из леса, он пошел вдоль опушки - с правого края бор вплотную подступал к реке, не надо пересекать обширный луг, рискуя попасть под недружеский взгляд. Оно-то пустынно кругом, но кто знает...
   На родник он наткнулся случайно, едва не влетев сапогом в ручеек. На дне глубокой ямки холодным ключом бурлила вода, избыток изливался наружу, тихим ручьем струясь к реке. Родник не был обустроен - ни сруба, ни лотка для слива, люди здесь явно не ходили. Богданов напился до ломоты в зубах, отмыл кровь с рук, затем, фыркая, ополоснул лицо. Почувствовал себя бодрее. Зачерпнув из родника котелком, отправился обратно. Лисикова сидела на прежнем месте, но почему-то смотрела вверх. Богданов проследил ее взгляд и заметил на ветке у самолета большую, красивую птицу. Та сидела, флегматично поглядывая вниз. Богданов поставил котелок, достал из кобуры "ТТ" и, осторожно ступая, подошел ближе. Птица повернула голову, глянула на человека черным, блестящим глазом, но не пошевелилась.
   Богданов выстрелил. Птица, как ни в чем не бывало, осталась на ветке. "Не пуганые совсем!" - подумал Богданов, прицеливаясь. В этот раз он попал. Птица камнем упала в траву. Богданов подбежал, схватил за теплые ноги и отнес к самолету.
   - Тетерев! - тихо сказала Лисикова. - Прилетел и смотрит. Боялась спугнуть.
   - Любопытный попался! - согласился Богданов и принес котелок. Она жадно попила, затем плеснула в ладошку и протерла лицо. Выглядела Лисикова неважно. Богданов вытащил из бортпайка плитку шоколада.
   - Съешь! Когда еще тетерев поспеет!
   Пока она ела, Богданов натащил хворосту, чиркнув спичкой, поджег его от сухой ветки. Нарезав ореховых прутьев, соорудил над костром очаг. Вода в котелке вскипела скоро. Лисикова облила им тушку птицу.
   - Так легче щипать! - пояснила.
   Богданов не стал спорить и принес еще воды. Пока Лисикова занималась птицей, он осмотрел По-2. К его удивлению, повреждений у самолета оказалось мало. Несколько пробоин в фюзеляже и плоскостях от осколков и пуль - все! Пуля "эрликона" пробила днище его кабины как раз между ног, но пилота не задела. Хорошо, он не склонился в этот момент к приборному щитку... Под капотом двигателя и на цилиндрах повреждений не было. "Почему заглох мотор? - подумал Богданов, забираясь на крыло. Он внимательно исследовал свою кабину, затем - штурмана. Кран бензопровода в кабине штурмана был перекрыт. Стараясь не спугнуть радость, Богданов открыл его, достал из гаргрота шприц (тому, кто летает к партизанам, без него никак), отсосал бензин из бака и залил в карбюратор. Затем, стоя на крыле, раскрутил магнето, и, пока маховичок вращается, спрыгнул на землю и провернул винт. Мотор чихнул и заревел, выстреливая выхлопные газы из патрубков. Богданов заскочил в кабину, посидел, наслаждаясь мощным звуком двигателя, затем выключил и спрыгнул на траву.
   - Лисикова! - спросил, стараясь придать лицу суровость. - Ты зачем бензокран перекрыла?
   Она смотрела на него испуганно. Богданов едва не засмеялся. Такое случается и у опытных пилотов - стоит неловко повернуться в кабине. А ее ранили... Богданов улыбнулся и махнул рукой. Он ответила несмелой улыбкой.
   "Полетим!" - с ликованием подумал Богданов, но внезапно нахмурился. Для взлета самолет надо вытащить из леса. Машина конечно легкая, но не настолько, чтоб справиться в одиночку. Будь Лисикова в порядке, они все равно не смогли бы. Еще бы пару мужиков...
   Богданов закрутил потуже ветрянки на бомбах. С этого следовало начинать. Для облегчения самолета бомбы лучше снять, но Богданов решил, что с этим успеется. Подсел к костру и стал смотреть, как Лисикова жарит мясо в крышке котелка. Штурман растопила срезанный с тушки жир, затем бросила мелко порубленные куски грудки и сейчас мешала их ложкой - той самой, которой ковырялись в ее ране. Соли не было, но птица оказалась вкусной: мясо так и таяло во рту. Они цепляли прожаренные кусочки твердыми галетами и пихали в рот, поочередно запивая кипятком из котелка. Завтрак получился сытным. Хлебнув в последний раз из котелка, Богданов встал и поправил ремень.
   - Надо поискать людей! Самолет вытащить.
   Лисикова ответила пристальным взглядом.
   "Боится, что брошу! - догадался Богданов. - Оно б и следовало, но не сейчас".
   - Я ненадолго! - сказал успокаивающе. - Сторожи самолет!
   - Помоги мне! - попросила она.
   Он отнес ее к опушке, в очередной раз подивившись предусмотрительности штурмана. Даже после завтрака Лисикова весила мало; он легко бы снес двоих таких. Следом Богданов притащил парашют и "ДТ". Не поленился, вырезал ей палку - ковылять в одиночку. Пробираться через лес не имело смысла - неизвестно, где он кончается, и Богданов спустился к реке. Вода лениво катила вдоль заросших осокой берегов. Лезть в холодную воду не слишком хотелось, и Богданов прошелся берегом. Сначала он заметил мель, а затем, приглядевшись, понял, что она тянется до противоположного берега. Брод. На всякий случай Богданов стащил сапоги, комбинезон и шаровары, и, оставшись в трусах и гимнастерке, перебрел на другой берег. Вода здесь не достигала колена. Одевшись, Богданов оглянулся. Лисикова сидела на парашюте, "ДТ" примостился рядом. Богданов махнул ей рукой и стал подниматься на высокий берег. "Только б на немцев не напороться! - подумал он, вынимая из кобуры и засовывая за пояс "ТТ". - Мужиков уговорю. Отдам им бортпайки, спирт, в крайнем случае, - нож. Если что, пригрожу пистолетом. Никуда не денутся, придут..."
   Повеселев от этой мысли, Богданов весело пошел к видневшимся невдалеке деревьям - краю луга.
  
   2.
  
   Мать Ани была неграмотной. Вернувшись с работы и застав дочку за учебниками, она садилась в сторонке и с почтением наблюдала, как маленькая школьница выводит в тетради непонятные крючки. Аня пыталась научить мать, не получилось. Мать путала буквы, ее заскорузлые пальцы неумело держали ручку, к тому же отвлекали дела: работа на фабрике, стирка, уборка, готовка... А вот считала мать хорошо. Приходилось. Жили бедно: отец бросил семью, когда Аня была маленькой. На фабрике резинотехнических изделий, где работала мать, платили мало.
   В коммунальной квартире, кроме Ани и матери, обитало двадцать семь семей. В квартире имелась одна ванная и один туалет, а также огромная кухня, где у каждой семьи был свой столик. Жили весело: бегали по широкому коридору дети, в кухне стоял чад от примусов и пригоревшей еды, сплетничали соседки и выпивали мужики. На кухне сообщали последние новости, жаловались на жизнь и просили взаймы. Коммуналка жила дружно. Мать Ани работала в две смены, пока Аня не подросла, ее опекали соседки: варили еду, кормили, отгоняли приставучих мальчишек. Маленькую Анечку привечала тетя Соня, жена инженера. У них с мужем была большая и богато обставленная комната, а вот детей не имелось. Тетя Соня занималась с Аней немецким языком, давала читать книжки и угощала ирисками. Ириски липли к зубам и тянулись во рту, но все равно были такими вкусными! Тетя Соня любила ириски, купив кулек, звала Аню. Они пили чай с конфетами, болтая о всякой всячине. Муж тети Сони приходил с работы поздно, к тому времени Аня спала и с ним не разговаривала. Она немного побаивалась этого сурового и малоразговорчивого мужчину. Инженера звали Гершель Мордухович. Он никогда не ел на общей кухне, а только в своей комнате, не пил водки, не курил и не приставал к соседкам. В коммуналке его уважали, но не любили. Зато с тетей Соней дружили: она была приветливой и доброй, у нее всегда можно было занять денег или одолжить тарелки, рюмки или стул.
   Аня училась в пятом классе, когда инженера арестовали. За ним пришли ночью, Аня спала и ничего не слышала. Соседки шептались, что Гершель Мордухович - шпион, ездил на стажировку в Германию и там его завербовали. Инженера не жалели, но жене сочувствовали. Тетя Соня ходила с заплаканными глазами, носила передачи, а спустя две недели приехали и за ней... В бывшей комнате инженера поселился лейтенант НКВД, домой он приходил только ночевать, да и то не всегда, жильцы видели его редко и в его присутствии разговоров не вели.
   В школе Ане рассказывали о врагах народа. В учебниках она закрашивали чернилами портреты маршалов и руководителей государства, на поверку оказавшихся шпионами и предателями. Враги были везде. Они портили машины и оборудование, готовили взрывы плотин, убили Кирова и пролетарского писателя Горького, покушались на жизнь товарища Сталина. Напуганная такими разговорами, Аня как-то подумала, что и мама может оказаться шпионом. Однако, поразмыслив, решила, что нет. Про шпионов говорили, что они хитрые, умные, знают иностранные языки. Мать никаких языков не знала и даже читать не умела.
   Несмотря на происки врагов, жилось весело. В школе и дома шумно отмечали революционные праздники, много пели и танцевали. Страна ударно строила социализм: возводила плотины и заводы, прокладывала железные дороги, осваивала Северный ледовитый океан и трансатлантические воздушные трассы. Имена летчиков-героев были у всех на устах. Не только мужчин, но и женщин. Валентина Гризодубова, Марина Раскова, Полина Осипенко... Ане хотелось походить на них. Она старательно училась и участвовала в общественной жизни. Ее приняли в пионеры, затем - в комсомол. У молодой счастливой страны имелись не только внутренние враги, но и внешние. Внешних было много, страна крепила обороноспособность. Комсомол призвал молодежь учиться летать, Аня охотно откликнулась. В аэроклуб ее, однако, не приняли.
   - Маленькая ты, - сказал инструктор ласково. - Подрасти!
   - Мне шестнадцать! - возразила Аня.
   - Не про годы, а рост говорю, - пояснил инструктор. - Трудно будет педали достать.
   - Достану! - упрямо сказала Аня. - Вы не смотрите на рост. Я нормы ГТО лучше всех в классе сдала, "Ворошиловский стрелок"...
   - Все равно не годишься! - сказал инструктор.
   Аня пожаловалась в райком комсомола - она росла девочкой настырной.
   - Может, в самом деле не стоит? - сказал первый секретарь. - Стране не только летчики нужны. Заканчивай школу, поступай в институт. А?
   - Я товарищу Сталину напишу! - пообещала Аня.
   Секретарь тут же позвонил в аэроклуб, и Аню приняли. Она оказалась единственной девушкой в группе. Мальчишки смотрели на нее снисходительно, но Ане было не привыкать. Она старательно изучала материальную часть и наставления по полетам, поэтому к практике приступила одной из первых. Инструктор вывез ее несколько раз в зону, и доверил самостоятельный полет. Аня почти не волновалась. Она летела на надежном советском самолете, наставления знала назубок, а пилотировать ее научили. У-2 легко оторвался от земли и набрал высоту. Сердце в груди Ани радостно стучало в такт тарахтению двигателя. Ей хотелось закричать: "Смотрите! Я лечу! Сама! А вы не верили..." Она сумела сдержать порыв, и аккуратно прошла по намеченному маршруту. Села мягко и подкатила к ангару. Инструктор первым подбежал к застывшему самолету и ласково снял Аню с крыла.
   - Вот как надо летать! - сказал обступившим курсантам. - Учитесь! Повырастали дылдами, а на посадке козлите!..
   Аэроклуб требовал много времени, Аня перевелась в вечернюю школу. Аттестат зрелости и удостоверение пилота она получила одновременно. А назавтра случилась война...
   Как тысячи ее сверстников, Аня пошла в военкомат. Она боялась, что война закончится, обойдутся без нее. Никто не сомневался, что фашистов разобьют, спорили только о сроках: месяц или два. В военкомате Аню и других семнадцатилетних отправили по домам - подрастите. В летное училище ее тоже не взяли, Аня к великой радости матери поступила в московский университет - учиться на историка. Слушать лекции пришлось недолго. В сентября ее и других комсомольцев отправили рыть окопы: сначала в Брянскую, затем - в Орловскую области. Они рыли, а мимо проходили отступающие части. Студентки удивлялись, почему армия отступает, а красноармейцы - зачем они роют? Однажды девушек собрал старший отряда и велел отправляться на ближайшую железнодорожную станцию. До нее было пятьдесят километров, но старший дал понять: немцы близко. Студентки собрались и пошли. Эту дорогу Аня много позже вспоминала с содроганием. Девушки шатались и падали в изнеможении (не все в конечном итоге дошли), другие, стиснув зубы, брели и брели. К своему удивлению, Аня - самая маленькая и худенькая в отряде, добралась первой. Упала она у станции, прямо на холодную землю. Лежала долго и простудилась. По приезде в Москву у нее поднялась температура, стал бить кашель. В больнице определили воспаление легких. Аня болела долго и тяжело, поэтому не откликнулась на призыв Марины Расковой вступать в женские авиаполки. Она и узнала об этом по выздоровлению. Время было упущено. В военкомате было не до нее - немцы стояли под Москвой. Аня провела в столице холодную зиму 1941 - 1942 годов, а весной пошла в военкомат. Теперь на законных основаниях - ей исполнилось восемнадцать. Военком сдался, Ане выписали повестку. Она показала бумагу матери, пояснив, что мобилизуют, мать поплакала, но смирилась - деваться некуда. О том, что дочь - доброволец, мать не узнала.
   Аню отправили в чувашский город Алатырь, в запасной авиационный полк. Там определили в штурманы У-2. Учили ориентироваться в ночных полетах, бомбить, прицеливаясь по кромке крыла, стрелять из пулемета. У Ани получалось хорошо, курс обучения прошел быстро. Наступило томительное ожидание. В полк приезжали "купцы" с фронта, отбирали летчиков и штурманов, Аню не замечали. Жизнь в запасном полку была тоскливой, кормили скудно. Но, самое главное, Аня ощущала себя ненужной. Она сделала все, чтоб защитить Родину, Родина этого не заметила. Аня написала письмо товарищу Бершанской, командиру единственного на фронте женского авиаполка. Полк летал на У-2. Ей ответили: желающих служить много, просьбу постараются учесть. Аня поняла: ждать придется долго. Заместитель командира запасного полка, к которому она обратилась, сказал так:
   - Хочешь фронт - иди в оружейницы! Их не хватает. Главное, в полк попасть! А там... Война: летчики гибнут, штурманы гибнут... Найдется место!
   Аня написала рапорт и переучилась на оружейницу. Ее направили в полк ночных бомбардировщиков. Аня чистила пулеметы, набивала диски и пулеметные ленты, помогала подвешивать бомбы и ждала своего часа. Он наступил, когда у лейтенанта Богданова погиб штурман...
   В представлении Ани фронт был местом, где сильные духом и чистые сердцем люди сражаются с лютым врагом. Так писали в газетах и говорили по радио. В полку пришло прозрение. Нет, летчики сражались отважно. Экипажи делали по нескольку вылетов за ночь, возвращались на пробитых пулями и осколками самолетах, нередко - ранеными. Случалось, и не возвращались... Не нравилось Ане другое. Кроме летчиков и штурманов, которые, конечно же, были героями, в полку служили много разных, очень разных людей. Официантки столовой поголовно спали с офицерами, причем, даже с командиром полка! И не только официантки. Если Аня рвалась на фронт, то кое-кто мечтал двинуться в противоположном направлении. Женщинам это удавалось легко - через беременность. Беременных немедленно отправляли домой. В свободные часы девушки-оружейницы обсуждали такую возможность. Просто забеременеть никто не хотел, желали выйти замуж. Девушки считали, что это единственная возможность создать семью. После войны мужчин будет мало, а на фронтовичке никто не женится. В тылу прекрасно осведомлены о походно-полевых женах, каждую женщину в форме считают ППЖ. Мечтой девчат было выйти за летчика или штурмана. Тем хорошо платят. Помимо оклада добавляют за каждый боевой вылет, а вылетов бывает по пять за ночь. Сержант-штурман получает больше командира полка. Уехать домой с денежным аттестатом такого мужа - не знать нужды. Конечно, муж может погибнуть, но летчики гибнут реже, чем в пехоте.
   Эти разговоры Ане не нравились, вызывали омерзение. Оружейницы над ней смеялись. Аню дружно считали дурнушкой: маленькая, худая, курносая. Кто ее возьмет? Есть ведь круглолицые, полногрудые, с толстыми икрами и мощными бедрами. Аня не обижалась. В школе она носила записки мальчикам от красавиц-подруг, одновременно их презирая. Красивая мордашка парня - не причина умирать от чувств. Книги советских писателей-орденоносцев разъясняли, что такое любовь. Должно присутствовать духовное родство и единые взгляды на будущее. Только так можно создать крепкую, советскую семью. Половая распущенность ведет к духовному опустошению и краху семьи, учили писатели.
   К удивлению оружейниц у Ани появился кавалер. Сержант (как и Аня), Михаил Вашуркин, был техником. На аэродроме и познакомились. Миша был невысок и худощав, не сказать, чтоб красавец, но девчатам нравился. Он был добрым и не жадным. Пилоты любили умелого и безотказного техника. Они делились с ним папиросами, конфетами, сахаром, могли и водки налить. Конфеты Миша отдавал девушкам, водку выпивал сам. Угощал девчат папиросами (на фронте женщины стали курить). Случалось, пилоты привозили Мише трофеи. После того, как Вашуркин сделал Ане предложение, он, краснея, вручил ей пакет, где оказалось женское шелковое белье. Аня спросила, откуда, Миша застеснялся и не ответил. Аня решила, что привез кто-то из летчиков. Подарок был нескромным, но Ане понравился. Белье было красивым, а Миша - почти муж.
   Откровенно говоря, ей не хотелось замуж. Миша ей нравился, но беременеть от него... Девчата растолковали Ане, какая она дура, и просветили, как избежать беременности. Уговорили...
   Мише не довелось увидеть подарок на теле любимой. Даже рапорт о женитьбе не успел написать. Однажды он снарядил к вылету закрепленный за ним самолет. Это был По-2 лидера группы, под крыльями висели САБы. Миша отвернул ветрянки на световых бомбах ровно на пол-оборота, как предписано инструкцией. На его беду пришел инженер полка (вылет намечался ответственный) и в свою очередь отвернул ветрянки. Третьим приложил руку штурман. Одна ветрянка слетела. Будь это обычная бомба, ничего б не произошло. Но на САБах стоят взрыватели с замедлением, они срабатывают через десять секунд. Бомба вспыхнула, фанерный самолетик охватило пламенем. Техники бросились врассыпную. По-2 стояли близко друг к другу, поэтому стали загораться один за другим. Огонь уничтожил десять самолетов. Такое ЧП не могло остаться без последствий, виновным определили Мишу. Трибунал присудил его к штрафным ротам, Мишу увезли под конвоем, и он пропал...
   Аня плакала, хотела обратиться к командиру полка, но девчонки отговорили. Мише помочь было нельзя. Аня по-прежнему хотела летать. Она подала рапорт по команде (уже не первый), и тут пропавший без вести Богданов вернулся в полк.
   Лейтенанта Богданова в полку любили мужчины и женщины. Женщины, понятное дело, по-своему. Лейтенант не выглядел сладким красавцем, но было в нем нечто, от чего женские сердца жарко трепещут. О храбрости Богданова ходили легенды. Летчик воевал с первых дней войны, на счету шестьсот боевых вылетов, грудь украшают три "боевика" (ордена Боевого Красного Знамени) и медаль "За отвагу". О Богданове регулярно писала фронтовая газета, даже "Красная звезда" напечатала заметку. Опыт летчика-снайпера приезжали перенимать из других полков. При всей славе, лейтенант не задирал нос. Дружил с механиками, был ласков с оружейницами. В полку передавали из уст в уста истории о похождениях лейтенанта. Как-то Богданов, подбитый зенитками, приземлился за передним краем в расположении наших войск. Пехотинцы встретили радушно, но накормить смогли черными сухарями - другой еды не имели. Богданов позвонил в полк, доложил о вынужденной посадке и попросил прислать бортпайков. Кому-кому, а ему не отказали - сбросили с самолета мешки. В полк Богданова привезли через три дня, на специально отряженной машине, пьяного до изумления. Пехота, получив от летчиков невиданную еду (в бортпайках был шоколад, галеты и американская тушенка), не хотела лейтенанта отпускать...
   Когда линия фронта покатилась на Запад, полк стал менять аэродромы. По-2 не летает на дальние расстояния, особенно в короткие летние ночи. Крейсерская скорость - сто километров в час, пока долетишь... Выбирать площадки для аэродромов подскока посылали самого опытного, то есть Богданова. Как-то он сел близ освобожденной деревни. Местные позвали обедать. Угощение оказалось богатым, даже самогонка присутствовала. Хозяйка, пока гости ели, пожаловалась: немцы забрали корову, дети без молока. Богданов достал из кармана пачку денег и вручил ошеломленной солдатке. Летчики не успели доесть, как хозяйка привела во двор корову - купила у соседа. Многие пилоты и штурманы отсылали денежные аттестаты родным, у Богданова близкие томились в оккупации, поэтому деньги получал сам. История с коровой мгновенно стала известной. Над Богдановым подтрунивали, как бы мимоходом интересуясь "молочно-товарной фермой". Лейтенант в ответ смеялся.
   Девушки полка мечтали Богданове, Аня - нет. Уважая заслуги пилота, Аня осуждала за распущенность. Богданов крутил любовь с официантками - нагло и у всех на виду. С официантками спали и другие офицеры, но те хоть таились. Поскольку официантки одна за другой беременели, вместо них присылали других. Так в полку появилась Клава. Высокая, полногрудая, румянощекая - настоящая красавица. Комполка на тот момент имел любовницу, Клава досталась штурману. Капитан был женат, Клаву это не смутило. Богданова в тот момент в полку не было - залечивал раны. Вернувшись, лейтенант отбил красавицу в первый же день. Штурман полка чуть с ума не сошел - бегал за летчиком с пистолетом, грозил застрелить. Филимонову страсти не понравились - не хватало ЧП в полку! - и ревнивца перевели в дивизию. Капитан не проявил себя как штурман полка, Богданов был нужнее.
   Полк, затаив дыхание, следил за романом; по отбытию ревнивца вздохнул с облегчением. Девушки переживали за пилота, Клаву осуждали. Аня видела, что подруги завидуют: многие желали занять место официантки. Аня не понимала: как Богданов живет с распутницей? Ведь знал же о капитане? Полюби Богданов нормальную девушку и женись на ней, Аня одобрила бы. Так нет же! Как можно спать с мужчиной до свадьбы! Покойный Миша не распускал рук и даже целовал ее в щечку, хотя Аня не возражала, чтоб в губы. А тут... Красный командир! Комсомолец! Срам!
   Однако летать с Богданов Ане хотелось. И он взял ее в экипаж! У Ани будто крылья выросли. Она поделилась радостью с механиком.
   - Он-то конечно герой, - согласился Тимофей Иванович, - только много дырок в плоскостях привозит. Целыми днями латаю. Другие самолеты целые.
   - Командир звена должен быть там, где опасно! - возразила Аня.
   - Ага! - согласился механик. - И пить должен больше всех, и баб у начальников отбивать. С начала войны на фронте, а все лейтенант. Другой бы эскадрильей командовал, а то и полком...
   Тимофей Иванович еще на что-то жаловался, Аня не слушала. В полку знали, что механик к своему пилоту милеет как к сыну, а отцы, как известно, любят поворчать...
   Следующий разговор состоялся с Гайворонским. Капитан неожиданно вызвал Аню и спросил:
   - Ты комсомолка?
   - Да! - ответила Аня.
   - Задание тебе, ответственное! - поднял палец особист. - Будешь присматривать за Богдановым. При попытке перелететь к немцам, застрели! Самолет приведешь сама...
   - Товарищ капитан! - изумилась Аня. - Лейтенант Богданов - герой!
   - Герои, по-твоему, не изменяют Родине? - возмутился Гайворонский. - Что ты знаешь, сержант? Вспомни генерала Власова! Родина для него все сделала: дала образование, доверила высокую должность, награждала орденами... А он? Сдал армию немцам! Почему? Морально разложившийся человек! Пьянствовал беспробудно; будучи женатым, завел любовницу. Богданов по той же дорожке катится...
   "Богданов не женат!" - хотела возразить Аня, но промолчала. В чем-то Гайворонский был прав.
   - После полетов станешь приходить и рассказывать, как себя вел! - распорядился особист. - Свободна!
   Разговор с капитаном удручил Аню. Радость разом померкла. Она не представляла, как сможет выстрелить в Богданова. А если лейтенант изменит? Такое невозможно представить, но Власов-то смог! И не он один... Богданов морально не стоек, от него можно ждать. Подумав, Аня решила: выстрелить сможет. Сначала, конечно, пригрозит пистолетом, а в случае неподчинения... Только самолет на аэродром не поведет. Направит его на какой-нибудь фашистский объект - склад или блиндаж, лучше всего - на танк. Нельзя ей возвращаться домой с мертвым Богдановым, не простят. Лучше погибнуть вместе. Богданов останется героем, она будет рядом. В могиле. Скажут о них добрые слова...
   Аня всплакнула, представив церемонию, но быстро успокоилась. Собираясь в первый боевой вылет, надела подаренное Мишей белье. Если погибать, так в новом и чистом. Надо отомстить немцам за смерть жениха! Штрафную роту Мише присудили не немцы, но убили-то они! Мишин подарок на теле как бы нес возмездие.
   Первые боевые вылеты прошли без происшествий, но привычка надевать в полет подарок осталась. Теперь Мишино белье защищало Аню. Им везло - самолет возвращался целехоньким. Тимофей Иванович удивлялся и благодарил Аню. Техник почему-то решил: штурман благотворно влияет на пилота. На самом деле, как понимала Аня, везение заключалось в умелой тактике и правильном расчете. Богданов был ас, теперь Аня понимала это лучше, чем прежде. Ну и она бомбила метко, без дополнительных заходов на цель... Ане нравилось быть штурманом, ее давнишняя мечта исполнилась. Пусть она всего лишь сержант, но обедает вместе с летчиками, на столах, покрытых скатертями, еду приносят официантки. Та же Клава... Ане даже фронтовые сто граммов наливают, правда, она не пьет, отдает другим. Летчики и штурманы ее уважают - не за водку, конечно, а за то, что дерется с врагом. Ей платят за каждый боевой вылет. Денежный аттестат Аня отослала матери давно, но теперь была счастлива, что помогает больше. В редких письмах, которые писали соседские дети по просьбе матери, сообщалось об ужасной дороговизне в Москве.
   К Гайворонскому Аня ходила с удовольствием. Подозрения особиста не оправдывались, чему Аня очень радовалась, а вот капитан ее чувств не разделял. Хмурился и наказывал смотреть внимательнее. Только однажды капитан оживился: Аня рассказала о виражах над оккупированным городом.
   - Почему Богданов крыльями качал, как думаешь? - спросил Гайворонский.
   - От радости! Цель накрыли с первого захода! Баржа загорелась, затем причал...
   - Свободна! - прервал капитан...
   Когда Богданов обругал ее у столовой, Аня испугалась. В его глазах было столько ненависти! Она словно увидела себя со стороны: маленькую, жалкую стукачку... Аня не пыталась оправдаться. Какая разница, что был приказ, и она выпоняла? Пилот хочет иметь боевого товарища, а не доносчика за спиной. Ей следовало сразу рассказать Богданову. Но она боялась: лейтенант не захочет с ней летать. Все равно ведь узнал и летать отказался. Другие пилоты тоже откажутся: она как прокаженная...
   Аня проплакала весь день, на аэродром шла, как на казнь. Думала: отправят обратно! Этого не случилось. Аня стала в строй, выслушала боевой приказ и заняла место в кабине. Богданов в ее сторону не смотрел. Аня поняла: казнь последует, но позже. Ей внезапно захотелось, что Богданов из этого вылета привез ее мертвой, как предшественников. Тогда о проступке забудут и даже скажут добрые слова - о мертвых не говорят плохо.
   Самолет взлетел, Аня переключилась на работу. Полет протекал штатно, но Аню томило предчувствие. Оно сбылось. Когда осколок впился ей в ногу, Аня потеряла сознание. Очнувшись, запаниковала. Ей показалось, что Богданов убит, самолет падает, надо немедленно прыгать с парашютом. Она засуетилась, задергалась, пытаясь вылезти на крыло, и только тогда заметила: пилот жив, По-2 набирает высоту. (Наверное, в те мгновения и задела кран бензопровода.) Жгучий стыд объял Аню, она растерялась настолько, что не сориентировалась на местности. По-2 шел на посадку. Самолет благополучно приземлился, и Аня уткнулась лицом в приборную панель. Ждала: сейчас Богданов выскочит на крыло и скажет: "Ты не только доносчица, но и трусиха!" Но он просто ушел. Аня расплакалась, подумав, что ее бросили. Однако Богданов вернулся, перевязал ее, а утром стал лечить. Когда он ковырялся в ране ножом, Аня едва не умерла от боли. Но сдержала крик. Это было ей наказанием за предательство и трусость. После операции боль утихла. Не совсем, конечно, но больше не дергала волнами. Накатила слабость, но Богданов накормил ее шоколадом, а перед завтраком влил спирта из фляги. Стало почти хорошо. Если б знать, что дальше?
   Из коротких обмолвок пилота Аня поняла, что сели они вдалеке от линии фронта. На своей или чужой территории - не ясно. К счастью, самолет исправен и взлететь труда не составит. У По-2 стартовый пробег короче посадочного, а если снять бомбы... В воздухе они сориентируются. Взлетать придется вечером, днем По-2 - легкая мишень. Надо вытащить самолет на луг, Богданов приведет людей...
   Аня не сомневалась: у лейтенанта получится. Не в таких переделках бывал! Как вывезли сбитый экипаж! Немцы бежали к ним, стреляя из винтовок и автоматов, но Богданов хладнокровно перенес раненых в свой самолет, высадив ее на крыло. Он действовал настолько уверенно, что Аня не испугалась. Она стояла, уцепившись за стойки, открытая потокам набегающего воздуха, но Богданов был рядом, стоило протянуть руку. Он ободрял ее, просил потерпеть - лететь недалеко, так и вышло. Страх пришел, когда По-2 катился по аэродрому. Только тогда Аня представила, что могло случиться. Но лейтенант снимал ее с крыла, в столовой заставил выпить фронтовые сто граммов, и страх прошел. Как и сейчас.
   Солнце припекало. Аня стащила летный комбинезон. Поморщившись от боли в раненой ноге, расстелила его на потерявшей росу траве, улеглась сверху. Сапоги тоже сбросила. Неплохо было бы раздеться до трусиков, но не для того здесь оставили. Аня внезапно подумала: Богданов видел ее почти голую, запоздало смутилась. Поразмыслив, решила, что ничего страшного не произошло. Во-первых, он ее лечил, врачи у женщин и не туда заглядывают. Во-вторых, смотрел на нее не так, как на Клаву. Эти взгляды Аня хорошо помнила. Клава обслуживала их столик и шла к ним, широко улыбаясь. Глаза у лейтенанта сразу становились влажными, будто их маслом помазали... Тьфу!
   "Может, не станет прогонять? - с надеждой подумала Аня. - Он горячий: вспыхивает, но быстро отходит. Вернется - объясню, что Гайворонский приказал. Попрошу прощения. Расскажу всю правду..."
   Аня вдруг подумала: по возвращению в полк отправят в госпиталь. Пока будет лечиться, ее место займут - Богданову летать надо, ждать не будет. После госпиталя сделают запасным штурманом, а то и вовсе вернут в оружейницы. Надо постараться, чтоб оставили в полку, как Тихонова; будет на глазах, не прогонят. Аня долго размышляла, как это лучше сделать, но ничего не придумала. Если б лейтенант за нее попросил... С какой стати? Кто она ему? Еще вчера гнал из экипажа!
   Аня расстроилась, затем рассердилась, в припадке злости занялась маскировкой. Не своей - огневой позиции. Ковыляя, натащила из лесу веток, замаскировала парашют, превратив его в бруствер, пристроила на сошках "ДТ", определила сектор огневого поражения. Инструктор по стрелковой подготовке учил их на наглядном примере. Велел бойцу занять позицию для стрельбы лежа, отвел взвод метров на пятьдесят и приказал: "Глядите!" Они повернулись, но не смогли рассмотреть стрелка.
   - Так и в бою! - сказал инструктор. - Когда немец бежит в атаку, то смотрит вперед. Вы - внизу, на земле, вас не видно. Поэтому не паникуйте! Не спешите стрелять, подпустите ближе. Попасть легче, а внезапный огонь ошеломляет.
   Инструктор был из фронтовиков, с боевой медалью на груди. Ходил с палочкой. Его уважали...
   Далекий, неясный звук прервал воспоминания Ани. Она прислушалась. Звук приближался, Аня поняла - топот копыт. Кто-то за рекой скакал сюда, и этот "кто-то" был не один. Топот нарастал, Аня приникла к пулемету. На том берегу показался человек. Он бежал изо всех сил. Синий летный комбинезон... Богданов! Летчик скатился к воде, влетел в реку и побежал на эту сторону, вздымая столбы брызг. Следом на берегу показались всадники. Много всадников...
  
   3.
  
   Миновав брод и взобравшись на противоположный берег, Богданов присвистнул. Перед ним лежал луг - плоский и широкий. Случись им приземлиться здесь, взлетели бы без труда. Тут и Пе-2 вырулит! Нет же, в лес занесло!
   Луг был скошен, и лейтенант обрадовался - неподалеку жили люди. Богданов пошел поперек, рассчитывая обнаружить дорогу или тропинку (сено вывозить надо!), и оказался прав: набрел на тропу. Узкая (телега не проедет!) она тянулась параллельно берегу, теряясь в обступавших луг зарослях. Лейтенант прошел полсотни шагов, разглядывая тропу, и обнаружил, что она стала чуть шире, а земля - утоптанней. Двигаться следовало в этом направлении. Если тропа одинакова на всем протяжении, она связывает две деревни: люди ходят туда и обратно. Если постепенно сужается и все более порастает травой - деревня одна. Свозить сено начинают с ближнего конца, поэтому и тропа здесь шире...
   Богданов родился и вырос в городе, но в детстве мать отправляла его деревню - подкормиться. В двадцатых годах в городах было голодно. В деревне жили родственники, дальние. Маленького Андрейку принимали как своего. Богданов там и сено косил, и коров пас, и коней гонял в ночное... Отец Богданова умер молодым, мать вышла замуж повторно. Отчим попался хороший, растил Андрея, как родного. Когда Богданову стукнуло семнадцать, умерла мать. Андрей, как многие сверстники, мечтал о небе, но вмешался отчим. Мать хотела видеть его врачом, напомнил отчим. Андрей поехал в Москву и к своему удивлению поступил в мединститут. Учиться было весело. Андрей ходил в аэроклуб, занимался боксом, лучше всех бегал на лыжах. Добегался... Началась финская война, Андрея вызвали в комитет комсомола и сообщили: из студентов формируется лыжный батальон. Кому в голову пришла такая "светлая" идея, Богданов не узнал. В армии Андрея и троих однокурсников оставили в медсанбате, остальных бросили на доты. Полегли почти все. Кого не убили - замерз в открытом поле...
   Демобилизовавшись, Богданов сдал экзамены за третий курс, но его вновь вызвали... В комитете комсомола сказали: стране нужны летчики. Андрей пытался возражать - он без пяти минут врач, но его не слушали. Богданов стал курсантом летного училища, изучал И-16. Однако повоевать на нем не пришлось. Началась война. Немцы пожгли истребители на аэродромах, пилоты большей частью уцелели. Острая надобность в летчиках-истребителях отпала. Богданова переучили на Ил-2. Однако и штурмовиков не хватало. В достатке имелись У-2, Богданов стал ночным бомбардировщиком. Переучиваться не пришлось - с У-2 все начинают. Инструкторы из гражданского флота показали, как ориентироваться ночью, в октябре сорок первого Богданов вылетел на фронт.
   Деревенская закалка помогла Богданову уцелеть в немецком тылу. Он знал, чем живет деревня, умел разговаривать с людьми и по мельчайшим приметам замечал, есть ли поблизости враг. Во время полетов к партизанам его, случалось, заносило на подставные аэродромы. Немцы узнавали о прилете самолетов и зажигали костры треугольником неподалеку от партизанских. Богданов снижался, шел на бреющем, едва не касаясь колесами земли, зорко поглядывая по сторонам. Немцы, решив, что он садится, со всех ног неслись к самолету. Партизаны вслед У-2 не бегали, сторожились провокаций - сесть мог и немец. Увидав бегущих, Богданов резко набирал высоту и не отказывал себе в удовольствии прочесать фальшивый аэродром из "шкаса" или сбросить осколочные бомбы.
   Шагая по тропе, Богданов зорко посматривал прямо и по сторонам. По всему выходило, что немцы здесь не хаживали. На тропе не было следов шин (у колхозников велосипедов и до войны не водилось!), в лесу не встречались вырубки и даже сосны стояли не подсоченные. Сбор живицы на оккупированных землях немцы налаживают мигом - умеют грабить. Сам лес выглядел диким - огромные, переспевшие сосны, гниющие стволы упавших деревьев, не тронутые человеком грибы, трухлявые и молодые. "Занесло в глушь!" - подумал Богданов. Он слыхал, что в полосе их фронта, за болотами, встречаются островки первозданной природы. Там ни советской власти, ни немцев... Однако люди здесь обитали, и Богданов ускорил шаг.
   Скоро лес расступился. Перед Богдановым оказалась поляна, а на ней - деревня из пяти изб. Выглядела деревня странно, летчик сразу не сообразил, почему. Приглядевшись, догадался: у изб не было труб! Дым выходил прямо через камышовые кровли, собираясь над домами сизыми облаками. "По-черному топят! - догадался Богданов. - Это не глушь - каменный век!" Удивительно, но дома были свежесрубленными, недавно ошкуренные бревна отсвечивали медовыми боками. Однако рубили дома наспех - низкие, с неровными углами и стенами. Вместо окон какие-то бойницы.
   Богданов покачал головой и притаился за кустами. В деревне было спокойно: ходили женщины, перед домами играли дети, кто-то, работая, заунывно пел. Немцев в деревне нет - иначе матери не выпустят детей из дома. Полицейская засада детей специально выгонит, но женщины в таких случаях ведут себя неспокойно: озираются, стараются держать детей ближе. Ничего подобного не наблюдалась.
   Богданов поправил ремни и собрался выйти из леса, как в стороне раздался крик:
   - Кметы! Кметы!
   Деревню будто взорвало. Из домов выскакивали люди, матери хватали детей - все бежали в сторону леса, один за другим исчезая в чаще. Богданов опомниться не успел, как деревня опустела. В отдалении послышался топот копыт, на поляну вылетел десяток всадников.
   Богданов протер глаза. Всадники не походили ни на одно известное ему формирование. Немцы носят форму мышиного цвета, полицаи - черного, партизаны одеты с бору по сосенке - невообразимое сочетание гражданской одежды с военной формой, причем, как советской, так и вражеской. Эти всадники были в сапогах, светлых штанах и каких-то не то кафтанах, не то свитках синего цвета. Поверх свиток были надеты кольчуги (!) с короткими рукавами, на головах остроконечные стальные шлемы. У всех на боку имелись широкие сабли, но Богданов не заметил винтовки или автомата.
   "Что за хреновина? - подумал лейтенант. - Националисты что ли? Бандформирование?"
   Когда фронт приблизился к Прибалтике, приезжий "смершевец" рассказал летчикам о пособниках фашистов на оккупированных территориях. Лекция была посвящена бдительности, "смершевца" слушали с интересом. Кто знает, с кем столкнешься на освобожденной территории или при посадке во вражеском тылу? Конные на поляне не подходили ни под одно описание. Кольчуги и шлемы... "Кино, что ли, снимают?" - подумал Богданов, но сразу отверг эту мысль. Не видно было кинокамеры, операторов и прочего народа, сопровождающего процесс создания киноленты. Мысль о кино была не случайной. В госпитале Богданов смотрел фильм "Александр Невский". Всадники на поляне были одеты и вооружены, как герои фильма. Только там мечи ратников были прямые, здесь - сабли.
   Тем временем один из всадников, по всему видать, старший, что-то прокричал, пятеро конников спешились и побежали к домам. Четверо вскоре вернулись, а пятый появился позже, толкая перед собой старика. Тот едва ковылял, опираясь на палку - потому не убежал. Старший из всадников подъехал ближе и, склонившись с седла, о чем-то спросил задержанного. Старик покачал головой. Старший снова спросил. Старик вновь покачал головой и поднял руку, словно грозя. Его длинная седая борода свисала до пояса. Старший что-то велел воину, стоявшему рядом. Тот вытащил саблю и с короткого замаха рубанул старика по шее. Тот упал, как сноп.
   "Твою мать!" - выругался Богданов и достал пистолет. Передернул затвор, загоняя патрон в ствол. Стрелять он не собирался. У "ТТ" сильный бой, кольчугу пробьет, но попасть в подвижную цель на таком удалении... Пистолет не винтовка, рассчитан на ближнюю схватку. Вот к ней следовало быть готовым.
   Старший из всадников снова прокричал команду, пятеро воинов побежали в дома и вернулись с горящими пучками сена. Ткнули их под крыши. Через мгновение кровли занялись, выбрасывая огненные языки. Сомневаться не приходилось - фашисты. Партизаны, случается, скоры на расправу, особенно с предателями, но деревни они не жгут. Богданов пригнулся и нырнул в чащу. Они на оккупированной территории. Плохи дела.
   Лейтенант пробирался лесом, стараясь не терять из виду тропу. Внезапно в отдалении раздался конский топот - вслед ему кто-то скакал. Богданов порскнул в сторону и затаился. Всадник мелькнул меж кустами и скрылся в лесу. Богданов на всякий случай взял правее, скатился в какую-то лощину, выбрался с противоположного края и сам не заметил, как потерял тропу. Некоторое время он блуждал, настороженно прислушиваясь. Ни топота, ни шагов. Богданов присел на поваленное дерево, достал из кармана коробку папирос, закурил. Найти людей, чтоб вытащить самолет, не получилось. Продолжать поиски опасно. Если банда фашистов рыщет в окрестностях, нарваться на нее проще простого. Найти кого из сбежавших жителей? Они напуганы, прячутся, при виде незнакомца будут убегать. Не стрелять же вслед? Задача...
   Растоптав окурок подошвой, Богданов сориентировался по солнцу и пошел напрямик. Река неподалеку, ее он не минет. А там бережком... Он перескакивал через поваленные деревья, продирался сквозь подрост, то и дело влетая лицом паутину. Паутина была старой: с прилипшей иглицей и кусочками коры, это успокаивало - здесь не ходили. Лес становился выше, заросли - все гуще, но Богданов пер напролом, как танк. Обходить стороной некогда. Прежний опыт научил летчика: начнешь петлять - наверняка заблудишься. Лучше оставить клочки одежды на острых суках, но не терять время.
   "Как там Лисикова?" - подумал Богданов, услыхав невдалеке журчание воды. За штурмана он не опасался. Если фашисты найдут стоянку, у Лисиковой "ДТ". Срежет одной очередью. Но после боя надо уходить. Пропавших фашистов станут искать, наткнутся на трупы. Немцы - преследователи неважные, леса боятся, а вот полицаи вцепятся... В прошлый раз Богданов еле отбился, положив одного наповал. Трусоваты оказались прихвостни, не захотели гибнуть за "новый порядок". Если ноги в порядке, уйти не трудно, но с Лисиковой не побежишь. Придется нести. Она-то не тяжелая, но через километр взвоешь. А если добавить пулемет и запасные диски... "Коня бы!" - подумал Богданов и, немедля, обругал себя. Трус, сиганул в кусты от одинокого всадника! Надо было стрелять, был бы конь! С конем и помощники не нужны. Зацепить стропами за костыль, самолет как пушинку вытащит!..
   Лес кончился внезапно. Богданов стоял на берегу высокого песчаного обрыва. Но это не было берегом реки. Внизу бежал узкий ручеек. Натыкаясь на огромные валуны, он обтекал их, либо падал вниз с веселым журчанием. Этот звук и слышал Богданов, пробираясь сквозь лес.
   "Надо же, такой махонький, а овраг вырыл", - подумал Богданов, спускаясь по склону. Откос был крутой, приходилось притормаживать каблуками. Лейтенант не огорчился препятствию. Любой ручеек впадает в реку, а река здесь одна. Пройти по течению, там сориентируемся. Богданов наладился исполнять задуманное, как внезапно увидел пещеру - темный, круглый проем в песчаном склоне. От ручья к пещере вели ступеньки из круглых плоских камней - люди здесь обитали.
   Богданов вытащил "ТТ" и стал подниматься. Перед входом в пещеру лежал плоский валун. Богданов ступил на него, заглянул внутрь. Пещера была маленькой - монашеская келейка. И обитатель келейки походил на монаха. Худой старик в черной рясе сидел за столом и что-то чертил на разостланном перед ним свитке. Перо в руках старика было гусиное!
   Богданов сунул "ТТ" за пояс и ступил внутрь. Он заслонил свет, и старик поднял голову. Несколько мгновений они рассматривали друг друга. Богданову было проще: свет падал из-за спины. Обитатель пещеры оказался не так уж и стар, если судить по моложавому, без морщин лицу. Только борода у него была полностью белой, а волосы, выбивавшиеся из-под черной шапочки, вовсе пожелтели с концов. Молчание затягивалось.
   - Здравствуй, отец! - начал Богданов, решив, что обращение "дедушка" может обидеть. - Прости, что побеспокоил.
   - Не побеспокоил, раз вошел, - сказал хозяин звучным голосом. - Иначе не открылось бы. Давно прилетел?
   - Ночью, - ответил Богданов растерянно - старик говорил странно.
   - Как женщина твоя?
   "Это он о ком? - удивился Богданов. - О Клаве? Так с ней все путем... Лисикова! - догадался лейтенант. - Если дед видел самолет, то и штурмана мог. Травы в лесу собирал - вон стенка завешена. Почему спрашивает, если знает? Притворяется, туман напускает? Наверное, знахарь местный, они любят".
   - Осколок вытащил, ногу забинтовал, - сообщил Богданов, - но ходить не может
   - Возьми! - старик снял со стены какую-то травку, бросил на стол. - Пожуй и к ране приложи! Затянется. Твое тепло ей не нужно, но когда потребуется - не жалей!
   Богданов сунул травку за пазуху, поблагодарил. Старик с любопытством разглядывал гостя.
   - Не таким Богдана представлял, - сказал задумчиво. - Дурости в тебе много. Может, и к лучшему...
   - Отец! - перебил Богданов, чувствуя, что грядет нотация. Старикам только дай повод! - Мне б пару помощников или коня - самолет из лесу вытащить. Делов на пять минут! Я отблагодарю.
   - Будут помощники, будут и кони! - сказал старик. - Давно поспешают. Только Жидята ближе.
   - Какой Жидята?
   - Ты видел его в веси. Сторожись!
   - Не лыком шиты! - усмехнулся лейтенант.
   - Неужели? - старик придвинул к нему свиток. - Прочти!
   Богданов наклонился. Свиток был испещрен неровно набросанными строчками. Буквы в них были незнакомые - какие-то крючки.
   - Не понимаю! - признался Богданов.
   - А говорил про лыко... - старик усмехнулся и забрал свиток. - Хорошо, хоть слова разумеешь.
   Богданов внезапно сообразил: все это время обитатель пещеры говорил с ним на незнакомом языке - гортанном и тягучем. Причем, Богданов не только понимал, но и отвечал также. "Чертовщина какая-то! - подумал летчик растерянно. - Гипнотизер он, что ли?"
   - Не торопись вернуться к своим - дорога закрыта, - продолжил хозяин. - Исполнишь предначертанное, откроется. Найдешь меня. Раньше пещера не откроется. Спеши! Жидята близко.
   Богданов кивнул и вышел. Спустившись, он оглянулся: пещеры не было! Ступеньки тоже исчезли. "Вроде не пил с утра! - удивился Богданов. - Галлюцинация? Набегался лесом, кислородом надышался... Какая пещера в песчаном береге - осыплется сразу... - он сунул руку за пазуху - травка была на месте. - Может, в лесу сорвал и забыл? - подумал Богданов неуверенно. - Ладно! В любом случае надо спешить..."
   Ручеек вывел его к реке. Пройдя берегом, Богданов увидел давешний скошенный луг, а через реку - лес и прогалину, куда ночью вкатился По-2. Присмотревшись, он даже различил кучку веток на опушке, сбоку от прогалины. "Лисикова замаскировалась!" - понял лейтенант и усмехнулся.
   Богданов не успел ступить на луг, как из дальних кустов выметнулись всадники. Это были все те же ряженые фашисты. Они скакали стороной, и его не видели. Лейтенант подавил желание броситься ничком на траву. Кони! Нужен хотя бы один! Богданов неспешно двинулся своим путем, ожидая, когда заметят. Долго ждать не пришлось. Вдали закричали, загигикали, послышался нарастающий топот. Богданов оглянулся и, решив, что пора, побежал к броду. Позади наддали - крики приближались. Встреча с фашистами на лугу в намерения Богданова не входила. Из пистолета всех не положишь, а саблей по голове получить запросто. Летчик рванул изо всех сил, скатился к воде и влетел в реку, вздымая столбы брызг. Перебежав на свой берег, Богданов остановился. Он не сомневался: Лисикова врагов заметила и приникла к прицелу. От брода до опушки - сотня метров. Для "ДТ" - что в упор.
   Преследователи остановились на том берегу. Их разделяла только река. Бородатые, загорелые мужики в кольчугах оторопело разглядывали Богданова, ступить в воду не решались. "Так и уйдут! - подумал Богданов, доставая "ТТ". - Хоть одного подстрелить! Черт, далеко..." Чернобородый, коренастый всадник (по повадкам было видно, что старший) первым тронул коня.
   - Стой! - сказал Богданов, вытягивая руку с пистолетом. "Лисикова, видишь - это враги!" - Целее будешь.
   - Ты кто? - спросил всадник.
   - А ты? - не замедлил лейтенант.
   - Жидята, сотник князя Казимира. Это мои кметы.
   "Старик предупреждал!" - кольнуло в виске Богданова.
   - Зачем бежал? - продолжил Жидята. Говорил он не по-русски, но летчик понимал. - Одежа на тебе странная.
   - Я, - медленно сказал летчик, - лейтенант Красной Армии Богданов.
   - Богдан! - обрадовался Жидята. - Ты-то и надобен! Князь тебя ищет!
   - Зачем? - спросил Богданов.
   - Потолковать! - ухмыльнулся Жидята.
   "Как со стариком в деревне!" - подумал лейтенант.
   - Видал я твоего князя! - сказал громко и показал для наглядности где.
   Жидята побагровел и выбросил руку в сторону летчика.
   - Имати его!
   Всадники разом врубились в реку. Богданов упал, открывая штурману линию огня. Кони кметов скакали, вздымая брызги выше голов. Грозная, беспощадная лава неслась к Богданову, выплескивая воду из берегов, и лава эта казалась неудержимой. На середине реки перед нею встала стена. Кони передних кметов рухнули в воду, всадники перелетели через головы животных, вскочили и снова упали. Пулемет за спиной Богданова гремел без остановки. Винтовочные пули калибра 7,62 пробивали тела людей насквозь, попав в грудь лошади, прошивали круп до хвоста. Падали кони, падали люди; раненные захлебывались, не в силах приподняться, чтоб вдохнуть воздуха, а равнодушная вода молча пила кровь из их ран. Лошадь последнего кмета свалилась в двух шагах от летчика. Всадник соскочил в воду, и тут же рухнул ничком - уже на берег. Пулемет стих. Богданов потрясенно смотрел на разгром. Мертвые люди и мертвые кони лежали в воде, розовые струи тянулись от неподвижных тел вниз по течению.
   На том берегу оторопело смотрел на погибших Жидята. Пули его не задели. Опомнившись, сотник повернул коня.
   - Стреляй же, стреляй! - закричал Богданов, вскакивая. - Уйдет!
   Пулемет молчал. Богданов выстрелил из "ТТ", Жидята только головой мотнул. Через мгновение он одолел откос и скрылся за кромкой берега.
   - Твою мать! - Богданов едва не шваркнул пистолет о землю. - Дура! Задушу! Собственными руками!
   Он сунул "ТТ" за пояс и пошел к убитому. Пуля попала кмету в шею, разворотив позвонки на затылке. Шлем валялся в стороне. Богданов расстегнул пояс убитого, ворочая труп, стащил кольчугу, после чего ощупал тело. Документов на убитом не оказалось. В одежде отсутствовали карманы. К поясу кмета, кроме сабли и ножа, был прицеплен маленький кожаный мешочек. Богданов распустил ремешок, стягивавший края, - серебряные монетки, штук десять.
   Забрав кольчугу, шлем и ремень с саблей, Богданов двинулся к опушке. "Почему мне так не везет! - думал с горечью. - Чтоб осколок чуть выше?! Похоронил бы ее здесь. Земля мягкая, песок, без лопаты могилку выкопать можно. После чего - на восток! Через сутки-другие - у своих!..
   Подойдя к опушке, Богданов бросил трофеи, сел и долгим, тяжелым взглядом посмотрел на штурмана. Лисикова лежала на разостланном комбинезоне, босая. "Загораем! - с ненавистью подумал Богданов. - А летчик зайцем бегает".
   - У меня магазин в пулемете кончился, - сказала Лисикова, ежась под взглядом. - Пока меняла, вы вскочили. Боялась зацепить.
   - Коней зачем постреляла? - спросил Богданов тоскливо.
   - Думала, вас убили! Тот руку вытянул, вы сразу упали...
   - Десять коней к броду привел, хоть один бы остался! - продолжил Богданов. - Как самолет вытащить?
   Лисикова молчала подавленно. Богданов встал, снял промокший до пояса комбинезон. Стащил сапоги, выкрутил портянки и заново обулся. Пошарил в кармане комбинезона. Коробка с папиросами размокла, к тому же, падая, он ее раздавил. Запасной у него не было, а курить хотелось до воя. "Самому ее застрелить, что ли?" - подумал Богданов. Взгляд его упал на веточку старика - выпала из одежды. Хм...
   - Снимай штаны! - приказал Богданов.
   - Зачем? - сжалась Лисикова.
   - Лечить буду. Вот! - Богданов поднял веточку. - Знахарь дал. Сказал: рана затянется!
   Лисикова повеселела и стащила шаровары. Богданов сунул веточку в рот и стал жевать. Травка слегка горчила, кончик языка пощипывало. Лисикова покосилась, но промолчала. Богданов размотал бинт на ее ноге, рванул присохший тампон. Она скрипнула зубами, но смолчала. Лейтенант выплюнул кашицу на тампон, шлепнул на рану, заново забинтовал.
   - Щиплет! - сказала Лисикова, прислушавшись к ощущениям. - Как после зеленки.
   - Может, зеленка у них такая, - сказал Богданов, расправляя на траве кольчугу. Вытряхнув на нее содержимое кожаного мешочка, рассмотрел монеты. Они были маленькие, легкие, большей частью потертые. На сохранившихся проступали латинские буквы. На оккупированной немцами территории советские деньги ходили наравне с немецкими, эти монеты не были ни теми, ни другими. Богданов вытащил саблю. Она была широкой, со следами молота на клинке - явно не фабричной выделки. Грубая рукоять, обмотанная ремешком, кожаные ножны. Нож оказался не лучше, хотя отменно заточен.
   - Кто это был? - спросила Лисикова.
   - Какие-то кметы, - пожал плечами Богданов. - Прихвостни фашистские! Старика убили, деревню сожгли - сам видел.
   - Почему так одеты?
   - Не знаю! - Богданов бросил нож и взял шлем. - Огнестрельного оружия у них нет, только эти железки. Ничего не понимаю!
   - Кметами в средние века называли дружинников князя, - сказала Лисикова.
   - Откуда знаешь?
   - Училась на историческом. Все учебники зимой прочла - хотела сдать курс экстерном, - Лисикова зарделась, поняв, что похвасталась.
   - Жидята что-то говорил про князя, - вспомнил Богданов.
   - Какой Жидята?
   - Которого ты упустила.
   Лисикова надулась.
   - Не знаю, в кого играют эти прихвостни, но они вернутся, - сказал Богданов. - И, скорее всего, - с немцами. Поставят "МГ" на том берегу и сделают нам сквозняк. Надо уходить.
   Лисикова кивнула и принялась наворачивать на ступни портяночные вороха.
   "Самолет сжечь нельзя, - думал, наблюдая за ней, Богданов, - внимание привлечем. Разобью приборную доску, затем - цилиндр мотора. "ДТ" придется бросить - с Лисиковой не унести...
   Штурман осторожно встала на ноги и ойкнула.
   - Что? - нахмурился Богданов.
   - Не болит! - изумленно сказала Лисикова.
   - Идти можешь?
   Лисикова осторожно шагнула раз-другой, радостно кивнула.
   - Не налегай на раненую ногу! - сказал Богданов. - Откроется кровотечение!
   "Наверное, в травке - наркотик или какое другое анестезирующее вещество, - подумал он. - Это к лучшему. Не все ж на себе тащить!"
   - Товарищ лейтенант! - вдруг позвала Лисикова. Она смотрела поверх его плеча.
   Богданов стремительно обернулся. На противоположном берегу стоял всадник.
   - К пулемету! - крикнул Богданов, падая на траву. Лисикова рухнула на комбинезон и приникла к прицелу.
   - Только аккуратно! - взмолился Богданов. - Нам нужен конь!
   В следующий миг он едва не застонал. Рядом с одиноким всадником появился другой. Затем третий, четвертый... Скоро Богданов сбился со счета. Берег заполнялся конниками все дальше и дальше. Всадники останавливались и смотрели вниз - на следы недавнего разгрома.
   - Не стреляй! - приказал Богданов. - Пусть войдут в реку!
   У него теплилась надежда, что прискакавшее к реке войско уйдет. Надежда была призрачной, и скоро Богданов в том убедился. Всадник в блестящих на солнце доспехах и сияющем островерхом шлеме медленно спустился к воде. Следом устремилось еще несколько, другие остались на месте. Некоторое время блестящий воин смотрел на трупы людей и коней, затем направил коня в реку. Спутники устремились за ним, но всадник движением руки остановил их. Богданов сжал плечо штурмана:
   - Не спеши!
   Одинокий всадник миновал брод, подъехал к лесу и двинулся вдоль опушки.
   - Слушай меня! - сказал Богданов. - Сейчас выйду к нему и прикинусь своим. Главное, чтоб подпустил. Убью, возьму коня - и сюда! Стреляй, когда другие поскачут на выручку! На этот берег не пускай! Обойдут с флангов - прощай Родина! Патронов не жалей! На коне мы уйдем...
   Богданов понимал, что шансы уйти у них - крохотные, но выбора не оставалось. Всадники на берегу видели трупы в реке и понимают: в лесу враг! Винтовок и пулеметов у них не заметно, но наверняка есть. Уходить с Лисиковой надо в лес...
   Богданов натянул на себя кольчугу, нахлобучил шлем, подпоясался ремнем с саблей. Взведенный "ТТ" сунул за пояс. Всадник в блестящих доспехах был близко. Богданов вышел из-за кустов. При его появлении словно вздох прошелестел на том берегу. Всадник остановил коня, приглядываясь, затем поскакал навстречу. Богданов ждал, пока тот приблизится. Стрелять следовало наверняка. Всадник остановил коня в двух шагах от летчика и наклонился, чтоб лучше рассмотреть незнакомца. Рука Богданова, потянувшаяся к "ТТ", замерла. На коне сидела женщина!
   Некоторое время всадница в доспехах и Богданов разглядывали друг друга. Женщина была молодой, румянощекой, с алыми пухлыми губами - настоящая красавица. Она смотрела на Богданова с недоверчивой радостью. Затем порывисто бросила повод и соскочила на землю. Стало ясно, что ко всему прочему бог не обидел ее ростом и статью.
   - Я княжна Евпраксия! - сказала всадница звонким голосом. - А ты?
   Рука летчика непроизвольно взлетела к шлему.
   - Лейтенант Красной Армии Богданов!
   - Богдан! - всплеснула руками княжна. - Наконец-то!
   Она шагнула ближе и, прежде чем Богданов успел что-либо предпринять, обняла и поцеловала его. Троекратно, по-русски. Последний поцелуй пришелся в губы, оставив тонкий аромат лесной земляники.
   - Это Богдан! - закричала княжна, повернувшись к реке. - Мы нашли!
   Ответом был рев сотни глоток. Всадники волной потекли к реке. Многие, избегая толчеи у брода, бросались в воду и плыли, цепляясь за поводья.
   "Только б Лисикова не выстрелила!" - испугался Богданов и закричал, обернувшись:
   - Не стрелять!
   Лисикова не выстрелила.
  
   4.
  
   Жидята давно закончил рассказ и теперь сидел, исподлобья поглядывая на князя. Казимир повернулся к наемнику.
   - Конрад?
   Капитан пожал плечами.
   - Думаешь, колдун? - не отстал князь.
   - Колдун может наслать мор, - сказал Конрад, - чарами извести человека, приворожить женщину к мужчине и наоборот. Колдуны вызывают дождь и разгоняют тучи. Сам я такого не видел, но люди говорили. Нам приходилось стоять в оцеплении, когда жгли колдунов. Чаще, это были колдуньи. Говорили: они летали на метлах и совокуплялись с дьяволом. Не заметил, чтоб дьявол им помог - горели они, как обычные люди, и вопили так же. Я не слышал, чтоб колдун убивал людей, пробивая тела. В том нет нужды. Добрый арбалет делает это без бесовской силы.
   - У Богдана не было арбалета! - вскричал Жидята.
   - Зато у людей его были! - невозмутимо продолжил капитан. - Сотника заманили в засаду, это ясно младенцу. Когда всадники оказались на дистанции прицельного выстрела, их убили вместе с лошадьми. Место засады выбрано умно - брод. Конь в воде не может скакать быстро - целиться проще.
   - Я не видел никаких арбалетчиков!
   - Стояли в лесу, - сказал Конрад. - Кто показывает засаду раньше времени?
   - Почему гремело?
   - Барабан! Дали знак для стрельбы, затем грохотали, пока всех не убили. Обычное дело.
   - Арбалетная стрела пробивает любую бронь, - сказал Казимир, - но не в состоянии пробить человека в доспехах насквозь.
   - Если доспех миланской работы. Литовские кольчуги протыкают ножом.
   - Мне приходилось стоять под стрелами! - сказал Жидята. - Их всегда видно.
   - Арбалетный болт - маленький, его трудно разглядеть. Особенно, когда летит прямо в тебя. К тому же арбалет может стрелять не только болтами, но и пулями: свинцовыми или чугунными. Их при всем желании не заметишь. Пока не получишь в лоб, - капитан усмехнулся. - Я понимаю, господин, почему вы спрашиваете. Мне рассказали легенду о Богдане. Ею бредит каждая потомойня города. Если верить их россказням, Богдан прилетит на большой птице. Птица была?
   - Не видел! - насупился Жидята.
   Конрад ухмыльнулся.
   - Полагаешь, Богдан не колдун? - спросил Казимир.
   - Может, и не Богдан вовсе, - сказал капитан.
   - Почему?
   - По предсказанию, от которого потеряли разум все в округе, в том числе и князья, - Конрад сделал ударение на последнем слове, но Казимир будто не заметил, - Богдан - чародей. Летает в небе и поражает врагов громом. Почему он не испепелил сотника и кметов? Почему убегал от них? Почему упал перед засадой? Не потому ль, что боялся угодить под свои стрелы? Ответ прост: тот, кто назвался Богданом, не чародей. Он, несомненно, ловок и хитер, но смертен, как и мы. Смертного я не боюсь.
   - Богдан он или нет, - сказал Казимир, - но княжна приведет его к Сборску. С тысячей смердов. Прежде они дрожали, теперь осмелеют. Город обложат - мышь не проскочит! Я пошлю за подмогой в Венден.
   - Почему не в Плесков? - удивился капитан наемников. - Он рядом!
   - Довмонт только посмеется. Он посадил меня в Сборске, чтоб я защищал Плесков, а не он меня - от княжон.
   "Тем более что раз не справился!" - усмехнулся про себя Конрад.
   - До Вендена скакать пять дней, - продолжил Казимир. - Войско братьев к рейзу не готово - собирают к Рождеству Богородицы. Пошлют гонцов по крепостям... Ранее, чем через месяц, не жди. Мы выстоим месяц, Конрад?
   - Ни одна осада не длится месяц, - сказал капитан. - В Венден можно не посылать. Если город не захватили через неделю, осаду снимают. Тысячу ртов трудно кормить. Вокруг Сборска еды мало - прошлогодний хлеб кончился, новый еще не поспел. Подвоза нет, денег у княжны нет, веси запустели... Смерды не воины, ждать не умеют. Постоят и разбегутся.
   - Они могут взять город приступом!
   - Это как? - усмехнулся Конрад.
   - Взобраться на стены или выбить ворота!
   - Сборск стоит на горе, три стены его высокие и отвесные, - сказал капитан. - Лестницы здесь не поставишь. С четвертой стороны мешает ров и вал. Прорваться внутрь можно через ворота, больше никак. Подход к ним защищают две стены вдоль дороги. Арбалетчики сверху застрелят всех, кто приблизится. Смерды могут стоять в отдалении, вопить, потрясать оружием и посылать нам проклятья, но ворота этим не откроешь. В таких случаях помогает подкуп, но откуда золото у княжны? Две сотни солдат, что есть у меня и Жидяты, для защиты стен достаточно.
   - Их будет тысяча! - возразил князь.
   - Смердов! - хмыкнул Конрад. - У княжны Евпраксии, насколько знаю, сотня обученных кметов, остальные - сброд. Мои парни отдубасят их даже в поле. Они это могут! Я не знаю, почему рыцарей-монахов считают лучшими воинами. Их била даже Жмудь! Уроженец земли Швиц стоит трех колбасников, нацепивших белые плащи с крестами. Это латная пехота, князь! Помню, нас атаковала железная конница герцога Миланского. У каждого полный доспех, тяжелое копье и двуручный меч. Они неслись, громыхая, как войско ада. Казалось, нет силы, способной их остановить. Герцог ерзал в седле, предвкушая победу, но мы стали в десять рядов, загородились щитами и уперлись древками в землю. Их было двое против одного нашего...
   - Я помню! - оборвал князь. Наемник пустился в воспоминания. Его звали не за тем. - Обещаешь, что продержимся месяц?
   - Хоть полгода!
   Князь жестом отпустил капитана. Тот встал и, громыхнув железными подковками, пошел к двери. Ступив в коридор, Конрад услыхал слова Казимира, обращенные к Жидяте:
   - Всех жителей города - за стены! Наемник прав - ворота откроет измена...
   Казимир говорил по-русски, думая, что капитан не понимает. Рота наемников прибыла в Сборск недавно. Казимир обрадовался ей, как голодный куску хлеба. Князь дотошно расспросил Конрада о достоинствах его алебардщиков, с упоением слушал воспоминания капитана о прошлых битвах, но узнать, говорит ли Конрад по-русски, не удосужился. Нужды в том не было. Князь свободно говорил по-немецки и на других языках, распространенных в землях ордена, впрочем, как и Жидята.
   - Трус! - сплюнул Конрад. Выслать людей из города означает увеличить войско врага и создать трудности себе. Кто будет готовить еду воинам, перевязывать им раны, подносить камни и стрелы? Кто накормит коней и подведет их к воротам для вылазки? Разумеется, это могут делать солдаты, но их придется снять со стен. В критический миг защитников не хватит. Хорош князь, не доверяющий подданным!
   Нет худшей участи, чем служить трусу. Станет поминутно менять решения, посылать солдат не туда, куда нужно, а где чудится большая опасность, все запутает, бросит войско в свалку, понесет напрасные потери, а после обвинит в поражении тех, кто проливал кровь. Конраду приходилось видеть. Среди высоких, заснеженных гор земли Швиц лежат чудесные долины, где хочется жить и умереть, но места не хватает даже на кладбищах. Тысячи мужчин за далекими Альпами с детских лет учатся владеть копьем, мечом и алебардой, потому что иного пути заработать кусок хлеба, как не полив его кровью, у них нет. Приходится служить трусам, если те платят. С платой в Италии стало плохо, Конрад договорился с вербовщиками ордена. Предложение было щедрым: в Европе столько не платили. Орден даже купил им коней. Поначалу Конрад радовался. Служба не была обременительной. В Ливонии идет маневренная война, литовские язычники делают стремительные набеги на земли ордена и сразу отступают. Рыцари-монахи сражаются конными, наемники на конях только передвигаются. Роте Конрада приходилось сражаться не часто. Они охраняли замки и дороги, изредка выходили против язычников. Те бились храбро, но неумело. Вышколенные, закованные в латы наемники легко громили их в поле. Потери, конечно, случались, но войны без потерь не бывает. В Италии гибли чаще. Случалось, что кондотьеры противоборствующих сторон договаривались. Наемники старательно изображали битву, дубася друг друга по щитам, и расходились бескровно. Постоянно обманывать нанимателей, однако, не получалось. Те требовали побед, а победы даются кровью.
   Жизнь в ордене была сытной. Платили аккуратно, кормили вкусно, одевали тепло. Конрад стал привыкать даже к местным морозам. В горах земли Швиц снег лежит даже летом, зимою заносит дороги по грудь коню, но там нет пронизывающей ледяной стыни, мгновенно опаляющей лицо и руки, превращающей тело в негнущееся дерево. В первую зиму Конрад думал, что умрет. Обошлось. В этих местах рубят теплые дома и складывают замечательные печки, на которых можно даже лежать. Немецкие камины не идут с ними ни в какое сравнение. Возле камина можно просидеть ночь, щелкая зубами, в то время как огонь обжигает лицо. Печка согревает тело и душу. Шло время, и капитану все меньше нравилась служба. Что не говори о выучке немецких рыцарей, дерутся они храбро. А вот в мирное время... Рыцарем ордена может стать дворянин - и только. Простолюдину, как бы ни был отважен, не носить белый плащ с крестом. Его участь - прислуживать. Мальчишка-рыцарь плюет на ветерана, искалеченного в боях, если тот не имеет прославленных предков. Неважно, какая это слава, главное - "фон" при фамилии. Конрад знал своих предков до восьмого колена, но они не считались благородными. В земле Швиц нет королевских дворов, поэтому нет и дворян. Конраду не давали слова на военных советах. Он получал приказы и выполнял их. Рыцари, с кем сражался бок о бок, не подавали руки - не достоин. Братья ордена говорили на одном языке с Конрадом, но относились к нему, как к чужаку. Хлеб ордена был горек, и Конрад хотел есть свой.
   Была еще причина, по которой Конрад стремился к покою. На Троицын день ему стукнуло тридцать девять - почтенный возраст для того, кто надел латы в четырнадцать. Сверстников Конрада давно нет: кто-то подался в другие края, но большинство оплатили кусок хлеба головами. Капитана манила мирная жизнь, тем боле, что кое-что для нее он сберег. Разумеется, в землю Швиц он не вернется. Родители и близкие родственники умерли, другие забыли юного Конрада. Землю в Швице можно купить, но ковырять ее плугом или пасти коров не хотелось. Бывая в городах ордена, как в Ливонии, так в Пруссии, Конрад расспрашивал и приценивался. В больших городах дома стоили дорого, в маленьких жизнь беспокойная. На дом ему хватит, но для торговли нужно золото. Местные купцы не горят желанием принять чужака к себе - боятся соперников. Колбасники! Лучше обосноваться в новых землях, захваченных рыцарями. Дом в таких стоит совсем ничего, его можно взять, как добычу. Местные купцы возражать не будут, потому, как разбегутся. Орден, захватив земли, очищает их от неугодных, и заселяет своими людьми - для опоры. Переселенцев привлекают привилегиями, освобождают от податей. Золотое время для сметливого человека! В прямом смысле слова.
   Орден новых земель не захватывал, сберегал старые. Конрад терпеливо ждал. Оживился, прознав о походе на Плесков. Разумеется, никто не посвящал капитана в тайну. Но для тех, кто служит в орденских замках, достаточно внешних примет. Сначала между замками засновали гонцы, затем собрался капитул. Проходил за закрытыми дверями, но двери охранял Конрад. Братья ордена - воины, в отличие от мирных монахов говорят громко. Так Конрад узнал о Плескове. Капитан бывал в этом городе - сопровождал братьев и купцов. Плесков его поразил. Огромный (больше все виденных городов), многолюдный, богатый. Мощеные улицы и площади, сотни лавок, заваленных товаром... Кроме каменного собора, дома и городские стены - из дерева, даже площадь мощена деревянными плашками. Это не пугало. Конрад знал, насколько теплей и уютней деревянный дом в сравнении с каменным. Даже на стенах Вендена, сложенных из камня, проложены деревянные дорожки для стражи - чтоб не морозила ноги. К тому же деревянный дом дешев, его не страшно потерять при пожаре.
   Плесков прочно поселился в мечтах Конрада. Понятно, что не только его. Братья-рыцари уже подступали к стенам Плескова, но уходили ни с чем. Город стоял у слияния рек, на меловой скале. Стены Плескова были высоки, защитники отважны. Ордену удалось захватить город только раз и не приступом: бояре-изменники открыли ворота. Не прошло и двух лет, как новгородский князь Александр прогнал захватчиков. Александр давно лежал в могиле, но в Плескове сидел Довмонт. Беглый литвин, крещенный схизматиками, Довмонт, оправдывая доверие, рыцарей бил нещадно. Тридцать лет тому войско Довмонта разнесло в прах соединенное войско магистра. Орден не мог оправиться двадцать лет, о Плескове братья не вспоминали.
   Вспомнил новый ландмейстер. Немец оказался умнее предшественников. Не стал собирать большое войско, что трудно скрыть от врага. К тому же войско требует денег. Братья-рыцари воюют бесплатно, как и европейские дворяне, давшие обет сражаться с язычниками. Но в Плескове не язычники. Схизматики не признают римского папу, но все ж христиане. Битва с ними не идет к славе божьей, рыцари не приедут. Без наемников не обойтись, а это марка серебра на копье. Добавь коней, оружие, провиант... Ландмейстер придумал военную хитрость. На пути из орденских земель к Плескову стоит Сборск - форпост плесковских земель. Обойти его невозможно, взять трудно. Пока войско ордена вязнет у сборских стен, князь Довмонт собирает рать... Предстояло овладеть Сборском тайно, чтоб Довмонт не встревожился. Так в городе появился Казимир.
   Вначале он объявился в Плескове. Молодой, родовитый литвин, изгнанный из родных земель в ходе княжеской распри. Престарелый Довмонт с радостью принял гостя. В изгое он увидел себя, некогда вот также искавшего приюта. Довмонт стал восприемником Казимира при крещении, нарек его Алексеем и с удовольствием воспринял просьбу крестника поспособствовать женитьбе. Сборский посадник Андрей, младший сын Муромского князя, имел красавицу-дочь, единственное и любимое чадо. Казимир сказал Довмонту, что наслышан о ее красе. Довмонт не возражал. Андрей был немолод, хворал, дать ему зятя, готового стоять насмерть за новую родину - что может быть лучше? К Андрею послали вестника, следом выехал жених с дружиной. Сам Довмонт не поехал - недужилось. Князь был ветх годами. Все шло по задуманному, но в Сборске случилась заминка. Жених не понравился невесте и тестю. Казимир был высок и хорош собой, но на пиру поссорился с князем. Говорили, что жених, выпив, стал хвалить орден и его ландмейстера, а Андрей немцев не жаловал - много крови пролили. Кметы Андрея опознали средь воинов Казимира тех, кто сражался с ними на стороне ордена, и сотник Данило, имевший виды на княжну, сообщил это князю. Княжне Евпраксии жених тоже не глянулся - сладкий, скользкий. Князь Андрей не хотел ссоры с Довмонтом. Позвал неудачливого жениха к себе, велел принести меду, еды, дабы подсластить отказ. О чем говорили наедине два князя, никто не знал - посторонних за столом не было. В тот же день князь Андрей умер. После разговора с гостем ему занедужилось, пошел в опочивальню. Нашли его там уже холодного. Дочь князя обвинила в этой смерти литвина. Дескать, опоил князя, подсыпал яда в чару. Послухов не было, розыск не учиняли. Гостей вышибли за стены и затворили ворота.
   Открыть их пришлось - и вскоре. Довмонт показал нрав. Казимир вернулся с грамотой, утверждавшей его посадником в Сборске, а княжне на словах было велено передать следующее. Быть ей женою князя Казимира, в святом крещении Алексея, или не быть - решать Довмонту. После смерти Андрея он ей отец. По истечении сорока дней траура - свадьба. Откажется - дорога в монастырь. И пусть не едет в Плесков жаловаться. Князю до ослушницы дела нет.
   Евпраксия ослушалась. Тут бы Казимиру обрадоваться, отправить строптивую в монастырь, чтоб не путалась под ногами, но жених этого не сделал. Говорили, влюбился в княжну. Не мудрено - в такую-то красавицу! Евпраксию посадили под замок, а зароптавший Сборск усмиряли беспощадно. Тех, кто громко хулил Казимира, хватали, били плетьми и бросали в поруб. Розыском и казнями занимался Жидята, ставший в Сборске полным хозяином. Двое горожан умерли от побоев, и город притих. Зато стал пустеть. Из городских стен и посада потянулись повозки, увозя семьи и нажитое. Поначалу им не мешали, но потом стали перенимать и заставлять ворочаться. Город мог остаться без жителей! В этой замятне случилось непредвиденное: Евпраксия сбежала.
   Прослужив ордену несколько лет (в Плескове о том не ведали), Казимир ничему не научился. Братья умели охранять узников. В подвалах вешали на железные петли дубовые двери, ставили верную стражу, заковывали непокорных в цепи. Евпраксию просто заперли в хоромах, оставив для услужения девку. Княжна из хором выйти не могла, зато девка - запросто. Она и снеслась с сотником Данилой.
   Став посадником в Сборске, Казимир принял под начало его дружину. Привыкнув к орденским порядкам, литвин не сомневался: кметы будут послушны. В ордене менялись магистры и ландмейстеры, что не сказывалось на верности слуг. Им ведь платят! Но это была русская дружина... Кметы Данилы не участвовали в казнях, Казимир не приневоливал - хватало Жидяты с его псами. Люд Сборска это приметил и сделал выводы. Невозможно вовлечь в заговор сотню людей, чтоб о том никто не прознал, однако Казимира не упредили. В одно утро стражу у дверей Евпраксии нашли связанной, а сама княжна исчезла. Вместе с ней ушла сотня Данилы, а с ней - немало люда из города и посада. Как это можно сделать, никого не потревожив, было непонятно, но случилось. Ворота Сборска стояли распахнутыми, княжны и людей ее след простыл.
   Над молодым князем потешался весь Сборск. Кметам Жидяты хохотали в лицо. Растерянные люди сотника даже не помышляли кого-то схватить. Казимир опомнился быстро. Ворота закрыли, в Венден ускакал гонец. Он вернулся через десять дней - вместе с ротой Конрада.
   Суровые наемники мгновенно навели порядок. Они никого не хватали и били. Этим занимались люди Жидяты. Латники встали у ворот, на стенах, на улицах и площадях. Город мгновенно притих. Понял: это не ссора нового князя с дочкой прежнего. Нечто большее. Измена. Однако было поздно. Вход и выход в город и из города перекрыли, сообщить Довмонту о случившемся не получалось. Да поверит ли Довмонт? Кто даст веру стороннику непокорной княжны? Город погрузился в отчаяние.
   Именно тогда возникла, облетев Сборск и окрестности, легенда о богатыре Богдане. Говорили: не сегодня-завтра прилетит он на большой птице. Рухнут перед ним ворота, Богдан беспрепятственно войдет в город и возложит руку свою на изменника с подручными. Ждать Богдана следует со дня на день и не бояться: добрых сердцем богатырь не тронет. А вот изменников ждет суровая кара - висеть им на стенах Сборска. Люди Жидяты не знали покоя, ведя розыск источников слуха. Ничего толком узнать не смогли. Дескать, сказал о том отроковице некий ведун, коего отроковица встретила в лесу, а она уж и разнесла. Но где тот ведун, где отроковица - не дознались. Потеряв терпение, Казимир отрядил Жидяту с десятком кметов в лес, где по преданию обитал ведун - сыскать и доставить. Вот Жидята и сыскал...
   Конрад проведал эту историю из самого надежного источника - от женщины. Первый день в Сборске он провел в хлопотах. Следовало разместить роту в не страдавшем избытком места городе, позаботиться о лошадях (они едва не загнали их в бешенной скачке), договориться о кормах и довольствии. Распоряжаясь в княжьем дворе, он слышал шум. Кричала женщина. Громко, требовательно и угрожающе. Конрад пошел к воротам. У входа наседала на стражу баба: сердитая, с раскрасневшимся лицом. Двое латников сдерживали напор.
   - Чего хочет? - спросил Конрад наблюдавшего за сценой кмета.
   - Трех немцев на постой дали, - громко ответил кмет. - Говорит: много! Для такой в самый раз - одному не объездить! - кмет загоготал.
   - Чтоб ты сдох, уд жеребий! - набросилась баба на кмета. - Заткни пасть свою псиную! Я честная вдова, а не какая-то блядь!..
   Кмет потянулся к сабле, но Конрад перехватил руку и сделал знак женщине: "Идем!" Та подчинилась.
   Ульяна (так звали вдову) жила у самых ворот, рядом с караульной избой и неподалеку от конюшни. Конрад с первого взгляда определил выгоду расположения. Избенка у вдовы оказалась неказистой, но чистой, троим в ней и вправду тесно. В доме приятно пахло свежеиспеченным хлебом.
   - Переведи людей в другой дом! - велел Конрад сопровождавшему его солдату. - И принеси мои вещи - здесь поселюсь!
   - Капитану отвели место в хоромах! - удивился солдат.
   - Далеко от караулки! - сказал Конрад. - Несите!
   - Я здесь жить! - сказал он бабе. - Один. Другой уходить, - Конрад понимал по-русски гораздо лучше, чем говорил.
   - Гляди ты, не немец! - удивилась Ульяна.
   - Я не ест немец! - подтвердил Конрад. - Буду на закат.
   Однако пришел он затемно: задержался у князя. Вдова ждала.
   - Баню истопила! - сказала, завидев постояльца.
   - Гут! - буркнул усталый капитан.
   - Попарить?
   Конрад кивнул. Он не удивился. В восточных землях ордена, как и на Руси, женщины мылись в банях вместе с мужчинами. Монахам это запрещалось, но монахов в баню не звали. Конрад достал из седельной сумки чистые подштанники, рубаху и штаны, которые русские зовут "портами". В жарко натопленной бане стоял медовый дух и тускло горела лучина. Ульяна уложила гостя на застеленный соломой полок и хорошенько выпарила березовым веником. Конрад блаженно постанывал. Между делом разглядел хозяйку. Она оказалась далеко не старой. Дородное, плотно сбитое тело, красивая, пышная грудь и широкие бедра. Окатившись водой из бочки, Конрад вытерся льняным рушником, оделся и пошел в дом. Ульяна явилась следом, достала из печи горшок щей и налила в миску.
   Конраду есть не хотелось - накормили у князя, но с хозяйкой стоило ладить. Он нацедил из принесенного солдатом бочонка две кружки пива и показал Ульяне место рядом.
   - Нельзя! - испугалась хозяйка. - Мужик вперед ест!
   - В моей земле баба ест рядом с мужик! - сказал Конрад. - Они вместе работать и вместе есть.
   Ульяна подчинилась. Они выпили пива, похлебали щей из одной миски. Конрад снова налил пива.
   - Как зовется земля твоя? - спросила Ульяна.
   - Швиц! - сказал Конрад.
   - Далеко?
   - Отшень.
   - Женка твоя там?
   - Я не иметь женка, - сказал Конрад.
   - А дети?
   - Нет.
   - Так ты бобыль?
   - Что ест попыль? - спросил Конрад.
   Ульяна объяснила.
   - Я ест попыль, - согласился Конрад. - Отшень-отшень старый попыль.
   - Совсем не старый! - обиделась Ульяна. - Даже волос не седой!
   Она встала и взъерошила ему волосы, как будто можно разглядеть седину при лучине. При этом грудь Ульяны оказалась как раз на уровне глаз Конрада. От нее исходил волнующий запах здорового, чистого тела. Конрад обнял женщину и прижал к себе.
   - Пусти! - задавленным голосом сказала Ульяна. - Задушишь, медведь! Конрад разжал руки. Ульяна плюхнулась на скамью.
   - Хоть из Швиц, а такой же! Сразу хватать! - сказала обиженно.
   Ее лицо в свете лучины выглядело милым и родным. Конрад широко улыбнулся.
   - Зубов полон рот! - вздохнула Ульяна. - А сам: "Старый!" Пригожий, черт!
   Конрад встал и выбрался из-за стола.
   - Куда ты? - остановила Ульяна. - Сказал бы что!
   - Ты есть красивый! - сообщил Конрад. - Кароший женка!
   - Так бы сразу! - обрадовалась Ульяна. - А то хватать! - она встала и прижалась к нему. Конрад погладил влажные волосы.
   - На полатях постелила! - шепнула Ульяна задавлено. - На двоих. Чуяло сердце...
   Ульяна рассказала Конраду легенду о Богдане. Молчать эта женщина не умела. Немногословный и терпеливый Конрад был благодарным слушателем: не перебивал, в нужном месте вопросительно поднимал бровь или восклицал: "Я-я?" "Вот те крест!" - отвечала Ульяна и продолжала рассказ. Первым делом она поведала о своей печальной судьбе. Замужество за шорником, его безвременная смерть от простуды, а затем смерть прижитого в браке мальчонки. Ульяне было всего двадцать пять, и три года она вдовела. Повторно замуж не брали. Ульяна жаловалась: в Сборске мало мужиков, порядочных - и того менее, но Конрад прозревал истинную причину. Иметь женой языкатую бабу - удовольствие малое. А вот Конраду нравилось - привык к таким женщинам. Наемников в походах сопровождали подруги; ни одна не была тихоней. Тихони у солдат не заживались. Орден не разрешил наемникам везти в свои земли подруг, о чем Конрад сожалел. Ульяна оказалась опрятной, домовитой и неутомимой в постели. Истосковавшись по мужской ласке, она буквально не давала Конраду спать. Днем он приходил обедать, и Ульяна, налив миску ухи, садилась напротив. Пока Конрад, не спеша, ел, Ульяна в нетерпении ерзала на лавке.
   - Я иметь много дел, - говорил Конрад, заметив.
   - Мы борзо, только разик! - возражала Ульяна и летела целовать, едва он клал ложку.
   - Я рассказала бабам, какой ты у меня! - похвалилась Ульяна однажды.
   - Затчем? - удивился Конрад.
   - Чтоб сдохли от зависти! Они кричали: ни один мужик со мной не ляжет! Меня теперь по пять раз ночью да еще днем разик, а они забыли, как уд выглядит! Позеленели от злости!
   Конрад захохотал. Подруги наемников хвалились женскими подвигами точно также.
   На третий день совместной жизни Ульяна спросила, крещеный ли он.
   - Я-я! - удивленно ответил Конрад.
   - Почему в церковь не ходишь?
   - В рота ест свой монах. Он молиться за нас.
   - И все?
   - Перед битва молиться вместе. Монах отпускать нам грех. Мы допрый христианин.
   В один из вечеров Ульяна, смущаясь, достала маленький сверток. Внутри оказался нательный крест.
   - Батюшка освятил! Возьми! Будет хранить тебя от смерти и всякая напасти.
   Конрад позволил надеть крест, только затем разглядел. Крест был серебряный, тяжелый, по всему видать - не дешевый. Капитан полез в кошель.
   - Не, не! - замахала руками Ульяна. - Подарок!
   Конрад кивнул и, порывшись в сумке, достал ожерелье - с камнями, богатое. Его доля в военной добыче, взятая в походе на ливонских язычников. Ульяна ахнула, долго разглядывала подарок и вечер переживала, что нет зеркала. Чуть свет, нацепив ожерелье, она убежала. Конрад понял: зловредные бабы позеленеют снова.
   Крест он не снял. Любой наемник знает: нет лучше амулета, чем от любящего сердца. Не у каждого имеется. Солдаты роты носили на шее и в карманах мешочки с камешками от стен Храма Господня, кусочками дерева Честного Креста, иголками с тернового венца Иисуса. Бродячие торговцы по всей Европе торговали такими святынями. Конрад относился к ним с подозрением. Провожая сына в Италию, мать подарила Конраду оловянный образок Богородицы. Конрад никогда его не снимал, и Богородица помогла. Он не только дожил до средних лет, но и ранен был всего дважды. В последней схватке с литовскими язычниками Конрада хватили по шее мечом. Кольчужная бармица устояла - меч только оцарапал шею, но лезвие рассекло шнурок, иконка потерялась. Конрад сильно переживал. Теперь появился новый амулет.
   ...Солдат разбудил его на заре. Едва глянув на встревоженное лицо наемника, Конрад все понял. Притомившись за ночь, Ульяна спала и не слышала, как он ушел. По деревянной лестнице Конрад взбежал на стену и присвистнул: луг за валом был полон людьми. Даже на беглый взгляд - не меньше тысячи.
   - Почему разбудил поздно? - рассердился капитан.
   - В темноте видно не было! - ответил солдат.
   - Людей - на стены! - приказал Конрад. - И принеси мои доспехи...
   Он закачивал облачение, когда появился князь. Следом поспешал Жидята. Выглядел Казимир неважно. Бледное лицо, покрасневшие, припухшие глаза. "Ночь пьянствовал!" - определил Конрад.
   - Началось? - нервно спросил князь.
   - Нет еще, - сказал Конрад.
   - Почему медлят?
   - На лугу сброд. У него нет головы.
   - Вон она! - указал Жидята.
   От реки скакали всадники. "Сотня!" - привычно определил Конрад.
   - Евпраксия! - скривился Казимир. - И Данило! Сучка и кобель!
   Конрада передернуло. Если княжна отказала - это не причина ее оскорблять. Особенно князю.
   - Дозволь, княже, моим людям стать на стены у ворот! - попросил Жидята. - Добре стреляют.
   Казимир глянул на Конрада. Капитан пожал плечами. Жидята хочет загладить вину - пусть! Сотнику неведома заповедь наемника: чем дальше от врага, тем слаще служба...
   Жидята убежал собирать кметов, Конрад и князь остались. Толпа на лугу приветствовала всадников радостными воплями. Евпраксия (Конрад догадался, что всадник в блестящих доспехах - она), привстала на стременах и что-то закричала в ответ. Толпа колыхнулась и стала распадаться надвое. Освободился широкий проход. Конрад пригляделся: от реки на луг что-то тащили. Процессия приближалась, и капитан внезапно похолодел. Рядом переступил с ноги на ногу князь. "Неужели?.." - подумал Конрад.
   - Дьявол! - воскликнул Казимир.
   - Матерь Божья! - шепнул наемник.
   Это была птица. Большая, с двойными крыльями и странным, торчащим вверх хвостом. Вместо головы - какая-то палка поперек туловища. Лапы птицы кончались колесами, которые катились по утоптанной траве. Но не это было главным. Внутри птицы сидел человек! Капитан видел его голову в шлеме и плечи, обтянутые блестящей кольчугой. Второй человек сидел за первым, со стен различалась его голова - и только.
   Птица остановилась напротив ворот, Княжна и сотник подскакали ближе. Человек в птице что-то им сказал, Данило закричал, махая над головой плеткой, сотня зашевелилась и стала выстраиваться. Следом потянулся пеший люд. По всему было видать, что княжна с Данилой намеревались ворваться в Сборск, не слезая с седел. Кметы Жидяты, заполнившие привратные стены, натягивали арбалеты. Однако никто не стрелял - далеко. Болт долетит, но силы у него не будет.
   Тем временем птицу откатили в дальний конец луга. Один из сидевших в ней вылез и повернул палку. Что-то затрещало, палка на голове птицы провернулась и превратилась в сверкающий круг. Человек заскочил обратно, птица стронулась с места и побежала, набирая скорость. На середине луга она оторвалась и взмыла в небо.
   - Богдан! - прошептал Конрад.
   Капитан посмотрел в сторону: Казимир бежал вниз по лестнице. Князь бросал своих воинов. Они не заметили этого, зачарованно наблюдая за птицей. Конрад колебался недолго. Предстоит битва. Погубить роту из-за труса?.. Капитан повернулся к стоявшему рядом солдату.
   - Всех людей со стен - на площадь! Взять щиты и алебарды! Коней оставить - не успеем оседлать! Живо!
   Он побежал вниз, торопясь, пока не упали ворота.
  
   5.
  
   От сабли Богданов отказался - зачем в небе? Да и лезть с ней в кабину... В остальном уступил: форма советского пилота княжне не глянулась. Богданов не спорил: еще ходил под впечатлением от увиденного и услышанного. Ему принесли штаны-порты, короткую суконную свитку и мягкие кожаные сапоги. Ремень Богданов оставил свой: привычней. В новой одежде не было карманов, Богданов поначалу оторопел. Потом сообразил: что в них носить? Имущества здесь совсем ничего: ни документов, ни зажигалок, ни папирос... Он прицепил к поясу трофейный немецкий нож и кобуру, ложку сунул за голенище - все.
   Проша, как переделал Богданов мысленно - Евпраксия слишком длинно, облачила его кольчугу. Новую. Трофейную, снятую с кмета, она внимательно рассмотрела и велела выбросить. Богданов кольчуге сопротивлялся, как мог.
   - Ударят стрелой из-за куста, что буду делать? - сердито сказала княжна. - Или с мечом налетят? Давно Жидята прибегал?
   Кольчуга с прикрепленными к ней пластинами-зерцалами весила около пуда и гнула к земле. Поначалу Богданов пал духом, но скоро обвык. Переодели и Лисикову. Разглядев в ней женщину, Проша изумилась и отвела Богданова в сторону.
   - Твоя женка? - спросила, кусая губы.
   Богданов покачал головой.
   Следующий вопрос она задала глазами.
   Богданов засмеялся. Проша глядела сурово.
   - Она воин! - сказал летчик. - Кметов Жидяты убила.
   В глазах Проши мелькнуло уважение, она велела переодеть "воина". Лисикова пыталась кочевряжиться, но, поймав взгляд лейтенанта, побежала в кусты. Обратно вернулась довольной. Новая одежда пришлась впору, но более всего нравились штурману сапоги: мягкие, с низким каблучком и по ноге - запасная пара княжны. Лисикова и ножкой топала, и кожу гладила - все наглядеться не могла. Свою форму летчики свернули и спрятали в гаргрот - пригодится. Оставили себе летные кожаные шлемы. От железных горшков на головах отказались решительно - в этом Богданов встал насмерть. Кольчугу Лисиковой не предложили. То ли Проша сочла, что малявку железо раздавит, то ли жизнь "воина" посчитала менее ценной.
   За обедом состоялось короткое совещание. Еда была скудной: черный хлеб с луком да вяленое мясо, но выбирать не приходилось. Совещались вчетвером: Проша, сотник Данило, молодой, широкоплечий воин с открытым лицом, и летчики. Данило чертил на песке прутиком план Сборска и прилегающей местности, Богданов задавал вопросы, Проша с Лисиковой помалкивали. Кметы толпились в отдалении, во все глаза разглядывая пилотов. Ближе подойти не смели. Стучали топоры, к тому времени, как план приступа был выработан, на воде лежал плот - широкий и прочный. Тащить По-2 с его одиннадцатиметровым размахом крыльев по узким, местным дорогам невозможно, это лейтенант сообразил. Лететь Богданову не хотелось: бензин следовало экономить - аэродрома с заправщиком здесь нет. К тому же противника всполошишь. Фактор внезапности на войне - первое дело. Самолет выкатили на берег, занесли на плот и крепко привязали. Богданов проверил каждый узел. Соскользнет в воду - труба! Тимофея Ивановича здесь нет, самому мотор не перебрать.
   Кметы, назначенные на плот, оттолкнулись шестами, поплыли. Богданов сидел на вытащенном из кабины парашюте и жевал травинку. В прибрежных кустах мелькали шлемы кметов. Данило разделил сотню надвое и пустил по обоим берегам - сторожить от нападения. Глаза слипались. Лейтенант откинулся на фюзеляж, собираясь вздремнуть, но Лисикова не дала.
   - Товарищ лейтенант, - спросила, перегнувшись через борт кабины. - Вы знаете церковнославянский?
   - Что? - не понял Богданов.
   - Вы говорили с княжной и сотником на церковнославянском языке, - пояснила Лисикова. - На таком летописи писаны, я читала, - она вздохнула. - Понимала вас через два слова на третье. Где учили?
   Богданов пожал плечами. В мединституте им преподавали латынь, все эти "мускулиси", которые он давно забыл.
   - Я спросила у княжны, какой сейчас год? - продолжила штурман. - Ответила: шесть тысяч восемьсот восьмой от сотворения мира. Точно не знаю, тогда год считали то от марта, то от сентября, но по-нашему - тринадцатый век, самый конец.
   - Это хорошо, что конец! - заметил лейтенант. - К нам ближе.
   - Мне кажется, я сплю, - сказала Лисикова.
   - Пощупай сапожки! - предложил Богданов. - Еще лучше - понюхай!
   Лисикова обиделась, но не отстала.
   - Может, это провокация? Немцы заманивают?
   - Ага! - поддержал Богданов. - Специально для нас переодели сотню людей в кольчуги, научили их церковнославянскому языку... Два часа плывем, телеграфный столб видела? Или деревню? Дорогу, распаханные поля? Это мои родные места, до войны здесь каждый уголок прошел. Деревня на деревне, все электрифицированные, густая сеть грунтовок. Где все? Трава не кошена, лес переспел, дома топят по-черному... Тринадцатый век!
   - Как мы сюда залетели?
   - Это штурмана надо спросить!
   Лисикова надулась.
   - Как залетели, выясним, - сказал Богданов. - Поможем Проше и займемся.
   - Я поняла, мы поддерживаем одну из сторон в междоусобной княжьей распре, - наставительно сказала Лисикова. - Правильно ли это? К лицу ли советским пилотам? В учебниках сказано: феодальные распри ослабили страну перед татаро-монгольским нашествием.
   - Татары уже приходили! - сказал Богданов, вставая. - Теперь в Золотой Орде пьют кумыс. Князья им серебро возят - на опохмелку. Не знаю, чему тебя учили, Лисикова, но здесь расклад иной. Сборск захвачен немецкими прихвостнями, тевтонский орден готовит поход. Дранг нах Остен! Как начали при Александре Невском, так остановиться не могут. Кресты на немецких самолетах и сейчас тевтонские. Я буду на них смирно смотреть?! У себя бил гадов и здесь бить буду! Тринадцатый век или двадцатый - без разницы. Ясно?
   Он забросил парашют в кабину, забрался сам и уснул. Разбудила все та же Лисикова.
   - Товарищ лейтенант! - сказала жалобно. - Мне по нужде.
   Богданов скомандовал кметам, плот пристал к берегу. Лисикова побежала в кусты, Богданов сошел размять ноги. И тут же схватился за кобуру: от дальних кустов неслись всадники. Присмотревшись, летчик успокоился - княжна.
   - Что случилось? - спросила она, подскакав.
   Богданов объяснил.
   - На плоту было нельзя? - рассердилась Евпраксия.
   - Стесняется, - пояснил Богданов. - Мужики кругом.
   - Чего стесняться? - не поняла княжна. - У нее там что-то особенное?
   - Не принято девушке среди мужчин.
   - А ежели кметы Жидяты? Одна стрела - и все! Мы зря ждали?
   - Охолони, Проша! - улыбнулся Богданов. - Жидята наложил в штаны и скачет в Сборск. Нет никого!
   Глаза княжны налились влагой.
   - Ты чего? - удивился лейтенант.
   - Меня отец Прошей звал...
   - Побьем их! - Богданов погладил ей руку. - Уроем! То же мне, кметы!
   - Как стемнеет - привал! - сказала княжна, заворачивая коня. - Ночью опасно. Наскочите на берег, или вороги подберутся. Пусть девка терпит.
   Место ночевки увидели издалека: горели костры, возле них распоряжался Данило. Богданов со штурманом сошли на берег, поели пшенной каши с салом и завалились спать. Прямо на земле. Кметы принесли по охапке спелой травы, она умялась под телами гостей и стала преть, отдавая тепло. Богданов как провалился. Среди ночи проснулся - онемела рука. Лисикова, пристроив голову на сгибе локтя лейтенанта, тихонько посапывала. Богданов вытащил руку. Лисикова вздохнула и подкатилась под бочок. "Нашла грелку!" - рассердился лейтенант. Отпихивать штурмана он не стал - пусть. Не жалко! Закинув руки за голову, Богданов лежал, размышляя. Война отучила его удивляться. Случалось такое, что не мыслилось в мирное время. Богданов, как его сверстники, не верил в бога. На войне поверил в судьбу. То один, то другой пилот эскадрильи вдруг терял сон и аппетит, ходил грустным, а когда он спрашивал, отвечал: "Погибну я, Андрей! Чувствую!" Богданов ругал друзей, укоряя за малодушие, но случалось по сказанному. Через день-другой, самое большое неделю, друг не возвращался из вылета. Обмануть судьбу не получалось. Как-то по просьбе Богданова отстранили от полетов захандрившего Дежнева. Эскадрилья вылетела без него, все экипажи вернулись домой. Днем к аэродрому прорвался одинокий "фоккер". Сбросил бомбу, прострочил из пулеметов. Раненых не было, один убитый. Крохотный осколок угодил Дежневу в переносицу...
   В мире существовала какая-то предопределенность, которую Богданов не мог постичь. Эта предопределенность привела его в прошлое. Почему именно его, оставалось гадать, однако случилось. Богданов понимал: разговор с таинственным старцем был неспроста. Все, что предсказал обитатель пещеры, сбывалось. Это следовало принять к сведению и делать выводы. Ведун предрек, что Богданов не покинет прошлое, не исполнив предназначенное, значит, надо исполнить. Вряд ли это нечто замысловатое. Он боевой офицер, значит, война. Предчувствия смерти у него нет, у Лисиковой - тоже. Вернутся! Деревянная крепость не бетонный бункер, Богданову приходилось и такие бомбить. Крупнокалиберное орудие обстреливало Ленинград, гибли мирные жители. Местонахождение бункера разведчики выявили, но подавить не получалось: бетонированное укрытие, мелкая по площади цель, батареи зениток... Богданов подвесил две ФАБ-100 и вылетел. Орудие заткнулось навсегда. Разбить деревянные стены проще. Сделаем - и домой!
   Успокоенной этой мыслью, Богданов уснул. Он не видел, как на рассвете к нему подошла княжна, села рядом, долго смотрела на лицо лейтенанта. Лисикова почувствовала чужой взгляд, заворочалась и обняла летчика. Евпраксия сбросила ее руку, встала. Рядом вырос Данило.
   - Буди людей! - сказал княжна. - Накорми! Они пусть спят! - она оглянулась на летчика. - Разбудишь к снеданью!
   Она пошла прочь. Данило проводил ее взглядом и побежал распоряжаться...
   К Сборску приплыли утром. С плота Богданов разглядел крепкие стены города, оценил высоту холма и присвистнул: насчет деревянной крепости он погорячился. Со слов Данилы стены города состоят из срубов, засыпанных изнутри землей и камнями. Толщина метра три. Прямое попадание бомбы разнесет верхние венцы, но стена устоит. Надо положить несколько ФАБ-50 в одно и тоже место, что практически невозможно. С такой крепостью и во времена Богданова пришлось бы помучиться. Разумеется, крупнокалиберная артиллерия и ФАБ-1000, сброшенные с "петляковых", разнесли бы средневековой дзот. Но тяжелые гаубицы надо подтащить, а "пешкам" прорваться сквозь огонь зениток. Не всегда получается...
   Богданов занялся самолетом. Позвав на помощь кмета, снял бомбы - не понадобятся. ФАБ-50 сложили в ряд. Богданов строго-настрого запретил к ним приближаться. Найдется любопытный, отвернет ветрянки, после чего только задень... Разнесет плот с самолетом в щепки! Он залил бензин в карбюратор, провернул винт, оценивая компрессию. Кметы наблюдали за его действиями с плохо скрываемым любопытством. За время путешествия никто не заговорил с лейтенантом. Отвечали на вопросы и выполняли приказания - все. Было видно, что воины боятся. Богданов подумал, что в их глазах он вроде колдуна - таинственного и смертельно опасного. Это хорошо - не станут лезть, куда не положено. Лейтенант заставил Лисикову проверить "ДТ", потряс диски и даже постучал ими о настил плота, чтоб патроны улеглись ровней. Пулемет штурман почистила, опустевший диск снарядила из ленты "шкаса". Богданов по въевшейся привычке проверил "эресы. Береженого бог бережет, не береженные домой не возвращаются...
   На берегу их встретила толпа. Заросшие длинными бородами мужики и безусые юнцы - с топорами, дубинами, копьями... Попадались даже женщины, но большинство их сгрудились поодаль. Люди толпились на лугу перед крепостью, густо стояли на берегу, таращась на плот. В их глазах читались радость и непонятное Богданову обожание. Прошу с Данилой здесь любят, понял Богданов. Собрать столько народу в одном месте и в одно время...
   - Оставайся в птице! - велела подскакавшая княжна. - Мы сами.
   Кметы развязали веревки и вытащили По-2 на берег. Здесь его подхватили мужики и покатили к городу. Остальные орали, потрясая оружием. Богданов морщился и смотрел на ворота. Если выскочит кавалерия, взлететь не успеют. Крепление пулеметного шкворня у По-2 по бортам и сзади, стрелять вперед мешает щиток. Можно врезать из крыльевого "шкаса", но для этого самолет повернуть. Успеют ли?
   Стрелять не понадобилось - кавалерия не появилась. Богданов перебросился парой слов с Данилой, уточняя план, заодно оценил прочность городских ворот. На стенах, защищавших ворота, стояли люди с самострелами. Богданов указал на них Лисиковой.
   - Видишь? Собираются стрелять! Только мы их огорчим! Огонь вести с левого борта! Очищаем одну стену, затем другую. Своих не зацепи! Полон луг!
   Штурман хмуро кивнула. Похоже, не разделяла настроение командира. Богданов не обратил внимания. Мужики откатили самолет на край луга и убежали. Лисикова, выскочив, повернула по команде винт. Мотор затрещал, стреляя из патрубков. Богданов добавил оборотов. Облегченный По-2 покатился и взлетел, набирая высоту. Спустя мгновение они были над Сборском. Богданов глянул вниз, привычно запоминая расположение домов и улиц, затем лег на боевой курс. Зенитного огня опасаться не приходилось, он провел По-2 у самой стены: штурману легче стрелять. За спиной затарахтел "ДТ" и почти сразу умолк - стена кончилась. Богданов заложил левый вираж, но тут же понял - зря. На атакованной стене валялось несколько тел, другие опустели. По-2 развернулся над лугом и устремился к Сборску. Было, как на учебных стрельбах. Богданова в них ставили последним: копну сена, служившей целью для "эресов" он раскидывал с первого пуска...
   По-2 вздрогнул, освободившись от ракеты. Дымный след протянул прямую линию и уткнулся в ворота. Грохнуло. Триста шестьдесят граммов взрывчатого вещества не смогли снести ворота, но выломали засов. Створки распахнулись. Богданов увидел, как люди рванулись на приступ, и пошел на посадку. Выключив мотор, он соскочил на крыло и снял "ДТ".
   - Я с вами! - подскочила Лисикова.
   - Держись за спиной! - приказал Богданов, вспомнив, что она без кольчуги.
   Широко шагая, он почти бежал к городу. Лисикова не отставала. Вчера он решил сменить ей повязку и обомлел. Раны не было. На белом девичьем бедре розовело пятнышко молодой кожи. Богданов осторожно потрогал пятнышко - кожа не прогибалась. Рана зажила.
   - Мне снилось, что лежу на печи, - смущенно сказала Лисикова. - Так хорошо!
   "Вдругорядь отпихну! - решил лейтенант. - Пристроилась!" Богданова томила слабость - не выспался.
   Лейтенант не стал задумываться над случившимся. Война отучила спрашивать: "Почему?" На войне следовало решать: "Как?" Травка старика заживила рану - следует запомнить. При следующей встрече - попросить. Пригодится...
   За воротами Богданов увидел трупы. Кметы Жидяты пытались остановить вторжение, но их просто смели. Трупы валялись в отдалении, отмечая путь, которым катился приступ. Богданов двинулся следом. Улица вела к площади, замеченной им сверху. Скоро показалась толпа. Люди стояли плотно и пытались заглянуть вперед. Никто, однако, не двигался. Богданов ввинтился в человеческую массу. Узнав его, люди стали расступаться. Богданов пробился сквозь цепь всадников и оказался на площади.
   У противоположного края стоял еж. Огромный, ощетинившийся стальными иглами. Еж был закрыт щитами, меж которых торчали жала алебард. Ежа проверили на крепость: на земле валялись тела людей и коней. Одна лошадь дергалась, мотая головой, но люди не шевелились.
   Богданов оглянулся: княжна и Данило стояли неподалеку. Лейтенант подошел.
   - Наемники, немцы! - ответил Данило на немой вопрос. - Наскочили на них с дуру. Трех кметов положили, да еще мужиков... Немцев в поле не сбить, а тут загородились. Секут людей, как траву.
   "Будут ждать до заговенья!" - подумал Богданов, снимая с плеча пулемет.
   - Убей их! - сказала княжна, раздувая ноздри.
   - Не надо, матушка! - внезапно заголосили сзади, и какая-то баба, пробившись сквозь толпу, пала перед конем. - Они добрые. Никого в Сборске не обидели. Пощади!
   - Кто это? - спросила княжна.
   - Ульяна, вдова, - ответили сзади. - С главным немцем жила.
   - Он не немец! - запротестовала Ульяна. - По-нашему говорит! Он из земли Швиц! Бобыль... - баба зарыдала.
   "Швиц? Это где? - удивился Богданов. В памяти обрывками мелькали воспоминания. - Швейцария? Куда ж их занесло?"
   Решение пришло внезапно.
   - Как зовут бобыля? - спросил он у бабы.
   - Кондрат... Конрад! - поправилась баба. Она смотрела с надеждой.
   Богданов зашагал через площадь. Позади, как один человек, вздохнула толпа. До ежа оставалось немного, когда пики алебард опустились и застыли на уровне лица лейтенанта. Острия их подрагивали.
   - Конрад! - крикнул Богданов. - Хватит прятаться! Выходи, не трону!
   - Ты кто? - отозвались из-за щитов.
   - Будто не знаешь!
   Щиты раздвинулись, на открытое пространство шагнул воин в латах. Черная борода, черные глаза, загорелое, обветренное лицо. Воин посмотрел на лейтенанта и улыбнулся. Удивленный Богданов проследил взгляд наемника: тот смотрел ему за спину. Лейтенант стремительно повернулся: сзади топталась Лисикова.
   - Ты зачем? - прошипел Богданов.
   - Велели за спиной!
   - У тебя мозги есть? Вдруг нападут?
   - Во! - показала она "ТТ". - Пусть попробуют!
   Лейтенант вздохнул и повернулся к наемнику.
   - Ты не похож на колдуна, - сказал Конрад.
   - Неужели? - ядовито спросил лейтенант. - Почему ж я здесь?
   Конрад не ответил.
   - Вот что, - сказал Богданов. - Поиграли и хватит. Бросай оружие!
   - Возьми сам! - предложил Конрад.
   - Я возьму! - пообещал Богданов.
   - Твои люди пытались!
   - Они поспешили! - разъяснил Богданов. - Теперь займусь я.
   - Как меня убьешь? - спросил Конрад. - Поразишь громом с неба?
   - Можно и громом, - согласился Богданов. - Но этим проще, - он показал "ДТ".
   Конрад усмехнулся.
   - Желаешь проверить? - спросил Богданов.
   - Желаю! - ответил Конрад и повернулся к ежу. Что-то коротко крикнул. Щиты раздвинулись, на площадь вышли двое. Без оружия. Воины пошатывались, лица их были серыми.
   - Убей их! - сказал Конрад. - Для начала.
   - Не жалко? - спросил Богданов.
   - В Герберта попали из лука, - устало сказал Конрад. - Мы достали стрелу, но кровь пошла внутрь. Он не жилец. Ульриху саблей проткнули кишки. Ты знаешь, как умирают от раны в живот?
   - Знаю! - сказал лейтенант.
   - Тогда не спрашивай. Делай!
   - Пусть станут к стене! - велел лейтенант.
   Наемники, цепляясь друг за друга, отошли к дому и замерли спиной к площади. Богданов поднял "ДТ".
   - Товарищ лейтенант! - заныла Лисикова. - Это ж раненые!
   Богданов нажал на спуск. "ДТ" коротко тявкнул. Латники с лязгом пали на землю. Конрад подошел, наклонился над убитыми, и выпрямился. Лицо его будто высохло.
   - Если хочешь выкуп, то зря, - сказал тускло. - Орден не выкупает наемников.
   - Почему?
   - Новых нанять дешевле.
   - Не слишком вас ценят. Зачем служишь?
   - Нам платят.
   - Мужчине не обязательно воевать, - сказал Богданов. - Есть другие занятия.
   - Только не в земле Швиц. Если наемники вернутся домой, стоять будут на одной ноге. Вторую примостить некуда. Ты, как вижу, не хочешь нас убивать. Расступитесь, и мы уйдем!
   - Я не настолько глуп, чтоб дарить ордену солдат, - хмыкнул Богданов.
   - Что предлагаешь?
   - Сдаться!
   - Посадишь нас под замок?
   - Княжна решит. Это ее город.
   - Слушай! - сказал Конрад. - Я старый солдат, у меня глаз верный. Не знаю, кто ты на самом деле, но ты воевал. Поймешь. Я знаю, что такое плен. Подстилка из гнилой сломы, черствая корка хлеба, болезни, смерть... Тягостное ожидание: обменяют тебя на своих или просто убьют. Княжна зла на Казимира, но мы не убивали ее отца. Мы не брали город приступом. Мы никому не причинили зла. Нас послали, мы пришли. Мы всего лишь солдаты. Умеем нести стражу, оборонять крепости, биться в поле... Тебе нужны добрые воины?
   - Предлагаешь услуги? - сощурился Богданов.
   - Ты правильно понял.
   - А как же орден?
   - Если наемников не выкупают, они меняют хозяина. Это справедливо.
   - Верные солдаты! - засмеялся Богданов
   - Разве мы побежали? - обиделся Конрад. - Или сдали вам город? Мы сражались до конца. Не наша вина, что ты сильнее. Никто не смеет упрекнуть меня в трусости, даже орден! Воины Швица верны присяге - спроси, кого хочешь! Для ордена мы все равно, что мертвы. Ты не захотел нас убивать, но ведь мог?
   "Что с ними делать? - подумал Богданов. - Отпустить нельзя, в плену держать опасно. Сотня здоровенных мужиков, рано или поздно сбегут, да еще сторожей задавят..."
   - Вы служите за плату? - спросил лейтенант.
   - Как все...
   Богданов задумался. В полку ночных бомбардировщиков пилотам платили. Как и техперсоналу. В бомбардировочных полках доплачивают за каждый боевой вылет, истребителям - за сбитые самолеты. Разумеется, воюют не за деньги, тем не менее, их получают. Наемник прав. Только денег у Богданова нет. Сомнительно, что у Проши найдутся. Город разграблен, окрестные земли - тоже. Финчасть полка далеко, к тому располагает бумажными купюрами. В этом мире ценят золото, на худой конец - серебро. "Чем платить? - размышлял лейтенант. - Не трудоднями же?" Внезапно его осенило.
   - Почем орден выкупает пленных? - спросил Богданов.
   - Смотря кого! - сказал Конрад. - До ста марок за рыцаря, десять - за полубрата, кнехтов не выкупают вовсе.
   - Сколько платят наемникам?
   - Марка серебра на копье в месяц.
   - Если я предложу выкуп отслужить? Это справедливо?
   Теперь задумался Конрад.
   - Спрошу у парней!
   Капитан шагнул за щиты, и те сомкнулись.
   - Товарищ лейтенант! - спросила Лисикова. - О чем вы говорили? Вроде по-немецки, но непонятно. Немецкий я знаю. Что за язык?
   - Швейцарский! - сказал Богданов. Он только теперь понял, что вел переговоры не по-русски.
   - Нет такого языка! - сказала Лисикова. - В Швейцарии говорят на немецком, французском, итальянском и ретро романском.
   - На ретро романском! - сказал лейтенант.
   - Где учили? - заинтересовалась Лисикова.
   - Летал в Швейцарию! Пивка попить, на ретро романском перемолвиться! У нас это запросто!
   Лисикова надулась. "А ты не суйся!" - позлорадствовал Богданов. Лезет, не спросясь! Кто просил следом тащиться? А если б их положили? Что наемникам стоило? Они же профессионалы! Метнет свою железку - "русиш капут"! Кольчуга для этого топора на оглобле, что деревянные ворота для "эреса". Убьют обоих, кто самолет поведет? Кто правду дома расскажет? Гайворонский, наверное, уже руки потирает: перелетел лейтенант к немцам! А она еще с нотациями: "Пленных нельзя убивать!" Как будто не знаем! Иногда надо...
   Конрад появился скоро.
   - Два месяца! - сказал твердо. - Не больше. Потом - за плату!
   - Идет! - сказал Богданов.
   - Кормление само собой! - напомнил Конрад. - Оружие и коней не отбирать!
   Богданов кивнул. Конрад повернулся и скомандовал. Лязгнул металл, и щиты исчезли. Вместо ежа вырос строй латников. На площадь вышел и стал лицом к наемникам странный воин в латах. Из-под них спадала до сапог коричневая ряса. Макушка на голове воина была выбрита, в руках он держал крест и книгу. "Так это монах!" - сообразил Богданов. Монах поднял крест, наемники с грохотом опустились на колени. Конрад занял место впереди.
   - Присягаем на верность кондотьеру Богдану, - сказал он, подняв правую руку, - и клянемся выполнять любые его приказы.
   - Клянемся! - железно сказали воины.
   - Присяга наша действует два месяца и закончится к Рождеству Богородицы, если кондотьер не продлит договор на иных условиях. А до сего дня клянемся не щадить жизней своих, сражаясь за кондотьера и близких его.
   - Клянемся! - грохнули воины.
   Конрад встал, перекрестился и поцеловал протянутый монахом крест. Монах с крестом подошел и к Богданову. Летчик сообразил в последний момент. Неуклюже обмахнувшись правой рукой, коснулся губами темного дерева. "Видел бы меня Гайворонский!" - мелькнула мысль. Монах повернулся к строю. Наемники вскочили и гулко ударили в щиты.
   - Слава кондотьеру! - рявкнула сотня глоток.
   Богданов повернулся к своим.
   - Швейцарский сотник Конрад с воинами перешел к нам на службу! - крикнул он, как мог громче. - Они будут охранять город и сражаться с врагами. Обиды им не чинить, на чинимые ими обиды жаловаться, самим суд и расправу не творить. Ясно?
   Толпа колыхнулась и вдруг взорвалась радостным воплем. Люди хлынули на площадь. Прежде, чем Богданов успел что-то предпринять, его подхватили и понесли на руках. Он попытался сопротивляться, не вышло. Мелькнуло испуганное лицо Лисиковой - ее тоже несли. Возле коня Евпраксии толпа раздалась, Богданов с радостью скользнул землю. Лисикова оказалась рядом, он сунул ей ненужный пулемет. Улыбнулся Евпраксии. Княжна соскочила с седла, подошла ближе.
   - Они поклялись в верности! - сообщил лейтенант.
   - Мне нечем платить! - сказала Проша.
   - Для тебя, княжна, бесплатно! - подмигнул Богданов.
   Она глянула влажными глазами и вдруг сделала попытку встать на колени. Богданов успел подхватить. Княжна, чтоб не упасть, обняла его шею. Они застыли в этом странном объятии, и толпа заревела от восторга. "Гайворонский пришил бы дело!" - подумал Богданов, но рук не разжал...
  
   6.
  
   Капонир закончили к полудню. Копали у вала, в сотне шагов от городских ворот. На аэродромах капониры роют для защиты самолетов от пуль и осколков. В тринадцатом веке их опасаться глупо, но Богданов переживал: самолет, беззащитный, стоит на лугу, каждый может подойти и отвинтить что-нибудь на память. Возле По-2 крутилась ребятня, но пока робела. Упустишь момент - освоится. Пацаны одинаковы в любом веке...
   Капонир вышел на загляденье. С укрепленными плетнем внутренними стенами, утрамбованным речным песком полом. Не стоило так стараться на день-другой, но Богданов привык работать тщательно. Самолет закатили внутрь, сложили в углу бомбы, вход закрыли тоже плетнем - высоким, с торчащими вверх косо срубленными ветками. Не перелезешь. Узкий проход (одному человеку протиснуться) оставили сбоку.
   - Внутрь никого не пускать! - велел Богданов Конраду. - Кроме меня и ее! - он указал на штурмана.
   - И княжну? - спросил капитан.
   - Ее тоже! - подтвердил лейтенант.
   Губы наемника тронула улыбка, он кивнул.
   Чтоб капонир вышел правильный, Богданов попотел. Дотошно объяснял присланным Данилой мужикам, где и как рыть, куда бросать землю, какой высоты должны быть стенки, как их укрепить... Хватал деревянную лопату, окованным железом штыком срезал землю - показывал... В результате перемазался с ног до головы. Лисикова достала из гаргрота брезентовое ведро, притащила воды. Богданов сначала напился, затем вымыл руки. И только сейчас заметил кучку женщин. Они стояли в отдалении и, казалось, чего-то ждали.
   - Что им? - удивился Богданов.
   - Просят благословить детей, - пояснил Конрад.
   - Меня?
   Конрад кивнул.
   - Я ж не поп!
   - Прогнать? - осведомился Конрад.
   - Погоди!
   Богданов направился к женщинам. Детский плач он услыхал издалека. На руках молодухи заходился криком младенец. Мать отчаянно качала его, но ребенок не унимался. Богданов подошел, глянул в ворох тряпья. Сморщенное красное личико, беззубый рот распялен в крике. "Жар, наверное!" - подумал лейтенант и потрогал ладонью багровый лобик. Младенец хрипло мяукнул и вдруг умолк. Закрыл глазки, зевнул.
   - Спаси тебя Бог!
   Молодуха всхлипнула и поцеловала руку Богданова. Лейтенант не успел опомниться, как его окружили женщины. Голося и причитая, они протягивали ему детей. Чертыхаясь про себя, Богданов возлагал ладони на светлые головки и атласные лобики. Бабы кланялись, ловили его руку, если Богданов не успевал выдернуть, то прикладывались. Наконец они разошлись. Богданов в изнеможении присел прямо на траву. Только сейчас почувствовал, как устал. Ныла голова, тело ломило. Богданов откинулся на землю и закрыл глаза. Прошло несколько минут. Богданов ощутил, как силы возвращаются. Он сел, открыл глаза и увидел перед собой мальчика. Тот стоял, глядя на Богданова, но взгляд этот был пуст. "Слепой, что ли?" - подумал лейтенант.
   - С прошлого лета не видит! - подтвердил голос сбоку. Богданов скосил взгляд и увидел бабу в линялой поневе и вышитой рубахе. - Собаки спужался, выскочила из куста.
   "Истерическая слепота!" - подумал лейтенант и сделал знак бабе. Та подвела мальчика ближе. Богданов взял его за плечики и заглянул в глаза. Обыкновенные, васильковые, опушенные выгоревшими на солнце ресницами глаза.
   - Ты грязный! - вдруг сказал мальчик. Он коснулся пальчиком щеки Богданова. - Земля... Ты землю кушал?
   Богданов растерянно кивнул.
   - Скажи мамке, даст хлеба! - посоветовал мальчик. - Утром пекла. Укусный!
   Богданов посмотрел на женщину. Та открыла рот, чтоб заголосить, но Богданов показал кулак. Баба захлопнула рот. Лейтенант встал и за ручку подвел ребенка к матери.
   - Отведи домой и накорми! - сказал вполголоса. - Только тихо!
   Баба судорожно переняла руку мальчонки и побежала к посаду. Богданов обернулся. Лисикова и Конрад стояли в стороне, странно глядя лейтенанта. Штурман все еще сжимала ручку брезентового ведра. Лейтенант поманил ее и, фыркая, умылся. Полотенца не было, он растер воду по лицу и смахнул капли.
   - Кондотьер! - сказал Конрад. - Я могу попросить?
   Богданов кивнул.
   - Хороним Герберта и Ульриха. Парни оценят, если придет кондотьер.
   - Я их убил! - растерялся Богданов.
   - Ты оказал им милосердие. Если б не ты, пришлось мне. Не люблю этого.
   "Сукин сын!" - подумал Богданов и кивнул.
   Конрад отвел их к кладбищу. Там, возле разверстых ям, лежали два запеленатых в полотно тела, стояли хмурые латники. При виде капитана и кондотьера они оживились. Знакомый Богданову монах вышел вперед и начал службу. Богданов слушал молча. Все, что случилось в этот день, было странно и непонятно, объяснения не находилось. Подумав, Богданов пожал плечами и перестал искать ответ.
   Служба закончилась. Двое наемников спрыгнули в ямы и приняли запеленатые тела. Уложив, схватились за руки товарищей и выскочили наверх. Солдаты взялись за лопаты.
   - По нашему обычаю, - сказал Богданов, - следует бросить в горсть земли. Можно?
   - У нас так не делают, - сказал Конрад, - но парням понравится. Не каждого хоронит кондотьер. Это честь!
   Богданов бросил в каждую могилу по горсточке, отошел. Солдаты заработали лопатами. Скоро на месте ям выросли холмики. Богданов направился к посаду.
   - Я заметил, - остановил его Конрад, - ты ходишь пешком. Кондотьеру не пристало. Прими!
   Двое солдат подвели коней. Они были низкорослые, но крепкие.
   - Ульриху и Герберту не нужны, - продолжил Конрад. - Тебе пригодятся.
   Богданов потрепал по шее мышастого жеребчика. Тот скосил глаз и довольно фыркнул.
   - Товарищ лейтенант! - жалобно сказала Лисикова. - Я не умею верхом!
   - Научишься! - сказал Богданов, забрасывая ее в седло. - Это не самолет!
   Он подогнал ей стремена, вскочил в седло сам. Наемники вопросительно смотрели снизу. Богданов поднял руку.
   - Слава кондотьеру! - громыхнули швейцарцы.
   Богданов отобрал у Лисиковой повод, повел ее коня. Штурман сидела, судорожно вцепившись в луку седла. "Привязных ремней нет!" - развеселился Богданов. Однако подшучивать не стал. Ныла голова и свербело давно не мытое тело. "Баньку бы!" - подумал лейтенант и оживился. Это была мысль!
  
   ***
  
   Мысль пришла в голову не только ему. Когда летчики явились в княжьем дворе, их уже ждали. Без лишних слов отвели к приземистому срубу. Сквозь узкое окошко под соломенной крышей сочился дым - баню топили по-черному. Летчики зашли в просторный предбанник, лейтенант расстегнул ремень.
   - Сначала вы, - сказала Лисикова, смущаясь, - я потом.
   Богданов кивнул и потащил через голову кольчугу - забыв, он проходил в ней весь день. То-то плечи ломило! Лисикова выскочила во двор, Богданов, не спеша, разделся и шагнул в жаркий полумрак. Внутри пахло дымком и горячим деревом. Печка прогорела, остатки дыма волнами струились в окошко. Закопченный потолок и стены у печи блестели, как антрацит. Богданов присмотрелся. Печка-каменка, полок, широкая лавка в противоположной от печки стороне, рядом бочка, на лавке - деревянная шайка и какая-то кадушка. Богданов заглянул в бочку. Вода в ней была мутной и пахла золой. Щелок. В детстве Богданову приходилось мыться щелоком из варенной печной золы - с мылом в деревне было плохо. "Где веник? - сердито подумал Богданов. - Мне что, кольчугой париться!"
   Слово в ответ на его вопрос в предбаннике затопали. Дверь распахнулась и на пороге возникла баба. Высокая, могучая, с веником в руках и полностью голая. С распаренного веника капала вода.
   - Княжна велела попарить! - сказала баба, входя. - Ложись!
   На лице Богданова отразились чувства, баба поняла по-своему. Обиделась.
   - Лучше меня в Сборске никто парит! Кого хошь спроси! Неёлу всякий знает!..
   Богданов улегся на выстеленный соломой полок. Неёла плеснула из шайки на горячие камни, пар ударил в черный потолок, сладко запахло свежим хлебом. В воду добавили пива. Неёла подержала мокрый веник над камнями, разогревая листья, и принялась за гостя. Богданов понял, что баба не врала. Неёла то легонько похлопывала веником, разогревая тело, то стегала наотмашь, то растирала горячими ветками пунцового гостя. Богданов млел, довольно покряхтывая. Неёла все поддавала и поддавала пару. Богданову стало невмоготу, он сполз на пол.
   - Охолони! - сжалилась Неёла. - Что девка твоя? Почему не идет?
   - Соромится! - пояснил Богданов.
   - Это чего ж? - удивилась Неёла. - Калека? Что у нее?
   - Не знаю! - пожал плечами лейтенант. - Не видел.
   Неёла вышла из парной, скоро из-за дверей донеслись ее трубный голос и робкое лепетание штурмана. Дверь распахнулась, в парную, получив ускорение от мощной длани, влетела Лисикова. Голая. Увидав лейтенанта, она взвизгнула и прикрылась ладонями. Явилась Неёла и толкнула штурмана в спину. Лисикова пронеслась к полку и шлепнулась на живот. Богданов, посмеиваясь, смотрел, как огромная Неёла хлещет веником белое, нежное тело. Штурман держалась молодцом - не скулила и не просилась. Наконец Неёла то ли устала, то ли смилостивилась. Отложив веник, взяла железные щипцы и бросила раскаленные камни в бочку со щелоком. Вода заскворчала и забурлила, но скоро успокоилась. Неёла попробовала ладонью, довольно кивнула и за руку вздернула Богданова с пола. Уложив на лавку, стала намазывать белой глиной, растирать мочалом. Закончив со спиной, перевернула лицом вверх. Две могучие груди колыхались перед глазами Богданова, он не удержался, потрогал. И получил шлепок по руке.
   - Не балуй! Пришел в баню, так мойся!
   Богданов засмеялся.
   - Сам докончишь! - сказала Неёла, бросая мочало. - Охальник!
   Богданов растер на теле глину, ополоснулся и пошел к выходу. Неёла растирала веником Лисикову. Богданов не удержался и шлепнул парильщицу по оттопыренному заду. Получив ответный удар веником, хохоча, вылетел в предбанник. На деревянных крюках висели льняные рушники, Богданов насухо вытерся. Пока он парился, грязную одежду унесли, взамен явилась новая. Богданов с удовольствием надел чистую рубаху и порты, навертел сухие онучи. На лавке лежал костяной гребень, Богданов пригладил влажные волосы и присел в углу. Откинулся на стенку и сам не заметил, как уснул. Он вновь был в пещере над ручьем, знакомый старик в черном сидел над своим свитком. Наконец он поднял голову и погрозил Богданову крючковатым пальцем:
   - Торопишься!
   "Почему?" - хотел спросить Богданов, но слова не шли из горла. Он умоляюще смотрел на отшельника, но тот опустил взор к свитку... Расстроенный, спящий Богданов не видел, как из парной осторожно выглянула Лисикова. Заметив спящего лейтенанта, она смело шагнула в предбанник, следом появилась Неёла. Женщины вытерлись и оделись. Неёла ушла, штурман занялась волосами. Она чесала их гребнем, вслепую получалось плохо. Попадая гребнем на спутанные пряди, Лисикова шипела от боли. Это шипение разбудило Богданова. С минуту он смотрел, затем встал и отобрал гребень. Не обращая внимания на удивленные взгляды штурмана, расчесал ей волосы, заплел в косу. Затем вытащил изо рта девушки заколки, закрепил косу вокруг головы. Взял с лавки кольчугу и дал посмотреть в зерцало.
   - Не думала, что вы умеете! - сказала Лисикова, краснея.
   - У меня две сестренки младшие, - сказал Богданов. - Я им с детства косички заплетал.
   "Клаве тоже заплетали?" - чуть было не спросила штурман, но вовремя прикусила язык.
   - Интересно! - сказал Богданов. - Нас будут кормить? Есть хочется, аж переночевать негде!
   За кормежкой дело не стало. Стол накрыли в княжьей гриднице, и Богданов присвистнул, окинув взглядом многочисленные блюда со снедью. Полковой начпрод удавился бы с зависти. Жареные куры и гуси, целиком запеченный молочный поросенок, окорок, маринованная в кадушке свинина, исходящая ароматным парком мясная уха... Обедающих было немного: княжна с Данилой, Богданов со штурманом и Конрад сам по себе. Ели и пили молча, без здравиц. Богданову поднесли меду, попробовал - не понравилось. Сладкий. Подали пиво. Оно было мутным и густым, но приятным на вкус. Конрад, как заметил летчик, тоже выбрал пиво, женщины и Данило предпочли мед. Богданов осушил кружку, в которую на глаз влезало не менее литра, и принялся за уху. Покончив, потянулся к поросенку. Ели руками. Каждый отхватывал ножом кус и тащил к себе. У Лисиковой ножа не оказалось, ей принесли. Изогнутый, с серебряной рукоятью, в красивых ножнах.
   - Подарок! - сказала княжна. Лисикова зарделась от удовольствия.
   Ели долго и много. Богданов набил утробу под горлышко, но глазами еще бы съел - так было вкусно! Летчиков Красной Армии кормят хорошо, но печеных поросят, конечно же, не дают. Страна голодает, техники с оружейниками сидят на пшенке... Богданов глотнул пивка и спрятал нож. Блюда унесли, обед плавно перетек в военный совет. Данило доложил ситуацию. Сборск захвачен с минимальными потерями: погибло пятеро дружинников, вдвое больше ранено. Среди смердов убитых больше - воевали без доспехов. Похороны павших, как требует обычай, на третий день. Раненые собраны, перевязаны, всех разобрали по домам. Кметы Казимира перебиты или изловлены. Последних горожане повесили без суда на городских стенах - как и было предсказано. Помешать расправе не было возможности. Ворвавшись в город, горожане нашли дома пограбленными. Злость за старые грехи кметов наложилась на злость свежую. Казимира и Жидяту не сыскали. Ушли тайным ходом или воспользовались моментом, когда ворота не охраняли - неизвестно.
   Сбежавший князь и сотник тревожили Евпраксию, они с Данилой опасались ночного нападения. Маловероятно, что у Казимира поблизости войско, но кто знает? Рота Конрада займет оборону в посаде - упредит вылазку неприятеля. Кметы Данилы станут на стены. Ворота в город уже чинят, но лучше сделать новые - сильно повреждены взрывом. Богданову показалось странным решение отправить швейцарцев в посад, но он сообразил: Евпраксия с Данилой не доверяют наемникам. Разумно: вчерашних врагов спокойней держать за стенами. Конрад вопросительно глянул на Богданова. Лейтенант успокаивающе кивнул, но капитан нахмурился.
   Отпустив гостей, княжна задержала Богданова.
   - Хорошо попарили? - спросила сухо.
   - Замечательно! - улыбнулся Богданов.
   - Чего-нибудь еще?
   - Нет.
   - Отдыхайте! Вам постелили.
   Богданова удивил ее тон - это после объятий на площади! Однако выяснять отношения не стал. Феодалы! Исполнил оговоренное - отдыхай. С прочим без тебя разберутся. Ну и ладно! Богданов не подозревал, что перед обедом к Епраксии заглянула Неёла.
   - Попарила! - сообщила весело. - Довольны!
   Княжна глянула вопросительно.
   - Никаких знаков! - сказала Неёла. - Ни родинок особых, ни бородавок, ни пятен. У Богдана на теле отметины: ранили и не раз.
   - А эта?
   - Совсем ничего. Обыкновенная девка. Только мелкая.
   - Девка? - спросила Евпраксия.
   - Девку от бабы не отличу? - обиделась Неёла. - Не живет она с ним! Говорил, что без одежи ее не знает, и она его соромится. Визжала, как голой увидел.
   - А он?
   - Смеялся. Веселый! Баб любит! Меня за цыцки трогал, по заду шлепал. Заигрывал. Я-то не прочь, мужик он видный, но ты не велела...
   - Иди! - сказала княжна, каменея лицом. - Постели Богдану отцову ложницу, девку возьми к себе!..
   Богданов отдыхать не пошел. Сначала навестил раненых. Слуга Евпраксии отвел его в дома, где лежали самые тяжелые. После приступа Богданов занялся лечением. Большого участия не понадобилось. Местные бабки-шептухи умело шили раны, клали на них травы, бинтовали лентами чистого полотна. На всякий случай Богданов протер зашитые места смоченным в спирте тампоном, истратив половину заветной фляги, тем его роль и ограничилась. Обход тоже не затянулся. Раненые выглядели удовлетворительно, за ними присматривали. Богданов оседлал мышастого и поехал в посад. Там с Конрадом расставил посты, оговорил порядок действий на случай тревоги. Велел наемнику лечь костьми, но врагов к самолету не допустить. Заглянул в капонир, забрал "ДТ" и сменные диски. На всякий случай вытащил из патронного ящика на треть облегченную ленту "шкаса". Только затем отправился в город. Он ехал верхом в наступающих сумерках, сурово поглядывая на встречных. Те отвечали любопытными взглядами. Перекрещенный по плечам пулеметной лентой, с "ДТ" в руках Богданов выглядел как революционный матрос. Оценить это было некому. Лисикова осталась в хоромах, а в Сборске ни революционных, ни каких-либо иных матросов не водилось. Сдав мышастого конюху, Богданов поднялся к себе. В просторной горнице стояла широкая кровать из резного дерева. Богданов сложил амуницию в угол, разделся. Постель была роскошной. Толстая перина внизу, перина сверху, покрывало, огромные пуховые подушки... "Это как же тут спят? - думал Богданов, пытаясь умять подушку до плоского состояния. - Сидя?" Он почти справился, когда в дверь поскреблись.
   - Кто там? - спросил Богданов, бросая подушку.
   - Я! - послышался тихий голос.
   "Навязалась на мою голову! - подумал Богданов, натягивая рубаху. - Что там? Комарик укусил? Мышка напугала?"
   За дверью, конечно же, стояла Лисикова.
   - Товарищ лейтенант! - пожаловалась штурман. - Меня с Неёлой положили, она храпит!
   - Я тоже храплю! - сообщил Богданов.
   - Не заметила.
   Богданов хмыкнул.
   - Чужие кругом, - тихо сказала Лисикова. - А я там одна.
   Богданов молчал.
   - С тех пор, как мы здесь, - отчаянно сказала штурман, - я для вас, как враг! Хуже немца! Смотрите, как на фашиста. А я не фашист! Я сержант Красной Армии! Мы оба воюем! Я делала, что говорили, а вы хмуритесь! Я все время боюсь, что вы меня бросите! Проснусь, а вас нет! Улетели... Думайте, что хотите, но это так!
   - Ляжешь на лавке! - сказал Богданов, отступая. - Кровать одна и она ко мне привыкла.
   Он перенес лавку перину, следом - подушку. Перина оказалось широкой - хватило постелить и сверху накрыться. Богданов завернулся в покрывало и собрался спать, но Лисикова не дала.
   - Товарищ лейтенант! - сказала горячим шепотом. - Извините! Не хотела вас обидеть. Нашло.
   - Бывает! - сказал Богданов.
   - О вас везде только и говорят. Всякое. Я не все поняла, но считают вас волшебником. Исцелили незрячего!
   - Истерическая слепота, - ответил Богданов. - От испуга. Проходит самопроизвольно.
   - Другой младенец умирал от лихорадки. Теперь здоровый.
   - Я рад за него!
   - У меня рана зажила. Осколок был с палец...
   - Трава помогла.
   - Какая трава! Ко мне ведун во сне являлся, пальцем грозил. Корил, что я жадная, тепло ваше забрала. Следовало самой выздоравливать. Велел к вам не прикасаться...
   - Ведун? - спросил Богданов. - Какой ведун?
   - Весь в черном, волосы седые. Лицо молодое...
   - Лисикова! - сказал Богданов. - Ты комсомолка?
   - Да...
   - И веришь в колдунов? В чудеса всякие?
   - Так ведь было! - обиделась штурман. - Сама видела!
   - Вдруг показалось, - сказал Богданов. - Или выводы неправильные. Местным бабам простительно - темные. Но ты студентка, историю изучала! Какой я волшебник?
   - Не знаю, как в жизни, но за штурвалом - да!
   - Не подлизывайся! - сказал Богданов. - Из экипажа все равно выгоню!
   Она всхлипнула, будто подавившись, и зарыдала. Громко, хлюпая носом и шумно втягивая воздух.
   "Этого не хватало! - подумал Богданов, прыгая на пол. - Кто меня за язык тянул?"
   Он подошел к лавке. Лисикова лежала, уткнувшись лицом в подушку, плечики ее вздрагивали. Богданов коснулся ее руки. Рыдания усилились.
   - Я не виновата, мне приказали!.. - бормотала она, всхлипывая. - Он капитан, а я сержант!.. Я не могла отказаться... Он сказал, что вы морально неустойчивый, перелетите к немцам. Велел застрелить, если что... Я никогда не верила... Вы ведь герой... Я вас хвалила, а он ругался. Говорил: плохо смотрю. Словечка плохого про вас не сказала! Даже про крылья... Сказала: от радости качали, как пристань разбомбили...
   - Аня! - сказал Богданов. - Я пошутил.
   Она затихла. Богданов сел на лавку, погладил ее по плечу.
   - Ты хороший штурман и меткий стрелок. Мне такой нужен. И вообще ты храбрая: со мной боятся летать...
   - Правда?! - она села. В лунном свете влажно блеснули глаза.
   - Честное комсомольское! - сказал Богданов.
   - Товарищ лейтенант!.. - она сунулась мокрым лицом в его плечо и тут же отшатнулась: - Ведун запретил прикасаться!
   Богданов только вздохнул. Послал Бог дитятю...
   - Товарищ лейтенант! - сказала она. - Мы ведь вернемся?
   - Ведун сказал, как исполним предназначенное...
   - Так вы его видели?!
   - В пещере, - сказал Богданов, досадуя, что проговорился, - но я не знал, что он ведун.
   - Что значит предназначенное?
   - Думаю, что исполнили. Немецких прихвостей выбили, город вернули. Чего еще? Завтра поскачу к ведуну. Кто бы он ни был, наше появление здесь его рук дело. Пусть указывает проход обратно! Не захочет говорить - пригрозим. Скажет! Сядем в самолет и отправимся.
   - Хорошо бы! - сказала Лисикова.
   - Вот о чем нужно подумать, - продолжил Богданов. - Мы отсутствовали долго. Как объяснить в полку?
   - Скажем правду!
   - То есть?
   - Провалились в тринадцатый век!
   Богданов хмыкнул.
   - Ну... - сказала Лисикова неуверенно. - Возьмем что-нибудь в доказательство.
   - Что?
   - Саблю... Кольчугу... Шлем.
   - Скажут, стащили в музее. На оккупированной территории они разграблены. Здесь нет ничего, чего нету у нас. Ты костяным гребнем расчесывалась, я такой в деревне видел. Шестьсот пятьдесят лет прошло, а все то же. Веретена, прялки, станки-кросны, полотна, сукна, кожи... В нашем времени полно предметов, незнакомых здесь, - тот же пулемет или пистолет. Здесь ничего.
   - Как быть? - спросила Аня.
   - Надо придумать.
   - То есть соврать?
   - Немножко.
   - Мы комсомольцы!
   - Я два раза возвращался из-за линии фронта, - сказал Богданов, закипая. - Каждый раз говорил правду - и что? Не верили! Сажали на гауптвахту, считали шпионом. Думаешь, Гайворонский тебя обнимет? Обрадуется, что воевали за Сборск? Даже показания не запишет! Ему невыгодно. Особистам ордена за шпионов дают. Скажет: прохлаждались у немцев, а, может, помогали им! Измену не докажет, но трусость и уклонение от боя пришьет. Трибунал. Меня - в штрафбат, тебя - в лагерь. В штрафбате я выживу, не в таких переделках бывал, вернусь в полк. А ты? Десять лет за проволокой? Нельзя нам про тринадцатый век! Никакие предметы не помогут. Ничего брать не будем!
   - А сапожки? - встревожилась Аня.
   - Сапожки можно, - уступил Богданов. - Скажем, купили.
   - Я согласна! - сказала штурман. - Что говорить?
   - Правду, только не всю. Сели на вынужденную в немецком тылу. Отказал двигатель. Ремонтировали... Сами не справились, местные помогали. Ну там кузнец... Починили, взлетели, вернулись.
   - Перед взлетом прибежали немцы, а мы их - бомбами, затем из пулемета!
   Богданов засмеялся:
   - Тебе бы сказки писать! Или представления на ордена.
   - Так мы ж воевали! - обиделась Аня.
   - Спи! - Богданов потрепал ее по плечу. - Вояка! Завтра обсудим.
   Он вернулся в кровать и завернулся в покрывало.
   - Товарищ лейтенант! - послышался шепот. - Вы спите?
   - Чего еще? - вздохнул Богданов.
   - Вы хороший! Я знала, что вы герой, но теперь вижу, какой вы человек! Настоящий!
   - Спи! - посоветовал Богданов.
   Он завозился, устраиваясь поудобнее, и не расслышал тихих шагов за дверью. Шаги удалялись. Кто-то подслушал их разговор...
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"