Дроссель Эдуард : другие произведения.

Рассвет нового мира

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Научная фантастика. Если в каком-то мире в ходе глобальной войны исчезнет человеческая цивилизация, то кто займет ее место?

  I
  
  
  Всё началось с письма. Александр Николаевич Мельников, археолог, палеонтолог, специалист по четвертичному периоду, автор нескольких книг и монографий по вымершей доисторической фауне и антропогенезу, почётный профессор ***ского и ###ского университетов, получил увесистый конверт от курьера на электросамокате прямо у дверей своего дома на Малой Дорогомиловской улице в Москве. Сделав дело, курьер, без лишних слов помчался дальше, в сторону Украинского бульвара. Профессор озадаченно посмотрел ему вслед и поднялся на свой этаж. Все его мысли были заняты предстоящим отпуском. Работа не давала ему возможности думать о посторонних вещах, из-за чего Мельников до сих пор не решил, где и как проведёт отдых.
  Имелась уйма вариантов. Рабочий стол профессора буквально ломился от предложений со всего света поучаствовать в тех или иных раскопках. За свою карьеру Александр Николаевич обзавёлся множеством друзей среди зарубежных коллег и те куда только его не приглашали, впрочем, как и он их. Самым настырным был один эксцентричный учёный из Джакарты, который чуть ли не каждую неделю слал письма со своими идеями относительно миниатюрных азиатских эректусов[1], аналогичных Флоресскому[2] и Лусонскому[3] человеку. Якобы их ареал не всегда ограничивался одним-двумя островами и на самом деле простирался намного дальше, охватывая всю Микронезию и Меланезию как минимум. По его словам, этих эректусов извели предки нынешних папуасов, переселившихся на острова с территории Индокитая. Учёный предлагал совместно проверить эту гипотезу и поискать останки "хоббитов" на островах Палау, на Соломоновых островах или даже на Новой Каледонии. Неугомонный энтузиаст брался любой ценой найти спонсоров и организовать экспедицию.
  Имелись у профессора и друзья-соотечественники, а как же иначе. С ними была та же история - один зазывал взглянуть на раскопки палеозойских звероящеров под Котласом, другой - на стоянку энеолитических[4] людей возле Омска... При желании профессор мог рвануть куда угодно и совместить, так сказать, приятное с полезным. Или просто поваляться на пляже и ничего не делать.
  Александр Николаевич Мельников действительно мог позволить себе любую из этих поездок. Семья и быт не удерживали его дома, с женой он давно развёлся, детей у них не было. Свободный мужчина в полном расцвете лет волен был проводить досуг как ему заблагорассудится, без оглядки на чьи-то пожелания.
  О полученном письме Мельников не вспоминал до позднего вечера, когда зазвонил телефон. Не сотовый, домашний.
  - Добрый вечер, профессор, - произнёс приятный баритон, когда Мельников взял трубку.
  - Кто это? - спросил он, безуспешно пытаясь опознать звонившего. Голос был незнакомым.
  - Меня зовут Виктор Берданцев, - представился собеседник. - Я сейчас нахожусь в Печоре. Вы уже получили письмо? Курьер должен был вам передать...
  При упоминании населённого пункта профессор машинально представил себе карту России. Печора... Что-то холодное... Не Пермский край, выше. И не Архангельская область, правее, ближе к Уралу. Значит Республика Коми, самый её север, почти Воркута.
  - Что вам угодно? - осведомился он официальным тоном, как обычно разговаривал с незнакомыми людьми.
  - Вы письмо прочли? - не унимался Берданцев.
  - Нет ещё, не успел...
  - Тогда читайте, я вам через полчасика перезвоню.
  Берданцева, казалось, нисколько не волновала холодная реакция профессора. Положив трубку, Александр Николаевич взял конверт с тумбочки и повертел в руках. Ни почтовых знаков, ни обратного адреса, обыкновенный конверт формата А4, запечатанный по старинке - сургучом с оттиском в виде греческой буквы "Каппа".
  Профессор сломал печать и извлёк из конверта несколько листов плотной мелованной бумаги. Каждый лист украшал сверху золочёный вензель в виде "Каппы" внутри лаврового венка. Послание было написано от руки, крупным размашистым почерком и, судя по всему, пером. Одного листа респонденту показалось мало и он растянул письмо почти на десяток страниц. Мельников сразу взглянул на последнюю, где должна была стоять подпись, однако там красовался не автограф некоего человека, а невразумительная печать: "Отдел Каппа".
  Вкратце суть этой загадочной организации, о которой профессор никогда не слышал, раскрывалась в самом начале письма. Оказывается, существовал некий международный неправительственный отдел с практически неограниченным бюджетом и широчайшими полномочиями. И он, Мельников, якобы привлёк внимание "Каппы" своей монографией (дальше шло название и краткий синопсис).
  Дочитав до этого места, Александр Николаевич поморщился от досады. Монография - это было слишком сильно сказано. В самом начале карьеры он написал статью для одного научного интернет-ресурса, где предполагал возможность возникновения какой-либо альтернативной формы разума после резкого и повсеместного вымирания человечества, например, в ходе глобальной ядерной войны или всемирной пандемии. В этой статье Мельников задавался вопросом: почему различные популяции существ не перескакивают произвольно из одной экологической ниши в другую? И отвечал: да потому что другая экологическая ниша уже кем-то занята. В мезозойскую эру не существовало морских млекопитающих, потому что моря кишели гигантскими хищными ящерами. Однако, стоило рептилиям исчезнуть, как млекопитающие устремились в воду и сформировали обширные семейства китообразных и ластоногих. Почему же с разумом должно быть иначе? Прямо сейчас на Земле не возникают другие разумные виды, потому что в наличии имеется человек, опутавший весь земной шар своей цивилизацией. Одним лишь фактом своего существования он подавляет возможную церебральную эволюцию всех потенциальных предразумных. Совсем другое дело, если человечество вдруг исчезнет, как когда-то исчезли динозавры. Тогда кто-то из предразумных получит шанс стать новым сапиенсом...
  Статья была написана молодым человеком, тихим, спокойным и застенчивым, однако способным увлекаться, увлекать других и неудержимо рваться к тому, что его заинтересовало. В силу неопытности молодой Мельников мог себе позволить и излишнюю ретивость, и некоторый апломб, и теоретические спекуляции, и безудержное фантазирование. Теперь же он смотрел на себя в зеркало и видел в принципе того же самого человека, только поднабравшегося мудрости, накопившего опыт и поменявшего мнение по многим вопросам, включая и ту статью. Он её не стыдился, просто считал скороспелой, малообъективной и не соответствующей основному научному профилю. Её скорее следовало поместить в разряд экстравагантных интеллектуальных упражнений - одним из способов занять досуг. Кто-то сочиняет экстравагантные теории. Иван Ефремов и Фред Хойл писали фантастику. Кто-то ныряет с аквалангом или играет в рок-группе. Каждый развлекается, как умеет.
  Отдел "Каппа" почему-то отзывался о статье так, словно она была значимым достижением в карьере профессора. Это неприятно кольнуло Мельникова, но намного более странным оказалось последовавшее предложение проверить гипотезу на практике. Для этого ему рекомендовалось сесть в поезд и приехать в Печору. К письму даже прилагался билет на скорый "Москва - Воркута".
  Александр Николаевич не поверил своим глазам и прочитал отрывок дважды. Проверить на практике? Что это значит? Никаких пояснений не давалось, зато давался чистый бланк подписки о неразглашении. Отдел "Каппа" предлагал профессору поучаствовать в мероприятии, имеющим статус повышенной секретности. О нём категорически запрещалось сообщать третьим лицам - членам семьи, друзьям, коллегам по работе и так далее. Также запрещалось делать любые путевые записи.
  У Мельникова возник стойкий соблазн отправить письмо в мусорную корзину и счесть за розыгрыш, вот только бланк выглядел настоящим и от него за версту несло не розыгрышем, а госструктурами, у которых с чувством юмора совсем плохо.
  Так он и просидел, таращась в бумагу, пока снова не зазвонил телефон.
  - Ну как, Александр Николаевич? - бодро осведомился Берданцев. - Что решили?
  - Думаю вот, - признался Мельников, - и ничего не понимаю. Можете мне по-человечески всё объяснить?
  - По телефону не могу, Александр Николаевич, - сразу же обрубил Берданцев. - Только при личной встрече и лишь после того, как подпишете бланк. Но поверьте, когда вы узнаете, что да как, сами станете умолять оставить вас в проекте.
  - Ну, даже не знаю... - неуверенно замялся Мельников.
  - А чего вам терять? - удивился печорский собеседник. - Вы же всё равно уходите в месячный отпуск. Одного месяца нам запросто хватит, а потом, если захотите, просто вернётесь домой. Но я гарантирую, уходить вам не захочется.
  Основная работа у археологов летом, поэтому на отпуск они могут рассчитывать только зимой. Тащиться в декабре в Большеземельскую тундру - то ещё удовольствие. Да и Новый год на носу. Если есть выбор между морозным севером и жарким югом, то юг, конечно, выглядит предпочтительнее.
  Нельзя было сказать, что таинственное предложение совсем уж не возбудило в профессоре любопытства. Что имелось в виду под проверкой на практике гипотез, предполагающих тотальное вымирание людей, и при чём тут Печора?
  Поздним вечером Мельникову не хотелось никому звонить, а так он бы мог подёргать за верёвочки, задействовать старые связи и поинтересоваться, не происходило ли в последнее время чего-нибудь особенного в Печоре. Если же говорить только об археологии, профессор и без звонков знал, что в декабре никто не будет копать мерзлоту. Значит отделу "Каппа" он был нужен не как археолог.
  В трубке Берданцев нетерпеливо шмыгнул носом, намекая на то, что молчание затянулось.
  - Так что решили, Александр Николаевич?
  - Завтра, пожалуй, выехать не получится. Мне же надо собраться, подготовиться...
  - Что вы, что вы! Езжайте налегке, мы вас всем обеспечим на месте. От вас требуются только мозги, а организация всего мероприятия - наша забота. Садитесь завтра в поезд, а я вас в Печоре встречу.
  В конечном итоге Мельников дал себя уговорить, после чего поужинал и лёг спать, но сон к нему никак не шёл и он долго ворочался с боку на бок. В голову лезли мысли, одна хуже другой. Неужели Россия и Америка собираются начать ядерную войну, а где-то в районе Печоры для немногих счастливчиков построили подземный бункер с анабиозными камерами? Ложишься в саркофаг и просыпаешься спустя многие тысячи лет в совершенно ином мире... Хотя, вряд ли. Виктор же сказал, что если не понравится, то можно будет вернуться. Значит речь не о бункере и не об анабиозе. Тогда что?
  На следующий день не выспавшийся и оттого пребывавший в дурном настроении профессор приехал на Ярославский вокзал. Скорый уже стоял у перрона. Мельников сверился с билетом - ему нужен был СВ. Таковой вагон оказался всего один, в самом конце поезда. Профессор зашёл внутрь и отыскал своё купе. Судя по тишине, он пока был единственным пассажиром. Впрочем, он и остался единственным пассажиром, даже когда поезд тронулся.
  - Я что, один здесь еду? - удивлённо спросил он у проводницы, когда та принесла бельё. - Разве из-за одного пассажира вагон цепляют?
  На бейдже у проводницы значилось, что зовут её Верой Павловной Тереховой.
  - Если остальные места выкуплены, тогда да, почему же не присоединить? - ответила та, помогая Мельникову застелить спальное место. - Вам чего принести? Еда, напитки, всё включено в стоимость билета.
  - Мне бы кофейку, - попросил профессор. - И позавтракать чего-нибудь, а то я не успел. Сами решите. Вы, женщина, лучше сообразите, чего на стол подать. Только никакого алкоголя, у меня от него голова разболится.
  Проводница вежливо улыбнулась и оставила его одного - в ещё большей растерянности, чем раньше. Не оставалось сомнений, что все места в вагоне выкупил таинственный отдел "Каппа" с "практически неограниченным бюджетом". Вот только зачем? Чтобы профессор случайно не проболтался попутчикам? Не слишком ли избыточная мера безопасности?
  Вера Павловна вернулась довольно быстро и вкатила в купе тележку с кофейником и закусками. На вид женщина была моложе профессора лет на семь или восемь. Её внешность можно было назвать приятной, даже красивой, несмотря на комплекцию Анны Михалковой. Глядя на неё, Мельников почувствовал, как дурное настроение отступает.
  - Я тут знаете, что подумал? - произнёс он, пока проводница накрывала на стол. - Этот фокус с выкупленными местами - скорее всего причуда... э-э... организации, пригласившей меня в Печору. Придётся нам с вами всю дорогу вдвоём куковать. Так что вы уж меня не бросайте, Верпална, не то я со скуки помру. Кстати, позвольте представиться, Александр Николаевич Мельников, профессор. Добываю из земли ископаемые свидетельства былых эпох. Вы, например, знали, что там, куда мы едем, когда-то плескалось море? Да какое море! Теплее, чем в Крыму и в Сухуми.
  - Что вы говорите! - искренне удивилась Терехова, присаживаясь напротив и беря ещё одну чашку. При этом из-под форменной РЖДшной юбки выглянули две полные круглые коленки, обтянутые светлыми чулками.
  - Я себе тоже кофейку налью, вы не против?
  - Что вы, что вы, Верпална, это же я у вас в гостях. Не стесняйтесь.
  Как-то само собой получилось, что имя-отчество "Вера Павловна" Мельников стал произносить как "Верпална".
  - Жаль, что сейчас там моря нет, - вздохнула Терехова, наливая себе кофе. - А то бы можно было искупаться, позагорать... Я сто лет на курортах не была.
  Похоже, проводница была согласна с тем, что, если не поболтать с единственным пассажиром, то помрёшь со скуки. Между ней и Мельниковым сразу возникла эмпатия, профессор не стеснялся и не смущался, он сразу оседлал конька и начал увлечённо рассказывать о геологической истории Русской равнины. Сначала он деликатно ограничивался четвертичным периодом, а потом его понесло и он углубился в седые дали, аж чуть ли не до архея[5]. Поездка заняла около полутора суток, на протяжении которых благодарная слушательница покидала купе профессора только затем, чтобы принести обед и ужин, ну и на время сна, естественно.
  Так что в Печоре из вагона вышел не совсем тот же человек, что входил в него на Ярославском вокзале. "Какая всё-таки замечательная и приятная женщина, - думал профессор о Вере Павловне. - Бывают же такие проводницы! Сутки с гаком пронеслись как один миг, даже прощаться не хотелось."
  На перроне он заметил рослую фигуру в канадской парке и меховой ушанке, державшую картонку с надписью печатными буквами: "Мельников". Для здешнего климата это была самая подходящая одежда. После Москвы, где ещё даже снег толком не лёг (что и позволяло курьерам разъезжать на электросамокатах), печорский мороз в минус двадцать градусов действовал одуряюще. "Приезжайте налегке!" - передразнил Мельников Берданцева, чувствуя, как коченеет тело и теряют чувствительность пальцы. В городском пальтишке и с портфелем в руках здесь, на севере, он выглядел откровенно глупо.
  Вышедшие из скорого пассажиры спешили по своим делам, не замечая холода, одетые по погоде. Мельников заметно выделялся среди них и от этого ещё сильнее чувствовал себя не в своей тарелке.
  Здоровяк в парке понял всё без слов, швырнул картонку в урну и бросился к профессору.
  - С приездом, Александр Николаевич! Пойдёмте скорей в машину, а то на вас лица нет.
  "Лицо-то есть, просто оно вот-вот превратится в ледяную маску", - хотелось сказать профессору, но на морозе его речевой аппарат заклинило.
  Здоровяк проводил его к машине - огромному внедорожнику - и Мельников с наслаждением нырнул в блаженное тепло. Сопровождающий забрался следом и предъявил удостоверение.
  - Виктор Берданцев, майор ФСБ. Это я вам позавчера звонил.
  - ФСБ? А я думал, вы из "Каппы"...
  - И то и то верно, Александр Николаевич. Майор ФСБ, временно приписанный к отделу "Каппа".
  - Приписанный для чего? - Даже в тепле Мельников говорил всё ещё с трудом.
  - А вот это уже государственная тайна, профессор.
  - Ну хорошо, - сдался Мельников. - А по отчеству-то вас как, Виктор?
  Берданцев отчего-то засмущался.
  - Да вы что! Какое отчество, я для вас просто Витя, ну или Витёк - когда познакомимся поближе. Вы бланк подписали?
  - Нет ещё, - сознался, Мельников. - Совсем из головы вылетело. Знаете, какая у меня поездочка приключилась?
  - Подписывайте прямо сейчас, - оборвал его Берданцев. - Иначе у нас ничего не выйдет.
  Он достал из внутреннего кармана авторучку и протянул профессору. Тот скрюченными от холода пальцами кое-как открыл портфель, извлёк бланк и накарябал извилистую закорючку подписи. При этом продолжая делиться впечатлениями:
  - Проводница, Верпална, оказалась - золото! Такая очаровательная женщина, внимательная, деликатная... Представляете? Я себя так хорошо даже дома не чувствовал. Расслабился, размяк... Никогда бы не подумал, что в поезде с таким удовольствием время проведу. Не хотел от неё уходить.
  - Ага... - Виктор как-то странно посмотрел на профессора, чего тот не заметил, купаясь в приятных воспоминаниях. - Понятненько... Значит возьмём на заметку. Вы мне лучше скажите, Александр Николаевич, что думаете о теории множественной вселенной?
  Запнувшись от неожиданного вопроса, Мельников недовольно пробурчал:
  - Я-то рассчитывал получить здесь ответы, а вы вместо них вопросы задаёте.
  - Просто скажите.
  - Что думаю? Да ничего не думаю. Я не физик и всех тонкостей не знаю. Но, по моему скромному мнению, вся физика после Эйнштейна залезла в какие-то непролазные и чрезвычайно сомнительные, если не сказать бездоказательные, дебри, в эпистемологический и гносеологический тупик, из которого не видно выхода. Вы только задумайтесь - все ныне существующие технологии основаны на физических принципах, открытых и сформулированных сто и двести лет назад. А после них-то что? Где практический выхлоп из последующих открытий? Его нет! То есть, все эти теории, во-первых, невозможно толком доказать, и во-вторых, они непригодны для практического применения. И эта ваша теория множественной вселенной - из той же оперы. В любой нормальной науке за факт должно приниматься то, что железно доказано, но в современной науке за факт берётся голословное утверждение, которое все договариваются считать фактом. По-вашему, это нормально? Не практика стала критерием истинности, а договорной консенсус. Хорошо, допустим, вы утверждаете, что вселенная множественна. А как вы это доказали? У вас просто циферки так на бумажке сложились, в которых сам чёрт ногу сломит, или вы лично в других мирах побывали? Почему-то в географии, чтобы доказать существование материка или острова, на него нужно высадиться и добыть материальные доказательства. А тут даже не о материке речь, а о бесконечных вселенных!
  Выслушав профессора, Виктор удовлетворённо кивнул.
  - А если я вам скажу, что современная физическая теория множественной вселенной не имеет ничего общего с реальной множественной вселенной? Если я вам скажу, что этот реальный мультиверсум как раз таки доказан на практике? Там побывали и добыли, как вы выражаетесь, "материальные свидетельства".
  - Побывал кто?
  - Полевые агенты отдела "Каппа".
  Профессор поморщился тяжело вздохнул и надавил пальцами на веки.
  - Витя, голубчик, начните лучше с самого начала, не то мы оба запутаемся. Хорошо?
  - Как скажете, Александр Николаевич, - с охотой согласился Берданцев. - В середине двадцатого века ведущие мировые державы окончательно убедились в том, что подозревали уже давно, на протяжении нескольких столетий. В мире существует около двух десятков известных на данный момент феноменов, которые, за неимением лучших определений, назвали "сверхъестественными" или "паранормальными". Для работы с этими феноменами была создана международная сеть неправительственных отделов, каждый из которых обозначили буквой греческого алфавита.
  - Значит "Каппа"...
  - Верно, один из таких отделов, занимающийся, пожалуй, самым интересным феноменом - точками сопряжения. Как следует из названия, это такие места, где две вселенные соприкасаются друг с другом, так что можно перейти из одной в другую. Правда, далеко не все люди способны видеть эти точки и проходить сквозь них.
  - Как удобно!
  - Напрасно смеётесь, Александр Николаевич. Это совсем не удобно. Хочу ещё добавить, что раз иные вселенные - это всё-таки ИНЫЕ миры, то в нашем государстве работу "Каппы" курирует внешняя разведка. Я, например, раньше работал в Финляндии.
  - Переманили?
  - Экстрадировали. Один гнида-перебежчик нас сдал.
  - Сожалею...
  - Да чего там, не стоит. Я вот совсем не жалею. Раньше я в других странах бывал, а теперь бываю в другом мире. Это чертовски круто, профессор.
  Мельников снова вздохнул.
  - Витя, вы действительно хотите сказать, что где-то здесь есть проход в параллельный мир?
  Берданцева ничуть не задел нескрываемый профессорский скептицизм.
  - Мыслите шире, Александр Николаевич. Вы приглашены не для разговоров о параллельных мирах, мы с вами отправимся в один из них и там вы получите возможность доказать или опровергнуть свою гипотезу.
  - Но... но... - Профессор впервые не знал, что сказать, и задал наибанальнейший вопрос: - Почему я? Разве не следовало бы в первую очередь отправить в другой мир кого-то посолиднее?
  - Не прибедняйтесь, профессор, - сказал в ответ Берданцев. - Уж вам-то солидности не занимать. Индекс цитируемости у вас какой, помните? Вот то-то. И потом, неужели вы думаете, что отдел совсем никого не привлёк к изучению иномира? Уж поверьте, специалистов на той стороне хватает. На вас же выбор пал потому что условия в иномире вполне соответствуют вашей теории. Ну, почти.
  Мельников испуганно сглотнул.
  - Хотите сказать, тамошнее человечество...
  - Ага. Пока известна всего одна малочисленная популяция, представители которой пережили глобальный ядерный армагеддон. Она ютится в изолированном горном анклаве, одичав до первобытного состояния. Каких-либо помех возникновению гипотетических новых сапиенсов эти люди оказать не способны.
  - А вы точно уверены в ядерной бойне? Поток крупных астероидов...
  - Астероиды не бьют прицельно по многолюдным городам, Александр Николаевич, и не вылетают из подземных шахт. Поэтому да, мы уверены. Иначе никто бы вас не потревожил.
  За разговором машина пересекла всю Печору, которую профессор не успел даже толком рассмотреть, и выехала за пределы городка.
  - Местные знают, что в их краях наличествует точка сопряжения? - спросил Мельников, прильнув к стеклу.
  - Не знают, - сказал Виктор. - И она не в их краях. Вы сюда приехали потому что Печора - ближайшее место к точке сопряжения, куда можно добраться на поезде.
  Берданцев вытянул руку вперёд:
  - Дальше мы полетим на вертолёте.
  Прямо на обочине дороги, на плотном снежном насте, действительно стоял огромный военно-транспортный Ми-26 и прогревал двигатели. Виктор выхватил у профессора портфель и бросил на переднее сиденье.
  - Это вам не понадобится, Александр Николаевич. И телефончик, пожалуйста, оставьте. На обратном пути вам всё вернут.
  - Спасибо, что хоть до трусов раздеваться не надо, - пробурчал Мельников, но телефон всё-таки выложил.
  Молчаливый водитель остановил машину на некотором расстоянии от вертолёта, выскочил первым и предупредительно распахнул пассажирскую дверцу. Мороз снова схватил профессора за все части тела и он бегом помчался к винтокрылой машине.
  Снег громко скрипел под ногами. Воздушный вихрь, поднятый работающими лопастями, взбаламутил целое облако мельчайшей снежной крупы, искрящейся в лучах низко стоящего солнца. Денёк выдался ясным, вот только с северо-запада надвигалась густая облачность, предвещая затяжную метель. Снежная пыль тысячами игл колола покрасневшее от холода лицо профессора. Он зажмурился, пригнулся и втянул голову в плечи.
  Чьи-то руки открыли дверцу в борту вертолёта и откинули трап. Берданцев помог Мельникову забраться внутрь и усадил на лавку, идущую вдоль борта. Бортмеханик набросил на плечи профессора потёртый меховой тулуп и вопросительно вскинул брови, спрашивая: "Взлетаем?" Берданцев кивнул и устроился рядом с Мельниковым. Бортмеханик поднял трап, задраил люк и поспешил в кабину.
  Профессор моргал слезящимися глазами. Практически весь грузовой отсек вертолёта занимало что-то широкое и громоздкое, укрытое брезентовым чехлом. По характерному запаху солярки и машинного масла можно было догадаться, что к точке сопряжения везут какое-то транспортное средство - грузовик или вездеход.
  - Извините за отсутствие удобств, Александр Николаевич! - прокричал профессору в ухо Берданцев. Шум стоял такой, что иначе говорить было невозможно. - До пункта назначения можно добраться только так. Другие варианты ещё хуже. Просто нам, если честно, в низовье Приобья. Отсюда дотуда километров двести пятьдесят по прямой, всего-то.
  - У "отсюда" и "дотуда", между прочим, есть названия. Территория по эту сторону Урала называется Предуральем, а по ту сторону - Зауральем!
  - Вы меня уели! - Берданцев шутливо поднял руки, признавая поражение.
  Покричав, Мельников почувствовал, как садится голос, и весь оставшийся полёт не проронил ни звука, чтобы вместо экспедиции в иномир не свалиться с простудой.
  Когда вертолёт взлетел и повернул на восток, профессор не удержался, привстал и выглянул в круглый заиндевевший иллюминатор, отогревая его дыханием. Скованная льдом полноводная Печора, давшая название одноимённому городку, лишь сверху выделялась на однотонной снежной равнине. Река практически на всём своём протяжении спокойно и неторопливо текла по равнинным низменностям. Только в верховьях её течение было бурным и изобиловало порогами и перекатами.
  Дальше на восток от городка пошли слабохолмистые широкие равнины, изобилующие болотистыми торфяниками. Мельников знал это, хоть земля внизу была укрыта снегом. Там и сям беспорядочно торчали хвойные рощицы из елей и лиственниц, с редкими вкраплениями берёз. Из-за высокого залегания грунтовых вод деревья могли расти не везде, рощицы перемежались с открытыми заснеженными пространствами, где летом цвели луга, на которых обычное разнотравье соседствовало с багульником, хвощами, карликовой ивой и прочей тундровой растительностью. А по поймам мелких ручьёв и речушек вообще ничего, кроме тундровых лишайников, мхов и карликовых берёз не росло. Потому и назвали эту природную зону лесотундрой. На здешних болотах летом можно было насобирать уйму клюквы, морошки, черники и голубики. Только особо не разгуляешься - почти везде встречался низкорослый кустарник, жёсткий и труднопроходимый.
  Ближе к Уральскому хребту рельеф начал приобретать чётко выраженный наклон вверх. Появились гряды возвышенностей, парм[6], с выровненными платообразными вершинами. Ми-26 летел быстро, так что вскоре предгорья сменились острыми невысокими гребнями, а за ними вырос и основной массив Приполярного Урала. Эта часть горного хребта была известна наибольшими высотами - именно здесь возвышалась самая высокая гора Урала, Народная, высотой почти в два километра.
  Уральские горы - это старые горы, в их рельефе преобладали мягкие, сглаженные черты и лишь Приполярный Урал выделялся из общей картины. Его хребты представляли из себя иззубренные гребни, острые пики, скалистые отвесные склоны, нагорные террасы с каменными россыпями и глубокие ущелья. Многие хребты были прорезаны сквозными долинами с крутыми склонами и широким дном, покрытым беспорядочным нагромождением морен[7], разнокалиберными валунами и озерцами. Приполярный Урал был особенно богат на озерца с чистой прозрачной водой, их там насчитывалось более восьми сотен. Правда, зимой это великолепие по большей части было скрыто, ведь снег в долинах лежал слоем местами до десяти метров толщиной.
  Несмотря на это, Приполярный Урал не производил впечатление безжизненной пустыни. До высоты в полкилометра, или чуть больше, на склонах и в долинах росли северотаёжные леса из ели, кедра, пихты, берёзы и сосны. Выше тянулась горная тундра - практически до высот, где никогда не таяли льды и снега.
  Если б не тулуп, Мельников окончательно бы закоченел. Он и так почти перестал чувствовать ноги. Отопление в грузовом отсеке не предусматривалось, но за бортом было ещё холоднее. Из-за меридианальной направленности Уральского хребта вдоль него с севера постоянно сифонил арктический воздух. Но даже холоду было не под силу оторвать профессора от величественного зрелища, проплывавшего внизу, тем более, что его воображение дополняло и обогащало увиденное картинами из геологического прошлого этих мест.
  То, что мы привыкли воспринимать, как единый континент, не всегда было таковым. Литосферные материковые плиты, из которых сложена Евразия, в разные эпохи то расходились, образуя россыпь микроконтинентов, разделённых внутренними морями, то опять собирались воедино. На территории будущего Урала вырастали и рушились горы, чередовались моря и засушливые пустыни, болотистые низменности, островные архипелаги и рифтовые долины. На дне девонских[8] морей откладывался ил из гниющей органической массы и впоследствии превращался в богатейшие залежи нефти. Обильная растительность карбонового[9] периода - гигантские хвощи и папоротники - подверглась затем гнёту осадочных пород и превращалась в залежи каменного угля. Силурийские[10] и мезозойские моря подарили Уралу запасы известняка. В Третичном периоде[11] на всей Земле было очень жарко. Граница широколиственных лесов простиралась почти до Воркуты, а на широте Екатеринбурга царили субтропики. Затем жара сменилась мерзлотой. Плейстоценовые[12] ледники пропахали те самые корытообразные долины, что проносились под вертолётом. Уральские и Скандинавские горы на протяжении всего оледенения были главными эпицентрами, откуда льды расползались по огромной территории от Северного до Охотского морей.
  Собственно, ширина самого Уральского горного пояса была невелика, километров пятьдесят - шестьдесят. С учётом предгорий как раз и выходили те самые две с половиной сотни вёрст, о которых говорил Берданцев. Вертолёт перевалил через хребет и дальше рельеф начал меняться в обратном порядке. Сначала пошли низкие гряды, те перешли в постепенно понижающиеся увалы[13] и наконец в заболоченную низину, чуть гуще поросшую хвойными деревьями, чем в Предуралье. Каждая ель, сосна или кедр стояли, укрытые густой снежной шапкой.
  - Что это за место? - прокричал профессор на ухо Берданцеву, когда увидел внизу отчётливо выраженную речную пойму. Русло реки и её многочисленных притоков было завалено валунами и обломками скал.
  - Бассейн реки Хулги, - прокричал в ответ Виктор. - Скажите спасибо, что сейчас не лето. Летом здесь столько мошкары, просто ужас! Зажирает насмерть.
  В Зауралье господствовал антициклон, пришедший с востока и обеспечивший ясную солнечную погоду и мороз под тридцать градусов. Профессор решил, что без тулупа из вертолёта не выйдет.
  В целом полёт занял не очень много времени, ещё даже не стемнело.
  - Мы сейчас километрах в трёхстах юго-западнее Салехарда, - пояснил Виктор, когда машина пошла на снижение. - А вот и наша цель.
  Он указал на дюжину утеплённых бытовок, расположившихся полукругом возле бетонной площадки, по которой лениво ползал снегоуборщик. Когда вертолёт сел, бортмеханик открыл дверцу и спустил трап. Было так холодно, что у Мельникова перехватило дыхание.
  - Скорей, скорей, скорей! - принялся подгонять Берданцев трясущегося профессора в сторону одной из бытовок. Он буквально втащил окоченевшего Мельникова внутрь и усадил возле печки.
  - Так, вы пока отогревайтесь, Александр Николаевич, а я принесу вам нормальную одежду. Ваш размер пятьдесят - пятьдесят два? Обувь - сорок пятый?
  Не в силах ворочать языком, Мельников беспомощно кивал и Виктор вернулся на мороз. Оставшийся в одиночестве профессор огляделся. Бытовка была в длину метров десять и в ширину где-то два с половиной. Сразу за входным тамбуром располагалась кухонька, в центре бытовки стояла металлическая печь-буржуйка и здесь же был обеденный столик, а оставшуюся часть занимала спальня с двумя койками. Над обеденным столиком располагалось небольшое окошко - единственное в бытовке.
  Вернулся Виктор и свалил на одну из коек ворох одежды - парку, меховую шапку, толстый свитер, утеплённые штаны, термобельё, шерстяные носки, меховые рукавицы и здоровенные унты.
  - Переодевайтесь и отдыхайте, Александр Николаевич. Ужин в семь часов.
  Мельников выглянул в окошко.
  - Знаете, Витя, пока не стемнело, я бы хотел хоть одним глазком взглянуть на этот ваш иномир. Иначе никакого отдыха не будет, от нетерпения изведусь. А виноваты будете вы.
  Он повернулся и принялся одеваться. Виктор обдумал ответ.
  - Ладно, Александр Николаевич, будь по-вашему. Пойду, предупрежу проводника...
  Проводником оказался низкорослый коренастый человек по имени Михаил Енган, с характерным лицом коренного жителя тундры, то ли ненец, то ли нганасанин по национальности. Он молча поздоровался с профессором за руку и кивком пригласил их с Виктором следовать за собой. "Гордый и невозмутимый, словно индеец из приключенческих романов", - подумал о нём Мельников.
  Они пошли через очищенную от снега бетонную площадку, размером с половину футбольного поля, к её дальнему краю, упиравшемуся в обычный сугроб. Площадку и россыпь бытовок окружала редколесная елово-кедровая тайга. Мельников всматривался куда-то перед собой, в надежде рассмотреть эту так называемую "точку сопряжения" и, разумеется, ничего не видел. Как и в вечер получения письма его неприятно укололо подозрение, что его дурят, разыгрывают. Сейчас, как в сказке "Голый король", начнут показывать на пустоту и говорить: вот же точка сопряжения, разве вы не видите? А мы видим!
  Шагов за пять до сугроба, наваленного снегоочистителем, Михаил ухватил своих спутников за одежду... А вот того, что произошло дальше, профессор не понял. Сам миг перехода он заметить не успел, потому что всё произошло в одно мгновение. Он занёс ногу в одной вселенной, а опустил на землю в другой. Точнее, не на землю, а на аналогичную бетонную площадку, служившую взлётной полосой для беспилотников. От неожиданности Мельников споткнулся и чуть не упал.
  - Аккуратней, Александр Николаевич! - поддержал его Берданцев. - И добро пожаловать в иномир.
  В одежде, под которую не пробирался мороз, было куда лучше. Не возникало желания поскорее нырнуть в тепло. Напротив, Мельникова бросило в жар.
  - Это... Это иномир? - жалобно пролепетал он, уже и сам понимая, что перед ним иномир.
  Окружающая обстановка изменилась. Ландшафт стал другим. Деревья отступили намного дальше от площадки и сделались какими-то чахлыми, жалкими, скрюченными, недоразвитыми. Впереди их вообще не было, простиралась лишь ровная белая равнина, уходившая за горизонт.
  - Наверно, я должен пояснить, почему мы организовали это мероприятие зимой, - сказал Виктор. - Про мошкару я уже упоминал, а вторая причина - это акклиматизация. Ничего не замечаете?
  Теперь, когда первый шок прошёл, Мельников действительно заметил. Если на той стороне мороз был под минус тридцать, то на этой не меньше сорока. Он оглянулся и снова ничего не увидел.
  - Что же это такое? Некий портал?
  - Нет, Александр Николаевич. Просто точка пространства, где соприкасаются две вселенные. Мы с вами её не видим, а Миша видит. Это очень редкий врождённый дар. Один из местных охотников с таким даром нашёл эту точку в конце семидесятых. Причём "видеть" означает "суметь пройти". Когда шли мы, то видели только сугроб и кедры, а Миша видел иномир через точку сопряжения, как сквозь окно, и шёл туда. Он может проходить сам и проносить всё, что держит в руках.
  Профессор взглянул на Урал, вернее, на его аналог. Было хорошо заметно, что хребет выглядит совершенно иначе - более пологим и сглаженным, похожим скорее на Средний Урал, чем на Приполярный.
  - А это что, тундра? - спросил профессор, указывая на равнину без конца и края.
  - Это Обь, Александр Николаевич, - ответил Берданцев. - В здешних низовьях она подходит почти вплотную к Уралу и впадает не в Обскую губу Карского моря, а образует целую дельту из нескольких таких губ. Сами понимаете, спутниковые снимки тут сделать невозможно, но как показывают беспилотники, география иномира во многом отличается от привычной.
  Мельников считал себя человеком, способным поверить во всё, что видит, но сейчас он видел и не верил своим глазам.
  - Что же мы здесь имеем - рукотворный ледниковый период?
  - Вроде того. Глобальный ядерный бабах поднял в воздух столько пыли и пепла, что солнечное тепло перестало сквозь него проходить. Постепенно планета прогревается, на экваторе и в тропиках уже достаточно жарко, но в полярных и средних широтах по-прежнему сплошная мерзлота. Обычно постапокалиптические миры изображаются мрачными и ядовитыми душегубками и тут, должно быть, поначалу так всё и выглядело, вот только природная среда динамична и обладает свойством самоочищения, так что когда-нибудь климат окончательно нормализуется. Правда, не скоро.
  Суточные циклы в обоих мирах, должно быть, были синхронизированы, потому что здесь тоже близился вечер. Солнце уходило за горизонт, начинало темнеть. Далеко в горах мигнул и зажёгся огонёк.
  - Это маячок, указатель местоположения Города-в-горах, - пояснил Виктор.
  - Какого ещё города?
  - Обиталище последних людей этого мира, Александр Николаевич, я вам о них говорил. Разветвлённая сеть горных пещер, уходящих глубоко под землю. Как вы знаете, чем глубже, тем теплее. Некоторые подземные ручьи и речушки образованы геотермальными источниками; там крутой кипяток хлещет. Иномиряне в горячей воде и моются, и мясо варят, существенно экономя дрова. На местном наречии Город-в-горах называется "Karpennujovi".
  - Как-как? Похоже на финский язык.
  - Теперь понимаете, почему меня сюда перевели? Мне после Финляндии проще было выучить язык иномирян.
  Сработал фотоэлемент и по периметру взлётной полосы тоже зажглись фонари.
  - Если брать условно территорию России, то это единственные люди, кого удалось обнаружить. Насчёт остального мира такой уверенности пока нет. У беспилотников ограниченный радиус действия.
  - Логично. Полагаю, эти места тоже были далеки от цивилизации. Только в такой глуши можно было спрятаться от катастрофы и пережить её. Но для этого пришлось приспособиться к жизни в суровых условиях... Скажите, Витя, а мы можем побывать в этих пещерах?
  - Боюсь, пока нет, Александр Николаевич. Там работают специалисты, у них свои задачи, а у нас свои. Давайте каждый будет заниматься своим делом. Вот вернёмся, тогда, быть может, проведу вам экскурсию. А пока у нас цейтнот. Нужно успеть сделать как можно больше за ограниченный срок вашего отпуска.
  Мельникову пришлось нехотя согласиться с условиями.
  - Тогда что, возвращаемся? И завтра с утречка пораньше двинем в путь?
  Берданцев сделал знак Михаилу Енгану и тот повёл их с профессором обратно.
  Во время ужина профессор рассчитывал встретиться и пообщаться с другими специалистами, но хитрый Виктор пресёк этот порыв, сказав, что принесёт ужин в бытовку. Ожидая его возвращения, профессор стоял у окошка, глядя наружу и пытаясь привести мысли в порядок. В сгустившейся тьме сквозь стеклопакет было мало что видно, профессор в основном таращился на своё отражение и видел типичного учёного, какими их зачастую изображают в кино - слегка продолговатое лицо, близорукие глаза, прячущиеся за очками, немного скошенный подбородок, высокий лоб с недавно обозначившимися залысинами, расчёсанные на косой пробор волосы, уши, оттопыренные чуть больше, чем нужно...
  Стоило ли ему соглашаться на экспедицию в иномир? Одно дело участвовать в раскопках в своей вселенной, где ты точно знаешь, чего можно ожидать. Неважно, куда ты забрался, ты не пропадёшь. Есть спутниковая связь, можно дозвониться и вызвать спасателей. А в иномире ничего подобного не будет. Влипнешь в историю и никто за тобой не придёт...
  Предстоящее одновременно пугало и манило Мельникова. Он понимал, что риск запредельно огромен, но в то же время осознавал, что шанс совершить такую экспедицию выпадает всего раз в жизни. Если откажешься, будешь потом жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.
  Возможно, он вообще зря себя накручивает? Надо было сперва узнать у Виктора, кто ещё с ними пойдёт, а то может и бояться-то нечего...
  Будто угадав его мысли, Виктор вернулся не один. Его сопровождали худощавый коротышка с острыми чертами лица и широкоплечий богатырь с огромными кулачищами.
  - Прошу любить и жаловать, Александр Николаевич, - произнёс Берданцев, расставляя на столе пластмассовые контейнеры с горячей едой. - Наши с вами спутники в предстоящем походе. Это Константин, наш шофёр и вообще мастер на все руки, с любой техникой на "ты". А парень с комплекцией квадратного шкафа - это Дмитрий, наша охрана и безопасность. Несколько лет служил в спецназе, бывал в горячих точках, благодаря чему изрядно поднаторел выживать в форсмажорных ситуациях. Однако, прежде, чем планировать поход, подпишите, профессор, ещё одну бумажку. Ничего особенного, простая юридическая формальность.
  Мельников взял документ, подтверждавший его отказ от любых претензий, если что-то пойдёт не так. Отступать было уже поздно и профессор подписал бумагу.
  Вчетвером будущие участники экспедиции с трудом поместились за столиком.
  - Если это всего лишь формальность, значит опасности будут сведены к минимуму, я надеюсь? - осведомился профессор.
  - Димон, - обратился Виктор к богатырю, - поясни профессору про опасности.
  Тот кивнул с видом знатока и заговорил густым баритоном, не забывая уделять внимание еде.
  - Больше всего опасностей в нашем мире, как ни странно, исходит от людей. Никакие природные стихии, болезни и хищники не переколбасили столько народу, сколько сами люди. В иномире людей по сути нет, а значит бояться некого. Болезни там подцепить нереально, они никем не разносятся в силу нулевой плотности населения, а с редкими хищниками мы справимся. Да и вряд ли редкие хищники рискнут с нами связаться. Но в то же время это не повод расслабляться. Иномир есть иномир. Это среда, исследованная недостаточно хорошо. Отправляясь туда, мы пойдём, конечно, не совсем в неизвестность, но во что-то сильно близкое к ней.
  - А что насчёт радиации в мире, пострадавшем от глобальной ядерной бойни?
  - Её уровень там даже ниже, чем в современной Хиросиме, то есть давно нормализовался до безопасной величины.
  - Больше всего нам сможет навредить, пожалуй, только мороз, - заговорил Константин звонким тенорком. - Придётся двигаться непрерывно, днём и ночью, посменно меняясь за рулём, чтобы не глушить мотор. По крайней мере до тех широт, где среднесуточная температура позволит его обратно завести.
  Когда все высказались, Берданцев предложил профессору вкратце пояснить, зачем экспедиция направляется в иномир и что там будет искать.
  - На заре своей научной карьеры, - начал тот, - я высказал довольно смелое предположение, в принципе не противоречащее теории конвергентной эволюции. Смотрите. Когда-то жили динозавры, саблезубые тигры и мамонты, а сейчас их нет, они вымерли. Но почему они не возникают снова, если один раз уже возникли? Во-первых, потому что отсутствуют предковые формы, из которых когда-то эволюционировали перечисленные виды. Во-вторых, отсутствуют условия окружающей среды, подстегнувшие эту эволюцию. В-третьих, соответствующие экологические ниши никем не были заняты. Этот последний пункт очень важен, потому что, если есть некто, прекрасно приспособленный к неким условиям, он уже на начальном этапе будет подавлять соседние виды, способные в перспективе составить ему конкуренцию. Чтобы кто-то другой занял определённую нишу, она должна опустеть полностью.
  Обычно в каждой экологической нише мы видим много разных видов животных, за исключением единственной - носителей разума. Её уже пару миллионов лет занимает один только человек (во всех своих антропологических спецификациях) и больше никто. И здесь мы имеем то же самое: пока человек существует, какого-то альтернативного разума не возникнет. Шимпанзе, орангутанг или кто-то ещё не освоит прямохождение и не даст начало альтернативной цивилизации. А вот если люди, как биологический таксон[14], целиком исчезнут или же сократится в численности до некоего критического уровня, перестав составлять отдельную экологическую нишу, тогда только некие потенциальные предразумные получат шанс стать новыми сапиенсами.
  Наиболее подходящими кандидатами лично я считаю гоминид[15], поэтому нам необходимо отправиться в Африку, а по пути мы должны обязательно заглянуть в Центральную и Южную Азию. Никогда не угадаешь, где именно и какие именно гоминиды сделают следующий эволюционный шаг.
  После еды Виктор убрал со стола и разложил на нём карту.
  - В Африку, говорите? Боюсь, пересечь море будет трудновато...
  - Погодите, какое море?
  Профессор повернул к себе во многом схематичную, неполную, изобилующую белыми пятнами карту и ему в глаза сразу же бросились основные географические отличия иномира. Это касалось не только Оби и других северных рек, не имевших знакомых очертаний. Каспийское и Аральское моря здесь были единым водоёмом, вобравшим в себя также Сарыкамышское озеро и большую часть Туранской низменности. Мугоджары тянулись до этого водоёма, огибали с востока и практически сливались с Тянь-Шанем. Каракумы отсутствовали как пустыня, вместо неё простиралась просторная лесостепь, изрезанная небольшими сопками. Памир, Тибет и Гималаи, эти складки земной поверхности, возникшие при столкновении Индийского субконтинента с Азией, были значительно ниже, потому что столкновение получилось слабее - дрейф Индии замедлял "прицепившийся" к ней Мадагаскар. На карте он располагался на месте Андаманских островов. Однако, поразительнее всего выглядела Африка. Её и Евразию до сих пор разделяло море Тетис[16] - широкий водный бассейн, протянувшийся от Атлантики до Индийского океана.
  Мельников почесал голову.
  - Раз Африка отделена от Евразии, значит там нет и никогда не было высших приматов, потому что приматы, вообще-то, евразийское семейство животных, пришедшее в Африку наряду с зебрами и верблюдами. В нашем мире Африка и Евразия соединились Суэцким перешейком около семнадцати миллионов лет назад, дав возможность одним видам входить в Африку, а другим из неё выходить. Ещё через десять миллионов лет миоценовые[17] гоминиды начали приобретать всякие интересные спецификации, благодаря климатическим изменениям, вылившимся в итоге в плейстоценовое оледенение, и это направило их на долгий и трудный путь к очеловечиванию... Что ж, друзья, это значительно упрощает нашу задачу. К чёрту Африку, ограничимся обследованием Центральной и особенно Южной Азии.
  Следом за профессором карту к себе повернул Константин.
  - Тогда будем двигаться на юг вдоль шестьдесят пятого меридиана, затем вдоль Мугоджар, каковые пересечём уже в Средней Азии по одной из этих долин...
  Дмитрий высказал любопытную мысль.
  - Взгляните, в иномире не существует Ближнего Востока. Ни Сирии, ни Месопотамии, ни Аравии, ни Палестины... Получается, у иномирян не возникло авраамических религий?
  - Не обязательно, - возразил профессор. - То есть, в таком виде, как у нас, естественно, не возникло и не могло возникнуть, зато могло возникнуть в каком-то другом. Популяция европеоидов, ставших затем семитами, пришла на Ближний Восток с Кавказа. Кавказ в иномире есть, вот он, как раз на берегу моря Тетис. Так что некий аналог авраамических религий вполне мог зародиться там в несколько иной форме. Беспилотники не находили руин каких-нибудь храмов?
  Последний вопрос адресовался Виктору. Тот пожал плечами.
  - Руины городов либо занесены снегами, либо покрыты буйной растительностью и в целом находятся в таком состоянии, которое не позволяет определить, где что стояло - храм или не храм.
  - Дальше, - продолжил Константин, - перейдём Гиндукуш вот по этим перевалам и окажемся в верховьях Инда. Вездеход прекрасно держится на воде, мы можем сплавиться на нём по реке.
  - Разумно, - согласился Мельников. - Все животные регулярно ходят на водопой. Если гоминиды в иномире есть, возле реки их больше шансов встретить.
  Он взглянул на будущих попутчиков.
  - Меня беспокоит только наша численность. Не маловато ли четверых? Или мы должны исходить из вместимости вездехода?
  - На самом деле, - сказал Берданцев, - завтра к нам присоединится ещё один человек.
  При этих словах Дмитрий и Константин удивлённо посмотрели на майора ФСБ.
  - Кроме того, щедрые жители Karpennujovi обещали предоставить нам троих сопровождающих. Завтра увидим, что это за фрукты. Итого уже восемь человек. Восьмерых достаточно, Александр Николаевич?
  - Вполне.
  
  
  II
  
  
  Семьдесят процентов поверхности Земли покрыто океаном. И если уж на оставшихся тридцати процентах суши в одном из существ забрезжил разум, было бы странно, если бы сызнова он не забрезжил во влажной среде, наименее пострадавшей от глобальной ядерной бойни.
  На северо-востоке Африканского континента тупым изогнутым рогом торчит Сомалийский полуостров. Со стороны южного побережья, на глубинах до тридцати метров, вдоль всего шельфа тянется коралловый риф, ограниченный спереди литоралью[18], сзади уклоном в океанскую бездну, а по бокам двумя отвесными разломами, идущими через весь шельф до самого материкового склона, а может и до абиссали[19] - никто этого не проверял.
  Поначалу, если следовать от береговой линии, наклон пологого дна невелик - глубина растёт всего на десять метров с каждым километром. Поэтому вода здесь пронизана солнечным светом - основой изобильной жизни. А вот дальше материковый склон опускается в бездну неровными уступами, покрытыми росчерками разломов и скальных гряд.
  Одна из разновидностей крошечного полипа умеет образовывать на своей поверхности внешний скелет из кальцита. На протяжении всей жизни полипа эта оболочка растёт и утолщается, а поскольку полипы селятся колониями и активно размножаются, оболочки отдельных особей в конце концов сливаются и образуют на шельфовом дне громадный коралловый риф. Всё, что им нужно для успешного существования, это высокая солёность воды, тёплая температура и солнечный свет. Каждый полип проживает в симбиозе с одноклеточными зелёными водорослями, которым необходим фотосинтез. И хотя каждые десять метров морской воды снижают освещённость до одной пятой изначальной величины, водорослям на рифе этого хватает. Полип снабжает симбионта углекислым газом для фотосинтеза, а себе забирает получившийся кислород, углеводы и аминокислоты. Также симбионт помогает полипу строить коралловый скелет. Углекислый газ растворяется в воде и образует угольную кислоту. С её ионами связывается растворённый в воде кальций и получается гидрокарбонат - непрочное и непригодное для строительства соединение. Водоросль-симбионт нужен, чтобы превращать гидрокарбонат в карбонат, который будет оседать и накапливаться на стенках внешнего скелета, увеличивая его массу и прочность.
  На рифе встречаются кораллы всевозможных форм, размеров и расцветок - кустистые, пластинчатые, древовидные, шаровидные, грибовидные, жёлтые, красные, голубые, пёстрые или сочетающие все эти оттенки в разных пропорциях. После смерти полипа его скелет приобретает сахарно-белую окраску чистой извести.
  В морях и на суше иномира есть организмы, практически идентичные известным обитателям нашей Земли, но также имеются и другие, которых кто-то когда-то, возможно, описал и классифицировал, вот только эти знания погибли вместе с иномирянской цивилизацией.
  В водах, омывающих риф носятся розовые крылатки, порхают рыбы-ангелы и чинно дрейфуют рыбы-императоры. Тут и там виднеются морские лилии, рыбы-спинороги и флегматичные губаны, морская крапива, цианеи, рыбы-зебры, горгонарии, голотурии и бородавчатки. Вот морская змея заинтересовалась беспечной макрелью, вот стайка морских звёзд потревожила зарывшуюся в песок камбалу, вот по зарослям кораллов дружно марширует цепочка бродячих лангустов - настоящий коллективный организм, вроде пчёл или муравьёв (когда нападает хищник, вся стайка сворачивается в ощетинившийся клешнями клубок, к которому невозможно подступиться ни с одной стороны). Везде, на камнях, на скальных уступах и просто на дне удобно устроились колонии губок, лишайников и оболочников, между которыми снуют медузы, морские гребешки, креветки, каракатицы и даже черепахи. Там омар пытается пообедать морским ежом, обламывая его иглы одну за другой, тут морская водомерка куда-то несётся по поверхности воды, а снизу к плёнке поверхностного натяжения прилип реснитчатый червь турбеллярия, ползая по ней, как по гладкой поверхности. Среди камней красуется продолговатая раковина большого брюхоногого моллюска. Если его потревожить, ядовитый моллюск способен укусить и тогда его жертва почувствует боль и онемение во всём теле, у неё нарушится координация движений, после чего наступит паралич и смерть...
  Повсюду кружатся и мельтешат рыбки, бесчисленное разнообразие рыбок - маленьких и больших, юрких и ленивых, пухлых, тонких и сплюснутых. Удивительно, как у них самих не рябит в глазах от собственной пестроты. Эти многочисленные организмы не просто обитают на рифе, здесь все кого-то едят. Трофическая пирамида[20] именно здесь выражена со всей наглядной очевидностью. Планктон поедает бактерий и одноклеточных, существа покрупнее поедают планктон, их самих хватает кто-то побольше, а того - кто-то ещё больше...
  Однако, всё это служит лишь фоном, на котором процветает один вид, по сути превративший риф в свои угодья и настойчиво переделывающий его в соответствии со своими представлениями о комфорте, безопасности и целесообразности. Строго говоря, риф можно уже не считать чисто геологической или гидробиологической структурой. Он, или, по крайней мере, его часть, представляет из себя целую страну, созданную и населённую уникальной бентосной[21] цивилизацией. Существами, чью эволюцию в известной степени подстегнула радиация, а вызванная ей генетическая мутация позволила им обрести разум и долголетие. Они не только развили в себе социализацию, но и принялись активно преобразовывать окружающий рифовый мир, не выходя пока за его пределы.
  У этих существ имеется большое мешковидное тело, лишённое даже хрящевого рудимента раковины, два глаза и восемь длинных щупалец с двумя рядами присосок каждая, окружающих венчиком круглый рот с кривым, как у попугая, хитиновым клювом. Когда иномир ещё населяли люди, они называли этих существ (вернее, их неразумных предшественников) осьминогами. Сами разумные осьминоги, конечно же, так себя не называют. Их самоназвание невозможно адекватно передать, потому что оно, как и любое другое понятие из их языка, включает в себя пощёлкивание клювом, замысловатые движения щупальцами, определённый цветовой и текстурный узор на коже и сложный набор эндогенных химических соединений, источаемых слизистой поверхностью тела. Более-менее приблизительно их расу можно назвать "Октоподами", а их сообщество и населённую ими рифовую страну - "Согласием".
  Обычно дикие осьминоги живут поодиночке, это совершенно асоциальные животные. С себе подобными они встречаются в основном для спаривания или ради драки за партнёра для спаривания. В остальное время осьминоги предпочитают не встречаться с сородичами, а если таковая встреча происходит, животные бросаются друг на друга и кто-то один неминуемо оказывается съеден. Каннибализм отнюдь не редкость среди головоногих моллюсков.
  Устойчивая генетическая мутация, сделавшая неразумных осьминогов разумными октоподами, увеличила их мозг, тело и продолжительность жизни. Одновременно биологической эволюции сопутствовала социальная. Когда иномир переживал последствия ядерной катастрофы, выяснилось, что одиночкам сложнее выживать. Октоподы оказались вынуждены приспосабливаться жить и действовать сообща, им пришлось обуздать свою асоциальность и в их мозгах сформировался центр регуляции рационального и социального поведения, тормозящий инстинктивную агрессию при виде другого октопода. Результатом этого стало возникновение Согласия. Моллюски стали разумнее, терпимее и дружелюбнее, стали более гуманными и открытыми для новых идей, новых знакомств и новых отношений. Они научились получать удовольствие от общения друг с другом и от совместной работы на благо Согласия.
  Обосновавшись на рифе, октоподы высадили вдоль границ Согласия (кроме литоральной) густые заросли бурых водорослей - этакую живую изгородь, опоясавшую всю страну по периметру. Так они обозначили свои владения, которых им показалось достаточно. Объявить себя владыками всего океана никому даже в голову не пришло, октоподы оказались не настолько высокомерны и самолюбивы.
  С внутренней стороны живой изгороди пасутся многочисленные медузы - яркие шарообразные купола, наполненные воздухом и потому плавающие у самой поверхности воды. Их длинные пряди стрекательных щупалец почти достигают дна, образуя ещё один защитный периметр вокруг Согласия. Для хищника, пробирающегося через живую изгородь, переход от водорослей к щупальцам практически незаметен, особенно, если хищник движется быстро, одержимый жаждой лёгкой поживы. Неподвижно свисающие щупальца легко можно принять за ещё одну разновидность водорослей и тут же поплатиться за это. Медуза - это организм-фильтратор, она не питается мясом, зато поражённого стрекательными клетками хищника с удовольствием употребят другие обитатели рифа - те же крабы, например...
  Медузы послушно дрейфуют возле водорослей, прирученные с помощью лёгкого наркотика. Чернила октоподов - это не просто густая субстанция, плохо диффундирующая в воде. В них содержится сумасшедшая концентрация дофамина, который существа-фильтраторы пропускают через себя и их примитивная нервная система приходит в состояние неописуемой эйфории... В обязанности каждого октопода входит ежедневное окатывание чернилами определённого участка живой изгороди. Ради новой дозы наркотика медузы остаются на одном месте и заодно выполняют защитную функцию.
  Щупальца медуз не только смертельно опасны, ещё они весьма чувствительны - издалека замечают приближение своих благодетелей и расступаются перед ними, не жалят. Также медузы не жалят "домашних животных", на теле которых неминуемо присутствуют вкусо-ароматические маркеры октоподов. По этой причине только сами октоподы и их прирученные питомцы имеют возможность плавать из Согласия и в Согласие, безопасно преодолевая живую изгородь.
  Риф тянется вдоль побережья Сомалийского полуострова на добрую тысячу километров, из которых Согласие занимает едва ли сотую часть. Сколько именно там проживает октоподов, никто не считал. Октоподы не нуждаются в этой информации, она им без надобности. Особенности рождения и взросления октоподов лучше любых социальных механизмов регулируют их численность и не позволяют ей превышать критический уровень. Наверняка в Согласии проживает несколько сотен октоподов, не меньше.
  Согласие - это не государство в нашем понимании. Скорее это первобытная община, пришедшая к идее цивилизации и прогресса, минуя социальное неравенство, жёсткую вертикаль власти, финансовые спекуляции, физическое угнетение большинства меньшинством, деструктивные идеологии и прочие сопутствующие явления, придуманные человеком. Причина кроется в том, что предразумные осьминоги не жили, подобно обезьяньей стае, с чётко выраженной иерархией. Они были индивидуалистами, не знакомыми с понятием "вожак" или "альфа-самец". Каждый осьминог был равнозначен любому другому осьминогу. Потому и в Согласии все октоподы равны. Каждый знает, что разумная жизнь - это и есть Согласие. Действовать на благо Согласия (всего Согласия, а не каких-то отдельных персон), значит способствовать процветанию жизни и разума. Если и возникают в обществе октоподов единичные исключения, от них избавляются безо всякой жалости. Не убивают, нет, просто изгоняют вон. Лишённые поддержки сообщества, одиночки долго не живут, быстро становятся чьей-то добычей.
  Неравенство и привилегированность одних перед другими просто физически не могли зародиться в Согласии. Осьминог - это ходячий хеморецептор[22]. Всё окружающее он воспринимает не столько зрением (хотя и зрение у него стопроцентное), сколько на вкус и наощупь. Ведь даже ощупывая кого-то или что-то, октопод одновременно пробует это на вкус - каждая присоска снабжена тысячами вкусовых рецепторов, а этих присосок у октопода более полутора тысяч на всех восьми ногах. Кроме того, само слизистое осьминожье тело - это один сплошной вкусовой рецептор, ощущающий малейшие колебания химического состава воды. А если ты на вид, на вкус и наощупь подобен мне, то почему ты должен иметь какие-то особенные привилегии? Почему твой статус должен быть выше моего? Такие вещи октоподам совершенно непонятны и попросту не прижились бы в их обществе.
  В отличие от, например, дельфинов, у которых доминирует игровой тип общественного и индивидуального поведения, осьминоги ещё с предразумных пор славились своей тягой к познанию. Обретя разум, октоподы тем более положили познание, творческий интеллектуальный поиск, в основу своей жизни. Это раса интеллектуалов. Они от природы любопытны, хотят узнать как можно больше об окружающем, быстро и с удовольствием учатся. Если октоподу нечем заняться, он становится раздражительным, у него ухудшается самочувствие. Даже диким осьминогам в аквапарках постоянно подбрасывают головоломки. В отличие от них, разумные октоподы способны сами придумать себе занятие. Согласие - это цивилизация прирождённых исследователей, которым повезло жить в океане, где вряд ли когда-то закончатся темы для исследований.
  Один из таких естествоиспытателей носит имя, которое можно условно перевести как Педант. Это обычный октопод - синяя кровь, три сердца, длина от края телесного мешка до кончиков вытянутых щупалец - три метра, вес превышает вес взрослого человека. Он трудится на поле мёртвых кораллов - относительно плоском участке, состоящем из старых, но ещё не разрушенных водой известковых скелетов. Педант тщательно ощупывает кончиками дорсальных[23] щупалец выступающие бугорки и неровности на коралловом поле, после чего одни пропускает, а другие обкусывает. Осьминожий клюв способен создавать усилие в сто килограммов на квадратный сантиметр, так что обгрызать кусочки кораллов ему совсем не сложно. Педант словно высекает на коралловом поле одному ему ведомый узор, который может быть воспринят лишь тактильно, подобно шрифту Брайля.
  Вокруг Педанта на длинных суставчатых ногах вышагивают здоровенные крабы. У каждого на плоской спине громоздится взрослая актиния. Это тоже домашние питомцы, что-то вроде сторожевых псов. В случае опасности крабы сгрудятся вокруг хозяина, а щупальца актиний стрекают не хуже медуз - попробуй только сунься! Столько мер безопасности не означают, что октоподы трусливы. Вовсе нет, они способны нападать и сражаться с противником, превосходящим их во много раз. Просто они верят, что являются единственными разумными созданиями в мире и это заставляет их особенно остро ощущать ценность каждого октопода. Если сильно увлечься каким-либо делом, можно случайно прозевать хищника и погибнуть, нанеся Согласию невосполнимый урон, ибо каждый интеллектуал уникален. Так что октоподы предпочитают перестраховаться. Вот и Педант спокойно работает, не отвлекаясь на заботы о собственной безопасности. Окрасившись в белый цвет, он почти сливается с известковыми скелетами полипов. Белый - цвет спокойствия и безмятежности. Педант расслаблен и увлечён своим занятием.
  Дикие осьминоги предпочли бы съесть, а не приручать крабов. Сколько времени и сил октоподам пришлось затратить на обучение дружбе, взаимовыручке и открытости, столько же было затрачено и на гастрономическую терпимость. Еды и так вдоволь, зачем есть всех подряд, если некоторых существ можно использовать по другому назначению? Более того, пищу вообще можно выращивать. Правда, это скучно и не интересно, но, возможно, когда-нибудь Согласие придумает, как обойти этот недостаток. Сейчас октоподы разводят в специальных садках только крабов, которых приручают. Увлекательный процесс приручения с лихвой компенсирует все рутинные недостатки содержания садков.
  Подумав о еде, Педант чувствует приближение своих кальмаров и с ними кого-то ещё. Глаза с продолговатыми горизонтальными зрачками, способные двигаться независимо, как у хамелеона, начинают высматривать гостя, в то время как руки и клюв продолжают выполнять прежнее занятие. К сожалению, прозрачность морской воды ограничивает кругозор всего несколькими метрами. Её химический состав и то приносит больше информации. Педант ощущает нотки эстрогена, значит к нему приближается самка. Тонкие вкусовые оттенки указывают всего на одну самку - его подругу, и, вероятно, будущую жену, чьё имя можно примерно перевести как Лакомка. Октоподиха различима только так, она движется у самого дна, полностью сливаясь с ним окраской.
  У диких осьминогов самец и самка встречаются лишь единожды, у них происходит спаривание и самец уплывает восвояси, а самка весь недолгий остаток жизни ухаживает за яйцами и в конце концов умирает, выполнив свой природный долг. Октоподы сумели преодолеть и это ограничение. Теперь потенциальные партнёры тратят намного больше времени, чтобы узнать друг друга получше, крепче привязаться к будущему супругу и понять, нужен ли он (или она) им вообще.
  Педант и Лакомка общаются давно и проводят вместе много времени, не забывая, конечно, и о своих делах. Обоим хорошо друг с другом, оба любознательны и открыты всему новому. Находчивость и рассудительность Педанта прекрасно дополняют слегка авантюрный характер Лакомки.
  Октоподиха уходит со дна, перескакивает мощными толчками мантии на коралловое поле, мгновенно меняет цветовой оттенок на сахарно-белый, как у Педанта, и сплетается с ним в тесный клубок. Влюблённые поглаживают и ласкают друг друга. Их организм использует те же гормоны и нейромедиаторы, что и у людей. Ощущение восторга, радости и счастья вызывается выбросом в кровь дофамина. Он же через кожные поры выходит наружу и может быть считан другим октоподом. То же самое можно сказать о любом другом веществе, отражающем мысли и эмоции октопода. Обмануть потому никого невозможно, ложь у октоподов (в отличие от обезьян) отсутствует - и это является краеугольным камнем в фундаменте Согласия.
  В объятиях Педанта Лакомка принимает оттенок отполированной жемчужины и разглаживает все папиллы[24] у себя на коже. Удерживаясь на кораллах всего одним щупальцем, влюблённые ласкают друг друга ещё двумя-тремя, а с помощью остальных ведут диалог. В языке октоподов намного больше понятий, описывающих предметы, их свойства и признаки, или действия с ними, чем в человеческих языках, потому что они живут в более богатой и насыщенной трёхмерной среде. Плюс к этому нужно добавить абстрактные понятия. Обойтись для диалога одним или двумя щупальцами не всегда бывает возможно. Некоторые малоупотребительные выражения вообще требуют всех восьми щупалец. К счастью, для любовного воркования и четырёх вполне достаточно. Так что язык октоподов - это именно язык, выражающий мысли, чувства и эмоции. Этим он отличается от сигнальных систем животных, каковые являются всего лишь выражением врождённых видовых рефлексов и отличаются постоянством проявления в ответ на тот или иной раздражитель.
  Лакомке искренне интересно, чем занят Педант. Она видит лишь голые известковые скелеты и пока не понимает, почему её друг посвящает им столько времени. В это же время к Педанту подплывают его прирученные кальмары, занятые рутинным добыванием пищи, и показывают свою добычу. Пятнадцатиметровые торпеды способны развивать скорость свыше полусотни километров в час; их используют в основном как охотничьих и ездовых животных. Кальмары показывают хозяину каких-то уродливых рыб, добытых над абиссалью. Педант придирчиво осматривает их, потом рвёт на куски и бросает крабам. Радостно шевеля острыми клешнями, торчащими антеннами усов и глазами на стебельках, сторожевые псы хватают подачку. Несколько кусков прицельно попадают в круглые пасти актиний.
  Октопод одновременно умеет координировать каждое щупальце по отдельности и все вместе, легко справляется с многозадачностью и решает сразу несколько дел. Невозможно сказать, где начинается и заканчивается его мозг. Нервная система октопода - это один сплошной комок нервов без чёткого разграничения на центр и периферию. Неврологическая структура в щупальцах полностью идентична головному мозгу. Если двигательный центр млекопитающих (и человека) находится в мозгу, то центр управления каждым щупальцем октопода находится в самом щупальце. Отсюда и адаптация к многозадачности. На все восемь щупалец приходится три пятых всего неврологического субстрата, то есть каждое щупальце - это как бы филиал мозга. Оно вполне может жить своей жизнью и действовать автономно. Кроме движений щупальца производят первичный анализ тактильных и вкусовых ощущений. Головной мозг осуществляет уже финальное осмысление всей информации и плюс управляет изменением цвета и кожной текстуры.
  Ни охотничьих, ни сторожевых псов не беспокоит присутствие возле хозяина Лакомки, постороннего октопода. Они к ней уже привыкли и воспринимают как свою.
  - Я нахожусь на пороге открытия иного, внемнемонического способа хранения информации, - сообщает Педант, отвечая на вопрос Лакомки. - Ощупай вот этот участок. Чувствуешь, как меняется шероховатость рисунка с каждой присоской?
  - Чувствую, что шероховатость то меняется, то нет, - признаётся Лакомка, ощупывая коралловое поле. - В этом прослеживается какая-то закономерность. Зачем тебе понадобилось хранить вовне то, что и так уже хранится внутри нас?
  - Ты наверняка не раз видела старых октоподов, поражённых возрастной интеллектуальной дисфункцией. Представь, что есть некая важная информация, которую знают только они, но не могут вспомнить, чтобы передать другим. Разве это не печальная потеря? Наша память непрочна, волны времени подтачивают её, словно морская вода гранитные утёсы. А ведь можно было бы выразить информацию в неких символах и затем изобразить их на какой-то устойчивой ко времени поверхности.
  - На известковых скелетах?
  - Это лишь пробная попытка, не придирайся. Я хочу сказать, что информация может не зависеть от нашей памяти. Даже если все октоподы забудут что-нибудь, любой из их потомков, знакомый с условными символами, сумеет прочитать надпись и таким образом возродит забытое.
  Удерживая в объятиях задумчиво притихшую подругу, Педант переносится с ней на песчаное дно и кончиком щупальца чертит на нём комбинацию точек, чёрточек и загогулин.
  - Вот этим символом я решил обозначить понятие "жизнь", а вот этим "смерть". Точка похожа на раскрытую присоску, чёрточка - на сжатую. Загогулина примерно повторяет производимое движение щупальца. Аналогичные символы нетрудно придумать для всех понятий, так что я, просто в качестве эксперимента, пытаюсь высечь на коралловом поле основную суть нашей концепции о вечном соседстве Смертежизни и Жизнесмерти. К сожалению, возможности текстурных глифов ограничены и не передают всей полноты нашего языка. Но вот если бы в будущем каждый из них удавалось окрашивать в тот же оттенок, какой мы принимаем при употреблении этих понятий в беседе, это было бы идеально!
  В речи Педанта звучит огорчение, вызванное невыполнимостью задачи. Он знает, что нужно делать, но не знает как. Лакомка выскальзывает из его объятий и возвращается на коралловое поле, чтобы ещё раз ощупать надписи. Зная, чем они являются, она воспринимает бугорки и выступы уже иначе. Идея Педанта не кажется такой уж необходимой, но сама мысль о том, что знания можно хранить где-то ещё, кроме памяти, представляется Лакомке завораживающей. Педант считывает её настроение по изменившемуся телесному узору и расходящемуся по воде вкусу. Ему приятно осознавать, что он сумел впечатлить подругу.
  - А ты чем занималась? - интересуется он у неё. Проигнорировать её собственную деятельность было бы невежливо.
  Лакомка тянет к нему два щупальца, требуя ещё ласк и объятий, а остальными продолжает ощупывать известковое поле.
  - Океан сотрёт твою запись прежде, чем ты сообщишь о ней Согласию.
  Педант сплетает с её щупальцами свои.
  - Знаю. Идею придётся ещё долго обдумывать, искать и пробовать различные варианты. Не страшно, если я узнаю, как и что не следует делать. Благодаря результатам я затем пойму, как и что следует. Отрицательный результат эксперимента - это тоже результат.
  Кальмары всё это время крутятся рядом и ластятся, выпрашивая награду. Педант запускает кончик щупальца в воронку сифона, подцепляет им дофаминовый секрет и втирает в мантийную полость каждого питомца, ощущая при этом, как по торпедообразным телам пробегает дрожь.
  - Я занималась вскрытием странных рыб с перпендикулярными хвостами, которых мои кальмары добыли на месте недавнего побоища двух стай.
  - Побоища? - удивился Педант, шлёпая кальмаров по спинам, чтобы те снова отправлялись за рыбой и оставили их с Лакомкой наедине.
  - Да. Иного определения я не подберу. Это было именно побоище. Там всё дно усеяно растерзанными останками двух типов рыб с перпендикулярными хвостами. В одной стае рыбы были большими, с пятнистым телом, в другой рыбы поменьше, темно-серого, нейтрального цвета. Ни та, ни другая стая не охотились, они просто убивали друг друга. Я до сих пор не могу представить, какая причина заставила рыб так себя вести.
  - И что же ты обнаружила?
  - А вот это самое интересное! Мы прежде не обращали на это внимания, но оказывается, рыбы с перпендикулярными хвостами вовсе никакие не рыбы!
  - Кто же они?
  - Совершенно другой тип существ. У них теплокровные тела, отсутствуют жабры, отсутствует плавательный пузырь и они не мечут икру. Экземпляры, добытые живыми, умирали почти сразу, лишаясь возможности всплывать к Жизнесмерти. И это ещё не самое удивительное! Их тела изнутри тоже пронизаны, причём совсем не так, как у истинных рыб, твёрдыми кальциевыми стержнями разных форм и размеров, к которым крепятся мышцы и сухожилия, и которые служат рычагами, создающими усилие при движении. Эти стержни-рычаги больше похожи на внутренние скелеты обитателей Жизнесмерти, которых я прежде изучала. Не-рыбы практически идентичны сухопутным созданиям, за исключением плавников. Если бы не плавники, я бы решила, что мои кальмары принесли кого-то с суши. Я поделилась открытием с Проказницей и та предложила мне посетить одно место, но я не уверена, что стоит это делать в одиночку. Составишь мне компанию?
  - С удовольствием, - сразу же соглашается Педант, желая сделать приятное подруге, хотя ему совсем не хочется встречаться со взбалмошной Проказницей. - Последнее время я весь отдался своей идее и не следил за событиями. Что ещё интересного произошло в Согласии?
  - Зануда с Бегуном до сих пор ведут споры о системе счисления. Зануда отстаивает устоявшуюся восьмеричную, а Бегун утверждает, что десятеричная удобнее и проще. Якобы вычисления с её помощью более совершенны и изящны.
  - Что же в ней простого? - Педант задирает вверх кончики щупалец и по-особому сжимает присоски, каждой из которых в арифметике октоподов присвоено своё число. - Вот, я только что с лёгкостью произвёл умножение двух произвольных чисел. А как бы я это сделал в десятеричной системе? Ещё-то двух рук у меня нет, а кальмары пока что считать не умеют.
  - Вот и Согласию доводы Бегуна кажутся неубедительными. К тому же многие до сих пор не забыли той истории, когда Бегун по всем признакам сообщил правду, которая была неправдой...
  Педант понимает, что имеет в виду Лакомка. Однажды Бегун договорился с Неженкой предпринять экспедицию на северо-восток вдоль береговой кромки. Обратно октопод вернулся, волоча мёртвую Неженку за собой, и поведал всем такую историю. Якобы они повстречали угря, которого им захотелось поймать. Неженка бросилась к добыче, а Бегун замешкался и в этот момент угорь убил октоподиху. Как именно - не известно. Он не кусал её, не колол ядовитым шипом, как некоторые рыбы. Он просто что-то сделал и Неженки не стало. Бегун назвал это воздействие "невидимыми флюидами". Вскрытие не показало насильственной смерти, но и ответов о причине гибели не дало. Бегун не лгал, никто не обвинял его в убийстве подруги, потому что октоподы Согласия не убивают других октоподов. И всё же произошедшее выглядело очень странно. Что ещё за "невидимые флюиды"? Всё в мире видимо и ощутимо - иначе как это изучать? Значит ли это, что Бегун указал на принципиальную непознаваемость мира? Октоподы не знали, что и думать. Ещё долго после этого Согласие бурлило. Ведь угорь есть угорь - прячется среди скал и в расселинах, нападает из укрытия, достаточно опасен, может откусить щупальце, если будешь неосторожен. Но чтобы из-за одного угря сделать вывод о наличии в мире чего-то непостижимого... Для Согласия это было слишком. Разумные октоподы верили в силу разума и считали, что со временем смогут познать всё на свете...
  
  
  III
  
  
  Наутро Мельникова ждал первый сюрприз. Не успело ещё рассвести, как Берданцев ввалился в бытовку с готовым завтраком, а вместе с ним перед изумлённым профессором предстала цветущая и улыбающаяся Вера Павловна Терехова.
  - Вы? - охнул Мельников.
  - Еле успели, Александр Николаевич, - похвалился Виктор. - Буквально на несколько минут в Печоре установилось погодное окно и наши бравые вертолётчики в него проскочили. Забрали Верочку и сразу назад.
  Вечером профессор боялся, что от волнения и избытка впечатлений опять не сможет уснуть, однако проспал как убитый и даже не слышал вертолёта, хотя, казалось бы, не услышать такое было невозможно. Звукоизоляция в бытовке оказалась слишком хороша.
  - Как вы в Печоре-то вышли, - сказала "проводница" профессору, - СВ от состава сразу отцепили. Я уж думала, вернусь в Москву, а тут новый приказ.
  - Верунчик, позавтракаешь с нами? - спросил у неё Берданцев. Женщина кивнула, повесила парку на крючок возле входа и подсела за столик.
  Ничего не понимавший профессор переводил взгляд с одного на другую.
  - Но... но... как? Что всё это значит?
  - Вы что же, Александр Николаевич, думали, мы вам в вагон настоящую проводницу посадим? - спросил Берданцев, явно забавляясь. - В разведке так дела не делаются. А если бы в дороге что-то случилось? Верочка - наш ценный кадр, между прочим. Мистер и миссис Смит в одном лице. Помнится, вы её так хвалили, уж так хвалили. Прям расставаться не хотели. А ведь сказано: бойся заветных желаний, ибо они внезапно могут исполниться. Да и ты, Веруня, жаловалась профессору, что давненько на юге не была. Считайте, вам обоим повезло, ведь мы направляемся на юг. Правда, на юг иномира, но это уже мелочи.
  Терехова внимательно смотрела на профессора, отчего тот невольно покраснел.
  - Я бы попросил вас, Витя, впредь нам с Верпалной подобных вещей не говорить.
  - И не буду! - с готовностью согласился Берданцев. - Но, право же, трудно отрицать очевидное - Верочка всем нравится с первого взгляда, а вот у меня это почему-то не выходит.
  - Вы не обращайте на него внимания, Александр Николаевич, - подмигнула Вера. - Шутки у Витьки беззубые. Он же понимает, что я, в случае чего, могу и крысиного яда в еду подсыпать.
  - Опасная женщина! - причмокнул Берданцев и перешёл на серьёзный тон. - После завтрака сразу выдвигаемся. Извини, Верунчик, но тебе придётся месяцок потерпеть без своих кремов, скрабов, шампуней, маникюрных салонов и всего остального. Готовься жить в походных условиях.
  - Да разве мне впервой, Витёк?
  Сказано это было походя, но таким тоном, что Мельников сразу поверил: за плечами у этой женщины немалый опыт проведения спецопераций. Как ловко она изображала проводницу! Ни обиды, ни злости за обман профессор не чувствовал, наоборот, в качестве крутой шпионки Терехова нравилась ему ещё больше, чем в качестве проводницы. Он осознавал, что недостойно вот так вовлекать женщину в поход вопреки её воле, ему следовало бы воспротивиться, вот только он ничего не мог с собой поделать, ему хотелось, чтобы Вера Павловна была рядом и он малодушно промолчал.
  Когда троица, позавтракав и тепло одевшись, вышла из бытовки, то увидела снаружи тарахтящий двигателем вездеход "Бурлак" - настоящий дом на колёсах с вместительным и в меру комфортным пассажирским отсеком. Вездеходу предстояло тянуть грузовой прицеп с запасом топлива и продовольствия. Константин прогревал двигатель и производил последний осмотр машины. Широкая фигура Дмитрия уже маячила в кабине.
  - Зверь-машина, - сказал спутникам Константин, адресуясь прежде всего к профессору. - Одинаково хорошо прёт и по рыхлому снегу и по твёрдому грунту.
  - Сколько всего километров выйдет, Костик? - спросила у водителя Вера.
  - Сама считай: отсюда и примерно до широты Магнитогорска тысяча триста километров, дальше через Среднюю Азию до Гиндукуша - ещё около двух тысяч. И это только две трети расстояния в одну сторону. К счастью, на всём пути следования нас ждут сброшенные с беспилотников контейнеры с припасами и топливом, так что едем, можно сказать, налегке, а значит двигаться будем относительно быстро. Меньше сорока пяти в час не ждите - и это по пересечённой местности, - а на ровной смогу втопить и до семидесяти.
  На ходу запахивая парку, к машине подошёл Михаил Енган, кивком поздоровался с собравшимися и полез за руль.
  - Витя, мы действительно всё взяли? - забеспокоился профессор. - Давайте напоследок вместе всё хорошенечко проверим...
  - Всё уже проверили, Александр Николаевич. Сто раз проверили. Забирайтесь внутрь, поехали.
  Берданцев подтолкнул Мельникова с Тереховой к машине. За всё время у профессора ни разу не возникло вопроса, кто же является руководителем экспедиции. И так было ясно, что это Виктор. Оспаривать этот факт не имело никакого смысла и профессор молча смирился.
  "Бурлак" изнутри был той же бытовкой, только поменьше и на колёсах. Там даже аналогичная буржуйка стояла. Вездеход тронулся вперёд, Михаил провёл его сквозь точку сопряжения, а с той стороны их уже ждали - пять фигур в грубых одеждах из шкур и с примитивным каменно-костяным оружием в руках. У одного иномирянина поверх меховой шапки красовался череп с вытянутой мордой - не медвежий и не росомаший, а чей-то ещё. Другой вместо оружия держал посох в виде рогатины, развилку которой украшала сложная геометрическая фигура, сплетённая из шнурков с вкраплениями кусочков слюды и кварца. Все пятеро стояли на вполне современных лыжах.
  - Это я им подарил, - признался Берданцев, приглашая спутников за собой. - У местных лыжи, конечно, есть, но такие, что без слёз не взглянешь. Пойдёмте, поприветствуем делегацию. Запомните: с посохом - шаман, с черепушкой - вождь.
  Виктор первым выбрался из машины и пошёл навстречу иномирянам, разведя руки широким жестом.
  - Jakkatsen! Jakkatsen, taantaa!
  Язык действительно оказался похожим на финский, а лица иномирян - ну, они были типичными лицами северян, как у ненцев, саамов или манси, по ним ничего нельзя было сказать. В целом это были малоэмоциональные люди-сфинксы, вроде Михаила Енгана, который, кстати, сделав своё дело, просто помахал на прощание рукой и скрылся в точке сопряжения.
  Берданцев весьма бегло говорил на местном языке. Первым к нему обратился вождь, показывая на двух вооружённых соплеменников, хлопая их по плечу и что-то объясняя. Один, на вид лет двадцати, отличался крепким телосложением; на широком лице выделялись светло-серые глаза. Другой чем-то напоминал Дмитрия - должно быть опытом. По нему было видно, что он многое повидал и многое пережил.
  - Славный вождь Города-в-горах, Juunnemitaan, - перевёл Берданцев, - отправляет с нами в поход лучшего охотника и зверолова их племени, по имени Kuhjatarvastaan. Он позаботится о том, чтобы у нас на столе всегда была свежая дичь и мы не голодали в пути. Также с нами пойдёт сын вождя, который, несмотря на молодость, успел зарекомендовать себя умелым и способным охотником и воином. Зовут его Siinahjataan. Вождь утверждает, что мальцу будет полезно посмотреть на мир. Siinahjataan сокрушит любого врага, встретившегося на нашем пути, а если понадобится, то и жизнь за нас отдаст.
  Последняя фраза профессору не понравилась.
  - А без отдавания жизни никак не обойтись? Витя, объясните гражданину иномирянину, что мы сами за себя можем постоять, да и какие могут быть в пустынном мире враги? Вряд ли мы кого встретим.
  - Не соглашусь, Александр Николаевич. Людей мы может и не встретим, а вот зверюг всяких, мутировавших под действием радиации, сколько угодно. Чья, думаете, черепушка у вождя на голове? Здесь обитает шестиногий снеговой крот - зверюга, похлеще полярного медведя. Вот этому экземпляру вождь перебил позвоночник каменным топором на своё совершеннолетие, когда проходил обряд инициации. Тварюги вырастают длиной до трёх метров от кончика носа до кончика хвоста и живут, закапываясь в снег. Там, как и положено кротам, они роют ходы широкими лопатообразными лапами. Если кто-то движется по снегу, они это чувствуют и внезапно набрасываются на ничего не подозревающую жертву из сугроба, а клыки и когти у них такие, что мама не горюй...
  После вождя слово взял шаман Tikkusetaan и представил последнего участника, который ничем не походил на умелого охотника и следопыта. Этому юноше едва ли стукнуло больше пятнадцати лет.
  - Шаман отправляет с нами своего ученика, - перевёл Виктор. - Зовут его Mommataan. Отказать нельзя, профессор, честное слово, я бы это сделал, если б мог.
  - Да на что же нам ребёнок, Витя? А если что случится?
  - Так вы его от себя не отпускайте, Александр Николаевич. Он же не просто так с нами пойдёт. Здешние шаманы сочетают в себе двойную функцию. С одной стороны они общаются с духами, а кроме этого складывают песни и сказания - героический эпос о чьих-нибудь подвигах, космогонические мифы, поучительные притчи, волшебные сказки и так далее. Для этих простых людей наша с вами экспедиция - невероятный квест, который просто обязан быть воспет a-la гомеровская "Одиссея". А чтобы сказитель мог это сделать, он должен быть непосредственным участником всех событий. Для этого с нами и едет Mommataan. Вы же столько всего знаете, профессор. Неужели вам совсем нечем будет занять мальца, совсем нечего ему рассказать? Не верю. Если постараетесь, он весь месяц возле вас с раскрытым ртом просидит и такую потом эпопею отгрохает, что все ахнут. Представьте, что вы Перельман и читаете ребёнку лекции по занимательной науке.
  На это Мельников не нашёл, что возразить. Вслед за этим Берданцев принялся поочерёдно представлять иномирянам свою команду.
  - Я им не стал распинаться про эволюцию гоминид, - пояснил он после. - Выдал чего попроще. Будто бы вы, Александр Николаевич, известный мудрец, предположивший, что, если двигаться всё время на юг, то холода будут постепенно сменяться теплом. Якобы это и должна проверить наша экспедиция. А если тёплые края действительно найдутся, мы их внимательно исследуем. К слову, иномиряне мне не поверили и эту выдуманную гипотезу сочли чепухой. Согласно их мировоззрению, мерзлота тянется во все стороны бесконечно и они не видят причин, почему где-то вдруг должно потеплеть. Лето здесь, конечно, есть, только совсем никакое, ещё хуже, чем в Якутии, на Чукотке или на Таймыре. Тепло у иномирян прочно ассоциируется с земными недрами и геотермальными источниками. В то, что тепло может быть на открытом воздухе, им поверить сложно.
  - Нехорошо, конечно, обманывать невежественных дикарей, - насупился профессор, - но раз иначе никак, тогда ладно.
  Однако, это была ещё не вся ложь.
  - Тебя, Верунчик, мне пришлось представить профессорской женой, - заявил Берданцев. - В здешнем обществе свободная женщина отсутствует как явление, она обязательно кому-то принадлежит, она всегда чья-то. По-другому иномиряне просто не понимают. Так что, если не хочешь, чтобы наши сопровождающие наперебой хвалились тебе добытыми шкурами и килограммами мяса, намекая тем самым, каких здоровых детей ты от них родишь, или, если не хочешь, чтобы они поубивали друг друга в поединках за обладание тобой, тогда...
  - Нет, нет! - взмолился Мельников. - Верпална, давайте, пожалуйста, согласимся с витиным предложением. С моей стороны можете не опасаться ничего недозволительного, в противном случае насыпьте и мне в еду крысиного яда.
  Терехова заулыбалась, отчего на её щеках заиграли очаровательные ямочки.
  - Так и быть, Александр Николаевич, побуду условно вашей женой. Где наша не пропадала.
  - Вот и славно! - обрадовался Виктор и вернулся к диалогу с иномирянами.
  В конце концов Tikkusetaan начал трястись и издавать горловое пение, одновременно тыча рогатиной во все стороны. "Отгоняет злых духов", - догадался профессор. Получив благословение от шамана и вождя, Kuhjatarvastaan и Siinahjataan сняли лыжи и устроились на грузовом прицепе. Виктор пригласил будущего сказителя внутрь вездехода.
  - Почему не всех? - возмутился профессор. - Что за дискриминация?
  - Никакой дискриминации, Александр Николаевич, - оправдывался Виктор. - Сидя снаружи, эти двое будут выполнять чрезвычайно важную миссию - нести дозор. Откажете им в этом и они обидятся. Всё же не забывайте, зачем они здесь. И не волнуйтесь понапрасну. Для них снег и холод - привычная стихия. Они в своих шкурах даже на снегу спать могут, как эскимосы.
  - Беда с этими иномирянами! - махнул профессор рукой, ведя юношу внутрь "Бурлака". - Этого им не скажи, того при них не делай...
  - Лучше подумайте, чем ребёнка развлечь, - сказала шедшая следом Вера. - Наверно, с рассказов о Гилбертовом пространстве лучше не начинать.
  - И вы туда же, Верпална, - вздохнул Мельников. - Я кто, по-вашему? Математическим аппаратом я, конечно, владею, но это всё же не моя епархия. Расскажу мальчишке о вымерших доисторических чудовищах. Лишь бы Витя успевал переводить. А если мне дадут тетрадь и карандаш, то могу даже кое-какие эскизы набросать, чтобы мальчик лучше воспринимал образы...
  Когда все необходимые слова были сказаны, а соответствующий ритуал проведён, экспедиция наконец тронулась в путь.
  - Настоящие пещерные люди... - проговорил Мельников, глядя вслед вождю и шаману, бредущим через снежную равнину, и перевёл взгляд на парнишку. Mommataan сел прямо на пол у входа и наотрез отказался проходить дальше. Внутренности дома на колёсах, сверкавшие полировкой, внушали ему благоговейный трепет.
  - Боится осквернить жилище мудреца, - пояснил Виктор, узнав у парня, в чём дело. - Не обращайте внимания.
  - Тогда, - сказала Вера, - жена великого мудреца займётся обедом. На восьмерых наготовить - не шутка.
  - Почему сразу вы, Верпална? - беспокойно заёрзал профессор. - Если вы среди нас единственная женщина, это ещё ничего не значит. Установим график дежурств и будем готовить по очереди.
  - А вы умеете? Витёк, ты хорошо готовишь?
  - Как сказать, Верунь, - задумался Берданцев. - Пока что от моей стряпни никто не помер.
  - Вот пусть так и будет впредь, - резюмировала Терехова. - Делайте то, что умеете лучше всего, а если готовка в число ваших достоинств не входит, то лучше не беритесь и не позорьтесь, чтобы вам никто кастрюлю на голову не надел.
  - Главное, Верунь, старайся, чтобы мясца было побольше. Без мяса иномиряне еду за еду не считают. На голову тебе, конечно, тарелку не наденут, а в сугроб демонстративно выбросят...
  Так потянулись однообразные дни равномерного движения по бесконечным заснеженным просторам Зауралья. По правую сторону менялись очертания горных хребтов, предгорий и долин, а по левую простиралась однообразная лесотундра, то более пологая, то более холмистая, с ручьями и речушками, впадавшими в Обь. Вскоре она превратилась в реденькую тайгу - здешние морозы не способствовали растительному изобилию.
  График дежурств всё же пришлось установить - не на кухне, а в кабине "Бурлака". Профессора хотели освободить от этой обязанности, но он воспротивился, и когда наступало его дежурство, Mommataan присоединялся к соплеменникам, несущим дозор на прицепе. В остальное время профессор старательно рисовал перед ним впечатляющие картины геологического прошлого Земли. А на дежурствах за рулём, когда Виктор составлял ему компанию, речь у них неизменно заходила о глобальной войне в иномире и о том, что удалось узнать о самоистребившейся цивилизации иномирян.
  - Как давно произошла катастрофа? - первым делом поинтересовался профессор.
  - Не меньше двух тысяч лет назад, Александр Николаевич, и не больше пяти. Точнее сказать трудно.
  - Две тысячи лет и такой чудовищный упадок! - печально покачал головой Мельников.
  - А чего вы хотели? Деградировать легко, умнеть трудно. У нас, вон, реформу образования провели - и без всякой войны целое поколение одичалых выросло. А тут тебе и радиация, и мутанты, и абсолютная изолированность немногих выживших друг от друга... Немудрено одичать. Скольким вообще выжить не удалось? Город-в-горах хотя бы стал надёжным пещерным укрытием, а вы задумайтесь о судьбе тех, у кого такого убежища не оказалось. Боюсь представить, что здесь творилось в первые века и десятилетия после апокалипсиса. Натурально, небось, как в фильме "Безумный Макс" - сплошная разруха и все против всех. Не удивлюсь, если от последствий войны и от голода погибло больше народу, чем от самих боеголовок. Ведь урбанизированный обыватель не способен добывать еду и выживать в естественных условиях, а если пытается... Взять Karpennujovi. Люди одичали до уровня верхнего палеолита. У них нет одомашненных собак и оленей или, не знаю, куриц каких-нибудь. Они даже не в курсе, что животных можно приручать и одомашнивать. По некоторым данным, уже кроманьонцы делали первые попытки приручать лис и волков, а иномиряне - нет. В принципе, их можно понять - в здешней фауне и приручать-то толком некого. Но ведь этим дело не ограничивается. У них нет гончарного мастерства, нет посуды, даже примитивных украшений нет. Вы же сами видите, как они неуклюже пользуются миской и ложкой - словно полупарализованные аутисты.
  Приём пищи действительно был для иномирян непростым испытанием. У себя дома они бросали куски мяса в геотермальное озерцо с кипятком и ждали, когда оно сварится, а затем извлекали деревянной лопаткой, давали чуть остыть и ели с ножа. Во время короткого лета собирали по берегам Оби и в горных долинах мелкие ягоды, вроде брусники, и так запасались витаминами. Ловили и солили рыбу...
  Провиант в экспедиции был представлен консервами, замороженным мясом, овощными смесями, макаронами, мукой, молоком и крупой. На здешних морозах можно было не бояться, что что-то испортится. Как и предрекал Виктор, иномиряне категорически отказывались что-либо есть, кроме варёного или жареного мяса. Суп или гарнир из крупы и овощей был им совершенно непонятен, как и оладьи, например. Они разок попробовали из вежливости и на этом их знакомство с гастрономическим разнообразием русской кухни закончилось. Хладнокровная Вера не стала метать перед ними бисер и просто начала варить им мясо в отдельной кастрюле.
  Вообще иномиряне чувствовали себя в пути не очень хорошо. Рёв двигателя распугивал в округе всю живность и потому охота сразу не заладилась. Этот же рёв ужасно угнетал и самих иномирян. Для нашего слуха - по децибеллам - вездеход считался безопасным, но мы-то уже привыкли к транспортным и промышленным шумам. А для первобытных иномирян, родившихся в мире снежного безмолвия, где единственные звуки - это скрип наста под ногами и свист ветра, шум мотора невыносимо бил по ушам. Виктор выдал им беруши, но даже с ними иномиряне чувствовали себя неважно. Особенно нелегко им давались попытки уснуть.
  - Мы страшно ошиблись, Витя, - сказал однажды Мельников, - взяв с собой этих людей. Посмотрите, как они страдают. Нет, не надо было их брать, не надо.
  - Адаптируются, Александр Николаевич, - успокаивал профессора Берданцев. - Дайте им ещё немного времени. В рокоте дизеля есть один плюс - он равномерен и однообразен. Как раз к таким шумам проще привыкнуть...
  Поначалу Берданцев не планировал давать профессору дополнительные сведения об иномирянах, полагая, что они не существенны для целей экспедиции, но поскольку свободного времени по-любому оставалось много и его куда-то нужно было девать, Виктор иногда отступал от своих же правил. В один из таких моментов он сказал:
  - Бытует точка зрения, будто бы уход выживших иномирян от цивилизации был сознательным. Якобы всемирная бойня стала для людей таким потрясением, что они признали техногенную цивилизацию абсолютным экзистенциальным злом, от которого поспешили откреститься во всех смыслах. Косвенным подтверждением этого мнения считается полное отсутствие в мифологии Города-в-горах малейших упоминаний о былой доапокалиптической жизни. Складывается впечатление, что когда-то на это знание наложили строжайшее табу и ампутировали всякую память о прежней цивилизации. В данный момент иномиряне верят в звёздную птицу, чьи раскинувшиеся по небосводу крылья - это Млечный путь. Однажды звёздная птица снесла три яйца: одно стало Солнцем, другое Луной, а третье Землёй. Скорлупа у всех трёх яиц была изо льда. Когда она раскололась, несколько ледышек закатилось в пещеру, нагрелось от геотермального жара, расплавилось и приняло различную форму - так появились люди и животные.
  Прежнюю письменность иномиряне забыли, а новой у них не возникло. Мифы, легенды и сказания передаются устно - шаманами, сплетающими в единое повествовательное полотно песню и танец. Примерно такое же представление устроит для соплеменников Mommataan, когда вернётся из экспедиции...
  Мельников был преисполнен оптимизма относительно результатов экспедиции и не скрывал этого от товарищей. Как бы кощунственно это ни звучало, но радиация, сопровождавшая всемирную бойню, играла на руку его теории. Как известно, радиация стимулирует ускоренный мутагенез, который либо убивает организм, либо преобразует его в новый жизнеспособный вид. Эволюция - это ни что иное, как последовательность естественных мутаций. Довольно медленный процесс, который радиация способна существенно подстегнуть.
  Именно этот факт и воодушевлял профессора. Он говорил своим спутникам:
  - Сейчас почти ни у кого нет сомнений в скачкообразном характере эволюции, когда десятки миллионов лет затишья вдруг сменяются взрывными возникновениями новых форм. Самый наглядный тому пример - Кембрийский взрыв[25]. Непосредственно перед ним, когда в океане обитали только простейшие, Земля, в результате климатической флуктуации, оказалась целиком покрыта льдом. "Земля-снежок", - может слышали такое название? Даже на экваторе было холодно, как в Антарктиде. Под этим панцирем простейшие оказались надёжно защищены от космической радиации - высокое альбедо отражало излучение обратно в космос. А когда лёд всё-таки растаял, организмы остались без защиты. Растения и фитопланктон ещё не появились, кислорода в атмосфере было намного меньше, чем сейчас, а озона скорее всего не имелось вообще. И тогда радиация взяла своё - запустила ускоренный массовый мутагенез, который и привёл к Кембрийскому взрыву.
  В связи с этим не нужно забывать и про инверсию магнитного полюса. Земля укрыта покровом магнитных силовых линий, отталкивающих заряженные космические частицы. Но в области полюсов магнитные силовые линии изгибаются и уходят в толщу земли, не создавая над ней полноценного щита. Это позволяет радиации прожаривать полярную зону, как никакую другую. Пока магнитные полюса расположены в безжизненных регионах, ничего страшного. Но они иногда меняются местами - с периодичностью примерно в полмиллиона лет. Происходит инверсия, естественно, не мгновенно, процесс растягивается на века, за время которых зона повышенного радиационного фона блуждает наугад через все широты с юга на север и с севера на юг. В том числе и через регионы, богатые различными биотами[26], неминуемо подвергая их продолжительному и интенсивному облучению. И происходит то же самое, что во время Кембрийского взрыва - одни виды гибнут, другие дают начало новому разнообразию.
  Так вот, если на такое способно космическое излучение, то чем хуже радиация, возникшая по милости всемирной ядерной бойни? Да, она истребила множество организмов, но взамен могла создать новые...
  Вера Терехова не теряла надежды на то, что раз где-то смогла уцелеть одна общность людей, значит могли уцелеть и другие. Неужели только предкам Kаrpennujovi повезло? Но за весь путь вдоль Уральского хребта экспедиция не встретила ни одного признака человеческого присутствия. И даже квадрокоптеры Берданцева, рассылаемые в разные стороны, не засекли никаких следов разумной жизнедеятельности.
  На редких привалах, когда Константин останавливался дозаправиться, Мельников пытался наладить общение с охотниками-иномирянами, но сколько ни старался, ему так и не удалось сломать барьер отчуждения. Иномиряне держались подчёркнуто вежливо и при этом упорно не шли на дружеское общение. Однажды Вере надоело смотреть на поникшего от огорчения профессора и она сказала:
  - Да оставьте вы их в покое, Александр Николаевич! Поставьте себя на их место: едут неведомо куда на самодвижущихся повозках, едят непривычную еду, лицезреют вокруг себя незнакомую местность, не имеют возможности охотиться, даже выспаться толком не могут. Не удивлюсь, если с их точки зрения мы какие-то жуткие колдуны или даже демоны, которых лучше не злить, и сближаться с которыми не следует. Может, они боятся повредиться рассудком или потерять душу. Мало ли? Всё-таки первобытные люди.
  Мельников осознавал её правоту и всё же ему было не по себе.
  - Так-то оно так, Верпална, да всё же...
  - Никаких "всё же"! - строго отрезала Вера. - Захотят, сами пойдут вам навстречу. А вы ступайте развлекать ребёнка.
  Это выражение профессору очень не понравилось, однако спорить с Тереховой он не решился и покорно пошёл к ученику шамана. Тем более, что у того-то первобытная отстранённость давно уже пала под натиском юношеской непосредственности и впечатляющих профессорских рассказов о палеоистории. Он действительно слушал, разинув рот, и старался запомнить каждое слово, каждую мелочь. Если его просили повторить, он без запинки тарабанил всё, что переводил ему Виктор. Память у парня была феноменальной.
  Иногда профессор оставался наедине с Верой и тогда они продолжали негласную традицию, начатую в купе СВ. Женщина что-нибудь спрашивала и получала в ответ максимально развёрнутую лекцию, помогавшую обоим скоротать время. Профессор всегда так увлечённо и захватывающе рассказывал, что его хотелось слушать не перебивая, о чём бы он ни говорил. Правда ли, что кроманьонцы съели неандертальцев или те сами себя подъели? Правда ли, что доисторическую фауну прикончил Ледниковый период, или это дело рук первобытного человека? Умели ли флоресские и лусонские "хоббиты" строить плавсредства и могли ли покорить Океанию раньше полинезийцев?
  Больше всего спутников Мельникова интересовала тема, связанная непосредственно с целью экспедиции. В самый первый день он обмолвился о том, что делает ставку на гоминид. А если предположить, что в иномире эволюционировали не гоминиды - тогда кто? Чисто гипотетически, кто бы мог составить конкуренцию высшим приматам?
  Профессору не хотелось разочаровывать спутников и он с удовольствием втягивался в фантазирование.
  - В качестве наиболее подходящих кандидатов могу предложить, как ни странно, тараканов. Даже чисто статистически у насекомых самые высокие шансы на выживание, ведь их на Земле больше, чем всех прочих животных, вместе взятых - десять в восемнадцатой степени штук, по самым скромным подсчётам. Это больше, чем звёзд в галактике. Насекомые прекрасно себя чувствуют в любых климатических зонах. У них яйца способны дышать; их можно оставить где угодно и из них вылупится потомство. Обоняние насекомых улавливает отдельные молекулы веществ, а значит они лучше находят пищу и половых партнёров. Наш глаз различает двадцать четыре кадра в секунду, а у насекомых до трёхсот. Также волоски на их теле ощущают малейшие колебания воздуха - муха, например, чувствует мухобилку задолго до удара и всегда успевает улететь. То есть насекомые лучше и быстрее замечают опасность и у них выше шансы спастись. Если брать конкретно тараканов... Даже лишившись глаз, они способны воспринимать свет всей поверхностью тела. Волоски на их лапках чувствуют изменения окружающей температуры. Без особого вреда для себя таракан выдерживает смертельные дозы радиации, его не убивают многие смертельные яды. Притом это социальные животные. Тараканьей колонии ничто не мешает завладеть территорией, на которой отсутствуют враги и конкуренты. Недаром тараканов относят к высшим насекомым, чьи предки успешно пережили динозавров и много кого ещё. Это учитывая, что таракан не хищник, а скорее собиратель и вор - идеальный обитатель урбанистических руин постъядерного мира. Для лучшего выживания колония могла бы устроить гнездо под землёй, в безопасности, и оттуда расползалась бы по окрестностям, обыскивая руины - мнокилометровые походы для тараканов в порядке вещей, ведь они не умеют летать. Хотя, здесь они могли бы мутировать и отрастить крылья... Вся найденная или украденная пища переносится ими в гнездо и складывается в общий котёл - у тараканов естественный природный коммунизм, облегчающий им выживание. Усики этих существ улавливают малейшие сотрясения земли и предметов, поэтому к ним невозможно подобраться незаметно. Тараканы не бойцы, при возникновении опасности они предпочитают не сражаться, а убегать, или заманивают противника в токсичную среду, которая для них самих не опасна. И если уж удариться в совсем безудержную фантазию, то можно представить, как разумные тараканы приручают других насекомых и живут под их защитой...
  Другие общественные виды - пчёл, муравьёв или термитов - всерьёз рассматривать не стоит, они не настолько живучи. У нас, вон, пчёлы, безо всякой войны массово вымирают после изобретения ГМО-культур. Так что можно не фантазировать о гипермуравейниках, супертермитниках или мегаульях размером с Бангладеш и о марширующих шестиногих армиях, идущих войной друг на друга. Уж если кто и мог бы составить тараканам конкуренцию на ядерном пепелище, так это крысы.
  Обоняние и слух у крыс весьма посредственные, зрение чёрно-белое, а их феноменальная живучесть и приспособляемость обусловлены исключительно интеллектом. Прежде, чем действовать на основании убогих чувственных данных, крыса шевелит мозгами, весьма недюжинными для столь крошечного существа. Знаменитые лабораторные лабиринты крысы проходят только благодаря своему уму. То же касается и ядовитых ловушек у нас в подвале или на чердаке. Будучи маленькими и уязвимыми, крысы развили в себе физиологическую приспособляемость. От отравы, которая свалит с ног любое другое существо, крысе лишь слегка поплохеет. Радиацию крысы тоже переносят достаточно спокойно. Как и таракан, крыса - собиратель и вор, которому на руинах городов сплошное раздолье. Несмотря на то, что крысы селятся большими колониями, один самец и одна самка живут моногамной семьёй и вместе обустраивают себе уютное гнёздышко. Если допустить, что крысы мутировали бы и сделались величиной с собаку, как у Герберта Уэллса в "Пище богов", это позволило бы им играючи избавиться от всех конкурентов и распространить свою власть на огромную территорию. Единственное оружие крыс - это зубы, у них они настолько крепкие и острые, что способны прогрызать дыры в бетоне. А ещё они не стачиваются, растут непрерывно на протяжении всей жизни...
  Где-нибудь в Африке, раз уж там нет гоминид, разумность могли бы обрести слоны. Считается, что интеллект неразрывно связан с трудовой деятельностью, осуществляемой хватательными конечностей. Слоновий хобот - чем не хватательная конечность? Слоны социализированы, живут стадами с чётко выраженной иерархией, способны быстро обучаться - если молодой слонёнок поначалу боится льва, ему достаточно всего раз увидеть, как тот умирает, чтобы убедиться в его уязвимости и больше не испытывать страха. Слонам хватает ума выставлять на ночь часовых, они знакомы с товариществом и взаимопомощью, умеют испытывать сильно выраженные эмоции. Одряхлевшие слоны уходят умирать на строго определённое место - "кладбище слонов", а их сородичи впоследствии год за годом навещают их останки, выражая скорбь и сожаление...
  Не стоит забывать и о волках. Народный фольклор и охотничьи байки наделяют волков скверными качествами и склонностью к беспричинной жестокости. На самом же деле волк кидается на всех без разбору, только когда болен бешенством. В остальных случаях он в первую очередь добывает себе пропитание. Человека он загрызёт лишь от безысходности, если не добыл чего-то получше. Дело в том, что в качестве пищи-то мы так себе. Тело человека в основном состоит из крупных костей, жира и сухожилий. Этим особо сыт не будешь. Более-менее достаточно мяса хищник получит, если загрызёт культуриста. Много ли культуристов разгуливает по полям и лесам, где обитают волки?
  В волчьей стае тоже царит строгий кодекс и социальная иерархия. Волки дружны и солидарны, всё делают сообща. Они очень быстро свирепеют, но так же быстро остывают. Известны случаи, когда "остывание" происходило прямо в разгар смертельного конфликта и обе стороны, не сговариваясь, обращали его в шутливую игру. Все волки беспрекословно слушаются вожака. Тот не позволяет соплеменникам попусту проливать кровь - в стихийно вспыхнувшей сваре безошибочно выявляет зачинщика и показательно задаёт ему трёпку.
  Одно из свойств предразумности и разумности - это любознательность. Постигая мир, юный волчонок задаётся чуть ли не философскими вопросами - например, можно ли понюхать солнце? Заметив поющую птицу, волк может сесть и заслушаться её пением; то есть, у него имеются зачатки эстетики. Волк может испытать радость, увидев первый распустившийся по весне цветок. Волки соревнуются в беге и прыжках, играют в салочки и в кошки-мышки. У каждого вида волков имеется свой собственный внутристайный этикет (как и у разных человеческих народов), соблюдение которого обязательно. Волк умеет улыбаться, выражая при этом целую гамму эмоций: улыбка может быть застенчивой, нежной, весёлой, хитрой или доверительной, свидетельствуя об эмоциональной одарённости. Ведь улыбка - признак не морды, но лица. Как и слоны, волки умеют скорбеть по погибшим сородичам - тоскливо воют. Волчий вой - это слаженное коллективное действие всей стаи, наполненное особой гармонией, понятной только волкам.
  Волки вообще очень музыкальны. Если волк услышит какую-то мелодию, то может просто взять и попытаться повторить, причём с вариациями, а это уже признак художественного вкуса.
  Есть у волков и собственный, достаточно развитый язык, состоящий из звуков, телодвижений и пахучих выделений из железы под хвостом. Виляя хвостом, волк транслирует вовне порции этого вещества различной концентрации, которые вкупе со звуками и телодвижениями складываются в смысловые паттерны. В волчьем языке имеются все необходимые понятия для вполне осмысленной жизнедеятельности. Одними лишь инстинктами, как многие думают, стая не живёт.
  Есть мнение, правда, оно разделяется далеко не всеми, что коллаборация волков с древними людьми была добровольной. Обе стороны почувствовали друг в друге родственную душу...
  - Разве это не было приручением или дрессировкой? - удивилась Вера.
  - Нет, дорогая Верпална, конечно же нет, - покачал головой профессор. - Волки совершенно не поддаются дрессировке, отсюда и знаменитая пословица: "Сколько волка ни корми, он всё равно в лес смотрит". Совершив акт добровольной коллаборации с человеком, волк перестал быть собственно волком и сделался собакой.
  - Попахивает эзотерикой, мистицизмом, - поёжилась женщина.
  - Говорю же, подобная точка зрения малопопулярна, - согласился Мельников. - Большинство отстаивает версию принудительного искусственного отбора, но мне она не по душе. Хочется думать о волках, как о гордых и независимых животных.
  - Знаете, мне тоже, - призналась Вера. - Но вы не упомянули о самых очевидных кандидатах на разумность - дельфинах и осьминогах.
  Профессор попытался скрыть улыбку и ему это не удалось.
  - Знаете, Верпална, я потому о них и не упоминал, что очевидность тут во многом надуманна. По меркам животных, дельфины, конечно, весьма умны, но они живут в однообразной водной среде, которая накладывает определённые ограничения на развитие. Почему вид эволюционирует? Потому что среда начинает резко меняться и нужно срочно приспосабливаться к изменениям. Но дело в том, что активнее всего среда меняется на суше, а значит там и происходит основное видообразование. Недаром же все классы существ, более развитых, нежели первичноводные - главным образом сухопутные. А мировой океан чуть ли не полмиллиарда лет не меняется, там как жили рыбы с моллюсками, кишечнополостными и планктоном, так и живут. Здешний армагеддон тоже затронул в основном сушу, а следовательно у морских обитателей не было повода эволюционировать и адаптироваться к чему-то. Скажите на милость - что, у дельфинов вдруг вместо плавников отрастут хватательные конечности? Нет. А какую цивилизацию они тогда построят? Какой трудовой деятельностью начнут заниматься, чтобы развить мозг? Уж поверьте моему опыту, Верпална, дельфины так навеки и останутся кем-то вроде морских собачек - смышлёными и не более того.
  Что же касается осьминогов, то с ними ещё проще. Конечно, ассоциативные центры осьминогов втрое больше лобных долей человека. Однако, наделив их выдающимся интеллектуальным потенциалом, природа отняла у них время. Осьминоги живут всего два - три года и за это время просто не успевают накопить достаточно индивидуального опыта для передачи следующим поколениям. Так что никакой цивилизации они не способны создать в принципе!
  
  
  IV
  
  
  Обычному осьминогу домом служит какая-нибудь нора, щель под камнями, или пещерка. Если нет совсем ничего, он может зарыться в песок или под горку пустых гребешковых раковин, оставшихся после обильной трапезы. Не имея внешнего и внутреннего скелета, осьминог способен втиснуться куда угодно. Главное - не удобство, а безопасность. Забившись в щель или в норку, осьминог старается прикрыть её снаружи камнем, да ещё и удерживает камень присосками, чтобы какой-нибудь хищник не отодвинул его и не схватил спящего моллюска.
  Разумные октоподы подошли к делу творчески и совместили удобство с безопасностью. На дне рифа обитает червь, строящий трубчатые домики из песка. Его железы выделяют клейкое соединение, которое скрепляет песчинки словно цемент. Октоподы придумали ловить этих червей, собирать клей и скреплять им сложные многокамерные конструкции из обломков мёртвых кораллов. Используя современные урбанические термины, эти сооружения можно назвать общежитиями или многоквартирными домами.
  Конструкция напоминает пористую губку, через которую свободно циркулирует вода. Вход в общежитие всего один и его зорко стерегут крабы с актиниями. Внутри, как в муравейнике, целый лабиринт запутанных ходов, ведущих в жилые камеры. В стенке каждой камеры имеются "окна", достаточно маленькие, чтобы в них не пролез хищник - мурена или морская змея...
  Несмотря на то, что запланированный визит к Проказнице был инициативой Лакомки, Педант просыпается раньше и отправляется по извилистому лабиринту ходов будить подругу, ориентируясь только на вкус и наощупь. Лакомка спит в своём жилище с выставленными дежурными щупальцами, свернувшись в клубок и имитируя цветотекстурой уродливого бородавочника - ядовитую рыбу, которую обходят стороной все хищники. Даже в безопасном общежитии октоподы спят, как спали их дикие осьминожьи предки. Спящий моллюск отключает слух и зрение, а все щупальца подтягивает к телу, кроме вентральной[27] пары, несущей сторожевую функцию. Щупальца чувствуют колебания воды, создаваемые приближением хищника. В этом случае моллюск резко просыпается и у него срабатывает рефлекс - он выпускает облако чернил. Для самого же октопода его чернила токсичны. Вот почему Согласие тратит столько усилий на безопасность.
  Сквозь поры в коралловой конструкции просачивается утреннее голубоватое свечение. Лучше всего морская вода пропускает сине-зелёную часть спектра, что и придаёт ей такой оттенок. Сквозь сон Лакомка наверняка замечает приближение Педанта, но не просыпается, потому что не чувствует тревоги. Освещённая лучами, она кажется Педанту особенно прекрасной, несмотря на имитацию бородавочника. Налюбовавшись подругой, октопод подкрадывается к ней и окатывает струёй воды из воронки.
  Вырванная из сна Лакомка мгновенно становится бардовой и бросается в погоню за Педантом, который удирает от неё по извилистым ходам и шутливо поддразнивает кончиками щупалец. Она настигает друга снаружи общежития, возле общественных садков, где Педант в знак примирения протягивает ей вкусную креветку. Лакомка продолжает на него дуться, но возле садков они не одни, здесь завтракают другие октоподы и она понимает, что её поведение выглядит неприлично, после чего принимает цвет спокойствия и торопливо прогоняет по телу извинительный узор. Бурное публичное выражение эмоций считается у октоподов нецивилизованным, так поступают лишь неразумные моллюски, животные.
  После завтрака, состоящего из креветок и гребешков, октоподы возвращаются в свои жилища, чтобы снарядиться в путь. Никакой поход за пределы Согласия не делается с пустыми щупальцами. Педант вооружается толстой иглой морского ежа, а Лакомка - элегантным шипом ската-хвостокола. Выйдя наружу, они особыми пощёлкиваниями клювов подзывают своих кальмаров. Самых сильных и выносливых оставляют в качестве ездовых, а остальных, стимулируют дофаминовым секретом и отправляют на ловлю морепродуктов для пополнения общественных садков. В Согласии это является всеобщей повинностью. Хочешь в любое время подойти к садкам и подкрепиться? Поучаствуй в их наполнении. Вот октоподы и участвуют, но не лично, а через питомцев.
  Педант и Лакомка усаживаются на ездовых, крепко хватаются за них щупальцами, определённым образом поглаживают и пощипывают присосками и пускают их "рысью". Дрессированные кальмары хорошо понимают эти команды и повинуются, в расчёте на дофаминовое поощрение.
  - Прежде, чем мы увидимся с Проказницей, хочу показать тебе кое-что, - говорит другу Лакомка и направляет ездового кальмара к юго-западной части рифа и соседствующей с ним частью побережья.
  Медузы привычно расступаются в стороны. Проплывая мимо них, октоподы обдают фильтраторов облаками чернил. Сквозь саргассовы сады живой изгороди приходится двигаться медленно, чтобы не запутаться в поднимающихся со дна бурых лентах. Это царство стоячей воды, здесь совершенно не ощущаешь, что находишься вообще-то в подвижной стихии. Только водяные пауки, морские коньки и прочая мелюзга, прячущаяся среди водорослей, прыскает в разные стороны.
  Выбравшись в открытое море, кальмары развивают максимальную скорость. Тела головоногих моллюсков не просто так покрыты слизью. Поскольку вода обладает определённой вязкостью, она не скользит по телу животного во время движения, а прилипает к нему. В результате пловцу приходится тащить за собой и часть обтекающего его потока воды. Обильная слизь на коже моллюска снижает трение и уменьшает сопротивление воды.
  Педант оглядывается на Лакомку и замечает, что та поёт. Кажущиеся непроизвольными смены окраски, формы и текстуры, пробегающие по телу узоры и подрагивания щупалец - не что иное, как песни осьминогов, подобные песням китов. Просто у китов они транслируются в акустическом диапазоне, а у осьминогов в визуальном. Учитывая, что октоподы умнее китообразных, почему мы должны отказывать им в праве на искусство? Просто их разум, заключённый в совершенно иное тело, заточен под совершенно иные задачи и руководствуется иными чувствами. Отдыхая или занимаясь чем-то, если есть настроение, мы тихонько мурлычем себе под нос, а то и вовсе поём во весь голос. Потворствуя нашей тяге к пению, для нас даже изобрели караоке. Киты, дельфины и другие обитатели трёхмерной гидросреды занимаются примерно тем же самым, только без музыкального сопровождения, acapella. У млекопитающих эволюция развивала музыкальность в акустическом диапазоне, у моллюсков в цветовизуальном. Кто же виноват, что звуки они издают хуже, чем манипулируют цветомаскировкой? Приходится пользоваться тем, что есть. Сотни миллионов лет назад кто-то из предков головоногих потерял защитную раковину и у него не осталось иного способа уцелеть и выжить, кроме как превратиться в морского хамелеона.
  Настроение Лакомки передаётся Педанту и тот начинает подпевать ей в унисон. Так они и плывут бок о бок - два октопода верхом на кальмарах, синхронно меняющие телесные цвета и узоры в понятной им одним песне... Спустя какое-то время Лакомка сворачивает к литорали и Педант следует за ней. Отлив обнажил широкую береговую полосу, замусоренную палками, корягами и пучками водорослей. Среди всего этого мусора возвышается какая-то тёмная гора.
  На мелководье кальмарам тесно. Октоподы сползают с них и дальше плывут сами, перебирая щупальцами по неглубокому дну. Так они подбираются к самой кромке прибоя, готовые, чуть что, броситься наутёк. Тёмная гора оказывается выбросившимся на берег китом, точнее китихой. На её шкуре виднеются круглые шрамы от крючковатых присосок диких гигантских кальмаров и зубастых ртов миног. Чайки и другие падальщики поедают разлагающуюся плоть, а когда на месте китовой туши останутся голые кости, птицы начнут собирать под скелетом куколки мясных мух...
  Процветавшая в иномире человеческая цивилизация (совершенно неведомая октоподам), выдвинула гипотезу о причинах необъяснимого самоубийства китов. Морские гиганты случайно забредают на мелководье и оказываются не в состоянии полагаться на эхолокацию. Из-за множества ложных сигналов они теряют ориентацию, в панике слепо рвутся вперёд и выскакивают на сушу, откуда уже не могут сползти обратно в океан - мешает собственная тяжесть. Конкретно же эта китиха скорее всего выбросилась на берег, страдая от невыносимой боли, вызванной неудачными родами. Из её половой щели торчит застрявший мёртвый детёныш.
  Октоподы выглядывают из воды, смотрят на облепленную падальщиками великаншу и Лакомка говорит:
  - Это огромное существо - такая же не-рыба, как и те не-рыбы, о которых я рассказывала тебе вчера.
  Педант задумывается.
  - Если для дыхания им необходим воздух Жизнесмерти, тогда почему он убивает их, когда они выбираются из воды целиком? Значит ли это, что они всё же больше рыбы, чем не-рыбы?
  - Или для передвижения по Жизнесмерти их рыбьи плавники не годятся, - разумно замечает Лакомка. - Педант, ты ищешь сложные ответы, игнорируя простые. Взгляни: ни у кого из обитателей Жизнесмерти нет рыбьих плавников. И при этом - ты только посмотри! - какие тут все шустрые и резвые!
  Педант вынужден признать правоту подруги.
  - Да, это так. Если вспомнить немногих существ, способных без вреда для себя выходить в Жизнесмерть и возвращаться обратно - крабов или черепах, - у них тоже нет плавников, зато имеются конечности, подобные конечностям здешних существ. Однако у нас тоже нет плавников, но мы такой способностью не обладаем.
  - Всё дело в жёстком каркасе, - объясняет Лакомка, не скрывая восторга. - У крабов и черепах он выполнен в форме прочного панциря. У рыб и не-рыб это внутренние стержни-рычаги. Мы же мягкие. Плотная вода помогает нам двигаться и поддерживать форму, мы дышим растворённым в ней воздухом, а в Жизнесмерти воды нет вообще и воздух существует сам по себе в изолированной и концентрированной форме! Вот бы нам придумать какой-то аналог пустотелого каркаса, заполненного изнутри водой. Тогда бы мы могли залезать в него и тоже выходить в Жизнесмерть. Подозреваю, что Проказница тоже не раз об этом задумывалась.
  - Какие же материалы мы могли бы использовать для этих каркасов? - спрашивает Педант. - Где их взять? Соорудить из крабьих панцирей, скреплённых червячным клеем? Чтобы вода не выливалась наружу при выходе в Жизнесмерть, каркас должен быть полностью герметичным, а его сочленения гибкими. Но если в нём не будет щелей и отверстий, то как мы в него заберёмся? И как будем шевелить щупальцами?
  Лакомку словно забавляет трудность задачи.
  - Это только часть вопросов, на которые Согласие однажды найдёт ответ. Я в это верю.
  - Какова же другая часть?
  - Аналогичные каркасы, только прочнее и надёжнее, можно было бы делать для погружений в Смертежизнь. Что там, в вечной тьме? Насколько она глубока?
  Концепция троичности мира лежит в основе мировоззрения октоподов. В ней пока ещё не всё понятно и объяснимо, но октоподы старательно ищут ответы. Внизу, во тьме, Смертежизнь. Наверху, залитая ослепительным светом, Жизнесмерть. А между ними, посередине, Согласие. Октоподам эта троичность почему-то кажется очень важной, они верят, что в такой структуре заложен какой-то глубокий смысл.
  Одна рыба плывёт через всю Жизнесмерть днём, другая ночью. Дневная рыба испускает свет и тепло, ночная только свет, причём невидимый хищник откусывает от неё куски и с каждым днём она становится всё меньше и меньше. Потом сытый хищник ложится спать и плоть снова нарастает на ночную рыбу. А ещё вместе с ночной рыбой в Жизнесмерти кружат хороводы крошечные существа-хроматофоры. У них тоже есть вытянутый риф, протянувшийся через всю Жизнесмерть. Хроматофоров так много, что когда они облепляют его, то вовлекают в свой хоровод и заставляют кружиться вместе с ними.
  Что стоит за всеми этими феноменами? Кто такие эти рыбы и как объяснить их существование? Ясно, что безводная высь дарует жизнь - стоит лишь выглянуть из воды, чтобы убедиться, что она изобилует причудливыми существами совершенно гротескных и нелепых форм. Чистый воздух не обладает практически никакой плотностью, однако в нём без труда порхают странные создания с пушистыми горизонтальными плавниками. Что-то зелёное, похожее на водоросли, только толще и твёрже, растёт сплошной стеной сразу за линией песчаного берега. Несомненно, это среда, благоприятная для жизни. Даже вылупившиеся из яиц мальки октоподов всплывают к Жизнесмерти, чтобы насытиться теплом и светом дневной рыбы.
  Помещает ли Жизнесмерть в растущих мальков споры разума? Если она средоточие жизни, то как у неё получается убивать морских обитателей, когда те покидают воду? Однако, зачем-то она это делает. Поэтому она - Жизнесмерть.
  Смертежизнь - её обратная противоположность. Мрак, холод и невыносимое давление водных масс убийственны для всего живого, хотя кальмары спокойно ныряют на глубину и тупоносые гигантские не-рыбы тоже. Некоторые октоподы рисковали нырять к термоклину, но уже там прекрасно понимали, что их может ждать дальше. И тем не менее, этот убийственный мир тоже обитаем. Кальмары постоянно приносят оттуда хрупких уродливых рыб, которых могут есть только крабы. Поэтому Смертежизнь - это Смертежизнь.
  При взгляде на эту картину мироздания сразу становится очевидна её слоистость. На Жизнесмерть, судя по всему, ничто не давит сверху, поэтому в тамошней трёхмерной среде почти нет плотности, она разрежена до одного только воздуха. Под ней слой, где расположено Согласие, и это уже слой максимального комфорта, слой, наиболее пригодный для большинства морских обитателей. А ещё ниже простирается Смертежизнь, на которую давят все вышележащие слои. Ныряя туда, ты сам начинаешь ощущать давление этой непомерной тяжести.
  Но почему мир структурирован именно так? Почему у него есть верх и есть низ? Являются ли самые дальние верх и низ физическими границами мироздания или же есть что-то дальше за ними, с той стороны? Огромное количество подобных вопросов наилучшим образом стимулируют октоподов заниматься всю жизнь интеллектуальной деятельностью.
  Как уже говорилось, скрывать друг от друга свои мысли октоподы не могут. Эндогенная химия выдаёт их с головой. Вот и Лакомка с пониманием обнимает задумавшегося Педанта и говорит:
  - Если природа смогла изобрести панцири и внутренние стержни, значит и мы сумеем создать их аналоги. Я верю в Согласие и верю в силу разума. Не страшно, если пока мы чего-то не знаем и не понимаем. Однажды наша цивилизация превзойдёт нас нынешних настолько же, насколько мы превзошли животных.
  Педант целиком разделяет веру своей подруги в прогресс. Он обнимает её в ответ и они сливаются в мировоззренческом и химическом единстве. В этот момент каждый из них окончательно для себя решает, что лучшего партнёра в жизни ему (и ей) не нужно. Оба задумываются о потомстве. Педанту хочется, чтобы именно Лакомка отложила от него яйца, а Лакомка хочет ощутить в своей мантийной полости только его лигулу[28] со сперматофором[29].
  Октоподам намного проще создавать семьи, чем диким осьминогам. Все знают друг друга с детства, потому что вместе растут в Согласии. Достоинства и недостатки каждого у всех на виду. Если ты нежелателен кому-то в качестве семейного партнёра, ты сразу это почувствуешь, когда кожные поры твоего избранника (или избранницы) выделят соответствующее химическое соединение. Для октоподов это нормально, так они живут и другой жизни не знают.
  Заскучавшие кальмары оживляются, когда их хозяева покидают полосу прибоя. Октоподы гладят своих питомцев, награждают дофамином, а те умилённо таращат на них огромные немигающие глазищи, изнывая от желания угодить ещё чем-нибудь.
  Они плывут вдоль берега и в какой-то момент слышат громкий всплеск. Педант и Лакомка направляют ездовых на этот звук и видят Проказницу, вытворяющую что-то немыслимое. Октоподиха разгоняет своего кальмара и затем заставляет выпрыгнуть из воды как можно выше, чтобы по инерции пролететь как можно дальше на открытом воздухе.
  - Бессмысленная причуда, - печально замечает Педант. - Проказница столько времени проводит за пределами Согласия, что скоро одичает. Или её кто-нибудь съест.
  - Это же наша Проказница. - Лакомка создаёт на теле смысловой узор, подобный нашему пожатию плечами. - Она выдумывает себе столько занятий, что ей некогда дичать.
  Заметив друзей, Проказница направляется к ним. Люди при встрече говорят: "Дай пять" и соприкасаются ладонями. Аналогичное приветствие есть и у октоподов. Соединяя кончики щупалец они заодно пробуют встречного октопода на вкус и понимают, кто перед ними.
  - Лакомка, Педант! - восклицает посредством цветового узора Проказница, радуясь их визиту. - Как хорошо, что вы оба здесь. Присоединяйтесь, поможете мне.
  - Поможем в чём? - с сомнением интересуется Педант уже жалея, что позволил подруге втянуть себя в это.
  Проказница указывает на бескрайнюю синь Жизнесмерти, где над самой водой кружат птицы, высматривая добычу. На диких и неокультуренных побережьях, после исчезновения человека и сопутствующих техногенных факторов, начала хозяйничать дикая фауна - пернатая и четвероногая. Не всех привлекает разлагающаяся китиха, кто-то предпочитает выхватывать из воды рыбок, неосторожно всплывающих к поверхности.
  - Поможете поймать одну из них, - говорит Проказница, показывая на птиц. - Я подсмотрела, как маленькие дикие кальмарчики выскакивают из воды и храбро проносятся через Жизнесмерть. Оказалось, это можно повторить и верхом на большом кальмаре.
  Её замысел состоит в том, чтобы резко выскочить из воды и попытаться сбить птицу щупальцем. Непуганные пернатые, на которых никто никогда не охотился, не испытывают ни малейшей тревоги от опасной близости головоногих моллюсков и в принципе должны стать лёгкой добычей.
  Начинается охота, во время которой полностью выкладывается только сама Проказница, а Лакомка, желая взять реванш за утренний душ, скоро начинает дурачиться и во время полёта старается окатить Педанта струёй из воронки. В итоге старания Проказницы оказываются вознаграждены. Выдрессированный кальмар хватает сбитую в воду и оглушённую птицу, та недолго бьётся в его щупальцах и вскоре затихает.
  - Я называю этих созданий "сухими пловцами", - сообщает Проказница. - Если присмотреться, они как будто плывут в разреженной безводной среде.
  - Поговорила бы с Бегуном, - советует Педант. - Он рассказывал, как встречал твоих "сухих пловцов", прекрасно нырявших в воду и весьма искусно плававших.
  - Вот ещё, незачем мне с ним говорить! - легкомысленно отмахивается Проказница, забирая у кальмара драгоценную добычу.
  - Не нужно тебе, так может нужно ему? - поддерживает Педанта Лакомка. - Представь, как он страдает после гибели Неженки.
  Чувствуя досаду и сделавшись из-за этого бурой, Проказница хочет сказать, что Бегун и Неженка сами виноваты, нечего было плыть неизвестно куда, но почти сразу же понимает, что это неправильно. Каждый сам выбирает, какой аспект окружающей действительности изучать. Здесь не бывает правых и неправых, потому что правы все.
  - Хорошо, - нехотя соглашается она. - Навещу его как-нибудь...
  Лакомка трогает присоской плоскость крыла и одно из перьев остаётся у неё в щупальце.
  - Для нас смерть - это оказаться там, а для них - оказаться здесь, - философски замечает она. - Неужели всё относительно и с их точки зрения Жизнесмертью является наш океан и наше Согласие?
  - А вот теперь ты делаешь поспешные выводы, - упрекает её Педант.
  Проказница возвращает себе добычу и опускается с ней на дно. Отыскав среди песка половинку ракушки, она одними щупальцами затачивает её грань о камень, а другими выдёргивает несколько перьев.
  - Видели когда-нибудь такую чешую?
  Педант берёт перо и широким взмахом проводит им по воде. Когда плоскость пера оказывается параллельной движению, оно почти не ощущает сопротивления.
  - Рискну предположить, что множество подобных чешуек, плотно притиснутых друг к другу, создают подъёмную силу, позволяющую "сухим пловцам" спокойно держаться в чистом безводном воздухе.
  Проказница с ним согласна.
  - Ты мыслишь верно, но я хочу взглянуть, что у "сухого пловца" внутри.
  Удерживая распластанную на песке птицу четырьмя щупальцами, Проказница начинает вспарывать её заточенной ракушкой, не заботясь о том, что кровь и потроха могут привлечь хищников. Вода вокруг неё окрашивается в красно-коричневый цвет. Октоподы и кальмары отшатываются от противного железистого привкуса с примесью фекалий. По какой-то непостижимой причине у большинства не-разумных на всех трёх слоях мироздания именно такая кровь - красная. Это заставляет октоподов ещё сильнее ощущать свою исключительность.
  Однако, результат неосторожности Проказницы не заставляет себя ждать. Из глубины всплывает продолговатая тень и виляющими движениями несётся к октоподам - акула. Помогая себе воронками, Лакомка с Педантом бросаются прочь, чтобы отвлечь хищницу от беспечной подруги. Несколько раз меняют направление перед самым носом у акулы, уводят в сторону. У рыб отличный визуальный поиск, но когда у них на глазах осьминог из тёмного вдруг становится светлым, затем резко меняет направление и сливается с песком, даже самая глазастая хищница его теряет, он как бы выпадает из её зрительного поля, хотя всё ещё находится рядом.
  На самом деле октоподы не только отвлекают акулу от Проказницы, но и выигрывают время, чтобы в дело вступили кальмары. Для трёх пятнадцатиметровых торпед даже крупная акула - не соперник. Кальмары набрасываются на неё с разных сторон, обхватывают щупальцами и блокируют плавники, ожидая дальнейших указаний. Мышцы и присоски кальмара создают тягу, в сто раз превышающую его вес. У акулы не больше шансов вырваться, чем до этого было у маленькой птички. Если кальмары получат команду, они просто разорвут рыбину на куски, или же им достаточно подождать, удерживая хищницу на одном месте и не давая ей дышать. Но октоподы не жестокосердны, а ещё они не любят тратить время. Педант проводит иглой морского ежа по своему клюву, смачивает её слюной и всаживает акуле в брюхо. За считанные секунды ядовитый алкалоид парализует нервную систему рыбы. Кальмары отпускают её и безжизненная туша медленно опускается на дно...
  Приблизившаяся Проказница, всем видом выражая вину и сожаление, демонстрирует друзьям мешочек из желудка морской звезды, куда сложила распотрошённые птичьи останки.
  - Я передумала. Докончу исследование в Согласии. Прошу меня извинить за причинённые неудобства.
  Лакомке хочется её укусить. Ей стоит немалого труда держать себя в узде и она делает вид, что не замечает насмешливого узора, пробежавшего по телу Педанта...
  
  
  V
  
  
  Тишина под водой - это иллюзия. Шум производят буквально все морские обитатели. Ракообразные щёлкают клешнями и скрипят хитиновыми панцирями. Иглокожие постукивают шипами, когда те задевают друг за друга. Рыбы хрустят сочленениями скелета...
  Да, рыбы... Больше всего шума производят именно они. Косяки килек гудят, косяки сельдей чирикают, словно воробьи. Если у трески, сайры, ставриды, кефали, хамсы, гуппи, окуней, судаков, камбал, колюшек, тунцов и морских ласточек нет голосовых связок, это не означает, что они молчат. У сверчков тоже нет голосовых связок - и что? Рыбы обладают множеством других способов заявить о себе. Одни используются непреднамеренно, другие - в качестве своеобразных сигнальных систем и строго по делу. Непреднамеренными являются, например, гидродинамические шумы, возникающие вследствие завихрения воды вокруг обтекаемой поверхности рыбьего тела. Особенно сильны такие шумы при резких бросках и поворотах, тем более, когда движется не одна рыба, а целый косяк. Помимо этого шум издают жаберные крышки и трущиеся друг об друга лучи спинных и грудных плавников. Также может колебаться давление воздуха в кишечнике и в плавательном пузыре. Другие типы звуков возникают при хватании, перетирании и глотании пищи. Тут тебе и скрип, и хрип, и скрежет, и свист, и щелчки, и гул, и даже барабанная дробь. Белуга издаёт бульканье. Сом издаёт хлопок, как при откупоривании шампанского. У кого-то может быть слышен лязг зубов или скрип челюстных пластин. У кого-то всасывающий причмокивающий звук. У кого-то цоканье. Карпы и караси во время еды издают резкое чавканье. Морской налим - низкое урчание. При перетирании пищи зубами может быть слышен скрежет, хруст или стрекотание.
  Или взять плавательный пузырь. Это не просто мешок с воздухом, в первую очередь это резонирующая камера. У морского конька её колебания могут звучать как треск лопнувшего стакана. Рыба-жаба может хрюкать и гудеть как пароход, с такой силой, что пиковая величина этих звуков достигает ста децибел (а это, между прочим, уровень грохочущих на рок-концерте колонок). Рыба, остроумно названная морским петухом, издаёт кудахтанье. Также в воде можно услышать монотонные стоны, карканье, ворчание, верещание, рычание...
  Под водой зрение почти не играет ведущей роли даже днём, не говоря уже про ночные часы. Задача морского охотника, полагающегося главным образом на слух - свободно себя чувствовать и ориентироваться во всей этой какофонии. Подобно тому, как опытные охотники на суше умеют читать следы зверей и узнают птиц по пению, подводные умельцы с такой же лёгкостью определяют рыб и иных обитателей трёхмерной гидросреды.
  Существа, о которых идёт речь, не теряются в не смолкающем ни на миг океане. Всё, что они слышат, приносит им массу информации - рыба перед ними или моллюск; самец или самка; молодая, слабая и неопытная особь или взрослая и сильная; просто нагуливающая массу рыба или спешащая на нерест; самец, ухаживающий за самкой или соперничающий с другим самцом; некто, обороняющий гнездо, охотящийся, защищающий потомство или спасающийся от хищника... Все эти аспекты жизнедеятельности потенциальной добычи отражены в издаваемых ею звуках и не могут пройти мимо внимания охотника. Они служат сигналами как для самих рыб, так и для тех, кто претендует на статус венца трофической пирамиды. Например, при сильном болевом раздражении рыба издаёт сильный писк. Не многие знают, что акула устремляется к жертве с большого расстояния не только почуяв кровь. Зачастую она слышит этот "крик боли", понимает, что кто-то где-то ранен, значит его легче одолеть - и это привлекает хищницу не хуже запаха крови.
  Племя, лучше других развившее способности восприятия и передачи звуков, называет себя "Пастухами моря". Его родословная восходит к обычному бутылконосому дельфину. Подобно тому, как древние гоминиды получили существенный стимул в виде плейстоценового оледенения и стали людьми, дельфины обрели такой стимул в лице постъядерной катастрофы. Из просто китообразных млекопитающих они превратились в Пастухов моря, чьи таборы расселились по всем морям и океанам, за исключением холодных широт. Их собратья по разуму - октоподы - основали осёдлую бентосную цивилизацию, которая более соответствует их духу. А Пастухи моря, согласно своему духу и мировоззрению, создали цивилизацию кочевую, пелагическую[30]. Когда-то человечество разделилось на осёдлые и кочевые народы. У цивилизаций моря, как это ни странно, произошло то же самое.
  Центр и западная оконечность моря Тетис служат пастбищем и угодьями одного из Пастушьих таборов. Эти воды насыщены специфическими феромонами его представителей и наполнены их песнями. Как и прочие морские обитатели, Пастухи воспринимают растворённые в воде вещества прежде всего на вкус. Это касается и феромонов. Дельфины весьма тактильные существа, с детства и до самой старости они любят нежно касаться друг друга и легонько покусывать во время игр, так что вкус соплеменников им хорошо знаком. Особи, живущие в одних условиях и питающиеся одной пищей, начинают одинаково пахнуть. Если можно так выразиться, у них синхронизируется обмен веществ. Феромоны с присущим только этому табору вкусом непрерывно источаются гениталиями самцов и самок. Они служат как бы меткой, маркером, очерчивающим владения данного табора - воды, где он пасётся поколениями с незапамятных времён. Своих невозможно спутать с чужими, да и чужие никогда не примут тебя за своего. Заплывёшь в угодья чужого табора и тебе устроят кровавую встречу, которую запомнишь на всю жизнь, если, конечно, выживешь. До понятия гостеприимства цивилизация Пастухов пока ещё не доросла.
  Трусишке, молодому Пастуху, не нравится его имя. Он считает себя не трусливым, а осторожным. Что плохого в осторожности? Когда после первого года жизни дельфин отрывается наконец от мамкиной сиськи, он обнаруживает, что дельфинихи - это не просто мамкины подружки и добрые тётушки, это половозрелые самки, к которым у юнца впервые пробуждается влечение. Он пытается заигрывать с ними и неизбежно получает нахлобучку от взрослых самцов - единственных, кто в таборе имеет право на совокупление. Особо дерзких юнцов могут показательно покусать или даже подвергнуть гомосексуальному "воспитанию". Разве плохо, что Трусишка всеми силами хочет этого избежать? Когда придёт срок, добрые тётушки сами всё тебе покажут и всему научат. Просто дождись. Да, поведение дельфина - это в основном сексуальное поведение, но ведь можно же пересилить себя и потерпеть или удалиться куда-нибудь с Носопыркой, подальше от чужих сонаров, и вволю с ней наиграться, ведь она совсем не против, чтобы Трусишка об неё потёрся.
  Трусишке очень хочется доказать всем, что он вовсе не такой, каким его считают. Он заслуживает право на другое имя. Юный Пастух уже вымахал в два метра длиной и весом в полтора центнера. Причём, это ещё не предел. Вожак табора, Шрамохвост, достигает трёх метров в длину и весит четыреста кило. Когда он устраивает кому-нибудь трёпку, у несчастного нет никаких шансов.
  Табор называется "Два Усика". На дельфиньей мордочке растёт несколько небольших усиков. Пастухи выщипывают лишние и оставляют только два, отсюда их название. Это отличительная черта, помимо маркерных феромонов. Подобные отличительные черты имеются у всех Пастушьих таборов. Например, в живущем по соседству таборе "Рваные Плавники", каждому пастуху ещё в детстве обкусывают по кусочку с края каждого плавника.
  В Двух Усиках более сотни особей. Самки присматривают за детёнышами, следят, чтобы заигравшись, те не попали на угодья чужого табора или в пасть хищника. Главный враг дельфина - это акула. В море Тетис водятся крупные виды акул, но на детёныша запросто нападёт и мелкая рыбина. Желудок у этих тварей словно бездонный. Трусишке ещё ни разу не встречалась акула, которая не была бы голодной.
  Играют Пастухи всегда, ведь игры тренируют тело, внимание, зрение, осязание, координацию и слух, помогают наращивать массу, учат охотиться, петь и пасти стада, утверждают иерархию табора. Поэтому игры - краеугольный камень всей Пастушеской жизни, ещё более важный даже, чем выпас стад. Из поколения в поколение популярны старые игры, например, "Бросание рыбы", когда игроки делятся на команды и пасуют друг другу живой рыбёшкой, наугад выхваченной из стада. Игра ведётся наполовину высунувшись из воды. Главное правило - чтобы рыбёшка оставалась в воздухе и не шлёпнулась в воду. Однако, с таким же успехом пастухи изобретают и новые игры...
  У самцов в таборе главная роль. Они гоняют по пастбищу косяки сардин и другой рыбы - стада, - сражаются с хищниками и дерзкими забияками из чужих таборов, охотятся, делают с самками детишек. Кочуют Пастухи обычно так: когда солнце всходит, табор устремляется на восток, навстречу светилу, а когда оно заходит, возвращаются на запад, как бы следуя за ним вдогонку. Во время отлива табор отступает на глубоководье, а с приливом возвращается на мелководье. Пастухи вообще предпочитают глубины до ста метров, где тепло, светло, много пищи и легче заметить хищника.
  Когда возникает надобность нырнуть на глубину, Пастухи используют кашалота. В каждом уважающем себя таборе есть хотя бы один прирученный кашалот. Пастухи похищают детёныша кашалота, едва переставшего питаться материнским молоком, и первым делом кастрируют его. Оскоплённые гениталии перестают источать феромонный след и родная мать теряет малыша. Его крики и плач дельфины заглушают своей трескотнёй и под этот шумовой фон уводят кашалотика подальше. Потом его кормят и успокаивают специальными песнями, он привыкает и приручается. Кастрированный, он уже никуда не сбежит, да и гипнотизирующие дельфиньи песни воздействуют на его рассудок, делают смирным, верным и послушным - как ручную собачку.
  Такому кашалоту не нужно уметь быстро носиться в воде или иметь огромные зубы, чтобы отгонять от стада хищников. Его здоровенная тупоносая башка способна генерировать оглушающие ультразвуковые импульсы такой мощности, от которых даже здоровенная акула чувствует себя так, словно её со всей силы трахнули об камень...
  Недавно разведчики табора принесли с восточных оконечностей пастбища свежую новость: в сопредельных водах перестали ощущаться феромонные маркеры Рваных Плавников. Случай беспрецедентный, поэтому Шрамохвост позволяет разведчикам углубиться в чужие угодья, чтобы узнать побольше. Вернувшиеся разведчики сообщают об ужасном побоище между Рваными Плавниками и бродячей бандой касаток. Переданные звукообразы океанского дна показывают вожаку немаленькое пространство, усеянное растерзанными останками погибших.
  Известие мгновенно облетает весь табор. Ультразвук позволяет Пастухам общаться друг с другом с пулемётной скоростью. Дельфин издаёт всего два типа звуков: импульсные (щелчки) и тоновые (свист). Импульсные служат для гидролокации и общения, тоновые для общения и пения. За секунду разумный дельфин может издать сотни фонем, упаковывая в единицу времени немалый смысловой объём. Поэтому диалоги Пастухов всегда скорострельны, особенно на охоте или в моменты опасности, когда требуется мгновенная реакция или быстрые тактические оповещения. У каждого табора свой акустический диапазон, легко опознаваемый другими таборами.
  Узнав о гибели Рваных Плавников, Пастухи Двух Усиков выплёскивают в песне свою ненависть к касаткам, этим противоестественным существам. Неважно, что соседний табор - это чужаки. Все имеют право на жизнь, если не выходят за границы своих угодий. Долгое время Рваные Плавники свято блюли неписанный Пастуший кодекс, а значит ничем не заслужили такой смерти. Пастушья песнь исполнена печали, сожаления, яростного негодования и презрения к касаткам, этим неполноценным недодельфинам-переросткам. Если подумать, касатки противоестественны во всём. В однородной и однотонной пелагической среде они одни имеют пятнистую аляповатую окраску, словно какие-нибудь недоразвитые рыбы. Касатки смышлёны, но недостаточно умны, чтобы создать развитую цивилизацию - так и блуждают в океане разбойничьими бандами, словно бездомные звери, не имеющие угодий. Во главе каждого Пастушьего табора стоит самый сильный и умелый самец, олицетворяющий порядок, защиту и надежду. Бандами же касаток руководят самки-матриархи, безжалостные кровожадные стервы. Пастух убивает другого Пастуха, если только тот вторгся на его территорию. Обычно до такого не доходит, достаточно просто показать силу и устроить хорошую трёпку. Пастухи не едят других китообразных, даже если больше нет никакой еды. Ни Трусишка, ни Шрамохвост, ни кто-либо другой в таборе не пробовал китовьего мяса даже из любопытства. Иное дело касатки. Они нападают на всех, на рыбу, на дельфинов и даже на китов, причём не только ради пропитания, но и ради забавы. Как Пастухи играют в "Бросание рыбы", так и касатки забавляются с юными тюленятами и дельфинятами, умножая и продлевая их страдания перед тем, как растерзать. Безумные звери убеждены, что им принадлежит всё, в том числе и право творить что угодно.
  По мнению Пастухов, матриархат возмутителен, причём возмущаются больше всего самки. Им непонятно, как можно примерять на себя несвойственную роль? Если самка руководит разбойничьей бандой, то кто растит и воспитывает её детей? Чем в этой банде заняты самцы и что это вообще за самцы, которые позволяют командовать собой самке?
  После некоторых раздумий Шрамохвост принимает непростое решение. Раз Рваных Плавников больше нет, значит их угодья остаются фактически ничейными и кто первым успеет заявить на них права, тот и будет ими владеть. Увеличение площади пастбищ позволит со временем увеличить численность табора, а значит стать сильнее и уже не бояться возможных набегов соседей или касаточьих банд. Также дополнительные угодья предоставят больше охотничьих возможностей.
  Никто не возражает против плана Шрамохвоста. Все предвкушают охотничью добычу, новые откормленные стада и ещё больше совокуплений для преумножения табора. Особенно рады половозрелые юнцы, ведь им в виде исключения могут прежде срока разрешить ухаживание и соитие.
  В то же время Пастухи не действуют второпях и бездумно. Вначале Шрамохвост рассылает дополнительных разведчиков, чтобы быть уверенным в отсутствии где-то поблизости других касаток или разведчиков из чужих таборов. Разведчики - самое надёжное средство от неожиданностей. Неожиданностей дельфины не любят. Море - это такая стихия, где неожиданности чаще всего сопровождаются печальными последствиями. В ожидании донесения Два Усика неспешно кочует на восток, гоня перед собой стада.
  Трусишка помогает старшим гнать косяк сардин и мечтает о возможности проявить себя на новых угодьях. Уж там-то ему наверняка выдастся случай. А ещё он мечтает о том, что ему наконец позволят овладеть Носопыркой. Юная самка плывёт неподалёку и донимает своим любопытством одну из тётушек. Поскольку табор движется навстречу солнцу, Носопырка ластится к тётушке и спрашивает о сияющей в вышине жар-рыбе - что она такое? Тётушка добродушно предлагает ей подумать самой. Есть два обособленных океана - морской и воздушный. Пастухи, в отличие от рыб и прочих морских примитивов, живут в первом, но дышат вторым. Это именно то, что делает их совершеннее и разумнее, выше, величественнее. Они приобщены к тому, к чему никогда не приобщатся примитивы - то есть к теплу и свету, ибо вода темнее и холоднее, чем воздух. Чаще всех приобщаясь к теплу и свету, насыщаясь ими, Пастухи и стали разумными, в отличие от китов, не говоря уже про рыб. А источник всего этого - вот он, плывёт в вышине и ниспосылает благодать на своих избранников, которым суждено владеть всеми морями, в качестве угодий, и всеми примитивами, кто в этих морях живёт.
  Как и у всех разумных с неразвившейся письменностью, у Пастухов сильна устная традиция, причём самки являются основными её хранителями и передают по наследству дочерям и племянницам. Когда-нибудь и повзрослевшая Носопырка будет точно так же отвечать на чьи-то любопытные вопросы.
  Под водой не существует шёпота. Если ты что-то произносишь, тебя слышат все, весь табор, кроме разведчиков, уплывших слишком далеко. Таким образом, все Пастухи Двух Усиков слышат тётушку и выражают согласие с обрисованной картиной мира. Задумавшийся Трусишка не может промолчать и выпаливает вопрос: как жар-рыбе удаётся каждый раз нырять в холодное море и не остывать?
  Тут же все взрослые дельфины разражаются очередью свистов и щелчков, означающих хохот. Пожилой дельфин с пегими старческими проплешинами на брюхе заговаривает с Трусишкой, как с несмышлёнышем. Он говорит, что жар-рыба никогда не ныряет в воду, потому что воздушный океан опоясывает водяной океан кольцом. Мир - это нечто вроде полипа, или морской змеи, растущих из собственного рта и потому замкнутых в кольцо. Киты, эти вечные странники, складывают песни о том, что если плыть вдоль пути жар-рыбы, то можно обогнуть всё кольцо и вернуться в то же место, откуда начал. Так что жар-рыба никуда не ныряет, она всегда наверху, всегда освещает и согревает разные части кольца и ниспосылает благодать всем таборам.
  Шрамохвосту надоедает всеобщая трескотня и он отправляет её зачинщиков - Трусишку и Носопырку - помочь разведчикам. Молодой дельфин несказанно этому рад, он страстно жаждет себя проявить на глазах у подруги, чтобы та сумела по достоинству оценить его как потенциальную пару. Носопырка - единственная подруга Трусишки и единственная молодая дельфиниха, которая не насмехается над его осторожностью и если не разделяет его точку зрения, то хотя бы соглашается с его правом на собственное мнение.
  Оба дельфина быстро рассекают водную гладь. Море спокойно, на нём нет ни малейшего волнения. Разведчики непрерывно обшаривают ультразвуковыми сонарами окружающее водное пространство. Китообразные от природы немы, у них нет голосовых связок, что, вообще-то, редкость среди млекопитающих. Весь свой богатейший звуковой диапазон они издают носовыми и горловыми мешками и складками гортани. Выпуклый лоб дельфина - жировая подушка - служит своеобразной акустической линзой, фокусируя ультразвуковой луч в нужном направлении. Мозг дельфина развит настолько, что позволяет ему одновременно пользоваться сонаром, обрабатывать полученные с его помощью данные и разговаривать. Когда Пастухи куда-то кочуют, они обычно поют. Каждый интуитивно чувствует, подхватывает и развивает музыкальную тему другого и искусно вплетает в неё свою партию. Такая песня наполнена не только смыслом, ещё она заряжена эмоциями, душевностью, эмпатией и искренностью. Как не быть искренними, когда каждый Пастух обладает собственной уникальной и присущей только ему одному особенностью свистов и щелчков? А ещё, в зависимости от настроения и эмоций, у дельфина меняется продолжительность, частота и амплитуда звуков. Сымитировать душевное состояние им не приходит в голову. Ведь речь или песня исходят из самой души - это всё равно, как подделать душу. Дельфины поэтому верят, что их душа находится в выпуклом лбу.
  Но сейчас юные Пастухи в разведке, поэтому у них работает только сонар. Единственные коммуникации, какие они сейчас могут себе позволить, это прикосновения, взгляды и телодвижения. Есть некие условные знаки, которыми можно переговариваться таким образом, когда нет возможности использовать нормальную речь.
  И всё-таки главная составляющая Пастушьего языка - это ультразвук. Переход на такую сигнальную систему оказался вынужденным. Даже днём прозрачность морской воды невелика. В таких условиях на обычные органы чувств ложится непомерная нагрузка, с которой предки китообразных не справлялись. Единственным выходом стала эхолокация. Но почему же именно ультразвук, а не обычный свист, писк или рёв? Да потому что пространственное разрешение эхолокатора напрямую зависит от длины волны звукового сигнала. Объекты только тогда эффективно отражают звук, когда их размеры превышают длину волны. Частоты порядка ста - ста пятидесяти килогерц, используемые дельфинами, соответствуют длинам волн в диапазоне полутора сантиметров, что позволяет обнаруживать и распознавать даже самых мелких рыбёшек. Помимо этого, с помощью эхолокации дельфин различает мельчайшие детали рельефа морского дна, в том числе в кромешной темноте - ночью или если случайно заплыл в подводную пещеру.
  Китообразные не изучали физику, они пришли к ультразвуковому сонару методом тыка, случайным образом, сохраняя в наследственности те черты, которые позволяли им выживать. Переход на новую систему восприятия и коммуникации перестроил весь организм древних китообразных и их центральную нервную систему. Голосовые связки атрофировались за ненадобностью и наружные слуховые проходы тоже, а речь и отражённое эхо сонара стали восприниматься нижней челюстью - обширные нервные окончания протянулись оттуда прямиком во внутреннее ухо.
  Кашалоты генерируют ультразвук иначе. У них наглухо заросло отверстие одной ноздри, но внутренняя носовая полость при этом никуда не делась. Она-то и служит резонатором, производя импульсы частотой до двухсот килогерц.
  Двигаясь на равном удалении от морского дна и водной поверхности, юные Пастухи создают в уме трёхмерную топографическую карту региона - то, что сухопутные создания обычно делают с помощью глаз. Внутрь этой карты, само собой, попадают и все живые существа, повстречавшиеся дельфинам. Вот стайка тунцов прошла перпендикулярным курсом. Вот манта величественно парит над самым дном. Вот несётся со страшной скоростью рыба-меч, оставляя за собой расходящиеся буруны... Эхолокация сообщает дельфину буквально всё, даёт ему информацию о местоположении объекта и расстоянии до него, о его размерах, форме и плотности. Ультразвуковые волны проходят сквозь тела морских обитателей и отражаются не столько от них, сколько от границы раздела между телом и водой. Причём это касается как ближней к дельфину стороны существа, так и противоположной, невидимой. Благодаря этому дельфин получает как бы трёхмерное МРТ морского обитателя со всеми его внешними и внутренними особенностями.
  Пройдя расстояние, установленное Шрамохвостом, разведчики не находят ничего странного или опасного и поворачивают обратно. Несмотря на то, что вода прекрасно проводит звук и некоторые песни китов слышны чуть ли не за тысячу километров, Пастухи избегают перекрикиваться на больших расстояниях из-за неизбежных искажений. Вода обманчива, она кажется однородной, но на больших расстояниях её температура, плотность и солёность колеблются. Это непостоянство проводящей среды изменяет скорость звука, а ещё, проходя через разные слои, звуковой "луч" отклоняется от первоначального вектора. Это называется рефракцией. Хочешь, чтобы вожак табора понял тебя неправильно и задал взбучку? Позволь рефракции помочь тебе в этом. Вот только Трусишка слишком осторожен и ему не хочется получать взбучку на глазах у Носопырки.
  Пока разведчики занимаются своим делом, табор преодолевает изрядное расстояние и приближается к восточной оконечности моря Тетис. Два Усика уже на угодьях Рваных Плавников. Такого прежде не бывало и молодняк закономерно приходит в экстаз. Требуется немало увесистых шлепков хвостом со стороны Шрамохвоста и других взрослых самцов, чтобы привести молодняк в чувство. Стада нуждаются в непрерывном контроле. Даже ночами дельфины спят вполглаза, иначе сардины прыснут в разные стороны и от косяка ничего не останется. В принципе, это не страшно, дельфин способен прокормиться охотой, но разве не приятно осознавать, что в любой момент можешь выхватить из стада жирную вкусную сардинку? Что же это будут за Пастухи без стада?
  В качестве бича Пастухи тоже используют ультразвук. Их импульсы не такие оглушающие, как у кашалотов, но ведь и сардина - не хищник. Ультразвук заставляет по-особому вибрировать плавательные пузыри и это выполняет примерно ту же роль, что удар хлыстом по спине. Рыба понимает, что ей нужно держаться скученно и двигаться в определённом направлении. Когда сардинам требуется нагулять жирок, их сопровождают в богатые кормом воды; когда требуется нереститься, её сопровождают в спокойные воды. Охота полезна и увлекательна, но непредсказуема. На охоте ты зависишь от удачи и случая. То ли добудешь что-нибудь, то ли сам станешь чьей-то добычей. А собственное стадо позволяет не зависеть ни от удачи, ни от случая. Когда в иномире жили люди, они называли это "продовольственной независимостью". И как только Пастухи обеспечили себе такую независимость, охота превратилась для них в спорт, в забаву, в полезное развлечение, и перестала быть жизненно необходимым риском.
  Вернувшись, Трусишка с Носопыркой транслируют скорострельной трелью трёхмерную топографическую карту - Шрамохвосту и остальным взрослым. Передача всей картины, как она есть, экономит время и избавляет дельфина от многословных и противоречивых описаний и, соответственно, улучшает понимание обстановки принимающей стороной.
  Остальные разведчики тоже возвращаются. Шрамохвост выслушивает доклады и отправляет всех следить за стадами. Табор остаётся на месте и здесь у Пастухов прибавляется работы. Рыба - не палка и не камень, она живая. У неё есть любопытство, она может чем-нибудь увлечься. Кроме того, корм сам себя не найдёт. Пастухи должны позволить косяку разделиться на мелкие фракции и затем гонять их по бывшим угодьям Рваных Плавников. Сардина - не дура, мимо чего-то съедобного не проплывёт...
  
  
  VI
  
  
  Иномирянская Средняя Азия оказалась совсем не похожа на ту, которую помнил Мельников по своим визитам в Узбекистан и Туркменистан. Она напоминала скорее тамбовщину или саратовщину, то есть была ярко выраженной лесостепью с умеренным климатом. Это, а также соседство с обширным водным бассейном, привело к росту влажности и количества осадков. Полупересохшие ручейки превратились в полноводные речки, даже в Каракумах. А Казахский мелкосопочник и вовсе превратился в чередование лощин, суходолов и балок, поросших густыми дубравами и березняками, среди которых так же встречались орешник, клён, ольха, вяз, тополь, осина и липа. Все растения были кривыми, изуродованными, как на фентезийных иллюстрациях, изображающих демонический мир.
  Здесь тоже стояла зима, только не такая трескучая, как на севере. Было около десяти градусов мороза, сильный северо-восточный ветер гнал по пожухлой траве позёмку. Глубоких сугробов как таковых практически не наметало, разве что в лесах и оврагах, где ветру не разгуляться, а на открытой местности сильные порывы сдували весь снег. То, что в жаркой Средней Азии называлось бы "суховеем", в зимнем иномире никуда не делось, только это был не жаркий и сухой ветер, а холодный и влажный. Часто вместе с ним приходили густые метели, при которых видимость становилась нулевой уже на расстоянии вытянутой руки.
  В Зауралье тоже бывали обильные снегопады, когда Константин вынужден был вести "Бурлака" с черепашьей скоростью. Вьюги и метели замедляли движение, так что экспедиция почти сразу выбилась из графика.
  Зато возле Мугоджар путешественники уже могли себе позволить долгие привалы, во время которых Siinahjataan и Kuhjatarvastaan во главе с Дмитрием наконец-то блеснули охотничьими навыками. Живности вокруг водилось намного больше, чем на севере, и вся она была практически непуганной, подпускавшей человека вплотную, потому что давно успела забыть, что это такое - человек-охотник.
  - А вы знаете, - сообщил Дмитрий, к большому неудовольствию Берданцева, - наши северяне не зовут друг друга полными именами. Прислушайтесь, как они между собой общаются: Мома, Синха, Кухта... Странно, что Витёк этого раньше не заметил.
  Дмитрий подарил иномирянам коробку спичек и научил разводить с их помощью огонь, чтобы готовить на нём еду. Это весьма скромное бытовое разнообразие помогло охотникам на время отвлечься от того факта, что с каждой сотней километров на юг температура неуклонно росла. Этому феномену они не могли найти объяснения в рамках своего мировоззрения и это их пугало.
  Поскольку ночевать в доме на колёсах иномиряне категорически отказывались, им выдали отдельную палатку и три спальных мешка. Первобытные охотники восприняли это как воистину царский подарок и с этих пор стали испытывать к "Великому мудрецу из другого мира", Aaltonnen Suurvо, ещё больше почтения, что донельзя смущало Мельникова.
  Несколько раз экспедиции довелось испытать водоплавающие свойства "Бурлака" - сначала, когда форсировали Сырдарью. В иномире река впадала в Арало-Каспийское море в районе современной Кзыл-Орды. Лёд на реке оказался слишком тонок, машина проламывала его и оседала в воду. Широкие мощные шины в этом случае выполняли роль поплавков. Точно таким же образом преодолели Зеравшан, где температура поднялась до нуля градусов и льда фактически не было вовсе.
  За Кызылкумами Константин повёл машину вдоль русла Амударьи, которую форсировали приблизительно в районе Термеза. Дальше путь лежал через Гиндукуш. Он был заранее разведан беспилотниками, на экспедиционной карте были отмечены все более-менее проходимые перевалы, наподобие тех, через которые в нашем мире проложена дорога из Душанбе в Кабул. В иномире существовали остатки дорог, которыми ещё можно было пользоваться.
  На всём пути следования экспедиция кое-где встречала полузанесённые землёй и обильно заросшие крапивой, борщевиком, шиповником, бересклетом, можжевельником, жимолостью, бузиной, ракитами и чертополохом остатки каких-то населённых пунктов, выглядевшие в тысячу раз хуже, чем Дрезден после бомбёжки союзников. И поскольку осмотр руин не входил в задачи экспедиции, их оставляли позади, двигаясь почти строго на юг и юго-восток, примерно до той точки, которую в нашем мире занимает Баграм, чтобы оттуда свернуть на восток и выбраться к верховьям Инда где-нибудь между Пешаваром и Исламабадом.
  В горах северные охотники немного воспряли духом. Горы напоминали им родной Урал, к тому же и там с охотой всё было прекрасно - в горах водились животные, похожие на помесь яка с овцебыком, у которых на лбу рос единственный рог, длинный и изогнутый, как у носорога. Их в шутку прозвали "единорогами".
  А вот профессору Гиндукуш не нравился - ни в нашем мире, ни в чужом. Мельников сравнивал две горные системы - Урал и Гиндукуш - и не находил ни единого аргумента в пользу последнего. Уральские горы, хоть и старые, изобиловали растительностью, вплоть до самого севера. А Гиндукуш - это голые камни, кое-где поросшие чахлой травой, питаться которой способны только "единороги".
  И будто бы для того, чтобы усилить профессорскую неприязнь к этому месту, именно в Гиндукуше экспедицию подстерегла первая неприятность. На путешественников напали коренастые волосатые люди, в которых не осталось ничего человеческого. Их тела и лица были настолько изуродованы и обезображены, что ни у кого не осталось сомнений - это мутанты, такие же жертвы глобального ядерного апокалипсиса, как и, например, снеговой крот, у кого радиация навсегда отняла прежний облик. Если уральские иномиряне хоть как-то готовили пищу и пользовались примитивными орудиями, то эти питались сырым мясом (в том числе человечиной) и просто швыряли в добычу подобранные с земли камни.
  Во время очередного привала эти дикари незаметно окружили лагерь и затем набросились все скопом. Берданцев только успел затолкать Веру с Александром Николаевичем в вездеход, как завязалась рукопашная схватка. И вот тут-то Кухта и Синха показали, чего они стоят, как воины. Набив руку в охоте на снеговых кротов и ещё каких-то "haarinkoo" (судя по описаниям, которые потом дал Мома, мутировавших полярных медведей), северяне крушили дикарей своими каменными топорами с удивительной лёгкостью. Виктор Берданцев, отнюдь не слабый мужчина, сразу же безнадёжно от них отстал и даже Дмитрий не нанёс нападавшим и половины того урона, который они понесли от северян. Возможно, потому что в суматохе оба не решались использовать огнестрельное оружие и оборонялись с помощью острых тесаков и небольших хозяйственных топориков.
  Неожиданно выручил Константин - высунулся из кабины и начал палить вверх из ракетницы. При каждом выстреле дикари застывали на месте и зачарованно провожали глазами красный шар огня. Справиться с ними в такие мгновения было легче лёгкого.
  Ещё больше профессора удивила Вера. Двое дикарей, заметивших, что кто-то прячется в доме на колёсах, попытались туда ворваться. Вера, перед тем занимавшаяся готовкой, распахнула дверцу и сперва окатила нападавших кипятком, а затем хладнокровно прикончила кухонным ножом.
  Потеряв десяток человек убитыми, дикари бросились врассыпную и вскоре их испуганные визги затихли вдали. Охотники-иномиряне ещё больше воспряли духом. Всю дорогу они опасались, что Aaltonnen Suurvo считает их лишними и бесполезными участниками похода и вот наконец они исполнили то, ради чего вождь отпустил их в экспедицию. Оба были несказанно довольны и поминутно требовали у Момы, чтобы тот достойно изобразил их доблесть в будущем сказании.
  Берданцев перевернул на спину одного из убитых и поинтересовался у подошедшего Мельникова:
  - А что, Николаич, может это и есть те, кого мы ищем? Гляньте только - сущие питекантропы!
  Мельников и сам об этом думал, но беглого осмотра оказалось достаточно, чтобы отказаться от поспешных выводов.
  - Увы, Витя, я бы с радостью сказал, что ты прав, но ты не прав. Перед нами не пример экстренной эволюции, а скорее пример экстренной деградации - одичание человека современного типа до уровня полуобезьяны. Произойди они от каких-то здешних гоминид, в их облике осталось бы немало атавистических черт, ведь никакие мутации не избавляют от всего и сразу. Но здесь мы видим точно таких же людей, как жители Города-в-горах, только в большей степени одичалых и вдобавок изуродованных. Странно, что они столько времени ухитрялись воспроизводиться... Так что не волнуйтесь, друзья, наша экспедиция всё ещё далека от цели.
  Дмитрий профессионально осмотрел обеих жертв Тереховой.
  - Молодец, Веруня, зачётно ты их уложила.
  Та с гордостью и достоинством приняла похвалу.
  - Как иначе-то, Димон? Я никаких питекантропов к Саше не подпущу...
  В продолжительной экспедиции, когда проводишь время в тесном узком кругу, начинаешь либо тихо ненавидеть всех спутников, либо они становятся твоими лучшими друзьями. К чести "Каппы", все участники, по личностным характеристикам, были подобраны практически идеально. Когда экспедиция добралась до Гиндукуша, профессор для всех был уже просто Николаичем и только Терехова ласково называла его Сашей. Он сам звал её Верочкой и вообще эти двое сблизились гораздо сильнее, чем ожидали. Берданцева все (кроме неизменно корректного профессора) звали Витьком, Дмитрия - Димоном, а Константина - Костяном.
  Поскольку температура окончательно перешла на плюс и охотникам стало совсем неуютно в своих шкурах, Берданцев выдал им одежду попроще. Разбираться с "молниями", липучками и пуговицами северяне не стали, а просто перетянули где нужно шнурками и ремнями, как привыкли поступать с меховыми шкурами...
  И вот наконец перед путешественниками засеребрился Инд. Растеряв миллиард своих жителей и созданную ими промышленную цивилизацию, Индо-Гангская низменность заросла густыми непроходимыми лесами. Мутации и здесь поразили растения и животных. Ни одно дерево не выглядело нормальным. Одни были перекрючены, другие узловаты, третьи чрезмерно разлаписты, четвёртые намертво срослись друг с другом, словно флорический аналог сиамских близнецов.
  Дальше передвигаться можно было только по реке. Грузовой прицеп пришлось оставить. Никто не боялся, что его украдут - в иномире некому было его красть.
  Чем дальше на юг, тем пышнее, гуще и разнообразнее становилась растительность. Появились виды, спускавшиеся к самой воде, наподобие мангров, которые затрудняли высадку на берег. Вдобавок из этих зарослей зачастую выглядывали голодные крокодилы и ещё какие-то твари, чью видовую принадлежность сложно было определить. Впервые появились птицы - на севере их почему-то совсем не было, а здесь они гнездились в ветвях и порхали над водой. Практически у всех было яркое оперение и совершенно гротескные формы. Профессор пытался найти хоть какие-нибудь аналоги из нашего мира - павлинов, попугаев или туканов - и не находил. Немало уродливых птиц оказалось нелетающими, они либо скакали с ветки на ветку, либо лениво копошились в кустах и траве.
  - Теперь надо смотреть в оба, Николаич, - сказал Берданцев. - Чую, если новолюди вообще существуют, именно здесь мы их и повстречаем.
  Однако, Мельникова одолевали мысли не только о гоминидах.
  - Эх, если б только здешние люди не погубили сами себя! - проговорил он, глядя на реку. - Какой колоссальный обмен знаниями мог бы у нас произойти! Сколько удивительных открытий и достижений наверняка свершили иномиряне!
  Он с надеждой взглянул на Берданцева.
  - А может их спаслось больше, чем мы думаем? Я на этот счёт полностью согласен с Верочкой. Могли ведь иномиряне построить орбитальные станции или заселить Марс... Разглядывают нас сейчас в телескоп, а мы и знать не знаем.
  - Вряд ли, Сашенька, - покачала головой Вера. - Радиация уже давно снизилась до безопасного уровня. Если бы кто-то наблюдал за Землёй в телескоп, то уж, конечно, сто раз бы вернулся и возродил цивилизацию заново. Если где и искать выживших, то только на Земле...
  Во время сплава Дмитрий, Кухта и Синха приноровились охотиться на крокодилов, чьё мясо очень понравилось северянам, а также ловили рыбу. Рыбины попадались огромными, похожими на форель, и их было много. Улов жарили, варили и запекали в углях.
  Чувствуя приятную расслабленность после сытного ужина и развалясь у костра, Константин однажды заметил:
  - А ведь это даже хорошо, что губительная радиация проредила здешнюю живность. Если б не это, мы бы сейчас напоминали героев старых приключенческих романов. На нас бы на каждом шагу кидались тигры, волки и пантеры, кусали бы во сне ядовитые змеи, за шиворот сыпались бы с ветвей кровожадные пиявки, в волосах копошились бы мерзкие пауки и повсюду одолевали бы полчища малярийных комаров.
  - Не накаркай, дубина, - проворчал Дмитрий.
  Не у всех на душе было столь же легко. С переходом в субтропики, а затем и в тропики игнорировать жару стало невозможно. Северяне давно уже не смеялись над Aaltonnen Suurvo, в их душах поселился страх. Благоговейный страх перед тем, чья запредельная мудрость сумела предвидеть неочевидное. Первобытные северяне уже не воспринимали профессора как собственно человека, он для них превратился в некое человекообразное воплощение высшего духа, могущественного трансцендентного существа. Потрясённый такими сравнениями профессор растерялся ещё больше, когда троица из Города-в-горах распростёрлась у его ног, умоляя не наказывать их за прежнее неверие. У всех троих на юге началось что-то вроде аллергической реакции и простаки решили, что это профессор в наказание навёл на них порчу.
  Хватая Мельникова за ноги, северяне тараторили как заведённые:
  - Viistuman saksen, viistuman saksen! Poipontyryh sistakuun jarjelle!
  Покатываясь со смеху, Берданцев разъяснил суть дела взволнованному профессору.
  - Ради бога, Витя, скажи им, чтобы встали! - взмолился тот. - Вот же ведь распластались!
  Не дожидаясь, пока Виктор переведёт, Мельников сам бросился поднимать охотников.
  - Устроили, понимаешь, дикость! Мы должны твёрдо стоять на ногах и ни перед кем не пресмыкаться, потому что "человек" - это звучит гордо!
  - Золотая цитата, Сашенька, - мечтательно проговорила Вера. - Я тебе даже завидую. Передо мной никто ни разу на колени не вставал, а так хочется хоть разочек. Романтично же.
  - Давай мы с Димоном и с Витьком встанем, Верунь? - предложил Константин. - Ради тебя-то мы мигом, ты только скажи.
  - Да ну вас! - Сморщила носик женщина.
  Постепенно на правобережье выросли Сулеймановы горы. Растительность на берегу сделалась реже, встречались вовсе свободные от неё каменистые проплешины, на которых экспедиция разбивала лагерь - чтобы спать не в надоевшей машине, а на свежем воздухе.
  - Может, на героев приключенческих романов мы и не похожи, - сказал однажды профессор, - но вот на европейских первооткрывателей, впервые очутившихся в тропическом краю, - пожалуй. Та же экзотика, та же новизна впечатлений...
  - Только с цветами никто не встречает, - печально заметила Вера.
  Ей, как единственной женщине, в этих прибрежных ночёвках полагалась отдельная палатка. Остальные размещались в большой, рассчитанной на четверых. Северяне вообще с удовольствием спали под открытым небом. В аптечке нашлись антигистаминные препараты, снявшие аллергические симптомы, после чего самочувствие северян улучшилось. Они, разумеется, приписали это не воздействию лекарств, а благоволению к ним Aaltonnen Suurvo.
  Зима в тропиках - это частые ливни. На крыше плавучего фургона для охотников соорудили навес. Очевидно, на крайнем севере, с его суровым климатом, сильные грозы являлись редкостью. Оглушительный гром и ослепительные молнии, раскалывавшие небо, приводили северян в ужас. Они сжимались под навесом и скулили как побитые собачонки. Их не убеждали заверения профессора в том, что грозы - это вовсе не буйство непостижимых злобных сил. Они хотели ему верить и не могли. Снова совершали ту же ошибку, что и раньше.
  На одном из ночных привалов разразилась подобная гроза и, поскольку северяне, как обычно, несли дозор, они благополучно проморгали исчезновение Веры Тереховой. К утру гроза стихла, только дождь продолжал лить как из ведра. Первым беду заметил Дмитрий, с рассветом вышедший по нужде. Палатка Веры оказалась разрезана, а сама женщина исчезла.
  На охотников жалко было смотреть, ведь это у них из-под носа увели жену Великого Мудреца. Они чувствовали себя опозоренными и это угнетало их сильнее, чем возможное наказание.
  Случай был исключительным, поэтому мужчины без лишних слов разобрали огнестрельное оружие. На мокрой земле отпечатались чёткие следы босых ступней. Это означало, что Веру похитили. Дмитрий сразу же устремился по следу на разведку. Остальные пошли за ним, оставив Константина стеречь вездеход. Хотели и профессора оставить, но тот наотрез отказался.
  - Мы все виноваты в случившемся, и я тоже, - сказал он. - Похитители наверняка наблюдали за нами какое-то время, а мы ничего не замечали, расслабились. Так что давайте без лишних споров выручать Верочку.
  Преследовать похитителей пришлось до самой гряды, вздымавшейся в полукилометре от реки почти вертикальными склонами. Когда группа нагнала Дмитрия, тот рассматривал что-то в бинокль.
  - Поглядите, наверх ведёт тропа. Вон к тому уступу, видите? Прямо в скале вырублены ступеньки. Выглядят очень старыми, им наверняка много веков.
  Громоздящиеся один подле другого хребты Сулеймановых гор были похожи на горбатые спины великанских чудовищ, спящих беспробудным сном.
  - Выбора у нас нет, - сказал Берданцев. - Раз тропа куда-то ведёт, значит там что-то есть. В любом случае, мы должны идти за Верой.
  Профессору, не привыкшему к долгой физической нагрузке, подъём дался особенно тяжело и показался бесконечным. Вдобавок, мокрые от дождя ступеньки, обтёртые десятками веков и тысячами подошв, оказались гладкими и скользкими, с них легко можно было сорваться, а альпинистским снаряжением экспедиция не располагала.
  Наверху, на уступе, куда вели ступеньки, зияла тёмная пещера. Из неё тотчас же выскочило несколько полуголых темнокожих людей, которые попытались столкнуть непрошеных гостей вниз. Кухта и Синха вырвались вперёд и встретили нападавших, стараясь любой ценой реабилитироваться за ночную оплошность. Их каменные топоры оказались столь же сокрушительны, как и раньше, и вскоре нападавшие сами полетели вниз. Преследователи позаимствовали их факелы и осторожно вступили в пещеру.
  Впрочем, это оказалась не пещера, а вырубленный в скале проход, ведущий куда-то вглубь. За неимением других вариантов, мужчины проследовали по нему. Проход еле заметно поднимался вверх и в нём дул сквозняк, что свидетельствовало о наличии открытого пространства где-то впереди.
  - У меня словно дежавю, - прошептал Виктор. - До такой степени это выглядит, как индийский аналог Города-в-горах. Вы хорошо разглядели нападавших? В смысле, они же нормальные, не мутанты. Как наши друзья с севера. Почему обе группы спаслись от катастрофы, укрывшись в горах? Что такого особенного было в здешней глобальной бойне?
  - Возможно, в горах воздух был чище, - предположил Мельников. - Или в нём было меньше радиоактивной пыли. В конце концов, немногие неандертальцы, денисовцы[31] и сапиенсы, пережившие в древности извержение супервулкана Тоба[32], тоже обитали преимущественно в горах и пещерах...
  Больше всего преследователи опасались, что тоннель начнёт ветвиться и превратится в лабиринт. Тогда шансов отыскать Веру практически не останется. Однако, никаких боковых коридоров не появлялось, единственный проход по-прежнему вёл в одном направлении и в конечном итоге вывел людей в огромную куполообразную пещеру, освещённую, казалось, миллионом факелов и масляных светильников.
  В дальнем конце пещеры, у подножия гигантской статуи, располагалось нечто вроде святилища с алтарём. Гигантская глиняная статуя, очевидно, изображала некое божество, до того уродливое, что на него противно было смотреть. Вокруг подножия статуи и святилища были навалены целые залежи звериных и человеческих костей, а перед святилищем сотни полуголых тел в набедренных повязках извивались и дёргались в дикой пляске под аккомпанемент тамтамов. Возле алтаря, разукрашенный охрой, мелом и углём в красно-бело-чёрные узоры, приплясывал жрец и размахивал искривлённым тесаком, похожим на мачете. Перед ним стояла на коленях связанная Вера Терехова.
  Не оставалось сомнений - темнокожие дикари собрались принести женщину в жертву уродливому богу.
  - Вот же влипли! - процедил сквозь зубы Виктор. - Даже если я отсюда подстрелю жреца, что вовсе не очевидно, толпа успеет растерзать Веру прежде, чем мы до неё доберёмся.
  Мельников схватил его за руку и отвёл ствол выше.
  - А ты не в жреца стреляй, Витя, ты целься в статую. Пусть знают, что если тронут Верочку, мы убьём их бога.
  - Как это, убьём бога? - не понял Дмитрий.
  - Поглядите, статуя же глиняная. Вы по горшкам когда-нибудь стреляли? Глина - это вам не кевлар и не танковая броня. На вид этой статуе много веков. Не исключено, что она ровесница пещеры. Наверняка это святилище было обустроено ещё в доапокалиптические времена. Изрешетите бога пулями и статуя развалится. Представляете, каким ударом и потрясением это окажется для дикарей?
  - Уверен, Николаич? - с сомнением спросил Берданцев.
  - Господи, Витя, я что, по-твоему, в глинах не разбираюсь? Ты хоть представляешь, сколько я их за всю жизнь перекопал?
  Дмитрий без лишних разговоров выстрелил несколько раз поверх голов. Хоть пещера и была велика, но всё же выстрелы прозвучали оглушительно и даже северяне, никогда их не слышавшие, в испуге присели на землю. Тамтамы мгновенно смолкли, толпа прекратила дикую пляску и обернулась в сторону чужаков. Жрец что-то закричал, махнул рукой в их сторону и приставил тесак к горлу Веры. От толпы отделилось несколько человек и бросилось к чужакам.
  Берданцев больше не колебался и разрядил полную обойму в статую. Дмитрий последовал его примеру. Как и сказал профессор, пули выбивали огромные куски, посыпавшиеся дождём на алтарь. Толпа замерла и завопила от ужаса, многие экзальтированные особы повалились на землю, закрывая руками головы - в страхе перед гневом божьим.
  Однако, никакого гнева не последовало. Божество не покарало дерзновенных.
  В точно такой же ужас пришли и северяне. Как потом узнал профессор, в Городе-в-горах стояла похожая статуя, только поменьше и покрасивее, высеченная из горного хрусталя. Божество Karpennujovi звали Кyylmaa. С точки зрения северян то, что сейчас делали люди из другого мира с помощью громовых палок, было ужаснейшим кощунством.
  Внезапно Мельников что-то заметил, после чего выхватил из рук остолбеневшего Кухты каменный топор и бросился к святилищу. Не понимая, что это значит, остальные последовали за ним. Смуглокожие дикари не пытались их остановить, ещё минуту назад озлобленная толпа растерянно и пугливо расступалась перед чужаками. Никто не понимал, почему бог не наказал нечестивых? Неужели чужаки оказались сильнее?
  Добежав до жреца, профессор принялся показывать знаками, что не боится глиняного бога и что, если жрец не отпустит женщину, его божество будет убито. Как и следовало ожидать, жрец только рассмеялся в ответ на эти угрозы. Напугать его оказалось не так-то просто. Тогда Мельников взбежал на низкий постамент, размахнулся каменным топором и изо всех сил врезал по статуе. Толпа в сотню глоток издала дружный вопль, в котором потерялся торжествующий возглас Синхи и Кухты. Первобытное мышление оказалось просто и линейно: раз чужой бог позволил Великому Мудрецу ударить себя и никак на это не отреагировал, значит это слабый и трусливый бог. Такого можно не бояться, его гнев не навредит ни Мудрецу, ни его спутникам.
  Синха решил помочь профессору - встал рядом с ним и они вдвоём обрушили на статую каменные топоры. Толстая глина сопротивлялась недолго и вскоре от неё отвалился здоровенный кусок, а за ним другой и третий. Дальше произошло невероятное. Бог оказался вовсе не глиняным. Когда со статуи отвалились огромные куски, из-под глины блеснул металл - золото! Когда-то, очевидно, до катастрофы, золотую статую обмазали толстым слоем глины. Возможно, чтобы защитить от расхитителей или вандалов. Кто позарится на глиняного урода? А потом все про это забыли.
  Тесак выпал из рук жреца и он повалился на колени. Толпа последовала его примеру и распростёрлась перед статуей.
  - Это наш шанс, - заметил Виктор. - Давайте сваливать, пока у дикарей не прошёл приступ экзистенциального экстаза.
  Мельников вернул топор Кухте, подошёл к Вере и развязал грубые верёвки.
  - Ты сегодня прямо герой, Сашенька! - прошептала женщина, крепко его обнимая.
  - Да какой я герой? - сконфузился профессор. - Это Дима с Витей герои, а я так, с ними за компанию увязался.
  - Ничего не так!
  Вера отряхнула одежду и решительно взяла профессора под руку.
  Обратный путь оказался сложнее. По скользким ступенькам приходилось спускаться чуть ли не на четвереньках, черепашьим шагом, чтобы не поскользнуться и не полететь вниз.
  Добравшись до вездехода, экспедиция не стала терять время, спустила машину на воду и двинулась дальше, чтобы поскорее покинуть опасное место. После рассказа о случившемся Константин пожалел, что не видел золотую статую.
  - Я же понятия не имел, что статуя внутри золотая, - оправдывался профессор. - Просто подумал, что раз мы в святилище, значит статуя - самая большая ценность для дикарей. И если посягнуть на эту ценность, они окажутся выбиты из колеи и никто из нас не пострадает. Но как только пули выбили из глины первые куски, я заметил, что под внешним слоем скрывается что-то ещё. И сделал только хуже.
  - Почему хуже? - спросил Константин.
  - Уродливый бог воспринимался дикарями жестоким и это вынужденно сделало их кровожадными. Полагаю, они думали, что иначе нельзя. Однако я сильно сомневаюсь, что золотой оригинал статуи тоже урод. Прекрасное божество однозначно придётся считать добрым и милосердным, потому что именно таким оно и будет выглядеть. Ну и как дикарям в этой ситуации быть? Очень сложно, знаешь ли, одним махом исправиться. Кто-то может вообще не захотеть.
  - А у нас же под рукой есть ученик шамана! - вспомнил Виктор про Мому. - Давайте его спросим. Уж он-то наверняка в этой теме разбирается.
  Юноша, когда ему перевели суть вопроса, надолго задумался, а потом ответил так:
  - Всё зависит от силы веры Опалённых Жаром. - Не сговариваясь, северяне начали называть смуглых южан "Опалёнными Жаром", считая, что никак иначе кожа почернеть не может. - Если их вера в справедливость божества по-настоящему сильна, они примут его перевоплощение, обязаны будут принять и перевоплотиться вслед за ним...
  
  
  VII
  
  
  Теперь Педант куда-то увлекает Лакомку. Не к литорали, а в противоположном направлении, к внешней границе рифа, за которой материковый склон полого уходит в Смертежизнь. На сей раз парочка увлечённых друг другом октоподов плывёт сама, не пользуясь ездовыми кальмарами. Это свидетельствует об интимности момента, поэтому Лакомка заинтригована. Она знает о чувствах Педанта и не скрывает от него своих. Интимные отношения между октоподами уже не такие, как у диких осьминогов. Самцы не дерутся друг с другом за самку и не откусывают соперникам лигулы. Ни один самец не охраняет и не опекает ревностно выбранную самку, а та не ведёт себя как покорная дурочка. Октоподы уважают выбор друг друга - это и есть Согласие. Принимается во внимание и мнение самих самок, что немаловажно - и это тоже Согласие. Семейная пара может быть создана только по обоюдному решению. Если кто-то один не хочет этого союза, его (или её) никто не в праве заставить. Никому и в голову не придёт кого-то к чему-то принуждать.
  Октоподихе импонирует надёжность Педанта и его постоянство, а ему нравится лёгкий и приятный характер Лакомки и ещё нравится то, что она серьёзный исследователь, а не взбалмошная чудачка, как Проказница. Этим двоим действительно хорошо вместе и оба хотели бы растянуть это ощущение на всю жизнь.
  Парочка выбирается за ограду Согласия и плывёт вдоль рифа в ту его часть, где октоподы редко бывают. В какой-то момент Педант придерживает подругу кончиком щупальца, а другим указывает на дно, где между двумя шаровидными кораллами пристроилась уродливая, почти два метра в поперечнике, беззубая губастая пасть, унизанная по всему краю гирляндой глазков, кажущихся остекленевшими, а на самом деле довольно зорких. Это гигантский двустворчатый моллюск тридакна: два пуда плоти, засевшей между створками общим весом в четверть тонны.
  - Как считаешь, хорошее место, чтобы?.. - Педант не договаривает, однако Лакомка прекрасно понимает намёк. Действительно, если очистить раковину от её обитателя, получится уютный изолированный альков, где парочка сможет впервые познать друг друга и завести долгожданное потомство.
  Лакомка пытается придумать, как не дать тридакне захлопнуть створки.
  - Если мы всплывём к Жизнесмерти и принесём оттуда толстую корягу...
  - Бесполезно, - возражает Педант. - Я пробовал. Тридакна с такой силой схлопывает створки, что даже самые толстые и крепкие бруски крошатся в щепки. Предлагаю использовать камень...
  Октоподы выбирают на дне крупный булыжник и начинают осторожно подкрадываться к раковине, целиком сливаясь с кораллами. Чтобы насыщенная кислородом вода свободно попадала внутрь раковины, тридакна обычно сидит с раскрытыми створками и захлопывает их лишь при появлении опасности. Педант резко суёт булыжник между створок. Тридакна захлопывает их, однако камень не даёт им сомкнуться, оставляя достаточный зазор, чтобы Лакомка в него втиснулась. Октоподиха смачивает слюной шип ската-хвостокола и несколько раз вонзает в запирающий мускул тридакны. Под действием яда тот постепенно расслабляется и Педант получает возможность раздвинуть створки на прежнюю ширину.
  Вдвоём с Лакомкой они не могут удержаться и пробуют плоть своего далёкого двустворчатого родственника-моллюска. На вкус тридакна не так хороша, как излюбленные гребешки, но тоже ничего.
  К месту пиршества, как по команде, начинает стягиваться всякая мелюзга. Октоподы рвут тридакну на части и бросают куски за пределы раковины. Делиться невостребованной пищей со всеми обитателями рифа - это тоже Согласие. Здешний биоценоз[33] не ограничивается одними октоподами, в него входят все животные и растительные организмы рифа. Быть высокомерными и чувствовать себя единоличниками не к лицу разумным существам.
  Полностью очистив раковину от останков бывшей владелицы, октоподы устраиваются внутри, смыкают створки и удерживают их присосками. Как они и предполагали, внутри уютно и снаружи никто не потревожит, когда дойдёт дело до соития. Как дикие осьминоги, так и октоподы предпочитают интимные занятия вдали от посторонних глаз. Это не стыдливость, это потребность в уединении во время важного акта зарождения потомства. Поэтому никто не занимается ничем интимным в общежитиях Согласия.
  В голову и в половое щупальце Педанта лезут всякие мысли и он уже предвкушает, как развернёт на кончике гектокотиля лишённую присосок лигулу, как выпустит из воронки сперматофор, похожий на длинного прозрачного червя, как подхватит его специальным желобком на лигуле и поместит семь миллиардов сперматозоидов, упакованных в оболочку, в яйцевод Лакомки...
  Подруга чувствует возбуждение Педанта. Ей и самой хочется того же, чего и ему. Она ощущает дрожь в половом щупальце и больно щиплет его краями присосок, чтобы привести друга в чувство. Обретя разум, октоподы, тем не менее, унаследовали от диких осьминогов сезонный график спаривания. Заводить потомство можно не когда угодно, а в строго определённое время. Сейчас зима, а потомство следует высиживать летом, когда в должной мере прогреется вода.
  Опомнившийся Педант принимает позу сожаления. Они с Лакомкой любовно обхватывают друг друга щупальцами и просто наслаждаются близостью. После чего выбираются наружу и закапывают тридакну в песок, чтобы раковину не нашёл и не использовал кто-то другой. В языке октоподов нет понятия "супружеское ложе", однако по смыслу это именно то, чем теперь является тридакна для Лакомки и Педанта. Кому же захочется, чтобы супружеское ложе пропахло любовными соками другой парочки октоподов? Хоть октоподы и не люди, в некоторых ситуациях им тоже свойственна брезгливость. Вы бы легли спать с женой в постель, где перед этим кувыркался кто-то посторонний?
  Когда октоподы возвращаются в Согласие, то сразу же чувствуют, что что-то изменилось. Тревога буквально растворена в воде. Мимо них проносится одуревший от боли и паники детёныш кальмара с откусанным щупальцем, совсем маленький, только недавно приступивший к дрессировке и обучению.
  Взрослым октоподам всё ясно - это нападение! Каким-то образом враг сумел преодолеть периметр, считавшийся надёжной защитой. И это не туповатая акула, это кто-то достаточно смышлёный, раз сумел избежать ловушки.
  Вкусовой градиент ведёт Педанта и Лакомку не хуже, чем следы зверей охотничью борзую. Все кальмары сейчас заняты ловлей рыбы для общественных садков, значит сражаться с врагом предстоит самим октоподам.
  Парочка замечает, что в том же направлении устремляются другие октоподы, заметившие вторжение. Чтобы решить, что делать с врагом, его сперва нужно узнать, а уж затем предпринимать какие-то меры. Кто вообще вторгся-то? Что за враг? Если он настолько умён и ловок, от него и от его сородичей необходимо избавиться. Октоподы являются сторонниками превентивной стратегии: если какое-то сообщество или популяция может в перспективе доставить тебе проблемы, уничтожь его. Так были добиты остатки не-рыб, устроивших друг с другом грандиозное побоище на северо-востоке от Согласия. Раз эти безумные существа, принадлежа к родственным видам, оказались способны на такую жестокость друг к другу, страшно представить, что они сотворили бы с октоподами, если б вторглись в Согласие.
  Не-рыба!
  С некоторым опозданием Лакомка узнаёт вкусовой след, полностью идентичный тем существам, которых она недавно изучала. Похоже, самые худшие опасения сбываются.
  На первый взгляд, в движениях врага нет целесообразности. Он хаотически мечется по Согласию, бросаясь в разные стороны. С дюжину октоподов расходятся, чтобы окружить не-рыбу кольцом, но не нападают, а выпускают в воду облака чернил, чтобы у врага парализовало органы чувств. Однако, не-рыба, похоже, хорошо знает, что такое чернила. Она свечой взмывает ввысь, к Жизнесмерти, и переплывает опасную зону поверху, наполовину высунувшись из воды.
  Теперь октоподам понятно, как это существо смогло преодолеть защитный периметр. Каждый делает себе в уме пометку: одного периметра недостаточно, нужно придумать что-то ещё, какие-то дополнительные защитные меры. Несмотря на опасность, октоподы довольны - ведь это вызов их интеллекту.
  Самая длинная пара щупалец у октоподов обычно используется для борьбы - в нападении или защите. Когда они знают, что могут столкнуться с опасностью, они обычно держат в ней шип ската или иглу морского ежа, своё обычное оружие. Достаточно смочить его слюнным ядом. Октоподы понимают, что ни в коем случае нельзя позволить не-рыбе вырваться из Согласия и вернуться к своим, ведь тогда она приведёт с собой целую орду соплеменников и это будет означать войну. Никто из октоподов не боится крови и сражений, но это не значит, что они их жаждут. У всех войн есть существенный недостаток - они отвлекают от спокойного познания и других интересных занятий.
  Видя, что чернила не помогают, жители Согласия сами бросаются на чужака. Не-рыба напугана, это чувствуется по концентрации адреналина, бурлящего в его организме, однако головы не теряет. Чужак весьма ловок и подвижен, легко уклоняется от прямых атак, кусает нападающих за щупальца, когда те оказываются слишком близко, и щелкает ультразвуком, от которого у октоподов звенит в голове и перед глазами пляшут хроматофоры.
  Неразумные обитатели рифа тоже напуганы присутствием чужака. Они начинают бестолково метаться и путаться под щупальцами, мешая октоподам атаковать.
  Наконец, беспорядочно покружив по территории Согласия и видя, что к нему устремляется всё больше и больше октоподов, многие десятки, чужак устремляется прочь и без труда оставляет противников позади. Его обтекаемому телу намного проще развить в воде скорость, чем мешковатым октоподам.
  От досады Педант плотно сжимает веки и темнеет. Лакомка и остальные тоже. Добропорядочные октоподы весьма ревниво и болезненно переживают безнаказанное вторжение в Согласие.
  Откуда-то со дна поднимается Проказница.
  - Мне одной кажется, что это был всего лишь разведчик? - спрашивает она, обращаясь ко всем присутствующим. - Беспорядочность его движений была всего лишь кажущейся. Да, он явно не ожидал увидеть Согласие в этой части рифа, и тем не менее, действовал весьма разумно. Он всё здесь осмотрел и запомнил - наши жилища, наши садки, наши занятия всеразличными исследованиями, прирученных питомцев...
  Лакомка и Педант тревожно переглядываются. Если впереди их ждёт война с многочисленной ордой не-рыб, как это скажется на их планах обзавестись потомством? Общество октоподов не делает поблажек по половому признаку; если есть угроза Согласию, сражаться идут все взрослые самцы и самки. Значит, либо у Педанта, либо у Лакомки есть все шансы погибнуть...
  Мысли и идеи других октоподов более практичны. Они решают отозвать с охоты часть кальмаров и отправить на разведку, чтобы хоть приблизительно знать, с какими силами им придётся иметь дело. Всем ясно одно: спокойные деньки в Согласии закончились, нападения не-рыб следует ожидать в любую минуту...
  
  
  VIII
  
  
  Длинные быстроходные лодки с дюжиной гребцов в каждой догнали экспедицию прежде, чем Сулеймановы горы остались позади. На носу головной лодки стоял в полный рост человек в ярких одеждах, похожих на древнегреческий хитон, и демонстрировал открытые ладони. Он что-то кричал вслед вездеходу и махал руками.
  - Вот и погоня подоспела, - проворчал Дмитрий и потянулся за оружием. - Пожалуй, жахну-ка по ним из дробовика...
  - А по-моему, всё не так, Дима, - остановил его Мельников. - Открытые ладони всегда были знаком мирных намерений. Да вы присмотритесь, ни у кого из них нет оружия. Это не преследователи, это переговорная делегация.
  - О чём с ними говорить, Николаич? - поинтересовался Берданцев. - Кого следующим принести в жертву? Пускай лучше Димон и вправду жахнет из дробовика. Это и будет нашим ответом.
  - Фу, какой ты, Витёк, чёрствый! - поморщилась Вера. - Нельзя так относиться к невежественным людям. Они же не виноваты в том, какие они есть. А ты как думаешь, Саша?
  - Я думаю, что сейчас они пребывают в растерянности, - ответил Мельников. - Картина мира, в которую они безоговорочно верили, разрушена, причём разрушена необратимо. Нельзя снова замазать золотого бога глиной и приказать народу забыть увиденное. Никто ничего не забудет. Если так можно выразиться, сейчас эти люди пребывают в состоянии идеологического вакуума и лихорадочно ищут для себя новые ориентиры. А поскольку мы непосредственно причастны к перевоплощению их бога из глиняного урода в золотого красавца, не удивительно, что им хочется услышать наше мнение. Я убеждён, что это и станет темой для переговоров. Смуглым ребятам срочно требуется с кем-то обсудить ситуацию. Я даже не удивлюсь, если они заявят, что бог послал нас специально. Мы своего рода апостолы, принесшие благую весть. Никто нас не тронет.
  - И что нам с этим апостольским статусом делать? - спросил Виктор. - Или что делать, если нас всё-таки тронут?
  - Я думаю, нам стоит пойти им навстречу. По крайней мере, мы можем их выслушать, а потом уже принять решение. Мы все взрослые и ответственные люди, пришедшие из мира, где имеется немало прекрасных философско-этических концепций. Неужели же нам совсем нечего подсказать дикарям, чтобы те поскорее сделались нормальными порядочными людьми?
  - Это уже будет вмешательством, Николаич, - помрачнел Берданцев. - Не думаю, что в отделе нас за это по головке погладят.
  Вера встала на защиту профессора:
  - То есть летающие над Городом-в-горах беспилотники - это не вмешательство, а тут, значит, вмешательство? Где логика, Витёк?
  - Разница в том, Вер, что там работают специалисты.
  - Не ерунди, пожалуйста, - отмахнулась от его слов Терехова. - Саша тоже специалист. Между прочим, профессор!
  После некоторых споров решено было действовать так, как предложил Мельников. Константин выбрал подходящее место и вывел вездеход на берег. Это была живописная лужайка, поросшая травой и невысоким кустарником. Чуть поодаль зеленела небольшая роща, в тени которой и разбили лагерь.
  Человек в хитоне сошёл на берег в одиночку, гребцы остались в лодках. Когда он заговорил, в его речи зазвучала ярко выраженная восточная фонетика. Мельникову язык показался похожим на пенджабский. Никто в экспедиции этого языка не понимал, так что пришлось общаться жестами.
  Начали с имён. Человека в хитоне звали Каллаппа, он оказался новым вождём и жрецом смуглого народа. Старый вождь-жрец, разукрашенный краской, подвергся всенародному линчеванию после того, как отказался признавать перевоплощение бога Мадхаша в бога Даава. В конце своей речи Каллаппа приглашал путешественников быть гостями его племени Пунжья.
  - Как бы не обманули, - буркнул Дмитрий, всё ещё не доверявший дикарям.
  Каллаппа показал знаками, что гостям ничего не угрожает, с кровавыми ритуалами покончено навсегда, раз бог перевоплотился. Кровожадный Мадхаш больше не Мадхаш. Теперь он Даав!
  Мельников подумал, что смуглокожие туземцы наверняка должны были встретить этот факт с радостью, ведь теперь им не придётся отдавать часть охотничьей добычи в святилище, да и людей перестанут класть на алтарь. В мире, где людей и так почти не осталось, принесение человеческих жертв - неоправданный расход ценного материала. Удивительно, что кровавые ритуалы вообще возникли.
  - Давайте примем приглашение, - предложил профессор и остальные согласились. Кроме северян. Те наотрез отказались отправляться к Опалённым Жаром, которых лишь отчасти принимали за людей, а отчасти считали демоническими созданиями.
  - Похоже, латентный расизм даёт всходы даже в иных мирах, - со вздохом заметил Константин, запирая вездеход.
  Северян не стали уговаривать или принуждать. Им оставили палатку, спички, котёл и кое-какой инвентарь для готовки на огне, и поручили охранять вездеход. Остальные забрались в лодки. Гребцы налегли на вёсла и процессия поплыла против течения. Плыли остаток дня и весь следующий день, после чего пристали к неприметному месту на берегу, где мангры оказались вырублены. Экспедиция, перед тем проплывавшая мимо этого места, ничего не заметила.
  На берегу экспедицию уже ждали люди с носилками. Каллаппа показал знаками, что дорогих гостей и великих предвестников перевоплощения Даава следует вносить в селение Пунжья на руках. Не слушая возражений, гостей усадили в носилки и понесли по еле заметной тропе, петлявшей среди густой тропической растительности. Несли до очередной пещеры, на сей раз расположенной на уровне земли, куда не нужно было карабкаться по скользким ступенькам.
  - Подозреваю, что нам вовсе не оказывают честь, - высказал пессимистическое предположение Берданцев. - Причина в другом. Нас несут на носилках, потому что у Пунжья нет колеса и вьючных животных. Как Karpennujovi утратил посуду и собак, так и Пунжья многое растеряли и позабыли по итогам всемирного апокалипсиса.
  В селение их доставили уже поздней ночью, когда племя спало. Пещера оказалась ещё одним длинным тоннелем, прорубленным насквозь через всю гору. По нему процессия пришла в какую-то открытую местность, которую ночью невозможно было рассмотреть.
  По пути, задетый словами Берданцева об отсутствии вьючных животных, профессор поинтересовался у Каллаппы насчёт слонов. Ему казалось невероятной Индия без слонов, хотя бы и иномирянская Индия. К его удивлению, Каллаппа пришёл в ужас и показал знаками, что описанные профессором чудовища живут далеко на юге и ни один нормальный человек не рискнёт с ними встречаться, если хочет остаться в живых. Настолько эти существа ужасны, злобны и свирепы.
  - Я не понял, он слонов описывает или диких вепрей-мутантов? - удивился Дмитрий.
  - Одни из кандидатов на разумность отпадают, Николаич! - рассмеялся Константин, вспомнив профессорские фантазии.
  При свете коптящих факелов гостей разместили в каком-то помещении на ночлег и оставили до утра. И только при свете дня путешественники наконец увидели, куда их занесло. Перед ними простиралась широкая долина, изолированная от поймы Инда горной грядой. Селение представляло из себя ряд многоэтажных открытых галерей, высеченных в вертикальной скале, откуда открывался вид на упомянутую долину.
  С одного яруса на другой вели не лестницы, а широкие наклонные пандусы - очевидно, чтобы пожилым людям было удобнее передвигаться. Насчёт стариков, кстати, один факт поразил Мельникова, когда он спросил Каллаппу о жертвоприношениях. Где Пунжья добывали жертвенных "агнцев", учитывая, что люди были в дефиците? Ответ оказался прост и одновременно ужасен: когда мужчина или женщина старели, их возлагали на алтарь и отправляли прямиком к Мадхашу. То есть, жрец приносил в жертву собственных состарившихся соплеменников. После этого мнение северян о Пунжья, как о полудемонах, уже никому не казалось расизмом...
  Гостей разместили на самом верхнем ярусе, рядом с покоями нового жреца. Оттуда, с высоты, открывался впечатляющий вид на долину, затянутую густым туманом. Её прорезало множество ручьёв, спускавшихся с гор и собиравшихся в единый поток, который затем уходил под скалы и где-то под землёй впадал в Инд. Или куда-то ещё. Селяне охотились в горах и в долине, собирали дикие фрукты и ягоды, а так же выращивали кое-какие злаки и овощи. У них даже имелись примитивные гончарное и кузнечное ремёсла. По крайней мере, в отличие от северян, они делали орудия из металла.
  Дабы соблюсти приличия, экспедиция прогостила у Пунжья несколько дней. Мельников даже успел нахвататься кое-каких словечек, что немного облегчило ему общение с Каллаппой.
  Пунжья выглядели потерянными и взирали на гостей со страхом, благоговением и надеждой. Перевоплощение божества словно лишило их смысла жизни и они отчаянно ждали хоть какой-нибудь подсказки, которую, увы, Каллаппа не мог им дать. Люди бесцельно бродили по галереям или тупо сидели на одном месте, забывая даже поесть. Дети и те играли и дурачились не так активно, как обычно. Всё племя охватила апатия, а их взгляды, направленные на чужаков, выражали немую мольбу.
  К чести Каллаппы, он всё это видел, понимал и его это беспокоило. Не имея возможности помочь соплеменникам самостоятельно, он осмелился попросить помощи у тех, кто стал свидетелем и предвестником перевоплощения бога. Новый жрец желал лучшей участи своему народу, нежели постепенное угасание от экзистенциального кризиса и депрессии. И потому Мельников с готовностью принялся обсуждать с ним дальнейшую стратегию общественного развития.
  Собственно, предложение у Александра Николаевича имелось всего одно. Жрецу следовало объявить соплеменникам, что эпоха тьмы, зла и бедствий, вызванная всемирным армагеддоном, подошла к концу. Прежние обстоятельства требовали, чтобы бог был грозным, жестоким и страшным Мадхашем. Но теперь наступили новые времена и в знак этого бог перевоплотился в прекрасного, доброго и милосердного Даава. Конец человеческим жертвоприношениям! Конец злу, насилию и нетерпимости! Как бог стал другим, так и люди вслед за ним должны измениться. Жить мирно, возделывать землю, развивать ремёсла, воспитывать детей...
  Каллаппа с удовольствием ухватился за эту модель, хотя в ней и не было ничего экстраординарного, ведь Мельников озвучивал очевидные вещи. Постепенно, под воздействием проповедей и видоизменённых ритуалов, Пунжья начали оживать и оттаивать. Перед ними вновь забрезжил свет, их жизнь снова обрела смысл. В знак благодарности Каллаппа готов был предложить гостям даже местных женщин. Услышав это, Вера изменилась в лице, и все поспешили отклонить непристойное предложение, вспомнив недвусмысленные намёки про крысиный яд.
  После этого Вера Терехова резко расхотела оставаться в гостях и всем своим видом стала показывать товарищам, что пора и честь знать. Не желая её огорчать, Мельников опередил Берданцева и сказал:
  - Давайте собираться, ребятки. Мы и так уже катастрофически отстаём от графика.
  Каллаппе очень не хотелось отпускать гостей. Ему ещё столько нужно было узнать - кто они и откуда прибыли, много ли на свете других людей... Это были вопросы, на которые никто ему не мог ответить. Если про всемирную войну и ядерную зиму ещё можно было что-то сказать, то любое упоминание множественной вселенной заведомо исключалось. Об этом и северяне-то узнали лишь потому что точка сопряжения оказалась вблизи Karpennujovi. Ещё хуже дело обстояло с истинными целями экспедиции. Ни северянам, ни южанам в принципе невозможно было объяснить про то, что шесть миллионов лет назад у нас и высших приматов был общий предок. Иномиряне никогда не видели приматов и не знали, что это такое. Как заставить их понять, что эволюция - это наследственное закрепление полезных признаков? Шесть миллионов лет назад примата сделали человеком серьёзные климатическими изменениями, но ведь и после апокалипсиса климат поменялся, а ещё к этому стоит добавить радиацию. В данном случае нет необходимости ждать миллионы лет, очередной скачок взрывообразного видообразования налицо. Значит велика вероятность того, что эти изменения привели к появлению нового носителя разума.
  Мельников спрашивал Каллаппу об обезьянах. К сожалению, сказать жрецу было нечего. Пунжья не знали подобных существ. Они рассказывали всякие ужасы о джунглях, дальше на юге, населённых кошмарными чудовищами, но ни одно из описаний не касалось человекообразных созданий, живущих на деревьях. Словно всемирный армагеддон выкосил не только человечество, но и его ближайших родственников-приматов.
  Несмотря на эти неутешительные известия, профессор решил продолжить исследование тропического юга.
  
  
  IX
  
  
  Табор счастливо пасётся на бывших угодьях Рваных Плавников. Разведчики ежедневно патрулируют окрестности и не наблюдают ни касаток, ни каких-либо иных угроз.
  Взрослые самцы пасут фрагменты стад посменно. Шрамохвост разрешает им отдохнуть, поохотиться и поухаживать за самками. Вместо себя старшие оставляют молодняк, вроде Трусишки с Носопыркой, пригрозив закусать до полусмерти, если те напортачат. Молодые не страшатся угроз, наоборот, их распирает от гордости. Раньше они были на подхвате, а теперь им доверили самостоятельный выпас.
  Трусишка полностью сосредоточен на своей работе и старается не обращать внимания на кокетливо заигрывающую с ним Носопырку. Её феромонные сигналы щедро расточаются половой щелью. В другой раз Трусишка не утерпел бы и бросился к ней, чтобы потереться о феромонный эпицентр кончиком носа, но только не сегодня. Сегодня он не хочет опозориться в глазах старших и быть закусанным до полусмерти. Обычная трусишкина осторожность.
  Стада то пасутся в глубоких водах над абиссальной равниной, то уходят ближе к береговой полосе, потом снова возвращаются обратно. Пастухи не ждут от океана ничего дурного; будь хоть малейшая опасность, разведчики о ней сообщат. Самые опасные хищники стараются держаться ближе к шельфу, где больше добычи. А тех, кто всё же может встретиться, отпугивает один только вид и запах огромной кашалотьей туши, которая с наслаждением ныряет за кальмарами чуть ли не в Андаманский желоб (в иномире он прорезает дно Индийского океана ближе к морю Тетис из-за Мадагаскара).
  Два Усика не берут во внимание, что прямо сейчас все хищники наедаются до отвала гниющими на дне трупами Рваных Плавников и касаточьей банды. Любой хищник одновременно и падальщик - это относится как к суше, так и к морю. Пока не закончится эта еда, никто не станет тратить силы на погоню за живой добычей.
  Молодой Пастушок не боится акул или ещё кого-то. Просто он осторожен и считает отсутствие хищников лучше их наличия. Забывшись, он проговаривает эти мысли вслух, выдав в пространство акустическое эхо своих эмоций. Носопырка тут же начинает его весело поддразнивать, подбрасывая ему мнимые эхообразы больших и злобных акул, втрое превосходящие реального кархародона.
  В ответ Трусишка передаёт ей эхообраз грудных щелей, внутри которых ничего нет, и Носопырка едва не задыхается от возмущения. Издав пронзительный скрип протеста и недовольства, она бросается к Трусишке и пытается отвесить ему чувствительный шлепок хвостом, однако юный Пастух уворачивается и посылает новый эхообраз - копию Носопырки, только с непомерно раздутой средней частью частью, делающую дельфиниху неуклюжей и неповоротливой. Следующий эхообраз Носопырки сложнее, он показывает испражняющегося при виде каракатицы Трусишку и толпу заливающихся от хохота тётушек...
  За этими забавами Пастухи не успевают заметить опасность, впрочем, разведчики её тоже не замечают. Откуда-то снизу, из непроглядной тьмы, стремительно взмывает веретенообразное тело с громадными, больше, чем у кита, глазищами, и врывается прямо в гущу стада. Бросок настолько стремителен, что резвые сардины не успевают среагировать. Внутри стада злоумышленник расплывается кляксой, веер клубящихся щупалец с присосками выхватывает за раз два, а то и три десятка рыб, складывается обратно в веретено и устремляется назад во тьму.
  Кальмар!
  Трусишка ничего не понимает. Откуда тот взялся? В западной части моря Тетис Пастухи встречают кальмаров, но те совсем маленькие и в качестве еды нравятся только кашалоту. А этот воришка огромен, он даже больше Шрамохвоста. И он ворует рыбу! Грабит табор!
  Вот он, шанс! Долгожданная возможность проявить себя. Трусишка должен настигнуть дерзкого грабителя и заставить пожалеть о содеянном.
  Пастушок издаёт пронзительный клич и бросается в погоню, не выпуская стремительного моллюска из луча радара. Носопырка шлёт ему вслед какие-то сигналы, но он уже ничего не слышит, полностью поглощённый погоней. Трусишка охвачен азартом, как в командных играх, где ему особенно нравится за кем-то гнаться.
  Удирающий кальмар недолго прячется во тьме. По широкой вертикальной дуге он уходит на юг и всплывает в залитые светом воды. Его скорость просто поразительна. Впрочем, Трусишка молод и энергичен, его сильное тело позволяет ему не сильно-то отставать, а сонар не выпускает кальмара из виду. Пастух ожидает, что воришка устремится в открытый океан, однако тот почему-то сворачивает к южному материку.
  Частотное разрешение сонара позволяет Трусишке заметить, что кальмар до сих пор не съел добычу. Это кажется странным. Разве животные охотятся не ради пропитания? Да что там животные, даже Пастухи охотятся, чтобы разнообразить свой гастрономический рацион. Так почему же это животное ведёт себя иначе? Куда он торопится и что намерен делать с добычей, если не съесть?
  Погоня приводит Трусишку на риф и его сердце начинает биться быстрее при виде здешнего изобилия. Залюбовавшись мерцающими бирюзой и перламутром пририфовыми водами, Пастух едва не теряет из виду воришку и, спохватившись, продолжает преследование. О рифе непременно следует доложить Шрамохвосту. Досюда, очевидно, разведчики ещё не доходили, иначе табор давно бы уже знал об этом месте.
  Кальмар держит путь к густой стене бурых водорослей и скрывается среди них. Очевидно заметил погоню и теперь старается спрятаться. Водоросли Трусишка не любит - они могут намотаться на хвост или на плавники и не дать всплыть для вдоха. На всякий случай дельфин всплывает к поверхности, чтобы дыхательная ноздря всё время оставалась над водой, и не спеша заплывает в заросли, раздвигая скользкие бурые пряди носом. Вор безнадёжно потерян - сонар среди водорослей не работает, они создают помехи. Теперь кальмар, небось, далеко, однако Трусишка продолжает двигаться вперёд, сам не до конца понимая, почему.
  Прикосновения водорослей неприятны Трусишке. Ощущение такое, словно по телу ползают морские змеи. А ведь все знают, что морские змеи не просто ползают, они ещё и кусают. Тысячелетние инстинкты никуда не делись у разумных дельфинов и побороть их не всегда бывает возможно.
  Трусишке везёт. Он плывёт у самой поверхности и потому, когда стена водорослей внезапно заканчивается, Пастух попадает не в смертельные объятья стрекательных щупалец, а сталкивается с пузыревидными телами медуз. И это не первая странность за сегодняшний день. Сначала кальмар, подозрительно придерживающийся этого направления, затем ровная, изгибающаяся под прямым углом стена водорослей, теперь вот целая стая медуз, не плавающих свободно по всему рифу, а дрейфующих на одном месте, строго вдоль бурой стены...
  Растолкав пузыри носом и плавниками, Трусишка протискивается между ними и начинает лихорадочно обшаривать сонаром пространство вокруг себя. Как и следовало ожидать, кальмара-воришки и след простыл.
  Поначалу Пастух не замечает разницы. Перед ним вроде бы такой же риф, как по ту сторону медуз и водорослей. Но вот на дне он видит касатку, уже раскрывшую пасть, чтобы сожрать дельфина. Почему оба на дне? Обессилели - одна от погони, другой от бегства? Сейчас это не важно! При возникновении общей опасности все таборы действуют заодно - таков неписанный закон Пастухов моря. Трусишка спешит на помощь собрату и тут наконец замечает, что оба существа давно мертвы. Из любопытства юный Пастушок подплывает поближе и видит, что дельфин с касаткой погибли не в бою, на них нет ни одной раны. Тела обоих ровным разрезом вскрыты от носа до хвоста и буквально выпотрошены, а во внутренностях уже копошатся мелкие падальщики.
  Чуть поодаль он замечает среди кораллов ещё несколько выпотрошенных дельфиньих тел, над которыми падальщики потрудились уже основательно. На некоторых уцелевших плавниках красуются выемки - отличительный знак Рваных Плавников. Сомнений больше нет, перед ним остатки соседнего табора.
  Справившись с первым потрясением, Трусишка всплывает к поверхности, чтобы отдышаться. Его больше не прельщают богатства и красоты рифа, теперь это место кажется ему загадочным и опасным. Он знает, что банда касаток напала на табор Рваных Плавников и какое-то время они сражались друг с другом, но добил их всех кто-то другой, какая-то третья сила, которая не делала различий между разбойниками и Пастухами.
  Трусишка плывёт дальше и постепенно подмечает различные странности. Он видит неестественным образом структурированные кораллы, образующие внутри своего нагромождения полости различного объёма, в которых сидят различные существа - крабы, креветки и рыбы, включая сардин, украденных из его стада. Он видит компактные и строго очерченные горки мусора - фрагменты крабьих панцирей, кости крупных рыб и раковины гребешков. Видит группы шагающих крабов с живыми актиниями на плоских панцирях. Видит крупных осьминогов, спокойно берущих рыбу и креветок из коралловых садков...
  И на него снисходит понимание, что крабы с актиниями не просто топчутся на каком-то конкретном месте, они всегда окружают какого-нибудь осьминога. Видит он и кальмаров, вроде того похитителя сардин. Они подплывают к коралловым садкам и выпускают в них весь свой улов. После чего подплывают к одному из осьминогов, дрожа от возбуждения. А тот что-то делает. Со стороны кажется, что интимно поглаживает хорошо постаравшегося кальмара щупальцами. После чего кальмар стремительно уносится прочь.
  Не будь Трусишка разумным дельфином, ему бы нипочём не разгадать этой загадки. Но его табор умеет приручать кашалотов, поэтому Пастух знает, как ведут себя и как выглядят прирученные животные и их хозяева. Осьминоги несомненно являются хозяевами крабов и кальмаров, а те - их домашними питомцами. Вот только приручать кого-то может исключительно обладатель разума. Что же это означает - осьминоги разумны? В океане есть кто-то разумный, помимо Пастухов?
  Изучая пространство на пределе возможностей сонара, Трусишка замечает всё больше и больше осьминогов. Они везде и они все чем-то заняты, какими-то непонятными и бессмысленными, на взгляд Пастуха, действиями.
  Пастушок много чего замечает, но и на него самого наконец обращают внимание. Первым к нему бросается юный и неопытный кальмарчик, отбившийся от наставника. Он тянет к Трусишке щупальца и тот откусывает одно из них, заставляя кальмарчика задёргаться и закувыркаться от боли и броситься наутёк.
  А затем Трусишку со всех сторон окружают зловещие кляксы, бардовые от злости и гнева. Разумные осьминоги крупны, не чета мелюзге из моря Тетис. С каждым мгновением их собирается всё больше и больше. Почти у всех в щупальцах зажаты острые иглы или шипы. Ни один осьминог не выказывает ни капли страха и тогда страх проникает в сердце Трусишки, словно бы оправдывая его имя.
  Только это не так. Трусишка не боится сражаться за интересы табора, он лишь боится не суметь вернуться к своим и предупредить Шрамохвоста о созданиях, которые потрошат дельфинов просто так, без видимой причины.
  Пастух уклоняется от столкновения с кляксами. Ему хочется увидеть и запомнить как можно больше, чтобы его доклад вожаку был максимально полным. Осьминоги бросаются ему наперерез. Одни стараются оседлать его и обвить щупальцами, другие пытаются ткнуть чем-то острым. Трусишка понимает, что если им это удастся, ему конец. Для столь крупных существ осьминоги чересчур проворны, а уставший Трусишка чувствует себя на пределе сил.
  Он непрерывно щёлкает ультразвуком, замечая, как осьминоги недовольно съёживаются от этих щелчков и выпускают облака чернил. Пастушок спешит назад, к медузам и водорослям, в которых всё-таки умудряется запутаться. Он беспомощно дёргается и при этом ещё сильнее затягивает бурые путы.
  Вдруг водоросли расступаются и из их массы выглядывает мордочка Носопырки, которая тотчас обрушивает на нижнюю челюсть Трусишки пулемётную очередь отборнейших ругательств и оскорбительных эхообразов, среди которых образ рога нарвала в заднем проходе Трусишки - один из самых безобидных. Подруга обгрызает удерживающие Трусишку путы и они вместе спешат назад в табор, где, по словам Носопырки, их ждёт суровое наказание.
  Пастушок на ходу транслирует подруге картину увиденного и та потрясённо дёргает плавниками и хвостом. Вдвоём они оглядываются на ровную стену водорослей и, как им кажется, замечают десятки осьминогов, наблюдающих им вслед. Эти взгляды кажутся Пастухам невероятно злобными и злопамятными. Можно не сомневаться, что осьминоги не забудут вторжения дельфинов на свои угодья и однажды захотят поквитаться.
  Не исключено, что эти мысли порождены скорее воображением Пастухов, однако они с успехом интегрируются в общую образную картину, хранящуюся в их памяти для передачи соплеменникам. Когда табор услышит новость, в океане наступят новые времена. До сих пор Пастухи считали себя единственными разумными созданиями, но, оказывается, это не так. Есть и другие. Они недружелюбны и непостижимы. Противоестественные существа без костей и плавников, безголосые, меняющие цвет и форму тела. Проще говоря, чудовища.
  И дальше всем таборам придётся жить с этим знанием и гадать, кто будет следующим после Рваных Плавников кандидатом на потрошение. Не стоит сомневаться, ультразвуковые песни быстро разнесут весть по всем морям и по всем угодьям.
  Мышление Пастуха устроено просто. Раз он чего-то не понимает, значит это непостижимо в принципе. У Пастухов нет науки, они слишком легкомысленны и игривы. Если делить всех на спортсменов и "ботанов", то дельфины скорее спортсмены, а октоподы - "ботаны". В этом смысле взаимопонимание между ними действительно невозможно. Кроме этого, у дельфина нет хватательных конечностей, поэтому его способности к познанию ограничены чисто физически. Потрошение разумных созданий ни в коем случае не оправдывает Согласие; нужно только помнить, что октоподы делали это не со зла, а ради познания. Но для Пастухов они в один миг превратились в экзистенциальную угрозу. Как между осёдлыми и кочевыми людьми вспыхивала вражда из-за элементарного недопонимания и различий в образе жизни и мировоззрении, так же она готова вспыхнуть и между морскими цивилизациями иномира. Положение до кучи усугубляют несовместимые коммуникативные системы. Даже люди, имея одну коммуникативную систему - речь, - обычно не в состоянии понять друг друга и договориться. У Пастухов и октоподов нет даже этого. Если октопод захочет что-то сообщить Пастуху, как он это сделает? Он же не может издавать ультразвук. А дельфин не может произвольно менять цвета и форму тела, он не может шевелить щупальцами, ибо их у него нет. Общение и взаимопонимание между двумя этими цивилизациями изначально невозможны, что грозит им в будущем бесконечной враждой.
  Обе цивилизации ничего не знают о людях, уже прошедших через этап взаимной вражды, окончившийся глобальным апокалипсисом. У дельфинов есть хотя бы песни, повествующие в мифологизированной форме о забавных сухопутных существах, скачущих вертикально на длинном раздвоенном хвосте и совершенно беспомощных в воде. У октоподов вообще ничего нет, никаких представлений о человеке. И потому оба вида обречены повторять человеческие ошибки...
  
  
  X
  
  
  Разумеется, в один месяц экспедиция не уложилась. Блуждания по иномирянскому Индостану продолжались до тех пор, пока все не начали ими тяготиться и в первую очередь сам Мельников. Больше всех вернуться домой хотели северяне, их измучил непривычный жаркий климат и незнакомые чудовища с неизвестными повадками. Охотники на полном серьёзе боялись почернеть и превратиться в Опалённых Жаром. Им казалось, что в этом случае они больше не смогут жить в Karpennujovi. Соплеменники не признают в них Кухту, Синху и Мому.
  Ученик шамана практически сложил в уме фабулу предстоящего песенного перформанса и спокойно обдумывал детали, потеряв интерес к профессорским лекциям. А самое главное, к концу подходило топливо.
  Каллаппа отправил с путешественниками несколько человек в качестве проводников. Этим пунжья тоже вскоре наскучила их роль. Они мечтали поскорее вернуться к семьям и сообща погрузиться в новую жизнь - под сенью перевоплотившегося Даава.
  Как нетрудно догадаться, экспедиция не нашла ни намёка на разумных или предразумных гоминид. Дмитрию и Кухте не встречались их следы, квадрокоптеры Виктора не замечали их среди древесных крон. Если не считать Пунжья, этот регион был антропологически стерилен. Да и по поводу будущего Пунжья (равно как и Города-в-горах) Мельников не питал иллюзий.
  - Вот увидите, - говорил он, - обе эти ограниченные популяции просуществуют очень недолго. Максимум ещё несколько веков. То же самое относится и к другим аналогичным выжившим группам, если таковые есть. В конце концов они выродятся и исчезнут. Такова цена всемирных боен. Природа в целом способна преодолеть катастрофу подобного масштаба, но вот разум не настолько живуч, увы. Одним словом, на иномирянах можно поставить большой жирный крест и это весьма печально...
  Профессор не скрывал своего разочарования в предпосылках экспедиции, он снова обрушивался на свою теорию, называя её незрелой и непродуманной. Напрасно Вера его утешала:
  - Будет тебе, Саш! Индостан - всего лишь капля в море. Знаешь, сколько тут подходящих для гоминид территорий? От мыса Рока до Японского архипелага - миллионы гектаров площади. И ты хочешь с наскока отыскать на таком пространстве небольшую разумную популяцию?
  Терехову поддерживал Берданцев:
  - И то правда, Николаич. Будем по возможности направлять беспилотники вдоль южной оконечности Евразии. Тогда сможем определиться поточнее. Нам ведь всё равно придётся картографировать этот мир, хочешь не хочешь.
  - Спасибо на добром слове, друзья, - вздыхал профессор, - но это нисколько не умаляет моей вины. Погнался, понимаешь, за юношескими мечтами и фантазиями...
  Ведомая проводниками, экспедиция копошилась в джунглях. Именно копошилась - другого слова тут не подобрать. Джунгли иномира не были величественными киплинговскими джунглями. Это был мир, словно сошедший с полотен полубезумного последователя Босха. Растительный и животный ад. "Неукротимая планета" Гарри Гаррисона. Всё вокруг было исключительно уродливым и всё стремилось убить друг друга, а заодно и некстати затесавшихся в этот ад людей. Доходило до того, что невозможно было остановиться на ночлег, потому что за ночь вездеход намертво опутывала быстрорастущая помесь лиан и бамбука. Одни растения источали яд, другие токсичную пыльцу, третьи едкий сок. Но хуже растений были только животные. Всем сразу стало понятно, почему пунжья боялись джунглей. Каждая встреченная тварь, хоть крупная, хоть мелкая, была уродливой, злобной, агрессивной, опасной и невероятно живучей. Сказать, кто кем был до ядерного апокалипсиса, не представлялось возможным. Радиация изуродовала всех до неузнаваемости. Разве что слонов легко было узнать, но что это были за слоны! Когда-то, в доисторическую эпоху, на Земле водились гигантские мамонты и безрогие носороги, превосходившие современных слонов в полтора, а то и в два раза. Вот такими же гигантами были и иномирянские слоны, которые, ко всему прочему, кидались на каждого встречного. Недаром Дмитрий сравнил их с дикими вепрями. Любая встреча с семиметровым тридцатитонным гигантом могла окончиться для экспедиции плачевно. Когда такая махина неслась без оглядки, круша и сминая всё на своём пути, она могла с лёгкостью растоптать вездеход или раскурочить его бивнями. Даже северяне вынужденно преодолели негласное табу и стали укладываться на ночлег в машине - после того, как Синха проснулся однажды утром, наполовину торча из пасти гигантского удава толщиной с необхватный дубовый комель. Равнодушно глядя на человека холодным взглядом, змея настойчивыми глотками проталкивала его в себя вместе с одеждой и неразлучным каменным топором...
  Берданцев утверждал, что подобными джунгями, судя по отрывочным снимкам с беспилотников, покрыта практически вся Южная Азия, что лишало дальнейшее пребывание в этом регионе всякого смысла. Утешая профессора, даже Вера понимала, что никакие гоминиды в таком аду не сумели бы выжить. И неважно, какой уровень интеллекта они успели бы в себе развить и научились бы, например, добывать огонь.
  - Мы - производное от саванны, - рассуждал профессор, анализируя их неудачу. - Даже нет, не так. Само прямохождение гоминид есть производное от саванны. Необходимы обширные открытые пространства, чтобы научить примата вставать на задние лапы и вытягиваться в полный рост. Около шести миллионов лет назад климат способствовал повсеместному возникновению саванн, что привело к мультирегиональной эволюции высших приматов сперва в предразумных гоминид, а затем в человека. Здесь же мы могли убедиться в отсутствии подобных условий. Как известно, джунгли прямохождению не способствуют, они способствуют лишь лазанию по деревьям. Причём, не только у приматов. Недавно я заметил нелетающую птицу, явно мутировавшую из павлинообразных - судя по характерному хвосту. И вы бы видели, с каким проворством она, цепляясь за кору когтями, вскарабкалась на дерево!
  И вот однажды профессор объявил:
  - Пожалуй, хватит с нас, ребятки. Достаточно. Мы и так совершили невозможное, обнаружив Пунжья и невольно поспособствовав "перевоплощению" их бога. Хватит. Возвращаемся.
  - Выше нос, Николаич! - отозвался неунывающий Берданцев. - Всемирный апокалипсис - это не чан с кислотой, он никого дотла не растворяет. В земле иномира сокрыты миллионы и миллиарды останков, начиная с криптозоя[35], которые ждут своего археолога. Изучать не переизучать! Кому ещё этим заниматься, как не тебе? Зачислишься в штат отдела "Каппа", втянешься в работу и думать забудешь о гоминидах. А если вдруг беспилотники кого-то отыщут, недолго будет организовать ещё одну экспедицию.
  Виктор сделал вид, будто глубоко задумался.
  - Остаётся только решить, под каким предлогом включить в твою археологическую группу Верунчика и тогда вы с ней наконец сможете устроить себе свидание, не отвлекаясь от работы.
  У Мельникова от этих слов вытянулось лицо, а потом он подумал: почему нет? Он не женат, Вера не замужем. Женщина она безусловно приятная, поладили они неплохо... Обычно острая на язык, сейчас Вера никак не реагировала на слова Берданцева. Сидела, скромно потупив взгляд. Не давая профессору надежды, но и не лишая её.
  И всем этим людям, находившимся буквально в двух шагах от Индийского океана, не пришло в голову даже в виде сомнительной гипотезы, что искомый разум уже есть, уже существует, только не на суше. Если сама жизнь возникла в воде, то почему бы там же не возникнуть и разуму? А все рассуждения Мельникова об осьминогах и дельфинах оказались столь же далеки от истины, как и ожидание встретить разумных гоминид в тропиках.
  В оправдание Александра Николаевича можно лишь сказать, что похожие представления разделял, например, Педант и другие октоподы - касательно Жизнесмерти. Зная о существовании жизни на суше, они отказывали ей в малейшем праве на разумность. Даже Пастухов-дельфинов они не рассматривали в качестве братьев по разуму...
  
  
  XI
  
  
  Когда приходит срок, Лакомка и Педант заводят потомство. Снёсшая яйца октоподиха развешивает липкие гроздья в безопасных коралловых яслях, специально построенных Согласием для молодых мам. Лакомка прикрепляет к потолку яслей длинные пряди в липкой защитной оболочке, похожие на связки микроскопических сосисок. Высиживая их в тёплой воде и непрерывно омывая струёй из воронки, молодая мать не отвлекается ни на что другое, даже на то, чтобы отойти к садкам за едой. Еду ей приносит Педант.
  Крабы с актиниями также несут охрану яслей, хотя ни один хищник не позарится на осьминожьи яйца - защитная оболочка делает их совершенно несъедобными. Зато хищник может съесть октоподиху. После вторжения не-рыбы Согласие ещё серьёзнее стало относиться к своей безопасности. Но на самом деле наибольшую опасность для яиц представляет грязь и всевозможные органические частицы плавающие в воде. Потому Лакомка и омывает их непрерывно, а если с ней что-то случится, заботиться о яйцах будет некому.
  Через пару месяцев из яиц вылупятся крошечные мальки, похожие на планктон - ведь каждое яйцо величиной всего лишь с зёрнышко риса. Подрастая, мальки будут дрейфовать в воде среди остальной планктонной массы. Большую их часть съедят гигантские не-рыбы, процеживающие воду сквозь китовый ус. Из ста тысяч мальков, порождённых Лакомкой, выживут от силы двое. Но это не потеря, это необходимая трансцендентная жертва, которая сделает оставшихся двух избранными, особенными. Новорожденные мальки поднимутся со дна рифа к Жизнесмерти, которая насытит нескольких избранных своими эманациями и сделает пригодными для разумной жизнедеятельности. Это то, во что верят октоподы. Для них имеет смысл не количество потомства, а его качество. Жизнесмерть отбирает лучших и достойных. Если б выживали все, океан бы кишел октоподами. Что в этом хорошего? Как родителям воспитывать и обучать такую прорву - сто тысяч детей? А без надлежащего воспитания и обучения - что из них вырастет? Разве можно сделать необученную и невоспитанную ораву полезной для Согласия? Большинство потом всё равно придётся изгонять, так что пусть уж лучше послужат жертвой во младенчестве. Моря кем только не кишат, а разумом наделены одни октоподы. Количество необходимо лишь для того, чтобы Жизнесмерти было из кого выбирать, чтобы она выбрала действительно лучших и достойных. Все сто тысяч не могут быть одинаково достойными.
  По этой же причине октоподы побаиваются Смертежизни, веря, что там с ними может произойти обратное - вдруг тамошние эманации отберут разум и все прочие достоинства, делающие октопода пригодным и полезным для Согласия...
  Вечерами, когда Лакомка уже спит, а ему ещё не хочется, Педант всплывает к поверхности и любуется раскинувшимся через всё небо Млечным Путём, гадая, что же там такое на самом деле. Если это фосфоресцирующие рыбки, значит поверх воздушно-прозрачной Жизнесмерти должен простираться ещё один океан? А как же тогда его воды удерживаются на неплотном воздухе и не обрушиваются вниз? Хотя нет, иногда обрушиваются. Причём, именно зимой...
  Педант вспоминает, что фосфоресцирующих рыбок кальмары иногда добывают в Смертежизни. Означает ли это, что поверх Жизнесмерти расположена ещё одна Смертежизнь? Неужели вся структура мироздания - это бесконечное чередование Жизнесмертей и Смертежизней, между которыми случайно вклинилось Согласие? Или где-то там, в безвестной дали, есть другие Согласия с другими разумными?
  Педант испытывает лёгкий трепет от подобных мыслей, но ни с кем пока их не обсуждает, даже с Лакомкой. Сейчас у него больше вопросов, чем ответов, а на этой стадии очень легко прослыть беспочвенным фантазёром, если невовремя ляпнуть что-нибудь не то.
  После вторжения не-рыбы последовало ещё несколько попыток подобных вторжений, к счастью, успешно отбитых. На этом вроде всё закончилось. Вот только Педант не думает, что не-рыбы успокоились. И никто в Согласии не думает. Скорее всего, не-рыбы собираются с силами и готовят стратегию. Нет сомнений, что в лице успешного Согласия они увидели опасного конкурента. Возможно, им тоже знакома превентивная стратегия и они захотят очистить океан от потенциальных соперников. Так что война ещё будет, обязательно будет, её не избежать.
  Вера Педанта в прогресс и в Согласие безгранична - как и у любого другого октопода. Он не сомневается, что в будущем все противники Согласия будут повержены, а все цивилизационные задачи с честью решены. Ведь сила Согласия - это сила каждого октопода по отдельности и всего сообщества в целом. А уж в себе и своих соплеменниках Педант уверен на все сто!
  
  
  Февраль 2023 г.
  
  
  Примечания:
  
  
  [1] Homo Erectus, архаичная разновидность людей, предки современного человека и неандертальца;
  [2] Homo Floresiensis, "хоббит", карликовая разновидность эректуса, обитавшая на острове Флорес в Индонезии;
  [3] Homo Luzonensis, карликовый вид архаичного человека, похожего на флоресских "хоббитов", обитавший на филиппинском острове Лусон;
  [4] Энеолит - медно-каменный век, переход от неолита к бронзовому веку, обычно датируется 4-3 тысячелетиями до н.э;
  [5] Архей - первая из четырёх крупных эр в истории Земли, охватывающая период от 4 до 2,5 млрд. лет назад;
  [6] Парма - плосковерхая возвышенность, поросшая хвойным лесом;
  [7] Морены - неоднородные смеси (от обломков гигантских глыб до суглинка), образованные в ходе перетирания горной породы движущимся ледником;
  [8] Девон - четвёртый период палеозойской эры, 419-358 млн. лет назад;
  [9] Каменноугольный период - пятый период палеозойской эры, 358-298 млн. лет назад;
  [10] Силур - третий период палеозоя, 443-419 млн. лет назад;
  [11] Третичный период - устаревшее название временного промежутка от начала кайнозойской эры (65 млн. лет назад) до появления человека;
  [12] Плейстоцен - предпоследняя эпоха кайнозойской эры (2,5 млн. - 12 тыс. лет назад), известная последовательной чередой глобальных оледенений ("ледниковый период");
  [13] Увал - вытянутая возвышенность с плоской или слегка выпуклой вершиной и пологими склонами;
  [14] Таксон - группа в классификации, объединяющая объекты на основании их общих свойств и признаков, обычно применяется в биологической систематике;
  [15] Гоминиды - семейство приматов, включающее высших приматов, людей и всех разумных и предразумных предков человека и родственные тупиковые ветви;
  [16] Море Тетис - древнее море, существовавшее между Гондваной и Лавразией, а затем между Африкой и Евразией, и постепенно исчезнувшее по мере сближения этих материков; реликтом этого водоёма является Средиземное море;
  [17] Миоцен - одна из эпох кайнозоя, 23-5 млн. лет назад;
  [18] Литораль - участок берега, который затопляется с приливом и осушается с отливом;
  [19] Абиссаль - зона наибольших глубин океанического дна;
  [20] Трофическая пирамида - то же самое, что "пищевая цепь"; обозначение отношений между организмами, при которых происходит передача вещества и энергии за счёт поедания одних особей другими;
  [21] Бентос - совокупность организмов, обитающих на дне водоёма;
  [22] Хеморецептор - элемент сенсорной системы, чувствительный к воздействию химических веществ;
  [23] Дорсальные - ближняя к спине осьминога пара щупалец;
  [24] Папиллы - мельчайшие бугорки, "мурашки", на коже осьминога; разглаживаясь или встопорщиваясь, меняют текстуру кожи моллюска в зависимости от ситуации или настроения;
  [25] Кембрийский взрыв - резкое увеличение количества разновидностей живых существ 538 млн. лет назад;
  [26] Биота - совокупность видов живых организмов, объединённых общей средой обитания;
  [27] Вентральные - ближайшая к брюху осьминога пара щупалец;
  [28] Лигула - лишённый присосок конец полового щупальца у самца осьминога, посредством которого производится оплодотворение самки;
  [29] Сперматофор - слизистая капсула, наполненная сперматозоидами;
  [30] Пелагические организмы - обитающие в пелагиальной зоне океана - зоне, не находящейся в непосредственной близости от дна;
  [31] Homo Denisovensis, древняя разновидность людей, современники неандертальцев; исследования митохондриальной ДНК показали, что 700 тыс. лет назад у денисовцев и неандертальцев был общий предок;
  [32] Тоба - супервулкан на острове Суматра в Индонезии; его извержение около 70 тыс. лет назад едва не привело к исчезновению человечества;
  [33] Биоценоз - совокупность животных, растений, грибов и микроорганизмов, связанных между собой и населяющих относительно однородное жизненное пространство с конкретной окружающей средой;
  [34] Гектокотиль - половое щупальце у самца-осьминога;
  [35] Криптозой - совокупное название докембрийских эр в истории Земли.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"