Драгунов Петр Петрович : другие произведения.

Лузгень (ч2)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 6.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вторая часть

  
   Любая сила степенью родства,
   Обязана убогой воле
   Могущество любого божества -
   Вершина в основании предгорий
  
   Однажды ночью ты лишишься сна
   И опаленный тьмою поднебесной
   Двуликость Януса познав
   Прервешь молчаньем жизни песню.
  
  
   ЛУЗГЕНЬ
   (дом отверженных)
  
   Часть вторая
  
   'Луки и стрелы являются их когтями и зубами, а
   кольчуги и шлемы их повседневным одеянием'.
   Суйская летопись 5 век н.э.
  
  
  Тумен
  
   Он двигался настолько стремительно и бесслышно, что судачившая на тополе сойка не оглянулась ему в спину. Впрочем, птицу подводит коварная сытость начала осени. Каждое живое существо наедает, накапливает запас на зиму и нежится на солнце в предвкушении долгого покоя. Охотиться перестает даже упрямый медведь.
   Натоптанную зверьем тропку устилали желтые опавшие листья, и под их слитыми воедино тельцами мог таиться предательский хруст сухой ветки. Тогда уж точно всему конец. Но Аксай даже не смотрел под ноги, его ступни сами выбирали след. Тихий след - так называет его учитель.
   Хозяин гор ирбис не страшен воину, прошедшему школу Теб-Тенгри. Воину, который познал его нерушимый закон. Теперь только один враг мог быть коварнее и сильнее. Если его не бояться и не уважать, сама смерть скажет тебе тихое слово в спину. Последнее слово.
   Сытые, но уже суетливые к холодам горные пчелы дрожали над увядающими к осени цветами, запуская хоботки в их холодную глубину. Выпавшая в утро роса смешала нектар с водой, подпортив пчелам последний праздник. Но воздух был еще полон томной, многослойной мелодии леса. Стрекотание и шуршание ветра, топоток заячьих лапок, стук дятла по коре дерева. Все это и еще многие тысячи шумов и запахов свежести, тепла, холода, тления, разности жизни и смерти - бесконечное многообразие звуков и запахов окружало молодого воина, словно гигантский водоворот опасностей и находок. Но он не терялся в нем ни на миг, от его чутья зависела собственная жизнь.
   Аксаю едва минуло шестнадцать лет, но он выглядел рослым и крупным мужчиной. Его вороные волосы и стальные глаза говорили о принадлежности их владельца к роду динлинов. Роду правителей и шаманов владевшему этими горами. Он был в нем старшим по праву рождения. Его отец - вождь ушел слишком рано. Великий вождь погиб от рук проклятых жужжаней.
   Дремлющие в далекой вышине скальные вершины набухли суровой сединой и дышали сверху вниз потоками свежести. Сладкие, пунцово-красные кисти боярки уже подернулись мягкостью первых ночных морозов, прибавили сладости и аромата. Щедрость природы приносит расслабленность, но настоящий воин не дремлет и миг.
   И тут Аксай замер, холодея кожей спины от острого первородного ужаса. Ему показалось, что давешняя галка, будто напуганная кем-то чужим, взлетела излишне быстро, с тихим присвистом птичьего страха.
   Мгновенно оценив ситуацию, воин скользнул вправо - вверх, к скальному выступу. Там у его подножия мерцало сумраком пространство спасительной ниши. По крайней мере, можно прижаться спиной к стене, затаиться и ждать. Но Аксая ожидала гораздо большее - настоящая удача.
   Темнота оказалась только началом узкой скальной расщелины, уходящей в толщу горы. Из ее жерла тянуло сыростью и запахом тепла уже нагретого солнцем противоположного склона. Она имела второй вход и, следовательно, надежду на выживание.
   В ее тесноте молодой воин, вооруженный коротким и легким акинаком, мог противостоять гораздо более сильному противнику за счет ловкости и быстроты. Он мог приготовиться к бою заранее. Изучить место боя, наметить линии передвижения, затаиться для внезапного броска. О физической силе его врага ходили легенды, и пещера даровала Аксаю если не преимущество, то хотя бы надежду.
   Но передвижение в ней таило особый риск. Узость хода оставляла незащищенной нижнюю часть тела, и в некоторых местах ему пришлось мысленно вопрошать богов об удаче. Не сейчас, стучало настороженное сердце молодого воина, только не сейчас.
   Потом, дальше он понял, как ему повезло. Пространство расширилось веером свободы, Аксай прыгнул вниз и оказался в огромном, освещенном солнечным светом гроте. Его своды достаточно высоки, а земляной пол утоптан и ровен - отличное место для приема гостей.
   Южная сторона грота обрывалась вниз удивительно высокой скальной стеной. Ее вертикаль была настолько гладкой, что никакая растительность, кроме лишайника и мха не могла зацепиться за отвесные стены. По крайней мере, с этой стороны нападения быть не могло.
   Оставалось ждать появления врага из узкого лаза, пройденного Аксаем только что. Теперь первый удар оставался за ним. Какую-то секунду тело врага будет беспомощно, а лишняя секунда в бою - время для решающего удара. Воин повернулся спиной к солнцу и стал ожидать начала поединка.
   Прошло некоторое время. Аксай уже начал уставать от ожидания, когда сверху из-под недостижимого свода его ушей достиг чистый, тонкий звук колокольчика. Секундный взгляд наверх лишил война преимущества первого удара. Аксай лишь успел сделать спасительный рывок назад. Но он лишь отсрочил свое поражение. Его противник был непостижимо, невероятно быстр. В следующий миг противоположную сторону пещеры заслоняло темное одеяние врага. Он был рядом, в нескольких шагах от своей будущей жертвы. Его акинак блистал обнаженным светом.
   Воин Снов - страшная сказка для каждого из мальчиков его рода. Непобедимость этого существа была почти абсолютной. Только дважды за все Время великие герои народа динлинов заставляли пасть его на колени. Они принудили врага покориться своей воле, но не умереть, Воин Снов не причислял себя смертным.
   Всесильный голубой металл меча Аксая должен был найти тонкую полосу незащищенности между шлемом и кольчугой врага. Найти и рассечь ее надвое. После чего победитель получал часть власти и могущества побежденного дэйва. В тело победителя переходила сила и мудрость бога, знающего об искусстве войны почти все.
   Но согласно родовой легенде, этот удивительный враг оставался врагом и после признания своего поражения. Жизнь человека - лишь миг света на его пути, она бренна и всегда завершается одним и тем же. А после смерти хозяин и раб менялись местами. В конце концов, именно он - Воин Снов уводил в долину вечных скитаний своих бывших временных хозяев. Такова настоящая дань его воли, такова непомерная цена его боевой верности.
   Победить великого воина мог только лучший, сильнейший и храбрейший из старшего рода племени динлинов. Воин Снов воистину совершенен. Его знание боя на акинаках оставалось непревзойденным, и прославлялась сказителями в веках. Его предвидение силы и направления удара не подвергалась сомнению никогда, а мощь и выносливость превосходили все человеческие ожидания. И бой начался.
   Горя от нетерпения, Аксай сразу же ринулся в атаку. Его запальчивая молодость не знала сомнений. Но мальчик натолкнулся на столь блестящий и запутанный каскад финтов, что через минуту пришлось уйти в постыдную оборону. Клинок его страшного врага практически не оставлял тени. Он вспарывал пространство с почти неподвластной человеческому зрению быстротой, рождая ощущение полета осиного роя, нападающего на тебя со всех сторон.
   Но еще в начале битвы молодой воин отключил свой разум, предоставив телу действовать самому. Он отвечал ударом на удар, выпадом на выпад, реагируя в доли мига, оставаясь спокойным, собранным, готовым ко всему. Это тайное знание преподал ему Теб-Тенгри, великий учитель воинов. И сейчас сознание Аксая частично раздвоилось, предоставив одной своей части вихрь клинка, второй более важное - глаза врага.
   Они вспыхивали из узких прорезей шлема чередой молний ненависти и предваряли каждое движение смертельного клинка, они вели противника за собой. Глаза Воина Снов казались единственной живой, дышащей ненавистью и огнем частью его тела. Глаза обрамляли пламенем огня и страсти мертвый холод и безжалостность клинка, не признававшего поражений. Клинка из Голубого железа - жизни и тайны рода динлинов.
   Аксай отступал и нападал, обманывал и проявлял силу. Он чертил танец великого боя, преподанный ему шаманом Теб-Тенгри. Он выплескивал наружу все умение, жажду жизни, презрение к смерти и страсть дальнего пути в долину Великих ушедших предков, ждущего каждого из динлинов в конце его дней.
   Глазами юного воина руководила уже не отрешенность, а безудержная мелодия последней смертельной схватки, приятия боли и тьмы, жертвенность отрицания себя. Он превзошел себя, превзошел то, чему его научил отец рода шаман Теб-Тенгри. Но и этого оказалось мало. Слишком мало для Воина Снов. Победа над ним стоила гораздо большего.
   И тогда, неожиданно для себя, но бесповоротно, как всякое истинное решение, Аксай решил проиграть личную битву во славу всего рода динлинов. Удвоив натиск, рискуя сверх всякой меры, он принялся теснить неутомимого противника к краю пропасти. Шаг за шагом прижимая его к сияющему солнечным днем выходу, заставляя защищать врага сразу две вещи: жизнь и позицию поединка. Аксай наступал и открывался для удара, только так можно получить нужное преимущество.
   Во время этого безудержного натиска молодой воин почувствовал, как холодное острие стали дважды коснулось его груди. Тело налилось предвещающим смерть жаром, набрякли смертельной усталостью руки, сводило живот, все более неверными становились шаги. Его тело уже близилось к блеклости и потери сил. И тут неожиданно для противника Аксай кинулся грудью на неудержимый акинак Воина Снов. Он насадил себя на его лезвие, словно глупая, жирная дичь, и юное сердце чувствовало жар стали, прорвавший холод укрывающей тело кольчуги.
   На мгновение потеряв свое оружие и источник угрозы, видя перед собой все еще опасную ленту голубой смерти меча, принадлежавшего Аксаю, уворачиваясь от него, Воин Снов сделал один неловкий шаг, и этого было достаточно.
   Аксай силой толкнул тело вперед, последним усилием, последним сгустком крови из пронзенного сердца. Оба противника, сцепившись руками, ринулись вниз. Вниз, в провал пустоты осени, усеянный хрупкостью опаленных желтизной листьев.
   В короткий миг уже ушедшего лета, что тянулось вверх к солнцу всей своей молодостью и жаждой, а умирало для жизни грядущих. Туда, где тело твое становилось частью Матери Земли, давая последующим поколениям еще один шанс на хмельные радости подлунного мира.
   Они падали в пропасть, сцепившись мертвой, последней хваткой. Они падали вниз всего несколько секунд, но время этого полета превращалось в вечность. Уже покидающая тело, душа Аксая удивленно смотрела в безнадежно знакомые, грустные глаза своего учителя. Глаза великого шамана Теб-Тенгри, скрывавшие до последнего мига его жизни боль и участие к своему ученику. Его глаза таились за тенью тонких прорезей шлема, шлема Воина Снов. В самый последний миг жизни Аксай узнал своего противника, изведал пития из чаши его тайны. Воин снов и великий Шаман Теб-Тенгри одно и тоже!
   А потом, какой-то новой, но еще не понятной силой не знающего расстояний и времени взора, Аксай увидел учителя самого. Он спокойно стоял на краю пропасти у края грота места прошедшей схватки. Шаман Теб-Тенгри взирал на его смерть свысока, почти надменным, отрешенным от человеческой жизни взглядом.
   Они умирали в объятьях словно старые, любящие друг друга товарищи. Аксай - его лучший ученик, почти сын, и умирал он сам - Теб-Тенгри. Его двойник, его второе тело, та часть внутренней сущности шамана, что произрастает из другого, чуждого смертным людям мира. Это была его личная тень и иная жизнь - непостижимый и главный враг и союзник рода динлинов, ужасающий Воин Снов.
  
  Динлины
  
   На бронзовой треноге в пламени костра, который извечно сопровождает человека в пути, висел огромный бронзовый котел. Его варево булькатило и рождало восхитительный, спелый, мясной аромат. Родной праправнук того самого котла, что когда-то увидел загнанный в чужой мир Дымов в первый раз в новой жизни. Горная Дева добилась своего, она вырвала его из памяти прошлого.
   Никто теперь не сможет воссоздать того вкуса варева, которым его угощал старец Акын. Слишком многое из того, что было известно только сказителю древнейших времен, ушло вместе с ним к иной стоянке, под иным более чистым от страстей небом. Как давно это было.
   Хотя кто упомнит, сколько смен поколений прошло с тех далеких времен? Менялись люди, их верования и печали, надежды и желания. Рождались и опадали во тьме веков целые народы, зажигались и выгорали дотла пожары войн и безумия.
   Теб-Тенгри камлал над телом ученика и отпаивал его отваром из тех же трав и дичи, на той же воде и том же огне. Казалось, в этом мире с веками не меняется ничего! Тело Аксая он уже вылечил, даровал ему второе дыхание. Оставалось даровать спокойствие и уверенность его сердцу и душе. Занятие гораздо более сложное. Молодой воин должен забыть предсмертные судороги, такое знание человеку ни к чему.
  Теперь он - Дымов был шаманом и учителем, а учеником стала чья-то горячая, уверенная в собственной правоте молодость. Молодые спешат всегда, спешат столь увлеченно, что забывают о главном - личном месте и цели в этом мире. А мир жесток и беспощаден к тем, кто не ведает собственной цели и родства.
   Его Учитель - Акын ушел так далеко, что никогда более они уже не встречались. Дыхание старца приняла Мать-Земля. Она сделала своего сына бессмертным, но увела от мира людей к неизведанным берегам. Хотя сила Учителя всегда представляется бесконечной. Порою в темноте весенней ночи Теб-Тенгри казалось, что он все еще слышит скрипучий голос хранителя Священной Горы. И струятся слова Учителя шелестом просыпающейся от зимней спячки травы. Но возможно, только казалось, слишком многое посыпает пеплом неудержимое время.
   Сегодня этот мальчик выдержал главное испытание своей жизни. Такое случалось, глупо думать, что все люди изначально больны. Правда, нет больше бесхитростного и восторженного юноши Аксая, и родился умудренный жизненным опытом, новый вождь динлинов Тумен. Смерть красоты и самоотверженности юности - пропуск к великим свершениям в зрелости вождя. Так требовал ритуал смены мужского имени.
   Когда-то на заре времен и он сменил свое имя на более подходящее. Значит, так было нужно. Потом людские лесть и страх возвеличили его приставкой Теб - небесный. Значит, так было нужно. Хорошо, что люди не боятся его настолько, чтобы о нем забыть.
   Мысли шамана текли также неспешно и неторопливо, как несет свои воды медленная река. Как плывут облака летним спокойным днем, не помышляя о бурных ветрах смен времен года, не пытаясь предвидеть их. Он имел право не торопиться.
   Но то, что ждало его род динлинов в недалеком будущем, казалось ему гораздо более хмурым и пугающим, чем самые темные тучи грозовых облаков. В моменты камлания шаман предугадывал жестокие войны и потрясения, перевернувшие спокойный до селе мир. Волны, наполнившие его берега кровью целых народов, пожирающие высокие стены городов.
   Этот мальчик обязан спасти свой род от истребления. В плохую погоду, когда голод и холод иступляют болями сердце, у стаи должен быть хороший вожак. Такой же отважный и сильный, как его ученик Тумен. Вождь готовый пожертвовать собой, ради одной надежды победить. Ради чести.
   Очень скоро мальчик откроет глаза и узнает важную часть правды в жизни любого воина. Всякая война, есть только отображение главного - поединка человека с самим собой. Она лишь битва с главными врагами, подстерегающими его на жизненном пути: усталость, ложь, слабость, страх, уверенность в собственной силе, вера в непогрешимость собственного разума, собственная значимость, принижающая остальной мир... Победить этих врагов невозможно.
   За спиной шамана дохнуло сухой, инистой морозью и тонким запахом витиеватой женской болтовни. Там стояла Горная Дева, но Теб-Тенгри давно уже не знал ни страха перед ней, ни лучшего чем она собеседника. Их владения снова оказались не далеко друг от друга.
   Быть может, они могли стать ближе, но ее голос. Холодный насмешливый голос с вкрадчивым шелестом змеиных интонаций. С ожиданием, что когда-нибудь, пусть еще в очень далеком дне, он придет к ней и предложит себя в услужение. Себя или что-то от своей злой, неудовлетворенной части сущности, свою тень. Тень Лузгеня.
   - Лузгень...
   - Меня зовут Теб-Тенгри! - отвечая ей, шаман даже не повернулся.
   Сфера света, возникшая за его спиной, переместилась на противоположную сторону костра рядом с телом спящего Тумена. Ее опять сопровождали все четыре стороны света. Пустые тела женщин с выхолощенными безумием каменными лицами.
   Она так и не ушла от своей ржавой атрибутики. Дева так и не насытилась ядом власти, жаждой поклонения, владения. Фальшивой вязью ложной свободы, когда кажется что, повелевая многими, ты свободен в собственном выборе от других.
   - Дай мне выпить твоего раба? Он красивый и сильный, - Дева склонилась над изголовьем ложа Аксая в сладостном нетерпении. У нее алчущие крови, тонкие губы.
   Но Теб-Тенгри взмахнул рукой, и призрак Девы смело ветром.
   - Ты силен. Почему ты не повелеваешь мной, почему гонишь? Неужели до сих пор живешь другой жизнью? Я знаю, как достигнуть связей того, ушедшего от тебя времени. Хочешь, я верну твою женщину, и мы будем любить тебя обе. Ты когда-нибудь был сразу с двумя женщинами?
   Теб-Тенгри рассмеялся своим сухим, слоистым, усталым от людского бремени смехом.
   - Я уже не мужчина, не человек. Ты же отлично знаешь об этом.
   - Все может измениться...
   - Нет! Ты отлично знаешь об этом. Отстань. Слишком старая и глупая тема. Неужели все, с чем ты пришла, умещается под твоей древней юбкой? Неужели вся мудрость, которую ты впитала за эти века, подобна уловкам продажной девки?
   Долгое скольжение по временной глади судеб и свершений - лучшее средство от внутреннего чванства и вожделения самой себя. Но прошлое тебя ничему не учит. Неужели ты все еще смотришься в зеркало?
   Теб-Тенгри увидел, как кривится складками злобы ее холодное и прекрасное лицо. Он чувствовал, с каким трудом Дева сдерживает свою власть над окружающим миром. В холодной глубине ее блеклых глаз расцветали ураганы, грязевые потоки, землятресения, сонмы хаоса, готовые обрушиться на ненавистную для нее Землю.
   Ей были подвластны стихии огня, камня, воды и холода, но не он - Теб-Тенгри. Одним взмахом пустоты своего рукава великий шаман мог лишить Деву всей ее власти. В роду мужчины таился Лузгень...
   - А ты!? Почему здесь ты? - ее голос дал новую трещину, полную раздраженной глубины, оброс скользящей змеиной объемностью и насыщенностью.
   Она говорила ему правду, которую он не мог услышать от себя сам. Задетая его словами, Горная Дева вещала и прорицала будущее устами, уже отсеченными силой времени от личностной лжи. И Теб-Тенгри повернулся к ее боли и ненависти сердцем и лицом. Это было начало той битвы, ради которой он сегодня находится здесь.
   Никто в мире не мог предсказывать лучше нее беды и поражения человеческого рода. Ни одна сила, божественная сущность, поток не видели их корней так ясно и ярко, не понимали, как далеко может зайти человеческая слабость и ложь. Она знала, что будет дальше, и ее страшное знание хотел получить великий шаман. Он добивался своего простейшей и древней как мир уловкой.
   На рассвете, когда бледная полоса преддверия солнечного диска коснулось востока, кончилось время Горной Девы, и проснулся Тумен. За ночь его лицо обострилось скулами, растеряло остатки юношеского удивления и детской, доверчивой прямоты.
   Воин смотрел в глаза бывшего учителя холодно и напряженно, в любой момент не исключая подвоха или проявления каждой из степеней его неведомой людям ужасной силы. Вначале он ожидал смерти, ее продолжения. Он думал, сейчас его поведут в ту сырую, холодную даль, которой так боятся старики. Но шаман лишь продлил прерванный разговор, и воин согласился слушать, надеясь получить последний, самый важный урок.
   После рассказа учителя об их поединке, его тактике и стратегии вождь Тумен ожидал справедливой награды за содеянное. Он понял, что заслужил бренную славу и посвящение в верхний сан таинства рода. Его губы тянуло пресыщенной, болезненной улыбкой великого человека.
   Мальчик Аксай на глазах превращался в вождя Тумена. Его ждали грандиозные дела, свершения и жертвы. Но для шамана урок, извлеченный бывшим учеником из битвы с Воином Снов возымел совершенно обратные последствия. Тень Воина Снов стала для мальчика наиболее притягательным, желанным лицом. Он потерял свою человечность. В страшные, злые времена стае нужен вожак с норовом волка.
   Теб-Тенгри уже знал о своем поражении. Его воспитанник выбрал путь силы и вожделения. А настоящего воина может остановить только сама судьба. Учитель слишком давно читал по человеческим глазам. Слишком часто шаман видел в них эти надежды, величайшие надежды, ведущие в пустоту. Но каждого учителя обязывало правило тысячелетней мудрости, его не нарушить, и шаман рассказал новому вождю рода Динлинов его сумеречные тайны.
  
   Много, много веков назад две части одного славного рода устали от своих бесконечных споров, ошибок и войн. Два города, вознесшие белые храмовые купола к самому небу. Два осколка великой людской реки, предварявшие реку сегодняшнею.
   Города стояли, разделенные плавным разливом ее вод в месте слияния реки с океаном. Когда-то, в пору горячей силы и безудержных надежд, народы воевали между собой, но потом мудрость и опыт прекратили бессмысленные войны.
  Они увлеклись искусствами и наукой. Знания того далекого народа о Земле и Космосе стали совершенны. Их достижения кажутся чудесами до сих пор. Их опыт и время существования тянулись к началу времен, а сами дни к закату. Пришло время, когда их женщины почти перестали рожать и любить мужчин, а мужчины заботиться о чести и славе.
   Даже нажива уже не интересовала тех людей, ибо и ее время уходит когда-нибудь. Искусство, музыка, литература, древо познания сложились в мертвый, усталый груз, который растворял в себе любое стремление к акту творения. Люди слишком хорошо знали, что любое начало имеет конец, любое движение затухает в хаосе, и нет сил, этому противостоять. Это знание выхолостило их жизнь, выстудило кровь в их сердцах, рассеяло жажду нового.
   И тогда народы решили потерять все, чтобы сохранить малое. Они вдруг прозрели, что только долгое скитание по свету может оживить умирающее древо рода, наполнить глаза и души его сынов стремлением к естеству.
   Древние ушли, бросив свои благоустроенные города, цветущие сады, несжатые нивы. Ушли, неся на своих спинах молчаливых детей, ведя за руки равнодушную к любви юность.
   Два города выбрали разные направления странствия. Одни из них видели впереди себя только вечерний Запад, другие - утренний Восток. Вторые из тех, кто выбрал тогда для себя бесконечную дорогу, как путь возрождения человеческой жажды жизни называли себя Динлинами.
   Через несколько поколений, пройдя великие горы и пустыни, останавливаясь, забывая о цели, и вновь обретая ее, они достигли Великой Степи.
   Была весна. Алые маки и медовый аромат багульника воскресили их усталые души. Они заново наполнились людскими радостями и печалями. Древние люди ожили во второй раз.
   В долгом, почти бесконечном странствии динлины забыли практически все истины и находки, принадлежавшие их предкам. Такова была плата за обретение народом новой юности. Их верования, их история, культура, и высочайший уровень ремесленного мастерства растворились в бескрайних просторах пересеченных ими земель, смешались с множеством ритуалов и обычаев других племен и народов. Они растеряли почти все из того, что любой народ называет своим сокровенным знанием.
   Но расчет хранителей рода оказался верен. Динлины не потеряли главного - великого знания Матери Горы. Знания таинств двуликого мужского и женского начал. Знания, дарующего детей, хлеба, тепло и животворение огня, твердость и упругость небесного металла. Огонь священного горна, который позволяет человеку повелевать Миром и согревать и охранять собственное жилье. Не стерлась память о подкожном, черном жире матери земли, дарующем полную власть над стихиями Земли. Главная тайна их древнего народа, дозволяющая превозмочь ему разрушительную силу нескончаемых тысячелетий.
  
   С тех пор род динлинов стал родом шаманов и кузнецов. И именно это 'Сокровенное Сказание' позволило маленьким остаткам великого предыдущего потока не раствориться среди волн чужой, бурлящей молодостью крови.
   Память о великом прошлом поддерживала их гордость, даровала осмысленность нынешнего существования. Вера в мудрость своих предков, сохранили в динлинах веру в собственное, особое предназначение.
   Теперь они не желали умирать. В своих долгих скитаниях динлины обрели еще одно чудо - голубой металл. Небо благоволит тем, кто не опускает руки перед лицом испытаний. Они нашли железо, лезвию из которого можно придать остроту молнии. Удивительное железо, что одинаково легко рассекает и вражеский доспех и даже камень. Динлины называли его Болат.
   В далеких северных годрах они подобрали самородки неведомого металла в подножии огненной скалы. Динлины помнили о редком даре небес - железных огненных стрелах гневливых богов, иногда падающих на землю. Сначала они думали, что натолкнулись на их россыпь. Но людей ждало нечто еще более удивительное: звездной россыпью была вся огненная гора.
   Долгое время им хватало того, что можно было собрать в подножии Матери Горы. Затем динлины приучились добывать железо из ее тела. С каждым веком их пещера становилась все более глубокой. Трещали и грозили обвалом ее своды. Потом в глубокой и извилистой пещере стало трудно дышать.
   Но это не смутило славное племя рудознатцев и кузнецов. Своды шахты они укрепляли не поддающейся гниению осиной, а свежий воздух доставляли к месту рудной выработки в больших бурдюках. Они стали настоящими горняками.
   Секреты великого мастерства сделались наиболее охраняемой тайной рода. Каждый из посвященных помнил лишь свою часть сокровенного знания. Местоположение священной Горы мог найти только старший шаман, вождь, некоторые из старейшин и сами горные мастера. Секреты ковки небесного металла ведали только старший шаман и кузнецы.
   Он был очень капризен этот металл. Его превращения длились долго и требовали особых стараний и мастерства. Но за один клинок, сделанный из его блесткой, небесной голубизны, соседи отдавали добычу славного и удачливого похода.
   Этот неширокий и тонкий клинок при всей своей легкости и гибкости разрубал надвое тяжелый двуручный меч. Тяжелый, окованный обычным железом щит крошился им, словно деревянный, а любые доспехи переставали быть для их хозяина верной защитой.
   Голубое лезвие такого меча держали в руках только очень богатые и знатные люди. Оно делало их практически бессмертными. Поединок с самым слабым противником, вооруженным невесомым мечом из голубой стали, таил в себе смертельную опасность.
   На ладони Теб-Тенгри прямо перед глазами нового вождя лежал кусочек небесной руды. Он казался совершенно не похожим на обычную железную руду. Словно драгоценный камень он играл свободными от ржавчины гранями кристалла. Лучился солнечным светом. Он притягивал к себе, звал будущего хозяина в далекий и славный поход к великому бранному подвигу.
   - Дай, - коротко и резко бросил шаману вождь динлинов Тумен.
   - Нет, - сурово ответил старец, - ты еще не узнал вторую часть правды о небесном металле. Вторую и самую страшную. Болат и есть вечное проклятие нашего рода. Ты не поверишь этому, но память предков при всей своей беспощадности не способна ко лжи.
   Каждый великий правитель мечтает об оружии, решающем исход любой самой трудной битвы. Его опаленный безумием разум грезит о совершенном оружии - источнике власти и могущества, дающем право на царство и славный подвигами род. Каждый из них желает жить вечно, хотя бы в памяти потомков. Слава и сила важней мудрости и благородства.
   Болатный меч оказался абсолютным оружием в веках. Даже изобретенный кочевниками составной лук, метающий стрелы на огромные расстояния, не может противостоять ему.
   В коварной и мглистой бесконечности степей, коротких ночных стычках и быстрых набегах все решает стремительность скакуна и острота меча. Ничто не может защитить, укрыть человека от его отточенности и силы. Вооруженное этим небесным металлом наше племя сильнее всех.
   Но никто, никогда не сможет противостоять всей бескрайности степи разом. А кочевники ненавидят самого сильного не разумом, а бурлением горячей крови. Больше всего в этом мире они боятся потерять собственную свободу. Кочевники объединяются в стаи против того, кто сильней. Наши кожа и волосы светлее всех прочих тю-кю. Мы и так навсегда останемся среди них пришлыми. А если к этому прибавить небесный металл...
   Мы - пришлые чужаки, знающие секрет абсолютного оружия. Вся история нашего племени состоит из стычек и войн. Она вьется ужом среди более сильных и более многочисленных врагов. Мы мечемся среди них, как сурок среди горящей степи. Нет ни единой норы, где бы нам отсидеться. Нас выследят и заставят ковать мечи, клинки которых тут же обращаются против создавших это оружие кузнецов. В этом проклятие рода динлинов. Страшная цена за тайны кузнечного искусства.
   - Я знаю, как избавить мой народ от проклятия, - быстро ответил шаману молодой вождь Тумен. - Никогда раньше нас не было столько. Наши отары не вмещаются в лога, наши женщины не устают рожать, а руки мужчин не помнят о слабости. Мы накуем столько мечей из небесного металла, что цвет степи станет неотличимым от неба.
   Если враг обложил тебя стаей у ворот твоего собственного дома, накорми его стрелами. Если он вламывается в дом, угости лезвием меча. Кто думает, что он силен, наверняка найдет тех, кто сильнее. Мы победим!
   Но Теб-Тенгри уже знал о поражении, ожидающем племя кузнецов. Так было от веку. Начиналась новая война, вначале славная своими победами и созданием нового царства, затем славная победами твоих врагов, и оскудением рода динлинов. Слишком многие хотят власти, слишком часто победы оборачиваются поражениями.
  
  Капиллярные фильтры власти
  
   Никто из нас - обыкновенных обывателей и близко не сможет себе представить, что такое система власти, выстроенная на услужливых спинах чиновного аппарата. Господин Паркинсон, пытаясь описать законы развития столь изощренной системы, только слегка растревожил улей. Мудрствуя и лукавя, он обнаружил лишь простейшие и наиболее бесполезные из ее хитростей и взаимосвязей.
   В Россию бумажный беспредел завезли добропорядочные прусские бюргеры. Еще при первом Петрушке обувать русского мужика в бумажную шубу оказалось иноземцам столь же выгодно, сколь и почетно. Любил их за это наш справедливый царь, награждал крепостными владениями и соболями. Свой народ для российского правителя завсегда точное быдло, а чуждое уважаемо уже потому, что под сапог засунуть не завсегда удалось.
   Истекшие годы и даже столетия на пути к 'правовому государству' вывели один общеизвестный русским закон: 'Мы знаем о своем гражданском незнании своих же законов. И мы знаем, что за это придется отвечать по всей строгости тех же никогда неизвестных нам законов'.
   Так что с законами и общечеловеческими декларациями у нас исключительно без затей, попросту. Вы без церемоний можете их почитать, и даже выучить наизусть, но зачем?! Думаете, это поможет? Дудки, - как любил говаривать Владимир Ильич Ленин. Все что в законах ясно и неясно записано, называется 'правовым полем'.
   Ваши адвокаты и обвинители в эту разъезженную канву и не суются. Зачем же право так безапелляционно? Глупости это, батенька. Все самое интересное и стоящее хороших денег находится вне 'правового поля'. То есть там, где закон имеет приятную двоякость и недосказанность. А по правилам приличного русского языкознания оную двоякость имеет любое предложение, состоящее более чем из одного слова. Но и с одним словом казусы иногда бывают. Да у хорошего адвоката, и чтобы крючка не нашлось?! И как пойдет кривая крутить и гнуть спины!
   Все выше приведенное - детская софистика. Вот подзаконные акты, постановления, распоряжения министерств и ведомств, дополнительные регламенты на правовые акты, особенности республиканских и территориальных законодательств - Софистика с большой буквы.
   Вам понятно, в чем суть? Если да, самое время идти в Статские Советники. Если нет, мотать сопли на рукав, лузгая семечки на скамейке рядом с выгребной ямой. Как это по-русски, по-мужицки как!
  
   После той памятной речи с одной из самых высоких трибун Российской Федерации Дымову искренне казалось, что дело сделано. Сделано с большой буквы. Демонстративный уход из зала заседания опозоренного министра, его последующая отставка, поздравления от праведных народных избранников, всеобщая атмосфера умильной радости и победы над темными силами вызывали восторг и слезы неподдельного счастья.
   Назавтра выяснилось еще лучше, врагов никаких у шахтеров уже именно сейчас нет. Они враги разбиты наголову и похоронены под снятыми с личных лысин личными скальпами. Новый министр только что не приносил извинений за грехи предыдущего, в личной встрече с Лобовым был приветлив как никогда. Он клятвенно обещал разобраться с людьми, ввергнувшими его ведомство в откровенное недоразумение. А послезавтра оказалось, что и недоразумения нет.
   Бумажный дождь из постановлений, принятых во исполнение и во славу, перерос в тропический шторм. Он растекся по такому количеству сточных министерских канав, что отследить его результаты и последствия уже через пару месяцев стало невозможно.
   Хотя все же произошло одно исключительное важное событие. Юрий Иванович Лобов сделался губернатором Сибирского региона. Глупо говорить, что именно доклад его подчиненного аналитика стал причиной избрания и повышения в статусе. Скандал с докладом был лишь одной из многочисленных, успешных операций Юрия Ивановича на широком политическом поле. Хотя и это, весьма знаменательное выступление оказалось немаловажной вехой в его карьере.
   Но главное было в другом: сказывалась многолетнее, последовательное продвижение Тяти по вертикально-властному пути. Он уже стал среди них (этих огромных, лосненых, трафаретно-узнавемых личин) своим, привычным политическим игроком. Одним их тех, кто строил песчаные замки партийных, национальных и территориальных надежд. Он стал штатным выразителем будущего нашей великой страны.
   Новый губернатор Ю. И. Лобов имел свою позицию на все случаи жизни и никогда не боялся ее отстаивать. Лобов всегда имел правильную и понятную позицию.
  
   А у Фархада вдруг отлегло от сердца. Перенапряжение последних месяцев, доклад в Думе, бесконечная избирательная компания Лобова - дни и ночи, смешанные в один серый, унылый цвет. Фархада поглотила волна равнодушия и усталости.
   Он сидел в маленькой квартирке заштатного Степногорска и не хотел выезжать в областной центр на работу. Фархада ожидало там исключительно шикарное кресло в администрации! Но как представишь себе совещания, решения, докладные, учет и контроль чужих интересов и лизоблюдство, и лизожопство, и прочее, прочее...
   Единственным, что сейчас привлекало интерес Фархада, оставались старые геологические карты и отчеты многолетней давности по экономической целесообразности разработки месторождений. Шахтера тянуло к их желтой, ломкой от прожитых лет бумаге словно магнитом. И никаких детективов не нужно, желания на них нет. Сколько таких забытых, недооткрытых месторождений на необъятных просторах нашей матушки Сибири! А в них нетронутые кладовые, заполненные золотом, платиной, угольком.
   Как-то однажды, выборно - политические дела занесли Фархада в далекую глухомань трех дворовой запущенной деревеньки. Дорога туда была трудная: то раскисшая во хляби, то прыгающая с камня на камень на скальных возвышенностях. А вокруг вековые сосны да ели. И мох с их нижних, умерших лап долгими, седыми нитями. Зачарованная тайга. На обочине этой военной чудо - дороги, километров в шести от села рассмотрел Фархад приличный по мощности и протяженности горелик.
   Обнажал выгоревший пласт угля свою коричневую осыпь рядом с мелкой и илистой речушкой Кара-Су. Когда уголь выгорает, в толще скалы, невдалеке от ее поверхности вследствие столь мощного нагрева изнутри камень трескается и приобретет окисловый коричневый цвет. Очень характерная примета для угольного месторождения. Если было чему гореть, наверняка что-нибудь и осталось.
   Дед Данила не уставал ему повторять, что если в названии речушки или озерца наличествует тюркское Кара - черный, лежит там уголек почти наверняка. В Сибири такого цвета в природе только чернозем жирный, да уголь. Тюрки-кочевники землю не пахали от религии с древности, и она у них спокойно зарастала густою зеленою травкой. Значит, если присутствует тюркское 'кара', смотри уголек от того названия рядом. Подмыла водичка пласт, обнажила выход пласта на поверхность, люди увидели и нарекли.
   Заинтересовался таким совпадением Фархад и пошел к деревенскому, бывалому старику, присел рядом, табачком угостил в знак глубокого уважения. Поговорили о том, о сем, раскрутились на бутыль самогонки. Через пол часа друзьями стали, смотреть любо-дорого. Начал дед рассказывать ему байки местные. Все о годах пятидесятых и давних, о геологах, что девок деревенских мутили. Затем дальше, пошел дедок в вековечную старину.
   Фархад подождал третьего стакана, когда старичка жидкость до нитки распарит, размягчит. И каверзный вопрос в лоб ему:
   - Дед, а угольный пласт у вас где?
   Дед в осадок и выпал.
   - Не я! - кричит, - его бульдозером закапывали сами геологи.
   Напугался дедок так, будто специально в тюрьму его приехали садить. За старые чужие грехи вывалил всю богом забытую послевоенную картину.
   Тогда как было? В основном искали нефть и металл что подороже, а угля разведанного накопилось валом. Москвичам казалось, лежит он в Сибири под каждой сточной канавой.
   За металл и нефть давали приличные премиальные. На гордость и славу рудознатцу выходила статья в областной газете, гарантировалось продвижение по службе. Месторождение предварительной разведкой очертят, от мощности рубль отсчитают, гуляй братан!
   А с углем геологам возни выше крыши, а прибыли никакой. Ни славы, ни грошей. Только станешь табором во тьме тараканьей и лето, и осень, и весну будешь буровую на спине палкать. Очертишь месторождение, обмеришь, отошлешь документы в Москву, а тебя на партсобрании распекать будут за лень и малоинициативность. Распекать будут та, будто зазря потратил народные денежки. Почти антисоциальный элемент. Вот и привалили размытый берег реки от греха подальше. Сами геологи привалили.
   Местную малограмотную деревенщину убедили инженера настрого. Если начальникам до сведения тайну про уголь довести, прямиком пойдешь в каторгу. В страшные годы в каторгу верили с полуслова.
   Фархад для верности своим внутренним взглядом на старичка - сморчка надавил, тот спекся чуть ли не в слизь. Потом водил его огорошенный дедок на место преступления. Трясся мелко, кривил горбом. Да что ты дед, ужель не пятидесятые? Сталин умер, пришла в страну всякая сволочь. Фархад ему:
   - Что боишься?
   - Тебя боюсь, - отвечает.
   Пласт тот действительно пшикалка - два метра с полтиной не больше. И уголь скорее лежит к марке 'Г'. А у шахтеров так говорят: 'г' оно и есть 'г'. Ни в топку его (дымит зараза, летучих много), ни к коксу. Рвет с него кокс, выходит одна нетоварная мелочь.
  
   Отчеты - молчаливые никому ненужные свидетели чужих судеб, надежд и потерь. Сколько раз, чтобы закорючка на ваших листах была верной и правдивой, рисковал жизнью своей безвестный стране геолог?
   В хмурую осеннюю хлябь, по весенней распутице, среди трескучих морозами февралей и, конечно же, под припекающим солнышком мерил геолог просторы страны самым лучшим в мире инструментом - человеческими ножками.
   Шагал и зашагивал по мхам и болотам, курумникам и плоскогорьям, перевалам, долинам и впадинам. Шел по миру человек с картой и геологическим молотком. Для величия Родины шел, преодолевал трудности.
   И кому это сейчас? Кто теперь у земли хозяин? Где труд, надежды и мечты наших родителей? Самая романтическая профессия: песни у ночного костра, недоедания, холода, старенькие палатки, рюкзаки с тяжелыми образцами пород, спальники. Где?
  
   В области Фархада ждала совершенно иная жизнь. Было в ней кое-что от походной, но самая малость - оторванность от семьи. Проживал он в гостинице. Вернее, гостиницей назывался многоквартирный дом, в котором снималась областью для него двухкомнатная сталинка.
   Новую квартиру в Степногорске Наталья покидать не хотела. Мало ли что еще получится в этой хваленой области? А дома уже привыкла и подруги, и работа, и мать. Непонятным, ненадежным казалось ей новое положение мужа. Лучше меньше, да тише и спокойней.
   Вот и осталась она в родном городе. Жили супруги от встречи до встречи. Зато по приезду такая любовь просыпалась. Будто опять молодожены. Но потом, все одно - скучно бобылем, хорошо работа спасает, не дает свободного времени.
   Угольный регион, он и есть угольный. Промышленность круговой порукой от шахт и разрезов связана в тугой узел. Одно рабочее место угольщика тянет за собой четыре рабочих места смежника.
   Давай шахтером и железо, и дерево, и бетон, аккумуляторы, запчасти вагонами и тысячами наименований давай. А готовый уголек, чем ближе везешь, тем дешевле. Если в ТЭЦ сжигать - электроэнергия. Если добывать его к металлу, то тут будь добер, пройди обогатительную фабрику, получи на переделе коксовую шихту, потом в кокс в коксовой батарее его преврати и только потом в мартен.
   При администрации области создал новый губернатор Лобов мобильную группу, чтобы все эти вопросы разруливать оперативно, не давать сбиваться отлаженному механизму. Москва тогда ничем не помогала, только над политикой тряслась. Но поздно Тятя на область пришел, внутренности этого механизма уже были выедены жучками в татуировках и их цепными белыми воротничками. До него господа хорошие такого наворочали концентрата!
   Исключительно приватная приватизация по Чубайсу создала немногочисленный класс собственников, который быстро редел рядами, и толстел кошелем. По идее эти господа обладали колоссальными богатствами, но только по идее.
   Производственные государственные предприятия самим государством было предложено разорить, чтобы потом выкупить по бросовой цене в частные руки. Кто в этой схеме рациональность нашел? Какой гадкий и изощренный ум обосновал в правительстве ее необходимость?! Знать не можно...
   А денег, чтобы выкупить такие гигантские мощности по цене амортизированной, исключительно заниженной стоимости не хватило бы даже у крупных архи капиталистов. Настроили наши предки горы от социалистической души!
   Но русский человек к любой беде придумает исключительно задний выход. Разоряли предприятия достаточно незамысловато. Их продукция отправлялась на адреса фирм однодневок, принадлежащих бандюкам или особо доверенным ловкачам. Те сбрасывали часть денег и товара в темный откат директору самого предприятия, а часть пускали на собственные нужды. Это была, так сказать, отгрузка.
   Приобретение материальных средств на те самые предприятия шло еще краше. Вечно должные миру промышленники (ну, не рассчитываются с ними проклятые потребители их мать, разоряются, прячутся) брали барахлишко у тех же ловкачей в долг по двойным или тройным ценам, по так называемым бартерным схемам. И довольные масляной жизнью поставщики снова накатывали купеческую долю директорам. Нарождался русский промышленный капитал.
   Казалось бы отличная схема. Через пару лет такой работы директор, в идеале, должен выкупить собственное предприятие, привести в его божий вид и стать честным зажиточным капиталистом. Но только казалось.
   Во-первых, кто богаче и главнее: бандюки или директора? А кто нахрапистее? Братки себя никогда не обижали и при первом же удобном случае превращались из доверенных лиц в лицо без известного места жительства, а то и с загранпаспортом. Директора в том случае оставались с носом и проблемой в виде внутренних органов. (Как собственных, так и государственных. С инфарктом и милицией на хвосте).
   Потом появлялись доверенные лица ловкачей, надувших тебя компаньонов, и покупали у временного управляющего от государства и коллектива твой же завод за откровенно бросовую цену. Сначала давили рэкетом и.о. директора, словно вошь к ногтю, а потом 'покупали' его предприятие. Шагай батя в гору, пока не зарыли в яму! Но это самое безобидное.
   Зачем, вообще, что-либо покупать в нашем родном государстве, которое само кинет кого угодно? Кинули же народ с банковскими вкладами, кинули с чудовищными процентами инфляции, кинули вокруг ваучера и с акционированием предприятий кинули. Зачем покупать, тратить так трудно и хлопотно нажитые деньги на то, что могут забрать завтра или сегодня, сразу после обеда? Лучше продать оное по частям за границу и поиметь архинадежные счета в ихних банках. А эта схема для экономики страны куда как страшнее. В результате такой схемы, ни тебе предприятия, ни денег от его реализации. Все за бугром и не достать никак.
   Да и кто сказал, что это последний передел? Согласно регламента дальше начиналась восточная байга с производственными налогами, поборами в ведомства и лицензирующие конторы от красного фонаря. Новая налоговая система новой власти оказалась на удивление такой, что выжить в ней предприятию, можно только воруя, да и то неумеренно. 'Не хочешь воровать? Ступай в канаву для нищих' - лозунг каждого талантливого менеджера рыночного поколения.
   И как можно бояться украсть на собственном предприятии? Тебя же никто не обижает? Это схема такая, и говорили о ней все кому не лень на каждом углу, на каждом партсобрании. Садить в тюрьму за это не будут наверняка. Взгреют только самых откровенных идиотов, что не держат язык за зубами. Но ты же не идиот?
   Нет, каждый коммерсант идиотом не оказался даже среднестатистически. Он был вором по необходимости. И бандюки относились к братцу исключительно по-братски - стригли с ушей его купюры и тащили их в воровской общак. Вали к нашим братила с нижнего Тагила!
   Скоро веселые ребята принялись стрелять друг друга прямо на наших бывшее уютных улицах. Выяснилось, делить им в постсоветском народно-капиталистическом государстве уже есть что. Делили стадо удойных для криминальной братвы коров, само право состригать шерсть с принадлежащих группировкам баранов. По-другому они к нам и не относились.
   Крутые парни пересели с куцых отечественных девяток на роскошные иномарки крузеры и паджеро. В народе полным ходом плодился фольклор о новых русских.
   И потребительские потоки потекли удивительно обильной, полноводной рекою. Страна принялась пропивать и прожирать сразу две вещи. Первой из них были оборудование, станки, металл, запасы леса, военно-стратегические запасы, которые разворовывали все кому не лень. Второй - удивительно щедрые кредиты МВФ, выданные так, что отдавать их станут только наши дети. А что нам наши дети?! После нас хоть потоп!
   Составы с бывше государственным достоянием-барахлишком постучали колесами из СССР во все концы гостеприимного к ним света. Демпинговая щедрость тех ласковых цен неописуема до сих пор. Титановые лопаты реализовывались тоннами, океанские корабли флотилиями, предприятия - отраслями, нажитое чужим горбом - пятилетками во взмах росчерка одного правительственного пера.
   И это происходило с каждым товарищем, на каждом рабочем или служащем месте. Говорили же при социализме, что самые опасные воры - мелкие несуны. А мы не мелкие, ответили им граждане новой капиталистически настроенной страны, как справно, широко и с возможным размахом ответили...
   Но лучший итог этой глобальной операции 'Ы' - перемазались в дерьме граждане все поголовно. Перемазали даже тех, кто не мог или не хотел тащить. Остальные, более удачливые посчитали таковых бессребреных товарищей уродами и чистоплюями. Отсутствие задатков к воровству приводило честных товарищей к комплексу гражданской неполноценности. Трубить во весь голос: 'Я взяток не беру!' - стало правилом тупого и фальшивого тона. Выделиться, сволочь чистоплюйская, хочешь, не идешь в массы, не страдаешь за капиталистическую идею вместе с простым народом?!
   К тому времени, когда Лобов заступил на губернаторство, на прекрасно организованные картели бандюков преданно работали сотни моложавых и молодых белых воротничков. Умники и умницы окончили лучшие в стране университеты именно для этой цели. Они стали новым подрастающим поколением с откровенно стяжательской идеологией и мечтами окончить жизнь на Канарах, где-нибудь в Попуасии США, только не здесь в за-Штатах. Они и русскими старались себя не называть вслух или даже про себя. Русский то изначально Иван-дурак, как же еще его по фамилии?
   Война Лобова с картелями бандитов и белых воротничков за власть в области по значимости и размаху не уступала гражданской. Она отбросила на второй план даже угольную тему. Получалась почти великая отечественная битва за средства производства, собственность, управление государственными пакетами акций. И окончание оной войны тонет в непроглядном мраке ночи.
   Фархад и не пытался принимать в ней участие, не его эта доля. Он видел только, как меняется Лобов, становится суше, молчаливей, непонятнее. Да и попасть в его кабинет заметно трудней. За одной подписью можно проходить неделю, а то и месяц.
   А шахты закрывались одна за другой. И новые шахты не строилась, и не реконструировались. Директора добивали подработанные горизонты. Из расчетов группы аналитиков под руководством Фархада выходило, что к 2010 году Россия будет испытывать острый дефицит коксующихся углей. Это могло вылиться в экономический кризис, последствия которого непредсказуемы.
   Нужно обязательно предпринимать упреждающие меры. Необходимо ставить этот вопрос перед губернатором и на самом высоком уровне страны. И он потом и кровью добился второго разговора с губернатором Лобовым. Ох и трудно его вытащить из коловращения дел!
   Более двух лет прошло с того памятного разговора за уголь на вольном воздухе в Кадорской степи. Единственного серьезного разговора Лобова и Фархада один на один. Тогда это вылилось в грандиозное представление на самых известных в стране театральных подмостках. Пришло время для второго удара. И, наконец, после долгих согласований, они снова остались один на один. Снова с ними сумрак и неясность далекого степного горизонта. Теперь не было графиков на бумажных листах, чертежей на песке. Лобов верил своему подчиненному на слово.
   - Юрий Иванович, с докладом по положению в угольной промышленности необходимо пробиваться на самый высокий правительственный уровень.
   - Думаешь? А ты знаешь, сколько этот уровень нынче стоит в баксах? Времена праведников ушли безвозвратно. Сколько выкладывают из карманов олигархи, чтобы поиметь личное внимание Самого?
   - Но вы же губернатор, у вас статус.
   - В том то и дело, что статус. По протоколу мне только в Москве две недели сидеть в ожидании царской встречи. Я на заднем месте по всем направлениям в области буксую, а ты мне - выкинь две недели ишаку под хвост.
   - Но если этого не сделать сейчас, можно получить по такому результату! Вы же просматривали выкладки по добычи и подработанным шахтовым запасам.
   - Не туда ты, Фархад, гребешь! Говорил тебе и раньше, что не туда, но не слушаешь меня старого. Сам, да сам! У нас скоро страна по частям развалится, сидим на вулкане. Рванет, не рванет?! А ты уголь.
   - Угольная пыль тоже бомба особой мощности. Последний случайный взрыв на шахте, добывающей 'КЖ', стоил восемь человеческих жизней, и вывода из строя почти готового угольного горизонта.
   - Да что ты от нашего президента хочешь? Чуда? Наш главный Папа уже дышит на ладан. Перед телевизором не показывается неделями. Ногами, будто костылями шевелит, два поводыря ведут его под руки, три толкают под спину... Да, ладно, упрямец, готовь доклад. Я его лучше премьеру подсуну, он теперь молодой и резвый. Только чуют мои старые кости, не к добру это. Ох, не к добру.
  
   Деменьтич ушел из министерства от греха на почетную пенсию. Но попал из огня, да в полымя. Радовался первые пару месяцев.
   - Отдохну, - говорил, - по-человечески.
   Да опять же не удержался, поддался на уговоры подрастающих угольщиков. И имел он теперь новый пост - полномочный представитель губернатора области в Москве по угольной и металлургической промышленности.
   Сосватывал московского пенсионера на работу в область Фархад, а добивал и назначал лично Лобов. Интересы угольщиков Деменьтич представлял в родном министерстве. Неудобен оказался старикан для противников, держался лихо, мог принародно двинуть по мордам. Каждый второй зам из его рук птичкой выпорхнул в небо, попробуй бывшему начальнику возрази.
   Переговоры по угольному докладу для премьера велись целиком через него. Другие представители области в правительстве были куда слабей. Ни авторитета, ни знания направления извилин в коридорах власти.
   На поверку Деменьтич пришелся незаменимым человеком. У него организация работ строго этапная, плановая и досуг для почетных гостей на высшем уровне. А для особо близких, старых друзей имеется квартирка в престижном доме, ее располагающая интеллигентная обстановка.
   Жена Дементича, тетя Клава оказалась удивительно доброй и незащищенной женщиной с открытым лицом, открытой душою глубоко верующего, православного человека.
   И не удивительно, что зам. министра не хотел представлять ее господам-товарищам коллегам. А на пенсии в его дом стали изредка захаживать близкие друзья, и то с ограничениями. Даже говорить при тете Клаве о министерских делах, было запрещено Дементичем строжайше.
   Не понимала она конформизма с подлостью и стяжательством ни нового, ни старого времени не принимала. И верила искренне, что зло можно одолеть только единой правдой и добротой. В Иисуса Христа она верила.
   А главное дело двигалось в Москве с порядочной пробуксовкой. Материалы для подготовки и согласования приходилось привозить в столицу лично, несколько раз приключались потери фельдегерьской почтой, что не объяснимо вообще.
   Потом неожиданно выяснились забавные претензии со стороны государствоохранительных органов. Ответственные лица вели себя маловразумительно. Из их поверок и обсуждений можно было понять, что сама информация доклада могла дурно повлиять на здоровье второго по значимости в стране человека.
   И часто приходилось отрывать от дел самого Лобова и тыкать очередного чина об его усыпанную регалиями шахтерскую грудь. Помогала зуботычина споро, у товарища принимались трястись поджилки в самых неожиданных частях тела. Преодолевалось очередное препятствие. Но вырастало следующее.
   В тот вечер в холостяцкую общагу Фархада в области неожиданно заявилась сама Наталья. Приехала жена из Степногорска чуть не на перекладных. После смены бросила дом и дитя, села на попутку к знакомым и приехала.
   До самолета в столицу оставалось еще около четырех часов, и Фархад мирно разрисовывал графики добычи коксующихся углей стран тихоокеанского региона. Он собирал сведения по углю в единую кучку, потом тиражировал ее на разных носителях и шлифовал, шлифовал. Постепенно это становилось магическим ритуалом.
   Наталья ворвалась к мужу в квартиру будто вихрь и кинулась на шею со слезами. У Фархада похолодело изнутри.
   - Что с матерью?!
   Жена только всхлипывала.
   - Что?!
   - Да нормально все, нормально! Просто соскучилась я, устала и решила приехать к тебе.
   - Ничего не нормально. Говори быстрей. Быстро говори!
   - Нор-маль-но!
   - Что ты меня пугаешь?! Дура!
   - Не пугаю. Я же говорю, устала, и все время одна. А ты... С тобою непонятно что может случиться. А я одна...
   - Олюшка как?
   - Да выросла твоя Олюшка. Замуж скоро пора.
   - Что дружит? - постепенно успокаивался Фархад.
   - Вовсю.
   Пили кофе, говорили о быстроте течения времени, вспоминали студенческие годы. Господи, какое смирение в обыкновенных морщинах женского лица. Они простирают оберег, охраняющий нас на протяжении перипетий и превратностей судьбы. Своей верой в нас они заставляют нас возвращаться, выходить победителем из самых, трудных, гибельных ситуаций.
   Фархаду всегда казалось, что его жизнь только началась. Для него самое главное было еще впереди. Словно ледокол, он вспарывал сердцем непокорное ему пространство. Семья, как у каждого шахтера, на втором плане, она еще подождет.
  А женщина, женщина живет всю обозримую вечность и счастье ей нужно именно сейчас! Она рожает детей и продолжается в них, растягивая нить жизни в будущее. Часть ее родилась вместе с жизнью самой и никогда не закончится. Может самое главное в нас - никогда женщин не предавать...
   Наталья напросилась его провожать. Аэропорт на дальнем краю города, но ей было все равно. Она явно что-то предчувствовала, и Фархаду становилось не по себе. Может сменить рейс? Глупо, и Деменьтичу уже отзвонился, тот машину с утра пришлет.
   Он стоял на задней площадке желтого автобуса. Шел последний, осенний дождь, почти снег. Там за огромными стеклами здания аэропорта оставалась его одинокая жена Наталья и махала ему рукой, будто прощаясь навсегда. Из такого далека не разглядеть ее заплаканного лица.
   Как-то не так... Не замечая времени за суетой, глупой игрой во власть, деньги и производство, уходит единственная жизнь. Нам не вернуть ни одного ее ушедшего года, не выбрать судьбу по-другому, не стереть слезы с лица самого дорого нам человека.
  
  Крайние меры
  
   Выйдя из запруженного челноками аэропорта Домодедова, Фархад невольно выругался с досады. На привычном месте не оказалось волги Деменьтича. Не встречали его как обычно. Говорила же Наталья, нечего делать в этой Москве. Не поверил.
   Неожиданно какая-то наглая и ядреная баба толконула Фархада огромным кулем в спину. Он хотел развернуться и дать ей пинка, да та убежала к автобусу со своей гигантской ношей, словно штангистка на марафоне. Хрупкая женщина.
   Отвратительное зрелище челноки. Женщины, прикуривающие одну сигарету от другой. Дамы, деловито разливающие водку в плассмасовые буфетные стаканчики. Женщины, не пьянеющие с пузыря, с вечно напряженными, куце размалеванными глазами. Они готовы откупиться зеленью от самого Господа Бога.
   С одной стороны, что им еще остается делать? Когда мужик валяется на боку, а вместо зарплаты из окошечка кассы виден порядочный директорский кукиш. Что делать, ходить голодными, или стоять на паперти?
   Ладно, понятно, но потом, когда они уже и сыты, и обуты, и одеты в поддельно заграничные шмотки. Что заставляет их торчать с утра до ночи на этом рынке, смачно материться в след скупым покупателям? Неужели сложно подкопить и открыть ларек, потом построить магазинчик, маленькое ателье по пошиву...
   Пока шмотки доходят от Китая до рынка в том самом заштатном городе Н-ске, стоимость товара увеличивается в шесть-семь раз. Зачем им работать, когда ежесуточных сверхприбылей полные штаны? Зачем им работать на незнакомого доброго дядю, когда стабильности в государстве нет никакой?
   Один мужик, что прошел школу торгашей от мала, до велика, рассказывал Фархаду, будто у китайцев есть таможенное правило, не облагать пошлиной все то, что человек несет на себе. Не важно надето оно или лежит в сумке, главное телегой не катить. Так он говорил, существуют особые носильщики, которые только и занимаются пересечением русско-китайских границ. Делают по пять ходок на день, неся на себе до ста килограмм зараз. Вот чудо - профессия!
   - Фархад Николаевич?
   - Что?! - раздраженный рыночным столкновением шахтер двинулся на окликнувшего его незнакомца довольно угрожающе.
   - Да, что вы, - быстро сообразил аккуратно одетый мужчина и достал красную книжечку удостоверения.
   - Что надо? - не выпуская изо рта сигареты, буркнул ему клубом дыма в лицо Фархад. Он этих деятелей знал отлично, и права, и обязанности их доподлинно знал.
   - Я работник правительства. Формулируйте вашу цель быстрее и компетентнее.
   Не привыкший к таким резким ухабам служака даже сделал шаг в сторону. Фархад же и не собирался сбавлять давления.
   - Вы что, задерживать меня изволите? Так должны знать, что я помощник губернатора и зав. отделом комиссии по угольной и металлургической промышленности области. Я...
   - Извините, вы не поняли. Вчера поздно ночью убит Иван Дементьевич Поляков.
   У Фархада, что-то оборвалось внутри, и он выронил на асфальт дипломат со своим неразлучным другом компьютером.
  
   Отошел он только через несколько часов у себя в номере гостиницы Россия. Напичкал свой желудок успокоительным под завязку: карвалол, валерьянка, но сердце прыгало так, что казалось, грудь пытается разорваться надвое. Звонил Наталье, говорил, что долетел, что все нормально. Она, кажется, не поверила.
   На него напала какая-то деловитая решительная суетливость. Хотелось сделать что-то, не медля ни одной секунды, немедленно и самое важное. А Дементича уже нет. Как будет не хватать этого огромного, сурового, но очень правильного человека. Его сибирских горных присказок, произнесенных ровно к месту с нарочито московским оканьем для придания таежным речам особого колорита. Его отеческой доброты... Как за каменной стеной... И вот теперь она рухнула, разом, бесповоротно.
   В московском представительстве области весь аппарат помощников губернатора стоял на ушах. Ожидали приезда Лобова, но тот медлил с ответом, проводил бесконечные консультации с компетентными органами.
   Фархад пытался прорваться в квартиру к Поляковым, но там выставлен милицейский заслон. Хоть догадались послать человека предупредить его по приезду. И на том спасибо. А то бы с разгона и в самое яблочко.
   Упертые следователи не подпустили его даже к тете Клаве. Они лепетали что-то о тайне следствия, некоторых обстоятельствах, пропавших вещах и деньгах. Да на эти пропащие гроши не купить и бутылки водки!
   В охраняемом милицией подъезде, дерзко, профессионально сунуть заточку точно в сердце старого беспомощного человека. Зачем им окровавленный пиджак? Продадут втридорога на колхозном рынке?!
   В центре Москвы, в здании, где живут только очень заслуженные люди, бывшего министра, помощника губернатора закалывают как свинью. А милиционеры не понимают, что происходит?! Государственная измена, геноцид, разрушение, распад! А они не замечают, что происходит?! Дворовые псы хозяину верней, чем они взрастившей их Родине.
   В дверь постучали. Фархад открыл. Все те же милицейские вежливо- смущенные рожи.
   - Фархад Николаевич?
   - Что еще?!
   - Вы в состоянии дать показания?
   - Конечно, что я девочка на сносях что ли? Я готов. Где ваш самый большой начальник?
   Его понесло. После такой откровенной порки ему по-мужицки хотелось сделать что-нибудь сильное. Дать этой слякоти по мордам, разнести мебель в клочья, выговориться, обвинить врагов.
   Кто виноват? Кто виноват в этом нескончаемом круге ненависти, подлости, предательства? Какое-то темное пятно висело перед его глазами, заслоняло краски и смысл мира. Ему все казалось, что одним движением можно порвать эту нелепую ткань в клочья, дотянуться рукой до предателей, прятавшихся в тенях по углам и разобраться с ними по совести. Одним движением, одним ударом на излет. Только не зацикливаться, не смотреть в одну точку, двигаться, спешить, спешить. Это может стать сумасшествием, опять...
   Полковник МУРа на вопрос, что он, как русский офицер знает об угле, посмотрел на него, будто на конченого идиота. Они же какого-нибудь Ваську Сивого с хазы номер пять приучены по камерам щучить, а тут уголь. Они - кто убил, а в ответ им геополитика.
   Но видно и у обыкновенных ментов злости в душе накопилось за эти поганые годы. Не все же скоты и взяточники, как показывают в телевизионной хронике. Они присягу давали, Родине хотели служить, поддерживать правопорядок, а их головою в говно. И не трогать, и не глотать!
   Через полтора часа разговора служака - полковник слегка вспотел и принялся нетерпеливо ерзать в кресле. Созревала в нем уверенность, что без начальства в этом деле никак.
   - Фархад Николаевич, вы попейте кофейку, принесут вам. Я все-таки хочу, чтобы вы лично зам. начальнику объяснили. Он у нас общение любит, дело-то неординарное, вы уж меня поймите.
   Потом они сидели уже впятером, подключили аналитика и начальника экономического отдела. Курили так, что в комнате можно было повесить не топор, а гаубицу. Но окна оставались закрытыми, серьезность вопроса без всяких сомнений.
   В тот момент, когда рассказывал Фархад мужикам о своих доброхотах -кураторах из ФСБ, что советовали ему голову поберечь, генерал оживился до безобразия. Просил по званиям и фамилиям пройтись, и Фархад окропил другарей скопом. Пусть кувыркаются, пишут маразматические рапорты!
   Через пару часов перешли к экономическому и аварийному фактажу. Пришлось оперативникам сгонять в гостиницу за бумагами и компьютером. Вытаскивать корреляционные зависимости у Фархада на пальцах не получалось.
   К бумагам и графикам подтянули еще одного нового специалиста. Тот в слова, вообще, не вникал, проверял одну арифметику. В четыре утра вытянули мужика из семейной постели, а тот сух, уравновешен и в бутылку не лезет. Понравились менты горняку. Не то, что их шибко хитрые коллеги - вертухаи.
   По утру расставались будто старые друзья. Генерал полез в сейф и достал бутылочку Арарата. Помянули Деменьтича, дали обещание, что найдут того гада, из-под земли найдут. А под этот бравурный маршец вытащили менты из горняцкого компьютера почти всю аналитику в экономической части. Честно вытащили, спросив разрешение у хозяина. Напоследок удостоился сибиряк генеральской похвалы.
   - Мощный вы аналитик, Фархад Николаевич. Диву даюсь, как один человек столько материала смог перелопатить и уложить в четкую схему. Завидую я начальству вашему, школе вашей горняцкой завидую.
   - А вы к нам в Сибирь приезжайте. Еще не таких встретите людей. Познакомьтесь сначала с Лобовым. Вот человечище, мужик русский.
   - Увольте. Про крутой нрав вашего губернатора наслышаны за тыщу верст и в Москве. Не так нас поймет, может и на танке переехать через ров. Вы мне лучше напоследок скажите, чтобы вы на месте этих господ сделали после такого? Ведь крайние меры они и есть крайние меры. Теперь это дело может в такой фокус общественного внимания попасть, что их теневые грешки выворотят наружу вместе с кишками.
   - Внимание бы отвлек. Громкое что-нибудь сделал, взорвал, разоблачил. Хлопнул бы очень известного человека. Когда в башке столько шуму поднимется, не до помощника губернатора. Маневр короче отвлекающий.
   - Берегите себя.
   - А вы на что?
  
   К тете Клаве его все-таки не допустили. Мотивировали чрезвычайно тяжелым психологическим состоянием, нервный срыв, шок. Видно не смогла Клавушка второй раз своего любимого потерять. Тогда в сталинские времена, она на Колыму за ним поехала, в ад каторжный. А теперь-то куда?
   В представительстве области Фархад получил непререкаемую разнарядку на срочное возвращение домой от Лобова. Особо Тятя подчеркнул, чтобы не выпускал из рук документы. Теперь по большому счету один он по угольной теме, остальные сотоварищи - обыкновенные исполнители. Вякнут им, и хвосты подожмут. Потечет река по руслу старому.
   В Домодедово его сопровождали, как Джеймса Бонда - один охраник от области, другой от неутомимого МУРа. Цирк. Самые глупые вещи совершаются с исключительно серьезным, важным выражением лица... А на площадке перед багажными весами сидела почти та же толпа женщин-челноков.
   Дамы пили все ту же демократическую водку из вечных пластмассовых стаканчиков. Закусывали пирожками с тухлятиной а-ля пикантный восток. Ничего для них не изменилось. Цены за бугром не повысили, таможенные пошлины в том же уровне. Торговый наворот почти в кармане.
   За что их товарищ Ленин так не любил? Ну, быдло, как быдло, жрут, пьют, торгуют собой и Родиной помаленьку. Что в этом плохого? Равнодушие...
   На общем для пассажиров телевизионном экране по главному в стране первому каналу показывали интервью губернатора Лобова. Он называл убитого Полякова своим не помощникам, а представителем области по некоторым второстепенным вопросам. Подчеркивал, что представителей у губернатора целый штат, и многих он даже не знает лично.
   Любители политической информации от народа согласно кивали знающими правду матку головами. Что нам в первый раз что ли? Ну, человека убили, ну, Чечня громыхает танковыми траками. Слава Богу, гражданской войны нету. Самая бескровная в мире революция. Фархад купил бутылку 'Смирнова' в буфете и в самолете напился вдрызг.
   А протрезвел только через неделю и то не до конца. На следующий день в Санкт-Петербурге, у дверей собственной квартиры убили известного депутата Сароватову. Ее известность и популярность в народе была исключительно высока. Отвлекающий маневр у господ-империалистов получился не хуже взрыва ядреной бомбы. Ну, будто бы сглазил! Вся Мосва стояла на ушах.
   Встречал Фархада вечером в аэропорту сам губернатор области Лобов. Ясно ему стало, чем может закончиться дело. Понял Тятя, проиграли они игру. Боялся он потерять последнее, вот и приехал собирать остатки своей битой гвардии.
   Пресса в те дни перешла на истерически-исторический визг. Демократия в опасности! Женщины России лишились своего лидера! Как цыган на зубы Фархад тому генералу по руке нагадал. Небось, носится начальник милиции по Москве в мыле и шорах, лично внедряет знаменитый 'план перехват'. Ни одного еще не перехватили, а докладывают по инстанциям только о победах. Пошли они все.
   О старике Деменьтиче общественность забыла на второй день. Лобов отослал Фархада в деревню, в далекую глухомань. Под такой слушок могли грохнуть кого угодно. Но это было только начало конца.
   Правда, задуманное сообща дело, на удивление удалось, и проклятый доклад попал на стол премьера России. В тот год, впервые с брежневских времен наше родное правительство выделило реальные деньги на поддержание слабых шахтовых штанов. Но какая этому цена?
   Фархад сделался замкнут и нелюдим. Он четко знал, что в любой момент с ним может случиться худшее. И словом добрым не помянет его никто. Раньше, когда Дементич живой был, за его привычным ко всему рельефом, как за каменной стеной. Если что, он бы такой каши наворотил, опухли бы сволочи от переедания. А теперь?
   Наталья в себя прийти не может никак. Пока он в ссылке в деревне отбывал, проплакала все глаза. А мать постарела разом, не говорит ему ничего лишнего, но в лице только одно. Зачем сынок это тебе, нам зачем?
   Не смог Фархад простить Лобову того предательского интервью по телевизору. Ведь и понимал, что нет теперь задорного, хитрого и рискованного Тяти - директора угольного разреза. Взамен ему пришел губернатор области, который за общественное спокойствие в ответе. Совершенно другой, государственный человек, и по-другому нельзя. Понимал, но простить не мог. Не прощают за отца, сыновья не прощают.
   Не уразумел Фархад до конца, что же произошло, не хватало ему тятиного правительственного уровня. Все это дрянное дело в мельчайших подробностях различал только губернатор Лобов. Когда валится ферзь, всем белым пешкам на доске капут.
   Теперь каждый чиновник в министерстве понимал, какая сила за этой сволочью сзади приставлена. Они разбирать не станут большой или маленький, умный или глупый и не заметят количество звезд на погонах. Под каток тебя к такой-то матери и один мокрый след. Есть у них к тому средства! Есть...
   Как после этого Тяте своим молодым орлам объяснить, что можно теперь только по-партизански?! Стыдно, в своей стране и кверху тылом, вперед услужливой задницей. А хорошо им положенице растолкуешь, так самые лучшие мужики грудью на пулеметы полезут. Кричать будут про территориальную самостийность, национальное самоопределение. С Москвой мол, в одни ворота никак. Разве так победишь?! Порвешь народу терпелку изнутри, возьмут в руки колье, а кончат по-русски - самой большой в мире ядерной бомбой.
   Но самое главное, разве можно сказать себе любимому, большому и важному лично и откровенно, что обосрались все по твоей хилой милости. Не досмотрел генерал-командир, положил под топор лучших людей, не соизмерил собственные силы. Такого перед зеркалом собственной души высказать не сумел и бывалый шахтер Тятя.
   Медные трубы - самое страшное испытание, через него ни один живым не пройдет. У нас каждый державный человек не лицо, а иконостас с печатью пожизненной праведности и православия. Православия, по самому верному праву.
   Так и легла между Тятей и его гвардейской угольной командой черная тень. Вначале тонкой трещинкой. Каким-то налетом отчуждения, потерей теплоты в словах, сухостью. А потом в дело включились доброхоты, припомнили начальнику угольного отдела грешки былые. Записали в отступники, говорили, что ставит личные интересы выше интересов команды.
   А поссорились как всегда по поводу. Раньше, кто Тятиного выдвиженца мог зацепить за то, что он сначала думает, а потом выполняет губернаторское распоряжение? У него работа такая в команде думать, и причины в нем сомневаться не находилось у бездельников прочих.
   Тогда же, за не закупку английского пожарного оборудования ему объявили строгача. Хоть и выяснили спустя месяц по свершившемуся факту, что оборудование то буржуйское с ГОСТом не в ладах, не пропустила его в шахты горнотехническая инспекция. Ну и что? Строгий выговор с занесением в личное дело. Не выполнять распоряжения губернатора?! Где дисциплина?
   Уходил Фархад сам. А Лобов даже не подписывал распоряжения об увольнении лично. Поручил сие щепетильное дельце своему заму по кадровой политике. Степаныч мужик не плохой, он откровенно сказал:
   - Давай подпишу отпуск за свой счет на пол года. Через такое время на все по иному взглянешь, захочешь вспять реку повернуть, а обратно в команду штрейкбрехеров не берут.
   Может потом и Тятя тебя хватится, а мы путей отступления назад не предусмотрели? У вас ссора то практически семейная. Я ведь знаю, кто из двурушников на тебя клепал Лобову.
   Я того хитрого засранца в два месяца обесточу от власти, выдерну штепсель. Пойдем вдвоем к губернатору с миром. Он спросит, кто такой? А мы тебя и не увольняли. Любит Тятя ловкость, простит от души. Попасть ему только в доброе настроение. Гордый Лобов с годами стал, сдает потихоньку. Подход к нему нужен особый.
   А Фархаду что толку? Сын за отца не простит. Пусть сам теперь Тятя с бандюками разбирается. Акции, управление, отчеты по недвижимости, уставы и арбитражные суды. Обрыдло! К чему эта билеберда?
   Лучше 'уволен по собственному желанию, в связи с тяжелым семейным положением'. Который год у него дочь и жена живут холостыми в Степногорске. Поехал напоследок в командировку в Москву, сдавать дела, отвозить документы. Хороший мужик Степанович, опытный давал Фархаду последнюю попытку на отступление.
  
  Поворот
  
   На обратном пути домой в том же самом аэропорту Фархад поймал себя на том, что впервые за многие годы не чувствует чужой, угрожающей тени за спиной. Его неожиданно настигла расслабленность, пустота горизонта, неторопливость в шагах.
   Да и понятно. Кому нужен среднестатистический российский гражданин без определенных занятий? Маленький Чичиков из великого сибирским духом светлоочного города Запердянска.
   Незначительного гражданина великой Родины настигла волна запахов поздней осени, переходящей в раннюю зиму. Падшая листва, уже тронутая печатью вечности, жухлая, почти коричневая, изъеденная временем до дыр, одинокая, пустая. Голые ветви уснувших деревьев. Сырость асфальта. Подбирающийся к человеческому жилью холодный туман. Суетливая, не замечающая сна природы, никчемная людская толчея.
   Словно заново открыв глаза калейдоскопу обыденной жизни, Фархад с неподдельным удивлением рассматривал множество свежеиспеченных индивидов, пополнивших типажи нашего общества.
   Наглые, беспардонные цыгане чувствуют себя хозяевами положения. Бывшие таборные скитальцы уже не просят погадать по хозяйской ручке, а, сверкая золотыми гайками, обсуждают широкие коммерческие дела. Неторопливые лотошники, уверенные в правильном течении экономической жизни в гору, знают цену деревянному рублю, обслуживают вежливо, но смотрят на тебя свысока. Мало ли бывших начальников ходят костюмах от ленинградской швейной фабрики? А на Канарах хоть раз в жизни отдыхал? А они балуют семью каждый год...
   До смеха американизированные стражи порядка а-ля 'полицай с больсой дубинка на боку', медленно дрейфующие леди и джентельменс бизнес класса. Норковые шубы, заколки с блескучим налетом драгоценных камней. Тут вообще перебор. Какие у них деньжищи? Откуда этот дворянско-ростовщический класс? Таксаки в надвинутых на уши кепках. Подпольные по милицейским сводкам, но нагло-демонстративные меньщики инвалюты.
   В московском представительстве его напоследок картинно разлучили с правом на служебную 'Волгу', и возвращался Фархад Николаевич в аэропорт рейсовым автобусом. Такое впечатление, что чиновник без 'Волги', будто мужчина без верхней одежды. Стыдно. Галстук как положено параллельно земле на пузе лежит, рубашка белоснежная, портфель кожаный, а тебя наглые бабки пихают в спину. Подвинься сынок!
   Сынок. Слово-то какое. В родном городе сейчас начнется отпевание по всем правилам. Любая гадина будет в лицо шипеть яд соболезнования: 'Конечно же, Фархад Николаевич, в каждой карьере, даже самой блестящей бывают обыкновенные срывы. Вы уж извините, придется в замы... С Вашим опытом, но по-другому как...' Раздумья и сожаления текли широкой рекой. Фархад начинал сознавать все неприятности жизненного поворота. Окружающие казались холодными, лощеными насекомыми. Господа в фарте и фаворе, а он...
   Один из представительных блистательных 'джентельменс' в кливе не нашего покроя, с бабочкой, сигарой и надменными чертами лица показался ему до странности знакомым, почти родным. Не может быть! Михаил, ничего себе видочек. Смотрит прямо в глаза.
   - Фархад?
   - Мишка?
   - Вот так встреча, ты куда летишь?
   - Домой, в область, куда же еще? Я слышал, ты в Москве, где-то на самом верху, в правительстве?
   - Да нет, брехня полная. Мы скромнее.
   Отодвинул перегородку из кресел и вошел в общий зал.
   - А ты что представительским классом не летаешь?
   - Да Лобов у нас на такие штучки спор. Говорит, чтобы к народу были ближе, не забывали корней.
   - Да ты у Лобова?! Ну, даешь! Не откажешь тебе в чутье, еще помню по ученичеству.
   - Да что Лобов...
   - Слушай, мы же с тобой со школы не виделись. Как я ушел в девятом классе, когда папаню пригласили в Кемерово на должность начальником шахты. Так и не виделись. Он твоего деда очень уважал исключительно. Говорил, вот где настоящая работяжная кость.
   - Умер дед Данила. Уже четыре года, как умер.
   - Да что ты? Соболезную... Подожди.
   - Молодой человек, - Михаил крикнул в сторону служащего порта, бдительно охраняющего загородку VIP класса.
   Чиновник-распределитель для начала хмуро посмотрел в их сторону, потом неожиданно, будто вспомнил кого или собственные обязанности, быстро, услужливо засеменил к ним. Его дежурная улыбка была лаковой.
   - У нас тут встреча со школьным товарищем. Не могли бы Вы подсуетиться и сделать общие места?
   - Извините, но отдельных кают на этом самолете не имеется. Только особые места, первый ряд, когда нет никого впереди.
   - Подходит. Давайте, милый, уладьте дело.
   Служащий споро, но без привычки неловко зашелестел негнущимися коленками, побежал в сторону административных помещений.
   - Ничего у них вышколенность, - присвистнул от удивления отставной государственный служащий.
   - Мне по ранжиру положено. Наша фирма у их конторы в VIP клиентах числится. По протоколу этот старый хрен должен меня знать по имени отчеству.
   - Не удобно же?
   - А что мне не удобно? Мы им такие бабки своими полетами через день приносим, что они пыль с наших подошв обязаны сметать.
  
   Лететь в представительском классе оказалось не лишенным некоторой приятности. Не мудрствуя лукаво, Аэрофлот выдернул из старого распределения салона кресла через ряд, и пространства хватало новым, отнюдь не похожим на мелких китайцев гражданам.
   К тому же, места школьных товарищей были действительно особыми. Впереди никто не сидел, а напротив стоял многообещающий, пустой пока столик на никелированных, блестких ножках.
   Цены в заведениях питания первопрестольной и фарсово-шикарной Москвы кусали не только карманы, бывало, они залезали и ниже, и глубже. Фархад рассчитывал на Аэрофлотовскую курочку с некой долей надежды. То есть, был голоден яки волк зимний.
   - Кормить сподобятся? - спросил он у вальяжно развалившегося в кресле однокашника.
   Тот нажал аристократически большую клавишу вызова стюардессы. Дама прибежала быстро, хлестко гарцуя каблучками, вся в уважительном ожидании. Через несколько минут столик никелированный преобразился в кусочек кулинарной территории экзотических блюд, крепих напитков и десерта. Беседа получалась исключительно приятной.
   Для начала помянули деда Данилу, затем отметили радость прощания с Домодедовским аэропортом. Третьей стопкой вспоминали школьных товарищей и сетовали, что не состоялось ни одной общей школьной встречи за эти без малого двадцать безумных лет.
   Фархад было скатился на дежурные политические темы. О бабах он болтать не мастак, но Михаил недвусмысленно махнул рукой в сторону власть имущих.
   - Что нам эти б... Ты лучше о родном Сепногорске, об области нашей расскажи. Я на родине бываю только у стариков два раза за год, по праздникам. Расспрашивать нет ни времени, ни сил. Ну, что там у вас в глубинке без ТВ экрана происходит, как люди живут?
   - Люди, как люди. Что же у нас может быть особого?
   И потекла беседа вначале вяло, потом живей. Однокашники перешли на факты, события последних лет, да скатились на угольную тему и положение в области. Бывает, встретишь старого друга, и не тот он, совсем не тот. В натянутой, отчужденной атмосфере хватит и пятнадцати фраз для долго паузного разговора. И понимаешь, что разошлись пути, иссякли темы. Сколько времени утекло, чужие мы школьным друзьям, совершенно чужие.
   А тут прорвало, будто встретились по-соседски старые друзья. Покатилось колесо слов, то мешая события в кучу, то выстраивая схемы и обобщения. Говорил Фархад жарко, почти не таясь. Ушла та главная причина, что держала его мысли стопором глубоко изнутри. Теперь то что? Что прятаться от товарищей в берлоге?
   Может, и повинна в том бутылка 'Хенесси'. Крепкий зараза коньяк, не привычный для шахтерской глотки, слишком уж вкрадчивый, а под конец вероломный. Выложил он однокашнику почти всю свою жизнь, надежды победы и поражения.
   По прилету, у трапа их пути разошлись. Фархад был немного и непривычно пьян. Михаил же весел и подчеркнуто дружелюбен. Московский гость даже предлагал довезти горняка до дома, но тот отказывался.
   После слякоти и хмурости первопрестольной его зачаровало яркое, морозное утро без шума толпы. После кваканья мигалок охранной сигнализации, гула огромного каменного зева, что не застывает под любым градусом, эта тишина уже была его домом.
   Родным домом, началом начал перед горнилом пути, ждущим нас за материнской околицей. И золотели колосья ковыля из-под свежей белизны еще неглубокого снега, чирикали неугомонные воробьи. Светило солнце так ярко и чисто, что глаза рябило до слез. Жить заново, строить жизнь свою заново лучше уж дома.
  
  Как мечта обретает крылья
  
   Фархад еще и документы из области забрать не сумел, сидел дома, смотрел на Наталью и привыкал к семье. Когда живешь с человеком бок о бок, год от года, то не видишь, как в нем происходит смена времен. Разве те мы, что были раньше? Не замечем перемен в себе, не помогает и зеркало.
   Девчонкой Наталья была взбалмошной, немного вздорной, но готовой на любые перемены, великие дела. Помнится, имелась в семье такая идея - стартануть за туманами на БАМ. Какая бы жизнь там сложилась? Сколько бы нарожали детей, в каких обитали местах?
   От домашнего варева Фархад отучился напрочь. В его производственных привычках жили некусучие ценами столовки, кафе, рестораны для важных разговоров, дежурные ездки на природу, пахнущие дымом шашлыки.
   Дымов с удивлением заметил, как отвык он от вида из окна собственной, провинциальной квартиры. А за окном лежал маленький двор с вечно крикливыми ребятишками и улица по которой редко, время от времени проезжают машины. Никто никуда не торопился. Сирены и мигалки, гербовые номера на периферии не существуют в природе.
   Была в этом какая-то ностальгическая, приятная скука безделья. Отсутствие перемен, нерушимость уклада, образа жизни маленьких городов. Родственные корни, восходящие в дореволюционные времена.
   Мать деда Данилы, свою прабабку Марью Фархад и не видывал никогда. А только знал, что осталась она одна с тремя детишками на руках после революции в глухом девятнадцатом году. И было ей тогда двенадцать лет от роду. Засекли родителей нагайками белые казаки. Засекли за то, что отдали хлеб партизанам красным. А те разве спрашивали?! Выгребали подол под дулом ствола начисто. Девчонка двенадцати лет оказалась кормилицей для мальцов братьев и сестренки. А семейного имущества - старая корова, изба и несжатое поле. А ведь выжили!
   Память несла его дальше, в глубь давно ушедшего детства. Ребячьи игры в догонялки среди лабиринтов гаражей, крыши и чердаки. Стаи заполошенных криком голубей в синем, бескрайнем небе. Неожиданно Фархад увидел мальчиком самого себя. Он сидел в позе лотос уже больше часа - очередное упражнение на гибкость и привычку к боли. Невозможное палящее солнце, пятак пыльного внутреннего дворика. Самурай Бандо в прохладной тени удобной ниши обмахивается веером. Морщинистое круглое лицо старика - копия самодовольного божка статуэтки нэцки.
   Веер, его коричневая костяная ручка разлетается в почти замкнутый круг одним неуловимым щелчком. Любая из существующих в мире вещей есть и абсолютное благо, и абсолютное зло - утверждал самурай. Мы не видим этого знания, но незнание не защитит нас от тигра, вышедшего на охоту. Веер несет обыкновенную прохладу легкого ветерка, но в руках сведущего человека, особый, боевой веер страшное, поразительно острое оружие. Кольцо отточенных лепестков его верхней кромки могло рассечь напополам обыкновенную стальную рельсу. Бандо показывал ему это. Он рассекал картонным веером стальную рельсу!
   И вдруг вспомнилось самое главное. После того памятного трагичного поединка с его тенью Бандо собрал свою русскую семью и уехал из Степногорска навсегда. Никто в городе не узнал, куда увела их судьба.
   Чего так испугался старый самурай? Похоже, Бандо хотел стереть и отблеск воспоминаний об уроках данных обычному сибирскому пацану. Что случилось тогда с его тенью? Неужели есть в этой странной, темной сущности своя таинственная, притягательная жизнь, могущество, выходящее за рамки человеческих знаний? Неужели...
   Искусство самурая - особо почитаемое в Японии занятие. Чтобы учитель боялся успехов собственного ученика... Нет, Бандо хотел его предостеречь, оградить от возможных последствий. Но как оградить человека от его собственной тени? И зачем?
   Никуда не ушло это плотное, жаркое кольцо духоты. Его не оставят в покое и здесь! Сволочи, опять устроят травлю. Фархад чувствовал, как от злости наливается кровью его лицо. Конечно, он ведь теперь загнанный зверь! Может, опять в деревню, в таежную глухомань?! Его все чаще настигали неожиданные, беспричинные приступы ярости.
   Звякнул телефон.
   - Фархад! - призвала его от далеких воспоминаний к ответу жена Наталья.
   - Что?
   - Тебя.
   - Меня дома нет!
   - Баринов.
  
   Встречались у дяди Саши в коттедже накоротке, без галстуков. Обстановка фазенды нового директора и главного акционера Степногорского разреза вполне оправдывала фамилию хозяина и его претензии к обильной матушке жизни. Обои раскрашивали стены под золото, плафоны люстры - пропеллера чахли без ветерка с тем же солнечным, жизнерадостным, дорогостоящим коленкором. Это и вкусом нельзя назвать. Одно стремление к показухе собственного золото-валютного достатка.
   По работе в областном аппарате они с Бариновым почти не контактовали. Оставил его Тятя за себя на разрезе, а в команду областной администрации не взял по какой-то неизвестной причине. И отношений не рвал, не гнобил, просто отдалился от собственного выдвиженца без объяснений для прочих несведущих. Какая черная кошка пробежала между двумя начальниками? Ведь вчера были почти как родственники? А сейчас подковерная конфронтация в полный рост.
   От ревизий в Степногорскую, родную вотчину Фархад отказывался подчеркнуто политкорректно. Не щелкать же бывших сослуживцев по сивым носам? Теперь выяснялось, что он опускал эти вожжи зазря.
   Ни расстановки сил в городе не знает, ни сложившихся за текущий период условий. Хотя, когда в область ему земляки названивали, помогал без повторных напоминаний. На шахту финансирование нового комплекса пробил, по МТС решал инвестиции несколько раз. Тогда сам Александр Борисович приезжал и подписывал через него бумаги у Лобова.
   Но не нравился ему обновленный дядя Саша. Хозяин. Слишком уж вальяжный он стал, сытый, готовый ради денег на все. Раньше честолюбия, стремления к делу в директоре обогатительной фабрики было куда больше, а дерьма и наглости меньше. Теперь он в Степногорске - хозяин-барин, а городские шахты благополучно загнулись, народ в отпусках за свой счет.
   На родном разрезе вскрышу подъели за эти годы так, что ручьями сыпется порода по крыльям пласта. Сужают очистную площадь, а это прямая дорога к закрытию. Сами себе уголек заваливают отвалом. Проснуться граждане однажды, а разреза простыл и след. Если бы не Тятины запасы, давно уже б сдохли, как крысы в квартире бомжа...
   И еще томила где-то старая, не прощенная и неясная обида. Ведь нюхом Фархад чувствовал, что отгрузку тогда, в перестроечные времена, Баринов огребал себе на карман лично. А как пел за державу, как разводил его по простецкой молодости. Красиво и со вкусом. Конечно, огребал денежку не Баринов один, но личная сопричастность практически без сомнений. Тогда кто он? Вор. Повезло, не попался, в люди вышел, но вор все одно.
   Утопали собеседники в огромной кожано - натуральной мебели. Маленький столик с коньячком, ананасы и печень минтая, крабы и квашеная капуста. Деревня, одно слово, ни вкуса, ни в башке вмятины. Налили грамм по сто, никак не меньше.
   - За Тятю! - громко предложил тост Баринов.
   Ох, и балагур! Ведь отношения их с Юрием Ивановичем давненько ушли под откос. В последней выборной компании Баринов Лобову в оппонентах числился, дерьмо лил, как из ведра. Грязными подштанниками сроком в десять лет тряс перед телевизионными камерами. Шкура.
   - За него! - ответила в такт привычная областная дипломатия и ухнула стопку в глотку.
   - Закусывай.
   - А как же.
   Поели.
   - Слушай, Фархад, только без обид. В замы я тебя не возьму. Ты мне своей демократией весь коллектив перепортишь напрочь. И потом, у тебя опыта руководящего практически нет. Кем ты командовал? Коллективом клерков длинной в три ряда и одну колонну. А у меня две тысячи человек без смежников. Со смежниками все четыре будет, они тебя пережуют с говном, а мне убытки в гроссбухи.
   - А я и не рвусь.
   - Вот и правильно. Давай, тебя для начала в заместители мэра протолкнем. Там сейчас заправляет делами известный нам человек, общезнакомый разрезовский соплеменник. Пойдешь распоряаться на городское гос. имущество?
   - Подумаю.
   - Подумаю?! Что-то ты не нравишься мне, - Баринов взял белую салфетку, скомкал и театрально кинул ее в угол.
   Распалялся хозяин Саша практически с пол оборота. Если случалось что не по нему. Он свои акценты расставлял, будто знаки препинания поперек чужих лбов. Привык он командовать в родном городе, будто главный хозяин. И виды к тому имелись. Команда боевичков у Саши существовала личная. Не отвязанные пацаны, бывшие работники силовых ведомств, но обязанные хозяину по гроб жизни.
   А Баринов налегал:
   - Прибыл дядя в чужую вотчину и пальцы гнет фигой. Мы к нему всей душою, а он нас к себе тылом разворачивает. Имеешь, всех не переимеешь! Что тебе надо?! Говори!
   - Да успокойся ты! Сядь, я вообще у тебя работать не собираюсь. Отдохнуть хочу с годик.
   - Дурак! Кто тебе это обеспечит? Может жена?
   - Какой-нибудь институт открою, методики переработки углей или добычи. У меня связей полный ком в области.
   - Связи?! Ага. В институтки тебе пойти, лучше некуда. Ко мне уже приезжали друзья твои синепогонники. Они тебе подрывной деятельности против государства не могут простить ни в какую задницу. Ты им сколько рогов обломал? Думаешь, порчу государственной крови тебе спустят на тормозах?
   - Какую такую подрывную деятельность?
   - Да твои выкидоны по угольной теме. Разборки на наших и не наших.
   - Может и ты среди них?
   - А если бы и посередине, что ты сейчас сможешь? Твой Тятя от этой темы далеко ушел. Завалился на боковую. И ему хвостик поджали слегка. Думаешь, его к тебе прохлада - случайность?
   - Ах, вот оно как?
   - А как по-другому? Я тебя из старой дружбы хочу пристроить, от потуг врагов броней защитить, а он мне же и гнет пальцы. Ты, придурок, вокруг посмотри. Это же система. Как кто из обоймы вылетает, так на него дел уголовных строчат тома, и печать поперек лба - не ходить во власть. Чужой он.
   Тебе все что угодно навесить могут и уголовку, и экономику. Два патрона от винтореза в доме найдут - обеспечат на три года казенного проживания. И это не самое обидное, наркотики гораздо круче.
   Да и кто из нас при таких налогах работает сто процентов в светлую? Ты бюджет исполнял свято, по библии? Или когда Тятя на тебя буром пер, Фархад Николаевич не подписывал бабки с социалки на прорыв очередной канализации? На машины для служебного пользования средства брали с каких статей?!
   Ты же у нас всегда кабинетным работником слыл, станешь камерным. Я ему, как хорошему человеку... Думал начальника отдела кадров администрации области вместе обрабатывать будем, решать дела. А ты?!
   Но кое-как утолклись. После двух бутылок коньяку и двух ведер салата, вспомнили о старых годах дружбы. Баринов мужик настоящий. У него и риск, и дело. Он своих защищал всегда, без лишних слов на ветер.
   Только погано в душе, погано. Это и есть ваше большое человеческое спасибо? За то, что Родину до ручки угробить не дал? За то, что сволочей да воров повыгонял с мест насиженных? Спасибо...
  
   Через две недели, когда Фархад с тоской и бывшими коллегами приступил к обсуждению достоинств и процедур возвращения к родному кормилу власти, ему неожиданно позвонил московский школьный товарищ.
   В коротком, но емком деловом разговоре Михаил Романович заказал ему анализ динамики угольных цен по сибирскому региону. Хваткого и понятливого школьного товарища интересовала та самая, интимная для Фархада Николаевича марка КЖ и ее ближайшие аналоги. Соображали они там, в Москве с пол оборота и выгоду блюли на некоторую перспективу.
   Фархада эта марочка и цены на нее в будущем тоже интриговали, и дружеский заказ получался весьма творческим. Вопрос по оплате Михаил поднял самостоятельно, да прибавил к тому еще, что жаться в шкурных вещах для их фирмы считается правилом дурного тона.
   Ну, Николаевич для разгона и бухнул,
   - А сколько сейчас стоит новая волга?
   - Тысяч пять баков, - нисколько не меняясь в голосе, ответил Михаил.
   У Фархада наоборот в горле запершило основательно. Приучил их Тятя к скромности, и отвыкать как-то неудобно.
   - Столько дашь?
   - Без проблем. Только на разработку доклада сроку тебе не больше одного месяца. Успеешь?
   - Если бы с нуля, никогда бы не успел. А так, если честно, то готова уже половина бумаг. Просто отдавать свои бессонные ночи забесплатно как-то жаль. Да и без работы я нынче.
   - Считай, что уже не без работы.
  
   В срок, как и уговаривались, к нему прямо на квартиру прибыл строго деловой посыльный. Выглядел засланец внушительно и привычно невозмутимо. Он отпил для приличия стакан чаю и забрал готовый доклад со всеми аналитическими и прочими приложениями.
   Деньги Фархаду вручили наличными тут же без бюрократических проволочек. Дали расписаться в акте приема-передачи выполненных работ и передали ровную стопочку дензнаков иностранного производства. Давненько в его руках не оказывалось такой суммы. Сердце горняка распирала гордость. Значит, стоят мои думки чего-нибудь, немало стоят!
   Еще через десять дней Фархад был в Москве, и принимала его столица в этот раз совершенно на ином уровне. Хотя добираться, как всегда, не очень удобно. Не по распорядку. Михаил по телефону сказал до предела коротко: приезжай, нужно. А про оплату билетов и проживания он не обозначил ни слова. За свои кровные и в такую не мощеную даль? Вдруг в холостую?
   Но в здание аэропорта войти московскому гостю уже не пришлось. Прямо к трапу самолета подкатил огромный, черный джип вместе с улыбающимся однокашником Михаилом. Помчались они на этом чуде технике быстро и куда-то не центр как обычно, а транзитом на другую часть города, в тихие лесные, дорогостоящие массивы.
   Там у Миши имелась дачка. Это он ее так называл по простодушию. А Фархад жилые сооружения столь значимой вместимости и оформления еще по школьной программе считал феодальными замками.
   Не средневековыми, конечно, с бойницами и факелами, а исключительно современными особняками с автоматикой, телеметрией и подогревом полов во всех без исключения комнатах.
   На ужине в этом нью родовом замке все окончательно и выяснилось. Интерес заключался в деньгах. После бурных метаний молодости и упорной работы в зрелости стал его школьный друг олигархом средней руки. Ну, может и не совсем средней, кто их богатых разберет? А олигархам денежки и родовые замки положены по наименованию.
   Жарили барбекю в огромной нише камина и перекидывались вопросами-ответами касаемо марки 'КЖ'. Михаил казался барски расслабленным, вальяжным и неторопливым. Умел он, видать, разговоры разговаривать значительные.
   Но лобовская муштра и постоянный анализ окружающего и окружающих людей в мельчайших подробностях - вот привычка и метод Фархада. Он находил чересчур много несоответствий между вялой расслабленностью беседы и строгой почти арифметической логикой и последовательностью обсуждаемых ими экономических и организационных вопросов.
   Годы работы и кабинетных интриг, когда каждый жест, оговорка, взгляд в спину могли оказаться решающими и стоить всего, даже самой жизни, не проходят впустую. Эта долгая школа бесчисленных притирок и согласований, противодействий и напоминаний в пунктуации, акцентов и достижения поставленной цели сделала горняка опытным бойцом договорного фронта.
   Фархад почти не поддавался обычным для малоопытных товарищей симпатиям и влечениям к персоналиям экономической игры. Он слишком хорошо знал цену и обещающему женскому взгляду, и крепости мужского, дружеского рукопожатия. Бессеребренность глубока чужда миру власти и денег. Она в нем лишь слабость и верный путь к поражению, падению вниз.
   Разве может добрый стать по-настоящему богатым? Доброта владельца и управленца должна оставаться в строго дозированной, сухой мере. Она развращает окружающих и приближенных хуже, чем стая разнузданных шлюх, наркотики или повальное пьянство.
   Деньги и власть не терпят ни дружеских откровений, ни умиления отцовских слез, ни спокойного тепла семейного очага. Они не знают соперничества с морализмом. Скорее, они с ним непересекающиеся противоположности. Деньги выстраивают собственную, количественную систему взаимоотношений между самыми близкими людьми, кровными родичами.
   Если ты хочешь иметь большие денежки, приготовься к тому, что тебе не будут возвращать их намеренно показно, со злостью и полным знанием собственной правоты. Твои бывшие добрые друзья, семья, сослуживцы и компаньоны затрясут тебя, словно спелую грушу. Они (твои близкие) ведают наверняка, что огромное количество денег в твоем кармане, это лишняя, неправильная случайность, несправедливость согласно высшей морали. Делиться деньгами с ближними щедро и широко - твоя святая, неотъемлемая обязанность. При этом их совершенно не интересует твое финансовое состояние. Они готовы обобрать тебя догола. Совести и чести в этих вопросах не существует.
   И каждую секунду ты должен знать точно, во сколько обходится стоящий перед тобой человек, и на какие цели ты его покупаешь. Переборщить или не додать, сработать в холостую - попасть на хорошие бабки не сейчас, но через месяц или неделю.
   Ты должен узнать цену всем человеческим страстям, поступками, годам и десятилетиям чужой жизни. Ты должен знать самое главное: сколько стоят мечтания, надежды, жизнь, нужного тебе человека. Ведь ты занимаешься приобретением меры главного человеческого универсала - собственным капиталом.
   Твой взгляд неумолимо меняется, и ты привыкаешь непрерывно подсчитывать в уме, во сколько денег одета твоя жена и товарищ по партии, на какой вес в тоннах баксов тянет кадило батюшки на православном служении в церкви.
   Деньги не прощают вольного и пренебрежительного отношения. Они хуже, чем самые въедливые ревизоры или взгляд матери, вечно контролирующий тебя, поправляющий словом и делом. Деньги и власть - совершенно другая, не знакомая большинству из нас сфера отношения к жизни, способ мышления, поведенческий императив.
   Ими можно сорить среди гламурных шлюх, но нельзя подавать и копейки собственным нищим наемным рабочим. Ими можно откупаться и улаживать безнадежно тугие дела. Но прощать попадание на них воспрещаться даже исключительно близкому другу, на конкретно мизерную сумму. Эта глупая слабость, которая не совместима ни с властью, ни с капиталом.
   Фархад привык чувствовать кожей и мозжечком все нюансы властного и финансового мира. Он давно уже стал в нем удачливым и тонким профессионалом. Профессионалом той ужасающе серьезной и гиперобъемной игры в людей, деньги, пакеты акций, обязательства, договора, даже в запятые и порядок пунктуации державных и экономических документов.
   Дымова боялись конкуренты, уважали и ценили соратники. Но до сегодняшнего дня это были не его деньги, он играл и распоряжался чужими ресурсами, чужой долей акций или ценных бумаг. А сейчас речь шла именно о деньгах, которые потенциально могли принадлежать ему лично.
   Отечественная металлургия скушивала в год около 5 миллионов тонн углей марок 'Ж' и 'КЖ'. Причем, доля последней, наиболее дорогой марки была явно недостаточной и уменьшалась на глазах. Эта последняя, досадная несообразность существенно влияла на основы металлургической технологии - период (продолжительность) коксования.
   Производительность коксовых батарей падала в России на корню. Их проиводительность тем меньше, чем дольше период коксования углей. Наши (капиталистически - российские) батареи вынужденно работали вхолостую! А за металл буржуи и китайцы платили до предела постоянно и дорого. Простои коксовых батарей - это конкретные огромные бабки, выбрасываемые на холодный сибирский ветер. А их можно поднять. И не без прибыли в личный карман!
   Смеси угольной шихты, составленные из десятков, а то и сотен сортов различных марок с разноименных месторождений сподобливались на поганенькие, никуда негодные результаты. А построить себе новые, более технологически продвинутые коксовые батареи Россия, увы, не могла. У нее не имелось на это денег. Одна коксовая батарейка стоит больше, чем весь годовой бюджет России, потраченный на врачей, учителей, и работников государственного детсада.
   Хуже того, последняя из долгой череды забастовок шахтеров Кузбасса имела потрясающий для промышленности эффект. Убить кокосовую печь можно бомбой, а можно блокадой в девять дней. Не давать ей родненькой угля, и запас тот, что есть внутри ее чрева выгорит сам, до холодных шлаков и золы. Температурный перепад к уровню окружающей среды разрушит стены, трубы, сердце печи. А этих батарей чуть больше десятка на весь бывший СССР!
   Дальше, угробленную печь можно только подчистую снести и построить заново на другом месте, желательно в широком поле. Девять дней необратимого процесса, и полный каюк огромнейшему предприятию. А настойчивые шахтеры под руководством собственных стачкомовских лидеров (прошедших заокеанский обмен опытом) бастовали ровно столько, сколько нужно для разрушения вышеназванной батарейки. Уголь в ее недрах выгорел и зашламовался, и обманутые заокеанскими профсоюзами работяги организованно пошли выдавать на гора уже ненужный промышленности концентрат.
   Ровно девять дней гады бастовали, день в день. Они стучали касками на всех губернаторов и министров, металлургов и начальников шахт, экономистов и прочих не любимых ими товарищей и господ.
   Грохот, добрый шумный грохот касок помог шахтерам остаться без работы и лишить куска хлеба собственные семьи. Грохот и до дива упрямое и квалифицированное повитушничество их сытых друзей из стачкомов.
   Они то, добрые друзья пролетариата лично не пострадали, наоборот, быстро переквалифицировались и принялись ковать деньги на предательстве других смежных технологий. Профсоюзы всегда числились как особо притягательный, высший уровень массового рэкета. По уровню доходов у мафии выше данного вида деятельности только проституция и торговля наркотиками.
   Если прекратить добывать собственный уголь и переориентироваться на чужой, то наткнешься на еще большие проблемы. Во всем мире уголь доставляют морским путем огромными судами, водоизмещение которых не менее пятидесяти тысяч тонн.
   Россия никогда не была ориентированна на угольный импорт. У наших портов нет терминалов, позволяющих принимать суда такого водоизмещения. На строительство новых портов уйдут годы, даже десятилетия, а домны и коксовые батареи не выдержат и десяти дней.
   Но ввозить уголь другими мелкотоннажными судами чрезмерно дорогое удовольствие. Его затрат не выдержат наши металлурги, цены на металл слишком резво кинутся вверх. Мы проиграем ценовую битву, мы станем неконкурентоспособными, и закроем металлургическое производство. Мы сломаем становой хребет промышленности и экономики через собственное колено!
   По расчетам Фархада дефицит КЖ в 2008 году будет составлять 2-3 миллиона тонн. Стоимость этой марки угля за бугром зависит от объема поставок. Импорт здесь исключительно хитер.
   Он не такой, как привыкли мы, в нем все наоборот. Чем больше такого угля ты покупаешь, тем дороже он стоит. С ног на голову! Причем разность может доходить и до 100%. И 60 долларов за тонну далеко не предел. Марку 'КЖ' не берут из пустоты, ее не печатают словно доллары, мировые объемы ее добычи ограничены. Чтобы продать вам, производители должны забрать этот уголек у других, не согласных с этим варварским шагом потребителей, или они могут расширить свои добычные мощности, а последнее исключительно затратное и долгосрочное дело.
   Два миллиона тонн годовой добычи угля КЖ стоят сто миллионов долларов реализации. Это очень недурные деньги даже для новорусских олигархов. Но эти деньги возможно получить за один год. Какой дурак строит шахту на год?! Расчеты и искания Фархада стоили больше, чем клад известного графчика Монтекристо.
   По всей стране челноками сновали эмиссары Лобова и новоиспеченных угольных баронов в поисках месторождений марки 'КЖ'. Участники глобальной экономической игры уже чуяли запах паленого. Действительно особая эта угольная марка. Слишком многим нужна она, иногда даже почище золота.
   Дед Данила не особо ценной, особо сложной марку 'КЖ' называл. При социализме на гора одна тонна разных марок стоит денежку одинаковую. Чуть дальше ее на паровозе доставить, чуть ближе привезти - плевое дело. А в горе она не денег требует, а каторжного труда и загубленных людских жизней. Эта - своеобразная математика выходит в шахте совершенно по-разному. На то она и Мать Гора, чтобы норов суровый людям показать.
   Угольный пласт в ее недра может уходить совершенно под разным углом. Бывают пласты и 7 градусов уклона, когда шахта, словно арбатская мостовая. Но бывает уклон все 70 градусов крепости. А когда падение пласта шибко крутое, на нем пол года отработал и нажил проблем целый ком. Одни спуски с подъемами превратят спину в горб. Тут реальная стоимость технологии может зашкалить за любые крестики и ноли.
   В Донбасе на глубинах более полутора километров похожи такие шахты на первый круг ада. Шахтеры в них вкалывают по пояс голые. Черные будто чертята, только зубы и глаза сверкают белизной. Жарко там и зимой, и летом как в Африке без Килиманджаро. Глубина...
   А газ? Эта особая ценная марка без повышенной концентрации газа в шахте не обходится. Следи строже за датчиками, чтобы не отравить людей. А бывает (и не убережешься от случайности) рванет так, что каюк целой смене.
   На поверхности с шахтами тоже нелады. Как назло, где 'КЖ', там сверху речка, а то и целое озеро. Вода дырочку к подземной пустоте найдет гораздо лучше свинцовой пули. Стоимость откачки каждого кубометра воды камнем ложиться на себестоимость черного золота.
   А если наверху шахты с 'КЖ' случается лес, то наверняка дороги туда медведь не топтал, болота ветхозаветные. Если население случилось над головушкой горняка, то дюже буйное, с присвистом. Ну, как назло!
   Но работали на 'КЖ' и пласты вертикального падения. Это уже сплошной караул, а не обыкновенная шахта. В ней, что не месяц, то ЧП, что ни год, то не без тяжелейших последствий.
   Да была бы в ходу та марка! Так ведь уже больше, чем десять лет в России ее добывали с гулькин нос. А нос тот такой, что любой дверью прищемить его невозможно. Истончился на нет! Так дед Данила говаривал.
   В ходе столь ленивого и вальяжного разговора 'школьных товарищей' спрашивалось: сколько стоит построить такую шахту, как быстро ее можно организовать, что для этого необходимо, и кто может это осуществить.
   Не спрашивалось только самого главного. Где взять уголек такой марки? Где его сегодня найти? Но Фархад понимал, они - олигархи уже все просчитали, навели все мыслимые справки. Они знали, что если кто в России и может поднять это дело, то только он - Фархад Николаевич Дымов.
  
   Эта действительно одна из самых мощных финансово - промышленных группировок России. Михаил занимал в ней вполне приличный для бывшего шахтера пост, числился ее техническим директором. Что-то вроде главного инженера на большом предприятии.
   Но иметь пост технического директора здесь, на валютно-долларовой стези, совершенно не шахтерский коленкор. ФПГ в основном занималась добычей и продажей своей продукции в Западную Европу. Т. е. занималась всем тем, что могло принести ей огромные деньги.
   В нашей стране этим были нефть и металл, поставляемые на экспорт. Так вот, над экспортом и банками они трудились вплотную и на космическом уровне. Огромные здания офиса ФПГ расположены столь близко к державной части города - героя Москвы, что одно их месторасположение говорило о блестящем финансовом состоянии.
   Нефть - это очень хорошо, почти великолепно. Но выходило, что через двадцать лет с ее добычей возникнут нешуточные проблемы. Вроде и понятно все: спрос рождает предложение. Но разве в нашей стране кто-то думал о перспективах развития на 20 лет загодя? Похоже, это была по-настоящему фантастическая компания.
   Михаил познакомил Фархада с некоторыми из своих компаньонов. При чем вел он себя с финансовыми и ген., и зам. ген. директорами практически на равных. Как видно, не только технические вопросы решал его школьный товарищ.
   Шкуру неубитого медведя среди великих олигархов с кондачка никто не делил. Но было оговорено одно, если Фархад подымает это дело, он становится не только директором на месте, но и обретает статус компаньона по данному вопросу.
   Такой подход к финансовым и организационным вопросам, радовал редкостно. Такой щедрый подход заставлял расправляться усталые от потерь плечи. В конце концов, что именно они собирались сделать? Помочь (именно помочь, это же экономическая безопасность!) своей великой стране и одновременно заработать немного денег самим. Немного фраза иллюзорная, и за ней стояли и отпуски на Багамах, и яхты, и не только.
   Но самое в этой истории главное, что Фархад Николаевич Дымов, действительно единственный в стране угольщик, который знал, где есть возможность поднять эту особо ценную марку. Помогли ему в этом (сами того не желая) наши враги-империалисты.
   Их почти десятилетнее перетряхивание и отправление архивов туда, откуда ничто не возвращается, давало Фархаду некоторое временное преимущество. В обновленной России не существовало конторы, которая имела полные сведения о разведанных запасах угля в СССР.
   Этому способствовали многочисленные изменения в тарификации, подгонка наших методов учета под стандартные мировые (только одно это нехитрое действо сократило учтенные запасы на 20%). Господа капиталисты знали множество трюков, чтобы запутать чужой архив. Это было одной из их далеко идущих целей.
   Но еще оставались те самые, описанные великим Гоголем Плюшкины. А Фархад не только водил доброе знакомство, но и дружил с некоторыми экземплярами из этих странных товарищей. Честно сказать, он и сам был до отвратительности жадным Плюшкиным. Его собранная на конторских помойках архивная литература по месторождениям угля, к его сожалению, не влезала ни в квартиру, ни в многострадальный гараж с новенькой 'Волгой'.
   Но главное, собственно, и не в этом. Несколько лет назад, один из самых забавных персонажей министерского архива, уже благополучно усопший Евпархий Николаевич (зав. Отделом) подарил понравившемуся молодому человеку книгу 'Угли Кугханского месторождения'. Тираж этого раритетного издания составлял два экземпляра, второй хранился на месте, в той самой, известной по детским сказкам 'Тьму-Тракании', а первый хранился в Фархадавом гараже. Это и был тот самый бесценный заказ, который так рьяно искал его школьный приятель-олигарх Миша.
  
  Праведная война
  
   Анухай ответит за все. Старую арбу бросало с камня на камень. Нормальная дорога отошла в мир теней, но лежать на лошади, словно тюк с никчемным дерьмом, еще хуже. Жужжанская стрела реберным, кровожадным наконечником засела в животе воина, она почти не оставляла ему надежды.
   Это пришла верная смерть, но Тумен не желал с ней мириться, слишком многое зависело от него, может даже сама жизнь рода. Его люди учились воевать вместе с ним во время общей битвы, учились жестокости в ответ врагу. Но одно они имели с самого начала, никто из динлинов не был трусом. Они не умели воевать как другие и считали позором показывать неприятелю спину. Хотя иногда это не было бы лишним.
   Умирать - не самое главное из искусств. Гораздо сложнее понять и принять ритм жизни воина. Научится ценить недолгие передышки, кожей чувствовать силу и слабость врага, знать время и место собственной победы. Чтобы побежать, прежде всего, необходимо уметь проигрывать, отступать, превращать собственные слабости в преимущества.
   Их враги Жужжани воевали всегда. Войско этого страшного народа заменяло им промысел, их щиты заменяли им города, а степную дичь заменяли прочие племена. Жужжани не спрашивали соизволения, а приходили и брали у соседей столько, сколько можно было спустить крови со шкуры барана, существенно не опасаясь за приплод и возрождение стада.
   Для этих необузданных грабителей не существовало названий остальных племен, народов. Вся степь была их людишками, кормом для стаи волков, рыщущей среди ее бескрайних просторов. Они будто хозяева в необъятной юрте, в их стойбище всегда праздничный той по случаю чьей-то смерти.
   Жужжане знали племя динлинов, как своих покорных слуг-кузнецов. Когда Тумен возжелал руки прекрасной Гюль дочери Анухая, Каган рассмеялся, брызнув слюнями прямо в лицо просителя.
   - Ты же наш простой кузнец. Как, ты, мог осмелиться произнести такие слова?!
   Как мог он? Гюль - цветок начала весны, яркая свежая, желанная. Они познакомились еще детьми. Тогда, когда каждый из нас и не думал о разнице между нами, нашими родителями, честолюбии, власти...
   Они просто были детьми, и степь не имела пределов, как не знает границ весна, как не ведает времени ветер. Помнит ли Гюль бешеный скач коней вникуда, за горизонт! Помнит ли она, как взявшись рука за руку бежали от всех, навстречу первой любви...
   Гюль помнит его. Вся степь говорила об их взаимном чувстве, и никому из ханов не было тогда до них дела. Детская любовь... А два ода спустя отец продал Гюль в жены старику за огромный калым и полцарства в придачу. Теперь их любви нет места, есть удовлетворение непомерного тщеславия великого хана. Зачем?!
   Во взаимной любви жужаньской принцессы и молодого хана динлинов рождалась надежда на братство степи, на равенство родов и силу жизни, которая не знает глупых условностей и преград. Разве Тумену не хватало знатности рода? Не хватало доблести или богатства?
   В угоду вновь избранному великому хану Анухаю Динлины разгромили извечных врагов жужжаней - племена дубу. Они поставляли им металл для оружия - основу военной силы их войска. Что еще было нужно этому хвастливому ублюдку? Луки и мечи бесстрашных воинов динлинов, руки его людей спасли Анухая, когда угодил каган в ловушку собственных врагов. Угодил так же бездарно и напыщенно, как жил и властвовал над привычно покорной степью.
   Тогда покорной, потому что терпение народа, словно ковыль, согнутый порывом ветра. Когда-нибудь, может не сейчас, но ковыль обязательно распрямится. Придет время его. И наступило оно, когда в угоду своему тщеславию Каган снова вздумал воевать с империей Чинь. Разоряли его люди каждый десятый курень, готовясь к славному походу. Безнаказанной, сильной рукой собирали дань людского пота и крови.
   Насилие и бесчинство всколыхнуло людей, они собрались на курултай и решили, что больше не бывать их земле под копытами злобных жужжаней. Они выбирали свободу и двинулись на бой с жужжанами объединено с динлинами во главе.
   Первая сладость той победы, первая кровь молодости, как вы были горячи. Казалось, еще один шаг и степь будет нашей, свободной. Соединенные в боевой кулак доселе разрозненные, угнетенные племена стали народом, новым народом Тюкю, с вождем Туменом во главе.
   Его народ. Его воины. Как быстро он и его боевые преданные друзья научились жить за счет слабых и завершать все проблемы силой боевого меча. Как быстро решались споры всего лишь одной стрелой из туго натянутого лука. Как быстро наступило кровавое отрезвление после праздничного тоя.
   И в этом виноват вождь Тумен. Он оказался слишком молод и горяч, не умел прислушиваться к старшим. Он не был вождем во времена спущенной с лука тетивы. Не знал, что мир труднее войны, не ведал, что законы и справедливость для народа главное. Даже главнее его сытости и благополучия. Он думал, что после той памятной победы над Воином Снов все в мире ему по плечу. Быть может и правда ему покорно многое, очень многое, но не все.
   Но именно та, далекая победа юности, победа ценой собственной жизни давала ему сейчас силы не сдаться и продолжать борьбу. Встать с колен в миг, когда игра оказалась проигранной.
   В тот самый тяжелый час, когда потеряв разум, плакали закаленные в битвах войны над телами детей своих, своих матерей и жен. Жужжани всегда были предателями и не подчинялись законам человека. Они нападали на беззащитных и убивали даже грудных детей. Что для них воинская честь, если ударом в спину можно добиться всего?
   Его возлюбленная Гюль не отказалась от участия в том предательском набеге на мирное стойбище динлинов. Она убила его мать - женщину, что принимала ее в собственной юрте в качестве невесты сына. Гюль замарала свои белые, нежные руки кровью беззащитных жертв его народа. Что такое любовь, когда миром правит безумие ненависти? Что слезы, когда коварное пламя предательства выжгло тебе глаза, иссушила твой разум?
   В тот страшный день динлины лишились всего, но не мужества. Они растворили себя среди других кочевых племен, приняв новое имя - Тюкю. И это имя стало знаменем пожара все бескрайней степи. Пожара всеобщей ненависти, что гнал их от стойбища к стойбищу на юго-запад, не давая народу предателей -жужжаней ни одного короткого дня покоя.
   Тогда впервые Тюкю применили тактику пустой степи. Крайний прием войны, который называл совершенным его учитель. Теб-Тенгри говорил, что тебя не ограбят, когда у тебя ничего нет. Тебя не найдут, когда ты не знаешь сам, где завтра будет твое стойбище. Он утверждал, что тебя не унизят и не сломят, покуда не унизишься и не предашь себя ты сам. Гонимых ветром признает и уважает сама Совершенная Пустота. Они поток, насыщающий ее вечные уста жизненной влагой.
   Словно степные осы нападали тюкю на своих бывших правителей именно тогда, когда те засыпали, объевшись чужой крови. Они убивали предателей и растворялись в необъятности приволья степи, в неизвестности своего рода. Динлинов больше не было, их уничтожили жужжани, а тюкю стали мифом, недоступным для удара саблей или полета коварной стрелы. После набега они становились неуловимы. У них почти не было скота, имущества, жен и детей. Динлины не оставляли в степи обычных следов.
   И чудо случилось, вся степь смеялась над своими 'всесильными' хозяевами. А о доблести и хитрости тюкю сказители слагали легенды, называя их маленькой стаей орлов, теребящей несметные полчища стервятников - трупоедов.
   Каждый уважающий себя кочевник стремился принять их на ночлег, отдать в удачливое войско своего младшего сына. И вырастали молодые орлята, закаленные в битвах с профессиональным войском. Они становились мужчинами в битвах с войском падальщиков на крови.
   Тюкю не так уж и мало. Две тьмы, лучшие из воинов постоянно сопровождают вождя, и еще восемь готовы присоединиться в любой момент. Они стали реальной, значимой силой. А сколько будет их в момент решающей битвы? Так много, что не вынесет всадников степь.
   Арбу пришлось бросить, и воины уложили умирающего вождя поперек мягкого седла. Иногда Тумену казалось, что кровь из его опаленных болью внутренностей собралась в тугой ком, двинулась вверх и забила горло. Вождь задыхался и горел в огне.
   Но некому сейчас заменить его, некому. Он должен жить, жить ради погибшего в тот скорбный день рода динлинов, жить ради свободы степи, ради песни влюбленной женщины и буйства весеннего цветения ковыля.
   Всадники медленно, с большой осторожностью карабкались вверх в царство спящего Аяна, снегов и горного безмолвия. Они пробирались в запретные священные дали, в места, которые сам хозяин вершин Ирбис огибает стороной. Туда, где людская молва поселила великого шамана Теб-Тенги, ушедшего на покой от людской мелочности и суеты. Только сам Великий Учитель мог помочь ему в этот час.
   Давным-давно после испытания на взрослость, в порыве не прощаемой детской обиды, Тумен приказал шаману уйти. Мальчик-вождь, не знающий законов жизни, решил так. Мальчик, веривший в правду неба, не замечал, что стоит ногами на теле Матери-Земли. Что значил его детский крик для всемогущего предка? Но Учитель ушел, видно так решила Судьба.
   Боль становилась тупой и отдаленной. Это значило, что совсем скоро уйдет его душа к брату Эрлик-Хану, в царство покоя предков, в лоно северных ветров. Его тело устало. Совсем скоро Земля под копытами коня смешается в одну серую размытую тень реки, что струится течением вод до страны мертвых.
   Но усилием воли вождь Тумен приподнял голову, чтобы зацепиться взглядом за живое, не дать смерти увести себя за собой. Хотя горы, которые увидел вождь, уже находились в ее лоне. Огромные нагромождения серых камней, сгустки вихревых воронок тумана, какие-то лепестки мясистых, будто змеи растений, серость уныние, тьма. Царство теней не признавало радости жизни.
  
  
   Этого варева Аксаю не забыть никогда. Еще мальчишкой попробовал он его вкус, и тот затмил даже живительное прикосновение матери. Аксай чувствовал, как сила самой жизни вливается в грудь, заставляет стучать уснувшее сердце, будит кровь и рождает жажду продолжения. Готовить это волшебное варево умел только Теб-Тенгри.
   Ночь томилась нерешительным рассветом, а сверху с холодных вершин в глубины ущелья опадали странные, непривычные для суровой горной зимы теплые вихри. Будто старый каменный Аян проснулся в недолгое время, закурил свою дышащую облаками трубку и выдыхал теплый, почти горячий дух свой вниз, в глубину ущелья.
   Пахло талым снегом и вкусом просыпающихся по весне ручьев. Нагой Тумен лежал на сыром теле Земли - Матери и душой, и ноздрями захлебываясь от торопливости, пил ее влажную горячую силу. Грудь воина вздымали дикие спазмы. Она будто стремилась вывернуться наружу, поглотить окружающий горячий зов ее жизни.
   Теплые ветры разбудили Мать и, вняв их пронзительным голосам, она отдавала силу весен лишний раз за год. Земля отдавала жизнь и надежды свои одному человеку, побывавшему в царстве вечного сна. Земля отдавала нескончаемую юность лет лишний раз, потому что просил об этом ее сын Теб-Тенгри. Она не могла и не желала отказать ему в этой малости.
   И набухли корни деревьев влагой любви, поднялись цветы, распустилась листва, и встали пылающим ковровым соцветием травы. Капал дождь, копошились жучки, и пели песнь свою птицы.
   А потом, через несколько коротких часов, сгорела та странная, непонятная жизнь ее в осени, отдала царству мертвых себя, в оправдание возрождения одного маленького человека. Но так было нужно, об этом просил ее сын. И наступило утро.
  
   Костер танцевал извечную, кровавую пляску пламени. Мерными слоями туман окутывал внутренности ущелья, защищая его от стоявших над ним зимних холодов. Зима не решалась вторгнуться сюда без особого приглашения.
   Теб-Тенги сидел на земле, уложив под себя ноги накрест. Он смотрел только внутрь чаши разогретой для него костром. Шаман видел там нечто недоступное живым, суетным людям.
   В который раз он разглядывал в темной глубине чаши круговорот жизни и смерти, сотканный в тонкой, полупрозрачной пленке поверхности любых времен. Когда-то в юности своей он увидел эту игру бликов в мировом камне. Как она его напугала... Показалось ему тогда, будто есть что-то ужасное и непонятнее в человеческой жизни. Будто живет в ней особое предназначение, безнадежно горькое и усталое, словно осенняя пыльца цветов черной полыни.
   Но существует и другое, большее предназначение, решающее, как существовать этому миру. Эта, не сравнимая ни с чем сила - дыхание и бурление соков Матери Земли. Великая Мать сущего единственная и множественная, расходящаяся мириадами потоков жизненных протуберанцев.
   Ее память, сводящая миллионы лет и прожитых жизней в толщину конского волоса. Дочь и мать, бесчисленная череда времен года, смотрящая на саму себя и порождения прихоти своей за миллиарды огненных лет. Как многое с ней случалось разного. С ней, но не с нами. Мы лишь блики ее долгих снов, рябь волн от капли на ее бескрайней воде. Мы - ее множественные дети.
   - Теб-Тенгри?
   - Что, Аксай?
   - Ты называешь меня этим именем?!
   - А тебя уже зовут по иному?
   - Да, но не для тебя, мой учитель.
   - Ты помнишь и это?
   - Я всем обязан тебе.
   - Время лечит даже самых строптивых. Я вижу, и твоя война не обходится без поражений. Говори, зачем ты пожаловал сюда в этот раз?
   - Ты спас мне жизнь.
   - Сколько стоит человеческая жизнь под этим любящим кровь Солнцем? Говори.
   - Прости, отец, но мне нужен небесный металл. Много. Только в нем я вижу спасение нашего рода.
   - Нашего рода больше не существует.
   - Нет, пока ты - наш предок с нами, этого не произойдет никогда.
   - Я не ваш предок.
   - Зачем это скрывать, о великий Теб-Тенгри. Об этом говорит вся степь. Даже дети динлинов знают, почему у них светлые волосы.
   - Динлинов больше не существует. И в этом повинен великий вождь Тумен. Вся степь говорит об этом.
   - Отец, зачем же ты так? Разве боль твоего сына не твоя боль?
   - Ну, хорошо, вы - люди не терпите пустоты. Хотя из ваших пустот рождается самое уродливое и вредоносное. Но Теб-Тенгри выполнит твою просьбу, вождь. Я поведаю вам вашу тайну еще один раз. Я научу вас получать небесный металл и ковать мечи, украшения, кольчуги и плуги.
   Только знай, что плата за эту цену: людские мщение, рвота ненависти и стяжательства никогда не обойдет твой род стороной. Не минует чаша та, даже тогда, когда забудете вы имя и прошлое свое. У вороны есть клюв, и большая часть ударов судьбы приходится именно по этому глупому месту.
   Власть и сила - вот, чем пытается овладеть каждый мужчина на протяжении своей короткой судорожной жизни. Он думает, что его цель, назначение его жизни в действии, приносящем ему наибольшее из наслаждений. А женщины пусть рожают, рождают Миру новую боль. Но ни один, даже самый сильный мужчина еще не смог родить себя самого.
   Им проще испить из чаши чужой крови. Владеть и распоряжаться чужим проще, чем своим. Ненавидеть других легче и ясней, чем ненавидеть собственное сердце. Но круг этот замкнут. Уходи.
  
   Благополучное возвращение Тумена из царства смерти породило множество легенд. Сами люди видели, как клубилось над вершинами Аяна облачное небо. Как спустился с них невиданный до селе поток тепла, весны средь непререкаемого царства зимы.
   Родовые шаманы предсказывали наступления нового времени. Всегда, когда среди зимы в мир приходят весны, меняется его старое направление. Что несет эта смена? Конечно же, войны и смерть. Войны во славу нового кагана Тумена, владеющего тайнами небесного металла. Величайшего кагана, правившего степью аж двадцать лет.
  
  Царство снов
  
   И не подумаешь, что в нашей необъятной, раскинутой шире срока стране произрастают дорожные тупики. Казалось бы, при таких просторах, автотрассах, уходящих в самую вечность? Ан нет. Еще какие случаются тупики.
   Скажем, развивается себе социальная и экономическая сфера региона, разливается, будто море широко. И вдруг...
   Встанет серой, хмурой стеной тайга, ляжет падями, да отрогами скалистыми, и далее человек не ногой. Вроде и железнодорожная магистраль рядом, и там за лесами не Северный Ледовитый океан, а... тупик.
   В школьном детстве Фархада бытовала среди детишек загадка о самой независимой в мире стране. Самой, самой. Называлась она Монголией, и ничего в мировой, политической и прочих жизнях от той страны не зависело.
   После буйного рассвета государства великого завоевателя Чингисхана ушло это государство в долгую многовековую дрему, растворилась в молчании для прочих народов. Хватало степнякам и своих внутренних дел. И текли пологие реки по необъятным просторам холодных пустынь и плоскогорий, ползли степи и пески в даль, отверженную человеком.
   Там, между пустынями монгольскими и таежной хмуростью земли сибирской затерялась среди гор маленькая республика Алту. Жили себе ее населенцы, пасли мирный скот и потребляли его жирное мясо.
   Пару веков назад пришли туда первые русские землеоткрыватели, принялись торговать, строить свою цивилизацию. Не очень пришлась алтынцам по нраву та цивилизация, да другие народы к ним почему-то не забрели. Никому та страна оказалась не нужна, делать там, кроме хозяев, остальным нечего.
   Дорога в республику вела одна. От той самой железнодорожной тупиковой ветки. Городок Зеленоград к вокзалу и дороге притулился. Жителей в том маленьком, сибирском городке имелось тысяч в двадцать пять. Тихий, дореволюционно - купеческий городок, торговать которому сегодня оказалось не с кем. Вроде самое благоприятное время для возрождения старых факторских традиций, а вот не с кем.
   В первый раз приехал туда Фархад Николаевич один и почти инкогнито, без наворотов в поезде. Но встречали его вполне для первого разу вполне сносно. Самое забавное, что на Фархада - ловца зверь самостоятельно косяком шел. И какой откормленный зверь: холеный, чисто бритый, в фирменной кепке-бейсболке, с барсеткой денег под крутым спортивным плечом. Уважали Дымова по старой памяти - сказывалась работа в администрации.
   Года четыре назад в его еще областно - чиновный кабинет пробились два товарища, новорусских коммерсанта по поводу поставок в область рыбной продукции. Производственная идея у деловых людей оказалась сродни проектов знаменитого фантаста Жюль-Верна. Возжелали молодые люди построить рыбо-перерабатывающий завод в самом центре сухопутной, лапотной России.
   Он тогда от смеха и их коммерческих предложений чуть сигарету не проглотил, а когда просмотрел расчеты... Изумительно выгодное оказалось предприятие. Причем выгодное оно для всех: и администрации, и для коммерсантов, и работяг, и службы снабжения области. Взъем от цены на килограмм выловленной в океане рыбы, до готовой рыбной продукции составлял до четырехсот процентов. И почти семьдесят процентов ценовой добавки ложились именно на переработку, а не доставку. Так что имелась в этом богатая экономическая обоснованность.
   Сама технология производства была на удивление кондовой. Строился секционный сарай со специальными дымоходами, покупалась машина дров, соль, специи и упаковочное оборудование. Нанимались обыкновенные сибирские бабы без излишеств образования.
   Сперва паковали копченую рыбу, потом пачки денег, потом документы владения на джипы Ландкрузеры, огромные, трехэтажные коттеджи с большими приусадебными участками. Засим, неожиданно (один из компаньонов) упаковал чемоданы, продал нажитое непомерным трудом имущество и уехал в далекий Зеленоград от греха подальше. Леня понял, что такое мощное разбухание не доведет до добра. А тут еще дружище Ким протащил его на доле акций...
   Рассорились компаньоны, не выдержали хмельного наплыва денежной наличности. Как говорится, хорошо братки живут, жаль, что не долго. Предусмотрительный Леонид отделался только сменой обстановки, да обидами на компаньона. С его товарищем Кимом оказалось куда хуже.
   Для начала директор и частный владелец бросил свою старую семью и обзавелся молоденькой новой женой. Машины у него становились все круче, а дома этажнее. Рыбзавод поднабрал в банках кредитов и кредиторов. Амбиции новорусского промышленника возросли до крайних позиций.
   Кончилась веселая жизнь в один знаменательный вечер. Уговорили генерального директора экономические специалисты решить денежные затруднения рыбзавода покупкой на кредитные деньги векселя в огромную сумму, под смешные, ну очень смешные проценты. Сделка прошла в непринужденной, но рабочей атмосфере. Ударили по рукам. Подписали бумаги. Шлепнули гербовыми печатями. Ким настолько обрадовался нежданной халяве, что решил этим же вечером кутнуть в гостиничном ресторане. В честь великого праздничка.
   Когда банкиры объясняют вам про удобства векселей, они обязательно подчеркнут их надежность, как расчетного платежного средства. Мол, сопрут вексель у неловкого клиента, а тому хоть бы хны. Он блин, звонит им и говорит, не принимать вексель номер такой-то. Они и не примут его никогда, и деньги не потеряны ни черта.
   Кутнул Ким по полной программе с проститутками и друганами. Утром владелец завода просыпается, а векселя нет. Позвонил в банк, сообщил, что утерян их платежный инструмент. Те отвечают, хорошо, мы по нему не заплатим, будьте покойны.
   Он им - давайте новый вексель утраченному платежному средству взамен. Они - хорошо, вот только уголовное дело заведем, выдержим временной буфер, рассчитаем дисконты, тогда и напишем бумажку новую.
   Эта галиматья продолжалась года три. А проценты по кредиту оказались настолько смешными, что удваивали сумму долга за один календарный год. В общем, через полтора года завода у Кима не имелось, через пол года у новой семьи не оказалось мужа, а старая семья лишилась исправно платящего по счетам отца. У самого же коммерсанта отныне не существовало ни известного места жительства, а особо - не имелось желания сталкиваться со своими докучливыми кредиторами.
   Пытались хитрые и упорные кредиторы наехать и на Леонида, но он бывший мастер спорта по боксу, житель далекой безденежной глубинки, наехал на кредиторов сам. К тому времени стал он среди местных бизнесменов в доску своим, поимел десяток торговых точек в разных концах города, даже метил в депутаты. Уносили кредиторы длинные ноги и прыщавые носы, говорят, со свистом.
   Фархад Леонида Степановича Деева уважал за редкостную коммерческую честность. Они с компаньоном тогда все инвестиционные вложения до копейки и с процентами правительству области возвернули. Уникальность несусветная. Подарили администрации первый в области факсимильно-принтерный аппарат 'Panasonic'. Это сейчас китайских штамповок - в грязи не меси. А тогда стоило новейшее средство связи, как крыло от военного реактивного самолета.
   Деев за четыре года добровольной ссылки несколько раздобрел, отвесил миру приличный животик, но золотые гайки на его пальцах свидетельствовали о дальнейшем процветании. Удивительно, как в самом маленьком Муходрыщинске умудряются деловые люди на приличные джипы зробить?
   Внутри огроменного автобуса для подкрученных детей пахло импортным шиком: дорогим одеколоном, натуральной кожей сидений и сигаретами Мальборо. Густой пепел последних туго подчеркивал благородство и неумеренность хозяина в потреблении.
   Повернув ключ зажигания, который сразу врубил тихую, романтическую музыку 80-х доселе молчаливый Леонид наконец сказал:
   - Ну, здравствуй господин заместитель губернатора. И что тебя в нашу глушь привело?
   Фархаду понравилась такая подчеркнутая обходительность. Ведь, знал же гад, что уже год, как они с Лобовым не в ладах. А как торжественно приветствовал: 'господин заместитель губернатора'. Приятно.
   Уже дома, в роскошной квартире, с множеством кухонной, ауди и видео, и прочей японской техники, Фархад вдруг ощутил кожей, что нужно довериться этому большому, неторопливо-основательному человеку. Вот тогда они и начали беседу за российский уголь.
  
  
   Регистрировали новую угольную компанию на месте, в администрации города Зеленограда. Ух, и удивили же они Муходрыщинск такой широкой регистрацией! Одного уставного капитала в кассу внесли двадцать пять тысяч долларов! По городу пополз панический слух о будущей свободной экономической безналоговой зоне. Администрация заранее обсчитала прибытки в бюджет. Но местную власть, от которой зависело мало что, кроме 'рабочих отношений' решено было не обижать. Московские шефы вопросы стратегии решали загодя, по тщательно проработанной схеме.
   Система распределения налогов по бюджетам разного уровня - лучший инструмент подковерного давления на региональные власти. От кого тебе помощь нужна - тому и платишь. А на кого можно без хлопот плюнуть, тому несешь дулю в кармане.
   Республика Алту без налогов не останется так и так. Им с добычи такие проценты пойдут, что все население в шубы обуть можно хором. Но если туземцы сами захотят компанию и ее активы с пассивами под ноготь прибрать, добро пожаловать за судебным решением в соседний, дружественно прикормленный регион. А это вам не своя вотчина - заранее просчитывали чужие удары компаньоны.
   В маленьком чиновьем улусе Зеленограда Фархад привычным, хорошо поставленным голосом построил треть оторопелой администрации. Разве что мэра не вытащил из личного кабинета. Пусть знают, кто пришел в их задрыпанный город. С его министерским уровнем лавирования среди законов и постановлений, опасаться абсолютно нечего. Будет необходимость, цыкнут на городских вертухаев из области. Заиграются в амбициозность - ласково предупредят из самой первопрестольной.
   Тот же самый маневр проделали и в налоговой инспекции. Здесь даже с начальником лично познакомились, передали привет от своих, общих начальников. А в ГАИ, где перерегистрировали документы на новую 'Волгу', Фархад устроил образцово-показательный цирк.
   Начальник местной конторы сытый и будто лакированный в офицерском мундире, похоже привык к определенной мере и форме нетрудовых поборов. Фархад ему и выдал на гора. Надавил взглядом, тихим голосом рассказал ему о некоторых своих правительственных знакомых так, что начальник почти забыл, где он и что с ним. Бегал майор с документами на 'Волгу' неизвестного ему гражданина, словно корова в рысях. Все необходимые печати проставил лично, зрил в глаза подобострастно, говорил с душевною, доверчивой хрипотцой.
   Николаевич после таких встрясок молодел и приходил в отличное настроение духа. Будто воды живой испил из ручья. И человек теперь перед ним свое место знает, и уведомлен, что если палки в колеса, обломают руки по самые плечи.
   Еще радовало то, что в денежных расходах можно откровенно не стесняться ни на минуту. Михаил Романович выдал звонкой монеты столько, что любого из этих засранцев запросто купить на корню. Вот только зачем? Что он не справится сам? С ними?
   Нашли еще парочку людей: женщину бухгалтера и зама по финансам. Последний оказался вообще чудом. Финансист, бывший директор местного банка согласен вкалывать от зари до зари за триста баксов зарплаты в месяц. В Москве такую сумму назвать, сдохнут от смеха.
   В три дня сняли квартирку, подготовили автомобиль к дальней дороге, в неделю справились с первым потоком регистрационных документов. Пора было в путь, но задерживал Деев. Ему оторваться от своих торговых точек хуже, чем от мамкиной сиськи. Ничего, скоро привыкнет.
  
   У границы города Фархад сбросил счетчик километража на ноль. Никто не знал точно, сколько километров от Ж\Д станции до искомого месторождения. Каждый лишний километр автодоставки накручивал на тонну угля бешеные деньги. Это дорога жизни для шахты, главная дорога.
   И тут обнаружилось, что за хлопотами в Степногорске и поездками согласований в Москву пролетела весна и начало лета. Фархад и не заметил, как стаял снег, распустилась листва, солнце набрало тепла и силы. Он сидел на переднем сидении легковушки в рубашке с коротким рукавом, при раскрытых окнах. А за ними дышала зноем жара.
   На его шахтерской родине тайга совсем не такая как здесь, более хмурая, тяжелая, непролазная. Здесь просторней уютнее, чище, спокойней. По обочинам дороги тянулись светлые сосновые боры, перемежаемые березовыми рощами, да налитые зеленью хлебные поля.
   Через каждые пять километров дороги попадалась речушка с тихой водой, а то и озерце. Деев говорил, что здешняя вода почти вся считается лечебной. При желании, можно и рыбки поудить вдоволь. После пыльных металлургических регионов местный воздух пьется яки бальзам небесный.
   Прошел час, и сквозь лобовое стекло машины, в оторванной от земли вышине, замаячили настоящие горы. Одного взгляда на их крутость и высоту было достаточно, чтобы понять, что дорога - главная проблема для нового производства. Но подлинный горняк и не мыслит себя без проблем в своей беспокойной профессии.
   Именно тогда Фархад Николаевич понял разом, что началось главное дело его жизни. Не бумаги и хлипкие доказательства, шарканье ножками и языком, а главное дело, что останется памятью о тебе надолго. Встанет воплощением твоих мыслей и напряженной работы в корпусах шахты, бытовых зданиях для рабочих, самой шахте с ее глубинной, неповерхностной жизнью.
   Потянулись ленточные асфальтовые подъемы, редел лес, дорога ушла в петляющее крутыми поворотами ущелье. В его ложбине лежал небольшой поселок, и уже входящий в роль творца Фархад представил себе, как будут останавливаться здесь большегрузные машины с его углем.
   Усталые после горной дороги шофера наскоро проглотят в столовой порции горячего супа и ароматных шашлыков. Запьют себе сытный обед компотиком и двинутся дальше к Зеленограду. Такие мощные, серьезные дядьки шофера опытные, со стажем и основательностью в любом деле.
   Джип Деева кряхтел и грелся как на грех. Видно не привычная к нашим крутым дорогам японская техника давала сбои. Леня ругался со своим водителем - идиотом, что тот довел машину до ручки, а Фархад блаженствовал в теплых, рыжих лучах перевалившего знойный полдень солнца. Нравилась ему эта дорога. Сложная, и горя на ней дополна хлебнем, а все одно нравилась.
   Его 'Волга', напротив, шла ровно и уверенно. Долбанная большегрузами асфальтовая лента качала машину, словно волны спокойного моря. Тайга мельчала на глазах, становилась совершенно открытой палящему горному солнцу. Казалось, над головой все больше неба, и меньше под ногами земли. Высокие и спелые травы в придорожных канавах вытянулись в полный рост, наползали на дорогу с неровных обочин. Неухоженная, в рытвинах и ухабах дорога страдала от горных потоков, движек почвы, но главное погибала от привычной российской бесхозяйственности.
   Эту мелочь можно и нужно поправить, думал Фархад. Сделаем разовое вливание в республиканский дорожный трест. Намотаем денежку на оглоблю, подвесим перед носами начальников, и побегут они словно собаки, нарты таща. Куда денутся? Работы в этом околотке практически нет, любой копеечке будут рады.
   Неожиданно, пространство рассыпалось в разные стороны лучистым веером. Дорога, а с ней и машины взлетели на пригорок, зашуршали тормоза и мир на секунду замер в немом бессилии.
   Судьба занесла их в край выше неба. И под их ногами, залитая волшебным розовым светом солнечной дымки, расстилалась сказочная страна. Там, вдалеке и в глубине одновременно, в каком-то неведомом человеческому восприятию измерении простирались Алтайские горы.
   Не покрытые лесом кряжистые сибирские сопки, не сумрачные гиганты Юго-Восточной Азии, а особые яркие, эфемерные существа, возможные только в сказочном воображении. Они были самыми настоящими, с тысячеметровыми вертикальными стенами, неприступной игольчатостью макух, протяженностью осыпей, небесной голубизной озер, заполняющих низины ущелий. И все-таки эти горы производили впечатление чего-то, вышедшего за рамки обыденной человеческой реальности.
   Потому что только в сказке встречается такая насыщенность и новизна, притягательность и величавость. Мощные каменистые Саянские горные цепи казались Фархаду ожившими легендами из его далекого детства. Он уже наверняка побывал здесь, но не ведал когда. Он даже помнил их имена и предназначение.
   Вон та огромная вертикальная стена - называется Зуб Дракона. Она только маленький останец невероятно огромного каменного существа из древнейшего мифа. Когда-то давным-давно Земля породила чудище и сама испугалась своему ребенку. А мифическое детище непонятое и непокорное никому в обозримой Вселенной чуть не убило собственную мать в тщетных муках, поиске смысла существования, предназначения. Его ужас не знает предела, от его поступи лопается земная кора...
   А там далее Птица - Феникс километровой высоты. Ее тело ужасающе огромно. Как может она летать? Неведомо сие чудо никому, как крылья носят ее. Но каменные перья, павшие вниз, преграждают реки горами.
   И конечно же сам ветреник и жизнелюб великан Аян. В нем начало и конец всего человеческого существования. Он первый из каменных богов и самый великий. Дед Таурага говорил, что от голоса его небеса раскалываются на мелкие части. Там в глубине сумеречных таинств, тихо дремали усталые боги и демоны, сказочные, огромные существа...
   Сердце, будто задохнувшись от прилива родной и горячей крови, забилось учащенно и горячо. Пространство ожило. Оно накатилось на Фархада объемностью падающего вниз потока, водопадом картин, запахов и звуков, чувством существующей и познанной реальности. Он знал вкус озерной воды, мягкость влажного мха, аромат спелых ягод черники, глубину и насыщенность прохлады теней, запутанность скальных троп. Видение представлялось старым, но еще не отжившим воспоминанием, когда достаточно сделать один шаг, чтобы встать на дорогу, ведущую к духовным истокам.
   Фархад почувствовал, что нечто, до сих пор теснившееся в его грудной клетке, мучительно рвется к свободе. Нечто, отделенное от его прошлого и настоящего, и в тоже время, нечто, принадлежащее только ему. Оно рождалось от близости этих сказочных гор, оно стремилось соединиться с ними.
   Мягким шорохом скользили тени по шероховатой, плотной поверхности озерной воды. Реликтовые кедры прятали в кронах звезды и сорили мириадами капель медленного дождя. Скручивали водяные струи в воронки и блескучие на солнце шары водоворотов реки. Водопады взлетали брызгами до вершин. Жалась к скалам сочная мякоть зеленого кустарника. Это горы его детства...
   Потом видение скатилось еще глубже, внутрь ярких воспоминаний раннего детства, надежд, дальних, сумеречных глубин души. Горько плакала его мать, совсем юная Алия. А он сам, крошечный, только вставший на ноги мальчик прятался в подоле ее широкой юбки.
   Какой-то очень старый, но крепкий, сильный и прочный человек убеждал мать сделать нечто практически невозможное. Это был его дед Таурага, и он жестоко гнал мать с ним - маленьким ребенком, собственным внуком прочь из родного дома.
   Таурага говорил, что Фархаду нужно уехать к родственникам отца, иначе, свершится непоправимое. От его неслышимых, но ощущаемых сердцем слов в зеркале видения набухала какая-то темная туча. Она грозила заслонить собой небо. Было так страшно.
   А туча приближалась на глазах и багровела всполохами стихии ненависти, разрядами гроз, буйством ураганов. Туча принимала форму странной верблюдогорбой шляпы. Фетровой шляпы, которая самонадеянно угрожала безумием всему человеческому миру. А прямо под ней из тканей белых облаков, морщин, ветра и тени лепилось человеческое лицо. Пока только намек на него, похожий на гипсовую посмертную маску. Пусторотый провал, пустые глазницы, чудовищные непропорциональные мочки ушей...
  
   Фархад Николаевич схватился правой рукой за грудь, левая рука его лихорадочно нащупывала пуговицы на рубашке, рвала ворот. Он грузно осел на белую, крупную гальку смотровой площадки. Сигарета выпала из его, хватающего разреженный воздух рта. Он упал.
   Обморок продолжался какие-то секунды. Разом побледневший Деев и финансовый зам Василий Петрович грудились вокруг своего шефа и зачем-то махали тряпками. Воздуха и так сверх всякой меры, но вот накатило.
   После нескольких минут суетливых, бесполезных хлопот, слабость прошла. Притихшие и настороженные компаньоны продолжили долгий путь, отступать некуда. Василий Петрович поглядывал на Фархада опасливо. Ну, конечно же, только появился тот, кто согласен платить ему неплохие деньги, и на тебе, совершенно больной.
   Но отпустила боль окончательно, и настроение поднялось, и дорога опять доставляла удовольствие. Правда, ощущение того, что все это уже с ним случалось, и места здешние до боли знакомы, не проходило.
   А дорога вертела поворотами, рядом клокотала бурными водами горная река. После долгого спуска с перевала опять появились сосны и ели, запахло родным хвойным таежным духом. Далее показалось и человеческое жилье - вполне обычная русская деревенька. Надо же куда забрались наши люди! И опять подъемы, подъемы. Эта дорога пережевывала километры с завидным постоянством.
   Мелькнула стела с надписью 'Республика Алту'. Ее вид предвещал многое: обшарпанная, вставшая коробом краска, выщербленный бетон, битые буквы. Над ней горела выцветшая алым надпись - СССР.
   Казалось, машины, подхваченные этой необычной дорогой, въезжают в само историческое прошлое. Десятилетия ушедшего социализма явственно стояли в глазах. Вожди, монументы, социалистическое соревнование, рабочий контроль. Здесь еще не поменялось ничего, не добралась сюда реклама, ларьки ИЧП, шашлычники и бомжи. Только огормные, строгие буквы из лозунгов недавнего, ясного и привычного прошлого.
   Но все рассеялось, только проехали черту второго перевала, и глянули вниз. С высоты орлиного полета Фархад смотрел на землю, которую он выбирал. Зажатая с обеих сторон горами, котловина плоскогорья республики Алту казалась выжженной в пламени лавы огромной ровной сковородой.
   Будто мощная судорога прошла по ее краям, сметая с поверхности деревья, озера, все то, что делает каждый ландшафт понятным, близким человеческому сердцу. Эта земля словно еще не ведала людского прикосновения. И только менгиры - вертикальные каменные могильные плиты вычерчивали через нее непонятный магический пунктир.
   Голое, полупустынное пространство с осколками чахлой, полумертвой растительности. Ржавая нежить вечной странницы травы перекати-поле. Колючий, ороговелый, бледный чертополох с засохшими, закрытыми коробочками цветов.
   Сами местные горы имели довольно редкое геологическое сложение. Осадочные породы, скомканные в какой-то необузданно бешеной движке, развернулись вертикально вверх ломкими скальными плитами. Спины некоторых сопок, словно хребты гигантских ископаемых ящеров стегозавров или драконов усеяны пятиугольными пластинами каменных щитов.
   Тонкая асфальтовая нитка дороги, не имея преград, рассекала пустошь с геометрической прямолинейностью. Ее начало расположилось у маленького поселка с таможенным пунктом и хлипкими, грязными крышами брошенных кошар. Талим - кольнуло болью воспоминания в груди.
   Талим - врата в нечто гораздо более древнее, чем библейский ад. Согласно древних легенд, за их тенью лежала страна беспощадного, первородного зла. Так это слово понимали ушедшие с лика земли древние ассирийцы. Этим знанием владели загадочные вавилонские маги халдеи. Почти неизвестные миру воины хетты пугали именем врат зла собственных детей.
   Но все древние народы лишь ушедшие во тьму времен неуловимые призраки. Ясным летним днем, когда дорога зовет тебя к желанной цели, тени мелькают с удвоенной быстротой. И обе машины скользнули в царство умерших богов, а пассажиры этого и не заметили. Каждая зачарованная земля бережно хранит свои тайны до срока. Зачем думать о прошлом, если находятся силы спешить в будущее?
  
   Столица Алту - Кокэль расположена на правом берегу могучей реки Бий-Хаза. Той самой реки, что является истоком всех рек сибирских. По преданиям алтынцев великая река берет начало из живота Матери Земли, из пупка - самого ее центра.
   Сам городок маленький, неопрятный, построенный в далекие шестидесятые годы. Во времена, когда Никита Сергеевич переселял наших сограждан из мазанок, чумов, юрт, да халуп в железобетонные четырехэтажки.
   Правда с тех пор большинство городов российских обзавелось более аккуратными, не лишенными архитектурного стиля строениями жилых и общественно-полезных домов. Но в заштатной республике как-то не срослось, и новые веяния не оставили видимых следов градоустроительного благородства. Давно не крашенные в развод орнамента стены, непритязательный стандарт шиферно-елочных крыш, куцые, битые дверями подъезды. Все, что у нормальных хозяев пылиться на заднем дворе.
   Один только культурный и властный центр города одет в некоторые изыски. Само здание правительства обработано в величаво белом стиле ХХ-съезда КПСС. А здание национального театра укрыто огромной, многоярусной японско-пагодной крышей. Оно-то действительно необычно и красиво, словно корабль египетского бога Ра, плывущий среди морей вечно призрачного Альбиона в желто-жарком мареве солнца.
   Южнее Алту только Монголия, да Китай. И не смотря на то, что лежит республика на приличной высоте плоскогорья, летнее солнце здесь жжет для сибиряка неимоверно. И не спасает ни прохладная миниралочка, ни носовой платок. Хоть тапочки выжимай.
   Покуда Деев бегал в правительство на поиски друзей, Фархад осматривал местечковые театральные достопримечательности. Закурил, подошел ближе к зданию для лицедейства. Мраморная лестница, вход с огромной стеклянной дверью, национальные мотивы...
   Неожиданно крышу помещения оккупировала стая громадных орлов. В самом центре города, не обращая внимания на людскую суету, они с важностью уселись на удобные изгибы театральной пагоды и неторопливо рассматривали местное население.
   Как видно, зрелище это редкое даже для этих далеких от цивилизации мест. Крылатые хищники обычно сторонятся городского воздуха, пропитанного ядом промышленных испарений. Уж у них-то есть из чего выбирать. Для них сотни километров не расстояние, а только повод для размаха крыла.
   Небольшой парк, несмотря на будни, не страдал пустотой. Видно свободного времени у горожан было достаточно. Там и тут шествовали неторопливые чиновники, попадалась молодежь. Мамаши развлекали детей, ларьки - развлекали пивом мужское население.
   И вся эта разношерстная публика пришла в движение. Местный народец засуетился вдвойне. Мамаши указывали пальцем для направления взглядов для своих малышей. Те, маленькие, узкоглазые и пухлощекие восторженно хлопали в ладоши и кричали на международном детском языке гуль-гуль!
   Алтынцы здорово напоминали смесь японцев и монголов. Миниатюрные, аккуратные женщины и гораздо более неприхотливые к одеждам неряшливые мужики. Русских в толпе гораздо меньше и они здесь не свои. В их движениях, поведении чувствуется напряженность, отчужденность от местной братии.
   И еще какая-то всеобщая праздность. Но эта докука Фархада совершенно не удивляла. Именно на нее он и будет делать свою главную ставку. Бюджет республики феноменально неблагополучен. Его восемьдесят процентов составляют дотации со стороны федерального центра. Этот городок - российский нахлебник исключительно незаурядного уровня.
   Хотя в восьмидесятые здесь было, словно в Греции почти все. Земля алтынская полезными ископаемыми богата на диво. Месторождений по карте столько же, сколько клеток в таблице Менделеева. Даже с Кузбассом не сравнить. Редкоземы, тантал, ниобий, золото, серебро. Есть месторождение железа, где концентрация Fe в руде не меньше шестидесяти процентов. И еще уголь, да какой уголек!
  Во времена 'застоя' центральные власти делали ставку в республике на перспективу промышленного развития. Снабжение по первому разряду, комсомольско-молодежная стройка города. Северные надбавки к зарплате выплачивали всем и каждому такие, будто находится республика за полярным кругом. И потекли в эту вороночку всевозможные ресурсы, дабы сотворить социалистический рай.
   Вот только местному населению плевать на все это откровенно и пожизненно. Как занимались монголы своими табунами, да отарами, так и занимаются ими ныне. Земледелие освоить и то оказалось не по силам.
   В уже упомянутом докладе об углях этого бассейна, были страницы и о социально-экономическом положении. Не важные в целом и в частностях оказались эти страницы. Да и позже перед поездкой Фархад наводил справки. Гнилой в социальном отношении уголок, сказать откровенно, доставался ему в разработку.
   Азиатский народец до глупости упирался в обычаи старины и не отдавал никакого предпочтения техническому прогрессу. Еще городская интеллигенция отпрысков в российские вузы посылает, для пополнения собственных рядов, тянется к свету образования. А глубинка не стремится к сближению братских народов ни капельки.
   Смешанные браки редкость несусветная. Национализм процветает на всех уровнях, местничество, родовая клановость. Полный набор проблем из союзных республик. Им бы самостийность на такой почве даровали, если бы они не страдали откровенной мелкотой. Коренного народонаселения всего четыреста тысяч. Территории республики с тот самый гулькин нос. Какое может быть самоопределение по-ленински?
   Да съедят их соседи, съедят, не подавятся, только косточки обсосут. В исторических букварях вычитал, что сюда через Монголию китайские эмиссары хаживали не раз. И чего хорошего они тут нашли? Уголь, говорят, добывали и тащили к себе на родину. Тащить уголь на ишаках, дорогой в две тысячи километров?! Откровенные идиоты, а еще Конфуция породили.
   Сами алтынцы о 'радостях' правления великого южного соседа вспоминают с ненавистью в глазах до сих пор. Это русские им волю от щедрот дают, а другие... Другие относились к ним по полной оккупационной программе, как к рабам и быдлу, что и внимания не стоят и копейки не получат.
   Но ведь сейчас что вороги творят?! На шее сидят, ножки свесили, а крик в кругах власти разводят такой, будто Россия их соки сосет, лишает жизни! Будоражит Чингисханово наследство молодежь, собираются студенты в сходки, волю кочевника им подавай. Того и смотри, взорвется республика, словно худой паровозный котел. Говорил же дед Данила, что хороших условий для добычи углей 'КЖ' не бывало отродясь.
   Здесь и пласт должен залегать под углом от 7 до 12 градусов, выход на поверхность имеется, и асфальтовая дорога до месторождения подведена. А имеются небольшие проблемки. Алтынцы как и любой горный народ только силу и железную руку правления признают, согласие на мирное сосуществование стоит у них дорого. Ну, ничего. Им - бараны, нам - уголь. Пусть занимаются своим сельским хозяйством, пасут овец. Мы их мясо по двойной цене покупать будем. Хороший бакшиш навернем.
   Неожиданно площадь разрезала сплоченная группа людей в странных оранжево-красных одеждах. Ламаисты из местного дацана пожаловали, понял Фархад. Готовясь к поездке на привычно высоком уровне, он проштудировал литературку о присущих алтынцам религиях.
   С верованиями у алтынцев тоже не все в порядке. Намешали они в них пришлой грязи столько, что теперь разобраться ни в зуб ногой. Вот эти ламаисты, к примеру, еще и помешаны на куда более древних шаманских предрассудках. Говорят, они даже официально две религии переосеменили, как быка с овцой. Сляпали нечто единое среднее, местным национальным особенностям лишь присущее.
   Говорят, земля здесь особая, сакральная в религиозном отношении. Фархад как это слово 'сакральная' в букваре узрел, сразу понял, куда эти ученые гнут. Они же у нас теперь все верующие, сведущие и религиозно-терпимые. Заповедник гоблинов устроить... А все одно, где поп, там без взятки в царство божее не проедешь. Договариваться придется и на идейно-религиозном фронте.
   Тем временем ламаисты быстро пересекли площадь и преклонили колени у парадного входа в национальный театр, будто не на городской площади они, а перед собственным храмом. Странные у них обычаи,- подумал Фархаад, - счас наверное устроят ансамбль национальной песни и пляски. Но заходить внутрь развлекательного заведения адепты правоверия будто не собирались. Тогда представление святого Витта зачем?! А монахи молились у подножия театра, вознося руки к небу, вещали нечто торжественное и сугубо религиозное, откровенное восторженными, высокими голосами.
   На орлов молятся, вдруг сообразил Фархад. Никак у них состоялось пришествие мессии или какое иное официальное чудо. Теперь вечером нужно ожидать культовых плясок и плотного ужина с возлиянием огненной воды. Может этот хорал в честь нашего знаменательного приезда? Но нет, не приносят ко мне великому почести... Цирк, да и только. Но все-таки интересно, что особого в этой стае орлов, ведь моления не на пустом месте?! Знак какой?
   Тем временем из здания правительства появился Деев с каким-то маленьким лысоватым алтынцем в пиджаке и непомерно ярком большом галстуке, что свисал чуть не до колен. Соблюдать приличия их учить, не переучить. Маленький улыбчивый человечек оказался большим зам. министра геологии республики.
   Гигант Деев ласково держал дедка за хлипкие плечи, и тот был просто счастлив от проявленного к нему уважения. Они доверчивы и просты совершенно как дети, - подумал Фархад, - покажешь яркий фантик и конфетки не нужно.
   Зам министра именовали Сеер-Оол Пыштугетович. Но соглашался старичок и на русские имя-отчество Сергей Павлович, хотя не гармонировало оно с его азиатским обликом совершенно.
   Восточного человечка Фархад предоставил бывшему банкиру. И выяснилось, что не ошибся, уж что-что, а уговаривать ближних учит финансистов сама их профессия. Начиналась вполне обычная, бумажная волокита-работа-болтовня.
   Но по-другому у нас нельзя. Чтобы получить лицензию на разработку месторождения нужно оббить ногами не один порог. А попробуйте республиканских чиновников раскрутить на внеочередной конкурс за право разработки месторождения. Это же нескончаемые затраты из республиканского бюджета! Но денег стараниями московской ФПГ хватит на все.
   Позволительно и купить все правительство этой заштатной республики на корню. Но зачем? Если что-либо подобно - криминальное вылезет при рассмотрении лицензии в Москве (недругов и обиженных по бортам месторождения всегда остается дополна), тогда вся работа пойдет насмарку. Такой коленкор завертеться, мама дорогая! Уж лучше делать дело как положено на все сто по закону, хоть и дольше, и затратнее, но потом не сгоришь.
  
  Тайны небесного металла
  
   Самое сложное - начало любого движения. Даже физикам пришлось придумать для этой докуки новую функцию, функцию скачка. По их формулам, когда сдвигаешь предмет с места, усилие начального времени равняется бесконечности. Удивительный, но сто раз оправданный жизнью парадокс.
   Для того чтобы сдвинуть махину стройки с места, понадобилось три года бесплодного топтания на месте. Усилия Фархада, его команды, давление всей мощи московской ФПГ вязли в бесконечном количестве согласований, которые по кругу замыкаются сами на себя. Наконец состоялась защита экономики проекта в алтынском совете министров, защита его в Москве на всех возможных для этого уровнях. И дальше пошло на добивание - защита и обоснование проекта шахты в гортехнадзоре, для которой понадобились рекомендации лицезированного института, двух ученых с мировым именем и научной степенью не меньше доктора.
   Что можно придумать еще, чтобы похоронить проект нового предприятия в бездне бумаг? Помочь нужному всем делу посильно на государственном уровне?! Правильно, чиновники просто обязаны протащить его через согласования горного отвода, водоотвода, землеотвода, экологические и прочие чрезвычайные ведомства, которые только и живут в ожидании того, что кто-то решит совершить данное строительное чудо.
   А горная дорога!? Стоимость доставки тонны угля до Ж\Д ветки тянула в полтора раза больше, чем ее извлечение из недр. Что только для решения этого скального лабиринта не предлагалось, и речной путь, и углепровод, разве только до дирижаблей не добрались. А выход оказался на удивление прост.
   Дорога всегда бывает в оба конца. Она и так оправдывала себя, всегда оправдывала. В маленькой республике Алту не производилось почти ничего. Каждый гвоздь, кусок мыла, железобетонная конструкция, все завозились с материка. Вот и ладно, повезем в республику местную потребительскую авоську для дорогих граждан больше, дешевле и качественней. А необходимый нам уголь поедет обратной дорогой и практически бесплатно.
   Для этого только всего и нужно, что спроектировать такую машину, чтобы она могла везти любые грузы: сыпучие, жидкие, и прочие, прочие. И его команда создала необходимую республике машину. Внутри кузова предусмотрели крепления под стандартные грузовые контейнера! Начали с проекта, который донельзя удивил автомобилестроителей, а через год запустили ее в серию. Разве теперь представляет себя без этого чуда отечественного углепрома тот автомобилестроительный завод? Фархад любил такие задачи, когда решение получалось неожиданным и красивым.
   Но самым сложным оказались все-таки деньги. Финансирование угольного проекта имело два конкретных этапа: до получения лицензии, и после. Первый этап стоил приличные деньги - миллионы рублей. Второй стоил миллионы, десятки миллионов долларов. Какие-то рубли первого этапа в сравнении с последующими затратами превратились в копейки.
   А еще, главным была команда. Постоянно очищаемая от лишних людей, она была поводом к неустанному вниманию, и самым опасным звеном в цепи производства. Слишком часто от поведения, настроя одного маленького человека зависел исход всего дела. Непозволительно часто!
   Фархад становился более жесток и авторитарен к подчиненным, компаньонам, смежникам. Годы, проведенные в команде Лобова, приобрели для него оттенок какого-то детского ученичества. Теперь они казались ему временем игрушек в казаки-разбойники, которые вспоминаются с легкой улыбкой на многоопытных устах.
   Что значит нелепая бумажная волокита по сравнению с реальным управлением промышленным предприятием и численностью персонала в десяток тысяч людских жизней? Его новая контора давала в бюджет республики налогов больше, чем все остальные территориальные предприятия вместе взятые. А ведь сейчас шла только проходка шахтного ствола, правда уже по углю. При введении первого горизонта очистных мощностей, добыча угля в шахте повысится в десятки раз.
   Труднее всего было найти главных специалистов на основные профили деятельности. К сожалению, отступали на второй план все те, с кем начиналось дело. Привередливому кормилу власти необходимы особые люди. И коммерсант Деев давно не мечтал о должности зама генерального, а тихо заведовал складом потребительских товаров, крутил поставками народного потребления и оставался доволен бакшишем сверх всякой меры. Финансист Василий Петрович, заурядно прозябал в одном из отделений банка при ФПГ. Какие они компаньоны? Их акции давно ушли в гору.
   Пришли человеки совершенно иного, регионального масштаба. Он притащил сюда лучшие шахтерские кадры Кузбасса. Даже от самого Лобова оторвал некоторую часть команды. Начальником отдела кадров в конторе служит тот самый Степанович, что так заботливо не хотел отпускать Дымова из администрации.
   Принцип для всех его наемных рабочих оставался один: в конечном итоге все решает генеральный директор. Он рассаживал своих управленцев в кресло за креслом, вначале бдительно следя за каждым из шагов, проверяя каждую сделку, затем давая видимость самостоятельности.
   Никто из его команды не мог угадать времени и уровня той или иной проверки. Каждая сделка с личным карманным интересом могла закончиться отсидкой вора в тюрьме. Но он и платил своим людям чистую денежку, когда прочие предприятия влезали в долги по заработной плате, и отпускали фантики за трудодни.
   Словно гигантский механизм тикала его шахта, постепенно рождая новых людей, отношения, новый город, которому пока еще не имелось названия. Он поднимался корпусами многоэтажек рядом с устьем маленькой речушки Хасан, на месте старого горняцкого поселка.
   В пятидесятые годы здесь уже работала шахта приличной, надо сказать, мощности. Мужики для опыта вручную получали из ее углей кокс. Результаты этих анализов Фархад видел в том самом историческом докладе. Не кокс это, а манна небесная для металлургов. Но сегодняшний концентрат, полученный по его личной, изобретенной Дымовым технологии, гораздо лучше. Металлурги специально разбавляют им угольную шихту для повышения общего качества. Добавляют согласно строгого учета килограммами. Дефицит.
   Когда-то в далекие шестидесятые, Зеленая Гривка была второй шахтой на счету угольной промышленности маленькой республики Алту. Но тогда марки 'КЖ' добывалось в стране достаточно, и шел золотой, особо ценный уголек на отопление домиков и чабанских кибиток. И что в том, что колошники в печках прогорают, и менять их приходится каждый сезон? Другого угля в республике нет, а топить дровами, не хватит всей алтынской растительности.
   Потом в брежневские восьмидесятые годы геологи нашли другой, более дешевый, чем в шахте уголек. А вывозить коксовый 'КЖ' на КрАЗах и допотопных зилках четыреста верст кряду до железной дороги не нашлось особого почина. Кузбасс далеко, а ближе металлургии не имеется никакой. И решено было тогда, законсервировать старую шахту.
   Новый Темский разрез копался легко и располагался рядом с требующим угля городом. Коэффициент вскрыши на нем оказался вполне приемлемым, а уголь марки 'Г' колошники не прожигает. Дыма от него, правда, не оберешься. Но с облаком мглы, прикрывающим город в суровую зиму, Кокэльцы сжились на удивление легко.
   Чрез двадцать пять лет никто бы о той брошенной шахте и не вспомнил, если бы не Тэрбек. Дымила эта гора на противоположном берегу Бий-Хаза, словно маленький вулкан, вываливая тонны жирного пепла в окружающее пространство.
   Там тоже когда-то размещалась шахта, причем в ней и запасы, и расположение ее пласта лучше, чем на Зеленой Гривке. Работали в шестидесятые угольщики в основном ее, но неправильное выбранное направление технического подземного взрыва вызвало пожар, затушить который на сегодняшний день невозможно.
   Жалко. Невыносимо жалко! Пятьдесят лет гора полыхает из-за одного маленького, глупого человечишки. Из-за секундной небрежности бездарно взрывника. Распределил подлец динамитные шашки не так, как требовали инструкции. И подпалил уголь. Теперь жить подземному пожару до тех пор, пока пламя не дойдет до уровня подтопления грунтовых вод. Только вода его бушующую топку и остановит.
   Но послужил тот пожар для размышлений Фархада спусковым крючком. Может, и сидело что до этого момента в его голове, но не проявлено, смутно. А может, начались те думки с памятных слов деда Данилы, что природа в своем горниле может такой металл подковать, которого не снилось ни одному кузнецу, ни одному рудознатцу.
   Стоял как-то Фархад у берега реки и рассматривал красные, трещиноватые скалы горелика. Миллионы лет назад полыхал в глубине недр пожар, может столетия, а может, и тысячи лет полыхал. Выпускала гора из трещин и щелей пар и дым, словно трудились под телом матушки земли всамоделешние боги.
   И тут Стоп! А ведь с этого и началось. Он уже тогда вычитывал про загадочный металл булат практически все, что попадалось под руки. И тут мозаика из разрозненных фактов в его голове сошлась намертво. Совпадало практически все. Самое главное технология получения чудо-металла совпадала, совпал его капиллярный узор, сошлась вековечная головоломка!
   Фархад знал, что несколько лет перед его опытами метал, с очень похожими на булат характеристиками, получили немецкие металлурги. Весь секрет его приготовления, по строго обоснованному практикой, высоконаучному европейскому мнению, решался множественной ковкой. Немецкие металлурги разогревали сталь тысячи раз, подвергали давлению, затем остужали. Но средневековому кузнецу их технология не пойдет. По их технологии булатный клинок необходимо ковать минимум в несколько столетий.
   У древнего рудознатца не имелось металлургических лабораторий. Не мог же отец передавать разогретую болванку будущей стали своему сыну, а тот в свою очередь завещать ее внуку и далее?! Не мог этот процесс идти непрерывно пару сотен лет. Где взять человеку такую высокую меру терпения?
   Только горный пожар может позволить себе столь многое, столь объемное: и смену температур, и гигантские скачки давления, и медленное перемешивание металла на протяжении сотен лет. Варился, варился природный тигелек на полном автомате, вот вам получите готовый металл. Да какой металл, ни один клинок против него не устоит, не сравниться ни крепостью, и эластичностью.
   А нашли его древние рудознатцы элементарно. Копали мужики уголек для кузнечных нужд там, где горный пожар границу имел. Прогуливались рядом со старым гореликом, глядь, а в земле глыба металлургическая, самородок. Мужики ее быстро молчком на переплав, а она с налету не поддается. Давай мужики сильнее мехами дуть, только тогда и справились с нею. Вот тебе и получили первый булат! Так и было!
   Словно завороженный, Фархад зажил согласно графика кладокопательного ажиотажа поисков и исследований. Он почти не спал несколько месяцев. Не мог спать! Все новые факты говорили об его исторической правоте. Зачем китайцы таскали именно этот, алтынский уголь к себе на родину? Тащили за тысячти верст перевалами и пустынями. Какая тут экономика? Какая выгода? А откуда взялись китайские боевые чудо мечи?! Вот тебе и разрешение загадки!
   Аналитический элементный анализ угля с Зеленой Гривки выдал подтверждающие результаты. В этом пласте имелись все необходимые элементы для того, чтобы напрямую, ординарной плавкой получать самую высококачественную сталь. Сталь - близкую по характеристикам к древнему булату.
   Здешний уголь имел все присадки в той золотой норме, которую так долго вычисляли немецкие ученые металлурги. Там, в горниле подземного пожара он становился булатом сам, без вмешательства человека!
   Фархад закопался в историю алтайского региона по-настоящему и узнал о существовании странного племени динлинов - кузнецов. Это небольшое племя на протяжении двух тысячелетий снабжали всю степь и далее: среднюю и юго-восточную Азию металлическими изделиями. Их искусство прервало свой век только с приходом на эти земли русских с передовой, уже заводской металлургией.
   Но еще до сей поры, выделяют этнологи среди местных народов род горных шорцев, славящийся своим знанием тайн земли. До сих пор выделяют. И до сих пор в семьях шорцев рождаются дети со стальным цветом глаз и светло-серыми волосами.
   По преданиям шорцы передавали свое сокровенное знание только главе рода. Если вождь обладает даром шамана, его называют - знающим тайну, если шаманских способностей нет, шорцы зовут главу рода - хранящим тайну. Какую тайну?!
   Поиск фактов и аналитических данных становился все более лихорадочным. Даже производственные дела его шахты отступали на второй план. Благо, что хорошо продуманная кадровая политика предприятия и уже отработанная технология позволяли его руководителю и расслабиться иногда.
   Он стоял на пороге открытия величайшей тайны человеческого ремесла! Тайны, за которую греческие боги, не колеблясь, отдали бы амбру своего бессмертия любому герою. Совсем скоро он сможет обосновать свои теории. Быть может даже получить или найти естественный слиток булата. А в этом самый неудобный момент ему кто-то мешал, совал свой поганый нос в чужие дела!
   Однажды Фархад обнаружил, что бумаги по булату на его рабочем столе переворошил некто в отсутствие хозяина. Уборщица в кабинет генерального директора допускалась только в наличии самого владельца. Не грех на людях и кофе попить, пока персонал пыль и грязь подтирает, зато конфиденциальность бумаг и проектов полная.
   Память у Фархада фотографическая, чужую руку он определил сразу. Переложили сволочи папки не в том порядке. Кабинет в предыдущие сутки сдавался на пульт, ключи только у него, право снятие с охранной сигнализации другим не передоверял никогда. Кто мог так напаскудить!? Начальник личной службы безопасности вылетел с работы в два дня. С тех пор такого откровенного бардака не замечал, но другое...
   Во-первых, на нечто скользкое, но исключительно нежелательное намекнул сам президент республики Алту. По словам президента, это непонятное и откровенно лишнее в направлении его работ могло дурно сказаться на их общем деле и вообще, дать непредсказуемые, нежелательные последствия.
   Оговорился президент, сказал, - исторические, национальные последствия (как ведь сказал!?). Поправился правда потом. А в таких ответственных кругах оговорки случаются реже, чем совпадения на один миллион. Видать, копал против их совместной фирмы кто-то на самом верховном уровне.
   Хотя в последнее время, правительственным заморочкам Фархад уделял внимания все меньше и меньше. За что он платит прикормленным чиновникам деньги? Налоги идут потоком на образование, медицину, социальные гарантии чабанов. Пусть сами себе строят кинотеатры, библиотеки, а не только пивные и продуктовые магазины. У них забот с возрастающей мерой потребления должно случится невпроворот.
   Но как только стал Фарахад подступаться к исторической правде об Алтынской священной горе, тут же у него под носом из республиканской библиотеки изъяли все материалы по интересующей тематике. Изъяли нагло и без внятных, разумных объяснений.
   Но самое главное он успел найти не в архивах, а в самой земле. Самое главное - нашелся в горе тот необходимый для теории природный угольный горелик! Выступают из нее скальные стены рыжие перспективные! А с изъятием документов об археологических занятиях сработали варнаки топорно и грубо, только распалили его жажду раскопок в прочих архивах.
   Взять весь этот блеющий в трубу народный хурал. Называют себя верховной законодательной властью. Мало им денег от нового предприятия, сколько ни дашь, ничего не хватает. Подавай больше и дальше. Когда каждый из начальников района на себя одеяло тянет, эффективности не получается никакой. Им до всего охота: и особенности национальные хотят сохранить, и уголь чужими руками из земли достать, и получать с этого процесса запредельные по высоте налоги.
   Местные русские к туземцам, относятся как к туземцам. Они-то знают, что без твердой секирной руки здесь не обойтись. Была бы Фархадова воля, он бы обнажил эту руку до локтя. Простонут граждане пол года на воротник, привыкнут и будут жить через согнутый хребет. А по-другому как?
   Фархад заказал надежному человеку со стороны сделать подборку исторических фактов через интернет, и в первый раз всплыло в этой истории громкое имя Чингисхана. Вот правитель, так правитель! И ведь сами алтынцы его славят до сих пор. А он их никогда не щадил излишне, что хотел, то и получал в полной мере.
   Вот только особое, трепетное внимание самого известного степного владыки к алтынской земле, принадлежность ее к лично-родовому владению верховного клана выглядело в свете загадок булата крайне интригующими и подозрительными. Слишком много за эту землю Чингис положил воинов, и народы кровью перемешал. Не поймешь теперь какой в нынешнем населении крови больше монгольской или домонгольской.
   Алтынцы почитали саму память своего великого предка. В народе, среди шаманских песнопений бытовала легенда о бесценном кладе Чингисхана, спрятанного в родной земле. Об особом могуществе того, кому достанется этот бесценный клад.
   Опять факты: испокон веков в здешних курганах, в захоронениях не находили боевых мечей, только их костяные и деревянные имитации. Археологи и грабители древних могил вытаскивали на поверхность инкрустированные драгоценными камнями луки, панцири, даже кольчуги из золота, инкрустированные щиты. В захоронениях присутствовали все радости кладоискателей, не находилось места только обыкновенным боевым мечам. Случайность?
   А что если меч воина в этом племени был священной тайной, великим табу всего рода? Он давал силу и власть. Булатный меч - абсолютное оружие победы. Может ли человек придумать что-либо ценнее? Мог ли Чингисхан обладать большим выражением человеческого могущества?
   Чингисхан сюда китайцев на аркане сюда и затащил, приохотил к металлургической тайне. При его правлении монголы стадами сгоняли на территорию Алту ремесленный люд, организовывали рабочие поселки из военнопленных ремесленников-китайцев. Но видать, что эти пленные делали, и сами они не знали толком. Не входили китайцы в число посвященных людей. Только слышали звон, а колокольчика в руках не держали отродясь.
   В 1220 году состоявший на службе у монголов чиновник-китаец Чан-Чун говорит об Алту, как о местности, где добывают 'доброе железо'. К этому времени согнанные сюда китайские ремесленники осваивают для Орды месторождения на реке Пакай, а так же новое месторождение Карагол. Уголь добывают в Хасане и Тэрбеке. В раскопах древних городов обнаружено большое количество кокса выжженного из Хасанского угля. Педантичный чиновник пишет о нем в своих путевых заметках:
   'В каждый дождь получают железо особое, называют его цзя-ша. Делают оружие весьма острое'.
   Вот откуда взялись эти ишаки, груженые якобы 'углем'. Китайцы народ хитрый, и свои иероглифы жгут весьма редко. Особенно хранят письмена стратегические.
   А прошлым летом связало его со священной Алтынской Горой очень странное, таинственное происшествие. Как вспомнишь о нем, так оторопь в теле. И верить в такую мистическую дурь не хочется, но было наяву, и со всеми вытекающими последствиями.
  
   Согласно технике безопасности, личной охране и охране коммерческих и технологических секретов фирмы Фархад уделял внимание по полной программе. На тот момент этим ведомством заведовал Генадьевич, человек из гб-шной структуры, ветеран и службист.
   Но заминки случались со всеми. Фирма - организм живой, в ней нештатные ситуации плодятся самостоятельно и с завидным постоянством. Был поздний вечер, территория конторского двора запиралась наглухо после восемнадцати ноль ноль, а стрелки часов спешили уже к двадцати.
   Фархад звякнул охране, чтобы подали директорский джип и, наконец, оторвался от компьютера. В последнее время он приловчился заниматься сразу двумя делами. Например, набирал на компьютере текст очередного правительственного выступления и размышлял о железе цзя-ша, почитывал книжки по истории.
   Главное в этой методике, чтобы хоть одно занятие оказывалось мало интеллектуальным. Вот второе, более интеллектуальное занятие с завидным постоянством оказывалось у него историей про древний булат. Одна беда, глаза уставали. Один туда смотрит, другой видит фигу. Нервы глазные и мышцы работают вразнобой.
   Вышел Фархад во двор - слезы на глаза навернулись от напряжения, и переключиться невмочь. Радужные круги плодятся в темноте веером, будто мыльные пузыри. Его тогда автоматически удивило, что двор пустой. Обычно хоть кто-нибудь, но суетится, мозолит лоб перед высоким начальством. А тут никого, и темнота. Но не придал значения, отметил, что непорядок и забыл.
   Только хотел Фархад Николаевич своего шофера Пашу окликнуть, смотрит, а перед ним стоит старик - весь в белом, с бородою до пояса. Явление Христа от народа. Фархад было испугался, но потом ощутил, что силы в том старике давно уж нет. Так одна повитушная видимость.
   В моменты неожиданности брал директор всю инициативу на себя. Знал он из шахтовой практики, чем больше растерянность, тем глубже беда. И тут у него сомнений хватило на первые пять секунд. Стал действовать резко и решительно. Для начала наддавил на непрошеного гостя внутренним зрением. Обычно после такого приема нищие да фиктивные калеки норовили забиться башкой в угол. А этот ничего, не гнется даже. Фархад решил опробовать на нем вторую, более зрелищную часть своей гипнотической тактики.
   С шахтерами эта театральная часть очень весело проходила, задорно. У рабочего человека, особенно горного, матерно - словесная наука имеет большое, почти политическое уважение. Помянуть чужую мать чаще, чем свою может и пьяный дурак. А вот выдать на гора ненормативную лексику так, чтобы в мгновение ока от нее, как от волшебной палочки дело пошло! Это вам не фольклор, а целая наука.
   Помнится однажды, в самом начале горных работ, когда еще сам на пром. площадке появлялся, потребовалось двух уродов вразумить. Фархад загнул им матом так, что два мужика и камаз, заглохший среди скрипучих алтынских морозов, завелись с пол пинка. Так тогда он умудрился помянуть в одной фразе не только камазовы мать и отца лично, всякий болтик и гаечка и коробка сцепления не осталась в накладе. Помнится...
   Но слова не приходили, и разлепить губы не в мочь. Вместо этого чужой отвратительно равнодушный взгляд вползал в его сердце, жег стыдом душу. Старик загипнотизировал его как последнего удава. Старик воспользовался его слабостью, усталостью после долгого напряженного рабочего дня. Разве дня?! Бессонных суток, недель, всех последних лет, отданных единой цели. Незваный гость пил его силы, добирался до самого дна сущности, сокровенных родников...
   Вслед за тем, не произнеся и слова, лунный человек приложил к его лбу раскаленную старческую ладонь. Кожу обожгло так, что высохли слезы, барабанило обрывками снов и видений, взрывалось изнутри гранатами боли. Какая-то чужая реальность стремилась прорваться внутрь его мозга, но Фархад не сдавался, он знал, читал об этих гипнотизерских штучках.
   Неожиданно он увидел старика со стороны, в совершенно другой ситуации. Того же самого человека, но много, много моложе. Тот стоял на краю гигантской пропасти, обрывающейся в рассветный полумрак неба. Помолодевший старик странно напоминал Фархаду какого-то дорогого, но бесследно забытого им человека. Его взгляд, манера держать голову, сам облик, казались чем-то неуловимо близким, родным...
   Его охватил сон.
  
   Прямо перед лицом, метрах в десяти от последнего его шага стояла Горная Дева. Ее волосы развевало ветром, рот раскрылся в полу усмешке, а щеки настиг легкий румянец возбуждения.
   Фархад заметил, что Деву окружали четыре миниатюрные женщины - азиатки. Они были совершенно обнажены, но нагота их свободна и естественна. Глаза женщин устремлены в пустоту, недвижимы. Если бы не их разгоряченное дыхание, они бы казались мертвыми. Грязно - темные, длинные волосы покрывали тела почти до пояса, оттеняли и без того бледную в утреннем полумраке кожу.
   Рядом, в нелепых позах застыла стая громадных, человекоподобных обезьян. Их глаза, устремленные на человека, горели грязным, животным огнем желания голодной плоти.
   - Лузгень ... - Дева поднесла руку к лицу. Мой Дар ... - она сделала неуловимо легкое движение кистью.
   Словно в замедленном фильме, Фархад увидел, как от нее отделился воздушный, темный полукруг и со свистом рассекая воздух, порхнул в его сторону. Происходящее с ним сейчас не правда. Все понарошку. Понарошку...
   Опять веер. Эта странная вещь может сотворить с временной тканью мира все что угодно. Незыблемость времени? Замкнутый абрис веера и замкнутость его движения создавали новую, вневременную, невозможную форму существования. Кольцевой круговорот нескончаемых свершений, что может быть более притягательным и завораживающим?
   Но разве реально такое время? Обреченность жизни по чужому сценарию, беспомощность в отсутствии собственного выбора. Будто все это происходило и происходит не с ним или не только с ним. Все это повторяется? Откуда он знает Горную Деву? Почему она знает о нем все?
   Легкий удар в плечо заставил его покачнуться. Фархад опустил глаза вниз и увидел обрезанную выше локтя руку, лежащую рядом на камнях. Свою руку.
   Фархад поднял голову, в последний раз взглянул в ее чистые, чуть насмешливые глаза, оступился и навзничь упал в пропасть.
  
   Его нашли только утром. Несколько часов он не мог проронить ни слова, двинуть рукой. Только сильнодействующие средства смогли привести его в чувство. Долго не отставали заботливые, сующие нос не в свои проблемы доктора. Даже звонил из Москвы, встревоженный столь неожиданным, коварным поворотом дела, компаньон Михаил.
   Но не рассказывал Фархад подчиненным ничего особенного. Буркнул, что произошло разбойное нападение. Его нагло пытались избить и ограбить, в результате пропал кошелек с тысячей долларов наличности.
   А следов того лунного старика, конечно же, не видел никто. И ворота оказались наглухо заперты, и службы наблюдения зафиксировали туманную пустоту. Ювелирный класс работы. Если они стремились его запугать, то у них получилось сполна.
   Генеральный директор ругался, плевался бессмысленной злобой в сторону без вины виноватых подчиненных. Фархад лишил всю смену водителей, охранников, обслуживающего персонала премии на три месяца вперед. Служба внутренней охраны провела по этому инциденту самое тщательное расследование.
   Но не помогало и на грош. Саднило душу. Беспомощность брала за горло. Иногда темными пустыми ночами хотелось выть и рвать всю эту глупую, скотскую братию бездельников железной рукой. Но самое страшное, она жутко болела. Его отсеченная во сне рука.
   А из второй, здоровой руки Фархад никак не мог выпустить тот самый, найденный по утру старинный боевой веер. Даже пропустил вязочку через специальное кольцо, и носил на левой кисти, не снимая амулета на ночь.
  
  Священная гора
  
   Иногда попадаются старички, удивительным образом сохраняющие свою живость и энергичность, нереальное для прочих количество лет. Савелий Вольфганыч - немец и горняк в первом поколении, как он сам любил выражаться, был именно из тех.
   Ему от роду никогда не дашь больше пятидесяти пяти. А как в гору попрет, угнаться за ним не по силе иному молодому. Глаза 'потомственного' шахтера горят непокобелимым жизненным энтузазизмом. Чисто выбритые щеки сверкают молодецким румянцем. А руки без работы сами ходят ходуном.
   И смеются над ним окружающие, а приглядишься, так завидно. Вроде смотриться тебе по возрасту ровней, а на самом деле, Савелий Вльфганович еще мальчишкой на шахту Зеленая Гривка попал. Работал откатчиком и забойщиком, почти пол века назад. Вот до взрывника в квалификации чуть-чуть не дотянул, прикрыли шахту.
   Рассказывал дедок, что когда вход в нее взрывали, у шахтеров - дюжих мужиков выступили слезы на глазах. Сколько тогда жизней горькой водкой и скукой безработной оборвалось! А сколько от Вольфгановича горных баек поиметь можно? Не выслушаешь рассказов в три дня, и под три хмельных штофа, не откушаешь их, не осилишь.
   Познакомились они с Фархадом в самом начале, когда их первая гоп команда пришлых людей разъезжала по республике еще в проектантах. Прибыли они на Хасан посмотреть остатки от взорванного ствола шахты Зеленая Гривка, глядь, а в горе дыра, а из дыры лезут всамделешные шахтерики.
   Морды черные, угольные да алтынские. Это когда алтынцы лазили в гору не под конвоем!? Скажешь про невидаль кому постороннему, так тебя самого засмеют, ни за что не поверят. Не бывать никогда в Алту такому чуду. Ни религии не позволяют, ни национальный характер. А тут второе пришествие.
   Но тогда всей его проектантской гвардии пришлось не до смеху. Если кто в старой шахте разложит костер, полный Тэрбек. Загорит огонь так, что не потушить и сегодняшними средствами. Да и кому оно тогда нужно угольное поле с подземным пожаром?
   Фархад кинулся на горе - шахтеров яки зверь оглашенный. Готовился стереть тех с лица земли, устроить показательную взбучку. А из недр горы вылезает улыбчивый, желтозубый добрый молодец и говорит: - Мил человек, что на них кричишь. Я здешний бригадир. Если не в порядке что, сразу ко мне.
   Эдакий молодцеватый гоголь-ветеран. У Фархада с души и отлегло. Мужики в горе который год кряду уголь на зиму брали. Шахтерам свой труд жалко было, когда уходили, взрывали так, чтобы в случае надобности добраться до угля с малыми потерями. Кто же знал, что пройдет без движения долгих тридцать пять лет? Хотели они вернуться в гору быстро и качественно.
   Но времени прошло ой как много. И вагонетки теперь другие. И диаметр шахтового ствола пробивают совершенно другой. Все нынешние механизмы в их старые дыры и с натягом не пройдут. А своды двадцатипятилетней давности, хоть и бетонные, подсели, потрескивают, сыплют песочком. Опасно. Кто тогда знал, что так надолго?
   Поговорили, познакомились, договорились. Определили сумму отступного, чтобы больше местное население в гору не лазало. Потом мужики вместе шахту заваливали, всем миром и свои, и чужие. Столковались, что на зимний уголек горе-шахтерам фирма выделит специальную денежку. Правда, перед этим, по заказу новой фирмы достали шахтерики сорок тонн концентрата на угольную пробу. Покрутить уголек в институте на технологию обогащения. Вот в процессе первой добычи и сдружились по-настоящему.
   Рассказывал Вольфганыч, будто в священной алтынской горе, что находится рядом с городом, тоже шахта имеется. Тихонечко так рассказывал. Будто еще в сороковые годы перед войной обнаружили ту шахту местные археологи. Но считали местные ученые, что дыра в горе не шахта, а могила великого шамана по имени Теб-Тенгри. Ходила в алтынском эпосе такая сокровенная легенда о великом шамане, который являлся учителем и наставником самого Чингисхана.
   Фархад и сам на ту гору поднялся, конечно же первым делом, как приехал в Кокэль. Действительно красивая скальная маковка, с нее весь город и долина - как на ладони. Под тобою голубая, спокойная лента реки и дальше пологие сопки в сизой дымке дали. Тогда при осмотре подумал: красивая лирика, только нужна ли кому?
   А местные знахари-экстрасенсы носились с этой горой, словно черт с бешеной ступой. Называли ее и гордостью, и душой республики, объявили маленькую горку археологическим заповедником и прочее, прочее.
   Есть там рисунки выбитые зубильцем. Отдельные из этих древних узоров очень даже неплохи. Бараны скачут, кони скачут, всадники забавненькие бегут с луками и собачками. Все это выбито на гладкой, мягкой стене зеленоватого песчаника точечным пунктиром.
   В те стародавние времена пастушки переростки, когда им нечего от баранов делать было, ходили на гору. А дети, они любят рисунки малевать. Самое народное творчество, сидишь себе в прохладной тени грота и ковыряешься зубилом с натуры. Ляпота! А эти горе-ученые выдавали детскую стряпню за народное достояние. Устраивали диспуты и семинары, защищали докторские и кандидатские. Обосновали хлебную контору для прикорма!
   Вот наверху той горы - действительно интересное дело. Остатки самой настоящей древней крепости. Местами стены из бута сложены, местами естественные скалы подработаны так, что образуется замкнутый круг, с башенными усилениями. И видно сверху противника километров за тридцать, и оборонить сооружение можно с некоторым удобством.
   Фархад эту гору исследовал хорошенько. Да что он один, туда круглый год иностранные туристы, будто на смотровую площадку поднимаются. Там дети облазили каждую тропку и норку вдоль и поперек. Если был бы вход в шахту, выкопали живьем.
   Но Вольфганыч не сдавался.
   - А ты заметил, - Фархаду говорит, - как над горой местные шаманы трясутся? Думаешь это спроста? Когда до Великой Отечественной войны внутрь горы советские археологи влезли, случились у них жуткие неприятности. Будто проклял их за это сам верховный шаман. Свел прямиком с жизни.
   Может и суеверия то, но кто в ту гору проник, тот солнышка уже не видал. А кто рядом был, заболели падучей, лишились всякого разума. Мне об этом еще родной дед сказывал, крестился за правду.
   - Ну, это уже детские сказки, - подвел начальник итог старому шахтеру - энтузиасту. - Враки это. Если бы имелась такая пещера, даже завалили ее потом, все одно, след от свежей движки виден не одну сотню лет.
   - А если затерли следы они с особой тщательностью? Хитрые ведь эти шаманы, - не унимался потомственный шахтер.
   - Уболтал. - решился Фархад Николаевич. - Согласен. Если вход в ту пещеру найдешь, то с меня тысяча баксов премиальных. Без подоходного налога.
   На том и уговорились.
   А сейчас, спустя три года после тех, уже забытых разговоров, стоял дед Савелий в его кабинете и требовал свою честно заработанную тысячу баков. Требовал в тот же час, домик ему поправить до зимы жуткая необходимость. Да и с соседом насчет старенького мотоцикла 'Восход' сторговались. Тяжело в его годы без транспорта. И как прорвался Савелий к генеральному в кабинет, уму непостижимо!
  
  
   Экипировались по максимуму. Фархад в таких делах не признавал и тени нахрапа, торопливости и разгильдяйства. Во-первых, вдруг пронюхают эти доморощенные экстрасенсы? Без шума, воя и визга в их курултае тогда не проживешь. Опять сдернут деньги с шахты на коллективное, национальное пропитие исторических ценностей. Будут артисты кружить с бубнами вокруг экскаваторов, курить свою травку.
   Во-вторых, голову можно свернуть непосредственно. Если правда нашел дед шахту, то сколько ей лет знает единый Аллах. Конечно, далеко вглубь они для первого раза не зайдут. Наверняка за эти годы все позасыпалось напрочь. Но если и на трех метрах под землей привалит, мало не покажется. Гора... Двоих нужно было оставлять у входа и самим по веревке идти.
   И последнее, когда там шахта работала, вентиляция может в ней и имелась. А сейчас, спустя столько лет, откуда поступать свежему воздуху? Может, и в пирамидах египетских от этой головной боли археологи передохли. Кто ж из них про настоящую гору знает чего? На этот случай брали они полный шахтерский боезапас с кислородными масками. В общем оснастились как только могли, и тайну сберегли.
   На место прибыли глубокой ночью, без шума и лишней пыли. Дырку Вольфович надыбал хорошую. Но камешками, для сохранности так ее замечательно приложил, что под светом фонарей искали больше часа. А Вольфганыч тем временем успел над ними хорошенько посмеяться. Не пойду, кричит, я в шахту, там водятся черти.
   А у Фархада мороз по коже. Дыра в темноте, как провал во вневременье. Из нее несет затхлостью, и гора нисколько не дышит, не отклоняется пламени светлячок. Видать, нет вентиляции. Но и газом не несет, что тоже немаловажно. Кое-как в дыру протолкнулись. Надели кислородные маски и поперли.
   Свод у шахты низкий, шли почти на карачках, задница в задницу. А крепи поставлены чудно, не по-нашему. Фархад посветил, присмотрелся - крепь из осины, и даже не совсем гнилая, еще есть внутри здоровая сердцевина.
   В самом забое нашли железное кайло: грубое, литое. Колода какая-то из той же осины. Да чуть ее тронули, она сразу в прах. И еще груда сухой кожи в углу. Мужики испугались, не человечина ли? А через минуту поняли. И не было никакой у древних шахтеров вентиляции, сверлить камень глубоко они не умели в такой древности. Специальные люди приносили им воздух с поверхности в мехах. Наберут себе кислорода в легкие, а в мешок воздуха для тех, кто внутри. И бегут гонцы тридцать метров туда-обратно. А другие в это время машут кайлом. Настоящие шахтеры.
   Накопали мешок священной руды быстро-быстро и вернулись обратно без особых происшествий. Ни чертей, ни шаманов там не нашли. Мужикам, что в предприятии тайном помогали, Фархад Николаевич запретил болтать настрого. Выплатил специальную премию. Вход в историческую шахту они привалили еще тщательней. И рядом ни окурка, ни земельки сдвинутой, ни лоскутка бумаги.
   Самое странное, что именно тогда, в древней шахте Фархада перестала беспокоить неврозами рука. Боль и сухость словно обрезало, и личное душевное спокойствие заново обрелось. Чудеса, да и только.
  
   Кусок дерева, что достался 'кладоискателям' из той древней осиновой колоды Фархад сразу же отдал на радиоуглеродный анализ. Руду отправил в Новокузнецк своему бывшему научному руководителю по институту. Тот ее повертел на обогатительной установке и нашел видимые глазом крупицы металла.
   Ничего особенного, вроде железо, сталь. Но анализа на физико-механические свойства Фархад ему и не заказывал с особым смыслом. Секрет, когда его знают двое, уже не секрет. А для утверждения открытия плавка нужна, контрольная плавка!
   Заказали в Москве электрокотелок. Чертеж на него Фархад Николаевич выдумывал лично. Он подозревал, что насыщение кислородом при этой плавке должно быть по особым правилам. Сталь-то высокоуглеродистая!
   В разгар работ притащили ему еще один аргумент в пользу природной теории. Да какой аргумент, он аж в кресле подпрыгнул от восхищения. В семидесятые годы делались на территории Алту аэромагнитосъмки. В их черту попадали все интересующие его объекты: и горелики, и священная гора в их границы вошла.
   Как в воду смотрел Фархад Николаевич. Там, где могли осаждаться металлы, наблюдался на графиках резкий, скачкообразный взлет Y составляющей. Полное научное попадание, по всей цепи интересующих его объектов. Значит, не только в этой горе, в других гореликах булат найти можно, если покопаться с должным рвением!
   А потом была плавка и первая, и вторая, и третья. Только с седьмого раза металлургам любителям удалось наскрести из этих неуловимых вкраплений хорошую металлическую каплю.
   Фархад заворожено смотрел, как остывает тигель. Эта капля совсем не походила на обычное железо. Теряя температуру, она превращалась в неправильной формы кристалл. Его поверхность быстро покрывалось пленкой, но будто не окислом, а окалиной, голубовато-синей окалиной. И твердость этого маленького кристалла превышала твердость победитового резца.
   Настоящая булатная сталь - соль и смысл всей этой непростой, трудной, но удивительно щедрой земли. Тысячелетний пласт человеческой истории, вобравший в себя и мудрость, и силу, и страсть наших далеких предков. В этой маленькой капельке металла сосредоточилось огромное, нереальное количество легенд, сказок и тайн нашей всеобщей истории. Будто ожили древние динлины - праевропейцы, давшие начало всему научно-техническому прогрессу. Будто вновь закипела страстями вековечная Степь и полетели волны ветров по колосьям ковыля, разбрасывая семена еще не случившихся событий.
  
  Проклятье из глубины веков
  
   Неприятностей при таких масштабах производства не избежать никогда. Прошлой зимой насквозь перемело дорогу из Алту на 'большую землю'. Перехватило шоссе сразу в двух местах. В одном из них ударило снежной лавиной. Неудачливого Камаза с мертвым водителем нашли только по растаявшему снегу к лету.
   Обычно горняки обходились силами своего РСУ, а тут на беду прилетели крутые спасатели из самой Москвы. Водители легковушек жаловались им на запруженность дороги, на неуважение камазистов. Чернили угольное производство на всю страну. Репортаж сняли для программы 'Время'.
   Но ставить палки в колеса неприятелю уже поздно. Шел уголек, его брали все коксохимические предприятия. Уголек Алту потихоньку наполнял живой черной кровью вены сталелитейной промышленности России. Резко понизился рабочий цикл коксовых батарей. Особым оказался алтинский уголек, одного железа в нем под восемь процентов.
   А коварство горной дороги уносило одну за другой человеческие жизни. Но деньги за ходку по этой трассе платили немалые. Восемьдесят долларов за ездку, и любой хороший шофер мог за месяц получить зарплату среднестатистического директора или коммерсанта.
   Желающие подзаработать на риске не переводились никогда. Но доверить машину новичку, даже самого высокого разряда слишком опасно. Месяц ходили шопера у дороги в стажерах, и только после такой тщательной подготовки отправляли их в самостоятельный рейс.
   В недрах самой Горы основная кадровая ставка пришлась на шахтеров Кузбасса. Купили за счет фирмы недостроенный жилой комплекс недалеко от столицы республики Кокэль. Силами собственных архитекторов превратили полуразрушенный микрорайон в небольшую, отдельно стоящую крепость. Наводнили жилой комплекс всем социально-необходимым: баней, магазинами, спортзалом, кинотеатром, прачечной, хлебопекарней.
   Вахта была длинною в двадцать один день и распределена так, что почти всегда рядом с камазистом ехал домой или на работу шахтер. Во-первых - присмотр, во-вторых - повышает сплоченность рабочего коллектива, в-третьих доставка рабочей силы исключительно задаром.
   Хождение горняков из родного микрорайона в чужой город не одобрялось. Но как же шахтерам без баб! Даже за двадцать один день смены. И хотя за пьянку вылетали угольщики с работы довольно регулярно (еще и всю бригаду в назидание премии лишали), случалось и это.
   Но тогда, в конце ноября произошло самое худшее - групповая драка с применением холодного оружия. Началась гнилая буза с пьяных претензий алтынской молодежи. У них в Кокэле два техникума: один по животноводству, другой по коврам. Ковров студенты не видели отродясь, а вот водку хлебали здорово.
   Да что им водка? Любой алтынец после двух бутылок пива пьян вдребезги. Мелкие у них организмы. Но как в стаю собьются, так добычу им подавай. Ходят в городской темноте, рыщут, нападают на русских без предупреждения и повода.
   А тут как на грех, попалась им компания шахтеров. Не из самых лучших, четвертой проходческой бригады. Кинулась на них мелкота буром, а мужики разобрали штакетник и давай ученичков пряниками угощать. Проломили пару голов, те врассыпную.
   Когда юнцов и след простыл, один из проходчиков схватился руками за бок и упал в лужу. Прокололи ему печень насквозь. Даже сам не заметил, в какой момент подскочили, ткнули и улетели. Парню жизнь медики спасли кое-как, а дальше было куда хуже.
   Пойдет кто-нибудь из шахтеров или шоферов вечером в город, ему раз и в живот пику. Распоясались напрочь, головорезы азиатские. А по городу слухи ползут нелепые, будто кто-то из русских алтынскую молодежь по ночам рвет на части. Уже, мол, восемь случаев за один месяц. Вот и мстят пацаны.
   Однажды вечером ворвался в кабинет Фархада майор из местного уголовного розыска. Как его смотровые пропустили? Может, по привычности к милицейской форме? Хоть и алтынец, а мужик дюжий, ростом под сто девяносто. Пунцовый весь словно рак, кричит: если вы со своими не разберетесь, разберемся мы!
   Тут к спору подоспело ведомство личной охраны. Хотели ребята его из кабинета выкинуть, но Фархад махнул им рукой. Вышли службисты, знали, если хозяин решил, значит, справится сам и на все сто. Обламывал Фархад и не таких, делегации профсоюзных фронтовиков из его кабинета выходили шелковыми.
   Фархад демонстративно и спокойно налил себе горячего варева из кофейника. А менту и чашки не предложил. Ждал, когда тот взовьется, будет кашлять своей ненавистью. Тогда поймать его взгляд проще всего. Но молчит мент, пунцовый будто рак на сковороде, а молчит.
   Тогда сам генеральный директор из-за стола встал, подошел к чину, взял его за подбородок и взглянул в глаза. А у блюстителя порядка заготовлена финка в руке, только и успел ему в глаза наддавить, чтобы не полосонул. Вот до чего дошло! Точно у них кровь больна бешенством.
   Переборщил он давлением с тем ментом. Майора неделю потом откачивали в психушке. Но как только служивый из больницы вышел, так опять исчез из поля зрения шахтовой службы безопасности. Скрылся, сбежал! Видать понял, чья взяла сила.
   Наверно уехал багатур в родовое стойбище пасти оленей. А по городу как бы случайно ползет новый поганенький слушок. После разговора с директором шахты пропал хороший, весьма уважаемый человек.
   Следующим вечером на конфиденциальную беседу Фархада вызвал сам президент республики Алту.
  
   Президент республики - господин Алчигой человек небольшого роста, аккуратный, интеллигентный, необычайно подвижный, но на удивление безэмоциональный, даже сухой. Фархад нашел с ним общий язык с самого начала. Президенту нужно максимально долго сохранить свою власть и высокий пост. Фархаду необходимо спокойствие в народе и стабильность в республике. Разве это не благие общие цели?
   Президенту через год предстояли очередные перевыборы. По-другому их вслух и не называли. Оппозиция нынешнему президенту полный хлам, националистические выродки. Открыли бездари турецкий национальный колледж в центре Кокэля. Молятся на серебренный полумесяц, деньги берут у любого кто даст.
   Давным-давно, в первый год их совместной работы встречались соратники больше не в правительстве, а у президента дома. За простым, почти по-деревенски неприхотливым столом, вели неторопливые разговоры, обсуждали назревающие проблемы. По восточным понятиям они если не братья, то точно друзья.
  Жил Алчигой по нынешним капиталистическим меркам довольно скромно. Поводов к злословию со стороны малоимущих старался не подавать. Самое удивительное, что президент не брал взяток и с угольщиков. По крайней мере себе лично. Только иногда он требовал значительные суммы на развитие социальной сферы республики вполне официально. Опытный политик. Его простым компроматом с ног не свалить. За последнее время их отношения изменились, обросли официальщиной. И неудивительно, республика богатеет, усложняется этикет.
   Очень ровный в личных и рабочих отношениях Алчигой голоса не повышал даже на прямых оппонентов. Для этого он держал хорошую свору родственников и сотоварищей, которая с верховного позволения рвала избранные цели весьма сноровисто и споро.
   Но их сегодняшняя встреча получилась особой. Такого президента Фархад видел впервые. Обычно отполированный на внешность Алчигой казался растрепанным и даже всклоченным. Хотя какая тут всклоченность, у него и волос-то почти нет.
   Нет, не раздражительность, скорее удивление и даже испуг застыли на его круглом лице, придавая державному облику непривычную эмоцианальность и человечность. Взмахом маленькой руки президент предложил Фархаду сесть за сервированный к ужину стол, а сам долго вышагивал напряжение неровной, нервной походкой. Генеральный директор ждал. Президент выхаживался, словно не решаясь начать неприятный ему разговор.
   Удивительно, неподобающе рано темнеет в октябре. Еще и рабочий день не позади, а окна внутри большого банкетного зала в правительственной столовой налились непроницаемой, мертвой тьмой. Хотя осень нынче была долгая и сухая, с приятным свежим ветерком и ясными короткими дням. Уж и листва пооблетела, иссохли травы, а морозов все нет.
   Они оказались один на один в огромном зале за огромным столом с белоснежной скатертью, официальной сервировкой и пустотой. Ни официантов, ни охранников, ни даже вездесущего брыластого зятя президента. Предстоял серьезный разговор, совершенно неожиданный для начальника шахты...
   - Фархад, - все-таки заговорил Алчигой. Его лицевые мышцы будто слились в маску боли. Казалось, он подписывал себе приговор. - Тебе придется свернуть свои шахты и уйти. Это мое последнее решение. Так будет лучше всем.
   Фархад Николаевич выскочил из-за стола словно пружина. Вилки и ложки полетели на пол, кажется, разбилась ваза. Его последнее решение?! Что за слова у этого мозгляка? Когда он пришел в республику, ее социальная сфера загибалась на корню. Еще не много, и алтынцы вырезали бы последних баранов. Уйти?! Что он себе позволяет?
   Но какой поворот?! С огромным трудом сначала раздернув удавку галстука на своей бычьей, вздутой венами шее, генеральный директор подавил вопль площадной брани. Молчание продлилось больше минуты. Наконец Фархад Николаевич поперхнулся, прокашлялся и сказал почти ровным, чуть дребезливым от ярости голосом:
   - С какой стати, Алчигой Хокэолович!? - (как долго он зубрил его имя отчество, месяц убил на это).
   - Ситуация в Кокэль вышла из-под контроля, Фархад Николаевич. Вам лучше уйти, в народе зреет бунт. Настоящий бунт, а в своей республике кровопролития не хочу.
   - В Вашей республике?! - Фархад никогда не позволял себе давить на обладателя верховной власти. Но сегодня, хоть голосом, в ответ на такое откровенное хамство? - В Вашей личной республике?!
   - Вас что, не информируют, господин генеральный директор?! - неожиданно взвился ответной яростью Алчигой. - Они у вас ополоумели окончательно?!
   И президент на Фархада до этого не кричал, но и повод, и день сегодня особые.
  Сколько раз им обоим казалось, что ситуация безвыходная, полный тупик. Сколько бесед, переговоров, поисков компромиссных решений. Они оба гордились своей нерушимой связкой, успешной реализацией самых безумных идей.
   Почти год назад, в ту бешеную неделю, когда одной лавиной убило сразу четверых человек, и еще сорок душ оказалось в снежном плену, они работали в паре, и никто даже не повысил голоса. Любая ситуация имеет разрешение, это общий, единственно возможный принцип. И вдруг встать и уйти?!
   Но далеко за полночь, после их пятичасового разговора с вызовом для аргументированных пояснений командиров всех силовых структур республики ситуация вырисовалась окончательно. Его вшивая служба безопасности опять прохлопала ушами самую главную весть. Они просто не пожелали в нее поверить. Они не понимают до сих пор, что главное для восточного человека, не факты, а мнение уважаемых людей. Они не понимают нрава страны в которой живут. Уволить бы всех к чертовой матери, да поздно.
   И какая ситуация?! Удивительно, что город до сих пор не стоял на дыбах. Удивительно, что и при таких обстоятельствах президентская власть его соратника по работе имела еще какую-то, пусть призрачную силу.
   Этим вечером мужчины одного из алтынских родовых кланов захватили в заложники детсадовскую группу русских детей. Они обещали не причинять детям зла, если все русские уйдут из республики в течение трех суток. Мужчины поклялись самыми страшными клятвами, что если этого не случится, то они убьют всех и себя.
   Откровенное варварство и неприкрытое изуверство. Но президент понимал их. Это были мужчины того самого рода, к которому принадлежал исчезнувший после встречи с Фархадом милиционер. Нет, Алчигой не подозревал своего русского партнера ни в чем. Он верил ему даже не на слово. Но эти древние предания сбываются как на зло одно за одним. По домам ходит легенда - предсказание возвращения каких-то страшных, проклятых времен. Шаманы говорят о проклятии их народа, они называю его Лузгень. Чья-то чужая, скверная рука вытащила из-за пазухи древнюю сказку. Рука...
   Беда в том, что вчера днем труп того самого милиционера выловили из воды рыбаки. Это был очень страшный труп. Еще бабушка Алчигоя рассказывала внуку об такой ужасающей, жесточайшей каре.
   Со всего тела, тогда еще живого милиционера, кто-то снял кожу длинными вертикальными полосами. Так мог поступить только Лузгень. Но разве объяснишь своему погрязшему в суевериях народу, что Лузгень не может быть русским?
  
  
   Алчигой относился к северному алтынскому джузу. Его род считался одним из наиболее знатных в Алту, но северные не становились каганами никогда. Они слыли самыми бедными из всех джузов, так как их родовая степь купалось в знойной пыли засухи всегда первой. И если начинался зимний падеж скота джут, то первое погубленное стадо принадлежало Алчигоевой родне.
   Он хорошо помнит свой родовой чум и апа Джан, что пела ему сказки про великих шаманов. Его отец устроился работать в город, как только его сыну исполнилось восемь лет. Отец очень хотел, чтобы его сын выучился и стал большим председателем.
   Глава рода Коэр одним из первых среди старейшин понял, что русские отсюда никогда не уйдут, и нужно приспосабливаться к новой жизни. Что толку ныть на ветер, говорил отец, лучше не давать ему, раздуть пламя.
   В городе Алчигою сначала пришлось очень тяжело. Он не любил драться и махать ножом, не уважал воровства и не плевал в спину русским. Сверстники долго не принимали выходца из нищего улуса и считали маленького мальчика ничтожным слабаком.
   Но через год эти же сверстники оберегали его от более взрослых и сильных сородичей, лишь за одно: Алчигой давал им списывать из своих тетрадок. В своем классе его уважали еще больше. Только этот тщедушный мальчишка мог занять своим ответом на домашнее задание целый урок.
   В те годы страстью мальчика стали книги. Все книги без исключения. Он читал их подряд с какой-то упоительной жадностью и вниманием. Читал даже тогда, когда все понимающий отец сказал, что это уже лишнее.
   Алчигоя увел за собой трудолюбивый выдумщик Жюль Верн, потом подхватил авантюрист Дюма, раскачал и перебросил к встрече с жизнеутверждающей философией Джека Лондона. В республиканской библиотеке у него была самая толстая карточка. Ни один взрослый не имел карточки такой толщины. На каждом праздничном тое отец с гордостью показывал эту книженцию удивленным и растроганным родственникам.
   Аксакалы щелкали языками и говорили, что алтынскому народу давно нужен именно такой, очень умный человек. Человек, который научит народ жить правильно.
   Аксакалы знали, о чем говорили, знали, что требовали новые времена. Алтынский народ вырождался медленно, гибельно и неуклонно. Именно тогда Алчигой дал старейшинам клятву, что будет жить только интересами всего народа. Жить не для себя.
   Когда способный к учению юноша стал студентом исторического факультета МГУ, каждый приезд его на родину отдавался в нем нескончаемой душевной болью. Его знания теперь были подкреплены страшной и доподлинной практикой. Молодой студент, а потом аспирант видел всю бездну разразившейся катастрофы для своего народа, видел и не мог никому помочь.
   В семидесятые годы Алтынский народ насильно и с особой щедростью перевели в каменные коробки поселков. Власти отлучили их от кочевого уклада жизни, ввели обязательное образование и между делом запросто наградили атеизмом, сифилисом и алкоголизмом.
   Выбранное для советских людей новое место жительства разрушило все национальные устои его народа. Раньше любой алтынец должен был двигаться и работать целый день, чтобы его семья не умерла с голода. Раньше любой алтынец мог часами смотреть на степь не двигаясь, словно каменное изваяние и отдыхать сливаясь душой с Матерью Землей. Он вдыхал ноздрями воздух чистейшей воли. Потому что сама степь щедростью летнего изобилия дозволяла ему эту скромную радость.
   У каждого рода имелась своя земля, своя принадлежность. Его окружала защитной броней бесконечная дань уважения к Матери Земли и к старейшинам рода. Святое почитание древних обычаев и воли совета было стержнем той древней, размеренной жизни.
   Но в щедром до решений социалистическом государстве Совета Старейшин быть не могло. Старики растерялись, не сумели одолеть и понять нового положения вещей. Старейшины самоустранились от общественных дел, и их уход из общественной жизни не заполнила иная созидающая сила.
   А Советскую власть кочевник откровенно не уважал. Она часто давала ему пищу просто так, не требуя взамен ничего. Значит, она была слабой. Эта власть никогда не вставала с ним лицом к лицу в противоборстве, значит, не имела право считать себя сильной. Она не желала понимать обычаев степи. Разве можно быть верным такой глупой власти?
   И они обманывали ее. Будто бы повиновались людям в синей форме, но когда те отворачивались, лезли в их карманы и закрома непонятного государства без зазрения совести. А местные властные представители делали вид, что не замечают воровства. Они списывали их воровство на посторонние убытки. Кто почитает таких глупых людей, кто уважает их? Что они могут сделать, как могут править другими, если сами простаки?
   Но главная беда раздавила кочевника накрепко и навсегда. Монгольская кровь не выносит даже запаха водки. Но ее пили все. В конце концов спился даже умный отец Алчигоя. То, что русскому приходилось только на посошок, сбивало алтынца с ног, погружало в гипнотический сон, из которого нет выхода до краев жизни.
   Занимаясь этим вопросом уже вплотную, Алчигой выяснил, что в желудке монголов не хватает ферментов, которые образуются у народов, из поколения в поколение питающихся хлебом. Хлеб бродит, и желудок вынужденно нейтрализует появляющийся в нем алкоголь. Потребление хлеба вырабатывает внутри организма специальную химическую защиту от спирта.
   Но если твои предки питались только мясом и травами, значит, твой желудок и ты не имеете против водки ни единого шанса. Это неравный поединок. Так, когда-то почти по всей Европе, в самой захудалой аптечной лавке можно было купить порцию опия в лечебных целях. И родился самый страшный враг европейского общества - наркомания.
   Этот путь вникуда европейцы познали на своей шкуре сполна. Они поняли, что обычный европеец, попробовавший опий, практически обречен. Теперь за торговлю опием наказывают пожизненным заключением.
   Водка - наркотик, действующий на организм монгола-кочевника сродни знаменитого 'Желтого дракона', продается сегодня на ура в каждой продуктовой лавке. Любой алтынец абсолютно легально получал его немереное количество по редкостно сходной для народного хозяйства цене. Разве Европа смогла бы выстоять перед такой силой гнета?!
   А дальше в народ пришел бытовой сифилис. Он протекал у алтынцев вяло, почти не имел последствий и сильных болей. Часто болезнь и не думали лечить. Кто же поедет за этой маленькой хворью в город? Но сифилис становился причиной бесплодия женщин, и все больше новых домов разваливались без хозяев.
   В блещущих электричеством поселках и городах русских, алтынцев ожидало самое страшное унижение. Оказывается, кочевники не имели ни места в новом мире, ни надежды на свое выживание. Не быть хозяином на своей земле?!
   В городе Алтынцы сразу попадали к самым отбросам, к самому дну. Кто из них мог противостоять ласковому и гнилому обаянию городских трущеб, его пивным и винным магазинам, бесплатным подъездам в которых теплее, чем в юрте?
   Они только в мечтах хотели вернуться в родные степи, жить правильной жизнью предков. Но даже Алчигой понимал, что сегодня это уже невозможно.
  
   В московской общаге МГУ гостей из республик селили рядом. У алтынцев было три комнаты: две мужские и одна женская. В итоге и переженились почти все. По крайней мере все девушки вышли замуж. Его выбрала Оуэн, и родственники отца не скрывали своей радости. Оуэн принадлежала к могучему, западному джузу. Это славный союз.
   Но Оуэн желал и парень из соседней комнаты - Чиледу. Хотя обычно в таких делах женское слово главнее. Огромный сильный Чиледу был полной противоположностью Алчигоя. Чиледу принадлежал к роду шорцев, и был так высок, что не относился ни к одному из джузов.
   Если Алчигой даже в общаге, вне комнаты, не выходил без пиджака, Чиледу вышагивал по Московской столице в одеждах не стиранных ни единожды. Он презрительно водил носом в сторону глупых обычаев иноземцев.
   Алчигой жил по законам вежливости Дзэн Буддизма, его волосы тщательно укладывались с утра, воротничок рубашки ослепительно бел, улыбка предусмотрительно вежлива всем.
   Чиледу ненавидел всех без исключения: русских, украинцев, татар и молдаван. Его народу они чужды едино. Даже перед преподавателями он не скрывал своего национализма и переваливался с курса на курс с максимально низкими отметками в зачетке только за счет уговоров других более покорных земляков.
   Алчигой числился в повышенных стипендиатах, ему светили красный диплом и аспирантура. Он совершенно спокойно мог жениться на русской девушке, но любил Оуэн. Чиледу претендовал на Оуэн гораздо проще, ему нравилась эта женщина. А все, что ему нравилось, он привык брать безоговорочной силой.
   Этот маленький, будто облизанный со всех сторон босяк раздражал великана буквально каждым словом, движением. Мозгляк хотел казаться таким правильным потому, что не вышел внешностью и мужской силой. Его даже ставили в пример родственники. Уважать столь низкого голодранца, лижущего пятки русским?
   У комнаты Чиледу была своя бурная и мужественная жизнь. Ни один из четырех друзей учиться не желал. Каждое воскресенье кому-то из них приходил перевод, и они в складчину покупали водку. Праздник начинался спокойно и неторопливо и оставался таким до третьей рюмки.
   Тогда Чиледу неторопливо вставал со стула, брал отслужившее срок седалище в руки и бил им по голове рядом сидящих. Начиналась жестокая драка, в которой львиная доля изуверств выпадала на предметы, которыми можно было ударить противника.
   После побоища в комнате целым не оставалось практически ничего. Даже у видавшего виды алюминиевого чайника отрывали ручку. Мужчины обязаны терпеть боль, знать ее вкус, иначе какие из них воины? И после каждого побоища в комнате лежало четыре почти бездыханных тела. Его три упорных товарища не давали Чиледу никакого спуску.
   После, с понедельника по субботу они приводили свою комнату в надлежащий порядок. Неторопливо и молча чинили все неиспорченное бесповоротно, что невозможно восстановить меняли на новое, ворованное из других комнат. Даже чайник получал свою многострадальную ручку. А воскресением покупали очередную порцию водки. Еще их прадеды не перешагивали через обычай.
   Однажды Чиледу вышел из очередной субботней битвы ранним и почти нетронутым победителем. В тот раз его напарники лежали в лежку и не пытались доказать свою правоту, а воинский задор еще оставался. Тогда он вспомнил про Оуэн и Алчигоя и вышел из комнаты.
   Все три соседа по комнате Алчигоя джигитами не считались и до этого случая. Они стояли и молча смотрели, как большой неторопливо и со знанием дела избивает беспомощного маленького.
   Если в дело шли их личные вещи или предметы студенческой мебели они тоже не возражали. Чиледу был из шорцев, а спорить с ними разучились еще их далекие предки.
   Сам Алчигой ничего не мог, он мотался в руках могучего зверя, словно тряпичная кукла из стороны в сторону и тихо повизгивал от боли и унижения. Но вот его мучитель приблизил свое лицо, к его спекшемуся в комок крови лицу. Пьяный Чиледу неторопливо, и даже удивленно, рассматривал своего маленького противника. И что в нем нашла красавица Оуэн?
   Хватило какой-то доли секунды и скорее рефлекторно, чем разумно, Алчигой вцепился зубами в губу и подбородок своего мучителя. Когда Чиледу словно пьяный бык тряхнул головой, он от него оторвался. Оторвался с куском человеческого мяса в зубах.
   Они залили кровью всю комнату. Врачи сказали, что еще пол часа и этот здоровенный бугай умер бы от потери крови. Но все обошлось почти миром. Уладили спор родственники Оуэн. Они не хотели такого глупого зятя, и поэтому расходились с кланом Чиледу миром и достойным калымом.
   В клинике Склефасофского Чиледу пришили кусок кожи, снятый с его же ягодиц. Через год он вернулся в Москву почти нормальным, только белая полоса шрама напоминала о давней неприятности. Но шрамы красят настоящего мужчину. Чиледу всегда считал себя воином.
   На первых в истории Алту свободных выборах в президенты Алчигою противостоял младший брат Чиледу Актаол. Вся их семейка отличалась на диво буйным норовом. И тогда, именно спокойствие и выдержанность Алчигоя привели его партию к победе.
   Разве можно договариваться с людьми, которые не знают меры, плодят необузданность? Алчигой только обещал, что при нем не станет еще хуже. Он хотел уделить максимум внимания образованию. Вести вперед подающих надежды маленьких алтынцев с самого детства. Вырастить элиту народа, которая займется проблемами нации по-настоящему, планомерно, надолго.
   Он печатал книги на родном языке. Президент поощрял верующих и веротерпимость. Его стараниями был издан и изучался в школах алтынский эпос. Народ должен почувствовать свои корни и национальное достоинство, именно тогда он оживет, выйдет из долгой летаргической спячки.
   Свет знания и интереса вот то, что нужно его заблудившемуся народу. Они должны заново и по-другому полюбить свою землю. На самом деле никто и не подозревает о богатствах сокрытых в ней.
   Нужно только пригласить сюда хороших специалистов, их руками построить шахты, заводы, рудники. И самое главное: на их заводах вырастить специалистов своих, собственные национальные кадры. Тогда, когда они будут готовы, алтынцы докажут чья это земля.
   И вот сейчас, когда, кажется, движение приняло нужное правильное направление, все летело в тартарары. Его противники вспомнили сказку и решили показать ее остальным. Самую древнюю и страшную сказку его народа о чудовище Лузгень.
   Это наверняка сделал клан Чиледу. Он не говорил об этом Фархаду, но еще девять юнцов бесследно пропали из города. Их нет у родственников, никто не видел, как они выехали из республики. Всего две дороги ведут из нее во внешний мир. Они не могли исчезнуть из города совершенно бесследно. Наверное, их спрятали соумышленники в горах. Но разве докажешь очевидность и фальшь подтасовки безутешным от горя родственникам?
   И как они могли решиться на столь страшное, ритуальное убийство?! Во всяком народном эпосе человек, сделавший такое, приносит проклятье не только себе, но и всему своему роду. Кто мог решиться на такое безумие? Выживший из ума Чиледу?! Если так - то смерть ему. Земля не выносит бремени откровенных чудовищ.
   И опять вспоминалась старенькая Апа-Джан и их юрта, вздрагивающая под ударами колючей метели. Белые сморщенные губы матери-матерей, которые монотонно плетут нить песни о Лузгене, пожирающим города и народы. О страшной силе ненависти и любви, силе небесного металла, от которого рассыпается тело в полосы, клочья и рвется жизненная нить.
   Будто подземный огонь выходит он из горы, затопляя сердца людей страхом и болью. Словно страшная, пыльная ураганами ночь, тянет Лузгень кровавые руки к женщинам и детям, чащами пьет души их таш, ослепляет отчаяньем и безысходностью.
   И словно в далеком сказочном детстве хочется маленькому Алчи залезть с головой под лоскутное, яркое одеяло. Укрыться его яркой мозаикой от ненависти и слез этого безумного, страшного мира.
   Хочется подползти и устроится у бабушки головой на теплых коленях. А за тонкой перегородкой юрты бушует безжалостная и сухая морозами вьюга, выпивающая душу человека в единый глоток.
  
  Хроника поражений
  
   Ближе к десяти на площади перед зданием правительства было уже не протолкнуться. Оба учебных заведения республики его юная, будущая элита народа с ослепленными злобой лицами, кричали: русские вон! Русские, мы убьем вас всех!
   Площадь бурлила, словно котел с горячей шурпой, но сегодняшнее варево наверняка станет кровавым. Из окон своего кабинета на четвертом этаже Алчигой видел коряво нарисованные лозунги, как в свою защиту, так и призывы к президентской отставке.
   Они раскачали ситуацию, вытащили народ на улицы, и теперь один только шайтан знал, чем закончится эта пакость. Оппозиция брала власть в свои руки, но он все еще не решался прибегнуть к акциям силы. Чтобы алтынец пошел на алтынца?! Уж лучше отставка.
   По периферии возбужденную толпу удерживало оцепление. Но тут и там милиционеры вступали в споры, присоединялись к митингующим. Шила в мешке не утаишь. Ведь кто как не они лучше других знали о пропавших мальчуганах?
   В районе одиннадцати часов раздался громкий, хлесткий звук битых витрин и президент понял, что толпа громит вино - водочные магазины. Они напьются и тогда их не удержать никакими мерами.
   - Граждане, прекратите безобразия и немедленно расходитесь по домам! - из всех окружающих площадь репродукторов разнесся голос исключительно 'умного', деятельного племянника президента.
   Щенок, зачем злить толпу? Предательская инициатива. В окна дома правительства полетели камни и железяки разобранных ограждений. Им нужен был повод. Они не знали с ними президент или нет. Теперь все стало на свои места.
   Кто-то из суетливой родни Чиледу уже сооружал импровизированную трибуну. Они такие добросердечные и угодливые. Им всегда не хватает самой малости - денег, чтобы их республика походила на райские кущи.
   Запасливые, притащили даже мегафон. А вот и он сам, погрузневший, багровомордый Чиледу. Даже отсюда виден белый след его шрама. Политически грамотный братец пока носа не кажет. Он неторопливо ждет, когда сама толпа, разогретая водкой, будет хором требовать явления на сцену нового вождя.
   Необходимо организовать собственный президентский выход, они его сейчас не ожидают. Программа у них не та.
  
   Через пол часа президент Алчигой появился на балконе дома правительства в окружении микрофонов и бойцов со щитами тех, чья мощь заглушит любую оппозиционность. Но сейчас, все решали его слова. Первый удар важнее всего. Его слова должны угодить стрелой в душу всякого...
   - Братья! - начал обращение к притихшей толпе президент. - Разве обманывал вас я хотя бы одним словом? Разве давал вам повод усомнится в моей верности своему народу, разве не учил я ваших детей?!
   И в это время раздался выстрел. Алчигой схватился за левый бок. На его ослепительно белом, парадном костюме расплывалось кровавое пятно. Президент начал оседать, его напуганные, удивительно беззащитные глаза метались, просили... Но кровь уже полнила горло, он ничего не успевал. Хотя бы пару решающих слов. Обмякшее тело Алчигоя подхватили растерянные, неумелые телохранители.
   - Русские убили нашего президента!!! - взревела наэлектрилизованная толпа.
   Ломая куцые цепи милицейского ограждения, они двинулись в сторону шахтерского микрорайона. Их руки сами хватали оружие: палки, арматуру, камни. Разве можно остановить реку в гневном разливе?
  
   Хваленая предусмотрительность. Помнится, когда они начинали, когда в первый раз рассматривали этот недострой, он сказал, что здесь будет их крепость. Может, сглазил? Может, слишком торопил события, решения, людей, механизмы. Может, нужно было вести себя как-то менее жестко, терпимей к другим? Нет, по-другому построить шахту нельзя.
   Фархад готовился к осаде всю долгую предыдущую ночь. К восьми утра генеральный директор был настолько измучен, что разговаривал по телефону с еще живым президентом Алчигоем с большим трудом. Появление на площади толпы, шахтера не удивляло нисколько. О страшном убийстве лучшего из союзников во время митинга он узнал почти сразу от доверенных людей из правительства.
   Из того памятного, вечернего разговора, он понял одно. Угольщиков будут вышибать из республики силовыми методами. Оппозиция, разогретая массовыми драками, истерией, таинственным и жестоким убийством майора-милиционера, делает ставку на переворот власти в республике. Вот и готовились к самому экстренному варианту. Только сильный ответ может привести толпу в чувство. Слабость здесь непростительна вдвойне.
   Преступники считают, что пришло время отделения Алту от страны. Предатели национальных интересов полагают, что пришло именно их время. А он, Фархад и не думал соглашаться с бредовыми планами клана Чиледу. Мало ли чего им бабка на кофейной гуще нагадала?
   После полуторачасовых телефонных консультаций с головной конторой в Москве, шахтерам было предложено любым образом дождаться ввода омона из соседних регионов. Но на это уйдет не менее двух суток. Это время предстояло продержаться самим.
   Две тысячи шахтеров должны оборонить свои объекты от возможных пятидесяти тысяч алтынцев. Задача нереальная и невыполнимая. Местное русскоязычное население на помощь не придет, сейчас им самим бы зарыться поглубже. Пока шахтеров бьют, шансы на это есть. Как перестанут бить пришлых, дойдут до точки, примутся за своих.
   И тогда генеральный директор решил бросить свой любимый бытовой микрорайон. Не выдержит он столь массированной осады. Плохо просчитывали варианты, когда строили. А ведь могли и предвидеть, знали куда идем! Да что теперь?!
   Беспокоится за шахту, к счастью, не имело никакого смысла. До нее от столицы более двадцати пяти километров. Если распоясанные молодчики туда и доедут, то никак не больше тысячи человек. А там смена с вооруженной охраной. Даже автоматов Калашникова более двадцати штук. Периметр огражден бетонным забором с колючкой. Договорились по ним ток запустить на экстренный случай.
   Вторым и главным объектом обороны стала городская тепло - электростанция. На ней и забор по периметру шахтового не хуже и само здание в нижних этажах без окон. В случае чего, сойдет за средневековую крепость. Тут и не всякий стенобитный таран поможет. Железобетон.
   А самое главное коллектив на предприятии свой, русский, к дисциплине приученный. Два коллектива - двойная сила. Этот коллектив у шахтеров считался за дополнительный цех. Шахта у ТЭЦ главный потребитель и главный поставщик, лучший соратник и смежник. Уголь в обмен на электроэнергию.
  
   Ничего не подозревающая толпа в сторону шахтерского микрорайона двигалась вяло. На ее пути попадались магазины, а какой дурак пройдет мимо них трезвым в такую минуту? Выпивали все, что заполняло витрины и подвалы, часть товаров успевали разносить по домам.
   Между делом несколько раз получались драки с поножовщиной и убийством. Русских на улицах практически не попадалось. Но особо возбужденные припоминали ссоры с недоброжелательными соседями иностранцами и вламывались в их квартиры вместе с разъяренной группой поддержки.
   Группе милиционеров - алтынцев удалось отстоять заложников детишек из детсадика. Но в ходе операции возникло столкновение, и двух стражей правопорядка увезли в реанимацию с ножевыми ранениями в спину.
   Люди Чиледу появлялись во всех болевых точках, и давили на клавиши ненависти без зазрения совести. Натравливали даже на своих. Именно они подстрекали к погромам нерешительных, вливали яд слов в уши тех, кто сомневался в подогретой народной правоте.
   Но тогда, почти никто в ее правде и не сомневался. Взамен ушедшей в русский микрорайон молодежи, на площадь подтягивалась возбужденная национальная интеллигенция и гос. служащие. Казалось бы степенные, право порядочные люди, но и им было что припомнить неугодной, чуждой власти.
   Сколько раз алтынским государевым людям приходилось претерпевать унижение от своих более грамотных коллег? Как трудно давалась им учеба и познание чиновных правил и регламента власти. Сколь легко обходили их русскоязычные соперники в ее витееватых коридорах. Как часто гордились русские своим землячеством и принадлежностью к другой, цивилизованной, белой расе. Гордились и унижали алтынцев, на принадлежащей им же земле.
   Но пришло время расплаты. Хватит второго сорта, хватит избранных и приобщенных! И высокий, седой, изможденный, словно библейский пророк старик из городского археологического музея захватил трибуну, мегафон и внимание жаждущей праведных слов толпы.
   Его нелепая фигура в длинном плаще и широкополой верблюдогорбой фетровой шляпе известна каждому школьнику города Кокэля. Уж он то всегда знал правду наверняка. Самую нужную правду. Это его добрая улыбка и широко расставленный взмах обоих рук приглашал детей в страну прошлого, овеществленную в книгах, древних рисунках и родовых менгирах. Он был знаком и дорог каждому из них с самого детства.
   В который раз за всю эту бесконечную, жаркую смену веков и тысячелетий пламенный, иссушенный ненавистью пророк вещал доверчивому народу об их личной избранности и правоте. В который раз, которому народу... Они действительно не такие как все. В этом знак неба, оно выбрало их.
   В который раз сладкий яд слов нового благовестника заставлял пьянеть чужие, распаленные души, зажигал их верой в собственную непогрешимость, особое историческое предназначение. Его иссеченное морщинами лицо, горящие желтым светом глаза, растрепанные волосы, отданные во власть ветру, как знакомы они нам, как до боли знакомы.
   А рядом, в трепещущей правотой тени пророка стояли совершенно иные люди. Они не верили старенькому музейному работнику ни на грош. Но он уже стал их оружием на пути к властной и корыстной цели. Они будут говорить и цитировать его потом, когда придет время. Они не раз еще прикроются и утрутся его громким именем. А сам пророк скорее всего сгинет в огненном вихре и станет героем нации в ранге посмертно - условно.
   Практичные и расчетливые обладатели новой власти вывернут наизнанку слова предтечи, наполнят его цитаты необходимым им практическим смыслом. Каждый его вздох, его жест они обратят в свою потребительскую пользу. И щедрость превратится в скупость и унижение, отчаянный порыв души обернется предательством и злобой.
   А пока пророк указывал в сторону Священной Горы и вещал о поругании великих народных реликвий. Он говорил о пробуждении народного и небесного гнева, обращенного на головы пришельцев и тех, кто хоть на секунду усомнится в кровной исторической степной правоте. В этот час сомнения могли принадлежать лишь самым тщедушным и лживым отщепенцам.
   Пророк всегда свят и подлинен. Важно лишь то, что мы от него слышим, какой смысл вкладываем в его слова. Мы выбираем смысл его речей собственным сердцем. Сами наполняем его речи ненавистью или силой, сами избираем направление жизни. Пророк лишь пророк. Он обнаженная правда, а мы раскрашиваем его правду в нужный толпе цвет.
  
   Когда путешествующие погромщики достигли своей вожделенной цели, в шахтерском городке не оставалось ни одного человека. За ночь камазы с потушенными фарами вывезли не только людей, но и запасы продовольствия, одежду, оборудование, электроприборы. Отступая плановым порядком, угольщики не забыли прихватить даже дизельную электростанцию.
   Разъяренная толпа хозяев земли быстро перелезла через ограждения, выбила стекла и вломилась в пустынные комнаты. Только сейчас они поняли, как обманули их.
   Оказывается, на самом деле никто из них и не хотел, чтобы русские уходили. Они должны были остаться, получить по заслугам! Русские должны валяться под их ногами. Они должны лежать там, захлебываясь в собственной крови, пожиная посеянное ими же унижение.
   Фархад предполагал, что его хитрый, неожиданный маневр остудит самые горячие головы. Молодежь покуролесит, пограбит то, что осталось, побьет стекла и двери, выпустит пар. Они поймут, что бесчинство, грабежи и насилие не останутся безнаказанными.
   Но он ошибался, сила уважает только силу. В небо Кокэля взлетела смолянисто-черная воронокрылая стая пожара. Черная клякса ненависти расползалась по городу, на ходу впитывая в себя скомканные судьбы людей. Она расширялась, сытилась чужой болью и страхом. Ей не требовалось прощения, она не верила в то, что все возвратится на свои места. Порядок? Ненависть никогда не ведала значения этого слова.
  
   Но сутки шахтеры все-таки выиграли. Хотя как прошли эти страшные полные тревожного ожидания неведомо чего сутки? По улицам маленького городка бродил ураган беспричинного насилия. Он сметал судьбы людей в единый костер бешеной, непримиримой мглы. Беженцы со всех концов Кокэля устремились к спасительному островку ТЭЦ, и энергетики принимали в свои ряды пополнение.
   Страшно смотреть на этих вчера еще благополучных, а сегодня истерзанных жизнью людей. Их глаза, наполненные ужасом происшедшего. Глаза, опустошенные верой в реальность и окончательность выбора гражданской войны.
   Уже десятки, а то и сотни русских и алтынцев оказались убиты. Чаши мировых весов вышли из равновесия и закачались в разные стороны. Ураган подхватил их и бросил в гибельную пучину бушующих волн.
   Несколько раз алтынцы пытались взять ТЭЦ штурмом. С жутким воем и гиканьем они бежали к ограждениям со всех сторон. Но автоматные очереди поверх голов быстро охладили пыл невооруженных, неорганизованных безумцев. Пока неорганизованных.
  
   Второй день до самого вечера длился в тисках тягостного ожидания. К энергетикам никто и не думал приходить на помощь, никакая Родина не помнила о своих сыновьях. Кто-то из национальных специалистов догадался обрезать телефонную связь, теперь молчала 'большая земля'. Благо электричество было свое. Но Фархад уже начинал чувствовать приближающуюся горечь поражения.
   А над городом пылали новые пожары. Они приобретали масштаб стихийного бедствия. Все небо становилось подвластным багровым цветам. Как много у них оттенков. Горел не только шахтерский микрорайон. Горели дома, где проживали совместно и русскоязычные, и сами алтынцы. Любая чаша переполнится через край.
   Несколько раз перед воротами ТЭЦ появлялись парламентеры от погромщиков с белым флагом. Фархад пытался разговорить их, призвать к разуму, но делегаты пока сами не знали собственных требований. Все возможное уже произошло. Что оставалось русским, выйти и умереть на коленях? Что еще?
   Казалось, спадает их не знающий цели гнев, нарастает растерянность. Они уже получили требуемое сполна. Никто и не сомневался тогда, что стоит только предложить, и чужие покинут их страну навсегда. Что еще им здесь делать после такого?
   Но ближе к вечеру раздались первые выстрелы от нападающих, и появились новые жертвы среди обороняющих ТЭЦ. Партия Чиледу сумела достать огнестрельное оружие. Теперь у них опять появилась четко очерченная цель. Они готовились взять здание штурмом, они могли добраться до следующих жертв, до самой сердцевины. Но что гнало их?
   Этой ночью к жителям Кокэля в который раз приходило древнее безумие. Бунтовщики показывали толпе новые, страшные трупы, растерзанные чудовищем Лузгенем. Теперь все жители города окончательно уверились в силе древнего проклятия. Проклятие из глубины веков не ведало человеческой меры.
   А Фархад через громкую связь зачитал восставшим шахтерский ультиматум. Он говорил алтынцам о том, что если не прекратится стрельба и погромы, они взорвут главный котел ТЭЦ и оставят город без тепла на всю зиму. Они убьют этот город, разморозят его сердце, и тогда никакого будущего Кокэль уже не ожидает. Город умрет.
   Это заявление оказалось последней ошибкой из долгой, роковой череды. Он считал, что столь больные вопросы лучше всего разрешать силой. Фархад думал, что знает этот маленький горный народ, точно отмеряет предел прочности его жителей. Знает, как ими управлять, и какой их реакции ожидать от своих действий. Но он ошибался, и через какой-то миг увидел свое поражение сам.
   Зима вступила в свои права, шел первый снег. На площадь, прямо под ослепительные пятна белых прожекторов вышла высокая, страшная фигура человека в серой, отягощенной на полях хлопьями снега фетровой шляпе.
   Учитель, хранитель музея. Фархад знавал его раньше, беседовал с ним долгими вечерами за чашкой крепкого ароматного чая, покупал улыбчивому старику сладкие баранки, усеянные зернышками мака.
   Они вместе обсуждали сгинувших в огне веков динлинов, жужжаней и тюкю. Копались в истории этой земли, блуждали среди войн, удач и ошибок ее сынов. Но никогда, в самом страшном сне Фархад не мог представить его - доктора археологических наук в такой абсурдной ситуации.
   Неловкие длинные, словно крылья ветряной мельницы руки хранителя музея держали три круглых предмета. Историк патетически вознес их над своей головой, призывая в свидетели вечернее небо. А потом аккуратно положил в снег на самом освещенном месте. Он хотел, чтобы защитники ТЭЦ могли узнать их сами. Это были три отсеченные человеческие головы.
   Одна из них ранее принадлежала Савелию Вольфгановичу, и не растеряла индивидуальности сопровождавшей старика в полной причуд жизни. Ее оскаленный рот наполняла все та же слегка виноватая улыбка, а яркие живые глаза надеялись что-то сказать и разъяснить.
   Две другие со страшными выпученными во тьму, мертвыми глазами оказались головами тех шахтеров, что спускались вместе с ними, в ту проклятую Богом шахту, в оскверненные недра Священной Горы.
   Их головы отделяли от тел чем-то необычайно острым и неуловимо быстрым. Очень ровные края, нет смятых тканей, почти не заметны следы крови. Единый взмах бабочки веера, сверкание легкого воздушного крыла смерти. Призрачный, неумолимый танец смерти...
  
  У последней черты
  
   Словно что-то взорвалось у него изнутри и заставило время остановится. Фархад не ощущал себя более принадлежащим этому миру, разом вышел за его призрачные границы, в область бушующего океаном огня нереального.
   Упавшее навзничь время смотрело в зеркало звезд, будто в глаза полные слез вселенской матери печалей. Он стоял посреди залитого электрическим светом пятака у раскрытых ворот и смотрел, как медленными, желтыми жгутами опадает вниз огонь от прожекторов.
   Ему казалось, что ветер струится началами от его, изрытого сумраком морщин лица. А все, что остается за спиной, превращается в темную бездну несуществования. Лузгень мог дотянуться рукой до любого края земли, а сердце холодила слепая ненависть ко всему миру без исключения.
   Вечно голодная, мнительная стая людей, привыкшая к рабской, беспричинной покорности небу. Серая масса, жующая мир желваками глаз, перетирающая пыль веков жерновами челюстей, плетущая свои тонкие шеи в веревочные петли.
   Он смотрел на них, замерших в тягучей, вязкой пелене испуганной безнадежности, усталости, слабости, лжи. Он уже видел нового повелителя их глаз, он уже узнавал в них себя - извечного повелителя.
   Лузгень знал свои руки, что могли сгрести стальным обручем земной шар. Знал свои пальцы, иглами входящие в вены, запускающие хлад проклятия в сердца, сочащиеся из-под ногтей темнотой липкостью ужаса.
   Он ощущал ненасытность чрева своего и томительную жадность сосущей глотки, бездну разверзнутого рта и поступь исполина, ломающую материковую корку, разворачивающую землю дыбом. Как мое имя?! Небо, произнеси это вечное слово.
   Вдруг перед его взглядом расступилась тьма, и внутрь пространства его внимания протянулся белостенный туннель, застывший вне времени так, словно умерший слепок света. Внутри его, в самом конце, в вечности немого ожидания стоял высокий человек тихого лунного облика. На какие-то секунды Лузгеню показалось, что это давешний Пророк и Хранитель Истории. Его пророк.
   Но где твоя верблюдогорбая шляпа, раб? Желал вопросить у него Лузгень. И в тот же миг он понял, что это не человек, а другая неизвестная, но манящая пламенем энергии сущность.
   На самом закате своего предыдущего дня он помнил его зеркальные отражения. Слои составляющих путь Лузгеня личностей ему притягательны и знакомы. Его черты словно арабеск времен, приковывающий любое внимание, путь, жаждущий осуществления. Кто Ты?! Шаман, воин, белый старик из давнего вещего сна или сильный молодой мужчина, сделавший выбор свой вечным скитанием?
   Кто ты?! Как странно схожи с тобой мы. Может что-то в тебе мое? А за сеткою одеяний твоих, покровов из возможного и не случившегося, таится ослепительная корона света. Свечение того, что уже перешагнула грань суетного, человеческого. Она впитала иные, дальние пространства веления силы.
   И завороженный новой игрушкой Лузгень потянулся к ней бесконечными, иссушающими мир руками. Световой туннель принял обоих странников на удивление легко. Будто вихревая воронка, око безбрежного урагана, туннель поглотил зевом своим черноту и ослепительно яркую калю света. Он унес их в спасительную даль от крошечного городка Кокэль. Все было кончено. По крайней мере, для этого городка.
   А маленькие люди неожиданно очнулись от долгого, темного, томительного сна и, не зная, что далее предпринять, побрели домой. Их настигла поздняя осень переходящая в зиму, серость и тлен, смерть ушедшего в пустоту года. У них уже не оставалось деления на правых и виноватых. Бездна тысячелетнего проклятия иссушила людские сердца, наполнила их до краев немощью и боязнью лишних движений.
   Кокэльцы уже не ведали, что такого приключилось в их городке. Какой-то ужас завладел их разумом и телами. Только всякий раз пытаясь вспомнить хоть что-нибудь, натыкались они в сердцах своих на это мерзкое слово Лузгень. И падали вниз руки. Самая страшная болезнь - тщета. Дно чаши, бесповоротно испитой до дна. Город стих...
  
   Теб-Тенгри сидел у мирового костра, среди чаши Аянских гор и ждал пробуждения Лузгеня. У ног великого шамана лежал нечеловек, которого когда-то давно Коля Дымов называл своим сыном. Теб-Тенгри и сам когда-то называл себя человеком.
   Лузгень еще не избрал своеобычного облика и пока походил на него, человеческого сына. Но за тонкими почти прозрачными плечами мальчика в томительном зуде ожидания вселенского прихода уже роилась бездна хаоса холодной материи. Демиург исподволь просыпался и ощущал всю сладость собственной власти, как следствия безудержного существования. Его легкие полнились для долгого гласного звериного рыка. Он желал опрокинуть вспять бег Матери Земли.
   Теб-Тенгри ведал о неминуемом поражении, ожидающем каждого из нас, но и не думал опускать руки подобно людям, верящим в собственную тщету. Когда-нибудь беда случится неотвратимо. Когда-нибудь, но не сейчас, пока полна шаманская чаша с живым варевом Матери Земли, пока струится кровь, согревая жилы, неся искру человеческого предназначения. Но когда-нибудь, когда ветры перемен разомкнут круг вечности...
   Глаза шамана затянуло поволокой раздумий. Он видел, как рожаются и вспыхивают звезды, как кружатся галактики, сплетаясь в новые времена. Как пульсирует жизнь, воспламеняя ритм времени. Маленькая планета, затерянная в безумной, непредставимой дали Вселенной, крохотный огонек жизни в пустующих небесах.
   А горы дремали, грезили зимой - отдыхом перед новыми трудами, перед дыханием лет, вздохом веков. Седели пушистые снега, почивали затянутые в нерв холода вековые кедры. Спали скальные останцы, закутавшись в панцирь льда, заиндевев мелкими лепестками траурного, утаивающего тень инея. И только глубоко внутри, в теплом лоне земли струились подземные воды. Они не давали остановиться потокам времени.
   Когда придет весна, соки Земли насытят кровью листву, разбередят вены горных шумливых рек. Воды будут радоваться брызгами в долгом, вихревом лете водопадов, скопятся каплей росы на иголочке хвои. Они и есть сама жизнь в ее беспрерывном перевоплощении. Их смесь и игра огня - беспрерывная тайна живого времени.
   Маленькая ровная площадка, обрамленная телами исполинских скал, служила шаману и домом, и садом. Садом жизни и жилищем среди причуд жизни и нежити великого прорицателя наследника Первых - Теб-Тенгри. Нагромождение знаков, застывших в веках мыслей среди хаоса смысла высшего.
   И пришел его час. Шаман вдохнул дым из трубки, пропитанной силой степных трав, подошел и выдохнул тьмой в лицо Лузгеня. Пусть хоть на минуту обретет сын человеческий облик еще раз. И Фархад проснулся.
   Лузгень увидел себя среди гор, когда-то в неизведанной дали времен бывших ему родительским домом. Он видел каменное лицо старца-предка Аяна, лица всех, канувших в Лету богов, обретших здесь свое призрачное упокоение. Страна Ассов.
   И прямо перед ним стоял его отец, в усмешке приподняв тонкие старческие губы. Лузгень и сам был безнадежно древен, но кто же из нас не стар под этим вековечным колесом Хроноса - Круга?
   Лузгень помнил отца до мельчайших подробностей, знал его судьбу, прошлое, настоящее. Его предназначение. И только будущее времен было неясным. Оно расплывалось в мельтешении мельчайших вихрей реальности, сплетении выбора людских сынов, оно казалось чашей моря, готового к шторму.
   За спиной отца струилась вьюгою ночь, и там же в нише скального грота притаился воин с мечом из голубого металла. Воин Снов - тень старшего всегда была угрожающей. Ее непреклонность и требовательность пугала сына, рождала сомнение. А еще далее ждала повелений Хаоса в сладкой дреме надежд Горная Дева. Заранее покорная силе Лузгеня, она любила и боялась его потока, но не могла жить без него более. Она ждала, но не решалась заговорить. Она самая последняя в предстоящем выборе.
   Воин Снов, принадлежащий Теб-Тенгри, метнул в глаза мальчика молнию взгляда ненависти, и Лузгень принялся просыпаться. За его необъятной спиной набрякла струями покоренного пространства Хаоса вселенная тьмы, вселенная поглощения света. Пустота не знала пощады, как и не ведала категорий зла или добра. Ей было безразлично, она лишь равнодушная усталость, пожирающая любую жизнь.
   Негромко почти призрачно лопнули оковы тысячелетий. Будто вздох свежести опадали вниз снега, низверглись тяжкие карнизы льдов с сумеречного, каменного лица предка Аяна. Он двинул онемевшими от долгого лежания плечами, и эхо камнепадов заполонило ночь тяжким воющим гулом. Повела головой Птица, и перья ее, превратившись в тысячи острых каменных стрел, поверглись на землю. Она только хотела расправить собственные крылья...
   И пробуждался Дракон, телом своим вросший в Землю так глубоко, что каждая оживающая кровеносная венка его казалась для Матери тяжкой мукой. Слишком велик он, страшен всему живому, слишком горячим станет его дыханье.
   В темной глубине озера Горных Духов сущности разрушения и войны обретали жизнь и новые имена. Их так много, что каждый раз, когда пробуждаются они, настают последние времена, и меняется память. Пусть скована поверхность озера многометровым льдом, она лишь скорлупа для решивших родиться дэвов...
   Но шаман подошел к сыну второй раз, и легко стукнул в лоб тыльной стороной старческой сухой кисти. Пора. Мальчик никогда не сможет справиться с проснувшимся в нем Лузгенем, никто никогда не сможет.
   Легко было прикосновение отца, но оно лишь послужило сигналом к пробуждению сил Жизни. Неисчислимый водопад памяти ушедших времен обрушился в тело Лузгеня. Водопад мириадов звезд, вселенных, галактик, когда-либо изведавших тайны перворождения. Память предков. Ее спираль столь огромна, что сама Вселенная в ее длани лишь детская игрушка. Хоровод ушедших времен, бесконечность предыдущего выбора, предназначения естества. Именно его разбудило в Лузгене прикосновение сил Матери Земли.
   И Лузгень зашатался. Его тень, что заслоняет времена покрывалом ночи. Его взгляд, что одним прикосновением испепеляет дотла. Он Брахман - врата жизни и смерти, воронка пронизывающая связь времен. Его сердце, от ударов которого содрогаются нити причин. Его сердце, сплетающее ненависть и любовь в силу огненного потока. Еще не пришло твое время.
   Тьма, стоящая за плечом человека ежилась от тройственного прикосновения Жизни, Земли и крохотной человеческой души. Она съежилась в черную маленькую кляксу, сжималась словно тень, накрытая бездной палящего ясностью света. Страшная, не ведающая преград тень Лузгеня превратилась в семечко, облетевшее в осень с колоска степного ковыля, ресничку, упавшую с глаз любимой.
   Но не исчезла. Лишить человека его выбора, не сможет никто и никогда. Он всегда выбирает сам, только за ним его слово. Логос. Остальное - затянувшийся сон, нелепая череда образов воспаленного воображения.
  
  Пролог
  
   Детская сладость жизни, это аромат спелого абрикоса. Солнце опаляет вершины, вдалеке, еле слышно тараторит река, мычит и блеет разная животина. Фарик сидит, крепко сжимая руку своей матери Алии и грезит внутри доброго взгляда своего отца.
   Отец рассказывает новую сказку про Горную Деву, великого шамана Теб-Тенгри, и страшного дэва смерти по имени Лузгень. Он говорит, что когда-то, когда землю населяли совершенно иные люди еще более сильные и умные, чем мы, один из тех древних людей случайно впустил в себя дух Лузгеня.
   Тогда в страшном горниле вселенской войны погибли почти все люди, вскипели моря, осыпались горы. Лузгень это чистая ненависть, Лузгень - это неукротимое буйство стихии. Крайняя степень усталости жизни, когда съедает она самое себя почти дотла. Съедает отмершую, мшистую окалину старого, чтобы возродиться в новом, еще более праздничном обличье. В том сущность жизни и ее предназначение.
   Далеко внизу за их кишлаком и старой чинарой, дающей прохладу тени людям век от века, проваливается вниз огромный багровый диск солнца. Скоро Алия уложит Фарика спать и Коля Дымов шутливо махнет сыну единственной рукой. До наступившего завтра...
   Но уже всходит полная, яркая серебром луна. Сегодняшняя ночь будет душной и долгой. Она изменит в жизни этой странной семьи все, разнесет листья ветром, позволяя смешаться им с временной пылью.
   И уже никогда не увидит этих призрачных гор отец. Никогда более мать Фарика не встретится с этим добрым и сильным человеком. Но сам Дымов и не подозревает об этом. Эту тайну знает только маленький сын Фарик, обладающий даром памяти предков. Даром, преподнесенным ему по наследству великим шаманом Теб-Тенгри. Мальчик знает ее так, как чует опасность крохотный, только рожденный в теплом лоне июньской степи жеребенок. Чувствует венами изнутри ее запах и звук, самое легкое колыхание степного ковыля пред дуновением раскаленного пала пожара.
   Кажется, что никогда не впустит маленький Фарик в свою душу гибельную тень Лузгеня. Но Веер Времени, запущенный вдаль человеческой рукой, обязательно возвращается в избранное им место. Все в этом мире, подобно игре детских рук с дланью неба.
   Долгая, неспешная Игра движется по спирали со столь неощутимым шагом, что со стороны кажется она спаянным горячей ковкой сплошным кольцом. Нам кажется, что людского выбора не существует, и все предрешено непогрешимым и всемогущим даром Хроноса. К сожалению, лишь кажется...
   Раз за разом разрезая надвое мир замкнутого во тьме кольца, Веер ныряет в ладонь человека, выпустившую его в набрякшее звездными тучами небо. Так сложно прожить без крови, имея в руках столь отточенное оружие. Так трудно найти врага лишь в самом себе, а не в застывшем рядом с тобою страннике.
   Порою и старому шаману Теб-Тенгри кажется, единственное, что умеют люди по-настоящему, называется искусством убивать.
  
  
  Озеро горных духов
  
   Сейчас его называют озером Горных Духов, но кто знает, с чего оно началось. Это странное место - любой путник теряет в нем собственную рациональность, с легкостью отрешается от мирской суеты.
   Трудолюбивые людские руки разрезали горы ниткой асфальтового шоссе почти рядом. И можно смотреть на великолепие и суровую гармонию скальных вершин со стороны, не покидая уютного сидения машины.
   Конечно же Спящий Аян - символ всего. Он и врата, и суть этого мира. Его лицо, скованное тяжким хороводом морщин, так огромно, что крошечные иголки стволов елей и кедров кажутся тонким пухом травы в изголовье.
   Спящий Аян преграждает дорогу в страну Горных Духов, к самому ее сердцу - озеру. Будто повинуясь неведомой воли застыли вокруг него огромные скальные великаны: Птица, Звездный, Зуб Дракона, Два Брата, соединенные узами Параболы. Еще дальше: Тайгиш с тысячеметровыми вертикалями стен, Ступа. Пагода. Длань Будды, Дева в черном капюшоне. Их сотни, и всех нам не рассмотреть. Хоровод времен растянутый в бесконечность, есть ли в тебе смысл?
   Не знаю, но красота и прозрачность озер, призраков скал, звонких ручьев, и вечных снегов, трав и горных цветов, кедровых крон, арабесков ветвистой ольхи завораживают душу. Смысл и предназначение нашей жизни в познании и приятии ритма. Ритм - это гармония окружающей тебя красоты, растворение в ней собственным сердцем.
   Множество легенд сопровождают эти места на протяжении человеческих времен. Чаще всего они связаны с войнами и бедами - противоречием и сущностью человеческого естества. Странно, но человек ощущает себя великим, лишь утверждаясь над тем, что попирают его ноги.
   Но не Шаман. Может потому и не понять его нам - прочим. Зачем слава и сила тому, кто в ней никогда не нуждался? Зачем страсть тем, кто каждый миг чувствует неутолимую ласку самой Матери-Земли? Что может сравниться с ее прикосновением?
   Мы отделились от ее лона слишком уж рано. Наша торопливость - стремление вникуда. Безнадежность - потеря корней своих предков, тщетность в возвышении над жизнью тебя породившей. Кто мы, чтобы попирать Землю ногами? Кто мы, чтобы вспарывать ее внутренности ради похоти пресытившихся желудков? Как часто рациональное знание желудков отрицает немногое человеческое, что теплится в наших сердцах.
   Дерево ничто без своих корней. Часто мы видим лишь ствол, крону, листья, ветер, возносящий кого-то на небеса. Но там глубоко внутри, корни пьют соки матери, корни питаются ее телом, чтобы множить жизнь. Сколько в дереве от семечка, а сколько от Матери Земли? Что важнее? Важнее всего не прерывать связи между прошлым и будущим.
   Странно, но генерал-губернатор упокоился в этой же Алтынской земле. Так случилось, что не приняла его родная Кадорская степь, а лежит он рядом с Каменными Пальцами шаманской руки. Быть может, притянул его судьбу к своей старый Шаман. Рядом их мечта, слишком рядом.
   Но в судьбе Лобова существуют еще более странные случайности. После смерти сына в загадочной автокатастрофе, губернатор разом постарел, растерял бойцовские качества и забыл про шахтерскую тему. Плетью обуха не перешибить.
   И однажды сумеречным зимним днем в титульном кабинете главы администрации края, рукой губернатора был подписан договор о продаже Крайугля со всеми потрохами темному человеку с двойным гражданством 'ввиду настоятельной коммерческой необходимости'.
   Четкая формулировка, иной никто и не ждал. Правда цена договора оказалась немного смешной. Неизведанные северные дали Сибири - непочатая кладовая сокровищницы Земли, треть разведанных мировых запасов угля были проданы за сумму, долларовый эквивалент которой равен стоимости двухкомнатной квартиры в том же самом маленьком городе, на окраине когда-то могучей Российской Империи.
   Добрые капиталисты никогда не церемонились с папуасами, индейцами, неграми, алеутами, русскими. Обидного в этом нет. Если вспомнить покупку земель штата Нью-Йорк за столовый набор посуды, сделка тысячелетия покажется выгодной обеим сторонам.
   Вот только непосредственным участникам того сговора долго не жить. Такие денежно-обильные контракты и без подписи кровью и смертью... Однажды захотел наш широко известный губернатор покататься на лыжах в близлежащих к его губернии красивых горах. А как его доставлять до мест заповедных не на машине же? И задел вертолет с губернатором лопастью винта линию высоковольтной электропередачи на горном перевале в подножье ложа Спящего Аяна. Случайно задел, но подписанного ранее договорного хамства уже не воротить. Не доказать без участников того странного дела.
   Да разве это одно? Когда все русское, российское оказывается вывернутым наизнанку, когда меняется образ жизни, система ценностей, уклад хозяйства, отношение к собственным предкам?! Ясно, что пора уходить. Наверное, правда, что со смертью деда Данилы, сменилась целая эпоха. Наступили иные времена.
   Маленький народ Алту знает правду о своих родовых корнях. Тюкю научились уважать своих стариков, и первая чаша с айраном всегда достается старейшине. Когда бывшие советские граждане уезжали из стран СНГ, многие молодые бросили на чужбине своих стариков. Как много русских стариков брошено в бывше союзных республиках, как скудно и безнадежно их ожидание собственной смерти. Мы разумны только собственными желудками, этого нипочем не простить.
   Шаман всегда вне времен. Иногда, кажется, что он забывает обо всем суетном человеческом. Но только кажется, - Шаман и есть память наших предков. Возвращаясь домой, вдыхая пряные и свежие ароматы Кадорской степи, Аянских гор, заново познав хрустальный вкус ледниковой воды, мы должны оживить память предков. Иного нам не дано. Но как глубоки и темны воды озера Горных духов...
  
   'Высочайшее искусство воина состоит лишь в том, чтобы ты управлял собственной тенью, а не тень помыкала тобой'. Кендо самурая.
  
  - Фархад...
  - Что, Наташенька, что?
  - О Господи! Как ты меня нашла?! После этих смертей, громкого уголовного дела, невероятного сплетения обстоятельств, постыдного бегства, в еще более постыдное одиночество...
  
   Ночь, сон, непроглядная ночь на краю земли, в заброшенной Богом земле, под чужим именем и фамилией. Фархад рывком поднялся с лежанки, толкнул скрипучую грубую дверь и вышел наружу.
   Он здорово изменился за последние четыре года. Директорское брюшко растаяло словно дым, и кажется, никогда галстуку на нем не лежать. Хотя какие нынче галстуки? Папиросы 'Волна', невесть как попавшие в самое сердце южной Азии.
   Там за рекой начинался Афганистан, и русский мог быть свободным, только приняв Ислам. Что ж Ислам, так Ислам. Мохаммед воистину достоин уважения, а обрезание не столь болезненная операция, как о ней говорят. Хорошо, что родственники по отцу помогли. И не знал бы о них, кабы не несчастье.
   Южная ночь, наполненная стрекотанием тысяч сверчков, духотой вчерашнего дня, слоистостью порывов бриза с вершин, снегов тающих в иссиня-черной, томительной глубине звездных пространств. Полнолуние, огромное вечное. Самое время для безумств, страхов, теней из сказок. Кристально чистая далекая от городского смога ночь, без звуков и хрюпов машин, без гула вечно бодрствующих огнедышащих драконов-заводов... Какое сегодня число? А..., разве это имеет значение?
   Опять снилась Наталья, только другая. Жаркая, тугая смесь полузабытых воспоминаний, и наслоений от впечатлений новых, местного колорита. Здешние женщины удивительно красивы, неповторимое сочетание голубых глаз и смолено-черных волос. Восхитительно!
  Во сне жена сбросила с себя груз прошедших десятилетий и была юношески-жгучей, желанной. Как давно это было: студенческие годы, здоровье, когда пыль столбом и жизнь пучком.
   Во сне тело женщины вилось змеей, вжималось в него, дарило наслаждение. Пахло мускусом и жаждой плоти. Как томительно, причудливо ярко, и даже больно было во сне. Похоже, наяву они не позволяли себе такого никогда. Да и что было там наяву? В последние годы коротко, привычно и быстро, скромнейше, без единого звука, на боковую и похрапеть. А тут... Истома...
   Фархад вышвырнул в черноту лежащей ниже пропасти конченный окурок 'Волны'. И потянулся плечом к носу. Так, рефлекторное действо, бывает, когда нос чешется. Плечо пахло женщиной, абсолютно знакомой, но жгуче желанной женщиной, ее потом, ее кровью, ее женским соком. Он метнулся в дверь, дрожащими руками зажег керосинку. Что-то не так?!
  - Наташа? Наташа?!
   Как странно скомкана простынь. Покрывало на полу, и запах, всюду запах свершившейся любви. Неужели ему кого-то подсунули? И не удивительно, здесь нормальные мужики наперечет. Одни тупые декхане, только и знающие, что вонючий насвай, да погонялово кастрированных мулов. А он горный инженер со стажем. Механик, что запросто может любую агрегатину с завязанными глазами разобрать и собрать в тридцать секунд. Да еще и раб, потому как за еду и кров работает день и ночь без выходных и проходных. Они на нем уже капитал сделали, буржуи голозадые! Вот и подсунули какую-нибудь девчонку, еще и несовершеннолетнюю...
  - Эй, кто там?! Выходи я тебе говорю! Там в тени, давай, выходи...
  - Лузгень...
   Как странно слоится ее голос. Он глубок и груб, и завлекателен, и отвратителен одновременно. В его тени шипение земноводного и бархат, от желания которого скручивает тело в тугой комок.
  - Лузгень... - сказала Горная Дева, - Мое тело носит семя Лузгень...
  
  
   Конец.
Оценка: 6.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"