Утренние лучи солнца разбудили верховного жреца. Витражные окна преломляли свет, наполняя спальню цветными пятнами, делая её похожей на детский калейдоскоп. Граница оранжевого пятна коснулась верхнего правого угла пентаграммы.
"Вот, же мутный хлыщ! Сегодня Утро Перемен, а я как назло не выспался", - Жрец потянулся в кровати и почти решил вставать, но перевернулся на живот и уткнулся в подушку лицом. "Перемены наступят независимо от того сплю я или нет", - подумал он и решительно погрузился в ускользающий утренний сон.
Берег моря. Небольшие волны шумят, перекатывают мелкую гальку. Закат. Из воды выходит женщина. Не видно её лица, лишь соблазнительный тёмный силуэт на фоне закатного неба, раскрашенного оранжевым и пурпурным. Ещё шаг, и он увидит её лицо, но она разворачивается. Через мгновенье на её месте возникает пентаграмма. Загораются огненные буквы: "Утро Перемен". Сквозь сон пробивается голос секретаря:
- Великий Жрец, доброе утро. Вы просили напомнить...
- Да, да. Помню. Как же, - перебивает он её, открывая глаза. Фигуры у них похожи, машинально отмечает жрец, сравнивая обладательницу голоса с девушкой из сна. Только у секретаря лицо обезображено заячьей губой. Традиционное уродство секретарей Верховного Жреца. Чтобы не отвлекать.
Он легко мог убрать увечье. Каждый Верховный Жрец делал это, либо перед смертью, либо, переставая быть Верховным. Что, в сущности, было одним и тем же. Можно, конечно, жить Низвергнутым, но большинство выбирало Последнее Парение: Очередной Верховный Жрец, сделав священный шаг с Солнечной башни, летел, жадно глотая воздух. Золотая мантия, словно крылья небесной птицы, сложенные за спиной, развивается на ветру, и... бах! Говорят, если жрец был мудр и находил баланс между законами вселенскими и законами богов, мантия издавала хлопок, похожий на звук грома, и жрец приземлялся невредимым. После этого он мог взять своего секретаря и уйти куда пожелает. Те немногие, кто выжил после Последнего Парения желали нести знания людям, но Верховный Жрец Ахоут не планировал так далеко.
Это было его пятое Утро Перемен. Трое его предшественников не смогли пережить и трёх. Солнечная башня отпустила их всех. Верховный Жрец Ахоут не боялся. Ему было лень. Его борода поседела ещё в прошлое Утро. Теперь он выглядел как типичный жрец. Короткая седая борода, сухое жилистое тело и пронзительно голубые глаза.
- Мимитех, скажи, много ли просящих в покоях? - обратился Ахоут к своему секретарю.
- Всего двое плакальщиков о скорбной доле растильщиков маажара. Они пришли ещё вчера вечером и не знали о сегодняшнем Утре Перемен.
- Вот и славно. Тогда сделай мне горячего мате и принеси мятного масла. Буду уводить лень из покоев, - от Жреца не укрылось, как обрадовалась Мимитех. Ей нравилось присутствовать при обрядах бытовой магии. Политические ритуалы, изгнания потусторонних или другие проявления силы ей нравились меньше.
После ритуала Великий Жрец Ахоут созерцал планку Тху - на ней солнечными лучами очерчивалось время, отведённое на утро. До окончания Утра Перемен оставалось совсем немного, когда в покои ворвался Кваху, сын вождя.
- Великий Жрец, отец умирает!
- Пойдём, - Ахоут почти срывался на бег. "Успеть, успеть услышать последнее слово Солнцеликого Вождя", - было первой мыслью Ахоута. Странно как, ещё вчера Солнцеликий был здоров и полон сил, а сегодня умирает. Какая же внезапная хворь его поразила? Подходя к покоям Вождя, он начал догадываться, что его скоропостижная смерть была вызвана нетерпением. Вокруг было слишком много охотников молодого Кваху. Слишком тесно. Всё было чересчур. Кваху нарочито подавлен, и слишком тихо на нижнем этаже наложниц.
Даже беглого осмотра хватило, чтобы понять, что Вождь отравлен. В отвороте левого рукава жреческого одеяния хранились нужные противоядия. Его ещё можно было спасти. Ахоут попытался незаметно достать шершавый пузырёк из синей глины. Оставалось лишь сделать одно движение чтобы, будто случайно, развеять порошок над умирающим, но руки жреца мягко и настойчиво прижали к туловищу, не давая возможности пошевелиться. Оставалась лишь магия мысли, и будь у него чуть больше времени... но он не успел. Солнцеликий умирал.
- Ахоут, - Вождь приоткрыл веки и посмотрел на мир искрящимися синими глазами. Яд Вождей менял облик любого. Синели глаза из-за изменения состава крови, благородная осанка появлялась из-за спазма спинномозговой оболочки, заострённые черты лица - из-за быстрого обезвоживания и пережигания жиров.
- Ахоут, - повторил он с трудом растягивая быстро сохнущую кожу, - Вижу ты не можешь подойти ближе, - он нашел в себе силы улыбнуться той самой улыбкой, от которой у многих подданных кровь остывала и начинала бежать медленнее.
- Вижу, - отдышка вновь приостановила его речь, - Но ты должен исполнить мою волю. Ты знаешь правду. Ты служишь богам и вождям. Ты знаешь, что делать. Объяви людям. Я начал путь. По следам моим некому идти.
"Успел, успел. Ну вот и Утро Перемен, скобли его время на дне дырявого котла", - Ахоут понимал, что сейчас его трогать не будут. Если внезапно умрёт и Жрец, то убедить народ в случайности этих двух смертей будет крайне сложно. Без убеждения не будет строиться Вейдахо Покоряющий Небо, а значит не сбыться преданию. Не уйти навстречу богам Солнцеликим Вождям. Навечно останутся они на тверди. Скорбеть бесчисленным звёздам по их небесным душам. Тоска разъест разум народа и будет ночь длинна как утлацх обращённый вспять, пожирающий сам себя.
Вечером Верховный Жрец принял плакальщиков о скорбной доле растильщиков огненного маажара. Их песни были правдивы. Жрец дал им порошок лаги-наги, чтобы легким был их день и не приходил серый Охэнзи, и не трогал тощие рёбра их детей. Дал им два вечных фитиля, и взял с плакальщиков обещание вернуть их, как только будет достроен Вейдахо.
Когда пришел Кваху - собирающийся стать Вождём, Жрец вдыхал запах горячего патану через широкую глиняную трубку лейхо. Это предавало мыслям лёгкость, а голосу твёрдость и уверенность.
- Что ты скажешь, Ахоут? Что скажешь ты народу? - Кваху стоял в позе волка, спешащего уйти за новой добычей.
- Я скажу то, что должен, Кваху, собирающийся стать вождём.
- Ты назвал имя и цель, ты признаешь меня?
- Если я сделаю так, то потеряю силу. Мне не по нутру жить Низвергнутым. Мне лень подниматься на Башню Священного Шага, и я не люблю золотой свет.
- Почему ты не можешь признать меня, Жрец?! - Кваху сделал короткий шаг, словно хотел рассечь воздух коротким клинком.
- Кваху, ты уже в мыслях лишил меня титула. Значит это было моё последнее Утро Перемен. Мне осталась Ночь Свершений, а завтра, перебарывая свою лень, я буду подниматься на Башню Священного Шага. Оставь меня с Мимитех наедине. Я буду исполнять то, что должен.
- Не раньше, чем ты назовёшь меня Вождём! - Кваху хлопнул в ладоши, и двое молодых охотников схватили Мимитех.
- Ты назовёшь меня Вождём! - Кваху бросил на пол символическую полоску соединений и ушел, уводя с собой безмолвную и дрожащую от страха Мимитех.
"Это был твой единственный шанс", - бормотал Ахоут. Его уютная келья, бывшая пристанищем ста тридцати четырём Верховным Жрецам погрузилась во тьму. Ночь Свершений вступила в свои права. Никакая сила на этой тверди не могла проникнуть в келью Верховного жреца.
Утром Солнцеликий очнулся, обмазанный мёдом, натёртый благовониями и усыпанный лепестками душистой фииды. Рядом с ним стоял улыбающийся Ахоут и Мимитех, с губами прекрасными как поцелуй солнечного блика апрельским утром.
- Я уходил. Мои следы замело желтым песком. Я видел это как тебя сейчас. Почему мой путь стал похож на утлацха, обращённого вспять? - спросил Солнцеликий.
- У него был шанс, но он не был твоим сыном. Ты знал. Я знал. Он не выдержал Ночи Свершений.
- Нетерпелив был Кваху, - Солнцеликий вздёрнул подбородок, стараясь скрыть слезу, не к месту катящуюся по щеке.
- Тем быстрее получится Вейдаху, Покоряющий Небо.
Ты прав, Ахоут. Ты прав. Собирай народ. Мы уходим.