Я жил в свое удовольствие, не отказывая себе ни в чем. Если я чего-то хотел, то непременно получал. Так было и с женщинами, ни одна из них не отвергала меня, давая все, что могла дать, но я всегда жаждал большего: лучшего вина, лучшей одежды, лучших женщин. Я привык брать, ничего не отдавая взамен. Хотя нет, вру. Ни одна из тех, что дарили мне себя, не сожалела о проведенных со мной ночах: я умел доставлять удовольствие. Кроме того, я всегда отличался щедростью, граничащей с расточительством, и мог позволить себе дарить им подарки. Дорогие и красивые, но ничего не значащие для меня. Я не стремился узнавать их имя, я никогда не спал дважды с одной и той же девушкой. Это было для меня уже неинтересно. И каждая мечтала приручить меня, остаться и на вторую ночь, но войти в мою жизнь и в мою душу мог лишь тот, кому я давал ключик, а его я не давал никому...
Все началось глупо и нелепо, как обычно начинается то, что переворачивает всю нашу жизнь, пока мы не замечаем никого, кроме себя. Помню, тогда был день рождения. Мой. Дорогие женщины переплетались с дорогим вином, создавая в моем сознании призрачную паутинку игры и свободы... Друзья веселились не меньше, ведь мои женщины не строили из себя недотрог, я умел их выбирать, я умел их учить. Конечно, были и подарки, туча подарков. Что мне дарили? Не помню. В память врезалась лишь она, кукла. Эти шутники решили подурачиться, посмеяться. Они прекрасно знали, что я не притронусь к ней, это для меня слишком просто и неинтересно, ведь игрушку не надо покорять, она всегда ждет меня... Как и любая из них, стоит лишь позвать ее во второй раз...
Когда все ушли, когда меня оставили все мои подруги, когда за последней захлопнулась дверь, я вытащил куклу из коробки. Странно, но она даже была одета... Сейчас делают замечательных и молчаливых подруг, современные куклы не только имеют полное сходство с живыми женщинами, но и наделены искусственным интеллектом, правда весьма своеобразным: в постели она вполне способна сама развлечь мужчину, подстроиться под его желания, но после она снова застывает и блеск ее стеклянных глаз испаряется до следующего раза... Зачем мне подарили ее? Все ведь знают, что я не пользуюсь игрушками...
Она сидела на диване в гостиной, другого места для нее я не нашел. Должен признать, она была по-своему красива, но на ее воистину кукольном личике не было ни следа жизни. Я терпел, когда лица моих женщин не были отягощены интеллектом, я любил всех: блондинок и брюнеток, глупых и не очень, высоких и миниатюрных... Все они были разными, но в каждой, даже самой пустой из них было то, чего не хватало этой игрушечной красавице: Жизни... Я любил не женщин, я любил их жизни...
Она смотрела на меня невыразимо-мертвыми глазами, не шевелясь, не дыша... Кукла, пустышка... А я не знал, что делать с ней. Выкинуть - жалко, да и друзья не поймут, подарок как-никак! Оставить у себя? Зачем? Глупо и бессмысленно улыбаясь, она не сводила с меня своих огромных стеклянных глаз... Я не нашел ничего умнее, как спросить: "Эй, как мне тебя называть? У тебя есть имя?". Конечно же, она и не думала мне отвечать, она вообще не была способна думать...
Скоро я забыл о ней, меня ждала жизнь. Моей новой пассией была молоденькая девушка, лишь недавно открывшая в себе женщину. Я надеялся, что хоть ее наивность и невинность смогут поразить и удивить меня, пресыщенного любовью. Цветок ее молодости и жизни я хотел сорвать первым. Как ее звали? А разве это играет хоть какую-нибудь роль? Кому-то нужно знать ее имя? Мне нет.
***
Иногда я вытирал с куклы пыль, и тогда она словно бы оживала. Ее искусственному разуму казалось, что ее ласкают, и она откликалась на ласки тряпки для пыли. Странно, но ее "кожа" была теплой и мягкой, как настоящая. Ее нежные руки тянулись ко мне, пытаясь обнять меня и доставить удовольствие. Для этого она и была сделана, но я не искал ее компьютерной любви, недостатка в живых женщинах у меня не наблюдалось...
Я приобрел дурацкую привычку: возвращаясь домой я говорил с ней, рассказывая все то, что случалось со мной за порогом моей квартиры. Она всегда слушала, не перебивая. Конечно, ведь она и не могла говорить, лишь стонать, да и то в постели, имитируя восторг и возбуждение. Разработчики обо всем подумали...
Я говорил с ней о всякой ерунде, читал ей книги, пытался развеселить анекдотами, растрогать печальными историями... Все впустую, она была мертва. Но в ее неменяющемся лице я нашел очень внимательного слушателя, так что вскоре я уже не мог не говорить со своей молчаливой собеседницей. Я делился с ней самыми сокровенными своими мыслями, о которых не рисковал говорить даже самым преданным и верным друзьям, в ней же я был уверен. Единственное, я старался по меньше прикасаться к ней: механические ласки теплого робота были мне неприятны.
Я привык к ней и был благодарен кукле за компанию. Приходящие девушки всегда с напряжением вглядывались в ее неподвижно-прекрасные черты, внутренне содрогаясь при мысли, что я могу спать с манекеном. Я спешил их разуверить, я дорожил своей репутацией...
***
Один раз я вошел в квартиру и остановился в дверях, прислушиваясь к странным звукам, доносящимся из глубины моего жилища. Эти звуки казались мне безумно знакомыми, словно я сталкивался с ними каждый день. Такие знакомые, что и не сразу скажешь, что это. Но вскоре все прекратилось. В наступившей тишине я прошел в гостиную и, не глядя на куклу, поздоровался с ней. Привычное молчание было мне ответом. Я скинул пиджак и присел к ней на диван. Тут только я заметил, что по ее щекам катятся прозрачные капельки, оставляя на "коже" сбегающие вниз мокрые дорожки. Я оторопело смотрел на нее, не зная, что все это значит... "Эй", - окликнул я ее, дотрагиваясь до ее щеки рукой, вытирая с кукольного лица... слезы, настоящие слезы... Она не ответила, как не отвечала и тысячи раз до этого. Конечно, ведь куклы не говорят. И, тем более, не плачут. И что тогда значат ее слезы? Как понять ту, в которой нет и не может быть ни капельки жизни? Невозможно...
Я стал все чаще замечать капельки на ее нежных щеках, иногда я слышал неумелые рыдания, но при мне она никогда не позволяла себе разреветься. Но я всегда замечал, плакала ли она, хотя глаза ее и не краснели, а веки не опухали. Я силился понять, в чем причина этих слез, но ни на миллиметр не приближался к разгадке. Но я твердо знал, что моя кукла умеет плакать, что она что-то чувствует. Но что? Я пытался заставить ее говорить со мной, но всякий раз она отмалчивалась. Единственный раз из ее приоткрывшихся уст вырвался полувздох-полустон, но больше она не проронила ни звука. Ну да, ее ведь не учили говорить, она была создана для другого. Моя кукла обязана была приносить удовольствие в постели глупым юнцам и занятым людям, слишком ценящим свое драгоценное, но бездарно растрачиваемое время, а вместо этого она сидела у меня на диване и беззвучно лила слезы...
***
Это продолжалось достаточно долго, где-то с месяц. Пока я не решил стряхнуть с нее пыль, переодеть, короче, привести в порядок. Она почему-то сопротивлялась, всячески пытаясь уложить на этот диван меня. Тогда я подумал, что это просто ее компьютер заставляет ласкать меня, удерживая рядом. Лишь потом я осознал, что она просто не хотела, чтобы я поднимал ее. Когда ей все-таки пришлось встать, я заметил на диване, в том месте, где она сидела, мятый конверт. Я взял его в руки, а она повисла на моем запястье, пытаясь остановить меня, без слов, но глаза ее вновь наполнились слезами. Но мне было слишком интересно. Я ведь держал в руках ключ к разгадке тайны плачущей куклы, я не мог просто закрыть на все это глаза. Я слишком любил жизнь и не ждал от нее никакой подлости.
В конверте было письмо. Женское. Кто она, я не знаю. Как письмо попало к кукле, остается для меня загадкой по сей день. Наверное, эта женщина сделала слепок с моих ключей, а может, и нет, я не знаю. Меня это больше не волнует.
В письме она извинялась. Передо мной. Она и вправду не знала, а когда узнала, было уже поздно. Она посчитала своим долгом сказать об этом мне. Она умирает. Эта болезнь не излечивается, человек сгорает быстро и не замечает этого. Умереть легко, а заразиться еще проще. Я спал с ней, значит теперь и я болен. Забавно, жить мне оставалось не больше двух месяцев, а я чувствовал себя совершенно здоровым... Той женщины, наверное, уже нет. Перед смертью она успела наградить меня печатью обреченного...
Я сидел на полу, прижимаясь спиной к дивану, и плакал, плакал как тогда, в детстве, когда мама гладила меня по головке и дула на ранки и ссадинки... Сейчас меня гладила и обнимала кукла. Ее слезы смешивались с моими, а руки, нежные и заботливые, были красноречивее всяких слов... Она прятала от меня письмо, чтобы я жил так, словно все в порядке, словно ничего нет, словно я буду жить... Она заботилась обо мне...
Я сидел и оплакивал собственную угасающую жизнь, совершенно не задумываясь о том, скольких молодых и красивых заразил я. Они меня никогда не интересовали. Я знал лишь одно - скоро меня не станет. Скоро мне придется попрощаться со столь любимой мной жизнью. Я брал от нее все и отдал себя смерти... Так рано... Обидно...
Последние два месяца своей жизни я провел не выходя из дома. С куклой. Она часто подходила ко мне, обнимала... Она была моей последней женщиной. А потом я умер...