Аннотация: Что видит человек во время клинической смерти? Свет в конце тоннеля? А может, ему доведется поговорить с самим Богом и получить наказ от Него?..
Моя обитель не освещается ни солнцем,
ни луной, ни другим источником света.
И кто достигнет ее, никогда не
вернется в этот материальный мир.
Шри Кришна, 'Бхагавад-Гита' (16:6)
Заблуждение во внешнем,
Заблуждение во внутреннем...
В заблуждениях запутались все люди.
И вот я спрашиваю тебя, о Гаутама:
Кто может полностью разрушить заблуждения?
Самъютта-никая, 1 Сам., 23
Вот он я - смотри, Господи!
И ересь моя вся со мной.
Посреди грязи алмазные россыпи
Глазами в облака, да в трясину ногой...
Константин Кинчев, 'Сумерки'
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Мир солнечных лучей
Школьный звонок с дребезгом пронесся по коридорам. Дети - радостные, с веселыми улыбками на лицах, наскакивая друг на друга, огромной толпой рвались в классы. На их свежих, румяных щеках был розовый оттенок детства. У всех. Кроме одного.
В стороне от этой бешеной кучи стоял, понуро опустив голову, грустный мальчуган. Нет-нет, причиной такого состояния была вовсе не плохая оценка - он хорошо учился и успевал по большинству предметов. И его вовсе никто не обидел. Просто в силу своего хоть пока и детского, до конца не сформировавшегося характера, он был таким.
Звали его Миша Провалов. Друзья, как это было и будет принято всегда, наградили его прозвищем, происходящим от фамилии: его называли Провалом. Но Мише было все равно. Его никогда не интересовали их беззаботные игры, все бесхитростные и неинтересные затеи. Не обращал он также никакого внимания на язвительные шуточки и неосторожные замечания со стороны одноклассников. Эму не было до всего этого ровно никакого дела.
Каждый день, приходя домой и наспех пообедав, он всегда сразу же садился учить уроки. Затем, уже тогда, когда все задания были добросовестно им выполнены, Миша садился читать хорошие книжки о героях и злодеях. Трудно даже приблизительно назвать ту цифру, сколько он прочитал их за эти шесть с небольшим лет, как научился читать. С упоением и бьющимся от волнения сердцем, он переживал вместе с героями романтических книг Жуля Верна и Эмилио Сальгари то погружаясь под воду на Наутилусе, то сражаясь вместе с пиратами против испанцев и англичан.
'Да, это хорошо бы, - мечтал порой Миша, - в будущем стать таким же, как они - эти отважные и доблестные герои, и больше ничего, никого и никогда не бояться. Ах, если бы стать таким!..'
- Провалов! - кто-то настойчиво лез извне и нарушал идиллию, прерывал мечтания, - Провалов, тебе, должно быть, нужно особое приглашение? - строгая учительница по математике Антонина Сергеевна стояла, держа в руке небольшую деревянную указку. Другая ее рука сжимала ручку двери, демонстрируя тем самым, что урок уже начался, и она вот-вот ее закроет.
- Простите, Антонина Сергеевна, просто немного задумался, - Мишка, наклонив голову, чтобы не смотреть ей в глаза, робко прошмыгнул в класс.
***
Миша неторопливым шагом возвращался домой после занятий. Учился он во вторую смену, и потому, когда кончались уроки и звенел последний звонок, на улицах уже загорались оранжевые огоньки фонарей и на смену дню приходил вечер. Он с трудом перекинув свой огромный рюкзак за плечи, неловко перебирался через высокие, бьющие по лицу, кусты. Добраться до дома, через старый, давно заброшенный фруктовый сад, можно было всего лишь за двадцать минут, а по главной дороге в обход - за сорок. Его мама, серьезно опасаясь за сына, строго-настрого воспретила ходить садом. Но Мише было лень после долгих и утомительных занятий идти так долго, тем более что проголодавшийся за это время желудок настойчиво ныл и требовал еды, вовсе не намереваясь ждать долго.
И вот теперь он каждый раз добирался до дома этим кратчайшим путем. Миша шел, задумавшись над своими детскими, но, как думал он сам, весьма серьезными проблемами. Перелез через покосившуюся бревенчатую ограду и, зацепившись, чуть не порвал штанину брюк. Недовольно пробурчав что-то, продолжил свой путь. Под ногами тихо шуршала и хрустела увядшая трава и опавшие листья ставших дикими яблонь. Приближалась осень, и теплый, приветливый сентябрь скоро должен был сменить дождливый и ветреный октябрь.
Внезапно кто-то грубо и резко дернул его со спины за ручку рюкзака. Не понимая происходящего, Миша беспомощно упал на землю. Ощутил резкую боль - похоже, он серьезно повредил колено.
- Ты что тут делаешь? - услышал он неприятные, свистящие звуки незнакомого и недружелюбного голоса. Еле-еле сумев подняться на ноги, он увидел стоящих пред ним трех взрослых ребят-старшеклассников. Сразу же обратил внимание на белые полоски тельняшки среднего. Слева стоял толстяк, который был вдвое шире стоявшего посередине. На его круглой голове была кепка с торчащим вверх козырьком и надписью 'USA'. Справа - долговязый и длинноволосый парень, одетый в джинсовую куртку.
- Я... иду домой... а что... что я сделал? - Миша испуганно переводил глаза то на одного, то на другого, то на третьего.
- Ты? Пока ничего! - сказал толстяк и сделал два шага вперед. Наклонившись к самому лицу, он схватил мальчика за нос. Мишка жалостно пискнул, - а вот твоя наглая старшая сестренка ни за что, ни про что нагрубила сегодня вот этому нашему другу, - он указал согнутым толстым пальцем на среднего, - и посмела отказать ему в свидании!
У Миши была старшая сестра Ольга. Все в округе отзывались о ней как об очень умной девушке, но она к тому же была очень симпатичной, с милыми и добрыми чертами лица. 'Вся в маму!' - с восторгом говорил когда-то еще живой отец, вспоминая времена, когда он познакомился с женой и был пленен ее красотой.
Ольга встречалась с одним пусть и не очень симпатичным рыжим парнем из соседнего двора. 'Мне с ним просто интересно, он пишет такие чудные, прекрасные стихи! И главное - почти все про меня! Он такой хороший' - постоянно повторяла она.
А этот средний - Дрюха Щербец, как все звали его в школе, на протяжении целого года пытался найти с ней контакт, но у него ничего не получалось - Оля не любила нахалов, коим Дрюха являлся. И он из-за этого был очень зол, но ничего не мог поделать. Дрюха считался самым 'крутым', и любая девчонка была согласна с ним встречаться, кроме Мишиной сестры. Поэтому ребята тайно над ним смеялись, что он, мол, не может с какой-то девчонкой сладить и очаровать, и потому авторитет Дрюхи с каждым днем падал. Щербец был опечален и подавлен, но ничего не мог поделать.
- Да, я ее младший брат, - Мишка утер нос рукавом пиджака. Ощутил, что размазал по лицу грязь. - Но я ничего не понимаю!
Средний - тот самый Дрюха Щербец, приблизился к Мишке и схватил его за ухо. Миша истошно вскрикнул, из глаз крупными каплями потекли слезы. Дрюха отпустил, и Миша вновь упал, больно ударившись о землю. Голова трещала и ныла. От неожиданности он сильно прикусил язык, и теперь ощутил немного солоноватый привкус проступившей крови. В глазах бегали круги, тошнило.
Пацаны смеялись. Тут долговязый паренек, стоявший все время справа, подошел к Мишке, поднял и швырнул его на землю. Мальчик, кувыркаясь, ударился головой об торчащий из земли, подобно надгробному памятнику, камень. Больше он ничего не видел и не слышал, кроме странного, гулкого, непонятного шума и гомона.
- Ты что наделал, долговязый кретин! - Щербец вскрикнул и схватил длинного за ворот джинсовки. Тот сжался и стал, подобно потревоженному и испуганному раку, пятиться назад. Это выглядело смешным, ведь Дрюха был на голову ниже его и потому выглядел младше. Но Щербец был по натуре лидер, вожак стаи, и его боялись.
У долговязого дрожали руки и губы. Он, сбиваясь с мысли, путаясь в словах, пытался оправдаться:
- Да я что, специально?! Честно. Кто знал, что так получиться?
- Ладно, - Дрюха, встревоженный, сплюнул на землю, - пошли быстро отсюда, пока нас тут никто не видел. Живо, уходим!
***
Вокруг не было никого и ничего, кроме яркого, всепроникающего света. Он лился нескончаемыми и радостными потоками отовсюду.
- Здравствуй, мальчик, я рад тебя видеть. Твое имя Миша, не так ли? - он услышал приятный, мелодичный голос. Миша никак не мог понять, откуда он доносился и кому принадлежал. Казалось, что говорящим был не какой-нибудь конкретный человек - к нему обращалось все то пространство, что разлилось вокруг, и звук мерными волнами накатывал со всех сторон.
- Да, меня зовут Миша. Но кто это? - подумал он.
- Можешь обращаться на 'ты'. Я - Бог, мое имя Монахар - ответило пространство, читая его мысли.
- Что-то интересное и малознакомое, - удивился Миша. - Я слышал что-то про Будду, Аллаха, Кришну, но Монахар - никогда не встречал.
- У меня много имен, малыш. И нет никаких имен одновременно. Я есть, и Я один, и как Меня не назовут люди - все будет правильным, если они будут иметь в виду Меня истинного. Ты, надеюсь, понимаешь, о чем Я?
- Нет, - Миша действительно с трудом улавливал смысл. - Но что же случилось и где я?
- Ты не на земле. Но скоро вынужден будешь снова вернуться туда. Я так желаю, и потому врачи сумеют тебя спасти. Все религии мира, когда-то были созданы Мной самим или Моими учениками. Но ныне пришли новые суровые времена и практически все последователи отошли от истинной веры. Ты должен создать в будущем новую религию, где не должно быть ни культов, ни идолов. Ты ведь не видишь меня - правильно, и никто никогда не увидит. Поэтому нет и не может быть никакого истукана, изображающего Меня. Человечество создало себе ложных кумиров - власть и богатство. Люди утратили истинные ценности, погрязнув в гордыне и вероломстве, лжи и мздоимстве, похоти и чревоугодии. Когда ты немного повзрослеешь, то многое поймешь, но никогда, слышишь, никогда до последнего дня не забывай того, что Я сказал тебе. На земле можешь называть меня Монахар. Это почти тоже самое, что 'единый'.
- Прости, Монахар, - Миша никогда раньше не задумывался о проблемах взаимоотношения человека с Богом, о религии, - прости, но я ничего не знаю и практически не понимаю твоих слов.
- Это неважно. Меня нельзя постичь умом, а лишь сердцем - таким, как у тебя: детским, наивным, доверчивым. Я очень люблю детей, потому что только они могут по-настоящему поверить в Меня. Только человек с детским сердцем видит Бога.
Миша никак не мог разобраться, что с ним происходит. А этот голос, который больше походил на плавное, дивное звучание арфы, прервался также внезапно, как и возник. Но свет, что согревал и ласкал его со всех сторон, по-прежнему лился нескончаемым, благодатным потоком.
Он лежал на маленькой железной койке. К нему тянулось множество разноцветных проводов и трубочек. Рядом посменно дежурили то расстроенная, убитая горем мать, то потрясенная и шокированная произошедшим сестра. Рядом на небольшом мониторе еле-еле вздрагивала медленно бегущая стрелка - это был показатель его слабого, неуверенного пульса.
Врачи не давали никаких обещаний.
- Доктор, он будет жить? - в надежде услышать хоть что-нибудь новое, мать в сотый раз обращалась с одним и тем же вопросом.
- На все воля Божья.
Мать отходила к окну. Смотрела куда-то вдаль через двойные оконные стекла, утирала маленьким, с нечетким выцветшим узором платочком слезы. Там, высоко над землей, длинной грядой среди понуро висящих облаков тянулись бесконечные стаи перелетных птиц. Им приходилось покидать эти ставшие милыми за долгое лето места, ведь не было другого выхода - приближались холода. Мать подумала, что если она сейчас истошно крикнет им вслед: 'Вернитесь, куда же вы, родные, останьтесь!', то они не услышат ее и не изменят направления своего полета. Так и жизнь плавно шла вперед, и с этим ничего нельзя поделать.
Она старела. Пять лет назад похоронила мужа. Думала тогда, что вряд ли сможет пережить его кончину. Но, тем не менее, старалась держать себя в руках - ради будущего своих детей, которых она пока еще не вывела в люди. И тут, как будто решив напомнить о себе еще раз, беда опять также нагло пришла в их дом без звонка и приглашения. Пришла и уселась, не желая более уходить, дико и истошно смеялась над их слезами и горем.
День сменяла ночь, затем утро, полдень. Этот круг вращался как будто бесконечно, каждый раз делая один унылый, точь-в-точь похожий на прошлый, оборот. Ничего не менялось в вечном и однообразном круговороте. Это пугало. Мать впервые попробовала молиться, когда серьезно заболел муж. Воспитывалась она в семье безбожников, но сложная, нелегкая жизнь привела ее в храм. Здесь она получала утешение, в сердце появлялась надежда на чудо. И хотя супруг был безнадежно болен, Елена Александровна продолжала верить до конца в то, что Бог поможет. И, если даже не суждено остаться в живых, то пусть Он облегчит страдания, простит грехи.
После похорон мужа она стала молиться еще больше, вера окрепла. Очень надеялась, что в ее семье с божьей помощью все будет хорошо и благополучно. Но, видимо существовала некая злая сила, которая слала беды. Ее любимый младший сын пережил клиническую смерть. И у Елены Александровны не было никого, кроме Бога, чтобы обратиться за помощью с надеждой и упованием:
- Спаси его, Господи, даруй жизнь! - часто, отойдя в угол, она доставала из сумочки маленькую иконку Спасителя и истово повторяла. - Даруй, Господи! Сохрани и спаси!
Миша летал в бесконечном пространстве - лихо проносился над мерцающими звездами, которые напоминали яркие блестки на платье какой-нибудь светской дамы из старых кинофильмов, то вновь приближался к круглой, похожей на теннисный мячик, земле. Парил в нежных, белых и пушистых облаках. Его ласкал мягкий и приветливый ветерок, лицо умывали нежные, как росинки, солнечные лучи. Он не знал, что этот такое - в том прежнем мире всего этого не было, но Миша был рад. Он не ощущал ни боли, ни грусти. Смутно помнил о том, что было раньше - до того, как внезапно открылся это добрый и сказочный мир. Он больше не слышал голоса того, который обратился к нему, когда Миша только очутился здесь. Но, несмотря на это, каждую секунду чувствовал его постоянное, вечное присутствие. Это была обитель Монахара - верховного Бога.
'Я умер? - спрашивал Миша сам себя, удивляясь происходящему, - но, даже если и так, я, кажется, даже нисколько об этом и не сожалею. Я буду рад пребывать здесь вечно. Ну, или хотя бы столько, сколько мне это позволят. Ведь Монахар сказал, что придется вернуться обратно. Но смогу ли я потом вновь очутиться здесь?'
- Если будешь вести себя хорошо, то сможешь, - опять зазвучали струны этого нечеловеческого, мелодичного голоса.
- Так ты вечно здесь и слышишь всё, даже читаешь мои мысли?
- Конечно. А ты как думал?
- Но почему здесь нет никого, кроме нас?
- А кто тебе нужен еще?
- Я не знаю. Мне просто интересно. Другие люди, когда умирают, куда потом попадают?
- Я не могу тебе ответить.
- Почему?
- Ты ведь помнишь, что я сказал: ты должен вернуться на землю. Вот когда придешь сюда опять, навечно, тогда Я и открою тебе многие тайны. А пока не могу.
Легкий, как пушинка, он то поднимался в космос, то опускался к земле. Пролетая над морем, Миша решил нырнуть в лазурную воду. Не ощутил ни удара, ни всплеска. Огромные, толстые рыбы чинно плавали в разные стороны. Они вовсе не испугались его появления - даже ничего не заметили. 'Странно, - подумал Миша. - Ладно, хочу опять к звездам, - он вынырнул, и устремился вверх быстрей любой ракеты, и через мгновение опять прошел через призму ярких и ласкающих лучей, прежде чем попал в бесконечно огромный космос.
***
Неожиданно он ощутил резкий, внезапный приступ боли. Как будто что-то очень большое и тяжелое упало на него сверху и теперь давило. Прекрасный мир сменился кромешной тьмой. Миша услышал какие-то голоса, с трудом сумел поднять веки и увидел расплывчатые, двоящиеся силуэты докторов.
- Где я? - с трудом еле слышно произнес он. И не услышал ответа.
После не помнил, что было дальше. Опять куда-то провалился, но там не было ничего из того, что Миша видел раньше. Временами казалось, что он находился в бесконечной и жаркой пустыне, а затем вдруг в зияющей и холодной, одинокой бездне.
Его знобило.
Наконец мальчик снова вернулся обратно, в мир, где мелькали белые халаты врачей и пахло медицинской стерильностью.
- Сынок, ты меня слышишь? - раздался очень знакомый голос, но трудно было сразу вспомнить, кому же он мог принадлежать.
В палате присутствовали врачи и какая-то женщина.
Миша испуганно смотрел на них. Он силился, изо всех сил пытался произнести что-нибудь, но не мог: язык одеревенел, стал как будто больше и не слушался.
- Не будем пока его терзать, - врач обратился к помощникам, утирая со лба проступивший пот. - Желательно, чтобы он сейчас уснул и набрался сил ... Но похоже, нам все-таки удалось его спасти.
***
Медленно и мучительно Миша возвращался в реальный мир. После сказочных полетов и общения с Монахаром он уже и не знал точно, хочется ли ему назад, или нет. Но постепенно, день за днем, он начинал приходить в себя после шока. И, наконец, наступил тот знаменательный день, когда Провалов впервые попробовал с помощью и поддержкой докторов подняться на ноги и сделать первые робкие шаги.
Кружилась голова. Миша чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Говорил с трудом, почти ничего не помня из того, что было с ним до несчастного случая, который едва не стоил жизни.
Приходил строгий и незнакомый мужчина. Внизу, под белым халатом, Миша разглядел темно-синюю милицейскую форму. Незваный гость, конечно же, хотел во всех подробностях услышать историю произошедшего. Но он, конечно же, был разочарован - Миша помнил только вечер, фонари, узкую тропинку, ведущую в сад.
- А потом со мной разговаривал Монахар.
- Кто? - удивленно переспросил милиционер.
- Я точно не знаю, но кажется, это сам Бог, - ответил Миша. - Там, где он живет, очень-очень много света.
- Мальчик что, бредит? - милиционер перевел полные недоумения глаза на лечащего врача.
- Нет, - ответил тот. - Михаил Провалов пережил клиническую смерть. Но нам удалось его достать с того света. И я, уж поверьте, не знаю, что он там видел, с кем разговаривал.
Милиционер улыбнулся:
- Мне в свое время попадали в руки несколько любопытных книжечек про эти истории с видениями во время клинической смерти, - он захлопнул свой блокнот и убрал его в карман, понимая, что пока ничего не добьется и не услышит. - Ну, знаете ли там, свет в конце тоннеля и тому подобное...
- Свет точно был, говорю вам еще раз, - Миша немного волновался, вспоминая то, что недавно пережил. - Но не было никакого тоннеля. Я как будто бы внезапно туда погрузился и открыл эту сказочную страну, где не было никого и ничего, кроме меня и Монахара. И я думаю, что свет исходил именно от Него. Еще помню, что летал в космосе, спускался на землю, а затем вновь возвращался в этот мир. Он находится где-то между...
- Ты хочешь сказать, на небесах? - окончил фразу милиционер. Похоже, он не верил ни одному слову из Мишиного рассказа. Если сказать точнее, то он просто считал, что это всё были некие галлюцинации, процессы в мозгу, который не перестал еще функционировать после остановки сердца.
- Да, похоже, этот мир находится как раз между землей и космосом, на небесах, - продолжал Миша.
- Вот это да! Видно, религиозные деятели еще в стародавние донаучные времена весьма точно определили, что рай находится на небесах. Там, на периферии, где разделяются две стихии, существует третья, Божественная, - к этой своеобразной дискуссии присоединился врач, который, в отличие от атеиста в погонах, был человеком верующим. - Однако этот мир нельзя увидеть, нельзя обнаружить при помощи приборов. Он недоступен, пока мы находимся в рамках нашего физического тела.
- Да неужели Вы, - милиционер, не скрывая неодобрения, осуждающе посмотрел на него, - столь уважаемый, так сказать, ученый человек, знающий толк в науках, при этом можете верить во всю эту средневековую чушь и говорить, что подобное мракобесье имеет какой-нибудь смысл?!
- Да, имеет. Отдел медицины - нейротеология как раз изучает такие явления, то есть возникновение божественных видений после полученных травм коры головного мозга. Установлено, что некоторые люди, перенесшие такого рода травмы, приобретают необычные способности, связанные с возможностью общения с потусторонним миром. Все это, конечно, можно отнести к проявлению болезни. Врачи даже дали ей название - височная эпилепсия. Однако науке известны факты, которые пока не поддаются объяснению. Так, например, одна из основоположниц Церкви адвентистов Седьмого Дня, получившая тяжелую травму височной части головного мозга, после этого, по ее же словам, могла общаться с Богом. Создала свое учение, оперируя знаниями, которые она не имела до этого и не могла получить после. Она брала их как бы из ниоткуда.
После недолгой паузы он задумчиво произнес:
- Однако что же все-таки несет в себе это понятие 'Монахар'?
- Так зовут самого Бога! - отозвался Миша. - Он поведал мне, что это означает тоже самое, что и 'единый'.
- Ага, точно. От слова 'моно'! - засмеялся милиционер. - Ладно, пойду-ка я лучше, у меня еще так много дел, - он поднялся и, подойдя к двери, еще раз обернулся к лежащему на койке Мише. - Ты это, не обижайся, если что. Может быть, я не прав... Но хочу сказать о другом: постарайся вспомнить что-нибудь еще про тот вечер. Не мог ты сам упасть - это почти сразу же доказали все наши эксперты. Там, в саду, был еще кто-то, и, скорее всего, даже несколько человек, - он решил на несколько секунд задержаться и пока не уходить, надеясь, что еще раз рассказывая Мише известные детали, тот что-нибудь вспомнит. - Скорее всего, их было двое или трое. Они не так просто, как говориться, ни с того ни с сего напали на тебя, а, наоборот, специально поджидали, караулили. В общем, ты не спеши, хорошенько подумай и постарайся хоть что-нибудь вспомнить. Хотя бы какие-нибудь мелкие подробности, может быть, особенности одежды или голоса. И если в памяти будут хоть какие-нибудь проблески, то я тогда снова приду и мы погорим, хорошо? И главное - теперь ничего не бойся, все позади. Здоровья тебе, поправляйся!
Он вышел, и следом в палату зашла Мишина мать. После того как сын стал поправляться и с каждым днем чувствовал себя все лучше и лучше, она словно преобразилась. Стала следить за собой, постоянно что-то делала, ухаживая за Мишей, иногда улыбалась. Доктор смотрел на нее участливо, пытаясь подбодрить и помочь:
- Простите, Елена Александровна, - он вполголоса обратился к ней, - постарайтесь понять то, что я Вам сейчас скажу, - врач обернулся назад к койке. Миша, утомленный тяжелой, больше похожей на откровенный допрос беседой, забылся на время во сне. - Дело в том, что Вашему сыну довелось побывать там, откуда обычно не возвращаются. Надеюсь, Вам понятно, о чем я? - она неуверенно кивнула, и ее лицо теперь, когда разговор зашел о сыне, стало серьезным и сосредоточенным.
- Так вот, - продолжал врач, - я думаю, им непременно заинтересуются журналисты, захотят навестить, поговорить. Надо сделать все возможное, чтобы защитить мальчика от их визитов и вопросов. Среди работников СМИ есть порядочные, а есть и не очень. А вслед за ними, я уверен, потянуться различные экстрасенсы, гадалки, колдуны и прочий сброд, желающий во что бы то ни стало выведать тайны запредельного и затем уже использовать их в своих личных, корыстных целях. Так пусть рассказ Миши о том свете останется пока для всех тайной. Мы должны вместе защитить мальчика. Я думаю, Вы со мной согласны?
Мать не ответила. Она присела на деревянный стульчик перед койкой сына и принялась нежно гладить руку сына. Миша заулыбался во сне и что-то промурлыкал под нос.
Доктор, серьезный и немного взволнованный, вышел из палаты.
Врача звали Борис Андреевич Николаев. Он был потомственным лекарем, чем, безусловно, очень гордился, и, несмотря на то, что все предыдущие поколения докторов из его семьи уже давно ушли в мир иной, считал, что духовная связь с ними до сих пор не прерывается. Возвращаясь вечером домой, он садился за небольшой столик в кабинете и подолгу всматривался в портреты отца, деда, прадеда, которые внимательно, с серьезным видом взирали на него со стены. Они, конечно же, уже ничего не могли сказать, помочь, посоветовать, но Борис Андреевич чувствовал, что лица на портретах - это его совесть, тот самый необходимый регулятор ответственности и долга перед теми, кому он помогает в болезни. Иногда, в самые трудные жизненные периоды, когда Борис чувствовал, что ошибся и сбился с правильного пути, он начинал вести беседу с настенными фотокарточками, подобно тому, как верующий молится перед образами святых. Потом взвешивал свое эмоциональное состояние - если ощущал, как нечто тяжелое, недоброе, что недавно так терзало и мучило душу, наконец исчезло - значит, он был понят предками и прощен. Но если же груз сомнений и тревог начинал давить еще сильнее, чем раньше - пращуры требовали серьезного раскаяния.
И в этот день, утомленный после трудового дня, он все также сидел у себя в кабинете. Размышлял о случившемся. Вспоминал, как вечером прошлого дня доставили в реанимацию мальчика с черепно-мозговой травмой. Его привезла скорая помощь после телефонного звонка, сообщившего о несчастном случае в запущенном саду недалеко от школы. Голос, по словам диспетчера, показался тогда весьма странным - говорил вроде бы молодой парень, однако он нарочно басил, как будто желая остаться неузнанным.
Травма была небольшой, но очень тяжелой. Многочисленные осколки черепа проникли в ткань мозга, вызвав обширный воспалительный процесс. К тому же мальчик потерял много крови. Борис Андреевич во время операции был сосредоточен и собран как никогда, понимая, что от него и коллег зависело, останется ли Миша в живых. Но, несмотря на старания врачей, наступила клиническая смерть, продлившаяся почти пять минут. Надеясь только на чудо и божью помощь, врачи давали все новый и новый электрический разряд. И наконец сердце мальчика вновь забилось.
Борис Андреевич, практически не моргая, смотрел на фотографии. 'Ну и что вы думаете по этому поводу?' - вопрошал он у них и читал в их глазах ответ: 'Ты сотворил благое дело. Но это еще не все, ему нужна твоя помощь.'
'Да, точно! Конечно же! - Борис достал из ящика стола толстую папку с чистыми листами, - я буду постоянно следить за ним и с сегодняшнего дня начну делать небольшие записи.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Возвращение домой
Михаила Провалова - измученного, в конец исхудалого, выписали через два с половиной месяца после трагического случая в заброшенном саду. Приближался новый год, который, быть может, и сулил что-то хорошее, но Миша не думал об этом. Снег за окном кружился в медленном вальсе, навевая только скуку.
'Так и должно быть. Это закон, - думал Миша, - снег падает, зима меняет осень, солнце восходит на востоке. Но то, что случилось со мной - это не норма, оттуда не должны возвращаться. И это тоже закон'. И он был совсем не рад тому, что его наконец выписывают. Давно на его бледном, изможденном и исхудалом лице не сияла улыбка.
За эти долгие дни пребывания в больнице Михаил привык лежать, практически не вставая, и подолгу смотреть вверх, на белый потолок, и думать только о Монахаре. И теперь эта внезапная перемена мест - возвращение домой и сопутствующие этому беготня и суматоха отнюдь не доставляли удовольствия, а, наоборот, злили и отвлекали от раздумий. Он даже огрызнулся, подобно хищному зверку, когда его потревожила мать: хотела надеть на него новый, совсем недавно связанный ею свитер.
Стерильная палата, где все было белым, стала для него почти родной. 'Интересно, - возникала порой мысль, - а уголовники, что коротают свой срок в одиночных камерах, скучают ли по ним, когда возвращаются на волю? Вспоминают ли с тоской и ностальгией годы, проведенные в замкнутом пространстве, глядя сквозь решетку на солнечные лучи, которые гуляют между ветвей деревьев, на безоблачное небо и птиц, кружащих на свободе, в облаках...'
Но палата, в которой лежал Миша, напоминала не камеру, а скорее своеобразную монашескую келью простотой и строгостью убранства. Разве что посетителей приходило многовато: то надоедливые врачи, то мать с сестрой, то школьные приятели ради интереса - просто так, проведать.
Заходила несколько раз одна девочка - ее звали Кристина - она училась вместе с ним в одном классе. Мише особенно запомнился вечерний визит, когда она тихонько вошла, как мышонок. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, и лишь слабые лучи еле проникали в палату. Кристина положила маленький пакетик с фруктами на столик рядом с койкой и, присев на стул, молча стала смотреть на Мишу. Однако он притворился, что спит. Зачем - не знал и сам. Когда она, еле слышно вздохнув и поднявшись, бесшумно ушла, Миша потом пожалел, что не заговорил с ней.
Назад в общество Миша вернулся совершенно другим человеком. Оставаясь по-прежнему все таким же задумчивым и молчаливым, Михаил Провалов отныне размышлял не над глупыми детскими романами-утопиями, а над высшими, как полагал он сам, запредельными проблемами. Несмотря на свой юный возраст, Миша постоянно думал о том мире, где ему довелось побывать.
Иногда он беседовал с матерью, пытаясь донести до нее свои мысли, но она совсем не понимала сына. С тревогой слушая его не совсем понятные религиозные речи, она молились про себя Иисусу. Она боялась каждого слова, что срывались с быстро двигающихся Мишиных губ.
- Сынок, мне кажется, ты заблуждаешься, - она начинала как можно осторожнее. Но это не помогало, и Миша при любом раскладе в конце каждой беседы уходил к себе в комнату, в конец обиженный и раздосадованный. - Миша, какой еще такой Монахар?! Христос - истинный Бог наш, и это именно Он вытянул тебя из рук смерти. И произошло это чудо потому что Господь услышал мои молитвы. Ты пойми, что все эти видения неправда. Может быть даже, - она с трепетом перекрестилась, - и не обошлось здесь без лукавого. Не поддавайся на ложь, не прельщайся!
Миша только отрицательно качал головой.
- Ну хорошо, - ее голос становился строже. Она понимала, что материнская нежность и доверительный разговор не приносят пользы, - я для тебя не авторитет, тогда послушай хотя бы врачей - они ведь изучили множество аналогичных случаев и утверждают, что у тебя были галлюцинации, некие процессы в еще не отключившемся мозгу. Ведь ты не первый, кто прошел через это. Твои монахары - они только вот тут, - она указала на лоб, - а вовсе не на небе. Так думаю я, так утверждают доктора!
- И Николаев тоже? - Миша накрыл эту 'карту' сильным 'козырем', вспомнив про своего лечащего врача, который всерьез отнесся к его словам о мире солнечных лучей.
- А что Николаев?.. Причем тут Борис Андреевич?
- Да при том, что хоть он меня в чем-то понял. И все твои доводы ничего не значат. Я беседовал с Монахаром - настоящим Богом, а ты пытаешься мне всучить своего Христа. Или ты веришь, что он есть и живет все время на иконке?
- Замолчи! - отрезала она, - что за ересь ты несешь!
- Это еще надо разобраться, где ересь, а где нет. Я - видел. Ты это понимаешь?
- Что ты видел? - мать постепенно выходила из себя. Казалось, что она вот-вот потеряет контроль над собой и, разрыдавшись, пойдет пить успокоительное.
- Я видел свое распростертое тело в операционной и склонившихся над ним докторов. Я как будто вышел сам из себя и затем поднялся в воздух. И мне, не поверишь, было не жалко покидать этот мир. Меня тянула к небесам сокрушительная сила, и там, высоко-высоко, меня окутали солнечные лучи. Только солнце - я имею ввиду не это материальное, что каждое утро восходит, а вечером закатывается за горизонт. Я подразумеваю Монахара!
- Перестань! Больше не желаю слушать одно и то же, - мать грубо перебила его увлеченный рассказ, - лучше послушай теперь, что скажет мать! Хватит думать об одном и том же! Ты можешь сойти с ума!
- Но я не могу иначе. Мысли сами возвращаются туда, будто их тянет кто-то. И неужели ты не понимаешь, мама, что мне пришлось недавно пережить? Почему ты охотно веришь всяким церковным пастырям, проповедникам, врачам - кому угодно, но только не родному сыну? Отчего не хочешь войти в мое положение и попытаться понять?
- Ты не прав. Я все время думаю только о тебе и понимаю тебя, как никто другой, - она гладила его руку. - Но вот только не хочу, слышишь, не хочу, чтоб ты думал о смерти.
- А я вовсе и не думаю, - Миша улыбнулся, - потому что ее просто не существует. Это пустое слово, совсем ничего не обозначающее. А то, что под ней принято понимать, есть всего лишь переход в другое состояние. Поэтому к физической смерти не стоит относиться столь трагически, как это принято, - он сделал жадный глоток воды и покосился на мать.
- Как же ты изменился! - вздохнула мать, - ты же ведь еще совсем недавно был ребенком. Тебе нет и четырнадцати. А думаешь как старик... Но почему все должно было произойти именно так?! - она взглянула на Мишу. - Или ты объясни: зачем ты ходил этим проклятым садом?! Ты думаешь, что я просто так, на пустом месте боялась и строго-настрого запрещала это делать? Я прожила больше, чем ты, и знаю, сколько на земле дурных людей.
- Мама, прости, но я устал, мне нужно отдохнуть. Оставь меня одного.
Безмолвно поправив прядь волос на голове, мать встала со стула и вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь. Миша проводил ее взглядом, затем, нагнувшись, открыл верхний ящик стола и достал небольшие деревянные четки. Он расстелил небольшой коврик на полу и, глядя на небо через стекла запыленного окна, встал на колени. Свежий лак на бусинах, совсем недавно засохший, блестел при свете лампы. Бережно, стараясь не спешить, сосредоточившись, он начал плавно перебирать их пальцами, неустанно повторяя одну и ту же молитву, что придумал сам: 'Спаси меня, Монахар! Я жду новой встречи с тобою! Спаси меня, Монахар!..'
***
Еле слышно раздался слабенький дребезг звонка в дверь, но ему удалось разбудить, разогнать меланхолическую дрему, что все это время правила в доме.
Мать медленно, немного покачиваясь, поднялась с дивана и, поправив немного помятый серенький халат, подошла и сонно посмотрела в глазок. На пороге, неловко переминаясь с ноги на ногу, стоял, как ей показалось, знакомый мужчина. Она повернула ручку замка и приоткрыла дверь.
- Здравствуйте, Борис Андреевич.
- Елена Александровна, прошу меня простить, если помешал Вам своим нежданным визитом.
- Да нет, что Вы! - она застегнула верхнюю пуговицу халата. - Проходите, пожалуйста!
Николаев нагнулся, чтоб развязать шнурки до блеска начищенных туфель.
- Миша, наверное, уже уснул, - мать пожалела о том, что опять утомила сына болтовней. Но кто же мог знать о визите доктора?
- Да Вы не беспокойтесь, Елена Александровна. Будить Вашего сына вовсе ни к чему. Тем более, я пришел для того, чтобы поговорить с Вами.
Они сидели вдвоем за небольшим столиком на кухне и пили чай. Борис Андреевич посмотрел на большую икону с Богородицей в углу, затем перевел взгляд на Елену Александровну. Было в ней что-то такое теплое, чарующее, по-русски приветливое, но при этом грустное, одинокое.
Елена Александровна с надеждой всматривалась в глаза доктора, надеясь увидеть в них участие и понимание тревоживших ее в последнее время мыслей.
- Я думаю, - врач размеренно, стараясь подобрать нужные слова, вел беседу, пытался ее успокоить, - не стоит так переживать из-за поведения Вашего сына. Я очень надеюсь, что это своего рода помешательство на потустороннем мире - явление временное. В будущем, когда пережитый им кошмар немного позабудется, и эмоции поулягутся, Миша сам захочет вернуться к нормальной жизни. Ведь все то, что с ним происходит сейчас - это процесс закономерный, следствие телесных и душевных травм.
- Но что мне сделать, чтобы он захотел начать думать о другом? Мишу совсем ничто не интересует, кроме смерти и загробной жизни. Он стал другим. Его мозг поражен какой-то ересью, - она тяжело вздохнула и сделала небольшой глоток уже пристывшего чая. - К нему приходят учителя, беседуют, пытаются заниматься школьными предметами. Потом они обычно всегда делятся со мной мыслями и замечаниями, и я не слышу ничего хорошего. Говорят, что Миша превратился в зомби, которому безразличны математика, история и даже литература, которую он так любил раньше. А вообще, только и делает, что читает разные религиозные книжки. Все подряд. Что самое страшное - делает пометки ручкой, что верно, а что нет. Ужас: на столе у него лежат исписанные и исчерченные Библия, Коран, индусские и буддийские священные тексты. Говорит, что пытается подойти к ним критически! Мише интересно только это. А в основном он молиться, читает молитвы, которые придумывает сам. Представляете, он и учителей пытался завербовать в свою религию - это уже смешно, не правда ли? Борис Андреевич, видит Бог, я этого не выдержу! - она заплакала, и слезинка одна за другой срывались с ее вздрагивающих щек и капали в пустую чашку.
- Постарайтесь успокоиться, - произнес врач. Да и что другое он мог посоветовать в подобной ситуации? Все это время они сидели лицом к лицу, теперь же Николаев поднялся из-за стола и сел рядом. Ужасно захотелось обнять и приласкать эту женщину, утешить и помочь.
Так он и сделал. Елена Александровна не противилась оказанной ей нежности, а наоборот, не переставая хлюпать носом, прижалась к его груди:
- Как же нам быть? - повторяла она, все с той же наивной доверчивостью и надеждой заглядывая в его умные, чистые глаза, - как быть?..
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Ваш сын болен ересью!
Миша, уже совершенно обессилев, повалился на кровать. Он больше не мог молиться. В ушах гудело, будто в голову залетел пчелиный рой, колени от долгого стояния на твердом полу стонали и ныли. На чтение молитв уходило, как минимум пять часов в день. Но, несмотря на энтузиазм и рвение, он так и не ощущал того, чего ожидал: ни духовного просвещения, ни тепла, ни какого-либо удовлетворения. Казалось, его слова уходили куда-то в пустоту, и их совсем никто не слышал. Порой Миша ощущал, будто бы кто-то очень злой стоит у него за спиной, надменно посмеиваясь и сверкая хищными глазками. Резко оборачиваясь, он видел только портрет отца на стене. И его лицо светилось лаской и любовью.
Погружаясь в 'общение с Монахаром', он как будто не видел всего того, что происходит в доме. Родной сестры своей старался вовсе не замечать. Ольга заходила каждый вечер к нему в комнату, садилось по обыкновению на краешек кровати, и пыталась о чем-то разговаривать. Но, понимая, что это бесполезно, уходила. Не обращал Миша также внимания и на то, что Борис Андреевич стал привычным гостем в их квартире. Он регулярно заходил к нему в 'берлогу', задавал какие-то, на Мишин взгляд, несерьезные вопросы: не кружиться ли голова, не болит ли, да и тому подобное. Они касались плоти, размышлял Миша, следовательно, были глупы и не нужны. И потому он, особо не вдаваясь в их смысл, либо еле-еле кивал, либо отрицал, или просто игнорировал. И все же краем глаза Миша заметил, что Бориса Николаева интересовало не только состояние здоровья пациента, но и в не меньшей степени его мать. Ведь не спроста доктор каждый вечер подолгу засиживался, о чем-то беседуя с ней на кухне...
Миша, изрядно утомившись после молитвы и размышлений, наконец задремал. На землю медленно опускался бархат ночи, и мелкие россыпи звезд непринужденно мерцали, плавно переливаясь золотыми оттенками. Завывал несильный, но весьма холодный ветер, который глухо отдавался в оконных рамах, тоскливо напевая одну и ту же заунывную мелодию.
Приступ головной боли, временами накатывавшейся на него, усиливался, стучало в висках. Мише стало нехорошо, сердце учащенно билось, он дышал то судорожно, жадно хватая пересохшими губами воздух, то вовсе замирая на несколько секунд. 'Зачем надо было так себя утомлять?' - услышал он сквозь дрему свой собственный голос где-то в уголках напряженного сознания...
Ему виделся, переливаясь цветами реальной жизни, кошмарный сон. Миша, переступая через неглубокие лужицы, опять шел по тропинке, ведущей в заброшенный сад. Под ногами все также шуршала листва, с сухим треском ломались маленькие веточки. И тут со спины он услышал громкий вопль матери: 'Сколько раз нужно повторять, чтоб ты не ходил этим путем!' Однако он, даже не оборачиваясь, перелез через покривившийся деревянный забор и, зацепившись за проржавевший гвоздь, порвал штанину. Чертыхнувшись, стряхнул пыль и пошел дальше. Тут его дернули за ручку рюкзака, и он стал падать, падать, падать...
Миша тяжело поднялся с постели. Пошарил встревоженными, сонными глазами по темной комнате, будто продолжая наблюдать картину произошедшего... Пот обильными, холодными ручьями стекал по возбужденному лицу.
Кто был там, сзади - он не заметил. И все-таки было острое ощущение, что картина случившегося с ним в заброшенном саду постепенно, медленно, но верно вплывает перед глазами, и в ближайшем будущем он, должно быть, вспомнит все. Однако Миша не желал ничего знать.
***
- Миша, ты ведь уже не спишь, сынок? - мать слегка приоткрыла дверь и заглянула в плохо освященную комнату.
- Нет, а что? - ответил он. Затем без сожаления захлопнул и откинул в сторону какую-то совсем неинтересную книгу.
- Тогда познакомься. Это - отец Василий. Извини, что я не предупредила о том, что пригласила его к нам. Он хочет с тобой поговорить.
В комнату, громко топая огромными башмаками, чинно вошел толстый, с длинной густой бородой, священник. На круглом, похожем на глобус животе, блестел, переливаясь ярко-золотыми оттенками, внушительных размеров крест. Молча переступив через порог, он осенил себя крестным знамением. Сразу же заметил, что в комнате не было икон, хотя во всех других они висели. Священник, поправив рясу, присел на стульчик напротив Мишиной кровати.
- Так я оставлю вас вдвоем, - мать почтенно склонила голову и удалилась.
Миша и пастырь немного помолчали. Наконец батюшка, глухо покряхтев, молвил тихим басом:
- Твоя мама рассказала мне про беду, что приключилась с тобой. Однако произошедшее - еще не повод, чтоб отказаться от веры истинной и начать поклоняться какому-то своему, выдуманному богу. Я хочу помочь тебе.
- А вот этого не надо! Помогать мне не стоит. Для начала, прежде чем учить других, попробуйте лучше сами выбраться из тьмы невежества. Когда у Вас это получиться, тогда и приходите за мной. Уверяю - я с радостью в этом случае разделю с Вами благодать бога.
- Ты о чем? - не мудрено, что священник был весьма удивлен.
- О том, что мне открыты некоторые истины. И одна из них - во всех религиях сегодня Бог заменен на культ. И потому нет никакой 'веры истиной'. И знаете, откуда мне это известно? Об этом с горечью мне поведал сам Бог - Монахар. И он совсем не такой, каким вы пытаетесь изобразить его на иконах. Другой, абсолютно другой. Вернее сказать, у Монахара вообще нет, и не может быть никакого изображения. Ровно как и невозможно воздвигнуть истукан, чтоб пытаться служить через него Богу. А все ваши иконы по сути истуканы.
- Ты говоришь богохульные вещи, мальчик. И ввиду малого возраста и опыта совсем ничего не понимаешь. Своими словами, не задумываясь, ты оскорбил меня и чувства других верующих. Любой другой православный не остался бы равнодушным к таким заявлениям. Только поклонник сатаны размышляет подобным образом. Как ты смеешь говорить о великой вере! - отец Василий, как ни старался, все равно не мог сдержать переполнявших его эмоций. Огромные мясистые руки напряженно сжались в кулаки, будто бы он вот-вот собирался, защищая свою точку зрения, как следует отдубасить парня, выбив тем самым всю 'дурь' из головы непокорного еретика.
Миша был спокоен и, казалось, даже равнодушен к этой беседе. Смерив незваного батюшку холодным и ироничным взглядом, он улыбнулся кипевшему злобой пастырю церкви:
- Как я смею, спрашиваете? Ответьте-ка лучше сами на такой вопрос: доводилось ли Вам когда-нибудь бывать там?
- Где там? - немного удивился священник. Впрочем, он догадывался, куда клонит Миша - ведь история о том, что приключилась с его юным собеседником, была ему хорошо известна. Елена Александровна, несмотря на уговор с доктором, все же рассказала священнику о видениях Миши во время клинической смерти.
- Ну там... на том свете, - Мише не хотелось продолжать беседу. И вообще вся эта затея провести встречу ему не нравилась. Он решил, что должен серьезно поговорить с матерью, чтобы раз и навсегда оградить себя от подобных визитов в будущем. - Что вы можете рассказать мне о Боге, если никогда не видели Его, не общались с ним. В отличие от Вас, мне посчастливилось видеть свет, что исходил от Него, и слышать Его чудесный голос. И это именно Он сказал мне, что все религиозные конфессии уже давно себя дискредитировали. Или вы намерены оспорить мнение Бога?
- Это неправда! - священник резко, взмахнув черным рукавом просторного одеяния, поднял вверх палец, будто находился не в комнате у Миши, а у себя на проповеди в церкви, окруженный небольшой толпой старушек, которые без каких-либо пререканий легко принимали на веру всё что угодно. - Ложь! Не мог Господь так сказать! Нет! Что значит, дискредитировали? Может быть, объяснишь?
- Вполне охотно, - Миша привстал с кровати. Миша теперь горел желанием одержать победу в этой религиозной полемике, - сейчас я Вам все очень популярно, а главное наглядно объясню. Вставайте, ну же, поднимайтесь! А теперь, - он сделал усилие и, немного пошатываясь, встал босыми ногами на холодный пол, - давайте подойдем вместе к зеркалу.
Священник, пока не понимая того, к чему клонит Миша, с неохотой оторвался от стула.
Они стояли вдвоем рядом и смотрели на себя. Отец Василий был сдержан, беспристрастен, но все же немного удивлен. Его отраженное в зеркале тело было гораздо больше, чем у мальчугана: выпирал круглый, похожий на арбуз живот.
- Ну, - время тянулось, Миша молчал, и священник постепенно начинал выходить из себя, - и что же ты всем этим пытаешься доказать? Уж извини, никак не пойму!
- А то! - в Мишиных глазах на мгновение мелькнул огонек, - ответьте мне, но только честно и глядя при этом на себя в зеркало: Вы учите своих прихожан воздержанию?
- Не пойму!..
- А что тут понимать?! Ваш вес как минимум превышает центнер. Умеренности в еде-питье, как погляжу, совсем не приемлете. И после этого смеете столь откровенно и цинично лицемерить перед своей паствой, говорить с алтаря, чтобы те не вкушали скоромного в постные дни. Так что я никак не могу понять, каким образом Вы можете вывести меня на свет, коль сами блуждаете во тьме? При том во тьме кромешной!
Губы батюшки задрожали. Мише показалось, что священник сейчас не выдержит и, как следует замахнувшись своим огромным кулаком залепит ему такую оплеуху, после которой и без того больная голова уже точно никогда больше не придет в норму. Отец Василий дышал тяжело, нервно втягивая в себя трясущимися от гнева ноздрями напряженный воздух. Однако он, так ничего и не сказав, просто вышел из комнаты, демонстративно с грохотом захлопнув за собой дверь. Миша победоносно проводил его взглядом, а затем, уже окончательно обессилев, понуро упал на кровать, уткнувшись лицом в подушку.
Мать сразу же поняла, что вся ее затея провалилась. Врач Николаев молча стоял рядом с ней и тоже тоскливо смотрел на разгневанного священника. И этот кипевший ненавистью духовник ему не нравился - Борис Андреевич чувствовал, что человек в черной рясе желал всем им зла.
Мать подошла к отцу Василию и протянула свернутую денежную купюру:
- Спасибо Вам, батюшка, Вы хотя бы сделали попытку повлиять на моего сына, помочь.
Недовольно перебирая пальцами седую бороду, тот брезгливо, старясь не смотреть на Мишину мать, взял деньги и быстро спрятал их. Обернувшись на пороге, вместо прощания произнес несколько слов, которые потом еще долго, очень долго преследовали Елену Александровну Провалову:
- Ваш сын болен ересью!
Этот инцидент, как надеялся Миша, не должен был повториться больше никогда. Да и мать, очевидно, пришла к тому, что все бесполезно и сына пока переубедить не получится. И все же она не без радости замечала, что Мише на самом деле далеко не по душе тот образ жизни, который он начал вести последние несколько месяцев. Подобная молельная, прямо-таки монашеская обстановка скорее пришлась бы по душе старцу, от всего уставшему и мечтающему только об умиротворении, тишине, покое, предвкушая, или наоборот страшась того, что следует за смертью. Юному, только-только начавшему свой жизненный путь Мише подобное 'житие' явно не подходило. И мать видела, что сын порой заставляет сам себя молиться, хотя ему и не хочется.
Впервые за три месяца затворничества Миша решил, наконец, выйти на прогулку теплым апрельским вечером. Надев легкую куртку, он сказал матери о своем намерении 'временно оставить келью'. Узнав об этом, стоявшая возле плиты мать выронила от удивления из рук половник. Она была не своя от счастья и, широко улыбаясь, воскликнула:
- Ну, наконец-то! Конечно иди - ведь совсем уж синий стал. Воздуха тебе не хватает. Дышишь одной свечной гарью.
- Вот этого всего только не надо, ладно! Опять за старое! - произнес он, надевая на голову кепку.
- Ладно, ладно, не буду. Иди, гуляй себе на здоровье!
Миша вышел во двор и, глубоко вдохнув легкий, наполненный запахами весны воздух, восторженно огляделся по сторонам. Казалось, что и сама природа была рада его столь неожиданному появлению, приветствуя Мишу свежим ветерком, который ласково трепал пряди его волос.
Он прошел несколько шагов, стараясь понять, отчего это вдруг сделалось так хорошо, приятно, спокойно на душе. Может быть, душа - измученная и опустошенная в заточении, вдруг преобразилась и наполнилась весельем. Сначала он полагал, что подобная радость - величайший грех. Не ясно вот только, от кого исходит это манящее искушение и, толкая на подобное 'грехопадение', является источником соблазна - в его религии ведь не было и намека на ад, сатану и бесов. Не было никого и ничего, кроме Монахара и мира солнечных лучей. 'Однако, - полагал Миша, - раз я не встречался с темным миром, это еще далеко не факт, что такового нет вовсе'. И все же он пришел к выводу, что на время оставить молитву и пройтись - это никакое не искушение и уж тем более не грех. 'К тому же со свежей, здоровой головой куда лучше потом будет молиться - и рвения наверняка проявлю большее, да и сосредоточенности заметно прибавится. В общем, раз решил идти - значит, надо идти' - принял решение Миша.
Стараясь не погружаться в тяжелые, ставшие привычными, размышления и желая просто наслаждаться хорошей погодой, Миша шел вперед, сам не зная куда. Да это было и неважно, куда идти, лишь бы размяться и проветрить голову. Потом он часто будет вспоминать эту прогулку и сделает несколько тщетных попыток понять - почему ноги сами привели его в заброшенный сад. В тот самый, что располагался совсем недалеко от школы...
Очнулся от раздумий Миша только после того, как неожиданно наткнулся на знакомую изгородь. Сквозь широкие щели он посмотрел на то, как кривые ветви яблонь тянуться вверх. Почти у каждого дерева вокруг ствола появились маленькие побеги. Миша, сжав руками бревна изгороди, был похож на сидящего за решеткой узника, ожидающего своей участи. Он смотрел на тонкие прутья вокруг яблонь, что в изобилии торчали в разные стороны и думал, зачем появились они на свет. Ведь вряд ли из них вырастут хорошие яблони. За садом ведь никто не ухаживал. А если прямо сейчас подойти и надломить, попробовать сделать что-нибудь полезное - все равно не выйдет. Тогда к чему они нужны человеку, раз по сути нет пользы от их существования?
Выходит, Бог создавал природу и все то, что в ней есть вовсе не для удовлетворения человеческих потребностей, как об этом учат многие религиозные писания. Да и животные получается отнюдь не твари, цель существования которых быть пищей для людей. Они обладают таким же правом на жизнь, как и человек. Да и эти побеги - пусть бесполезны, но раз они есть, значит так и должно быть...
Медленно, опасаясь зацепиться или упасть, он перелез через забор. Сад - всё тот же заброшенный сад, дышал, подобно живому существу, излучал непонятную ему энергию, настойчиво звал к себе. Он как будто еле-еле нашептывал Мише: 'Иди же ко мне, не бойся! Отныне с тобой ничего не случиться. То, что случилось в прошлый раз - то была проверка, и ты ее успешно прошел. Иди, и ты узнаешь много интересного, сам для себя откроешь великие тайны мироздания. Иди, ведь ты этого хочешь!'
И правда, Мише с каждой секундой все больше и больше казалось, что любая деталь, незаметная мелочь в саду несла в себе некий оттенок таинственности - иногда доброй, иногда пугающей, а в основном содержащей в себе и то, и другое. Деревья, похожие на могильные плиты камни и тропинки, мелко поросшие едва проступившей из протоптанной земли травой и все остальное зачаровывало своей всеобъемлющей гармонией. Казалось, что весь этот сложный окружающий мир подчинен неким простым универсальным закономерностям, лежащим в основе всего бытия. Стоит только научиться их читать - и тогда Божественная Истина будет открыта во всем великолепии и многообразии благодатных и очищающих человеческую душу красок. И эти побеги-хлысты, решил Миша, он не просто так встретил именно у самого входа в сад, потому как и плохие эмоции тоже могут привести к полезному результату. Они представляют собой некий призыв. Может быть, эта потусторонняя сила хотела, чтобы он развернулся и сию же минуту бежал, не оборачиваясь, и навеки забыл про это место. 'Сколько раз нужно повторять тебе, чтоб ты не ходил этим проклятым садом!' - неожиданно вспомнил Миша наставление матери, которым он всегда пренебрегал. И, несмотря ни на что, он вновь не придал этим словам никакого значения.
Миша, задумавшись, споткнулся о ветку поваленной яблони и упал. Погрузившись в раздумья, он не смотрел под ноги. Медленно поднявшись на ноги, помутневшим взглядом осмотрелся по сторонам. 'Что я делаю здесь?! - была первая мысль, промелькнувшая в голове. Снова вернулась боль. Казалось, все тело покрылось множеством толстых, кривых трещин и теперь было готово распасться на бесконечное множество мелких кусочков. Нет, ему, правда, не стоило приходить сюда - это проклятое, гиблое место, которое поломало всю его только-только начавшуюся жизнь. Теперь он был другим, не похожим того человека, каким был раньше.
'Ну и ладно! - Миша сплюнул на землю кровью - он опять, как и в прошлый раз, от неожиданности сильно прикусил язык, - Нет больше старого Михаила Провалова. Какие только операции не проводи - его уже не вернешь назад. Плоть одна - люди разные. И я лучше того, который был раньше. И нужно, чтобы у меня нынешнего нравственность и любовь к Богу была на первом месте по отношению ко всему материальному. И еще мне нужны последователи - иначе какой толк, коли спасусь я один? Нужно, чтобы все, кто хочет, получил возможность обрести в своем сердце любовь к Монахару!'
Сам того не понимая, Миша делал для себя все новые и новые открытия, вот только приходили они к нему всегда только лишь через неминуемое страдание. Он не знал, что на самом деле должно являться подлинным духовным озарением, просветлением и идущим вслед за этим счастьем и гармонией.