Доровских Сергей Владимирович : другие произведения.

Ересь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Что видит человек во время клинической смерти? Свет в конце тоннеля? А может, ему доведется поговорить с самим Богом и получить наказ от Него?..

  Моя обитель не освещается ни солнцем,
  ни луной, ни другим источником света.
  И кто достигнет ее, никогда не
  вернется в этот материальный мир.
  Шри Кришна, 'Бхагавад-Гита' (16:6)
  
   Заблуждение во внешнем,
  Заблуждение во внутреннем...
  В заблуждениях запутались все люди.
  И вот я спрашиваю тебя, о Гаутама:
  Кто может полностью разрушить заблуждения?
  Самъютта-никая, 1 Сам., 23
  
  
  Вот он я - смотри, Господи!
  И ересь моя вся со мной.
  Посреди грязи алмазные россыпи
  Глазами в облака, да в трясину ногой...
  Константин Кинчев, 'Сумерки'
  
  
  
  
  ГЛАВА ПЕРВАЯ
  Мир солнечных лучей
  
  Школьный звонок с дребезгом пронесся по коридорам. Дети - радостные, с веселыми улыбками на лицах, наскакивая друг на друга, огромной толпой рвались в классы. На их свежих, румяных щеках был розовый оттенок детства. У всех. Кроме одного.
  В стороне от этой бешеной кучи стоял, понуро опустив голову, грустный мальчуган. Нет-нет, причиной такого состояния была вовсе не плохая оценка - он хорошо учился и успевал по большинству предметов. И его вовсе никто не обидел. Просто в силу своего хоть пока и детского, до конца не сформировавшегося характера, он был таким.
  Звали его Миша Провалов. Друзья, как это было и будет принято всегда, наградили его прозвищем, происходящим от фамилии: его называли Провалом. Но Мише было все равно. Его никогда не интересовали их беззаботные игры, все бесхитростные и неинтересные затеи. Не обращал он также никакого внимания на язвительные шуточки и неосторожные замечания со стороны одноклассников. Эму не было до всего этого ровно никакого дела.
  Каждый день, приходя домой и наспех пообедав, он всегда сразу же садился учить уроки. Затем, уже тогда, когда все задания были добросовестно им выполнены, Миша садился читать хорошие книжки о героях и злодеях. Трудно даже приблизительно назвать ту цифру, сколько он прочитал их за эти шесть с небольшим лет, как научился читать. С упоением и бьющимся от волнения сердцем, он переживал вместе с героями романтических книг Жуля Верна и Эмилио Сальгари то погружаясь под воду на Наутилусе, то сражаясь вместе с пиратами против испанцев и англичан.
  'Да, это хорошо бы, - мечтал порой Миша, - в будущем стать таким же, как они - эти отважные и доблестные герои, и больше ничего, никого и никогда не бояться. Ах, если бы стать таким!..'
  - Провалов! - кто-то настойчиво лез извне и нарушал идиллию, прерывал мечтания, - Провалов, тебе, должно быть, нужно особое приглашение? - строгая учительница по математике Антонина Сергеевна стояла, держа в руке небольшую деревянную указку. Другая ее рука сжимала ручку двери, демонстрируя тем самым, что урок уже начался, и она вот-вот ее закроет.
  - Простите, Антонина Сергеевна, просто немного задумался, - Мишка, наклонив голову, чтобы не смотреть ей в глаза, робко прошмыгнул в класс.
  ***
  
  Миша неторопливым шагом возвращался домой после занятий. Учился он во вторую смену, и потому, когда кончались уроки и звенел последний звонок, на улицах уже загорались оранжевые огоньки фонарей и на смену дню приходил вечер. Он с трудом перекинув свой огромный рюкзак за плечи, неловко перебирался через высокие, бьющие по лицу, кусты. Добраться до дома, через старый, давно заброшенный фруктовый сад, можно было всего лишь за двадцать минут, а по главной дороге в обход - за сорок. Его мама, серьезно опасаясь за сына, строго-настрого воспретила ходить садом. Но Мише было лень после долгих и утомительных занятий идти так долго, тем более что проголодавшийся за это время желудок настойчиво ныл и требовал еды, вовсе не намереваясь ждать долго.
  И вот теперь он каждый раз добирался до дома этим кратчайшим путем. Миша шел, задумавшись над своими детскими, но, как думал он сам, весьма серьезными проблемами. Перелез через покосившуюся бревенчатую ограду и, зацепившись, чуть не порвал штанину брюк. Недовольно пробурчав что-то, продолжил свой путь. Под ногами тихо шуршала и хрустела увядшая трава и опавшие листья ставших дикими яблонь. Приближалась осень, и теплый, приветливый сентябрь скоро должен был сменить дождливый и ветреный октябрь.
  Внезапно кто-то грубо и резко дернул его со спины за ручку рюкзака. Не понимая происходящего, Миша беспомощно упал на землю. Ощутил резкую боль - похоже, он серьезно повредил колено.
  - Ты что тут делаешь? - услышал он неприятные, свистящие звуки незнакомого и недружелюбного голоса. Еле-еле сумев подняться на ноги, он увидел стоящих пред ним трех взрослых ребят-старшеклассников. Сразу же обратил внимание на белые полоски тельняшки среднего. Слева стоял толстяк, который был вдвое шире стоявшего посередине. На его круглой голове была кепка с торчащим вверх козырьком и надписью 'USA'. Справа - долговязый и длинноволосый парень, одетый в джинсовую куртку.
  - Я... иду домой... а что... что я сделал? - Миша испуганно переводил глаза то на одного, то на другого, то на третьего.
  - Ты? Пока ничего! - сказал толстяк и сделал два шага вперед. Наклонившись к самому лицу, он схватил мальчика за нос. Мишка жалостно пискнул, - а вот твоя наглая старшая сестренка ни за что, ни про что нагрубила сегодня вот этому нашему другу, - он указал согнутым толстым пальцем на среднего, - и посмела отказать ему в свидании!
  У Миши была старшая сестра Ольга. Все в округе отзывались о ней как об очень умной девушке, но она к тому же была очень симпатичной, с милыми и добрыми чертами лица. 'Вся в маму!' - с восторгом говорил когда-то еще живой отец, вспоминая времена, когда он познакомился с женой и был пленен ее красотой.
  Ольга встречалась с одним пусть и не очень симпатичным рыжим парнем из соседнего двора. 'Мне с ним просто интересно, он пишет такие чудные, прекрасные стихи! И главное - почти все про меня! Он такой хороший' - постоянно повторяла она.
  А этот средний - Дрюха Щербец, как все звали его в школе, на протяжении целого года пытался найти с ней контакт, но у него ничего не получалось - Оля не любила нахалов, коим Дрюха являлся. И он из-за этого был очень зол, но ничего не мог поделать. Дрюха считался самым 'крутым', и любая девчонка была согласна с ним встречаться, кроме Мишиной сестры. Поэтому ребята тайно над ним смеялись, что он, мол, не может с какой-то девчонкой сладить и очаровать, и потому авторитет Дрюхи с каждым днем падал. Щербец был опечален и подавлен, но ничего не мог поделать.
  - Да, я ее младший брат, - Мишка утер нос рукавом пиджака. Ощутил, что размазал по лицу грязь. - Но я ничего не понимаю!
  Средний - тот самый Дрюха Щербец, приблизился к Мишке и схватил его за ухо. Миша истошно вскрикнул, из глаз крупными каплями потекли слезы. Дрюха отпустил, и Миша вновь упал, больно ударившись о землю. Голова трещала и ныла. От неожиданности он сильно прикусил язык, и теперь ощутил немного солоноватый привкус проступившей крови. В глазах бегали круги, тошнило.
  Пацаны смеялись. Тут долговязый паренек, стоявший все время справа, подошел к Мишке, поднял и швырнул его на землю. Мальчик, кувыркаясь, ударился головой об торчащий из земли, подобно надгробному памятнику, камень. Больше он ничего не видел и не слышал, кроме странного, гулкого, непонятного шума и гомона.
  - Ты что наделал, долговязый кретин! - Щербец вскрикнул и схватил длинного за ворот джинсовки. Тот сжался и стал, подобно потревоженному и испуганному раку, пятиться назад. Это выглядело смешным, ведь Дрюха был на голову ниже его и потому выглядел младше. Но Щербец был по натуре лидер, вожак стаи, и его боялись.
  У долговязого дрожали руки и губы. Он, сбиваясь с мысли, путаясь в словах, пытался оправдаться:
  - Да я что, специально?! Честно. Кто знал, что так получиться?
  - Ладно, - Дрюха, встревоженный, сплюнул на землю, - пошли быстро отсюда, пока нас тут никто не видел. Живо, уходим!
  
  
  
  ***
  Вокруг не было никого и ничего, кроме яркого, всепроникающего света. Он лился нескончаемыми и радостными потоками отовсюду.
  - Здравствуй, мальчик, я рад тебя видеть. Твое имя Миша, не так ли? - он услышал приятный, мелодичный голос. Миша никак не мог понять, откуда он доносился и кому принадлежал. Казалось, что говорящим был не какой-нибудь конкретный человек - к нему обращалось все то пространство, что разлилось вокруг, и звук мерными волнами накатывал со всех сторон.
  - Да, меня зовут Миша. Но кто это? - подумал он.
  - Можешь обращаться на 'ты'. Я - Бог, мое имя Монахар - ответило пространство, читая его мысли.
  - Что-то интересное и малознакомое, - удивился Миша. - Я слышал что-то про Будду, Аллаха, Кришну, но Монахар - никогда не встречал.
  - У меня много имен, малыш. И нет никаких имен одновременно. Я есть, и Я один, и как Меня не назовут люди - все будет правильным, если они будут иметь в виду Меня истинного. Ты, надеюсь, понимаешь, о чем Я?
  - Нет, - Миша действительно с трудом улавливал смысл. - Но что же случилось и где я?
  - Ты не на земле. Но скоро вынужден будешь снова вернуться туда. Я так желаю, и потому врачи сумеют тебя спасти. Все религии мира, когда-то были созданы Мной самим или Моими учениками. Но ныне пришли новые суровые времена и практически все последователи отошли от истинной веры. Ты должен создать в будущем новую религию, где не должно быть ни культов, ни идолов. Ты ведь не видишь меня - правильно, и никто никогда не увидит. Поэтому нет и не может быть никакого истукана, изображающего Меня. Человечество создало себе ложных кумиров - власть и богатство. Люди утратили истинные ценности, погрязнув в гордыне и вероломстве, лжи и мздоимстве, похоти и чревоугодии. Когда ты немного повзрослеешь, то многое поймешь, но никогда, слышишь, никогда до последнего дня не забывай того, что Я сказал тебе. На земле можешь называть меня Монахар. Это почти тоже самое, что 'единый'.
  - Прости, Монахар, - Миша никогда раньше не задумывался о проблемах взаимоотношения человека с Богом, о религии, - прости, но я ничего не знаю и практически не понимаю твоих слов.
  - Это неважно. Меня нельзя постичь умом, а лишь сердцем - таким, как у тебя: детским, наивным, доверчивым. Я очень люблю детей, потому что только они могут по-настоящему поверить в Меня. Только человек с детским сердцем видит Бога.
  Миша никак не мог разобраться, что с ним происходит. А этот голос, который больше походил на плавное, дивное звучание арфы, прервался также внезапно, как и возник. Но свет, что согревал и ласкал его со всех сторон, по-прежнему лился нескончаемым, благодатным потоком.
  
  
  Он лежал на маленькой железной койке. К нему тянулось множество разноцветных проводов и трубочек. Рядом посменно дежурили то расстроенная, убитая горем мать, то потрясенная и шокированная произошедшим сестра. Рядом на небольшом мониторе еле-еле вздрагивала медленно бегущая стрелка - это был показатель его слабого, неуверенного пульса.
  Врачи не давали никаких обещаний.
  - Доктор, он будет жить? - в надежде услышать хоть что-нибудь новое, мать в сотый раз обращалась с одним и тем же вопросом.
  - На все воля Божья.
  Мать отходила к окну. Смотрела куда-то вдаль через двойные оконные стекла, утирала маленьким, с нечетким выцветшим узором платочком слезы. Там, высоко над землей, длинной грядой среди понуро висящих облаков тянулись бесконечные стаи перелетных птиц. Им приходилось покидать эти ставшие милыми за долгое лето места, ведь не было другого выхода - приближались холода. Мать подумала, что если она сейчас истошно крикнет им вслед: 'Вернитесь, куда же вы, родные, останьтесь!', то они не услышат ее и не изменят направления своего полета. Так и жизнь плавно шла вперед, и с этим ничего нельзя поделать.
  Она старела. Пять лет назад похоронила мужа. Думала тогда, что вряд ли сможет пережить его кончину. Но, тем не менее, старалась держать себя в руках - ради будущего своих детей, которых она пока еще не вывела в люди. И тут, как будто решив напомнить о себе еще раз, беда опять также нагло пришла в их дом без звонка и приглашения. Пришла и уселась, не желая более уходить, дико и истошно смеялась над их слезами и горем.
  День сменяла ночь, затем утро, полдень. Этот круг вращался как будто бесконечно, каждый раз делая один унылый, точь-в-точь похожий на прошлый, оборот. Ничего не менялось в вечном и однообразном круговороте. Это пугало. Мать впервые попробовала молиться, когда серьезно заболел муж. Воспитывалась она в семье безбожников, но сложная, нелегкая жизнь привела ее в храм. Здесь она получала утешение, в сердце появлялась надежда на чудо. И хотя супруг был безнадежно болен, Елена Александровна продолжала верить до конца в то, что Бог поможет. И, если даже не суждено остаться в живых, то пусть Он облегчит страдания, простит грехи.
  После похорон мужа она стала молиться еще больше, вера окрепла. Очень надеялась, что в ее семье с божьей помощью все будет хорошо и благополучно. Но, видимо существовала некая злая сила, которая слала беды. Ее любимый младший сын пережил клиническую смерть. И у Елены Александровны не было никого, кроме Бога, чтобы обратиться за помощью с надеждой и упованием:
  - Спаси его, Господи, даруй жизнь! - часто, отойдя в угол, она доставала из сумочки маленькую иконку Спасителя и истово повторяла. - Даруй, Господи! Сохрани и спаси!
  
  
  
  Миша летал в бесконечном пространстве - лихо проносился над мерцающими звездами, которые напоминали яркие блестки на платье какой-нибудь светской дамы из старых кинофильмов, то вновь приближался к круглой, похожей на теннисный мячик, земле. Парил в нежных, белых и пушистых облаках. Его ласкал мягкий и приветливый ветерок, лицо умывали нежные, как росинки, солнечные лучи. Он не знал, что этот такое - в том прежнем мире всего этого не было, но Миша был рад. Он не ощущал ни боли, ни грусти. Смутно помнил о том, что было раньше - до того, как внезапно открылся это добрый и сказочный мир. Он больше не слышал голоса того, который обратился к нему, когда Миша только очутился здесь. Но, несмотря на это, каждую секунду чувствовал его постоянное, вечное присутствие. Это была обитель Монахара - верховного Бога.
  'Я умер? - спрашивал Миша сам себя, удивляясь происходящему, - но, даже если и так, я, кажется, даже нисколько об этом и не сожалею. Я буду рад пребывать здесь вечно. Ну, или хотя бы столько, сколько мне это позволят. Ведь Монахар сказал, что придется вернуться обратно. Но смогу ли я потом вновь очутиться здесь?'
  - Если будешь вести себя хорошо, то сможешь, - опять зазвучали струны этого нечеловеческого, мелодичного голоса.
  - Так ты вечно здесь и слышишь всё, даже читаешь мои мысли?
  - Конечно. А ты как думал?
  - Но почему здесь нет никого, кроме нас?
  - А кто тебе нужен еще?
  - Я не знаю. Мне просто интересно. Другие люди, когда умирают, куда потом попадают?
  - Я не могу тебе ответить.
  - Почему?
  - Ты ведь помнишь, что я сказал: ты должен вернуться на землю. Вот когда придешь сюда опять, навечно, тогда Я и открою тебе многие тайны. А пока не могу.
  Легкий, как пушинка, он то поднимался в космос, то опускался к земле. Пролетая над морем, Миша решил нырнуть в лазурную воду. Не ощутил ни удара, ни всплеска. Огромные, толстые рыбы чинно плавали в разные стороны. Они вовсе не испугались его появления - даже ничего не заметили. 'Странно, - подумал Миша. - Ладно, хочу опять к звездам, - он вынырнул, и устремился вверх быстрей любой ракеты, и через мгновение опять прошел через призму ярких и ласкающих лучей, прежде чем попал в бесконечно огромный космос.
  
  
  ***
  
  Неожиданно он ощутил резкий, внезапный приступ боли. Как будто что-то очень большое и тяжелое упало на него сверху и теперь давило. Прекрасный мир сменился кромешной тьмой. Миша услышал какие-то голоса, с трудом сумел поднять веки и увидел расплывчатые, двоящиеся силуэты докторов.
  - Где я? - с трудом еле слышно произнес он. И не услышал ответа.
  После не помнил, что было дальше. Опять куда-то провалился, но там не было ничего из того, что Миша видел раньше. Временами казалось, что он находился в бесконечной и жаркой пустыне, а затем вдруг в зияющей и холодной, одинокой бездне.
  Его знобило.
  Наконец мальчик снова вернулся обратно, в мир, где мелькали белые халаты врачей и пахло медицинской стерильностью.
  - Сынок, ты меня слышишь? - раздался очень знакомый голос, но трудно было сразу вспомнить, кому же он мог принадлежать.
  В палате присутствовали врачи и какая-то женщина.
  Миша испуганно смотрел на них. Он силился, изо всех сил пытался произнести что-нибудь, но не мог: язык одеревенел, стал как будто больше и не слушался.
  - Не будем пока его терзать, - врач обратился к помощникам, утирая со лба проступивший пот. - Желательно, чтобы он сейчас уснул и набрался сил ... Но похоже, нам все-таки удалось его спасти.
  ***
  
  Медленно и мучительно Миша возвращался в реальный мир. После сказочных полетов и общения с Монахаром он уже и не знал точно, хочется ли ему назад, или нет. Но постепенно, день за днем, он начинал приходить в себя после шока. И, наконец, наступил тот знаменательный день, когда Провалов впервые попробовал с помощью и поддержкой докторов подняться на ноги и сделать первые робкие шаги.
  Кружилась голова. Миша чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Говорил с трудом, почти ничего не помня из того, что было с ним до несчастного случая, который едва не стоил жизни.
  Приходил строгий и незнакомый мужчина. Внизу, под белым халатом, Миша разглядел темно-синюю милицейскую форму. Незваный гость, конечно же, хотел во всех подробностях услышать историю произошедшего. Но он, конечно же, был разочарован - Миша помнил только вечер, фонари, узкую тропинку, ведущую в сад.
  - А потом со мной разговаривал Монахар.
  - Кто? - удивленно переспросил милиционер.
  - Я точно не знаю, но кажется, это сам Бог, - ответил Миша. - Там, где он живет, очень-очень много света.
  - Мальчик что, бредит? - милиционер перевел полные недоумения глаза на лечащего врача.
  - Нет, - ответил тот. - Михаил Провалов пережил клиническую смерть. Но нам удалось его достать с того света. И я, уж поверьте, не знаю, что он там видел, с кем разговаривал.
  Милиционер улыбнулся:
  - Мне в свое время попадали в руки несколько любопытных книжечек про эти истории с видениями во время клинической смерти, - он захлопнул свой блокнот и убрал его в карман, понимая, что пока ничего не добьется и не услышит. - Ну, знаете ли там, свет в конце тоннеля и тому подобное...
  - Свет точно был, говорю вам еще раз, - Миша немного волновался, вспоминая то, что недавно пережил. - Но не было никакого тоннеля. Я как будто бы внезапно туда погрузился и открыл эту сказочную страну, где не было никого и ничего, кроме меня и Монахара. И я думаю, что свет исходил именно от Него. Еще помню, что летал в космосе, спускался на землю, а затем вновь возвращался в этот мир. Он находится где-то между...
  - Ты хочешь сказать, на небесах? - окончил фразу милиционер. Похоже, он не верил ни одному слову из Мишиного рассказа. Если сказать точнее, то он просто считал, что это всё были некие галлюцинации, процессы в мозгу, который не перестал еще функционировать после остановки сердца.
  - Да, похоже, этот мир находится как раз между землей и космосом, на небесах, - продолжал Миша.
  - Вот это да! Видно, религиозные деятели еще в стародавние донаучные времена весьма точно определили, что рай находится на небесах. Там, на периферии, где разделяются две стихии, существует третья, Божественная, - к этой своеобразной дискуссии присоединился врач, который, в отличие от атеиста в погонах, был человеком верующим. - Однако этот мир нельзя увидеть, нельзя обнаружить при помощи приборов. Он недоступен, пока мы находимся в рамках нашего физического тела.
  - Да неужели Вы, - милиционер, не скрывая неодобрения, осуждающе посмотрел на него, - столь уважаемый, так сказать, ученый человек, знающий толк в науках, при этом можете верить во всю эту средневековую чушь и говорить, что подобное мракобесье имеет какой-нибудь смысл?!
  - Да, имеет. Отдел медицины - нейротеология как раз изучает такие явления, то есть возникновение божественных видений после полученных травм коры головного мозга. Установлено, что некоторые люди, перенесшие такого рода травмы, приобретают необычные способности, связанные с возможностью общения с потусторонним миром. Все это, конечно, можно отнести к проявлению болезни. Врачи даже дали ей название - височная эпилепсия. Однако науке известны факты, которые пока не поддаются объяснению. Так, например, одна из основоположниц Церкви адвентистов Седьмого Дня, получившая тяжелую травму височной части головного мозга, после этого, по ее же словам, могла общаться с Богом. Создала свое учение, оперируя знаниями, которые она не имела до этого и не могла получить после. Она брала их как бы из ниоткуда.
  После недолгой паузы он задумчиво произнес:
  - Однако что же все-таки несет в себе это понятие 'Монахар'?
  - Так зовут самого Бога! - отозвался Миша. - Он поведал мне, что это означает тоже самое, что и 'единый'.
  - Ага, точно. От слова 'моно'! - засмеялся милиционер. - Ладно, пойду-ка я лучше, у меня еще так много дел, - он поднялся и, подойдя к двери, еще раз обернулся к лежащему на койке Мише. - Ты это, не обижайся, если что. Может быть, я не прав... Но хочу сказать о другом: постарайся вспомнить что-нибудь еще про тот вечер. Не мог ты сам упасть - это почти сразу же доказали все наши эксперты. Там, в саду, был еще кто-то, и, скорее всего, даже несколько человек, - он решил на несколько секунд задержаться и пока не уходить, надеясь, что еще раз рассказывая Мише известные детали, тот что-нибудь вспомнит. - Скорее всего, их было двое или трое. Они не так просто, как говориться, ни с того ни с сего напали на тебя, а, наоборот, специально поджидали, караулили. В общем, ты не спеши, хорошенько подумай и постарайся хоть что-нибудь вспомнить. Хотя бы какие-нибудь мелкие подробности, может быть, особенности одежды или голоса. И если в памяти будут хоть какие-нибудь проблески, то я тогда снова приду и мы погорим, хорошо? И главное - теперь ничего не бойся, все позади. Здоровья тебе, поправляйся!
  Он вышел, и следом в палату зашла Мишина мать. После того как сын стал поправляться и с каждым днем чувствовал себя все лучше и лучше, она словно преобразилась. Стала следить за собой, постоянно что-то делала, ухаживая за Мишей, иногда улыбалась. Доктор смотрел на нее участливо, пытаясь подбодрить и помочь:
  - Простите, Елена Александровна, - он вполголоса обратился к ней, - постарайтесь понять то, что я Вам сейчас скажу, - врач обернулся назад к койке. Миша, утомленный тяжелой, больше похожей на откровенный допрос беседой, забылся на время во сне. - Дело в том, что Вашему сыну довелось побывать там, откуда обычно не возвращаются. Надеюсь, Вам понятно, о чем я? - она неуверенно кивнула, и ее лицо теперь, когда разговор зашел о сыне, стало серьезным и сосредоточенным.
  - Так вот, - продолжал врач, - я думаю, им непременно заинтересуются журналисты, захотят навестить, поговорить. Надо сделать все возможное, чтобы защитить мальчика от их визитов и вопросов. Среди работников СМИ есть порядочные, а есть и не очень. А вслед за ними, я уверен, потянуться различные экстрасенсы, гадалки, колдуны и прочий сброд, желающий во что бы то ни стало выведать тайны запредельного и затем уже использовать их в своих личных, корыстных целях. Так пусть рассказ Миши о том свете останется пока для всех тайной. Мы должны вместе защитить мальчика. Я думаю, Вы со мной согласны?
  Мать не ответила. Она присела на деревянный стульчик перед койкой сына и принялась нежно гладить руку сына. Миша заулыбался во сне и что-то промурлыкал под нос.
  Доктор, серьезный и немного взволнованный, вышел из палаты.
  
  
  Врача звали Борис Андреевич Николаев. Он был потомственным лекарем, чем, безусловно, очень гордился, и, несмотря на то, что все предыдущие поколения докторов из его семьи уже давно ушли в мир иной, считал, что духовная связь с ними до сих пор не прерывается. Возвращаясь вечером домой, он садился за небольшой столик в кабинете и подолгу всматривался в портреты отца, деда, прадеда, которые внимательно, с серьезным видом взирали на него со стены. Они, конечно же, уже ничего не могли сказать, помочь, посоветовать, но Борис Андреевич чувствовал, что лица на портретах - это его совесть, тот самый необходимый регулятор ответственности и долга перед теми, кому он помогает в болезни. Иногда, в самые трудные жизненные периоды, когда Борис чувствовал, что ошибся и сбился с правильного пути, он начинал вести беседу с настенными фотокарточками, подобно тому, как верующий молится перед образами святых. Потом взвешивал свое эмоциональное состояние - если ощущал, как нечто тяжелое, недоброе, что недавно так терзало и мучило душу, наконец исчезло - значит, он был понят предками и прощен. Но если же груз сомнений и тревог начинал давить еще сильнее, чем раньше - пращуры требовали серьезного раскаяния.
  И в этот день, утомленный после трудового дня, он все также сидел у себя в кабинете. Размышлял о случившемся. Вспоминал, как вечером прошлого дня доставили в реанимацию мальчика с черепно-мозговой травмой. Его привезла скорая помощь после телефонного звонка, сообщившего о несчастном случае в запущенном саду недалеко от школы. Голос, по словам диспетчера, показался тогда весьма странным - говорил вроде бы молодой парень, однако он нарочно басил, как будто желая остаться неузнанным.
  Травма была небольшой, но очень тяжелой. Многочисленные осколки черепа проникли в ткань мозга, вызвав обширный воспалительный процесс. К тому же мальчик потерял много крови. Борис Андреевич во время операции был сосредоточен и собран как никогда, понимая, что от него и коллег зависело, останется ли Миша в живых. Но, несмотря на старания врачей, наступила клиническая смерть, продлившаяся почти пять минут. Надеясь только на чудо и божью помощь, врачи давали все новый и новый электрический разряд. И наконец сердце мальчика вновь забилось.
  Борис Андреевич, практически не моргая, смотрел на фотографии. 'Ну и что вы думаете по этому поводу?' - вопрошал он у них и читал в их глазах ответ: 'Ты сотворил благое дело. Но это еще не все, ему нужна твоя помощь.'
  'Да, точно! Конечно же! - Борис достал из ящика стола толстую папку с чистыми листами, - я буду постоянно следить за ним и с сегодняшнего дня начну делать небольшие записи.
  
   ГЛАВА ВТОРАЯ
  Возвращение домой
  
  
  Михаила Провалова - измученного, в конец исхудалого, выписали через два с половиной месяца после трагического случая в заброшенном саду. Приближался новый год, который, быть может, и сулил что-то хорошее, но Миша не думал об этом. Снег за окном кружился в медленном вальсе, навевая только скуку.
  'Так и должно быть. Это закон, - думал Миша, - снег падает, зима меняет осень, солнце восходит на востоке. Но то, что случилось со мной - это не норма, оттуда не должны возвращаться. И это тоже закон'. И он был совсем не рад тому, что его наконец выписывают. Давно на его бледном, изможденном и исхудалом лице не сияла улыбка.
  За эти долгие дни пребывания в больнице Михаил привык лежать, практически не вставая, и подолгу смотреть вверх, на белый потолок, и думать только о Монахаре. И теперь эта внезапная перемена мест - возвращение домой и сопутствующие этому беготня и суматоха отнюдь не доставляли удовольствия, а, наоборот, злили и отвлекали от раздумий. Он даже огрызнулся, подобно хищному зверку, когда его потревожила мать: хотела надеть на него новый, совсем недавно связанный ею свитер.
  Стерильная палата, где все было белым, стала для него почти родной. 'Интересно, - возникала порой мысль, - а уголовники, что коротают свой срок в одиночных камерах, скучают ли по ним, когда возвращаются на волю? Вспоминают ли с тоской и ностальгией годы, проведенные в замкнутом пространстве, глядя сквозь решетку на солнечные лучи, которые гуляют между ветвей деревьев, на безоблачное небо и птиц, кружащих на свободе, в облаках...'
  Но палата, в которой лежал Миша, напоминала не камеру, а скорее своеобразную монашескую келью простотой и строгостью убранства. Разве что посетителей приходило многовато: то надоедливые врачи, то мать с сестрой, то школьные приятели ради интереса - просто так, проведать.
  Заходила несколько раз одна девочка - ее звали Кристина - она училась вместе с ним в одном классе. Мише особенно запомнился вечерний визит, когда она тихонько вошла, как мышонок. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, и лишь слабые лучи еле проникали в палату. Кристина положила маленький пакетик с фруктами на столик рядом с койкой и, присев на стул, молча стала смотреть на Мишу. Однако он притворился, что спит. Зачем - не знал и сам. Когда она, еле слышно вздохнув и поднявшись, бесшумно ушла, Миша потом пожалел, что не заговорил с ней.
  Назад в общество Миша вернулся совершенно другим человеком. Оставаясь по-прежнему все таким же задумчивым и молчаливым, Михаил Провалов отныне размышлял не над глупыми детскими романами-утопиями, а над высшими, как полагал он сам, запредельными проблемами. Несмотря на свой юный возраст, Миша постоянно думал о том мире, где ему довелось побывать.
  Иногда он беседовал с матерью, пытаясь донести до нее свои мысли, но она совсем не понимала сына. С тревогой слушая его не совсем понятные религиозные речи, она молились про себя Иисусу. Она боялась каждого слова, что срывались с быстро двигающихся Мишиных губ.
  - Сынок, мне кажется, ты заблуждаешься, - она начинала как можно осторожнее. Но это не помогало, и Миша при любом раскладе в конце каждой беседы уходил к себе в комнату, в конец обиженный и раздосадованный. - Миша, какой еще такой Монахар?! Христос - истинный Бог наш, и это именно Он вытянул тебя из рук смерти. И произошло это чудо потому что Господь услышал мои молитвы. Ты пойми, что все эти видения неправда. Может быть даже, - она с трепетом перекрестилась, - и не обошлось здесь без лукавого. Не поддавайся на ложь, не прельщайся!
  Миша только отрицательно качал головой.
  - Ну хорошо, - ее голос становился строже. Она понимала, что материнская нежность и доверительный разговор не приносят пользы, - я для тебя не авторитет, тогда послушай хотя бы врачей - они ведь изучили множество аналогичных случаев и утверждают, что у тебя были галлюцинации, некие процессы в еще не отключившемся мозгу. Ведь ты не первый, кто прошел через это. Твои монахары - они только вот тут, - она указала на лоб, - а вовсе не на небе. Так думаю я, так утверждают доктора!
  - И Николаев тоже? - Миша накрыл эту 'карту' сильным 'козырем', вспомнив про своего лечащего врача, который всерьез отнесся к его словам о мире солнечных лучей.
  - А что Николаев?.. Причем тут Борис Андреевич?
  - Да при том, что хоть он меня в чем-то понял. И все твои доводы ничего не значат. Я беседовал с Монахаром - настоящим Богом, а ты пытаешься мне всучить своего Христа. Или ты веришь, что он есть и живет все время на иконке?
  - Замолчи! - отрезала она, - что за ересь ты несешь!
  - Это еще надо разобраться, где ересь, а где нет. Я - видел. Ты это понимаешь?
  - Что ты видел? - мать постепенно выходила из себя. Казалось, что она вот-вот потеряет контроль над собой и, разрыдавшись, пойдет пить успокоительное.
  - Я видел свое распростертое тело в операционной и склонившихся над ним докторов. Я как будто вышел сам из себя и затем поднялся в воздух. И мне, не поверишь, было не жалко покидать этот мир. Меня тянула к небесам сокрушительная сила, и там, высоко-высоко, меня окутали солнечные лучи. Только солнце - я имею ввиду не это материальное, что каждое утро восходит, а вечером закатывается за горизонт. Я подразумеваю Монахара!
  - Перестань! Больше не желаю слушать одно и то же, - мать грубо перебила его увлеченный рассказ, - лучше послушай теперь, что скажет мать! Хватит думать об одном и том же! Ты можешь сойти с ума!
  - Но я не могу иначе. Мысли сами возвращаются туда, будто их тянет кто-то. И неужели ты не понимаешь, мама, что мне пришлось недавно пережить? Почему ты охотно веришь всяким церковным пастырям, проповедникам, врачам - кому угодно, но только не родному сыну? Отчего не хочешь войти в мое положение и попытаться понять?
  - Ты не прав. Я все время думаю только о тебе и понимаю тебя, как никто другой, - она гладила его руку. - Но вот только не хочу, слышишь, не хочу, чтоб ты думал о смерти.
  - А я вовсе и не думаю, - Миша улыбнулся, - потому что ее просто не существует. Это пустое слово, совсем ничего не обозначающее. А то, что под ней принято понимать, есть всего лишь переход в другое состояние. Поэтому к физической смерти не стоит относиться столь трагически, как это принято, - он сделал жадный глоток воды и покосился на мать.
  - Как же ты изменился! - вздохнула мать, - ты же ведь еще совсем недавно был ребенком. Тебе нет и четырнадцати. А думаешь как старик... Но почему все должно было произойти именно так?! - она взглянула на Мишу. - Или ты объясни: зачем ты ходил этим проклятым садом?! Ты думаешь, что я просто так, на пустом месте боялась и строго-настрого запрещала это делать? Я прожила больше, чем ты, и знаю, сколько на земле дурных людей.
  - Мама, прости, но я устал, мне нужно отдохнуть. Оставь меня одного.
   Безмолвно поправив прядь волос на голове, мать встала со стула и вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь. Миша проводил ее взглядом, затем, нагнувшись, открыл верхний ящик стола и достал небольшие деревянные четки. Он расстелил небольшой коврик на полу и, глядя на небо через стекла запыленного окна, встал на колени. Свежий лак на бусинах, совсем недавно засохший, блестел при свете лампы. Бережно, стараясь не спешить, сосредоточившись, он начал плавно перебирать их пальцами, неустанно повторяя одну и ту же молитву, что придумал сам: 'Спаси меня, Монахар! Я жду новой встречи с тобою! Спаси меня, Монахар!..'
  
  
  
  
  
  ***
  
  
  Еле слышно раздался слабенький дребезг звонка в дверь, но ему удалось разбудить, разогнать меланхолическую дрему, что все это время правила в доме.
  Мать медленно, немного покачиваясь, поднялась с дивана и, поправив немного помятый серенький халат, подошла и сонно посмотрела в глазок. На пороге, неловко переминаясь с ноги на ногу, стоял, как ей показалось, знакомый мужчина. Она повернула ручку замка и приоткрыла дверь.
  - Здравствуйте, Борис Андреевич.
  - Елена Александровна, прошу меня простить, если помешал Вам своим нежданным визитом.
  - Да нет, что Вы! - она застегнула верхнюю пуговицу халата. - Проходите, пожалуйста!
  Николаев нагнулся, чтоб развязать шнурки до блеска начищенных туфель.
  - Миша, наверное, уже уснул, - мать пожалела о том, что опять утомила сына болтовней. Но кто же мог знать о визите доктора?
  - Да Вы не беспокойтесь, Елена Александровна. Будить Вашего сына вовсе ни к чему. Тем более, я пришел для того, чтобы поговорить с Вами.
  Они сидели вдвоем за небольшим столиком на кухне и пили чай. Борис Андреевич посмотрел на большую икону с Богородицей в углу, затем перевел взгляд на Елену Александровну. Было в ней что-то такое теплое, чарующее, по-русски приветливое, но при этом грустное, одинокое.
   Елена Александровна с надеждой всматривалась в глаза доктора, надеясь увидеть в них участие и понимание тревоживших ее в последнее время мыслей.
  - Я думаю, - врач размеренно, стараясь подобрать нужные слова, вел беседу, пытался ее успокоить, - не стоит так переживать из-за поведения Вашего сына. Я очень надеюсь, что это своего рода помешательство на потустороннем мире - явление временное. В будущем, когда пережитый им кошмар немного позабудется, и эмоции поулягутся, Миша сам захочет вернуться к нормальной жизни. Ведь все то, что с ним происходит сейчас - это процесс закономерный, следствие телесных и душевных травм.
  - Но что мне сделать, чтобы он захотел начать думать о другом? Мишу совсем ничто не интересует, кроме смерти и загробной жизни. Он стал другим. Его мозг поражен какой-то ересью, - она тяжело вздохнула и сделала небольшой глоток уже пристывшего чая. - К нему приходят учителя, беседуют, пытаются заниматься школьными предметами. Потом они обычно всегда делятся со мной мыслями и замечаниями, и я не слышу ничего хорошего. Говорят, что Миша превратился в зомби, которому безразличны математика, история и даже литература, которую он так любил раньше. А вообще, только и делает, что читает разные религиозные книжки. Все подряд. Что самое страшное - делает пометки ручкой, что верно, а что нет. Ужас: на столе у него лежат исписанные и исчерченные Библия, Коран, индусские и буддийские священные тексты. Говорит, что пытается подойти к ним критически! Мише интересно только это. А в основном он молиться, читает молитвы, которые придумывает сам. Представляете, он и учителей пытался завербовать в свою религию - это уже смешно, не правда ли? Борис Андреевич, видит Бог, я этого не выдержу! - она заплакала, и слезинка одна за другой срывались с ее вздрагивающих щек и капали в пустую чашку.
  - Постарайтесь успокоиться, - произнес врач. Да и что другое он мог посоветовать в подобной ситуации? Все это время они сидели лицом к лицу, теперь же Николаев поднялся из-за стола и сел рядом. Ужасно захотелось обнять и приласкать эту женщину, утешить и помочь.
  Так он и сделал. Елена Александровна не противилась оказанной ей нежности, а наоборот, не переставая хлюпать носом, прижалась к его груди:
  - Как же нам быть? - повторяла она, все с той же наивной доверчивостью и надеждой заглядывая в его умные, чистые глаза, - как быть?..
  
  
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  Ваш сын болен ересью!
  
  
  Миша, уже совершенно обессилев, повалился на кровать. Он больше не мог молиться. В ушах гудело, будто в голову залетел пчелиный рой, колени от долгого стояния на твердом полу стонали и ныли. На чтение молитв уходило, как минимум пять часов в день. Но, несмотря на энтузиазм и рвение, он так и не ощущал того, чего ожидал: ни духовного просвещения, ни тепла, ни какого-либо удовлетворения. Казалось, его слова уходили куда-то в пустоту, и их совсем никто не слышал. Порой Миша ощущал, будто бы кто-то очень злой стоит у него за спиной, надменно посмеиваясь и сверкая хищными глазками. Резко оборачиваясь, он видел только портрет отца на стене. И его лицо светилось лаской и любовью.
  Погружаясь в 'общение с Монахаром', он как будто не видел всего того, что происходит в доме. Родной сестры своей старался вовсе не замечать. Ольга заходила каждый вечер к нему в комнату, садилось по обыкновению на краешек кровати, и пыталась о чем-то разговаривать. Но, понимая, что это бесполезно, уходила. Не обращал Миша также внимания и на то, что Борис Андреевич стал привычным гостем в их квартире. Он регулярно заходил к нему в 'берлогу', задавал какие-то, на Мишин взгляд, несерьезные вопросы: не кружиться ли голова, не болит ли, да и тому подобное. Они касались плоти, размышлял Миша, следовательно, были глупы и не нужны. И потому он, особо не вдаваясь в их смысл, либо еле-еле кивал, либо отрицал, или просто игнорировал. И все же краем глаза Миша заметил, что Бориса Николаева интересовало не только состояние здоровья пациента, но и в не меньшей степени его мать. Ведь не спроста доктор каждый вечер подолгу засиживался, о чем-то беседуя с ней на кухне...
  Миша, изрядно утомившись после молитвы и размышлений, наконец задремал. На землю медленно опускался бархат ночи, и мелкие россыпи звезд непринужденно мерцали, плавно переливаясь золотыми оттенками. Завывал несильный, но весьма холодный ветер, который глухо отдавался в оконных рамах, тоскливо напевая одну и ту же заунывную мелодию.
  Приступ головной боли, временами накатывавшейся на него, усиливался, стучало в висках. Мише стало нехорошо, сердце учащенно билось, он дышал то судорожно, жадно хватая пересохшими губами воздух, то вовсе замирая на несколько секунд. 'Зачем надо было так себя утомлять?' - услышал он сквозь дрему свой собственный голос где-то в уголках напряженного сознания...
  Ему виделся, переливаясь цветами реальной жизни, кошмарный сон. Миша, переступая через неглубокие лужицы, опять шел по тропинке, ведущей в заброшенный сад. Под ногами все также шуршала листва, с сухим треском ломались маленькие веточки. И тут со спины он услышал громкий вопль матери: 'Сколько раз нужно повторять, чтоб ты не ходил этим путем!' Однако он, даже не оборачиваясь, перелез через покривившийся деревянный забор и, зацепившись за проржавевший гвоздь, порвал штанину. Чертыхнувшись, стряхнул пыль и пошел дальше. Тут его дернули за ручку рюкзака, и он стал падать, падать, падать...
  Миша тяжело поднялся с постели. Пошарил встревоженными, сонными глазами по темной комнате, будто продолжая наблюдать картину произошедшего... Пот обильными, холодными ручьями стекал по возбужденному лицу.
  Кто был там, сзади - он не заметил. И все-таки было острое ощущение, что картина случившегося с ним в заброшенном саду постепенно, медленно, но верно вплывает перед глазами, и в ближайшем будущем он, должно быть, вспомнит все. Однако Миша не желал ничего знать.
  
  ***
  
  - Миша, ты ведь уже не спишь, сынок? - мать слегка приоткрыла дверь и заглянула в плохо освященную комнату.
  - Нет, а что? - ответил он. Затем без сожаления захлопнул и откинул в сторону какую-то совсем неинтересную книгу.
  - Тогда познакомься. Это - отец Василий. Извини, что я не предупредила о том, что пригласила его к нам. Он хочет с тобой поговорить.
  В комнату, громко топая огромными башмаками, чинно вошел толстый, с длинной густой бородой, священник. На круглом, похожем на глобус животе, блестел, переливаясь ярко-золотыми оттенками, внушительных размеров крест. Молча переступив через порог, он осенил себя крестным знамением. Сразу же заметил, что в комнате не было икон, хотя во всех других они висели. Священник, поправив рясу, присел на стульчик напротив Мишиной кровати.
  - Так я оставлю вас вдвоем, - мать почтенно склонила голову и удалилась.
  Миша и пастырь немного помолчали. Наконец батюшка, глухо покряхтев, молвил тихим басом:
  - Твоя мама рассказала мне про беду, что приключилась с тобой. Однако произошедшее - еще не повод, чтоб отказаться от веры истинной и начать поклоняться какому-то своему, выдуманному богу. Я хочу помочь тебе.
  - А вот этого не надо! Помогать мне не стоит. Для начала, прежде чем учить других, попробуйте лучше сами выбраться из тьмы невежества. Когда у Вас это получиться, тогда и приходите за мной. Уверяю - я с радостью в этом случае разделю с Вами благодать бога.
  - Ты о чем? - не мудрено, что священник был весьма удивлен.
  - О том, что мне открыты некоторые истины. И одна из них - во всех религиях сегодня Бог заменен на культ. И потому нет никакой 'веры истиной'. И знаете, откуда мне это известно? Об этом с горечью мне поведал сам Бог - Монахар. И он совсем не такой, каким вы пытаетесь изобразить его на иконах. Другой, абсолютно другой. Вернее сказать, у Монахара вообще нет, и не может быть никакого изображения. Ровно как и невозможно воздвигнуть истукан, чтоб пытаться служить через него Богу. А все ваши иконы по сути истуканы.
  - Ты говоришь богохульные вещи, мальчик. И ввиду малого возраста и опыта совсем ничего не понимаешь. Своими словами, не задумываясь, ты оскорбил меня и чувства других верующих. Любой другой православный не остался бы равнодушным к таким заявлениям. Только поклонник сатаны размышляет подобным образом. Как ты смеешь говорить о великой вере! - отец Василий, как ни старался, все равно не мог сдержать переполнявших его эмоций. Огромные мясистые руки напряженно сжались в кулаки, будто бы он вот-вот собирался, защищая свою точку зрения, как следует отдубасить парня, выбив тем самым всю 'дурь' из головы непокорного еретика.
  Миша был спокоен и, казалось, даже равнодушен к этой беседе. Смерив незваного батюшку холодным и ироничным взглядом, он улыбнулся кипевшему злобой пастырю церкви:
  - Как я смею, спрашиваете? Ответьте-ка лучше сами на такой вопрос: доводилось ли Вам когда-нибудь бывать там?
  - Где там? - немного удивился священник. Впрочем, он догадывался, куда клонит Миша - ведь история о том, что приключилась с его юным собеседником, была ему хорошо известна. Елена Александровна, несмотря на уговор с доктором, все же рассказала священнику о видениях Миши во время клинической смерти.
  - Ну там... на том свете, - Мише не хотелось продолжать беседу. И вообще вся эта затея провести встречу ему не нравилась. Он решил, что должен серьезно поговорить с матерью, чтобы раз и навсегда оградить себя от подобных визитов в будущем. - Что вы можете рассказать мне о Боге, если никогда не видели Его, не общались с ним. В отличие от Вас, мне посчастливилось видеть свет, что исходил от Него, и слышать Его чудесный голос. И это именно Он сказал мне, что все религиозные конфессии уже давно себя дискредитировали. Или вы намерены оспорить мнение Бога?
  - Это неправда! - священник резко, взмахнув черным рукавом просторного одеяния, поднял вверх палец, будто находился не в комнате у Миши, а у себя на проповеди в церкви, окруженный небольшой толпой старушек, которые без каких-либо пререканий легко принимали на веру всё что угодно. - Ложь! Не мог Господь так сказать! Нет! Что значит, дискредитировали? Может быть, объяснишь?
  - Вполне охотно, - Миша привстал с кровати. Миша теперь горел желанием одержать победу в этой религиозной полемике, - сейчас я Вам все очень популярно, а главное наглядно объясню. Вставайте, ну же, поднимайтесь! А теперь, - он сделал усилие и, немного пошатываясь, встал босыми ногами на холодный пол, - давайте подойдем вместе к зеркалу.
  Священник, пока не понимая того, к чему клонит Миша, с неохотой оторвался от стула.
  Они стояли вдвоем рядом и смотрели на себя. Отец Василий был сдержан, беспристрастен, но все же немного удивлен. Его отраженное в зеркале тело было гораздо больше, чем у мальчугана: выпирал круглый, похожий на арбуз живот.
  - Ну, - время тянулось, Миша молчал, и священник постепенно начинал выходить из себя, - и что же ты всем этим пытаешься доказать? Уж извини, никак не пойму!
  - А то! - в Мишиных глазах на мгновение мелькнул огонек, - ответьте мне, но только честно и глядя при этом на себя в зеркало: Вы учите своих прихожан воздержанию?
  - Не пойму!..
  - А что тут понимать?! Ваш вес как минимум превышает центнер. Умеренности в еде-питье, как погляжу, совсем не приемлете. И после этого смеете столь откровенно и цинично лицемерить перед своей паствой, говорить с алтаря, чтобы те не вкушали скоромного в постные дни. Так что я никак не могу понять, каким образом Вы можете вывести меня на свет, коль сами блуждаете во тьме? При том во тьме кромешной!
  Губы батюшки задрожали. Мише показалось, что священник сейчас не выдержит и, как следует замахнувшись своим огромным кулаком залепит ему такую оплеуху, после которой и без того больная голова уже точно никогда больше не придет в норму. Отец Василий дышал тяжело, нервно втягивая в себя трясущимися от гнева ноздрями напряженный воздух. Однако он, так ничего и не сказав, просто вышел из комнаты, демонстративно с грохотом захлопнув за собой дверь. Миша победоносно проводил его взглядом, а затем, уже окончательно обессилев, понуро упал на кровать, уткнувшись лицом в подушку.
  Мать сразу же поняла, что вся ее затея провалилась. Врач Николаев молча стоял рядом с ней и тоже тоскливо смотрел на разгневанного священника. И этот кипевший ненавистью духовник ему не нравился - Борис Андреевич чувствовал, что человек в черной рясе желал всем им зла.
  Мать подошла к отцу Василию и протянула свернутую денежную купюру:
  - Спасибо Вам, батюшка, Вы хотя бы сделали попытку повлиять на моего сына, помочь.
  Недовольно перебирая пальцами седую бороду, тот брезгливо, старясь не смотреть на Мишину мать, взял деньги и быстро спрятал их. Обернувшись на пороге, вместо прощания произнес несколько слов, которые потом еще долго, очень долго преследовали Елену Александровну Провалову:
  - Ваш сын болен ересью!
  
  
  Этот инцидент, как надеялся Миша, не должен был повториться больше никогда. Да и мать, очевидно, пришла к тому, что все бесполезно и сына пока переубедить не получится. И все же она не без радости замечала, что Мише на самом деле далеко не по душе тот образ жизни, который он начал вести последние несколько месяцев. Подобная молельная, прямо-таки монашеская обстановка скорее пришлась бы по душе старцу, от всего уставшему и мечтающему только об умиротворении, тишине, покое, предвкушая, или наоборот страшась того, что следует за смертью. Юному, только-только начавшему свой жизненный путь Мише подобное 'житие' явно не подходило. И мать видела, что сын порой заставляет сам себя молиться, хотя ему и не хочется.
  Впервые за три месяца затворничества Миша решил, наконец, выйти на прогулку теплым апрельским вечером. Надев легкую куртку, он сказал матери о своем намерении 'временно оставить келью'. Узнав об этом, стоявшая возле плиты мать выронила от удивления из рук половник. Она была не своя от счастья и, широко улыбаясь, воскликнула:
  - Ну, наконец-то! Конечно иди - ведь совсем уж синий стал. Воздуха тебе не хватает. Дышишь одной свечной гарью.
  - Вот этого всего только не надо, ладно! Опять за старое! - произнес он, надевая на голову кепку.
  - Ладно, ладно, не буду. Иди, гуляй себе на здоровье!
  Миша вышел во двор и, глубоко вдохнув легкий, наполненный запахами весны воздух, восторженно огляделся по сторонам. Казалось, что и сама природа была рада его столь неожиданному появлению, приветствуя Мишу свежим ветерком, который ласково трепал пряди его волос.
  Он прошел несколько шагов, стараясь понять, отчего это вдруг сделалось так хорошо, приятно, спокойно на душе. Может быть, душа - измученная и опустошенная в заточении, вдруг преобразилась и наполнилась весельем. Сначала он полагал, что подобная радость - величайший грех. Не ясно вот только, от кого исходит это манящее искушение и, толкая на подобное 'грехопадение', является источником соблазна - в его религии ведь не было и намека на ад, сатану и бесов. Не было никого и ничего, кроме Монахара и мира солнечных лучей. 'Однако, - полагал Миша, - раз я не встречался с темным миром, это еще далеко не факт, что такового нет вовсе'. И все же он пришел к выводу, что на время оставить молитву и пройтись - это никакое не искушение и уж тем более не грех. 'К тому же со свежей, здоровой головой куда лучше потом будет молиться - и рвения наверняка проявлю большее, да и сосредоточенности заметно прибавится. В общем, раз решил идти - значит, надо идти' - принял решение Миша.
  Стараясь не погружаться в тяжелые, ставшие привычными, размышления и желая просто наслаждаться хорошей погодой, Миша шел вперед, сам не зная куда. Да это было и неважно, куда идти, лишь бы размяться и проветрить голову. Потом он часто будет вспоминать эту прогулку и сделает несколько тщетных попыток понять - почему ноги сами привели его в заброшенный сад. В тот самый, что располагался совсем недалеко от школы...
  Очнулся от раздумий Миша только после того, как неожиданно наткнулся на знакомую изгородь. Сквозь широкие щели он посмотрел на то, как кривые ветви яблонь тянуться вверх. Почти у каждого дерева вокруг ствола появились маленькие побеги. Миша, сжав руками бревна изгороди, был похож на сидящего за решеткой узника, ожидающего своей участи. Он смотрел на тонкие прутья вокруг яблонь, что в изобилии торчали в разные стороны и думал, зачем появились они на свет. Ведь вряд ли из них вырастут хорошие яблони. За садом ведь никто не ухаживал. А если прямо сейчас подойти и надломить, попробовать сделать что-нибудь полезное - все равно не выйдет. Тогда к чему они нужны человеку, раз по сути нет пользы от их существования?
  Выходит, Бог создавал природу и все то, что в ней есть вовсе не для удовлетворения человеческих потребностей, как об этом учат многие религиозные писания. Да и животные получается отнюдь не твари, цель существования которых быть пищей для людей. Они обладают таким же правом на жизнь, как и человек. Да и эти побеги - пусть бесполезны, но раз они есть, значит так и должно быть...
  Медленно, опасаясь зацепиться или упасть, он перелез через забор. Сад - всё тот же заброшенный сад, дышал, подобно живому существу, излучал непонятную ему энергию, настойчиво звал к себе. Он как будто еле-еле нашептывал Мише: 'Иди же ко мне, не бойся! Отныне с тобой ничего не случиться. То, что случилось в прошлый раз - то была проверка, и ты ее успешно прошел. Иди, и ты узнаешь много интересного, сам для себя откроешь великие тайны мироздания. Иди, ведь ты этого хочешь!'
  И правда, Мише с каждой секундой все больше и больше казалось, что любая деталь, незаметная мелочь в саду несла в себе некий оттенок таинственности - иногда доброй, иногда пугающей, а в основном содержащей в себе и то, и другое. Деревья, похожие на могильные плиты камни и тропинки, мелко поросшие едва проступившей из протоптанной земли травой и все остальное зачаровывало своей всеобъемлющей гармонией. Казалось, что весь этот сложный окружающий мир подчинен неким простым универсальным закономерностям, лежащим в основе всего бытия. Стоит только научиться их читать - и тогда Божественная Истина будет открыта во всем великолепии и многообразии благодатных и очищающих человеческую душу красок. И эти побеги-хлысты, решил Миша, он не просто так встретил именно у самого входа в сад, потому как и плохие эмоции тоже могут привести к полезному результату. Они представляют собой некий призыв. Может быть, эта потусторонняя сила хотела, чтобы он развернулся и сию же минуту бежал, не оборачиваясь, и навеки забыл про это место. 'Сколько раз нужно повторять тебе, чтоб ты не ходил этим проклятым садом!' - неожиданно вспомнил Миша наставление матери, которым он всегда пренебрегал. И, несмотря ни на что, он вновь не придал этим словам никакого значения.
  Миша, задумавшись, споткнулся о ветку поваленной яблони и упал. Погрузившись в раздумья, он не смотрел под ноги. Медленно поднявшись на ноги, помутневшим взглядом осмотрелся по сторонам. 'Что я делаю здесь?! - была первая мысль, промелькнувшая в голове. Снова вернулась боль. Казалось, все тело покрылось множеством толстых, кривых трещин и теперь было готово распасться на бесконечное множество мелких кусочков. Нет, ему, правда, не стоило приходить сюда - это проклятое, гиблое место, которое поломало всю его только-только начавшуюся жизнь. Теперь он был другим, не похожим того человека, каким был раньше.
  'Ну и ладно! - Миша сплюнул на землю кровью - он опять, как и в прошлый раз, от неожиданности сильно прикусил язык, - Нет больше старого Михаила Провалова. Какие только операции не проводи - его уже не вернешь назад. Плоть одна - люди разные. И я лучше того, который был раньше. И нужно, чтобы у меня нынешнего нравственность и любовь к Богу была на первом месте по отношению ко всему материальному. И еще мне нужны последователи - иначе какой толк, коли спасусь я один? Нужно, чтобы все, кто хочет, получил возможность обрести в своем сердце любовь к Монахару!'
  Сам того не понимая, Миша делал для себя все новые и новые открытия, вот только приходили они к нему всегда только лишь через неминуемое страдание. Он не знал, что на самом деле должно являться подлинным духовным озарением, просветлением и идущим вслед за этим счастьем и гармонией.
  Уже на первых порах своего существования, находясь буквально в зародыше, новая религия начала приносить боль. И только боль...
  
  
  На следующий учебный год, когда пролетело, оставив за собой лишь мутные воспоминания, жаркое лето, Миша снова пошел в школу. Полгода, проведенные им в заточении и одиночестве, теперь остались в прошлом. Все это время он занимался с учителями на дому, правда, это больше походило на мучение, чем на овладение школьными предметами.
  Он не помнил ничего хорошего о лете. Миша все время сидел в своей душной комнате, с невеселым выражением лица смотрел, практически не моргая, в одну точку на стене. Мать подумала даже, что на смену молитвам пришла какая-то медитация. Но это было не так: на самом деле Миша просто скучал по тем временам, которые уже не вернуть... Трагический случай в саду, подобно острому клинку, оставил глубокий шрам на его душе. А шрамы, как известно, никогда не исчезают, оставляя на всю жизнь извечное и уродливое напоминание о себе.
  Мать изо всех сил пыталась вытянуть сына из этой пучины. Ее надежда, загоревшаяся, когда Миша пошел на прогулку весной, потухла в тот же день, когда сын вернулся угрюмым, подавленным и обреченным как никогда раньше. После этого он окончательно замкнулся в себе и даже отказался присутствовать на свадьбе мамы с врачом Борисом Андреевичем Николаевым.
  - Почему ты не хочешь в этот прекрасный, прямо-таки зовущий выехать на природу день отправиться со мной на рыбалку? Это же так здорово! Тем более, я настоятельно рекомендую тебе это как врач! - пытался убедить его Борис Андреевич, но тщетно.
  Миша, продолжая все также тупо сверлить взглядом стену, произносил скороговоркой, которую трудно было разобрать:
  - Не хочу, оставьте меня в покое.
  - Да что с тобой происходит, сынок? - спрашивала мать, - почему ты не хочешь с нами общаться, не желаешь выйти на свет божий, воздухом подышать? Борис Андреевич (несмотря на то, что он стал ей мужем, она с уважением продолжала называть врача по отчеству) все правильно тебе говорит - нужен свет, кислород и движение. А теперь живо вставай и одевайся, ну же!
  - Мне безразлично, что там говорит этот врач!
  - Как у тебя язык поворачивается произносить такое?! 'Этот врач'!!! Это ж надо! Немедленно извинись перед человеком, который сумел тебя спасти, вернуть к жизни! Как ты можешь!
  - Так ведь спас меня вовсе не он, - когда Миша произнес эти слова, на лицах матери и доктора читалось недоразумение, - меня спас Монахар!
  Мать в ответ на это обреченно махала рукой, не желая дальше говорить и уж тем более спорить, прекрасно понимая, что это бесполезно. Она с недовольным и немного обиженным видом вышла из комнаты, а следом за ней - и Борис Андреевич.
  Подобно помешанному фанатику (в коего, как считала мать, превратился Миша), он каждый день проводил в раздумьях и тихих молитвах. Но время текло, приближался новый учебный год и волей-неволей пришлось идти в школу. Ему этого, конечно же, не хотелось, но выбора не оставалось.
  С неохотой он шел в восьмой класс. И все же, решил Миша, стоя в стороне ото всех на школьной линейке, не бывает худа без добра. Кто знает, быть может скоро, даже очень скоро, при условии, что он будет действовать правильно и говорить убедительно, появятся последователи его веры. А там, в туманном будущем, где всё же бледно мерцают на горизонте первые лучики солнца Монахара, Миша видел вдали некий силуэт, олицетворяющий собой новую религию. Казалось, откуда-то издалека слышались голоса райских птиц, которые, сочетаясь с благоуханием небесных, необычайно красивых цветов наполняли воздух светом и теплом истинной веры. И при всем этом непреодолимо манящем великолепии, пестроте ярких красок и образов, сливающихся воедино в некий прекрасный идеал, присутствовало что-то еще.
  И это что-то скалило зубы.
  
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
  Раскаяние
  
  
  Солнце, казалось, уже окончательно потухло после того, как наступила осень. Теперь с утра и до самого вечера с неба лились нескончаемые потоки дождя. Бывали дни, когда на время природа затихала и не плакала. И, тем не менее, серые, тяжелые тучи постоянно висели над городом, будто напоминая, что капли скоро вновь забьют по крышам и затем журчащим потоком медленно стекут по канализационным трубам.
  А в средней общеобразовательной школе, которая с виду больше напоминала дом с привидениями, с облупившейся штукатуркой и торчащими красными кирпичами, начался новый учебный год. Давно пора отремонтировать это ветхое здание, да вот только у местных властей совсем нет времени, чтоб уделить хоть крупицу внимания детям. Видно, существуют более важные проблемы...
  Миша, как и в прежние, по его выражению 'стародавние' времена, немного сгорбившись, сидел за последней партой. Неспешно думал о чем-то, смотрел, как капли дождя медленно ударяются о стекло и бегут ручейком вниз. С ним произошли, как это заметили все окружающие, некоторые перемены. К привычной грусти добавился сухой оттенок болезненности, извечной усталости. Он стал учиться гораздо хуже, чем раньше, и редко на уроках зарабатывал оценку выше трех - да и то ему 'добрые учителя ставили авансом'. Мать иногда его укоряла, только Мише было все равно. Стараясь выглядеть как можно более внимательным, спокойно выслушивал все ее доводы, никогда не ругался и не перебивал, слабым кивком головы покорно соглашаясь со всем: и с тем, что он раскис, сам себя превратил в слабака, неспособного взять под контроль мысли, чувства, проявить силу воли. Однако при этом никаких обещаний, что начнет учиться лучше и, наконец 'возьмется за ум', никогда не давал. И все оставлял на своих местах.
  Он садился каждый день в углу у окна и, совершенно не слушая то, что объясняет учитель, глубоко погружался в свои размышления. Иногда ребята с интересом поворачивались, чтобы искоса взглянуть на него. Миша превратился в некую достопримечательность. О нем говорили 'это тот, кто умер и вернулся'. Иногда учителя заставляли его отвлечься от раздумий и поднимали из-за парты, задавая вопросы, связанные с изучаемой темой. Не получив никакого ответа, выводили в журнале очередную двойку.
  Миша по-прежнему не любил нудных, наполненных бестолковым шумом перемен, когда огромные толпы беснующихся ребят почему-то веселились, шутили, то, собираясь в небольшие кучи, то внезапно рассыпаясь. 'Боже, ну когда же вы все повзрослеете? - невзначай думал он, всякий раз с тоской глядя на них, - неужели не понимаете, что жизнь коротка и может оборваться когда угодно? Потому дорога каждая минута, и глуп тот, кто праздно тратит отпущенное ему время и не спасает свою душу, не стремится к Богу'.
  Никто, кроме него, не стоял в стороне от общей компании. Разве что временами степенно и грациозно (как это казалось Мише) выходила из класса Кристина - та самая девочка, что навестила его в больнице, когда Миша нарочно притворился спящим. В такие минуты он резко опускал глаза или нарочно начинал перевязывать шнурки, сам до конца не понимая, зачем это делает, ведь с ними было все в порядке.
  Временами, когда Миша выходил из своих раздумий, мысли сами по себе возвращались к этому удивительному образу. Было в ней что-то, чего нет у других - какая-то таинственная духовная сила, которая может помочь понять истину. Глядя на Кристину, понимал, что сила красоты заключается в некой отчужденности от обыденного. Украдкой заглядывая в ее прозрачные, неподвижно-сосредоточенные глаза, Миша как будто утопал в них, испытывая непонятное наслаждение, и понимал, что отныне не может прожить ни одного дня, если не заглянет в них снова. 'Бог так или иначе присутствует во всех людях, - сделал он новый вывод, - но в ком-то Он проявлен с особой четкостью, и потому не заметить Его трудно'.
  Кристина во многом была похожа на Мишу и, когда они оказывались рядом, создавалось впечатление, что какая-то неведомая сила старалась их объединить. Однако у него даже не возникало мысли подойти, завести разговор, найти какой-нибудь подходящий повод для того, чтобы сдружиться. При этом был почти уверен, что Кристине он совсем неинтересен, и она вряд ли захочет с ним общаться. Представив себе такую ситуацию, Миша решил, что пережить ее будет гораздо труднее, чем клиническую смерть - равнодушие к чувствам бьет гораздо сильнее, чем камень по голове. Но уверенность в том, что она откажет ему, без видимых на то причин росла с каждым днем...
  И как же несказанно он был рад, узнав, насколько ошибался! Когда Миша возвращался домой с занятий, уныло смотря под ноги и пиная большие, желтые листья клена, Кристина нагнала его. Он как будто почувствовал ее приближение - то ли услышал тихие шаги за спиной, то ли сумел уловить легкий запах ее духов. Тонкие, мелодично звучащие нотки ее голоса, наконец, вывели его из раздумий:
  - Идешь домой? - она улыбнулась, немного склонив голову на бок, и черная кудряшка волос выбилась из-под беретки. Миша понял, что в ней прекрасно всё: и голос, и эти волосы, и голубые, несмотря на веселую улыбку, немного грустные глаза, губы, что слабо поблескивали при неярком осеннем солнце темно-вишневой помадой.
  - Да, домой, - ответил он и сразу же запнулся, не зная, что говорить дальше. Однако Кристина сама решила продолжить начатую беседу:
  - Знаешь, я давно хотела с тобой поговорить... Раньше, когда ребята постоянно над тобой посмеивались, я не понимала такого отношения к тебе. Однако после того как произошла эта беда... - она опустила глаза и, не зная, стоило ли ей говорить на эту тему, или нет, собиралась с мыслями. Но, посмотрев на спокойное и беспристрастное лицо Миши, Кристина решилась продолжить, тем более что отступать было поздно, - ведь после всего этого они начали избегать тебя, и мне даже кажется, временами немного побаиваются.
  - Ты думаешь, что я ничего не замечаю вокруг себя? Я все прекрасно понимаю. И знаешь - мне это безразлично. Абсолютно. Я никогда не переживал из-за того, что у меня нет друзей среди одноклассников. Что-то есть в них такое недоброе, отталкивающее. А, может быть, права моя мама, которая считает, что я после происшествия превратился в самого настоящего старика. Притом во всех смыслах: и думаю по-стариковски, да и болит у меня всё. Тем не менее, эта куча пацанов и девчонок никогда не станет близкой, не превратится в мою кампанию. - Он помолчал, а потом, почему-то, противореча самому себе, тихо добавил:
  - Нет ничего страшнее смеющейся над тобой толпы.
  - Я понимаю, - прошептала она. - Можно мне задать тебе прямой вопрос, - она остановилась и внимательно посмотрела на Мишу, - он связан с...
  - Ты хочешь знать, правда ли то, что я беседовал с Богом?
  - Ну, в общем-то, да. Я об этом хотела спросить.
  - Да, я говорил с Ним, - восторженно, с упоением Миша принялся вести рассказ на свою любимую тему. Он жестикулировал, то, повышая, то, резко понижая голос. Его глаза горели, и казалось, что он настолько погрузился в рассказ, что не видит вокруг себя ничего, и вовсе позабыл о том, что рядом с ним в эту минуту идет Кристина. Однако она с внимательным видом слушала, не перебивая. Разве что несколько раз резко брала Мишу за руку, когда тот, восторженно и пламенно описывая все подробности, спотыкался о бордюр.
  Она сразу поняла, что эта пусть и увлекательная речь может продолжаться бесконечно долго. И, не зная, как безобидно остановить его, Кристина слегка подергала Мишу за рукав:
  - Извини, но вот мой дом. Знаешь, все это очень интересно, правда.
  - А если честно: ты действительно хочешь побольше узнать обо всем этом?
  - Да, - без колебаний ответила Кристина.
  - Тогда, если ты не против, то давай встретимся вечером, часиков в шесть. Погуляем...
  - Хорошо, давай, а почему бы и нет?
  - Я за тобой зайду.
  Кристина, с улыбкой глядя на Мишу, открыла калитку и вошла во двор. Нажимая на кнопку дверного звонка, она еще раз обернулась и помахала ему рукой. Миша стоял и молча провожал ее взглядом. В его еще совсем недавно потухших, ледяных глазах горел огонь. Он достал руку из кармана и тоже помахал ей вслед, а затем, уверенно и прямо держа голову, размеренным и четким шагом отправился домой. Казалось, ощущение земли под ногами полностью исчезло - за спиной распустились два широких крыла, которые несли его над дорогой. Их, конечно же, не было, но Миша чувствовал, что как будто парит в воздухе высоко над землей. И он прекрасно понимал, какая сила способна окрылить человека и что является причиной столь резкого душевного подъема.
  Теперь в его памяти неспешно проплывали картины из недавнего прошлого - как она, немного печальная, заботливая, молча сидела возле койки, освещенная и как будто благословенная последними лучами уходящего солнца. Воспоминания вызвали на его лице теплую улыбку. И Миша вдруг понял: все-таки здорово, что он остался жить. К тому же Кристину, как видно, заинтересовали его рассказы о мире солнечных лучей, и, кто знает, во что может вылиться этот простой человеческий интерес. Вполне возможно - в искреннюю и пламенную веру, чего Мише бесконечно хотелось.
  'У меня будут последователи! - как давно испорченная пластинка на старинном патефоне, крутилась одна и та же мысль в голове. Правда, подобная 'музыка' ему вовсе не надоедала, и Миша был рад повторению этой 'мелодии' снова и снова, - у меня будет много последователей. Очень много!'
  
  
  Когда тусклое осеннее солнце скрыло свои негреющие лучи за крышами домов, и наступил долгожданный для Миши вечер, они медленно гуляли вдвоем по полупустым, сонным городским улочкам. Миша решил для приличия даже немного приодеться: наконец отутюжил обычно измятые брюки, надел свой серый пиджак, который в обычной ситуации нацепить на него просто невозможно, и (о ужас!) на его шее был аккуратно завязан клетчатый галстук. Наверное, если бы кто-нибудь из старых знакомых увидел его, то вряд ли бы угадал в нем прежнего Провала. Нет, в это просто нельзя поверить - Миха Провалов надел галстук! 'Наверное, у кого-то собака сдохла!' - сказал бы кто-нибудь, самый едкий и острый на язык. Но нет, все собаки продолжали мирно спать в своих уютных будках, а вот былых друзей почему-то больше и не осталось... Зато появилась Кристина, которая тоже так внезапно преобразилась в этот вечер. Вот только причин перемен Миша никак не мог понять: то ли одежда, то ли прическа, а, может быть, вообще что-то совсем иное.
  Поначалу он намеревался вести разговор на свою излюбленную тему, но у него из этого ничего не получалось: Кристина слушала как-то невнимательно и все время пыталась перевести разговор на простые житейские темы. И Миша почти сразу это понял, но все же не мог удержать себя и настойчиво лез в дебри философствований:
  - Знаешь, с каждым днем я все сильнее и сильнее начинаю ощущать ту грань, что отделяет меня сегодняшнего от меня вчерашнего. Как будто бы речь идет о совершенно разных людях, - рассказывал он, держа кончики ее пальцев в своей ладони, - в последнее время мне кажется, что в этом мире нет абсолютно ничего, что способно сделать человека счастливым. Некое ощущение пустоты и обреченности ежесекундно, ежечасно теребит и мучит меня. Я всегда был одинок, потому что меня никто не понимал. А то, что я ненормальный - так это основной предмет для разговоров в школе. Не помню, когда-то где-то вычитал такое прекрасное и абсолютно верное высказывание: 'Попытка казаться нормальным в ненормальном обществе принимается за отклонение от нормы'. Поистине стоящие слова!
  - Ну почему ты так пессимистично рассуждаешь: в мире существует много хорошего, любовь например. Неужели ты забываешь об этом? И то, что она есть - более очевидно, чем любые людские предрассудки и страхи.
  - Любовь. - Миша произнес это слово медленно и немного протяжно, как священник в церкви растягивает 'аминь'. Он пытался ощутить мощь, которую несет в себе звуковая вибрация, обозначающая Великое Чувство. - Любовь это одно из самых чудесных проявлений Бога в наших сердцах.
  - Он, Монахар, - продолжал Миша, радуясь про себя, что смог-таки сманить подругу к разговорам 'о запредельном', - есть Любовь в полном и чистом смысле этого слова. И представляет Он из себя вечную, непреходящую божественную сущность, на которой и держится все наше мироздание. И, знаешь, я думаю, в корне неправы те, кто утверждает, что Господь находится вне рамок времени и пространства, будто бы Он совсем неподвластен для человеческого разума. Думаю, Бога можно постичь не только через веру в Него, но также и через логическое понимание Его сущности. Я постепенно прихожу к этому, изучая духовные книги других религий.
  - А как ко всему этому относится твоя мама?
  - Да что мама, - вздохнул он в ответ, - она, по ее собственному выражению, 'нашла себе нового спутника жизни' в лице врача, который меня оперировал. И, похоже, что я в последнее время все меньше и меньше ее интересую - со мной ведь относительно все в порядке. Да, здоровье приходит постепенно в норму, но при этом усиливается щемящее душу одиночество, ощущение, что я всеми покинут и забыт. А также и еще кое-что непосильно тяготит, - Миша помолчал, но затем решился продолжить и высказать все до конца, на чистоту, будто бы он исповедовался перед Кристиной, - я больше не могу и не хочу сидеть с утра до вечера у себя в пыльной комнате. Знаешь, а ведь сколько не молись и не бейся головой об пол - Монахар не слышит. Я точно знаю это и чувствую абсолютную бесполезность. И еще стены... проклятые стены - они почему-то начинают пугать меня. Мне страшно, мне очень страшно - а почему, и сам не могу до конца понять. А ведь, наверное, глупо звучит: я боюсь стен!..
  Кристина поняла, что в Мише живут сразу два человека. Один - сложный, замкнутый, все время думающий о Боге, и другой, ему противоположный, желающий во что бы то ни стало вырваться на свободу и жить нормальной человеческой жизнью. Пока что побеждал первый, но второй продолжал борьбу.
  - Это нехорошо, - она сделала сочувственное лицо, но потом улыбнулась, - слушай, а ведь я как раз думала: не зайти ли нам с тобой в кафе погреться и заказать чего-нибудь... А то что-то прохладно становится.
  - Ну конечно, извини, заболтался. Это я должен был предложить! - Миша что есть силы старался отогнать от себя надоедливые волны тоски и обреченности, - знаешь, когда мы вдвоем, я вообще ничего не боюсь... Ты уж прости, что я размышляю подобным образом.
  - После того, что ты пережил, - ответила она, - тебя можно понять... И, все же, пошли в кафе!
  
  
  После этого вечера, который Миша сохранил в своей памяти надолго, они вдвоем больше не стояли так, как раньше - порознь, а только вместе. Он также понимал, что Кристина зачастую не хотела участвовать в религиозной полемике и вообще размышлять на духовные темы. Однако она всегда делала умный, сосредоточенный вид, никогда не перебивала, пытаясь тем самым показать, что ей все это интересно. А то, что она хотя бы не отказывается его слушать - так это уже хорошо, думал Миша. Кристина оказалась идеальным слушателем.
  Приближалась зима, и вот первый снег выпал ночью и прикрыл осеннюю грязь своим белым саваном. Миша был несказанно рад этому, и потому шел в школу, широко улыбаясь и жмурясь в лучах яркого солнца. Затем он встретил Кристину на школьном дворе, и, как это заведено у ребят всех поколений, 'поздравил ее с первым снегом', в шутку закидав мокрыми снежками. Кристина же, которая не отличалась меткостью, пошла на другой, более ухищренный шаг. Приблизившись к Мише, она не без удовольствия засыпала ему за ворот пригоршню снега. После чего они долго смеялись, совершенно не обращая внимания на раздраженные взгляды и тусклые мины бродивших неподалеку ребят.
  После уроков Миша и Кристина зашли в кафе. Сидя за столиком, он рассказывал ей что-то смешное, и в его темных, обычно неподвижных глазах еле-еле поблескивали робкие лучики радости. Но вдруг его лицо изменилось, стало сосредоточенным.
  В кафе медленно вошли трое ребят, показавшиеся Мише очень знакомыми. Но где они могли раньше встречаться? В голове блуждали туманные мысли, но на ум не приходило ничего конкретного, что могло бы дать ответы на поставленные вопросы... Этот толстый и его кепка, козырек которой всегда оттопырен вверх. Потом длинноволосый. И особенно этот третий - где Миша мог раньше их видеть?
  И вдруг он вспомнил лица тех, кто был тогда, в заброшенном саду. Именно эта троица толкала его. Толкала и смеялась.
  - Что с тобой? - Кристина пыталась найти причины внезапно произошедших перемен.
  - Ничего, - он сжался, - все в полном порядке.
  Ребята заметили Мишу и уверенно направились к нему.
  - Послушай, он обратился к своей подруге, - ты посиди немного одна. Не волнуйся, я скоро приду.
  - Да что случилось? - настаивала на своем Кристина, но завидев строгие, не принимающие никаких возражений глаза Миши, решила не спорить.
  Они вышли на улицу. Сначала долго молчали. Наконец Мише начала надоедать эта пауза, и он подумал, что надо просто уйти прочь, при этом понимал, что вряд ли так поступит. И он чувствовал, что некая интересная, вызывающая доверие сила исходила от этой троицы:
  - Братишка, послушай, - наконец обратился к нему средний, - может быть, ты нас и не помнишь. Хотя мы в этом сомневаемся... Не вини нас. Поверь, нам и вправду не хотелось, чтобы все произошло именно так.
  - Да нет, я помню вас, - голос Миши прозвучал немного глухо, но при этом неожиданно, проникая глубоко внутрь и холодя душу. Ребята переглянулись. Миша заглянул в их глаза и сумел прочесть мысли: да, они, похоже, уже сожалели о том, что решились пойти вот так в открытую на этот разговор. И понял, что именно так все должно было произойти. - И не обвиняю вас в том, что вы сделали. Запомните: все произошло именно так, как и должно было произойти. И вы, и я по сути марионетки в руках Бога, и Ему одному решать, как нам жить дальше и какие поступки совершать. - Он помолчал. - А о том, что произошло в заброшенном саду, будем знать только мы четверо и никто более.
  Неожиданно Миша сам для себя открыл новую истину и удивился сам, почему же до этого не обращал внимания на эту важную деталь. Те, кто толкнул его и тем самым дал прямой билет в мир солнечных лучей, действовали, безусловно, неосознанно, но по указке Монахара. Звучит немного жестоко, но все же... кто сказал, что Бог несет в себе только любовь? Тем более, если вспомнить, что все пророки и ревнители Господа всегда мучались, страдали, их непременно хулили и побивали камнями, над ними смеялись. Так было написано во всех священных книгах, которые он читал в последнее время. Но Миша пришел к страшному, доселе невиданному и неслыханному открытию, от которого пересохло в горле, и по спине побежала дрожь: язычники во времена становления христианства, большевики при разрушении храмов и расстреле священников и, наконец, эти трое в его случае - все действовали по указке Бога, направляемые и руководимые Им. Богу нужно, чтобы те, кто несет в своих сердцах Его имя, извечно страдали и мучались на земле, тем самым очищаясь и укрепляясь в вере. И ничто в этом мире не может произойти без ведома Монахара - ни доброе, ни злое дело. А вообще-то мы привыкли судить о добре и зле с точки зрения человеческих понятий, но кто сказал нам, что они полностью соответствуют божественным? Звучит парадоксально, звучит страшно... но ничто в мире, в том числе и всё самое подлое и гнусное, кровавое и жестокое не происходит без согласия Бога. Миша был поражен.
  - А это правда, что ты разговаривал с Богом? - послышался голос. Этот вопрос в последнее время задавали Мише очень часто и почти все, потому немного его разозлил. Миша, сумев обуздать гнев, вспомнил, где находится, и в свою очередь спросил.
  - Вам действительно это интересно? - он смерил своих собеседников недоверчивым взглядом, однако сам того не ожидая, услышал короткое 'да'. - Тогда что ж, я могу рассказать вам об этом. Вот только одна маленькая деталь: в двух словах всего не изложишь, поэтому нам необходимо найти место, где можно будет вместе собираться, общаться и размышлять. Раз интересно.
  - А почему нет? - подал голос толстый, который Мише сегодня показался очень добродушным. - У меня тут, совсем недалеко от города, есть дача. Родители всегда дадут мне ключи - это не проблема. Правда, раньше мы там собирались в основном для пьянок... но это было раньше.
  - Знаешь, - начал Дрюха Щербец. Миша понял, что тот сегодня как никогда раньше хотел высказать все то, что наболело и осело тяжелым грузом на сердце. - Можешь верить, а можешь и нет, но я неожиданно для себя понял, что иду по неверному пути. Я понял это, когда мы чуть было тебя не убили... Знаешь, а ведь это я тогда позвонил и вызвал скорую помощь. И не спал все то время, пока ты находился на операционном столе. Постоянно мучался. От страха... и от стыда. Не поверишь, но именно в эти минуты я впервые начал плакать. Даже в детстве никогда не лил слез, ведь меня никто не обижал - это я приносил слезы другим. И это новое пробудившееся чувство оказалось сильнее всего того гнусного и гнилого, что было во мне. Я знал, что не смогу дальше жить, если из-за меня погиб ты.
  Миша с удивлением посмотрел на Щербеца и не мог поверить своим глазам: казалось, он был подавлен, расстроен, но при этом выглядел умиротворенным. Даже ежик на его голове немного смягчился и слег.
  - Ну вот и хорошо. Я не держу на вас зла. Я с интересом теперь всматриваюсь в ваши лица и вижу в них не вчерашних подхалимов и потенциальных преступников. - Они спокойно молчали, но было видно, что им нравилось слушать его плавную речь, будто бы тембр его голоса обладал некой манящей, мистической силой.
  - И еще, - он неожиданно обернулся, - только сейчас вспомнил, о чем вы мне в тот вечер говорили. Из-за чего все и началось. Кажется, моя сестра Ольга имеет к этому отношение, ведь так? - Дрюха виновато опустил голову и стал еще больше непохож на себя прошлого. - Так вот, тот самый рыжий поэт-простофиля с ней весьма грубо, прямо-таки сказать не по-мужски обошелся. Ей очень грустно и одиноко в последнее время. Так что, Дрюха, лови момент. Не волнуйся, уж я дам тебе хорошие рекомендации. Поверь, сумею это сделать, ты в считанные минуты вырастешь в его глазах. И я докажу ей, что ты исправился.
  В ответ Андрей Щербец благодарно улыбнулся.
  'Не могу поверить', - подумал Миша, возвращаясь в кафе.
  
  ***
  
  Дрюха встретил Ольгу, когда она шла домой от подруги.
  - Привет, - сказал он и улыбнулся.
  Оля промолчала и ускорила шаг.
  - Подожди! Давай поговорим.
  - Дрюха, о чем с тобой можно говорить? Сам подумай.
  - Например, о том, что такой красивой девушке, как ты совсем не идет грустное выражение лица.
  Она слегка улыбнулась:
  - О как заговорил! В тебе что, поэт проснулся?
  - Нет. Но кое в чем ты права: во мне правда проснулся кто-то новый.
  - Неужели?
  - Конечно.
  - Как-то не очень верится.
  - А я вот и говорю: давай поговорим, тогда и поверишь.
  - Ладно. Только скажи: ты что, моего брата загипнотизировал? Зачаровал?
  Андрей посмотрел на нее с удивлением:
  - Не понимаю.
  - А что тут понимать. Он то и дело мне говорит, что ты изменился, стал нормальным парнем. Уж не пытается ли он сманить тебя в свою веру.
  - Может, и так. А тебе разве не интересно все это?
  - Если честно, не очень. Я верю в Бога, но по-другому.
  - Это твое право. Но ведь это не значит, что я не могу пригласить тебя сегодня вечером? Сходим куда-нибудь.
  - Ни в коем случае.
  - Почему?
  - Мне некогда.
  - Да ладно. Ничего ты сегодня не делаешь.
  - Может, мне лучше известно?
  - Не-а. Поэтому я за тобой зайду.
  - Ты совсем не изменился. Такой же настырный, как раньше. - Она посмотрела на него и улыбнулась. - Ладно, так и быть.
  
   ГЛАВА ПЯТАЯ
  Загородные дачи
  
  
  Медленно падали хлопья снега. Растворялись в огромных лужах, смешивались с грязью и тут же таяли. Еще секунду назад они были белоснежны и чисты, но, лишь только соприкоснувшись с землей, превращались в грязную жижу, которая противно хлюпала под ногами. Однако местами попадались маленькие белые островки и даже целые 'континенты' тонкой пленки снега, но и им суждено рано или поздно растаять. На одном из таких островков отпечатались черные линии колес автомобиля, а белая узкая тропинка, ведущая к загородным дачам, местами сохранила на себе следы ботинок. Весьма удивительно видеть их в такую пору. Какой чудак додумался идти на дачу в начале зимы? И все же, они были. Прошла целая компания, притом никак не связанная с машиной. Наверное, какая-нибудь огромная необходимость вынудила их пробираться через валуны земли, перепрыгивать лужи и перелезать через заборы.
  Трудно назвать эту необходимость 'огромной', но все же она была. Там, где однообразные дачные строения пустуют, терпеливо дожидаясь своих хозяев только к весне, небольшая группа молодых ребят организовала религиозное сообщество. Оно носило странное, немного непонятное для непосвященных название 'Сыны Монахара'. О них не знала общественность. В городе информация об их деятельности была доступна только 'избранным'.
  В одном низком, но выглядевшем очень уютно домике горел неяркий свет. И там внутри в кругу друзей сидел Миша. Его лицо было сосредоточено и даже грустно. Отрешенные, спокойные глаза смотрели на огоньки свеч. Его душа была где-то высоко и далеко отсюда.
  При первых встречах он рассказывал ребятам о том сказочном мире, в котором ему пришлось побывать, о своих ощущениях, о Монахаре и тех истинах, которые, как казалось Мише, Он ему открыл. Несмотря на то, что Миша не обладал большими ораторскими способностями, его спокойный, немного приглушенный голос проникал в подсознание слушателей, оставляя там глубокий след и в определенной степени подчиняя их своей воле. Во многом этому способствовала атмосфера открытости и доброжелательности, которая стараниями Миши сложилась в их компании. Постепенно, в процессе обсуждения различных, порой наивных проблем, ребята стали ощущать свою причастность к чему-то важному и возвышенному, способному изменить неприглядную картину окружающей их реальности.
  - Дорогие друзья. Монахар есть Бог. Он не обладает теми лживыми свойствами, которые люди обычно приписывают Богу! - Миша был бесконечно рад видеть выражение лиц сплотившихся вокруг него ребят: спокойные, но при этом сосредоточенные и внимательные. И он знал, что именно для того и родился на земле, прошел через мучение и боль. Чтоб бережно вести за собой паству вперед. Да, он был своеобразным священником и проповедником, у которого теперь появились ученики, но при этом Миша не выполнял никаких оккультных обязанностей. Их попросту не могло быть согласно тем истинам, которые открыл ему Монахар. Но кое-что он все-таки заимствовал у других религий: обращение к Богу при помощи молитвы и чтение их на четках.
  Немного помолчав, он продолжил:
  - Да, людям свойственно создавать некий образ Бога, часто подменяя понятие о Нем любовью, верностью, чистотой помыслов и прочим.
  - А что это за лживые качества, который люди нарочно приписывают Богу? - послышался голос, в котором чувствовались нотки уважения.
  - Их много, - отвечал Миша, - остановимся, например, на библейском сюжете, когда Бог, испытывая веру Авраама, повелел принести ему в жертву единственного сына. Достаточно задаться вопросом, какими качествами должен обладать отдающий такую команду и станет ясно, что они не могут быть присущи Богу. К тому же Монахару безразличны любые формы жертвоприношений, как впрочем, и пустые, не пропущенные через сердце молитвы на каких-то древних, ни для кого не понятных языках, постоянные неискренние раскаяния. Бог не хочет видеть вас лицемерами, полагающими, будто бы строго следуя предписаниям, вы придете в Его чертоги. Нет и еще раз нет, братья! Это совсем не так. Более того, ни одно религиозное движение не смогло избежать этой ошибки, кроме нас с вами. А Бог на самом деле есть истина, к которой можно стремиться, но постичь которую невозможно. Абсолютно ошибочно и утверждение, что истинным является знание, позволяющее кратчайшим путем достичь поставленной цели. Следование этому принципу очень часто приводило человечество к катастрофическим последствиям. А Бог на самом деле просто хочет того, чтоб мы ежесекундно думали о Нем и мысленно старались представить себя в мире солнечных лучей - том великолепном царстве, куда суждено попасть лишь праведникам. И нет иного пути для спасения, нет иного выхода из иллюзорного царства гнилой материи, которая цепями сковала наши сердца и не отпускает наши души, кроме служения Богу. Для нас вера является внелогическим знанием, способным устранить все препятствия на пути человека к постижению великой истины, то есть Бога.
  Кристина подняла на него взгляд. Она теперь была последовательницей Мишиных идей. Да и как тут не стать адептом, когда твой парень - лидер движения, способный привлечь в свои ряды кого угодно, не то, что ее. Она заметила, что у Миши появился очень сильный дар внушения. Он умел оказывать влияние на людей, его хотелось слушать.
  - Миша! - обратилась она. - А как нам вести себя с теми, кто рядом? С теми, кто исповедует иную веру или вовсе безбожник?
  - Верующих в иных богов надо переубедить. Им необходимо доказать, что нельзя обрести мир и истинное знание, пока ты блуждаешь во тьме и не являешься членом нашей общины. А вот с атеистами дела обстоят гораздо сложнее: скорее всего, они вовсе не захотят вас слушать, не вступят в разговор на улице. Максимум, что можно ожидать, так это копеечного пожертвования. Да и то я не советую вам брать деньги из их рук: монета безбожника жжет ладонь праведника, и порой она опасней всех прочих мирских соблазнов. Так что остерегайтесь.
  Он помолчал и собрался с мыслями. Явно надо добавить еще что-то к сказанному.
  - И учтите, что нет ничего более вредного для духовного развития, чем общение с людьми, не ищущими любви и умиротворения в сердце своем, не верящими в Бога. Такое общение может иметь необратимые, пагубные последствия, как для вас, так и для тех с кем вы стараетесь наладить контакт.
  Вечер плавно опустился на землю. В камине уютно, по-домашнему пощелкивали дрова. Андрей Щербец зажег еще несколько толстых свеч. Кто-то совсем незнакомый, пока новый в этой кампании, сидел в углу и улыбался. Новичков, по установившейся уже традиции, не оставляли одних. Их угощали чаем, вели непринужденные душевные разговоры, оказывали ненавязчивые знаки внимания (в основном это делали девушки). Эту систему придумал Миша. Впрочем, он прекрасно знал, что и в других религиозных организациях существует подобная практика. Тем не менее, она вполне работала и, окруженные лаской и заботой, новички обычно надолго задерживались здесь, а затем становились полноценными 'сынами Монахара'.
  Миша радовался, глядя на то, как обстоят дела в организации. Да, ему удалось-таки создать пусть маленькую, однако сплоченную группу последователей. Но ведь ему всего шестнадцать. Пока шестнадцать. И он обрел единомышленников, готовых разделить его взгляды. Его все почитали за человека, который общался с Богом и, более того, получил от Него благословение на служение и создание братства. Сам Миша не знал точно, кто же он такой - новый Сын Божий или простой человек, но поставил перед собой цель - выполнить до конца наказ Монахара.
  С тех пор, как произошел тот несчастный случай (в котором Миша уже не видел ничего ужасного), прошло много времени. И он теперь был старшеклассником, в этом году заканчивал школу. Желания идти учиться дальше и получить высшее образование у него не возникало.
  Он знал, что это только начало. Членов его общества становилось все больше и больше. И пройдет совсем немного времени, надеялся Миша, и 'Сынам Монахара' будет тесно на этой загородной даче. Долго так продолжаться не может, ведь Монахар призвал его вовсе не для того, чтобы сидеть вот так с небольшой группой приверженцев. Нет, Михаил Провалов родился для большего! Впереди грезилась слава величайшего из проповедников истины, мыслителя двадцать первого столетия. И за этим всем было нечто странное, серого и пугающего цвета. Но что скрывалось, что порой мучило его по ночам - он не знал. Некая сила пыталась его остановить, но не могла. Уже не могла.
  
  
  Дрюха Щербец еще за полгода до этого вечера сделал предложение Мишиной сестре Ольге. Они встречались вот уже несколько лет. Конечно, не сразу, но она дала согласие.
  Никто не знал, почему же он так резко переменился. Впрочем, некоторые члены братства смотрели на него и понимали, что подобные личности обязательно, так или иначе, присутствуют во всех религиозных священных писаниях. Где бы ни появлялся истинный посланник от Бога, там непременно находился и раскаявшийся в своих злодеяниях грешник.
  Трудно сказать, что он смог преобразиться полностью. Да и Миша, внимательно глядя на него, понимал, что никому и никогда не было под силу кардинально изменить себя. Даже при сильном желании переделать свой характер очень трудно. Невозможно в одно мгновение порвать со старыми привычками, а они, как тяжелый груз, тянут к земле и ломают духовные крылья. Но Дрюха боролся, каждодневно работал над собой, стараясь утихомирить порой вырывающийся наружу гнев и не давал задире и нахалу, который по-прежнему сидел в нем, вырваться на волю.
  А вот Ольга не очень-то спешила вступать в их организацию, хотя и относилась ко всем этим занятиям и встречам с относительным пониманием. Она любила Андрея, и это было главным. Миша этому только радовался. Теперь он без опаски смотрел в будущее и не видел в нем ничего тревожного, пугающего: на голубом небосводе жизни не было туч. На проповедях Михаил отвергал все религиозные доктрины, связанные с неравноправием мужчины и женщины, критиковал Ислам. Даже монашеский обет безбрачия называл полным абсурдом. 'Воздержание от любви - это не путь к освобождению', - часто повторял он своей пастве.
  Мать, конечно же, по-прежнему была настроена враждебно к этим 'религиозным посиделкам', как она называла собрания. Многие постулаты монахарцев шли в разрез с христианским мировоззрением и моральными нормами православия. И все же она тоже была по-своему счастлива, ведь все ее дети остались живы и здоровы. Да и у самой в жизни наконец-то появился луч света, имя которому Борис Николаев.
  И казалось, что ничто не способно помешать ни духовному, ни мирскому счастью. А 'Сынов Монахара' с каждым днем становилось все больше и больше.
  
  
  ***
  
  Борис Андреевич сидел один на кухне. Елена Александровна уже уснула, и он понял, что настало прекрасное время для того, чтобы немного поработать. Развязал узлы картонной папки и достал небольшую стопку бумаги. Это были те самые заметки и наблюдения, которые он начал вести, как только услышал от Миши историю 'потусторонних полетов в мир Монахара'. Сначала его очень заинтересовали эти рассказы. Теперь он понял, к чему это может привести.
  Сняв колпачок со старой, еще дедовой перьевой ручки, он собрался с мыслями и принялся записывать новые мысли:
  
  'Меня все больше и больше удивляет то, что происходит с Мишей. Я, конечно, поражаюсь его находчивости, пытливости ума и прочим хорошим качествам, которые, безусловно, у него есть. Но, с другой стороны, я как взрослый человек вижу и понимаю, что он идет по неверному пути. Часто у меня возникает желание просто поговорить с ним наедине, но я вряд ли пойду на такой шаг. Он не захочет меня слушать: для него и я, и Лена - темные, несведущие люди, которые не ищут 'истинного' Бога и потому блуждают во тьме. Поначалу я ведь был почти уверен, что это повальное увлечение всем запредельным - явление временное. Но все вышло по-другому.
  Несмотря на то, что он улыбается, старается выглядеть счастливым, я вижу, что ему плохо. У него нездоровая кожа, усталый взгляд, почти всегда отсутствует аппетит. А еще - извечная озлобленность на нас. Он молчит. Похоже, ему безразлично собственное здоровье. Думаю, что если (не дай Бог!) у Миши обнаружится серьезная болезнь или нарушение, то он только улыбнется и скажет: 'Чему быть, того не миновать'. Я врач, и потому просто обязан ему помочь, но не знаю, как это сделать. Не могу же связать его, заставить. А он, полностью погрузившись в дела своей религиозной организации, и слушать меня не хочет.
  Эта 'церковь', которую он создал, заслуживает отдельного внимания. Да, сейчас Михаил пока молодой и горячий. Я не сомневаюсь, что он считает себя избранным самим Богом для выполнения некой священной миссии на земле. Она заключается в создании и распространении по всему миру церкви Монахара.
  Его учение во многом наивное, если не сказать детское. И собрались вокруг него такие же юнцы, как и он сам. Но Миша... Миша. Добрый ты парень! Если б тебе только знать, насколько зловещую, чудовищную и античеловечную систему ты пытаешься запустить! Я ведь прожил уже больше половины своей жизни, многое видел и кое что понял. Твое учение не принесет ничего хорошего. Мне страшно, что эта наивная церковь со временем перерастет в огромного и безжалостного зверя, и зверь этот в первую очередь набросится на тебя и сожрет без сожаления, а после разделается со всеми твоими товарищами. Жаль, что ты не хочешь слушать меня. Твое сердце закрыто...'
  
   Николаев уронил ручку, и небольшая черная клякса растеклась по центру исписанного листа. Борис Андреевич с досадой посмотрел на нее, потом поднялся со стула и подошел к окну. Его напряженный взор был обращен куда-то далеко - туда, где за большими прямоугольниками высотных домов и бесконечными вереницами машин, людей, деревьев, сараев и прочего находились загородные дачи.
  'Боже, - подумал он, протирая немного запотевшее окно, - да что же все это означает? Мне ясно виден некий загадочный символизм в происходящих событиях, но я никак не могу разгадать смыла. Заброшенный сад и пустующие дачи... Что бы это значило?'
  Николаев вновь присел за стол, и, взяв чистый лист, принялся писать дальше:
  
  'Во все времена, когда бы ни существовало человечество, любая идея несла в себе благое и доброе начало. И те, кто были творцами идеологии того или иного течения, движения, учения всегда стремились к тому, чтобы изменить мир только в лучшую сторону. Но на смену им приходили другие, и цели преемников почти всегда отличались от тех, которые преследовали основоположники.
  Все правильно. Но как доказать это Михаилу? Как ему объяснить, что он не будет существовать вечно. И прежде чем начать предпринимать подобные действия, надо было б тысячу раз подумать и взвесить все 'за' и 'против'. Ведь не фан-клуб ты, Миша, создаешь, и не общество собаководов-любителей, а религиозную организацию.
  И еще... если Миша когда-нибудь прочтет эти строки, то, безусловно, обидится. Более того, с его уст сорвется не одно проклятие в мой адрес. Но знай, Михаил, правду. Чтобы ты ни говорил, чему бы ни учил, что бы ни проповедовал - все равно в основе лежит и будет лежать одно и тоже. Ересь'.
  
  ГЛАВА ШЕСТАЯ
  Женя Суворин
  
  
  Смятый тетрадный лист пролетел над партами и, точно угодив в затылок сутулого мальчугана, отскочил в сторону. Класс дружно захохотал.
  Женя Суворин - скромный, в очках с толстой пластмассовой оправой, казалось, никак и не отреагировал на это злодеяние. Он лишь искоса посмотрел на смеющиеся рожи, затем уныло вздохнул и продолжил аккуратным подчерком выводить в тетрадке числа и буквы.
  - Ботаник! - послышался новый крик со спины, и затвердевшая жевательная резинка, выпущенная из металлической трубки, попала ему прямо в ухо. Послышался новый шквал противного смеха. Одна девочка с большими косичками и голубыми глазами пыталась было остановить это издевательство, начала что-то говорить, но, посмотрев в ядовитые глаза хулиганов на задних партах, решила все же помолчать.
  - Женек, ты что, самый умный? - он сжался еще больше, услышав за спиной новое обращение к себе. - Ты что, не видишь, училка вышла из класса? Отдыхай, веселись! А ты все в задачки пялишься!
  - Мне непонятна причина, - ответил он, - не ясна причина вашего веселья.
  - Что ты там мямлишь, последний из альбатросов! - смех.
  - Нет, нет, альбатрос - плохая кличка! - раздался еще смешок. - И Ботаник тоже избито. Женек у нас умный. Ну просто... Иван Федорович Пароход - человек и Крузенштерн. Ой, кажется, что-то попутали. Или нет, так и есть!
  У Жени внутри все кипело - ненависть бурлящим потокам была готова сиюминутно вырваться на волю и сметать все без разбору на своем пути. Он бесконечно желал видеть их всех поверженными, ущемленными и непременно стоящими перед ним на коленях. Ему часто в потаенных грезах и злобных мечтаниях виделась подобная картина: вся эта свора опустила свои ехидные глазенки, не смея даже взирать ими на Женю, и он, упиваясь своей победой, уже как будто ощущая на губах вкус близкого отмщения, предельно точно кидает в них смятые бумажки и плюется из трубочки. Но пока эта темная и страстно желаемая, но абсолютно несбыточная мечта находилась лишь в его сознании и никак не могла обрести реальной почвы. Он был слаб и жалок, чтоб оказать хоть самое слабое сопротивление.
  Женя с каждым днем начинал все больше и больше понимать, что весь его внешний вид - смятые штаны в полоску, фуражка с глупым козырьком, эти давно вышедшие из моды очки - так и манили, будто соблазняли кинуть, швырнуть, ударить. Однако он и не собирался ничего менять. Любые маломальские перемены в образе жизни и одежде означали еще большую беду, чем все эти надругательства. По-прежнему оставаясь наиболее подходящим и удачным объектом для грубых шуток, Женя ненавидел себя за слабость. И ничего не мог поделать.
  - Что здесь происходит? - в класс вошла строгая учительница в однотонном сером костюме и больших очках в роговой оправе, держа в руках указку примерно также, как воин держит свой меч перед боем. Да, каждый урок в этом трудном классе и был для нее настоящей битвой, и чтобы выстоять в ней, приходилось тратить немало сил и терпения.
  Она, конечно, сразу все поняла - очередное издевательство над Сувориным. По-другому и быть не могло. Она понимала, что ей как педагогу уже давно пора бы всецело заняться этим вопросом и как-то повлиять на обстановку. Но она опускала руки. Все бесполезно, если не сказать вредно - устыдить их никогда не получится.
  - Бесы! - вырвалось из груди. - Самые настоящие бесы.
  Послышался смешок с последней парты:
  - Эх, Екатерина Викторовна, все б Вам про Достоевского да про Достоевского!
  Все прикрыли рты, пряча улыбки. Только Женя Суворин не изменил выражения лица, продолжая спокойно и сосредоточено выводить в тетради буквы и цифры.
  ***
  
  Схватив покрепче рюкзак, Женя перепрыгнул через лужу во дворе. Все равно чуть-чуть не рассчитал, и капли грязной жижи испачкали штанины его брюк.
  - Черт! - буркнул он под нос. - И правда неудачник!
  За небольшим деревянным столиком, доски которого уже давно почернели и ножки по краям покрылись тонким слоем зеленого мха, сидела небольшая горстка мужиков. Со скучными, покрытыми щетиной лицами они монотонно играли в домино. Кто-то из них с неохотой, слюнявя губами, дымил вонючей папироской, и дым жидкими струйками вырывался из ноздрей, кто-то шумно отхлебывал выдохшееся пиво из пластмассового стаканчика. Женя посмотрел на них, стараясь среди однотипных припухших рож различить своего отца.
  - А, Женька, поди-ка сюда! - послышался вроде бы приветливый голос, от которого у Жени почему-то пробежали мурашки по коже. - Вот послал бог сына. Лучше б сдох у матери в утробе, чем такой позор отцу! - прозвучали новые слова, и они почему-то вызвали порыв сдавленного смеха.
  Женя на мгновение сжал кулаки. Ему хотелось плакать, но знал, что слезы не принесут никакого результата, и уж высмеян за них он будет точно.
  Отец на мгновение отвлекся от домино и посмотрел на сына: понуро опустив голову, Женя стоял чуть поодаль от него. Он держал перед собой портфель, который чем-то напоминал маленького, сильно распухшего по бокам поросенка.
  - Ближе подойди! - новые, хлесткие, как кнут пьяного пастуха, слова. Женя молча повиновался. - Показывай дневник.
  Мальчуган, заведомо не ожидая ничего хорошего, все же безропотно повинился. Расстегнул два маленьких пластмассовых замочка и принялся судорожно рыться в кипе тетрадок и учебников. Наконец ему удалось отыскать зеленый дневник, и он дрожащей рукой протянул его отцу. Для нормального ребенка эта минута не представляла б ничего страшного - там ведь не было ни одной плохой отметки и ни одного замечания, касающегося поведения. Но Женя не был нормальным ребенком из полноценной семьи.
  Отец выхватил дневник и, не собираясь даже открывать его, замахнулся и ударил им сына по голове. Послышался глухой хлопок бумаги, обложка порвалась. Женя тихонько заплакал. Он даже и не думал как-то сопротивляться, не отскочил в сторону, не упал на колени, а просто стоял. Очевидно, был уже заранее готов к этому.
  - Ну зачем же так? - бросил равнодушную реплику один из мужиков.
  - Как зачем? Чтоб отца уважал и впредь учиться старался.
  - Да разве это поможет? - продолжил другой участник игры. По большому счету им всем было наплевать, просто не хотелось упускать отличный повод хоть для какого-то разговора, вернее спора. Скучно ведь весь вечер стучать по столу и играть в это опостылевшее домино.
  - Меня и отец так воспитывал! И ничего, вырос вот. Себя в обиду не даю. Живу и не жалуюсь. А это что? - он брезгливо указал пальцем на сына. Женя сжался, уже морально готовясь получить новый удар. - Мямля и слабак! Ему в школе любой по шее дать может - а он промолчит. Позор отцу!
  - Так это ж ты сам его таким забитым и запуганным сделал.
  - Ничего подобного! Во все времена так воспитывали.
  - Правильно. Старая и довольно гнусная политика! - зевнул споривший мужичок и раскурил папиросу.
  - Да ты на себя посмотри!
  - Пап!..- робко произнес Женя, глядя на разгоряченных мужиков, но его голос никто не услышал.
  - Что ты сказал?
  - Что слышал! - огрызнулся в ответ мужик.
  - Папа... - попытался опять вмешаться Женя.
  - Иди домой! - прохрипел он в ответ и набросился на того, кто стал с ним спорить.
  Женя побежал, споткнулся о бордюр и упал, ударившись коленом. Стараясь не обращать внимания на боль, он поднялся и прихрамывая вошел в подъезд. Открыв дверь, швырнул портфель под стол и упал на кровать. Скоро подушка стала мокрой от слез.
  Через полчаса вернулся отец. Под глазом красовался фингал, но он почему-то был весел. Налив в граненый стакан портвейна, искоса взглянул на сына:
  - Решил, понимаешь, поучить меня, как детей воспитывать Хм. - И он улыбнулся. Женя, несмотря на то, что в тесной комнате царил полумрак, заметил, что отец также лишился и одного верхнего зуба.
  - Знаешь, а ведь мама, будь она с нами, наверняка не одобрила бы твой поступок, - осмелился бросить реплику Женя. Потом сразу же испугался, что получит затрещину за столь наглую по меркам отца фразу. Но нет - ничего подобного не произошло. Очевидно, отец уже выплеснул последние остатки агрессивной энергии, так что опасности не представлял. Его лицо было довольным и даже казалось немного умиротворенным в эту минуту. Опустошив до дна стакан, он тотчас наполнил его снова:
  - Да твоя мать много чего говорила. Но ты должен понимать, что так просто нужно. Так должно быть!
  'День прошел - и хорошо. Притом этот день был совсем и не хуже тех, что были раньше', - подумал Женя, отходя ко сну.
  
  
  Мама Жени умерла, когда ему не исполнилось и восьми лет. Он помнил, как однажды отец пришел домой поздно-поздно: пьяный и расстроенный. Женя понял, что он был в больнице у мамы. Внешний вид папы не сулил ничего хорошего - казалось, он моментально постарел лет на десять, а в свете тускло горящей лампочки в прихожей создавалось впечатление, что его волосы, еще с утра черные и густые, теперь блестели сединой.
  Женя побежал к отцу и, посмотрев в его глаза, не нашел в них ничего утешающего:
  - Ну что? - робко спросил он, глядя на то, как отец, покачиваясь, безуспешно пытался снять с себя ботинки.
  Женя не дождался ответа.
  - Она умерла? Мамы больше нет?
  Отец, ощущая тяжелую необходимость, еле-еле качнул головой. После этого из пьяных глаз вновь потекли слезы. После этого стало ясно: больное сердце мамы не выдержало осложнения после гриппа, и в этот хмурый вечер оно навеки остановилось.
  Уродливый и нежеланный, страшный призрак смерти медленно, подобно могильному червю, заполз в их дом, не обращая внимания на то, что его здесь никто не ждал.
  Женя не хотел в это верить. В голове не укладывалось то, что самого близкого и родного человека, пожалуй, единственного, кто мог бы по-настоящему утешить, приласкать и защитить, больше никогда не будет рядом.
  Она ушла молча, не прощаясь, никого не звала к себе в последнюю минуту. Только бредила. И Жене совсем не хотелось верить, что она просто так растаяла где-то в неизвестности и исчезла, подобно снегу, что сходит по весне и утекает ручейками куда-то далеко.
  'Нет, этого просто не может быть!' - повторял про себя Женя. И голос, далекий и гулкий, противный и скользкий звучал в сознании: 'Да, да! Это так. Правда, истина. Ее больше нет. Ты не увидишь ее больше. Никогда. Никогда. Никогда'.
  'Замолчи!' - Женя рыдал, но понимал, что он бессилен что-либо изменить. Все кончено.
  В последние дни жизни мамы, когда она лежала в больнице на грани жизни и смерти, отец из последних сил старался держать себя в руках и не пил. Все время думал о том, что если Бог смилостивится, то будь он тысячу раз проклят, если не сможет найти в себе сил для того, чтоб начать новую жизнь. Если чудо произойдет, то никогда больше он не посмеет обидеть самую дорогую и любимую женщину на земле. Он целые дни подряд проводил возле постели и видел, как постепенно затухала жизнь. Орошая серое одеяло слезами, он не переставал каяться и просить прощения. Та в ответ только грустно смотрела на него и гладила по голове. Он умолял ее... умолял жить.
  Теперь стало понятно - отец не сможет удержать себя в руках, будет пить и опустится до скотской и грязной жизни. После похорон начался трудный, доверху наполненный муками и черными днями период для их семьи. Дом, где совсем недавно царили чистота и порядок, был запущен в одночасье. Хотя Женя по мере своих детских сил и старался как-то следить за хозяйством, все равно дела шли все хуже и хуже. Если раньше отец не мог себе позволить курить прямо в доме и уж тем более оставлять по углам пустые бутылки из-под дешевого портвейна, то отныне это стало нормой их жизни. Равно как и непрекращающиеся побои, к которым Женя, удивляясь самому себе, начинал постепенно привыкать.
  Медленно, с трудом влачили они свое нищенское существование. Женя каждый день старался как можно сытнее наесться в школьной столовой - благо, еду для него давали бесплатно как ребенку из малообеспеченной семьи. Где и как питался отец - ему было неизвестно. Да и любая снедь для него уже по определению превратилась в закуску. Еле-еле удавалось найти денег, чтобы оплатить счет за квартиру. Помогала бабушка, которая жила далеко в Сибири и ежемесячно присылал им половину своей пенсии. Женя старался незаметно от отца, пока тот их не пропил, потратить эти деньги на жизнь. Это часто приводило к новым побоям.
  В своих письмах бабушка часто спрашивала, как они живут там вдвоем, и почти всегда предлагала Жене перебраться к ней в деревню под Омском. Он в тайне от отца по ночам сочинял ей ответы, сгорбившись над листочком, вырванным из школьной тетради, при слабом свете маленькой настольной лампы. Большими и аккуратными буквами он писал, что не может просто так оставить отца одного, зная, что тот без него совсем сгинет. Он никогда не сможет простить себе побег от трудностей. Ведь, несмотря ни на что, этот опустившийся, с извечной щетиной и припухшим лицом человек был его отцом. Он знал, что, несмотря на унижения и скандалы, за этой пьяной грубостью, доходящей порой до скотства и садисткой жестокости, отец пытался исправиться, но не мог, потому что был слаб. И потому тоже страдал, не зная, как можно выбраться из пропасти.
  Пока ничего хорошего не было. Были лишь пожелтевшие окурки, пустые грязные бутылки, чайник с толстым слоем накипи и запотевшие, покрытые пылью стекла окон. Но там, за грязным стеклом, ярко светило солнце и казалось, что стоит только протянуть вперед руки - и этот свет легким потоком войдет в их дом. Но кто может это сделать? Отец был пьян и не стоял на ногах, а Женя был слишком мал, чтоб дотянуться и впустить в дом солнце.
  
   ГЛАВА СЕДЬМАЯ
  Поприветствуем нового брата
  
  
  Когда члены общества Монахара сидели на даче и нараспев читали свои молитвы, которые придумал Михаил, в дверь робко постучали.
  - Кто бы это мог быть? Пойду открою. - Щербец поднялся на ноги и вышел в узкий коридор. Но почти сразу вернулся. Широко улыбаясь, он похлопал по плечу паренька, который застенчиво стоял рядом:
  - Давайте на минутку отвлечемся. Как тебя зовут?
  - Евгений, - еле слышно произнес щуплый, одетый в легкую куртку парень. Он полез в карман за небольшим коричневым футляром и достал оттуда очки. Надев их на нос, принялся с интересом рассматривать собравшихся. - Можете называть меня просто Женя.
  - Вот и хорошо, Женя. Ты правильно поступил, решив придти к нам! - Миша поднялся на ноги и подошел к нему вплотную. И, как было принято принимать любого нового гостя, он поклонился, показывая тем свою радость и признательность. И только после этого, добродушно улыбнувшись, он протянул ему руку.
  Их рукопожатие было коротким, но Миша даже в этот миг почувствовал, будто бы небольшой электрический разряд, искра, или даже слабая молния неожиданно проскочила между ними. Он тут же посмотрел в глаза Жени и увидел, как на немного запотевших линзах очков отражаются огоньки горевших в комнате свеч. Чем-то странным и, казалось, пугающим повеяло вдруг, будто к ним заглянул не человек, а вихрь холодного воздуха ворвался в теплые чертоги последователей Монахара. Наконец Женя широко улыбнулся, стараясь сделать все возможное, чтоб атмосфера оставалась дружелюбной. Его зубы были немного кривыми, а двух передних вообще по какой-то причине недоставало. Однако улыбка эта показалась Мише вполне дружелюбной.
  - Смелее! Садись с нами в круг, и давай поговорим! - Миша старался выглядеть гостеприимным и вежливым. - Познакомься: это Александр. Он студент, увлекается историей и философией. А это Света, она еще учится в школе, но, тем не менее, уже выбрала свой путь и хочет стать учителем, чтоб нести тепло и свет в открытые детские сердца. - Так Миша поочередно представлял ему всех, кто собрался вместе с ним на даче в этот прохладный зимний вечер. За окном сыпал мелкий снег, протяжно завывал ветер, гулким стоном отдаваясь в камине. - А теперь расскажи нам, кто ты и почему здесь. Что же привело к нам в такую непогоду? Что ищешь и надеешься приобрести?
  Жене не хотелось сразу рассказывать совсем незнакомым людям о своей тяжелой жизни. О том, что у него нет друзей, он один. Его все обижают и бьют, даже родной отец. Решил ограничиться пока несколькими общими словами о себе:
  - Я ищу справедливости, понимания и добра, и еще мне необходимо истинное знание. За этим я сегодня здесь. Мне восемнадцать лет, и я учусь на первом курсе юридического факультета. Живу с отцом. С ним, конечно, тяжеловато... раньше было. Сейчас повзрослел, меньше обижает, побаивается. Что касается учебы, то на занятиях мне совершенно неинтересно. Чувствую, что не мое. В последнее время совсем на семинарах не появлялся, скорее всего, не сдам сессии. Мне это неважно. - Он обвел внимательным взглядом сидевших рядом и с интересом слушавших его рассказ. Жене стало неловко: ведь еще минуту назад монахарцы его совсем не знали, а теперь в одно мгновение окружили, пригрели, обласкали.
  - Не хочешь чаю? - Миша протянул ему чашку. Белый густой пар клубился вверх. - Держи, погрейся. Замерз, наверное. До нас далеко добираться.
  - Спасибо большое, - он медленно размешал сахар и сделал маленький глоток. - Боялся, что и не найду вас. Все дачные домики пустуют, а здесь свет.
  - Так значит, наш огонь хорошо виден с улицы? - поинтересовался Александр - тот, что увлекался философией. - Но у нас, как видишь, нет лампочек.
  - Да, видны. Но это выглядит не столько как свет, сколько напоминает темно-оранжевые солнечные зайчики. Они будто манят к себе.
  - Это свечи, зажженные в знак того, что мы собрались здесь сегодня во имя Монахара. Мы читаем молитвы, общаемся, делимся мыслями и переживаниями.
  Миша налил еще одну чашку и протянул Кристине.
  - Так это Вы лидер организации? - удивленно спросил Женя.
  - Да, а что? - он потянулся за кипятком.
  - Ну, я просто думал, что, раз лидер, так должен быть духовным отцом для всех, и о нем все заботятся, а Вы всем готовите чай.
  - Не понял. Я здесь и подметаю, и приношу дрова в камин.
  - Но так быть не должно.
  - А вот про это забудь, если и правда хочешь остаться среди нас, - резко обрубил Миша. - Да, я организатор этого общества, можно сказать, основатель. Но только лишь потому, что первым сумел попасть в мир солнечных лучей. Ты когда-нибудь занимался вопросами религии, изучал труды? Библию, Коран, Бхагавад-гиту - они, несмотря на множество противоречий, все же базируются в основном на истинном знании.
  - Конечно же.
  - Тогда ты, наверное, слышал о Сергии Радонежском? Я в последнее время очень люблю читать о нем.
   - Но причем тут этот старец?
  - Спрашиваешь, причем тут Сергий Радонежский? Так вспомни, что он все время говорил монахам своей обители: 'Братья! Кто желает быть первым из вас, да будет всем слугою!' И всегда следовал этому великому принципу, сохраняя скромность и смирение, воздвигая в душе своей храм Богу. Я хочу, чтоб точно также было и у нас.
  - Хорошо, это понятно, - Женя загорелся интересом к беседе, его лицо покраснело. Плавно она начала переходить в некий религиозный диспут. - Я бы хотел поподробнее узнать про отношение к другим верованиям. Так значит, Вы утверждаете, что не только вера в Монахара несет в себе истину?
  - Нет, не утверждаем. - Миша покачал головой. - Но вместе с этим с сожалением приходится наблюдать, что все прочие церковные организации, кроме нашей, уже давно себя дискредитировали. Веру подменяет культ, а общение с Богом - пустое жертвоприношение идолу, будь то хоть изображение Христа на иконе, будь то статуя Будды или Кришны. Раскаяние в содеянном становится больше похожим на необходимую формальность. Пообщайся со многими православными, и ты узнаешь, что очень многие из них ходят на исповедь и принимают причащение по точно установленному 'графику' - в воскресение, в пост, в праздник, а не когда душа стонет под давлением и гнетом грехов. Или приходят и читают по листочку список своих грехов. Значит, не помнят о них, и душа на самом деле не болит, раз без бумажки не могут вспомнить. Все это - открытая ложь, и такие 'причастники' хуже безбожников.
  - А в чем причина? - Женя отстранил пустую кружку, внимательно слушая собеседника.
  - В том, что сама по себе исповедь и прочее - культ. Если поймешь, что сделал плохо, то смоешь его только слезами раскаяния, а не утешением священника. Да и хлеб с вином тут не помощники, пусть их и называют телом и кровью Христа.
  - Возможно, это правда.
  - На земле было много настоящих религиозных подвижников, которые страдали ради того, чтобы люди стали чище душой и теплее сердцем. Они как никто преуспели в возвышении духа и усмирении плоти. Упомянутый мной Радонежский - один из них.
  - Это все верно, - вмешался Щербец. - Братья, но вы уж простите меня. Просто хочу напомнить, что мы прервали нашу молитву.
  - Конечно, Андрей! - Миша улыбнулся. - Женя, попробуй вместе с нами. Молитвы у нас несложные, их легко запомнить.
  'Спаси нас, Монахар! Мы ждем Тебя, сотворившего мир для блага всех живущих. Мы ждем Тебя в наших сердцах. Спаси нас, Монахар!'
  Через минуту к общему хору присоединился и негромкий голос нового 'сына Монахара'.
  
  
  
  Супруги Николаевы сидели на кухне, и, выключив надоевший радиоприемник, мирно беседовали, пили чай из розовых кружек:
  - Мой сын хочет изменить мир в лучшую сторону. Но я не уверена, что путь, который Миша для себя выбрал, может хоть что-то изменить. Он - молодой проповедник новой и непонятной для меня религии. Придумывает идеи и постулаты. Раньше я такого и представить не могла.
  - Да, ты права, Лена. Жизнь Михаила и правда сильно изменилась. Как жизнь каждого из нас. Впрочем, постарайся меня простить и понять, но в том, что произошло, есть как отрицательные, так и положительные стороны.
  - Знаешь в этом кошмаре я почему-то не нахожу ничего положительного.
  - Понимаю. Но судьба всегда поступает так, как считает нужным. Может, так и правда было угодно Богу. Он специально выстраивает линии наших путей так, чтобы, пережив стресс и боль, мы смогли потом найти счастье и успокоение души.
  - Если говорить о Боге, то я готова согласиться. Но знаешь, я почему-то уверена, что этот Монахар - дьявол, принявший ложную форму света и теперь при помощи моего сына пытается проникнуть в души людей. И за внешней стороной, за добротой и святостью внутри скрывается что-то иное, дикое и чудовищное.
  - Лена, успокойся. Ты не права и чересчур сгущаешь краски. У Михаила нет и намека на все это.
  - Правильно. Но чувствую, что за всеми этими 'сынами Монахара' кроется что-то еще. И это 'что-то' меня пугает.
  - Кажется, понимаю. Знай, при любой ситуации, что бы ни случилось, я всегда и во всем буду только на твоей стороне.
  - Спасибо. Боря, знаешь, я не просто люблю тебя. Я... верю в тебя. Но как мне защитить сына?
  
   ГЛАВА ВОСЬМАЯ
  Одинаковые люди
  
  
  По базарной площади медленно бродили серые толпы одинаковых людей. Их объединяло стремление что-нибудь купить или просто потолкаться и послушать разговоры. А, если надо, то и прицениться с деловым видом к какому-нибудь броскому товару, чтоб потом досадно охнуть 'Как же все дорого!' и уйти прочь. Среди этого бесконечного гомона и ругани несколько скромного вида ребят с милыми улыбками на лицах раздавали прохожим яркие цветные буклеты и непременно приглашали посетить какие-то лекции. Уверяли, что эти встречи обязательно помогут обрести счастье, духовную чистоту и свежесть. Это были 'Сыны Монахара', которые за прошедшие пять лет со времен 'дачных посиделок' значительно расширили свои ряды и активизировали деятельность организации.
  Завидев какого-нибудь молчаливого, с отрешенным видом прохожего, ребята непременно обращались к нему с вопросом: 'Как Вы считаете: возможно ли обрести гармонию в обществе?' Многие не желали их слушать, потому, даже не вдаваясь в суть заданного вопроса, шли дальше, не вступая в дискуссию с незнакомцами. Иные равнодушно брали предложенный буклет, неряшливо складывали его вчетверо, клали в карман и с тем же равнодушием продолжали свой путь, постепенно сливаясь с основной массой 'одинаковых людей'. Именно так стало принято называть все человеческое общество среди сынов Монахара, представители которых бродили целыми днями по городу, любыми методами пытаясь привлечь к себе внимание публики.
  Особый интерес представлял для них тот тип прохожих, что останавливались и с легкостью вступали в дискуссию на религиозные и морально-нравственные темы. И пусть большинство в штыки воспринимали идеи монахарцев, пытались оспорить любой постулат - хотя бы этот интерес говорил о том, что они неравнодушны к теме духовности и в принципе были готовы хотя бы один раз придти и послушать лекцию Михаила Провалова. А там, вполне возможно, удастся их переубедить и приобщить к своей вере.
  Городская пресса не могла обойти вниманием 'Сынов Монахара' и, несмотря на то, что официально организация была зарегистрирована как благотворительная, в печать в основном выходили критические материалы, в которых авторы острым пером выжигали на них клеймо 'тоталитарная секта'. Но, похоже, ни лидер, ни его единомышленники особенно не переживали из-за такого мощного информационного удара. Более того, Михаил знал, что это даже приносит пользу, так или иначе привлекая внимание общественности к их деятельности. Гораздо хуже, если б замалчивали и обходили стороной. Вот это был бы настоящий крах.
  Наряду с брошюрами и листовками Провалов задумывал наладить выпуск газеты, для начала хотя бы ежемесячной. Он даже придумал для нее название: 'Дорога сердца'. В своих мечтах Михаил видел ее красочным, непременно цветным и достаточно толстым изданием. И тогда истина вероучения Монахара легко достигнет человеческих сердец, вольется духовным нектаром в семьи. И многие, осознав наконец греховность и тленность своего бытия, обратятся за помощью к Богу. Но пока о газете можно было только мечтать, но зрела уверенность, что возможно все. Ведь Миша добился такого, что и не снилось когда-то другим духовным лидерам, когда они были в его возрасте. А Провалову только в марте исполнится двадцать.
  Ему так хотелось надеяться, что церковь вполне сможет продержаться за счет пожертвований членов организации и приверженцев 'из мира'. Среди его сторонников были не только простые, но и довольно обеспеченные люди. Конечно, богатые в большинстве своем пока неохотно шли на контакт, однако был один молодой и вполне преуспевающий бизнесмен, склонный к духовным исканиям и разочаровавшийся в православной вере. Он рассказывал о том, как воспитывался в семье верующих, с точностью и дотошностью соблюдал все церковные предписания: ставил свечи, причащался, регулярно жертвовал на храм приличные суммы. Но почему-то от этого дела его фирмы не изменялись в лучшую сторону. Конечно, глупо сравнивать временные неудачи в бизнесе с исполнением религиозных таинств, но все же он отошел от христианства. Потому нетрудно догадаться, что именно привело его к доктринам Монахара о бесполезности богослужения. Теперь бизнесмен-меценат оказывал помощь в издании брошюр и листовок. И Миша хорошо знал, что при желании тот мог дать и больше.
  Михаилу на самом деле было противно заниматься всей этой денежной мишурой. Каждый день, посылая своих людей на улицы просить подаяния, ему становилось больно. Ведь не этим он призывал заниматься своих духовных братьев, не для того собрал их вокруг себя. Надо все время думать о Монахаре, полностью погрузиться умом и сердцем в мир солнечных лучей, а не греметь баночкой с медяками, расхаживая по рыночной площади. 'По-другому пока нельзя' - единственная мысль, которая хоть как-то утешала. Внушал веру своим братьям, убеждал их, что это явление временное, и скоро они заживут нормально.
  Провалов с каждым днем начинал все больше ощущать себя творцом и основателем совершенно новой идеологии, способной в корне изменить весь ход человеческой истории, направить потоки мыслей и действий людей в нужное, правильное русло. Полагал, что такому человеку, как он, по силам совершить это. Увлеченный своей деятельностью, Миша с каждым новым днем постепенно начал забывать, что у него есть мать. Любимая девушка Кристина была ему по-своему необходима, но Михаил твердо знал, что в любую минуту готов пожертвовать своими отношениями с ней во имя организации и братьев. Но такой необходимости пока не возникало. А она ведь не бросит его, потому что любит.
  Однако больше всего Миша доверял Жене Суворину, который стал одним из самых близких его учеников и друзей. Конечно, хотелось бы видеть на его месте Дрюху Щербеца, но тот явно не дотягивал по умственным параметрам. Да и Женя как-то размыто мелькал перед глазами и являл собой нечто вынужденно-необходимое.
  Единственное, что видел Миша перед собой как никогда четко, так это образ будущего храма, начало строительства которого он с нетерпением дожидался. Нужно постоянное место, где они будут собираться во имя Монахара. Да, это была мечта, если не сказать химера - необходимы баснословные деньги и разрешение властей города, но... возможно все, как любил повторять Провалов. И тогда лишь только серым, мрачным силуэтом останутся в памяти те деньки, когда приходилось ютиться на загородной даче в узком кругу последователей.
  Самым важным оставалось развить систему, согласно которой организация смогла бы работать четко и отлажено, двигаться вперед, неся в мир огненное, молодое движение. Всякий раз, когда поздний вечер начинал постепенно переходить в ночь, округа затихала, появлялись звезды, и лишь слабый ветерок игрался во дворе с листвою, Михаил вскакивал с постели и принимался записывать в тетрадь новые мысли. Он готовился к очередной лекции, при этом оставляя на бумаге свои основные идеи.
  Провалов надеялся когда-нибудь их издать.
  
  
  Женя Суворин скромно стоял чуть поодаль от микрофона и больше напоминал тень, чем настоящего человека. Зрители не видели его. Между ним и Михаилом Проваловым, который в этот момент стоял у микрофона, существовала огромная разница. Ведь Миша убеждал собравшихся в правильности своих идей, в основном тем, что только ему довелось лично общаться с Богом. Именно рассказом об этой беседе с Монахаром и начинал он изложение лекций своим последователям, а их становилось все больше и больше, и с каждым разом актовый зал наполнялся новыми людьми. Многие приходили сюда из чувства любопытства и хотели просто послушать речь человека, утверждавшего, что он разговаривал с Творцом. Но нередко затем они становились постоянными гостями. Михаил уверял, что только прослушав весь курс лекций, можно ощутить духовную свежесть. А для того, чтобы освободиться от бездны греха - то принять веру. Рассказывая о мире солнечных лучей, Провалов с радостью замечал, что все, о чем мог только мечтать он тогда, лежа в тоске и одиночестве после операции, теперь обретает почву и становится явью.
  - Друзья мои! - Михаил сделал короткую паузу и широко улыбнулся. Затем бегло осмотрел зал, и с радостью отметил про себя, что довольно многие улыбались ему в ответ. Кто-то продолжал хмуриться или равнодушно следить за происходящим. - Братья! Я знаю, что вы, собравшиеся здесь во имя Монахара, будете спасены. А теперь, протяните ладони ко мне. Все, кто желает стать призванным и чувствует благодать на кончиках своих пальцев обретет мир солнечных лучей - и он сам, широко расставив пальцы, протянул вперед белые ладони. Конечно, далеко не все откликнулись на призыв, но многие вскочили с кресел и потянулись к микрофону.
  'Сегодня больше, чем вчера', - отметил Михаил и улыбнулся.
  Женя, по-прежнему стоя в стороне и глядя на черную спину лидера, все так же молча созерцал действие. В последнее время все происходящее вокруг не вызывало в нем ничего кроме раздражения. Он размышлял о том, что ему не доверяют серьезных дел, его мнение никого не интересует вот и сегодня ему, конечно, никто не даст слова. Да и вообще кто он такой? Простой адепт, обязанный стоять в стороне и преклоняться перед тем, кто побывал в царстве Божества. А ему так хотелось выйти к микрофону, обратиться к собравшимся с пламенной речью. И чтобы его так же, как и Михаила, благоговейно слушали, внимая каждому слову.
  В то же время собравшиеся вызывали презрение у Суворина. 'Те же одинаковые люди, только крысоподобные! - подумал Женя и захотел сплюнуть. - Корабль тонет, подумал он, имея ввиду ситуацию в обществе. Вот и бегут, хотят убежать, спастись. Притом сразу, запросто, послушав о Монахаре и почитав молитвы'.
  - Монахар обладает такой силой, что принесет много счастья в ваш дом, заполнит скучные комнаты ароматом ярких, свежих, цветущих роз духовности. Стоит приложить усилия и открыть Ему дверь. Он - единственный источник света в наши дни. Не нужно культов, обрядов - ничего. Бескорыстно возлюбите Его, и тогда увидите свет.
  'Все та же банальность, - подумал Женя, - ничего нового и существенного. А я мог бы рассказать об истинном устройстве мира, открыть правду о Боге и законах мироздания'.
  В зале было много и старых последователей, которые начинали с Мишей еще тогда, на загородных дачах. Расправив широкие плечи и положив на колени огромные ладони, спокойно глядя в одну точку, сидел Андрей Щербец. Пожалуй, он был самый грозный и сильный среди них и внешне походил на холодную и недоступную скалу. Газетчики окрестили его 'телохранителем Провалова'. По сути Андрей и был охранником, оберегая Михаила в те минуты, когда тот выступал перед публикой или просто шел по улице. Такая осторожность имела веские причины: местное казачество и представители прочих радикальных движений неоднократно припугивали или открыто угрожали расправой монахарцам и особенно их лидеру.
  Щербец всегда был предельно собран и спокоен, ожидая провокаций отовсюду, чтоб при случае защитить Михаила от посягательств. Казалось, что его глаза почти не моргают и смотрят только на Провалова. Андрей был всегда одет только в скромный, черного или серого цвета костюм и с гордостью иногда именовал себя 'первым монахом из ордена Монахара'. Никто, конечно, не был против такой формулировки, тем более что на далекое будущее действительно намечался проект создания монашеского братства. Создание 'Ордена Монахара' значилось вторым по важности проектом после храма. Некое подобие монастыря, но несколько иного уровня организации, нежели у христиан. Там будет заложен духовный фундамент для тех, кто готов отречься о мира во имя прославления Монахара. Проектов и задач было действительно много. Оставалось только работать в команде и все хорошо продумать, организовать и найти людей с деньгами, заинтересовать их, переманить на свою сторону.
  В структуре духовной иерархии Андрей Щербец занимал третье место после Михаила Провалова и Евгения Суворина. И только они, двое вышестоящих, могли отдавать ему поручения и командовать. Другие - нет. Все, кто шли ниже, обязаны слушаться распоряжений Михаила, а Андрей - следить, чтобы все эти распоряжения исполнялись четко в срок и добросовестно.
  Каждый день ребята из организации не только агитировали людей на улицах, но и собирали вполне неплохие пожертвования. Михаил разрабатывал различные методики и способы, как повлиять на людей, чтобы те охотнее помогали. Он практически сразу понял, насколько ошибочно просить на 'процветание церкви Монахара'. С подобными просьбами его люди могли бродить целыми днями по улицам, рынкам, площадям, прочим местам скопления горожан - и баночки у них всегда оставались пусты. Схема была заменена: ребята говорили, что собирают на помощь детям-сиротам, тяжело больным. Заявляли, что представляют организацию, которая пытается помочь в решении наиважнейших социальных проблем. Михаил не хотел признавать, что грубо и безнравственно обманывает людей. И не только их - в первую очередь он пытался обмануть самого себя.
  Вечерами, оставаясь один на один с собой, он многократно повторял, что скоро, лишь только его организации удастся по-настоящему встать на ноги и окрепнуть, то обязательно займется этими вопросами и перечислить некоторую сумму в детские приюты и дома инвалидов. Когда все будет хорошо, появится уверенность в завтрашнем дне, они пригреют рядом с собою всех, кого смогут, окажут помощь и подарят надежду. Но пока все полученные средства пойдут на строительство храма и никуда более. Ради достижения 'великой цели' он был готов на все, не подозревая, что натыкается на те же банальные грабли. В мечтах Провалов видел это здание - колоритное, красивое, устремляющееся белым куполом вверх, к небу, где среди пушистых облаков летают птицы, пригретые солнечными лучами. Он сыт по горло дачами, поселками, тесными сборами на квартирах, казенными актовыми залами, откуда того и гляди, их всех выгонят прочь, и запретят деятельность. В конце концов, не о таком убогом, полулегальном положении мечталось тогда, лежа в душной комнате в самом начале пути, когда было так много сомнений в возможности реализации задуманного.
  Но у сомнений есть особенность возвращаться снова и снова увеличиваясь в объеме как снежный ком, затрагивая то, что раньше казалось абсолютно правильным и незыблемым.
  
  ***
  
  Провалов и Суворин сидели вдвоем на кухне.
  Кристина стояла у раковины и, еле слышно напевая под нос, неспешно мыла посуду.
  - Еще чаю не хотите? - сказала она, обернувшись.
  - Нет, спасибо, - Женя посмотрел на часы. - Я уж скоро пойду.
  Михаил принялся медленно покручивать на пальце дорогой перстень с изображением Феникса. Он всегда делал так, готовясь начать разговор на важную тему. Но никаких важных тем, кроме деятельности церкви Монахара, у него и быть не могло, поэтому Женя сразу догадался, о чем примерно пойдет разговор.
  - Не думал, что получится так быстро. Конечно, не принято загадывать наперед, и уж тем более говорить 'гоп', покуда не перепрыгнешь, но!.. - он улыбнулся.
  - Что такое? Ты о чем?
  - Жень, тебе о чем-то говорит имя такого замечательного человека, как Александр Савин?
  - Ну конечно. Кто ж про него не слышал в городе! Владелец сети магазинов.
  Михаил кивнул и потер руки:
  - Есть.
  - Что есть?
  - Деньги, вот что! - выпалил Миша. - Спонсор. У нас есть человек, согласный помочь со строительством храма.
  - Неужели? - еще до конца не веря, Суворин нахмурил лоб.
  - Да, - от волнения лидер церкви Монахара чуть не расплескал чай, дымящийся перед ним в гороховой кружке. - Знаешь, а Савин мне чем-то напоминает Джорджа Харрисона. Ну, только местного уровня. Говорят, он и на гитаре хорошо играет.
  - Кого напоминает?
  - Ну ты даешь! Харрисона - гитариста из Биттлз, на средствах которого в основном и держалось Общество Сознания Кришны. Савин уверовал в Монахара, точно также как Джордж - в Кришну, и теперь с радостью нам помогает. Александр мне сказал, что все это пустяки. Мы можем рассчитывать и на большее.
  - Ты решил выжать из него все, что сможешь?
  - Ну, звучит немного цинично... Главное - просто удержать его рядом с нами. К тому же он идет в этом году в областную Думу, и я помогу ему. Скажу пастве, чтобы проголосовали за Савина. Думаю, у него все получится, ведь он баллотируется от правящей партии, да и денег на предвыборную кампанию хватит.
  - Думаю, не стоит мешать веру и политику, не красиво.
  - Не тебе это решать, а мне. Как скажу, так и будет. - Резко ответил Михаил, а потом, помолчав, сказал уже мягче:
  - Он имеет связи и с типографиями города. Это я к вопросу печати брошюр. Кстати, недавно звонил ему в офис. Саша сказал, что вполне может оказать помощь и при издании книги, если я ее напишу. А я сделаю это. Думаю, к концу года окончу черновой вариант. Постараюсь изложить все наши основные постулаты.
  Кристина перестала мыть посуду и, бросившись на колени к Мише, обняла его за шею:
  - А я знала, что у тебя все получится! Но почему ты молчал об этом и сказал только сейчас, под вечер?
  - Ну, так ведь не секрет, я люблю делать сюрпризы. Особенно, когда новости хорошие.
  - Еще бы! - она засмеялась и прижалась к нему еще крепче, перебирая тонкими пальцами маленькие черные кудряшки на его голове.
  Женя с притупленным лицом смотрел то на пол, то в потолок. В таких ситуациях у него всегда возникало непроизвольное чувство некой брезгливости, которое всегда посещало его, когда целовались влюбленные. Он выглядел незваным гостем в доме чужой любви.
  - Что ж, - Женя все же решил вмешаться и порушить сентиментальную идиллию, но у него ничего не получилось.
  Кристина облизнула влажные губы.
  - Какой вечер! - она подошла к окну, отодвинула занавеску и большими, необыкновенно красивыми глазами посмотрела на заходящее солнце, напоминающее ей огромное сердце, которое будто бы кто-то проткнул стрелой, и теперь оно разлилось по горизонту горячей кровью. Медленно угасая, таяло в нежности надвигающегося сумрака, что манил землю прилечь и забыться во сне до утра.
  - Скоро совсем стемнеет, - подал реплику Женя. - Так что пойду, наверное.
  - Подожди. Я закрою за тобой, - Миша, который тоже подошел к окну и обнял Кристину за плечи, вдыхая аромат ее волос, теперь был вынужден отвлечься.
  - Значит, все-таки будет храм? - немного рассеяно переспросил Женя, обувая туфли в прихожей. Михаил только улыбнулся в ответ.
  - Завтра как обычно, - он протянул руку на прощание, - встретимся на лекции. Тему помнишь: 'Монахар как единственный источник для счастья'.
  Помолчав, Миша добавил:
  - Да, я правда очень надеюсь. Очень горячо надеюсь, что скоро мы наконец перестанем встречаться в этих вонючих аудиториях. Впереди храм. Знаешь, я уже будто вижу его и знаю, насколько он будет прекрасен.
  Они попрощались, и Женя, поправив козырек легкой летней фуражки, быстро засеменил вниз по лестнице.
  
  
  
  Скучными и равнодушными глазами Женя смотрел на серые, исписанные либо матом, либо названиями рок групп стены старых домов. Да, это был его родной город. Нельзя назвать его красивым и благоустроенным, тем более, если говорить об этом грязном во всех смыслах районе. Помимо желтых окурков, что сплошным ковром валялись под ногами на разбитом асфальте и помятых мусорных баков, здесь можно легко столкнуться и с весьма скверными людьми. Кроме бомжей, по ночам выходящих на охоту за кошками и собаками, здесь действовали несколько молодежных группировок.
  Свернув в узкий проулок, он недоверчиво посмотрел на заржавевшую водосточную трубу, что лежала оторванной недалеко от большого мешка с мусором. Глаза тут же остановились на гнилой и грязной, покрытой иголками репейника шкуре дохлой крысы. Острые зубы торчали в мертвом оскале изо рта, высунутый наружу синий язык засох. На мгновенье показалось, будто бы глаза мертвой твари шевелятся. Женя присел на корточки и рассмотрел их поближе, затем резко поднялся и, стараясь удержать рвоту, отошел прочь. Там, внутри этой раздавленной шкуры копошилось бесчисленное множество маленьких хвостатых червей, и выеденные зрачки открывали чудовищный вид на это бурное пиршество смерти.
  - Похоже на наш мир, - Женя сплюнул на разложившегося грызуна.
  Ступая дальше, старался забыть увиденное, и не мог. Теперь он выбирался из этих закоулков через гаражи, желая как можно быстрее выйти на центральную улицу.
  'Храм, - думал он. - Ну что, что храм? Мы хотим построить для себя некое убежище от реального мира, дабы не видеть его, укрыться, убежать прочь. Запереться, спрятав голову подальше и забыть, где на самом деле мы живем. Что это - маска, грим, иллюзия свободы? Там, в храме, многие будут стараться сделать вид, будто забыли про несчастье и горе. Попробует выкинуть из головы унижения и несправедливость. Но крыса... Можно забыть что угодно, только не ее. Глупо убегать куда-то от этой истины. Если небольшая кучка таких же трупных червей, что пожирают крысу, вдруг захотят пойти в разрез с остальными, что будет тогда? Ведь прочая масса червей, в отличие от этих безумцев, полагает, что без крысы для них нет и не может быть жизни. Это их дом, пища и все то, что необходимо для существования. Крыса сдохла в свое время, и откуда в ней взялись обитатели, кто был первым червем? Как быстро они распространились по всему трупу от головы до хвоста, сколько еще осталось до конца их червивой 'цивилизации'? Чем наш мир отличен от крысы?..'
  Наконец Женя с облегчением увидел впереди свет фонарей. Оглянувшись назад, обратил внимание на силуэты гаражей, что нечетко выделялись в сумраке.
  - Скоро буду дома, - произнес он под нос. Немного помолчав, добавил:
  - Значит, будет храм.
  Суворин вышел из тени на свет, огляделся по сторонам и начал переходить улицу, несмотря на то, что светофор грозно предупреждал его своим красным глазом.
  'Значит, будет храм', - подумал еще раз Женя, постепенно ускоряя шаг.
  А светофор продолжал гореть красным на пустынной улице.
  
  
   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
  Юноша без имени
  
  
  Мелкие, похожие на хрусталики капли дождя нескончаемым косым потоком лились с неба на землю, одномерно и тоскливо стучали по окнам, стекали вниз тонкими ручейками по кривым водосточным трубам.
  - Да уж... Весьма подходящий денек! - с недовольством прошептал под нос Миша, надевая кожаный плащ. Теперь Провалов жил один в хорошей двухкомнатной квартире, которую купил за счет деятельности церкви. Мать и Николаев остались вдвоем коротать свою старость, почти брошенные в одиночестве. Он редко навещал их.
  Ему здесь нравилось - никто не мешал молитвам, не лез в личную жизнь. Временами, особенно по вечерам, собирались здесь некоторые сыны Монахара, вели духовные беседы и отдыхали. Михаил пускал в свой дом только их и никого более. А ночевать дозволял, естественно, только Кристине, на которой вскоре собирался пожениться. Но об этом пока не хотелось и думать. Свадьба займет много времени и сил, которые сейчас были как никогда необходимы для дела.
  В этот непохожий осенний денек ему не хотелось никуда идти. Михаил знал, что на вечерней молитве никого не будет. В его религиозной системе существовала практика добровольности, пока не было особой строгости в посещении лекций и чтения молитв. Поэтому храм сегодня может быть и совсем пуст. Конечно, ребята будут собирать деньги на улицах и под дождем - только в этом не должно быть задержек и выходных.
  Михаил вышел во двор. Ветер протяжно завывал, будто бы покойник тосковал в могиле по солнцу. Редкие, но сильные порывы срывали с деревьев последние остатки листвы.
  Безразлично посмотрев на свое отражение в одной из зелено-фиолетовых луж, Провалов двинулся к автобусной остановке, стараясь меньше запачкать туфли, чтоб потом не наследить в храме.
  Город в тусклые, тяжело-свинцовые вечера поздней осени казался совсем безлюдным. Изредка по мокрому асфальту проносились автомобили, и Миша по инерции провожал их скучными глазами. Временами он посматривал на часы и думал о том, что хорошо бы не опоздать, ведь в такую хмурую и дождливую погоду автобусы ездили редко.
  Дожидаясь общественного транспорта, Михаил вспоминал последние теплые деньки сентября, которые, как он надеялся, запомнит навсегда. Тогда птицы уже начинали стаями улетать на юг, дни становились короче, а ночи холоднее. И все было красным - листья, солнце, и даже, казалось, лица людей, с которых еще не сошел до конца летний загар. Цвет построенного храма тоже был красным. Провалов решил, что так должно быть, а почему - не мог объяснить. С другой стороны, для Монахара наверняка и нет никакой разницы в том, каков храм снаружи, ведь куда важнее то, что внутри. Наполняются ли светом сердца тех, кто собирается в этих стенах во имя Бога? Храм строили в течение полугода, фундамент заложили в начале весны, и Михаил сам внимательно наблюдал за тем, как постепенно возникал на месте старого обувного магазина новый светильник веры. Провалов каждый день приходил на стройку, следил за тем, чтобы все делалось добросовестно. Иногда даже сам помогал, подтаскивая вместе с рабочими доски. Работа приносила ему радость, и он представлял, как это здание будет выглядеть.
  'Да, это свершилось! - думал теперь Миша, глядя, как вдалеке появились размытые огоньки фар автобуса. - Теперь можно успокоиться и ни о чем не переживать. Тихо заботиться о своей пастве и собирать средства на содержание храма и в помощь бедным'.
  Полупустой 'Икарус', выбрасывая с шумом из выхлопной трубы густые выхлопы гари, остановился рядом со стоящим в одиночестве Михаилом. Долго не раздумывая, Провалов вошел в открывшуюся перед ним дверь.
  Несмотря на то, что свободных мест было более чем достаточно, он решил стоять. Мысли текли неспешным потоком, плавно переходя с одной идеи или проблемы на другую. Глаза созерцали мелькавшие в окне голые деревья, которые грустно опустили пустые ветки вниз, дома - косые и будто вросшие в землю, где, должно быть, живут одни старухи. Попадались и двухэтажные из красного кирпича - молодых дельцов, что с успехом занимаются мелким бизнесом, а чаще принадлежащие цыганам, что неплохо живут здесь за счет гаданий и героина. Все казалось однотонным и серым, навивало дрему.
  Михаилу показалось, будто бы кто-то внимательно, с интересом и некоторой настороженностью не сводит с него глаз. Повернув голову, он увидел сгорбленную старушку, сидевшую в самом конце автобуса. Миша поначалу и не заметил ее присутствия, хотя, заходя в салон, прошел мимо нее.
  'Ну и пусть себе смотрит', - решил про себя он и, вновь отведя глаза, принялся дальше смотреть на скучную картину деревьев, домов, маленьких табачных киосков, мелькавших в окне. Однако внутри начало что-то шевелиться, скрежетать коготком по душе, будто зеленая и мохнатая зверушка, настроенная совсем не добродушно. Миша понял, что не сможет больше стоять спокойно. Решил сойти на следующей остановке и дождаться другого автобуса, как бы чудовищно это не звучало. Бесконечно глубокие и строгие глаза старухи давили. Она чем-то напоминала индейского старого вождя из вестерна, который всегда молчал, глядя на тусклые огоньки костра в вигваме, ожидая ответа от духов.
  Обернувшись снова, он увидел, что старуха продолжает сидеть в той же позе. Тогда он сделал два робких шага, постепенно приближаясь к ней. Затем остановился. Терзали сомнения: то ли направиться к двери, то ли подойти к бабке. Что-то магически тянуло к ней, но при этом другая половина настойчиво требовала: 'Ты что, стой! Не подходи! Зачем надо, зачем?!'
  Однако старуха, не шевелясь, медленно стала что-то шептать. Затем ее голос - гортанный, немного приглушенный шумом двигателя, стал постепенно усиливаться. Провалов был почему-то твердо уверен, что она обращается именно к нему, а не просто, как все старухи, шепчет что-то под нос сама себе.
  Беззубый, ввалившийся в лицо рот. Михаил, будто бы уже совсем находясь под гипнозом и не отдавая отчета своим действиям, подошел и сел рядом с ней, прилежно сложив руки на коленях.
  
  
  
  Сначала показалось, что старуха уже давно безумна. Ей было не меньше девяноста лет. Михаил старался сделать вид, будто просто решил присесть рядом с ней, как это обычно делают пассажиры. Хотел выглядеть спокойным, но, ощущая с еще большей силой давление обращенного на него взора, не мог выглядеть непринужденным.
  Провалов слушал этот бред, пытаясь найти в нем смысл:
  - Вдоль поля бежит крыса в очках. Временами эта крыса злая, иногда скулит, подобно собаке, если ничего не выходит у нее. Она любит темноту, хотя заверяет прочих, что мечтает только о свете. Но не ты, не это создание не знаете, что смысл вовсе не в том, чтобы быть на свету или блуждать впотьмах. Ни того, ни другого не существует. Увидишь скоро, что видеть ничего не надо. А крыса хочет быть ангелом в глазах других, когда молчаливые листья пытаются опасть в одном месте. Свет - тьма. Все и ничего. Сырая гробница, а внутри - овеянный светом, который испепеляет все живое. Помни про голубя. Помни голубя, он белый, и потому его не видно. А когда много света, белое всегда незаметно. Стога сена. Не дай Бог возникнуть стогам сена на полях человечьих. Ибо не траву косить будут.
  У Михаила закружилась голова. Видел перед собой то серую, то яркую картину, которые затем перемешались, закружились, и стали уходить куда-то вниз, будто утекали в воронку. Слова старухи превращались в бесконечную вереницу взбесившихся лошадей, которые уносили Михаила куда-то далеко, увлекая за собой в призрачную даль. Старческий голос был необычайно холоден, как сталь клинка, и звучал надрывно, будто бы перетянутая струна на гитаре, готовая вот-вот надорваться и лопнуть. Должно быть, таким голосом должен был кричать заживо похороненный, что очнулся в темноте, обнаружив придавленную толстым слоем земли крышку гроба.
  - Уходи! - истошно крикнула она. Впереди, почти у самой кабины водителя, сидели две миловидные дамочки и мирно о чем-то беседовали. Неожиданно обернувшись, с испугом посмотрели сначала на старуху, потом на съежившегося Провалова.
  Миша вскочил на ноги. Хотя до храма оставалась еще одна остановка, решил, что лучше пойдет пешком, но ни минуты не останется здесь больше.
  С нетерпением Михаил ждал, когда же наконец откроются двери. Было почему-то жарко, по дрожащему раскрасневшемуся лицу катились большие капли пота. Дышать стало невыносимо горячо - казалось, будто в легких лежали головешки костра, и теперь кто-то раздул их.
  Наконец он вышел на улицу и с облегчением вдохнул прохладный осенний воздух, подумав, что бабка всего лишь сумасшедшая и не стоит все это рассматривать всерьез.
  Но радость от облегчения была недолгой. Прежде чем двери закрылись и автобус уехал прочь, старуха еще раз выкрикнула:
  - Ересь! - и будто захлебнулась этим словом.
  Сизые голуби, что сидели возле лужи, тревожно взметнулись в серое небо.
  
  ***
  
  Храм был почему-то открыт. Сторож дремал в будке, но Михаил решил пока его не будить и пройти внутрь. Захлопнув за собой дверь, он услышал, как удар отдался протяжным эхом в стенах.
  Здесь не было ничего, что обычно ожидает увидеть человек, входя в любую церковь - ни икон, ни статуй, ни алтаря - ничего, что так или иначе связано с культом. Только большая пустая коробка здания, чем-то напоминающая огромный склеп. Монахарцы, чтоб хоть как-то сгладить хмурую и невзрачную обстановку, покрасили стены в приветливо-голубой цвет, и днем здесь всегда было уютно и хорошо, хотя все равно создавалось некое ощущение пустоты. Но сейчас, поздним вечером, они казались темно-фиолетовыми, как тучи на небе, и будто бы угрожали Провалову.
  Глаза постепенно привыкали к полумраку. Кажется, нет никого. Но почему же тогда дверь оказалась открыта?
  'Сегодня лекция не состоится!' - с недовольством отметил он про себя, сожалея о потраченном зря времени. День не удался, да еще эта бабка... Впереди был путь обратно, ожидание нового автобуса, открытая всем ветрам остановка.
  - Михаил. Я знаю, это Вы, - услышал он тихий голос за спиной. Прислонившись к стене, в углу сидел худой и сутулый парень. - Простите Вашего сторожа. Он хороший и добрый человек, и потому впустил меня сюда погреться и спрятаться от дождя.
  - Кто ты? - Провалов более пристально рассмотрел юношу и заметил, что его глаза скрыты за черными кругляшами солнечных очков. Ничего более странного нельзя и представить в такой темный и серый вечер. А, может быть...
  - Я слепой, Вы правильно поняли. Каждый вечер сижу здесь, напротив храма, прошу милостыню.
  'Точно!'- наконец вспомнил Миша. Он и раньше его замечал, но всегда проходил мимо, вскользь глядя на него. Создавалось впечатление, будто слепой сливался с храмом, был составной частью, и потому практически незаметен. Интересно, а ему хоть раз подавали что-нибудь? Может быть, но немного.
  - Сегодня, скорее всего, никто не придет, - произнес Михаил. - Так что ни лекции, ни молитвы не будет. Жаль, но ничего не поделать. Все сыны Монахара, должно быть, молятся сейчас дома. Завтра утром соберемся здесь. Так что мне пора...
  - Может, посидим здесь хотя бы еще немного?
  Провалов посмотрел на часы:
  - Идти и правда надо. Но как подумаю про обратную дорогу - ужас как не хочется опять возвращаться.
  - Открою секрет. Только не обижайтесь. Иногда сторож пускает меня сюда, и я целые ночи провожу в вашем храме. Надеюсь, Вы не будете возражать против этого? Здесь нечего украсть, да я и не вор - даже в мысли не посмею.
  - Ничего страшного. Слушай, - Михаил улыбнулся, - а тебя как зовут?
  - Неважно. Любое имя, что нравится Вам - оно и подойдет.
  - Это, по меньшей мере... странно.
  - Ничего особенного. В общем, долгая история. Я не знаю, кто мои родители. В каком городе появился на свет. Должно быть, провинциальный, и где-то в России, вот и все. Название не помню. Думаю, папа с мамой просто бросили меня. Сначала жил в приюте, потом меня забрала цыганская семья. Ездил по стране вместе с табором. Я умею делать вот это, посмотрите.
  Он достал из-за пазухи несколько маленьких шариков и принялся жонглировать. Они порхали в его ладонях, будто мотыльки над огнем. Провалов удивился такому мастерству - ведь это делал слепой человек. Юноша улыбнулся:
  - Да я и многому другому научился. Но в основном приходилось просить подаяния, а всю выручку отдавал им. За это меня кормили. Цыгане дали мне имя Роман. Потом они куда-то исчезли, и я остался один. Затем жил среди строителей, приехавших на заработки из ближнего зарубежья. Оказывал посильную помощь - катал бревна, на ощупь доставал инструменты из сумки и подавал рабочим. Они сразу полюбили меня, а я за это каждый вечер веселил их своими фокусами. Такими, как эти веселые шарики. Там мне дали другое имя - Эрик. Потом они разъехались, закончив работу, и их коллектив распался. Так что все в прошлом. И называй меня, как хочешь.
  - Раз так, выбери сам себе имя, какое нравится. Не могу понять: как можно жить и не знать, кто ты есть.
  - Отчего же? Я прекрасно понимаю, кто я и зачем. А имя - всего лишь ярлык. Только тот, кто не зряч, может понять это. Для меня нет разницы - Михаил Вы или Александр, ведь все равно Вас не вижу. Поэтому имя - глупость... Я часто слышу, как вы говорите на лекциях о культе и ругаете символы.
  - Да, - Михаил утвердительно качнул головой. - В этом и суть учения Монахара. Отсутствие культа чего-либо и прямое обращение к Богу за помощью без икон и статуэток.
  - Знаю. Вы каждый раз об этом говорите. Но если Вам и довелось видеть и общаться с Всевышним, то как докажете, что это очистило Вам душу и дало право вести за собой людей? И кто из нас слеп?
  Провалов молчал. Юноша без имени продолжил все тем же спокойным голосом:
  - Оба мы слепы, Михаил. Но по-разному. Только представьте: допустим, я завтра выстрою на улице в шеренгу несколько сотен таких же, как я и скажу им: 'Братья! Я слышал, что есть больница, где нам вернут глаза! Она где-то там, за дорой!' И затем поведу их всех по проезжей части, где на огромной скорости легковые автомобили соревнуются с грузовиками, кто быстрее. Что будет тогда со всеми нами? Мы попадем под колеса. Скорее всего, собьют и меня самого. Вы сегодня делаете практически тоже самое, только ведете своих слепых братьев в духовную пропасть, не переставая при этом кричать, что видите свет. И они, как ягнята, бредут куда-то в темноте, ориентируясь в ней только на Ваш голос. Куда?
  Молчание. Стараясь не глядеть на юношу, Михаил хмурил лоб и думал о том, что же сказать в ответ. Слова оправдания и защиты будут выглядеть слишком глупо в такой ситуации, но промолчать - это значит согласиться и подписать приговор самому себе.
  - Ступайте домой, - юноша без имени произнес эту фразу, будто скомандовал, но потом тут же смягчился. - А то последний автобус отходит через полчаса. Так значит ничего страшного, если я останусь здесь? Ведь совсем негде спрятаться от дождя.
  
  
  
  Провалов вышел из черной пустоты храма, оставив слепца одного. Внезапно остановился, обуреваемый желанием вернуться и, сказав нечто холодное и грубое, вышвырнуть вон из храма нагловатого мальчишку. Но было и еще что-то, не позволяющее поступить так. Держал голос старухи, который до сих пор продолжал звучать в голове. Суровый и подавленный, будто траурная речь на похоронах.
  События спутались, как сеть в руках неумелого рыбака. Миша не видел, где конец, а где начало трудного дня. Правда или ложь, сон или явь?.. Теперь нужно постараться выкинуть из головы старуху, позабыть про юношу и продолжить жить спокойно, оставив все на своих местах. Ведь дела шли на лад. Появились последователи, место для сбора, средства. Да, пусть люди, что состояли в братстве, порой работали почти круглые сутки, но ведь благодаря этому они живут в относительном достатке. Михаил дает им духовную пищу, а они должны обогащать храм материально. Иначе все развалится, и полетит в тартарары, считал он.
  Менять что-то глупо.
  Провалов мок под дождем. Капли косым потоком бесшумно продолжали падать с неба на землю. Становилось холоднее.
  - Ничего не изменить. Система уже запущена и работает, и ее так просто не остановить, - сказал он сам себе, пытаясь утешиться. Но почему-то произнесенные слова, наоборот, испугали, и по спине пробежала мелкая дрожь. Порыв ветра поднял ворох листьев с асфальта и принялся кружить его, будто танцевал в грязно-золотом вальсе. Провалов поднял голову вверх и увидел, как среди рваных туч вдруг появился маленький просвет, но исчез также неожиданно, как и возник.
  С грустными мыслями, подавленный и расстроенный, он засеменил к остановке.
  ***
  
  Евгений Суворин хоронил отца. Склонив голову над могилой, он заглядывал туда и видел, как слоями идут сначала пласт чернозема, затем глина, перемешанная с мелкими камнями.
  Три дня назад вечером отец выпил странный портвейн с не менее странной надписью на серой этикетке - '999'. Уснул, напевая под нос 'Врагу не сдается наш гордый Варяг', да так и не проснулся. Он умер тихо, медленно окунувшись в пьяную дрему. А ведь все ждали, что тот покинет мир несколько иначе: или будет убит в очередной драке, или попадет на зону, где закончит свои дни. Но ничему подобному не суждено было случиться. Отца не стало, когда на землю после долгого осеннего ненастья в последних числах ноября выпал первый снег.
  Родственников приехало мало, притом по линии мамы Жени никого не было вообще. Они с презрением относились к нему и не уставали повторять, что этот пьяница виноват во всех бедах семьи.
  Бабушка - небольшого роста, круглая, с маленькими и толстыми ногами, приехала наконец из Сибири. Именно ей Женя не уставал писать бесконечные письма. Он давно ее не видел - по крайней мере, лет пятнадцать. Много воды утекло с тех пор. Теперь помнил лишь, что еще при живой маме она приезжала погостить на недельку. Привезла ему сладостей, платье для мамы. С недовольством почему-то тогда смотрела на сына, который все это время ходил, как в воду опущенный, молчал и курил. Даже маленький Женя понимал, что у бабушки со снохой отношения гораздо лучше, добрей и открытей, нежели с сыном.
  Почему было так? Теперь уж и не вспомнить. Да и к чему, ведь те времена ушли навсегда в прошлое. Бабушка стала совсем не та, какой была раньше. Не такая бойкая и говорливая. Теперь стояла молча и, укутавшись в серый платок, мелко крестилась, держа в руке иконку с Богородицей. Потом, когда все прощались с усопшим, она долго стояла, склонившись над гробом. Кажется, шептала о чем-то мертвому сыну. Теперь было поздно - он не услышит. Затем отошла, и Женя увидел, как по щеке вниз, туда, где платок был завязан в узелочек, покатилась прозрачная слеза.
  На соседних крестах сидели вороны и со скукой смотрели на собравшихся. Они здесь местные жители и им, похоже, не впервой было лицезреть похороны. По округе мерным гулом, разливаясь в морозном воздухе, звучали удары колокола кладбищенской церкви. Евгений медленно подошел к отцу. Посмотрел на белое, с припухшими веками и синими губами лицо, и поклялся сам себе, что захочет забыть его навсегда.
  Женя наклонился и сделал вид, будто целует покойника в лоб.
  Это был тот, кто обладал над ним абсолютной властью и делал все, что посчитает нужным.
  Это был тот, кто испортил его детство, бил дневником по лицу, ставил в угол, порол ремнем и все время называл мямлей и слабаком.
  Это был тот, кто сердечно плакал, когда не стало мамы.
  Это был тот, кого нужно было простить...
  
  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
  Шанс
  
  
  Дождь прекратился только ночью, ветер продолжал завывать на улице, оконные стекла слабо дрожали.
  Михаил, как ни старался, не мог забыться во сне. Он уже принял две таблетки снотворного, запил вином, но не помогло. Мысли роем жужжали в голове и, похоже, еще очень нескоро собирались успокоиться. Провалов долго лежал, сдернув одеяло, и почти не моргающим взглядом смотрел на серый потолок. Было тошно. Какая-то вонючая, склизкая гадость, смердящая гнилью, хотела вырваться наружу. Будто поселился внутри мохнатый паук с множеством хрустящих лапок, и теперь теребил, мучил сердце.
  Чего-то ужасно хотелось. То ли вскочить с постели и начать метаться по комнате, как тигр, запертый в клетке, биться головой об стену, разбудить соседей шумом. Пойти подраться с ними и увидеть, как из-под кулака вылетают окровавленные зубы. Такое великое множество странного и нехорошего нахлынуло так неожиданно, что казалось, будто бы в этом потоке пугающих событий можно захлебнуться и утонуть, если тотчас не принять никаких действий.
  Темнота окутала его со всех сторон и молчала. Михаил попытался успокоиться и, закрыв глаза, принялся думать о храме. И сразу же вспомнился слепой юноша, а затем сам по себе всплыл образ старухи. Заерзав на кровати, Провалов повернулся лицом к стене и принялся бессмысленно водить ногтем по обоям, будто хотел написать что-то пальцем.
  Его терзали все те же призрачные сомнения, что касались истинности пути, по которому он идет и ведет следом братьев. Вот уже несколько лет существует некое подобие религиозной организации, где Михаил проповедует идеи любви к Богу. Но если так, то почему же до сих пор нет спокойствия в душе и хотя бы слабой уверенности в том, что он все делает правильно, как надо. Да и те, что были рядом, не очень походили на пламенных верующих, а скорее на запрограммированные машины. С братьями в последние несколько месяцев начали происходить довольно странные вещи, которые Миша не ожидал увидеть. Их лица со временем начали меняться, приобретая совсем неестественную улыбку. Вроде было в ней добродушие, но все равно она больше походила на звериный оскал. А глаза тех, кто слушал каждый раз лекции-проповеди, блестели одинаковым хищным огнем. Монахарцы будто уже готовы рвать и бить любого, кто думает иначе и не служит их Богу.
  Их Богу. Звучит чудовищно.
  Только в эту тускло-осеннюю, хлипкую ночь Миша понял, что люди вокруг него менялись, будто переставая быть собой. В чем же причина этого? - пытался понять он, и не мог. В его лекциях вроде и не было ничего такого, способного вызвать подобные эмоции. Ведь каждое слово в них - это призыв к добру во имя Монахара, к деятельности по распространению идей братства, к сбору средств для поддержания храма.
  Почему же последователи, собирающиеся почти каждый день в церкви, постепенно начинали превращаться в зомби? Тут наверняка есть причина, о которой Провалов не знал.
  А причина эта, как ни странно, всегда была рядом. Она, подобно тени, вечно стояла за спиной...
  
  
  Суворин после похорон отца остался один. Бабушка уехала в Сибирь, пообещав, что по-прежнему будет пересылать ему деньги. Женя отказался, заявив, что он уже давно материально независим благодаря церкви. Та в ответ покачала головой и сказала:
  - Женя, уходи ты оттуда. Сатанинская вера у вас.
  В ответ он промолчал и не попрощался, когда она ушла.
  После скудных поминок, на которые пришли одни собутыльники отца, Женя решил прибраться в квартире. Отдал дружкам папы все пустые бутылки, которым они были очень рады. Хорошо подмел пол, вычищая дом от окурков. После долгой, занявшей целых два часа работы он улыбнулся, поняв, что такая изнурительная и капитальная уборка должна стать последней. Теперь некому мазать, бить посуду и превращать дом в свинарник.
  Он не сожалел по поводу смерти отца ни минуты. Наоборот, почувствовал облегчение. Теперь его голова была занята лишь вопросами церкви. В последнее время Суворин заметил, что лекции в храме, которые каждый раз читал Михаил, превратились в скучную и надоедливую и, что самое главное, однообразную болтовню, которую волей-неволей приходилось выслушивать практически каждый день. Речи Провалова стали походить на некий бесконечный поток пустых лозунгов и воззваний, смысл которых практически всегда сводился к одному: 'Поднимите глаза к небу, откройте сердца - и только тогда спасетесь'.
  'Чушь огородная', - думал Женя, убирая в кладовку веник и совок. Ему давно стало ясно, насколько лидер церкви Монахара был бездарен в плане ораторского искусства и совершенно не мог красиво подать публике ту или иную мысль.
  Вот если бы за все это время хоть один раз дали слово Жене! Насколько б больше людей, думал он, потянулись тогда в их стены, наполнили храм. Ведь поначалу народ шел, чтоб просто посмотреть на Провалова как на некую интересную диковинку, на нечто необычное. И, узнав о том, что он пережил клиническую смерть и вроде бы как разговаривал с Богом, утолив простое человеческое любопытство, удалялись прочь. Больше их ничто не держало, а сама идеи веры в Монахара отталкивала.
  Суворин часто разговаривал с Михаилом, неоднократно настраивал его на то, что пора что-то менять. Так и в таком неважнецком виде оставлять организацию нельзя. Церковь больше походила на некую лодку или, вернее, простой деревянный плот, который то плыл по медленному течению куда-то вперед, то вовсе останавливался. Люди, что сидели на нем, от скуки бросались в воду и плыли к берегу, потому что ничего другого не оставалось. И с каждым днем на борту оставалось все меньше и меньше народа. Только самые неистово страждущие куда-то плыть сидели, глядя на капитана. А капитан, хозяин судна, пытался управлять им при опущенных парусах в полный штиль, будто и не замечал всего этого, и, продолжая лениво зевать, сотый раз говорил одно и то же: 'Поднимите глаза к небу, и только тогда спасетесь!'
  Подобное поведение вожака надоедало многим. А Женю - так вообще бесило. Но его никто не хотел слушать, за исключением небольшой, но сплоченной группы единомышленников внутри организации, которых удалось сманить на свою сторону.
  Михаил неоднократно говорил о том, что готовит какую-то книгу, где все основные идеи вероучения будут изложены наиболее полно. У Суворина тоже были свои идеи, и они резко отличались от тех, которые излагал в своем труде Провалов. Пока что все задумки Женя держал в голове, потому что не сформулировал и не продумал все до конца, да и на то, чтобы сесть и записать просто не хватало времени. Во-первых, до недавнего времени был буйный, вечно пьяный отец, который не дал бы спокойно поработать дома. Во-вторых, Михаил требовал стопроцентной отдачи в работе по сбору средств для пополнения казны церкви. И так как Евгений занимал достаточно высокий пост в церковной иерархии, то с железной баночкой на груди, естественно, по городу он не бродил и руки никому не протягивал. Зато приходилось выполнять работу более щепетильного и тонкого характера - стучаться в двери к разным богатым людям, обивать пороги извечно занятых своими 'важными делами' бизнесменов, внушая им необходимость включиться в работу организации и помочь храму.
  В моменты, когда какой-нибудь весьма упитанный богатей, недовольный тем, что Суворина вообще пропустили к нему, посылал его куда подальше почти благим русским матом, Женя начинал ненавидеть самого себя за то, что приходилось делать. А каплей, переполняющей чашу, становилось то, что бизнесмен указывал на красочную икону где-нибудь в углу над сейфом и заявлял, что он глубоко верующий православный и не намерен иметь контактов с ересью. Длинноногая секретарша, весело улыбаясь, но с холодным взором, извиняясь, заявляла, что их организация, к сожалению, не занимается подобными вопросами, и вежливо просила покинуть кабинет.
  Суворин уходил прочь, кутаясь в плащ, будто пытался спрятаться от их глаз. Весь трясся от злобы, еле-еле удерживая бурливший вулкан эмоций в себе. Ощущение, будто тебя как следует поваляли в грязи, а потом пинком вышвырнули прочь, долго не проходило. Хотелось кричать во всю глотку, а еще больше - пойти и запросто переломать кости им всем. Но, глядя на кирпичные лица охранников у дверей, желание почему-то сразу же пропадало. Он видел, какая огромная пропасть находится между членами организации и их лидером. Михаил просто сидел, или гулял по городу с Кристиной, потом изредка говорил что-то на лекциях, к которым, похоже, никогда и не готовился, а так - спонтанно нес все, что приходило в голову.
  Нет, этого оставлять нельзя. Нужно проработать и хорошо обдумать план действий. А пока...
  Он лег на диван после изнурительной уборки и задремал, пытаясь отогнать прочь тяжелые мысли и попробовать немного отдохнуть.
  Перед его мысленным взором стоял образ последователей. Его последователей, и их было много. Женя говорил с ними, стоя в храме. Монахарцы рукоплескали, реагируя на живые слова пламенно речи.
  Суворин улыбнулся, постепенно проваливаясь в ласковую дрему.
  
  ***
  
  Все это глупо, решил Михаил.
  Не имеет смысла, потому что изначально не несет ни малейшей искорки света. Пора что-то делать. Или ломать, или просто уходить. А может, попробовать как-то поменять курс. Последнее казалось самым маловероятным, да и попытки эти наверняка останутся бесплодными. Сама система была кривой.
  Провалов понял, что с того самого момента, когда ударился головой о камень и до сего дня постоянно совершал одни только глупости, которые, слава Богу, пока не повлекли за собой страшных последствий. Сама по себе идея создать церковь уже была глупостью. А он и не создал на самом деле никакой церкви: то, что называлось братством Монахара, по сути представляло из себя мелкую коммерческую организацию и ничего более. Миша не мог сказать точно, знает ли то, во что верят люди, собравшиеся рядом под одной крышей храма?
  В Монахара. Может быть. Но кто этот Монахар? Бог... Да, а точнее, нет. То, Что должно быть Богом, непременно несет в себе нечто большее, нежели свет каких-то лучей и отсутствие культа. Кто знает, а вдруг культы на самом деле не несут в себе никакого вреда, а, наоборот, в какой-то мере помогают человеку стать лучше и добрее.
  Михаил не спал всю ночь. Кровать скрипела под ним, он ерзал, крутясь с бока на бок. Никак не мог найти себе места и успокоиться. Что же означали слова старухи о крысе и очках? В церкви Монахара самым видным членом общины, носящим очки, был Евгений Суворин. Но при чем здесь он? А фраза о стогах сена на поле человечьем. Что-то очень похожее на... могильные насыпи.
  Он вскочил. Изнутри, будто готовое разорваться на клочки, рвалось сердце. Дышать стало тяжелей, пот ручьями стекал по горячему лбу. Приближалось утро. Вот уже скоро забрезжит на горизонте первый луч солнца.
  Похоже, этой ночью не удастся заснуть, решил Провалов. Миша открыл шкаф и достал оттуда джинсы. Долго не мог найти свитер - куда же он его закинул, когда вчера вернулся домой? А, вот же он, под кроватью.
  Затем зашел в ванную и долго смотрел на себя в зеркало. Припухшее после бессонной ночи лицо, воспаленные красные глаза.
  - И это лидер нового духовного движения? - спросил Михаил то ли у себя, то ли у зеркала. Умылся, открыв кран холодной воды. Хотел сбрить отросшую щетину, но, посмотрев на нервозно дрожащие ладони, понял, что, если возьмет в руки бритву, непременно порежет все лицо.
  Надев плащ, он вышел прочь из дома, не жалея видеть эти пустые стены. По крайней мере ближайшее время. Миша устал от всего. Теперь его ноги сами вели туда, где сердце видело и чувствовало последнюю надежду и пристанище - он шел к Кристине, желая услышать от нее что-нибудь утешающее, доброе, что согреет душу и, может быть, избавит от тревог. Вспомнив ее глаза, тонкие кисти рук, нежный бархат и аромат волос, на его помятом лице появилась улыбка. Представил, как самая любимая, единственная девушка на свете уже скоро, совсем скоро обнимет его, повиснет на шее, и маленькие пухленькие губки, поцеловав его, превратятся в ласковый, улыбающийся полумесяц.
  - Не все потеряно, - сказал он сам себе. - Для начала я должен видеть ее. Вместе мы сможем решить, как быть дальше.
  
  
  Кристина сидела в своей комнате и напевала что-то тонким голоском. Глядя на свое отражение в зеркале, она расчесывала непослушные волосы. На маленьких подушках-сердечках дремал пушистый котенок. Кристина отвлеклась, посмотрела на него и засмеялась:
  - Вставай, вставай, соня! Сколько можно спать!
  Котенок промурлыкал что-то в ответ, затем отрыл большие круглые глаза. Начал умываться, облизывая маленькие лапки.
  Раздался резкий звонок в дверь. Котенок вздрогнул и спрятался под подушку.
  - Странно, - Кристина бросила на стол расческу, и, на ходу застегивая пуговицы халата, побежала открывать дверь. - Кто бы это мог быть так рано?
  На пороге стоял Михаил. Сначала показалось, что он в стельку пьян или, по крайней мере, где-то гулял всю ночь, а теперь вот под утро решил завалиться к ней в таком виде. Но потом, заглянув в его грустные, готовые вот-вот наполнится слезами глаза, она поняла, что все совсем не так. Похоже, Миша находился на грани эмоционального срыва.
  - Мишка, здравствуй. Прости, я тебя не ждала сегодня так рано. Что произошло?
  Он промолчал, оставаясь стоять на месте.
  - Ну проходи же!
  Провалов с тем же угрюмым видом разулся и сел за кухонный стол. Долго молчал.
  - Слушай! - Кристина пыталась его разговорить, - это ничего страшного, что я давно на лекции не хожу? Ты правда на меня не обижаешься? - подумала, что Миша такой недовольный, потому что она практически отошла от дел церкви Монахара.
  - К черту все лекции.
  Услышав это, Кристина открыла от удивления рот. Хотела что-то сказать, но будто потеряла дар речи. Тут он улыбнулся и, положив ладонь на ее тонкое плечо, сказал:
  - Знаешь, давай куда-нибудь уедем на время. Мне нужно оставить этот город, людей, меня окружающих, и в отдалении от этой мишуры подумать обо всем как следует. Что скажешь?
  - Классно! - Она прижалась к нему. - Я даже знаю, куда! Скоро новый год, давай его встретим в деревне у моей бабушки в Сибири. Там у них обычно такие веселые гуляния - очень интересно. Думаю, тебе понравится. Я еще девчонкой была, когда там гостила в последний раз... - она помолчала, недоверчиво глядя на него. - А это ничего, что я тебя в деревню-то зову? Может, ты куда-нибудь еще хотел, я тебя перебила.
  - Нет, что ты! Лучше и придумать нельзя.
  - Правда?
  - Ну конечно! - он поцеловал ее в губы. Обнимая Мишу, Кристина почувствовала, как медленно по всему его телу начинает сходить напряжение. Он успокаивался.
  - Спасибо тебе! - прошептал Михаил, гладя ее волосы.
  - За что? - удивилась она.
  - А не важно.
  ***
  
  
  Телефон вывел Женю из легкой и приятной дремы. Он только что вернулся домой и, хорошо пообедав, решил поспать с часок. Теперь же, с недовольством растирая глаза, Суворин, слегка покачиваясь, зашагал в прихожую, откуда раздавался раздражающий звон.
  - Алло, Жень? - услышал он бодрый голос Миши.
  - Да, я. Привет, - зевнув, произнес он.
  - Извини, что потревожил. Слушай, у меня к тебе большая просьба.
  - Говори.
  - Я вот хочу уехать недельки на две-три. Думаю, в конце декабря и где-то до середины января.
  - Как? Зачем?
  - Ну, скажем, решил отдохнуть. Своеобразный отпуск. Уезжаю с Кристиной в деревню. Там и встретим новый год.
  - А как же лекции?
  - Вот в этом и заключается моя просьба. Выручай: я дам тебе необходимые материалы. Прочти их за меня, пока буду в отъезде.
  Женя на секунду растерялся. Дрему сняло как рукой.
  'Неужели! - подумал он, - наконец мне представился шанс!'
  - Ты меня слышишь, алло? - Михаил на другом конце провода, похоже не понял, почему появилась такая долгая пауза. Его голос звучал будто бы издалека, совсем из другого мира.
  - Да-да, я здесь, - Женя наконец пришел в себя. - Никаких проблем, брат. Ты же знаешь, я всегда готов помочь. Думаю, это и не составит большого труда. Наоборот, с удовольствием!
  - Конечно. Я в тебе и не сомневаюсь.
  - Спасибо.
  - Кроме тебя, думаю, никто и не справится.
  - Почему же, у нас много толковых ребят, - выдавил из себя Суворин, и уже испугался, что Провалов может передумать.
  - Конечно. Но мне бы хотелось, что б этим занялся именно ты.
  - Спасибо еще раз за доверие.
  - Да не за что. Прости, что отвлек. По голосу слышу -спал.
  - Ерунда, я уже собирался вставать.
  - Ладно, пока, не буду мешать!
  - Слава Монахару! - произнес Женя, потом услышал короткие гудки. Долго стоял, думая о чем-то, и только через пару минут, положив трубку на маленькие прозрачные рычажки, пошел обратно на диван.
  Теперь ни о каком сне и речи быть не могло. Сердце учащенно билось от волнения.
  - Какие ты мне дашь материалы?! - засмеялся он. - Думаешь, я буду читать твою галиматью перед паствой? Не надейся, - он помолчал, а потом добавил, глядя, как за окном кружили мелкие крупинки снега:
  - Такой шанс!
  
  
  
  
  
  
  
  
   ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
  Отъезд в деревню
  
  
  
  Они мчались вдвоем в поезде, глядя в окно на то, как на горизонте гаснет слабое зимнее солнце, последние лучи которого неярко переливались на снегу. Михаил с интересом смотрел на верхушки деревьев, покрытые мохнатыми шапками снега, на замерзшие реки, на дым из печей деревенских домов.
  - Неужели мы правда с тобой куда-то едем? - спросил он у Кристины, которая сидела рядом. Он не верил своим глазам, и реальность казалась каким-то теплым сном, будто ожили страницы детских сказок и теперь радостно ворвались в его жизнь. Да нет же, все происходит на самом деле. Они едут вдвоем в деревню, и самая любимая девушка сидит напротив. Она одета в пестрый свитер, который связала своими руками. Размешивает ложечкой чай в стакане. В таком стакане, который Миша видел только в фильмах, когда герои ехали куда-нибудь.
  Вся жизнь, все двадцать лет были проведены в каком-то кошмарном бреду, где сначала были стены дома и тоска, а потом - храм и серый туман странных мыслей и идей. Будто бы кто-то очень добрый и ласковый взял его за руку и теперь вытащил на свет. И не просто кто-то, а Кристина.
  - Да, мы едем в деревню! Здорово. Знаешь, я так рада! - она улыбнулась, но потом почти сразу надула губки. - А ты небось и не заметил, что мы с тобой в последнее время редко бываем вместе.
  - Ты же знаешь, я...
  - Нет, не знаю. Ничего не хочу знать. Иногда мне кажется, что тебе все равно. Глупый, ведь я люблю тебя. А ты не дорожишь мной. Мне иногда кажется, тебе будет все равно, если я вдруг исчезну из твоей жизни.
  - Милая, перестань! Ну прошу, не обижайся! - он приласкал ее. - Обещаю, что отныне все будет по-другому. Но тут многое будет зависеть и от тебя. - Он помолчал. Кристина сосредоточилась. - Я никогда ни о чем не просил тебя раньше. Теперь же... прошу. Помоги, вырви меня из когтей секты.
  - Что?!
  - Да, из когтей секты, которую я создал вот этими проклятыми руками. Из коммерческой организации под названием церковь Монахара, обирающей людей на улицах.
  - Прости, но мне странно слышать это.
  - Правильно. Потому что я все время молчал и хранил эти мысли в своем сердце. Понимаешь, поначалу-то я надеялся, что, когда мы построим храм, наладим контакты с людьми, дела пойдут по-иному. Нет. С каждым днем все только хуже.
  Колеса мерно стучали. Где-то впереди, должно быть, в соседнем купе, кто-то очень оживленно спорил между собой, были слышны голоса.
  - Хорошо, - Кристина поставила недопитый чай на столик. - Я поняла. Теперь и я могу открыться перед тобой. Я давно поняла, что сама идея не принесет ничего нового, а только погубит последние искорки хорошего. Сначала, когда нам было по четырнадцать лет, и мы собирались на дачах вот в такую же погоду, я верила твоим словам, открыто слушала. Но потом все изменилось. Я поняла, что ты крутишься на одном месте. Прости, Миша. Я очень люблю тебя как человека. Ты самый близкий и родной для меня на земле. Но тебе двадцать лет, и твое учение, философия и прочее - не зрелы, размыты, и основаны на призрачных воспоминаниях о том кошмарном дне, когда Щербец толкнул тебя на весы жизни и смерти. Так значит, ты хочешь, чтоб я помогла тебе?
  - Да! - прошептал Провалов, и его глаза загорелись огнем.
  - Хорошо, но знаешь, что тебе самому нужно сделать?
  - Что?
  - Забыть! - она выдержала паузу и внимательно посмотрела на Михаила. - Забыть все то, что испоганило твою жизнь! - эмоции взяли верх, и показалось, что она вот-вот разрыдается.
  - Про камень и удар головой - забудь. Про тоску и метания - забудь. Про храм и Монахара, слышишь! - она отвернулась.
  - Уже все позади, уверяю! Прошу, успокойся. Ну, Кристинка, посмотри на меня.
  - Хочу верить.
  - Мне нужна только ты, а не этот мистический Монахар, которого, быть может, и нет на самом деле. Знаешь, я со временем, взрослея, начал понимать, что Николаев, то есть Борис Андреевич, возможно, был прав насчет того, что эти лучи света, голоса и прочая... - он запнулся, потом отпил чаю из стакана. Собрался, и нашел в себе силы, чтобы сказать то, что хотел, - и прочая ересь ничто иное, как видение. Процесс в мозгу. Мне не повезло в том плане, что мама у меня слишком мягкая и добрая. Запрети она мне, глупому, заниматься этой религией, может, и дела тогда пошли по-другому.
  - Не получилось бы. Ты был одержим.
  - Все правильно. Я и сейчас одержим, вот только иной идеей - избавиться и уйти. Как думаешь, у меня получится?
  Он надеялся, что она ответит 'да', но Кристина молча смотрела в пол. Наконец она вздохнула:
  - Не надейся, что это будет так просто.
  - Почему?
  - Тебя не отпустят, ты врос в секту, как никто другой. Ведь ты основатель.
  - Я уже все решил. Мое место займет Суворин. Он справится.
  - Не думаю, что браться согласятся поменять своего лидера. Да, может, Женя и справится. Но ведь он - не тот, кто видел Бога и разговаривал с ним.
  - Да я тоже не тот.
  - А вот это будешь объяснять монахарцам, которых на протяжении шести лет убеждал в обратном.
  - Думаешь, они не отпустят меня так просто? - в его голосе чувствовался наивный испуг.
  Кристина покачала головой:
  - Ты полагаешь, что независим? Считаешь себя лидером.
  - Я и есть лидер.
  - Да и нет. Ты - формальная необходимость. Лицо, символ, при помощи которого идет обогащение.
  - Не понимаю, о чем ты.
  - На самом деле все очень просто. Деньги, которые приходят в церковь, далеко не все идут в казну. Кто-то начал вести двойную бухгалтерию, часть средств оставляя себе.
  - Кто же. Неужели Дрюха Щербец!
  - Не думаю. Хотя и не собираюсь сейчас никого обвинять. Потому что суть ни в этом. Те гроши, что попадают тебе - это, скажем, пять, от силы десять процентов того, что приносят. Теперь ты понимаешь, какой ты лидер?!
  Провалов сосредоточился, брови сошлись на переносице:
  - А почему же тогда ты молчала, раз знала обо всем этом. Я быстро бы со всем этим разобрался.
  - Нет, - оборвала она, - ни в чем ты не разобрался. Тебя просто убили бы, и все.
  - Не может быть.
  Кристина засмеялась, но недобро, с грустью.
  - Как ты не поймешь, какого зверя ты запустил в свет! Все по началу было весело и здорово. Бог, Монахар, свобода. Пока дела не коснулись денег. Теперь ты вляпался по уши.
  - Понимаю... - он не нашел ничего другого в ответ.
  - Одно ты сделал правильно - то, что решил уехать на время. Подумай хорошо о том, как быть дальше. Но и не забывай! - она засмеялась, и обняла его, - мы едем отдыхать и встречать новый год. Пусть он станет годом твоего перерождения.
  - Хорошо, - он поцеловал ее в губы, - я постараюсь расслабится и неспешно поразмышлять над будущем. Может, в тиши и покое найду оптимальный выход.
  Колеса продолжали мерно стучать по рельсам. Спорившие в соседнем купе наконец замолчали. Может быть, помирились, или просто устали.
  Миша прилег на подушку и принялся смотреть в потолок.
  'В принципе, - размышлял он, - я уже знаю, как поступить, - посмотрел на Кристину, - только ей пока лучше ни о чем не говорить'.
  
  
  Через два дня они наконец добрались до места назначения.
  - Ух! - сказала Кристина, выходя на перрон. Михаил вылез из вагона первым, чтобы спустить сумки, а потом протянул руку своей девушке. - Как здесь холодно. Помню, всегда тут крепкие морозы стояли.
  - А как деревенька-то называется? - из любопытства спросил Провалов, надевая на спину большой и круглый рюкзак.
  - Семёнково. Родное село моей покойной мамы. Здесь такой замечательный народец живет!
  - Хочется верить. - Пробубнил Михаил, ощущая тяжесть сумок, которые придется нести. - Слушай, а отсюда далеко идти?
  - Как тебе сказать... - Кристина приложила ладошку, одетую в веселую расписную варежку, к глазам и посмотрела вдаль. -Посмотри. Вон - видишь, вдали курятся печные трубы?
  - Эх-ма! Так это верст семь, не меньше.
  Кристина залилась смехом:
  - Да ты, небось, никогда в жизни на такие 'большие' расстояний не ходил!
  - Ты что! Вспомни, как лазили через грязь и топь, чтоб на дачи попасть. - Сказал он и тут же смутился, потому что пообещал не возвращаться к этим воспоминаниям.
  Она в ответ сделала вид, что ничего не слышала и продолжила все тем же веселым голосом:
  - Давай-давай, шагаем быстрее. А то замерзнем.
  - С такой поклажей не замерзнешь! - сказал он вслух, а сам подумал: 'Чего это она там такого нагрузила? Ей-богу, будто переезжаем мы с ней в это захолустье. Наверное, подарков родным понабрала. А у них ведь эти 'родные' - вся деревня'.
  У Кристины было прекрасное настроение. Она шла впереди - такая элегантная, стройная девушка, и Миша почему-то показалось, что он сейчас очень похож на негра-раба, который несет за своей хозяйкой ее вещи.
  Однако это была его королева, которой Миша был готов с радостью служить, выполняя любые запросы, лишь бы удостоиться ее нежной улыбки и похвалы. Они шли вдвоем по дороге, расчищенной от снега. Миша с интересом смотрел по сторонам. Опустив сумки, он окликнул подругу:
  - Кристинка, стой!
  Она обернулась:
  - Почему встали? Что за несанкционированный привал!
  - Погоди, - он снял шапку и утер пот со лба. - Дай передохнуть хоть минутку.
  - Какой ты у меня нежный и слабый!
  Он покраснел, но не обиделся. В этих словах было что-то ласкающее, доброе, участливое.
  - Да ладно уж! Я б без проблем допер твои сумки, только мы отдохнуть приехали, правильно? Зачем зря напрягаться? Лучше скажи, далеко нам еще?
  - Ну, если не будешь так лениться, то через минут двадцать будем на месте.
  Неровно дыша, Провалов с удовольствием смотрел на огромное белое пространство поля, покрытое местами свежими заячьими следами. Различил две полоски, уходящие куда-то далеко, к самому горизонту: совсем недавно проехал лыжник.
  - Хорошо здесь, - Миша улыбнулся.
  - Не то слово! Пошли-пошли, хватит бездельничать. - Подгоняла она.
  - Так точно. Ну и строгая ты у меня! - весело сказал он и вновь взялся за ручки.
  - Уж какая есть, - засмеялась она в ответ.
  
  
  
  ***
  
  Через несколько минут они увидели ухоженные бревенчатые дома, окруженные низкими, почти вросшими в снег заборами. Михаил наконец понял, чем же отличается город от деревни. Не столько разница в масштабах, количестве людей, сколько в уникальности. В Семёнково каждый дом представлял собой строение, не похожее ни на какое прочее. Где-то висели разноцветные деревянные петухи, другая усадьба отличалась необыкновенными, расписными ставнями. Каждый дом был неким произведением искусства, результатом кропотливого, творческого труда местных зодчих.
  - Деревню-то еще беглые староверы обосновали в конце семнадцатого века. - Сказала Кристина, когда они шли вдвоем по центральной улочке, - А до них это место пустовало. Но затем постепенно сельчане начали принимать новые порядки, стали креститься тремя перстами. В общем, старообрядцев здесь больше нет, зато все традиции остались. Этим избам - минимум по сто пятьдесят лет. Их еще прадеды нынешних седовласых старух строили. Главное, следить за всем, поправлять. Только доска гнить начинает, от времени в труху превращаться - тут же ее аккуратненько, чтоб только фасад не испортить, меняют на новую. Чувствуешь, как старой Русью от них веет?
  - Здорово! - изо рта Провалова вырвалось облако белого пара. - Не то, что в городе. Все дома одинаковые, будто по трафарету их лепили.
  - Что правда, то правда. Меня тоже многоэтажки шаблонные угнетают. Как взгляну на них - сразу тошно становится. Думаешь, я просто так предложила приехать именно сюда? Уж тут точно хорошо отдохнем.
  - Ты у меня умная, ничего не скажешь! - похвалил ее Миша.
  В одном из дворов, согнувшись в три погибели, пыхтя и кряхтя, над низким пнем стоял старик. Клубы пара валили изо рта. Он неспешно рубил дрова, размеренно опуская топор на очередной чурбан. Разрубленные паленья дедушка аккуратно собирал и складывал в одну кучу. Потом он поднял глаза и от удивления выронил из ладони топор. Быстро, как только мог, он побежал навстречу, увидев девушку с парнем:
  - Ой, кто пожаловал. Солнышко, да неужели ты?
  - Я, Поликарп Тимофеич, кто еще? - Кристина улыбнулась и шепнула на ухо Мише:
  - Это самый веселый обитатель деревни. В детстве он мне часто сказки рассказывал.
  Лицо старика раскраснелось. Казалось, что он помолодел лет на двадцать:
  - Заждались тебя, родная.
  - Как бабушка. Жива-здорова?
  - Ефимовна-то? Так что ж ей будет-то? Ходит-ходит, по деревне, с бабами кумекает, хозяйства не бросает, - помолчав, добавил. - Вот радость-то!
  - Поликарп Тимофеич, познакомься! Это Михаил.
  Старик широко улыбнулся:
  - Хорош малый, только сразу видно, городской. Уморился поди сумки переть, не привычный к труду физическому. Да это ничего страшного. Умные Вы, образованные. Небось, учишься где?
  - Я?
  - Да, он у меня специалист по религиям. Теософ. - Кристина решила соврать, решив, что такое определение будет звучать лучше, чем сектантский лидер.
  - А, конечно. Двери на засов закрывать надо. А то утащат всю утварь. Гришка, разбойник, не дремлет. Ух я ему! - старик грозно замахал кулаком и засмеялся, показывая тем самым, что шутит. Никто не войдет в его дом, здесь так не принято.
  - Не обращай внимания. Он глуховат малость. Да и не знает, кто такой теософ, - вновь прошептала на ухо Кристина.
  - Робята, может, я вас провожу?
  - Как хотите, Поликарп Тимофеич. - ответила девушка.
  Они шли втроем по сельской дороге. Старик, расправив плечи, шагал впереди и выкрикивал на всю деревню:
  - Солнышко наше приехало! Радость наша!
  Люди выходили из сенцев посмотреть, что это дед расшумелся. Завидев Кристину, улыбались, приветствовали. Веселые солнечные зайчики, отражаясь от стекол окон, радостно слепили глаза.
  Провалов и представить себе не мог, что остались на земле еще такие люди: добрые, приветливые. Их души были чисты и открыты, потому как знали - скрывать теплых чувств не стоит, тебе ответят тем же. И не плюнут, не посмеются, потому что здесь так не принято. И будто бы Семёнково - другая планета, где обитают похожие внешне на горожан создания, совсем отличающиеся от них внутренне. Бесхитростные, широко улыбающиеся, лишь только увидят тебя. У них нет образования, вряд ли читают газеты и книги, о президенте знают только фамилию, но при этом они наделены природной, старорусской мудростью, которая передавалась из поколения в поколение через устное творчество, сказания, былины, обычаи.
  - У нас Новый год скоро! - сказал Поликарп Тимофеевич, - как всегда, по всем канонам справлять будем.
  'Вот и первое, о чем стоит хорошо подумать, - размышлял про себя Михаил. - Сельчане отмечают праздник строго по определенному канону. И что в этом плохого?'
  Тем не менее, они приближались к центру деревни. Наконец остановились возле большой избы.
  - А домик-то изменился, - сказала Кристина, глядя на знакомое с детства строение. - Покрасили, пристройку смастерили.
  - Да, - ответил старик. - Да и сарай старый, что за домом стоял, кривой такой? Помнишь, небось? Снесли. Как вот потеплеет, в апреле-мае с мужичками новый срубим. А-то как же: надо Ефимовне подсобить.
  - Тимофеич, да ты никак за ней приударил, я гляжу? - засмеялась Кристина.
  - Ну, - покряхтел смущенно старик, - я хоть и не молодой уже, да все ж рано меня в немощные записывать. Хозяйство держать могу, не пью, добро почем зря не проматываю. Потом, одинокий.
  - Ой, Тимофеич, ой, Казанова! - девушка не могла удержать смех.
  Миша отвлекся от размышлений и робко присоединился к смеху Кристины.
  - Ну, пойдемте в дом, ребятушки. - Сказал Тимофеич. - Эге-ге-хей, Ефи-мов-на! Выйди, подивись, кого я тебе привел!
  
  ***
  
  Миша несмело шагнул к двери, но тут же отскочил в сторону: из будки выскочил пес и принялся громко лаять, рваться с цепи. Тимофеич сдвинул кустистые брови, и, подняв хворостину, накинулся на собаку:
  - А ну сгинь, окаянный! - пес, поскулив, забился обратно.
  - Ты чего расшумелся, Поликарп Тимофеич, псину мою гоняешь? - на порог вышла женщина в сером платке и тулупе. На вид ей было не больше шестидесяти лет. Ее лицо раскраснелось, и Михаил решил, что она все утро провела возле горячей печи.
  - Ой, батюшки! - воскликнула она, - Кристинушка, неужели пожаловала?!
  - Я, бабушка.
  Они долго стояли, целовались, обнимались, охали и ахали.
  Мужики - Миша, Тимофеич и пес, который вылез из будки, скромно опустив хвост, наблюдали за ними и чувствовали себя не в своей тарелке. Миша прислушался, о чем они говорят:
  - Жених твой? - старушка покосилась на Провалова, в глазах промелькнул хитрый огонек.
  - Ага.
  - Ты погляди, какого отхватила. Статный.
  - Во-во. А ты что ж Тимофеича никак не отхватишь, он вон как топором орудует.
  - Да иди ты, куда ж мне.
  - Не скажи, бабуль, не скажи!
  - Ладно, зови гостей в дом.
  Миша и Тимофеич прошли в дом и разулись. Потом сели на лавку.
  Кристина с бабушкой крутились у печи, наверно, готовились собирать на стол. Правда, получалось у них это очень медленно: они в основном говорили о чем-то, смеялись, шептались.
  Тимофеич поглаживал бороду:
  - Да, хорошо у нас здесь. Дружно живем, помогаем. В церковь по воскресеньям ходим, Богу молимся. Строго живем, но и повеселиться, погулять можем. Эх, благодать тут, Мишутка, о какой ты никогда не слыхивал. А летом и подавно. Такие зори, восходы. Покосы высокие, сочные. А рыбалка какая! Я вот в июле-месяце во какого сома на простого червя поймал!
  Старик широко раскинул руки в стороны, так, что Мише пришлось посторониться, чтобы уступить дорогу примерному размеру Тимофеичева сома.
  - Вот так-то! - он засмеялся беззубым ртом и Провалов, заглядывая в уголки его сощуренных глаз, почувствовал, будто знает Тимофеича всю жизнь. Казалось, они прожили бок о бок целый век, и теперь могут говорить о чем угодно и открыто, ничего не боясь, без комплексов открывать душу.
  - А еще на охоту сходить можно. Тут на диких озерах такие утки! В общем, вам бы летом приехать, тогда я б тебе показал, чем славится Семёнково. А если честно, - он наклонился к ухо и прошептал:
  - Может, глупостью покажется, но вам бы с Кристинушкой сюда навсегда перебраться. Так лучше будет для тебя и для нее. Плюньте на город вонючий, не ждет там вас никто. Я хоть институтов не кончал, но душу человеческую хорошо знаю, жизнь научила. Я вот разок только взглянул на тебя, Мишутка, и сразу понял: больна душа твоя, страшные черви гложут. Но здесь ты избавишься от них. Я помогу. Другие помогут.
  Михаил промолчал.
  - Тебе лет-то сколько?
  - Двадцать один скоро.
  - Вот, а выглядишь, будто на пенсию пора выходить. А к пятидесяти как корыто битое-перебитое станешь. Мне вот глубоко за шестьдесят, а я еще о-го-го! - Тимофеич подмигнул, имея ввиду Ефимовну. Миша невольно улыбнулся. - Пусть здоровье не то, но вот здесь, - он ткнул себя кулаком в грудь, - все в порядке, понимаешь, на месте. Я никогда не почувствую себя стариком. Пусть спина гнется плохо, а я все равно возьму бревно и распилю. Скажу себе - должен, сумею. Пусть глаз не тот, вижу плохо, а гвоздь с одного удара загоню. Вот и ты коснись груди и поищи там силу, которая скажет: 'Я смогу бросить эту чепуху!'
  - Откуда вы можете знать, о чем я постоянно думаю?
  Тимофеич засмеялся:
  - А я и не знаю ничего. Не хочешь рассказать, поделиться?
  - Простите, пока нет. Не готов.
  - Ничего страшного, Миш. Спешить нам некуда. Походи, подумай, а как сам захочешь - так выложи душу. Поверь, я тебе плохого никогда не посоветую.
  - Так, мужчины! - Ефимовна, все с таким же здоровым, красным лицом, отвлекла их от беседы. - Живо садитесь за стол.
  - В общем, хорошо у нас здесь. - Сказал еще раз Тимофеич.
  
  
  Провалов с аппетитом набросился на предложенные блюда. Ему так надоели бутерброды и супчики из пакета, которыми приходилось питаться в поезде. Да и в городе, в своей повседневной жизни, он ел что попало. Готовила Ефимовна просто замечательно:
  - Давай-давай, смело налегай, милок, не стесняйся! - старуха с любопытством рассматривала парня. Она сидела рядом с Тимофеичем, оперев локоть о край стола и положив голову на ладонь. - Кристинка, штой-то больно чахлый он у тебя, ей богу.
  Михаил поперхнулся от такой прямолинейности, но, подумав, что здесь, наверно, так принято, продолжил дальше кусать большой пельмень, от которого исходил горячий, ароматный пар.
  - Ничего, - вступился Тимофеич, - у нас поживет, живо поправится. - Потом, отхлебнув большой деревянной ложкой густых щей, добавил:
  - Вы, бабы, главное кормить нас не забывайте. А уж мы всегда на помощь поспешим, коль надо. Я вон уморился топором махать, а он - сумки переть.
  - Чуть не забыла! - воскликнула Кристина и, вскочив со стола, стала копаться в одной из сумок. - На, это тебе, бабушка, носи на здоровье, - и она достала пеструю шаль.
  - Ой, Кристинушка, - Ефимовна залилась смехом, - да на кой она мне, старухе, такая красивая. Ты б мне еще бальное платье привезла.
  - Ну, не скажи, - весело ответила девушка.
  Тимофеич утер усы и, доедая краюху хлеба, улыбнулся:
  - Ну, хозяюшка, спасибо тебе, ублажила. В долгу не останусь. К вечеру дровишек принесу. От меня ведь тоже польза должна быть.
  Ефимовна поднялась с табурета и, подойдя к зеркалу, посмотрела, как шаль смотрится на плечах:
  - Красавица, чего говорить. Эх, хорошая ты баба, Ефимовна, дай тебя расцелую! - заливался Тимофеич.
  - Ой, молчал бы лучше, старый бесстыдник.
  Дед весело подмигнул Мише.
  - Семёновский Дон Жуан, - весело хихикнула Кристина и обняла старичка.
  После обеда Кристина и Миша пошли погулять. На улице бегали деревенские ребятишки и, весело смеясь, бросались плотными снежками. Временами они переводили свою веселую 'войну' в прямой 'рукопашный' бой, валяли друг друга в снег, громко смеялись. Провалов посмотрел на них, и ему почему-то стало грустно:
  - Знаешь, - сказал он Кристине, - как же мне чертовки хочется стать такими же, как они. Вот так, забыв обо всем, пуститься в простую бесхитростную игру и практически ни о чем не думать. Я никогда не был нормальным ребенком. Вернее, после удара о камень.
  - Зато еще не все потеряно. Ты вполне можешь стать нормальным человеком.
  - Может быть.
  - Не может, а точно! Именно для этого мы здесь. Пойдем, я познакомлю тебя с одним очень интересным человеком. Возможно, у него ты найдешь ответы на многие вопросы.
  
  
  
   ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
  Ты проклят
  
  
  - Поддержи меня в этом вопросе! - обратился Суворин к Щербецу, когда они стояли вдвоем у ворот своей церкви.
  Над куполом храма нависла большая тень.
  - Не надейся. Слушай, я не собираюсь бить тебя по морде, хотя и очень хочется. Надеешься на то, что сумеешь протолкнуть в дело свой дурацкий раскол! У тебя ничего не выйдет.
  - Я, в общем, так и думал. - Женя покривил рот. - Ты такой же, как и Мишка. Одинаковые оба. Неужели не видишь, что организация катиться в тартарары?
  Андрей нахмурился:
  - Слушай, ты пригласил меня сюда, чтоб я выслушивал грязь о Провалове? Если так, то я пошел домой. Мне тут делать нечего.
  - Подожди. Не забывай, что я тоже не предлагаю просто так занять мою сторону. Если ты меня поддержишь, тогда можешь рассчитывать на высокий пост в церкви. Выше, чем сейчас. Ну посмотри, кто ты такой? Провалов сулит должность какого-то предводителя монахов, но подумай сам! Дрюх, ты же взрослый человек. Это химера, никакого ордена Монахара никогда создано не будет. Всё, забудь. Михаил себя изжил, и церковь при нем максимум останется на том же уровне развития, что и сейчас, а, скорее всего, просто покатиться в пропасть и молча загнется.
  Щебрец смерил собеседника недоверчивым взглядом, полным презрения:
  - При тебе точно все разбегутся кто куда! Как ты удержишь вокруг себя народ? Ты же не провидец, не святой. И тебе, в отличие от Михаила, не приходилось общаться с Богом.
  - А Провалов провидец? Ха! Ты сам его толкнул на то, что мы сейчас имеем, смотри правде в глаза. Сам! Церковь Монахара появилась из-за тебя, не пытайся отрицать. Если бы ты и твои дружки в тот вечер...
  - Заткнись. Всё, я ухожу. - Широкая спина повернулась к воротам.
  - Постой! Послушай последнее. Я предлагаю следующее: если поможешь его убрать, то в случае успеха будешь иметь 15 % ежемесячного дохода церкви. Я тебе обещаю. Ты станешь богат.
  Щербец отвел лицо и сплюнул. Суворин стоял, хитро улыбаясь, сложив руки на груди, терпеливо ожидая реакции.
  Такого ответа он не мог предположить. Глаза на мгновение округлились, он хотел отклониться в сторону, но не успел. Огромный кулак ударил его точно в лоб. В ушах загудело, в глазах засверкали искры. Женя, широко раскинув руки, повалился на землю.
  - Вот тебе пятнадцать процентов от того, что надо было дать! Остальное получишь при следующей встрече. - Он развернулся и пошел прочь, поправив козырек покосившейся фуражки.
  Женя лежал и смотрел мутными глазами на серое небо. Голова гудела, как самовар, на губах ощущался пряно-солоноватый привкус крови. Через десять минут Суворин, наконец, пришел в себя и сумел подняться.
  - Вот гад! Ну ничего. Лекции доверено читать мне, а не кому-то еще. А я их прочту. Ты еще пожалеешь об этом, верзила.
  
  
  
  Суворин, крепко сжав кулаки, стоял перед микрофоном. Смотрел огненно-горящими глазами на собравшихся. Искал глазами Щербеца, и не находил - тот, похоже, игнорировал сегодняшнюю лекцию. Что ж, так гораздо лучше, решил Женя.
  - Всему, чему учил вас Михаил Провалов, не стоит придавать особого значения. Но при этом следует учесть, что, то ли сознательно, то ли ненароком он скрыл от своих братьев много истин царства Монахара. Сейчас Михаил нас покинул. Оставил здесь, уехав в какую-то деревню, совершенно не задаваясь простым вопросом: тоскливо ли нам без него? Почему он бросил паству в период, когда мы особенно нуждаемся в его помощи? Конечно, многие из вас воспринимают мои слова в штыки, но постарайтесь хотя бы на один миг отвлечься от глупой догмы, что только Провалов способен вести нас вперед, к царству великого Бога. Не забывайте о том, что Монахар учит нас любить Его чистой и праведной любовью, при этом не используя никаких культов. Так вот, братья, не кажется ли вам, что Михаил стал для нас именно культом!
  - Ага, культ личности! Долой, не пойдет! - выкрикнул кто-то, но его голос приглушили ворчанием. Было ясно, что большинство не поддерживают Женю, но некоторые последователи есть.
  - Совершенно верно, - продолжил Суворин. - Именно культ личности, основанный на том, что наш лидер вроде бы как общался с Богом. Но позвольте, братья! Скажите мне, что особенного в том, что кто-то из людей пережил смерть и видел Его. Мы все умрем и когда-нибудь сможем пообщаться с Творцом - это бесспорно. Тогда получается, что каждый может быть лидером и вести за собой людей только лишь потому, что врачи вытянули его с того света, не дав остаться навсегда в мире солнечных лучей, куда суждено вернуться всем праведным.
  - В мир солнечных лучей и попадают только праведные! - услышал реплику Суворин, но, пошарив глазами, не мог понять, откуда она слышна. Наконец стало ясно - это говорил сутулый юноша, что сидел возле двери. Слепой нищий, который всегда побирался у ворот храма. - И потому Михаил, несмотря ни на что, честный и порядочный человек, который истинно верит в то, о чем говорит. Может, ты и прав насчет того, что он ведет вас не туда - это ясно даже и мне, слепому оборванцу. Да только куда поведешь их ты? - слепой юноша без имени поднялся на ноги и пошел по рядам.
  Он заглядывал в лица пустыми зрачками, хотя и не мог ничего видеть, и от этого собравшимся становилось не по себе. Странным образом мальчик ощущал, что чувствуют люди: презрение, при этом смешанное со страхом в сердцах одних, и одобрение в других. Юноша протянул вперед ладони:
  - У вас тут темно. Ужасно темно и нечем дышать. Плюс пахнет гнилью от того, кто стоит примерно вон там, - и маленький худой палец устремился к микрофону.
  Женя побледнел:
  - Выйди вон, немедленно!
  - Я не злой дух в теле прокаженного, а ты - не Христос, чтоб мне приказывать.
  - Ну смотри! - теперь лицо Суворина покрылось красными пятнами. Похоже, мальчишка собирался сорвать лекцию, которую пока не удалось даже начать.
  - Не слушайте, гоните его прочь. Да и сами идите по домам. - Мальчишка медленно направился к выходу. - Пойду я, пожалуй. Темно тут у вас, и дышать нечем.
  - Так ты же ничего не видишь, какая тогда разница тебе - темно или светло? - спросил тихонько кто-то из братства.
  Юноша без имени обернулся:
  - Тот, кому принадлежал голос: ты не прав. Это вы уже не чувствуете разницы между светом и тьмой. Раз до сих пор ничего не сумели понять и остаетесь здесь.
  
  
  Монахарцы покидали храм с задумчивыми и суровыми лицами.
  - Ну куда же вы, постойте! - пытался удержать их Суворин. - Лекция еще не начата! Я хотел рассказать много нового и интересного о царстве истинного Бога.
  Но никто его не слушал. Даже последователи, которых Жене удалось переманить в раскол, не хотели сегодня оставаться в церкви, желая уехать прочь как можно скорее.
  Этого просто не может быть. Какой-то никчемный пацаненок, по сути грязный бомж, посмел сорвать все его планы на сегодня. Так долго Женя мысленно готовился к лекции, постоянно думая о том, что скажет монахарцам. Поведает свои мысли относительно Бога, ангелов и бесов. А теперь...
  'Вот гад. Маленький паршивый гад' - выругался он и хотел сплюнуть прямо в храме, но не стал.
  Когда внутри опустело, Женя молча вышел на свежий воздух. Жадно вдохнул дрожащими от гнева ноздрями морозный воздух. Холодный и темный вечер опустился на землю, будто крышка гроба прикрыла тело остывшего мертвеца.
  Затем нервно пошарил глазами в темноте.
  - Ты здесь? - спросил Суворин.
  Молчание.
  - Выходи, нужно поговорить. - Помолчал, насупившись еще сильнее, будто готовясь к чему-то. Все тело по-прежнему нервно дрожало, передергивалось, будто его пронизывали мощные разряды электрического тока. - Думаешь, добро сделал?
  - Я сделал то, что должен был. - Послышался тонкий голос юноши.
  Лицо Жени покраснело, по скулам пробежали желваки. Мальчик с грустным лицом сидел у двери и дул на белые ладони, кутаясь в тонкое тряпье. Суворин решительно подошел к сидящему на корточках мальчику и поднял его за воротник. Удивился спокойствию и выдержке, с которыми слепец отнесся к такой грубости.
  - А теперь, пацан, слушай меня очень внимательно! - ледяным и злым голосом произнес Суворин. - Во-первых, чтоб больше тебя здесь не было. Никогда. Ты меня хорошо понял?
  Юноша без имени промолчал, даже не мотнул головой. Он замер, будто отключился от этого мира и обмяк.
  Это взбесило Женю.
  - Что, доволен?
  - Так тебе и надо, крыса! - и мальчик плюнул ему в лицо.
  Резко и сильно Суворин ударил его кулаком по лицу.
  - Ты меня понял! - визжал Женя.
  Он посмотрел на пустые зрачки глаз, на кровяную улыбку, на вывороченный из десны зуб, и испугался. Чертовски испугался этого беззащитного оборванца, но отступать было поздно. Женя повалил мальчика по пол и принялся бить в живот, пинать ногами, стучать головой о землю. В ответ не слышал ничего - ни всхлипа, ни мольбы о пощаде.
  Перед глазами неожиданно возник образ отца. Пьяная скотина в тельняшке, озверев до безумия, молотит его кулаками, затем бьет по голове тяжелой книгой, при этом повторяя одну и ту же фразу: 'Мямля и слабак!'. 'Папа, перестань, не надо!'. Плач, слезы, крики. 'Слабак, не можешь постоять за себя!'
  - Я не слабак! - выкрикнул в темноту Суворин. Волосы трепал усилившийся северный ветер, очки покосились на бок, длинный плащ реял за спиной, как черный флаг. - Я не слабак, я могу постоять за себя!
  Его слышал только холод ночи. На небе взошла луна, которая еле-еле осветила лицо избитого мальчика, превратившееся в кровавое месиво.
  Женя тяжело дышал, смотря на распластанное на снегу тело. Хорошо приглядевшись, он увидел странную картину: вокруг мальчика ярко сияли красным, синим, розовым, лиловым цветами странные огоньки. Нагнувшись, он увидел, что это всего лишь ярко раскрашенные цирковые шарики, которыми мальчик то и дело жонглировал, забавляя публику. 'Смотрите, это делает человек, слепой от рождения!' - всегда раздавались возгласы радостных людей, а малыши подходили ближе, не понимая, благодаря какому волшебному таинству происходило это чудо. Он постоянно хранил свои любимые шарики в кармане, и теперь они, выпав оттуда во время драки, разлетелись по примятому снегу.
  Мальчик поднял голову. Попытался что-то сказать, но во рту надулся большой кровавый пузырь. Голова вновь опустилась.
  - Я не слабак! - сказал Суворин и заплакал, еще до конца не понимая, что сотворил. Это вовсе не были слезы боли и раскаяния за содеянное, скорее это само бессилие выливалось из его нутра, понимание того, что у него ничего не получается и не может получиться. Всё было против него с самого детства. Он хотел бы избить до полусмерти своего отца, а на деле перед ним лежал нищий, который посмел сказать что-то против и сорвать лекцию.
  - Жень, - послышался тонкий, умирающий голосок.
  Суворин поднял мокрые, с надутыми красными жилами глаза.
  - Всё кончено! - послышался заглушенный хрип. - Ты проклят... ты пр... - затухающий звук подхватил ветер и унес куда-то далеко.
  Суворин склонился над телом, приложив ухо к груди.
  Юноша без имени больше не дышал.
  
  
   ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
  Бояться глупо
  
  
  Миша немного помялся. Почему-то очень не хотелось входить в низкую покосившуюся избу на окраине деревни.
  - Ты должен! - уверенно произнесла Кристина, взяв его за руку.
  Они зашли внутрь. Казалось, что моментально попали в избушку на курьих ножках из сказки. Большая белая печь, давно неметеный деревянный пол. Пучки сушеных трав и корений висели то там, то здесь на ниточках.
  - Ты меня куда привела? - спросил на ухо Провалов, но не получил ответа.
  - Бабушка Степанида, ты здесь?
  Тишина. Кристина пошарила глазами по комнате.
  Миша хотел уже сказать: 'Ну пойдем отсюда. Разве не видишь - здесь никого нет', когда послышалось слабое ерзанье на печи. Там кто-то спал.
  Бабка быстро узнала девушку.
  - Кристинушка, да неужели это ты? - раздался глухой, сдавленный голос.
  Наконец появились ноги в больших валенках, и медленно седая старуха начала спускаться вниз.
  'Точно, баба Яга. В такой деревне не может не быть бабы Яги!' - сказал сам себе Михаил, глядя на нее.
  - Она что, знахарка? - спросил он.
  - Нет, больше. Сильнее.
  - Ведьма?
  - Молчи! Она добрая, но шутки с ней плохи.
  - Ага, сейчас я ее разгневаю и превращусь в козленочка.
  Кристина промолчала, недовольно покривив рот, давая понять, что ему пока лучше помолчать.
  - А я вот, - кряхтя, произнесла старуха Степанида, - почти и нос на люди не кажу. Все в избе своей сижу, одна. - Она посмотрела на Михаила. - Правильно сделала, что его ко мне привела. Потому что еще не поздно.
  Провалову стало не по себе от этих слов. Что, черт возьми, она имела ввиду? Сразу же вспомнилась полоумная бабка из автобуса, и по спине пробежала дрожь.
  - Садитесь вон на ту лавку! - она указала пришедшим на низкую деревянную скамейку в углу. Миша увидел, что над ней висели иконы - в народе это считается хорошим знаком, но от этого почему-то не становилось легче.
  - Так и весь век прожить можно. - Степанида снимала с веревочек некоторые пучки трав. - Не ведая, чем все закончится. Жизнь так поворачивается, что не знаешь, каков завтрашний день будет. А я помогу вам. Хорошие вы люди.
  Она принялась собирать какой-то странный букет из засохших стебельков. Провалов молча смотрел на это, и внешне был очень похож на больного, дожидающегося, когда врач вызовет его, чтоб начать лечить при помощи странной, пугающей методики. Миша перевел глаза на девушку, и будто молил: 'Как думаешь, а больно не будет?'
  Кристина будто бы поняла его и, улыбнувшись, покачала головой.
  - Сейчас все увидишь.
  Старуха подошла к печи и подожгла букет из трав. Тут же он вспыхнул ярко-оранжевым пламенем, но Степанида задула его. От сухих черных стебельков пошел густой дым с приторно-горьким запахом.
  Бабка подошла к Мише, который, замерев, с вниманием и испугом наблюдал за действием. Тонкая серая рука принялась водить круги над его головой тлеющими остатками букета, и дым поднимался вверх, к серому потолку.
  - Вроде бы, и ничего страшного, - сказала Степанида, глядя, как рассеиваются черный пепел. - Но при этом есть опасность. Притом большая опасность. Нечто нехорошее, злое, поджидает тебя. Очень давно поджидает. Самое лучшее - остаться навсегда здесь, в деревне, и никогда не возвращаться в тот город, откуда ты приехал сюда. Это будет вернее всего.
  - Но я, - осмелился вставить реплику Провалов, - не могу так. Я просто должен, обязан вернуться. Там осталось всё, что я сделал, чего сумел добиться.
  - То, чего ты сумел добиться, сведет тебя в могилу.
  У Кристины задрожали глаза и, казалось, она вот-вот заплачет. Похоже, она вовсе не рассчитывала на подобное и уже жалела, что привела Мишу к деревенской прорицательнице. Ведь девушка надеялась, что старуха не скажет ничего плохого, наоборот, успокоит, вселит надежду раздосадованному и измученному бесконечными терзаниями Мише. На самом деле все оказалось по-другому. Совсем по-другому.
  - Что, черт возьми, все это значит? - Михаил вскочил со скамьи. Старуха оставалась спокойной, будто врач, который объявил, что болезнь неизлечима и медицина, к сожалению, бессильна.
  - Это значит, что тебе нужно быть осторожным. Только и всего.
  - Да откуда Вы можете знать!
  - Дым говорит многое. В том числе и о будущем.
  - Я не верю.
  - Твое право. Только теперь я знаю и о том, чем ты занимаешься. У тебя своя вера и последователи, и создал ты церковь после того, как произошло нечто страшное. Я видела белое пятно - прогалину в черном смраде. Что она обозначает, трудно сказать сразу.
  - Это клиническая смерть. - Всхлипнула Кристина. Она вытирала лицо платочком, не поднимая глаз. - Миша уже умирал однажды.
  - А, вот что, - произнесла старуха. - Так это грех великий.
  - Что?! - вырвалось у Провалова.
  - Если уготовано Богом для человека уйти отсюда, значит, так быть и должно. И никто другой не вправе вмешиваться в этот процесс.
  - Мракобесье!
  - Да, ты и правда вернулся в мир с одной целью, чтобы сотворить мракобесье. Бес попутал твой разум. Ведь по-настоящему ты должен лежать в могиле как минимум десять лет, а не ходить по земле. То, что ты здесь - это не нормально.
  - Немедленно уходим отсюда! - Миша взял рыдающую Кристину за руку и вывел ее из избы.
  Степанида молча проводила их взглядом, а потом, словно забыв обо всем случившимся, снова забралась к себе на печь и уснула.
  
  
  Кристина долго плакала. Миша обнимал ее, пытаясь утешить. У него самого на душе скребли кошки, но он понимал, что нельзя придавать всему произошедшему большое значение. Хотя бы по той причине, что надо жить, не вдаваясь в глупые предсказания и не веря в мистичность нашего мира. Ничего нет - нельзя предсказать будущее ни по руке, ни по дыму, ни по дурацкой кофейной гуще, ни почему бы то ни было. Сейчас он был полностью уверен в этом. Поэтому выглядел собранным, в выражении лица было что-то мужественное, решительное и спокойное.
  Нежно обняв Кристину, он поцеловал ее.
  - Ну зачем я повела тебя к Степаниде? - рыдания не утихали.
  - Ты все правильно сделала. Будем считать, что это новое испытание для меня, проверка.
  - Проверка чего?
  - Сейчас я тебе кое-что расскажу. Только вот что, - он провел рукой по ее нежной щеке, - для начала пообещай мне, что перестанешь плакать.
  - Хорошо, уже все, - она подняла лицо - такое чистое, немного раскрасневшееся, с влажно-голубыми глазами. Мишу даже пробила приятная дрожь, и он подумал: 'Боже, как же я тебя люблю!'
  - Так вот, слушай. У меня однажды был такой случай. Я ехал на лекцию, и встретил в автобусе умалишенную бабку, которая говорила всякую чушь. Мне тогда показалось, что она обращалась ко мне. Потому я очень испугался. Даже дышать не мог. Знаешь, эта твоя Степанида сейчас чем-то мне ее напомнила. Но только теперь, когда мы с тобой здесь, ты рядом, я понимаю - бояться глупо. Надо бороться за свое счастье. Но для этого необходимо раз и навсегда порвать с прошлым. И я обещаю тебе, что сделаю это.
  - Ты прав. - Она улыбнулась, и сразу же на душе стало тепло и спокойно. Будто после долгого холодного ливня появилось солнце, которое тут же начало согревать землю, сушить лужи. - Бояться глупо.
  - После того, как я наслушался бабку из автобуса, пришел в храм. И встретил там замечательного юношу. Мальчик, у которого никогда не было имени. Слепой, забавляющий публику жонглированием. Знаешь, его слова сначала ударили, как хлыст, но они меня очистили. Именно с того дня я понял, что иду не туда. Пора заканчивать с Монахаром, храмом, братьями по вере и прочей ересью. Надо начинать жить заново. Однако перед этим я должен кое-что сделать. Вернуться в город с одной единственной целью. У меня появилась мечта, которую очень хочется воплотить. Она реальная.
  - И что же это за мечта?
  - Я хочу отблагодарить мальчика, притом так щедро, как только смогу. Он будет жить достойно и навсегда перестанет побираться. Если нужно, отдам все деньги из церковной кассы ему. Пусть радуется. Он заслужил. Хороший, добрый парень.
  - Да, это ты здорово придумал. - Она рассмеялась и, прижавшись еще крепче к Мише, принялась мечтать. - Знаешь, а я сейчас такую картину в глазах нарисовала. Хочешь узнать, какую?
  - Ну конечно, говори.
  - Не знаю, понравится тебе, или нет. Я представляю, как этот мальчик, очень богатый и обеспеченный, имеет свой собственный цирк. Туда собирается много-много людей, особенно любят эти представления ребятишки, и юноша забавляет народ фокусами, трюками. Все смеются, и мы с тобой вдвоем сидим среди зрителей и радуемся тому, что у него всё получается.
  - Так оно и будет, милая. Я почти уверен. Талантливый человек всегда будет востребован. Главное помнить одно: бояться глупо. И нет никакой опасности.
  - Кристинка, - прошептал он, увидев, что девушка задремала, уютно положив голову ему на плечо. Притомилась после долгой поездки и тяжелых эмоциональных переживаний. - Ну спи, спи. Я тебя люблю.
  
  ***
  
  Заброшенный сад спал в ночной зимней неге. Было темно и тихо, и Жене казалось, будто бы он попал в глухую, забытую всеми гробницу, куда никогда не проникали ни свет, ни тепло. Старые яблони стояли стеной и не пропускали сюда ледяной ветер.
  Суворин подул на ладони. Он держал в руке увесистую лопату, а недалеко от скрюченного маленького тела на снегу лежала большая кирка.
  Первой мыслью было уехать куда-нибудь за город - подальше, и там похоронить юношу. Но у Жени не было своего транспорта, а ехать каким-либо другим путем было опасно. И старый сад около школы, в котором когда-то Щербец и дружки толкнули Мишу Провалова на грань жизни и смерти, подходил лучше всего. Сюда редко кто забирался в летние дни, а уж зимой и подавно. Тем более, опасность, что внезапное исчезновение попрошайки кто-то заметит, была почти нулевой. У него не было ни друзей, ни родственников. Скорее всего, отсутствовал паспорт. Ну конечно, если он не знал даже своего имени, то о чем тогда можно говорить! Никто не кинется искать его, не забьет тревогу. А если кто-нибудь из братьев спросит, куда исчез босяк, который всегда сидел возле ворот, а вчера осмелился войти в храм и буквально сорвать лекцию, то Суворин ответит просто: 'Я приказал ему исчезнуть из города навсегда. Он испугался меня и уехал прочь. Больше мы его здесь не увидим'.
  Он нисколько не переживал по поводу того, что совершил несколько часов назад. Так было нужно для дела. Да и что стоит жизнь какого-то бомжа, если сравнить ее с делом великой церкви. Это грош, ломаная копейка. И как только жалкий пацаненок с дешевой душой встал на пути Монахара, он начал представлять опасность, следовательно, все было сделано правильно.
  'Вот только мне-то за что такие наказания! - подумал Суворин. - Мало того, сорвалась лекция, так теперь копать эту чертову могилу. Эх, жалко, нельзя просто бросить его где-нибудь, и всё. Опасно. Теперь вот возись с ним'.
  - Работенка не из легких предстоит, - произнес он вслух. - До полуночи не управлюсь.
  Он расчертил при помощи лопаты небольшой участок, потом отошел в сторону.
  - Что-то многовато для него, - посмотрел на мертвого мальчика, тело которого немного припорошил снег. - Вот столько будет в самый раз.
  Женя сложил руки на груди и сделал серьезное лицо:
  - О, Монахар! Упокой неправедную душу того, кто осмелился назвать чертоги пребывания Тебя темным и душным местом. Прости ему прегрешения, содеянные по неразумению. Ты воистину Бог наш, который очищает душу от скверны. Я же, раб Твой, служу Тебе истинной и пламенной верой, очищаю землю от тех, кто порочит светлое имя Твое. Да не прогневайся, да спаси, да пошли прощение грязной и опустившейся душе покойного, да прими его в свои чертоги. Служу Тебе, как сын, и люблю Тебя всем сердцем своим, Монахар, и жду встречи с Тобою.
  Затем он принялся очищать участок от снега. Лопата была для этого не подходящая, поэтому удавалось захватывать лишь понемногу, и затем отбрасывать в сторону. Сначала было холодно, руки дрожали, но, работая, Женя почувствовал тепло. На лбу заблестели маленькие капельки пота. Он снял теплую шапку и бросил ее на грудь мертвецу.
  - Ух, наконец земля! - с радостью произнес он, когда ощутил, как лопата уперлась во что-то мерзлое и твердое.
  Через полчаса уже можно было браться за кирку. Суворин выдалбливал большие ледяные глыбы. Кряхтел и пыхтел, временами оглядываясь по сторонам. Хотя опасности никакой почти не было, все равно следовало оставаться бдительным: а мало ли кто заметил, как он, медленно пробираясь в ночи по сугробам, сначала перекинул труп и инструменты через забор, а затем сам перелез и углубился в тьму деревьев. Тогда будут большие проблемы.
  - Да никаких проблем не будет, - Женя посмотрел на кровавое, покрытое слоем красного снега, лицо мальчика. - Твоя жизнь ни хрена не стоит. Я всегда откуплюсь и найду в церкви деньги на это. Даже если придется отдать на это всю церковную кассу, я сумею это сделать и останусь на свободе. - Говорил он, пытаясь успокоить самого себя.
  Сердце учащенно билось в груди. И в унисон его ударам Суворин колотил киркой по земле, постепенно углубляя яму. Конечно, никто не мог этого видеть в морозную ночь. Все горожане готовились встретить новый год, который наступит через два дня. Они были заняты только своими проблемами. Работая, Женя представил, что в это время, когда он орудует киркой, дети во многих домах украшают праздничные елки, с улыбками на лицах наряжают их, и с нетерпением ждут наступления праздника и какого-то глупого чуда, непременно связанного с дедом Морозом и Снегурочкой. А родители говорят им: 'Все, уже поздно, давно пора спать!'
  У него никогда не было такого счастья - отец все пропивал, до копейки. Не хватало на еду и тетрадки, какой может быть праздник, какая елка! Можно было рассчитывать лишь на то, что в ночь на первое января отец выпьет гораздо больше, чем обычно, и не будет стоять на ногах. Сразу повалится спать, и Женя получит отличный подарок - день, проведенный без побоев. Правда, что ждало его на утро... Но это неважно.
  - Да, сейчас самое время наряжать новогоднюю елку, - произнес Женя, решив немного передохнуть и собраться с силами. - Когда же еще? Дети вешают шарики. Разнообразные такие шарики - красные, синие, розовые, лиловые.
  Он вновь посмотрел на мальчика:
  - Да-да, почти такие же дурацкие шарики, которыми ты все время жонглировал. - И кто только придумал всю эту дребедень?
  К полуночи работа была полностью закончена. Женя отбросил свое орудие, затем поднял холодный труп и положил его в свежевырытую могилу. Пустые, без зрачков стеклянные глаза смотрели на него из ямы, и будто звали с собой. Пробежала дрожь - казалось, что мальчик вот-вот оживет и, схватив его за руку, потащит за собой. И могила станет глубже. Вернее, она лишится дна, и они вдвоем полетят куда-то вниз, в пропасть, в глухую преисподнюю. Женя будет кричать, а юноша только молчать и хитро улыбаться окровавленным ртом.
  - Ладно, хватит прохлаждаться, пора заканчивать. А то чепуха какая-то в голову лезет. - Он вновь взялся за лопату. - Да простит тебя Монахар.
  Суворин забросал тельце кусками земли. Потом долго прыгал на могиле, пытаясь утрамбовать, набрасывал снег. Отходил на несколько шагов и смотрел со стороны. Конечно, хорошо скрыть следы не удавалось - было очень хорошо видно, что здесь что-то делали.
  С неба падали снежинки.
  - Синоптики обещали, что к новому году снегопад усилиться. Тогда тебя совсем заметет. Никаких проблем.
  Взяв в руки инструменты, Евгений Суворин направился по уже протоптанной им тропинке к забору. Ее почти замело, и к утру совсем не будет видно, ходил ли кто-нибудь ночью по саду, или нет.
  Он ничего не чувствовал. Кроме чертовской усталости. Хотелось поесть чего-нибудь и лечь спать. Завтра он точно прочтет лекцию. Теперь никаких заминок быть не должно.
  
   ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
  Гешка
  
  
  
  Такого они не видели никогда. Вернее, Кристина видела, но давно, а Михаилу так вообще не приходилось. Нечто потрясающее, простое, но при этом заставляющее удерживать дыхание и с интересом наблюдать, что же будет дальше. С каждой минутой, как только приближался новый год, Михаилу Провалову казалось, что он все больше и больше проникает в некий дивный, запредельный мир, где простые вещи завораживали своей красотой и причудливостью.
  Тридцать первого декабря Семёнково преобразилось. Сельчане погрузились в дивный сон, где они, только формально оставаясь в нашем веке, сами погружались в старину. Казалось, что при помощи незатейливых древнерусских обрядов и традиций они превращались в былинных русских богатырей, в героев забытых сказок и преданий.
  По традиции праздник отмечали всей деревней в одной, самой большой избе. Это был дом Ефимовны, и хозяюшка радостно встречала всех песней. Тимофеич, широко улыбаясь, смотрел на нее со стороны, и казалось ему, будто сбросила старуха минимум пятьдесят лет и понесется сейчас в лихом молодом плясе, и он ловко и задорно подхватит ее на руки. Конечно, невозможно это уже, годы не те, да вот только куда удаль русскую денешь? Рвется душа на волю, распирает ее выпитый лишний шкалик по случаю любимого праздника, и так хочется плюнуть на все и забыть, что тебе почти семьдесят, но никак не двадцать.
  В эту ночь нет возрастов. Когда часы пробьют двенадцать, а до этого еще далеко, все станут молодыми. Ведь они сегодня погрузились в настоящую сказку, которая будто бы ожила, при помощи чудодейства сумела убежать, сорваться со страниц цветной детской книжки и придти в реальную жизнь. И по законам этой сказки все должно закончиться хорошо.
  Михаил был в этом уверен. Абсолютно.
  'По-другому и не может быть. Бояться глупо', - неустанно повторял он сам себе.
  Сначала они долго катались на лошадях. Миша широко раскрытыми глазами смотрел по сторонам, еще до конца не понимая, что это происходит именно с ним. Лихой мужичок с густой бородой, в мохнатой бобровой шапке, свистел, погоняя кобыл. Бубенчики радостно звенели.
  - Да неужели все это реально? - он не верил своим глазам. Но, почувствовав, что держит за руку Кристину, понял, что да, они несутся вдвоем на тройке, лихо разрезая полозьями сугробы.
  - Это только начало! - крикнула Кристина в ухо. Было плохо слышно, но Михаил разобрал слова. - Сегодня будет много всего интересного. А в конце тебя ждет сюрприз.
  - Какой сюрприз? Надеюсь, не очередная бабка Степанида с пророчествами?
  Она засмеялась:
  - Нет.
  - Тогда что же?
  - Не скажу. Тебе понравится.
  После катаний на лошадях были разные игры. Сельчане собрались за деревней возле реки. Провалов огляделся по сторонам, и ему показалось, что он находится на какой-то ярмарке царских времен. Бабы в цветастых, праздничных платках с раскрасневшимися лицами угощали всех блинами с медом, предлагали отведать еще что-то, а мужики забавляли народ своими утехами.
  - Вот он черт! Сорвиголова. - Сказал Тимофеич, указывая на пьяного мужика в фуфайке. Но в его голосе не было никакой досады. Наоборот, он сказал это весело, будто ожидал появление Гешки.
  Вокруг Гешки сразу же собралась толпа. Он держал в руках то ли пистолет, то ли обрез старинного образца. Оружию было не менее ста лет - с железными узорами и сандаловой ручкой. 'Наверное, тяжелая штука', - подумал про себя Миша, глядя на него.
  - Ну, смельчаки есть? - спросил Гешка.
  Все промолчали и даже отошли немного в сторону. Стояли, потупив глаза, будто бы к ним никто не обращался. Гешка покрутил обрез на пальце, как ковбой из какого-то старого вестерна, затем произнес ехидную фразу. В голосе чувствовалась надменность и досада:
  - Значит, опять собрались одни трусы? Ну что вы такие боязливые?
  Пошарил глазами в толпе, и остановился на Мише:
  - И ты боишься?
  - Не в коем случае, уйди, бестия! - выкрикнул Тимофеич. - Иди и проспись, протрезвей. Прибьешь ведь паренька. Почем зря не губи молодую душу, ирод пьяный!
  - Помолчи, Тимофеич! - Миша решительно сделал шаг вперед. Кристина попыталась удержать его, но почти сразу поняла, что это невозможно.
  - Бояться глупо! - произнес Провалов, подойдя к Гешке вплотную. Он почувствовал, как от розовых губ несет перегаром.
  - Ну тогда держи, - Гешка дал ему яблоко.
  - Это зачем?
  - Неужели не догадался? Снимай шапку, клади яблоко на голову. Только стой спокойно и не дергайся, сейчас повеселим публику.
  Миша понял, во что вляпался. Непонятно откуда взявшийся хмельной мужик сейчас собирался стрелять по яблоку, которое лежит на его голове.
  Но отступать было поздно.
  Михаил осмотрел публику, которая, замерев, наблюдала за разыгрывающимся перед ними действием. Даже крикливые, шумные бабы, которые, казалось, по природе своей не могут замолчать ни на минуту, стояли в стороне и осеняли себя маленьким крестным знамением и только еле слышно шептали что-то под нос.
  Провалов был спокоен и сосредоточен. Он видел, что Кристина стоит рядом с Тимофеичем, он обнимает ее, пытаясь успокоить. У него ничего не получается: ее пальцы и губы дрожат, лицо побледнело. Еще минута, и она упадет без чувств на снег.
  - Бояться глупо! - произнес еще раз он и, стараясь выглядеть спокойным и в какой-то мере даже равнодушным ко всему происходящему, стал смотреть на стрелка, который отмерял заветные пятнадцать шагов для выстрела.
  
  ***
  Теперь уже никто не мог помешать Суворину прочитать лекцию. Он вновь стоял следующим вечером перед микрофоном. До этого к нему подходил Щербец и с холодным, сосредоточенным видом задавал вопросы. Первый касался того, не знает ли Женя, куда подевался слепой мальчишка. Ведь не было ни одного дня, чтобы тот пропал, не пришел на свое 'законное' место с протянутой для подаяния рукой. Ведь здесь собирались, пожалуй, самые щедрые люди, и юноше хорошо перепадало, он вполне мог купить себе хлеб и все необходимое для жизни, если, кончено, расходовать деньги экономно. А теперь вдруг исчез. Так просто это не могло произойти, и Дрюха знал это точно. И уж был полностью уверен, что не обошлось здесь без Суворина.
  Женя ответил ему, что ничего знать не может. Да, он разговаривал с мальчиком, они разошлись мирно, он дал ему денег - много денег, лишь бы не видеть его больше.
  - Что-то не очень вериться. Ты ему раньше и копейку в ручонки сунуть жалел, а тут! Чепуха, ты что-то темнишь.
  - Ничего я не темню. Просто он вчера сорвал лекцию, вполне возможно, что сделал бы это и сегодня, если бы мы с ним не договорились. Да и потом, как ты можешь о чем-то судить, если тебя самого здесь вчера не было.
  Андрей помолчал. Ему все это не нравилось.
  - Ладно, хорошо. Мы потом еще с тобой поговорим. У меня теперь другой вопрос. Ты знаешь, кто это такой? - он украдкой указал на огромного широкоплечего мужика с длинной черной бородой, который молча, с глазами, как у голодного бирюка, стоял у стены и с недоверием смотрел на окружающих, будто перед ним шастали гиены, а не люди.
  - Не знаю, но он мне не нравится.
  - Мне тоже. Чует сердце, не к добру здесь этот типчик. Кого-то он мне напоминает.
  - Ну, вообще-то он похож на местных казаков. Они примерно так одеваются. Но за каким его занесло - не могу сказать. И вообще, что ты ко мне пристал. Если так интересно, то подойти сам и у него обо всем спроси.
  - Да я подходил. Молчит как рыба. Попробовал разговорить, а он грубо бубнит, и все тут. Ладно, может, уйдет.
  - Будем надеяться. А то у меня мурашки по коже бегут, только посмотрю на него.
  Щербец отошел в сторону и сложил руки на груди. Ему не хотелось слушать то, что сейчас будет говорить Суворин, но надо следить за порядком. Он пообещал Мише, что непременно проконтролирует ситуацию, пока его не будет в городе. Но вот вчера не смог - жена Ольга, которая приходилась сестрой Провалову, родила двойню. Андрей был так рад, да и сейчас думал только об этом и с нетерпением ждал, когда же Женя прочтет свою дурацкую лекцию и можно будет поехать к ней.
  - И все-таки, - спросил он сам у себя, - что же здесь вчера произошло, и кто этот бородач?
  Голос Суворина не дал ему поразмышлять - начиналась лекция. Дрюха сразу же обратил внимание, насколько оживился широкоплечий мужик. Он будто весь превратился в слух, держа в руках какой-то предмет, очень похожий на диктофон.
  - Братья! Это будет необычная лекция. Я сегодня поведаю вам о том, какие открытия в духовном плане мне удалось сделать. К сожалению, та система, которая до сей поры существовала в нашей церкви, не позволяла мне поделиться с вами своими мыслями, открыть истину, но теперь, надеюсь, мне удастся это сделать. Так вот, друзья мои. Да славен Монахар во веки вечные, ибо ниспослал он мне истину великую. Дело в том, что общаться с нашим великим Богом можно не только, покинув чертоги этого мира, не только через молитву, но и во сне.
  'Что он несет?' - подумал Щербец и покривил рот.
  - Однажды Монахар пришел ко мне во сне и сказал, что я - избранный. Я должен открыть вам великую тайну, о которой никогда не знал Михаил Провалов. Мир солнечных лучей - это всего лишь начало, основной пласт, и ничего больше. Хорошо знать о нем и верить в него, но есть и нечто большее, заслуживающее не меньшего внимания. Так вот, братья мои, поведал мне Монахар, Бог наш, истину относительно борьбы добра и зла на этом свете. Он сказал мне, что эти понятия - труха, не несущие в себе смысла. Всего лишь два термина, придуманные самим человеком с непонятными целями, и ничего более. И символами добра и зла стали ангелы и бесы. Но какая же это великая ошибка. И Монахар открыл мне глаза на это. Я видел, чем они занимаются на земле.
  Он помолчал, собираясь с мыслями, готовясь высказать главное.
  - Ангелы и бесы - это инопланетяне, которые прилетели на нашу землю с конкретными и вполне корыстными целями. А люди в силу своей серости и мракобесья думали совсем по-другому. Черти не несут в себе зла. Они прилетели с опустелых, старых, умирающих планет, где кончились все ресурсы. Там очень холодно, и потому у них такая плотная шерсть. Они в основном обитают под землей - ищут полезные ископаемые. Особенно много их водится в глухих местах, где люди еще не открыли запасы нефти, угля, руды. И каждый день они переправляют к себе тонны наших полезных ископаемых. И это ведется с незапамятных времен. Раньше черти, хотя их и не правильно так называть, вели себя очень нагло, потому как знали, что человечество пока не очень развито и воспринимает их за мистических созданий, и потому боится. Они часто выходили из шахт и ходили спокойно по земле, не без удовольствия наблюдая за тем, как средневековые слаборазвитые людишки шарахаются от них и перекрещиваются в глупой надежде на то, что это поможет. Они всегда смеялись над нами. Но сейчас мы идем вперед, наука развивается, и бесы ведут себя осторожно. Потому увидеть их почти невозможно. Но они есть и не имеют ко злу никакого отношения.
  - А кто же тогда такие ангелы? Что Монахар поведал тебе по этому поводу, Евгений? - спросил кто-то из собравшихся. Скорее всего из тех, кто считал Суворина своим лидером. Уж больно в голосе чувствовалось подобострастие и неприкрытый восторг.
  - Ангелы - это тоже особые инопланетяне. Но их интересует вопрос устройства атмосферы. У них есть крылья, и потому они могут очень долго заниматься изучением, летая в облаках. Потому люди и думали, что рай находится там, хотя это глупо. Просто иногда удавалось увидеть ангелов-инопланетян, и все. Они тоже спускались на землю, притом в основном по ночам. Ангелы - в основном ученые с холодных планет. У них очень толстая кожа, содержащая фосфор или что-то такое, и потому они светятся в темноте. И еще Монахар поведал мне, что специально сделал так, чтобы они - ангелы и бесы, начали играть в мистическую игру добра и зла. Потому те и другие выходили на контакт с людьми. Хотите знать, кто такой Иисус Христос? Это особая программа-человек, запущенная сюда с других планет с одной-единственной целью - управлять нами на всех уровнях, начиная от простого хозяйствования, и заканчивая духовностью. И как только распространилось христианство по всему свету, так начался тотальный контроль над нами. Так слушайте же новую истину. Говорю вам - нет страшнее врага для нас, чем вера в Христа. Гоните и бейте тех, кто носит крест, кто считает Иисуса богом своим, ибо продали они землю нашу инопланетным захватчикам. Об этом мне поведал Монахар. Он сказал, чтоб я потом передал вам: тот, кто воюет за Его дело, стремится обрести Монахара в сердце своем, даже убивая, не совершает греха. Надо вырезать христианство прочь, как вредную опухоль. А следующим шагом будет то, что миссионеры из ордена Монахара отправятся на определенные точки Земли, чтобы искать бесов и уничтожать их. Иначе не пройдет еще пары сотен лет, как мы сами превратимся в пустую, умирающую планету. Мы не должны этого допустить, никогда. И помните: христиане, да и другие культовые религии, всегда были и останутся на стороне наших врагов-инопланетян.
  - Что за ересь! - крикнул во весь голос Андрей Щербец и вышел из храма, захлопнув за собой дверь. Многие последовали его примеру. Осталось только четверо последователей Суворина, которые с печальными лицами смотрели на Женю.
  - И вы убирайтесь прочь, что встали! - крикнул Женя, и они молча удалились, не желая ни спорить, ни вообще о чем-либо разговаривать с ним. Потому что боялись этого взбешенного, с растрепанными волосами и горящими угольками глаз сумасшедшего.
  - И ты тоже, что встал! - он обернулся к стене, думая, что бородатый мужик все еще там.
  Нет, он ошибся. Странный гость исчез, и теперь в храме Женя остался один.
  
  
   ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
  Сюрприз
  
  Кончики пальцев не слушались установок, исходящих из головы, и продолжали мелко дрожать. Миша ощущал, что долго не продержится так спокойно, и яблоко, которое будто стало тяжелее в десять раз и превратилось в гирю, вот-вот скатится с головы.
  Гешка нарочно тянул время. Медленно отвел курок. А затем вообще сделал нечто непонятное, от чего по спине пробежали мурашки: он повернулся спиной к Михаилу и положил обрез на плечо.
  'Неужели собирается стрелять вслепую? Что за черт!' - сказал про себя Михаил и начал прощаться с жизнью.
  Он думал о том, что нет ничего глупее, чем наш чокнутый мир. И зачем нужно было рождаться, страдать, делать что-то, ссориться и влюбляться, учиться - только лишь для того, чтобы, дожив до двадцати лет, тебе продырявил голову какой-то пьяный стрелок? Нет, это же неправильно и глупо. Но...
  Прогремел выстрел. Провалов зажмурил глаза, и тут же ощутил, как теплый сок обрызгал макушку, попал на щеки. Покачнулся, чуть не упал, но все же сумел удержаться на ногах и открыл глаза.
  Все с изумлением смотрели на мастера Гешку. Его окружили со всех сторон, деревенские девчата заворожено жались к нему. Он демонстративно подул на ствол, хотя дым оттуда и не шел, и сказал:
  - Да что вы меня облепили! Я не первый раз балую. Говорите спасибо ему, - он указал на Мишу. - Молодец, хорошо продержался. Если бы ты сдвинулся хоть на маленькую толику, когда я отвернулся, то вместо разорванного в клочья яблока по снегу разбросало бы твои мозги.
  - Ну, Гешка, все-таки ирод ты окаянный! - прохрипел Тимофеич и, помахивая кулаком, стал браниться.
  Кристина подбежала к Михаилу и, крепко обнимая, долго целовала, не отпуская его от себя. Провалов не чувствовал всего этого, а продолжал молча стоять на месте, потупив взор на землю. Неужели он еще жив и спокойно дышит, и это будет продолжаться и завтра, и послезавтра? Он никуда не ушел, а остался в этом мире еще на неопределенный срок.
  Уставившись на Гешку, Миша был чертовски ему благодарен за то, что теперь пройдено еще одно испытание, и все та же истина, которую пытался доказать все это время, опять подтвердила себя: все ерунда, надо идти вперед, и бояться глупо.
  Гешка подошел ближе и похлопал его по плечу:
  - Давно я так не веселился! Боялся, что не получится - рука уже совсем не та. Однако ты молодец. Можешь считать, что прошел боевое крещение. Жалко, мало я встречал таких ребят, как ты, когда в Афганистане воевал. Тогда бы мы выиграли.
  - Так вы были в Афгане? - спросил Михаил, и слышал свой голос со стороны, будто кто-то другой задавал этот вопрос, а не он сам.
  - Да... А этот обрезик старенький, да и все остальное - только маскарад. Сегодня же день, когда мы всей деревней уходим в древние времена. Это очень важно. Обычно я стреляю по разным мишеням, но тут решил показать кое-что неординарное.
  - А это сложно, вот так, в слепую?
  - Для снайпера - нет. Тут, повторяю, в основном все от тебя зависело - если замрешь так, как стоял, когда повернусь к тебе спиной - значит, будешь жить, а если...
  - Но если бы вдруг.
  - Нет, это ерунда. Я знал, что все будет хорошо. Ну как, здорово пощекотал нервишки? Ха-ха. - Он протянул руку. - Меня зовут Геннадий. Правда, местные называют меня Гешкой. Я не против, хотя уже четвертый десяток разменял.
  - А я думал Вильгельм Телль. - Михаил слегка улыбнулся.
  - Не знаю такого. И не хочу. Иностранщина это все. Думаешь, на Руси бравых стрелков недоставало?
  - Почему же. Я как посмотрю, и сейчас есть.
  - То-то же!
  - Сволочь ты, а не Гешка! - в сердцах произнесла Кристина, которая по-прежнему обнимала Мишу. - Чуть моего жениха в могилу не свел, да еще улыбается.
  - Ну, ведь не свел! Так, - он обращался уже к собравшимся, - не расходимся, представление продолжается. Видите вон то дерево на другой стороне реки? А снежную шапку на верхушке кроны? Смотрите внимательно. - Он перезарядил, и почти не прицеливаясь, навскидку выстрелил. Михаил посмотрел вдаль и увидел, как снег сорвался с высокой кроны большого кедра и полетел вниз.
  Это была страна сказок. Маленькая деревушка, где возможно все, особенно на новый год.
  'Какой там мир солнечных лучей! - подумал Миша. - Вот он настоящий мир - реальный, красивый, полный эмоций. Я пережил такое, чего не мог себе и представить в пыльном городе. А туда все-таки придется вернуться. Притом скоро'.
  Но об этом не хотелось и думать. Приближался вечер.
  
  
  
  После гуляний все вновь отправились в дом Ефимовны. Большой стол в главной комнате был накрыт и ломился от огромного количества еды и бутылей. Все пели песни, веселились, улыбались друг другу.
  Михаил немного отошел после того, как вместе с Гешкой 'повеселил публику'. Но в ушах по-прежнему гудело и казалось, что он до сих пор ощущает, как яблоко лежит на макушке.
  - Прежде чем все сядут за стол, будет театральное представление, без этого нельзя! - сказала Кристина.
  - Вот как? И что, сельчане писали сценарий, все продумывали?
  Она засмеялась:
  - Нет, конечно. Все в основном импровизировано, но строится на том, что каждый герой знает свое место, характер и то, что должен делать.
  У него родилась мысль написать об этом. Ужасно тянуло взять в руки какой-нибудь блокнот, раздобыть ручку и погрузиться в работу. Радость от такого труда он ощутил еще тогда, когда пробовал написать книгу основного учения Монахара. Конечно, все эти записи и мысли - ерунда, их следует забыть, а еще лучше - уничтожить от греха, но сам процесс изложения мысли на бумаге его завораживал. Надо бы подумать об этом. Ведь и правда, необходимо решить, чем заняться в будущем. Почему бы и не писательством? Например, рассказать об этих замечательных людях из деревни Семёнково, с их традициями, повадками, нравами.
  - Здорово! - произнес Миша.
  - Ты о чем? - Удивилась Кристина, - ведь еще ничего не началось.
  - Да так, о своем. В общем, неважно, давай смотреть.
  
  
  Первым на импровизированную сцену выбежал Дед Трескун, в котором сельчане без труда узнали Тимофеича. Он нацепил на себя белую пухлую шубу и вился, как буран. Затем вышел Старый Год - его играл Гешка. Он нарочно сделал серое, угрюмое лицо, показывая тем самым, осталось недолго и его не станет, как только стрелки настенных часов сомкнуться на верхней точке и пробьют последний двенадцатый час для него.
  Дед Трескун наморщил брови:
  - Ну что собрались, лихой народец? Аль не видите, что в гневе я на вас?! Лучше не подходите близко - иначе всех поморожу. Холода на всех в моей душе хватит!
  Провалов испугался этих слов, хотя и понимал, что все это не больше, чем игра. Уж больно хорошо Тимофеич вписался в образ.
  - Я ухожу! - спокойно, размеренно сказал Старый Год. - И знаю отлично, не будете жалеть обо мне вы ни минуты, и проводите меня. Но знайте, я останусь в вашей памяти!
  Тут на сцене появилась косматая баба в лохмотьях. Дед Трескун сразу преобразился:
  - А вот и подруга моя приветная, слуга и друг постоянный. Здравствуй, Кикиморушка Болотная, давненько тебя не видал.
  - Я здесь, Трескун.
  - Чем же занималась все это время, почему пропадала?
  - Да все тем же. Детей новорожденных воровала, к себе на болото сносила и топила.
  Миша посмотрел на Кристину и не понял, почему она побледнела, когда Кикиморушка произнесла эти слова.
  - Верное дело делаешь, Кикиморушка, мне в труде помогаешь. А я путников заблудших, что дорогу потеряли, морожу. Никто не проедет. Кони утонут в снегах, ямщик погибнет.
  Старый Год вышел вперед. При виде его Трескун и Кикимора остепенились и отошли в сторону, пряча глаза.
  - Хоть и осталось мне немного с вами, - произнес Старый Год, - но хочу напоследок подарить чудо. Потому что за долгие дни и ночи полюбил вас всех.
  Он обернулся к нечисти:
  - Повелеваю вам обоим! Да исчезните, да преобразитесь!
  И тут же Гешка убежал со сцены, а Дед Трескун, закрутившись, скинул с себя одежду и стал Дедом Морозом, а Кикимора, сжавшись, вдруг оставила лохмотья и предстала как Снегурочка.
  Все зааплодировали.
  - Добрый день, друзья мои! - сказал Тимофеич, теперь в другой роли. - Рад видеть вас снова. Задержался я - все по Руси нашей славной колесил, в дома заходил, радость дарил. Теперь вот и к вам пожаловал. Да и не просто так, а с подарками! - и он достал большой мешок. Потом обратился к Снегурочке:
  - Внучка, помоги-ка мне!
  И Дед Мороз стал раздавать разные вещицы. Все улыбались, смеялись. Кристине и Михаилу они подарили мягкого плюшевого медвежонка. Миша удивился, но Тимофеич, хитро улыбнувшись, прошептал:
  - Ничего, скоро сам поймешь, для чего он пригодится. Вернее, для кого.
  Провалов с удивлением посмотрел на подругу, а та почему-то задорно подмигнула Деду Морозу и промолчала.
  Потом все гости пили чай с пирогами. Хозяюшка щедро угощала гостей, и Тимофеич - уже просто Тимофеич, стоял рядом с ней и смеялся. Казалось, он вот-вот тепло обнимет помолодевшую Ефимовну и расцелует.
  Все сели за стол. Михаил раскрыл бутылку с вином. Предложил Кристине, но она покачала головой:
  - Да хватит тебе! - сказал он. - Сегодня же праздник. Все-таки, надо как-то отметить, или хотя бы подвести черту накопившимся эмоциям.
  Она только улыбнулась, закрыв стакан ладонью.
  - Мне нельзя, Мишутка.
  - Почему же? Сегодня всем можно.
  - А мне нет. - Она положила руку живот. - Помнишь, я обещала сюрприз?
  - Что? - он до конца еще не понимал, что это значит, но начинал догадываться. - Так я думал, что ты это... Ну, в общем, понимаешь - таблетки, прочее.
  Кристина отрицательно покачала головой.
  - И сколько ему уже?
  - Два месяца. Знаешь, я сразу хотела сказать тебе, но решила подождать подходящей минуты. - Она с опаской посмотрела на Мишу. - Ты рад?
  Часы забили двенадцать. Тимофеич таки обнял Ефимовну, и она не противилась, а наоборот, покрепче прижалась к задорному старичку. Бокалы сомкнулись в едином звоне. Кроме двух.
  Им было не до вина. Кристина и Миша целовались.
  
  
  ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
  Возвращение в город
  
  
  Большой пассажирский поезд стоял возле железнодорожной станции и разрывал протяжным гулом холодный утренний воздух. Смутное очертание деревни вдалеке куталось в тумане. Год начался холодным и уже с первых январских дней обещал, что зима задержится надолго.
  Молодая красивая пара стояла на перроне. Парень с тоской осматривал просторы, будто прощался с местами, которые полюбил и теперь не хотел покидать. Девушка о чем-то думала, и на лице застыла легкая, теплая улыбка.
  Их провожали чуть ли не всей деревней. Тимофеич кричал:
  - Где Ефимовна? Ну что она там копается? Поезд того и гляди отходит. Где ее только носит?
  - Да не шуми, здесь я! - послышался голос. Тут же появилась Ефимовна, держа что-то в руках.
  Она подошла к девушке, и о чем-то очень долго шептала ей на ухо. Потом развернула большой расписной платок и сказала:
  - А это тебе. Носи, Кристинушка. Такого нигде сейчас в городе не найдешь.
  - Какая красота! - Кристина не отводила зачарованных глаз, трогала нежный шелк. - Вот спасибо, бабушка.
  - Он твоей маме покойной принадлежал, а прежде - мне, когда замуж выходила. А теперь вот, сама понимаешь. - Ефимовна расцеловала девушку, потом обернулась к Михаилу:
  - Береги ее! Ради Бога, береги! - обняла его. - Впрочем, нисколько в тебе не сомневаюсь. Хороший парень, ничего не скажешь. Повезло Кристинке.
  - Это мне повезло! - радостно ответил Миша и встал рядом с невестой.
  - Ну что, прощайте! - сказали они вдвоем, и Михаил прыгнул в вагон, а потом подал руку и помог Кристине забраться по крутой лесенке.
  Они в обнимку стояли у окна и смотрели на тех, кто собрался на перроне и провожал их в город.
  - Какие же хорошие люди! - произнес Миша. - Если бы ты знала, как я им благодарен за тепло и радушие. Но надо отдать должное бабке Степаниде и Гешке. Каждый из них помог мне по-своему больно и неприятно, но эффект горькой пилюли прошел, а здоровье вернулось.
  - Правда? - Кристина, похоже, совсем его не слушала. Она улыбалась, протирая ладошкой запотелое стекло.
  - Да, - ответил он.
  Поезд тронулся. Глядя на перрон, они видели, как Тимофеич мелкой трусцой, поджав коленки, бежал за вагоном. Помахивал рукой и что-то кричал вслед. Хорошо прислушавшись, удалось различить:
  - Возвращайтесь!
  - Да, мы обязательно вернемся! - Миша посмотрел на подругу.
  - Конечно, - ответила она.
  
  Сначала Михаилу показалось, что в вагоне холодновато. Но, пригревшись, попив чаю, он понял, что нет - всего лишь никак не мог отойти от долгого стояния на станции. Ноги закоченели:
  - Да, - обратился он к Кристине, глядя на то, как она причесывается, держа в руке маленькое зеркальце, - надо было бы у них валенки позаимствовать, что ли. А то вот ботинки, хоть и на меху, не спасают.
  - Ага, еще и фуфайку не помешало. Представляешь, как твои монахарцы встретят, когда ты к ним приедешь - в валенцах, фуфайке, шапке-ушанке.
  Миша засмеялся:
  - А что, вполне неплохая идея. Что я, не русский мужик в самом деле! Главное тепло, здорово, нигде не жмет.
  Кристина отложила зеркальце и взяла его раскрасневшуюся на морозе руку:
  - Ну как, скажи мне: отошел или нет? Полегчало?
  Он мягко сжал ее ладонь:
  - Спасибо, это была твоя идея, насчет Семёнково.
  - Нет, Мишутка. Это была твоя идея. Насчет поехать куда-нибудь.
  - Тогда знаешь что...
  - Что?
  - Давай, как только приедем, отдохнем, и сразу пойдем к моим родителям в гости.
  - Для чего? - она улыбнулась так, будто заведомо знала ответ.
  - Ну, то есть... Понимаешь, я как порядочный человек обязан...
  - Товарищ Провалов, вот только давайте без штампов! - она весело засмеялась.
  - Ну хорошо, хорошо. Тогда будем проще. Выходи за меня замуж. Я надеюсь, ты...
  Она утвердительно покачала головой:
  - Я согласна. Куда мне теперь без тебя.
  Он поцеловал ее в губы:
  - Только нам обязательно надо сходить к маме. Я хочу, чтобы она порадовалась, благословила. Я знаю, что так и будет. Мама всегда говорила о тебе только хорошее, ты ей сразу понравилась. Возможно, в тайне она возлагала надежды, что именно благодаря тебе я уйду из секты.
  - Значит, она оказалась права?
  - Выходит, что так... Как только приедем, позвоню Андрею, пусть тоже приходит... Как там Ольга сейчас интересно, родила, или нет. По идее, должна. - Он будто разговаривал сам с собой. - Надо же, нашему Щербецу подвезло - двойное счастье. Представляю, что он чувствует.
  - А что чувствуешь ты?
  Он подсел ближе, и, наклонившись, прижался к ней:
  - Я чувствую жизнь, которая начинается отсюда. - Он поцеловал ее в живот. - Отсюда забьет ключом радость. Для нас обоих.
  - Надо же, я тебя не узнаю. Будто и правда деревня вылечила.
  - Неужели? И почему же ты меня не узнаешь?
  - Раньше только и разговоры, как о церкви, братьях, деньгах и прочем. А теперь - радость, дети, забота. Это здорово. Это по-настоящему здорово.
  - Слушай, я тебе еще кое-что хочу сказать. Правда, не знаю, как ты к этому отнесешься...
  - Ну говори.
  - Видишь ли, я хочу, чтобы после свадьбы, - Провалов помолчал. - В общем, чтобы мы переехали с тобой жить в Семёнково. И если не навсегда, то, по крайней мере, надолго. Как ты к этому отнесешься?
  - Знаешь, я сама тебе хотела это предложить. Ведь вижу, как ты преобразился. Теперь город опасен для тебя. Он будет каждую минуту давить, угнетать, все время напоминать о прошлом. А там, в деревне, тебе станет легче.
  - Мужики помогут нам срубить дом, мы обзаведемся хозяйством, - мечтал Миша. - Я буду работать со всеми, станем зажиточными. Ведь в этом нет ничего плохого, если трудиться на славу, верно? А по вечерам мы все вместе будем собираться возле камина. Не хочу печь, попробую сделать камин. Ты будешь шить, вышивать, в общем - делать все, что захочешь, детишки станут тихо играть в углу комнаты. А я буду писать. Сочинять разные истории. Во мне родилась эта тяга, я тебе еще не говорил о ней. И мы будем счастливы.
  - Эх, Мишенька. Не говори гоп, дожить еще надо.
  - Доживем, куда мы денемся. Улажу все в городе, и назад.
  - Если б все так просто...
  - Кристин, ну не начинай. Я так хорошо настроился, разомлел весь от разговоров и чая, а ты - на тебе, ну прям как обухом по голове. Я сказал, разберусь со всем быстро и резко. И у меня получиться - после того, как мне чуть башку пулей не снесло, все на свете кажется ерундой. Найти слепого мальчика и помочь ему - раз, поговорить с Женей - два. Но прежде - с Щербецом. Потому что я не хочу, чтобы, когда я уехал, он оставался в секте. Но, думаю, двое детей сыграют гораздо сильнее здесь, чем все мои слова. Тем более, как Суворин считает, я и говорить-то особо не умею.
  - Он мне не нравится. Я давно хотела тебе откровенно об этом сказать. Просто считала, что не мое это дело, потому не лезла. Но теперь осмелюсь - Женя вызывает у меня страх. С виду он спокойный, уравновешенный парень. Знаешь ли, такой, на какого всегда можно положиться. Ведь ты именно поэтому сделал его своей 'правой рукой'.
  Михаил кивнул головой.
  - И чует что-то мое сердце. Вот как загляну в его глаза, и внутри будто все переворачивается: они горят, все испепелить готовы. Он самый фанатик у вас. Не знаю, какие у тебя с ним отношения в последнее время, но скажу честно: на мой взгляд, Суворин психопат. Рехнувшийся идиот.
  - Замолчи сейчас же! И не смей в моем присутствии говорить такое! Что за чушь. Оскорбляя Женю, ты тем самым оскорбляешь и меня: мы с ним надежные, хорошие друзья, по сути, начинали вместе, и рука об руку храм строили. Ему теперь все это отойдет - я и не возражаю. Пусть идея неверна, пусть ересь, - но это неважно для него. Он хочет этим заниматься. Так и флаг ему в руки. Иди себе, Женя! А я буду искреннее надеяться, что у него все получится.
  - Ты не обижайся. Конечно, грубовато я сказала, слишком прямолинейно. Может, и правда напраслину навела. Прости.
  - Нет, милая, это ты меня прости. Конечно, все я понимаю, - он нежно поцеловал ее в бровь. - На беременных нельзя обижаться. Они священны все девять месяцев, пока ребенок под сердцем. Надо понимать и прощать. А самое главное - заботиться.
  - Похоже, Ефимовна была права.
  - Насчет чего? - удивился Миша.
  - Насчет того, как мне с тобой повезло!
  Колеса мерно стучали. Поезд катился по рельсам, вез их в город. Туда, где прошло их детство, где они познакомились и сдружились. Туда, где зародилась эпоха веры в Монахара и появился храм. Туда, где слепой юноша когда-то жонглировал шариками.
  Туда, где иногда старые сны не давали покоя.
  
  
  ***
  Родной дом весь сверкал чистотой. Мать то и дело бегала из кухни в зал, носила тарелки с салатами, Николаев ставил на стол бутылки с вином. Андрей Щербец сидел на диване, смотрел, что идет по телевизору, между делом гладя кота. Он скучал по жене Ольге, которой пришлось в этот вечер опять остаться одной, и Дрюха с нетерпением ждал, когда же вернется назад. Ужасно хотелось посмотреть на сыновей-близняшек. Укутанные в пеленки, они, наверное, сейчас мирно сопели во сне. А Ольга сидела рядом, пела тонким голоском нежную колыбельную песню и с нетерпением дожидалась возвращения мужа.
  Миша с Кристиной молча улыбались друг другу. Они держались за руки и даже немного боялись: все-таки, очень ответственный и значимый момент в их жизни. Пусть пока не свадьба, но благословение имеет немалое значение. Все-таки, надо соблюдать старые традиции. Миша понял это только после того, как пожил в Семёнково.
  Наконец, когда все уселись, слово взял Михаил:
  - Дорогая мама! Мы пришли сегодня, чтобы сказать тебе кое-что важное. Думаю, ты и сама обо всем догадываешься...- он помолчал. - Мы с Кристиной решили пожениться.
  Елена Александровна опустила глаза, затем вновь подняла их на сына.
  - Теперь я хочу попросить твоего согласия, благословения на брак. Без этого нельзя.
  Возникла небольшая пауза.
  - Дети! - мать поднялась со стула. Хотела сказать что-то красивое, но не нашла подходящих слов. Решила обойтись простой, но очень доброй и нужной фразой. - Будьте счастливы! Я знаю, все у вас будет хорошо.
  - Борис Андреевич, - теперь Провалов обратился к Николаеву, - а как Вы?
  Доктор потупил глаза и принялся мять в руках салфетку:
  - Миш, ну ты же знаешь, я человек, который...
  Михаил не дал ему закончить, оборвав на полуслове:
  - Да, Вы человек, который подарил мне жизнь. Жизнь дарит только отец. Потому считаю Вас моим вторым отцом и прошу у Вас разрешения.
  Врач покраснел:
  - Раз так, присоединяюсь к Елене. Будьте счастливы и не забывайте нас!
  - Вот и хорошо! - Щербец поднялся из-за стола. - Давайте выпьем за жениха и невесту. Горько кричать рано, но я знаю, что буду это делать очень скоро. Я тоже, очень, очень счастлив, что все вышло именно так!
  Зазвенели рюмки.
  - Извините, я отойду, - сказала мама и ушла на кухню.
  Украдкой она достала из сумочки иконку со Спасителем. Ту самую, на которую молилась тогда, когда Миша лежал в операционной, и доктора спасали его жизнь. Хотела прочитать какую-нибудь молитву, но почему-то не смогла вспомнить ни одной, и только произнесла чуть слышно:
  - Спасибо, Господи!
  Горячие слезы окропили лик Христа.
  
  
  Сидевшие за столом вели неспешную беседу на разные темы. Смеялись, вспоминая о чем-то. Мама наконец вернулась с кухни, ее щеки горели. Андрей поднялся, и что-то шепнул на ухо Михаилу. Затем они вышли.
  Щербец отвел Мишу в соседнюю комнату:
  - Знаю, сегодня не совсем подходящий день, чтобы говорить об этом, но я не могу удержаться, - начал он. - Прости, то я опять начинаю разговор про церковь, но не могу удержаться: Суворин перешел все мыслимые и немыслимые границы! Зачем ты доверил этому психу выступать на лекциях? Послушал бы ты эту дребедень!
  - Стоп, - удивился Провалов, - я же дал ему материал, который следовало бы прочитать. Он что...
  - Вот именно, - перебил Дрюха, - он тебя не послушал. Так что надо принимать меры.
  Неожиданно Провалов скривил лицо и резко произнес:
  - Плевать я хотел на всё! Катись в тартарары. Пускай Женя читает что хочет, теперь организация его. Я ухожу.
  Щербец от удивления вытаращил глаза:
  - То есть как, его? Ты что такое говоришь? А как же братья?
  - Если хотят, пусть остаются с Сувориным, или идут на все четыре стороны. Мне теперь все равно.
  - Так нельзя!
  - Можно! Это моих рук дело, вся эта церковь и прочее. Что хочу, то и буду делать.
  - Не так все просто, Миш.
  - Мне надоело. Больше не могу. Хватит об этом. Я встречусь с Женей, поговорю с ним, передам бразды правления, а потом уеду с Кристиной в деревню. И на этом кончится эпоха веры в Монахара. По крайней мере, для меня - точно.
  Андрей промолчал и задумался. Он понимал, что переубедить Михаила не удастся, а без него не будет и организации. Оставаться в церкви, где каждый день читает лекции Суворин, не хотелось.
  - Если так, - наконец произнес он, - то и я последую твоему примеру. У меня теперь двое детей, заботы. Пора завязывать с этой ерундой.
  - Ты прав! - Миша похлопал его по плечу, а потом шепнул на ухо:
  - И еще: только маме не говори, ладно? И вообще пока никому: Кристина ждет ребенка.
  - Да неужели?! И кто же у вас будет? Мальчик, девочка?
  - А я почем знаю? Кто бы ни был, буду жить ради своей жены и того, кого она носит сейчас под сердцем. Понимаешь, насколько это лучше, чем служение призрачному, несуществующему богу?
  - Братья не поймут нас. Но какая разница - былые времена уже давно в прошлом. Их не вернуть. Мы взрослеем, умнеем, многое начинаем понимать. Я и сам в последнее время охладел в вере. Просто никогда не говорил тебе об этом.
  - Ты охладел, потому что вера в Монахара не может согревать. Она, как лед. Она - ересь.
  - Теперь уж точно ересь. Особенно после Жениных лекций.
  - Все решено. Отступать некуда. Я очень рад, что ты меня поддержал.
  Они обнялись:
  - Пойдем за стол, - Щербец улыбнулся, - а то нас уже заждались там.
  - Ага, думают, какой такой новый заговор мы с тобой готовим.
  
  
  
   ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
  Конец эпохи Монахара
  
  
  На стенах просторной комнаты висели портреты царей, флаг, двуглавый орел. Казаки сидели за большим столом, совещались, курили, пуская к потолку кольца табачного дыма.
  - Ну что, Никифор Филиппыч, скажи нам, как быть? - поднялся один из казаков, обращаясь к атаману.
  - Будем принимать решение, - ответил атаман. На его широкой груди блестело множество медалей с крестами. - Ясно одно: так, как сейчас, оставлять нельзя.
  - Точно! Верно! - загомонили прочие.
  - Тишка, так значит, говоришь, христиан добропорядочных гнать и бить призывают?
  - Именно так, Никифор Филлипыч. - Подал реплику бородатый казак. Тот самый, что присутствовал на лекции Евгения Суворина. - По Вашему заданию там был и всю эту чертовщину слушал. Даже на пленку записал! - он показал собравшимся диктофон.
  - Я вот как думаю, братцы, - продолжал атаман, поглаживая седые усы, - ежели их Монахар к такому злу призывает, стало быть, сатанинская вера у них.
  - Верно! - новые крики одобрения.
  - А уж что про бесов и ангелов они там плетут, так передать страшно! Как такую ересь вообще в голове держать можно! - Тишка раскурил папироску. - Неотложные меры нужны, правильно было сказано. Потому что власти церковь эту никогда не запретят - у них вся деятельность законная. Но мы то с вами не можем молча сидеть и дивиться на то, как они честным людям мозги пудрят.
  - Вот именно! - поддержал атаман, - поэтому у нас нет другого выхода, кроме как проучить их всех.
  - Да их разве проучишь! - послышался возглас, - надо сразу взяться как следует, и положить конец.
  - Обожди ты! - оборвал Никифор Филиппыч, - может, не стоит пока грубые меры принимать. Давайте попробуем сначала по мирному. Каждого из секты отдельно поймаем на улице, погутарим с ним по душам, а там глядишь, и обернется. Глянет, какой дрянью занимается, пойдет покаяться в церковь, да и заживет по-людски.
  - Ах, не вериться мне, казаки-братцы, что возможно это, - сказал Тишка, - потому что вы не бывали у них, а я стоял в том храме темном. Пожестче надо.
  - Может, и так, - ответил атаман. - Казак скорей умрет, чем с родной земли уйдет. А нас, братцы, эти монахарцы скоро вытеснять начнут. Поэтому верно Тишка сказал, его линию одобряю: если не мы, то они нас. Давайте пойдем на опережение. Иначе не сегодня-завтра это зверье ворвется в православные храмы, святыни поругают.
  - Ударим по богоборникам за веру нашу русскую!
  - Во имя Отца и Сына, и Святого Духа! - Никифор Филиппович перекрестился.
  ***
  
  Женя сидел в своей комнате и, перебирая четки, молился Монахару. Его глаза горели, он жадно хватал ноздрями душный воздух:
  - Помоги мне! Я знаю, Ты великий Бог, единственный и верховный. Только Ты был и останешься со мной до конца. Теперь я прошу Тебя о помощи, и знаю, что истина на моей стороне. Все, что я делал, было только во имя мира солнечных лучей и Тебя, моего Господа. Да славься во веки и благослови меня, раба твоего!
  Он поднялся с колен и поднял телефонную трубку. Дрожащими пальцами набрал номер Михаила:
  - Алло, Миш, привет.
  - А, Жень, как ты жив здоров? - услышал радостный голос Провалова на другом конце провода.
  - Все в порядке. Как отдохнул?
  - Ничего. Мы отлично провели время.
  - Ты сейчас не занят?
  - Вообще-то нет. Сейчас у меня Кристина, она останется ночевать. Сижу дома. Только от родителей пришли... Мы пожениться решили.
  - Вот как? - холодно ответил Суворин, будто последние слова для него совсем ничего не значили. А сам подумал: 'Черт, это осложняет дела. Но ничего, раз решил, что сегодня - значит сегодня'. Помолчав немного, он добавил:
  - Как ты отнесешься к тому, если я приду к тебе вечером?
  - В принципе можно. Кристина ляжет спать, и мы тихонько поговорим на кухне. Ведь нам есть, что обсудить, верно?
  - Надеюсь, что да. - Женя нервно накручивал телефонный шнур на палец. - Я зайду.
  - Хорошо, буду ждать.
  
  
  'Нет иного пути!' - подумал Суворин, уходя из дома. Снег блестел при свете вечерних фонарей, - сегодня должно решиться все, что будет дальше'.
  Он быстрым шагом шел к Провалову. На лице застыло беспокойство, нескрываемый страх, но более всего - эмоциональное возбуждение. Нервная дрожь бегала по всему телу, тряслись руки, глаза часто моргали и дергались.
  - Так, надо успокоиться, взять себя в руки, иначе ничего не выйдет! - сказал он сам себе. Потом остановился возле киоска и просунул в окошко смятый червонец.
  Купив бутылку пива, отошел в сторону. Пошарил по карманам, и еле-еле сумел отыскать успокоительное. Выдавив из шуршащей платины сразу две таблетки, положил их на язык и жадно запил.
  - Должно помочь! - с этими словами Женя поставил на снег почти полную бутылку и пошел дальше.
  По дороге вдруг вспомнилось, как совсем недавно лазил в этом районе, пробираясь по глухим улочкам и трущобам, и увидел крысу. При воспоминании о дохлой твари пробежали мурашки по коже и вновь вернулась дрожь.
  - Ничего, скоро я навсегда забуду о тебе. Сегодня или никогда. Потому что стану впереди, и в моих руках будет власть. А это самое главное.
  Почему-то сразу же после крысы вспомнился отец. И впервые Женя не испугался его, а, наоборот, почувствовал себя выше:
  - Я не слабак! - с гордостью за себя произнес Суворин, будто покойный человек мог его слышать.
  
  
  
  
  
  Ъ
  ***
  
  - Мне не нравится, что ты все время где-то пропадаешь. Я хочу, чтобы ты больше уделял времени детям и мне! - Ольга с недовольством в голосе отчитывала мужа.
  Андрей Щербец наивно опустил глаза, как провинившийся мальчишка, потом задорно улыбнулся и, подхватив молодую супругу за талию, стал кружиться с ней по комнате:
  - Ну что ты делаешь, пусти, дурачок! - смеялась она. - Хватит, а то детей разбудишь.
  - Обещаю. Нет - клянусь! С этого дня, с этой самой минуты я всегда буду рядом с тобой. Понимаю, как тебе плохо целыми днями и вечерами одной. Ведь я чуть ли не круглыми сутками занимался вопросами церкви.
  - И что, теперь ты не будешь участвовать в работе храма? - удивилась Ольга.
  - Представь себе: нет! Хватит, дальше уже нельзя. А то вот рехнусь, как Суворин, что со мной тогда делать? Михаил уходит, и я вместе с ним.
  - И Миша тоже?
  - Это долгая история, о которой мы пока никому особенно не рассказываем. Но главное не в этом: фанатичная вера отмирает, уходит вместе с юношеской дурью. Впереди взрослая, нормальная жизнь. Пойду устроюсь на нормальную мирскую работу, благо, сил у меня много, хоть отнимай! И буду жить только для своей семьи! - он обнял Ольгу и поцеловал в губы.
  - Эх, хотелось бы верить! - ответила она и улыбнулась.
  - Так оно и будет! А теперь давай пойдем посмотрим, как там наши карапузы, а то я по ним так соскучился! - и только Андрей произнес эти слова, как семейную идиллию нарушил звонок телефона в прихожей.
  - Умоляю, не поднимай трубку! Пошли все к черту! - настаивала Оля.
  Дрюха и правда сначала хотел поступить так, как говорила жена, но, подумав, решил ответить. Что-то внутри - какое-то странное и недоброе чутье подсказывало, что нужно поступить именно так.
  С неохотой он поднял трубку. Лицо - совсем недавно такое умиротворенное, расслабленное, вдруг побледнело, брови резко сошлись на переносице.
  - Что? И когда? Кто это сделал? - с испугом произносил он. - Хорошо, скоро буду.
  Не говоря ни слова, Щербец накинул пуховик и, не застегивая пуговиц, принялся быстро зашнуровывать ботинки.
  - Опять дела?
  Он не ответил, а, молча поцеловав ее в щеку, открыл дверь и ушел.
  - Постой, ты же обещал! - обиженно крикнула она вслед, выйдя на лестничную площадку. Но Андрей, похоже, уже не видел и не слышал ничего вокруг себя.
  
  ***
  
  Кухня освещалась только слабой настенной лампой. Миша и Женя сидели друг против друга и смотрели в глаза, как будто готовились к схватке:
  - Так что ты скажешь, Михаил?
  - Скажу: не кричи так, Кристину разбудишь! Она только-только уснула.
  - Хорошо, не буду, - он перешел на полушепот, - ну и как мы поступим?
  - Я же объяснял тебе ситуацию. Все просто: больше не желаю ни минуты оставаться в этом проклятом городе. Меня уже тошнит от этих улиц, домов, стен. От всего, что связано с прошлым.
  - И от Монахара, нашего великого Бога? - спросил Суворин, хитро прищурив глаза.
  Миша решил промолчать в ответ.
  - Ладно, можешь не отвечать. У тебя на лице написано, что ты охладел в вере. Можешь не объясняться, это лишнее. Я даже догадываюсь, почему это произошло.
  - Слушай, мы тут сидим не для того, чтобы спорить, кто из нас преданный Монахара, а кто вероотступник. Так что хватит об этом.
  - Миша, брось! Я вовсе не это имел ввиду.
  - Бог со всем этим... Итак, надеюсь, ты все понял правильно: я собираюсь уехать отсюда в деревню Семёнково со своей будущей женой и остаться там.
  - Очень хорошо. Просто замечательно, - Женя медленно потер руки, - но скажи мне, пожалуйста: а как же братья? Неужели ты вот так просто возьмешь, и оставишь организацию? А кто тогда будет лидером, кто поведет вперед паству?
  - Ты и поведешь, Женя. Я доверяю тебе бразды правления.
  - Неужели? - сердце забилось в груди, руки опять начали немного дрожать, и Суворин про себя еще раз поблагодарил успокаивающие таблетки, ведь именно благодаря им он оставался более-менее спокойным и собранным в эту минуту. Он не верил словам Провалова о том, что ему доверяют целиком церковь. Не может такого быть. Здесь явно есть какой-то подвох. Но это неважно - дальше Женя собирался вести свою линию, и претворить в жизнь задуманное.
  - Да, теперь храм по праву принадлежит тебе.
  - Это уже интересно. Только знаешь что, Миша.
  - Что?
  - Да то: братья никогда мне не поверят, это раз. Во-вторых, так просто они тебя не отпустят, и меня уж подавно не примут за лидера, пока ты есть.
  От последних слов Михаилу стало не по себе, но решил, что зря нагоняет черные краски там, где, может, этого и не стоит делать.
  - Это еще почему? - не найдя ничего другого, произнес Провалов.
  - Все очень просто. Только ты по нашей вере удосужился говорить лично с Богом, только ты однажды посетил мир солнечных лучей. А кто такой я? Я всегда был и до сих пор остаюсь твоей тенью, правой рукой, а по сути - человеком, выполняющим самую тяжелую и неблагодарную работу. А ты всегда купался в счастье, у тебя было всё: слава, признание, любовь. Ты был в центре, но только лишь потому, что стоял на наших плечах. Без меня и братьев ничего бы не получилось. И теперь мы, а вернее я - основа церкви Монахара, и по праву владелец ее, а не ты.
  - Эко тебя прорвало, друг мой! Я погляжу, никак обиду на меня затаил. Что ж, зря. Я тебе никогда зла не желал. Ни я, ни кто-либо другой из братства. Помню, как ты первый раз пришел на лекцию: такой весь стеснительный, забитый парнишка. Щербец с радостью открыл перед тобой дверь, а я пригласил сесть с нами в круг и присоединиться к духовной беседе и молитве. Неужели ты не помнишь всего этого и не ценишь нашу ласку и любовь?
  - Это было давно. Теперь очень многое изменилось. Церковь разваливается, люди каждый день уходят от нас, разочаровавшись в вере.
  - Да, но при чем здесь я?
  - Как при чем?! Ты же глава, лидер, и просто обязан удержать их вокруг себя.
  Провалов устало улыбнулся:
  - Женя, ну пойми ты наконец, что мне уже все надоело. Я хочу уйти прочь, уехать отсюда и больше ничего. Неужели ты не можешь это понять?
  - Отчего же? Очень хорошо понимаю, и даже сочувствую, но повторюсь: братья так легко тебя не отпустят. Они будут искать тебя, приедут в деревню и насильно заберут обратно. Ты убежишь, и тебя опять найдут.
  - Ну и что же нам тогда делать?
  - Для начала, - Женя залез в карман и достал блокнот и ручку, - давай с тобой немного разомнем руки.
  - В каком смысле? - удивился Михаил, глядя на то, как Суворин протягивает ему вырванный листок.
  - Так, ничего особенного. Просто пиши то, что я тебе продиктую. Не знаю, поможет это хоть как-то, или нет. Скажем, это объяснительная записка для братьев, почему ты уходишь из церкви.
  - Ты уверен, что она нужна? По-моему, не очень...
  - Ну, она может пригодиться. Я хочу помочь тебе.
  - Хорошо, тогда ладно, - Провалов взял ручку, - говори, что писать.
  
  ***
  
  Щербец с недоумением наблюдал картину происходящего, до сих пор не понимая, что же происходит.
  То место, где когда-то высился их храм, со всех сторон окружили люди, и, несмотря на просьбы со стороны многочисленной милиции уйти, отогнать зевак им не удавалось. Вокруг было много милицейских и пожарных машин. Подъехала также скорая помощь, и люди в белых халатах погрузили на носилки сильно побитого пожилого мужчину, в котором Дрюха без труда узнал сторожа.
  Андрей прислушался - справа от него, буквально в пяти шагах стоял репортер местного телевидения - щуплый парень в куртке на меху. Он крепко держал в красной от мороза руке микрофон и говорил в камеру, иногда сбиваясь, иногда заполняя появившуюся паузу протяжным 'э-э-э'.
  - Сегодняшним вечером в нашем городе произошло чрезвычайное происшествие. Группа неизвестных вандалов ворвались в храм Монахара и произвела поджог. Кому это нужно, какая организация не хочет смириться с соседством новой веры и проповедует религиозную нетерпимость?
  Щербец сделал несколько шагов в сторону телекамеры, чтобы лучше слышать. С этого места начиналось самое интересное. Хотя теперь уже точно все позади, а от былой веры остались лишь дотлевающие угольки да черный фантом некогда красивого храма.
  - Сейчас пока рано спешить с выводами, но мы предполагаем, - теперь говорил какой-то строгий мужчина в серой форме, а репортер, ссутулившись, робко протягивал к нему микрофон, - что здесь не обошлось без радикальных представителей местного казачества. Хотелось бы вспомнить, что еще пять лет назад считающие себя 'полицейскими от православия' грубо потешались над кришнаитами и слали бесконечные угрозы в адрес Свидетелей Иеговы. Так что вполне можно предположить, кто устроил эту акцию.
  - У вас, должно быть, есть и более конкретные факты.
  - Конечно, я ведь не вправе заявлять о чем-то безапелляционно. Во-первых, за несколько дней до сегодняшнего инцидента последователи Михаила Провалова видели в своем храме мужчину, похожего на казака. Позже мы установили - это был Тихон Зубов, член радикального движения 'Союз Георгия Победоносца', которое действует в нашем городе. И еще: несколько свидетелей, которых нам удалось найти, проходили мимо храма, когда кто-то, ликвидировав сторожа, ворвался внутрь. Слышались крики: 'За православную веру, жги, казаки!'
  Дрюха уже хотел уйти, но услышал последнюю фразу, которую сказал репортер:
  - Как стало известно только что, ряд последователей церкви Монахара, узнав о случившемся, покончили жизнь самоубийством. Сначала застрелился Иван Ветров, ему было двадцать лет, затем... - репортер продолжил зачитывать список ребят, которые отчаялись, и, разочаровавшись во всем, решили уйти из жизни. Щербец представил на минуту, что сейчас, должно быть, когда называются фамилии, то синхронно на экране показывают фотографии самоубийц. И матери их сейчас, должно быть, сидят где-то и истошно плачут, проклиная Монахара, или, скорее всего, уже просто лежат без чувств от горя.
  'О Боже! - Андрей схватился за голову, - Мишка, какого же зверя ты создал! Он пожирает все и вся!'
  Дрюха и не догадывался, что в эту минуту зверь собирался накинуться и без жалости растерзать того, кто его создал, долго лелеял, а потом поставил на ноги.
  
  ***
  
  - Давай, диктуй, что писать, - сказал Миша.
  Суворин ходил из стороны в сторону по кухне:
  - Так, пиши: дорогие братья, слуги Монахара! Простите меня! В эту минуту я понимаю, что пошел по неверному пути, ошибся. Потому решил, что не могу больше оставаться с вами и ухожу навсегда. Отныне организация принадлежит Евгению Суворину.
  Провалов быстро бегал ручкой по бумаге, до конца не успевая за мыслью. Да и не успел. Лишь только поставил последнюю точку, как неожиданно почувствовал холодную сталь ножа у самого горла.
  - Женька, ты что делаешь? - прохрипел он от неожиданности.
  - Заткнись и внимательно слушай меня, выполняй все указания. Надеюсь, ты хорошо меня понял?
  - Нет, я не понимаю, что происходит.
  - Ничего. - Суворин достал из куртки небольшой моток веревки. - Бери это и пошли в ванную.
  - Зачем?
  - Не надо вопросов. Сам все поймешь, - они поднялись на ноги, и Женя, по-прежнему держа нож у горла, другой рукой поднял со стола записку.
  В ванной он заставил Провалова перекинуть веревку через стальную трубу на потолке и завязать петлю:
  - Женя, ты что, повеситься собрался?
  - Я? Нет, конечно. А вот ты, судя по этой записке - да. Тем более что по идее должны уйти в мир иной еще пять монахарцев.
  - Не понимаю.
  - Все просто: я долго настраивал их на то, чтобы они наложили на себя руки, притом в этот вечер. Уверял, что все кончено, их жизнь ничтожна и в будущем будет лишена всякого смысла. И есть только один выход: пока не поздно, самим отправиться в мир солнечных лучей. Я доказал им, что Монахар не считает самоубийство за грех.
  - Ты крыса, подонок!
  - Вот как? А ведь слепой мальчишка точно также меня назвал. И поплатился.
  - Что ты с ним сделал, псих! Отвечай! Чего тебе не хватает, забирай и уходи прочь!
  - Успокойся, и так все мое. А мальчишка... Совсем скоро он сам тебе обо всем расскажет. У вас будет много времени. А сейчас живо протягивай голову в петлю, иначе придется тебя просто зарезать.
  'Ну теперь уж точно конец', - подумал Михаил Провалов, чувствуя, как веревка натягивается и становится нечем дышать. Вся прошлая жизнь промелькнула перед глазами как одно короткое мгновение: от возвращения домой через заброшенный сад, храма, Гешки с обрезом до последней минуты.
  Неожиданно послышались тихие шаги.
  - Что здесь происходит? - Кристина с сонным лицом стояла в дверях ванной комнаты.
  Женя с бешеными глазами обернулся на ее голос. Михаил хотел крикнут 'БЕГИ!!!', но не смог. Глаза выпучились, и из сдавленного горла вырвался только глухой хрип.
  Провалов дергался на веревке и задыхался. Суворин продолжал смотреть на девушку, сжимая в руке нож.
  
  ***
  
  - Надо срочно идти к Мише! - сказал Щербец и, выдыхая клубы пара изо рта, двинулся вперед. Мороз крепчал, щеки раскраснелись, сердце учащенно билось в груди.
  Казаки или кто бы то ни было сожгли храм, часть последователей покончили с собой. Такого плачевного финала не ожидал никто. Все начиналось так славно, чудно, а заканчивалось страшно и пугающе.
  Голова кружилась. Щербец тайным чутьем понимал, что происходит нечто ужасное, и решил бежать.
  По дороге Дрюха сбил с ног прогуливающуюся молодую парочку. Он не различил их сквозь сумерки зимнего вечера. Отдаленно слышал угрозы раздосадованного парня, который, наверно, подал руку своей девушке, помогая подняться из сугроба.
  - Стой! Догоню! - прозвучало за спиной, но Андрей и не думал останавливаться.
  Наконец добежал до пятиэтажки, где жил Провалов. Перескакивая сразу через три ступеньки, бешено поднялся наверх и принялся стучать кулаком по двери и судорожно жать на дверной замок.
  - Что же, черт возьми, случилось? - спросил сам у себя Дрюха, и, долго не раздумывая, навалился плечом на дверь. Не помогло - она оставалась на месте. Тогда он отошел на два шага и со всей силы ударил ногой. Послышался сухой треск ломающейся древесины, и дверь с грохотом слетела с петель.
  В квартире было темно. Щербец заглянул на кухню, но там никого не было. Затем заметил неяркий свет, горящий в ванной.
  Прищуриваясь, Дрюха пошел вперед.
  
  ***
  
  - Что ты с ним сделал? - Кристина испуганно попятилась назад. Ей хотелось, наоборот, вбежать в ванную и как можно быстрее снять с петли Мишу, который уже задыхался. Его ноги сначала дергались, тело раскачивалось в разные стороны. Теперь же он замер, и руки, которые все время тянулись к удавке на шее, обмякли и беспомощно упали вниз.
  - А, проснулась! - Суворин накинулся на девушку, - получай, тварь!
  - Нет, не надо! - Женя поднял глаза и вдруг увидел, как на него наваливается огромная широкоплечая махина. Он сразу узнал Дрюху Щербеца.
  Но, прежде чем тот успел сбить его с ног, Евгений Суворин успел вогнать нож Кристине в грудь.
  Больше он ничего не видел и не слышал. Вдруг будто шепнул кто-то на ухо: 'Мямля и слабак', но тут грубые руки повалили его. Через мгновение хрустнула шея. Женя замер, и удивленные, застывшие зрачки глаз продолжили безразлично смотреть на кафельный пол.
  Щербец, грубо отпихнув мертвое тело Суворина, подбежал к Михаилу и снял с петли. Потом, неловко положив в ванную, нагнулся и приник к нему.
  Провалов не дышал. Веки набухли, лицо побелело, как мел.
  - Нет! - крикнул Дрюха и принялся давить ладонями на грудную
  клетку повешенного. - Не умирай!
  Никакого эффекта.
  - Мишка, ну давай же, дыши! - затем он раскрыл ему рот и, нагнувшись, принялся делать искусственное дыхание. Стараясь из всех сил, Андрей никак не мог остановить слезы, обильными потоками катящиеся с глаз. Он был большим, крепким парнем, но в эту минуту бессильно плакал, не в силах удержаться.
  Наконец Миша слабо кашлянул, его грудь еле-еле поднялась. Через мгновение начал, то и дело вздрагивая, неровно дышать.
  Андрей, улыбаясь через слезы, погладил его по волосам:
  - Ну вот, я же сказал, будешь жить!
  Затем огляделся по сторонам, и увидел распростертого Суворина. Хотелось подняться с колен и долго пинать его, плевать в лицо. Ненависть нарастала, готовая вот-вот разорваться в груди и безумными потоками вылиться наружу. Но что толку. Подонок был мертв и ему вряд ли будет больно.
  
  ***
  Миша сумел поднять веки и увидел над собой расплывчатое грустное лицо, которое и не узнал поначалу.
  - Ты кто? Где я? Что, - тут он зашелся в кашле. - Что произошло?
  - Ты... ты, - Щербец пытался что-то сказать и не смог. - Я и сам не знаю, что произошло. Что с нами со всеми произошло.
  - Это ты, Дрюха? А где Кристина?
  Михаил резко оторвал голову и поднялся на четвереньки. В голове ударило, в глазах начали бегать круги, и он чуть было не повалился опять. С трудом выполз из ванной и, пошатываясь, пошел к нечеткому силуэту девушки, которая лежала в дверях.
  Она то часто, то обрывисто дышала, и смотрела на него большими испуганными глазами, как маленький зверек в клетке, которому уже никогда не суждено из нее выбраться.
  - Что он сделал с тобой? - Миша крепко обнял ее, прижался губами к холодной щеке. Объяснений не требовалось: из груди торчала рукоятка охотничьего ножа, и халат уже сделался красным от крови.
  - Да что же ты сидишь, мать твою! - истошно крикнул Провалов, глядя на Щербеца. - Срочно звони в скорую, еще не поздно!
  - Поздно, Мишутка, - услышал он родной, такой милый голос у самого уха. - За что? Ты не знаешь? Я тоже.
  Глаза закрылись, и тонкая струйка крови вытекла изо рта.
  
  
  
  
  
  
  
  ЭПИЛОГ
  
  Колеса мерно и тоскливо стучали по рельсам. Наступила весна, апрель радовал теплыми днями, но в тамбуре все равно было холодно и неуютно. Михаил Провалов жевал в зубах сигарету, выпуская через нос сизые струйки дыма. От крепкого табака першило в горле, жгло в ноздрях, хотелось кашлять, в голове шумело. Он только начал курить. Пусть Минздрав и умные люди неоднократно предупреждают, насколько это опасно для здоровья. О здоровье как-то не думалось в эту минуту. А многие курильщики говорят, что сигарета порой может стать хорошим заменителем друга, придет на помощь в трудную минуту. Михаил жадно затягивался, но почему-то легче от этого не становилось. Наоборот, мутило и тянуло рвать.
  Ему совсем недавно исполнилось двадцать один, а выглядел на все тридцать. Уставшее серое лицо, скрюченная спина, руки немного дрожали. Нет, он был скорее стариком, которому довелось увидеть многое на своем веку.
  Похоже, теперь решил точно порвать с прошлым и уехать в Семёнково. Правда, не знал, как посмотрит в глаза тамошним жителям, сумеет ли найти слова оправдания перед Ефимовной и Тимофеичем. Ведь, уезжая в город, клялся, давал обещания, что позаботится о Кристине, защитит ее. И ему поверили. А теперь радость стариков, свет жизни для него была мертва.
  Михаил попросил врачей не распространять никому, кроме очень близких людей, информацию о том, что Кристина ждала ребенка. Со слезами на лице уходил домой Миша, после того, как врачи сказали после вскрытия: Кристина носила под сердцем сына. Его сына...
  В последние дни он думал о чем угодно, но только не о храме. Принял холодно к сведению, что тот сгорел и, к удивлению горожан, даже попросил оправдать казаков. Правда, из этого ничего не вышло: всех, причастных к поджогу, осудили, а организация 'Союз Георгия Победоносца' попала под строжайший запрет и, естественно, сразу же прекратила свое существование.
  Сложный вопрос касался судебного слушания по делу Андрея Щербеца. К счастью, его удалось оправдать: он нейтрализовал Суворина, потому как тот представлял опасность. По-другому и быть не могло, тем более что Михаил нанял хорошего адвоката. Остальные деньги из церковной кассы Провалов перечислил в детский дом, как и собирался сделать еще тогда, когда не было храма и монахарцы ходили с кубышками среди 'одинаковых людей'.
  Так что Дрюха вернулся к семье: к жене и ребятишкам, и теперь работает на стройке. Когда последний раз Провалову приходилось разговаривать с сестрой, Ольга сказала, что ее муж стал молчалив, задумчив, и часто плачет во сне, как ребенок. Его можно понять. Странно, он казался самым крепким из всех, но не выдержал, сломался. Оля пыталась организовать ему встречу с психологом, но Щербец отказался. Говорят, он теперь изредка начал посещать православный храм и даже исповедовался, но это, может быть, только слухи.
  Миша долго пытался отыскать слепого юношу, чтобы хорошо отблагодарить, как и собирался. Но тут на голову обрушилось еще одно несчастное сообщение: после того, как сошел снег, в заброшенном саду возле школы нашли зарытые останки мальчика. И Михаил догадывался, кто его убил. Только вот исправить что-либо уже не представлялось возможным.
  Глупая, идиотская игра в свою веру, религию подошла к концу, и последняя кровавая точка в этой истории растеклась, как клякса по исписанному листу. Не осталось ни храма, ни идеологии, ни приверженцев. За несколько часов до того, как отправиться на вокзал, Провалов собрал все свои рукописи с основами вероучения Монахара и сжег их во дворе, а пепел аккуратно закопал в детской песочнице. Теперь можно успокоиться: никто никогда не увидит эти бредовые идеи, цена которым потерянные человеческие жизни.
  Впрочем, не стоило просто так забывать обо всем этом. Вычеркнуть эту историю из памяти, во-первых, не удастся, а во-вторых, просто будет ошибкой. Надо сделать так, чтобы другие люди получили урок из трагических событий и по возможности сделали правильные выводы. Этим и собирался заняться будущий писатель Провалов.
  Докурив до фильтра, Михаил выбросил окурок в окно и пошел в купе. Хорошо, что он ехал один в вагоне. Никто не будет докучать пустыми разговорами и идиотскими вопросами. А ведь любой попутчик наверняка спросил бы его, почему на сидение рядом с собой молодой человек посадил большого плюшевого медвежонка. Вроде бы не маленький, глупо как-то...
  Нет, не глупо. Это был тот самый медвежонок, которого им с Кристиной подарил Тимофеич, одетый в костюм Деда Мороза. Это была память, грустная память о былых мечтах. Медвежонок смотрел на мир черными глазами и улыбался, но даже в веселом разрезе его рта читалась грусть. А если его наклонить головой вниз, то он протяженно замычит, как ребенок, которому не хочется манной каши. Простонет, понимая, что его лишили радости. Нежные детские руки уже никогда не обнимут его, не вцепятся в теплый мех, не будут с ним играть. А ведь медвежонок был создан именно для этого. И только для этого.
  На столе лежала пачка бумаги. Михаил, помешав ложечкой уже пристывший чай, сделал маленький глоток. Напиток был теплым, приторным и неприятным на вкус.
  Достав из пачки чистый лист, Провалов взял ручку и внимательно посмотрел на серую бумагу, пока не заполненную его косым почерком. С этого дня, когда поезд уносил его навсегда в Семёнково, начиналась его писательская карьера. И первый свой роман он решил посвятить прошлому и назвать 'Ересь'.
  - Да, именно так, - произнес Миша и принялся писать неровные строки:
   'Школьный звонок с дребезгом пронесся по коридорам. Дети - радостные, с веселыми улыбками на лицах, наскакивая друг на друга, огромной толпой рвались в классы. На их свежих, румяных щеках был розовый оттенок детства. У всех. Кроме одного'.
  Потом вдруг отбросил ручку. Эмоции взяли верх, он опять посмотрел на медвежонка, смахивая со щеки слезу. Встал у окна.
  Трава на лугах пробивалась из отогревшейся земли. Где-то вдали трактора пахали поле. А поезд ехал вперед и уносил его прочь от прошлого. Но даже в Семёнково не удастся спрятаться от самого себя.
  Бывший лидер церкви Монахара, который когда-то пережил клиническую смерть и вроде бы как разговаривал с Богом, знал это точно...
  
  ***
  
  До чего же интересно выглядят городские кладбища! Про деревенские лучше промолчать, это отдельный разговор. Сплошная русская тоска, деревянные кресты, вороны...
  А вот городские... Тут и памятники чуть ли не до небес местным бизнесменам и крутым бандитам, получившим пулю в зад при очередной криминальной разборке. Каждая подобная могила - настоящее произведение искусства. Однако есть на фоне такой роскоши и совсем обычные, ничем не примечательные.
  Правда, одна из таких простецких резко отличалась от других. Чуть ниже скромной физиономии в очках и белого кругляша с надписью 'Суворин Евгений Александрович' кто-то угольком написал во всю плиту:
  
  ЕРЕСЬ
  
  Ходили слухи, что уголек этот ненавистник взял от останков сгоревшего храма Монахара, а затем и вывел зловещее слово. Кто знает. Но, скорее всего, это очередная красивая легенда, и все было гораздо проще. Теперь ведь по городу ходит много разных легенд, и все они так или иначе касаются странной религии, которой больше нет.
  Однако вымысел это или нет - насчет уголька или головешки от храма, но никто до сих пор не решается подойти к могиле и стереть это слово. Знают, что здесь лежит человек, убивший беременную девушку. Чокнутый религиозный фанатик, мечтающий только о власти и пытающийся всеми силами доказать, что он вовсе не мямля, вовсе не слабак, а способен на многое.
  Под землей покоился бедный парень, которого били и пинали в детстве.
  День выдался ясным и солнечным. В чистых облаках кружились маленькие птички. Но тут неожиданно пошел дождь, несмотря на то, что солнце по-прежнему продолжало ярко гореть на голубом небосводе.
  Буквы на могиле немного размыло, но слово читалось. Оно даже, кажется, стало еще больше и шире. Вновь тишина, спокойствие и все та же заунывность кладбища. Небо больше не плакало.
  Кстати, такой дождик в народе принято называть 'слепым'.
  декабрь 2004 - ноябрь 2005
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"