Я обернусь устало
На самой границе с Польшей,
Жизнь значит теперь так мало,
Выходит и смерть не больше.

И с армией трясогузки
Войду я в сырую Познань
Да, грешен, конечно, - русский.
Да, знаю, конечно, поздно

Бежать от родной махины
От гнуса, снегов, крапивы,
И верить дымам чужбины,
Что буду я там счастливым.

Ведь Родину не избудешь,
Всё то что пришло в начале,
Отца и жену забудешь,
А всю эту синь едва ли.

Полынь, подорожник, пижма,
Березы, дубы и кедры
Из крови уже не выжмешь,
Не пустишь легко по ветру.

Не смоешь с волос и кожи,
Не выскребешь под ногтями,
Бессилие бездорожий,
Приволие под звездами.

В белёсых корявых шрамах,
В глазах, что любви не знают,
Задумчиво и упрямо,
Черты её проступают.

От этого мне не скрыться
На западе их бесстыжем,
Душе не дано забыться
Ни Лондоном ни Парижем.

И я ухожу убогий,
Пропахший уныньем кислым,
По черной чужой дороге,
Утратив остатки смысла.

Я выучусь по-французски
И, словно бы всё забывший,
Я буду пропащий русский,
Я буду до смерти бывший.

С искусством почти хирурга
Её отделю от плоти,
Но ночью сны Петербурга
Утопят меня в болоте.

Заточат в холодный камень,
Зарежут в кабацкой зале,
Заморят в глубокой яме,
Пристрелят в глухом подвале,

Плетьми иссекут до мяса,
Погонят по нищим весям,
Накормят гнилой заразой,
На скользком суку повесят,

Забьют, как собаку, палкой
Задушат холерным смрадом,
Но это ничто, не жалко,
Наверно оно так надо.

А после уж просыпайся,
Гуляй по лугам французским
И, если посмеешь, кайся,
В том что ты родился русским.