Долог был твой путь домой. Роман о сэре Гае Гизборне. Часть первая. Глава девятая.
Хоть и гнал коня что есть духу, а ночевать пришлось под кустом. В прямом смысле слова. Когда совсем стемнело, Гизборн еле сообразил, что вот это перед ним - дорога на Раффорд. И прямо сейчас он все равно в Мэнсфилд не попадет. Что же, ладно, под кустом лучше, чем в яме... Да и не впервой, хотя давно не приходилось.
Пытаясь ночью как-то угреться, кутаясь в чужой плащ и слушая, как там Фьюри, которого он стреножил и пустил пастись по опушке леса, Гизборн неожиданно осознал, что теперь он в положении тех, кого ловил десять лет. Стало даже смешно.
Правда, утром уже было совершенно не до смеха... Чуть не насмерть закоченевший и почти не спавший Гизборн силком загнал себя в седло, едва рассвело. Ехать пришлось снова по знакомым местам - остался позади тракт на Раффорд, а впереди, справа, шумел дубовой листвой Шервуд. Да сколько ж можно... если сейчас, вот сейчас, снова на дороге появятся эти, неубиваемые, вездесущие, жизнерадостные, с улыбочками... Хоть кого-нибудь пришибу... К черту графа, к черту Мэнсфилд, короля и королевское помилование... Хоть кого-нибудь из них! Ненависть согрела Гизборна, привычно разогнала кровь по жилам, заменила сон, еду и чуть не все на свете... А кроме ненависти у него, считай, и не было ничего.
Однако никто не загородил дорогу рыцарю. Он вообще за все утро, считай, что и не встретил никого. Лягушек вот распугал, сойдя с коня к ручейку напиться - всех подвигов.
После полудня, мотающийся в седле от усталости и с голодухи, Гизборн добрался наконец до постоялого двора "Пенный эль", хозяин которого целиком и полностью, до последнего волоска в бородище, был человеком графа Нортгемптона. Сошел с седла, серый, страшный, с красными глазами и легким привкусом безумия во взгляде - хозяин аж испугался, не вручит ли доблестный сэр рыцарь Богу душу немедленно... Отдал поводья конюху, заплетающимся языком пробормотал, кто он такой есть и что он намерен тут делать. Делать, правда, особо он уже ничего не мог - рухнул на лавку, как подкошенный. Проснулся только после того, как хозяин старательно потряс его за плечо - часа через четыре. Сходил проведать Фьюри, убедился, что вороной цел и невредим, и сел в зале напротив входа, спросив вина и хлеба.
Есть не хотелось. Пить, собственно, тоже. Но, поскольку делать было нечего, а можно было только ждать - Гизборн пил. И ждал. Посетителей в общей зале наблюдалось совсем немного, так, жался кто-то по углам. Двое купцов со слугами, тихо обсуждавших убытки. Пилигрим у входа... Часы шли, а Джека все не было. И помилования - тоже не было. Еще немного, и Гизборн сомнет в кулаке оловянный кубок, как уже не раз бывало. Потому что выместить отчаяние и злобу больше не на чем...
***
Однако на этот раз кубок уцелел. Повезло... Простучали копыта во дворе, кто-то что-то спросил, кто-то что ответил. И хотя Гизборн даже головы не поднял, устав вскидываться на каждый шорох, почему-то ему было ясно, что на сей раз повезло не только кубку. По голосу узнал, что ли...
Повертев в дверях головой и узрев наконец своего лорда, к Гизборну чуть не вприпрыжку кинулся Джек. Осунувшийся, с запавшими глазами, лохматый, как воронье гнездо, но совершенно счастливый Джек, размахивающий над головой кожаной сумкой.
- Господин! Мой лорд! Я нашел тебя, ты живой! Господин, я бумаги привез, вот они в сумке, все бумаги нужные, вот они!
Гизборн поднял голову, устало ухмыльнулся в ответ на Джековы вопли и кивнул ему на кувшин и кубок: "Садись. Пей". Совершенно неожиданно оказалось, что и сам Гизборн зверски голоден, как это он столько просидел, не евши? Поэтому хозяину заведения было велено тащить разной еды, и много. И того самого эля, которому постоялый двор обязан названием.
Пока Джек тарахтел о том, как он удрал из Ноттингема, как нашел графа Нортгемптона, как граф - пошли ему святой Николай удачи во всех делах - распорядился сниматься немедленно и скакать во весь опор в Ньюарк-он-Трент, как велел ему, Джеку, там сидеть тихо с графским отрядом и не высовываться, пока не позовут...
- Ведь граф даже не сказал мне, что и ты уже там, мой лорд! Но оно и правильно... я б искать пошел.
Все это время Гизборн размышлял, мрачно глядя в стол. Да что ж это такое? Кругом я должен, всем и каждому... Мертону, выходит, должен, графу Нортгемптону - должен. Ну, этим-то ладно: граф - мой сюзерен, я его вассал, ему выгодно обо мне хлопотать... Мертон - сосед, как-нибудь разберусь. Сочтусь. Но теперь даже собственному оруженосцу должен?!
Поэтому, услышав последние слова Джека, Гизборн вскинулся: "Искать? Зачем?" Джек прекратил глодать куриную ногу и захлопал глазами: "То есть как - зачем? А куда ж я без тебя, мой лорд?"
И столько в желто-зеленых глазах оруженосца было неподдельного изумления, что Гизборну вновь ничего не оставалось, как хмуро отвести взгляд. В который раз за последние несколько дней с ним происходило нечто совершенно непривычное, даже раздражающе непривычное. Он испытывал странную смесь удивления, недовольства и... признательности.
За долгие десять лет он привык к болтливости Джека, к его лени, к его надежности, к его воркотне и к безмятежному своеволию даже привык. И вообще воспринимал Джека как нечто само собой разумеющееся. Табуретка говорящая. Ну, не совсем табуретка, допустим, но все же... Фьюри, своего фриза, Гизборн, скажем, ценил больше. А теперь выясняется, что вот этот ленивый обормот рисковал ради него, своего лорда, чуть не жизнью? Ну, свободой-то точно рисковал... Чувство было, что той самой табуреткой Гизборн схлопотал по голове.
А Джек, так и не поняв, чего от него хотели, продолжил жевать курицу, запивать ее распрекрасным пенным элем и трещать: "Я ж, сэр Гай, сначала так чуть было не сбежал, налегке. И вот уж было выскочил из дому, а потом жалко мне добра стало! Плащ твой взял, новый же совсем... Потом и доспехи решил твои прихватить, ты ж не успел одеться-то толком. Да и это, доспехи денег немалых стоят! И деньги тоже взял, вот они, в целости, все три марки. Ну, я ж всегда знал, где ты их держишь... А чего, оставить надо было, что ли? Евонному сиятельству шерифу?" Джек зыркнул на хозяина, но, увидев, что тот готов уже расхохотаться, продолжил: "А мешок с пожитками там, у седла... Коня-то, Буланого, мне оставить пришлось, эх, жалко..."
- Как оставить? Ты бросил Буланого?
- Не гневайся, сэр Гай, я помню, сколько ты заплатил за жеребца. Ну да, выходит, не сберег я... Ты уж не серчай, мой лорд...Только как бы я верхом-то ушел? Прям вот так вот просто на воротах бы сказал, пропустите, мол, меня, у меня важное дело?
- Да не верещи ты! Постой. А как же ты до Нортгемптона-то успел? Или это граф коня тебе дал?
Джек, поняв, что сболтнул лишнего, хотя чего там, все равно ж всплывет, смущенно промямлил: "Ну, я это... Он там стоял, за оградкой... А темно..." Тут Джек был вынужден прерваться, потому что господин его, похоже, решил помереть со смеху. А Гизборна буквально корчило, он остановиться не мог, бормоча сквозь судорожный хохот: "Во, слуга под стать господину... я - изменник... а мой честный Джек украл лошадь... мой слуга - вор! А я за свои грехи в Палестину поеду, искупать..." Джек быстренько сунул Гизборну кубок с элем и, отхлебнув пару раз, тот кое-как угомонился, лишь изредка отрывисто смеясь и мотая головой.
Протянув руку, Гизборн подтащил к себе по столу сумку с документами и прочитал, что там было. А было там королевское помилование, гласящее, что отныне сэр Гай Гизборн признается пред законом и королем ни в чем неповинным и вольным направляться в свой феод и далее, в Святую Землю. На четыре года. Во имя вящей славы Божией и ради увековечения за Его Величеством поименования Доброго... И бумага от аббата Хьюго де Рено, приора аббатства Святой Пречистой Девы Марии на Холме, объявлявшая вышеназванного сэра воином Христовым во искупление его, Гизборновых, провинностей пред Господом нашим Иисусом Христом и королем Джоном... А вернуться в Англию сэр Гай Гизборн может, только предъявив безупречное свидетельство кого-либо из столпов славного рыцарства в Святой Земле, удостоверяющее пребывание сэра Гая Гизборна в Святой Земле в качестве крестоносца...
- Тааак... Ладно. Это все потом... Сейчас не поедем мы никуда, ни в Святую землю, ни даже домой... Потому что ночь. Конь-то твой хорош?
- Да не сказать, чтоб плох, мой лорд. Если сегодня отдохнет, так пойдет с твоим Фьюри вровень. Дня через четыре будем в Брэдфорде, а там и до дома недалеко. Эх, охота мне в Крэйнхилл съездить, поглядеть... Хоть и не ждет меня там никто. Но все равно - дом родной... А так, да, мой лорд, дня четыре нам надо будет, чтоб до Брэдфорда добраться. Или до Лидса. Какой дорогой двинемся?
- На Лидс. Смотри - и Гизборн принялся чертить на столе - утром выедем, к вечеру будем в Уорксопе, ночуем там. Теперь Донкастер, это еще день, и Понтефракт... вот так. Нет, за четыре дня не получится... Или можно ехать через Шеффилд. Если гнать, то за день успеем до Шеффилда... Потом Хаддерсфилд и Китли. А там уж и манор близко. И народу на этой дороге меньше... Все, я решил. Едем через Шеффилд. Короче, быстрее, да и кормят на этой дороге лучше, сколько я помню, а ты ведь не дурак пожрать, верно? Может, и за четыре дня...
Неожиданно на стол упала чья-то небольшая тень, помешав чертить дальше, и Гизборн поднял голову. Перед ним, прижимая к животу шляпу, обшитую ракушками, стоял маленький, сухонький, остроносый монах-бенедиктинец. Давешний пилигрим, весь вечер просидевший в уголку у входа. Гизборн вскинул брови, ожидая объяснений столь внезапному вторжению.
- Сэр рыцарь... Я стар и немощен, но сохранил тонкий слух. Я услышал - о, совершенно случайно, - что вы завтра отправляетесь в Шеффилд. Позвольте мне ехать с вами, скромному Божьему слуге! Я одинок, а при мне некая сумма денег, кою я должен доставить в мой монастырь в Ирландии... Мне нужно добраться до побережья, до Моркамбе. Не то, чтоб это было так срочно... - и монах заморгал неожиданно пронзительными маленькими глазками.
Гизборн слегка растерялся. С одной стороны, зачем ему попутчик, да еще такой, за которого надо отвечать? И который может стать обузой... С другой, ему, рыцарю, невместно отказывать в помощи старику-монаху. Тем более что ему это не будет ничего стоить... Хотя и не слишком нравится.
- А ты, святой отец, пеший или верхом путешествуешь? - Джек встрял в разговор, не утерпев молчать.
- Я не стану вас задерживать в пути, добрый сэр. У меня есть конь. Может, неказистый, но выносливый.
Ответ монаха был четким, ясным и исполненным некоего достоинства. Несмотря на явное ехидство, старикан начинал нравиться Гизборну. Хоть не святоша лицемерный, как большинство из них. Плевать, пусть едет... Авось, не развалится по дороге. А там - доедем до Скиптона и привет. Оттуда пусть сам уже до Моркамбе добирается. Можно оттуда плыть на остров Мэн, а затем хоть в Дублин, хоть в Бангор...
- Хорошо. Я позволю тебе ехать со мной, ирландец.
- Брат Кормак Лух, мой лорд. До пострига я звался Кормаком, после - был наречен Елизарием. Но уж слишком трудное это имя для наших ирландских языков. Поэтому вскоре монастырская братия снова стала звать меня прежним именем. Так всем удобней, - и монах добродушно усмехнулся.
- Лух?
- Мышь, мой лорд. Всего лишь мышь... Но и мышь бывает полезна! - брат Кормак поднял вверх указательный палец. - Я пригожусь тебе, добрый сэр, вот увидишь. Ты должен ехать в Святую землю? А я там был! По обычаю, каждый ирландский монах обязан совершить паломничество, непременно. И вот, я возвращаюсь... через столько лет. Я много видел, много знаю, сэр...
- Я сэр Гай Гизборн. Моего оруженосца зовут Джеком. И мы идем спать. Ты, если хочешь ехать с нами, брат Кормак, будешь готов на рассвете.
***
За проведенные в дороге четыре дня Гизборн так и не сумел понять толком, чего он больше испытывает по отношению к старому ирландцу - симпатии или раздражения.
Начать с того, что Лух оказался-таки святошей. Правда, какой-то раньше не попадавшейся Гизборну разновидности. Религиозность Луха была пылкой, очевидной и какой-то очень личной, что ли...
Казалось, в его россказнях о чудесах ирландских святых, особенно об обожаемой им святой Бригитте, нет ни тени вымысла. Как будто старикан самолично при тех чудесах присутствовал... И если уж брату Кормаку приходило на ум ознакомить новоявленных "прихожан" со всеми подробностями явлений, сопровождавших житие какого-нибудь отшельника на берегу зеленой Ирландии, увернуться было совершенно невозможно. Хватка у монаха была железная... Он чихать хотел на грозно сведенные белесые брови своего защитника на пути к острову Эйрин, и на его злобное молчание - тоже чихать хотел.
Первый раз в жизни Гизборн видел человека, который от него зависел, но который при этом совершенно его не боялся. Луху в голову не приходило бояться "доброго сэра рыцаря". Ну, мрачный, ну, молчаливый - и что? У сэра рыцаря есть на то свои причины... И только-то. А вот если ему рассказать о превратностях пути в Святую землю, глядишь, он и отойдет! Слушать станет, головой кивать...
Короче, болтал брат Лух, не затыкаясь, и переплюнул в этом сложном деле самого Джека. О своем зеленом острове, о морской болезни, о невероятно сладких плодах - финиках, горсти которых хватает путнику на целых три дня, о том, как ему жалко помереть будет, не совершив чего-нибудь значительного во славу святой Бригитты, о том, как досадно, что аббат не дает ему целиком использовать свой талант каменщика... Тут Гизборн не выдержал и хмыкнул.
"Да, мой добрый сэр!" - бенедиктинец воздел сухой костлявый палец в небеса, - он вообще часто так делал, - отчего рукав одеяния сполз, обнажая жилистую и все еще сильную руку. - "До пострига я подвизался каменщиком, имел честь состоять в цеху! И немало, скажу я тебе, моими руками, вот этими самыми, создано прекрасного! В те времена, когда я был молод, старый отец-настоятель, благослови Святая Троица его душу, позволял мне приносить пользу Господу нашему, возводя часовни и даже городские дома... Я бенедиктинец, как ты видишь, мой добрый сэр, - и брат Кормак похлопал себя по груди, укрытой складками когда-то черной, а сейчас порыжелой от времени сутаны, - Наш устав позволяет нам заниматься тем, к чему лежит душа и есть талант, если только это не мешает участвовать в службах. А чего мешать-то? ...и помолиться с братией время находилось, и усердно трудиться вне стен монастыря... Девиз наш: "Ora et labora", "Молись и работай", стало быть. Работай, исполняй свою миссию здесь, на грешной земле, чтоб в крепкие души ирландцев вошла столь же крепкая вера! Дабы паства жила в хороших, прочных домах и знала бы, что слуги божьи - не просто дармоеды-неумехи!
А те деньги, что платили горожане, шли на книги для нашего монастыря и на лечебницу при обители... На странноприимный дом, опять же... Мне-то их серебро не нужно. Господь в милости своей дарует мне все то, в чем я нуждаюсь. Вот, мой лорд, мне нужна была защита - и я встретил тебя! Я ведь деньги везу. Правда, немного... Неласково меня встретит новый настоятель. И стар я стал, и корысти с меня ему мало... Вот, если б мне удалось найти какую-никакую хорошую службу по пути назад. Тогда можно было б и не спешить. Признаться, отвык я все делать по звону колокола... Разбаловался за время путешествия...
Но послушай меня, сэр Гай - ведь это промысел Божий, что я тебя встретил! Волос не упадет с головы христианина без воли на то Господа и по молитвам святых наших заступников. Ах, святая Бригитта, помоги робкому брату Кормаку..."
И так могло продолжаться бесконечно. Устав слушать, Гизборн обычно просто отъезжал подальше под предлогом безопасности. Всю плешь ирландец проел, честное слово...
Самой удивительное, что он, с его вещими снами, приметами и прочей чушью, часто оказывался-таки прав. Если Лух говорил, что к полудню пойдет дождь, дождь начинался, как по заказу. Если утром, продрав маленькие острые глазки, брат Кормак объявлял, что видел сон, в котором были прямые указания на то, что не следует ехать вот по этой самой дороге, а следует повернуть, несмотря на то, что впереди удобный брод... Смерть Христова, чтоб тебя! Размыло переправу тем самым дождем. И пришлось возвращаться и поворачивать...
Как он это делает? С виду - так просто старый болтун... До смешного напоминающий зверька, имя которого носил. Джек однажды покатился со смеху на стоянке, увидав брата Кормака, грызущего кусок сыру. Остроносый старик и впрямь смахивал на любопытную мышь, выглядывающую из норки. Надо отдать монаху должное - он быстро понял причину Джекова веселья. И нимало не смутясь, сам засмеялся: "Да, сын мой, так и есть. То ли я похож на мышь, то ли мышь похожа на меня!" И принялся жевать сырную корку дальше. И даже не оскорбился, когда Джек, у которого что на уме, то и на языке, назвал его Мышом. Джек, правда, долго сокрушался потом, но монах лишь посмеивался. Привычный, видно...
За четыре дня все-таки не успели. На пятый день к закату Гизборн, Джек и брат Кормак пронеслись что есть духу по единственной дороге сквозь деревню Крэйнхилл. Некогда было останавливаться и здороваться. Да и не с кем было. Жители давно попрятались по домам, убоявшись Божьего гнева с небес. Медленно набухая, с востока наползала чудовищных размеров грозовая туча и уже видны были под ней косые полотнища холодного ливня, полосующего болота... Молнии лупили со всей дури куда-то в ручеек, из которого болота и получались. "И скоро все это счастье обрушится нам на головы", - думал Джек, волоча монашьего гнедого коня за повод. Старый был конь, под стать монаху. А на западе алым заревом полыхал закат, подсвечивая золотом брюшки темно-синих рваных облаков и делая совершенно черными последние два камня на вершине Крэйнхилла, все еще не упавших наземь. Не с руки было любоваться... "Что это?" - сквозь рев начинающейся бури прокричал монах, тыча пальцев в холм с развалинами. "Крэйнхилл, Журавлиный Холм, - наклонясь чуть не к самому его уху, проорал Джек. - Там Кольцо когда-то было. Это уже наши земли. Еще миль восемь - и мы дома!" И старик порадовался, что на последней стоянке сэр Гай, узрев в небесах надвигающуюся жуть, сам предложил ему, Кормаку, кров. Ну, неприлично бросать монаха в чистом поле... Пусть переночует. А там поглядим...
***
А глядеть-то оказалось не на что особо. Уже в почти полной темноте трое всадников ворвались во двор манора, по плечам их колотили первые холодные капли, и все их мысли были только об одном - поесть и согреться. На конский топот выбежал во двор Этелред, высокий и кряжистый управляющий-сакс. Воздев над головой факел, осветил лица, узнал своего лорда и повалился в ноги коню: "Не гневайся, господин!" Гизборн соскочил с коня на землю и недоуменно воззрился на управляющего.
- Что такое? Зачем ты на колени падаешь?
- Мой лорд... Сейчас уж темно, а иначе ты б давно мне голову снес. Сам погляди, чего от дома-то осталось...
Оттолкнув Этелреда, Гизборн кинулся к дверям. Только тут он понял, что его так раздражало последние десять минут: ощутимо пахло гарью...
Дома как такового больше не было. Уцелел лишь главный зал, по сути. Из тихого поскуливания управляющего за спиной Гизборн уяснил, тыча факелом по стенам и пиная головешки, что аккурат третьего дня случилась такая же буря, как та вот, что завывала и плевалась молниями за стенами... Ну, стены-то устояли, в основном... На первом этаже. Порывом ветра в тот раз сорвало ставню. И не успел никто глазом моргнуть, как в открытое окно влетела шаровая молния. Хорошо, что люди были только на первом этаже. Господские покои стояли прибранные, но пустые и запертые. Рвануло так, что повылетали все ставни, сорвало крышу над покоями покойной леди Маргарет. Начался пожар. От жара обвалилась часть стены... В общем, наверху жить нельзя и, может быть, лорд не побрезгует кровом своего управляющего? Мы уж постараемся, чтоб лорду было удобно и покойно...
Гизборн остановился посреди каминной залы, обернулся к управляющему и рявкнул, чеканя слоги: "Это - мой дом!" Потер лоб рукой в саже, отчего на лице, и так-то не шибко веселом, нарисовались совсем уж страшные разводы, и уже тише приказал разгрести залу от мусора. Он будет спать здесь. И есть он будет здесь. И жить, слышишь ты, куль неповоротливый, он тоже будет здесь! Чтоб вас...
Монах, тихо стоявший у стены, перекрестился и забормотал, что хорошо, мол, что никто не погиб. Джек, глядя на луну, вышедшую из-за туч, осведомился, не принести ли с кухни горячего вина.
- Пока тут возятся, мы сами на кухню пойдем. Что, брат Кормак, не ожидал? Ну, есть такой вот ночлег... другого нет, - и Гизборн криво усмехнулся.
***
А наутро сэра Гая осенило. Шарахаясь по выгоревшему этажу и прикидывая, во что обойдется ремонт, он вдруг вспомнил о давешнем хвастовстве Луха. Гизборн высунулся в окно и заорал: "Монах! Мыш, великий каменщик!" Бенедиктинец, уже успевший перезнакомиться чуть не со всем двором, включая кур и старую козу, поднял голову, кивнул и засеменил к двери.
При свете дня пожарище казалось еще более отвратительным, едкий дух мокрых головешек, казалось, пропитал все насквозь... Посреди этой черной жути возвышался сэр Гай, заложив руки за пояс и покачиваясь с носка на пятку, будто не среди остатков собственного жилья, а в тронной зале, не меньше. Невозмутимый и даже чуть ехидный.
- Ну, так что, брат Кормак, тебе нужна работа, да? И ничто не свершается без воли Господа? И тебе б не хотелось так вот сразу возвращаться на зеленый остров? Правильно? - Гизборн недобро ухмыльнулся, - Хочешь, монах, я дам тебе работу? Стану платить за нее...
- Ты желаешь, сэр Гай, чтоб я отремонтировал твой дом?
- Нет. Я хочу... - Гизборн набрал воздуху в грудь и бухнул, чего дальше-то тянуть, - Я хочу, чтоб всего вот этого - не было. Я ненавижу само это здание. Неважно, почему. А тут такая удача... Еще немного, и я поверю в судьбу, брат-бенедиктинец... Смотри, - Гизборн подобрал с полу уголек и принялся чертить на чудом оставшемся светлым участке стены, - Здесь, вместо покоев моей матери и кабинета отца - я хочу, чтоб ты выстроил мне донжон. Разберешь этаж, укрепишь фундамент, углубишь, если надо... Здесь - будут мои покои, окнами на восток. Люблю, когда свет в окно... И сделаешь маленькие печки - вот тут, в моей спальне... и вот тут, пожалуй. Нижний этаж... ну, там карт-бланш. Камин чтоб был. А остальное - строй, ломай, перестраивай... Я уеду. На четыре, а то и на пять лет. Это если вернусь. Деньги от имения можно частью пустить на стройку - мне они в Палестине не понадобятся. В Святой земле рыцарю полагается жалованье. Камень тут есть. Лес - я договорюсь. Скоро окончатся полевые работы и у тебя будут люди, столько, сколько нужно...
Гизборн сам не заметил, как увлекся, говорил свободно, легко, из голоса ушел вечный гавкающий призвук. Даже руками махать начал, словно ветряная мельница. Монах смотрел и глазам своим не верил. И ушам - тоже. Хозяин манора, по сути, ведь еще так молод...
- Ты понимаешь, чего хочешь, сэр Гай? Это работа не на год и не на два...
- Ну, - Гизборн снова рявкал, спустившись с небес на землю - я еще не помер. И, когда вернусь, хочу иметь дом, который можно будет считать своим. Так что, берешься? Жилье, стол и людей, а также все, что понадобится для строительства - я тебе обещаю.
- Дай мне три дня, мой лорд. Я должен все осмотреть.
- Хм. Ну, валяй, святой отец, осматривай. Три дня.
И все три дня брат Кормак честно ползал по манору, замеряя фундаменты, простукивая и ковыряя стены, высовываясь неожиданно из окон и пугая домочадцев. Маленькие глазки горят неземным светом, в жилистых руках клочок пергамента, за ухом серебряный карандашик, на поясе болтается и бренчит здоровенный деревянный циркуль, добытый из седельного мешка... К концу третьего дня Мыша боялись даже повара - так он внезапно выскакивал откуда-то и начинал что-то высматривать и высчитывать. Налазавшись до посинения и вполне удовлетворенный результатом, брат Кормак ввалился в каминный зал к вечеру того самого третьего дня и, адресуясь к широченной спине сэра Гая, сидевшего, задрав ноги на каминную решетку, выпалил: "Мой лорд, я возьмусь!" "Отлично, - буркнул Гизборн и расплескал эль, махнув рукой с кубком в сторону недавно сколоченного стола, - садись, налей себе. Излагай, я слушаю".
Через две недели пятеро молодых мужиков - двое из Крэйнхилла и трое из Риверхэма - начали разбирать кладку верхних покоев, освобождая место под будущий шедевр. Один из них, кстати, был рыжим, слегка заикался и всякий раз радостно лыбился, узрев своего лорда. Ну да, подрос малец немножко... С болотных-то времен.
Каминный зал стал для Гизборна спальней, кабинетом, библиотекой и всем на свете. В углу, на лавке, привычно поселился Джек. И чем ближе было время отъезда, чем глубже Мыш погружался в строительные хлопоты, чем меньше требовалось участие самого Гизборна в запущенном процессе - тем паршивее делалось у него на душе.
Лохматый, болтливый и такой привычный, казалось бы, оруженосец сделал для своего лорда столько, сколько, пожалуй, нельзя было ожидать. И Гизборн ощущал некую несправедливость теперешнего положения вещей. Может, хватит с Джека, навоевался? Может, не надо тащить его с собой, а позволить жить здесь, в маноре? Ну, хоть как-то отблагодарить, что ли... А если он не захочет остаться? Можно ли вот так запросто пренебречь подобной преданностью, не будет ли это еще большей неблагодарностью? Гизборн совершенно не понимал, как ему следует поступить теперь, но и оставить все, как есть - тоже не мог. Мешало то, что он за долгие годы выработал в себе привычку всегда и за все платить... А быть признательным внешне попросту не умел. Да и как это, скажите на милость, быть благодарным собственному слуге? Нет, надо что-то сделать... Конкретное, осязаемое.
Наконец, это внутреннее недовольство вылилось во вполне определенное решение. Касающееся Джека. Однажды верный оруженосец застал своего лорда с небольшим свитком пергамента в руках. И было направился к своей лавке, но был на полушаге остановлен неожиданным вопросом Гизборна:
- Ты б не хотел остаться здесь?
- Что? - Джек вытаращил зеленые глаза и смешно вскинул брови,- ты это об чем, мой лорд?
- Нну, - Гизборн, казалось, чуть замялся, повергнув своего слугу в изумление, - я уеду. А ты останешься. Осядешь тут. Может, женишься. Там ведь... можно и не вернуться.
Джек обиженно и испуганно заморгал, нахмурился. Он был тугодум, до него доходило медленно. Но постепенно дошло. И верный оруженосец возмутился.
- Ты, сэр Гай, чего такое говоришь-то? Это почему это мне здесь-то сидеть?! Если думаешь, что я не осилю, так мы ровесники, я, верно, еще и помоложе тебя буду. Мы ж бриться одновременно начали. Ты зачем это удумал, чтоб мне остаться? Ты, мой лорд... того... не останусь я здесь один. И как это? Я ж и не умею ничего здешнего - все забыл, чего и умел. И ты без меня... Господин, я с тобой поеду!
Гизборн досадливо дернул плечом. Ну, ладно, он сделал, что мог. Можно приказать... но не хочется.
- Хорошо, черт с тобой, не бухти... Поедешь, раз так. Тогда вот, смотри. Здесь написано, что ты, Джон из Крэйнхилла - свободный человек. Подписано мной и засвидетельствовано Мышом и Этелредом. Если меня убьют... И я буду платить тебе жалованье. С этого дня.