Русские летописи - главный и наиболее надёжный источник сведений по истории Древней Руси. И всё же некоторые исторические эпизоды выпадали из поля зрения летописцев. Тогда приходится восполнять недостающие факты из иностранных письменных источников, постоянно помня об их фрагментарности и тенденциозности. Некоторые подробности о князе Владимире сообщил немецкий епископ Титмар Мерзебургский (1009-1018):
"У него было три сына; одного из них он женил на дочери князя Болеслава, нашего гонителя, и поляки прислали вместе с ней Рейнберна, епископа Кольберга <...> Названный король, услышав, что сын его подстрекаемый Болеславом, тайно готовится восстать против него, схватил его вместе с женой и названным отцом и заключил их, отдельно друг от друга, под стражу. Будучи под арестом, достопочтенный отец, то, что открыто не мог совершить во славу Божью, совершал втайне. В слезах принеся жертвы постоянной молитвы, он от чистого сердца примирился с высшим священником, после чего, освободившись от тесной темницы тела, радуясь, отправился к свободе вечной славы.
Имя названного короля несправедливо переводится, как "власть над миром"; ведь совсем не то, что нечестивцы держат друг с другом и чем владеют жители этого мира, зовётся истинным миром <...> Болеслав же, узнав обо всем этом, не преминул отомстить. После этого названный король, исполненный дней, умер, оставив всё своё наследство двум сыновьям, тогда как третий до сих пор находился в темнице; позднее, улизнув оттуда, но оставив там жену, он бежал к тестю"
(Титмар Мерзебургский "Хроника", кн. VII.72-73, с. 163, М., 2009)
Степень достоверности сообщения немецкого хрониста невысока, потому что сведения к нему доходили в чужих пересказах и сильно искажённые. Чувствуется резкое предубеждение хрониста против князя Владимира, а порой выплёскивается нескрываемая злоба. Владимир ничем не повредил Германии и лично с ним хронист знаком не был, но достаточно одного того, что Русь не подчинилась римскому престолу. Обширная территория осталась недоступной для католической экспансии, но Титмар не мог открыто признать агрессивные замыслы своей церкви, и ему оставалось только клеветать и порочить политического противника. И всё же, в его речи проскальзывает подтверждение могущества и международного престижа Руси, когда он называл Владимира королём, ведь единоверец Болеслав для него оставался только князем. Это придаёт вес предположению, что царский титул, принятый Владимиром, получил европейское признание.
Титмар не знал, сколько на самом деле сыновей было у князя Владимира, тем более не знал их по именам, а говоря о трёх сыновьях, он просто выбрал фольклорное число. Сведения о Руси он получал через поляков, чьи рассказы не отличались правдивостью. Но от Титмара мы знаем, что сын князя Владимира Святополк, которого позднее немецкий хронист всё-таки назвал по имени (там же, кн. VIII.32, с. 177), женился на дочери польского Болеслава I. Без согласия Владимира брак был невозможен, а следовательно, великий князь не возражал. Вот только намерения обоих правителей различались диаметрально. Владимиру требовался мир на западной границе, чтобы успешнее обороняться от печенегов. Болеслав стремился внедрить на Руси своих агентов влияния, а в перспективе, когда Святополк станет киевским князем, в чём не было сомнений, использовать его к выгоде для Польши. Пока же он намеревался воздействовать на русского наследника через жену и её духовника. Родную дочь не пожалел ради политических расчетов.
Так с чего Титмар вздумал возмущаться? Ведь он даже не пытался отрицать, что Болеслав и епископ Рейнберн подстрекали Святополка к заговору против отца. Хронист как верный слуга римского престола хвалит их за коварство, потому что с его точки зрения, строить пакости для выгоды католической церкви - богоугодное дело. По законам любого времени Рейнберн - преступник, он приехал в чужую страну, где принялся интриговать и гадить, добиваясь государственного переворота в интересах враждебного государства. И Владимир поступил справедливо, расправившись с зарвавшимся негодяем. Игра в гуманизм к добру не приведёт, почувствовав безнаказанность враги вконец обнаглеют. Нет, с врагом надо поступать именно, как с врагом, и не заморачиваться поповскими бреднями.
Титмар весьма туманно уверял, что Болеслав, узнав о провале заговора, дескать, отомстил "насколько мог". А насколько Болеслав "мог"? Ни один русский письменный источник не зафиксировал враждебных действий Болеслава до самой смерти Владимира. Просто соотношение сил сложилось так, что Болеславу надлежало затаиться и не сердить русского князя. В качестве доказательства мести Болеслава обычно используют фрагмент из сочинения Титмара Мерзебургского:
"После этого он с нашей помощью напал на Русь. Опустошив большую часть этой страны, он приказал перебить всех печенегов, когда между ними и его людьми случилась размолвка, хоть те и были его союзниками"
(Там же, кн. VI.91.(55.), с. 128)
Фрагмент содержит рассказ о событиях предшествовавших посещению Руси Бруно Бонифацием, то есть, до 1008 года. Уже из этого видно, что к истории со Святополком этот рассказ не имеет никакого отношения. И не на Киевскую Русь нападал тогда Болеслав (что было бы для него самоубийством), а помогал германскому императору (вассалом которого он являлся) в завоевании поморян и пруссов. Большую часть Руси он мог опустошить только в одном случае - если эта Русь была маленькой и доступной для одного похода. Такая Русь, расположенная между Краковом и Пруссией, обозначена в польском документе "Dagome iudex" ("Дагоме юдекс") // Щавелева Н.И. "Польские латиноязычные средневековые источники", с. 28, М., 1990). Масштабы события были невелики, потому и хронист упомянул о нём мимоходом. Печенеги на службе у Болеслава не могли составлять целую орду, тогда они опустошили бы всю Польшу, да и перебить их не представлялось возможным. Скорее всего, Болеслав нанял отдельный печенежский отряд, ну а то, как он обошёлся с союзниками, характеризует его с весьма нехорошей стороны.
Польские хронисты считали местью нападение Болеслава на Русь в 1018 году. Причём, местью не за обиженную дочь Болеслава, о которой тот уже успел забыть, а за якобы отвергнутое сватовство, о котором на Руси и не слышали:
"... как славно и великолепно отомстил он за свою обиду русскому королю, который отказался выдать за него свою сестру. Король Болеслав, придя в негодование, храбро вторгся в королевство русских..."
(Галл Аноним "Хроника и деяния князей и правителей польских", с. 35, М., 1961)
Если отказ породниться поляки считали достаточной причиной для войны, то они показали себя примитивными бандитами с больным самолюбием. Обвинения в адрес Ярослава нелепы ещё и потому, что у него в принципе не было возможности удовлетворить амбиции польского монарха. Обращаться с просьбой о сватовстве следовало к киевскому князю, но Ярослав-то княжил в Новгороде, и сестра оставалась вне его юрисдикции. А потом события завертелись. В 1016 году Ярослав воюет со своим братом Святополком, а Святополк после поражения бежит к Болеславу, и они совместно начинают готовить поход на Киев. Намереваясь вернуть Святополку киевский престол, Болеслав рассчитывал договариваться с ним, а не с младшим братом. Не было никакого сватовства, польские хронисты бессовестно врут. Байку про мифическую обиду поляки позаимствовали из русской былины про сватовство Дуная и использовали для оправдания польского разбоя на Руси. С предложением породниться Болеслав мог обратиться только к Владимиру, когда отправлял к нему посольство (Никоновская летопись, ПСРЛ, т. IX, с. 64, М., 2000). Но тогда получается, что Болеслав много лет прятал своё "негодование" и лишь после смерти Владимира, когда на Руси началась смута, он вдруг вспомнил про давнее унижение и, пользуясь удобным случаем, "храбро вторгся в королевство русских". Болеслав предстаёт существом злопамятным, мелко мстительным и трусливым. Что касается Святополка, то смерть Владимира застала его в Киеве и на свободе (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 127, Рязань, 2001). Очевидно, во время следствия ему удалось оправдаться и доказать свою непричастность к интригам Болеслава.
II
Отказ Ярослава платить Киеву дань определялся не его личным желанием, а стремлением новгородской знати ликвидировать опеку центральной власти. Едва ли он посмел бы пойти против отца, но реальная сила была в руках бояр:
"В лЪто 6522 (1014). Ярославу же сущю НовЪгородЪ, и урокомъ дающю Кыеву двЪ тысячЪ гривенъ отъ года до года, а тысячю НовЪгородЪ гридемъ раздаваху; и тако даяху вси посадници Новъгородьстии, а Ярослав сего не даяше к Кыеву отцю своему. И рече Володимеръ: "требите путь и мостите мостъ", хотяшеть бо на Ярослава ити, на сына своего, но разболЪся"
(Там же)
Ярослав причислен к посадникам, то есть, Владимир не раздавал сыновьям княжения, он их ставил там в качестве временных наместников. Неподчинение должно быть строго наказано, Владимир собирается в поход на Новгород и вдруг подозрительно скоропостижно умирает. А ведь он ещё не стар. Подозрительнее всего реакция летописца на смерть киевского князя: "Бог не вдасть дьяволу радости" (там же, с. 127). Летописец откровенно радовался смерти князя Владимира.
Выпад летописца, казалось бы, не имел разумных оснований. Но он, будучи монахом, подчинялся своему церковному начальству. Которому почему-то представлялось выгодным покончить с политическим курсом князя Владимира на создание русской самостоятельной церкви и подчиниться константинопольскому патриарху. Иноземная власть для страны - однозначное зло, но правители никогда не заботятся о стране, они её используют в своих шкурных интересах. Есть такой закон природы: дерьмо всегда всплывает наверх. Чтобы общество не загнивало, требуется время от времени сливать накопившийся мусор. Торговые прибыли заслонили собой национальный суверенитет. Хотя формально считалось, что во главе государства стоит князь, но вся элита - родовая знать, богатейшие купцы, церковные иерархи - не была безучастной массой, потому что в их руках сосредотачивались богатство, влияние, информация, и не считаться с такой силой было невозможно. Борьба правящих группировок подчиняла князей, возвышала угодных, а неугодных свергала. Но ответственность за государственные катаклизмы неизменно возлагалась на князей, истинные же виновники предпочитали не выходить на свет. Очередным козлом отпущения сделан Святополк: "яко изобью всю братью свою, и прииму власть Русьскую единъ" (там же, с. 136). Но как раз Святополку не было резона убивать своих братьев, хотя книжники очень постарались превратить его в исчадие ада:
"Володимиръ имЪяше сыновъ 12 не отъ единоя жены, нъ отъ раснъ матеръ ихъ. Въ нихъ же бяше старЪй Вышеславъ, а по немь Изяславъ, 3 - Святопълкъ, иже и убийство се зълое изъобрѣтъ. Сего мати преже бЪ чьрницею, гръкыни сущи, и поялъ ю бЪ Яропълкъ, братъ Володимирь, и ростригъ ю красоты дЪля лица ея. И зача отъ нея сего Святоплъка оканьнааго. Володимиръ же поганъй еще, убивъ Яропълка и поятъ жену его непраздьну сущю. Отъ нея же родися сий оканьный Святопълкъ, и бысть отъ дъвою отьцю и брату сущю. ТЪмьже и не любляаше его Володимиръ, акы не отъ себе ему сущю"
("Сказание о Борисе и Глебе" // "Библиотека литературы Древней Руси", т. I, с. 328, С.-Петербург, 1997)
Читателя осторожно подводят к мысли, что Святополк рождён в грехе, что он вообще и не сын Владимира. Но независимо от того, кто его отец - Ярополк или Владимир - первенство Святополка не подлежит сомнению. Сын Ярополка имеет даже больше прав на киевский престол, чем сын Владимира. Но отцовство Владимира отрицать абсолютно бессмысленно, потому что старшими его сыновьями названы Вышеслав и Изяслав, а если бы жену Ярополка Владимир взял беременной, то они не успели бы родиться раньше Святополка. После смерти двух старших сыновей наследственные права Святополка стали бесспорными. Пассаж про нелюбовь к нему Владимира - заказная фальшивка.
Борис не претендовал на отцовское наследство, хотя дружинники и предлагали ему: "се дружина у тобе отьня и вои; поиди, сяди КыевЪ на столЪ отни" (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 129, Рязань, 2001). Дружинникам выгодно возвести на престол своего ставленника, тогда и они вознесутся над конкурентами. Но княжич им твёрдо ответил: "не буди мнЪ възняти рукы на брата своего старЪйшаго; аще и отець ми умре, то сь ми буди въ отца мЪсто" (там же). Борис не сомневался, что Святополк - его родной брат, и признавал его старшинство, такого союзника Святополку терять не стоило. Зато для группировки, выдвинувшей Ярослава, все замыслы могли закончиться крахом, если Борис на помощь старшему брату приведёт ростовские полки. И объективно, для этой группировки было выгодно убийство Бориса.
Только один исторический источник связывает Ярослава с убийством Бориса - "Сага об Эймунде" (Е.А. Рыдзевская "Древняя Русь и Скандинавия в IX-XIV вв." // "Древнейшие государства на территории СССР (материалы и исследования)", с. 89-104, М., 1978). Но источник крайне ненадёжный, прежде всего потому, что заполнен несусветным враньём, как и все саги. Ярослав действительно держал при себе скандинавских наёмников, но они никогда не имели такого влияния, какое приписывает им сага. Роль наёмников была вспомогательной, они не смели говорить с князем так запросто, как уверяет сага, да и вряд ли их вообще допускали к князю. И конечно, Ярослава не интересовали их советы, у него для этого имелись воеводы, куда лучше разбиравшиеся в сложившейся обстановке. А жалобы типа "Ярицлейв конунг не слыл щедрым" (там же, с. 91), говорят лишь о том, что ценили себя скандинавские наёмники дороже, чем стоили на самом деле. Целью составителей саги было прославление своих героев, а не историческая правда. Поэтому россказни о невероятных подвигах следует пропустить, они полностью выдуманы, но попутные сведения могут оказаться близкими к реальности.
Главным противником конунга Ярицлейва в саге назван его брат Бурислав. Это близко к имени Борис, полный вариант которого должен звучать, как Борислав. Но в действительности главным противником Ярослава был Святополк, которого сага не знает. В саге обыгрывается фольклорный мотив трёх братьев и, следуя этому мотиву, братья сливались друг с другом. Значит, в образе Бурислава объединены Святополк и Борис. Но это означает, что Борис и Святополк совместно действовали против Ярослава.
Перед смертью Владимира в Киеве оказались и Святополк, и Борис (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 127, Рязань, 2001). Почему? Как раз перед этим Владимир собирался в поход против Новгорода и вызвал к себе тех сыновей, которым больше всего доверял: Святополка из Турова и Бориса из Ростова. Старшие сыновья Вышеслав и Изяслав уже умерли (там же, с. 118, 126), Станислав, видимо, тоже, а от Глеба, Святослава и Всеволода проку было немного, судя по их безвольному поведению. Оставался Мстислав в Тмутаракани, но далёкий форпост оголять не следовало. Возможно, в наступлении на Новгород должен был принять участие и Судислав с псковичами: "Станислава въ СмоленцЪ, Судислава во ПсковЪ" (Никоновская летопись, ПСРЛ, т. IX, с. 57, М., 2000). Тогда Новгород можно было бы зажать в клещи с двух сторон.
Отношение Ярослава к Судиславу даёт основания для такого предположения. В 1036 году "всади Ярославъ Судислава в порубъ, брата своего, ПлесковЪ, оклеветанъ" (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 147, Рязань, 2001) и лишь в 1059 году "Изяславъ, Святославъ и Всеволодъ высадиша стрыя своего ис поруба, сидЪ бо лЪтъ 20 и 4, заводивъше кресту, и бысть чернецом" (там же, с. 158). Такая страшная расправа могла быть следствием либо жестокой обиды, либо потенциальной опасности, например, если бы Судислав оказался старше Ярослава. Но в списке сыновей Владимира Судислав поставлен последним, значит, соперником он не считался. И в противоборстве Ярослава со Святополком он участия не принимал. Остаётся запланированный поход Владимира на Новгород. Обид Ярослав не прощал. В общем, сил у Владимира накопилось достаточно для разгрома мятежного Новгорода, и новгородцы ни за что не решились бы на такую авантюру, не зная того, что должно произойти. Похоже, они это знали заранее:
- Владимир получил сведения о набеге печенегов, но разболелся и отправил против них Бориса с войсками: "ПеченЪгомъ идущемъ на Русь, посла противу имъ Бориса" (там же, с. 127);
- В отсутствие Бориса князь Владимир умирает: "... и скончася мЪсяца Иуля въ 15 день" (там же);
- Тело Владимира тайно, завернув в ковёр, вынесли из терема и похоронили в Десятинной церкви: "Умре же на БерестовЪмь, и потаиша ѝ, бЪ бо Святополкъ КыевЪ. Ночью же межю двема клЪтми проимавше помость, обертЪвше в коверъ ѝ, ужи съвЪсиша на землю; възложьше ѝ на сани, везъше поставиша ѝ въ святЪй Богородици, юже бЪ създалъ самъ. Се же увЪдЪвъше людье <...> вложиша ѝ в корсту мороморяну, схраниша тЪло..." (там же, с. 127-128);
- Борис вернулся, не найдя печенегов, и только тогда узнал о смерти отца: "Борису же възъвратишюся съ вои, не обрЪтшю ПеченЪгъ, вЪсть приде к нему: "отець ти умерлъ". И плакася по отци велми, любимъ бо бЪ отцемь паче всЪхъ, и ста на ЛьтЪ пришедъ" (там же, с. 129).
Всё складывается один к одному: и печенеги, которых никто не видел, и отсутствие сына Бориса вместе с дружиной, и ночная, без свидетелей смерть князя, и тайные ночные же похороны. Тут к гадалке ходить не надо, чтобы определить преступление. Не от болезни умер князь Владимир, его подло убили. Ложное известие о печенежском набеге заговорщики использовали, чтобы удалить из Киева Бориса с дружиной. Когда Владимир остался один, ночью к нему ворвались убийцы и сделали своё дело. Потом тело завернули в ковёр - обычная уловка, когда хотят скрыть следы крови, и отвезли в церковь для погребения. Сперва похоронили, а уже потом объявили о смерти князя. Пояснение "бЪ бо Святополкъ КыевЪ" ничего не доказывает, это отмазка для преступников. Что могло измениться, если бы Святополк узнал о смерти отца ещё ночью. Только то, что он тогда изобличил бы убийц, которых ждала самая жуткая смерть. Ночью убийцы зачищали улики, скрывая своё злодеяние. А наутро, даже если Святополк и подозревал самое худшее, доказательств у него не осталось.
В летописце Переяславля Суздальского возраст князя Владимира определён в 73 года: "И тако скончася 73 лЪт и прЪселися къ ц(а)рю Костянтину 1-му въ свЪтлоты н(е)б(е)сныя" (Летописец Переяславля Суздальского, ПСРЛ, т. XLI, с. 44, М., 1995). Но тогда получается, что родился он аж в 942 году, одновременно со своим отцом Святославом. С другой стороны, смерть князя Владимира в этой летописи датирована 6543 годом (там же), что в переводе на наше летоисчисление даёт 1035 год. Если лишние два десятка лет вычтем из указанного возраста, то дата рождения Владимира сдвигается на 962 год, следовательно, прожил он на свете 53 года - это уже похоже на правду. Умер Владимир явно не от старости.
При разборке руин Десятинной церкви в 1632-36 годах был обнаружен саркофаг князя Владимира. Киевский митрополит Пётр Могила череп князя перенёс в Успенский собор Киево-Печерской лавры, нижнюю челюсть в 1638 году он подарил царю Михаилу Феодоровичу (она хранилась в Успенском соборе Московского Кремля), а кисть руки была положена в киевском Софийском соборе ("Владимир (Василий) Святославич" // "Православная энциклопедия", т. VIII, с. 701, М., 2004). Почему-то православных христиан нисколько не шокирует бесцеремонное растаскивание останков умершего на сувениры. Странные же у них моральные нормы.
III
Новгородцы ожидали известие о смерти князя Владимира, а получив его, тут же выступили в поход, сажать на киевский престол Ярослава:"И собра вои 4000: Варягъ бяшеть тысяща, а новгородцовъ 3000" (Новгородская I летопись, ПСРЛ, т. III, с. 175, М., 2000). Личное желание новгородского князя в данном случае не имело значения, ставка была слишком высока.
Убийцами Бориса летопись называет "Путьшю и ВышегородьскыЪ болярьцЪ" (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 129, Рязань, 2001), позднее все они перечислены по именам: "Путьша, и Талецъ, Еловить, Ляшко" (там же, с. 132). Если Путша выделен среди бояр, то, значит, он был в Вышгороде посадником. Первый, кто вспоминается - Путята, крестивший Новгород мечом. За верную службу он получил от Владимира тёпленькое местечко. Но если Святополк хотел убить Бориса, так неужели он не нашёл бы для себя подручных в Киеве? Если тем самым он пытался скрыть своё участие в убийстве, то каким образом об этом моментально узнал Ярослав? Убийцы забрали с собой тело Бориса и "положиша тЪло его, принесше оттай Вышегороду, у церкве святаго Василья" (там же). Ну и что это за тайна, когда тело Бориса положили в церкви у всех на глазах? Получается, что убийцы намеренно показали людям свою жертву? И тут же: "Оканьнии же си убийцЪ придоша къ Святополку" (там же). А он-то откуда появился в Вышгороде, когда ему надлежало пребывать в Киеве? Или же это был не Святополк? Тогда действия выглядят логично - горожанам показали свидетельство преступных намерений новоявленного наследника. Убили сразу двух зайцев: лишили Святополка ценного союзника и опорочили его перед народом. Подобную комбинацию могли придумать только церковники.
С того времени, как получил известие от смерти отца, и до собственной гибели Борис постоянно находился на берегу реки Альты. Если верить летописцам, всё это время он только и делал, что молился. По мнению церковников так должен поступать каждый сознательный христианин. Несусветная глупость. Река Альта была военным рубежом, где не раз происходили сражения, в том числе и Ярослава со Святополком. Не стоило здесь торчать, чтобы без конца молиться, это удобнее делать в киевских церквях. Борис готовился к обороне от новгородцев, уже подошедших к Вышгороду. За давностью лет нам не выяснить замыслов Святополка и Бориса, но реке Альте отводилось в них место. Пребывание на её берегу одного из полководцев вызывалось военной необходимостью. Таким образом, убийство Бориса явилось диверсией, обеспечившей победу Ярослава.
В "Саге об Эймунде" непосредственными исполнителями убийства Бориса названы норманны Эймунд и Рагнар (Е.А. Рыдзевская "Древняя Русь и Скандинавия в IX-XIV вв." // "Древнейшие государства на территории СССР (материалы и исследования)", с. 98-99, М., 1978). Может быть, это и так. Ведь не стали бы вышгородские бояре сами мараться в крови, когда под рукой имелись безотказные исполнители. Но история, изложенная в саге, лишена даже малейших признаков правдоподобия, сплошное враньё. Летописный рассказ всё-таки больше похож на правду, там говорится, что нападавшие пронзили копьями шатёр, поразив Бориса и его слугу, а затем была перебита и дружина Бориса: "Избиша же и ины отрокы Борисовы многы" (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 131, Рязань, 2001). То есть, была проведена полноценная военная операция. Упоминаются, кстати, и два безымянных варяга (наёмника), должно быть, это и были те самые Эймунд и Рагнар. Их участие в операции ограничилось тем, что они добили умирающего Бориса: "... посла два варяга прикончатъ его; онЪма же пришедшема и видЪвшема, яко еще живъ есть, единъ ею извлекъ мечъ, проньзе ѝ къ сердцю" (там же). Да, великая храбрость.
На Святополка повесили и новые преступления - убийство его братьев Глеба и Святослава: "се убихъ Бориса; како бы убити ГлЪба?" (там же, с. 132); "Святополкъ же оканьный и злый уби Святослава" (там же, с. 136), но обвинения выглядят топорно. Якобы Святополк от имени отца позвал Глеба в Киев, тот "вборзЪ всЪдъ на конЪ", но почему-то "пришедшю ему на Волгу". Странный маршрут: Киев расположен на западе от Мурома, а Волга на востоке. Куда Глеб вообще направлялся? С Волги Глеб пришёл к Смоленску (ничего себе зигзаг), а потом "ста на СмядинЪ в насадЪ". Там его и настигли убийцы: "оканьный посланый ГорясЪръ повелЪ вборзЪ зарЪзати ГлЪба; поваръ же ГлЪбовъ, именемь Торчинъ, вынезъ ножь, зарЪза ГлЪба" (там же, с. 132-133).
Метания Глеба больше всего напоминают попытку спастись от преследования. Глеб, Святослав и Всеволод были направлены отцом в языческие районы, не затронутые христианизацией - в Муром, в Древлянскую землю и на Волынь. Христианские князья очень раздражали языческое население, но пока был жив Владимир, его сыновьям ничего не угрожало. Гневить киевского князя себе дороже. Со смертью Владимира ситуация поменялась - центральная власть ослабела и язычники захотели взять реванш. В первую очередь следовало расправиться с отпрысками ненавистного князя. Похожая ситуация сложилась в Польше после смерти Болеслава: "и бысть мятежь в земли ЛядьскЪ: вставше людье избиша епископы, и попы, и бояры своя, и бысть в нихъ мятежъ" (там же, с. 146). Вот и на Руси язычники не желали признавать христианскую власть:
"I егда прiиде святый ГлЪбъ ко граду Мурому, i еще тогда невЪрни быша людiе и жестоцы, и не прiяша его к себЪ на княженiе, и не крестишася, но и сопротивляхуся ему. Онъ же отеЪха от града 12 поприщъ на рЪку Ишню и тамо пребываше до преставленiя святаго си отца <...> А егда святому князю ГлЪбу Владимировичю княжащу в немъ, но невозможе той отвратити поганыя люди от идольскаго поклонянiя и помраченiя..."
("Повесть о водворении христианства в Муроме" // "Памятники старинной русской литературы", вып. 1-2, с. 229, СПб, 1860)
Если даже при жизни Владимира жители Мурома совершенно не считались с его сыном и наместником, то после смерти киевского князя руки у них и подавно оказались развязаны. Глеб устремился к Волге, спасая свою жизнь, по пятам за ним гнались муромские ратники, чтобы исполнить волю жрецов. Глеб путал следы, от Волги он резко повернул к Днепру, с коня пересел на ладью, но всё же его настигли под Смоленском. Только Святополк к этой трагедии не имел никакого отношения.
Следующей жертвой стал Святослав: "... уби Святослава, пославъ ко горЪ УгорьстЪй, бЪжащю ему въ Угры..." (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 136, Рязань, 2001). Гора Угорская - это урочище возле Киева. В Киев спасался Святослав, а вовсе не в Венгрию. Слова "бЪжащю ему въ Угры" в летопись добавили позднее, чтобы изменить смысл фразы на противоположный. Ставить в одной фразе сразу после указания ещё и пояснение бессмысленно, разве что кому-то очень захотелось её подправить. Утверждать, что Святополк посылал военные отряды и в Муром, и к Карпатам, да в придачу замышлял поход на Новгород, значит, многократно преувеличивать его возможности. Он и в Киеве-то едва держался, а для далёких походов и войск требовалось немало. Откуда их взять, когда под контролем одна Киевщина, а прочие земли только предстоит подчинить? Невеликое войско следовало держать в одном кулаке. Кем бы ни был Святополк, но только не сумасшедшим. Сохранились сведения, что князь Владимир вне Киева первый христианский храм основал во Владимире-Волынском, а второй (Васильевская церковь) в 997 году в Овруче ("Описание Овручскаго уезда и его достопримечательностей" // "Волынскiя губернскiя вЪдомости", # 5, 30 января, 1854, с. 34; В.Н. Татищев "История Российская", ч. II // "Собрание сочинений", т. II, с. 64, М., 1995). Язычники древляне не желали терпеть на своей земле попрание праотеческой веры. Как только появилась возможность, они вознамерились покончить у себя с христианством, а заодно и с христианами. Религиозное противостояние накалилось до предела, и для Святослава осталась одна дорога - в Киев, под защиту Святополка. Этого язычники не могли допустить, не без оснований опасаясь мести беглого князя. Святослав был убит в урочище Угорском возле самого Киева, но звания святого не удостоился - не вписался в христианскую легенду. Как окончил свою жизнь Всеволод, об этом сведений нет. Так и сгинул без вести на Волыни. Видимо, и ему аукнулся христианский храм. Без многочисленной дружины выжить в языческих краях было невозможно.
На Руси осталось четверо сыновей Владимира, из которых двое (Святополк и Ярослав) яростно схватились в борьбе за киевский престол, а двое других (Судислав и Мстислав) издали наблюдали за результатами борьбы.
IV
Рассказывая о княжении Святополка в Киеве летописец, как бы отвлекаясь, начинает рассуждать: "ЛютЪ бо граду тому, в немь же князь унъ, любяй вино пити съ гусльми и съ младыми свЪтникы" (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 136-137, Рязань, 2001). Это же прямое указание на молодость Святополка. А ведь, Ярослав был ещё младше, так значит, и лет ему в 1016 году набиралось совсем немного. Молодостью Ярослава и объясняется его нерешительность - ему приходилось во всём полагаться на старших и опытных наставников.
Когда войска двух претендентов сошлись, то не вступили в бой, а "сташа противу объ оба полы ДнЪпра <...> и стояша мЪсяцЪ 3 противу собЪ". В течение трёх месяцев новгородцы выжидали, терпели насмешки киевского воеводы, а тот, вероятно, провоцировал их, рассчитывая втянуть в бой раньше срока. Но предводитель новгородцев, а им, несомненно, был Константин Добрынич, проявил выдержку и начал сражение на своих условиях: "яко заутра перевеземъся на ня; аще кто не поидеть с нами, сами потнемъ". Константин недвусмысленно предупредил Ярослава: испугаешься, не пойдёшь с нами, так и другого князя найдём. Ярослав беспрекословно подчинился - неумеха не должен мешаться под ногами у опытных мужей. "БЪ бо уже в заморозъ. Святополк стояше межи двЪма озерома", - и первый морозец, и озёра учитывались планом сражения. И вот само сражение: "Ярославъ же заутра исполчивъ дружину свою, противу свЪту перевезеся. И выседше на брегъ, отринуша лодьЪ отъ берега, и поидоша противу собЪ, и сступишася на мЪстЪ; бысть сЪча зла, и не бЪ льзЪ озеромь ПеченЪгомъ помогати, и притиснуша Святополка с дружиною ко озеру, и въступиша на ледъ, и обломися с ними ледъ, и одалати нача Ярославъ, видЪв же Святополкъ и побеже, и одоле Ярославъ" (там же, с. 138-139).
Ярослав добросовестно выполнял полученные им инструкции. Переправлялись через Днепр, как было велено, "противу свЪту", чтобы с другого берега не сразу заметили переправу. И ладьи потом оттолкнули от берега, чтобы воодушевить бойцов и показать им, что назад пути нет. Манёвр, задуманный Константином Добрыничем, холодными водами озера отрезал от поля боя союзных Святополку печенегов. Не их ли поджидал Борис, когда дежурил на берегу Альты? Зажатые между двумя озёрами дружинники Святополка были оттеснены на тонкий лёд, который тут же начал под ними ломаться. Безупречный план сражения и чёткое его выполнение не оставили Святополку никаких шансов. Вот, что бывает, когда за дело берётся профессионал.
Вроде бы всё в порядке - сражение выиграно и "Ярославъ же сЪде КыевЪ". Но на следующий год: "В лЪто 6525 (1017). Ярославъ иде в Киевъ, и погорЪ церкви" (там же, с. 139). Из летописного текста следует, что Ярослав смог войти в Киев только через год после победы над Святополком. Где же он обретался до сих пор? Очевидно, в Вышгороде, пользовался гостеприимством Путши (он же Путята). В осиротевшем Киеве новгородский ставленник был настолько нежелателен, что горожане предпочитали оставаться без князя, но Ярослава всё равно не признавали. Погоревшие церкви выдают религиозную подоплёку такого упрямства. Русская национальная церковь, которую тщательно взращивал Владимир, превращалась в рядовой приход Константинопольской патриархии. По-видимому, киевские церкви пострадали как центры сопротивления новой власти. Неудачное начало княжения. А тут ещё и вторжение Болеслава.
Поляки воспевают Болеслава I, считая его лучшим из лучших среди правителей польских, пределом совершенства. Они восторженно млеют от похождений Болеслава на Руси. Грабежи и мародёрство не вызывают у них чувства стыда, а преподносятся как достойные деяния, если, конечно, грабят не их самих: "Польская сабля ещё до Мечислава I разила жителей праваго берега Одера, до которых Императорскiй меч не досягал" (Бандтке Георг Самуил "История государства польскаго", т. I, с. 88, С.-Петербург, 1830). В припадке начальстволюбия польские хронисты сочиняли всевозможные небылицы, которым сами же верили, услаждая своё воспалённое самомнение. Но ради истины стоило бы из крылышек национального героя повыщипывать кой-какие пёрышки.
- Полякам приятно воспринимать события, как блистательную победу Польши над Русью. Но на самом деле столкновение на Буге не было войной двух государств, это было вмешательство поляков в междоусобицу на Руси на стороне одного из соперников, чтобы поживится за чужой счёт, урвать кусок пожирнее, пока соседи заняты внутренней борьбой. Именно так событие отражено в летописи: "В лЪто 6526 (1018). Приде Болеславъ съ Святополкомъ на Ярослава с Ляхы" (там же). Против Ярослава двинулись объединённые войска Болеслава и Святополка. Пускай воинство Святополка и было серьёзно потрёпано в прошлогоднем сражении, но два войска - это больше, чем одно. Наверняка сил у Болеслава было существенно больше, но в одиночку он не осмеливался вторгаться на Русь. Следовательно, итог сражения нельзя рассматривать как единоличную победу Болеслава или победу польского оружия, это результат совместных усилий двух самостоятельных союзников.
- Ярослав занял стольный город, но власть над округой ещё предстояло утвердить. Киевская земля была разорена войной, а другие русские княжества выжидали, выбирая, чью сторону принять. В сложившихся условиях Ярослав не имел возможности собрать полноценное войско. Сказалось и отсутствие боевого опыта.
- Болеславу и в кошмарном сне не могла привидеться война против всей Руси. Он выбрал один конкретный город, ставший ареной противоборства вооружённых группировок. Не пошёл же Болеслав на Новгород, потому что там разлада не было и там пришлось бы иметь дело с Константином Добрыничем, а это Болеславу очень не хотелось. Какая-то избирательная была храбрость у Болеслава.
Ярослав попытался остановить вторжение и привёл спешно собранное войско к берегу Буга. Но войском надо управлять, а для этого нужны специальные знания. Ярослав растерялся и потерял контроль над ситуацией "не утягну исполчитися" (там же, с. 140). Болеслав воспользовался неопытностью и ошибками своего противника, но главная причина поражения Ярослава в битве на Буге - малочисленность его отряда. Это польские хронисты, выворачивая все факты наизнанку, уверяли, что, дескать, Болеслав с малыми силами одолел бесчисленные русские полчища. Галл Аноним: "... своих воинов [у него] мало, а врагов почти в сто раз больше..." (Н.И. Щавелева "Польские латиноязычные средневековые источники", с. 51, М., 1990); Винцентий Кадлубек: "Когда сей варвар, нерасчетливо презрев войско поляков за малочисленность, пересчитал огромное число своих..." (там же, с. 98). В реальности новгородцы, обеспечившие победу Ярослава над Святополком, уже вернулись в свои края, киевляне еще не были подчинены, а прочие княжества помогать даже и не собирались. Единственно, чем Ярослав мог располагать, так это его дружина - тысяча варягов (наёмников), упомянутых в летописи. Болеслав же собрал войско со всей Польши, к нему присоединилась дружина Святополка, да ещё, по сведениям Титмара Мерзебургского, были наняты немцы, венгры и печенеги: "Этому князю помогали 300 мужей с нашей стороны, 500 венгров и 1000 печенегов" (Титмар Мерзебургский "Хроника", кн. VIII.32, с. 177, М., 2009). Не проявил Болеслав ни храбрость, ни воинское умение, поляки элементарно задавили числом.
Болеслав и Святополк вошли в Киев. Галл Аноним утверждал, что Болеслав провёл в русской столице аж десять месяцев и всё это время непрерывно её грабил. Сроки сильно преувеличены, потому что согласно русской летописи полякам пришлось убраться из Киева в том же 1018 году. А вот насчёт грабежей - подлинная правда. Даже Святополка ненасытный союзничек вывел из себя и он приказал: "елико же Ляховъ по городомъ, избивайте я" (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 140, Рязань, 2001). И киевляне с охотой взялись за исполнение приказа. Но самое страшное известие пришло из Новгорода. Собравшись на вече, новгородцы заявили: "хочемъ ся и еще бити съ Болеславомъ и съ Святополкомь" (там же), а потом собрали войско, которое возглавил Константин Добрынич.
Полякам нравится считать своих предков мужественными и благородными. Ну и вот, появилась у Болеслава возможность подтвердить свои дарования, скрестив оружие с достойным противником. Да как-то забыл польский монарх, что придворные льстецы называют его Храбрым, летописец же сказал про него коротко: "Болеславъ же побЪже ис Киева..." (там же). Правда, ограбил столицу на прощание и сестру Ярослава прихватил с собой, но ни мужества, ни благородства в этом нет ни капли. Всё равно он побежал. Против молодца и сам овца. С Болеславом бежал и священник Анастас, но осуждать его рука не поднимается. С присоединением русской церкви к константинопольской на Руси появится византийская церковная администрация. И она припомнит Анастасу его участие в захвате Херсонеса войсками Владимира. За это полагалась мучительная смерть, а мстительные ромеи непременно захотят отыграться за старые обиды.
Болеслав присоединил к своим владениям Червенские города (там же), но это не вызвало неудовольствия Святополка. Должно быть, эти города явились условленной платой за помощь. Как истинный рыцарь, Болеслав бескорыстно не помогал. А вот Ярослав польскому королю Казимиру в 1047 году помог задаром. Это было потом, а пока в 1018 году Ярослав с войском подошёл к Киеву и Святополк бежал к печенегам. На следующий год: "Приде Святополкъ с ПеченЪгы в силЪ тяжьцЪ", - но на сей раз повзрослевший Ярослав твёрдо управлял своим войском. Битва на реке Альте была тяжелейшей, войска трижды сходились и "к вечеру же одолЪ Ярославъ" (там же, с. 140-141). Рассказ о бегстве и последующей смерти Святополка вряд ли соответствует действительности. Его содержание, чересчур наставительное, призвано убедить читателя в неотвратимости божественной кары. Как на самом деле был ликвидирован Святополк, людям знать не полагалось. С тех пор Болеслав больше не тревожил Русь. Одно дело - безнаказанно помародёрствовать во время усобицы, и совсем другое - сразиться с Русью один на один. Не такой уж он был и храбрый. Летописец заключил: "Ярославъ же сЪде КыевЪ, утеръ пота с дружиною своею, показавъ побЪду и трудъ великъ" (там же, с. 142).
V
Но успокаиваться было ещё рано, усобица на этом не закончилась. В 1021 году пришлось усмирять полоцкого князя Брячислава, без видимого повода разграбившего Новгород. И почему он решил, что останется безнаказанным? Стремительным броском Ярослав настиг грабителей и в битве на реке Судоме (Псковская область) полочане были разбиты (там же, с. 142). Вернув Новгороду награбленное добро и пленников, Ярослав вызвал к себе из Полоцка Брячеслава "и да ему два города: Въсвячь и Видебескъ и рече ему: "Буди же со мною за одинъ". И въеваше Брячеславъ с великимъ княземъ съ Ярославомъ вся дни живота своего" (Софийская I летопись, вып. I, ПСРЛ, т. V, с. 123, Л., 1925).
Белорусские историки выжимают из летописного сообщения максимальные выгоды для себя: и сражения, мол, не было, и Брячислав остался победителем. Они пытаются отождествить Белоруссию с Полоцким княжеством, чтобы продлить свою историю до древнейших времён, удовлетворяя амбиции нынешних белорусских властей. Но Белоруссия - это искусственное образование на русской земле, внедрённое туда в целях раскола русского мира. Никакой преемственности с предшественниками у скороспелого государства, сконструированного на наших глазах и в произвольных границах, быть не может по определению. Полоцкое княжество сформировалось как часть русской земли и его противопоставление остальной Руси происходит сейчас по заказу региональной элиты, слепленной большевиками.
Сражение на реке Судоме происходило в действительности, так же, как и разгром полочан, о чём свидетельствуют многочисленные летописи, зато сведения о передаче Брячиславу двух городов (сейчас это Усвяты и Витебск) малоизвестны. В летописном сообщении, ведь, указано, почему Ярослав так поступил - он покупал верность Брячислава. Киевскому князю приходилось опасаться соперников - Судислав княжил в Пскове, а Мстислав в Тмутаракани. В таких условиях желательно перетянуть на свою сторону полоцкого князя, а надеяться на одну вассальную клятву нереально. Куда надёжнее действует опасение потерять подаренные города, вот поэтому Брячислав до конца жизни верно служил Ярославу.
Но самым опасным соперником был, конечно, Мстислав, не зря же Ярослав предпочитал жить в Новгороде, где он пользовался поддержкой местной знати. В 1024 году Мстислав сделал попытку овладеть Киевом "и не прияша его Кыяне". Все-таки киевляне сохранили верность Ярославу, на что он не слишком рассчитывал. Должно быть, киевское руководство состояло из людей, обязанных Ярославу своим возвышением, так что им не хотелось терять привилегии при новой власти. А вот черниговцы Мстислава приняли и он "сЪде на столЪ ЧерниговЪ". Ситуация в стране неотвратимо сползала к расколу и войне.
Мстислав присоединил к своей дружине местных северян, а также хазар и касогов. К Ярославу на помощь пришёл Якун с варягами. Якун щеголял в златотканой одежде ("луда бЪ у него золотомь истькана"), а это указывает на его княжеское происхождение. В летописи он и назван "княземь Варяжьскымъ" (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 144-145, Рязань, 2001). Сражение возле городка Листвен показало превосходство Мстислава в военном искусстве и опыте. Лишь в 1026 году, собрав новое войско, Ярослав договорился с Мстиславом, разделив с ним власть на Руси. Но этот раздел не нарушил единство страны, время для раздробленности пока не пришло "и начаста житии мирно и в братолюбьствЪ, и уста усобица и мятежь, и бысть тишина велика в земли" (там же, с. 145). Несомненно, с лиственской битвой связаны и события, случившиеся в Византии, о которых рассказывали Скилица и Кедрин:
"Когда умерла на Руси сестра императора, a ранее ее муж ее Владимир, то Хрисохир, какой-то сородич умершего, привлекши к себе 800 человек и посадив их на суда, пришел в Константинополь, как будто желая вступить в наемную службу. Но когда император требовал, чтоб он сложил оружие и только в таком виде представился на свидание, то он не захотел этого и ушел через Пропонтиду. Прибыв в Абидос и столкнувшись со стратигом оной (Пропонтиды), наблюдающим за морским берегом, он легко его поборол и спустился к Лемносу. Здесь (он и его спутники) были обмануты притворными обещаниями, данными начальником флота Кивирриотов и Давидом из Охриды, стратигом Самоса, да Никифором Кавасилой, дукою Солувским, и все были перебиты"
(В.Г. Васильевский "Варяго-русская и варяго-английская дружина в Константинополе XI и XII веков" // "Труды", т. I, с. 206-207, С.-Петербург, 1908)
В.Т. Пашуто полагал, что вторжение русского отряда в пределы империи произошло "в результате княжеских смут на Руси" (В.Т. Пашуто "Внешняя политика Древней Руси", с. 317, М., 1968). Ромеи не сообщили имя предводителя русов, хотя во время переговоров с византийскими властями тот наверняка им представился. Иначе откуда в империи узнали, что перед ними родственник князя Владимира? Но по политическим соображениям это имя предпочли скрыть, заменив на прозвище, которое на русском языке означало Золотая Рука. Прозвище говорило, что его носитель был очень богат и очень знатен. Настолько знатен, что одно его присутствие насмерть перепугало византийских правителей, и они предпочли вероломно убить высокого гостя.
А какие родственники могли к тому времени остаться у князя Владимира? Только его сыновья. Был ещё род Добрыни, но сам Добрыня уже умер, передав власть в Новгороде своему сыну, а позднее на Руси известны его потомки, которые никуда не убегали. Все оставшиеся в живых сыновья Владимира сидели на своих княжеских столах. Кроме Святополка. В летописях о судьбе несчастного наследника князя Владимира нельзя найти ничего вразумительного, кроме невнятной байки о его смерти в какой-то пустыне "межю Ляхы и Чехы" (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 141, Рязань, 2001). Но вот эта географическая привязка с полной определённостью свидетельствует, что летописцы в своих разысканиях серьёзно ошиблись. Откровенно попали впросак. Они спутали нашего Святополка с совершенно другим Святополком, моравским князем, который действительно бежал от сражения и действительно встретил свой конец в указанном краю:
"В лето от рождества Христова 894. Был крещен Борживой, первый князь святой христианской веры. В том же году Святополк, как в просторечье его называют - король Моравии, исчез среди своего войска и больше нигде не показывался. Однако он поистине пришел в себя, когда понял, что поступил несправедливо, подняв оружие против своего господина и кума - императора Арнульфа, как бы забыв об оказанном ему тем благодеянии, ибо [Арнульф] покорил для него не только Чехию, но и другие области до реки Одры, и оттуда в сторону Венгрии, вплоть до реки Грон. В раскаянии [Святополк] вскочил на коня и под покровом ночи, никем не узнанный, проехав через свой лагерь, бежал туда, где некогда три еремита с его помощью построили церковь на склоне горы Зобер, среди большого и неприступного для людей леса. Прибыв сюда, [Святополк] в укрытом месте, в лесу, убил коня, а свой меч закопал в землю; с наступлением рассвета он явился к отшельникам, и те не узнали его, потому что он был пострижен и одет подобно еремитам. И в течение всего времени, пока Святополк жил здесь, он оставался неузнанным. Лишь почувствовав приближение смерти, [он] открыл монахам свое имя и вскоре умер"
(Козьма Пражский "Чешская хроника", ПСИНЦВЕ, с. 57, М., 1962)
Итак, летописцы не имели никаких достоверных сведений о судьбе Святополка, а значит и не могли уверенно судить о его смерти. Но если Святополк всё-таки выжил после злосчастной битвы на Альте, то куда он мог направиться? С поляками отношения испорчены, да и не посмеет Болеслав воевать на Руси вторично, потому что на сей раз его встретят во всеоружии. К печенегам путь заказан - после жестокого поражения они способны выместить злобу на предполагаемом виновнике их позора. Оставалась последняя возможность: использовать русские войска, расквартированные в Византии.
Такую версию выдвинул Г.Г. Литаврин. Правда, он не решился напрямую отождествить Хрисохира со Святополком и видел в руководителях отряда неизвестных сторонников свергнутого князя. Но он чётко показал главную цель мятежных русов - пробиться через Дарданеллы к русским войскам, размещённым в Малой Азии (Г.Г. Литаврин "Византия, Болгария, Древняя Русь (IX - начало XII в.)", ВБ, с. 277, С.-Петербург, 2000).
Сильный воинский отряд был бы совсем не лишним при обороне империи от врагов, и её правители могли закрыть глаза на некоторые формальные нарушения в межгосударственном договоре о найме ратников. Например, настойчивые требования разоружиться показывают, что ромеи не поверили в намерение русов поступить на имперскую службу и планировали выдать их Ярославу. Безымянные беглецы не вызвали бы такого страха. Русские наёмники не станут подчиняться неизвестно кому, но если к ним прибудет законный князь, то он сможет подчинить себе соотечественников и направить их в бой против узурпаторов. Рассказ об этих событиях приведён перед сообщением о смерти Василия II в декабре 1025 года (В.Г. Васильевский "Варяго-русская и варяго-английская дружина в Константинополе XI и XII веков" // "Труды", т. I, с. 206, С.-Петербург, 1908). Как раз в 1025 году Киев остался без князя: Ярослав после поражения под Лиственом скрывался в Новгороде, а Мстислава киевляне не приняли. Вот когда появился удобный момент нагрянуть в столицу с преданными войсками. Последняя возможность, за которую Святополк не мог не ухватиться.
А это уже втягивало Византию в войну с Русью, чего ромеи всеми силами стремились избежать. Первая попытка обмануть беглецов не удалась, тем уже нечего было терять и русы решили силой прорваться к намеченной цели. Безумное предприятие, но оно имело неплохие шансы на успех. Даже собрав все наличные силы, ромеи боялись открытой схватки, боялись быть побитыми. Они предпочли действовать лестью, обманом, чтобы усыпить бдительность русов, а потом навалиться всем скопом. Ну, как обычно ромеи и поступают. Резня получилась знатная, хотя славы империи она не добавила.
Но даже и после того, как опасность была ликвидирована, ромеи не осмелились открыто назвать имя предводителя русов. Ещё неизвестно, как повернутся дела на Руси, а вдруг там захотят мстить? Безопаснее сделать вид, что ничего и не было.
Под 1029 годом летописец провозгласил: "Мирно бысть" (там же, с. 146). Мирный год отмечен как событие, то есть, до этого война шла беспрестанно, Русь устала от усобиц и мятежей. В 1030 году Ярослав отбил у Польши город Белз. На следующий год Ярослав и Мстислав предприняли ответный поход на Польшу, завершившийся полным триумфом. Болеславу к тому времени повезло умереть, избежав позора поражения и плена в войне, которую он сам навлёк на Польшу:
"В лЪто 6539 (1031). Ярославъ и Мстиславъ собраста вой многъ, идоста на Ляхы, и заяста грады Червеньскыя опять, и повоеваста Лядьскую землю, и многы Ляхы приведоста, и раздЪлиста я; Ярославъ посади своя по Ръси, и суть до сего дне.
В лЪто 6540 (1032). Ярославъ поча ставити городы по Ръси"
(Там же)
Единовластие на Руси Ярослав получил после случившейся очень кстати смерти Мстислава. В летописи печальное событие отмечено коротко, без подробностей, что уже весьма подозрительно. Нет свидетельств, что к этой смерти приложил руку Ярослав или его люди, и всё же странно, как друг за другом умирают сначала сын Мстислава, а потом и сам черниговский князь:
В лЪто 6544 (1036). Мьстиславъ изиде на ловы, разболЪся и умре..."
(Там же)
После победного похода на Польшу Ярослав вдруг озаботился безопасностью своих южных рубежей и распорядился строить городки по реке Рось, где расселил пленных поляков (может и не поляков, а жителей спорного порубежья). Непосредственно вслед за этой активностью следует смерть Евстафия Мстиславича. Была связь между двумя событиями или нет, но в любом случае выгода для Ярослава несомненна. Подозрительна и смерть Мстислава: когда он выехал на охоту, то был здоров, иначе бы отказался от поездки, и на охоте он не был ранен, не зашибся, а внезапно "разболЪся" непонятно от чего. Какая болезнь может моментально погубить здорового тренированного мужчину? Доказать преступный умысел невозможно, но всё-таки история выглядит мутно и двусмысленно.
Только со смертью Мстислава киевский князь получил свободу действий. До сих пор "сЪдяше Мьстиславъ ЧерниговЪ, а Ярославъ НовЪгородЪ, и бЪяху КыевЪ мужи Ярославли" (там же, с. 145). Зато в 1036 году он решительно перебрался в Киев, а вместо себя "посади сына своего Володимера НовЪгородЪ" (там же, с. 147). В том же году последовала жестокая расправа Ярослава с братом Судиславом Псковским (там же). До сих пор Ярослав не смел и пальцем тронуть младшего брата и это обстоятельство приводит к мысли о существовавшей договоренности между Мстиславом и Судиславом, направленной на ограничение самовластия киевского князя. Лишившись союзника, Судислав оказался беззащитен, чем Ярослав и воспользовался. Смерть Мстислава и заточение Судислава открывала путь к власти Ярославичам, но если какие-то тайные операции и подтолкнули ход событий в желаемом направлении, то летописцам они остались неизвестными.
И ещё в этом же году Ярослав наголову разгромил печенегов. После поражения на Альте печенеги больше не нападали на Русь и Ярослав их не трогал. Со смертью Мстислава взаимная ненависть вспыхнула с новой силой. Таким образом, мир печенеги поддерживали с Мстиславом, а не с Ярославом. Черниговский князь использовал печенегов для давления на Ярослава и он же защищал их от возмездия. Если Мстислав присоединял к своей дружине хазар и касогов, то что ему мешало так же поступать и с печенегами? Когда не стало Мстислава, то прекратили действие и все договоры, заключённые с ним, теперь противостояние Руси со Степью могло разрешиться только открытой схваткой.
Как печенегам удалось миновать налаженную оборону на границе Руси, подобравшись к самому Киеву, летописцы не объяснили. Сами не знали. Скорее всего, это Ярослав оттянул с границы все наличные военные силы. Всё равно бы не устояли против многочисленной орды. В летописи сказано: "И бЪ ПеченЪгъ бес числа" (там же). То есть, на Русь шли совокупные силы печенежских родов, рассчитывая мощным ударом раздавить сопротивление местных жителей, чтобы потом беспрепятственно грабить русские города и сёла. В таких условиях следовало не распылять силы, а собрать их воедино, чтобы ударить сразу и наповал.
Ярослав "постави Варягы по средЪ, а на правЪй сторонЪ Кыяне, а на лЪвЪмь крилЪ Новгородци; и сташа перед градомъ" (там же). Варяги, стало быть, составляли только пехоту, потому и стояли в центре, а у киевлян и новгородцев, кроме пехоты, имелась ещё и конница, которая в сражении прикрывала фланги. "И бысть сЪча зла, и одва одолЪ к вечеру Ярославъ. И побегоша ПеченЪзи разно, и не вЪдяхуся камо бЪжати, и овии бЪгающе тоняху въ СЪтомли, инЪ же въ инЪхъ рЪкахъ, а прокъ ихъ пробЪгоша и до сего дне" (там же).
Задумка Ярослава, видимо, в том и состояла, чтобы заманить печенегов к самому Киеву, где им некуда будет бежать, и появится возможность разом уничтожить всю орду. Окончательно печенеги не исчезли, но жестокое побоище переломило им хребет, и с тех пор на Руси о печенегах не слышали.
"В лЪто 6545 (1037). Заложи Ярославъ городъ великый Кыевъ, у негоже града суть Златая врата; заложи же и церковь святые Софья, митрополью..." (там же, с. 148). Ярослав наглядно продемонстрировал, что устроился в Киеве окончательно и никому отдавать его не намерен. Князь не терпел конкурентов, в число которых попал не только несчастный Судислав, но и новгородский посадник Константин Добрынич, так много сделавший для возвышения Ярослава. Но в борьбе за власть для благодарности нет места:
"Костянтинъ же бяше тогда въ НовЪгородЪ, и разгнЪвася на нь великыи князь Ярославъ и поточи и въ Ростовъ и на 3-е лЪто повелЪ его убити въ МуромЪ, на рЪцЪ на ОцЪ"
(Софийская I летопись, вып. I, ПСРЛ, т. V, с. 123, Л., 1925)
"Коснятинъ же бяше тогда въ НовЪгородЪ, и разгнЪвася на нь великiй князь Ярославъ, и поточи ѝ въ Ростовъ; и на 3-е лЪто повелЪ его убити въ МуромЪ, на рЪцЪ на Оце"
(Воскресенская летопись, ПСРЛ, т. VII, с. 328, М., 2001)
"Констянтин же бяше тогда в Новегороде. И разгневася на нь велики князь Ярослав и поточи в Ростов, и на третие лето повеле его убити в Муроме на реце на Оке"
(Пискаревский летописец, ПСРЛ, т. XXXIV, с. 61, М., 1978)
В этих летописях расправа с Константином отнесена к 1019 году. Но В.Л. Янин счёл указанную дату недостоверной, потому что опала Константина непосредственно связана с вокняжением в Новгороде Владимира Ярославича (В.Л. Янин "Новгородские посадники", с. 69, М., 2003). Основанием для предложенного умозаключения служит сообщение Новгородской I летописи:
"... разгнЪвася Ярославъ на Коснятина, и заточи и; а сына своего Володимира посади в НовЪгородЪ"
(Новгородская I летопись, ПСРЛ, т. III, с. 161, 470, М. 2000)
Родился Владимир Ярославич в 1020 году, а уже 1036 году он был отправлен отцом на княжение в Новгород (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 142, 147, Рязань, 2001). Тогда же или немного раньше у Ярослава и должно было созреть намерение избавить 16-летнего подростка от чересчур опытного и популярного соперника. Поначалу Константина просто удалили из Новгорода, но среди новгородцев осталось немало людей, желавших его возвращения, тем более, что Владимир по молодости наверняка немало дров наломал. Вопрос был решён радикально, а моральные муки Ярослава никогда не посещали. Быть может, результатом трёхлетнего пребывания Константина Добрынича в Северо-Восточной Руси явилось появление там в XIII веке знаменитого воина Добрыни. Сведения о нём разбросаны по различным летописям. Вот они:
"В лЪто 725 (1217). Бысть бои князю Юрью Всеволодичю съ княземъ Костянтиномъ с Ростовскым на рЪце на Где, и поможе богъ князю Костянтиноу Всеволодичю, брату старЪишюму, и правда его же пришла. А были с ним два храбра: Добрыня Золотыи Поясъ, да Александро Поповичь съ своим слугою с Торопом"
(Сокращенный летописный свод 1493, ПСРЛ, т. XXVII, с. 234, М.-Л., 1962)
"В лЪто 725 бысть бои князю Юрью Всеволодичю со княземъ Коньстянтиномъ Ростовьским на рЪцЪ на ГдЪ, и поможе Богъ князю Коньстянтину Всеволодичю, брату старЪйшему, и правда его же пришла. А было со княземъ Коньстянтиномъ два храбра: Добрыня Златой Поясъ, да Александръ Поповичь со своим слугою с Торопомъ"
(Русский хронограф, ПСРЛ, т. XXII, ч. I, с. 396, С.-Петербург, 1911)
"... и бысть имъ бой за Юрiевымъ на рЪцЪ ГзЪ, и тамо побЪди Костантинъ, молитвами Пречистыа, своею правдою и тЪми же храбрыми Александромъ со слугою Торопомъ; ту же бЪ и Тимоня Золотой пояс"
(Летописный сборник, именуемый Тверской летописью, ПСРЛ, т. XV, с. 338, С.-Петербург, 1863)
"... князь Коньстянтинъ Всеволодичь Ростовскiй ста не рЪцЪ на ЛипицЪ со всею силою; сънимъ же бЪ и два храбра, Добрыня златый поясъ да Александръ Поповичъ съ своимъ слугою съ Торопомъ, славныа богатыри <...> боарин АндрЪй Станиславичъ <...> отвЪща, глаголя: <...> есть у него мужи храбри зЪло и велици богатыри, яко лвы и яко медвЪди, не слышат бо на себЪ ранъ <...> еше же и храбрыхъ нынЪ не вЪси у него Александра Поповича и слугу его Тортопа, и Добрыню Рязанича златаго пояса, и Нефедья Дикуна <...> убиша же на томъ бою: и Александра Поповичя, и слугу его Торопа, и Добрыню Рязаничя Златаго пояса, и семдесять великихъ и храбрыхъ богатырей..."
(Никоновская летопись, ПСРЛ, т. X, с. 70, 71-72, 92, С.-Петербург, 1885)
Если кого и считать прототипом былинного Добрыни Никитича, то именно этого Добрыню из XIII века, а кандидатуру Добрыни Малыча следует отвергнуть.
Во-первых, по рассказу из Никоновской летописи боярин Андрей Станиславич назвал Добрыню Рязаничем, как и былинного персонажа, а Добрыня Малыч был Любечанином. Смена местожительства Добрыни Никитича была бы необъяснима.
Во-вторых, рязанский воин Добрыня жил ближе по времени к рассказчикам былин, чем Добрыня Малыч, сведений о котором в народной памяти сохранилось немного.
В-третьих, Добрыня из Рязани действительно был великим воином, тогда как Добрыня Малыч занимал руководящие посты, отдавал приказы, но личных подвигов никогда не совершал. За что его прославлять?
В народной памяти запечатлён знаменитый дружинник ростовского князя Константина Всеволодовича. Ратные подвиги Добрыни из Рязани и стали той основой, на которой сформировался образ былинного богатыря. Пусть не конкретные деяния, но склад характера, воинскую ухватку и громкую славу можно перенять только от настоящего воина, который сам рубился в битвах и сам побеждал. А каков был в бою Добрыня Малыч, никому не известно, так что он в принципе не мог стать примером мужества и воинской доблести. Очевидно, и отчество Добрыня Никитич перенял от дружинника ростовского князя, да и в былине он изображён дружинником, профессиональным бойцом, а не высокопоставленным чиновником, как Добрыня Малыч. Нет, конечно, Добрыня из Любеча тоже оказал влияние на формирование былинного сюжета, но только не личности богатыря.
А вывод о родственной связи двух Добрынь вытекает из прозвища второго из них - Золотой Пояс. Золотыми поясами называлась высшая знать Великого Новгорода. В немецком документе1331 года (донесение в Ригу) упомянуты 300 золотых поясов в качестве руководящей элиты новгородцев. Купцы носили серебряные пояса, а золотые полагались только боярам. Эти бояре в немецком документе 1331 года названы "мудрейшие" (П.В. Лукин "Новгородское вече: старые концепции и новые данные" // "Исторический вестник", т. 1[148], с. 114, М., ноябрь, 2012). Судя по прозвищу княжеского дружинника, его родословная тогда была хорошо известна и начиналась она среди знатнейших новгородских родов.
Род Добрыни Малыча прослежен историками: Добрыня - Константин - Остромир - Вышата - Ян Вышатич+Путята Вышатич (Д.И. Прозоровский "О родстве св. Владимира по матери" // "Записки Императорской Академии наук", т. V, кн. I, с. 26, СПб, 1864). Но на этом род не пресёкся, потомки Добрыни продолжали жить на Руси (а может, и сейчас живут). Один из потомков Добрыни оказался жителем Рязани - имя и прозвище указывают на это вполне определённо. В Тверской летописи указано его крестильное имя - Тимофей (Тимоня). И может быть, отец былинного Добрыни Никита Романович действительно некогда был жителем Рязани:
"Доселева Рязань селом слыла,
А нынече Рязань слывет городом.
И жил в Рязани богатый гость,
Что по имени Никита, сын Романович;
Девяносто лет жил Никита, не старился"
("Добрыня Никитич и Алеша Попович", ЛП, с. 28, М., 1974)
Девяносто лет прожил Ян Вышатич, он умер в 1106 году (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 270, Рязань, 2001). Должно быть, в роду Добрыни долгожительство не считалось за диво.
VI
Святая Русь продолжала наступление на Русь языческую. Не потому, что была сильнее, а благодаря государственной поддержке, без которой церковники превращаются в пустое место. Не в силах противостоять государственной машине, люди, выбирая для себя веру, голосовали ногами:
"Аще бо кто усрящеть черноризца, то възвращается, ли единець, ли свинью; то не поганьскы ли се есть? Се бо по дьяволю наученью кобь сию держать; друзии же и закыханью вЪруют, еже бываеть на здравье главЪ. Но сими дьяволъ лстить и другыми нравы, всячскыми лестьми превабляя ны отъ Бога, трубами и скоморожы, гусльми и русальи. Видимъ бо игрища утопочена, и людий много множьство на нихъ, яко упихати начнуть другъ друга, позоры дЪюще отъ бЪса замышленаго дЪла, а церкви стоять, егда же бываеть годъ молитвы, мало ихъ обрЪтается в церкви"
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 166, Рязань, 2001)
Сами же церковники признают, что люди их воспринимали, как нечистую силу. Потом люди на них ещё и плевать начали (З.В. Зосимовский "Есть ли у русских религия", с. 12-13, С.-Петербург, 1911). А и впрямь - сколько горя народу принесло насаждение христианства. На месте будущего Ярославля князь Ярослав с дружиной учинил настоящее побоище, дабы заставить жителей креститься:
Князь Ярослав повеле дружине своей устрашити и разогнати шатание сих беззаконных, да спасутся неповиннии. И дружина Князя храбро приступи на врагов, яко сии окаянии нача от страха трепетати и в велии ужасе скоро помчеся в ладиях по Волге реце. Дружина же Князя и сам Ярослав погнася за неверными, да оружием бранным погубит сих"
("Сказание о построении града Ярославля (по А. Лебедеву Храмы Власьевского прихода г. Ярославля. Ярославль, 1877)" // Дубов И.В. "Города, величеством сияющие", с. 139-140, ЛГУ, 1985)
Разоткровенничался кто-то из церковников, называя русичей неверными и врагами, которых следует убивать и порабощать. На Русь он смотрел, как на завоёванную страну, чужую и враждебную, отвергая любые проявления национальной жизни. Чего ж обижаться, когда русские начали презирать духовенство (З.В. Зосимовский "Есть ли у русских религия", с. 12-20, С.-Петербург, 1911)?
Крещение Мурома традиция приписывала Константину (Ярославу) Святославичу, который будто бы взял этот город штурмом "и сЪде во граде Муроме государствовать" ("Повесть о водворении христианства в Муроме" // "Памятники старинной русской литературы", вып. 1-2, с. 231, СПб, 1860). Вскоре всех до единого горожан загнали в местную реку Оку и скопом окрестили (там же, с. 234). Позднее, правда, случилась там скандальная история с епископом Василием, к которому, как многие видели, захаживала какая-то девица. Но провинившегося епископа полностью оправдали, возложив ответственность, разумеется, на дьявола. А на кого ещё?
В 1047 году Ярослав совершил поход на Мазовию, её правитель Моислав был убит в сражении. Тем самым Ярослав спас Польшу от распада, вручив королю Казимиру власть над страной. Языческое сопротивление, захлестнувшее Польшу, было раздавлено. Свою сестру Марию Ярослав выдал замуж за Казимира, и её богатое приданое составило все польские финансы. Благодаря русской помощи Польша сохранилась как государство (С.М. Соловьёв "История России с древнейших времен", кн. I, т. I, с. 190, М., 1993).
Но разве Польша стала для Руси другом, разве поляки проявили хоть какую-то благодарность? Да ни в малейшей степени. О русском благородстве поляки поспешили поскорее забыть. Галл Аноним беззастенчиво уверял, что Казимир восстановил Польшу самостоятельно и всего с пятью сотнями рыцарей. Ну, просто Конан-варвар польского разлива. О Руси хронист вспомнил лишь мимоходом, коротко сообщив, что Казимир "взял себе в жены знатную девицу из Руси с большим приданым" (Галл Аноним "Хроника и деяния князей или правителей польских", с. 51, М., 1961). Так вот пренебрежительно и брякнул - "девицу из Руси". А что эта "девица" была княжной, совершенно не важно. В своём непомерном чванстве польский хронист забыл об элементарной порядочности.
Автор Великопольской хроники пошёл ещё дальше и причислил Русь к врагам Польши, якобы побеждённых Казимиром: "Он призвал на помощь против Казимира даков, гетов или пруссов и русских, с помощью которых осмелился объявить Казимиру открытую войну" ("Великая хроника о Польше, Руси и их соседях XI-XIII вв." с. 70, МГУ, 1987). Даки и геты - это уже диагноз. Такую же ахинею находим и у Кадлубка: "... принимает четыре отряда поморян, столько же гетов, и большую помощь от даков и русских" ("Хроника магистра Винцентия Кадлубка" // Щавелева Н.И. "Польские латиноязычные средневековые источники", с. 99, М., 1990).
Для поляков невыносимо вспоминать, как русские их спасали (и неоднократно), ведь себя они ставят неизмеримо выше, а падать с высоты больно. Ублажая непомерные амбиции они сочиняют виртуальную историю для собственного потребления. Полякам не впервой, они такие герои, что когда-то они победили самого Александра Македонского, а потом ещё и Юлия Цезаря ("Великая хроника о Польше, Руси и их соседях XI-XIII вв." с. 58-60, МГУ, 1987). Вранья хватает во всех хрониках, но тут откровенно дурь вылезает.
Так стоило ли помогать Казимиру, не лучше ли было помочь язычникам? Без постоянной польской помощи немцы не смогли бы подчинить балтийских славян, и Руси от этого была прямая выгода. Но христианин Ярослав действовал в интересах церкви, которые с интересами Руси не то, что не совпадали, а даже и не пересекались. Загонять все народы в христианское стойло выгодно Ватикану и Константинополю, но нам-то удобнее, чтобы прочие народы жили себе спокойно, не навязывая никому свои верования.
Рюриковичи постепенно размножились и заняли княжеские столы по всей Руси. Вместе с ними на новые земли приходила дружина и мечами насаждала там христианство. Язычество теряло территории, а заодно - экономическую базу и людские ресурсы, оно выжило, но было оттеснено на окраины Руси. Впрочем, князьям и не было резона полностью искоренять старую веру. Церковники, укрепившись в стране, начали заявлять свои претензии на власть, а языческий противовес существенно ограничивал их аппетиты.
VII
Церковь не остановилась на полдороге, она стремилась (и будет стремиться впредь) полностью контролировать сознание людей, их тайные мысли и заветные желания. И люди уже не понимают, что вынуждены жертвовать своими интересами ради чужой выгоды. Какая польза, если сдашь страну иноземцам, а те её ограбят, попутно насаждая новую религию. Об этом чужаки и мечтают. Во французской поэме "Foulque de Candie" (XII в.) некая "Ганита Прекрасная"(Ganite la Bele), получившая в удел Русь и "аморавов", в отсутствие отца сдаёт город франкам и принимает крещение (А.И. Дробинский "Русь и Восточная Европа во французском средневековом эпосе" // "Исторические записки", ?26, 1948, с.113). Вся её "прекрасность" заключается именно в предательстве. Чем подлее, там прекраснее. Христианство бросают к ногам, как блестящую побрякушку для дикарей, чтобы получить настоящее богатство. Это мечтания, а вот и реальность:
"Был некий славянин по имени Тугумир, оставленный королем Генрихом, согласно законам своего рода, на основании отцовского наследства, господином тех, которых называют гаволянами. Этот человек, получив большие деньги и поверив в большие посулы, дал обещание, что предаст [свою] страну. Поэтому, сделав вид, что тайно бежал, он прибыл в город под названием Бранибор; когда народ принял его и признал своим господином, он в скором времени выполнил то, что обещал. Он пригласил к себе своего племянника, который один оставался из всех князей племени, и, захватив его хитростью, убил, а город со всей областью передал во власть короля. Когда это произошло, все варварские племена, вплоть до реки Одер, равным образом подчинились и стали платить дань королю"
(Видукинд Корвейский "Деяния саксов", ПСИНЦВЕ, кн. II.21, с. 163, М., 1975)
Князёк предал свой народ, а где была дружина, где были старейшины? В одиночку такую измену не провернуть. Значит, самый влиятельный общественный слой обеспечил безопасность родовитому предателю. Чем выше ступенька власти, тем сильнее человек ценит свою драгоценную особу. Офицеры сдаются в плен охотнее, чем солдаты, а генералы - охотнее, чем офицеры. С возвышением на социальной лестнице растёт и готовность на предательство. Бездна подлости предателей не ужасает, потому что ради самоуважения они начинают презирать тех, кого предают. И уже подлость для них не выглядит так мерзко, а даже вроде как она сродни благородству. Субъект, оказавшийся волей случая у рычагов власти, готов поверить в своё величие, даже, если это обычная дурость. И он уже не считает себя обязанным заботится о нуждах общества, а наоборот - это общество обязано ублажать благородного иждивенца. Бесконтрольность и безнаказанность высокопоставленных (кем?) особ закономерно вызывает соблазн нажиться за счёт соплеменников. А если всякие "неблагородные" взбунтуются, так их тоже можно продать. Единственное средство, способное остановить "элиту" на пути предательства - неизбежная перспектива знакомства с конструкцией в виде буквы "Г". Очень повышает патриотизм.
Пропасть между народом и элитой особенно разрослась со времён Петра I. Этот царь прорубил в Европу окно, через которое к нам, на Русь хлынул поток иноземцев со своими иноземными порядками. Пётр I не сам по себе проникся влечением ко всему заграничному, его так воспитали. Русская знать уже тогда была готова переметнуться на сторону чужаков. Иноземное засилье в России только потому и стало возможным, что правящие круги нашей страны весьма благожелательно отнеслись к наглым притязанием иностранцев и объединились с ними, отмежевавшись от своего народа. Русская знать перестала быть русской. Нет, вельможи не отказались от русского имени, но истинной Русью они считали только себя, отвергая даже намёки на родство с низшими сословиями. А стая прикормленных борзописцев тужилась, пытаясь обосновать с научной и моральной точки зрения изначальное превосходство аристократии. Известный писатель И.А. Бунин в своей ненависти к русскому народу скатился на позиции животного расизма:
"Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские. Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: "Cave furem". На эти лица ничего не надо ставить, - и без всякого клейма все видно <...> и какие все мерзкие даже и по цвету лица, желтые и мышиные волосы <...> А сколько лиц бледных, скуластых, с разительно асимметрическими чертами среди этих красноармейцев и вообще среди русского простонародья, - сколько их, этих атавистических особей, круто замешанных на монгольском атавизме! Весь, Мурома, Чудь белоглазая... И как раз именно из них, из этих самых русичей, издревле славных своей антисоциальностью, давших столько "удалых разбойничков", столько бродяг, бегунов, а потом хитровцев, босяков, как раз из них и вербовали мы красу, гордость и надежду русской социальной революции. Что ж дивиться результатам?"
(И.А. Бунин "Окаянные дни" // "Полное собрание сочинений в 13 томах", т. VI, с. 291, 299, 375, М., 2006)
Можно понять неприятие писателем революции, обрушившей на народ множество несчастий. Но как раз народные страдания Бунина мало трогали, для него Россию воплощало дворянско-поповское сообщество. Народ без дворян ему представлялся лишь толпой взбунтовавшихся холопов, которых он и за народ-то не признавал. Ближе и милее его сердцу были французы, и Бунин покинул свою страну в беде, ничуть не тревожась о ней, и не считая её Родиной. В личном дневнике Бунин показал своё настоящее лицо без глянца - обычный мелкий приспособленец. Лицемерным приспособленцем предстаёт в тайном дневнике и профессиональный историк С.Б. Веселовский:
"Еще в 1904-1906 гг. я удивлялся, как и на чем держится такое историческое недоразумение, как Российская империя. Теперь мои предсказания более, чем оправдались, но мнение о народе не изменилось, т. е. не ухудшилось. Быдло осталось быдлом. Если бы не мировая война, то м(ожет) б(ыть) еще десяток - другой лет недоразумение осталось бы невыясненным, но конец в общем можно было предвидеть. Последние ветви славянской расы оказались столь же неспособными усвоить и развивать дальше европейскую культуру и выработать прочное государство, как и другие ветви, раньше впавшие в рабство. Великоросс построил Российскую империю под командой главн(ым) образом иностранных, особенно немецких, инструкторов и поддерживал ее выносливостью, плодливостью и покорностью, а не способностью прочно усваивать культурные навыки, вырабатывать свое право и строить прочные ячейки государства <...> русские не только культурно отсталая, но и низшая раса " (С.Б. Веселовский "Дневники 1915-1923, 1944 годов" // Вопросы истории", ? 6, 2000, с. 99, 106).
"И русская скотина со всем мирится. В вагоне, в котором я ехал, сначала была оживленная ругань между влезавшими и уже разместившимися, а потом всю дорогу - пошлые шутки, матерная брань и сальности. Мои соседи всю дорогу глупо по-детски и пошло вышучивали степного парня, лет 17. Ни слова возмущения и критики по поводу жел.[езно] дор.[ожных] "порядков" я не слышал. Скоты" (там же // Вопросы истории", ? 8, 2000, с. 103)
..."большое значение имеют, конечно, и расовые черты. Своей старой культуры не было. Все заимствовали очень быстро и наспех с Запада" (там же // Вопросы истории", ? 10, 2000, с. 122)
Омерзительные бредни двух продажных интеллигентов. Любовь к Родине как раз и проверяется в тяжёлую пору. Россия рухнула в пучину бедствий, люди в ужасе мечутся, не понимая, что происходит, а эти двое самодуров обижены, что лишились прежнего комфорта. Обиженны не на конкретных виновников, а на всю страну, не обеспечившую им должных условий жизни. Страна им обязана, сами же они стране ничего не обязаны. Предают легко, не сознавая глубины своей низости, просто потому, что страна, мол, оказалась недостойна их сиятельных персон. События, происходившие тогда в России, действительно были очень страшными. Но зачем обливать грязью русских? С.Б. Веселовский как историк должен был знать, что общественные катаклизмы всегда поднимают вал уголовщины. И это происходит везде, не только в России. Помочь своей стране - естественное желание для порядочного человека. Конечно, не у всякого хватит душевных сил и смелости для реальных действий. Но тогда зачем строить из себя светочей, будучи, по сути, подвальными крысами? И вот ещё один интеллигент, популярный писатель, прятавший от сограждан свои тайные вожделения. Он жил в нашей стране, но был горячим поклонником Гитлера:
"...абсолютно мы не правы, и глупо даже поднимать об этом вопрос: сила массы нашей само по себе явление чудовищное. Но в отношении Европейской цивилизации мы ведем священную войну: нас, варваров, посылает священный множитель жизни...
Они же спасают цивилизацию и тоже ведут в отношении нас, как им кажется, священную войну <...> Все дивятся у нас, как Гитлер выражается: "Я приказал, я велел и пр.". Это "Я" на фоне нашего коммунизма возбуждает тревогу за героя <...> Вот Гитлер сейчас в таком состоянии - "Сверхчеловек" <...> в споре Чемберлена и Гитлера - я за Гитлера"
"Меня же <...> почему-то тянет к Гитлеру, и я чувствую даже, как от глупости своей у меня шевелятся уши, и все-таки радуюсь его победам <...> это будет варварское сочувствие здоровой крови, победе <...> мое "за Гитлера" есть мое отрицание нашей сектантской интеллигенции, но, возможно, и как результат веры моей, что Бог не совсем равнодушен к человеческой крови и сочувствует крови здоровой <...> Я стою за победу Германии, потому что Германия это народ и государство в чистом виде и, значит, личность в своей сущности остается нетронутой <...> Германия идет, как один человек (так говорится, чтобы выразить силу: все как один). И этот один называется Гитлер"
(М.М. Пришвин "Дневники. 1940-1941", с. 213, 224, 252, С.-Петербург, 2012)
Озлобленные интеллигенты, копаясь в грязи, пытались тогда и пытаются сейчас учить нас жизни. Учителя самозваные. А сами-то они знают настоящую жизнь? Или же витают себе в заоблачных сферах, время от времени поливая нашу страну продуктами своей жизнедеятельности? О таких вот интеллигентах презрительно отзывался В.И. Ленин в письме А.М. Горькому: "На деле это не мозг, а г..." (В.И. Ленин "Полное собрание сочинений", т. LI, с. 48, М., 1970). Вождь пролетариата не понаслышке знал гнилую интеллигенцию. Сам таким был. Ну, так стоит ли вручать нашу судьбу какому-то г...?
Не защитят Россию прожжённые русофобы? Они всей душой с Западом, им ненавистна русская идентичность. Конечно, они открыто не выскажут своих намерений, вместо этого нам подсовывают заведомые мифы, затуманивающие понимание нашей истории.
- Миф о хазарском иге призван убедить русских в своём бессилии, в неспособности противостоять внешним нашествиям, в необходимости иноземной помощи (и расплаты за неё). Версия основана на единственной летописной фразе и не подтверждается никакими фактами. Это лишь повод, чтобы облить грязью нашу историю.
- Миф о норманнах-завоевателях нелеп до крайности, он противоречит показаниям письменных источников и элементарному здравому смыслу. Но он служит оружием, обеспечивающим проникновение к нам иноземцев. Чтобы парализовать противодействие этой экспансии, нас заставляют поверить, будто русские никогда не имели национального государства, а значит, и не могут предъявить права на Россию. Таким образом, подводится историческое обоснование под разбазаривание экономики нашей страны и её природных богатств. Воровство юридически не считается воровством. Если бережно относиться к национальному достоянию, то его нам хватит надолго. Хватило бы. Но крючкотворы от истории объявили Россию бесхозной, оправдывая даже не растаскивание, а выгребание всей страны подчистую. А вы, русские, помалкивайте, вам ничего не положено.
- Миф о многонациональном древнерусском государстве - это главный аргумент, которым постоянно потрясают чинуши, отказывая русским в праве на свою национальную организацию. Всем другим народам это право даровано, в том числе и тем, которые никогда не имели своей государственности. Всем, кроме русских. Большевистский эксперимент наглядно продемонстрировал нежизнеспособность многонационального государства. Как грибы, вырастают региональные элиты, которые тут же стремятся удовлетворить свои непомерные аппетиты за счёт самого бесправного народа. За счёт русских. Растащили Союз, а теперь принялись за Россию. Казалось бы, чего проще - позволить русским объединиться, организоваться и тогда разрушение России станет невозможным. Но этого-то и боятся олигархи, для которых слово "патриот" является ругательством. Вместо вседозволенности придёт твёрдая власть и тогда - прощай халява.
- Миф о благотворности христианизации отказывает нашему народу в способности к самостоятельному развитию. Он вынуждает искать ответы на сложные вопросы не в нашей истории и не в современной жизни, а в примитивных мифах чуждого нам народа. Результатом стала неверная расстановка приоритетов для православной Руси. Полагалось сражаться за веру, царя и Отечество, тогда как на первом месте всегда должно быть Отечество - это постоянная величина, а вера и царь - переменные. Такая же чехарда с приоритетами наблюдается и в современной России: если раньше мы писали с заглавной буквы - Родина, Отечество, то теперь их заменили Бог и Президент.
- Миф об отсталости России. Научный уровень нашей страны не уступал европейскому, и технические достижения внедрялись у нас в те же сроки, что и на Западе. При этом Россия обходилась без ограбления колоний, опираясь только на свои силы. Миф используется, чтобы под видом помощи внедрить на ключевые посты иноземную пятую колонну и поставить нашу экономику под контроль Запада. На самом деле мировая цивилизация многим обязана нашей стране (А.А. Пецко "Великие русские достижения. Мировые приоритеты русского народа", М., 2012).
- Миф о борьбе со сталинизмом сконструирован в качестве прикрытия для ренегатов и предателей. Неважно, какое правительство сейчас в стране, оно всё равно уйдёт, а страна останется. Предательство во все времена являлось наиболее гнусным из преступлений. И нигде за границей не оправдывают государственную измену борьбой с черчелизмом или рузвельтизмом. Такую ахинею приготовили для нас, чтобы предатели не стеснялись предавать.
Всё это не означает, что одной России не повезло с элитой. Элита всегда по природе одинакова. Но на Западе элита не могла грабить свои народы - нечего там грабить. Западная Европа всегда была нищей, потому отдельные государства и объединялись, чтобы совместными силами обобрать тех, кто нажил богатства. Грабёж балтийских славян, крестовые походы, разгром Византии. А богатства уходят меж пальцев, потому что рентабельной экономики в христианской Европе не создано. И тут, как подарок с небес - татарское нашествие. С татарами связываться опасно, а вот обескровленную Русь прибрать к рукам - самое богоугодное дело.
Западные народы не считают себя бандитами и мародёрами. Когда они нападали на нашу землю, то обычно придумывали для себя какое-нибудь вздорное оправдание: не той веры народ или вера не так понята, неправильные обычаи, сказали не то, посмотрели не так и вообще - живут тут без разрешения. Но каждый раз нападение сводилось к тотальному грабежу. Ради грабежа к нам и лезут. Запад никогда не откажется от постоянной агрессии, потому что не в состоянии жить за счёт своей экономики. Без штанов все останутся. Договоры не помогут, уступки лишь подогреют жадность. Выход может быть только один - стать сильнее агрессоров.
VIII
Однако же, под властью олигархии национальное возрождение невозможно. Олигархи по-своему разделили мир, и границы, которые они провели, не совпадают с государственными. В перспективе государства и вовсе должны будут передать всю власть корпорациям. Но к всеобщему миру это не приведёт, только вместо национальных войн начнутся войны корпоративные, а люди, разобщённые и лишённые социальной защиты, станут бесправными рабами корпораций. Это голубая мечта олигархов. Отечественные олигархи выполняют заказ всемирной олигархии, которую интересуют лишь наши природные богатства и людские ресурсы. Страны бедные ресурсами олигархов пока не слишком интересуют. Пока. Но наша страна богата, и олигархи намерены выжать её, как лимон, и отбросить за ненадобностью. Ради своего настоящего они лишают нас будущего. Есть только одна преграда - русский народ.
В этом и причина оголтелой русофобии на всей территории Советского Союза. С началом "перестройки" повсюду поднялся злобный вой: "Бей русских!" Не от смелости, а от безнаказанности. Потому что русские - единственный народ, которому запрещено иметь свою национальную организацию. На все требования равноправия для русских чиновники отвечают стандартной фразой: "У нас многонациональное государство". Ложь и лицемерие. Всем народам, населяющим Россию, власти выкраивают по куску от страны (а по какому праву?), русским же не досталось ни клочка, их никто не представляет в правительстве, для них нет ничего. Русские исключены из государственной жизни собственной страны. Зато им достаются издевательства и оскорбления, наёмные горлопаны вовсю клеймят пресловутый "русский шовинизм". Только русский и никакой другой. Что бы ни вытворяли прочие народы, это шовинизмом не считается, зато стоит русским заявить о своих правах, расправа следует незамедлительно. Основа внутренней политики России - истеричная травля всего русского.
Специально для русских придумано ругательство "квасной патриотизм". Вряд ли князь П.А. Вяземский, случайно обронивший это выражение, мог ожидать, с каким остервенением толпы щелкопёров подхватят непонятное им словосочетание. Никто его вразумительно не объясняет, но никакие другие патриотизмы квасными не объявляют, только русский. Тогда подлость и предательство получают оправдание, ведь топчут плохой, неправильный патриотизм. Неправильный, потому что - русский. Русские не должны быть патриотами, иначе вспомнят, кто в России настоящий хозяин.
А чтобы не вспомнили, на каждом углу критиканы толмят: "Все слоны в России" или "Россия родина слонов". Глупо, пошло, неостроумно, ну так настоящих доказательств у них нет, а раз нельзя доказать, то всегда можно обхамить. Вот что делать особям, которые живут в России, но при этом ненавидят её, себя отождествляя с заграницей? Взяли фразу из анекдотов, критикующих перехлёсты в борьбе с космополитизмом (нужной, кстати), и довели её до абсурда. То есть, ничего своего в России быть не может, а то, что им предъявляют, дескать, сродни российским слонам. Чтобы ляпнуть пустые фразы, не требуется мыслительных способностей, стандартные выражения призваны прикрывать умственную неполноценность и моральную нищету критиканов. А вы думали, что чем выше должность, тем умнее мозги? Так настоящим специалистам некогда заниматься карьерой, у них есть дело всей жизни. Наверх лезут те, кому делать больше нечего. Много ли можно вспомнить правителей, которые занимались самообразованием? Пётр I, Сталин и, пожалуй, всё. О чём думал приснопамятный кукурузник, раздувая вакханалию вокруг сталинизма? Только не о судьбе Отечества. Не говоря уж о "лучшем немце" всех времён и народов. Набор неких телодвижений под названием "выборы" призван убедить нас в том, что "слуги народа" стали собственниками нашей страны, а мы, соответственно, их крепостными. В этом вся суть демократии.
Люди не заметили постепенного перерождения национального государства в самодовлеющую корпорацию. Уже в царской России положение русских оказалось искусственно принижено, по отношению к другим народам. С тех пор форма государства несколько раз менялась, но градус русофобии при этом неизменно повышался. Программа разгосударствления русских изложена патологическим русофобом Лениным ("К вопросу о национальностях или об "автономизации" // В.И. Ленин "Полное собрание сочинений", т. 45, с. 356-362, М., 1970). Не стесняясь в выражениях, он призывал "защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности подлеца и насильника". Стало быть, защищать русских не требуется, пускай погибают. Тут же под пером вождя появилось "море шовинистической русской швали" (там же, с. 357). Поклонники Ленина могут заявить, что нельзя вырывать фразы из контекста, что имелись в виду не все русские люди, да только в отношении прочих народов Ленин никогда не допускал такой площадной брани, только в отношении русских. Очевидно, потому что сам он русским не был. Ленин предостерегал Сталина против "озлобления" (там же), но самое дикое озлобление переполняло его самого. И вот программное заявление большевиков:
"Необходимо отличать национализм нации угнетающей и национализм нации угнетенной, национализм большой нации и национализм нации маленькой <...>
Поэтому интернационализм со стороны угнетающей или так называемой "великой" нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывалось в жизни фактически"
(Там же, с. 359)
Вот это и есть откровения зарвавшегося держиморды. Понимал ли он сам, какую хрень накалякал или же Ленин выплеснул на бумагу свои тайные комплексы, за которые мстил русскому народу? В статье запрограммирован развал нашей страны. Эксперимент был заранее обречён на провал, ТАК государства складываться не могут. Слабые народы объединяются вокруг сильного и подчиняются ему, потому что от этого зависит их собственное существование. Если сильного уравнять с ними, то они, конечно, с удовольствием наживутся за чужой счёт, но тут же найдут себе новых хозяев. Иначе слабым не выжить, а вопли о свободе - это обычные провокации. Сильному становиться слабым и вовсе противопоказано, ведь тогда конкуренты постараются его уничтожить, пока он вновь не набрал прежнюю силу.
Похоже, что с появлением мировых религий человеческое общество утратило возможность нормально развиваться. Не случайно же во французском языке слово "christiānus" трансформировалось в "kretin" (М. Фасмер "Этимологический словарь русского языка", т. II, с. 375, С.-Петербург, 1996). Собирание народов вокруг конкретного религиозного обряда или конкретного социального строя не приведёт к их объединению. Прежде всего, потому, что единство не подразумевает одинаковости. Наш организм един, хотя все органы у нас отличаются друг от друга. Из одинаковых элементов организм не составить. Всеобщая одинаковость порождает пустыню. Вот в пустыне действительно все песчинки одинаковы, да только что из них можно создать? Так бесцельно и гоняет их ветер с места на место.
Если народы заставить отказаться от своего прошлого, принудить к одинаковому образу жизни, то неизбежно появляется соблазн подчинить себе это объединённое сообщество (панургово стадо). В результате в разных местах появляются свои центры силы, между которыми начинается жестокая борьба. И тут примирение невозможно, потому что противоборство происходит на основе общей идеи. Мы это явление могли наблюдать в истории христианства, ислама, да и в соцлагере. Борьба бесцельная и бесконечная, как бесцельно и бесконечно пересыпание песка в пустыне.
Народы, конечно, должны в будущем объединиться, но естественным путём. Ни один супергений не в состоянии просчитать условия, при которых все народы соберутся воедино. Простое перемешивание лишь вызовет социальные катаклизмы и приведёт к образованию новых этносов. Что ни говори, а планета у нас неоднородна, природные и климатические особенности на ней разнообразны, и повсюду сформировать единый образ жизни нереально. Да и зачем это? Народные обычаи определяются приспособлением к местным условиям, и создать единый рецепт на все случаи жизни невозможно. Сама жизнь постепенно подскажет правильное решение. А вот подталкивать этот процесс не следует, потому что, не зная всех его составляющих, можно только пустить под откос труды наших предков. Главный враг человечества - воинствующее невежество. А если оно ещё облечено властью, то от общества останется один планктон. Только планктоном и способна управлять одноклеточная элита.
Чтобы продолжить наше существование как народа нам следует отказаться от "христианских ценностей". Они не наши, и они не предназначены для народного просвещения. Это путы для рабов. Иноземные учителя преследуют корыстные цели и каждый из них держит за пазухой увесистый булыжник. Наши уступки ещё и усиливают оголтелую русофобию, так как пробуждают в иноземцах надежду на поживу. Покончить с русофобией способен только твёрдый отпор любым притязаниям чужих государств. Никаких уступок даже в малом, потому что малейшая слабина тут же вызовет у оппонентов очередной приступ агрессии. Жёсткий ответ надёжнее сохранит мир, нежели политика уступок.
И хватит, наконец, превращать нашу страну в приют для всевозможных "жертв" и "потерпевших". Гостеприимство должно иметь разумные пределы, и мы не обязаны решать чужие проблемы. Чужаки прибывают к нам со своей национальной организацией, что сразу же даёт им преимущество над русскими. А как только они обоснуются у нас, то и вовсе начинают считать себя хозяевами. Наши предки не доверяли иноземцам, как раз об этом и предостерегала всем известная русская сказка про лису и зайца. А происхождение её очень давнее. Ещё в древнем Шумере была сложена басня:
"Лиса не сумела построить себе дом, а потому пришла в дом друга, как завоеватель"
(С. Крамер "История начинается в Шумере", с. 151, М. 1965)
Судьбе шумеров не позавидуешь - они ассимилированы массой мигрантов. Хотим ли мы такой судьбы? Благодушие тут равноценно самоубийству. Пора, в конце концов, отбросить подальше общечеловеческие заботы, проблемы обиженных народов и ущемлённые чувства верующих. Пускай сами разбираются. Пора сосредоточиться на собственном выживании и единственный путь для нас - возрождение русской государственности.