После гибели Святослава Игоревича три его сына остались княжить на Русской земле. В 970 году великий князь распределил между сыновьями сильнейшие княжества: Ярополку - Киев, Владимиру - Новгород, Олегу - Древлянская земля (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 67-78, Рязань, 2001). Политику по сосредоточению всей власти на Руси в руках потомков Рюрика начал ещё Святослав, а Владимир продолжил. Под 973 годом летопись сообщает: "В лЪто 6481. Нача княжити Ярополкъ" (там же, с. 72). Смерть великого князя не привела к распаду государства, потому что три княжества, доставшиеся Святославичам, превосходили военной силой все прочие, и молодые князья не имели соперников среди княжеских родов. Понятно, что, будучи подростками, Святославичи пока не могли княжить самостоятельно, и вместо них государственными делами вершили наставники. У Владимира это был Добрыня (там же, с. 68), у Ярополка - Свенельд (там же, с. 72), наверняка имелся наставник и для Олега, да сведений о нём история не сохранила. Титул великого князя получил Ярополк как старший из братьев, но мир между Святославичами продолжался недолго:
"В лЪто 6483 (975). Ловъ дЪющю СвЪналдичю, именемъ Лютъ, ишедъ бо ис Киева гна по звЪри в лЪсЪ; и узрЪ ѝ Олег, и рече: "кто се есть?" И реша ему: "СвЪналдтчь", и заЪхавъ уби ѝ, бЪ бо ловы дЪя Олегъ"
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 72-73, Рязань, 2001)
Охота была любимым развлечением древнерусской знати, но повод для смертоубийства выглядит подозрительно ничтожным. Да и как бы Ярополк сражался с взрослым воином? Убивали друг друга князья не ради охотничьей добычи, а ради власти. Некогда князь Игорь "дасть же дань деревьскую СвЪнделду, и имаша по чернЪ кунЪ от дыма" (Новгородская I летопись, ПСРЛ, т. III, с. 109, М., 2000). Святослав отменил этот указ, и спорить с великим князем Свенельд не посмел. Со смертью Святослава ситуация изменилась, а княжичи не были готовы к схватке за власть. Мог действовать Лют с ведома своего отца? Вряд ли. Слишком уж топорно всё получилось. Свенельд это обставил бы хитрее.
Видимо, Лют рассчитывал запугать Ярополка именем Свенельда, да не учёл амбиции окружения древлянского князя. Каждый князь был окружён избранными людьми, судьба которых зависела от его судьбы. С возвышением своего князя возвышались и они, так что эти люди вовсе не желали, чтобы их надежды обернулись прахом. А так и случилось бы, уступи хоть в чём-то Олег Святославич. Должно быть, такой вариант оказался вполне возможен, вот Люта и убили. Убили не по приказу князя, против воли князя, но зато именем своего князя. И вся ответственность за убийство легла на одного Олега:
"И о томъ бысть межи ими ненависть, Ярополку на Ольга, и молвяше всегда Ярополку СвЪналдъ: поиди на братъ свой и прими волость его", хотя отмьстити сыну своему"
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 73, Рязань, 2001)
Кто был для Ярополка Лют? Совершенно посторонний человек, ради которого не стоило жертвовать родным братом. И не Ярополку "молвяше всегда" Свенельд, он договаривался с другими князьями о формировании объединённого войска для похода на древлянскую землю. Мнение самого Ярополка в расчет не принималось. В переговорах прошёл год:
"В лЪто 6485 (977). Поиде Ярополкъ на Олга, брата своего, на Деревьску землю, и изиде противу его Олегъ, и ополчистася; ратившемася полкома, побъди Ярополкъ Ольга. ПобЪгъшю же Ольгу с вои своими въ градъ, рекомый Вручий, бяше чересъ гроблю мостъ ко вратомъ граднымъ, тЪснячеся другъ друга пихаху въ гроблю; и спехнуша Ольга с мосту в деврь, падаху людье мнози, и удавиша кони человЪци. И въшедъ Ярополкъ въ градъ Ольговъ, перея власть его, и посла искать брата своего; и искавъше его не обрЪтоша; и рече единъ Деревлянинъ: "азъ видЪхъ, яко вчера спехнуша с мосту". И посла Ярополкъ искать брата, и влачиша трупье изъ гробли отъ утра и до полудне, и налЪзоша и Ольга высподи трупья, вынесоша ѝ, и положиша на коврЪ. И приде Ярополкъ, надъ немъ плакася, и рече Свеналду: "вижь, сего ты еси хотЪлъ?" И погребоша Ольга на мЪстЪ у города Вручего, и есть могила его до сего дне у Вручего. И прия власть его Ярополкъ"
(Там же)
Вот эта фраза Ярополка "вижь, сего ты еси хотЪлъ?" ясно показывает, что не он был организатором похода, что Свенельд его неволей взял с собой в качестве знамени. И теперь древлянская дань потекла не в княжескую казну, а в свенельдову мошну.
Древляне в этой усобице вообще не принимали участия. Своего князя они спровадили подальше от столицы в приграничный город Овруч (Вручий), где охотничьи угодья Олега оказались легко доступны со стороны Киева. Слишком соблазнительно, вот Лют и не удержался. В Овруче поход и завершился, никак не затронув взаимоотношения Киева с древлянами. Но Свенельд не собирался останавливаться, ведь в Новгороде княжил ещё один наследник Святослава, который мог вырасти в серьёзного соперника:
"Слышавъ же се ВолодимЪръ в НовЪгородЪ, яко Ярополкъ уби Ольга, убоявся бЪжа за море; а Ярополкъ посадники своя посади в НовЪгородЪ, и бЪ володЪя единъ в Руси"
(Там же, с 74)
Уже Ярополка выставляют во всём виноватым, хотя подлинным убийцей был воевода Свенельд, и это очевидно. Люди из окружения Владимира во главе с Добрыней пришли к логичному выводу, что следующей жертвой властолюбивых устремлений Свенельда должен стать Владимир. Противостоять Свенельду нереально - за ним дружины всех русских князей и общерусское ополчение. Да и зачем рисковать? Всё равно воевода стар и долго не проживёт, надо только немного подождать. А Владимир тем временем подрастёт в безопасности. На погибель Ярополку. Где именно скрывался Владимир, летописцы не знали, но он не мог отдаляться от границ Руси, потому что требовалось внимательно следить за событиями в стране. Вот эти события:
"Въ лЪто 6486 (978). ПобЪди Ярополкъ ПеченЪги, и възложи на нихъ дань.
Въ лЪто 6487 (979). Прiиде ПеченЪжьскiй князь Илдея и би челомъ Ярополку въ службу; Ярополкъ же прiать его, и даде ему грады и власти, и имяше его въ чести велицЪ. Того же лЪта прiидоша послы отъ Греческаго царя къ Ярополку, и взяша миръ и любовь съ нимъ, и яшася ему по дань, яко же и отцу его и дЪду его. Того же лЪта прiидоша послы къ Ярополку изъ Рима отъ папы"
(Никоновская летопись, ПСРЛ, т. IX, с. 39, М., 2000)
"Въ лЪто 6487. Прiидоша послы отъ Греческаго царя ко Ярополку, взяша миръ и любовъ, и яшася ему по дань, якоже отцу его и дЪду"
(Воскресенская летопись, ПСРЛ, т. VII, с. 292, М., 2001)
Вероятно, сражение под Овручем печенеги расценили как ослабление Руси и решили, что теперь-то могут безнаказанно заняться грабежами. Моментально последовал русский ответ, заставший врасплох заодно и Византию. Ромеи понадеялись, что печенеги надолго отвлекут на себя внимание русских дружин, и прекратили выплачивать дань, наложенную на них Святославом. Быстрый разгром печенегов расстроил их планы, так что срочно пришлось отправлять на Русь посольство с извинениями и выплачивать накопившиеся долги. Ужас войны со Святославом ещё не забылся. Едва ли Ярополк самолично руководил войсками, из летописного рассказа ясно видно, что реальной властью он не обладал. Войска против печенегов направил Свенельд, но и воевода не мог покинуть Киев, чтобы не выпустить князя из-под своего влияния. Нашлись и другие воеводы, не столь родовитые.
Посольство от папы, несомненно, связано с христианизацией Руси. Склонность Ярополка к христианству объясняется не столько воспитанием его бабкой Ольгой (точно так же она воспитывала и Олега с Владимиром) сколько давлением быстро христианизирующейся правящей верхушки Киева. Молодой князь был вынужден лавировать между христианской знатью и языческим народом, что делало его положение весьма шатким. Поддержку киевские христиане пытались найти на Западе. С летописным сообщением о папском посольстве 979 года согласуется известие Ламберта Херсфельдского о присутствии русских послов на Кведлинбургском съезде в 973 году:
"973 г. Император Оттон Старший вместе с Младшим пришел в Кведлинбург и отпраздновал там 23 марта святую Пасху. Туда с богатыми дарами прибыли послы многих народов, а именно: римлян, греков, беневентцев, итальянцев, венгров, датчан, славян, болгар и русских"
(Ламберт Херсфельдский "Анналы", с 32, М., 2013)
Ярополк старался завязать отношения с христианскими государствами, но сам пребывал в язычестве. Правда, некоторые летописцы пытались изобразить Ярополка христианином, только уж очень неуклюже: "Бысть княжения Ярополча 50 лет, а во крещении княжив 17" (Пискаревский летописец, ПСРЛ, т. XXXIV, с. 46, М., 1978); "Рюрикъ княжилъ 17 лЪт <...> Ярополк 8 лЪтъ. А въ крещении кьняжи 17 лЪт" (Новгородская I летопись, ПСРЛ, т. III, с. 466, М., 2000). С арифметикой проблемы? Полностью закрывает этот вопрос летописное сообщение 1044 года:
"В лЪто 6552. Выгребоша 2 князя, Ярополка и Ольга, сына Святославля, и крестиша кости ею, и положиша я въ церкви святые Богородица"
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 151, Рязань, 2001)
Не будь Ярополк язычником, так не пришлось бы крестить его кости задним числом. Он благоволил христианам - и только. Именно таким Ярополк изображён в Иоакимовской летописи:
"Ярополк же бе муж кроткий и милостивый ко всем, любляше христианы и асче сам не крестися народа ради, но никому же претяше <...> Ярополк нелюбим есть у людей, зане христианом даде волю велику"
(В.Н. Татищев "История Российская", ч. I // "Собрание сочинений", т. I, с. 111-112, М., 1994)
II
Три года Владимир скрывался где-то за границей и вдруг внезапно опять появился в Новгороде. Причина его возвращения достаточно очевидна - смерть Свенельда. Пока Ярополк не успел самостоятельно подчинить вассальных князей, пока среди киевской знати не улёгся разброд, появилась возможность перехватить власть, используя недовольство народа навязыванием ему чуждой религии. Под маской поборника старины Владимир имел хорошие шансы привлечь на свою сторону большинство населения страны. Только следовало действовать быстро, не давая Ярополку возможность укрепить вертикаль власти:
"Въ лЪто 6488 (980). Приде Володимиръ съ Варяги Новугороду и рече посадникомъ Ярополчимъ: "идЪте къ брату моему и рцЪте ему: Володимеръ ти идеть на тя, пристраивайся противу битъся." И сЪде в НовЪгородЪ"
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 74, Рязань, 2001)
Варягами тогда называли наёмную дружину. Чтобы её содержать, требовалось немалое богатство. Несомненно, Добрыня вывез с собой за границу княжескую казну, да и новгородские доброхоты могли финансово поддерживать пребывавшего в изгнании князя. Войско только ожидало, когда верные люди сообщат, что настала пора действовать. Никаких препятствий для возвращения в Новгород Владимир не встретил - новгородцам он был желаннее Ярополка. Но первое военное столкновение произошло не с Киевом, а с Полоцком:
"И сЪде в НовЪгородЪ. И посла ко Рогъволоду Полотьску, глаголя: "хочю пояти дщерь твою собЪ женЪ". Онъ же рече дщери своей: "хочеши ли за Володимера?" она же рече: "не хочю же разути робичича, но Ярополка хочю" <...> И придоша отроци Володимирови, и повЪдаша ему всю рЪчь РогЪнЪдину, дщери РогъволожЪ, князя Полотьскаго; Володимеръ же собра вои многи, Варяги и СловЪни, Чюдь и Кривичи, и поиде на Рогъволода. В сеже время хотяху РогънЪд вести за Ярополка; и приде Володимеръ на Полотескъ, и уби Рогъволода и сына его два, и дъчерь его поя женЪ, и поиде на Ярополка"
(Там же)
На основании этого летописного фрагмента в нашей стране распространилось оригинальное мнение, что будто бы князь Владимир был не славянином, а евреем. Мол, не "робичича" отказывалась разуть гордая Рогнеда, а "раввинича" - потомка еврейского раввина. Все подобные утверждения, сколько бы их ни было, происходят из единственного источника - книги В.Н. Емельянова:
"Исполнителем этого чудовищного злодеяния над национальным идеологическим достоянием нашего народа стал князь Владимир, сын князя Святослава от ключницы его матери кн. Ольги - некой Малуни (имя ласкательное от еврейского имени Малка). Отцом означенной Малуни был "равв" - раввин из города Любеча, также носивший еврейское имя Малк, что совершенно неудивительно, если учесть, что один из древнейших русских городов Любеч до 882 года находился в вассальной зависимости от иудейского Хазарского каганата, платил ему дань и кишмя кишел иудейскими купцами, раввинами и прочими оккупантами-эксплуататорами из "богоизбранных". В 882 году князь Олег освободил Любеч от оккупантов, но их остатки сумели втереться в доверие и при дворе. Несторовская цензура дохристианских летописей привела к переосмыслению слова "равв" или "рабб"; удвоение согласной пропало и слово стало возводиться к глаголу "робити"; потомок раввина Малка, который даже в "Повести временных лет" остался фигурировать как "робичич", т.е. "раввинач", стал во всех историях России упорно переводиться как "сын рабыни". Узнав, что Малуна зачала от Святослава, разгневанная кн. Ольга сослала её в село Будутино близ Пскова, где и родился Владимир"
(В.Н. Емельянов "Десионизация", с. 8, М., 2005)
Версия В.Н. Емельянова начисто лишена какой-либо аргументации. Скоропалительные заявления отнюдь не укрепляют патриотизм, а, напротив, дискредитируют его. Еврейская версия вступает в противоречие с историческими свидетельствами:
1) Никакие документы или хотя бы родовые предания не подтверждают еврейскую родословную князя Владимира. Она полностью надумана и висит в воздухе.
2) Термин "раввинич" абсолютно неизвестен ни письменным источникам, ни устной народной речи. В.Н. Емельянов его сам сочинил.
3) Мать князя Владимира Малуша и его дядя Добрыня носили самые обычные славянские имена, зафиксированные среди прочих родственных им имён. Таких, как Малашко, Малета, Малик, Малич, Малишка, Маломолка, Малош, Малыч, Мальга, Малюк (Н.М. Тупиков "Словарь древне-русских личных собственных имен", с. 240-243, С.-Петербург, 1903), Малуша, Малюта (там же, с. 461), Добрило, Доброгост, Добродеяшко, Доброслав, Добрыня, Добря (там же, с. 128-129). Евреи тут ни при чём.
4) Нигде не упоминается о зависимости Любеча от Хазарии и о якобы кишевших там "оккупантах-эксплуататорах". Это фантазия В.Н. Емельянова.
5) А главное, что подробности летописного сказания заимствованы из фольклора. Ведь и в преданиях других народов использован тот же самый сюжет.
В "Старшей Эдде" рассказывается, как Хлёд, воспитанник вождя гуннов Хумли, явился к своему брату Агантюру, вождю готов, за своей долей в наследстве. Но от брата он услышал только презрительный отказ, а потом ещё и оскорбления от приближённых:
"Щедро судишь ты
рабыни отродью,
сыну рабыни,
от князя рождённому.
Этот ублюдок
сидел на кургане,
в то время как конунг
наследство делил"
Хлёд пожаловался Хумли, "отцу его матери", как и Владимир "пожалиси Добрына" (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 284, Рязань, 2001), и, собрав большое войско, они в отместку напали на землю готов ("Песнь о Хлёде" // "Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах", БВЛ, с. 350-352, М., 1975). Та же самая история использована и в "Саге о Хервёр и Хейдреке" (И.В. Шаровольский "Сказание о мече Тюрфинге", с. 40-41, Киев, 1907).
Похожее предание записано у датского историка Саксона Грамматика (XII в.):
"Узнав однажды, что дочь короля <нидеров> Хаквина Регнильда обещана в жёны какому-то великану, Хадинг пришёл в негодование от этого позорного дела, после чего, всячески проклиная предстоящий союз, он решил совершить благородный поступок и помешать заключению этого брака. Отправившись в Норвегию, он убил там этого домогавшегося девушки королевской крови мерзкого великана"
(Саксон Грамматик "Деяния данов", т. I, кн. I,{1.8.13} с. 51, М. 2017)
Потом Хадинг сам женился на "спасённой" им девушке. Хаквина, отца Регнильды, называли королём то нидеров (niyherorum), то рутенов (rutrnorum), в зависимости от рукописи (там же). Имя Регнильда лишь слегка отличается от Рогнеды. Тем более что в книге упомянут ещё Регнальд Рутен (там же,{8.3.12}, с. 280) - прозвище совершенно определённо указывало на его происхождение. По-видимому, имена с основой на "рог" относились к русским родовым именам. Так что, Саксон Грамматик включил в свою книгу русское предание, только основательно изменив его.
Таким образом, летописец воспользовался бродячим фольклорным сюжетом, откуда и позаимствовал подробности войны Владимира с полоцким князем. К реальному Владимиру Святославичу эти подробности отношения не имеют и "робичичем" его никогда не называли, а значит, досужие рассуждения о "раввиниче" бессмысленны.
Достоверным можно считать только то, что Владимир попытался договориться с Рогволодом, но неудачно, а в результате началась война между Новгородом и Полоцком. Понятно, что во время похода на Киев оставлять у себя в тылу враждебное княжество смертельно опасно. Надо либо перетянуть его на свою сторону, либо уничтожить. Слова "Ярополка хочю" точно не могли принадлежать Рогнеде. Хотя бы потому, Ярополк к тому времени и так уже был женат, а при его пристрастии к христианству о многожёнстве следовало забыть. В реальности это Рогволод, выбирая между Владимиром и Ярополком, предпочёл союз с киевским князем. И прогадал. В Иоакимовской летописи история со сватовством вообще не упомянута, там выдвинута более реалистичная версия:
"Владимир, возвратяся от Варяг с войском и собрав новгородцев, иде на полоцкого князя Рохволда, зане тот повоева волости новгородские"
(В.Н. Татищев "История Российская", ч. I // "Собрание сочинений", т. I, с. 111, М., 1994)
Вполне вероятно, потому что и в более поздние времена полоцкие князья охотно вторгались в новгородские владения:
"В лЪто 6529 (1021). Приде Брячиславъ, сынъ Изяславль, внукъ Володимърь на Новъгородъ, и, зая Новъгородъ, и поимъ НовгородцЪ и имЪнье ихъ, поиде Полотьску опять; и пришедшю ему к Судомири рЪцъ, и Ярославъ ис Кыева въ 7 день постиже ѝ ту, и побЪди Ярославъ Брячислава, и НовгородцЪ вороти Новугороду, а Брячиславъ бЪжа Полотьску"
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 72-73, Рязань, 2001)
"В лЪто 6575 (1067). Заратися Всеславъ, сын Брячиславль, Полоцкий, и зая Новъгородъ; Ярославичи же трие, Изяславъ, Святославъ, Всеволодъ, совокупише вои, идоша на Всеслава < > и бысть сЪча зла, и мнози падоша, и одолЪша Изяславъ, Святославъ, Всеволодъ, Всеславъ же бежа..."
(Там же, с. 162)
"В лЪто 6577 (1069). < > Въ то же лЪто, осень, мЪсяця октября въ 23, на святого Якова брата господня, въ пятничи, въ чяс 6 дни, опять приде Все... къ Новугороду; новгородци же поставиша пълкъ противу ихъ, у ЗвЪринця на Къземли; и пособи богъ ГлЪбу князю съ новгородци. О, велика бяше сЪця Вожяном, и паде их бещисльное число; а самого князя отпустишя бога дЪля"
(Новгородская I летопись, ПСРЛ, т. III, с. 17, М., 2000)
В конце концов, киевский князь Мстислав Владимирович разгневался и выслал всех полоцких князей аж в Византию: "В лЪто 6637 (1129) <...> В то же лЪто поточи Мстислав князи ПолотьскыЪ Цесарюгороду, с женами и с дЪтьми" (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 286, Рязань, 2001). Доигрались.
С каким-то маниакальным упрямством полочане регулярно нападали на Новгород и так же регулярно бывали биты. Что-то их настолько озлобляло против ближайших соседей, что они даже забывали про собственную безопасность. Непременно хотелось пограбить новгородские богатства. А вот сами-то ничего не скопили. Чего невозможно поделить, так это торговый интерес. Торговля обогащала Новгород, Полоцк же не мог с ним конкурировать. Торговые убытки вызывали в полочанах досаду на удачливых соседей и желание поставить их на место (как они сами это понимали). Военными средствами ослабить конкурентов. Стало быть, ориентация Рогволода на Киев вызвана не столько политическими, сколько экономическими причинами.
В одиночку противостоять Новгороду Полоцк не мог, а помощь из Киева так и не пришла. Обстоятельства сложились так, что Ярополк оказался без войска. Он и себя не знал, как защитить, а помочь союзнику и вовсе оказалось нечем. Летописцы оперативно нашло виновного в сложившейся ситуации. Им оказался некий Блуд. Он, нехороший, один виноват в гибели Ярополка, зато все остальные киевляне такие белые и пушистые, что впору нимбы раздавать:
"И приде Володимеръ Киеву съ вои многи, и не може Ярополкъ стати противу, и затворися КиевЪ с людьми своими и съ Блудомъ; и стояше Володимеръ обрывся на Дорогожичи, межю Дорогожичемъ и Капичемъ, и есть ровъ и до сего дне. Володимеръ же посла къ Блуду, воеводЪ Ярополчю съ лестью глаголя: "поприяй ми, аще убью брата своего, имЪти тя хочю во отца мЪсто, и многу честь возьмешь отъ мене; не язъ бо почалъ братью бити, но онъ; азъ же того убоявъся придохъ на нь". И рече Бдудъ къ посломъ Володимеремь: "азъ буду тобЪ в сердце и въ приязньство"
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 74-75, Рязань, 2001)
Князь Владимир мобилизовал для похода "Варяги и СловЪни, Чюдь и Кривичи", то есть к своей наёмной дружине он присоединил ополчение из земель Новгородской, Ладожской и Псковской. Это значит, что он собрал в кулак все наличные силы. И в то же время Ярополк странным образом оказался вовсе без войска, так что ему спешно пришлось укрыться в Киеве. Войско составляли дружины подчинённых князей и ополчения возглавляемых ими земель. Никто не помог Ярополку, даже киевское ополчение не было собрано. И что же, всё это устроил вездесущий Блуд? А куда подевалась высшая киевская знать? Или один человек ухитрился запугать всю правящую верхушку поголовно? Ну, это просто несерьёзно. Наоборот, совокупная воля знатнейших родов определяла государственные решения, против неё и князю не выстоять, а не то, что малоизвестному воеводе. Растопчут и не заметят.
Киевские сановники полностью изолировали Ярополка, лишив его средств управления государством, выставили его совершенно беспомощным перед Владимиром. Но им, родовитым, не по чину было суетиться, добиваясь милости от нового князя. Они и без того достигли вершины власти, а Блуд у них был на побегушках. Потому-то Блуд и добивался службы у Владимира, чтобы получить для себя возможность сделать карьеру. А сановники не служили князю, они сами его нанимали, им-то просить было нечего. Летописцы поносили Блуда, потому что так безопаснее: "... Блудъ преда князя своего, и приимъ отъ него чьти многи, се бо бысть повиненъ крови той" (там же, с. 75). А про высшую знать, обладавшую реальной силой, будто забыли, потому что страшно - всесильные вельможи "умников" не любили и не прощали.
Добрыня и остальные наставники князя Владимира, даже пребывая за границей, сохраняли связи со столицей страны. Через своих доброхотов они убеждали киевлян отступиться от Ярополка, поборника греческой веры. А среди руководителей государства наверняка нашлось немалое число недовольных самовластием Свенельда. Когда же выяснилась шаткость положения Ярополка, от него моментально отвернулась вся знать. В результате киевский князь мог располагать только своей личной дружиной, а это - несколько сотен человек. В Иоакимовской летописи, правда, говорится о сражении "на реке Дручи в трех днех от Смоленска" (В.Н. Татищев "История Российская", ч. I // "Собрание сочинений", т. I, с. 112, М., 1994), но коротко, мимоходом. Отразить наступление новгородцев не удалось. Войско Владимира осадило Киев, а Ярополку оставалось прятаться за городскими стенами. Но до штурма дело не дошло по двум причинам. Во-первых, от Ярополка отвернулась только знать, а простые киевляне были готовы его защитить. Если сражаться с будущими подданными, то в перспективе у Владимира возникнут серьёзные проблемы. Во-вторых, при штурме могут пострадать знатнейшие семейства Киева, ссориться с которыми неразумно и опасно. Обо всём сговорено заранее, надо лишь подождать:
"Се бо Блудъ затворися съ Ярополкомъ, льстя ему, слаше къ Володимеру часто, веля ему пристряпати къ граду бранью, а самъ мысля убити Ярополка; гражаны же не бЪ льзЪ убити его. Блудъ же не възмогъ, како бы погубити ѝ, замысли лестью, веля ему ни излазити на брань изъ града; рече же Блудъ Ярополку: "Кияне слются къ Володимеру, глаголюще: приступай къ граду, яко предамы ти Ярополка; побЪгни за град". И послуша его Ярополкъ, и изъбЪгъ предъ ним затворися въ въ градЪ Родьни на усть Рси рЪки, а Володимеръ вниде въ Киевъ, и осЪде Ярополка в РоднЪ, и бЪ гладъ великъ в немь, и есть притча до сего дне: бЪда аки в РоднЪ"
(Там же, с. 75-76)
Вряд ли могли знать летописцы, какие именно слова говорил Ярополку Блуд. Но картина получается неправдоподобная: во всём Киеве остаются только Блуд и Ярополк, а больше людей рядом и нет. Были, ведь, руководители города, были дружинники, и никто из них не посмел возразить Блуду? А сам князь мыслей вообще не имел? Не бывает такого. Блуд, находясь в осаждённом городе, "слаше къ Володимеру часто" и никто ничего не заметил? Ладно бы, простой народ, но профессиональные воины и местные сановники не превратятся в растяп все поголовно. Прожженных интриганов не обманешь, и вести переговоры с Владимиром Блуд мог только с ведома и по приказу отцов города. И вовсе не запрещал он Ярополку "излазити на брань изъ града". Не в его это власти. И без того было ясно, что "не може Ярополкъ стати противу", так что вылазки отменялись.
Якобы это Блуд уверял Ярополка, будто киевляне намерены передать Владимиру своего князя, а Ярополк доверчиво поверил и сбежал из Киева. А что же горожане допустили бегство своего князя, почему не разубедили его? Или же не Блуд клеветал на киевлян, а так всё и было на самом деле. Мы судим о событиях по летописным текстам, многократно переписанным и отредактированным, но Ярополк наблюдал ситуацию вживую. И напугала его не мнимая, а реальная опасность, иначе дружинники постарались бы отговорить князя от опрометчивого поступка. Оставаться в Киеве было смертельно опасно, приходилось бежать. Но куда? Последующие действия Ярополка, когда он "затворися въ въ градЪ Родьни на усть Рси рЪки", не были результатом продуманного решения. Город стал для князя ловушкой, что отнюдь не входило в его первоначальные планы. Конечно, князь намеревался бежать как можно дальше: к печенегам, к ромеям, к уличам, лишь бы не дожидаться своей гибели. Да вот беда - не выпустили его осаждающие, загнали в первый встречный городок и окружили там. Оставлять Ярополка в живых не планировалось:
"И рече Блудъ Ярополку: "видиши, колько вой у брата твоего? нама ихъ не перебороти; твори миръ съ братомъ своимъ"; льстя подъ нимъ се рече. И рече Ярополкъ: "такъ буди". И посла Блудъ къ Володимеру, сице глаголя: "яко сбысться мысль твоя, яко приведу к тобЪ Ярополка, и пристрой убити ѝ". Володимеръ же то слышавъ, вышедъ въ дворъ теремный отень, о немже преже сказахом, сЪде ту с вои и съ дружиною своею; и рече Блудъ Ярополку: "поиди къ брату своему и рьчи ему: что ми ни вдаси, то язъ прииму". Поиде же Ярополкъ, и рече ему Варяжько: "не ходи, княже, убьють тя; побЪгни в ПечЪнеги и приведеши вои"; и не послуша его. И приде Ярополкъ къ Володимеру; яко полЪзе въ двери, и подъяста ѝ два Варяга мечьми подъ пазусЪ, Блудъ же затвори двери и не да по немъ ити своимъ; и тако убиенъ бысть Ярополкъ. Варяшко же видЪв, яко убьен бысть Ярополкъ, бЪжа съ двора в ПеченЪги, и много воева Володимера с ПеченЪги, едва приваби ѝ, заходивъ к нему ротЪ"
(Там же, с. 76-77)
Опять во всём винят Блуда, а Ярополк, дескать, шёл бездумно, как собачка на привязи. Но что ему оставалось делать? Уйти из Киева не удалось, сопротивляться невозможно. Либо Ярополк пожертвует собой, либо всем погибать. В летописный рассказ вставлен совет Варяжко: бежать к печенегам. Поздно. Не выпустят со двора. Спасти себя Ярополк уж не может, надо спасать своих людей. Без князя они не опасны и будут отпущены на свободу.
Владимиру довелось увидеть смерть родного брата, но участие его в происходящем минимально. Он был ещё слишком молод, чтобы с ним хоть как-то считались. При описании разгрома Полоцка в летописи проскользнуло утверждение: "... а Володимеру сущю НовЪгородЪ, дЪтьску сущю..." (там же, с. 284). Нет, ребёнком Владимир уже не был, но и взрослым его пока не признавали. Как именем Ярополка был убит Олег, так и сам Ярополк был убит именем Владимира. Мнением Владимира никто не интересовался, но зато на него охотно навесили ярлык братоубийцы.
Блуд предстаёт мелким прислужником, лакеем. Не он придумал сценарий убийства Ярополка, а Добрыня и его сподвижники, не он указывал Ярополку, куда идти и что говорить - князь это знал и без него. Быть может Блуд и в самом деле исполнял должность воеводы, да только не из главных. Верховному воеводе подчинялись воеводы рангом пониже, а тем - ещё более мелкие. Можно ли представить, чтобы Свенельд услужливо суетился в сенях, торопясь прикрыть дверь? Он был важный вельможа и для разовой работы имел штат исполнителей. Таких, как Блуд. Так что, великого злодея из Блуда никак не получается. Не тот калибр. В.Н. Татищев сочинил сусальную байку о заслуженном наказании предателя:
"Блуд же, изменник Ярополков, принял от Владимира честь великую и возносился три дни, потом убиен бысть от Владимира, тако глаголя ему: "Я тебе по обесчанию моему честь воздал, яко приателю, а сужу, яко изменника и убийцу государя своего"
(В.Н. Татищев "История Российская", ч. II // "Собрание сочинений", т. II, с. 56, М., 1995)
Но тот же самый Блуд выведен в летописях как активный участник битвы с поляками на Буге в 1018 году: "И бЪ у Ярослава кормилець и воевода, именем Блудъ" (Никоновская летопись, ПСРЛ, т. IX, с. 75, М., 2000); "И бЪ оу Ярослава дядка и воевода Блоудъ" (Типографская летопись, РЛ, т. IX, с. 69, Рязань, 2001); "И нача воевода Ярославль Блудъ укарятi Болеслава..." (Ермолинская летопись, ПСРЛ, т. XXIII, с. 18, С.-Петербург, 1910). Хотя, иногда имя воспроизводили как Буды (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 139, Рязань, 2001; Ипатьевская летопись, РЛ, т. XI, с. 100, Рязань, 2001), но это позднее искажение из-за того, что первоначальный смысл имени был утерян. Имя Блуд очень древнее, оно используется в русском эпосе (Новгородские былины, ЛП, с. 243-300, М., 1978). Близкое по звучанию имя - Бладуд - носил один из мифических королей Британии (Гальфрид Монмутский "История бриттов. Жизнь Мерлина", ЛП, с. 22, М., 1984). Имя Блуд невозможно толковать на основе современных языков, оно происходит из индоевропейских времён, а истинное его содержание давно потеряно.
Потомками Блуда считали себя русские дворяне Блудовы. Согласно родословным книгам, род Блудовых происходил от воеводы Ивещея Блуда, в крещении Ионы, погибшего в сражении на Буге в 1018 году. Почти все историки признают, что Буды - это Блуд, тем более что в других списках летописи он прямо назван Блудом. Потомство Блуда разделилось на отдельные ветви, одна из которых переселилась в Моравию, а другая осталась на Юго-Западной Руси. Свой герб они получили от Владислава Ягеллона II. Русские дворяне происходят от Фёдора Блудова, выехавшего из Волыни в Москву. Они участвовали во взятии Казани, обороне Пскова от Стефана Батория, в ополчении Минина и Пожарского ("Блудовы" // "Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона", т. IV, с. 104-105, С.-Петербург, 1891).
Таким образом, Владимир всё-таки взял Блуда на службу, но не приближал его к себе. Впоследствии Блуд был назначен опекуном княжича Ярослава, вроде бы не имевшего никаких жизненных перспектив. Просто Владимир убрал нелюбимого слугу подальше с глаз. Никто и предположить не мог, что именно Ярослав получит киевский престол. В сражении 1018 года Блуд не возглавлял войско и находился там на вторых ролях. Известность он получил благодаря нелепой перебранке с Болеславом, стоившей ему жизни. Но вот, на что следует обратить внимание: сражение на Буге произошло через 38 лет после взятия Киева Владимиром, но Блуд, тем не менее, сохранял и бодрость, и активность, и даже задиристость. Значит, в 980 году он был ещё очень молодым человеком, скорее всего, сверстником Ярополка. Их доверительные беседы объясняются не властью и влиянием Блуда в Киеве, которых не было и в помине, а тесным знакомством, начиная с детских лет. Исчезает авторитетный "мажордом" и появляется молодой проныра, готовый растоптать дружбу ради карьеры.
Воеводе Блуду в летописи противопоставлен дружинник Варяжко, сохранивший верность своему князю. Но много ли проку от его верности? Уговаривал Ярополка не верить Владимиру, но почему-то голос у него прорезался, когда они находились уже на теремном дворе и путь назад всё равно был отрезан. А раньше-то, о чём думал? Где была его верность, когда Ярополк бежал из Киева, когда Блуд убеждал князя мириться с Владимиром? Да и кто знает, что он на самом деле говорил Ярополку? А может, ничего и не говорил? И не спасать князя он кинулся, а в страхе бежал с теремного двора. Никто ему не препятствовал, всех людей Ярополка отпустили на волю, а при желании они могли перейти на службу к Владимиру. Варяжко побежал прямиком к печенегам, что его совсем не украшает. Желая отомстить Владимиру, он приводил степняков на русскую землю, но и тут лавров не снискал. От набегов гибли совершенно посторонние люди, ни в чём не виновные. А Владимир, как раз, и не страдал. Только злобу тешил этот Варяжко. Впрочем, Владимир и не требовал ни от кого патриотизма, потому и переманил Варяжко со всем отрядом к себе на службу. И ведь тот пошёл, разом потеряв свою принципиальность.
III
Так Владимир стал киевским князем, а полочанка Рогнеда, соответственно, киевской княгиней. Никакого выбора не предоставлялось для обоих: враждебных полочан полагалось разгромить, а полоцкая княжна была таким же трофеем, как и полоцкая земля. Женившись на Рогнеде, Владимир становился уже не захватчиком, не чужаком, а законным повелителем завоёванного княжества. Насколько не считались с мнением своего князя его же сподвижники, видно из летописной байки, в которую летописцы твёрдо верили:
"... самого князя Роговолода яша, и жену его и дщерь его; и Добрына поноси ему и дщери его, нарекъ ей робичица, и повелЪ Володимеру быти с нею передъ отцемь ея и матерью. Потом отца ея уби, а саму поя женЪ, и нарекоша ей имя Горислава; и роди Изяслава"
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 285, Рязань, 2001)
Добрыня не просто указывал воспитаннику, что ему надлежит делать, он "повелЪ". Не сразу и не за один год Владимиру удалось освободиться от назойливой опеки своего уя. Князь не собирался превращаться в безвольную куклу на престоле, но пока что приходилось подчиняться старшим и опытным соратникам, а коготки прятать до времени. А вот пассаж о якобы надругательствах над княжной вставлен в летопись из народного фольклора. Полностью копирует его фрагмент корсунской легенды. Когда русские войска захватили Херсонес, то Владимир будто бы:
"... князя Корсуньского и со княгинею привяза оу шатерныя сохи, i съ ихъ дщерiю пред нiмi безаконство сотвори. i по трех днех повелЪ кнзя i кнгиню убити а дщер их за боарiна Ижберна дал со многим имЪнiем, а в Корсуне намЪстнiкомъ постави его..."
(А.А. Шахматов "Корсунская легенда о крещении Владимира", с. 46-47, С.-Петербург, 1906)
В давние, совсем ещё дикие времена подобный обряд позволял породнить нового владыку с захваченной им землёй. При этом земля представлялась людям в виде женщины, и вся её суть сосредотачивалась в княжне, последней из правящего княжеского рода. Вместе с княжной (и только с ней) завоеватель получал власть над землёй и признание её жителей. И никак иначе. Обряд этот проиллюстрирован в русской былине:
"И тут Вольх сам царем насел,
Взявши царицу Азвковну"
("Волх Всеславьевич" // "Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым", ЛП, с. 36, М., 1977)
В былине "Дунай" богатыри добывают невесту для князя Владимира. Получив грубый отказ от отца девицы (короля литовского), они забирают её силой, побивая целое войско (А.Ф. Гильфердинг "Онежские былины", с. 161-167, Архангельск, 1983). Сюжет этого фрагмента былины практически полностью совпадает с летописным текстом. Похищенная девица выходит замуж за Владимира и становится русской княгиней. Только свадьба и никакого беззакония. Всё, что кроме этого - лживая байка, сочинённая церковниками, для очернения язычества. Что касается нового имени Рогнеды - Горислава, то никакого подтекста в нём нет, обычное славянское имя. Когда девушка выходила замуж, то, как бы, умирала, потом возрождаясь в качестве нового человека. А новому человеку требовалось и новое имя. Княгиня Ольга тоже получила новое имя после свадьбы с Игорем, а раньше её звали Прекраса (В.Н. Татищев "История Российская", ч. I // "Собрание сочинений", т. I, с. 111, М., 1994).
Закончив с рассказом о женитьбе князя Владимира, летопись тут же приписывает Рогнеде попытку умертвить своего мужа:
"НЪколи же ему пришедшю к ней и уснувшю, хотЪ и зарЪзати ножемь; и ключися ему убудитися, и я ю за руку. Она же рече: "сжалиласи бяхъ, зане отца моего уби и землю его полони, мене дЪля; и се нынЪ не любиши мене и съ младенцемъ симъ". И повелЪ ей устроитися во всю тварь цесарьскую, якоже в день посяга ея, и сЪсти на постели свЪтлЪ в храминЪ, да пришедъ потнеть ю; она же тако створи, и давши мечь сынови своему Изяславу в руку нагъ, и рече: "яко внидеть ти отець, рци выступя: отче! еда единъ мнишися ходя?" Володимеръ же рече: "а хто тя мнЪлъ сдЪ?" и повергъ мечь свой, и созва боляры, повЪда имъ. Они же рекоша: "уже не убий ея, дЪтяти дЪля сего, но въздвигни отчину ея и дай ей с сыномъ своимъ". Володимеръ же устрои городъ, и да има, и нарече имя городу тому Изяславль. И оттолЪ мечь взимають Роговоложи внууци противу Ярославлимъ внукомъ"
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 285, Рязань, 2001)
В летопись попал завершённый рассказ с заключительным выводом, то есть - притча. Такие рассказы, неизвестно кем придуманные, кочуют среди разных народов, меняются лишь имена персонажей. Но зачем было Рогнеде убивать своего мужа? Ведь тут же последует неизбежная и жестокая расправа. А если себя не жаль, так у неё ещё и дети оставались. Уж их-то губить Рогнеда ни за что не согласилась бы. Перед нами типичный бродячий сюжет. Он был использован норвежским писателем Снорри Стурлусоном (XIII в.):
"... Гудрёд конунг послал своих людей на запад в Агдир к конунгу, который там правил, - его звали Харальд Рыжебородый, - чтобы посвататься к Асе, его дочери, но Харальд отказал ему. Посланцы вернулись и рассказали конунгу об этом. Через некоторое время Гудрёд конунг спустил свои корабли на воду и поплыл с большим войском в Агдир. Он явился туда совсем неожиданно, высадился на берег и ночью подступил к усадьбе Харальда конунга. Когда тот увидел, что нагрянуло войско, он вышел со всеми людьми, которые были при нем. Произошла битва. У Гуудрёда был большой перевес сил.Харальд и Гюрд, его сын, пали. Гудрёд конунг взял большую добычу. Он увез с собой Асу, дочь Харальда конунга, и сыграл с ней свадьбу. У них был сын, которого звали Хальвдан.
В ту осень, когда Хальвдану исполнился год, Гудрёд конунг поехал по пирам. Он стоял со своим кораблем в Стивлусунде. Пир шел горой, и конунг был очень пьян. Вечером, когда стемнело, конунг хотел сойти с корабля, но когда он дошел до конца сходен, на него бросился какой-то человек и пронзил его копьем. Так он погиб. Человека же этого сразу убили. А утром, когда рассвело, его опознали. Это был слуга Асы, жены конунга. Она не стала скрывать, что это она его подослала"
("Сага об Инглингах" // Снорри Стурлусон "Круг Земной", с. 36-37, М., 1980)
Сюжет полностью совпадает с летописным, только покушение доведено до конца, да масштаб событий ничтожный. Есть у этого автора и другая похожая история:
"Олав конунг пригласил родичей Железного Скегги на встречу и предложил выплатить им виру. Многие знатные мужи могли притязать на нее. У Железного Скегги была дочь, которую звали Гудрун. Примирение кончилось тем, что Олав конунг должен был жениться на Гудрун. Когда состоялась свадьба, Олав конунг и Гудрун легли в одну постель. Но в первую же ночь, когда они лежали рядом, она вытащила кинжал, как только конунг заснул, и хотела заколоть его. Когда конунг увидел это, он отнял у нее кинжал, встал с постели, пошел к своим людям и рассказал, что случилось. А Гудрун взяла свою одежду и всех тех людей, которые за ней туда последовали, и они с ней отправились своим путем, и Гудрун больше никогда не ложилась в одну постель с Олавом конунгом"
("Сага об Олаве сыне Трюггви" // Там же, с. 142)
На этот раз первая часть истории скомкана, но зато вторая ещё ближе к летописному варианту. Е.А. Рыдзевская - признанный авторитет в области русско-скандинавских отношений - отвергает, несмотря на свой норманизм, любую возможность заимствования сюжета из Скандинавии, но допускает русское влияние в скандинавских преданиях. Она обратила внимание на то, что сближаются в преданиях, прежде всего, второстепенные детали. Е.А. Рыдзевская пришла к выводу, что в основе всех вариантов лежит некое устное сказание о мести в брачную ночь, причём первоначально месть оказывалась успешной. И в русской летописи, и в "Круге Земном" представлены уже литературные обработки (Е.А. Рыдзевская "Древняя Русь и Скандинавия IX-XIV вв." //"Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования", с. 215, М., 1978). В летопись попал очередной бродячий сюжет, никак не связанный с реальной Рогнедой, в действительности и не думавшей покушаться на жизнь своего мужа.
IV
Получив киевский престол, князь Владимир начал устраиваться на нём поудобнее. Первым делом он женился вторично - взял бывшую жену Ярополка ("Грекиню"). История повторяется: как с Рогнедой Владимир приобрёл Полоцкое княжество, так и киевская княгиня обеспечила ему законные права на великое княжение. Конечно, конкурентов не осталось, но добавить себе законности в глазах киевлян будет нелишне.
Следующим шагом Владимир избавился от наёмников, пытавшихся разграбить Киев, что обещало крупные неприятности. Зарвавшихся варягов молодой князь быстро сплавил к ромеям, а себе за месяц набрал новую дружину из местных жителей. Это позволило ему избавиться, наконец, от надоевшей опеки, о чём не преминул сообщить летописец: "И нача княжити Володимеръ въ КиевЪ единъ" (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 77, Рязань, 2001). Да, именно "единъ", а не по указке Добрыни, которого князь вскоре отправил в Новгород: "Володимеръ же посади Добрыну, уя своего, в НовЪгородЪ" (там же, с. 78). Почётная ссылка, дабы знал, кто кого теперь слушаться должен. Коготки-то свои молодой князь потихоньку выпускать начал.
И обязательно следовало осуществить то, чего ждал и требовал от нового князя киевский народ - повернуть внутреннюю политику от христианства к язычеству:
"... и постави кумиры на холму внЪ двора теремнаго: Перуна древяна, а главу его сребрену, а усъ златъ, и Хърса, Дажьбога, и Стрибога, и Симарьгла, и Мокошь"
(Там же, с. 77)
На основании этого летописного сообщения кое-какие исследователи стали рассуждать о некой религиозной реформе князя Владимира (Е.В. Аничков "Язычество и Древняя Русь", с. 397-399, М., 2009; Б.А. Рыбаков "Язычество Древней Руси", с. 412-454, М,. 1988). Но где сведения, что Владимир ввёл нечто новое? Летописи таких сведений не дают. Любые нововведения неизбежно вызвали бы недовольство народа. Но киевляне напротив, принялись усердно исполнять языческие обряды. Кроме того, если бы Владимир навязал киевлянам новый культ, то и в Новгороде был бы установлен тот же набор идолов. Однако ж, там был установлен всего один идол: "... и пришедъ Добрына Ноугороду, постави кумира надъ рЪкою Волховомъ, и жряху ему людье Ноугорольстии, аки Богу" (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 78, Рязань, 2001). Люди "жряху", то есть служили "кумиру" сами, никто их не заставлял. Естественный вывод, что религиозные традиции Киева и Новгорода существенно различались, и что князь Владимир вовсе не стремился привести их к единообразию.
Народный характер этих культов доказывается тем, что даже после крещения Руси множество людей продолжало придерживаться прежней веры. В "Слове некоего христолюбца" помещен донос на людей, по-прежнему почитавших богов из Владимирова пантеона (Е.В. Аничков "Язычество и Древняя Русь", с. 453, М., 2009), а в "Слове об идолах" автор жаловался, что этим богам "i ноне по украiнам молятся" (там же, с. 464). Вывод однозначный: никакая религиозная реформа на Руси не требовалась, народ вполне устраивало сложившееся положение в стране. Просто, капища время от времени ветшают и им требуется ремонт. Ольга-христианка не заботилась о поддержании капищ в надлежащем виде, Святославу вообще было не до этого - он много воевал, Ярополка больше интересовало христианство, а время-то идёт, вот и подошёл срок для капитального ремонта. Ну и киевлян задобрить заодно.
После религиозных забот князя Владимира летописец перешёл к его семейным делам. Он авторитетно сообщил, что у князя кроме уже названных двух жён появились дополнительно две чехини и болгарыня. Пять жён для языческого князя весьма скромный показатель, и уязвить его тут нечем. Тогда уровень обвинения резко повышается: кроме пяти жён у Владимира оказывается 300 наложниц в Вышгороде, 300 в Белгороде (кстати, Белгород ещё не построен), да 200 в Берестове. Всего аж 800 наложниц и откуда вдруг взялась такая толпа девиц - тайна тайн. Во всяком случае, летописец молчит, как партизан. Хотя, нет, проговорился, сравнив Владимира с Соломоном. "И было у него семьсот жён и триста наложниц; и развратили жёны сердце его" ("Библия", изд. пятое, с. 156, С.-Петербург, 1900). Вот из священной книги, за неимением ничего другого, и черпал летописец свои измышления. Сходство слишком очевидно, сразу бросается в глаза. Церковники состряпали заведомую фальшивку. Пускай Владимир и был мужчиной в расцвете сил, так ведь не монстром же. Неправдоподобна библейская байка и столь же неправдоподобна байка летописная. И какой смысл прятать девиц по углам? Уж князя приголубить желающие всегда найдутся.
V
В конце концов, Владимиру удалось утрясти все личные проблемы, вставшие перед ним после захвата Киева, и настала пора перейти к проблемам государственным. А для этого князю снова пришлось воевать:
"В лЪто 6489 (881). Иде Володимеръ къ Ляхомъ и зая грады ихъ, Перемышль, Червенъ, и ины грады, иже суть и до сего дне подъ Русью"
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 80, Рязань, 2001)
Поляки показание летописи объявили доказательством изначальной принадлежности Червенских городов Польше. Вот, мол, русские сами признали польский приоритет, и выходит, что Польша теперь на законном основании удерживает захваченные ею западнорусские территории. Земли между Саном и Бугом в те времена населяли хорваты, подчинявшиеся ещё князю Олегу и принимавшие участие в его военном походе на Византию (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, c. 29, Рязань, 2001). Притязания польских историков на исконность польского заселения междуречья Сана и Буга вызвали решительную отповедь Е.М. Крыжановского, который напомнил, что при первых Пястах Польша находилась в очень тесных границах между Вислой и Одером: "Самое существование Польши, как государства, до Мечислава принимается только как возможность, правдоподобность, а не как исторический факт, потому что о нем нет никаких исторических свидетельств" ("Забужная Русь" // Е.М. Крыжановский "Собрание сочинений", т. II, с. 320, Киев, 1890). То, как обстояли дела на территории Польши в IX веке, наглядно демонстрирует эпизод из старинной рукописи, датируемой концом XII века: "Очень сильный языческий князь, сидящий на Висле, поносил христиан и делал им вред. И, послав к нему, (Мефодий) сказал: "Сын, хорошо бы тебе креститься по своей воле на своей земле, чтобы не был ты крещен насильно в плену на чужой земле, (когда так будет), вспомнишь обо мне". Как и стало" ("Житие Мефодия" // Б.Н. Флоря, пер. "Сказания о начале славянской письменности", с. 99, М., 1981). То есть, некий князь, чья власть ограничивалась районом Вислы, был побеждён Святополком Моравским и крещён насильно. Видно, что в IX веке Польша как централизованное государство ещё не состоялась, и по её землям были разбросаны самостоятельные этнополитические образования.
Однако совершенно убойный аргумент заключается в том, что Польша в принципе не могла владеть Червенскими городами, потому что не имела с ними общей границы. Их разделяла Краковская земля, принадлежавшая тогда Чехии, отрезая Червенские города от польских владений. Лишь в 999 году полякам удалось завоевать Краков:
"В лето от рождества Христова 999 <...> польский князь Мешко, коварнее которого не было другого человека, вскоре с помощью хитрости захватил город Краков и всех чехов, которых застал там, уничтожил мечом"
(Козьма Пражский "Чешская хроника", ПСИНЦВЕ, с. 78-79, М., 1962).
Хронист перепутал Мешко с его сыном Болеславом I, правившем Польшей в 992-1025 годы, но всё же отметил, что ещё в 999 году Краков оставался за Чехией. Застал Краков в составе Чехии и еврейский путешественник X века Ибрагим ибн Якуб:
"Что же касается до земли Бвйслав-а, то длина ее от города Фраги до города Кракв-а - трехнедельный путь. И она сопредельна в длину с странами Тюрков. И город Фрага выстроен из камня и извести и он есть богатейший из городов торговлею. Приходят к нему из города Кракв-а Рус-ы и Славяне с товарами и приходят к ним (жителям Фраги) из стран Тюрков мусульмане и Евреи и Тюрки, также с товарами и с миткалями византийскими, и вывозят от них муку, олово и разные меха"
(Из "Записки Ибрагима Ибн-Якуба" // Г.Е. Кочин, сост. "Памятники истории Киевского государства IX-XII вв.", с. 65-66, Л., 1936)
И логическое заключение Е.М. Крыжановского: "Со времени завоевания Кракова (999 года) Болеслав стал непосредственным соседом Руси в верховьях Вислы, занятие червенской страны и владение ею географически стало возможным для Польши" ("Забужная Русь" // Е.М. Крыжановский "Собрание сочинений", т. II, с. 328, Киев, 1890).
Анализировал вопрос о Червенских городах и В.Д. Королюк. Он тоже пришёл к выводу о невозможности владения ими для поляков в 881 году. Когда Владимир занял города Червен и Перемышль, он не вёл войны с Польшей. Дело в том, что летописец перенёс на давнюю историю современные ему события: захват в 1018 году поляками Червенских городов и ответный поход Ярослава и Мстислава в 1031 году. Но в 981 году ситуация была совсем иная и польское государство лежало слишком далеко от земли, заселённой хорватами и дулебами. Расширялась Польша в противоположном направлении - в сторону поморян. Летописный текст подвергался позднейшей редакции и В.Д. Королюк предложил очищенный вариант: "Иде (Владимир) на Перемышль, Червен и ины грады и зая их" (В.Д. Королюк "К вопросу об отношениях Руси и Польши в X в." // "Институт славяноведения. Краткие сообщения", вып. 9. "Из истории русско-славянских отношений", М., 1952, с. 43-50). Таким образом, Владимир подчинял местных хорватских и дулебских князей, а Польша не проявила к его походу никакого интереса. С озвученными выводами полностью согласился Н.Н. Ильин: "...Червенские города были тогда географически в полном отрыве от остальных владений Мешко I и, следовательно, не могли принадлежать Польше <...> Поэтому в X в. никаких польско-русских столкновений не было" (Н.Н. Ильин "Летописная статья 6523 года и ее источник", с. 76, М., 1957).
Хорваты жили возле Карпат и граничили с Венгрией. От червян, жителей города Червена, и пошло название Червенских городов (Л.В. Войтович "Карпатские хорваты" // "Вестник Санкт-Петербургского университета", сер. 2, 2005, вып. 1, с. 137). Во время борьбы Владимира с Ярополком хорваты, понадеявшись на отдалённость, прекратили выплачивать дань, но только вызвали на себя карательный поход Владимира. Совершено очевидно, что польские претензии на власть над Червенскими городами не имеют под собой никаких исторических оснований. Поляки беззаконно присвоили эту территорию и теперь себя оправдывают задним числом. В Иоакимовской летописи, правда, говорится о войне Владимира с Польшей, но совсем по другому поводу:
"Владимир, имея с Месчем (Мешком), князем ляхов и ленчан, войну, и асче воеводы Владимири двакрат победиша их, но он не престая воюя земли даже до Горыни. Сего ради Владимир шед сам и при реце Висе (мню Висле) тако победи, что Месч все воинство погуби, едва сам спасесе, а преднии его муже все пленени быша, и Владимир вся грады ляцкие заят. Месч же испрасил мир у Владимира, отдая ему пять градов; Владимир же дая ему мир и дань погодну на ляхи возложи"
(В.Н. Татищев "История Российская", ч. I // "Собрание сочинений", т. I, с. 112, М., 1994)
Лихо, но врать-то зачем? Не было захваченных польских городов, не было погодной дани, да и войны с Польшей, скорее всего, тоже не было. А если даже и случилась как-то, то совсем в других краях - там, где русские земли смыкались с польскими.
Поход Владимира на запад явился рядовым военным предприятием и не привёл к большой войне. Потому что в том же году пришлось воевать и на востоке, против вятичей:
"В семже лЪтЪ и Вятичи побЪди, и възложи на ня дань отъ плуга, якоже и отець его имаше"
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 80, Рязань, 2001)
Вятичи не видели смысла в подчинении Киеву: хазары побеждены и боле не опасны, так что защита от них уже не требуется. Зачем же продолжать платить дань, если можно не платить? А того не понимали, что хазары не последние из врагов и не самые опасные. Будут и пострашнее, от которых поодиночке не отобьёшься. Вразумление не помогло. Видимо, вятичи уклонились от сражения, скрывшись в лесах, а после возвращения Владимира в Киев вздумали отомстить:
"В лЪто 6490 (982). Заратишася Вятичи, и иде на ня Володимиръ, и побЪди я второе"
(Там же)
Если "заратишася", значит, вятичи напали на подвластные Владимиру земли, желая продемонстрировать, что и сами способны на ответные действия. Повторный поход Владимира подтвердил, что расстановка сил на Руси осталась неизменной, и предостерёг местную знать от необдуманных поступков. Вятичи притихли, и Владимир получил возможность повернуть войска снова на запад против очередного противника:
"В лЪто 6491 (983). Иде Володимеръ на Ятвягы, и побЪди Ятвягы, и взя землю их"
(Там же)
Ятвяги не были для Владимира серьёзным противником, да и взять с них особенно нечего. Ради одной только прибыли не стоило и начинать такой поход. Но вот нападения ятвягов на приграничные русские земли следовало решительно пресечь. В летописи сказано о победе князя Владимире, но нет сведений о сражении. Должно быть, ятвяги поступили так, как поступали много раз впоследствии: при первом же известии о приближении русских дружин все они бежали в польские пределы. Владимиру только и осталось взять землю их.
Несмотря на свою малозначительность, поход на ятвягов удостоился упоминания в летописи в связи с убийством в Киеве двух варягов-христиан. Но связь между этими двумя событиями откровенно надумана. Рассказ о двух варягах присоединён к сообщению о походе князя Владимира на ятвягов посредством такой фразы: "И иде Киеву, и творяше требу кумиромъ с людми своими" (там же). Языческим богам на Руси действительно поклонялись и "творяше требу", только это были стандартные ежегодные обряды. Ятвяги не настолько опасные противники, чтобы за победу над ними непременно благодарить богов. И без божественной помощи легко управились. А рассказ о варягах призван убедить читателей, что убийство разъярённой толпой двух бедолаг якобы имело такое важное значение, что побудило князя Владимира сменить свою веру и перейти в христианство. Как будто Владимир раньше убитых не видел? Церковники даже имена варягам придумали: Феодор и его сын Иоанн. А.А. Шахматов доказывал, что старший из варягов носил мирское имя Тур, и сопоставлял с ним Турову божницу в Киеве, упомянутую в Ипатьевской летописи под 1146 годом, а в проложном житии св. Владимира названную церковью "святую мученику Турова". Эта церковь была выстроена на месте крещения киевлян (А.А. Шахматов "Как назывался первый русский святой мученик" // "Известия Имп. Акад. Наук", VI серия, 1907, т. I, с. 261-264). Эпизод с варягами непомерно раздут и приукрашен в рамках церковной пропаганды, потому что новоявленная русская церковь срочно нуждалась в местных мучениках.
"В лЪто 6494 (986). Иде Володимеръ на Радимичи. БЪ у него воевода Волъчий Хвостъ, и посла ѝ Володимеръ передъ собою Волъчья Хвоста; сърЪте я на рЪцЪ ПищанЪ, и побЪди РадимичЪ Волъчий Хвостъ; тЪмь Русь корятся Радимичемъ, глаголюще: "Пищаньци волъчья хвоста бЪгають". Быша же Радимичи отъ рода Ляховъ; пришедъше ту ся вселища, и платять дань Руси, повозъ везуть и до сего дне"
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 82, Рязань, 2001)
О причинах похода на радимичей летопись не сообщает, но ясно, что утвердиться в Киеве для Владимира было недостаточно, требовалось ещё утвердить свою власть на всей Руси. Региональные элиты проверяли нового киевского князя на прочность. Устоит или сломается? Эксперименты оказались гибельны для самих элит - князь с ними не церемонился. Во всяком случае, о правителях радимичей больше никто не слышал, и земля их окончательно потеряла единство. В 1021 году Ярослав подарил два радимичских города Брячиславу Полоцкому, ничуть не считаясь с местными жителями:
"И оттоле призва к себе Ярослав Брячислава и да ему два града, Свяч и Видбеск, и рече ему: "Буди же со мною заодин". Воеваше Брячислав с великим князем Ярославом вся дни живота своего"
(Пискаревский летописец, ПСРЛ, т. XXXIV, с. 62, М., 1978)
По крайней мере, у радимичей Владимир извёл всю их элиту под корень. Может, и не истребил, но выселил наверняка. И не стало радимичей, а вместо них появились безликие "пищаньци".
В летописном рассказе о радимичах появилось новое имя - воевода Волчий Хвост. Точнее, не имя, а прозвище, на котором специально заостряется внимание, чтобы посильнее унизить побеждённых. Волчий Хвост командовал передовым полком, а значит входил в число высших воевод, хоть и не был самым главным. Владимиру не пришлось пускать в дело все наличные силы, хватило одного полка. Если князь привёл с собой избыточное, с точки зрения военной необходимости, количество войск, значит, он задумал не только одержать военную победу, но и провести облаву на противников своей власти. Чтобы никто не ушёл. И в княжеских планах Волчий Хвост играл ключевую роль. Вторично этот воевода появляется в летописном тексте под 1016 годом при описании похода Ярослава с новгородцами на Киев:
"Воевода Святополчь, именемъ Волчии Хвостъ, Ъздя подлЪ рЪку, укаряти нача новгородци: "почто приидосте с хромчемь тЪмъ, а вы плотници суще; а мы приставимъ вы хоромовъ рубить"
(Новгородская I летопись, ПСРЛ, т. III, с. 175, М., 2000)
То, что из воевод Святополка назван один Волчий Хвост, не означает, что он был самым главным. Напротив, главному воеводе некогда переругиваться с противником, у него достаточно своих забот по устроению войска. Судя по расположению "подлЪ рЪку", Волчий Хвост по-прежнему оставался воеводой передового полка. Широкая известность, которой пользовался на Руси воевода Волчий Хвост, вдохновила кого-то из грамотеев XVI века сочинить совсем уж фантастическую историю:
"В лЪто 6717. Князь Мстислав сяде во граде Галичи въ Полях, а под ним князеи 32 и вся Руская земля. А на Киеви князь Мъстислав, а воеводы оу него Дроздь да Волчи Хвостъ, и одоли Половец и Жомоть и Печениги, многи земли. Так и оу великого князя от[ъ]я землю по реку Почаину, отчину его. И князь великии Мстислав и вся земля Руская сташа на реки Почаине, и ту прииха к нему Олександръ Попович с Торопцем. И то слышав киевский князь, собра силу тяшку, Половец, Жомоть, Ляхи, Печенизи, и сташа в Полях. И рече Дрозду: еди, испытаи, есть ли князь великии на реки ПочаинЪ. И он рече: не иду, яз Дроздъ потка, а тамо есть Соловеи. И рече Волчи Хвостъ: и яз ихав испытаю. И пригна к рЪцЪ ПочаинЪ, воскликне ратным гласом: черлен щит, Ъду сим. И то слыша Александръ, посла к нему с черленым щитом Торопца, на нем же написан лют змЪи. И пригна к нему, рече: человЪче, что хощеши оу щита сего? И он рече: яз хощу того, хто за ним издЪт. И Торопец пригна ко Александру, рече: тоби, господине, зовет. И Олександръ похватя щит, бысть за рекои и рече ему: от[ъ]еди. И тако борзо ся съихашася. И Александръ вырази воеводу из сЪдла и ступи ему на горло и обрати оружие свое, рече ему: чего хощеши? И он рече: господине, хощу живота. И Олександръ рече: иди, 3-жды погрузися в реки ПочаинЪ да буди оу мене. И он погрузився и прииде к нему. И Олександръ рече: ЪдЪ ж къ своему князю, рци ему тако: Олександръ Попович велил тоби ступитися земли великого князя вотчине, или ся не сступишь и мы оу тебе возьмем же; да что ти отвЪчает и ты буди у мене, се ли не будешь и яз тебе среди полков наиду. И он пригна къ своему князю, исповЪда ему. И князь не сступися земли. И воевода опять пригна ко Александру, рече: князь не сступился земли. И он отпусти его. И великии князь и вся Руская земля бысть за рекои Почаинои. И Олександръ Попович наиха на вси полки и Половецки и победи я, Жомоть и Печенизи, и множество паде от руку его. И наиха на князя киевскаго со оружием, и он трижда паде пред Александром на земли, моляся ему. И он князя отпусти. Тако очисти землю великому князю, его отчину. Се бысть первая воина Олександра Поповича"
("Сказание об Александре Поповиче из компилятивного Троицкого летописца" // "Добрыня Никитич и Алеша Попович", ЛП, с. 341-342, М., 1974)
Ростовский "храбр" Александр Попович и воевода Волчий Хвост никак не могли встретиться, потому что между ними лежал временной промежуток более чем в два столетия. Но для одного из самых любимых героев народных сказаний автору хотелось подобрать знаменитого супротивника. А Волчий Хвост и в самом деле был знаменит.
Именно поэтому, когда в 1873 году в деревне Пневище Могилёвской губернии был найден камень с непонятными надписями, то сразу же вспомнили о походе воеводы Волчьего Хвоста против радимичей. Тем более что события происходили как раз в тех краях. Эту мысль высказал владелец камня князь Алексей Михайлович Дондуков-Корсаков. Камень представлял собой валун приблизительно пирамидальной формы и весом около 500 кг. Надписи шли по двум его сторонам. Форма камня позволяла предположить, что когда-то он стоял на вершине кургана. Князь в своей статье логично рассудил, что радимичи, жившие по Днепру, не могли отказаться платить дань, так как были доступны для возмездия. Отказывались другие, что жили в глубине земли радимичей - те самые "пищаньци". В память о победе по приказу воеводы был сооружен курган из камней, вершину которого венчал валун с выбитыми на нём знаками неведомого нам дохристианского письма (А.М. Дондуков-Корсаков "Древний памятник "Волчьего хвоста" в стране Радимичей" // "Полоцко-Витебская cтаринa", с. 35-47, вып. Ш. 1916).
Так это происходило или нет - достоверно не знает никто. Но сама постановка вопроса служит подтверждением популярности Волчьего Хвоста в качестве персонажа народных сказаний. Такая "живучесть" возможна лишь при условии, если воевода происходил из очень знатного рода.
До сих пор князь Владимир самостоятельно возглавлял военные походы, и наставник ему не требовался. Но в следующий поход он взял с собой Добрыню, о котором уже лет пять не вспоминал:
"В лЪто 6493 (985). Иде Володимеръ на Болгары съ Добрынею, съ уемъ своим, в лодьяхъ, а Торъки берегомъ приведе на конихъ; и победи Болгары. Рече Добрына Володимеру: "съглядахъ колодникъ, и суть вси в сапозЪхъ; симъ дани намъ не даяти, поидемъ искать лапотниковъ". И створи миръ Володимеръ съ Болгары, и ротЪ заходиша межю собЪ и рЪша Болгаре: "толи не будеть межю нами мира, оли камень начнеть плавати, а хмель почнеть тонути". И приде Володимеръ Киеву"
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 82, Рязань, 2001)