Вроде бы не обещала ничего волшебного былина о богатыре Дунае. Начало её соответствует обычной воинской повести. Возвратился на Русь из дальних краёв богатырь Дунай. Служил он иноземным государям и служил вполне успешно, накопив немалые богатства. По крайней мере, шатёр у него изготовлен был из чёрного бархата, а не просто белополотняный, каких на Руси имелось множество. И увидел этот шатёр Добрыня. Ну, увидел, так и ехал бы по своим делам. Но, видимо, срочных дел у Добрыни не нашлось, вот он и сунулся в чужой шатёр, а там всяких яств на столе оказалось видимо-невидимо, и записка рядом лежит: "Как попьёт-де поес, право, покушает, / Не уехать живому из чиста поля". Не твоё, так не трожь, тем более что хозяин в отлучке, но это правило существует для нормальных людей, а Добрыня, ведь, богатырь. Законы ему не писаны. Напился он, наелся до отвала, а потом всё в шатре разломал. Вот, дескать, какой он крутой, не хуже куриного яйца. Сделал гадость - в сердце радость. И с сознанием исполненного долга улёгся спать (Н.Е. Ончуков "Печорские былины", #7, с. 41-43, С.-Петербург, 1904). В общем, сюжет тот же, что и в известной сказке "Три медведя", где одна невоспитанная девочка без спросу забралась в чужой дом. Русский вариант переделан из английской сказки Джозефа Джекобса, который, в свою очередь, переделал сказку Роберта Саути, где вместо девочки в дом к медведям забралась мелкая старушонка (Н.В. Будур, ред. "Сказочная энциклопедия", с. 168, М., 2005; Н. Шерешевская, пер. "Английские народные сказки", с. 81-84, М., 1957). Значит, это бродячий сюжет, известный различным народам.
Тем временем, Дунай вернулся к своему шатру и обнаружил творящееся безобразие. А рядом и виновник спал себе безмятежно. Напасть на спящего человека Дунай не мог, потому что подобного не позволяла богатырская этика: "Как сонного-то губить, дак ровно мёртвого". Полагалось разбудить обидчика и уж тогда сразиться с ним на поединке. Так Дунай и поступил: "Они билисе, дрались да трои сутоцьки" (Н.Е. Ончуков "Печорские былины", #7, с. 43, С.-Петербург, 1904), да только дальнейшее развитие сюжета не позволяло отдать победу одному из соперников. Напротив, им предстояло подружиться, а это означало, что богатырский поединок всё-таки придётся прервать. И кто мог справиться с такой деликатной проблемой лучше, чем самый уважаемый из русских богатырей Илья Муромец? Вот он-то как раз тут и появился. Сопровождал его Алёша Попович, роль которого свелась к чисто декоративной - Илье Муромцу нужен был собеседник, чтобы донести свои мысли до слушателей былины. Почуял Илья, что земля дрожит:
"Не дерутца-ле где русьские богатыри;
Кабы два ноньце руських, дак помирить надо,
Кабы два ноньце неверных дак прогонить надо,
Кабы руськой съ неверным, дак пособить надо"
(Там же)
Золотые слова, яркий пример житейской мудрости. А когда Илья расспросил богатырей о причине их схватки, то сразу же выдал вердикт, стопроцентно устраивающий обоих её участников:
"Говорит им стар-казак да Илья Муромец:
- Те спасибо нонь Дунай да сынъ Ивановиць,
Не оставляш свой шатёр без угроз ты молодецкиих,
Tе спасибо-ле Добрынюшка Микитич млад,
Не боишься ты угроз да молодецкиих"
(Там же, с. 45)
Все молодцы и никому не обидно. Великая вещь - словесная эквилибристика. Удачно подобрав слова, Илья не только помирил недавних поединщиков, но ещё и подружил их. А эта дружба была необходима при дальнейшем развёртывании событий.
Вряд ли сказители с чистого листа сочиняли историю знакомства Дуная и Добрыни. В фольклоре постоянно присутствуют всевозможные мелкие истории, которые можно использовать в качестве блоков для выстраивания сюжета. Содержание этой былины один к одному соответствует фрагменту сказки "Иван-царевич и Белый Полянин". Иван-царевич без спросу улёгся спать в чужом шатре, а Белый Полянин устыдился нападать на спящего: "Сонный что мёртвый!". Затем последовал поединок, после которого богатыри побратались ("Народные русские сказки А.Н. Афанасьева в трех томах", ЛП, т. I, #161, с. 311, М., 1984). Одни и те же эпизоды безболезненно входят в ткань очередного повествования и это вовсе не плагиат, а хорошая возможность сберечь удачные находки в народном творчестве. Следующее действие былины происходит уже в княжеском тереме. На пиру князь Владимир жалуется, что до сих пор он не имеет супруги. А запросы у него высокие:
"Чтобы стаником она была ровнёшенька,
Ростом была высокёшенька,
Очи бы были ясна сокола,
Брови бы были черна соболя,
Чтобы тело было снегу белаго,
Волосом желта, а умом сверста"
("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", #139, с. 712, С.-Петербург, 1873)
Особенность былины состоит в том, что князь Владимир в ней пока что не женат. В.Я. Пропп специально заострял внимание на молодости Владимира в этой былине (В.Я. Пропп "Русский героический эпос", с. 139-140, М., 1999). Но, ведь, когда Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алёша Попович впервые попадают в Киев, то обязательно застают там и князя, и княгиню. То есть, в былине описываются события, предшествующие появлению в киевской дружине главных богатырей. А значит, в былине их не должно быть. Они введены в сюжет задним числом, чтобы объяснить появление у Дуная товарища, которого поначалу не имелось, но потом он вдруг понадобился. Вот князь Владимир пожаловался на свою холостяцкую жизнь и моментально выяснилось, что именно Дунай знает, где можно найти невесту, достойную стать супругой киевского князя:
"Выходит сильнёй Дунай Иванович,
Бьет челом поклоняется:
"Солнышко Владимир стольне-киевской!
Я тебе знаю супротивную.
Е во землях Ляховинскиих
У короля Микулы Ляховинскаго,
Е у него дви дочери:
Больша дочь Настасья Микулична
Езди в чистом поли, полякует.
Меньша дочь Опраксия Микулична
За тридевять сидит за замочками
За тридевять сидит за сторожочками"
("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", #139, с. 712, С.-Петербург, 1873)
Не во всех вариантах былины невеста жила "во землях Ляховинскиих", указывался и другой адрес - "во земли в хороброй Литвы" (там же, #94, с. 562). Да ещё служили королю почему-то татары (там же, с. 563). То есть, конкретное место в былинах называлось произвольно, какое было на слуху, и с реальными межнациональными отношениями никак не связано. Инициатива во все времена наказуема, так что за невестой для князя Владимира пришлось отправляться самому Дунаю:
"Тихия Дунай во послах бывал,
Тихия Дунай много земель знал,
Тихия Дунай говорить горазд"
(Там же, #81, с. 503)
Отказываться Дунай не посмел (да и кто бы ему позволил?), только попросил в помощники Добрыню Никитича (там же, #94, с. 562). Добрались до нужного места (то ли в Польше, то ли в Литве) оба богатыря благополучно, но к самому королю вошёл один Дунай, а Добрыня остался во дворе. Это уже прямое указание на то, что в оригинальном сюжете богатырь действовал один, а товарища к нему присоединили позднее, когда содержание былины подверглось серьёзной переработке. Поначалу король встретил Дуная приветливо:
"Говорил-то король да таковы слова:
"Добро жаловать, Дунаюшко Ивановиць!
Ты пошьто же пришол, пошьто приехал к нам:
Ты служить-то ли мне постарому,
Ай постарому служить ко мне попрежнему,
Или со силушкой пришол ты под меня разве с великою,
Разве скорым послом ты ко мне послан-то?"
Говорит ему Дунай да таковы реци:
- Не служить-то я к тебе да верой правдою,
Не послом-то я к тебе да пришол посланый,
Я пришол к тебе, приехал сватом свататьце
За своёго-то за красного за солнышка,
За того ли я за князя за Владимира"
("Беломорские былины, записанные А. Марковым", #9, с. 80, М., 1901)
Но едва лишь Дунай изложил королю цель своего приезда, как тот внезапно разгневался: "Белотой-то он всё как котельня та пригарина" (там же, с. 81); "Я не дам вам дочери <...> За того же за конюха последнего" ("Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д. Григорьевым в 1899-1901 гг.", #5(309), с. 32, С.-Петербург, 1910); "А не оддам я за вора, за розбойника, / Не оддам я за плута, за мошенника" (там же, #58(362), с. 332-333); "А кнесь-от Владимер да быф холопищо" (там же, #73(377), с. 422). Непонятно за что, но король люто ненавидел князя Владимира, настолько ненавидел, что даже попытался бросить в темницу посла русского князя. И краткое замечание, что, дескать, нельзя выдавать младшую дочь перед старшей ("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", #94, с. 563, С.-Петербург, 1873), короля ничуть не оправдывает. Необходимо соблюдать уважение к званию посла, который не виноват в политических дрязгах. Но Дунай мог и сам за себя постоять, так что "татаровья могучии", вздумавшие напасть на богатыря, были им жестоко побиты. А во дворе ещё и Добрыня принялся избивать королевских слуг, после чего перепуганный король поспешно капитулировал и отдал в жёны князю Владимиру свою младшую дочь. В былине проступает ещё одна грань: когда Дунай спросил королевичну Апраксию: "А идешь ли ты замуж за князя за Владымира?", та ответила:
"Три году я Господу молилася,
Чтоб попасть мне-ка замуж за князя за Владымира"
(Там же, #81, с. 507-508)
"Я три года богу русскому молилася,
Чтобы быть за князем за Владимиром"
(Г.Н. Парилова и А.Д. Соймонов, сост. "Былины Пудожского края", #7, с. 124, Петрозаводск, 1941)
Совершенно определённое указание на то, что этот брак предначертан высшими силами и не дело ничтожным смертным (пусть даже и королям) противиться высочайшей воле.
Поляки узнали про эту фольклорную историю, где их сородичи предстают побитыми, и жутко оскорбились. Такой вывод следует из писаний польского хрониста, использовавшего былинный сюжет для оправдания разбойничьего нападения польского короля Болеслава I на Киев в 1018 году. Будто бы Ярослав не пожелал выдать за короля свою сестру, а тот обиделся и взял невесту силой:
"... как славно и великолепно отомстил он за свою обиду русскому королю, который отказался выдать за него свою сестру. Король Болеслав, придя в негодование, храбро вторгся в королевство русских..."
(Галл Аноним "Хроника и деяния князей и правителей польских", ПСИНЦВЕ, с. 35, М., 1961)
После смерти князя Владимира его сыновья отчаянно боролись за власть и на Руси тогда началась смута. Воспользовавшись удобным моментом, Болеслав на правах союзника Святополка с войском вошёл в Киев и там начался повальный грабёж. Но придворным лизоблюдам не выгодно показывать своего сюзерена примитивным бандитом, каковым тот в действительности и являлся. Требовалось придать неблаговидным действиям некоторый признак благородства. Историю из русского фольклора вывернули наизнанку. Мол, это польскому королю нанесли оскорбление, отказавшись выдать за него русскую княжну, а он-де лишь защитил свою честь. Лживость хрониста очевидна. Во-первых, ни одна русская летопись не сообщала о сватовстве Болеслава I. Его попросту не было. Во-вторых, обращаться с такой просьбой следовало к Святополку, который и являлся киевским князем, в то время как Ярослав тогда княжил в Новгороде и подобные вопросы оставались вне его компетенции. Известие о том, что новгородская рать выступила в поход на Киев, заставило Болеслава поспешно бежать, унося с собой награбленное: "Болеславъ же побЪже ис Киева..." (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 140, Рязань, 2001). Бандит, мародёр и трус. Полякам не нравился такой отталкивающий портрет их венценосного пакостника, и они попытались его облагородить с помощью вранья. Но это означает, что фольклорный сюжет, которым они воспользовались, существовал и был хорошо известен в XI веке.
Известен он был и раньше. Ещё М.Г. Халанский обратил внимание на значительное сходство между русской былиной и фрагментом из немецкой "Саги о Тидреке Бернском". В этой саге конунг гуннов Аттила посватался в Эрке, дочери русского конунга Озантрикса, но получил отказ, при этом Озантрикс упрекал Аттилу в худородстве, совсем, как король в русской былине, после чего рыцари Аттилы выкрали девицу и передали её своему господину (А.Н. Веселовский "Русские и вильтины в саге о Тидреке Бернском (Веронском)" // ИОРЯС, т. XI, кн. III, с. 148-156, 1906). Немцы присвоили обширные славянские территории, население которых никуда не делось, и использовали местный фольклор к своей выгоде. Сага пронизана злобной русофобией, и это причина, по которой немцы извратили славянское предание ради прославления себя, любимых. Отсюда следует, что это предание существовало ещё до вторжения немцев на славянские земли. И это предание было языческим, потому что балтийские славяне тогда сохраняли свои традиционные верования.
Из фольклора пришло на Русь личное имя Дунай: Дунай, воевода Владимиро-Волынский, 1281; Дунай Трофимов, служилый человек (в Якутской области), 1649; Дунайко Карпов, Костромской пушкарь, 1654; Федка Дунай, стрелец из Астрахани, 1654; Вологжанин Дунай рыбник, 1655; Константин Степанов Дунай, приказный, сын боярский, 1664; Дунайко Емельянов, крестьянин Толвуйского погоста, 1671; Дунайко Мокеев, крестьянин Олонецкого уезда, 1681; Дунай Шемякин, Селенгинский казак, 1698 (Н.М. Тупиков "Словарь древне-русских личных собственных имен", с. 139, С.-Петербург, 1903); Дунай Самсонов, крестьянин, 1606 (С.Б. Веселовский "Ономастикон. Древнерусские имена, прозвища и фамилии", с. 103, М., 1974).
Настасья королевична, когда вернулась домой и узнала о похищении сестры, то немедленно бросилась в погоню за похитителями. Её побудительные мотивы оставались на усмотрении рассказчика былины: месть за оскорбление своей семьи или возмущение тем, что младшую сестру выдают замуж перед старшей. Но похитителей она настигла быстро. Дунай увидел нагоняющего их всадника (вариант - встретил ископыть) и велел Добрыне Никитичу сопровождать Апраксию в Киев, а сам развернулся навстречу новому противнику. Вот и вся причина, по которой Добрыню отправили в товарищах с Дунаем добывать невесту для князя. Нужно же как-то выйти из затруднительного положения, чтобы, встретившись со второй девицей, не потерять первую. Срочно пришлось сочинять историю о том, как незадолго до этих событий Дунай с Добрыней встретились и подружились. Просто добыть Апраксию Дунай мог бы и в одиночку, тем более что в заложниках у него был король. Неувязка возникла из-за того, что в одной былине оказались совмещены два варианта сюжета: добывание жены для князя и добывание жены для себя. Естественно, что второй вариант более древний - люди добывали для себя жён в незапамятные временя, когда о князьях и слуху не было. Между тем, Дунай сшиб с коня супротивника и, собираясь покончить с ним, принялся выспрашивать: "Чьего ты татарин роду, чьего племени?". Неожиданно он услышал в ответ:
"Что же ты Дунаюшка не опознал?
А мы в одной дороженьки не езживали,
В одной беседушки не сиживали,
С одной чарочки не кушивали?"
("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", #94, с. 565, С.-Петербург, 1873)
И в самом деле, Дунай, ведь, близко знаком с Настасьей, знал, что она воительница, сам о том рассказывал князю Владимиру, добавляя: "Кто Настасьюшку да с коня собьёт, / За того Настасьюшка и замуж пойдёт" (Г.Н. Парилова и А.Д. Соймонов, сост. "Былины Пудожского края", #7, с. 121, Петрозаводск, 1941). Сложена даже отдельная былина о том, как Дунай служил отцу Настасьи, как был уличён в любовной связи с ней и как королевская дочь спасла ему жизнь (В.Ф. Миллер "Былины новой и недавней записи", #62, с. 157-160, #63, с. 167-169, #64, с. 174-176, М., 1908). Вот только одной любви недостаточно, воительницу надо заслужить, победив её на поединке:
"Ты послушай, Дунай да сын Иванович!
Я три года езжу во чистом поли полякую,
Ищу себе поединщиков.
И завет положила:
Кто меня с седла сшибёт,
За того замуж пойду"
(А.М. Астахова "Былины Севера", т. II. "Прионежье, Пинега и Поморье", #158, с. 366, М.-Л., 1951)
"Говорит Настасья королевична:
- Много лет я ездила во чистом поле,
Не нашла себе да супротивника,
Чтобы мог спустить меня с добра коня,
Победил ты силу богатырскую,
А ты возьми-тко меня да во замужество"
(Г.Н. Парилова и А.Д. Соймонов, сост. "Былины Пудожского края", #7, с. 126, Петрозаводск, 1941)
Проявив силу и воинское умение, Дунай показал себя достойным взять в жёны удалую поляницу. Женились на поляницах и другие богатыри: Илья Муромец ("Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д. Григорьевым в 1899-1901 гг.", т. III, #64(368), с. 370, М., 1910), Добрыня Никитич ("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", #148, с. 749-750, С.-Петербург, 1873), а Алёша Попович невесту для себя отбил у её сородичей точно так же, как Дунай отбил Апраксию у её отца ("Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д. Григорьевым в 1899-1901 гг.", т. I, #68(104), с. 311, М., 1904; "Беломорские былины, записанные А. Марковым", #93, с. 478, М., 1901). Для песен о богатырях сказителями были заготовлены стандартные блоки. Но в отношении Дуная вот ещё такая деталь высвечивается:
"Тут оне обручалися,
Круг ракитова куста венчалися"
("Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым", ЛП, #11, с. 60, М., 1977)
Обряд откровенно языческий, тут сказитель дал понять, что повествует о событиях дохристианской старины. Сюжет былины - древнейшего происхождения. Итогом приключения стали сразу две свадьбы: князя Владимира с Апраксией и Дуная с Настасьей. Для сказки это был бы счастливый конец, но в языческом предании кульминация только начинается. Всё, что происходило до сих пор - лишь пролог к настоящему действию. Удачное завершение своего сватовства князь отметил, как водилось на Руси, богатым пиром. Для гостей не жалели ни угощений, ни хмельного, а желающих попировать задаром набралось множество:
"Все на пиру наедалися,
Все на пиру напивалися,
Все на пиру поросхвасталися"
("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", #81, с. 509, С.-Петербург, 1873)
Вот и Дунай на княжеском пиру захмелел и расхвастался, что, дескать, нет лучше него молодца во всём Киеве: он-де и князя женил, да и себе жену нашёл. Настасье бы помолчать, но не сдержалась она и заявила мужу в ответ, что лучше всех стреляет из лука. Они тут же вышли "во чисто поле", Дунай возложил себе на голову серебряное (либо золотое) колечко и Настасья это колечко прострелила насквозь. Увидев такое дело, Дунай и сам возжелал повторить достижение своей жены. Вот тогда Настасья не на шутку испугалась: муж-то у неё вконец пьяный, убьёт ведь наверняка. Умоляла она мужа, плакала - ничего не помогло, Дунаю хмель в голову ударил, так что он вообще ничего не соображал. А у Настасьи вдруг пророческий дар прорезался:
"Ес(ть)-де в утробе у меня могуч богатырь.
Первой-де стрелкой не дострелишь,
А другую-де перестрелишь,
А третьею-де стрелкою в меня угодишь"
("Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым", ЛП, #11, с. 62, М., 1977)
Некоторым из сказителей показалось странным, что Настасья на пиру уже беременна, и они пытались вставить в действие былины какой-нибудь временной промежуток, например: "И жили оне время немалое" (там же, с. 61). Но в таких ухищрениях нет прямой необходимости. Известно, что в бытность своей службы у отца Настасьи Дунай вовсю крутил любовь с королевичной. От этой любви Настасья и зачала своего ребёнка. Просто и логично. А что касается пророчества, то оно излагало людям волю судьбы. Ни Дунай, ни Настасья поделать уже ничего не могли, им оставалось только двигаться навстречу предопределению и своей смерти. Как было предсказано, так всё и случилось:
"Стрелял Дунай за целу версту из туга лука,
А и первой стрелой он не дострелил,
Другой стрелой перестрелил,
А третьею стрелою в ее угодил"
(Там же)
Тут у Дуная весь хмель из головы вылетел, он бросился к своей жене, распластал её чрево и обнаружил там нерождённого ребёнка. В отчаянии Дунай покончил с собой и тогда произошло великое чудо:
"От Дунаевой крови и Настасьиной крови
Протекло тут две реки:
Дунай река и Настасья река"
("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", #108, с. 614, С.-Петербург, 1873)
О рождении реки из крови погибшего богатыря рассказывается и в былине "Сухман" ("Беломорские былины, записанные А. Марковым", #11, с. 90, М., 1901). Так что, в фольклоре это устойчивый образ. Вот с названиями рек в былинах случилась путаница. Есть былина "Тихий Днепр и Настасья-королевична" ("Русская эпическая поэзия Сибири и Дальнего Востока", ПФНСиДВ, #90, с. 199-200, Новосибирск, 1991) и есть былина "Днепра королевична и Дон Иванович" ("Песни собранные П.Н. Рыбниковым", ч. I, #32, с. 194-197, М., 1861). Так значит, в русском фольклоре нет единства в терминологии и один сюжет прилагался к разным рекам. В названиях таких рек, как Днепр, Днестр, Дон, Дунай звучит авест. Dānu - река (М. Фасмер "Этимологический словарь русского языка", т. I, с. 518, 528, 553, С.-Петербург, 1996). Ничего удивительного, что в фольклоре эти реки смешиваются между собой. Их путали с древнейших времён. Вот, к примеру, в рассказе Геродота о войне персов со скифами откровенно перепутаны Дунай и Дон (Геродот История, кн. IV.83-142, с. 284-305, М., 2006). Воюя против скифов, персы должны были переправляться как раз через Дон, а не через Дунай, как указано у Геродота. И для такой версии имеются основания.
- Маршрут персидского войска, обозначенный Геродотом, чересчур продолжителен: сначала на запад вдоль южного побережья Чёрного моря, а потом ещё на восток вдоль северного побережья. На дорогу тратится слишком много времени, слишком много сил и слишком много денег. Так никакой казны не хватит. А путь через Дон выйдет и короче, и дешевле.
- Войску пришлось бы переправляться через полноводные реки: Дунай, Днестр, Южный Буг, Днепр. А переправа только одна - на Дунае. Не по воздуху же войско преодолевало водные преграды. А если признать, что переправа располагалась на Дону, то противоречия исчезают.
- Между персами и скифами находились бы и другие народы - алазоны, каллипиды, агафирсы, сопротивление которых необходимо было преодолеть. Но все эти народы как будто исчезли. Агафирсы, правда, появляются в рассказе Геродота, но только после того, как персидское войско уже вторглось в страну скифов. Агафирсы преградили дорогу отступавшим скифам, заставив их вновь повернуть в свои владения. То есть, получается, что скифы отступали с востока на запад и так же продвигались персы. И на востоке от земли скифов протекал Дон, а вовсе не Дунай.
Если бы местные жители, от которых Геродот услышал этот рассказ, использовали греческие наименования рек: Истр, Тирас, Борисфен, Танаис, то и путаницы не могло возникнуть. Но информаторы Геродота происходили от доскифского населения Причерноморья и поэтому использовали свою терминологию. Нынешние речные названия намного старше греческих и восходят ко временам древних ариев.
Русская былина сложена на основе легенды о происхождении двух рек, но указание конкретных рек зависело от местности, где бытовала легенда, и от пристрастий самого рассказчика. Ясно, что имелись в виду великие реки Восточной Европы. Это могли быть Дунай и Днестр, текущие сравнительно недалеко друг от друга, могли быть Днепр и Южный Буг, впадающие в общий Днепро-Бугский лиман, как пара влюблённых, а могли быть Дон и Волга, на одном из участков подходящие друг к другу очень близко - там, где теперь построен Волго-Донской канал. Все эти варианты вполне могли использоваться одновременно. Древние люди мало что знали об окружающем мире, они обожествляли реки, вдоль которых жили, и сочиняли о них всякие мифы. А других источников знаний у людей тогда и не было.
Чудеса ещё не закончились. Ребёнок, которого зачала Настасья оказался необыкновенным. Описание его в разных былинах немного различается, но в целом оно сходно:
"По локоточки ручки в золоте,
А по коленца ножки в серебре,
В теми светел месяц, во лбу красно солнышко,
По косицам частыя звездочки"
(Н.С. Тихонравов и В.Ф. Миллер "Русские былины старой и новой записи", #35, с. 130-131, М., 1894)
В ребёнке заключены месяц, солнце, звёзды и это облик вселенского бога. В духовном стихе "Голубиная книга" именно так и рисуется настоящий бог:
"Солнце красное от лица Божия,
Млад-светёл месяц от грудей Божьих,
Зори ясныя от риз Божиих,
Звезды частыя от очес Божьих"
(П.А. Бессонов "Калики перехожие. Сборник стихов и исследование", т. I, #77, с. 275, М., 1861)
А у новорожденного Кришны во рту можно было видеть всю Вселенную: "Яшода стала целовать и целовать своего сына, но когда Он открыл Свой рот, она увидела там всю Вселенную" (С.М. Неаполитанский "Ведические предания Древней Индии. Бхагавата-Пурана", Песнь десятая, с. 327, М., 2011). Таким образом, былина повествует не о смерти, она повествует о рождении вселенского бога. Таковых на Руси известно двое: Сварог и Род. Невозможно угадать, который из них имелся в виду, скорее всего, в былине они слились в один образ. Не просто так Дунай распластал тело Настасьи - это наглядное изображение творения мира, элементами которого стали части тела некоего Первобога. В индийской мифологии мир был создан из тела тысячеглазого и тысячеглавого великана Пуруши: "В самом деле, Пуруша - это вселенная" ("Ригведа. Мандалы IX-X", ЛП, Мандала X, с. 236, М., 1999), в скандинавской мифологии такая же роль отведена великану Имиру ("Младшая Эдда", ЛП, с. 214, С.-Петербург, 1898). В русском варианте для создания мира был использован женский персонаж. Этот вариант древнее, там сохранилось воспоминание о временах матриархата. Даже не само воспоминание, а его отголосок. Аналогия содержится в вавилонской поэме о сотворении мира, материалом для которого послужила праматерь Тиамат:
(В.К. Афанасьева, И.М. Дьяконов "Я открою тебе сокровенное слово", с. 41-43, М., 1981)
Может быть, картина того, как Дунай режет на части тело своей любимой, и выглядит несколько шокирующей, но вот другая былина, содержание которой почти буквально совпадает с былиной о Дунае, и она заканчивается сценой расчленения. Это былина "Иван Годинович". Иван на пиру пожаловался князю Владимиру, что не может взять в жёны приглянувшуюся ему дочь черниговского купца. Князь тут же даёт ему помощников, чтобы вместе с ними Иван Годинович смог добыть себе невесту. Благотворительность Владимира проще всего объяснить тем, что сюжет с добыванием невесты для себя наложился на сюжет с добыванием невесты для князя. Вместе с помощниками Иван Годинович приехал в Чернигов и явился к отцу девицы. Но сватовство опять не удалось, потому что невеста была просватана за царя Кощея. Тогда Иван с товарищами забрали девушку силой. Пока сюжетная линия этой былины полностью соответствует былине о Дунае. Кощей вскоре узнал о похищении своей невесты и немедленно отправился вдогонку за похитителями. Странно, что царь путешествовал в одиночку, ему такое не по чину. Когда Кощей появился перед Иваном Годиновичем, тот оставался наедине с похищенной девицей, а его товарищи отлучились ненадолго. Это такая условность в былине, чтобы дать соперникам возможность сразиться один на один. Сначала Иван побеждал в поединке, но потом Кощею стала помогать его невеста, вместе они смогли связать незадачливого похитителя и привязать его к дубу. Тут ещё вмешиваются или говорящий ворон, или говорящие голуби (выбор на усмотрение рассказчика), Кощей хочет застрелить нахальных птиц, но Иван Годинович заговаривает стрелу, и она поражает самого Кощея. Освободившись, Иван Годинович разрезает на куски бывшую невесту ("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", #188, с. 913-918, С.-Петербург, 1873), хотя, собственно, в чём её вина? Кощей в былине - это не сказочный Кощей Бессмертный, это тюркское обозначение злодея: "СтрЪляй, господине, Кончака, поганого кощея" ("Слово о полку Игореве", ЛП, с. 22, М.-Л., 1950). Надо же было хоть как-то оправдать похищение чужой невесты. Да, ограбили, так ведь ограбили злодея, а с ним нечего церемониться.
Неувязки в былине моментально исчезают, если признать её общее происхождение с былиной о Дунае. Миф о творении мира из тела праматери был использован для фольклорных историй о сватовстве. Христианство выжигало языческую мифологию калёным железом и оставшиеся бесхозными сюжеты получали новую жизнь в фольклоре. В былине содержится уникальное свидетельство о младенчестве великого и всемогущего Сварога, появившегося на свет по воле непостижимых для нас сущностей, не принадлежащих нашему миру, но самих творящих миры. На фоне таких событий не слишком масштабными кажутся предания о рождении рек, только вот древние люди ничего не знали о нашей планете и та местность, где они жили, представлялась им целым космосом, а река, от которой зависела их жизнь, имела для людей космическое значение. Оттого сотворение мира включало в себя и сотворение божественной реки, неотделимой от всего Мироздания. Творение мира не допускало смерти, и мифические персонажи не прекращали существовать, а всего лишь переходили в новое состояние. Дунай и Настасья не умерли, они переродились. Не умер их ребёнок, а стал воплощением Вселенной.
Связаны с мифологией и другие былинные персонажи. Настасья отдельных вариантах былины имеет отчество - Микулишна. Но и жену Добрыни тоже звали Настасья Микулишна, и она тоже была поляницей. Такой, вот, устойчивый образ получился, что сказители использовали его в разных былинах. Ещё известна Василиса Микулишна - жена Ставра Годиновича. Она отличалась умом и обманула самого князя Владимира (С.И. Гуляев "Былины и исторические песни из Южной Сибири", #5, с. 59-62, Новосибирск, 1939). В общем, характеры те же, что и у сестёр в былине о Дунае. И отцом их не может быть никто иной, кроме Микулы Селяниновича. Персонаж это популярный и любимый народом, да и нет других кандидатов. Отчество у обеих поляниц постоянное, без вариантов, а, стало быть, связано с широко известным персонажем.
А Микула не просто былинный персонаж, он - волшебный персонаж. Его чудесной пахоте дивится чародей Вольга, Микула умеет так быстро передвигаться, что его никто не в силах догнать, он владеет тягой земной. Во времена язычества подобными способностями обладали исключительно боги. На Руси особым почтением пользовался культ Николы Можайского. Так на русский манер называли Николая Мирликийского, который постепенно вобрал в себя многие черты языческого бога Велеса (Б.А. Успенский "Филологические разыскания в области славянских древностей (реликты язычества в восточнославянском культе Николая Мирликийского)", МГУ, 1982). Но если тестем князя Владимира оказался сам Велес, то выходит, что и князь тоже был небожителем. Именно так он и отзывался о себе: "А как уж я Солнышко холост хожу" (А.М. Астахова "Былины Севера", т. 1. "Мезень и Печора", #76, с. 441, М.-Л., 1938). Князь Солнышко - это Дажьбог. То есть, Дажьбог женился на дочери Велеса. А почему бы и нет? Только произошло это, намного позднее рождения Сварога, совсем в другую эпоху. Солнце в человеческом облике путешествует по русским былинам: царь Саул Леванидович "поехал за море синея", а жене наказал, чтобы, когда родится сын, она отправила его вслед за отцом ("Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым", ЛП, #26, с. 134, М., 1977). Друг за другом по небу (тому самому морю синему) ходят солнце и месяц, но никогда не встречаются. Даже имя царя Саула подобрано как близкое по звучанию к слову "солнце".
Двух дочерей Микулы Селяниновича (Велеса) удобнее всего сопоставить со спутницами солнца - Зарёй Утренней и Зарёй Вечерней. Согласно воззрениям как восточных славян, так и индоариев, две зари защищали солнце во время его движения по небу. Сохранились русские и индийские изображения зорь в виде двух женщин, одна из которых провожает солнце на восходе, а другая встречает его на закате (Л.А. Зарубин "Сходные изображения Солнца и Зорь у индоарийцев и славян" // "Советское славяноведение", #6, 1971, с. 70-76). Защитницы должны быть непременно воительницами, потому дочерей Велеса люди и представляли в облике поляниц.
Три стрелы, выпущенные Дунаем, напоминают о трёх стрелах, выпущенных Перуном из белорусского предания о начале мира. Будто бы не было раньше ничего, кроме воды и выступавшего из неё камня. Перун выпустил в этот камень три стрелы, а от них упали в воду три искры. Вода замутилась и свет замутился, "як хмары", но через некоторое время всё посветлело и тогда обозначилось - где вода, где земля. Потом завелась всякая жизнь и человек тоже завёлся ("Легенды i паданнi", с. 78, Минск, 1983). Конечно, в реальном языческом предании творцом мира выступал вовсе не Перун, а кто-то из древних богов, даже прабогов. Но в народной памяти остался последний властелин неба, а его предшественники давно забыты. И всё же отдельные обрывки мифа в народной памяти удержались.
Это началось в невообразимой бездне времён, когда ещё не существовал зримый мир, когда ещё не было бессмертных богов, да и времени тоже не было. Но тогда творилась самая глубинная, самая сокровенная магия - рождение нашей Вселенной.
