Микуле Селяниновичу очень повезло. Повезло в том смысле, что в русском фольклоре он получил большой авторитет и известность, хотя упоминается крайне редко и не как главный герой. В былинах о Вольге и Святогоре роль у Микулы второстепенная (правда, ответственная), а вот былин о самом Микуле Селяниновиче вовсе нет. Причиной возвышения стало его занятие пахотой, былина как бы показывала превосходство простого народа над знатью. Но ведь занятие это для Микулы не основное, он легко отказывался от пахоты при первой же возможности, в былине о Святогоре Микула и вовсе предстаёт не пахарем, а странником. И потом, в древности даже цари не чурались такой работы: пахали греческие Одиссей, Кадм, Ясон, пахал этрусский царь Тархон, пахал римский Ромул. Занятие пахотой не показатель низкого происхождения: она могла быть и обрядовой, и магической. Так что напрасно художники изображают Микулу в виде кряжистого мужика с окладистой бородой, да ещё бедно одетого. В былине он выглядит совсем не так:
"У оратая кобыла соловая,
Гужики у нее да шелковые,
Сошка у оратая кленовая,
Омешики на сошке булатные,
Присошечек у сошки серебряный,
А рогачик-то у сошки красна золота.
А у оратая кудри качаются,
Что не скачен ли жемчуг рассыпаются;
У оратая глаза да ясна сокола,
А брови у него да черна соболя;
У оратая сапожки зелен сафьян:
Вот шилом пяты, носы востры,
Вот под пяту воробей пролетит,
Около носа хоть яйцо прокати,
У оратая шляпа пуховая,
А кафтанчик у него черна бархата"
("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", т. II, #156, с. 518, С.-Петербург, 1896)
Микула богат, так богат, что и драгоценности для него мало что значат. Он не ходит в рубахе, как простой крестьянин, для пахоты он наряжается, как на праздник. Микула красив - сказители любуются им. А много ли от красоты останется, если всю жизнь заниматься крестьянским трудом? И ещё Микула молод. В былине так и сказано:
"- А тут станут мужички меня похваливати:
- Молодой Микула Селянинович! -"
(Там же, с. 522)
Исчезает бородатый мужик в пропотевшей рубахе и появляется молодец одних лет с Вольгой, богато одетый и всегда готовый отправиться на поиски приключений. И никакой окладистой бороды, разве что небольшая щегольская бородка.
Зря знаменитый советский фольклорист В.Я. Пропп уверял, что Вольга якобы "противопоставлен Микуле" (В.Я. Пропп "Русский героический эпос", с. 378, М., 1999). Всё обстояло как раз наоборот - в былине показано равноправие обоих персонажей. Социальное положение Микулы ясно просматривается в отношении к нему Вольги и дружинников. Вольга не стал бы выбирать себе в товарищи человека из низшего сословия. И дело не в чванстве, просто каждый человек занимается своим ремеслом: воин сражается, крестьянин пашет. Настоящий крестьянин и сам не бросит нажитое им хозяйство. Когда Микула забеспокоился о сохе, оставшейся без присмотра, то Вольга мог бы заявить: "Твоя соха - ты и заботься о ней". Это будь Микула ниже его по положению. Но Вольга поступил иначе: он ради какой-то сохи отрядил своих дружинников. Можно представить себе княжеского дружинника, усердно помогающего первому встречному крестьянину? Он бы посчитал себя оскорблённым и униженным. А князь, позволяющий себе такое, рисковал остаться вовсе без дружины. И всё же дружинники тужатся, пыхтят (работа тяжёлая), но стараются угодить Микуле, для них это дело чести. Есть даже такой вариант былины, где Вольга после неудачи дружинников самолично исполнил всю работу, не погнушался:
"Спустился Вольга сам
И сошку с бороздки повыдернул,
Из сошки земельку повытряхнул,
Бросил сошку за ракитов куст"
(А.М. Астахова, сост. "Былины Севера", т. II. "Прионежье, Пинега и Поморье", #140, с. 263-264, М.-Л., 1951)
Княжеское достоинство Вольги ничуть не пострадало от общения с Микулой, своего нового товарища он потом оставил наместником в завоёванных городах:
"- Ай же ты, Никула Селянинович!
- Я жалую от себя трема городами со крестьянамы.
- Оставайся здесь да ведь наместником,
Получай-ко ты дань да ведь грошовую! -"
(Там же, с. 522)
Никого из своих людей не выбрал, пахарь оказался самым достойным. Ясно, что Микула не прост, совсем не прост. По своему статусу он если и уступает Вольге, то лишь чуть, и намного превосходит княжеских дружинников. В былине "Исцеление Ильи Муромца" странники так наставляют Илью:
"Будешь ты, Илья, великий богатырь,
И смерть тобе на бою не писана:
Бейся-ратися со всяким богатырем
И со всею паленицею удалою;
А столько не выходи драться
С Святогором-богатырем:
Его и земля на себе через силу носит;
Не ходи драться с Самсоном богатырем:
У него на голове семь власов ангельских;
Не бейся и с родом Микуловым:
Его любит матушка сыра земля;
Не ходи още на Вольгу Сеславьича:
Он не силою возьмет,
Так хитростью-мудростью"
("Песни собранные П.Н. Рыбниковым", ч. I, #8, с. 34-35, М., 1861)
"Не бейся и с родом Микуловым" - Микула действительно возглавляет целый народ. Если Вольга - князь, то и Микула - тоже князь. Поход Вольги и Микулы - это совместное военное предприятие двух дружин. Правда, если присмотреться к былине, то действия Вольги не выглядят мотивированными. Зачем ему приглашать с собой Микулу, чтобы потом делиться с ним властью? Города пожалованы самому Вольге и, если он уже собрался в поход, так значит, сил для покорения городов у него достаточно. Начинается былина "Вольга и Микула" так же, как и первая былина о Вольге, где он действует самостоятельно, и только при встрече с Микулой сюжет резко изменяется. То есть, в былине искусственно соединены два отдельных предания о приобретении власти каждым из героев.
Что ещё характерно для Микулы? В былинах он встречается только с Вольгой и Святогором, причём между собой Вольга и Святогор не встречаются. Это стоит взять на заметку. Другая особенность Микулы - его очень трудно догнать, даже когда он никуда не спешит. Совсем, как солнце по небу - тоже движется неспешно, а попробуй, догони его. Тут уже проявляется языческая мифология.
Илье Муромцу запрещено биться со Святогором, потому что тот силён, с Вольгой, потому что тот хитёр, и с Микулой, которого любит земля. Инородной вставкой выглядит Самсон с его ангельскими власами - это библейский персонаж. Тогда остаётся тройка: Святогор-Микула-Вольга, которую Илья обязан почитать. При этом он вроде бы ничем не рискует, потому что ему смерть на бою не писана. Тогда в чём суть? Видимо, в том, что, только соблюдая установленный запрет, Илья сможет оставаться непобедимым. По верованиям славян мир делился на три яруса, три царства, в каждом из которых правил свой бог (под верховным началом Сварога, разумеется). Илье было велено соблюдать установления богов (всей тройки), не идти против них, тогда и с ним пребудет их благоволение. В случае нарушения запрета кара неотвратима. Так оно и случилось в былине "Камское побоище", когда богатыри, победив всех на земле, вздумали добраться и до неба. Последствия для них оказались печальны.
С другой стороны, со Святогором Илья однажды попытался вступить в бой и безуспешно наскакивал до тех пор, пока великан не обратил на него внимание, сказав: "Ох, как больно руськи мухи кусаются" (Г.Н. Парилова и А.Д. Соймонов, сост. "Былины Пудожского края", #4, с. 100, Петрозаводск, 1941). Никакого наказания за нарушение запрета не последовало. Причина, скорее всего, в том, что Святогор, с которым встретился Илья Муромец, и Святогор, с которым встретился Микула Селянинович - совершенно разные персонажи. Повествование о Святогоре начинается с его похвальбы:
"Не с кем Святогору силой померяться,
А сила-то по жилочкам
Так живчиком и переливается.
Грузно от силушки, как от тяжелаго бремени.
Вот и говорит Святогор:
'Как бы я тяги нашел,
Так я бы всю землю поднял!"
("Песни собранные П.Н. Рыбниковым", ч. I, #7, с. 33, М., 1861)
То же самое говорил Илья Муромец, но его слова почему-то похвальбой не считались:
"- Столько я чувствую в себе силоньки,
Было бы кольцо во сырой земли,
Поворотил бы я мать-сыру землю"
(Н.П. Леонтьев "Печорские былины и песни", #2, с. 16, Архангельск, 1979)
Тут главный вопрос в отношении к герою, поступок которого можно воспринять снисходительно, а можно безжалостно заклеймить. В "Илиаде" Зевс обращался к богам с такими же словами, ну просто калька с былины:
"Цепь золотую теперь же спустив от высокого неба,
Все до последнего бога и все до последней богини
Свесьтесь по ней; но совлечь не возможете с неба на землю
Зевса, строителя вышнего, сколько бы вы ни трудились!
Если же я, рассудивши за благо, повлечь возжелаю, -
С самой землею и с самым морем ее повлеку я
И моею десницею окрест вершины Олимпа
Цепь обовью; и вселенная вся на высоких повиснет -
Столько превыше богов и столько превыше я смертных!"
(Гомер "Илиада. Песнь восьмая", ЛП, с. 104, Л., 1990)
Зевс на вершине власти, ему всё можно. Зато Атлант за свою похвальбу был наказан. Когда индийский великан Равана, попытался поднять священную гору Кайлас, на которой покоился Шива, то разгневанный бог придавил великана всего лишь одним пальцем своей ноги (Тулси Дас "Рамаяна, или Рамачаритаманаса", кн. I, с. 268, М.-Л., 1948). Скандинавский бог Тор оказался не в силах приподнять рукавицу великана Скрюмира ("Младшая Эдда", ЛП, с. 67-68, М., 1994). Предание, в котором главный герой хвалится своей силой известно с древнейших времён и распространилось среди многих народов. В одних случаях он изображается пустым хвастуном и подлежит наказанию, а в других к нему относятся со всем уважением. В русских былинах можно найти оба варианта. Или же это самодовольный Аника-воин, который гибнет из-за своего неумеренного хвастовства ("Песни собранные П.Н. Рыбниковым", ч. II, #48, с. 255-258, М., 1862). Или же это богатырь, сам не знающий пределов своей силы, тогда ему тактично указывают, что даже его непомерная сила небезгранична.
В пересказе К.С. Аксакова, когда Илья Муромец встретил Святогора, тот ему сказал: "Ты силен между людьми, и будь между ними силен, а со мною нечего тебе мерять силы. Видишь, какой я урод; меня и земля не держит, нашел себе гору и лежу на ней" (К.С. Аксаков "Богатыри времен Великого Князя Владимира, по Русским песням" // "Русская Беседа", М., 1856, кн. 4. Науки, с. 59-60). И в былине Святогор сетует:
"Я бы ездил тут на матушку сыру землю, -
Не носит меня мать сыра-земля,
Мне не придано тут ездить на святую Русь,
Мне позволено тут ездить по горам да по высокиим,
Да по щелейкам по толстыим"
("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", т. I, #1, с. 5, С.-Петербург, 1894)
А Святогор, встретившийся с Микулой Селяниновичем, после упражнений с сумой перемётной (которую он всё-таки поднял, пускай и до колен), как только узнал, кто стоит перед ним, тут же принялся расспрашивать Микулу о своей судьбе. Отсюда можно сделать вывод, что Микула Селянинович был широко известен необыкновенной мудростью. Он и Вольге как-то насмешливо сказал: "Ай же глупый ты, Вольга Святославович!" ("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", т. II, #156, с. 521, С.-Петербург, 1896). Это Вольге-то, который побеждал врагов "хитростью-мудростью". Только мудрость Вольги заключалась в придумывании всевозможных уловок, тогда как мудрость Микулы - это знание. Другой уровень.
Святогора Микула отправил к Северным горам. Уже необычно - горы в былине показаны не обиталищем Святогора, а целью его путешествия. И он туда успешно добрался, и земля его выдержала. ЭТОТ Святогор оказался не слишком тяжёлым, его "мать сыра-земля" носила без проблем. В Северных горах жил кузнец, ковавший человеческие судьбы. Соблазнительно отождествить его со Сварогом, на связь которого с кузнечным ремеслом указано в Ипатьевской летописи. Но этому препятствует замечание Гельмольда (немецкий автор XII в.):
"Среди многообразных божеств, которым они посвящают поля, леса, горести и радости, они признают и единого бога, господствующего над другими в небесах, признают, что он, всемогущий, заботится лишь о делах небесных, они [другие боги], повинуясь ему, выполняют, возложенные на них обязанности, и что они от крови его происходят и каждый из них тем важнее, чем ближе он стоит к этому богу богов"
(Гельмольд "Славянская хроника", с. 186, М., 1963)
Имени бога богов Гельмольд не называет, но его сведения согласуются с летописным сообщением о том, как Сварог отошёл от земных дел, передав их своему сыну Дажьбогу (Ипатьевская летопись, РЛ, т. XI, с. 200, Рязань, 2001). Значит, кузнец из былины никак не мог быть Сварогом, но он, несомненно, исполнял его волю. И вот, исполняя волю Сварога, кузнец посылает Святогора в царство Поморское, где, дескать, и живёт его суженая. Обратим внимание: Святогор молод, он ещё не был женат и только ищет для себя невесту. Это так не похоже на седого старика, каким предпочитают изображать Святогора художники.
Богатырь вновь отправляется в путь, на сей раз в столицу Поморского царства. И опять без проблем добирается до цели, никакой чрезмерной тяжести в нём так и не обнаружилось. Входит в дом к своей суженой. И новый вопрос - как бы Святогор вошёл в обычный человеческий дом, будь он великаном? Но ведь вошёл же, и потолок головой не задел, и в городе никого не испугал. Так значит, в этой былине Святогор никакой не великан и по размерам сравним с обычными людьми, ну, может быть, будучи богатырём, он и отличался высоким ростом, но в человеческих пределах ("Песни собранные П.Н. Рыбниковым", ч. I, #8, с. 39-41, М., 1861). Есть былина, где Святогор Романович возглавляет богатырскую дружину в Чернигове и там под его началом все богатыри, включая Илью Муромца ("Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д. Григорьевым в 1899-1901 гг.", т. III, #46, с. 249-245, С.-Петербург, 1910). В конце концов, место пребывания богатырей закрепилось за Киевом, а Святогора заменил Самсон. Илья Муромец, хоть и самый уважаемый среди киевских богатырей, но не воевода. Конечно, библейский персонаж не мог бы его потеснить, былинный Самсон - это переименованный Святогор. Когда укоренилось представление о Святогоре, как о великане, которого не держит земля, то пришлось искать ему замену, а проще всего её было найти в библии.
Суженая Святогора лежала без памяти 30 лет (вариант спящей красавицы) покрытая чем-то непонятным, что сказители назвали "точно еловая кора". На самом деле это не кора, но похожая на неё субстанция. Ничего более вразумительного в былине не сохранилось, а ведь знали когда-то, да забыли за давностью лет. Если девушка пролежала 30 лет, оставаясь молодой, стало быть, дело не обошлось без магии. Не могло такое случиться без причины, непременно произошла какая-то история, чем-то девушка провинилась перед богами и была наказана. Мы не знаем, что именно она натворила, но на простую смертную боги не обрушили бы такой гнев. И простая смертная не могла быть предназначена в жёны великому богатырю. Несомненно, что прошлое девицы было бурным, может она даже происходила из небожителей.
Святогор захотел убить суженую и ударил её мечом. Меч не причинил девушке вреда (значит, точно не из смертных), вместо этого "С нея точно еловая кора спала" (стандартное выражение "точно еловая кора" повторяется, сказители не могут подобрать понятного определения) и тогда:
"И стала она красавицей:
Такой на свете не видано, на белом не слыхано"
("Песни собранные П.Н. Рыбниковым", ч. I, #8, с. 40, М., 1861)
Что-то похожее на сказку о царевне-лягушке. Святогор оставил на столе деньги пятьсот рублей и уехал из Поморского царства. На девицу он даже не взглянул и не заметил её превращения. А девушка, очнувшись, увидела деньги и стала на них торговать. Так она разбогатела, и по всему свету пошёл слух о её красоте. Дошёл этот слух и до Святогора, он не узнал девицу и посватался к ней. Уже после свадьбы он увидел у неё на груди рубец от своего меча, на его вопрос жена ответила:
"В наше царство Поморское приезжал неведом человек,
Оставил в нашей избы денег пятьсот рублей,
А я спала крепким сном.
Как проснулась: у меня рубец на белой груди,
И точно еловая кора спала с белого тела"
(Там же, с. 41)
Тут только Святогор догадался, что женился на той самой девушке, о которой ему говорил кузнец в Северных горах. Как видно из содержания былины, если до богатыря дошёл слух о её красоте, то выходит, что он жил среди людей, а не скитался одиноко по горам. И зачем великану жена-лилипутка? Что он с ней будет делать? Он ведь не ребёнок, чтобы играть в куклы. В попытке объединить два разных персонажа, сказителям пришлось сочинить байку о том, как великан, будто бы, всюду возил с собой жену в ларце. И много проку от такой жены? А потом ещё сочинили довольно неуклюжую историю с изменой, чтобы избавится от жены, которой в этом сюжете не должно быть.
Родственный сюжет имеется в "Старшей Эдде". По-видимому, он заимствован от славян, составлявших значительную часть населения Скандинавии. Никаких великанов в скандинавском варианте нет, главным героем там назначен Сигурд. Поднявшись на гору Хиндарфьялль, Сигурд увидел ограду из щитов. Внутри ограждённого места спала женщина в доспехах, кольчуга приросла к её телу. Лишь когда Сигурд рассёк кольчугу своим мечом, женщина смогла проснуться. Это оказалась валькирия Сигрдива (её отождествляли с Брунхильдой), погружённая Одином в беспробудный сон за то, что ослушалась его и отдала победу в бою не тому из бойцов, на которого указал верховный бог ("Речи Сигрдривы" // "Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о нибелунгах", БВЛ, т. IX, с. 284, М., 1975).
Возможно, под выражением "точно еловая кора" следует понимать именно доспехи. Женщины воительницы довольно популярны в русском эпосе. На богатыршах женились Добрыня Никитич и Дунай, а Еруслан Лазаревич и жить остался в девичьем царстве. Сильнейшему из русских богатырей и жена нужна соответствующая.
Продолжение скандинавского предания отличается от русской былины, как зеркальное отражение: если Святогор пытается избежать женитьбы, но в итоге всё-таки женится на той самой девушке, что ему предназначена, то Сигурд хочет быть с валькирией, но не может, потому что боги судили иначе. А вывод в обоих случаях один и тот же: "Что от судьбины своей никуда не уйдёшь" ("Песни собранные П.Н. Рыбниковым", ч. I, #8, с. 41, М., 1861).
В точности совпадает с былинным сюжетом татарская сказка, которая так и называется "От судьбы не уйдёшь" ("Сборник материалов для описания местностей и племён Кавказа", вып. VI, отд. II.IV. "Народные сказки Закавказских татар", #2, с. 88-94, Тифлис, 1888). Если убрать из этой сказки мелкие подробности татарского быта и прочий антураж, явно привнесённый позднее, то совпадение с русской былиной окажется абсолютным. А если ещё учесть и вариант, зафиксированный в "Старшей Эдде", становится очевидно, что сюжет татары позаимствовали из сказаний, бытовавших в Причерноморье и распространённых среди европейских народов. Название сказки определённо указывает на её близкую связь с русским фольклором. Но в татарский фольклор попал самостоятельный сюжет, ещё не связанный с представлениями о Святогоре. А что сюжет этот существовал сам по себе, подтверждает уже русская сказка "Невеста горбунья" ("Пермский сборник", кн. II, отд. II.4, #5, с. 166, М., 1860), сохранившая все детали, разве что несколько осовременив их. И мораль сказки сохранилась: "...судьба: не обойдешь, не объедешь!"
Есть в былине одно ценное указание, которое поможет дать новое направление в поисках истока её образов - невеста Святогора жила в Поморском царстве. Поморье (сейчас Померания) - славянское государство в Южной Прибалтике, населённое поморянами, так называлось одно из объединений балтийских славян. На западе их соседями были лютичи (велеты) - другое славянское объединение, ещё западнее жили ободриты или рароги. И вот у ободритов столица называлась Микулин (сейчас немецкий Мекленбург), так не здесь ли искать родину Микулы Селяниновича? И ещё - именно у западных славян обнаруживаются предания о пахаре, ставшем правителем страны. Одно из них известно в изложении Козьмы Пражского (XII в.) в его "Чешской хронике":
"На следующий день по приказанию [Либуше] народ был без промедления созван на собрание. Когда все собрались, женщина, сидевшая на высоком престоле, обратилась к грубым мужчинам:
"... Вон за теми горами, - сказала она, указывая на горы, - находится небольшая река Билина, на берегу которой расположена деревня, известная под названием Стадице. А в ней имеется пашня в 12 шагов длиной и во столько же шагов шириной. Как ни удивительно, но пашня эта хотя расположена среди стольких полей, тем не менее она не относится ни к какому полю. На этой пашне на двух пестрых волах пашет ваш князь; один из волов как бы опоясан белой полосой, голова его тоже белая, другой весь белого цвета с головы и до спины; и задние ноги его белого цвета. Ну а теперь, если вам угодно, возьмите мои жезл, плащ и одежду, достойную князя, и отправляйтесь по повелению как народа, так и моему и приведите его себе в князья, а мне в супруги. Имя же этому человеку Пржемысл <...>. Потомки же его будут вечно править в этой стране".
Между тем были назначены послы, для того чтобы передать названному человеку повеление госпожи и народа; когда госпожа заметила, что послы, как бы не зная дороги, стоят в нерешительности, она сказала: "Что же вы медлите? Идите спокойно, следуя за моим конем: он поведет вас по правильной дороге и приведет обратно, ибо уже не раз доводилось ему ступать по ней".
Ходит пустая молва, а с нею ложные толки, чтo эта госпожа имела якобы обыкновение каждую ночь ездить верхом [к этому человеку] и возвращаться с пением петухов <...>
И что же дальше? Продвигаются вперед неведающие мудрости послы, идут неумудренные знанием за конем. Они перешли уже горы и стали приближаться к деревне, в которую направлялись, когда навстречу им выбежал мальчик. "Слушай-ка, добрый малый, - сказали они, - не деревня ли это по названию Стадице, а если это она, то нет ли в ней человека по имени Пржемысл?" - "Это, - ответил тот, - деревня, которую вы ищете. А вот человек по имени Пржемысл погоняет волов недалеко в поле и спешит завершить дело, которым занят". Подойдя к этому человеку, послы сказали:
"Не счастлив ли муж тот и князь, рожденный богами для чехов?"
И, по крестьянскому обычаю, по которому сказать один раз недостаточно, они повторили в полный голос:
"Здравствуй же, здравствуй, наш князь, ты славы великой достойный!
Волов и одежду оставь и садись на коня дорогого".
На одежду златую, коня, они указали ему.
"Госпожа наша Либуше и весь наш народ просят тебя прийти поскорей к нам и принять на себя княжение, которое предопределено тебе и твоим потомкам. Все, что мы имеем, и мы сами в твоих руках. Мы избираем тебя князем, судьей, правителем, защитником, тебя одного мы избираем своим господином". В ответ на это обращение мудрый человек, как бы не ведая будущего, остановился и воткнул в землю палку, которую держал в руке. Распрягая волов, он сказал им: "Отправляйтесь туда, откуда пришли". И волы тотчас же по слову его исчезли из вида и никогда больше не появлялись. А та палка, которая была воткнута Пржемыслом в землю, дала три больших побега; и что еще более удивительно, побеги оказались с листьями и орехами. Люди, которые видели все это, стояли пораженные. Затем любезно, как гостей, [Пржемысл] пригласил всех к трапезе; из плетеной сумы он вытряхнул замшелый хлеб и остатки еды; свою суму он кинул на дерн вместо стола, сверху разостлал грубое полотенце и положил все остальное. Между тем, пока они ели и пили воду из кувшина, два ростка, или побега, высохли и упали, а третий сильно разросся ввысь и вширь. Поэтому удивление гостей возросло еще более, а с ним и страх. [Пржемысл] же сказал: "Чему вы удивляетесь? Знайте, из нашего рода многие родятся господами, но властвовать будет всегда один. И если бы госпожа ваша не спешила столь с этим делом, выждала бы некоторое время веление рока и не прислала бы столь быстро за мной, то земля ваша имела бы столько господ, сколько природа может создать благороднорожденных".
После этого пахарь, одев княжескую одежду и обувь, сел на горячего коня <...>
Когда [путники], завершив путь, подошли уже почти к городу, навстречу им поспешно вышла госпожа, окруженная своими слугами; [Либуше и Пржемысл], подав друг другу руки, с великой радостью вошли в дом <...> [Пржемысл был] человеком, который за свою храбрость поистине заслужил звание мужа <...> вместе с Либуше установил он все законы, которым подчинена и которыми пользуется эта страна и теперь"
(Козьма Пражский "Чешская хроника", ПСИНЦВЕ, с. 39-45, М., 1962)
Другое подобное предание поместил в своём сочинении польский автор XII века Галл Аноним:
"Был в городе Гнезно, что по-славянски означает "гнездо", князь по имени Попель. Он имел двух сыновей и, по языческому обычаю, готовил к их пострижению большой пир, на который пригласил многих сановников и друзей. Случилось так, что, по тайному решению бога, туда пришли два чужеземца, которых не только не пригласили на пир, но даже грубо отогнали от входа в город. Они, как только увидели невежество этих людей, спустились в пригород и по счастливой случайности пришли к домику пахаря вышеназванного князя, устраивавшего пир в честь своих сыновей. Этот радушный бедняк пригласил чужеземцев в свой домик и оказал им свое гостеприимство. А они, охотно приняв приглашение бедняка и войдя в гостеприимную хижину, сказали: "Пусть наш приход будет вам на радость и вы получите от нас избыток благополучия, а в потомстве честь и славу".
Пяст, сын Котышко, и жена его, по имени Репка, отличались большим гостеприимством. Они с большим сердечным чувством, по мере своих возможностей, старались удовлетворить потребности гостей, а те, видя их благоразумие, были готовы помочь им своим советом осуществить их сокровенные пожелания. Когда чужеземцы по обычаю несколько помедлив, поговорили о том, о сем и попросили чего-нибудь выпить, гостеприимный пахарь ответил: "Есть у меня бочоночек перебродившего пива, которое я приготовил в честь пострижения моего единственного сына, но какая польза от такой малости? Если угодно - пейте...". Этот бедный крестьянин решил приготовить кое-какое угощение в честь пострижения своего сына именно тогда же, когда и господин его, князь, готовил пир в честь сыновей, - ведь в другое время он не мог бы этого сделать вследствие своей чрезмерной бедности; он хотел пригласить несколько человек из друзей своих, таких же бедняков, как и он сам, но не к обеду, а к более скромной закуске, и откармливал поросенка, приберегая его специально для этого случая. Я намереваюсь рассказать вам о чуде, но кто может понять величие бога? Или кто осмелится рассуждать о благодеяниях бога, который нередко возвышает бедняков в нашей бренной жизни и не отказывается вознаграждать гостеприимство даже язычников. Итак, гости спокойно приказывают хозяину налить пива, хорошо зная, что оно во время питья не будет убывать, а, наоборот, будет прибывать, и, как говорят, пиво прибывало до тех пор, пока не наполнились сосуды, взятые взаймы, а также и сосуды пирующего князя, которые чужеземцы нашли пустыми. Они приказывают также заколоть и упомянутого выше поросенка, чьим мясом, как рассказывают, были наполнены, к удивлению всех, десять мисок, называемых по-славянски cebri. Пяст и Репка, видя совершившееся чудо, поняли великое предзнаменование, касающееся сына, и уже мыслили пригласить князя и его гостей, но не осмеливались, пока не спросили об этом чужеземцев. Что же мы медлим? По совету и с одобрения своих гостей, земледелец Пяст приглашает хозяина своего, князя, и всех гостей его, и князь не отказывается снизойти до приглашения крестьянина. Еще не было столь могущественно княжество польское, и князь этой страны не кичился такой спесивой гордостью и, выступая, не был еще окружен столь многочисленной клиентелой. Когда по обычаю начался пир и всего оказалось в изобилии, эти чужеземцы совершили обряд пострижения мальчика и дали ему имя Земовит, согласно предсказаниям о будущем.
После того, как все это произошло, мальчик Земовит, сын Пяста, внук Котышко, рос, мужал и с каждым днем выказывал свое благородство до такой степени, что Царь царей и Князь князей ко всеобщей радости назначил его князем Польши и совершенно изгнал из королевства Попеля со всем его потомством"
(Галл Аноним "Хроника или деяния князей и правителей польских", ПСИНЦВЕ, с. 28-30, М.,1961)
Похожая версия приведена и Великопольской хронике:
"Когда род Помпилиуша, прозванного Хотышко, был с корнем уничтожен, знатные люди (proceres regni) королевства, прийдя в вышеупомянутый город Крушвицу, слывший в те времена среди городов лехитов наиболее сильным и красивым, начали думать об избрании будущего правителя; хотя они и желали выбрать кого-либо из сыновей отравленных князей, однако, поскольку они предлагали разных, [то] не могли прийти к общему согласию, ставя свое благосостояние выше общественной пользы. В конце концов они решили избрать кого-либо простого и скромного происхождения, однако свободно рожденного и потомка лехитов. И был им некий бедный землепашец по имени Пяст, имя его жены было Репка, и жили они в упомянутом городе Крушвице. Предполагали, что они во времена Помпилиуша, или Хотышко, гостеприимно приняли двух чужеземцев, то ли ангелов, то ли, согласно мнению некоторых, мучеников Иоанна и Павла, которых привратники вышеупомянутого правителя (principis) Хотышко отогнали от входа в его дом. Эти два чужеземца пришли в жилище Пяста во время выборов, и чудесным образом вышеупомянутого Пяста избрали королем. А именно, когда для такого количества [людей], собравшихся избрать короля, не хватило пива, и Пяст в своем жилище наварил только малость меда для себя и для своей семьи, медвяная жидкость, которая по-польски называется "мед", настолько увеличилась, что ее в изобилии хватило всем, и каждый мог пить столько, сколько хотел. Увидев это чудо, сотворенное божественной милостью, они единогласно избрали вышеупомянутого Пяста своим королем. Назывался он Пястом потому, что ростом был мал, но крепок телом и красивой наружности"
("Великая хроника о Польше, Руси и их соседях XI-XIII вв.", с. 62-63, МГУ, 1987)
Основная особенность чешского и польского сказаний состоит в том, что это не фольклор, как русская былина, а литературные легенды, сочинённые придворными льстецами для прославления правящих династий. Для грамотеев и книжников источниками сведений служили не столько презренные народные предания, сколько ветхие рукописные тексты, которые всегда можно приспособить под нужды местной хроники. Вот они и воспользовались эпизодом из древнеримской истории, главным героем которого был Луций Квинкций Цинциннат, происходивший из знатного, но обедневшего рода. Чтобы прокормить свою семью, Цинциннат был вынужден заниматься земледелием, но при этом всё равно оставался гордым патрицием, презиравшим плебеев. И этого патриция-земледельца сенат дважды (в 458 и 439 гг. до н. э.) назначал диктатором, когда Рим подвергался большой опасности. Присланные к Цинциннату сенаторы застали его как раз за пахотой. Справившись с государственными проблемами, он складывал с себя диктаторские полномочия и возвращался в своё имение пахать землю (Тит Ливий "История Рима от основания Города", ПИМ, т. I, кн. III, с. 139-141, кн. IV, с. 190-197, М., 1989; "Реальный словарь классических древностей по Любкеру", с. 1141, С-Петербург, 1885).
Уже не выяснить, где в этой истории правда, а где враньё, только для жителей средневековой Европы всегда лестно было хотя бы прикоснуться к наследию Древнего Рима, да и традиция составления государственных хроник пошла оттуда же. Байки о возвышении Пржемысла и Пяста слишком похожи на эпизод римской истории, чтобы объяснять их только фантазией хронистов. Была, конечно, и фантазия, но было и заимствование чужого сюжета. Не прямое переписывание, а подгонка под местные условия и местную историю. Увязав сюжет с записанными ранее сказаниями, хронисты и сами уверовали в него. Влияние этого сюжета на русский фольклор, если оно и было, то незначительное, в изменённом и переработанном виде - не из Рима, а через западных соседей Руси. Книжный сюжет растворился в общем потоке фольклорных сказаний и народных верований.
Когда немцы захватывали славянские земли, их жители искали спасение на Руси и приносили на Русь свои предания. Конечно, часть этих преданий оказалась потеряна, потому и нет у нас былины о Микуле Селяниновиче. Население при этом перемешалось, перемешивались и предания. В образе Святогора могли совместиться и Радегаст лютичей, и Яровит поморян, а имя Святогор, видимо, появилось оттого, что святой горой считался небесный купол, на вершине которого и обитали эти боги. По сведениям Титмара Мерзебургского Радегаста ещё называли Сварожичем (Титмар Мерзебургский "Хроника", кн. VI.23, с. 102, М., 2009), из чего можно заключить, что Сварог в качестве верховного небесного бога почитался и балтийскими славянами.
В основу образа Микулы Селяниновича тоже легли представления о каком-то боге. Но имя это христианское и, скорее всего, оно принадлежало основателю города Микулина или основателю династии ободритских князей, с которым в народной памяти связали языческое предание о князе-пахаре. Некоторые сопоставления приходят на ум из таких строчек былины:
"Присошечек у сошки серебряный,
А рогачик-то у сошки красна золота"
Геродот рассказал скифское предание о том, как на землю с неба упали три золотых предмета: плуг, секира и чаша, доставшиеся некоему Колаксаю, ставшему после этого правителем тех мест (Геродот "История", кн. IV.5, с. 258, М., 2006). Так не от того ли золотого плуга происходит драгоценная соха Микулы? Ведь скифы не пахали, они были кочевниками, предание о плуге могло принадлежать только осёдлым народам, ставшим предками славян. В видоизменённом виде оно записано в Ипатьевской летописи и приурочено к царствованию Сварога:
"И бысть по потопЪ и по раздЪленьи языкъ, поча царьствовати <...> Феоста, иже и Саварога <...> въ время царства его, спадоша клЪщЪ c небесЪ, нача ковати оружье, прЪже бо того палицами и камениемь бьяхуся"
(Ипатьевская летопись, РЛ, т. XI, с. 200, Рязань, 2001)
Ну не плуг, а клещи, и не золотые, а железные, но общее содержание сохранилось: дар верховного бога людям, сброшенный им с неба на землю. Если традиция не прерывалась тысячи лет, значит, и население Среднего Поднепровья тоже не менялось. Скорее всего, это были венеты - крупнейший из праславянских народов и прямые предки балтийских славян. А имя Колаксай (Солнце-царь) понятно и по-славянски. И плуг на Руси продолжали почитать: ещё в XVII веке сохранялся обычай в ночь на Крещение "кликать плуги" с пением языческих песен (cхиархимандрит Иоанн (Иван Сергеевич Маслов) "Обрядовая сторона праздника Крещения Господня в Древней Руси" // "Журнал Московской Патриархии", 1994, #1, с. 73). Из всего населения Древней Руси наибольшее сходство с жителями Скифии обнаруживают среднеднепровские поляне:
"На юге европейской части СССР обнаруживается определенная линия преемственности: племена степной полосы эпохи бронзы (исключая трипольцев) - скифы лесостепной полосы - население черняховской культуры - поляне"
(Т.И. Алексеева "Этногенез восточных славян по данным антропологии", МГУ, 1973, с. 256);
"Поляне являются, по-видимому, той единственной группой славян, в которой проявляются антропологические черты скифов лесостепной полосы"
(Т.И. Алексеева "Славяне и германцы в свете антропологических данных" // "Вопросы истории", 1974, #3, с. 62).
Перечисляя народы, населявшие Скифию, древнегреческий историк Геродот между ализонами и неврами поместил скифов-пахарей, 'которые сеют хлеб не для собственного потребления, а для продажи', а между Южным Бугом и Днепром - скифов-земледельцев (Геродот "История", кн. IV.17-18 // "Древняя Русь в свете зарубежных источников", т. I. "Античные источники", с. 40, М., 2009). Исследователи высказывали недоумение по поводу использования этих терминов, ведь слова "aroteres" и "georgoi" в греческом языке являются синонимами. Объяснить такую тавтологию можно тем, что греки переосмыслили какое-то местное название, сходное по звучанию с греческим словом, тем более что эти народы и в самом деле занимались земледелием, а собственно кочевые скифы жили восточнее (П.Н. Ушаков "К походам урартийцев в Закавказье в IX и VIII вв. до н.э." // "Вестник древней истории", #2, 1946, с. 42; В.И. Абаев "Геродотовские Skythai georgoi" // "Вопросы языкознания", 1981, #2, с. 74-76).
Антропологическое сходство полян с населением скифского времени служит доказательством непрерывности заселения Среднего Поднепровья праславянами с глубокой древности. Одно из летописных свидетельств может указывать на аналогов геродотовских георгиев, обеспечивших преемственность между античной эпохой и средневековой Русью: "Славяне, живусчие по Днепру, зовомии поляне и горяне..." ("История Российская", ч. I, гл. 4 // В.Н. Татищев "Собрание сочинений", т. I, с. 110, М., 1994). Полян летописец считал пришлым народом: "Такоже и ти СловЪне пришедше и сЪдоша по ДнЪпру и нарекошася Поляне" (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 5, Рязань, 2001). То есть, это горяне составляли большинство населения Поднепровья и на них потом перешло имя полян. По сравнению с древними георгиями, в их названии поменялся только суффикс, но оно осталось узнаваемым. Ещё с горянами можно соотнести харинов из сочинения Плиния: "... варинны, харины и гутоны" (Гай Плиний Секунд Старший "Естественная история", кн. VI. 99 // A.B. Подосинов, М.В. Скржинская "Римские географические источники: Помпоний Мела и Плиний Старший", с. 179, М., 2011). Различие лишь в произношении, да и жили харины в Южной Прибалтике, в период раннего средневековья сплошь заселённой славянами. В общем, праславяне издавна обитали поблизости от скифов, общались с ними, воевали и торговали, потому-то Геродот и включил их в круг скифских племён.
Как ещё доказать божественное происхождение Микулы? На Руси существовал обычай завивать пучок несжатых колосьев на бородку миколину или велесову. Видимо, Микулу сопоставляли с Велесом - должно быть, их функции были сходны. Подобный обычай известен и в Германии - там колосья посвящали Одину (А.Н. Афанасьев "Поэтические воззрения славян на природу", т. I, с. 357, М., 1995), но ведь половина Германии расположена на славянских землях. Так что это обычай именно славян, продолжавшийся со времён древних венетов. Но и различие между Микулой и Велесом тоже заметно.
В былинах Вольга и Волх считаются тождественными. При этом Микула встречается только с Вольгой, а с Волхом - никогда. Это можно объяснить тем, что сюжет былины "Вольга и Микула" сложился ещё в Южной Прибалтике и попал на Русь уже готовым. Казалось бы - какая разница? Если бы не один нюанс: когда родился Волх - "на небе просветя светел месяц", когда родился Вольга - "закатилось красное солнышко" (былина "Вольга"), другой вариант - "воссияло солнце красное" (былина "Вольга и Микула"). Видно, что под влиянием Микулы связь Вольги с лунным культом исчезает и вытесняется культом солнца. Микула произошёл от солнечного божества. А Велеса люди узнавали в очертаниях рогатого месяца: это "гнедой тур - золотые рога", тот самый, в которого превращался Волх. По ночам Велес шествовал по небу, звёзды - это его стадо.
Не слишком понятна история с лошадью Микулы. То он на ней пахал, а то - сел верхом и отправился в военный поход, при этом обогнав Вольгу со всей его дружиной. На пахотных лошадях не воевали, а на боевых не пахали. Можно бы связать эту историю с культом лошади. Действительно, этот культ достался славянам в наследство от венетов, которые знали толк в лошадях и вывели много пород различного назначения. В Европе только у славян сохранялся культ коня. Исключение - Слейпнир, восьминогий конь Одина, но его следует считать заимствованием. Потому что конь - не паук, двойной набор ног ему не положен. Скорее всего, скандинавы буквально поняли изображение бегущего коня. У балтийских славян при храмах содержались священные кони ("Мифы народов мира", т. II, с. 420, 524, М., 1992), но и белый конь Свентовита, и белый конь Радегаста, и вороной конь Триглава были боевыми. Пахотных лошадей не почитали. Но кобылка Микулы на пахотную лошадь ничуть не похожа:
"А тут сели на добрых коней поехали.
Как хвост-то у ней разстилается,
А грива-то у ней завивается"
("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", т. II, #156, с. 521, С.-Петербург, 1896)
Больше всего былинная кобылка похожа не на живую лошадь, а на облако или тучу. Вот облака на ветру действительно и расстилаются, и завиваются. Человеческая фантазия находила в изменчивых клочьях тумана привычных живых существ, населяя ими небесный мир. Именно облачная лошадь и должна служить небесному богу.
Вольга уступил Микуле в конском состязании (хотя никакое это было не состязание, а просто совместная поездка), но Святогор и пешего Микулу не смог догнать. Значит, дело вовсе не в лошади, а в самом Микуле. Во время пахоты он точно никуда не торопился, но Вольга и его дружинники три дня не могли настичь таинственного пахаря. Слышали его голос, слышали звуки работы, торопили своих коней и едва на третий день всё-таки добрались до цели ("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", т. II, #156, с. 517-518, С.-Петербург, 1896). Да и то лишь потому, что дружину возглавлял князь-чародей, простому человеку такое предприятие и вовсе не по силам. Сверхъестественная быстрота была характерным свойством самого Микулы, а лошадь появилась уже под влиянием русской фольклорной традиции.
Другое свойство Микулы - его невообразимая, нечеловеческая сила. Для Вольги-то, может, оно и не особо удивительно, ну так он же богатырь, зато для обычного человека подобное зрелище выглядело как чудо-чудное, диво-дивное:
"- Да сам-то молодец я садился ровно сорок пуд"
("Онежские былины, записанные - Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", т. I, #32, с. 223, С.-Петербург, 1894)
"Что пашет ратные,
Сырые дубья выарыват,
А пни-де коренья валит в борозду"
("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", т. III, #255, с. 317, С.-Петербург, 1900)
"А тут Микулушка пахал да орал:
Сосенки да елочки в (борозду) валил"
("Песни собранные П.Н. Рыбниковым", т. I, #69, с. 384, М., 1909)
Микула огромен и его работа несопоставима по масштабам с людскими деяниями. Объяснение тут одно - Микула не человек (как и Вольга), а бессмертная сущность высшего порядка, события былины происходят вне рамок земного мира и недоступны человеческому разумению. Ещё одно наблюдение: хоть Микула и пашет, но не хлеб его интересует. Свои планы он озвучил так:
"Ржи напашу, в скирды складу,
В скирды складу да домой выволочу,
Домой выволочу, дома вымолочу.
Драни надеру да то я пива наварю,
Пива наварю, мужичков напою,
Станут мужички меня покликивати:
- Ай ты молодой Микулушка Селянинович!"
("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", т. II, #73, с. 10-11, С.-Петербург, 1896).
Кормить людей Микула не собирается, зато он намерен напоить их допьяна. А зачем? Хмельные напитки издавна использовались как ритуальные. Их пили не ради одного опьянения - это был способ связаться с потусторонним миром, чтобы посоветоваться с умершими предками, узнать желания духов природы, а позднее и волю богов. Фантастические видения люди воспринимали как странствия души. Пиво тоже первоначально выполняло роль священного напитка наподобие индийской Сомы или Амриты. И это была важная роль: без общения с богами люди не знали, как построить свою жизнь, скорее можно обойтись без хлеба. В былине опьяневшие "мужички" начинают призывать своего бога ("покликивати"), происходит что-то вроде камлания. Поскольку сам Микула в урожае не нуждался, то можно признать справедливой догадку В.Я. Проппа, "что Микула пашет на общинной земле" (В.Я. Пропп "Русский героический эпос", с. 381, М., 1999).
Если Микула всё-таки бог, то как его звали на самом деле? Прямых указаний нет, можно лишь предполагать. Балтийские славяне жили на землях, где когда-то располагалась Лужицкая культура (XIII-IV вв. до н.э.), оттуда и расселялись древние венеты. Но славяне не были там гостями, они сами произошли от лужицкого населения и не меняли своих территорий, а племена, что были известны во времена античности, на тех же местах жили и в период средневековья. Балтийские славяне дольше всех сохраняли наследие венетов, да, собственно, венетами и оставались. Потому соседи и продолжали их называть венедами или вендами. Главным венетским богом был Белин (Белен, Велен) - солнечный бог, которого римляне отождествляли с Аполлоном (Йожко Шавли "Венеты: наши давние предки", с. 65, М., 2002). В восточнославянских верованиях имелся персонаж с очень похожим именем - Белун, дух, помогавший при полевых работах, даривший людям счастье и удачу ("Белун" // "Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона", т. V, с. 240, С.-Петербург, 1891; "Белобог" // Е.М. Мелетинский, ред. "Мифологический словарь", с. 91, М., 1991). Среди балтийских славян распространилась вера в доброго Белого бога, противостоящего злому Чёрному богу, об этом сообщал Гельмольд. Их имена остались в топонимике: в земле лужицких сербов две горы названы Bjely bуh и Corny bуh ("Белобог" // "Мифы народов мира", т. I, с. 167, М., 1991; "Белый бог или Белбог" // "Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона", т. V, с. 246, С.-Петербург, 1891). Но славянской мифологии свойственен не дуализм, а представление о трёхчастном делении мира по вертикали. Поэтому представление о противоборстве Белого бога с Чёрным богом следует отнести к фольклору, оно основано на позднем толковании имени главного божества венетов.
Вот мифы об этом боге и были использованы при сочинении преданий о князе-пахаре. А почему занялся пахотой сам бог - тут в каждом из венетских племён могли предлагать свою версию. Может и не в каждом, но единообразие вряд ли достижимо. Да и с течением времени объяснения могли меняться. Например, пахал, создавая живую природу на земле. Или победил чудовищного Змея, потом запряг его в плуг и заставил пахать, оставив исполинские Змиевы валы. Или на небе пахал золотым плугом облачные нивы, а его пиво - это дождь. Слишком мало сведений сохранилось с языческих времён и многие черты образа Микулы теперь не поддаются объяснению.
- Откуда взялось прозвище Селянинович? Уж точно не от крестьянской жизни. А может здесь проявилась солнечная природа Микулы? Ответа нет.
- Почему именно Микулу "любит матушка сыра земля", за какие великие заслуги? Доверила ему даже самое ценное - тягу земную. А ведь эта "тяга" - нововведение. В древности люди ничего не знали о всемирном тяготении. Тогда что такое хранил Микула в своей суме перемётной? Заглянуть бы туда, да нет возможности. Неподъёмная сума встречается ещё в осетинском предании ("Сказания о нартах. Осетинский эпос", с. 220-221, М., 1978) и в македонской песне ("Королевич Марко теряет свою силу" // "Песни южных славян", БВЛ, с. 202-208, М., 1976). В обоих случаях главный персонаж безуспешно пытается поднять найденную суму, но только по колено увязает в земле. Почему-то ему и в голову не приходит раскрыть суму и познакомиться с её содержимым. Всё это выглядит, как краткий обрывок забытого сказания, первоначальный смысл которого давно потерян. Вот и используют этот обрывок в рассказах о популярных героях. В составе русской былины он выглядит естественно, только можно ли былину считать исходным вариантом? Былинные тексты многократно переосмысливались и переделывались сказителями, ничего не ведавшими о языческой старине.
- Какая богиня земли любит Микулу? Балтийские славяне почитали в своих священных рощах Живу, культ которой охватывал всё славянское Поморье. Но её образ вобрал в себя и локальные культы, о которых сейчас ничего неизвестно. И неизвестно, с каким из них связан былинный сюжет.
- Есть такой эпизод в былине, когда Микула Селянинович приводит Вольгу к себе домой: "Приехали к палатам Микулиным. Выходили три дочери Микулины, три паленицы удалыя: Марья Микулична, Василиса Микулична и Настасья Микулична, и принимали Вольгу с великой честию..." ("Песни собранные П.Н. Рыбниковым", т. II, #147, с. 338, М., 1910). Микула живёт в палатах, подобная роскошь была доступна лишь высшей знати. И какое отношение к Микуле имеют удалые поляницы? Если верить Гомеру, то амазонки жили в Пафлагонии (область на южном побережье Чёрного моря напротив Крыма), основное население которой составляли венеты. Так не от венетов ли славянские поляницы?
- Какова судьба образа Микулы Селяниновича на Руси? Не связан ли с ним Илья Муромец: если Микулу "любит матушка сыра земля", то Илья получает от земли свою силу? Хотя, может, это и совпадение.
- Когда у Микулы появилась лошадь? В Европе пахали на быках, а в былине о Святогоре Микула ходит пешком. Может быть, уже на Руси былина подверглась переделке? Или в древности существовала легенда о чудесной кобылице универсального назначения? Называл её Микула по-простецки Унеси-голова и резвости она была невероятной:
"- Садился я на свою на кобылицу,
- Только видели они меня-де саждаючи,
- Да не могли-то меня увидать поезжаючи -"
("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", т. III, #255, с. 317-318, С.-Петербург, 1900)
Вольга вполне мог поначалу не слишком поверить рассказу Микулы, решить, что пахарь прихвастнул, но вскоре и сам убедился в его правдивости:
"У оратая кобыла ступью пошла,
А Вольгин конь да ведь поскакивает.
У оратая кобыла грудью пошла,
А Вольгин конь да оставается"
("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", т. II, #156, с. 521, С.-Петербург, 1896)
"Оратаюшки кобылка шагом идёт,
А Вольгин-то конь поскакивает,
Оратаева кобылка рысью пошла,
А Вольгин-то конь оставаетце"
(Г.Н. Парилова и А.Д. Соймонов, сост. "Былины Пудожского края", #8, с. 131, Петрозаводск, 1941)
А теперь сравним русскую былину с историческими письменными свидетельствами. Рассказ древнегреческого историка Арриана (II в. н.э.) о скифских лошадях обнаруживает заметное сходство с былинным рассказом, ну словно как два параллельных текста: "Их вначале трудно разогнать <...> но зато они выдерживают какие угодно труды; и тогда можно видеть, как тот борзый, рослый и горячий конь выбивается из сил, а эта малорослая шелудивая лошаденка сначала перегоняет того, затем оставляет далеко за собою и гонится за зверем; она выдерживает скачку до тех пор, пока олень не выбьется из сил..." (Арриан "Об охоте" // В.В. Латышев "Известия древних писателей о Скифии и Кавказе". Том I. "Греческие писатели", с. 520, С.-Петербург, 1890).
Сходство усиливается ещё и тем, что скифы, подобно Микуле, предпочитали ездить верхом на кобылицах: "Скифская конница известна славой своих лошадей <...> Во время войны скифы предпочитают использовать кобылиц, потому что они, испуская мочу, не приостанавливают бег" (Гай Плиний Секунд Старший "Естественная история" // A.B. Подосинов, М.В. Скржинская "Римские географические источники. Помпоний Мела и Плиний Старший", с. 207, М., 2011).