Языческая составляющая былин фрагментарна и в народных текстах мы не найдём цельных мифов. На протяжении столетий содержание былин перемешивалось, видоизменялось, терялось. И всё же, следы язычества в былинах об Алёше Поповиче встречаются нередко. Крылатый конь Тугарина переместился в былины прямиком из славянской мифологии, да и облик самого Тугарина впечатляет и даже очень:
"Круг Тугарина змеи огненные,
Змеи огненные, да оплетаются"
(Н.С. Тихонравов и В.Ф. Миллер "Русские былины старой и новой записи", #29, с. 100, М., 1894)
Так и видится всадник на крылатом коне, который мчится по грозовому небу в окружении разрядов молний. Величественная картина. Это уже не персонаж фольклора, а настоящий бог-громовержец, готовый в гневе испепелить противника. И сам Тугарин предстаёт живым воплощением огня:
"Еще хочёшь ты, Олёша, тебя дымом задушу?
Еще хочёшь ты, Олёша, так искрами засыплю?
Еще хочёшь ты, Олёша, огнём пламенем спалю?
Еще хочёшь ты, Олёша, живьем тебя сглочу?
Еще хочёшь ты, Олёша, головнями застрелю?"
(Там же)
Ничего человеческого в облике Тугарина нет, на людей неумолимо надвигалась одушевлённая стихия. Только, ведь, и Алёша Попович совсем не прост. В ответ он вызвал грозу, которая и обрушилась всей силой на Тугарина. Правда, былины изображают грозу как божественное чудо, хотя и случившееся по молитве Алёши, но это уже уступка господствующему христианству. Чтобы не допускать пропаганды язычества, в былине сверхъестественные способности Алёши заменили на молитву. Но даже и в таком случае не ко всякому смертному боги приходят на помощь по первому вызову. В отличие от прочих богатырей, между Алёшей Поповичем и небесными явлениями прослеживается некая мистическая связь:
"Да и по Олешенькину тут молению,
Как по божьему-то велению,
Наставала тученька-то темная
С частыим дождичком да с молнией"
("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", т. II, #99, с. 210, С.-Петербург, 1896)
"Создай, боже, тучу грозную,
А и тучи-то с градом дождя!"
Алешины молитвы доходны ко Христу.
Дает господь бог тучу с градом дождя"
("Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым", ЛП, #20, с. 104, М., 1977)
Алёша вызывал грозу с целью намочить бумажные крылья у коня Тугарина. Бумага - материал сравнительно новый, но сказителям недавняя находка показалась удачной. Несмотря на распространённость такого варианта, это всего лишь поздняя переделка текста былины, стремление показать свою образованность. Более ранней и более логичной выглядит другая версия:
"У Тугаринова коня да крыльё огнянно,
Да летаёт-то конь да по поднебесью"
("Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д. Григорьевым в 1899-1901 гг.", т. III, #30(334), с. 154, С.-Петербург, 1910)
Всё правильно, у коня Тугарина природа непременно огненная, так же, как и у его хозяина, иначе и быть не может:
"Конь под ним как лютой зверь,
Из хайлиша пламень пышет,
Из ушей дым столбом стоит"
("Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым", ЛП, #20, с. 100, М., 1977)
А главное оружие против огня - это вода, так что в бою столкнулись две враждебные стихии. Воплощением этого боя и была гроза. Считать ли Алёшу Поповича замаскированным языческим богом, считать ли его героем, имевшим непосредственную связь с небесным владыкой, в любом случае он не ровня смертным обитателям земли, даже и князьям. Он - избранный.
Аналогия русской былине обнаруживается в сербской песне "Женитьба короля Вукашина", в которой рассказывается, как король Вукашин погубил воеводу Момчилу (оба, кстати, реальные люди, жившие в XIV веке). Момчила будто бы владел чудесным крылатым конём (этот конь звался Ябучила) и волшебной саблей, а потому был непобедим. Жена Момчилы Видосава, обольщённая Вукашином, сожгла у коня крылья и испортила саблю, только тогда Вукашину удалось одолеть Момчилу. Огромный рост воеводы показывает его превосходство над Вукашином, не осмелившимся на честный поединок. Песня сочувствует Момчиле, он безусловно положительный персонаж, это признаёт и "Вукашин тщедушный": "Нет на свете равного Момчиле" ("Сербские народные песни и сказки из собрания Вука Стефановича Караджича", с. 152, М., 1987). Так что летающий персонаж мог быть и положительным, всё зависело от позиции рассказчика. Богов имелось много, культы их конкурировали. Для кого-то одного это бог солнца или грозы, а для кого-то другого - чудовище из преисподней. И у Тугарина в былине тоже подчёркивается его огромный рост:
"В вышину ли он Тугарин, трех сажен,
Промеж плечей косая сажень
Промежу глаз калена стрела"
("Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым", ЛП, #20, с. 100, М., 1977)
Исполинские размеры Тугарина вызывали в людях вместо уважения только страх и ненависть. А вот уловка Алёши Поповича, когда он, желая отвлечь внимание Тугарина, коварно крикнул ему: "А за тобою ноне силы сметы нет" (там же, с. 105) встретила полное одобрение как удачная военная хитрость. В народном сознании фольклорные злодеи воплощали степное нашествие. А главным оружием кочевников был лук, позволявший им издали поражать своих противников. Поневоле приходилось придумывать всевозможные уловки, лишь бы сблизится со врагом на расстояние прямого удара. Вообще-то, в былину оказалась вставлена готовая фольклорная история, давно уже кочевавшая по народным и книжным сказаниям. Такая же байка включена в "Хронику Фредегара" (франкский хронист VII века), только подвиг приписывается византийскому императору Ираклию:
"По обыкновению, император персов снова пошел с войском на Ираклия. Опустошая провинции империи, персы дошли до города Халкедона, что неподалеку от Константинополя, и, ворвавшись в него, сожгли. После этого, приблизившись к Константинополю, столице империи, они пытались его разрушить. Ираклий выступил ему навстречу. Отправив послов, Ираклий просил императора персов по имени Хосров, чтобы эти два императора сошлись в поединке, а оба войска остались стоять вдалеке. Тот, кому Всевышним будет доставлена победа, получит целиком империю и народ побежденного. Император персов торжественно пообещал, что при таком условии он выйдет на поединок. Император Ираклий, взяв оружие, оставил за собой выстроившийся боевой порядок и вышел, как новый Давид, на поединок. Император персов Хосров отправил по этому условию одного из своих патрициев, которого мог считать самым сильным, вместо себя сражаться с Ираклием. И в начале сражения, когда каждый из двух приблизился к своей лошади, Ираклий сказал патрицию, которого он принял за императора: "Так было уговорено, что мы должны сойтись в поединке. Почему за тобой следуют другие?" Патриций тот повернул голову посмотреть, кто идет за ним, Ираклий быстро пришпорил коня пятками, достал акинак и отрубил патрицию персов голову. Император Хосров с персами, побежденный и приведенный в замешательство, обратился в бегство"
("Хроники Фредегара", с. 221, С.-Петербург, 2015)
В сербской песне крылья у коня сжигают и это давний вариант. Сходный эпизод есть в русской сказке, где царь-медведь опаляет крылья соколу и орлу. Сюжет этой сказки поразительно напоминает греческий миф про Фрикса и Геллу, а значит, он очень древен ("Народные русские сказки А.Н. Афанасьева в трех томах", ЛП, т. II, #201, с. 74-77, М., 1984). Чтобы с земли опалить крылья летящим птицам, надо владеть молнией. Вот так, наверно, всё и происходило в языческом предании. Ведь и Алёша с земли сбил на землю коня Тугарина. Но есть в одной болгарской песне эпизод с дождём, полностью совпадающий с былинным эпизодом:
"Юда пляшет, Муржо просит:
"Пошли, боже, мелкий дождик,
Пусть намочит юде крылья!"
Темную нагнало тучу,
Мелкий дождик посыпал,
Намочил он юде крылья,
И остановилась юда,
И плясать больше не может"
("Песни южных славян", БВЛ, т. XI, с. 47, М., 1976)
Из содержания песни трудно понять почему могущественной юде помешал плясать какой-то дождь. А вот если под пляшущей юдой понимался огонь, то именно дождь и должен был его остановить. Остаётся признать параллельное существование языческих преданий, где против летающего персонажа применялись как огонь, так и вода.
Древнейший образ летающего всадника - это шумерский царь Этана верхом на орле. После некоторой переработки мифа появился греческий Беллерофонт верхом на крылатом коне. Грузинские небесные раши - крылатые и огнедышащие ("Мифы народов мира", т. II, с. 373, М., 1992) - точная копия коня Тугарина. Но первоначальный вариант противоборства крылатого и наземного противников - это шумеро-аккадский миф о схватке орла со змеёй, бросившей орла истерзанным и со сломанными крыльями лежать в яме, где его и нашёл Этана (Д.Г. Редер "Мифы и легенды Древнего Двуречья", с. 66, М., 1965; С.Г. Хук "Мифология Ближнего Востока", с. 51, М., 1991; "Ассиро-вавилонский эпос", ЛП, с. 111-116, С.-Петербург, 2007). Когда-то в древних преданиях змеи имели превосходство над птицами, такой сюжет и был преобразован в былину. Но это означает, что Алёша Попович в родстве со змеями. Именно так, в родстве. Когда языческие предания стали забываться, когда сами сказители в них уже не разбирались, выбор сюжетов происходил только по одному признаку - используя сходство имён. Сыном змея считался Волх Всеславьевич (он же Вольга Святославич):
"А и на небе просветя светел месяц,
А в Киеве родился могуч богатырь,
Как бы молоды Вольх Всеславьевич.
............................................
А и будет Вольх в полтора часа.
Вольх говорит, как гром гремит"
("Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым", ЛП, #6, с. 32, М., 1977)
Теперь рождение Алёши Поповича:
"Зародился на небе светёл месяц,
У нас на земле - русский богатырь.
Свята русска земля взрадовалася,
Сходились попы со дьяконами,
Нарекли ему имя Алеша Попов,
Алеша Попов сын Федорович.
Стал же наш Алешенька скорёшенько ходить,
Стал скоро ходить, как сокол летать,
Громко говорить, как в трубу трубить"
("Добрыня Никитич и Алёша Попович", ЛП, #53, с. 224, М., 1974)
Очевидно, что оба фрагмента имеют общее происхождение, но вариант с Волхом Всеславьевичем более ранний, там больше язычества. Сближение произошло по принципу звукового сходства: Волх-Алёша. Только Алёша по сравнению с Волхом осовременен - оба они владеют хитростью, но у Волха это хитрость волшебства, а у Алёши обычная человеческая хитрость. И всё же, сквозь напластования времени просматривается образ языческого героя. Волх родился от змея и княжны Марфы Всеславьевны. История известная - боги сходят с небес ради связи со смертными. Они преследуют свои цели и желаниями людей не интересуются. Впрочем, и Марфа может оказаться богиней (например, Мара или Мокошь). У новорожденного Волха уже есть предназначение в жизни:
"Подрожала сыра земля
Стреслося славно царство Индейское,
А и синея моря сколыбалося
Для-ради рожденья богатырскова"
("Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым", ЛП, #6, с. 32, М., 1977)
Волху предначертано завоевать Индейское царство. Конечно, это не Индия, это иное, инишное (в былинах есть инишьшоё), то есть чужое, враждебное царство. Волху предстоит сразиться с врагом, с которым другие боги справится почему-то не могут или не хотят. Отзвук этого предназначения проник и в былину про Алёшу Поповича:
"Что не стук то стучит во тереме,
Что не гром то гремит во высоком, -
Подымается чадо милое,
Чадо милое, порожденное,
Свет Алешенька Чудородыч млад"
(С.И. Гуляев "Былины и исторические песни из Южной Сибири", #42, с. 138, Новосибирск, 1939)
Стук да гром в былинах связывался непременно с появлением змея (Ю.И. Смирнов "Сходные описания в славянских эпических песнях и их значение" // "Славянский и балканский фольклор", с. 104, М., 1971). Пускай Волх родился от божественного отца, так и Алёшу мать называла "Свет Алешенька Чудородович" (там же) - такое же чудесное рождение. Волх "говорит как гром гремит" и Алёша стал "говорить, как в трубу трубить", Волх вместо пелёнок потребовал доспехи и оружие, и Алёша поступил точно так же, Волх научился оборачиваться "ясным соколом" и Алёша стал "ходить, как сокол летать". Волх завоёвывает Индейское царство и убивает его царя, но и у Алёши Поповича имеется своё предназначение. Ведь не просто так Тугарин разыскивал Алёшу:
"А где ты слыхал и где видал
Про молода Алешу Поповича?
А и я бы Алешу копьем заколол,
Копьем заколол и огнем спалил"
("Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым", ЛП, #20, с. 100, М., 1977)
Тугарин точно знал, что ему суждено погибнуть от руки Алёши Поповича, и он торопился покончить со своим погубителем первым, пытаясь избежать жестокой участи. Но судьба всё равно оказалась сильнее. И предстала судьба в виде безымянного странника, в последний момент предупредившего Алёшу об опасности. Но что это был за странник:
"Лапатки на нем семи шелков,
Подковырены чистым серебром,
Личико унизано красным золотом,
Шуба соболиная долгополая"
(Там же, с. 99)
Никакие калики перехожие так выглядеть не могут, и сказители об этом хорошо знали. Невесть откуда взявшийся и неизвестно куда исчезнувший странник вообще не мог быть обитателем земли. Его богатое одеяние, заведомо недоступное для настоящих путешественников и совершенно непригодное в дороге, призвано обратить на себя внимание и показать, что к Алёше обращается не какой-то рядовой путник, а некто рангом повыше простого смертного. Необычный внешний вид и полная осведомлённость о происходящих вокруг событиях изобличали в страннике небожителя, хоть и не из главных, но все его слова принимались к обязательному исполнению. Поэтому Алёша послушно исполнил своё предназначение.
Эпический образ Алёши Поповича сложен и противоречив. Он сформировался на основе различных сказаний, зачастую и не связанных друг с другом. Это к тому, что предначертание судьбы изменчиво и не все былины согласны между собой. По другой былинной версии в соперники Алёше Поповичу назначен неведомый и загадочный Ским-зверь. Былина не поясняет, откуда появился этот зверь и как он выглядел. Но схватка с ним настолько опасна, что Алёша просил благословения у своей матери:
"Благослови-ка ты меня, матушка,
Благослови меня ты родимая,
Да со Скимом зверем поборотися,
Да со Скимом зверем порататися"
("Крестьянские песни, записанные в с. Николаевке Мензелинского уезда, Уфимской губернии Н. Пальчиковым", #37, с. 95, М., 1896)
Отец Алёши - ростовский поп - куда-то бесследно исчезает, зато вдруг появляется мать, о которой раньше не было слышно. И в помине нет князя Владимира, теперь богатырь действует самостоятельно, он сам себе князь. Это более древний образ Алёши Поповича, сложившийся до появления киевского цикла. В былине показан региональный правитель, которого пока ещё не заботит единство русской земли. Он не собирается никуда уезжать, и предел его забот - безопасность вверенного ему края. В описании рождения богатыря используется картина звериного нашествия:
(С.И. Гуляев "Былины и исторические песни из Южной Сибири", #23, с. 95-96, Новосибирск, 1939)
Очень напоминает картину вражеского вторжения, но с явными элементами космогонии. Как и в былине о Волхе, вся природа откликнулась на рождение богатыря, а встревоженный зверь сразу почуял появление супротивника, которому суждено его одолеть. Ничего достоверного об этом звере не известно, а наиболее распространённое мнение связывает его с греческим σκύμνος - львёнок (И.И. Срезневский "Материалы для словаря древнерусского языка", т. III, с. 375, С.-Петербург, 1912; М. Фасмер "Этимологический словарь русского языка", т. III, с. 639, С.-Петербург, 1996). В доказательство приводится псалом царя Давида #103.21, где имеется подходящий фрагмент: "Скимни рыкающии, восхитити и взыскати от Бога пищу себе" (Евфимий Зигабен "Толковая Псалтирь", с. 816, Киев, 1907). Но подобные рассуждения ничего не доказывают, тем более что львам не место в русской мифологии. А даже, если и в самом деле под византийским влиянием это слово проникло в эпические предания, оно там всё равно вторично. Повелитель всех зверей известен в русских былинах совсем под другим именем:
"Ужь и Индрик зверь всем зверьям мати:
Почему тот зверь всем зверьям мати?
Что живет тот зверь во святой горы,
Он и пьет и ест из святой горы,
И он ходит зверь по подземелью,
Яко солнышко по поднебесью.
Когды Индрик зверь разыграется,
Вся вселенная всколыбается:
Потому Индрик зверь всем зверьям мати"
(П.А. Бессонов "Калики перехожие. Сборник стихов и исследование", т. I, #77, с. 277, М., 1861)
Мифический зверь, получивший имя от индийского бога Индры, живёт под землёй и в то же время духовный стих его сравнивает с солнцем. Да это же воплощение ночного солнца, когда оно движется под землёй с запада на восток, чтобы утром вновь показаться на небе. Выходит, что Алёша Попович бился с солнцем, не позволяя ему всходить. Если допустить конкуренцию двух религиозных систем, то демонизация соперников даже благого бога превратит в кровожадное чудовище. А Алеша исполнял роль того самого змея, что стережёт выход из подземелья. Только на сей раз эпический герой предотвращал проникновение в свою страну чужого солнца из чужого пантеона.
Как только Ским-зверь увидел Алёшу Поповича, то для боя встал "на задни ноги", что позволяет усмотреть в нём медведя. В наших краях медведь - самый крупный и самый сильный хищник, так что он вполне подходит на роль повелителя всех зверей. Но вот упоминание стрел и копий вызывает мысленный образ вражеского войска. Эпическая схватка богатыря с чудовищем отражала реальное сражение двух армий. Впечатление усиливается фразой: "Наперед на нем шерстка перепрокинулась" ("Крестьянские песни, записанные в с. Николаевке Мензелинского уезда, Уфимской губернии Н. Пальчиковым", #37, с. 95, М., 1896). Булатная шерсть, направленная вперёд - это стальная щетина копий. А потом в былине начинается средневековое сражение:
"Да дрались они, рубились трое суточки,
Не пиваючи, не едаючи,
Со добра коня не слезаючи"
(Там же)
Образ ростовского "храбра" в народной памяти смешался с другим образом из языческой древности. И Алёша Попович, и Волх связаны с появлением на небе месяца:
"А и на небе просветя светел месяц,
А в Киеве родился могуч богатырь,
Как бы молоды Вольх Всеславьевич"
("Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым", #6, с. 32, М., 1977)
"Зародился на небе светёл месяц,
У нас на земле - русский богатырь.
..............................................
Нарекли ему имя Алеша Попов"
("Добрыня Никитич и Алёша Попович", ЛП, #53, с. 224, М., 1974)
"Уж как на небе родился светел месяц, -
На земле-то народился могуч богатырь"
(С.И. Гуляев "Былины и исторические песни из Южной Сибири", #23, с. 95-96, Новосибирск, 1939)
"Тугарин почернел, как осенняя ночь,
Алёша Попович стал как светел месяц"
("Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым", #20, с. 103, М., 1977)
Месяц сражался с солнцем, не допуская его на ночное небо. Но его победа обрекла бы мир на вечную тьму, чего на самом деле не случилось. И ещё одно обстоятельство - в древнерусском пантеоне имелось два бога солнца (Хорс и Дажьбог) и ни одного бога Луны. Лунный бог славянам не требовался, а следовательно, он и не мог соперничать с богом солнца. Главенство получил бог грозы, оттеснив солнечного бога на вторые роли. А перед поединком с Тугарином Алёша Попович как раз и вызывал грозу. То есть, в результате рождения бога грозы "на небе просветя светел месяц".
Но стоит ли торопиться, объявляя Волха и Алёшу богами? Наряду с мифами о богах у древних людей существовал и эпос о земных героях. В первобытные времена боги не были всесильными, и герои вполне могли с ними соперничать или даже побеждать их. Гильгамеш и Геракл богами не были, но их слава затмевала славу богов. Молитва Алёши в действительности являлась заклинанием, подчинявшим себе богов, потому Алёша и мог планировать свои действия заранее. Отношения его с небожителями отражает индийская поговорка: "Мир подчиняется богам, боги подчиняются заклинаниям, заклинания подчиняются брахманам, следовательно, брахманы - наши боги" (С.А. Токарев "Религия в истории народов мира", с. 286, М., 1976). Алёше Поповичу и Волху Всеславьевичу предшествовал герой первобытной древности, могуществом равный первобытным богам. А в самой глубокой древности богов вообще ещё не придумали, зато сказания о героях бытовали всегда. В результате эпос и мифы переплетались, сюжеты могли дублироваться. Ну и про кого людям было интереснее слушать - про далёких богов, которых никто не видел, или про отважных сородичей, которыми гордились и которым хотелось подражать? Победив Скима-зверя:
"Порубил его Алёша на мелки части,
Раскидал его Алеша по чисту полю,
По чисту полю, по раздольицу"
("Крестьянские песни, записанные в с. Николаевке Мензелинского уезда, Уфимской губернии Н. Пальчиковым", #37, с. 95, М., 1896)
Можно объяснить поступок Алёши ненавистью к противнику, стремлением ничего не оставить от него. Но уж очень напоминают эти действия религиозные обряды, существовавшие с древнейших времён. Среди многих народов широко распространён был обычай расчленять тело правителя и хоронить его в разных частях страны, чтобы обеспечить плодородие земли. Затем вместо правителя люди стали приносить в жертву его сына, ещё позднее придумали заместителя, который правил короткий срок, чтобы потом быть принесённым в жертву. Часто расчленяли и закапывали на полях пленников. Этот обряд отражал мифологические представления о расчленённых и принесённых в жертву богах. Египетский Осирис и греческий Дионис были убиты и расчленены, но затем они возродились. Египтяне во время празднования смерти и воскрешения Осириса изготовляли изображение бога из глины и зерна и зарывали его в землю. Таким образом, Осирис возрождался в виде хлебных колосьев, то есть для египтян он считался персонификацией хлеба. И подобные обычаи распространились повсеместно.
Не обязательно в обрядах фигурировал бог зерна, это мог быть и просто дух хлебного поля, которого люди представляли то в виде человека (либо женщина, либо мужчина), то в виде какого-то животного. Поверья о ржаном волке были хорошо известны во Франции, Германии и России. Но представляли хлебного духа и в виде козла, быка, зайца и других животных. Во время жатвы или молотьбы дух погибал. Его обиталищем считался последний сноп, из которого делали чучело, а потом его раздирали над полем для сохранения плодородия (Д.Д. Фрэзер "Золотая ветвь", гл. XXIV-XLIX, с. 253-449, М., 1986).
Такие же обычаи известны и на Руси. Аграрные праздники сопровождались похоронными обрядами, но обставленными комически. Хоронили соломенные чучела Масленицы, Ярилы, Костромы. Потом чучела сжигали или просто раздирали на части, а останки рассыпали по полю. Обрядовые действия сопровождались весёлыми играми, так что селяне праздновали не воскресение, а именно умерщвление и похороны персонажа. Уничтожаемые антропоморфные существа были духами растительности, воплощавшими плодородие земли. Они так и не развились в богов, а их функции ограничивались умиранием и последующим воскрешением в виде злаков и трав (В.Я. Пропп "Русские аграрные праздники", с. 81-123, М., 2000).
Расчленение Скима-зверя и разбрасывание его останков полностью вписываются в логику аграрных обрядов. Муж богини плодородия не сумел выйти в боги и вынужден расстаться со своей животворной силой. Алёша Попович в качестве культурного героя подарил сородичам возможность получать пропитание от земли, что знаменовало переход от охоты к производящему хозяйству. И ради сохранения плодородия полей люди подражали в своих обрядах действиям великого предка.
Но как звали этого предка? Имя непременно должно быть языческим и не слишком сильно отличаться от имени Алёши. Наряду с былинами о Волхе Всеславьевиче и Вольге Святославиче на подвиги Алёши Поповича накладываются приключения Ильи Муромца. Былина "Илья Муромец и Идолище" ("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", т. I, #48, с. 326-335, С.-Петербург, 1894) совпадает по содержанию с былиной "Алёша Попович и Тугарин", только действие там скомкано, переодевание никак не мотивировано, в общем, очевидно, что по происхождению она вторична и своим появлением обязана лишь сходству имён Илья-Алёша. В былине о спасении сестры Алёши Поповича поначалу действуют оба богатыря, но затем Илья исчезает, как будто его и не было, и с вещим вороном беседует один Алёша, а потом он же побеждает татар (С.И. Гуляев "Былины и исторические песни из Южной Сибири", #31, с. 111-113, Новосибирск, 1939). Сказители сблизили между собой Алёшу, Илью, Волха, Вольгу по принципу созвучия их имён с именем исходного персонажа. Логика приводит к первоначальному имени - Олег. Это древнее языческое имя и в тоже время популярное на Руси. И от него тоже можно произвести уменьшительное - Алёша. Былинному произношению Вольх соответствует летописное Вольг, то есть тот же Олег. Имелся в виду не исторический князь Олег, а куда более древний эпический персонаж, сведения о котором понемногу просачивались в летопись. Исторические события затуманивались лёгкой дымкой языческой старины.
