Домов Михаил Иванович : другие произведения.

Илья Муромец - отзвуки прошлого 4. Собака-царь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:

  

4. СОБАКА-ЦАРЬ

  
   Среди народных сказаний наибольшим успехом пользуются те из них, что повествуют о славных деяниях далёких предков - их громких победах и невероятных подвигах. Вся обозримая человеческая история заполнена сражениями, походами и набегами, воевать людям приходилось постоянно. На войне бывало и страшно, и тяжко, зато именно там, если повезёт, можно показать удаль и отвагу, заслужить восхищение соплеменников и прославить своё имя. Рассказы о героическом прошлом грели душу слушателя, наполняли её гордостью за своё племя и народ, вызывали чувство сопричастности с реальными или выдуманными свершениями великих пращуров.
   Постепенно от поколения к поколению воспоминания растворялись в фантазиях, масштабы войн увеличивались многократно, враги становились всё кошмарнее, достижения - грандиознее, а подвиги - величественнее. Ну так хотелось, чтобы свои предки считались самыми, самыми. Славные события отдалялись во времени, затуманивались, рассказы о них в народной памяти перемешивались, отличия стирались и вот из множества рассказов о давних войнах сложился один, но зато о войне невиданной по размаху, ужасавшей своей жестокостью и бесчисленными жертвами и людей, и богов, о войне, завершившей целую эпоху и затмившей все прочие войны - как прошлые, так и будущие. Сказания о такой войне слушать куда интересней, нежели надоевшие рассказы о маловажных и не слишком героических (по сравнению с седой древностью) военных столкновениях близких по времени. Временами сказителям не удавалось уследить за логикой в своих повествованиях и тогда случался конфуз. Как, например, в истории о Троянской войне, на десятом году которой на помощь троянцам пришёл фракийский царь Рес всего с дюжиной соплеменников (ясно, что не царь, а незначительный вождь мелкого племени). Так этот Рес заставил в страхе бежать стотысячное ахейское войско ("Рес" // "Мифы народов мира", т. II, с. 378, М., 1992). Тут одно из двух: либо ахейские герои оказались на редкость слабосильными и трусливыми, либо в ранних сказаниях масштабы войны описывались намного скромнее.
   Никогда не происходили в реальности ни Троянская война, ни остальные мифические войны, на деле из обрывков сказаний о многочисленных битвах ушедших времён стараниями сказителей сложился миф о Великой Войне. Каждый народ воспринимал его по-своему, но это был один и тот же миф, только приспособленный к конкретным условиям.
   Могли рассказывать о войне агрессивной ради завоевания новых земель и уничтожения соперников, как греческий миф о разорении ахейцами Трои или индийский - о сокрушении дэвами во главе с Шивой столицы асуров Трипуры. Или прославлялась оборона от агрессора, как война Ирана с Тураном, сражение Пандавов и Кауравов на поле Куру в "Махабхарате", ирландское предание о борьбе уладов войсками Медб - королевы Коннахта. Оба варианта относились к одной и той же войне, правда с точки зрения разных её участников.
   В русском эпосе присутствуют оба варианта. Первый из них содержится в былине о Волхе Всеславьевиче, завоевавшем Индейское царство. Общий смысл тот же, что в греческом мифе о Троянской войне, иранском сказании про Исфандияра и, может быть, в библейской истории с разрушением Иерихона: неприступная неприятельская крепость, которую удаётся захватить благодаря сообразительности предводителя осаждавших. Начало сюжету было положено ещё в каменном веке, тогда в межплеменных стычках противники постоянно пытались захватить укреплённые поселения друг друга. Воспоминания об удачных хитростях передавались от участников событий к потомкам, многие поколения которых бережно хранили эти рассказы, потихоньку видоизменяя их и модернизируя.
   Но для Руси актуальнее оказались предания о войне оборонительной. Через всю народную память пролегли ужас татарского нашествия и невыносимая тяжесть ордынского ига. Теперь главной целью героев (если они настоящие герои) должна стать защита родной земли от вражеских вторжений. Индейское царство, расположенное невесть где - да кому оно нужно? А татары - вот они, у самых русских границ зубы точат. И потому былина о разгроме воинства царя Калина скорее найдёт отклик в русском народе, чем байки о завоеваниях.
   Ход событий в былине не придуман сказителями заново, они использовали прежние заготовки, взятые ими из ранних сказаний, потерявших прежнее значение. А ранние сказания перекрещивались со сказаниями других народов, оттого и случаются всевозможные совпадения между народными эпосами.
   В русской былине Киев оказался беззащитным из-за ссоры Ильи Муромца с князем Владимиром. Этим тут же воспользовался царь Калин и напал на Русь с огромным войском, взяв Киев в осаду. В "Илиаде" поссорились верховный царь Агамемнон и Ахилл, после чего троянцы получили возможность напасть на ахейский лагерь и едва не достигли цели. В обоих случаях заметен общий стержень: ссора предводителя с лучшим воином, бедствия, последовавшие в результате этой ссоры, затем, наконец, примирение и отпор врагам. Сюжет сохранился с первобытного времени, когда сражались между собой отдельные племена и воинские отряды насчитывали от силы десятка два человек. В таких условиях отсутствие лучшего воина действительно могло иметь решающее значение. Но после разложения родового строя масштабы войн резко выросли, в сражение начали вступать настоящие войска и тогда особое значение приобрели отношения между правителем (вождём, старейшиной) и военным предводителем.
   На Руси второе место после князя занимал воевода и его роль в государственной жизни была очень велика. Мусульманский писатель Ибн Русте (IX-X вв.) сообщал, что у русов кроме верховного главы ("ра'ис ар-руаса") имелся ещё его заместитель - так он оценивал положение воеводы в русской иерархии (А.П. Новосельцев "Восточные источники о восточных славянах и Руси VI-IX вв." // "Древнерусское государство и его международное значение", с. 388, М., 1965). У хазар такой заместитель (каган-бек или малик) даже оттеснил от управления государством официального правителя - кагана.
   У других народов наблюдалась сходная картина, отражённая в эпосе. В результате эпические персонажи воплощали кто высшую власть, кто военную силу, а вот всё сразу - никак. В "Илиаде" это Агамемнон и Ахилл, в "Шах-наме" - Кавус и Рустам, в "Махабхарате" - Бхишма и Карна, в ирландских преданиях - Конхобар и Кухулин, а в русских былинах им соответствуют князь Владимир и Илья Муромец. Сила государства заключена в сплочённости его лидеров, раздоры (а их в истории не счесть) приводят к большой беде.
   Хотя основной стержень для "Илиады" и русской былины общий, конкретное содержание у них существенно различается - Илья Муромец не сам отказался оборонять столицу, его заточил в темницу князь Владимир:
  
   "Как Владимир-князь да стольнёкиевской
   Порозгневался на старого казака Илью Муромца,
   Засадил его во погреб во глубокии,
   Во глубокий погреб во холодныи
   Да на три-то году поры-времени"
   ("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", #75, с. 445, С.-Петербург, 1983)
  
   В другой былине объясняется причина княжеского гнева:
  
   "Ишшо были-жили тут бояры кособрюхие,
   Насказали на Илью-ту всё на Муромця, -
   Ай такима он словами похваляется:
   "Я ведь князя-та Владимира повыживу,
   Сам я сяду-ту во Киев на его место,
   Сам я буду у его да всё князём княжить"
   ("Беломорские былины, записанные А. Марковым", #43, с. 215, М., 1901)
  
   "Тут бояра насказали на Илью князю Владимеру:
   ................................................................
   Он волоцит, сам ко шупки приговаривать:
   "Волоци-тко-се ты шупку за един рукав,
   Ай Владимира-та-князя за жёлты кудри!
   Опраксею-Королевисьню я за собя возьму"
   Ишше тут-то князь Владимир пообидилсэ"
   (Там же, #2, с. 37-38, М., 1901)
  
   Кстати, эта клевета однозначно оценивает Илью Муромца как человека знатного происхождения. . Упоминается в былине "паробок", который ухаживает за конём Ильи. Каждому рыцарю всегда прислуживает оруженосец:
  
   "Ай же, верный мой слуга неизменныи,
   Я люблю тебя за то и жалую,
   Что кормил, поил ты моего добра коня"
   ("Былины И.Г. Рябинина-Андреева", #1, с. 46, Петрозаводск, 1947)
  
   В другой былине Илья ещё до первой своей поездки в Киев живёт в богатом доме, окружённый слугами:
  
   "Во том селе во Карачарове,
   Жил молодой Илья Муромец,
   .......................................
   Приходил на свой широкий двор,
   Говорил-то своим слугам верныим:
   "Седлайте-ко, уздайте добра коня"
   ("Песни собранные П.Н. Рыбниковым", ч. IV, #2, с. 8, С.-Петербург, 1867)
  
   Или вот ещё:
  
   "Спит Илья Муромец на кровати - рыбий зуб,
   Под тым одеяльцем соболиным"
   ("Песни собранные П.Н. Рыбниковым", ч. I, #19, с. 103, М., 1861)
  
   На похвальбу крестьянина можно было бы не обращать внимание, а тут князь Владимир всерьёз воспринял Илью как реального соперника, даже не выслушав его оправданий:
  
   "- Говорил-же то я да не совсем-же так,
   Они ложно доносят показаньё-то,
   Они с клятвой на стара да пригибают-же
   .....................................................
   Нечему тут Владимер-князь не варуёт:
   "После дела-то ведь всяк-же отпираетца"
   (Н.Е. Ончуков "Печорские былины", #2, с. 16-17, С.-Петербург, 1904)
  
   Очень сильно ошибся князь, игнорируя важное обстоятельство:
  
   "А он мог бы постоять один за веру за отечество,
   Мог бы постоять один за Киев-град,
   Мог бы постоять один за церкви за соборныи,
   Мог бы поберечь он князя да Владымира,
   Мог бы поберечь Опраксу королевичну"
   ("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", #75, с. 445, С.-Петербург, 1983)
  
   Киев Владимиру, конечно, дорог, но своя особа ещё дороже. И пока князь боролся с придуманными врагами, настоящие враги поспешили воспользоваться ситуацией:
  
   "И воспылал-то тут собака Калин-царь на Киев-град,
   И хотит ён розорить да стольний Киев-град,
   Чернедь-мужичков он всех повырубить,
   Божьи церквы все на дым спустить,
   Князю-то Владымиру да голова срубить
   Да со той Опраксой королевичной"
   (Там же, с. 446)
  
   А помогли ему те самые "бояра да толстобрюхие", что оклеветали Илью Муромца. Они послали врагам "ерлыки, да скору грамотку":
  
   "Нынь уж вси разошлись руськи богатыри,
   Как пустой стоит у нас стольно-Киев-град"
   (Н.Е. Ончуков "Печорские былины", #2, с. 18, С.-Петербург, 1904)
  
   Сколько в нашей истории уже было всяких предателей - время идёт, а "толстобрюхие" не меняются. Откуда родом этот Калин в былине не говорится, да и в других былинах такой персонаж не известен. Внезапно явился откуда-то издалека, притом с неисчислимым воинством:
  
   "За ним сорок царей, сорок царевичей,
   За ним сорок королей, королевичей,
   За ним силы мелкой числу-сметы нет"
   ("Илья Мурович и Калин-царь" // О.Э. Озаровская "Пятиречие", с. 264, Архангельск, 1989)
  
   В описании войска запечатлена память о татарском нашествии. Страшнее врага Русь не знала:
  
   "Посмотрел на все четыре на сторонушки,
   Он не мог насмотреть конца й краю силы татарскоей;
   От того ли пару лошадиного,
   Сквозь того пару человечьего
   Не может пропекать да й красно солнышко.
   Ото ржания да й лошадиного,
   От покриков да й человечецких
   Ужахается сердечко да й молодецкое"
   ("Былины И.Г. Рябинина-Андреева", #1, с. 46, Петрозаводск, 1947)
  
   Ну куда монарху податься? Пришлось Владимиру, скрипя сердцем (а может, в придачу, и зубами), отправляться на поклон к опальному богатырю: "А я глупость сделал князь да стольне-киевский" (там же, с. 43). Тот, хотя и не сразу, всё же согласился помочь:
  
   "- Тибя Бох простит, да красно наше солнышко,
   Тибя Бох простит, да всё Владимир-князь!
   Не своим-то ты умом да дело задумал делати:
   Насказали то тебе бояра кособрюхие"
   ("Беломорские былины, записанные А. Марковым", #2, с. 42, М., 1901)
  
   В общем, на убогих не обижаются. Вежливое по форме обращение содержало в себе оскорбительный намёк, который Владимиру пришлось покорно проглотить. Герой, выходящий из темницы сражаться с врагами - это похоже на миф про умирающего и воскресающего бога грозы. На зиму он попадает в загробный мир, а весной оживает и вступает в бой с демонами холода и мрака. Не зря показаны в былине сверхъестественные способности богатыря:
  
   "В полону сидит богатырь святорусськии,
   Он не старится, да й лучше ставится"
   ("Былины И.Г. Рябинина-Андреева", #1, с. 44, Петрозаводск, 1947
  
   История о несправедливо обвинённом герое, которого правитель-самодур вынужден просить о помощи, достаточно распространена. Она лежит в основе сербской песни "Марко Королевич и Муса-разбойник" ("Сербские народные песни и сказки из собрания Вука Стефановича Караджича", с. 211-217, М., 1987), французской поэмы XIII века "Ожье Датчанин" (А.Д. Михайлов "Французский героический эпос. Вопросы поэтики и стилистики", с. 328, М., "Наследие", 1995), но ближе всего к русской былине рассказ про Исфандияра из "Шах-наме".
   Исфандияр был сыном иранского шаха Гуштаспа и предводителем его войска. Он прославился военными победами, но однажды на пиру его оклеветал завидовавший ему Гуразм, утверждая, что будто бы Исфандияр замыслил захватить престол. Разгневанный шах велел заковать сына в цепи и бросить в темницу. Услышав об этом, туранский правитель Арджасп собрал войска и вторгся в Иран, войска Гуштаспа были разбиты, а сам шах укрылся на горе. По совету мудреца Джамаспа Гуштасп обратился за помощью к заточённому им Исфандияру. Тот поначалу упрямился, перечисляя свои обиды, но в итоге смягчился и поспешил организовать отпор туранцам. С появлением на поле боя Исфандияра положение дел переменилось и теперь уже войска Арджаспа оказались разгромлены. После этого Исфандияр направил своё войско в земли туранцев и захватил их столицу, использовав для этого такую же хитрость, как и наш князь Олег при захвате Киева, а потом убил Арджаспа и забрал его голову как трофей (Фирдоуси "Шах-наме", БВЛ, с. 484, 528-537, М., 1972).
   Одно и то же сказание, только в местных вариантах, принадлежало народам разделённым исторически и территориально. Трудно представить, чтобы фольклор хоть кем-то перенимался от народа с другим образом жизни, другой культурой, другими национальными устремлениями и при этом не подвергался кардинальной переделке. Логичнее предположить, что сказание зародилось в тот период, когда индоевропейцы ещё только формировались и не успели далеко отделиться друг от друга. Ближе всего к русской былине иранский вариант сказания, а ведь с Ираном у Руси не было тесных культурных и хозяйственных связей. Напрашивается вывод, что близость эта происходит с той поры, когда предки ариев жили совместно с праславянами.
   Заимствование невозможно и потому, что для русских былин история с несправедливым обвинением стала не единственным объяснением причины ссоры князя Владимира с Ильей Муромцем. Есть и другие объяснения, не имеющие сходства с иранским сказанием.
   Ну вот ещё такая версия былины - Илья оскорбился тем, что его не пригласили на княжеский пир:
  
   "Славныя Владимир стольне-киевской
   Собирал-то он славный почестен пир,
   На многих князей он и бояров,
   Славных сильныих могучиих богатырей,
   А на пир ли-то он не́ позвал
   Старого казака Ильи Муромца.
   Старому казаку Илье Муромцу
   За досаду показалось то великую"
   ("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", #76, с. 458, С.-Петербург, 1983)
  
   Обидно, конечно, но может у Владимира имелись какие-то основания для такого поступка? Южнославянского двойника Ильи Муромца - Королевича Марко тоже боялись приглашать на пиры, потому как из-за своего буйного нрава он непременно учинит там побоище:
  
   "Пьют, едят и только молят бога,
   Чтоб про то не ведал буйный Марко"
   ("Королевич Марко, Груя и Филипп Мадьярин" // "Песни южных славян", БВЛ, с. 192, М., 1976)
  
   Вот и Рустам оскорбился, когда Исфандияр не позвал его на пир. Явившись туда самовольно, Рустам заставил хозяина извиняться, потом потребовал для себя лучшего места, а после этого ещё захотел сидеть на золотой скамье (Фирдоуси "Шахнаме", ЛП, т. IV, с. 246-247, М., 1994). Но ведь то же самое происходит и в русской былине. Разбушевавшийся Илья устраивает в столице дикий погром и некому обуздать его. Владимир просто вынужден хитростью заманить богатыря в темницу, а не то он весь город разнесёт.
   Такая выходка Илью совсем не красит, но наглядно показывает нравы воинского сословия. Люди, умеющие владеть оружием, привычные к постоянным схваткам и не знающие другой жизни, полезны на войне, зато невыносимы в мирной жизни. Они привыкли силой добиваться желаемого и не привыкли себя сдерживать. Потому-то в средневековой Европе предпочитали отправлять рыцарей воевать куда-нибудь в Палестину, лишь бы как можно дальше. Пускай уж лучше грабят чужих, а своих оставят в покое. Профессиональные военные, не имеющие привычного занятия, опасны для страны. А Илья Муромец и был профессионалом, так что при его невероятной силе Киеву был обеспечен настоящий кошмар. Понятно, что Владимир предпочитал видеть сильнейшего из своих богатырей где угодно, только не в стольном граде. Но не всегда ссора заканчивалась заточением Ильи Муромца в темницу. Порой разгневанный Владимир ограничивался изгнанием надоевшего богатыря:
  
   "Говорит-то князь Владимир таковы реци:
   "Прогоню тебя, Илья, да Илья Мурамець,
   Прогоню тебя из славного из города из Киёва;
   Не ходи ты, Илья Мурамець, да в красён Киёв-град".
   Говорил-то тут Илья всё таковы слова:
   - А ведь прѝдет под тебя кака сила неверная,
   Я тебя тогды хошь из неволюшки не выруцю"
   ("Беломорские былины, записанные А. Марковым", #43, с. 215, М., 1901)
  
   Как в воду глядел - к столице подступило такое несметное воинство, что все княжеские богатыри устрашились и готовы были бежать "на горы на высокия", а князю оставалось лишь молиться: "И ты молись-ка богам нашим могуциим" (А.М. Астахова "Былины Севера", т. I. "Мезень и Печора", #44, с. 312, М.-Л., 1938). Илья Муромец, изменив свою внешность, тайком проник в осаждённый Киев, а там, у церкви столкнулся с князем Владимиром, одетым во всё чёрное. Князь как раз шёл молиться и, приняв Илью за калику перехожую, принялся жаловаться ему на жестокую судьбу. И вдруг услышал в ответ:
  
   "- Не зови меня нищей Каликой перехожею,
   - Назови меня старым казаком Ильей Муромцем
   .................................................................
   - Уж давно нам от Киева отказано,
   - Отказано от Киева двенадцать лет"
   ("Песни, собранные П.В. Киреевским", ч. I, вып. 4, #6, с. 42-43, М., 1862)
  
   Или же возвращается Илья совершенно открыто, на глазах у вражеского войска, потому что знает себе цену. Бесцеремонно входит он в княжеский терем, где встречает татарского посла:
  
   "Что ясной сокол в перелет летит,
   Как белой кречет перепорхавает,
   .............................................
   Середи двора княженецкова
   Скочил Илья со добра коня,
   Не вяжет коня, не приказывает,
   .........................................
   "Гой еси, сударь Владимер-князь,
   Что у тебе за болван пришел?
   Что за дурак неотесоной?"
   ("Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым", #25, с. 131, М., 1977)
  
   Параллель сюжету с изгнанием Ильи Муромца из Киева можно обнаружить опять-таки у Фирдоуси: шах Кавус после ссоры высылает чересчур строптивого Рустама в его наследственные владения (Фирдоуси "Шах-наме", БВЛ, с. 281, М., 1972).
  
   Ещё одна версия причины бедствия, постигшего Киев, непосредственно не связано с Ильёй Муромцем. На этот раз столицу покинула дружина, недовольная своим материальным положением:
  
   "По грехам над князем учинилося:
   Богатырей в Киеве не случилося"
   (Там же, с 130)
  
   Дружинников можно понять - они рискуют жизнью и вправе ожидать, что их усилия соответственно оценят. Но вот способ для достижения своих вожделений они выбрали крайне непорядочный. Столицу враги вот-вот возьмут приступом, её жителей вырежут, все богатства разграбят, а зарвавшиеся защитнички преспокойно расположились станом неподалёку и без зазрения совести шантажируют руководство страны. И ведь ничуть не боятся татарских полчищ, стало быть, вполне могли дать отпор. Элементарно не хотят. Как только Илья Муромец не пытался взывать к их совести:
  
   "Вы седлайте-тко добрых коней
   И садитесь-тко вы на добрых коней,
   Поезжайте-тко в чисто поле под Киев-град,
   И постойте вы за веру за отечество,
   И постойте вы за славный стольный Киев-град,
   И постойте вы за церквы-ты за божии,
   Вы поберегите-тко князя Владымира
   И со той с Опраксой королевичной"
   ("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", #75, с. 452, С.-Петербург, 1873)
  
   И получал равнодушный ответ:
  
   "А й не будем мы да и коней седлать,
   И не будем мы садиться на добрых коней,
   Не поедем мы во славно во чисто поле,
   Да не будем мы стоять за веру за отечество,
   Да не будем мы стоять за стольний Киев-град,
   Да не будем мы стоять за матушки божьй церкви,
   Да не будем мы беречь князя Владымира
   Да еще с Опраксой королевичной.
   У него ведь есте много да князей-бояр,
   Кормит их и поит да и жалует,
   Ничего нам нет от князя от Владымира"
   (Там же)
  
   Это называется - вымогательство. Хотите жить? Заплатите нам побольше, а жалко денег, так сами себя спасайте. В период феодальной раздробленности дружинники нередко перебегали от одного князя к другому, если видели выгоду, но былинные богатыри почему-то обращаются с людьми, как с чужим для них народом. Так, в общем-то, и было на заре государственности, тогда воинские дружины заключали договор с горожанами, выдвигая условия, на которых согласны их оборонять. Никакой общности с местными жителями, только свои, клановые интересы. Национальные чувства - ничто, боевое братство - всё! Осознать себя частью единого народа им ещё только предстояло.
   Наглядно иллюстрируют подобные взаимоотношения в славянском обществе действия русов в захваченном ими кавказском городе Бердаа. Когда они в 944 году заняли этот город, то, как сообщал арабский автор XI века Ибн Мискавейх, объявили местным жителям:
  
   "Нет между нами и вами разногласия в вере. Единственно, чего мы желаем, это власти. На нас лежит обязанность хорошо относиться к вам, а на вас - хорошо повиноваться нам"
  (А.Ю. Якубовский "Ибн-Мискавейх о походе Русов в Бердаа в 332 г. = 943-4 г." // "Византийский Временник", т. XXIV, 1923-26, с. 65)
  
   Полное равнодушие к общественной жизни не означает, что у профессиональных воинов не было понятия о чести. Было, только направленное на людей своего круга. Родовая организация общества разрушилась, государственная пока не сформировалась и дружина стала высшей ценностью для воина. Сближаться с горожанами не имело смысла - сегодня служат этим, а завтра, глядишь, кому-то ещё. Первейшая забота воина - поддержка побратимов всегда и во всём, побратимство ценилось выше кровного родства. И былинные богатыри пришли на помощь Илье Муромцу, когда тот попал в беду: стольный град может гореть синим пламенем, но спасение побратима - священный долг.
   После неудачных переговоров с богатырями Илья Муромец понял, что придётся рассчитывать только на себя. Перед описанием сражения порой в былины вставляется ещё такой эпизод - Илья отправляется к царю Калину с богатыми дарами, чтобы попросить отсрочку на три дня:
  
   "Насыпай ты мису чиста серебра,
   Другую - красна золота,
   Третью мису - скатнова земчуга;
   Поедем со мной ко Калину-царю
   Со своими честными подарками.
   Тот татарин-дурак нас прямо доведет"
   Нарежался князь тут поваром,
   Заморался сажею котельною"
   ("Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым", #25, с. 131, М., 1977)
  
   Трудно понять для чего Илье понадобилась отсрочка, если сражаться всё равно пришлось самому? А князя зачем тащил с собой? Можно трактовать посольство как прикрытие для разведки. Ну и что Илья узнал нового? Абсолютно ничего, в том числе и о ловушке, в которую позднее сам же и попался. Эпизод явно взят из какой-то другой истории, уже забытой, когда ещё воевали мелкими отрядами и предводителям приходилось всё делать самостоятельно.
   Точно так же в "Шах-наме" действует Исфандияр, когда под видом купца пробирается в туранскую крепость Руиндиж (Фирдоуси "Шах-наме", БВЛ, с. 516-522, М., 1972). Вот там разведка более оправдана - там, как сказано в поэме, иранцам предстояло захватить неприступную твердыню. И всё же "Шах-наме" не может быть первоисточником, потому что не дело полководцу работать лазутчиком. В случае неудачи он погубит всё войско. Первоисточник, общий для поэмы и былины, давно канул в небытие, но его содержание использовалось в национальных эпосах применительно к своим героям.
   Ход сражения Ильи Муромца с татарами складывается из ряда эпизодов. Сначала богатырь лихо громит врагов, а те даже не в состоянии оказать хоть какого-нибудь сопротивления. Происходит откровенное избиение заведомо слабейшего противника:
  
   "Стал он бить ту силушку великую,
   А он силу бьет, будто траву косит"
   ("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", #75, с. 453, С.-Петербург, 1873)
  
   И тут внезапно заупрямился богатырский конь, да и заговорил человеческим голосом. Вообще-то, вещий конь для фольклора не редкость и не только на Руси, но на этот эпизод, похоже, повлияла библейская история с Валаамом. Конь проинформировал хозяина, что татары устроили три подкопа (вот кого следовало бы посылать на разведку), и что вытащить Илью он сможет только из первых двух, а насчёт третьего:
  
   "Да оттуль тебя-то не повыздыну.
   Ты останешся в подкопах во глубокиих"
   (Там же)
  
   Илья не поверил боевому товарищу. Отчего так? Ну просто надо же подвести сюжет к намеченному повороту, а то совсем не интересно будет. Богатырь вновь принялся крошить врагов направо и налево и всё шло успешно ("У Ильи-то сила не уменьшится <...> На добром коне сидит Илья, не старится" - способности богатыря явно не человеческие), пока не случилось то, что и предсказывал вещий конь. Дважды Илья проваливался в подкопы и два раза конь его спасал, но на третий раз Илья остался "в подкопе во глубокоем". Тут же набежали татары:
  
   "А й сковали ему ножки резвыи,
   И связали ему ручки белыи"
   (Там же, с. 454)
  
   Вот чего не хватало сказителям, так это логики. Ну ладно, не поверил Илья предсказанию (хотя стоило поберечься), так ведь потом с непонятным упрямством он, едва выбравшись из одного подкопа, тут же проваливался в следующий. Чтобы связать не стыкующиеся эпизоды, Илье пришлось отказать в способности здраво рассуждать. Сюжетом из русской былины воспользовался датский автор XII века Саксон Грамматик. Плагиат достаточно очевиден - у автора в качестве главных соперников данов постоянно фигурируют русские (рутены), мы не можем верить его выдумкам, но они свидетельствуют о давних контактах между двумя народами. Та же история, только рассказанная от лица осаждавших:
  
   "Не надеясь взять этот город приступом, Фродо велел тайком вырыть в своём лагере большое число необычайно глубоких рвов, а землю из них, не привлекая излишнего внимания, вынести в корзинах и выбросить в реку поблизости от крепостной стены. Приказав прикрыть эти рвы сверху дёрном, он позаботился о том, чтобы эта хитрость осталась нераскрытой, рассчитывая, что в будущем беспечный и ничего не подозревающий враг рухнет с обрыва и погибнет, падая в эти глубокие ямы. Затем, сделав вид, что охвачен страхом, он принял решение покинуть лагерь. Когда же защитники крепости стали его преследовать, земля то тут, то там начала проваливаться у них под ногами, в результате чего, оказавшись в вырытых данами ямах, все они вскоре были закиданы копьями и перебиты"
   (Саксон Грамматик "Деяния данов", т. I, кн. II, с. 61, М., 2017)
  
   Какой смысл для осаждавших устраивать подкопы? Это оборонительные сооружения, их могли использовать осаждённые, чтобы воспрепятствовать врагам подобраться к стенам. А как идти на приступ, если перед боевыми порядками расположены ямы-ловушки? Фольклорные сказания собирались из готовых блоков, расположенных в соответствии с конкретным сюжетом. И не всегда эти блоки удачно подходили друг к другу, вызывая противоречия в тексте.
   В "Шах-наме" приведено сказание, практически полностью совпадающее с былиной, но в то же время сохраняющее внутреннюю логику повествования. Это сказание о гибели Рустама.
   Шах Кабула был принуждён платить Рустаму великую дань, от которой ему давно хотелось избавиться. И тогда, хитростью заманив к себе Рустама, шах приказал выкопать на его пути замаскированные ямы, в которых укрепили мечи и копья. Шах самолично встретил Рустама на границе своих владений, льстивыми речами убеждая его в своей преданности (как в былине переодетый Владимир отправлялся вместе с Ильёй Муромцем на переговоры к царю Калину). Успокоенный Рустам направился в сторону Кабула, но по дороге его ожидали смертельные ловушки. Чудесный конь Рустама Рахш почуял опасность, но хозяин всё равно заставил его двигаться дальше, а говорить Рахш не умел. Первую яму конь перескочил, а во вторую сорвался вместе с хозяином. Так погиб Рустам. Потом за него отомстил сын Фарамаз (Фирдоуси "Шах-наме", БВЛ, с. 610-629, М., 1972).
   Былина сохранила признаки сказания о штурме вражеской крепости, когда-то популярного и на Руси. Главный герой падал в подкоп, устроенный врагами, а вот что происходило дальше, зависело от основного смысла сказания. Если это был эпический рассказ о деяниях предков, то герой действительно мог погибнуть. А если это миф о языческих богах, то в этом случае смерть не считалась окончательной. Разломы в земле, глубокие ямы и пещеры воспринимались древними людьми как входы в загробный мир. Временное умирание отождествлялось с пребыванием под землёй. Проходило время, мифология людьми забывалась, а сами мифы сказители перерабатывали в эпические сказания о смертных героях. Пребывание в загробном мире сводилось к падению в яму. Отличие иранского варианта сказания от русского в том, что в одном случае главный персонаж гибнет, а в другом - спасается. Это оттого, что общая заготовка использовалась с разными целями: либо завершить на возвышенной ноте жизнеописание народного героя, либо вставить в череду приключений занимательный эпизод.
   Илья Муромец ненадолго задержался в плену. Помолившись, он вдруг почувствовал в себе такую мощь, что моментально разорвал оковы, а затем схватил за ноги ближайшего татарина и принялся им побивать вражеское воинство ("Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым", #25, с. 133, М., 1977). Очевидно, повторилась история из поединка Ильи Муромца с Сокольником, когда в критический момент сила богатыря резко возрастает (не идёт ли тут речь о славянских берсерках?). Былинные рассказы об избиении татар имеют кой-какие отличия - когда Илья самостоятельно справляется со всеми проблемами, а когда вынужден звать на помощь побратимов. Таким же способом побивал татар и богатырь Дунай, причём эти татары почему-то служили литовскому королю ("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", #81, с. 506, С.-Петербург, 1873). Так что очевидно, что этот эпизод был скопирован из былины про Илью Муромца. Но этот же прием однажды применил и Рустам, который, подобно Илье Муромцу, был наделён при рождении такой чудовищной силой, что его не держала земля, и Ахурамазда забрал часть его силы, впоследствии вернув её Рустаму для поединка с Сухрабом (Фирдоуси "Шах-наме", БВЛ, с. 219, М., 1972). Отсюда следует, что излишек силы не отнимался у богатырей навсегда, а лишь на время блокировался, пока в нём не было срочной необходимости.
   Так вот, спасая наследника трона Кей-Кобада от орды туранцев во главе с неким Колуном, Рустам в одиночку напал на врагов. Он голыми руками хватал воинов противника, их телами сокрушая всех остальных. Покончив с врагами Рустам поднял на копьё самого Колуна, затем сбросив его на землю (Фирдоуси "Шахнаме", ЛП, т. I, с. 333, М., 1993). Этого Колуна (или Калуна) В.Ф. Миллер сопоставил с былинным Калином (В.Ф. Миллер "Экскурсы в область русского народного эпоса", с. 76, М., 1892). Имена действительно очень похожи и в описаниях сражений тоже сходство заметно. Правда, былинный Калин намного страшнее и масштабнее, и уже одно это не позволяет видеть в былинном сюжете "отголоски Рустемиады". Так что знаменитый фольклорист тут слишком увлёкся. Связь между иранским сказанием и русской былиной безусловно имеется, но только глубинная. Учёный стопроцентно прав, утверждая, что Фирдоуси пользовался народными сказаниями, только значение этого сюжета в иранских сказаниях невелико, он теряется среди прочих, тогда как в русском эпосе он - в числе основных. Не было заимствования, было архаичное сказание, имевшее большую ценность для восточных славян, но малоизвестное на Востоке.
   Параллель былинному рассказу очевидна - библейская история о Самсоне. Он тоже связанным оказался в плену, а уж тогда, разорвав путы, взял, да и перебил тысячу филистимлян, только в качестве оружия зачем-то выбрал ослиную челюсть ("Библия" - "Книга Судей Израилевых", гл. 15.14-15, с. 299, С.-Петербург, 1900). Влияние библейской мифологии на православную Русь было огромным и народный фольклор подвергся сильнейшей христианизации. Генетическая связь былинного эпизода с библейским преданием бесспорна, вопрос в том - имеет ли эпизод полностью библейское происхождение или же он только деформирован внешним влиянием.
   Имя Самсон, по-видимому, видоизменение от Шамаш - солнечный бог в Ассирии и Вавилоне. А история его приключений собрана из преданий разных народов. Ведь на Ближнем Востоке население было смешанным - семитским, индоевропейским, хурритским и ещё бог знает каким. Так что, библейская мифология представляет собой пёструю смесь всевозможных сказок, мифов и баек невесть какого происхождения, да ещё порой неправильно переведённых и неверно понятых.
   Вот, к примеру, история с ослиной челюстью. Как Самсон ей пользовался, откуда она вообще взялась? Такое хрупкое оружие рассыплется в прах при первом же ударе. Коли Самсон был таким уж силачом, так не лучше ли в драке использовать собственные кулаки?
   А в Библии эта история ещё и дублируется. Подобный подвиг совершил некий Самегар - тоже судья израильский, как Самсон, да и имена у них сходны. Так Самегар лихо побил 600 филистимлян одним воловьим рожном - это шест, которым пахарь погонял волов ("Библия" - "Книга Судей Израилевых", гл. 3.31, с. 283, С.-Петербург, 1900). Оружие не самое удобное, но всё же получше ослиной челюсти. И, возможно, такой вариант окажется ближе к исходному.
   Объяснение тут может быть одно - составители Библии плохо понимали язык, на котором рассказывали это предание. А что за язык, какого народа - наверняка уже не узнать. Заметно тут, правда, воздействие античной культуры. И, скорее всего, шло оно через пеласгов, живших в Палестине. А любимым героем пеласгов был Геракл, которого они называли Алкид, и который любил орудовать дубиной. Дубина как оружие уж точно лучше ослиной челюсти. Кстати, и Гераклу довелось пережить похожее приключение, когда он посетил Египет в поисках яблок Гесперид. Чтобы избавиться от неурожаев, египтяне всех иноземцев приносили в жертву своим богам. Вот и Геракла по приказу царя Бусириса тоже схватили и, связав, попытались заколоть на алтаре. Но герой разорвал путы и жестоко расправился с обидчиками, в том числе и с самим царём (Аполлодор "Мифологическая библиотека", ЛП, с. 39, М., 1993).
   Правда, и в былине оружие выбрано откровенно неудачно. Из чего такого должен быть сделан татарин, чтобы его телом можно было перебить целое войско. Понятно, что сказители чувствовали неловкость и потому смущённо оправдывались:
  
   "А и крепок татарин - не ломится,
   А и жиловат сабака - не изорвется!"
   ("Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым", #25, с. 133, М., 1977)
  
   Учёный монах Киево-Печёрского монастыря Афанасий Кальнофойский сообщал в книге "Тератургима", изданной в 1638 году, про богатыря по прозвищу Чоботок, то есть Сапожок, жившего в XII веке, которого люди отождествляли с Ильёй Муромцем (Д.А. Ровинский "Русские народные картинки", кн. IV, с. 61, С. Петербург, 1881; Сергей Хведченя "Страсти по Илье" // "Вокруг света", 1984, январь, с. 35). Сообщал об этом в 1594 году и Эрих Лясота, хотя и отрицал такое отождествление:
  
   "Item, великан и богатырь, названный Чоботком (Czobotka), на которого, как говорят, когда-то внезапно напали неприятели как раз тогда, когда он было надел один из сапогов своих. Не имея под рукой другого оружия, он в то время оборонялся от них другим сапогом, еще не надетым, и перебил им всех своих врагов, почему и был назван Чоботком"
   ("Путевые записки Эриха Ляссоты, отправленного римским императором Рудольфом II к запорожцам в 1594 г.", с. 21, С.-Петербург, 1873)
  
   Рассказ, безусловно, фольклорный, обувь в качестве оружия не лучше ослиной челюсти. Но ведь слова порой использовались в самых непохожих значениях. И если заглянуть в словарь В.И. Даля, то одно из значений слова "сапог": "... пень с корневищем и корневым суком" (В.И. Даль "Толковый словарь живого великорусского языка", т. IV, с. 137, М., 1956). Вот уже что-то вырисовывается. Пень сам по себе, конечно, предмет увесистый, но неудобный. Подошла бы дубина, как у Геракла, если бы не эпическое условие - богатырь оказался безоружен и использовал первое, что подвернулось под руку. После исцеления Илья Муромец голыми руками стал корчевать деревья. Что ему стоило вырвать с корнем какой-нибудь столетний дуб и раскатать в блин всё вражеское войско? Чего мелочиться? Так выглядело первоначальное предание или не так, но, по крайней мере, эта реконструкция представляется логичнее.
   Покончив с вражеским воинством, Илья Муромец вспомнил и про главного злодея. Странно, что царь Калин смирно дожидался своей очереди - обычно предводители степняков очень ценили свою драгоценную особу и при первой же опасности спасались с предельной скоростью. Воинов можно найти и других, а себя, любимого, нигде не найдёшь. Впрочем, такую нерасторопность можно списать на столбняк, приключившийся с Калином от страха. Схватил Илья перепуганного Калина, а потом и говорит:
  
   "Вас-та, царей, не бьют-не казнят,
   Не бьют-не казнят и не вешают!"
   Согнет ево корчагою,
   Воздымал выше буйны головы своей,
   Ударил ево о горюч камень,
   Расшиб он в крохи..."
   ("Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым", #25, с. 133, М., 1977)
  
   И вот эти действия тоже стали стандартным блоком для разных былин. Волх Всеславьевич, схватив царя Индейского, копирует Илью Муромца:
  
   "Говорит тут Вольх таково слово:
   "А и вас-та, царей, не бьют-не казнят".
   Ухватя ево, ударил о кирпищетой пол,
   Расшиб ево в крохи..."
   (Там же, #6, с. 36)
  
   В былине "Рахта Рагнозерский":
  
   "Как ухватит он борьца за плеча ли,
   Да топнет тут борьца да о кирпичен мост,
   Сбил его всего да в кучку вокруг"
   ("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", #11, с. 100, С.-Петербург, 1873)
  
   Явные следы фольклора заметны в летописном рассказе о поединке русского богатыря с печенежским:
  
   "... удави ПеченЪзина в рукахъ до смерти, и удари имъ о землю"
   (Лаврентьевская летопись, РА, т. XII, с. 121, Рязань, 2001)
  
   И в рассказе о поединке князя Мстислава с Редедей, где русский князь, совсем, как Илья Муромец и Рустам, получил силу после молитвы, дословно повторяется:
  
   "... удари имь о землю"
   (Там же, с. 143)
  
   Итак, летописные сказания, содержащие фольклорный эпизод, служат подтверждением того, что этот эпизод существовал в русском фольклоре ещё во времена Киевской Руси, потому что летописцы охотно пользовались устными народными рассказами. Былина "Рахта Рагнозерский" позднего происхождения и сама несёт следы влияния летописного сказания о поединке. Но выражение "кирпичен мост" переделано из "кирпищетой пол" в былине о Волхе Всеславьевиче. Кирпичи - не самый древний строительный материал на Руси, но всё же их упоминание даёт нам понять, что первоначально противником ударяли не о землю, а о твёрдую поверхность. Илья Муромец и Волх Всеславьевич вели себя абсолютно одинаково - каждый из них сначала говорил стандартную фразу, а затем расшибал противника в "крохи". Эпизод, связанный с предводителем войска, стал общим для двух былин и это результат того, что и сами былины родственны между собой. Это разные вариации древнего предания о Великой Войне, только в одном случае это Великая Осада, а в другом - Великая Оборона. В иранском сказании об Исфандияре использованы обе вариации и поставлены последовательно - сперва отпор врагам, потом взятие вражеской крепости. В русском фольклоре они существовали параллельно и независимо друг от друга. Наиболее ранняя форма представлена в былине "Илья Муромец и Калин-царь", где упоминается "горюч камень". Это упоминание сразу же связывает былинный сюжет с языческой мифологией. Илья для расправы с врагом использовал священный камень. Это бел-горюч камень Алатырь из русских поверий. По утверждению "Голубиной книги": "Белый латырь камень всем камням мати" (А.В. Аксёнов (сост.) "Народная поэзия. Былины, песни, духовные стихи", с. 216, С.-Петербург, 1898). Становится ясным, что в расправе над царём Калином следует видеть не банальное убийство, а некое мифологическое действо. Что-то в Калине есть такое, сближающее его со славянской сакральной системой.
   Если искать в Калине какие-то особенности, то выделяет его из общей массы постоянное сопоставление с собакой. Конечно, как ругательство это выражение в былинах нередко используется, но личность Калина как-то уж вконец особачилась.
   Первое появление царя:
  
   "Тут не грузна туча подымаласе,
   Тут не оболоко накаталасе,
   Тут не оболоко обкаталасе, -
   Подымался собака-злодей Калин-царь"
   ("Илья Мурович и Калин-царь" // О.Э. Озаровская "Пятиречие", с. 264, Архангельск, 1989)
  
   И что бы царь ни делал, слово "собака" следует за ним, как приклеенное: "Становил собака тут бел шатер", "Как стоит собака-царь середи поля".
  
   На переговорах Илья Муромец прямо в лицо так и говорит царю:
  
   "Сабака, проклятой ты Калин-царь!
   Отойди с татарами от Киева:
   Охота ли вам, собака, живым быть?"
   ("Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым", #25, с. 132, М., 1977)
  
   На переговорах так себя не ведут. Или, может, Илья попросту огрубел от постоянной военной жизни? Так ведь и Владимир (хотя и князь) в дипломатической переписке допускает совсем не дипломатические выражения:
  
   "Ай же ты собака да и Калин-царь!"
   ("Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года", #75, с. 447, С.-Петербург, 1873)
  
   Хорошо! Допустим, князь Владимир Калина не уважает. Но вот татары, подданные царя, слово в слово повторяют:
  
   "Ай же ты собака да наш Калин-царь!"
   (Там же, с. 454)
  
   Мало того, Калин и сам себя называет точно так же. Вот, например, как он уговаривает Илью:
  
   "Не служи-тко ты князю Владымиру,
   Да служи-тко ты собаке царю Калину"
   (Там же, с. 455)
  
   Эти примеры далеко не единственные, слово "собака" густо рассыпано по былине. С наскока такой феномен не объяснишь. А пока запомним: Илья Муромец расшиб о камень собаку Калина.
   Если сосредоточиться на этой мысли, то аналогичные эпизоды выявляются и в мифах других народов. Особенно близкое сходство обнаруживается в ирландском предании о Кухулине - величайшем из героев Ирландии.
   Однажды кузнец по имени Кулан пригласил к себе на пир короля Конхобара с приближёнными. Такой вот странный кузнец, к которому ходили с визитами венценосные особы. Когда пир был в самом разгаре, к дому подошёл запоздавший Кухулин, на которого внезапно напал чудовищный пёс, принадлежавший Кулану. "Силой стократ превзошел он любую собаку и признавал одного кузнеца <...> Воистину грубым, угрюмым, воинственным, диким, жестоким и бешеным был его облик!". Он сторожил дом Кулана, его земли и отары скота - просто удивительно, до чего был богат этот кузнец. Не прост, совсем не прост таинственный Кулан. Кровожадный пёс, "с которым войска и отряды боялись стоять по соседству", свирепо набросился на одинокого путника, он "жаждал его проглотить целиком, сквозь огромное горло, широкую грудь до желудка". Но Кухулин ухватил чудовище за лапы "и ударом о камень разорвал в клочья, устлавшие землю" ("Похищение Быка из Куальнге", ЛП, с. 156, М., 1985). Да ведь это же точное повторение былинных строчек, только другими словами:
  
   "Ударил ево о горюч камень,
   Расшиб он в крохи..."
  
   Чтобы скомпенсировать ущерб, нанесённый хозяину, Кухулину самому пришлось стеречь его дом, земли и скот, пока не подрос новый пёс. Тогда-то Кухулин и получил своё имя, которое означало - пёс Кулана, а до этого он звался Сетанта, сын Суалтайма. И позднее его нередко называли прозвищем - "пёс кузнеца" (там же, с. 157-158).
   Кстати и король Конхобар тоже носил собачье имя, оно образовано от слов con-cobair - "пес" и "желающий", "стремящийся" (там же, прим. 8, с. 448).
   Подтверждением этой версии может служить фрагмент из саги о Тидреке Бернском, почти в точности повторяющий соответствующий эпизод из былины - нарядившийся медведем (остаток тотемизма) скоморох Изунг побивает стаю собак. Всё, как в былине, и даже в её раннем варианте:
  
   "Они же выпустили на медведя 60 больших псов, и они набросились на него все вместе. А медведь схватил самую большую собаку за задние ноги своими передними и убил ее, а ею 12 других лучших собак"
   (А.Н. Веселовский "Русские и вильтины в саге о Тидреке Бернском (Веронском)" // ИОРЯС, т. XI, кн. 3, с. 163, С.-Петербург, 1906)
  
   И греческому Гелаклу как-то довелось схватиться с чудовищным двухголовым псом Ортом, правда в бою Геракл использовал дубину. Облик Орта соответствует каким-то забытым астральным представлениям древности. Мистический пёс уже вселенских масштабов появляется в "Прорицании вёльвы" из скандинавской "Старшей Эдды":
  
   "Гарм лает громко
   у Гнипахеллира,
   привязь не выдержит
   вырвется Жадный"
   ("Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах", БВЛ, с. 187, М., 1975)
  
   Вёльва описывает Рагнарёк - вселенскую катастрофу, когда во всеобщем пожаре погибнет весь мир, а вместе с ним и боги. Но кое-кто при этом останется в живых и мир потом возродится. По описанию выходит, что вырвавшийся на свободу Гарм - это огонь, именно к нему подходит определение "Жадный". Кстати, в "Речах Альвиса" такое определение - одно из названий огня, его называют "Жадным - у турсов" (там же, с.240). Первоначальный Рагнарёк - это лесной пожар.
   Ну как могли воспринять лесной пожар первобытные люди? Живёт племя в своей долине и не знает ничего иного, для них в этой долине замыкается весь обитаемый мир. А случись лесной пожар, так этот самый мир целиком и погибнет - и люди, и животные, и леса. Для тех, кто выживет, такое бедствие означало подлинный конец света. Который не раз уже и случался. Тогда люди были слабы перед стихией и предания отражали их извечный страх. С течением времени расширялся человеческий кругозор и соответственно вырастали масштабы мифической всемирной катастрофы.
   Так вот почему в былине царём Калином непременно полагалось ударить "о горюч камень". Огненный камень использовался для высекания огня, а "крохи", в которые богатырь расшиб Калина, это искры.
   Ещё в каменном веке зародился миф о даровании людям огня некими высшими силами. Люди тогда не знали никаких способов добывания огня, но и жить без него не могли. В условиях оледенения только огонь позволял пережить лютую стужу и защитится от нападения хищников. Существование племени зависело от воли случая: загорится дерево от молнии или удастся подобрать горящую ветку на краю пожара - и племя спасено. Костёр требовалось постоянно поддерживать, ведь потеря огня означала гибель всего племени. Со временем необходимость в этом отпала и превратилась в традицию поддерживать неугасимые костры при святилищах, а началась она от культа огня. При переселении люди непременно забирали с собой и огонь в виде горящих углей. К примеру, библейская история о том, как израильтяне уходили из Египта и бог шествовал перед ними днём в столпе дыма, а ночью в столпе огненном ("Библия" - "Исход", гл. 13.21, с.77, С.-Петербург, 1900). Это настоящая картина переселения, когда люди несут перед собой огонь - он им и дорогу освещает, и зверей отгоняет.
   Огонь, постоянно меняющий свою форму представлялся людям скопищем живых существ, находящихся в постоянном движении. Отсюда и горящие лисицы у библейского Самсона, и огненные птицы княгини Ольги. Отсюда и сербский Змей Огненный Волк, сходный с нашим Волхом Всеславьевичем, превращавшимся в сокола, волка и тура - три воплощения огня у славян.
   Огненный волк - это дикий огонь, внезапно появляющийся и грозящий уничтожить всё живое. Приручённый огонь людям виделся в образе собаки на привязи. Пёс, хоть и приручён, но всё равно страшен. А ну как сорвётся с привязи, нипочём не совладать с ним, его огненные клыки не знают жалости. Люди боялись и приручённого огня, чувствовали себя перед ним слабыми и ничтожными, пытались задобрить непонятное существо, от прихоти которого полностью зависели.
   Царь Калин - это царь Огонь (от "калить" - жечь), сказочный Калинов мост, перекинутый через огненную реку Смородину (от "смород", "смрад") - это раскалённый мост. Былинный эпизод про убийство Калина одного происхождения с ирландской историей о Кухулине и кузнеце Кулане, а имена Калин и Кулан не просто похожи - это два произношения одного имени. Ударом о горюч камень высекали огонь, превращённый людской фантазией в сверхъестественного пса.
   Умение высекать огонь из камня дало людям возможность не зависеть от капризов природы, без такого умения люди просто не пережили бы ледниковый период. Теперь у них всегда горел свой огонь, а потухнет, так не страшно - снова зажгут. Научились люди этой премудрости, наблюдая, как при ударе друг о друга двух кусков кремня от них разлетаются искры. Быть может, даже пытались разжечь ими костёр. Но искры оказывались мелкие, ими трудно что-либо разжечь. Другое дело, если удавалось найти пирит (серный или железный колчедан FeS2), по-гречески слово означает - высекающий огонь. Вот тогда искры получались крупные и костёр легко загорался.
   Огненный камень считался величайшей ценностью, владевшее им племя могло не бояться суровой зимы (а тогда все зимы были чрезвычайно суровыми). Священному камню поклонялись и приносили жертвы, дабы он и впредь хранил жизнь и безопасность племени. Не алмаз, не рубин, а простой пирит в древности называли главным из камней - бел-горюч камень Алатырь.
   И конечно, люди пытались его похитить друг у друга, так и появился миф о похищении огня. Потом-то миф превратили в возвышенное повествование о проникновении героя в небесные чертоги богов, где хранился священный огонь, недоступный людям на земле. А первобытный Прометей тайком пробирался в чужое становище и выхватывал из костра горящую ветку. Проблема в том, что её надо успеть донести до своих, пока не погасла, да при этом не попасть в руки противников, а то будет очень больно (греческому Прометею действительно было больно). Вроде бы, почему бы не поделиться огнём с соседями? Но ведь это же свой огонь, принадлежащий племени, к тому же его считали живым существом. А кому приятно, когда от него без спроса отрывают куски? Вдруг обидится огонь и откажется служить племени?
   Куда надёжнее похитить, не сам огонь, а огненный камень. Он и не погаснет, и унести можно незаметно, и места немного займёт, и служить новому племени станет долго-долго. Вот поэтому в преданиях про обретение людьми огня появляется кузнец. Первобытные кузнецы работали с камнями, и это им принадлежало открытие способа, как из камня добывать огонь. Переход от камня к металлам повысил роль кузнецов в человеческой жизни до первостепенной. И естественно, что именно их люди сочли хозяевами огня. А тогда придумали и богов-кузнецов: это греческий Гефест, ирландский Кулан и наш Сварог, который в Ипатьевской летописи открыто сопоставлен с Гефестом: "И бысть <...> Феоста, иже и Саварога" (Ипатьевская летопись, РЛ, т. XI, с. 200, Рязань, 2001).
   То, что одно предание в очень близких вариантах принадлежало ирландцам и славянам, свидетельствует о его глубокой древности. Ирландцы относятся к кельтской группе индоевропейской языковой семьи. Но и кельты, и праславяне венеты вышли из археологической культуры полей погребальных урн раннего железного века. Стало быть, уже тогда бытовал миф о рождении огненного бога в облике волка или собаки при ударе (чем ударяли, тут возможны разные версии) о священный камень. И в кельтских преданиях рассказывается про священный Камень судьбы (Лиа Фаил, то есть "светлый", "сверкающий камень", совсем, как наш Алатырь). Этот камень принесли в Ирландию Племена Богини Дану, и он вскрикивал под каждым королём, которому суждено было править Ирландией, пока его не расколол Кухулин ("Битва при Маг Туиред" // "Похищение Быка из Куальнге", ЛП, с. 351, прим. 8, с. 485-486, М., 1985).
   Летописец утверждал, что бог-кузнец Сварог поначалу занимался камнями: "... палицами и камениемь бьяхуся" (Ипатьевская летопись, РЛ, т. XI, с. 200, Рязань, 2001) и лишь позднее перешёл к металлам, с его именем связано распространение кузнечного дела среди людей: "... въ время царства его, спадоша клЪщЪ съ небесЪ, нача ковати оружье" (там же). И в то же время Сварог - царь, хозяин огня и отец Солнца: "Солнце царь, сынъ Сварогов" (там же). Логика приводит к мысли о том, что ко времени сложения государственности у славян сформировался образ Сварога как бога - творца Вселенной. Всё сущее он создал в своей небесной кузнице. Однако же в летописи и намёка нет на то, что именно Сварог одарил людей огнём и научил кузнечному ремеслу. Клещи упали с небес "въ время царства его", а не по воле Сварога.
   Летописному рассказу соответствует скифская легенда, записанная Геродотом, о падении с неба трёх золотых предметов - символов царской власти (Геродот "История", кн. IV.5,7, с. 258, М., 2006). То есть в летопись попал не поздний фрагмент народного фольклора, а подлинный языческий миф, существовавший ещё в античное время.
   Тогда кто осчастливил людей, согласно славянской версии мифа? Сварог свою "пещь огнену" использовал для расправы над неугодными (Ипатьевская летопись, РЛ, т. XI, с. 200, Рязань, 2001). В славянской космогонии мир делился на три царства, из них небесное царство Дажьбога и серединное царство Стрибога с человеческим миром не соприкасались. Один Велес, получивший в управление землю, был заинтересован в том, чтобы вывести своих подданных из дикости. Он презрел установления Сварога и проник в небесную кузницу, где хранился огненный камень. Ударом (возможно, палицы) о камень Велес пробудил к жизни огонь и сбросил на землю кузнечные клещи.
   Похититель огня неизменно бывает наказан. Прометея боги приковали к скале, Кухулина заставили работать собакой. И поступок Велеса не мог остаться без последствий, ведь даже богам положены пределы их власти. В греческой мифологии все боги подчинены безликому и равнодушному Року, отражавшему неотвратимость и предопределённость судьбы ("Рок или судьба" // "Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона", т. XXVII, с. 30-36, С.-Петербург, 1899). У славян не существовало понятия Рока, но судьбу олицетворял сам Сварог. Он - первопричина всего на свете, и никому не дано безнаказанно нарушать предопределение. Не просто так Илья Муромец сидел без движения тридцать лет и три года - наказание сходное с карой для Прометея. И, ведь, действительно сохранилось глухое упоминание об этой каре: "Он сиднем сидел за какой-то грех деда своего, ушедшего в монастырь, в Киев" ("Отметки из сказок и преданий в народе об Илье Муромце В.И. Даля" // "Песни собранные П.В. Киреевским", ч. I: "Песни былевые. Время Владимирово", вып. 1, "Илья Муромец, богатырь-крестьянин", с. XXII, М., 1860). Утверждение о наказании внука за давний проступок своего деда выставляет бога каким-то малохольным склеротиком. Стоило провинившемуся сменить своё местожительства, как бог уже не в силах его найти, и обрушивает всю злобу на невинного младенца. Так может деда и придумали лишь для того, чтобы объяснить слишком давний срок для проступка. Слишком давний для человека, но не для бога, пребывающего неизменным сотни лет. Пока не вступит в конфликт с высшей силой. Преступивший волю Сварога, тем самым изменяет мировой порядок, и дерзнувший на это, незамедлительно изгоняется из жизни, не поможет и бессмертие. И пребывать ему, низвергнутым в ничто, пока Повелитель сам не вспомнит о нём.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"