Аннотация: Все это обо мне. Но все это сложно. Учитывая что некоторые части повествования писались под воздействием различных... вещей...
И все это обрывки. Несколько позже это все объединится... но позже
Лакримоза.
Когда Я впервые увидел его - он умирал.Он задыхался, звал на помощь и издавал страшные звуки, являющие собой нечто среднее между звериным визгом и больным хрипом. Ему не хватало воздуха. Из последних сил он кричал в черную пустоту о том что он один. Всеми брошен и покинут, забыт. Умирающее тело переполняла боль. Та абсолютная боль, совершенная, заключающая в себе физические страдания измученной плоти, душевную муку от внезапного опустошения, осознание своего абсолютного ничтожничества рядом с великой стихией, со Смертью. Это великое чувство, по мощи своей сравнимое разве что с любовью. Оно так же захватывает, наполняет тебя собою, растворяет в себе все что некогда было тобой. И все что от тебя остается - это крик. Последний крик в пустоту, которая еще совсем недавно была твоим прошлым. Ничего нет. Лишь сотни мельчайших осколков разбившейся вдребезги мечты впиваются в гибнущее тело, пронизывают насквозь, как холодный осенний дождь. Крик. Он кричал. Все тише. И наконец крик оборвался. Тишина.Вокруг были люди. Они смотрели на него. Они слышали его крик. Слышали его мольбу. И наблюдали. Я видел среди них девушку, она плакала. Наверное это зрелище всколыхнуло в ее памяти какие-то давние переживания, раны. Ведь именно так человек реагирует на происходящее - исходя из собственного опыта. Видит например истекающего кровью человека, воспроизводит в памяти случаи собственных ранений, пусть даже совсем незначительных, и исходя из этого составляет представление о том, что сейчас чувствует данный объект.После чего человек определяет свое отношение к происходящему и уже ориентируясь на это отношение так или иначе реагирует. Девушка плакала. Ее не забоила размазанная по лицу косметика. Ее не трогали взгляды стоящих рядом людей. Она услышала в этом предсмертном крике что-то свое, что-то близкое и болезненное.
А может все было не так. Не мнe судить о чужих чувствах. Тем более что меня там не было. Я не знал ничего о нем, не знал ничего о плачущей девушке, обо всех этих людях...
- Тило Вульф.. - тихо скапзал мой друг и нажал на паузу.Изображение слегка смазалось и замерло.
- О чем он поет?
- А ты подумай...- потом Lis нажал на Стоп и экран стал ярко голубым.
Это небольшая зарисовка о том, как Я впервые познакомился с творчеством готической группы Лакримоза и ее солистом Тило Вульфом. Кассету под названием "Лайф хистори" принес мне мой друг, и единственный на тот момент уважаемый и ценный человек Лис. Не будем трогать его документального имени, потому что ник может сказать про него гораздо больше, чем какое-нибудь традиционное сборище букв типа Паша или Вася. Этому человеку безусловно посвящается не одна глава моей летописи, но об этом позже.
Почему Я начал с Лакримозы? (кстати с латинского это название переводится как Слезный) - даже не знаю. Возможно, потому что сейчас она звучит из динамика моего подыхающего магнитофона. Возможно, потому что в их творчестве как нигде отразилась боль моих глупых переживаний. А возможно, и скорее всего, потому что именно со старого журнала, в котором было опубликовано интервью с Тило, началось мое знакомство с девушкой Надей. Не будем трогать ее ник, потому что ее истинное Имя может сказать гораздо больше, чем какое-нибудь близкое ей чем-то слово.
Она сидела напротив меня на полу и слушала. Забавно получилось, что-то вроде устного сочинения "Как Я познакомился с творчеством группы Лакримоза". Странно не то, что она возникла на этой кухне. Не то, что Я ее совсем не знал. И даже не то, что она принесла этот старый журнал, в котором было опубликовано интервью с Тило. Странно то, что Я говорил с ней.
Этот вечер был как и множество других, проведенный мной на кухне. Я сидел, облокотившись на холодильник и ощущал спиной искусственный холод, являющий собой одно из достижений прогресса. Мне нравится сидеть вот так вот. Именно в этом ракурсе нашу кухню видела бы банка аблепихового варенья, неизменно занимающая третью полку холодильника вот уже с полгода. Мы открываем холодильник, ставим туда пиво, закрываем. Открываем, берем какие-нибудь яйца или масло. Закрываем. Открываем - ложим масло обратно. Закрываем. Потом берем пиво. А эту банку никогда не трогаем. Пол года назад ее привезла заботливая мама Дениса. И с тех пор она стала неотъемлемой частью нашего холодильника. Никто не ест аблепиховое варенье, и никому не хочется тратить время на то, чтобы от него избавляться. Как типично... и даже символично. Так вот, если бы эта банка могла видеть, то каждый день по нескольку мгновений она созерцала бы нашу кухню именно с того места, где находится сейчас моя голова.
Апрель. Начал таять снег. Я давно не смотрел в окно, поэтому мое представление о наступающей весне ограничивалось прослушиванием того, как о подоконник ударялись небольшие капельки от растаявших где-то выше ледяных сосулек. Иногда Я часами слушал этот необычный звук. Будто прерывистый пульс умирающего холода. Цок... цок... цок цок... А подоконник представлялся мне большой медицинской машиной, измеряющей последние удары тающего сердца. Однажды Я и сам был сосулькой. Я находился на корнизе высокого сдания, стоящего у самой дороги. Это очень необычное чувство - быть сосулькой. Ты чувствуешь себя, чувствуешь лед на крыше, к которому ты присоединен своим основанием, словно младенец связанный с матерью пуповиной. Человеку сложно чувствовать себя, потому что надо чувствовать руки, ноги, внутренние органы и процессы, происходящие в организме. Поэтому обычно люди чувствуют себя выборочно. А если ты сосулька, то это просто и даже удивительно. Потом наступила оттепель. И Я начал таять. Это было очень захватывающе. Большая часть меня оставалась холодной и твердой. Но меленькие частички, скапливаясь на острой макушке, с легкостью отделялись, и Я летел вниз, в то же время оставаясь на месте. Маленькая частичка моего существа рассекала пространство и... падала в воду, сливалась с ней. И тут же переставала быть мной, переходя в иное состояние.
Надя сидела на полу. Она походила на фарфоровую статуэтку. Такая же хрупкая и неестественно бледная. Длинные светлые волосы. Прозрачно-голубые глаза. И никакой косметики на лице. Сидела и смотрела на меня.А Я на нее.
Денис время от времени приводил ко мне на кухню разных людей. Они сидели передо мной. Задавали вопросы. Сами отвечали на них. Делали какие-то выводы. И уходили. Я смотрел на них. Я молчал. Я даже не следил за их речью, просто наблюдал как они надлюдают за мной. Кто-то возвращался пару раз... но не больше. Они были частью той суеты, что происходит за окном, в которое Я так давно не смотрел.
Надя просто открыла дверь и села рядом. Сначала Я принял ее за видение. Она не хотела ничего спрашивать или менять. Просто сидела. И впервые Я почувствовал, что границы моего кухонного одиночества открылись и приняли кого-то другого. Потом она положила передо мной журнал. Я улыбнулся. Я читал это интервью много раз и знал наизусть все ответы Тило. И наверное Я заговорил.
Она умирала. Рак мозга. Месяц назад ее должны были оперировать, но она отказалась. У Нади два младших брата и отец - инвалид. Семья не может себе позволить лечение. Тем более, что болезнь обнаружили слишком поздно и все что могли сделать врачи - это растянуть на некоторое количество лет ее прощание с белым светом.
Обычно люди приходили ко мне с якобы протянутой рукой помощи. Спасем, товариши, бедного забитого наркомана! Не позволим ему сгинуть в своей спасительной свободе, а подарим ему новую жизнь, полную нелепых рамок и ограничений! Все они смотрели сверху вниз. Даже Денис, считавший себя моим лучшим другом и соратником, был всего навсего одним из Них. А Надя была другой. Она тоже падала в пропасть, так же как и Я. Только ее толкнула туда Судьба, а Я шагнул сам.
Я рассказал ей обо всем. О своем первом и пожалуй единственном друге Лисе. О наших с ним сумасшедших теориях и планах. Как мы с ним впервые серьезно шагнули за черту и попробовали то, что навывается наркотиком. О том как Я потерял его и не смог вернуть. О прекрасной девушке своей мечты, с которой связаны самые глупые и самые светлые воспоминания, которую Я потерял вслед за Лисом. И как они нашли друг друга, оставив меня позади. О том как странно в мою жизнь влился Денис, оказавшийся моим одногрупником в университете, в который Я поступил в самый неподходящий момент своей жизни. Рассказал про собаку, которая открыла мне мою сущность. Про священника. И про то, как сам заточил себя в этот кухонный плен, и вырывался из него исключительно под воздействием определенных веществ.
А она выслушала меня, и заговорила о небе. Для нее слово Небо заключало в себе все то, что для меня слово Свобода. Она сказала, что не верит ни в Рай, ни в Ад ,ни в реинкорнацию душ. Она верила в Небо, и это было ее спасением. Ведь ни Рай, ни Ад при жизни увидеть невозможно, а небо, оно всегда рядом, и оно всегда прекрасно. Так почему бы не верить в Небо?...
А потом она ушла. И никогда больше не приходила. Я тоже не стал ее искать. Мне было достаточно нашей встречи. Эта хрупкая девушка дала мне то, чего не мог дать никто уже очень долгое время: точку отсчета, возможность для размышления, а значит и для развития. То, чего мне не хватало для продолжения и окончания поиска. Это даже не была какая-то конкретная мысль, нет. Это скорее была энергия, особая, именно та, в которой нуждался Я. И она почувствовала, что Я в ней нуждался. И нашла меня. И пришла. И просто отдала. А потом ушла. Мне нечего было ей дать. Она поделилась со мной самым дорогим - своей мечтой. И ее мечта получила продолжение в моих мыслях. Это было важно для Нади, найти того, кто разделит, а потом и продолжит ее мечту. Поэтому Я счиаю, что наша с ней встреча была небольшим проблеском гибнущей справедливости. Именно она натолкнула меня на мысли о себе и о иной свободе. Потом - сон, а потом потом потом...
Но до этой точки отсчета в моей жизни происходило много... разного. Так что теперь о "разном".
Люди. Индивидуумы. Тела, что заполняют собой определенное пространство в определенное время. Они движутся туда-сюда по какому-нибудь кусочку территории, изо дня в день по одной и той же траектории и называют это стабильностью их жизненного цикла. Думают достигли стабильности? А мне кажется, что что-то в их жизненном механизме просто заклинело, и тперь они вынуждены жить по кругу. Счастливые ичейки общества. А такие ли они счастливые? Думаю, вопрос ритарический, однако от этого не менее актуальный. Раньше меня занимал вопрос о том, как же такое количество людей могут отдаться смирению, собственноручно замкнув круг своей жизненной прямой, и отказаться тем самым от возможности дальнейшего самосовершенствования и развития в каких-то принцципиально новых областях. Я пытался в этом разобраться много лет, пока ко мне не пришло поистине страшное осознание реальности. Это не смирение. Потому что смириться, значит, желать большего, но согласиться на меньшее. Это значит знать, что есть нечто, что могло бы быть твоим, но в силу тех или иных причин отказаться от этого. Они не знают. Не понимают. Они воспринимают подобную замкнутость и ограниченность как данность, как одно из естественных и неизменных свойств их жизни.
Так откуда же тогда бирутся люди иные? Люди мыслящие откуда? В свое время Я достаточно много увлекался психологией. Я считал, что именно эта наука может дать ответы на сотни моих "почему". Я ошибся. Если подытожить все прочитанные мной книги по психологии, то можно сделать вывод, что человек - типичное зеркало, запоминающее и отражающее собой все что его окружает. Ты не властен над своей судьбой и над самим собой, максимум что ты можешь сделать сам, это при желании что-то отражать в большей степени, а что-то - в меньшей. Но это самое желание опять же возникнет в зависимости от того, что тебя окружало до того... Я не мог с этим согласиться. Эта теория подходит людям, которые боятся брать на себя ответственность, и склонны списывать все происходящее с ними на иную внешнюю силу, им не подвластную. Но это не верно. Конечно Я немного утрировал, но все же психология была и остается наукой. А наука и истина вещи весьма далекие друг от друга, а порой и взаимоисключающие. И тут как и всегда приходится делать выбор.
Это была одна из тех тем, на которые мы с Лисом могли спорить вечно.
Школа. Девятый класс. Где-то далеко-далеко однокласснички пишут годовую контрольну по алгебре. А перед нами горизонт. Чуть выше - небо, чуть ниже - убегающая река, окаймленная зеленым берегом. Мы находились в пространстве, расположенном между "на мосту" и "под мостом". Другими словами, мы были внутри. Сидели на какой-то огромной железной перекладине и смотрели вперед. Если забраться выше, то попадешь в длинный каридор, напоминающий своим видом одну компьютерную стреллялку с весьма паршивой графикой, где герою постоянно надо было перелазить через разные железные перегородки и обходить дыры в полу. А пол там, внутри моста, действительно был весьма и весьма... непостоянным явлением, так что приходилось в некоторых местах пробираться по стенам, дабы не отправиться в полет на несколько десятков метров с последующим приводнением.
В те годы там собиралась неформальная тусовка. Но мы пришли ранним утром, поэтому никого не застали. Мы пили пиво и говорили о... обо мне.
- Повезло тебе. Глупые и богатые предки, это просто подарок судьбы!
- Я ненавижу своих родителей... раньше они меня раздражали, а теперь они делают все чтобы сломать мне жизнь. Я их не-на-ви-жу!
- Рсслабся! - это было слово, которое Я наиболее часто слышал от Лиса. В одном этом маленьком слове уместилась вся его философия. Как говорится, дают - бери, бьют - беги. Он не понимал моих постоянных конфликтов с матерью и скандалов с отцом. Его родители тоже часто вмешивались в его жизнь, старались его изменить, но ему как-то удивительно легко удавалось просто не обращать на это внимания. - Сейчас они - необходимый элемент твоей жизненной системы, так что пользуйся! Повторяю: расслабся и получай удовольствие!
- Как тебе объяснить... Понимаешь, Я ничего не прошу у них. Они сами все дают. И не устают напоминать, что этим самым всем Я обязан Им.
- Согласись и живи дальше... неужели так сложно?! - он часто перпебивал меня, прерывая мои высказывания, отчего они порой становились нелепыми или просто глупыми.
- Ну да... Я вообще-то почти согласен... обязан. Но проблема-то в другом. Посредствам всего этого они хотят меня сделать, понимаешь? Слепить! А Я хочу, чтобы они оценили то, что во мне есть СВОЕГО!
Иногда Лис говорил, что Я просто зациклился на своих проблемах с родителями. Тогда Я видел в них самых больших, и возможно даже единственных врагов. Но по мере моего взросления, погружения в общество, в так называемый социум, Я сделал очередное ужасное окрытие (одно из первых в моем списке "открытий, которы меня убили"). Так вот, представшее передо мной общество состояло из моих родителей! И каждый из его повсеместных представителей, хоть малейшей деталью, но выдавал свое к Ним непосредственное отношение.
Да, однажды Я был мотыльком. Был недолго... для вас это наверное было бы несколько мгновений, но Я эти мгновения переживал очень долго. Время, это вообще такая забавная штука, которую придумал мыслящий человек, чтобы оправдвть очередные свои недостатки. В этом и заключается рок мыслящего человека: он осознает свое несовершенство. Осознает недостатки и всю трудность борьбы с ними. А бороться человек мыслящий вообще не любит. Поэтому его сознание (которое зачастую работает в паре с его ленивым организмом) проворачивает очень сложные операции, в результате которых человек либо начинает гордиться своими недостатками (тот же финт проворачивают психологи), либо искусно придумывает оправдания, носящие якобы характер чего-то внешнего, его человеческой воле неподвластного... Одной из таких оправдательных выдумок и стало собственно время. Теперь, когда Я осознал всю иллюзорность времени, мне будет очень сложно объяснить вам множество из пережитого мной, но Я постараюсь корректно обойти эту тему, как и множество тем далеких от вашего... внимания.
Я был мотыльком. Я летел... наверное Я махал крыльями... в тот момент Я об этом не задумывался. Если бы Я чувствовал себя человеком, который на некоторые мгновения стал мотыльком, то Я бы безусловно старался прочуствовать каждое свое движение, каждую клеточку организма... Но Я был настоящим природным мотыльком, и ни одной осознанной мысли не омрачало моего существования. Даже о том, что Я вообще им был Я понял гораздо позже, когда вернулся... а в тот момент Я летел на свет. А свет летел на меня. Сейчас, воспроизводя в своей памяти визуальный образ всего увиденного мной во время пребывания Там, Я сравниваю этот полет с тем, что описывают люди, побывавшие в состоянии клинической смерти... Только они говорят о чувствах, а у меня их не было - и не могло быть в тот момент. Это так же как у телевизора можно отключить звук и наслаждаться визуальным рядом, так же и у меня были отключены чувства и способность мыслить. Но была куча специфических ощущений, которые Я обойду, как и время, занимаемое всем произошедшим. Я был все ближе и ближе... и... меня не стало. Конечно Я мог бы написать, как безжалостное пламя пожирало мои крылья и моя насчастная жизнь тлела у какого-нибудь полночного костра... но все было гораздо прозаичнее. Это был свет от фар. И этот свет меня догнал.
НА самом деле Я ничего не почуствовал, а плавно перешел в другое состояние, и стал...