Долуханов Григорий Эдуардович : другие произведения.

Нвер, или Записки беженца

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В основе повести реальные события, происходившие в Закавказье незадолго до развала СССР. Трагедия одной семьи показана на фоне начала "Карабахской войны"...

Григорий Долуханов

НВЕР,

Или ЗАПИСКИ БЕЖЕНЦА

(ПОВЕСТЬ)

"ВСЕ ВОЙНЫ НАЧИНАЮТСЯ С МЕЧА,
И ВСЕ ОНИ КОНЧАЮТСЯ МОЛИТВОЙ"

Михаил Дудин

Глава 1

   А говорят еще, будто летние ночи бывают короткими. Дольше этой июльской ночи Марьям и не помнила в своей жизни, хотя прожила на свете четыре десятка лет. Проснувшись в третий раз за ночь, она вдруг подумала, что утро не наступит никогда. Приподнялась на локте, посмотрела на мужа - он улыбался во сне, посапывая, и был похож на ребенка. Она любила видеть его таким, как ей казалось, по - детски беспечным и даже беспомощным. Марьям чмокнула его и уколола губы о небритую щеку.
   В четвертый раз сон налетел на нее внезапно и не отпускал долго, а когда отпустил, она обнаружила, что мужа рядом уже не было. "Проспала, - подумалось ей с досадой, - он, конечно ушел без завтрака. Совсем, как ребенок..."
   Марьям потерла кулаками слипшиеся веки, встала, потянулась до хруста в костях, нащупала босыми ногами мягкие тапочки под кроватью и нехотя поплелась в ванную. Она долго и пристально разглядывала себя в зеркале, стоя на месте, поворачиваясь то вправо, то влево. Еще молодая, статная, красивая. Отчего же внутри все так безнадежно старо, бесплодно? Ей стало невыносимо жаль себя. Она увидела в своем отражении девочку - подростка, в которой просыпалась женщина и необузданная инстинктивная жажда материнства. Аллах не давал ей детей, хотя она молила его об этом едва ли не каждую ночь в последние десять лет, что была замужем за Валехом. "За что Всевышний наказывает меня? - мысленно рассуждала Марьям, - Я столько лет учила, воспитывала чужих детей, а он не дает мне вырастить своего. За что? Ведь я потому и ушла из школы, что не могла больше смотреть на чужих ребятишек, на счастливых родителей. Во мне, страшно признаться, зрела какая - то недобрая зависть. Нет, в школу я больше не вернусь. Уж лучше остаться домохозяйкой".
   Почувствовала, как горели щеки. Приложила к ним ладони. "Видно кто - то вспоминает с утра - пораньше. Добром ли?"
   Она быстро умылась под мощным напором холодной воды, вытерла лицо махровым полотенцем, прошла на кухню. Она не ошиблась: Валех ушел на свою автобазу, не позавтракав. Марьям поставила чайник на плиту, присела на стул у окна. За окном на дереве сидела целая стая ворон ("Откуда столько?"). Внезапно они разом сорвались с места - это было похоже на залп. Воронье с громким карканьем, описав в воздухе дугу, похожую на полумесяц, исчезло. Чай закипел и чуть было не пролился из чайника. Марьям налила себе в стакан горячего, отпила глоток и принялась ждать, пока остынет.
   Ей вспомнился сон, от которого она проснулась в третий раз этой ночью: в дверь кто стучал ногами, она прижалась в страхе к стене и не в силах была сделать ни шагу, а за окном слышалась стрельба и карканье воронья...
   Марьям никогда не была ортодоксальной мусульманкой, ревностной исполнительницей культовых обрядов, но Аллаха почитала, боялась и верила в разные приметы. Часто, правда, не могла объяснить тот или иной сон, рассказывала его при случае соседке - Ануш, всему находившей объяснение. Марьям не знала, верить ей или нет. Во - первых, Ануш по национальности армянка и, следовательно, христианка. Стало быть, мир ей должен видеться иначе, нежели мусульманской женщине. Во вторых, Ануш сама говорила, что никогда не читала религиозных книг и даже Библии. Как же она могла угадывать судьбу по приметам, не зная "законов божьих"? И все же она считала Ануш самой близкой подругой в этом армянском городке. Марьям чувствовала потребность в общении с Ануш, часто доверяла ей свои сны и тревоги. Вот и теперь ей хотелось поговорить с Ануш, но было неудобно беспокоить ее в столь ранний час. Впрочем, час шел десятый, и Валех наверняка на своей автобазе успел "горы свернуть", а она?..
   За десять лет супружества Марьям давно привыкла к манере мужа тихо вставать чуть свет, стараясь не разбудить жену. Чаще всего такая его заботливость вызывала у нее улыбку, потому что она все равно успевала проснуться раньше, приготовить завтрак и снова лечь рядом с ним, притворившись спящей. Он одевался , шел на кухню, возвращался, целовал ее в губы, приговаривая: "Опять ты меня перехитрила, ну, и хитрющая ты у меня..." Было во всем этом что - то от игры, от детства и, может быть, чуть - чуть от обиды на судьбу.
   На сей раз игры не получилось. Марьям проспала и это ее огорчило. "Как же он там без завтрака? До обеда далеко. Отнесла бы ему поесть, да ведь рассердится..."
   Валех запрещал жене приходить к нему на работу. "Люди разные. Есть и злые языки. Не хочу, чтобы про нас болтали. Кировакан - город маленький. Каждый, как в телевизоре", - убеждал он жену. Марьям не понимала, что про них стали бы болтать, если бы она пришла к нему на автобазу ("жена ведь, не любовница"), но перечить ему не хотела. "Зачем зря нервировать?"
   Она отпила еще глоток чая, поморщилась, хотела подлить из чайник кипятка и услышала громкий настойчивый стук в дверь. Она буквально замерла, поймав себя на мысли, что в дверь, казалось, стучали ногами...
  
  
   Валех работал на автобазе двадцать лет. Раньше был шофером рефрижератора. Хорошо зарабатывал. Но тяжело заболел, врачи считали - не выживет. Выжил, но получил осложнение: резко ухудшилось зрение, пришлось носить очки, а когда снимал их ("глазам отдых нужен"), близоруко прищуривался. С баранкой суждено было расстаться раз и навсегда. Но машины практически всех советских марок он знал хорошо. Устроился слесарем автобазы. Человеком сослуживцы его считали молчаливым, даже угрюмым. В коллективе его не любили, но почтительно называли варпетом по - армянски, или уста - на турецкий лад: так в Армении обращаются к мастеру. Так к Валеху обращался сам завгар - Петрос. Высокий, надменный, краснощекий толстяк с кучерявой головой и орлиным носом, годившийся по возрасту Валеху в сыновья, особенно не любил его. И эта нелюбовь проявлялась в подчеркнуто вежливом тоне, каким обычно разговаривает законченный бюрократ с надоевшим посетителем. Петрос, наверное, и сам бы не мог объяснить своего отношения к Валеху, если бы потребовалось. Петрос вырос на книгах и фильмах о геноциде, на рассказах отца - Абела Андраниковича о сталинских лагерях, в которых когда - то побывал за то, что кому - то сказал: "Карабахцы вымрут, как мамонты, если слишком долго пробудут под властью Азербайджана. Это страшнее, чем ледниковый период..." И еще Петрос знал от отца, как на глазах у десятилетнего деда турки убили его - Петроса прадеда и прабабушку в Нахичевани... Генетическая память о геноциде жила в Петросе постоянно, держала его в своих цепких руках, руководила им.
   Валех, замечая, как держится с ним Петрос, старался разбудить в себе ответное чувство неприязни к начальнику, но в нем почему - то пробуждалось ощущение вины перед Петросом. И жалости к нему.
   Валеху казалось, что Петрос безнадежно болен. "Этот мальчик живет лишь прошлым своего народа, - думал Валех, - он и меня ненавидит за прошлое, о котором я знаю лишь по книгам. А что, если таких, как Петрос, много, что если их тысячи здесь и по ту сторону условной границы - в Азербайджане? Носить такое в сердце долго нельзя. Они обязательно надорвутся от этой ноши..."
   Валеху хотелось набраться храбрости и однажды утром на обычную, ставшую, почти, ритуальной фразу Петрса: "Добрый день, уважаемый уста, как ваше драгоценное здоровье?", сказать в ответ: "Ай, Петрос - джан, стряхни ты с себя эту злобу.Она тебе не идет. Ты же добрый парень. Ну что я - то тебе сделал плохого?" Валех не решался, что - то удерживало его.
   Только раз, буквально месяц назад, когда отмечали пятидесятилетие Валеха, и Петрос вручил имениннику настольные часы с дарственной надписью: Валеху Гусейнову на долгую память...", юбиляр не удержался, и, хитро прищурившись узкими щелочками черных глаз, все же бросил с улыбкой Петросу: "И от тебя тоже - на добрую?.."
   Петрос промолчал, но это стоило ему усилия над собой. А теперь все вышло неожиданно. Удивительно. Валех взглянул на часы - далеко ли до обеда, и собрался в столовую. Но к нему подошел Петрос и как - то странно, будто своему другу весело сказал:
  -- Гони магарыч, варпет, я тебе хорошую новость принес.Валех испугался от того, что именно Петрос, похоже, всерьез настроился получить от Валеха подарок за добрую весть.
  -- Ну что, согласен раскошелиться? - не унимался Петрос, - дорого не возьму. Бутылку армянского коньяка - другого, извини, не пьем.
  -- А в чем дело? -Тонкими губами выдавил похолодевший Валех. - Если новость хорошая, я тебе, Петрос - джан, не одну бутылку армянского принесу.
  -- Ага, попался! Попался на слове, засмеялся довольный Петрос, ну ладно, не буду тебя больше мучить. Ты хоть и турок, но мужик хороший. Марьям твоя матерью стала. Иди домой скорее, сам узнаешь. Ты теперь отец, стало быть.
  -- Я? Но ведь... Ай, что с тобой говорить, Петрос!
   Он обиженно махнул рукой.
  -- Ну чего ты обиделся? Если Марьям стала матерью, значит ты - отцом. Иди домой, говорю. Мальчик у тебя. Да об этом уже весь город знает, один ты не в курсе.
   Петрос расхохотался пуще прежнего, а Валех - худощавый, низенький, вконец растерявшийся пожилой человек стоял перед ним, не зная, каке себя вести: то ли не реагировать, то ли поспешить домой! Не мог же Петрос так нагло надсмехаться над ним. В конце - концов он вдвое моложе Валеха. Никто поступок Петроса не одобрил бы, вздумай он подшутить над Валехом. Валех это знал точно. И отец Петроса, почтенный Абел Андраникович, мучившийся памятью о том самом трагическом прошлом, не одобрил бы. "Нет, он не смеется надо мной, он не посмел бы", - подумал Валех и поспешил к двери.
  -- Погоди, - окликнул его Петрос, - так и быть, я тебя подвезу на своих "Жигулях".
   Ануш, если бы и очень захотела, все равно не смогла бы дотянуться до звонка. На руках у нее был хорошенький малыш, завернутый в байковое одеяло. Утром ей позвонили в дверь, она вышла и никого не нашла, кроме этого малыша, оставленного на лестничной площадке. Хотела оставить у себя, да подумала о Марьям: "У меня своих трое, а ей, может быть, этого малыша сам Бог послал".
   Она не нашла иного выхода, как достучаться до Марьям каблуком, повернувшись с маленьким на руках спиной к двери. Но Марьям не открывала долго, и тогда соседка попробовала докричаться до соседки в замочную скважину.

Глава 2

   У Ануш было трое взрослых детей: старшая - Зара заканчивала педагогический институт, Гохар училась в десятом классе и с нетерпением ждала выпускного школьного бала, тоже хотела стать педагогом, а самый младший в семье - Армен, окончив восемь классов, поше в профтехучилище. Зара и Гохар и лицом, и характером были похожи на мать. Такие же миловидные, полноватые, энергичные, немного сентиментальные. Армен - высокий , тощий юноша с рыбьими, навыкат, глазами был копией своего отца. "Он у нас весь в Цолака, такой же прагматик, - говорила о сыне, словно сожалея, Ануш. - Как я мечтала, чтобы он филологом у меня стал или журналистом, и ведь есть у него способности. Сочинения лучше всех писал в классе, а он... За длинным рублем гонится. Говорит, что диплом в наше время никого не кормит. Цолака слова повторяет".
   Дородная вечно улыбающаяся Ануш часто захаживала к Марьям вместе со всем своим выводком, благо жили на одном этаже. Только Цолак появлялся у соседей крайне редко. Работал он с утра до позднего вечера, почти без выходных, в каком - то обувном кооперативе. Семью содержал пристойно, но дома бывал мало. Ануш и дети привыкли к этому и не требовали от Цолака особого внимания к себе. Но в тот день, когда Ануш принесла Марьям подкидыша, Цолак решил отложить дела, заглянуть на часок - другой к соседям..
   Когда Валех и Петрос вошли в квартиру, Цолак собирался уже уходить, но хозяин уговорил его остаться: "Такой редкий гость, как ты, Цолак - джан, зашел ко мне, должен я с тобой хотя бы по рюмочке коньяка выпить". Цолак, улыбновшись, вздохнул и развел руками: дескать, хоть и срочные у него дела, да из уважения к Валеху нельзя отказываться, придется остаться.
   Женщины шумно накрывали на стол, громко переговариваясь. Ануш то и дело что - то нашептывала на ухо Марьям и сама же заливалась заразительным хохотом. Мужчины же разглядывали малыша, тихо посапывавшего в коляске, которую срочно раздобыл и принес соседям Цолак.
  -- Дай Бог ему здоровья, замечательный пацан у тебя, Валех, - сказал Цолак, дружески потрепав по плечу Валеха.
  -- Курносый, на русского похож, правда, пап? - вставил Армен и получил от отца по шее.
  -- Сколько тебя учить, чтобы не совал свой нос, когда старшие разговаривают!
   Армен, нахохлившись, отошел к окну, но огрызнуться не рискнул.
  -- Это верно мальчик заметил, зря вы его ударили, - вступился за Армена Петрос, - малыш на русского похож. Да и где это видано, чтобы восточная женщина дитя своего подкинула? Вы таких женщин на Кавказе встречали? А может вы знаете таких армянок?
   Цолак закашлял в кулак, на котором Петрос увидел татуировку - портрет великого армянского полководца Андраника. Мужчин пригласили к столу.
   За столом говорили мало. Да и говорил - то, в основном, один Цолак, взяв на себя обязанности тамады. Держа в правой руке рюмку, и, видимо, от волнения разглаживая левой рукой седой чуб, Цолак, сидевший во главе стола между Валехом и Петросом, произносил тосты, глядя своими такими же рыбьими , как у Армена, глазами на потолок, будто там что - то было написано.
   За кофе беседа мужчин оживилась. Может быть, еще и потому, что женщины улизнули на кухню посплетничать, и не нужно теперь было особо тщательно подбирать слова, да и тему для разговора.
  -- Ты, Петрос, моложе нас с Валехом, - краснея, заговорил Цолак, - не обижайся, но многого не понимаешь пока.
  -- Это почему? - раздраженно спросил Петрос.
  -- Вот ты говоришь - восточная женщина, Кавказ, армянка... Все так и было раньше - традиции соблюдались на Кавказе. Лет двадцать назад и армянки были другие... А сейчас все переменилось... Дети отцам перечат, стариков из дому гонят. При живых детях родители в домах для престарелых доживают, прозябают, рвут себе сердца от досады. Нравы нынче такие, и у нас в Армении не лучше...
  -- Зря вы так об Армении, - возразил Петрос, дай Бог, чтобы всюду так заботились о семье, о детях, почитали стариков, как у нас. Турки нас резали, унижали, жгли наши книги, а мы все - таки выжили, сохранив в себе и достоинство, и нашу культуру. У какого еще народа есть столько героев, художников, писателей, музыкантов?
  -- У каждого народа есть свои герои и свои подонки, - повысил голос Цолак, - я люблю свой народ, но я люблю и Валеха, как друга. Мы с ним, как русские говорят, пуд соли съели.
   Растроганный Валех закачал головой в знак согласия. А подогретый коньяком и вспыхнувшим спором Цолак продолжал:
  -- Так что, мне на все хорошее, на хлеб, что мы вместе ели, на соседство наше - наплевать? Так что ли, выходит?
  -- Я же о том, - отступил Петрос.
  -- А я о том. Нам в самих себе еще разобраться надо. А то твердим тысячу лет подряд, как попугаи, одну и ту же песню: мы самые древние, мы самые умные, мы самые - самые... Твердим и не видим, нация вырождается. Приезжает, скажем, умница какой - нибудь, наш же армянин , из России, из Грузии, из того же Азербайджана, хочет на родной земле потрудиться, а как мы его встречаем? Я знал одного такого... Уехал, не выдержал. "Надоело, - говорил он мне, - слушать со всех сторон, что я перевернутый, не настоящий армянин значит, поскольку языка родного хорошо не знаю".
  -- Какой же он армянин, если не говорит по - армянски, - усмехнулся Петрос.
  -- А на каком бы ты языке говорил, если бы родился не в Армении, а, к примеру, в Баку, где и школ - то армянских нет давным - давно?
  -- Я бы не родился, сорвалось с языка у Петроса. Валех почувствовал, как от этих слов неприятно пробежала по всему телу мелкая дрожь.
  -- Цолак, ты не знаешь, как вчера "Арарат" сыграл со "Спартаком"? - спросил Валех, решив переменить тему.
   Но Цолак, будто не услышав впроса, сказал:
  -- Мы, армяне, видать, так устроены, что на крохотном клочке земли, среди скал все равно будем различать друг друга, делить на своих и чужих. История нас не научила главному - единству и терпимости к бывшим недругам. Нельзя же вечно жить ненавистью. Что творили фашисты в России? А что теперь? Русские туристы едут на экскурсию в Германию... А евреи?..
  -- Русские, евреи и живут в Германии точно так же, как армяне в Турции, - подтвердил Петрос, - но могут ли они там чувствовать себя спокойно?
   Валеху опять стало не по себе от слов Петроса, и сам не нашел ничего лучше, как предложить: "Давайте сыграем в нарды!"
  -- Я - за, - отреагировал, подняв руку, Армен, все это время внимательно следивший за спором отца с Петросом. Но Цолак строго посмотрел на Армена и тот снова затих.
  -- Вы вот философствуете, - тихо начал Валех, - а я думаю, что нам, простым людям, делить нечего и спорить незачем. По мне, что армянин, что азербайджанец, что русский или еврей - лишь бы человек был хороший. Разве не так? Я не хочу думать, кто какой нации кто когда - то перед кем - то виноват. Я не хочу! Я не историк, не политик. Мое дело машины ремонтировать. Я простой человек и хочу просто жить...
  -- Ты хочешь, чтобы за тебя думали и решали другие, как при Сталине, когда за карабахцев было решено, что они должны стать подданными Азербайджана, когда моего отца...
   Петрос заговорил ровным металлическим голосом и Валех растерялся, как - то сник:
  -- Я ничего не знаю о Карабахе, я там никогда не был. Но я знаю, что при Сталине в магазинах все было. Это - в первые послевоенные! А сейчас что? Сейчас нет ничего!
  -- Второй год идет перестройка, Горбачев обещает улучшить жизнь, но пока все хуже и хуже. Даже хуже, чем при Брежневе, не говоря о Сталине, это верно, - согласился Цолак.
   Петрос сдвинул веки и со всей злостью выпалил:
  -- А я вот не желаю, чтобы Армения зависела от Сталина, Брежнева или даже Горбачева. Я за свободную Армению. Мы сами должны стать хозяевами в своей стране. Сами!
  -- А как быть с Валехом, если он хочет жить там, где родился, где живет до сих пор - в СССР? - спросил Цолак, подмигнув Валеху.
  -- Кто хочет в СССР? - игриво переспросила вошедшая в комнату Ануш.
   Внезапно комната наполнилась плачем малыша. Невероятно сильный голос каким - то чудом поселился в этом крохотном тельце и словно от тесноты рвался на волю. Этот отчаянный пронзительный голос как бы вновь напомнил всем по какому поводу они собрались. Женщины, мужчины, дети - все всполошились. А все оказалось предельно просто: малыш требовал сухих пеленок, молока, зрелищ в виде разноцветных погремушек, которые отыскались в квартире Цолака и были спешно принесены Зарой.
  -- Дядя Валех, а как вы назовете сына?
  -- Как Марьям захочет.
  -- Тетя Марьям сказала, что посоветуется с вами, настаивала Зара.
  -- Да, она нам так сказала, - подтвердила сестра Гохар.
  -- Я не знаю.
   На несколько секунд в комнате воцарилась тишина. Армен, прижавшись к стене, грыз ногти, нахмурив брови и подошедшая Ануш стукнула его по рукам. Зара и Гохар хихикнули. Армен погрозил обеим сестрам кулаком и снова напоролся на строгий взгляд отца.
  -- Я придумал, назовите малыша Нвером, - предложил Армен.
  -- А что, хорошее имя, - одобрил Цолак.
  -- Нвер - это подарок в переводе с армянского, - заметил петрос.
  -- Есть похожее азербайджанское имя Энвер. У нас много общего сказал Валех.
  -- Молодец, Армен, похвалила парня Марьям. Она подошла к нему и поцеловала его в щеку.
  
  
   Вечером, когда гости ушли, Марьям подошла к мужу, положив ему на плечо свое красивое молодое лицо. Ее серо - зеленые глаза были влажными. Она всхлипнула. А он нежно погладил ее шершавой мозолистой ладонью по длинным каштановым волосам, расплескавшимся по спине. "все будет хорошо, Марьям, все будет хорошо"...
   Валех, глядя в глаза жены, всегда думал о том, что в ее жилах определенно течет армянская кровь, хотя она, возможно, и никогда не задумывалась об этом и уж точно не знает этого. У нее и впрямь были глаза армянки - чистые, светлые, и отчего - то безнадежно печальные. Однажды он сказал ей об этом. Она только грустно улыбнулась в ответ. И кто знает, что означала ее улыбка. Валех не решался спросить, но понял по - своему. Дескать, все так смешалось на этом древнем, обильно политом кровью клочке земли, что и не поймешь, кто ты на самом деле. Разве что вера у людей разная, если она вообще есть хоть во что - то. Во что - то святое. Вот Валех лет двадцать назад вступил в партию, хотя веры в коммунизм у него никогда не было.Вызвали, сказали надо, мол, он и вступил. В Аллаха он тоже не очень верил. Хотя в Аллаха, наверно, верил больше, чем в коммунизм. Только мучился сомнениями: если аллах есть и он всемогущ, как же он допустил, чтобы от его имени в разных концах света убивали людей только за то, что они иной веры, национальности, расы... А ведь убивали, калечили, насиловали. Неужели все по воле Аллаха? А если вопреки его воле, значит, он не так уж и всемогущ? Значит есть какая - то иная могучая сила, перед которой беспомощен сам Аллах? Не Дьявол ли это? И можно ли верить в Дьявола так же, как в Аллаха, служить ему? Валех часто мучился этими вопросами, но ни на один из них не находил ответа.
   Вот и сейчас, обняв жену, стоял он возле коляски и не мог понять, к добру ли все это. "Мы назвали малыша Нвером, что ж, пусть так , размышлял он, - подарок судьбы, Аллаха. Но если Дьявол сильнее Аллаха, то выходит, что этот живой комочек, подкидыш, красивый белолиций малыш, лежащий в коляске, подарок вовсе не Аллаха, а Дьявола?"
   Валех испугался своих мыслей, и, желая отряхнуться от них, вполголоса повторил:
  -- Все будет хорошо, Марьям, все будет хорошо.
  -- Я не знаю, - сказала, все еще всхлипывая, Марьям, - я только знаю, что как взяла его на руки, нашего малыша, почувствовала, что уже никому его не отдам.

Глава 3

   Малыш рос буйным. Часто среди ночи просыпался, кричал, успокаиваясь лишь после того, как Марьям или Валех брали его на руки, напевая колыбельную, мурлыкая, дурачась. Он буквально на все реагировал, глядя своими черными глазками и улыбаясь. Но стоило положить его снова в коляску, как пронзительный крик вновь вырывался из него. Валех не выдерживал этого крика, ему хотелось в такие минуты куда - то сбежать, спрятаться. Марьям же оставалась спокойной, брала малыша на руки, прижимала к груди: "Ну что ты, дурачок, кого испугался7"
  -- Ты иди ляг, говорила она Валеху, тебе рано вставать. А я с ним посижу.
   Валех послушно ложился на кровать, что стояла рядом с коляской малыша (жили - то они хоть и в новом доме, но в однокомнатной квартире). Заснуть Валеху до утра так и не удавалось. Вставал рано. Чувствовал себя разбитым. Марьям больше не пыталась "перехитрить" его, так что завтракать приходилось одному. Да он большей частью и не завтракал. Так, разве что выпивал стакан чая натощак и уходил, осторожно прикрыв за собой дверь, чтобы не разбудить ненароком жену или малыша. А на работе до обеда боролся с усталостью и только во второй половине дня понемногу приходил в себя. Сослуживцы замечали это, но виду не подавали, только про меж собой шутили: "Варпет Валех стал кормящим папой, и на ремонт машин сил у него не хватает". Многие просто, как водится, языки чесали. Но были и такие, что восприняли усыновление малыша (скорее всего, по их предположению, армянина) Валехом, как вызов им, настоящим армянам , а не каким - нибудь там перевертышам из Баку или Стамбула. Так думал и Петрос, осуждая Ануш за то, что отдала подкидыша азербайджанцам. "Если бы она была настоящей армянкой, а не... не... - размышлял, не находя нужного слова, Петрос, - она бы не посмела, сама бы воспитала, а не отдала. Так вот забирали армянских мальчиков турки и делали из них янычар, не помнящих своего рода и племени. Это, пожалуй, самое страшное в нашей истории".
   Петрос с каждым днем ощущал в себе все больше неприязни к Валеху. Ему становилось все труднее выносить само присутствие "этого наглого турка" на автобазе. Он бы с удовольствием вышвырнул бы Валеха на улицу, да нельзя было. "Защитники объявятся, - думал Петрос, - такие, как дружок его этот слюнтяй, обувщик Цолак. Интернационалистом хочет быть. Космополит проклятый. Портрет Андраника на руке наколол. А генерал Андраник таких, как этот Цолак за армян - то не считал. Все эти "цолаки" готовы лизать задницу туркам, русским - кому угодно, лишь бы им сытно жилось. Они рождены рабами и поэтому боятся свободы. Они не хотят свободной Армении и всех нас тянут в рабство. Ничего, ничего... Скоро и на нашей улице будет праздник".
  
  
   Праздник на улице Петроса наступил действительно скоро, когда по всей Армении прокатилась волна митингов, забастовок, когда в Кировакане стали хозяйничать какие - то бородатые парни в полувоенной форме, когда всюду на улицах,, по телевидению, в газетах все чаще встречались слова "Арцах", "Карабах", "Миацум". Петрос тоже отрастил бороду. Но огорченно обнаружив, что она у него какая - то темно - рыжая , не знал , как поступить. На фоне черной кудрявой шевелюры рыжая борода выглядела чужой, точно приклеенной по случаю маскарада. Даже отец Петроса, Абел Андраникович, называвший внезапно появившихся в городе "бородачей" не иначе, как фидаинами - защитниками народа, посоветовал сыну сбрить бороду... На что Петрос отвечал: "Скорее я подстригусь налысо, чем сбрею бороду до тех пор, пока Карабах не войдет в состав Армении, свободной Армении".
   И самым большим праздником для Петроса стал день, когда "бородачи" признали его своим, предложив вступить в нелегальное объединение. Организация называлась "Комитетом Карабах". Петроса привлекало название, хотя он мало знал о конечных целях комитета, задачах и методах их достижения. И потому, аккуратно посещая заседания комитета, он старался не участвовать в спорах. Комитет в Кировакане был немногочисленным, но на митингах собиралось для небольшого города довольно много людей. Не так, как в Ереване, конечно, на Театральной площади. Там все - таки столица! Но не меньше, как считал Петрос, чем в Ленинакане. "Ленинаканцы только кричат на своем понятном исключительно им самим диалекте, что живут в самом армянском городе, что их город - это чуть ли не символ армянства и чуть ли не вторая столица, а на деле..." - поток его мыслей фатально обрывался из - за того, что не хватало слов. Он завидовал тем, кто мог красиво излагать свои мысли на бумаге или выступать на митинге. Завидовал так, как завидуют хорошим певцам безголосые, мечтающие стать звездами эстрады. Но он успокаивал себя тем, что за него есть кому писать и говорить.
   Однажды Петрос, встретив утром Валеха в гараже, сказал ему:
  -- Не страшно ли тебе жить? Вижу по глазам - плохо спишь.
  -- А чего мне бояться, я не вор, не бандит, невольно ответил Валех.
  -- Ты что же, телевизор не смотришь, газет не читаешь?
  -- Про меня ничего не говорят и не пишут, Петрос - джан, попытался отшутиться Валех. И серьезно добавил:
  -- Да я не чувствую за собой греха, чтобы чего - то бояться.
  -- Ты бы свой партбилет подальше спрятал или лучше бы съел вместо завтрака, - захохотал Петрос, не забыв, однако, уточнить, - шутка, варпет!
   Валех хотел улыбнуться, но вместо улыбки получилась гримаса. В ту минуту Петросу хотелось одного - стеретьсвоим кулачищем гримасу с лица Валеха. Но он сделал над собой усилие, как в день пятидесятилетия Валеха, когда пришлось вручать юбиляру именные часы...
   С того дня, как в квартире Валеха появился ребенок, его не покидала тревога: "А что, если объявится мать, узнав, что мальчик попал в азербайджанскую семью?" В последние месяцы беспокойство усиливалось еще и тем, что все вокруг только и говорили о мужественных карабахцах, борющихся за свое освобождение от колониального гнета Азербайджана. "Какое к нам это имеет отношение? - успокаивала Марьям. - Мы же не угнетаем карабахцев. Чего ты боишься?" "Но мы - азербайджанцы, усыновившие армянского мальчика, - переходил на шепот от волнения Валех, - и нам спокойнее было бы уехать отсюда. Чем скорее, тем лучше". "Я никуда не поеду, спокойно, но твердо говорила Марьям, - я никуда не поеду из своего дома".
  
  
   Первого марта 1988 года Нвер сделал несколько самостоятельных шагов по комнате, и Марьям не могла сдержать радости. Она выбежала из квартиры, позвонила в соседскую дверь и, когда Ануш вышла, Марьям не сразу заметила, что подруга была вся в слезах.
  -- Идем скорее к нам. Нвер ходить научился!
   Ануш еле слышно прошептала: "Подожди, я скоро приду". Она ушла, закрыв за собой дверь. А Марьям, вернувшись к себе и взяв Нвера на руки, мучилась догадками, что же произошло с Ануш.
   28 февраля у Ануш в Сумгаите погибли двоюродный брат, сестра и дядя. Сообщили родственники из Баку. Подробностей они сами не знали. Только сказали по телефону, что вся семья Мелконян (фамилия дяди) зверски убита во время погромов...
   Ануш так и не зашла в тот день к Марьям. Не смогла. В ней, словно что - то оборвалось, будто какая - то струна лопнула. Умом понимала, что соседи - то не виноваты, но видеть их было тяжело.
   Поздно вечером, после телевизионной программы "Время" рассказывающей о подготовке к празднику весны - Байраму - в Азербайджане, к Гусейновым заглянул Цолак. Он выглядел очень уставшим.
  -- Ты вот что, - сказал он Марьям, как бы извиняясь, - не обижайся на Ануш. Ей надо успокоиться. Такое горе...
  -- Я все понимаю, вы ведь мне, как родные, - ответила Марьям.
  -- Присядь, пожалуйста, Цолак - джан, - предложил Валех и, посмотрев на жену, сказал:
  -- Марьям, принеси нам, пожалуйста, по чашке кофе.
  -- Не беспокойтесь. Я только на минутку.
  -- Так ведь только по чашечке кофе.
  -- В другой раз, уста. Поздно, я, пожалуй, пойду.
   Ануш зашла к Марьям лишь через три дня. Принесла Нверу игрушечный пистолет. Он взял у нее из рук пистолет и принялся тереть о пластиковое дуло десны. Марьям осторожно отобрала игрушку у малыша, положила "оружие" на свободный стул и, чтобы мальчик не разревелся, дала взамен сушку. Мальчику было все равно, обо что тереть десны и, на сей раз обошлось без крика.
  -- Хочешь чаю или кофе, - спросила соседку Марьям.
  -- Какие же они звери, какие звери... - сказала Ануш, как бы себе самой.
  -- Ты о ком7
  -- Об этих скотах, - сорвалась на крик Ануш, - ятам жила и ничего не знала о них. Я не знала, какие они подонки. Вот ты здесь живешь, Марьям, и никто тебя не обижает, правда ведь? А там... За что они убили их?
  -- Это бандиты... - сказала Марьям.
  -- Весь город - бандиты? - спросила Ануш раздраженно. Она разрыдалась, кусая губы. Марьям тоже расплакалась, она пододвинула свой стул поближе к Ануш и обняла подругу, положив ее голову себе на грудь.
  -- Весь город... Весь город... - задыхаясь, захлебываясь в слезах, повторяла Ануш.
  -- Их будут судить. Они заплатят за все, вот увидишь, - успокаивала подругу Марьям.
   И как - то странно, нелепо, некстати после этих слов, произнесенных Марьям с дрожью в голосе, Нвер неожиданно расхохотался , достав со стула подаренный пистолет и закинув его под стол. Конечно же, Нвер смеялся не над словами мачехи, смысл которых постичь пока не мог, но почему - то от его смеха Марьям сделалось жутко. И почему - то именно в тот миг ей захотелось уехать., как не раз предлагал Валех. Собраться и уехать в Баку, в котором она была лишь однажды в далеком детстве... Это желание нахлынуло на нее неосознанно, но оно было не столь сильным, чтобы казаться непреодолимым. Она все еще сидела в своей комнате, обняв за плечи плачущую подругу, но в мыслях была далеко отсюда, в том самом городе на берегу Каспия, из которого пришла недобрая весть. Она жалела Ануш, но еще более жалела себя, хотя и не понимала, почему.
   А вечером, сидя у телевизора рядом с Валехом, Марьям поцеловав мужа, тихо сказала:
  -- Давай уедем, Валех...
  
   Утром Валех подошел к Петросу, попросил отпуск и протянул заявление, сославшись на нездоровье. Петрос вопреки ожиданиям Валеха без всяких вопросов наложил резолюцию: "Не возражаю". Не было вопросов и у начальника автобазы.
   "Легко отпускают, будто я и не нужен вовсе". - обиженно подумал Валех, хотя сам того желал, чтобы отпустили без лишних расспросов. Но уязвленное самолюбие не позволяло радоваться обретенной свободе действий. И у него на весь оставшийся день испортилось настроение. Он шел домой пешком, как бы по инерции раскланиваясь по дороге знакомым, отвечая на дружеские приветствия, но мысли его возвращались к тому самому моменту жизни, когда до обидного легко отпустили его , лучшего мастера в отпуск.
   "Чужой я им всем. Чужой. С рождения чужой в этом городе", - подумал Валех и зашагал быстрее по талому снегу, подняв воротник теплого , но давно немодного приталенного пальто. Он шел, сгорбившись, спрятав руки в карманы, голову - в поднятый воротник, стараясь ни на кого больше не смотреть, подгоняемый мучительно горестным ощущением своей ненужности, болезненным чувством обманутости всеми вокруг, растущей злобой на Петроса, на "бородачей", на Карабах и карабахцев, на Горбачева с его демократией. Он остановился у своего подъезда, обернулся на толпу подростков с трехцветным армянским флагом, выкрикивавших: "Сумгаит - геноцид!". Валех ностальгически вспомнил еще не стершийся в памяти день своего пятидесятилетия, когда Петрос преподнес ему, Валеху, именные часы. Вспомнились не только сам Петрос, сослуживцы, поздравления, но и надпись на подаренных часах: "Варпету Валеху Гусейнову на добрую память от друзей в день его пятидесятилетия".
   "От друзей, друзей...", - мысленно повторил Валех. Ему захотелось кричать, плакать, стонать от тоски. В нем, воспитанном в эпоху хрущевской оттепели, просыпалась необъяснимая тоска по Сталину...
  
  
  

Глава 4

   Самолет приземлился в бакинском аэропорту "Бина" строго по расписанию. Багаж выдали без задержки. Такси удалось найти в считанные минуты - все это вместе взятое приободрило Валеха, и он с удовольствием отметил про себя, что удача на его стороне. Он был чуточку фаталистом, и это часто мешало ему жить, но иногда помогало.
   Валех, надев очки и достав из внутреннего кармана пиджака записную книжку, прочел адрес: "Буйнакская... рядом с ЦК..."
  -- Издалека приехал, брат? - спросил водитель, включив зажигание. Машина завизжала, рванувшись с места так, что Валех, наклонившийся было вперед, откинулся на спинку сиденья рядом с шофером. Таксист - толстяк лет сорока пяти с двойным подбородком - улыбнулся, обнажив золотые зубы. Он вел машину уверенно, хорошо чувствуя скорость - это опытный глаз Валеха приметил, едва успели выехать из аэропорта на трассу.
  -- У тебя акцент не наш. Я говорю, издалека приехал, брат, да? - переспросил шофер.
  -- Из Армении...
  -- Я так и думал. А ну, расскажи, дорогой. Выгнали тебя, да? А семья где? Верно говорят, что они нашим женщинам груди режут и у детей на спинах кресты выжигают?
   Маленькие узкие глазки Валеха расширились от этой чудовищной лжи, которую, как он понял, кто - то распространяет в Баку.
  -- А ты слышал, да в Сумгаите, оказывается, все дашнаки натворили, и теперь нас хотят представить на весь мир дикарями? Какого - то Григоряна поймали. Говорят, он лично семерых армян зарезал, а выдавал себя за азербайджанца, слышал, да, брат?
  -- Не - ет!
  -- Что ты! Они на все способны. Хотят у нас Карабах забрать. Мы им еще дадим.
   Чем больше говорил таксист, тем неуютнее чувствовал себя в машине Валех.
   Когда въехали в город, водитель на какое - то время вновь оживился.
  -- Через Азнефть проедем, бульвар тебе покажу.
  -- Да я его видел, бывал в Баку.
  -- У тебя на Буйнакской родственники, да?
  -- Брат. Тетин сын.
  -- В доме ЦК живет, наверно, большой человек, да?
  -- Да как сказать. В ЦК работает, заведует столовой.
   Лицо у таксиста вытянулось от восщинения.
  -- Вот это да! Богатый человек, уважаемый человек, любой вопрос решить может. Ты у него квартиру попроси, не мелочись. Он может, я верно говорю. Он все может.
   Машина резко затормозила у пятиэтажки на Буйнакской. Валех мельком глянул на счетчик, но только теперь заметил, что водитель его так и не включил.
  -- Сколько я должен, уважаемый?
  -- Гостем будь, брат, ничего не надо. Ты же - беженец!
  -- Возьми сколько нужно, - сказал Валех, протянув крупную купюру, которой хватило бы на поездку в соседний город Сумгаит, прогремевший на весь мир геноцидом.
  -- Спасибо, брат. Будь здоров!
   Водитель спрятал деньги в карман. Валех понял, что на сдачу рассчитывать бесполезно. И неловко было требовать ее у таксиста после столь долгого душевного разговора по дороге. Он вытащил из кабины свой чемодан, лежавший на заднем сидении и захлопнул дверцу.
   С минуту Валех стоял в нерешительности, раздумывая, как ему поступить: войти в дом или сначала позвонить с улицы. Ведь он не сообщил о своем приезде. Но потом решил все - таки сделать сюрприз двоюродному брату.
   Сюрприза не получилось. Али - так звали родственника Валеха - дома не оказалось. Время близилось к обеду, и он мог прийти в любую минуту. Валех знал, что Али всегда приходил в обеденный перерыв домой. Годы работы в системе общепита совершенно отвратили его от столовой и ресторанной пищи. Дети, очевидно, были на занятиях: сын, Тогрул учился в мединституте, а дочь, Зибейда - в народнохозяйственном на экономическом факультете. "Ну а где же Джамиля - ханум? Наверно, вышла в магазин. Какой еще магазин? Али все сам приносит в дом!" - спорил сам с собой Валех. Он поставил чемодан у двери, присел на него и принялся ждать хозяев. Дорога Валеха утомила. Он снял очки. Протер осовевшие глаза. Сунул очки в карман пальто, которое держал на коленях. "И зачем я только оделся в зимнее? Здесь так тепло, как у нас бывает летом. А ведь начало весны - март на календаре! Марьям уговорила. Как она там без меня? А Нвер?"
   Он понял, что уже скучает по Марьям и Нверу, хотя ушел из дому сегодня утром - вроде, времени прошло немного. На работе он ничего подобного не испытывал, а здесь...
  -- Вы кого - то ждете? - незнакомый голос вернул Валеха в реальность. Он поднял глаза. Перед ним стоял крепкий на вид молодой человек с короткой стрижкой и редкой черной бородкой. В одной руке он держал турецкий флаг, а в другой - металлическую трость.
  -- Да, я Али жду.
  -- Али - мюаллим вас знает? - спросил парень, делая ударение на слове "мюаллим" (так в Азербайджане обращаются к учителям или очень авторитетным, влиятельным людям).
  -- Знает. Он мой родственник. А что?
  -- Извините меня ради Аллаха. Неудобно получилось, но я...
  -- Что?
  -- Я... Знаете какое время нынче? Я вас за армянина чуть было не принял. Думаю, надо проверить, кто это сидит под дверью Али - мюаллима. Мало ли что! Говорят все армяне в Баку вооружились и ждут удобного случая, чтобы напасть на нас. А у вас, извините, внешность похожая..
  -- А кто говорит?
  -- Что?
  -- Что армяне хотят напасть?
  -- Все говорят! И на митинге. Я в инженерно - строительном учусь и у нас в институте тоже все говорят. Ну, ладно, я на митинг опаздываю.
  -- Ты погоди! Ты в этом доме живешь?
  -- Да. Мой отец дружит с Али - мюаллимом. Отец тоже в ЦК работает, только инструктором...
  -- А можно я с тобой пойду? Чемодан у тебя оставлю и пойду. А к вечеру, когда вернемся, хозяева наверняка будут дома.
  -- Конечно, можно! Нужно даже, раз вы азербайджанец, да еще родственник такого уважаемого человека, как Али - мюаллим.
   Парня с турецким флагом и металлической тростью звали Гардаш, что переводится на русский язык, как брат. Кому он был братом, кровным или названном, Валех не знал, но заметил, что в толпе на митинге его знали и по дружески тепло приветствовали многие такие же молодые небритые парни с металлическими прутьями, турецкими флагами, портретами каких - то незнакомых ему людей.
  -- чьи это портреты? - спросил Валех.
  -- Героев Сумгаита!
   Валех хотел спросить, что же такого героического они совершили, но не решился. Он только старался повыше поднять голову, чтобы из - за множества спин получше разглядеть стоявших на трибуне ораторов.
   На трибуну вышел тощий бородатый молодой человек в чалме и халате. Прокатился восторженный подобострастный шепоток: "Панахов! Панахов будет говорить! Панахов!"
  -- Кто он такой? - спросил Валех у Гардаша.
   Тот только приложил указательный палец к губам - дескать, не время сейчас для разговоров.
   Человек в чалме и халате поднял правую руку над головой, обращенной ладонью к толпе. И толпа моментально затихла, словно загипнотизированная.
   Человек в чалме и халате начал говорить ровным голосом, перемежая в своей речи проклятия в адрес "неблагодарных карабахских армян и всех их соплеменников" цитатами из священного Корана. Он воздевал руки к небу, прося у Аллаха справедливой кары за это "предательство" для неверных. Он клеймил " вечным несмываемым позором дашнаков Аганбекяна, Балаяна, Капутикян, а также ими купленных дашнакских агентов Сахарова, Старовойтову..." Кого - то еще. Кого - Валех не разобрал, но с ужасом отметил мысленно, что в этом списке почему - то оказались лишь самые выдающиеся гуманисты и правозащитники. Он бы не осмелился об этом сказать. Ни здесь в Баку, ни там, в Кировакане. Житейский опыт, интуиция подсказывали ему, что это было бы смертельно опасно. Но стоя в толпе, он никуда не мог спрятаться от собственных крамольных мыслей, и этот истукан в чалме, перед которым благоговела толпа, вызывал у него лишь чувство брезгливости. Ему захотелось уйти поскорее с этой площади, обмыться под душем, очиститься. Он чувствовал себя так, словно его кто - то с головы до пят вымазал грязью.
  -- Мы не хотим крови! - кричал вождь толпе, - но нас толкают к священной войне дашнаки, сеющие семена ненависти, подстрекающие, протягивающие свои грязные лапы к нашей земле. И, если они не успокоятся, мы вынуждены будем защищаться, братья! "Свободу героям Сумгаита! Смерть армянам!" - неистовствовала толпа.
   А человек в чалме стоял над бесновавшейся толпой, скрестив на груди руки и, должно быть, в тот миг представлял себя на земле наместником Аллаха. Да и как он мог не считать себя всесильным, если толпа, готовая повиноваться каждому его слову и жесту, видела в нем больше, чем своего лидера, защитника народа. Она жаждала, чтобы он повелевал ею. Толпе нужен был идол и она готова была его создать. И лишь Валех в этой орущей, жаждущей крови толпе, ощущал себя чужим, случайным, заблудившимся. Ему стало зябко. Задул порывистый ветер, хлеставший по щекам. Валех поднял голову к небу. Над площадью, над толпой собирались тучи.
  
  
   А в этот же день и час в армянско - русских кварталах города беспокойно прислушивались к каждому звуку, долетавшему с площади. В хилых жилищах стареньких армянских дворов в Арменикенде, на Хуторе, Завокзальной и вовсе не верили, что обойдется без кровопролития. Мужчины , женщины, старики и подростки, помня о Сумгаите, запасались бутылками с керосином и бензином, держали наготове топоры, ножи, котлы с кипящей водой. Готовились защитить, если не свои жизни, то хотя бы честь и достоинство...
   Хуже, тревожнее было в семьях армян, которые жили вдали от этих мест "компактного проживания русскоязычного населения". Они были разобщены, не знали друг - друга и уповали лишь на счастливый случай - "авось, пронесет" - и на добропорядочность соседей - азербайджанцев.
   К голосу толпы нервно прислушивались и на Буйнакской, в охраняемой со всех сторон, напоминавшей неприступную крепость, цитадели местных партработников. И пока крепыш Гардаш напрягал свои голосовые связки на площади, размахивая турецким флагом, его папаша - инструктор ЦК Компартии республики ломал голову над очередным ребусом из арсенала дворцовых интриг. Он знал, что новый Первый невзлюбил весь их отдел во главе с шефом, считая всех их ставленниками своего предшественника. Знал он и о том, что шеф отдела в сговоре с премьер - министром и почти открыто бойкотирует все поручения Первого. Он слышал, как шеф сказал своему заму: "Этот самонадеянный индюк - ставленник Кремля еще узнает на что мы способны. Он хочет крови, так он ее получит..."
   "Я мог бы через Второго оказать неоценимую услугу Первому. И тогда...",- раздумывал инструктор, видя себя уже в кресле заведующего отделом административных органов. Он выдвинул ящик стола, быстрым движением извлек из него пачку "Мальборо", вытащил сигарету, размял ее пальцами и закурил. Инструктор три дня назад в очередной раз бросил курить и после столь долгого воздержания от двух затяжек почувствовал легкое головокружение. Он загасил сигарету, оставив сломанный окурок в пепельнице и вновь предался своим размышлениям. "А что, если там, наверху - более крупная игра?" Он машинально обернулся и внимательно посмотрел на портрет генсека Горбачева, висевший у него за спиной. "Тогда Второй телеграфирует обо всем в Москву в обход Первого и мне - конец...Нет уж, пусть все идет, как идет. Я лучше пережду. Если начнется сегодня или завтра, Первый превратится в политический труп. Кремль вынужден будет сделать его козлом отпущения. За беспорядки в Баку должен будет ответить именно он и по полной программе. Замять не удастся. Особенно после Сумгаита. Они на это и рассчитывают - заговорщики... "
  
  
   Опасения бакинских армян, предположения инструктора ЦК, интриги недругов Первого на сей раз оказались напрасными. А может быть по чьей - то воле незримой могучей рукой был отведен уже занесенный над головами выбранных жертв заготовленный заранее меч...
   Небо обрушило на землю нескончаемый дождь, смыв с разгоряченной площади толпу, новоявленного пророка в чалме и халате - полуграмотного фанатика Панахова.
  
  

Глава 5

   Али, Джамиля - ханум, их дети очень обрадовались Валеху. В последний раз они виделись лет пять назад. Сначала Валех гостил в Баку, а спустя месяц, кажется, в августе, Али с семьей приехал в Кировакан. Валех помнит, как Али, погуляв тогда по городу, рассказывал потом вечером за чаем:
  -- Веселые люди у вас в Кировакане, Валех. Иду по городу, смотрю киоск с мороженным. Дай, думаю, куплю мороженное, оно в Армении, я слышал, вкуснее, чем у нас. Подхожу, а киоск, оказывается, закрыт, хотя на табличке написано: "Работает с 9 - 00 до 18 - 00 без перерыва". Прождал минут пятнадцать зря, пока, наконец, один добрый человек не подсказал: "не надо ждать, дорогой, разве ты не знаешь, что у нас, у армян, все наоборот. Этот киоск все лето закрыт, а зимой, наверно, откроется".
   Все тогда весело смеялись за столом. И али громче всех смеялся, приговаривая: "Люблю я их - чертей, они и над собой посмеяться не бояться, и дело умеют делать. Вот у нас в Баку, когда кому - то ремонт надо делать или брюки сшить, так говорят: нужен или хороший мастер или любой армянин..."
   Валех помнит все. Но сейчас, за столом в доме Али говорили совсем о другом.
  -- Давай, рассказывай - сказал после третьей рюмки армянского коньяка Али, не пойму, как ты Марьям одну оставил.
  -- Да я не надолго, квартиру приехал подыскать. Найду обмен и сразу назад.
  -- Ну, квартиру мы тебе подыщем, - это не проблема. Свою на лучшую обменяешь, да еще доплату получишь деньгами, так сказать, за моральный ущерб.
   Валех от этих слов раскашлялся, едва не подавившись привезенным армянским сыром, завернутым в лаваш. Али суетливо постучал по его спине. А квадратная, полнолицая с жировиком под тяжелым подбородком Джамиля - ханум невпопад пискливо заголосила: "На здоровье! На здоровье, Валех! Пусть враги наши подавятся!"
   Придя в себя, Валех сказал, что его бы устроила скромная квартира и без всякой доплаты. Но Али возразил с укором:
  -- И думать не смей. Вот у сына моего - Тогрула в группе, он же в русском секторе , ты знаешь, один армянин учился. Так его родители Ереван перевели на учебу, асами поменяли трехкомнатную квартиру на однокомнатную. Да еще пять тысяч дали сверху, Аллахом клянусь!
  -- Папа верно говорит, - подтвердил Тогрул, одетый в спортивный костюм "Адидас", - того парня Арменом звали, он всегда не хуже меня одевался. Все фирменные шмотки на нем были. Отец его фотографом в ателье работал.
  -- Они здесь все богато живут, - сказал Али, подлив в рюмку из бутылки "Ахтамара" и неприятно икнув.
  -- За что ты их так возненавидел? - тихо спросил Валех, осторожно отстранив свою рюмку. От этого вопроса Али окаменел с поднятой рюмкой и открытым ртом, выпучив мендалевидные глаза на Валеха. Джамиля - ханум в дорогом атласном халате всплеснула руками. А Тогрул и его сестра - Зибейда с любопытством следили, чем же все кончится.
  -- За что? - чуть громче повторил Валех.
  -- И ты еще спрашиваешь? - проглотив коньяк, горячился Али, - они крадут у нас Карабах, издеваются над нашими братьями и сестрами в Армении, а я их должен любить за это?
   На лысине и узком лбу Али выступили капли пота. Он порылся в кармане, но не нашел платка.
  -- Тебя и Марьям гонят, а ты мне такие вопросы задаешь!
  -- Никто нас не гонит!
   Джамиля - ханум готова была зарыдать, лишь бы избежать скандала. Случись в доме ссора или того хуже - рукоприкладство, как ей перед соседями оправдаться? Что они подумают о ее семье? А у нее ведь дочь - невеста! Кто к ней посватается после такого позора! Все обошлось. Слез хозяйки не потребовалось. Али, оценив ситуацию, решил не осложнять отношения с родственником. Другое дело, что и помогать ему после такого разговора незачем. "Пусть теперь сам выкручивается".Али примиренчески включил дежурную улыбку (этому в ЦК обучена была каждая уборщица), заговорил тоном услужливого официанта:
  -- Брат мой, вот попробуй наших гранатов. Спорить мы не будем. Наверху лучше нас разберутся что почем. Для этого у нас советская власть есть и коммунистическая партия, политбюро, генеральный секретарь, ЦК и армия, милиция и КГБ. А мы - люди маленькие.
  -- Согласен. Мы не сможем до конца разобраться в происходящем пока нам не объяснят те, кому по должности положено. Нам, простым людям делить нечего. Я так понимаю. Не надо нам беспорядков, митингов, демонстраций. И этой демократии - тоже не надо! Я знаю, что власть у нас добрая, но может и кулак показать. Должна показать! И наказать всех виновных! За Сумгаит, за все преступления! Нельзя иначе. Люди должны бояться силы власти, тогда будет порядок. Ты согласен?
  -- Всех накажут, не сомневайся.
  -- Я был сегодня на митинге. Какой - то моральный урод строит из себя вождя и призывает к насилию! Я такого нигде раньше не видел. И это безнаказанно! Ты в ЦК работаешь, неужели твои начальники ничего не знают?
  -- Они мне не отчитываются, Валех. Я столовой заведую, ты разве забыл? Политика - не моего ума дело. И тебе не советую лезть в политику, а то шею намылят!
  -- Кто намылит? Пусть намылят! Где наша власть, куда она смотрит?
   Али закрыл лицо руками и тяжело вздохнул.
  -- Ты вот что, Валех, тебе надо отдохнуть. Твоя комната готова, Тогрул проводит тебя.
  -- Спокойной ночи, спасибо за хлеб - соль.
  -- Да что ты, что ты! - замахала руками Джамиля - ханум. Твой приезд - праздник для нас. Она строго посмотрела на дочь и резко бросила ей:
  -- Зибейда, не сиди, как кукла. Убери со стола.
   Девушка послушно принялась за работу...
   Всю ночь Валех промучился. Вертелся на кровати под пододеяльником, "начиненным" пуховым одеялом.. Кряхтел, кашлял, потирал пальцами отяжелевшие виски. Пытался отогнать от себя разные навязчивые мысли о добре и зле, приходившие на ум цитаты из прочитанных когда - то книг. "Весы добра и зла повреждены, на свете не осталось чувства меры..." "Человек благородный всегда отщепенец для своих соплеменников и соплеменниц..." Эти поэтические строки древних мудрецов Востока не давали ему покоя всю ночь. Заснуть удалось лишь под утро. На рассвете сон покинул его также внезапно, как и налетел. На Буйнакской по утрам шумно, людно, оживленно. Человеку чуткому, привыкшему к тишине провинциального небольшого городка, невозможно не проснуться от грохота на одной из центральных улиц двухмиллионной республиканской столицы.
   Завтракали в квартире Али обычно на кухне. Благо - кухня просторная, не как у "простых смертных", хоть Али и считал себя "человеком маленьким", которому нет дела до большой политики. В семье "маленького человека" из ЦК сделали исключение в честь "дорогого гостя" и завтрак подали в гостиной.
  -- Какие у тебя на сегодня планы? - поинтересовался Али, перед тем, как отправить в рот кусочек бутерброда с черной икрой.
  -- Буду искать квартирный обмен.
  -- Моя помощь нужна?
  -- Пока, я думаю, нет. Потом... Если возникнут сложности с оформлением.
  -- Ну, это мы запросто уладим. Есть у мегня один товарищ - инструктор ЦК, сосед мой. Золотой человек. Вот такой!
   Али поднял кверху большой палец. Валех догадался, что "золотой человек" - отец его нового знакомого юнца - Гардаша, оравшего вчера на митинге: "Смерть армянам! Свободу героям Сумгаита!"
  -- Я пойду. Спасибо за все. Хочу за день управиться и - назад.
  -- Ты же не съел ничего, разве так можно? - заголосила Джамиля - ханум.
  -- Поухаживать за вами, дядя Валех? - заботливо спросила Зибейда.
  -- Берите икру, - посоветовал Тогрул.
  -- Да я по утрам никогда не ем, - соврал Валех.
  -- Ну, что он у чужих что ли? Захочет - поест, - заключил Али.
  
  
   На стене одного из домов возле метро "26 бакинских комиссаров" Валех прочел объявление: "Меняю двухкомнатную квартиру со всеми удобствами в центре Баку на любую квартиру в Ереване. Обращаться по телефону..." Валех достал из кармана блокнот, ручку. Хотел переписать номер. Но с досадой подумал: "Кировакан - не Ереван.Захочет ли человек меняться? Все хотят в Ереван. Может они не знают, что в Армении есть другие города?" Мысли его прервал мужчина лет пятидесяти внешне похожий на мировую знаменитость - французского певца и композитора Шарля Азнавура:
  -- Вы приезжий? Сразу видно. На что меняете? Ереван, Ленинакан, Кировакан, Раздан? Мне все равно, если, конечно, не глухая деревня. В деревне я жить не могу, я - геофизик, в деревне для меня нет работы.
  -- Кировакан устроит?
  -- Вполне. Уютный городок. У меня там сын служил. Не совсем там. В тех краях. И работу найти можно...
  -- У меня квартирка маленькая...
   Незнакомец замялся. Достал из кармана пачку "Салюта". Закурил. Предложил сигарету Валеху. Узнав, что Валех некурящий, замотал головой то ли одобрительно, то ли сочувственно. После продолжительной паузы "Азнавур" извиняющимся тоном произнес:
  -- У меня семья. Нам и в нашей большой квартире тесновато приходится...
  -- Я все понял...
  -- Нет, я боюсь за своих дочерей - их у меня две. И за сына тоже боюсь. Но за дочерей больше. У вас есть дети?
  -- Сын.
  -- Я хочу поскорее увезти их отсюда. Ждать опасно!
  -- Сожалею, но...
  -- Если бы вы немного доплатили, мы бы могли уже там...
   Валех хотел уточнить сумму доплаты, но в разговор вмешался какой - то парень, заоравший вдруг на всю улицу:
  -- Люди, посмотрите! Эти наглые армяне нашими квартирами торгуют! Крадут у нас все!
   Налетела банда юнцов и при абсолютном безразличии прохожих стала избивать пожилого армянина. А у того не было сил защищаться, он лишь прикрывал руками голову и лицо. Как мог. Валех закричал. Он не понимал, что именно кричал. Но этот истошный крик, возможно, остановил убийство. Стоявшие неподалеку и демонстративно отвернувшиеся милиционеры все - таки вынуждены были вмешаться...
   "Юные патриоты" разбежались. Армянин поднял голову, посмотрел ненавидящим взглядом на Валеха, хотел было что - то сказать, но махнул рукой и пошел прочь, оставив на асфальте следы своей крови. Валеху стало страшно. Он почему - то вспомнил своего начальника - рыжебородого Петроса... Валех стоял еще долго, не в силах сдвинуться с места. Оглядывался по сторонам, словно искал у кого - то поддержку. Но случайным прохожим было не до него. Они спешили по своим делам. А толпе зевак, смотревших в его сторону, он был не нужен. Толпа не замечала его. Она была далека от его переживаний, сомнений, мук совести. Она растекалась живыми потоками в разные стороны, чтобы слиться на огромной площади возле приморского бульвара в бушующий страстями ненависти штормовой океан, готовый снести любую плотину на своем пути и потопить целый город, сломав ему судьбу.
   Толпа - не народ, она всегда бездушна, бездумна, беспощадна. Толпе нужен только идол такой же фанатичный, безрассудный, безжалостный, как она сама, готовый взять на себя кровавый грех, освободив ее от страха...
   Валех почувствовал непреодолимое желание уехать из этого города. В какой - то момент он подумал, что это не Баку. Он помнил Баку прежних лет. Приветливый, доброжелательный, гостеприимный. Но таким он помнил и своего двоюродного брата Али. Теперь и Баку и Али изменились до неузнаваемости. Что произошло? Демократия? Но ее в сущности нет. Есть агрессия толпы при полном попустительстве власти. А если это и есть демократия, тогда выходит, что она ничто иное, как хаос...
   Так думал Валех, и в его душу потихоньку змеей опять заползала тоска. Это была ностальгия по временам железного порядка с хозяином в могучей державе, внушавшей всему миру страх. Валех с радостью вернулся бы в ту доперестроечную авторитарную эпоху, хотя и ему мечталось когда - то о свежем ветре свободы...
  
  

Глава 6

   Несколько месяцев после возвращения Валеха из Баку промчались стремительно. Жизнь шла своим чередом, и не было в ней ничего примечательного. Марьям давно успокоилась и теперь даже не заикалась об отъезде из Кировакана. Как и прежде, к ней частенько захаживала Ануш, приносила последние сплетни, гадала на кофейной гуще. Иногда поздними вечерами заглядывал на часок к Валеху Цолак. Нвер научился ходить, лепетал какие - то слова, и это всех очень забавляло. Армен, Зара и Гохар привязались к мальчику, и не было дня, чтобы они не провели с ним хотя бы часа. Каких только игрушек, костюмчиков они ему не приносили! Доставали все, ясное дело, с переплатой у спекулянтов, перекупщиков. В магазинах, кроме уродливых отечественных кукол и надувных резиновых попугаев, ничего невозможно было найти. Нвер привык получать подарки. И едва кто - либо из взрослых переступал порог, малыш шел навстречу, радостно смеясь, протягивая ручонки и хлопая в ладоши.
   Нвер рос красивым мальчиком - белолицым, голубоглазым с темно - каштановыми кудрями. "Настоящий армянин!" - довольно восклицал Цолак, глядя на мальчика. "На русского похож" - упрямо твердил Армен, натыкаясь на строгий взгляд отца. "Яйцо курицу не учит! - заводился Цолак, - Я же знаю, что говорю: когда то армяне были белолицыми, светлоглазами, высокими..."
   Этот декабрьский вечер был как бы продолжением размеренной, неприметной жизни семьи Гусейновых, к какой они попривыкли. И вдруг - анонимное письмо... Валех долго вертел в руках конверт, на котором было написано вместано имени и адреса отправителя: "Организация "Великая Армения" информирует". Он вскрыл конверт и начал читать: "Организация "Великая Армения" доводит до вашего сведения, что на территории Азербайджана совершены варварские акты геноцида против армян в ответ на демократические и конституционные требования о выходе НКАО из состава Азербайджанской ССР и воссоединении Арцаха с матерью - Родиной Арменией. В нашу республику приезжают беженцы армяне из Азербайджана. В связи с этим, советуем вам покинуть Кировакан, так как впредь никто не может гарантировать вам и вашей семье безопасность."
   Валех прочитал, поморщился и сначала подумал, что это розыгрыш. Но мысль о розыгрыше показалась ему не убедительной. Он заволновался и стал внимательно вчитываться в каждую строчку письма. Собрав остатки знаний из истории Армении, он с трудом, но все же сообразил, что Карабах и Арцах - одно и то же. Арцах - древнее название Карабаха. "Но при чем же здесь "Великая Армения" и откуда она взялась?" - недоумевал Валех. Он решил показать письмо Цолаку.
  -- Ерунда, спокой но сказал Цолак, - не бери в голову, это какие - то сопляки...
  -- Какие сопляки? Кто им позволил? Куда власть смотрит?
   Он вспомнил как в Баку на его глазах рядом с милицейским патрулем банда молокососов избила пожилого армянина... Валех испугался. Он никому ничего не рассказывал после возвращения из азербайджанской столицы. Даже Марьям. Только сказал ей, что повидал Али, что у них все хорошо, но с квартирами в Баку трудно и Али не смог пока найти для них подходящий обмен. Марьям знала, что у Али большие связи и уж он - то все может найти, когда хочет... Но сделала вид, что поверила Валеху. Ей самой уже никуда не хотелось уезжать. Валех тоже не склонен был к перемене места жительства. Выгнать его из Кировакана мог только страх...
  -- Ерунда, - еще спокойнее произнес Цолак, - армяне никогда не прольют невинную кровь. Не бойся! Да и я тебя в обиду не дам.
   Валех в Цолаке не сомневался. "Этот не выдаст, такие не предают", - думал Валех, но успокоение не приходило. И решился на отчаянный шаг - сказать о письме Петросу...
   Так бывало не раз: Валех ложился спать с одними мыслями, а просыпался с другими. Утром Валех начал сомневаться, а стоит ли говорить с Петросом... "Он же из этих..." Всю дорогу до автобазы он взвешивал "за" и "против", но все - таки решился. Петроса Валех застал в гараже хмурым, раздосадованным чем - то. Но это Валеха не остановило. Он подошел к начальнику, негромко взволновано сказал:
  -- Нам надо поговорить. Наедине.
  -- Тебе надо или нам?
  -- Мне.
   Он протянул письмо.
  -- Ну и что? Люди тебя по - человечески предупредили, а ты в штаны наложил.
  -- Ничего я не наложил.
  -- Тогда не теряй времени зря... Думай - не думай, от судьбы все равно не уйти...
   Петрос знал, что "Великая Армения" возникло недавно, после кровавых событий в Сумгаите. В нее вошли радикалы из комитета "Карабах". Но "Карабах", членом которого был и Петрос, выступал против насильственных методов борьбы. "Великая Армения" была настроена "принять ответные адекватные меры..." Споры между армянскими политическими оппонентами не затихали. АОД - армянское общественное освободительное движение распадалось на множество осколков, малочисленных групп, претендовавших на роль самостоятельных партий. В Ереване кипели страсти на митингах, где собирались лидеры комитета "Карабах", боровшиеся "за единство нации", выступавшие против раскола и политических внутренних информационных войн. Но у них были серьезные противники в органах власти. ЦК Компартии Армении сдавать позиций не собирался. У партийных боссов, привыкших к тиши роскошных кабинетов, не было навыков общения с народом на улицах и площадях. Сильный АОД их пугал. Поэтому они работали на раскол, добиваясь с помощью провокаторов и своих агентов из КГБ распада общенационального движения. "Великая Армения" с фанатичными юношами - отчасти была проектом армянских коммунистов из ЦК и КГБ. Не в меру пылкие радикалы легко могли начать массовые беспорядки с убийствами и грабежами по "сумгаитскому сценарию" и это был бы удачный повод для "наведения порядка по требованию народа". Коммунисты, устав от митинговой демократии, жаждали военной диктатуры.
   Все это в какой - то степени понимал и Петрос. Но у него не было желания что - либо объяснять "этому турку". Петрос был убежден, что Валех беспокоился "о собственной шкуре". Он не желал быть ни его успокоителем, ни покровителем. И в случае чего, не стал бы спасителем. Но и зла бы сам лично не причинил. У него к Валеху не было ничего личного... А к Цолаку - было! Цолака он ненавидел. Как предателя. Как коммуниста. Как чекиста. Как всех тех, кого он считал "внутренними врагами" армянского народа, а значит и его лично. И разговаривая с Валехом, Петрос думал о Цолаке: "Пусть он по - соседски советует, помогает этому турку. Интернационалист хренов. Холуй большевистский. Такие холуи - ленинцы и отдали нашу землю туркам... Ленин отдал с предателем - Шаумяном... А Цолак не лучше Ленина или Шаумяна..."
   Валех же после разговора с Петросом думал так: "Горбачев во всем виноват. Верно люди говорят, что он американский шпион. ЦРУ его завербовало. Он разваливает страну. Неужели наши органы не видят. Почему не действуют? Горбачева судить должны за все, что он натворил! За развал страны! Какая у нас может быть демократия, какая перестройка, что здесь нужно было перестраивать? Была держава - Америка дрожала от страха! Никто пикнуть не мог. Германию на две части стеной разделили, чтоб им не до фашизма было. Все нас боялись, уважали. А теперь что?.."
  
  
  
   Когда Валех придавался размышлениям о судьбе государства, сделавшего на рубеже веков резкий поворот, Марьям безмятежно укачивала на руках Нвера, напевая старую колыбельную. Малыш уснул Она положила его в кроватку. Зашла в ванную. Быстро разделась, не торопясь повертелась перед зеркалом. И осталась довольной собой. В приподнятом настроении запела под душем веселый модный мотивчик. Она прикрыла веки, расслабилась и почувствовала себя такой счастливой, какой только может быть женщина...
   Долгий настойчивый звонок заставил Марьям буквально выскочить из ванной. Схватила полотенце, наспех обтерлась, набросила на себя халат, подошла к двери, посмотрела в глазок, открыла. Перед ней стояла бледная испуганная Ануш.
  -- Зару украли! - с порога сказала Ануш и заплакала.
  -- Как украли? Кто?
   Женщины прошли в комнату. Марьям усадила Ануш за стол. Налила ей воду в стакан. Ануш сделала несколько глотков, вытерла слезы, немного успокоилась и стала сбивчиво рассказывать:
  -- Мы его знаем... Он настоящий мерзавец - этот сопляк... Папинкин сынок... Избалованный такой, из богатой семьи, говорил, что хочет жениться на Заре...
  -- Говорил или хочет?
  -- Не местный он. Учился с ней вместе в педагогическом...
  -- Так он женится на Заре? Где он живет? Кто его родители?
  -- Он в Кировакане с первого курса квартиру снимал и на собственных "Жигулях" разъезжал. Ты такого студента видела? Я не видела! И денег у него, говорят - полные карманы!
  -- Откуда?
  -- От папочки с мамочкой из какой - то деревни...
  -- Какой еще деревни?
  -- Не знаю! Далеко! Рядом с Разданом!
  -- До Раздана часа четыре, наверно, ехать...
  -- Больше... Пять, наверно, через Ереван.
  -- А не через Ереван, сразу в Раздан?
  -- Не знаю! Цолак знает, он все всегда знает...
  -- Он знает, что случилось...
  -- Нет еще... Я не знаю, как сказать... Боюсь... Ты же знаешь какой он у меня... Убьет!
  -- Кого убьет?
  -- Всех убьет!
   Ануш снова расплакалась. И Марьям - вместе с ней.
  
  
  
   Поздно вечером вся семья Цолака собралась у Валеха. Они горячо обсуждали "похищение". Ругали избалованного "жениха" из далекой деревни, осуждали его незнакомых им родителей: "Как они могли воспитать такого непутевого сына!" О Заре старались плохо не думать и не говорить. До той минуты, пока Гохар не призналась, что ее сестра сама абсолютно добровольно уехала с юношей по имени Пайлак. "Обещала не говорить и проболталась! Зара меня убьет!"
  -- Если она сама... Убью обоих! - вспылил Цолак
   Маленькая кругленькая Ануш вздрогнула и перекрестилась.
  -- Давай поедем утром на твоей машине. Разыщем их, все узнаем, - предложил Валех.
  -- Спасибо, Валех. Поедем. Утром., - согласился Цолак.
  -- И я - с вами! - подал голос Армен.
   Никто к удивлению самого Армена не возразил ему. Ануш была не против, потому что боялась за дочь ("Цолак в бешенстве на все способен!"). При Армене, думала она, муж будет сдержаннее. А Цолак считал так: "Брат обязан вступиться за честь сестры!"
   Выехали на рассвете. День 5 декабря выдался теплым, солнечным. Такие дни зимой в Кировакане - в диковинку. Север Армении солнцем не балует.
   Валех сидел впереди в машине. Рядом с водителем. Армен на заднем сидении то и дело зевал. Цолак завел машину и сказал:
  -- Не нравится мне эта теплынь... не к добру в зимнюю пору... И собаки каждую ночь скулят! Не к добру...
   Валех думал о чем - то своем, но разговор поддержал:
  -- Чего уж доброго! Люди озлоблены, волками друг на друга смотрят!
  -- Э, о чем это ты? Я говорю, как бы землетрясения не было!
   Армен все еще боролся с полусонным состоянием своего организма. Но сквозь зевоту все же прорвался его осипший голос:
  -- Нам не привыкать! Каждый год трясет. В такой зоне живем.
   Цолак переключил скорость, прибавив газу на спуске. Тяжело вздохнул:
  -- Толчки разные бывают. Я где - то читал или кто - рассказывал... Если собаки скулят, мечутся, если климат резко меняется в такой зоне, как наша, жди беды...
   Валех испугался:
  -- А может на сей раз все обойдется, а?
   Вопрос остался без ответа. Длинная асфальтовая лента шоссе тянулась вдоль тысячелетних скал. Изредка встречались одинокие голые растопыренные деревца. Небо играло синей, оранжевой и багровой красками. Предстояло проехать десятки километров, прежде чем унылый однообразный пейзаж сурового севера сменится на относительно яркий южный с его черноземом полей, садами и дачными участками на подъезде к Аштараку и далее. Проехав по трассе мимо села Уджан, Цолак неожиданно свернул, решив не заезжать в Аштарак.
   Валех удивился:
  -- Нам же прямо.
  -- Я знаю. Здесь пообедаем и поедем без остановок. В этом кооперативе кухня отменная.
   Армен поборол дремоту и хотел закрепить успех оживленной беседой:
  -- Папа, а ты когда успел здесь побывать?
  -- Много будешь знать, плохо будешь спать!
  -- Не хочешь - не говори. Раз это секрет, то же мне - кулинарная тайна...
   Машину Цолак остановил под ветвистой сосной. Ресторан весь утопал в зелени. Журчал родник.
   Симпатичная официантка не заставила себя ждать:
  -- Добро пожаловать!
  -- Спасибо, - смущено откликнулся Валех. Он и не помнил, когда с ним так разговаривали работники сферы обслуживания. Растерялся.
   В ресторанном кабинете, точнее - в сооружении из сборных конструкций, похожем то ли на юрту, то ли на теремок, было удобно. На территории аналогичных строений было семь и каждое было рассчитано человек на десять - двенадцать. За столиком обычно сидели не больше четырех человек. Никто никого ни к кому не подсаживал.
  -- Здесь очень уютно, - похвалил выбор отца Армен.
  -- Кооператив! Умеют работать частники!
  -- А цены какие?
  -- Нормальные.
   Армен принялся изучать цены, уткнувшись в меню.
  -- Цены везде одинаковые. Люди бывают порядочные и бесчестные. Воры, проще говоря. Я тоже кооператор. Обувь шью. И продаю оптовикам. Так я за свою обувь отвечаю, она не хуже импортной и спрос на нее везде. Нет, хорошо, что кооперативы разрешили... - рассуждал Цолак.
  -- Хорошо, пусть люди хорошо работают и зарабатывают , -соглашался Валех.
   Молоденькая официантка подала холодные закуски, уточнила заказ, посоветовала горячее блюдо и удалилась за хашламой.
  -- Цены не для пролетариата. - тоном эксперта заявил Армен.
  -- Нормальные цены, - раздраженно сказал Цолак.
  -- Я забыл, что ты у нас уже - не пролетарий, а сапожник - предприниматель, папа.
  -- Я хороший сапожник, кто - то хороший повар...
  -- А ресторан повара?
  -- Придет официантка, спроси, если тебе интересно.
  -- Я могу спросить, - предложил Валех.
  -- Я сам могу, но мне не интересно, - сказал Армен.
  -- Тогда зачем зря болтаешь, если тебе не интересно...
   Цолак хотел продолжить выволочку сыну, но его отвлекла улыбка официантки с подносом. Девушка положила на стол блюдо с дымящимся вкусно пахнущим мясом. Она слегка наклонилась над столом, задела бедром Армена и он покраснел...
   "Приятного аппетита!" - вновь прозвучал приятный голос официантка.
   - Раньше тебе, Валех, ни в одном ресторане ни одна официантка таких слов не сказала бы, - победным тоном произнес Цолак.
   Спорить Валеху не хотелось. Но он не мог согласиться с тем, что раньше жилось хуже, чем сейчас при Горбачеве, которого он искренне считал государственным преступником и врагом советского народа. Была бы его, Валеха воля... Впрочем, воли ему явно не хватало. Он не отличался силой характера. Не любил споров. Избегал конфликтов. Опасался борьбы в любой форме. Валех не приучен был за что - то бороться, что - то решать, о чем - то спорить, кем - то руководить и за кого - то отвечать, В его прошлой и привычной жизни все происходило как - то само собой, не требовало от него особых усилий. В детстве за него решали родители, учителя. Потом стали решать начальники, за которых тоже все решали другие. В юности это немного раздражало, хотелось независимости или, по крайней мере, самостоятельности. Но потом и раздражение, и желание пропали. Стало даже удобно жить с ощущением, что от него ничего не зависит, что за него все решают другие там, наверху, большие начальники. У него многого не было, но он и не желал многого. Ему было вполне достаточно иметь веру в государственную стабильность, свою защищенность, лучшее будущее. Он чувствовал себя маленьким необходимым винтиком огромной мощной хорошо отлаженной машины, не дающей сбоев. Ему нравилось чувствовать себя таким нужным винтиком, которому определено его законное место. Он осознавал себя частью чего - то могучего и это придавало ему уверенность, пробуждало в нем гордость, повышало его самооценку. Все изменила перестройка Горбачева. Государственная машина начала давать сбои. Она еще работала, но уже как - то иначе, по непонятной Валеху схеме. И он больше не чувствовал себя защищенным. Он перестал верить в собственную необходимость этому государству и боялся, что вскоре будет вовсе брошен на произвол судьбы, как ржавый винтик - свалку...В его душе зрела обида. Ему хотелось восстать против всех этих "реформаторов", но он не понимал, как это - протестовать, требовать, бороться! И он решил по привычке довериться судьбе, положиться на больших начальников, поверить в библейское "все возвращается на круги своя..."
   В Раздан приехали к вечеру. Найти самого похитителя Пайлака оказалось делом нехитрым. Дом его отца в Цахкадзоре - курортном крохотном городке, примыкающем к Раздану, знали многие, да и машину тоже. Единственный "Мерседес" во всем Разданском районе. Отца Пайлака звали Ваником. Работал он директором комиссионного магазина. И злые языки болтали, что столько он денег в своем магазине заработал - девать некуда, а остановиться жадность не позволяет.
   Про Ваника Мкояна ходили слухи, будто он после резни в Сумгаите, когда из Масиса уехали азербайджанцы, скупил их дома по дешевке, чтобы потом перепродавать подороже беженцам - армянам из Азербайджана. Слухи эти дошли и до райкома компартии, и до местных лидеров АОДа (армянского общенационального движения). Но предусмотрительный Ваник (опять же, судя по разговорам сельчан) обзавелся влиятельными дружками и среди коммунистов, и среди неформалов. Поэтому никто его не пытался уличить в неблаговидных поступках. А сам он при каждом удобном случае пытался всем продемонстрировать свой патриотизм и бескорыстное служение Родине на торговом фронте. Сказать по правде удавалось ему это только в узком кругу своих дружков. Но этого было достаточно, чтобы его никто не беспокоил в столь тревожные времена. Поступком сына он был крайне недоволен, напуган, взволнован. Скандал ему был не нужен. Ваник понимал, что рано или поздно объявится отец Зары. И спешно зарегистрировал своего оболтуса с девушкой. Жена - не любовница. Закон теперь на его, Ваника стороне. Ничего не останется отцу Зары, как смириться. Так думал Ваник Мкоян - человек большого коммерческого таланта, природного ума, которому не довелось, однако, получить достойного образования. "Ну, я, конечно, не ученый. Но и отец Зары не из академиков, простой сапожник. Породниться со мной должно быть ему почетно..." - убеждал себя Ваник.
   Скандала не произошло. Валеху удалось уговорить Цолака не выходить из машины до тех пор, пока все не выяснится. "Пусть Армен поговорит с сестрой и нам все расскажет. А мы его здесь подождем. Так лучше будет!" - рассудил Валех. Они ждали недолго. Но вместо Армена к машине подошел улыбающийся невысокий седой мужчина в шикарном английском костюме. Это был Ваник.
  -- Давно вас ждем, гости дорогие. Извините, что сам за вами приехать не успел.
   В душе Цолака вспыхнула было ярость, но тут же погасла. Он вышел из машины, и Ваник сразу же попытался его обнять. Но сделать это Мкояну было трудно, поскольку ростом он был чуть выше плеча Цолака.
  -- Валех, - назвал свое имя Гусейнов, протянул Ванику руку. Ваник пожал протянутую руку, не обратив внимание на произнесенное азербайджанское имя. Ваник был слишком озабочен тем, чтобы произвести приятное впечатление на гостей, поскорее затащить их в дом, усадить за празднично накрытый стол.
   Зара сидела за столом в ослепительно нарядном платье между мужем и братом. Когда Цолак с Валехом вошли, она встала, подошла к отцу, и, положив голову ему на грудь, всплакнув, прошептала:
  -- Прости меня, папочка.
   Цолак с виду был человеком грозным, слыл взрывным, но долго на детей сердиться не умел. Строго спросил:
  -- Ты не жалеешь?
  -- Пайлак хороший, мне хорошо здесь.
   Ваник, смекнув, что все обошлось, очень обрадовался. Он подошел к свояку, взял его под руку и с обезоруживающей простотой, улыбаясь, произнес:
  -- Цолак - джан, наши дети решили, что быть нам с тобой близкими родственниками! И я лично очень этому рад! Давай выпьем за их и наше здоровье!
   Ваник усадил Цолака по правую от себя руку, прямо напротив Зары, а Валеха - по левую, лицом к Армену.
   Кроме таланта коммерсанта, у Ваника был еще один талант - тамады. Он знал бесконечное множество тостов и обладал тем даром красноречия доморощенного оратора, который обычно ценится во время застолий. Но на сей раз Мкоян не старался блеснуть своими ораторскими способностями, сознательно уступив ведущие роли гостям. Он пытался навязать почетную обязанность тамады Цолаку, но из этого ничего не вышло. Тогда Ваник обратился к Валеху: "Будь добр, дорогой, разукрась этот стол красивым тостом". Валех поднялся с рюмкой "Посольской":
  -- Я хочу обратиться к молодым. Я прожил долгую жизнь. Всякое в ней было. И если бы жил один, наверно, в моей жизни мало было смысла. Человек не должен , не может жить один. Ему нужна опора. А она в любви. Только в любви к близким, родным, к своей семье, своему дому, своей земле, наконец. Только в любви есть смысл жизни.
   Валех откашлялся в кулак, поправил очки на носу и продолжил:
  -- Вот мне в моем - то возрасте судьба подарила сына. И я понял, какое это счастье...
  -- Дай Бог ему здоровья! - пожелал Ваник.
  -- Спасибо, Ваник - джан. Но я это сказал к тому, что люди должны заботиться друг о друге, особенно о детях и стариках. Я люблю армянские народные песни, они мудрые, как сама жизнь. Помните "Песнь о приходе и уходе"? В ней есть такие строчки: "Минуты горчайшие, черные дни, они, словно зимы приходят, уходят..."
  -- "Они, словно зи - и - мы, при - хо - о - дят, ухо - о - дят" - подхвати нараспев Ваник.
  -- Я желаю вам много весен и ни одной зимы, я желаю вам мно - о - го детей! - слегка заикаясь от волнения, воскликнул Валех.
   Валех растрогался, подоше к молодым и поцеловал в голову сначала Зару, потом Пайлака. Он залпом осушил рюмку и сел на отведенное ему место рядом с хозяином дома. Ему вдруг так захотелось, чтобы здесь вместес ним были Марьям и маленький еще не очень смышленый Нвер. Неожиданно для него самого ему вдруг подумалось о Петросе. Но не как прежде, когда воспоминания о начальнике вызывали у него лишь отрицательные эмоции. Нет. Валеху хотелось, чтобы Петрос видел, знал, как принимают азербайджанца в этом армянском доме. И не какой - нибудь завгар принимает, а один из самых авторитетных влиятельных людей в Цахкадзоре, да и во всем Разданском районе. "Конечно , Ваник меня из - за Цолак првечает. Но ведь в такие смутные времена не каждый решился бы принять в своем доме азербайджанца, побоялся бы... А Ваник не боится, и плевать он хотел на смутные времена..." - размышлял Валех.
  -- Молодец, Валех! - дружелюбно похлопал по плечу Гусейнова Ваник. Цолак одобрительно замотал головой. Он встал и предложил короткий тост: "За любовь и согласие, верность и счастье молодых!" Выпили. Слово взял Ваник: "За всю твою "домовую книгу" Цолак - джан..."
   "Домовая книга - это было любимое выражение Ваника. Он, услышав от кого - то лет двадцать назад, непременно повторял этот тост в любой компании.
   Выпили много. Так много Валех и Цолак давно не пили. Ваник же - гораздо выглядел гораздо трезвее своих гостей, певших нестройным хором "Песнь о приходе и уходе": "Минуты горчайшие, черные дни, они, словно зимы приходят, уходят..."
   Ваник пытался влиться в это песнопение, но его слабый голос утонул в пьяном хоре. Дождавшись паузы, он предложил гостям прогуляться по саду. Но это предложение не получило поддержки. Готовность прогуляться выразил только Армен.
  -- Ты почему же сих пор не спишь? - удивленно зарычал Цолак, будто только что обнаружил присутствие сына.
  -- Постель давно готова, сейчас я провожу вас, если хотите, в вашу комнату, - предложил Ваник. И гости последовали за ним, поднялись на второй этаж великолепного семикомнатного дома.
  
  

Глава 7

   Марьям ранним утром кормила кашей Нвера. Мальчик упрямился, капризничал, не хотел есть. Она держала ребенка на коленях и уговаривал: "Одну ложечку за маму..." Звонок в дверь заставил ее опустить малыша на пол и направиться к дверному глазку. Так она и думала: это пришла Ануш.
  -- Поздравь нас, соседка. Только что звонили наши из Цахкадзора. У Зары все в порядке. Она вышла замуж за Пайлака. И Цолак сказал, что семья ему понравилась.
  -- А ты говорила...
  -- Люди разное болтали. Да сейчас разве доброго слова от людей дождешься?
   Марьям подняла на руки Нвера, села за стол и вновь попыталась накормить его кашей. Но мальчик стал вырываться, кричать своим сильным голосом так, что Ануш сделалось не по себе и она поспешно ушла.
  
  
   Цахкадзор только по статусу считается курортным городом. А по своим масштабам он уступает среднестатистической деревне в большой стране - такой, как Россия или Украина, США или Франция. Но вся Армения не больше одной российской губернии или украинской области, американского штата или французской провинции. И в иных городах с парой - тройкой десятков домов жизненный уклад напоминает отношения в родовой общине, где никуда ни от кого не спрятаться и местные новости распространяются молниеносно без всяких СМИ. Аборигены и беженцы из Азербайджана, нашедшие временный приют в пансионатах, на утро знали по какому поводу к Ванику Мкояну приехали гости издалека, с армянского севера. Кто - то сказал, что один из гостей - азербайджанец. Это вызвало сплетни, домыслы, осуждения... Но большинство горожан все же не верило тому, что говорилось о турке в доме Мкояна. Многие полагали, что это недруги почтенного директора магазина хотели его оклеветать. "Его жена из древнего княжеского рода, праправнучка героя Сардарапатской битвы, ее предок в составе русского императорского полка сражался с турками за свободу Армении. Не могла она принять в своем доме турка и мужу бы не позволила!" - рассуждали добропорядочные горожане.
   Супруга Ваника и не собиралась принимать и угощать турка. Но и мужу перечить не хотела. Просто притворилась больной и спряталась в своей комнате до того, как гости успели войти в дом. Зара сообщила ей о приезде соседа - азербайджанца с отцом и братом: "Вы не думайте, он не такой... Он хороший... И жена его тоже очень хорошая, добрая женщина. Они подкидыша усыновили..." Рекомендация не помогла. Свекровь улыбалась, кивала, но покраснела и как - то неожиданно занемогла. А мужу, когда он вошел в ее комнату, грозным шепотом сообщила: "Не вздумай меня с ним знакомить! Сам выкручивайся, как знаешь. Я на этих убийц смотреть не могу после того, что они натворили в Сумгаите!" Ваник хотел объяснить, что азербайджанец из Кировакана ничего не творил, никого не убивал, ни в чем не виноват. Но спорить с женой не хотел, понимая, что это бесполезно. Княжеские гены супруги и ее потомственная неприязнь к "историческим врагам свободной Армении" не оставляли места для компромиссов в данном случае. Он и сам был не рад сложившейся ситуации, но обстоятельства и здравый смысл подсказывали ему, что визит азербайджанца надо пережить спокойно, без лишнего шума. Скандал Ванику был совершенно ни к чему. И без того кое - кто болтал о его домах в Масисе... Чутье Ваника, как правило, не подводило в опасных моментах - накануне ревизий, к примеру... И в этих обстоятельствах он чувствовал, что нельзя было ему конфликтовать ни с женой, ни с гостями. Он убедил гостей, что супруга так же, как и он рада их приезду, но приболела и не может к ним выйти. А еще, на всякий случай, он решил сделать вид, что не понял национальную принадлежность Валеха. Мало ли кем мог быть человек с таким именем в Армении: курдом, езды, лезгином, да кем угодно! Даже армянином! За годы советской власти все так перемешалось, что многие армяне носили экзотические имена, да и не только армяне. В конце концов Ванику никто не сказал (не считая разговора с женой с глазу на глаз), что Валех - азербайджанец. И если кто спросит, Ваник может спокойно ответить, что в паспорта никому не заглядывал, допросов не учинял, а свояку - отцу невестки по обычаям и по совести обязан доверять. Мог ли он предполагать, подозревать, что его новый родственник приведет к нему в дом азербайджанца? Человек в СССР с именем Валех мог оказаться кем угодно - даже советским евреем - горским или европейским... Детей принято было называть в честь знаменитых революционеров, известных большевиков, комиссаров, передовиков социалистического производства, строителей ударных комсомольских строек. Поэтому имя человека не говорило точно о его этнических корнях. Национальность точно и непременно указывалась в соответствующей графе советского паспорта, который мог проверить "страж правопорядка". "Я - не милиционер, чтобы паспорта проверять" - с облегчением резюмировал свои умозаключения Ваник.
  
  
   Безоговорочно поверил слухам о госте - азербайджанце в доме Мкояна переселенец из Баку Сергей Аракелов. И обрадовался. Месяц колесил он по всей Армении в поисках нужного ему обмена квартиры. Но азербайджанцев найти ему не удавалось. Познакомился он с одним евреем Макидоном Савельевичем с армянской фамилией Абрамян. "Могу, - говорит, - молодой человек уступить вам свою квартиру в Ереване..." Выяснилось, что "уступить" он мог за пятнадцать тысяч. "Я думал, что вы предлагаете обмен. У меня нет таких денег, но есть приличная квартира в центре Баку..." - уговаривал Сергей Макидона Савельевича. "Мне нужна хотя бы окраина Нью - Йорка, а центр Баку - даром не нужен, и не уговаривайте. Помните, как Высоцкий пел: там чай растет, но мне туда не надо... " Владимир Высоцкий - культовый советский бард пел не про Баку, но это не имело значения. Ясно было одно: обмен не состоится. А пятнадцать тысяч рублей - для бывшего молодого репортера комсомольской республиканской газеты сумма фантастически нереальная. Сергей не мог и представить себе такие деньги. ОН зарабатывал по советским меркам не так уж и плохо: зарплата - 117 плюс гонорары до 50, минус налоги, итого - примерно 150 рублей получал ежемесячно. Надеялся дорасти до заведующего отделом с заработком не менее 200 р. ежемесячно. Не успел, перестройка помешала. К чему она приведет? Ответа на этот вопрос у Сергея не было. Но он его волновал. Времени подумать, как следует, у него не было. Семья вместе с другими беженцами нашла приют в пансионате "Арпине". А он приезжал из Еревана в Цахкадзор редко. В номере и без него было слишком тесно: жена, ребенок, мать, родители жены с младшей дочерью, зятем и внуком. Теснота угнетала, выталкивала Сергея из этого перенаселенного жилища с невыносимым шумом. Но главное, Сергей не мог без своей работы. В Баку он привык быть в гуще событий, чувствовать себя необходимым своей газете, коллективу, читателям, писавшим ему письма... И в неполных тридцать лет он оказался не у дел, в незнакомом ему краю, с ощущением растерявшегося иностранца в чужой стране... Родственники в Ереване, у которых он часто ночует, разговаривают с ним снисходительно, удивляются его плохому знанию армянского языка, обычаев, традиций. Их раздражает, что он не рад переезду на родину предков. "Я не переехал, я сбежал" - однажды возразил им Сергей. "Ты пойми, брат, они бы тебя все равно выгнали рано или поздно. Ты им чужой. И дело даже не в Карабахе, не в демократии, не в перестройке... Они всегда ненавидели нас, армян. И тебя ненавидели. Как ты мог этого не замечать? Я удивляюсь!" - говорил Сергею тетин сын второкурсник - историк. Он выговаривал Сергею, как бестолковому ученику: "Азербайджанцы - это те же турки. Один народ. Как немцы в восточной и западной Германии. Это Ленин придумал, что есть еще и азербайджанцы. Ленин вообще много чего плохого сделал армянам и Армении... Вспомни известный Московский договор с Турцией, подписанный Ленином... Это тогда фактически Армения лишилась трети своих исконных территорий...Армяне могут жить в мире и дружбе с кем - угодно, где - угодно, но только не в Турции, не в Азербайджане." Сергей слушал молча. Не реагировал. Он думал о своем...
  
  
   "Сегодня или никогда" - подумал Аракелов и отправился в погожее утро 6 декабря 1988 года к дому Мкояна. В тонком пальто он шел мимо церкви, хранящей память о давних временах царствования последнего армянского монарха независимой Армении Левона шестого. Высокий, чуть сутулый, худощавый молодой человек прошел мимо музея академиков - братьев Орбели и неожиданно возле единственного в Цахкадзоре универсама едва не столкнулся с Пайлаком.
  -- Я к вам иду, - сказал Сергей, обозначив на лице улыбку.
   Пайлак выразил мимикой недоумение, а про себя подумал: "Мы шапочно знакомы. С чего бы это?"
  -- Мне нужен ваш гость на два слова.
  -- Какой гость?
  -- А что, у вас много гостей?
  -- Всего двое. Вот я и спрашиваю...
   Сергей наклонился и прошептал в ухо Пайлаку:
  -- Мне нужен тот, с которым я смогу обменять свою бакинскую квартиру.
   Пайлак вышел с Валехом из дома в отцовский сад, где их ждал Сергей.
  -- вы здесь поговорите, хорошо? - спросил Пайлак и, не дожидаясь ответа вошел в дом, закрыв за собой дверь.
   Из дому доносились голоса. Цолак рассказывал смешные истории о ленинаканцах и все дружно смеялись.
   "Представляешь, Ваник - джан, - басил Цолак, - эти ленинаканцы только и делают, что шутят. Вот послушай историю. Это не анекдот. Люди рассказывали, которые видели, знают. Приходит как - то один ленинаканец на прием в горсовет, жалуется на то , что воды нет, не может утром яйца на завтрак сварить. А что отвечают в горсовете, знаешь? Пойди, говорят, яичницу приготовь, раз воды нет. И нечего дурацкими жалобы начальство от важных дел отвлекать. Ха - ха - ха!"
   Валех и Сергей отошли от дома в глубину сада и встали под ветвистой яблоней.
  -- Хорошо тут у вас, целебный воздух, - начал Валех.
  -- Это не у нас, а у вас.
  -- Кто сейчас разберет, где у нас, а где у вас. Раньше все мы были у себя, а теперь...
  -- Но вас - то пока никто не гонит.
  -- Никто, - повторил Валех, вспомнив о письме из "Великой Армении".
  -- Я, собственно, по поводу обмена. У меня квартира в самом центре.
  -- Где?
  -- У метро "Баксовет".
   "Это неподалеку от Буйнакской, от дома Али", - подумал Валех, а вслух произнес:
  -- Я живу в Кировакане.
  -- Я согласен на Кировакан.
  -- В Баку сейчас настолько плохо?
  -- Я согласен на Кировакан! - повторил Сергей.
   Он понимал, что у азербайджанцев в Армении был выбор хотя бы потому, что армян в Баку проживало более двухсот тысяч. Во всей Армении никогда не было больше ста тысяч азербайджанцев.
  -- У меня нет особого выбора, - сказал Сергей.
   Валех удивился этим словам Сергея и еще больше тому, что тон молодого человека был абсолютно спокойным, чуть ли не равнодушным, словно речь шла не о его судьбе. "Он говорит так, будто просто констатирует факты из газеты", - отметил про себя Валех.
  -- Я оставлю свой адрес и телефон соседа. В ближайшие пару дней дайте знать о себе, если не передумаете.
  -- Хорошо, - согласился Сергей, записав номер телефона Цолака и домашний адрес Валеха.
  
  
  
   Спустя два часа Валех уже дремал на заднем сидении автомобиля Цолака. Машина мчалась на предельной скорости. За рулем сидел Армен. А Цолак, от которого несло перегаром, похрапывал, положив голову на плечо Валеха.
   Армен посмотрел на часы. Стрелки показывали без четверти двенадцать. До Кировакана надо было добираться еще не меньше часа. До беды в Армении оставалось всего лишь сутки...
  
  
  

Глава 8

  
   Утром 7 декабря Валех проснулся совершенно разбитым. Всю ночь под окнами выли бездомные псы и просыпался раза три. Включал настольную лампу, стоящую рядом с кроватью на тумбочке. Смотрел на часы. И убедившись, что до рассвета далеко, пытался снова заснуть.
   Марьям хлопотала на кухне. Она тоже ночью плохо спала. Ей приснился жуткий сон. Будто она лежала на высоком столе голая, не в силах пошевелиться, а над ней склонился, омерзительно ухмыляясь, пьяный обнаженный мужчина... Она узнала его. Она узнала его. Это был Гасан из соседнего дома, наживший за свои тридцать лет от роду три судимости. Поговаривали, что он давно уехал из Армении и активно участвовал в сумгаитских погромах армян.
   Нвер захныкал во сне. Валех надел тапочки, подошел к детской кроватке и стал ее покачивать, повторяя, как заклинание, полушепотом: "Тише, тише, тише..."
   Нвер уже неплохо разговаривал для своего возраста. По - русски. Знал какие - то армянские и азербайджанские слова. Но с малышом да и между собой все взрослые в основном общались на русском языке. Так им было удобнее - в СССР все стремились получить русское образование - и русские, и не русские по национальности. Поэтому для многих на всей территории Закавказья русский язык был родным...
   Армен научил малыша стихам:
   "Идет бычок, качается,
   Вздыхает на ходу,
   Ой, доска кончается,
   Сейчас я упаду..."
   Нвер был в восторге от этих стихов. Охотно читал их по просьбе взрослых и сам себе весело аплодировал.
   Валех позавтракал с женой на кухне. Поцеловал ее в щеку, как обычно. Быстро оделся и вышел на улицу.
   Над городом навис густой туман. Такой, что машины ехали с включенными фарами. Валех жил в Кировакане с рождения, но такого тумана припомнить не мог, как, впрочем, и такого теплого декабрьского дня.
   На работе к Валеху подошел практикант из профтехучилища - долговязый худющий парень с впалыми щеками и торчащим орлиным носом между двумя выпученными серыми глазами.
  -- Дядя Валех, видите, что творится? - заговорщицки начал практикант.
  -- Что?
  -- Это все они...
  -- Кто они?
  -- Ну, эти... Инопланетяне.
   Валех иронично скривил губы.
  -- Не верите? Я по радио слышал, что одну женщину инопланетяне похитили...
  -- Зачем?
  -- Они с ней беседовали, по ее словам, о нашей жизни, расспрашивали обо всем...
  -- О чем?
  -- О том, что мы все должны взяться за ум...
  -- Кто должен взяться за ум? - громко спросил Петрос, появившийся внезапно в дверях гаража.
  -- Мы об инопланетянах говорим, - объяснил парень
  -- Работать надо, а не болтать в рабочее время всякие глупости! - жестко ответил Петрос. Он подошел к Валеху, взял его под руку, отвел в сторону и шепнул на ухо: "Я уже знаю, что ты ездил с Цолаком по срочному делу и не буду считать это прогулом. Но в следующий раз..." "Следующего раза не будет!" Петрос как - то странно отреагировал: "Ну - ну!" Валеха эта реакция насторожила. А Петрос отошел на пару шагов и как со сцены артистично произнес:
  -- Говорят, там где ты был с Цолаком, сейчас много беженцев. Это не безопасно для тебя, Валех. Люди после резни в Сумгаите озлоблены, их понять не трудно, но тебе от этого может быть не легче. В таком состоянии они на все способны! Все ждали, что убийц в Сумгаите накажут, что их будут судить. Народ верил в правосудие. А теперь эта вера подорвана, как бы не начался самосуд над твоими соплеменниками, Валех, над теми, кто попадет под горячую руку...
  -- Разве я, мы виноваты?..
  -- Я понимаю, что ты не виноват. Но не все думают, как я. Некоторые "горячие головы" жаждут мести, как бы ты не стал жертвой...
  -- Не пугай меня, Петрос! У меня семья.
  -- Это тоже многим не нравится... То, что ты подкидыша усыновил. Люди думают, что это армянский мальчик. Может быть так и есть. Но так или не так, важно, что они думают...
  -- И что?
  -- Ты не понимаешь? Валех, поймешь, поздно будет...
  -- Ты опять меня пугаешь! Что же мне делать? Бежать отсюда? Куда? Везде бардак с этой демократией, будь она не ладна!
  -- Зря ты на демократию обижаешься. Во - первых, настоящей демократии у нас пока нет и никогда не было. А во - вторых, нас так долго держали на цепи, что мы одичали. Но тебе надо крепко подумать над тем, что я сказал. Я не хочу, чтобы с тобой что - то случилось, я тебе добра желаю, поверь!
  
  
   Валех сразу не сообразил, что произошло. Какой - то гул, потом, словно бомба разорвалась поблизости. Задрожали толстые ставни гаража, посыпалась штукатурка. Он выбежал на улицу последним. Туман рассеялся. Вокруг все кричали: "Землетрясение! Землетрясение!" Валех поднял глаза и обнаружил, что на месте красивого пятиэтажного дома осталось жалкое строение с черными зияющими дырами вместо окон и дверей. В одном из окон вспыхнул пожар. Люди бежали куда - то, кричали что - то, но Валех не мог разобрать слов. Он оцепенел, с ужасом глядя на происходящее. "марьям, Нвер" - обожгла его мысль, руки похолодели, ноги стали, точно ватными. Но он овладел собой, хотя страх не освободил его. Валех побежал к дому, натыкаясь на людей, спотыкаясь, задыхаясь, но не останавливаясь...
  
  
   Дверь была не заперта. В комнате, как после обыска. Валех на всю жизнь запомнил, как это бывает. Много лет назад, когда он был маленьким, в их квартире милиционеры что - то искали. Перевернули все, расшвыряли, потом увели отца... Люди говорили, что кто - то написал донос, оклеветал тихого интеллигентного школьного учителя. А в душе Валеха тогда поселился страх перед неведомой ему еще силой, лишившей его отца...
   Теперь Валех столкнулся с не менее жестокой мощью. Почти, как в детстве испугался до дрожи в руках. Он стоял в оцепенении в комнате, раздумывая что же делать, пока не услышал голос: "Валех, твои все у нас, все обошлось!" Это был голос Цолака.
   Стены в квартирах потрескались, но дом выстоял и все остались живы. Хотя жизнь Нвера в момент первого подземного толчка повисла на волоске и, если бы не Марьям...
   Она стояла в шаге от Нвера. Мальчик играл резиновым мячом возле шкафа. Толчок сбил малыша с ног, на него начал падать тяжелый шкаф. Это длилось доли секунды: Марьям бросилась к шкафу, скорее, инстинктивно, чем осознанно. Но успела не дать ему рухнуть, удержала руками и всем своим сильным телом. Шкаф был не настолько велик, чтобы его не смогла удержать крепкая еще достаточно молодая женщина. Но он мог искалечить или даже убить малыша.
   Когда Цолак буквально втолкнул в дверь Валеха, марьям бросилась к мужу.
  -- Ты видел, видел? Нвер чуть не погиб! Я бы тоже тогда не жила. Я ыб тоже...
  -- Успокойся, Марьям! Успокойся, все уже прошло.
  -- Что прошло? Я не могу больше здесь жить, я боюсь! Давай уедем, Валех!
  -- Уедем, скоро уедем, - пообещал Валех, вспомнив о Сергее, которому оставил в Цахкадзоре свой адрес.
  
  
  
   Сергей узнал о землетрясении приблизительно через час после того, как он произошло. Без четверти двенадцать он сел в троллейбус на остановке неподалеку от ереванского автовокзала "Киликия" и намеревался доехать до здания радиокомитета, где работал один из его местных знакомых, обещавший помочь с трудоустройством. "Ты же - классный репортер. Не может быть, чтобы тебя не взяли." - говорил ему приятель. "Но у меня нет ереванской прописки, да и жилья нет в городе", - сомневался Сергей. "Захотят, так и жилье найдут, и пропишут", - успокаивал приятель. Сергей не очень верил обещаниям товарища, но условился с ним встретиться. "А вдруг получится. Чем черт не шутит!" Аракелов проработал в печати около десяти лет, начав писать в газеты, как шутил сам, с пеленок. Опыт ему подсказывал, что журналисты не получали ни квартир, ни машин за согласие работать. Такие преференции в стране Советов власть предержащими выдавались лишь футболистам или хоккеистам. Но выбора у Сергея не было. Оставалось надеяться, что опытные энергичные молодые русскоязычные журналисты в Армении нужны не меньше, чем ординарные ленивые аутсайдеры футбола. И он в очередной раз приехал из Цахкадзора в Ереван в надежде найти работу.
   Троллейбус полз по - черепашьи, оставляя широкие следы от шин на мокром асфальте. Салон был переполнен. Двери закрывались с превеликим скрипом. А на одной остановке передние двери и вовсе не закрылись. Так как на подножке повис какой - то толстяк средних лет.
  -- Не поеду пока двери не закроются, прохрипел водитель.
  -- Закрывай, кого ждешь? Набил битком, еще угрожаешь? - возмущалась женщина, похожая на героиню знаменитого плаката "Родина - мать!" времен Великой Отечественной войны. Ее поддержали пассажиры. Дружный хор орал: "Поехали!"
  -- Ты лишний! - обратился водитель к толстяку на подножке.
  -- Я не могу выйти, дорогой. У меня жена в троллейбусе!
  -- Выйди, не задерживай! - настаивал водитель.
  -- Но у меня жена...
  -- Выйди, жену другую найдешь, - сказал водитель.
  -- Арсен - джан, не выходи, я здесь без тебя не останусь, - сквозь возмущенный хор прорвался высокий женский голос.
   Пассажиры вместе с водителем расхохотались и троллейбус покатил с открытой дверью до следующей остановки.
   Сергей, добравшись до радиокомитета, приятеля своего не нашел. Русская женщина, сидевшая за пишущей машинкой, не сдержав слез, проговорила:
  -- Он только что уехал в Спитак.
  -- Надолго? Что за срочность, мы с ним договорились...
  -- Вы разве не знаете? Землетрясение! Спитак разрушен, погибли люди... И в Ленинакане, и в Кировакане есть погибшие и раненые, и в других городах...
   Аракелов даже не предполагал, что волна стихийного бедствия могла докатиться до Цахкадзора. Он решил, что Спитак далеко... Иначе немедленно помчался бы в Цахкадзор, к семье. Но мысли его заняты были теперь бедой в Северной Армении, где сам он никогда не был, но куда еще вчера готов был ехать по поводу обмена квартиры. Он вспомнил, что у него остался телефон Цолака и решил позвонить, узнать подробности.
  -- Можно я наберу по коду кироваканский номер, - спросил Сергей.
  -- Бесполезно. Нет связи. Но можете попытаться, - ответила белокурая зеленоглазая красавица, виртуозно барабанившая длинными тонкими пальцами по клавиатуре электрической пишущей машинки.
   Сергей не стал пытаться. Он поверил ей на слово. Откуда ему было знать, что в Кировакане связь заработала. И что Валех ждал его звонка, надеялся на этот звонок, как на чудо. И что именно поэтому Валех не уходил из квартиры Цолака, думая о том, что Сергей позвонит ему и скажет: "Валех, что там у вас? Если дом не очень пострадал, я согласен на обмен. Я не из трусливых. В одну воронку бомба дважды не падает..."
   Сергей не позвонил. Он вышел на улицу и прямиком поспешил к автостоянке у завода шампанских вин, откуда рейсовые автобусы отправлялись в Цахкадзор.
   Пансионат "Арпине" с честью выдержал удар подземной стихии. Здание осталось целым и невредимым. Лишь посыпалась штукатурка с потолка, потрескались стены слегка, нагнав, однако, страху на постояльцев. Эпицентр был далеко от Цахкадзора, но это не избавило от паники семейство Аракелова.
   В его отсутствии на семейном совете было принято решение всем срочно выехать на Украину к дальним родственникам.
   Сергей приехал в Цахкадзор, когда все взрослые члены семьи успели переругаться и сидели за столом, надутые друг на друга.
  -- Мама хочет уехать - сообщила ему жена.
  -- Нечего здесь оставаться! - подтвердила теща.
  -- Как хотите. Я не поеду. - твердо заявил Сергей.
   Поздним вечером, когда страсти улеглись, все смотрели телевизор в холле пансионата. Программу "Время". Показывали репортаж о беде в Армении. Сергей смотрел внимательно, словно боялся упустить какие - то детали, подробности. А на экране мелькали: скорбные лица обездоленных людей, самолеты с экстренной помощью для пострадавших, спасатели с умными специально обученными собаками, врачи - добровольцы из разных стран...
   Сергей почувствовал сильное желание запустить что - то тяжелое в телевизор, как только на экране крупным планом показали портрет Горбачева и диктор начала зачитывать заявление генерального секретаря ЦК КПСС, прервавшего свой визит в Великобританию...
  
  

Глава 9

   В жизни Сергея многое решал случай. Именно случайность свела Аракелова со стариком, пережившим в Ленинакане два землетрясения: первое - в 1926 году и второе - в декабре 1988. Старик приехал в Цахкадзор с женой, взрослой дочерью и внучкой. Их эвакуировали из полуразрушенного города. И поселили, как сотни других пострадавших, в курортной зоне - в одном из деревянных коттеджей на правительственной даче неподалеку от пансионата "Арпине". На этой вилле временно разместили по специальному решению Совета министров примерно пятьдесят семей из Ленинакана, Кировакана и Спитака. Сергей, узнав об этом, не мог удержаться от желания встретиться и поговорить с этими людьми. Но не думал тогда, что непременно напишет что - нибудь для газеты.
   У самых ворот Сергея остановил свирепым взглядом и угрожающим рычанием огромный лохматый пес. Оскалившись, собака всем своим видом показала, что Сергей был лишним на правительственной даче. "Хороший пес, я же свой, не рычи..." - заговорил Сергей вкрадчивым тоном, но его голос лишь раздразнил собаку и она громко залаяла, медленно двинувшись навстречу непрошеному гостю. Сергей сделал несколько шагов назад пес замолк, растянувшись на земле.
   "Наверно, эта собака не понимает по - русски. Может по - армянски с ней поговорить?" Пока он думал, к воротам подошел здоровенный краснощекий охранник. Отогнал пса, небрежно обратился к Сергею:
  -- Тебе что надо?
  -- Я из газеты, - соврал Сергей.
  -- У тебя акцент карабахский!
  -- Я - карабахский... - еще раз дезинформировал сторожа Сергей. Впрочем, это была ложь не стопроцентная: сам Сергей родился в Баку, но корни его рода лежали в Карабахе.
  -- Я тоже из Карабаха. Давно сюда приехал. Но я - карабахский! - обрадовано закричал сторож.
   Сергей прошел за ворота. Охранник положил ему руку на плечо и дружелюбно спросил:
  -- Слушай, как там сейчас?
  -- Плохо!
  -- Вай, я их всех!.. Турки есть турки! Но как же так, что и русские против нас, а?
  -- Русские не против нас!
  -- Как не против? А военного коменданта разве не Кремль назначил, не Горбачев? А Горбачев - разве не русский?
  -- Русских сто миллионов, а Горбачев... Я его русским не считаю.
  -- Но он же не турок!
  -- Хуже турка! Он свою страну разваливает, предает и продает! Так многие думают. Но молчат, бояться...
  -- А ты смелый, не боишься?
  -- Мне бояться поздно, терять уже особо нечего... Мне ваш директор нужен...
  -- Товарищ директор в кабинете. Я провожу.
  
  
   Директор, увидев Сергея в своем кабинете, удивился: "Чем обязан?" "Я из газеты, хочу встретиться с пострадавшими от землетрясения", - объяснил Сергей. Директор протер носовым платко вспотевший лоб. И Сергей заметил наколотые армянские буквы на его правой руке. Сергей не знал армянского алфавита, не умел читать по - армянски, но догадался, что это были буквы. День выдался жарким. Такого пекла давно не было. Лето в этих краях чаще прохладное, но в июле 1989 с климатом произошло что - то необъяснимое. Солнце сушило землю и выжигало траву. Деревья, цветы на правительственной даче изнемогали от зноя и жажды. Заботливые садовники поливали их в определенные часы, не давая засохнуть.
   Директор расстегнул две верхние пуговицы тенниски, обнажив макушку наколотой на груди звезды.
  -- А что ты хочешь написать? О чем?
  -- Что бы вы посоветовали? - хитро спросил Сергей, сдерживая раздражение: хамоватый и самоуверенный директор вызывал у него желание съездить ему по физиономии. Но обстоятельства и здравый смысл требовали выдержки и лукавства.
  -- Вам - писакам лучше знать, - захохотал директор, блеснув целым рядом золотых зубов.
   Сергей мысленно выбил эти коронки изо рта профессиональным ударом в челюсть, как щелчком - без замаха, резко выбросив кулак от плеча. Не зря он был когда - то "подающим надежды" в боксерской секции... Но он понимал, что надо было перетерпеть, как бы не провоцировал его этот жуликоватый хам в директорском обличие.
  -- Я в Армении - человек новый. Многого пока не знаю, даже армянский язык для меня, как иностранный - с трудом понимаю, говорить и вовсе не умею... - пожаловался Сергей.
  -- Я понял, что ты - беженец. У тебя акцент не армянский... Ладно, я тебе помогу. Видно, жизнь тебя побила, потрепала, гонора у тебя нет... Я не люблю тех, кто с гонором! А таких дураков и среди ваших беженцев - полно. Босяки, без кола - без двора, в карманах - дыры, а разговаривают, как министры! Ты, я вижу, не такой. Ты - парень не глупый...
   Директор вызвал своего работника и распорядился познакомить Сергея со стариком из Ленинакана...
   Старичок лет восьмидесяти рассказывал все, что помнил о своей жизни, не обращая внимания на вопросы Сергея. Он неспешно произносил свой длинный, казалось, бесконечно долгий монолог на армянском языке, глядя куда - то мимо сидевшего напротив за столом Сергея Аракелова. Старик переживал то, что рассказывал: то смеялся, то глубоко вздыхал, пару раз даже прослезился...
   Аракелов не без труда старался успеть с синхронным переводом и записью по - русски в своем блокноте, чтобы не перебивать собеседника. Репортерское чутье подсказывала ему, что материал мог получиться заметны. И в глубине души он надеялся первой же публикацией открыть для себя дверь самой главной республиканской газеты...
   Материал о старике принес Сергею ожидаемый успех. Он был назначен на должность собственного корреспондента в северной Армении русскоязычной республиканской газеты - официального органа ЦК партии. Дали Сергею шестиметровый вагончик в Ленинакане, пообещали при первой же возможности решить квартирный вопрос. "Годик подожди, а как новые дома построят, горком даст тебе квартиру в Ленинакане" , - пообещал главный редактор. Сергей, побывав в Ленинакане, сразу понял, что ни через год, ни через два квартиру он в этом городе не получит. Но выбора у него не было и он сделал вид, что поверил своему шефу. Жену и ребенка решил с собой не брать. "Лучше жить в пансионате на курорте, чем в вагончике на стройплощадке"... Сергей рассчитывал, что со временем все - таки случай поможет ему найти обмен бакинской квартиры. И случай ему помог...
  
  
  
   Цолак перечитывал статью Аракелова в очередной раз, так она ему понравилась. Обычно он не обращал внимания на подписи - фамилии авторов. Но эта публикация стала исключением. К тому же - фамилия "Аракелов" показалась ему знакомой. Он порылся в памяти и ему удалось извлечь из нее нужную информацию: "Так звали парня из Баку, с которым Валех разговаривал в Цахкадзоре... Он должен был мне позвонить... Ну, да... Пайлак рассказывал, что у них там есть один журналист - беженец... Это точно он, Сергей Аракелов. Откуда другому журналисту в Цахкадзоре взяться, да еще, чтобы так писать умел на русском языке? Разве что из Москвы начнут бежать? Цепун мне на язык!..."
   В квартире Цолак давно навел порядок. Следов землетрясения не было видно. Он и Валеху помог с ремонтом. Все соседи знали, что у Цолака - золотые руки. И нередко обращались к нему за помощью: кому плитку на кухне уложить, кому электропроводку поменять, а кому сантехнику установить - любая работа мастеру под силу. Он и зарабатывал в последнее время частными заказами. Кооператив его закрылся, коллектив обувщиков распался. Кто - то переквалифицировался в строители и уехал на сезонные работы в среднюю полосу России - коровники и курятники строить в хозяйствах... Кто - то и вовсе ухитрился пополнить ряды эмигрантов и теперь ищет свое место в диаспоре, в далекой чужой стране... Цолак их всех осуждал: "Вместо того, чтобы на стройку идти, помогать восстанавливать город, они сбежали, дезертировали." Сам Цолак устроился каменщиком в приезжей российской строительной бригаде. Начальство в городском штабе по ликвидации последствий землетрясения Цолака уважало. Сам он тоже с уважением относился и к руководителям, и к рабочим из России, приехавшим на помощь кироваканцам. Но обижался, кода слышал их упреки: дескать, армяне сами не работают, ждут пока их город русские с украинцами восстановят... Цолаку было обидно слышать, что его земляки попрятались, разбежались, смалодушничали. Но в статье Сергея Аракелова он прочел те же упреки, которые уже не казались ему обидными, выглядели обоснованными и заставляли всерьез задуматься. Статья называлась "Старик и горе". Цолак не читал великого американца - Нобелевского лауреата и никакой ассоциации у него заголовок не вызвал. Репортерская "фишка" Сергея Аракелова была предназначена для более литературно подкованной аудитории. Но содержание и форма - монолог старожила оказали мощное эмоциональное воздействие на Цолака. Он даже зачитывал абзацы вслух, чтобы жена слышала. И Ануш слушала внимательно, оторвавшись от домашних дел на кухне. А Цолак читал с выражением и глубоким чувством монолог старика, записанный Сергеем: "Мне 81 год, почти. Скоро уже исполнится, если доживу. Я пережил землетрясение в 1926 году, гибель близких. Я прошел фашистский плен и сталинские лагеря. Но будь я сегодня трудоспособным, не покинул бы родной город. Пошел бы работать на стройку, помогать восстановлению Армении ради наших детей, внуков, правнуков..."
  -- Молодец - Аракелов! Хороший журналист, правильную статью написал, нужную статью!
  -- Ты его знаешь?
  -- Это Валеха знакомый, они насчет обмена в Цахкадзоре договаривались. У этого парня есть квартира в Баку...
  -- А что, Валех хочет уехать? Марьям успокоилась, когда "Великую Армению" арестовали, комендантский час в Ереване ввели, митинги и демонстрации запретили... Она мне даже сказала: "Теперь вижу, что власть у нас есть. Наконец - то там наверху поняли, что с нашим народом в демократию играть опасно..." Марьям умная, как мужчина! Я даже не всегда понимаю, что она говорит...
  -- Им надо уехать! Власть, похоже, у нас уже другая... Просто, не все еще поняли. А комендантский час в Ереване отменен. И все задержанные бунтари отпущены. А Петрос не успел из кутузки выйти, как в тот же день большим начальником в Ереване стал. Ты ничего не знаешь! Как ты новости смотришь, Ануш? Мы же вместе телевизор смотрели!
  -- Я не слушала, у меня мысли в другом месте были...
  -- В каком месте у тебя мысли?
  -- В другом... Ты мужчина, ты не понимаешь... Тебя политика интересует... А кто такой Петрос, я его знаю?
  -- Знаешь, должна была видеть у Валеха... Он был завгаром - начальником Валеха. А сейчас - важная птица в столице!
  -- Вот пусть он поможет, чтобы наши соседи могли здесь спокойно жить...
   У Марьям развязался фартук:
  -- Завяжи, пожалуйста, - попросила она мужа, повернувшись к нему спиной. Цолак завязал фартук, обнял, поцеловал в шею Ануш и ласково сказал:
  -- Ты у меня хорошая, добрая, всем добра желаешь и людях хорошо думаешь. А есть злые люди. Такие, как Петрос.
  -- Он что - то плохое сделал?
  -- Еще не сделал, но может сделать. Он злой человек, а злые люди не могут желать добра никому. Они признают только силу, с ними можно разговаривать только с кулаками наготове!
  -- С кулаками? Что ты такое говоришь?
  -- С кулаками наготове, большими кулаками! - решительно повторил Цолак.
   Две недели спустя Цолак взял с собой Валеха в Ленинакан. Добрались за час на машине. Вскоре разыскали корреспондентский пункт, но Сергея Аракелова в вагончике не оказалось...
  
  
  
   Собственный корреспондент коммунистической газеты Сергей Аракелов вышел из горкома партии. Постоял на свежем воздухе, подумал о планах на остаток дня и зашагал по пыльной грязной ленинаканской улице мимо музыкальной школы, временно арендованной горсоветом, свернув на центральную площадь, остановился у чудом уцелевшей церкви, построенной в восемнадцатом веке. У входа лежал покрытый густой пылью армянский каменный крест (хачкар, как его здесь называют). Сергей провел ладонью по хачкару, сняв толстый слой пыли. Он вошел в церковь, поднял глаза и вместо купола увидел огромную дыру, из которой торчал кусок разорванного в клочья облака. Ему показалось, что облако было похоже на каменный крест - хачкар. И что оно должно было рухнуть, расколовшись в храме.
   В церкви работали реставраторы. Были в тот час и прихожане. Они стояли перед иконой Распятого Христа. Сергей пристально посмотрел на икону. Но вместо святого лика Иисуса увидел черты Горбачева в образе Иуды с пятном на лбу. Сергей замотал головой, купил свечу, подошел поближе к алтарю. Он зажег восковую палочку, поставил ее перед иконой Спасителя, бормоча какие - то слова. О чем просил Господа молодой коммунист - журналист Сергей Аракелов, впервые переступивший порог армянской церкви, было ведомо только ему самому и Богу...
  
  
  

Глава10

   Когда Сергей вошел в кабинет заведующего отделом агитации и пропаганды горкома партии, там его дожидался Цолак.
  -- Я бы хотел поговорить с наедине.
   Заведующий понимающе подмигнул Сергею и направился к двери. Сергей остановил его, взяв под локтем.
  -- У меня от товарищей, что касается работы, секретов нет.
   Цолак недовольно вытянул губы. Вытаращил глаза на Сергея, хотел что - то сказать, но не нашел слов. Помог Сергей наводящим вопросом:
  -- Вы ко мне по какому - то важному тайному делу, но какие могут быть дела втайне от горкома партии? Я в заговорах не участвую...
  -- Я тоже не заговорщик. Я строитель из Кировакана. Раньше был сапожником, а теперь строитель. Сейчас строители больше нужны, правда?
  -- Правда. Но хорошие сапожники тоже нужны. Вы меня об этом хотели спросить наедине?
  -- Нет. Не об этом. Это я сам знаю. Я с другом, соседом приехал. Он у меня в машине сидит. Мы из Кировакана специально к вам приехали...
  -- Приехали - то зачем?
  -- Чтобы квартиру поменять. Вы с ним в Цахкадзоре договаривались, помните?. Я - Цолак, которому вы должны были позвонить, но не позвонили...
  -- Это мой дальний родственник в машине сидит. Он мне выгодный обмен предложил... Где - то отыскал какого - то азербайджанца, договорился с ним и предложил, - придумал мгновенно и протараторил эту версию хозяину кабинета Аракелов.
  -- По такому поводу надо выпить! - предложил партийный начальник.
  -- В другой раз. Мы сегодня спешим. Нам надо в Кировакан вернуться как можно раньше, - вмешался Цолак.
  -- А я тороплюсь к семье в Цахкадзор. Неделю семью не видел, - сказал Сергей.
   Сергей и Цолак попрощались с партийным идеологом местного калибра, вышли из помещения и направились туда, где их дожидался Валех.
  
  
  
   Валех сидел в машине с видом приговоренного к смертной казни. В последнее время страх не покидал его. Это чувство было настолько сильным, что парализовало его волю, заставляло паниковать, трястись, истерично реагировать на любые вопросы жены и капризы маленького Нвера. Только присутствие сильного уверенного в себе Цолака его немного успокаивало. Когда Цолак вышел из машины, оставив его одного посреди людной улицы рядом с милицейским постом прямо перед штабом украинских строителей из "Укрстроя", Валех побелел от страха. "Только бы этот парень не передумал меняться. Только бы не передумал..." - мысленно повторял Валех, дожидаясь возвращения Цолака.
   Сергей с Валехом всю дорогу до Кировакана обсуждали детали предстоящего обмена. Цолак вел машину молча, старался не мешать. Но на подъезде к городу, Сергей вдруг обратился к Цолаку:
  -- Я не могу задерживаться. Мне в Цахкадзор надо успеть сегодня через Ереван. Подбросьте до автовокзала.
  -- Квартиру посмотрите Валеха и - на автовокзал. Все успеете!
  -- Не успею, автобусы по расписанию ходят. А на такси в такую даль я не заработал.
  -- Я предлагаю переночевать у нас. А утром я сам отправлю вас на машине в Ереван. Наверняка кто - то из наших начальников поедет...
  -- И много у вас начальников?
  -- Лично у меня один приезжий прораб Корнелюк. А вообще - то начальников много... Столько начальников, что работать некому! Кстати мне ваша статья понравилась!
  -- Какая?
  -- Про старика... Правильно вы написали, что нельзя нам надеяться только на приезжих... Мы сами должны о себе позаботиться, сами должны работать, строить новые дома и не так, как привыкли - тяп - ляп, а на совесть...
  -- Это старик сказал, я только записал. Старики все мудрые, дети все - талантливые. Я не пойму, что происходит с людьми между детством и старостью, когда многие превращаются в бездарных безнравственных идиотов!
  
  
  
   В тот день в квартире Цолака за празднично накрытым столом сидела вся его семья. Почти - вся. Не хватало Зары с мужем. Супруги Гусейновы с Нвером и Сергей Аракелов отмечали удачное завершение квартирного обмена. Дело было сделано чрезвычайно проворно. Все остались довольны. Сергей радовался тому, что мог привезти в Кировакан семью и жить в своей квартире, а не в вагончике. Валех и Марьям радовались, как им казалось, скорому избавлению от страхов. Только малыш Нвер не испытывал никаких эмоций по поводу предстоящих перемен.
  -- Ты хочешь поехать в Баку и ли останешься? - заводила малыша Ануш
  -- Я не знаю, я еще маленький, - как - то смешно и грустно отвечал Нвер.
  -- А мы тебя не отпустим, а маму и папу выгоним! - продолжала шутить Ануш.
  -- Я тебя буду бить! - почему - то и весело, и печально прозвучала эта угроза малыша, замахавшего своими безобидными маленькими кулочками.
   Марьям прижала Нвера к груди и стала целовать его в щечки и кулочки, приговаривая: "Мамин защитник! Папин помощник!"
  
  
   Вскоре Валех с семьей, ключами от бакинской квартиры, необходимыми документами и ценными личными вещами уехал из Кировакана. Договорился он с Аракеловым и о том, что перешлют друг другу они и мебель в специальных контейнерах.
   Валех и Сергей - оба считали везением случайное знакомство, которое подарила судьба в трудные для них дни. Они получили друг от друга то, что хотели. И полагали, что все испытания для них уже позади. Валеха немного беспокоил неприятный осадок, оставшийся у него после краткосрочного неудачного поиска обмена в Баку. Не хотелось ему вспоминать, как потрясенный увиденным в азербайджанской столице, он поспешил тогда вернуться в Кировакан.
   Его успокоила мысль о том, что в Баку они будут в безопасности, а остальное не так уж и важно. Можно просто жить, не задаваясь лишними вопросами, ни во что не ввязываясь, ни в чем не участвуя, никому ничего не доказывая, ни с кем не конфликтуя и не сближаясь. Он вспомнил слова бывшего боксера - Аракелова, сказавшего за столом у Цолака: "Если хочешь избежать удара, держи дистанцию. В жизни, как в боксе..." А Цолак ответил вопросом: "Или бей первым?" "Только если уверен в своих кулаках!" - посоветовал Сергей и добавил: "Я всегда уверен, но бью только тогда, когда не вижу иного выбора." "Это мудро. Сильные люди зря кулаками не машут!" - согласился Цолак. "Кулаки нужны, чтобы наказать зло, а не творить его." - спокойно без пафоса подвел черту Сергей.
   "Моих кулаков на все зло не хватит. Я хочу просто жить в покое и согласии, воспитывать ребенка, любить жену. А творят и наказывают пусть другие, подальше от меня, от моей семьи..." - думал Валех.
  
  
  
   Самолет набрал скорость, оторвался от земли, подобрав под себя шасси. Валех посмотрел в иллюминатор. Марьям прослезилась, достала из сумочки платок, пахнувший ароматом ее любимых духов "Красная Москва". Нвер улыбался, хихикал на коленях у Марьям. Это был его первый перелет на самолете. Полет в новую жизнь в начале жизни...
  
  
  
  
  

Глава 11

   Если бы не эта встреча с Гасаном... Валех проклинал себя за то, что прошел по той же улице, в то тот же час, что и Гасан - бывший сосед по дому в Кировакане. Коренастый крепыш с хищными глазками, улизнувший из Армении незадолго до беспорядков в Сумгаите, ненавидел Валеха. Считал его предателем. Он еще в Кировакане вынашивал план, как наказать Валеха за предательство, за дружбу с Цолаком. Но подходящего случая не нашлось. А действовать открыто, рискуя собой, уголовник - Гасан не привык. Бандит - не солдат...
   Гасану по своему нравилась Марьям. Как женщина. Он видел в ее глазах "огонь желаний, жажду безумной оргии..." Он считал ее "созданной для греха", "порочной скромницей", "блудливой тихоней"... И это его представление о ее глубоко спрятанной от посторонних истинной сути - вечной изнурительной борьбы с бабьими плотскими страстями без показной монашеской скромности, кокетливой застенчивости, заводило его. Ее губы, руки, походка - каждое движение стройного упругого тела возбуждали Гасана до одеревенения ниже пояса... Каких только фантазий, связанных с Марьям, не было в его голове. Мысленно он множество раз проделывал с ней все, что хотел... В Сумгаите он представлял именно ее - Марьям, когда жадно насиловал в разгромленной его дружками квартире какую - то подвернувшуюся под руку чужую черноволосую красивую женщину...
  -- Какая встреча! А где красавица - соседка моя?
   Гасан смотрел на Валеха, как на жалкое насекомое.
  -- Приехал вот...
  -- Где Марьям, где наша Маша?
  -- Я тороплюсь, Гасан! Мне надо идти...
  -- Я тебя найду!
   Гасан резко повернулся и ушел, затерявшись в толпе.
  
  
  
   Неделя промчалась стремительно, изменив все вокруг, превратив двухмиллионный приморский город в огромную раковину с тошнотворным запахом гнуса и крови...
   В городе второй день резали, насиловали, пытали, выбрасывали из окон многоэтажных домов людей. Марьям металась по комнате, ломая руки. Она подошла к окну. Во дворе бандиты под музыку какого - то кларнетиста в каракулевой пастушьей папахе бандиты вывели голую девушку. Толпа окружила ее, стала аплодировать, свистеть, что - то кричать...
   Марьям показалось, что в толпе стоял Гасан с тростью. Она пригляделась и узнала его - это точно был он, ее бывший сосед. Она вспомнила свой давний сон: обнаженного Гасана, склонившегося над ней...
   Она увидела, как толпа за окном расступилась и какая - то женщина с красной повязкой на голове окатила несчастную девушку из ведра, а подбежавший парень бросил на нее факел. Истошный женский крик стоял у Марьям в ушах. Марьям закрыла глаза руками. А когда открыла, девушки уже не было - по земле каталось кричащее пламя. Оно скоро потеряло голос. Но еще долго не гасло...
  
  
  
   Прошло время. Казалось - много времени. Час, два или больше... Валек пришел домой. Только что. В дверь постучали. Громче, настойчивее, Валех не успел еще отойти от порога: "Кто?" "Свои!"
   Марьям прижимая к груди Нвера, подошла к двери: "Кто - свои? Какие - свои? Что вам надо от нас? Здесь нет тех, кого вы ищете!"
   Ее уже никто не слушал. Дверь была открыта воровской отмычкой. Толпа небритых дурно пахнущих грязных одетых в черное мужских тел ввалилась в комнату. "Сво - о - лочь!!!" - яростно заорал Валех и отчаянно бросился на Гасана с кулаками. Но его остановил подлый удар сзади чем - то тяжелым по голове. Валех упал. Его избивали долго, методично, хладнокровно. Били, давили, топтали...
   Гасан вырвал Нвера из рук Марьям, подбежал к подоконнику и швырнул ребенка как резиновую куклу... Малыш пробил стекло и полетел из окна вниз, через мгновения застыв распластанным силуэтом на асфальте...
   Марьям закричала, зарыдала, забилась в истерике, опустилась на колени. Она расцарапала себе лицо, разметав длинные волосы... Раскричалась до хрипоты. Застонала, завыла. И вдруг успокоилась. Встала оглядела остекленевшими глазами комнату. Тихо сказала: "Будьте вы прокляты!" Подошла к окну. Бандиты смотрели на нее, как завороженные. Ей никто не помешал сделать свой последний шаг. Вслед за Нвером...
  
  
  
  
   Валех выжил. Но разум покинул его, превратив в сохнущую колючку на пыльной тропе...
   Он похож на нищего одичавшего странника средневековья. Обезумившими глазами он смотрит на прохожих в большом городе, вдыхает пахнущим морем воздух, делает тяжелый вздох и орет во все горло: "Волки, во - о - лки! Злые волки!" Он смотрит куда - то в сторону причала, приморского бульвара, старой крепости и огромной площади, где еще недавно бушевала митинговыми страстями неудержимая толпа, как смертоносный шторм на Каспиии...
   Горожане привыкли видеть Валеха на улицах азербайджанской столицы. Они обходят его, продолжая свой путь. Дети весело кричат ему: "Безумный Валех - съел горький орех!..."
   Иногда его видят у входа на городском кладбище. Подают ему милостыню: кто - хлеб, кто - сыр, кто - медный грош. Смотрят на протянутую руку и подают, чтобы не смотреть в глаза...
   Время покаяния и молитв еще не пришло!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"