Долгая Галина Альбертовна : другие произведения.

Шепот Черных Песков

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:

    Роман издан "Вече" в 2014 году
    КУПИТЬ







  

Галина Долгая

ШЕПОТ ЧЕРНЫХ ПЕСКОВ

Роман-дилогия

Посвящаю Сарианиди Виктору Ивановичу.

С глубоким уважением и благодарностью

за великий труд во имя истории.

  
  

Аннотация

  
   Шелестит песок, поднимаемый ветром, шепчутся барханы, перекатываясь с места на место. И летят в небо истории жизни людей, прах которых десятками веков покоится в старых усыпальницах среди полуразрушенных дворцов и храмов древнего города. Настолько древнего, что возраст его исчисляется тысячелетиями.
   В сплетении мифов и фантазии автора, в реальности декораций и предметов быта - суть истории, которая была или могла быть таковой. Вожди племен, радеющие за народ; интриги жреца, одержимого огнем; служение жрицы любви на ложе богини плодородия; терзания матери, потерявшей сына... Все это - жизнь, разрушающая и созидающая, протекающая в слиянии с природой, в зависимости от стихий огня и воды, земли и воздуха.
   Об этом роман "Шепот Черных Песков".
  
  
  

Предисловие автора

  
   Пятая цивилизация Древнего мира. Знаешь ли ты, дорогой читатель, что-нибудь о ней? Слышал ли раньше о таинственной стране, некогда процветающей в песках азиатской пустыни Кара-Кум? Нет? Я расскажу тебе!
   Маргуш, Маргиана, Моуру - так называли древнюю страну в разные периоды истории человечества. Существовала она четыре с половиной тысячелетия тому назад, в 2300-1500 гг. до н.э., в дельте реки Мургаб, берущей начало в горах Паропамиза и исчезающей в песках Кара-Кум.
   Маргуш - ровесник многих государств, признанных Великими цивилизациями древности. Это Древний Египет, Месопотамия, Хараппская (протоиндийская) цивилизация, Китайская. Все эти государства изучаются многие десятилетия, тогда как Маргуш был открыт археологом В.И.Сарианиди в 1972 году (всего чуть более сорока лет тому назад!), а признан мировым сообществом на Международной конференции "Древняя Маргиана - новый центр мировой цивилизации" в ноябре 2006 года. Сколько открытий, сколько находок совершенно за это непродолжительное время на раскопках Маргуша!
   Археологами обнаружено более двухсот поселений, сосредоточенных в старой дельте Мургаба и вокруг главного города, названия которого не знает никто. Но тот город был центром светской и духовной жизни народа, что подтверждено раскопками и уникальными находками, по ценности ничем не уступающими сокровищам Древней Месопотамии.
   Сегодня перед учеными стоит немало загадок, связанных с самим фактом возникновения страны Маргуш, не говоря о предназначении многих археологических объектов, "поднятых" из песка за прошедшее время. Это и "песчаные башни", и так называемые "кельи", и "слепые окна" во дворце и храмах, и многое другое, что подробно описано в научно-популярных книгах бессменного руководителя Маргианской археологической экспедиции Виктора Ивановича Сарианиди и в многотомных Трудах Маргианской археологической экспедиции, материалы которых стали основополагающими при работе над романом.
   Идея написать роман о Маргуше родилась после того, как в 2010 году я побывала на раскопках города-храма; увидела глиняные стены, за которыми четыре тысячи лет тому назад кипела жизнь; заглянула в раскрытые могилы безымянных царей; ощутила душевный трепет от, пусть мимолетной, но сопричастности к великому прошлому древнего мира.
   В своем романе я попыталась вдохнуть жизнь в город, давно заметенный песками; вновь заселить его людьми; представить, откуда они пришли в оазис Мургаба, какую культуру принесли, как ассимилировали с местными племенами, как жили, как строили, как создавали те сокровища, которыми сегодня мы восхищаемся. Следуя за исследователями Маргуша, развивая их предположения в художественном ключе, я попыталась в двух книгах романа разобраться, как новая страна занимала свое положение среди других стран Азии и Ближнего Востока, как жили люди в период расцвета Маргуша, и почему прекрасная страна канула в небытие на тысячелетия.
   В романе описаны реальные строения - дворец царя, храмы, башни, цитадель, - уникальные ювелирные изделия, найденные во время раскопок, растительность, животные, которые в те времена, судя по находкам и их анализу, наполняли плодородные берега Мургаба. Описания жителей Маргуша тоже не случайны. Их внешность "списана" с образов маргушцев, восстановленных антропологами по останкам, обнаруженным в многочисленных погребениях маргушцев. Фигурки жриц и жрицов, фрагменты мозаики с изображением человека также помогли в создании образов героев романа. Божества шумеро-аккадского пантеона, культура жителей Месопотамии принята за основу при описании культуры и верований жителей Маргуша в ранний период. Многие артефакты с раскопок, при сравнении с подобными, найдеными в странах Древней Месопотамии, дают основания для такой аналогии. Сделан акцент на почитание жителями Маргуша стихий огня, воды и земли, а также особого напитка жрецов - хаомы, которое отражает протозороастрийскую направленность их верований, что особо отмечено исследователями Маргианы.
   Выражаю сердечную благодарность руководителю Маргианской археологической экспедиции, доктору исторических наук, академику Виктору Ивановичу Сарианиди и его заместителю, антропологу, доктору исторических и биологических наук Надежде Анатольевне Дубовой за консультации и помощь при написании романа. Моя особая благодарность всем ученым, исследователям, чьи труды помогли разобраться и понять многое о жизни, верованиях и быте людей такой далекой эпохи.
   Всем, кто держит в руках эту книгу, желаю приятного чтения и надеюсь, что древняя страна Маргуш станет более близкой и понятной.
  
   С наилучшими пожеланиями, Галина Долгая.
  
  
  
  
  

Книга первая

МАРГУШ: РАССВЕТ

  
  
  
  
  
  

Повели исчезнуть или появиться - и будет!

"Энума Элиш", эпос о сотворении мира

  
  
  
  

Пролог

  
  
   1846 год, Англия, Лондон
  
  
   "Говорит Дарий-царь: если ты увидишь эту надпись и скульптурные изображения и не разрушишь их, а будешь охранять по мере сил, пусть Ахурамазда будет тебе другом и пусть твой род будет многочисленным, да будешь ты долголетен, и пусть Ахурамазда даст благой конец тому, что ты делаешь".
   Поставив точку, Генри Роулинсон выпрямился и отложил перо. Затем поднял лист бумаги перед собой и торжественно прочитал первые слова вслух:
   - Говорит Дарий-царь!
   В тишину кабинета, в котором работал сэр Генри, словно ворвался поток горячего воздуха. Как наяву из поднебесья послышался пронзительный крик орла, и исследователь вновь оказался в Персии - там, где в скалах более двух тысяч лет тому назад были высечены письмена, расшифровкой которых и занимался молодой дипломат и исследователь.
   Бехистунская скала, высотой более полутора тысяч футов, как длань старческой руки, венчает узкий хребет, отходящий от основного массива Загросских гор в Керманшахскую долину. В озере под скалой всегда холодная и чистая вода. Из глубины земли бьют ключи, и воды столько, что хватает на целую реку, вытекающую из озера.
   Многие века к этому благодатному оазису стремились караваны. Отдыхая в прохладе, путешественники взирали на барельеф царя, выполненный в полный рост и во всем величии победителя. Надписи над и под барельефом на Бехистунской скале видели современники Дария, воины Александра Македонского, арабские завоеватели. Но лишь в начале девятнадцатого века исследователи озадачились их смыслом, потерянным в веках. И сейчас один из них занимался расшифровкой части надписей, сделанных на древнеперсидском языке.
   - Доброе утро, сэр Генри! - сдержанно-веселый голос молодого помощника вывел Роулинсона из задумчивости.
   - Утро доброе! - ответил он и, пригласив гостя присесть, подал переведенный отрывок. - Прочитайте, дорогой друг! Удивительно! Царь Дарий завещает хранить его послание!
   - Удивительно то, что его до сих пор не уничтожили, - иронично заметил Джордж, пробегая взглядом по строкам.
   Сэр Генри облокотился на спинку стула, положил огромные ладони на стол, заваленный бумагами, и подтвердил:
   - Как вы правы, друг мой! Вот даже по египетским пирамидам сам Наполеон стрелял, и, замечу - из пушки! - он еще более оживился, встал из-за стола и, обойдя его, сел напротив своего щеголеватого помощника. - Да что Наполеон?! Я сам видел следы обстрела Бехистунской скалы! Кто-то тоже порезвился! Если бы надпись была сделана хотя бы на двадцать метров ниже, ее уже наверняка уничтожили бы. А так... - сэр Генри закинул ногу на ногу и с широкой улыбкой, не без хвастовства, спросил: - Знаете ли вы, что только мне удалось скопировать почти все надписи? А это, я вам скажу, было непростой задачей! Четыре года я каждый свободный от службы день ездил к той скале и висел на головокружительной высоте, балансируя, как канатоходец, на корабельной веревке, привязанной за выступы на самом верху. И срисовывал, срисовывал, - он бережно приподнял ворох бумажных рулонов на столе.
   - Да уж, и как только вы умудрились залезть на ту гору - и высота, и крутизна... Браво, сэр Генри! Браво!
   - Скажу откровенно - это были лучшие годы моей жизни. Такого азарта, такого щекотания нервов я не испытывал больше нигде, разве что, когда нащупал разгадку, когда все эти палочки, закорючки, что вы теперь можете видеть на этих рулонах бумаги, начали обретать смысл. - Роулинсон встал и заходил по кабинету, меряя его широкими шагами. - И все же, насколько вперед видел персидский царь! Приказать высечь барельеф, на высоте около пятисот футов, с подробными надписями, к тому же на трех языках - древнеперсидском, аккадском, эламском!.. И сколько открытий уже сделано, а сколько еще предстоит! И это все благодаря тщеславной идее Дария. Провидец, да и только! Да и его самого мы теперь знаем, как самих себя. Высокий для тех лет, подтянутый, гордый.
   Джордж хмыкнул.
   - Конечно, а каким еще могли изобразить царя на его триумфальной каменной картине! Царь - победитель! Царь - завоеватель!
   - Да, да, и все поверженные им мятежники, они намного ниже ростом, все изображены в унизительном положении - связанные цепью друг с другом, с заломленными назад руками.
   - Вы уже прочитали, кто они?
   - Представьте, над каждым начертано его имя! И вот еще, Дарий перечисляет страны, которые восстали против него, - сэр Генри завис над заваленным рукописями столом, как орел над кручей, и зашуршал бумагой в поисках нужной, - вот здесь: Персия, Элам, Вавилон, Мидия, Асагарта, Маргуш...
   - Маргуш? Что это за страна?
   - Не знаю... там написано следующее: ""Говорит Дарий-царь: вот что я совершил в течение одного и того же года, после того как я стал царём. Я дал девятнадцать сражений. Милостью Ахурамазды я их мятежников разбил и захватил в плен девять царей", - так, дальше перечисляет всех мятежников... вот: "Один -- Фрада маргуаш; он обманывал, так говорил: "Я -- царь в Маргуше". Он возмутил Маргуш".
   - Фрада... вам это имя знакомо?
   - Нет, увы! Да, мой друг, ничего определенного я ни о Маргуше, ни о царе по имени Фрада не знаю, - сэр Генри задумался, - разве что это та самая страна, которая упоминается греческими историками в описании похода Александра Македонского. Они называли ее Маргиана. Можно предположить, что Маргуш, Маргиана - это одно и то же.
   Лицо Джорджа засияло, как у мальчишки, которого осенила авантюрная идея.
   - В Авесте сказано о стране Моуру! Сдается мне, что речь идет об одной и той же стране! Послушайте, три слова из разных языков звучат похоже: Маргуш, Маргиана, Моуру!
   Роулинсон в нетерпении потер подбородок. Высказанные предположения казались верными. Интуитивно он чувствовал это, и нетерпение, знакомое каждому исследователю, особенно взволновало.
   - Бехистунская надпись - это ключ ко многим тайнам! - сказал он вдохновенно. - В те далекие времена каждый, кто проходил мимо этой скалы, знал все те страны, которые на ней упомянуты.
   - Куда они шли?
   - В Вавилон! И обратно, в Экбатаны, и дальше на восток. Скорее всего, Маргуш находился где-то на окраинах империи Дария Великого. В тексте надписей есть подсказка! - Роулингсон подхватил очередной лист бумаги, испещренный его подчерком, и торжественно произнес: - Послушайте этот отрывок: "Говорит Дарий-царь: страна Маргуш стала мятежной. Одного человека по имени Фрада, маргуаша, они сделали начальником. После этого я послал к персу по имени Дадаршиш, моему рабу, сатрапу в Бактрах, и сказал ему так: "Иди, разбей войско, которое не называет себя моим". Затем Дадаршиш отправился с войском и дал бой маргуашам. Ахурамазда оказал мне помощь. Милостью Ахурамазды моё войско наголову разбило мятежное войско. В 23-й день месяца ассиядия [декабрь 521 г. до н.э.] ими был дан бой". - Исследователь многозначительно поднял указательный палец и, чеканя каждое слово, сказал: - Он послал разбираться с мятежным Маргушем войско из Бактры. Не означает ли это, что Маргуш находится где-то рядом?
   - Возможно. И где это может быть?
   Сэр Генри развернул карту, на которой была нанесена империя Дария Великого. Пробежав взглядом по ее восточным территориям, он ткнул пальцем в северо-восточную часть и воскликнул:
   - Маргуш может находиться на территории современного Туркестана, где-то здесь.
   - Но... здесь пески, пустыня.
   - Совершенно верно. Посмотрите сюда, - Роулинсон подошел к висящей на стене географической карте.
   Его помощник приставил к носу пенсне и прочитал:
   - Хм... Кара-Кум...Черные Пески... Нет, дорогой Генри, думаю, вы ошибаетесь. Недаром эти пески назвали черными. Вряд ли там могли жить люди.
   - Как сказать, - возразил Роулингсон, - в Сахаре же живут бедуины... Для людей главное - это вода. В пустынях есть оазисы. Есть реки. Те же Бактры частично располагались в пустыне, но занимали часть долины Окса. Это большая река, а сколько там небольших! - Роулинсон вернулся за свой стол. - Знаете ли, дорогой друг, в истории еще столько белых пятен! В тумане времен мы с вами увидели лишь очертания неизвестного нам города, страны. Чтобы она стала более реальной, осязаемой, будущим исследователям предстоит немало труда. Невозможно объять все сразу. Оставим поиск страны Маргуш нашим потомкам! И займемся подготовкой материала для доклада в Азиатском Обществе. Пока важно доказать, что надписи на древнеперсидском, начертанные на Бехистунской скале, расшифрованы и расшифрованы верно! Поверьте, после того, как мир узнает о том, что там написано, многие умы обратятся к востоку, но лишь немногим - самым талантливым и увлеченным! - удастся найти то, что пока сокрыто от нас временем. Не каждый может отыскать путеводную нить, которая приведет в мир давно ушедший, заметенный песками, забытый людьми. Мда... ну, а, если доберется, то ждут его удивительные открытия! Уж поверьте, дорогой друг! Стоит только начать и тогда... мертвые воскреснут! Да, да, поверьте мне - старые стены заговорят!
   Сэр Генри погрузился в свои думы. Фантазия унесла его мысли в давние времена, в далекие страны, о которых мог мечтать только великий авантюрист. Но каждый исследователь посвящает свою жизнь чему-то одному - тому, что он считает для себя наиболее важным. Все остальное остается в мечтах. Зато мечты великих людей передаются от одного поколения другому, рассеиваются в мировом эфире, как семена, поднятые ветром. Только не простым ветром, а ветром времени.
  
   Прислушайтесь. Слышите звон? Нет?.. Это звенит время! Не каждому дано слышать его. Разве что на просторе, у которого нет горизонта, там, где редкие барханы переливаются волнами песка, а горячий колышущийся воздух создает миражи...
  
  
  
   1972 год, Туркменистан, Мерв
  
  
  
   ГАЗ-69, ласково называемый в народе "газик", битый час бороздил пески Кара-Кум в поисках следов призрачной страны, которой археолог Южно-Туркменистанской археологической экспедиции бредил еще со студенческой скамьи.
   - Пески здесь, Виктор! - без оптимизма восклицал его спутник Ораз - антрополог из Ашхабада, - отфыркиваясь, как конь, от пыли, которая серой вуалью покрыла его черные волосы. - Кто здесь жить будет? Посмотри, сколько ездим, ни одного человека не встретили. Да что человека?! Даже верблюды сюда не заходят! Все, разворачивайся, поехали назад, а то и дорогу потеряем...
   - Подожди, Ораз!
   Упрямый археолог с такой же запыленной шевелюрой, упрямо давил на газ и вглядывался в однотипный пейзаж, настойчиво ища в нем признаки археологических объектов.
   Впереди горами песка замаячили барханы. Виктор направил газик к ближайшему из них.
   - Ты куда?! - воскликнул Ораз. - На бархан лезть? Машину загубим, назад пешком пойдем...
   Виктор лихо объехал бархан, верхушка которого торчала, как кокетливый чубчик подростка, и газик, поднимая за собой песчаный шлейф, помчался к показавшемуся на горизонте возвышению, напоминающему сглаженный холм. Песок толстым слоем плотно закрывал нечто широкое, огромное, поросшее редкими кустами саксаула.
   Сердце археолога екнуло.
   - Она... это она... - облизывая сухие губы, прошептал он.
   Ораз мельком взглянул на друга. Бредит! Доконала жара! Он вытащил фляжку с водой.
   - Виктор, выпей воды, там еще канистра есть, пей, нам хватит.
   Но охваченный азартом археолог, казалось, ничего не слышал. Слова друга, скачущие в такт машине, сплетались с рокотом мотора и улетали назад, в кузов, где, поднырнув под трепещущий брезентовый полог, выскальзывали наружу и растворялись в песках. Но другие голоса - тихие и настойчивые - шептали со всех сторон, объединяясь в один порыв звука, который стрелой летел к загадочному холму, словно указывая путь. "Маргуш-ш-ш, - пела стрела, - Маргуш-ш-ш..."
   Резко нажав на тормоз, Виктор остановил машину. Ораз едва не приложился к лобовому стеклу. Вода из открытой фляжки выплеснулась в лицо.
   - Да... - не сдержавшись, он выругался, а Виктор уже выскочил из машины и, как мальчишка, помчался к холму.
   Ораз вылез вслед за другом и, сощурившись, смотрел на холм. Солнце слепило глаза. В тишине слышалось шуршание песка под ногами, хруст сломанных стебельков сухих трав. Сердце в груди вдруг замерло, застыло в предчувствии чего-то важного.
   - Неужели нашли?..
   Словно услышав, Виктор на бегу оглянулся и крикнул:
   - Нашли, Ораз, нашли! Это город! Древний город! Я уверен - он относится к тому самому Маргушу!
   - Думаешь, он?..
   Ораз уже бежал, догоняя друга и вглядываясь под ноги, ища взглядом что-то, что подтвердило бы: "Да! Здесь был город четыре тысячи лет тому назад! Здесь!"
   - Он! Это он! - в отличие от антрополога Виктор не сомневался. - Здесь древнее русло Мургаба! Здесь, на его берегах был город! После того, как река ушла на запад, Маргуш замело песками. Сколько лет! Сколько тонн песка перерыто, и вот, вот то, что мы искали!
   Заметив торчавший из песка черепок, Ораз остановился и присел. Его грудь вздымалась от частого дыхания, но пальцы с привычной осторожностью расчищали песок вокруг острого скола. Черепок оказался частью небольшого тонкостенного сосуда. Изогнутая поверхность была гладкой, без следов краски, но даже этот фрагмент говорил о том, что сосуд был сделан мастером. Ораз поднял черепок, повертел его и задумчиво произнес:
   - Неужели он знал, что это именно здесь?.. Пески же...
   Но вдруг вспомнились слова одного пастуха, который как-то прогонял свое стадо мимо места раскопок. "Вчера песок, сегодня песок, а завтра бархан уйдет. Так всегда было. Захочет земля и отдаст, что взяла".
   - Отдаст... значит, время пришло!
  
   Настырный археолог залез на холм и, глубоко вдохнув всей грудью горячий воздух, закрыл глаза. Где-то шуршал песок, поднимаемый ветром, в небе пронзительно свистела хищная птица. Но вдруг эти звуки утихли, и ватная тишина окружила со всех сторон. Капля за каплей, ручеек за ручейком прорвался сквозь нее голос реки, словно вернувшейся назад, в старое русло, некогда широкое, разделенное на множество рукавов, которые обтекали холм, создавая вокруг него зеленый оазис. Ручейки собрались в струи, те, переговариваясь все громче, слились в единый поток, и вот уже полноводная река мчит мутные воды в пустыню, границы которой раздвинулись, обнажив плодородные земли.
   Перед мысленным взором ученого, слой за слоем, как облупившаяся краска, с Гонур-депе сползла толща спрессованного песка. Среди барханов поднялись белые стены города-храма, возведенного талантливыми людьми, которые, спасаясь от засухи, пришли в этот благословенный оазис с запада.
   Орел, паря в безграничном небе пустыни, завис над холмом. В хищных желтых глазах отразился человек, одиноко стоявший на его вершине. Высокий и стройный, он, словно воскресший жрец, спустя тысячелетия вновь воздел руки к небу и зашептал. Но с губ человека двадцатого столетия новой эры слетали не давно забытые имена небесных покровителей, а одно единственное слово: "Маргуш...".
   Маргуш. Город-призрак. Город-легенда. Город-храм. Спустя века над ним вновь взойдет солнце. По его улицам вновь понесется ветер. В его очагах вновь возгорится огонь! И зазвучат голоса людей - тех людей, которые жили на некогда плодородной земле старой дельты Мургаба более четырех тысяч лет тому назад. Жили, трудились, любили и ненавидели, страдали и были счастливы...
  
  
  
  
   2300 - 2200 года до н.э. Пустыня Кара-Кум, оазис реки Мургаб
  
  

Глава 1. Ведомые богами

  
  
   На рассвете, перед тем, как солнце вот-вот покажет свою макушку, и горизонт вспыхнет костром, тотчас погасив все краски на небе, становится необычайно тихо. Замолкают птицы, не блеют овцы, не стрекочет саранча. Только ветер с шумом вылетает из-за холмов и устремляется в долину, где между тонкими лентами рек зеленеют поля, и в этот ранний час вверх медленно поднимаются струйки дыма от костров под очагами.
   Старый Персаух, держа в поводу белого верблюда, стоял в стороне от дороги и, прищурив глаза, смотрел на просыпающийся поселок, из которого он только что увел свое племя.
   Солнце осветило вождя слева. На дорогу упала длинная узкая тень от человека и массивная от верблюда. Облачка пыли, взбитой отарой овец, мускулистыми ногами коней, часто семенившими ослами, да людьми, погоняющими их, поднялись над тенями, и те посерели. Но даже в тени вождя - горбоносого, с курчавыми волосами до плеч и длинной, но редкой бородой - сквозила гордость. С каким достоинством, высоко задрав подбородок, он держал голову! Как и его верблюд! Тот смотрел в долину, презрительно выпятив нижнюю губу и опустив веки с длинными ресницами почти до смыкания, а его шея, прикрытая густым покровом длинной белой шерсти, изогнулась колесом - гордец да и только! И два горба - крепкие от запасов жира - возвышались над спиной, как вершины Многогорья над хребтом, который предстояло перевалить.
   Вчерашний разговор с вождями других племен, кочующих вместе, все еще злил Персауха. Волны гнева пробегали в его голове и с уст слетали слова проклятий. "Они мне не указ! Я сам - вождь! Я сам волен выбирать дорогу! - кипел Персаух. - Чего здесь сидеть? - недоумевал он. - Ждать, когда хозяева этой долины соберутся и силой выдворят со своих лугов наши стада? А то и отберут! Сказано же прямо: "Уходите! Вас много, на всех не хватит ни воды, ни земли!" Чего ждать?"
   Да, ждать было нечего! Оставалось только идти вдаль, в неизвестность. Но люди ропщут: устали кочевать. С того дня, как Персаух вслед за другими племенами поднял свое, они в который раз встретили приход весны в нескончаемой дороге. Уже родилось новое поколение, не знающее ни родины, ни оседлой жизни. Но иначе было никак. Знойные ветра, ниспосланные на землю всемогущим Энлилем, до болот высушили реку, орошающую прибрежные луга, где пасся скот, земля подернулась солью. Первые годы Персаух еще надеялся, что в очередную весну вновь наполнится река, зальет поля, напоит всходы ячменя. Но воды становилось все меньше, а ветра все горячее. С запада и юга на восток пошли люди, оставляя родные места, ставшие гибельными. "Беда повсюду! - понял тогда Персаух. - Надо уходить!"
   Родившись в зеленом оазисе на севере Страны Болот, он прожил там всю жизнь, и никогда не думал о том, что на старости лет покинет родные края. Добравшись до реки Пуратто, щедро орошающей поля жителей Аккада, он, было, обрадовался - здесь осядем! Но не нашлось там свободного места для его племени, и Персаух повел людей дальше.
   Племена шли разными путями: кто направился в Элам и дальше на восток, кто пошел вверх по течению Пуратто, на север. Персаух примкнул к последним, но и они вскоре разделились: часть продолжила путь на север, а часть - и с ними племя Персауха - повернули туда, откуда встает солнце.
   Люди шли через горы, преодолевали пустыни. Какие-то племена по пути находили себе место и оставались, но Персауха словно вела за собой неведомая сила. Он упорно шел по горам и долам, пока не попал в зеленую долину, окруженную многослойными хребтами Многогорья.
   И снова устремился Персаух на север, через горы, за которыми, как пугали его, Черная Пустыня, гиблое место - мург! А куда еще идти?! На восток, вдоль предгорий? Так туда уже столько племен ушло... Но сейчас не это тревожило гордого вождя. Не нравилось ему, что среди всех предводителей племен один - хитрый, как лис! - выше всех поднял голову, собрал целое войско, окружил себя жрецами, которые шептали за спиной каждого вождя об объединении, нагоняли страх, рассказывая о воинственных кочевниках, не щадящих никого из тех, кто попадется на пути.
   "Хитрый лис" подбивал всех идти дальше на восток, туда, где, по рассказам странников, текут полноводные реки, а земли никем не заняты. Но Персаух понимал: если и есть еще никем не занятые земли, то тесно будет всем племенам вместе, начнутся распри, и тогда не пастухи и землепашцы - воины нужны будут. До сих пор - будь в том славен мудрый бог Эа! - соблюдали договор мира, держали слово друг перед другом. И с чужими племенами расходились без войн. Но как кто не сдержится, как в гневе занесет топор над головой соперника? Вот этого больше всего и боялся Персаух! К тому же превыше всего он ценил свою свободу - не хотел подчиняться никаким царям! - потому и решился пойти в Черные Пески, искать там оазис.
   Один из местных охотников рассказал о таком. Персаух, как услышал, так сразу загорелся и нанял того охотника провожатым за немалые драгоценности. Если бы этот охотник еще на знакомом языке говорил, тогда бы вождь точно знал, куда идти, но пришлось довериться и положиться на свое чутье, а оно старого вождя никогда не подводило!
   - Персаух! - окликнула жена, проезжая мимо на осле.
   Только она в последние годы так звала его, хотя имя "блоха" ему дали при рождении. Дали это имя крепкому здоровому мальчику, дабы отвлечь от него внимание богов, чтобы кто из них ненароком не увидел в сильном человеке угрозу и не наслал на него болезни. С годами Персаух оправдал свое имя. Его прозорливости и юркости мог позавидовать любой! Раньше всех смекал Персаух в делах - когда и куда гнать скот, когда убирать урожай, когда что выменять у проезжающих торговцев. Люди стали звать вождя Алик Пани - Идущий Впереди.
   - Персаух, пошли уже, или раздумываешь, не вернуться ли?
   - Вернуться? Нет! Смотрю я, не увязался ли кто за нами. Да, видно, нет, - Персаух потянул верблюда, разворачиваясь. - Пошли! Эти горы сегодня надо перевалить. Мне они надоели, простора глазу нет. За ними, говорят, широкая даль, до горизонта все, как на ладони.
   - Слышала я, за этими горами только песок...
   - Глупая ты женщина, Цураам, хоть и моя жена! Оазисы в песках есть, да и река там течет, мне верный человек сказал, он туда ходил и нас приведет.
   - Ве-е-рный челове-е-ек, - передразнила Цураам. Голос ее затрещал, словно тростник в вязанке - не зря звали ее Связка Тростника, - зачем ходил, а? А коли ходил, так почему там не остался? - разошлась женщина, натянув поводья осла.
   Длинноухий недовольно пожевал кожаные ремешки удила. Ему хотелось побыстрее догнать своих сородичей, кисточки хвостов которых мелькали впереди.
   Персаух отмахнулся и прибавил шагу. Еще жене доказывать, что он знает, что делает! Вождь поджал губы и одарил Цураам колючим взглядом. Ведь до чего жалкая на вид - маленькая, щупленькая, высохла вся за жизнь - кожа да кости! - а яду в ней... побольше, чем у десятка кобр! Да и уши, вон какие огромные, торчат, как у той кобры капюшон...
   Цураам обиделась, по самые брови опустила сползший плат и пнула осла пятками в бок. Серый "скакун" завопил от радости и во всю прыть помчался в гору, догоняя собратьев.
  
   Огибая белые, желтые и розовые холмы, пирамидами торчавшие повсюду на пологих склонах хребта, шли люди, даже не замечая суровой красоты природы, создавшей чудеса из спрессованного песка. Персаух, легко разломив песчаную корку, зачерпнул ладонью грунт. Почва оказалась мягкой, сырой на ощупь. Но ничего не росло на ней, голыми стояли холмы. "Мертвая! - решил Персаух. - Наша хоть и не такая разноцветная на вид, и солью покрывается, но плодоносит, только воды дай!"
   Еще солнце сияло в небе, когда племя перевалило за хребет, в начале пути казавшийся недосягаемым. Впереди, закрывая горизонт, протянулась нескончаемая гряда гор. Многогорье! Персаух озабоченно крякнул, велел людям отдыхать, а сам с провожатым проехал вперед посмотреть дорогу. С высоты хребта он разглядел внизу широкий пролом в земле и в нем зелень. "Туда пойдем! Где зелень, там вода!" - обрадовался он.
   На спуск ушла оставшаяся часть дня, и к пролому племя подошло затемно. Так и заночевали наверху, только послали прытких парней за водой.
   Утром вождь собрал старейшин и они вместе отправились смотреть зеленый оазис в провале, стены которого уходили вниз на пять, а то и шесть ростов мужчины.
   - Бежит ручей, - заметил один из стариков, провожая взглядом тонкую ленту воды.
   - Бежит, пока зноя нет, - весомо заметил другой, - летом в землю уйдет, под камни.
   - Рыть арыки, колодцы...
   - Нет, - отрезал Персаух, - мы не суслики под землей жить! Дальше пойдем!
   Никто не возражал. Племя снялось со стоянки и привычно отправилось вслед за своим вождем.
   Еще не один хребет пришлось перевалить скитальцам, пока в ранний час очередного утра взор, обращенный на север, привычно не наткнулся на извилистую линию хребта. Впереди, сливаясь с небом, расстилалась пустыня! Воздух над ней казался гуще, чем в горах. Он колыхался, сбиваясь все плотнее к горизонту, линию которого мог разглядеть только самый острый глаз. На всем необозримом пространстве желтые холмы барханов перемежались с такырами, и повсюду виднелись темные пятна, кое-где устилающие поверхность сплошным черным покрывалом - Черная Пустыня! То ли пески были там черными, то ли кусты росли такие - сверху не понять, но, сколько ни вглядывался Персаух, реки он не увидел.
   - Может, назад повернем, в ту долину, над которой пахучие деревья, похожие на кедры, на горе растут? Там и жара не будет, раз до сих пор холод...
   - Вот именно - холод! - огрызнулся Персаух на мольбу жены, но посмотрев ей в лицо, смягчился: в глазах Цураам стояли слезы.
   В последний раз он видел их, когда отбирал из ее рук сына...
  
   Как-то в пути, в землях Аккада увидел Персаух белого верблюда - диковинного зверя! Увидел и потерял голову! Длинношерстый красавец свободно пасся неподалеку от того места, где встало племя. К себе верблюд никого близко не подпускал, но Персаух разглядел клеймо на его ноге и проследил, куда верблюд уходит на ночь - в дом богатого человека! Когда-то был тот человек ювелиром при дворе самого Шаррум-кена - правителя Аккада, но об этом Персаух узнал позднее.
   Одним вечером взял он несколько красивых вещиц, что хранила его жена в сундуке, и пошел вслед за верблюдом. Застав хозяина дома за трапезой, Персаух пожелал ему здравия и успехов в делах и предложил сделку - его украшения за белого верблюда. Ювелир, посмотрев на подношения, только рассмеялся в ответ. Гордый Персаух не мог смириться с унижением. Как он вернется в племя не солоно хлебавши?! И тогда, недолго думая, предложил за верблюда двух лошадей и отару овец, но упрямый ювелир отверг и это предложение. В ярости Персаух воскликнул: "Что же ты хочешь за своего верблюда?" А ювелир лукаво улыбнулся и спросил, буравя взглядом настырного переселенца: "А есть ли у тебя сыновья, почтенный вождь?" Персаух растерялся. У него было пятеро сыновей. Самому маленькому, которому отец дал гордое имя Эрум - Орел, тогда минуло пять. Вот его и забрал ювелир, обещая сделать из него мастера своего дела. Персаух тогда задумался - какой с малыша толк? Да и путь предстоит нелегкий, как не выдержит, заболеет, да помрет? Уж лучше оставить его в богатом доме, а взамен взять белого верблюда, какого ни у кого из вождей нет. Но жена не приняла его решения, и только плакала в ответ на объяснения. Соплеменники же с тех пор прозвали вождя Отец Раба. Меж собой звали его и гордым, как верблюд, но в глаза не осмеливались, только с осуждением поглядывали на него и белого горбатого спутника рядом...
  
   - Зимой скот померзнет, люди будут болеть. Не привычные мы к таким горам. Да и как сеять будем, когда урожай собирать... Нет, Цураам, нет, нам туда надо! - Персаух простер руку вдаль.
   Цураам обреченно вздохнула. Она никогда не противилась воле мужа, хоть и ворчала на него. Всю жизнь слушала его, верила в его чутье, только за сына не могла простить. Сердце ее болело, и каждую ночь, стоило лишь сомкнуть веки, как детское личико - удивленное, с большими распахнутыми глазами - появлялось перед взором.
   - Что ж, Персаух, идем, раз ты так говоришь, только водой надо запастись надолго. Нет там воды, это и мои глаза видят.
   По сердцу Персауха скользнула боль. Жалко стало жену. Вот сейчас опять сядет на осла и будет ехать молча всю дорогу.
   - Цураам, оставь осла, залазь на верблюда, да накидку потеплее возьми, что ты в одной рубахе, заболеешь еще, ветер вон какой дует...
   - Я на твоем верблюде не поеду, тьфу на него... сколько раз говорила - и не предлагай больше!
   - Эх, вредная женщина, упрямая, как осел!
   - Кто б говорил...
   Не стал Персаух больше с женой спорить. Сам достал меховую накидку и бросил ей на спину.
   - Укутайся, говорю...
   Цураам опустила голову и, завязав накидку под самое горло, взобралась на своего осла.
  
  

Глава 2. Конец пути

  
   ...Безграничны просторы пустыни! Куда ни глянь, везде власть песка. Только деревья саксаула - с ажурной кроной, не сдерживающей вольный ветер - бросают вызов стихии, вмиг заметающей толщей песка все живое, что осмелилось пробиться к небу в недолгую пору цветения. Пока не так сух воздух, пока пески еще хранят зимнюю прохладу, пока с неба на землю проливается редкий дождь, все оживает. Выползают из нор черепахи и суслики, чтобы успеть продолжить свой род и потом, успокоив кровь в жилах, снова впасть в спячку. Зацветают маки и полынь; стремительно текут соки в стеблях, набухают силой новые семена, чтобы потом, упав в сухую землю, заснуть вместе со всей природой и очнуться с первой влагой, с первыми каплями небесной воды.
   Без воды в пустыне смерть! Она принимает в свои объятия каждого, кто ступает в ее владения, но выпускает лишь дерзких, тех, кто не ведает страха и не понаслышке знаком с искусством выживания...
  
   Ступив мозолистыми ногами на песок, белый верблюд остановился, повел чуткими ноздрями, ловя воздух, повернул голову в одну сторону, в другую, и, оттопырив нижнюю губу, неспешно сдвинулся с места. Персаух не мешал ему. Он доверил верблюду не только свою жизнь, но и жизнь всего племени. За ним, как за белым маяком, пошли люди и скот. Провожатый охотник только кивал, соглашаясь с направлением, выбранным величественным животным, и шел с ним рядом, сверяясь с только ему известными ориентирами.
   С каждым днем воздух в пустыне становился жарче. Уже прошли дожди, уже отцвели маки, а караван все шел и шел. Когда ветер стал злее, а солнце прогревало песок так, что ступни горели и через подошву глухих каушей, Персаух решил идти ночью, а днем спасаться от жара под навесами.
   Да, от жалящих лучей можно укрыться в тени, но вот от жажды никуда не деться! Она свербит в животе, скручивая его спазмами; царапает горло, туманит мозг. Она звенит в ушах, сгущает кровь так, что та едва пробирается по жилам. Она высушивает язык и губы, требуя только утоления. И чем меньше остается запасов воды, тем больше ее хочется, и тогда безумство овладевает человеком, а животные падают замертво. Но только не верблюд! Он идет и идет, каким-то неведомым никому чутьем определяя, где есть вода. Он слышит ее под толщей песка и сухой глины такыров, он различает ее запах на расстоянии перехода. Вот, здесь! Здесь есть вода!
   Верблюд лег, сначала опустившись на передние ноги. Персаух, шаг в шаг следуя за ним, тотчас подбежал и потянул за повод.
   - Вставай, вставай, мой верблюд! - ласково, но настойчиво, поднял он его и позвал людей: - Ройте здесь!
   Песок легко подался. Его разгребали руками, пока ладони не ощутили влагу.
   - Вода! Здесь есть вода!
   Забыв про усталость, люди углубили и расширили яму. И вот, наконец, вода над песком засверкала лужицей. Глубже, глубже, и можно черпать чашей!
   - Пейте, люди, пейте! Зовите всех! Пейте люди!
   Чаша пошла по рукам. Персаух дождался, когда все утолили жажду, и приказал наполнить большие чаны, чтобы напоить скот. Первым подвели белого верблюда. Он склонился к земле, чуть раздвинув передние ноги, опустил сложенные трубочкой губы в воду и потянул в себя живительную влагу. Он мог бы сейчас осушить десятки таких чаш, но люди отвели его в сторону и начали поить других животных и заполнять водой бурдюки.
   - Подожди, мой друг, подожди, а то как вода закончится?! Наберем, сколько сможем, и я буду поить тебя до тех пор, пока ты сам не отвернешься! - Персаух словно извинялся перед верблюдом.
   Цураам только головой повела, наблюдая, как муж гладит верблюжью морду и что-то шепчет ему.
   Вечером, когда караван собирался в путь, Цураам подошла к мужу и присела рядом.
   - Персаух, мы идем уже так долго, что я стала забывать о том, какой у нас раньше жизнь была. Что я делала, если не шла, или не ехала на осле?
   - Что ты хочешь сказать, Цураам?
   - Люди устали, очень устали, Персаух. Боюсь, как бы отчаяние не привело к беде. Мы потеряли много скота... умирают дети... конца края нашим скитаниям не видно. Ты так положился на чужого человека и на своего верблюда, что я боюсь, не высох ли твой мозг под ветрами этой проклятой пустыни?
   Персаух сжал губы. Опухшие, они краснели свежими язвами, а высохшая кожа ошметками торчала на них, как кора на стволе саксаула. От боли вождь сощурился и ответил, тихо и медленно:
   - Нельзя отчаиваться, Цураам! Не бойся, мой мозг не высох, я в своем уме. Поверь и скажи женщинам - скоро, совсем скоро мы придем! Я знаю, что впереди есть наш оазис, наша земля, на которой мы будем жить и рожать своих детей, и земля эта будет только нашей! Поверь, Цураам!
   - Эхе-хе, - вздохнула Цураам, качая головой, - раз ты так уверен, что остается нам?
  
   Персаух не солгал - через три перехода они увидели освещенные зарей разрушенные временем глинобитные стены. Оплывшие кирпичи розовели на фоне рассветного неба, будто окропленные кровью. "Недобрый знак!" - подумал Персаух, но тут же отогнал плохие мысли. Если здесь было жилье, то была и вода! Люди ушли вслед за ней, надо искать! Провожатый, присев от усталости на остов стены, махнул рукой в сторону, южнее восходящего солнца. Персаух отпустил верблюда и с волнением, которого он раньше не испытывал, пошел за ним. Когда солнце поднялось над горизонтом, верблюд вышел на сухое русло небольшой реки. Идя вдоль него, умное животное прибавило шаг. Персаух побежал за ним, чувствуя, как прыгает сердце, а воздух застрял в горле, и грудь, вздымаясь все выше, никак не может наполниться им. Уже затуманенным взором старый вождь увидел, как верблюд остановился, его ноги расползлись и голова опустилась. Упав, Персаух простер руку, беззвучно прошептав: "Об... Мург об"...
  
   - Алик Пани, Алик Пани! - голос, похожий на раскаты грома, приближался как гроза, но вдруг он изменился, что-то зашумело в голове, потом щелкнуло, и голос запел колокольцами: - Алик Пани, очнись, посмотри, там луга, зеленые деревья, там большая река, вставай, Алик Пани!
   Персаух открыл глаза. Его губы и лицо были мокрыми - молодая женщина плеснула в него прохладной водой. Теперь, улыбаясь, она смотрела на вождя и показывала назад. Персаух облизнулся, тогда женщина быстро поднялась и, сказав "сейчас", убежала. Он видел ее спину, склоненную над безумно ярко блестевшей лентой реки.
   Женщина скоро вернулась назад, бережно неся воду для вождя в бронзовой чаше. Вода была мутной, но Персаух, как верблюд, втянул в себя сладкую влагу. Она намочила губы, оросила рот, и потекла в сухое горло, смазывая его, как масло. В ушах еще шумело, но Персаух встал и, покачиваясь, пошел к реке. Как радовала глаз зелень ее берегов! Люди и животные уже вдоволь напились. Овцы разбрелись по нехоженому лугу, утопая тонкими ногами в траве. Кони и ослы паслись рядом. Верблюд ощипывал сочные побеги с куста лоха, причудливо изогнувшего свои ветви. А люди плескались в реке. Что дети, что взрослые - все в мокрых рубахах, облепивших давно не мытые тела, - веселились, забыв про невзгоды пути, и в этот час не думая о будущем.
   "Как мало человеку надо! - вдруг подумал Персаух, улыбаясь соплеменникам и разделяя их радость ободряющими кивками. - Вот ведь еще вчера лица были пасмурными, взгляды недоверчивыми, а сейчас, что стар, что мал, все счастливы!"
   Цураам стояла в реке спиной к мужу. Вода медленно обтекала женщину, погрузившуюся в нее до пупа. Опустив ладони, Цураам ласкала реку и смотрела вдаль. Персаух не видел лица жены, но отчетливо представлял ее взгляд - затуманенный мыслями, невидящий ничего вокруг. О чем она думала? Персаух не знал. Но маленькая фигурка простоволосой женщины в реке в этот миг радовала его не меньше, чем сама река. Он привел свою семью к новому дому, который они вскоре построят тут! Их сыны будут пасти скот, сеять пшеницу и ячмень. Они народят много детей, и род Персауха умножится многократно, а его племя станут звать Племенем Белого Верблюда. Они будут жить безбедно, в достатке, потому что эта река дарует им главное богатство - воду! А от него, вождя племени, теперь требуется только одно - найти удобное место для жилья. Такое место, чтобы и в разлив не смывало дома, и в засушливое время река была бы недалеко.
   Персаух вспомнил остатки строений, там, ниже, где русло было сухим. "Еще не самое жаркое время, а воду поглотил песок. Хоть и проще поставить жилье на старой постройке, нам надо идти дальше!" - он устремил взгляд вдаль - туда, откуда текла река, и где ее русло было намного шире, а берега зеленее.
   Подошел провожатый. Его черные кудри свисали мокрыми волнами, закрывая высокий лоб и сливаясь с аккуратной полукруглой бородой. Солнечный свет терялся в той черноте, лишь подкрашивая ее едва приметной синевой. Провожатый, которого звали Парвиз - Удачливый, за умение добывать дичь там, где, казалось, и нет никаких животных, уважительно поклонился вождю и, указав туда же, куда смотрел Персаух, сказал, медленно подбирая слова чужого языка:
   - Там дальше - воды больше. Зеленой земли больше. Там не одна река! Много! Надо идти дальше.
   Персаух согласно кивнул.
   - Завтра пойдем. Сегодня пусть люди радуются, сегодня праздник!
  
  
   Высокое небо пустыни осветили звезды. Они вспыхивали одна за другой, создавая немыслимые узоры. И чем дальше в ночь, тем фантастичнее становилась картина, художником которой был не иначе, как сам бог неба Ану. Люди же, благоговейно смотря на сверкающую твердь, рисовали в своем воображении земные картины. Вот конь с колесницей, ходит вокруг посоха. А вот великий Пабилсаг, вооруженный луком, замер в стороне, поджидая добычу. Прекрасная дева с глазами, сияющими, как капли росы под солнцем, скучает рядом с грозным львом. Славный воин с копьем убивает чудовище и посвящает ей свой подвиг. Но никогда воин не сможет подойти к красавице, и никогда ее протянутая рука не коснется его.
   Парвиз тяжело вздохнул и, оторвав взгляд от звезд, поискал девушку, глаза которой сверкали не менее ярко, чем у небесной девы. Шартум - дочка одного из почтенных людей племени, юркая, как газель, полонила сердце охотника за время пути. И теперь он только и мечтал о ней, млея, когда она пробегала мимо, окатывая его волной неповторимых запахов. Свежесть воды в ее распущенных и еще не просохших волосах смешалась с запахом трав, которыми, стерев их в кашу, женщины племени щедро сдабривали волосы при мытье. От Шартум к тому же пахло особой девичьей свежестью, и охотник мечтал поймать девушку в свои объятия и закопаться в ее прекрасных длинных волосах. Но сурового вида отец тоже замечал пылкие взгляды юноши и алеющие щечки своей дочери, и, не мешкая, сразу пригрозил проводнику топором, давая ясно понять, что его ожидает, если он только осмелится притронуться к ней. Вот и вздыхал охотник в одиночестве, пока каждая семья племени обустраивалась на ночлег и разжигала свой костер.
   - А ты оставайся с нами, женись на Шартум, создай свою семью, - присев рядом, посоветовал Персаух.
   Опытный охотник из местных племен очень был нужен вождю. Он понимал, что с кочевниками лучше сразу наладить добрые отношения, чем воевать. И Парвиз немало мог тому поспособствовать.
   Охотник хрустнул сцепленными пальцами. Трудный выбор предстоял ему. И к девушке прикипел, и там, в горном селе, остались отец и мать, сестренки.
   - Мне к своим надо, назад. Я бы Шартум с собой взял...
   - Не отдаст отец, любимая дочка, - отрезал Персаух, - а к родителям потом вместе в гости съездите. Хозяйством обзаведешься, детишек нарожаете, твои только рады будут, - патокой потекла речь хитрого вождя.
   Зерно кинуто, осталось только наблюдать, как оно взойдет, и Персаух, оставив парня с его сомнениями, ушел в темень.
   Стоило отойти от стойбища чуть подальше, как взору открылось необыкновенное зрелище. В призрачной ночной тиши, как пчелиный улей в дупле дерева, гудел рой людских голосов. Костры обрамили стойбище языками пламени, в отблесках которых мелькали фигуры мужчин и женщин, доносилось ржание коней, лай собак, смех ребятишек. Персаух прослезился. Его никто не видел и, окутанный тьмой, он позволил себе расслабиться после долгих лет нелегкого пути. Сколько стойбищ ставили они, но то были временные, а тут, на этой благодатной земле, Персаух мечтал построить свой город, свое царство. И мысль вождя бежала далеко вперед, рисуя картины счастливой жизни для будущих поколений.
   Персаух подставил лицо ветру, дующему от реки. Тот обдал его прохладной волной, осушил скупую слезу. Вождь с удовольствием, медленно втянул в себя пахнущий тиной воздух, поднял глаза к небу.
   - Будь славен, всесильный Ану! Славься владыка всех вод мудрый Эа! Славься лучезарный Шамаш! Я, как верный ваш жрец, ныне принесу вам богатую жертву во имя процветания своего народа и будущего моих людей!
   Настроившись на исполнение священного обряда, Персаух вернулся в стойбище.
  
   Люди племени готовились к ритуалу восхваления богов. В центре большой поляны устроили место для священного костра. Свежие дрова из срубленных деревьев, что росли вдоль берега Мурга, лежали в углублении. Неподалеку женщины разложили пучки сушеных трав - полыни, эфедры, иссырык, душицы. Молодой бычок, привязанный к колу, ожидал своей участи. Еще один костер приготовили для него, вырыв яму таким образом, чтобы туша быка разместилась на специально оставленном возвышении в центре.
   На почетном месте, украшенном ветками деревьев и цветами, в окружении молоденьких девушек, Цураам делала хаому. Она уже истолкла листья конопли, в изобилии растущей по берегам реки, с кустиками эфедры и зернами ячменя и, напевая гимн богу Хаома, процеживала сок растений через цедилку. Рядом в широкой чаше стояло забродившее молоко кобылицы. Скоро Цураам смешает с ним процеженный сок, и хаома будет готова для совершения обряда благодарения богов.
   Персаух прошел к своей хижине. Цураам, как верховная жрица, сама приготовила мужу чистую одежду, воду для омовения, амулеты. Сняв пояс и скинув с себя рубаху, Персаух остался в одной обвязке, прикрывающей бедра. Девушка в чистой рубахе из светлой шерсти, с распущенными волосами, прихваченными на голове тонким золотым ободом, подняла кувшин с водой и полила вождю на руки. Он вымыл сначала руки, потом лицо и торс и лишь потом принял из рук молодой жрицы меховую юбку каунакес. Завязав ее ниже талии, Персаух надел поданное ожерелье и взял посох с золотым наконечником в виде головы быка.
   Цураам к тому времени завершила приготовление хаомы и, наполнив чашу для питья, поднесла ее мужу. Люди тихонько запели. Раздался слабый звук бубна. Персаух осушил чашу с хаомой и замер, закрыв глаза. Горько-кислый напиток освежил рот и горло, и тут же горячая волна ударила в голову. Жрец качнулся и двумя руками оперся на посох. В глазах замелькали радужные круги. Они собирались в причудливые образы и мгновенно разлетались перед внутренним взглядом жреца на мириады искр. И вот, наконец, Персаух увидел глаза - огромные, сияющие и смотрящие прямо в душу.
   - Боги с нами! Великие боги с нами! - воскликнул жрец, открыв глаза и воздев руки к небу.
   Тут же от всех костров поднялись дети, в руках которых горели лучины. Персаух подошел к месту для ритуального костра и, поочередно принимая каждую лучину, зажег пламя. Оно накинулось на дрова, облизало их, словно проверяя на вкус. Пролезло вниз к самому центру кострища и, погаснув было, испустило столб дыма. Жрец, обходя костер вокруг, кинул один за другим пучки сухих трав, и огонь разгорелся, источая аромат цветов, смешанный с дымом. Когда костер поднялся высоко над головой, Персаух пропел хвалебный гимн Ану и протянул руку в сторону, где уже разделывали бычка. Достав крупный кусок внутреннего жира, его подали вождю. Он, как самую драгоценную часть жертвы, опустил ее в ритуальный огонь. Жир затрещал, оплавляясь, и Персаух, приняв это, как благоволение бога, воскликнул:
   - Радуйтесь, люди! Ану принял наше подношение! Возблагодарим нашего покровителя, вознесем ему почести и пропоем славу!
   Люди подхватили гимн, и громкая песня понеслась по пустыне, пугая ночных обитателей непривычными звуками.
   Воздав должное Верховну Богу, жрец торжественно поднял горящую лучину из костра и понес ее к овальному очагу, выкопанному в земле. На постаменте в центре очага уже лежала разделанная туша быка, окруженная дровами. Персаух возжег костер, и вскоре мясо зашипело соками.
  
   Всю ночь веселились люди, празднуя обретение новой родины. А перед самой зарей с гимнами в честь бога Солнца Шамаш, владыки всех вод Эа и благостной Хаомы - направились к реке, чтобы совершить жертвоприношения Эа и Хаоме. Женщины пустили в Мургаб венки, а Цураам вылила в воду кувшин хаомы. Персаух опустил в реку язык и нижнюю челюсть жертвенного быка, воздав почести Хаоме.
   Сердце Цураам преисполнилось любви. Она подняла лицо к светлеющему небу и увидела яркую звезду. Символ богини Иштар сиял, как драгоценный камень. Цураам подняла руки и пропела:
  
   Ты, кто так близка мне, о, великая царица всех цариц,
   Вышедшая из святого лона, величественнее матери, родившей тебя,
   Всеведущая богиня, госпожа всей земли,
   Надежда страждущих, я посвящаю тебе священные гимны!
   Справедливая богиня! Снизойди ко мне, услышь это восхваление,
   О, милосердная, самая праведная из всех праведных женщин, этот гимн для тебя!
  
   Старая жрица просила о потерянном сыне, о котором не забывала никогда. Все, что угодно, могла отдать Цураам за то, чтобы еще хоть раз увидеть своего мальчика, прикоснуться к нему, услышать его голос. Но глаз Иштар стал меркнуть, а вместе с ним и надежда на то, что богиня услышала молитву матери. Цураам качнулась. Кто-то мягко сжал ее плечи.
   - Прости, Цураам, - прошептал Персаух.
   Она тяжело вздохнула и неопределенно кивнула.
   Подул ветер с востока. Он принес свежесть от реки. Когда ветер утих, на горизонте показалась макушка солнца.
   - Шамаш снова вернулся к нам! - воскликнул Персаух. - Он справедлив и мудр, он дает свет и тепло. Он дает надежду!
   Люди подхватили восхваление Всесильного бога Солнца и огня и запели:
  
   Неба привратник, Шамаш прославленный!
   Жизни хранитель, Бог сияния и ликования,
   Блеск свой по всей земле расточающий,
   Лучами своими весь мир покрывающий...
  
   А Цураам под дружный хор тихо прошептала:
   - Мой мальчик Эрум вернется, ведь это будет правильно...
   Персаух опустил руки. Бронзовые львы на его ожерелье засияли в лучах поднявшегося солнца.
   Люди встретили новый день. Вместе с ним начиналась новая жизнь племени Белого Верблюда.
  
  
  

Глава 3. Испытания

  
  
   Девушки шумной стайкой прошли вниз по течению Мургаба, игриво поглядывая на парней из-под накидок от солнца. Вместе со всеми шла и Шартум. В ее руках поблескивал нож, а за спиной болтался пустой кожаный мешок. Шартум улыбалась охотнику, который особо выделялся среди полуобнаженных парней, месивших глину на берегу реки. Белая шапка из курчавого барашка, просторная рубаха, подпоясанная кожаным ремнем - все было на нем, как и в походе, даже лук со стрелами.
   Молодая женщина гордилась мужем и была счастлива с ним. Он любил ее страстно, каждую ночь, ласкал так, что от неги она растекалась по ложу, как река, а ее стон походил на крик ночной птицы.
   - Куда это они? - провожая взглядом любимую, спросил Парвиз у ее старшего брата, мастерившего деревянный каркас для кирпича.
   Оторвавшись от работы, тот откинул волосы назад, обнажив покатый взмокший лоб, и глянул девушкам вслед.
   - За соломой пошли. Там, отец сказывал, трава уже посохла, ее сразу можно с глиной мешать, дело быстрее пойдет.
   - Нельзя им далеко одним ходить, - встревожился Парвиз. - Чужие за рекой появились. Вчера видел. Трое всадников. Как бы беды не случилось.
   Брат Шартум оставил дощечку, сделав на ней зарубку на уровне колена; подозвал сына, и, наказав сработать еще такую же, подхватил рубаху и взял топорик. Вместе с Парвизом они пошли за девушками.
  
  
   День выдался жаркий. Густой воздух, насыщенный водными парами, поднимался от реки, сияющей золотым ободом между зелеными берегами. С севера прилетал жгучий ветер. Он приносил песок, который скрипел на зубах, оседал на волосах и бородах. Люди защищались от него накидками, а от солнца прятались в тени. Под навесами из циновок работали женщины, готовя еду или мастеря одежду. Под кронами прибрежных деревьев расположились гончары и каменщики. Там же воины точили наконечники для стрел и копий. Но мастеровых было немного. Вождь распорядился: "Всем делать кирпичи!" Задумал Алик Пани построить дома, какие они видели и в Аккаде, и в поселках Многогорья. Изо дня в день большинство людей племени месили глину, смешивали ее с соломой, формовали кирпичи. Готовые сушили на солнце и потом складывали друг на друга. Повсюду видны горы кирпичей! Сам Персаух с несколькими смышлеными парнями разрабатывал план своего города, в котором будет не только святилище богам и дворец вождя, но и дом для каждой достойной семьи. Но прежде всего прозорливый вождь приказал возвести вокруг будущего города стену, за которой можно укрыться самим и скот спрятать, если кто из кочевников посягнет на добро племени. За хорошими стенами и в хижинах пожить можно, зато в безопасности. Так рассуждал старый вождь.
   Работа кипела каждый день с восхода солнца и до заката, но рук не хватало. Персаух подгонял соплеменников. Хотел он к зиме стену выстроить. Потому работали все - и старики, и женщины, и дети. Охраняли племя верные собаки и воины. Стражи более всего посматривали за реку, туда, где Парвиз накануне видел чужаков.
   Они и раньше появлялись, но близко не подходили, оставались вдали от поселка, который отчасти скрывали заросли юткуна и лоха, облепившие весь левый берег Мургаба. А со стороны кочевников берег был лысый и глинистый. Не везде близко к воде подойдешь - лошади увязнут в глине. Но кое-где была твердая земля. Парвиз отметил для себя несколько таких мест. К одному из них сейчас и приближались девушки, растянувшись цепочкой по сухому лугу.
   Шартум ближе всех оказалась к воде. Она ловко срезала сухую траву, а сама все поглядывала на реку. Тень и прохлада так и манили. Шартум облизнула сухие губы. Воды бы испить. Хоть ненадолго скинуть с себя накидку, охладить прохладной водой разгоряченные руки, лицо. Да и волосы растрепались... Не выдержав искушения, Шартум мельком посмотрела на работающих подруг и метнулась к старому талу, торопясь укрыться от беспощадного солнца в тени полупрозрачной кроны. Ветви дерева склонились над водой, а корни буграми торчали из земли на обмелевшем берегу. Шартум положила свой мешок, сбросила накидку, вытащила булавку из растрепавшегося валика волос и, оглянувшись, поискала взглядом Парвиза. Он не спускал с нее глаз, хотя разговаривал с братом. Шартум успокоилась и улыбнулась. Кокетливо поправила волосы, упавшие на спину. Внимание мужа нравилось ей. Да и сам он нравился - статный, с удлиненной головой, с красивым загорелым лицом, совсем не таким, какое было у ее отца, у братьев, даже у вождя. Особенно отличался нос Парвиза - прямой и тонкий, с чувственными ноздрями. Казалось, он все время к чему-то принюхивается, ловя воздух. И губы его - четко очерченные, алые, как лепестки мака - казались тоньше, чем у других.
   Думая о муже, Шартум почувствовала, как живот прихватила горячая волна; сжала внутренности и потом растеклась книзу. Даже голова закружилась. Скорей бы ночь!
   Шартум тряхнула волосами, облизала сухие губы. Хотелось пить. Оставив свои вещи, она подошла ближе к берегу, присела, ухватилась одной рукой за торчавший дугой корень, наклонилась и зачерпнула воды. Лохматая собака подбежала к хозяйке и вдруг остановилась, как вкопанная, вытянув шею и принюхиваясь. Шерсть на загривке пса поднялась дыбом. Пес и кинуться не успел, как из-за прибрежных кустов, прямо из воды выскочил чужой и увлек за собой его хозяйку.
   Парвиз видел, как жена склонилась к реке. Ее светло-коричневая рубаха слилась с такой же водой, только струи черных волос растеклись по спине.
   - Ты действительно так любишь мою сестру, что не можешь оставить ее без внимания даже на миг? - засмеялся Абаттум, имя которого "камень" как нельзя больше подходило к этому крепкому, сбитому парню.
   Парвиз опустил глаза и взглянул на спутника исподлобья.
   - Каждый миг моей жизни принадлежит ей, - ответил он тихо, но взволнованно. - А ты, ты любишь свою жену? - спросил он не без интереса.
   Абаттум пожал плечами.
   - Мея хорошая жена, родила мне крепких сыновей, по хозяйству справляется, родителей уважает... чего еще? Разве что не стонет ночами, как Шартум, - Абаттум подмигнул.
   Лай собаки, всплеск воды и приглушенный крик донеслись до слуха охранников. Оба обернулись к реке.
   - Конь в воде! - крикнул Абаттум, первым увидев плывущего коня, рядом с которым виднелась голова кочевника.
   - Шартум, - прошептал Парвиз, предчувствуя беду.
   Жены нигде не было видно. Собака металась по берегу и вдруг кинулась в воду.
   Парвиза, как огнем, обожгло! Он догадался, что его любимую похитили. Вскинув лук, он вложил стрелу и прицелился, но за спиной раздался визг. Повернувшись, охотник увидел двух всадников. Они гонялись за убегающими девушками, пытаясь поймать их. А те метались по лугу, уворачиваясь от хищных рук.
   Стрела Парвиза полетела в одного из кочевников, который почти настиг жертву. Но он сам оказался жертвой: острый наконечник впился в бок, прямо под рукой, зависшей над головкой красавицы. Следом Парвиз послал стрелу в другого кочевника, но Абаттум опередил его. Топорик со свистом вонзился в спину похитителя, переломив ему хребет.
   Тем временем конь третьего кочевника переплыл Мургаб и заржал, выбравшись на твердую землю. Только тогда Парвиз увидел жену: похититель тащил ее обмякшее тело, обхватив рукой за талию. Потом быстро поднял девушку и закинул на спину коня. "Силен!" - невольно отметил Парвиз, соколом ринувшись на помощь. Он бежал, не спуская глаз с жены. Рубаха на ней задралась, и обнаженные ноги белели с одного бока коня, а распущенные волосы мокрыми прядями упали на другой. Пес доплыл до берега и, выскочив из воды, кинулся на похитителя, но тот с гиканьем запрыгнул на круп скакуна и ударил его пятками по ляжкам.
   Парвиз натянул тетиву. Он уже видел затылок врага. Не уйти похитителю! Стрела вспорола воздух и полетела на другой берег Мургаба. Конь, напуганный злобным псом, топтался на месте, и, в один момент развернувшись к реке, закрыл всадника. Гудящая стрела вонзилась в могучую шею.
   Конь дернулся и завалился на бок, придавив собой Шартум. Кочевник успел спрыгнуть, но, растерявшись на миг, развел руки и уставился на другой берег реки, по которому к нему бежал меткий стрелок и, уже поравнявшись с ним, скакал во весь опор всадник. Это Абаттум, изловив коня, вскочил на него и мчался спасать сестру. Парвизу хватило замешательства врага, и второй стрелой он поразил его прямо в сердце.
   Не останавливаясь, охотник кинулся в воду, Аббатум последовал за ним. Придерживаясь за гриву коня, Парвиз помогал себе рукой, крепко сжимающей лук. Но берег приближался так медленно! А Шартум без движения лежала под тяжеленной тушей. И лица жены не видно: спутанные мокрые волосы закрывали его. Обнаженные руки беспомощно раскинулись в стороны.
   Собака подползла к хозяйке и тихонько завыла.
   - Шартум, Шартум! - закричал Парвиз, выбираясь из воды.
   Он поскользнулся на мокрой глине, упал, поднялся и, как зверь, опираясь на четыре конечности, подбежал к жене. Она была без сознания. Конь еще хрипел и дергался в агонии. Стащить его с ног Шартум Парвиз не мог. Вытянуть любимую тоже. На помощь подоспел Абаттум. Вдвоем мужчины приподняли коня и освободили ноги несчастной, не подававшей видимых признаков жизни. Только слабое дыхание пошевелило тонкую травинку, поднесенную братом к ее носу, да еле слышно билось сердце в груди, к которой ухом припал Парвиз.
   А на другом берегу Мургаба уже торопились на помощь люди их племени. Среди них и Персаух. Вождь вместе с несколькими воинами переплыл реку на конях и помчался на восток, намереваясь вступить в бой с кочевниками, которые (Персаух не сомневался в этом!) ожидают своих лазутчиков с добычей неподалеку.
   Парвиз и Абаттум осторожно переправили Шартум назад и на циновке отнесли ее в поселок, где Цураам уже готовила снадобья и пела песнь богине Иштар, моля покровительницу женщин о даровании жизни.
  
   ...Солнечные блики слепили глаза, но Шартум словно завороженная смотрела на них, смотрела... Всплеск, и вот на водной глади показалось чешуйчатое тело змея. Извиваясь, он подплывал все ближе и ближе, его пасть раскрывалась все шире и шире. Шартум уже видела острые зубы и трепещущий раздвоенный язык чудовища. Она замерла под взглядом демона смерти, крик застрял в горле, страх сковал тело. Ужасная пасть приблизилась настолько, что закрыла собой реку и солнце...
   - А-а-а! - закричала Шартум.
   - Тише, тише, дочка, - Цураам склонилась над ее головой и поднесла к приоткрытому рту длинный носик сосуда со снадобьем, - пей, моя хорошая, пей. Забытье - лучшее лекарство, да будет благословенна Гула, дарующая нам исцеление!
   Шартум лежала в тени под навесом из камышовой циновки. Девушка сидела в изголовье больной и помахивала веткой над ее лицом. Цураам в окружении сосудов с только ей известными снадобьями, колдовала над телом несчастной, у которой оказалось несколько переломов в ногах. Больше всего верховную жрицу беспокоил один - у левого бедра. Нога неестественно вывернулась в том месте и отекала на глазах. Цураам связала ноги Шартум и обложила их распаренными листьями травы, помогающей при ушибах.
   Парвиз сидел неподалеку, скрестив ноги, и качался взад-вперед, шепча на своем языке то ли молитвы, то ли заклинания.
   - Алик Пани, Алик Пани вернулся! - закричал мальчишка, первым увидев полуобнаженных всадников, за которыми тянулся шлейф пыли.
   Воины спешились в стороне, и Персаух, осушив поданную чашу с кислым молоком, подошел к Цураам. Он присел с ней рядом, но молчал. Только смотрел на Шартум. Лицо вождя было сурово. Сжатые губы, прищуренные глаза скрывали тяжелые мысли, которые ему предстояло облечь в слова.
   - Как она? - спросил Персаух.
   Его голос прозвучал глухо, но Цураам послышалась горечь в нем - гораздо большая горечь, чем та, которую могли вызвать страдания девушки его племени.
   - Молимся, - ответила Цураам, вглядываясь в лицо мужа.
   Она ни о чем не спрашивала. Сам скажет, что надо.
   Персаух положил руку на плечо жены, сдавил его и порывисто поднялся. Ожерелье с бронзовыми фигурками быков брякнуло на его обнаженной груди.
   Старейшины племени ожидали вождя под другим навесом. Воины стояли неподалеку. Персаух сделал знак рукой, и воины разошлись. Один из них подвел к Цураам коня. Поперек его спины, вниз лицом, лежал юноша. Его грудь была насквозь проткнута стрелой; обагренный кровью наконечник торчал под лопаткой. Воины сняли убитого и положили к ногам жрицы. Цураам качнулась.
   - Сынок...
   Женщины подбежали к ней, подхватили под руки.
   - Прости, Цураам, не уберег, - процедил Персаух и, кинув прощальный взгляд на сына, решительно направился к старейшинам.
   На совет позвали Парвиза и Абаттума. Они рассказали, как все случилось. Старейшины слушали внимательно, изредка поглядывая на мужчин. Когда те закончили рассказ, в повисшей тишине зазвучал голос вождя:
   - Их немного было - одиннадцать всадников. Трое реку переплыли и в зарослях сидели, поджидая наших девушек. Восемь у другого русла реки ждали, недалеко, два беру от того места, где нашли Шартум. Мы всех убили.
   - Другие придут. Мстить будут, - вставил Парвиз.
   Персаух колко взглянул на него.
   - Мстить будут, - повторил охотник, не замечая взгляда вождя, - надо опередить, я знаю, где их стойбище. Там, - он кивнул на юг.
   - Там? - удивился один из старейшин, - Но они пришли оттуда, - он указал на восток.
   - Они шли по тому берегу, переправились, где мельче, а там река большая, сильная, не каждая лошадь вброд перейдет. Я видел шатры, отары, раньше, когда мы только пришли. Но кочевники были на другой стороне реки, там, где она еще не разделяется, не думал, что к нам подберутся, думал, уйдут, а они мою Шартум...
   - Всем мужчинам вооружиться, - сурово перебил Персаух, - дозор держать со всех сторон. Ты, Парвиз, возьмешь трех воинов и проверишь, там ли стойбище, где ты видел. А потом решим, что делать. Дров побольше заготовить, костры ночью жечь, и стену строить! - приказал вождь и, оставив старейшин, пошел к жене.
  
   Цураам не плакала. В ее глазах не осталось слез, все высохли, как ручейки в пустыне. Она даже не смотрела на сына, который лежал, не двигаясь, не дыша, только гладила по голове, вспоминая своего мальчика ребенком с веселыми глазками, неугомонного, всегда убегающего от ее ласк к воинственному отцу.
   Персаух научил сына всем премудростям воинского искусства, гордился им, прочил ему власть и заботу о племени в будущем, когда смерть заберет его самого, уже состарившегося и беспомощного, и боги свершат суд над ним, определяя, где его тень проведет вечность. Но случилось так, что не он, старый Персаух, а его молодой сын отправился в Страну Без Возврата, и теперь отец заботился о том, чтобы в пути у него все было.
   В прямоугольную яму на небольшое возвышение, напоминающее лежанку, положили сына Персауха и Цураам. Он лежал на боку, поджав ноги, словно спал, но в руке сжимал лук, как воин, готовый по первому зову ринуться в бой. Соплеменники щедро снабдили своего защитника всем необходимым для жизни - пусть и в царстве мертвых, где правит богиня Эрешкигаль, у него будет из чего напиться, что поесть и что принести богам в жертву, дабы умилостивить их.
   Под одной из стен могилы положили собаку - верного стража человека. Им, этим бесстрашным животным, боги доверили заботу о душах умерших, им открыли способность видеть их и предупреждать живых об их приближении, если кто сумеет выйти из владений сестры Иштар, взгляд которой несет смерть.
   Но Цураам как верховная жрица более всего молилась всесильному богу, днем освещающему мир живых, ночью дарующему свет тем, кто ушел в Страну Без Возврата. Каждый день он правит небесной колесницей, появляясь с одной стороны земли и уходя на другой.
   Ему посвятила Цураам свою молитву, восхваляя и прося милости. Жрица пела и прощалась с сыном, оттого ее голос был слаб. Девушки звонкими голосами подхватывали песнь матери, добавляя восхваления всем другим богам, чтобы долетела молитва до правящих судьбами, ублажила их слух, и обратили они свои взоры на людей, жаждущих жизни, ради которой приходилось приносить такую тяжелую жертву.
  
   Шартум металась в жару. В бусинках пота, осыпавших ее горячий лоб, отражались блики костров. После похорон сына Цураам удалилась от всех, и возле больной девушки дежурили ее соплеменницы.
   Парвиз подошел проститься. Он не знал, вернется ли. Его мысли убегали в недавнее прошлое, когда Шартум звонко смеялась, когда он ласкал ее ноги, щекотал маленькие ступни. Сейчас они разбухли и посинели. Парвиз отвел взгляд.
   - Пора! - Абаттум прикоснулся к локтю охотника.
   Не говоря ничего, тот развернулся и вскоре четверо всадников исчезли в ночи.
   Персаух проводил их, наказывая не вступать в схватку, а только узнать все, и пошел к жене. Цураам сидела у могилы сына, вокруг которой стояли бронзовые ажурные светильники. Язычки пламени в них колыхались от легкого ветерка, прилетающего от реки. Рядом со жрицей стоял сосуд с хаомой. Цураам уже испила священного напитка богов и покачивалась в трансе, шепча заклинания. Персаух присоединился к жене. Вместе они выпали из мира людей и вели сына на суд богов, охраняя его дух от порождений хаоса - ужасных змей Тиамат, одна из которых мучила Шартум. Верховная жрица видела это и, несмотря на свое горе, со всей силой призывала Бога Солнца развеять тьму, победить хаос и даровать девушке жизнь.
   До зари молились Цураам и Персаух. С первыми лучами солнца жрица впала в забытье, а вождь, оставив ее заботам женщин, взял сосуд с хаомой и совершил приношение Эа. Воды Мургаба приняли священный напиток богов и, как сама жизнь, понеслись дальше, не останавливаясь даже там, где русло превратилось в песчаный омут, а потом и вовсе исчезло. Вода просочилась в песок и ушла в подземелье к владыке всех вод. Эа услышал жрецов и на некоторое время даровал племени Белого верблюда благополучие и тишину.
  
   Шартум медленно поправлялась. Переломы срослись, но боль не оставляла страдалицу. Да к тому же ее левая нога перестала сгибаться. Шартум ходила с помощью посоха, который ей сделал брат. Не так давно легкая, как джейран, красавица теперь выглядела кривой старухой, бедра которой качались при ходьбе, как утки на волнах весеннего Мургаба. Парвиз стеснялся жены. Люди быстро забыли горе и теперь лишь посмеивались над калекой, так и называя ее - Акуту.
   Колкие шутки соплеменников до боли в сердце задевали мужа несчастной. Не раз порывался Парвиз уйти в свое родное село в далеком Многогорье, но каждый раз, посмотрев на жену, погрузившись в ее глубокие, грустные глаза, которые, не в пример телу, от испытываемой боли стали еще прекраснее, он останавливался. Казалось, перенесенные страдания сделали Шартум мудрой. Что-то неподвластное пониманию таилось в ее взгляде. Так смотрят жрецы, получившие откровение, или старцы, познав за свою долгую жизнь немало тайн.
   - Что же нам делать, Шартум? - вопрошал Парвиз, гладя жену, прижавшуюся к нему. - Как же нам жить дальше?
   Шартум молчала, только слезы вытекали из ее глаз - тихо, без всхлипываний и мольбы.
   Персаух дорожил охотником, умеющим бесшумной змеей подкрасться не только к джейрану, но и к врагу. Потому и отдал ему первый из построенных домов - небольшой, из двух комнат и очага, но с надежными стенами и крышей, защищающими и от ветров, и от любопытных глаз и ушей. Но как ни была велика радость Парвиза, и она омрачилась, когда Шартум попыталась сама разжечь огонь в очаге. Негнущаяся нога не давала возможности склониться к нему; как Шартум ни старалась, разжечь огонь она не смогла.
   - Я научусь, Парвиз, ты не думай, я смогу! - захлебываясь слезами и все пытаясь приспособиться, с отчаянием и злостью шептала Шартум.
   Она отставляла ногу, приседая на одной, но тут же заваливалась на бок, стоная от боли.
   - Не надо, Шартум, не надо, отойди, я сам...
   Цураам помогла несчастной паре. Она обязала одну из дочерей бедного пастуха вести хозяйство охотника и заботиться о его жене.
   Персаух, узнав об этом, спросил:
   - Что тебе с этой женщины? Почему ты заботишься о ней? Не видишь, боги отвернулись от нее, зачем же тебе помогать ей?
   - А ты? Почему ты привечаешь ее мужа?
   Персаух вскинул голову.
   - Он мне нужен! Никто не видит того, что видит он!
   - Чего именно? - Цураам насторожилась.
   - Помнишь, Цураам, когда он и Абаттум вернулись после того, как мы похоронили своего сына? - жрица закивала, опустив глаза. - Тогда они не нашли и следа тех кочевников. И Парвиз сказал - я хорошо помню его слова! - "Кто-то спугнул племя, и то были не мы".
   - А кто? - предчувствие тревоги пробежало в груди Цураам.
   - Вот именно - кто?! Я в тайне от всех послал охотника узнать, вынюхать, чего испугались кочевники. Его долго не было, но он вернулся. Тогда все подумали, что он сбежал от своей больной жены, а он далеко ходил, дальше того места, где река растекается по долине на несколько рукавов. Он почти до подножий Многогорья дошел и знаешь, что он там увидел?
   Цураам взялась за сердце.
   - Да, сюда идут. Идут те, кто, как и мы, искали незанятые земли, кого мы оставили, решив пытать счастья самим. По словам Парвиза, их стало еще больше. Много людей, много скота, много воинов. Вот такие дела, Цураам, - Персаух тяжело вздохнул, - теперь ты знаешь. Я не хотел тебя беспокоить, молчал. И охотнику сказал, чтобы молчал: незачем людям знать о том прежде времени. Сейчас те встали, думаю, хотят переждать зиму, а весной опять двинуться в путь. Их охотники тоже ищут и уже были в дельте Мургаба. Глядишь, и до нас доберутся, всего-то пять беру... А мы к тому времени город достроим! - торжественно закончил вождь.
   - Уж не воевать ли ты собрался, Персаух? - насторожилась Цураам.
   - Я им свой город не отдам! И земли свои не отдам! Мы первые сюда пришли! Моя это земля!
   - Ц-ц-ц-ц, - зацокала язычком жена, - тебе бы два горба на спину - точь-в-точь верблюд!
   - Ты все не успокоишься! - возвысил голос Персаух. - Да, если бы не мой верблюд, мы сюда никогда бы не добрались! - пошел он в наступление.
   - Охлади пыл, муж. Сюда, не сюда, куда-нибудь пришли бы. Да я не о том. Пока время есть, думать надо, как и гнездо свое сохранить, и льву в пасть не попасть!
   - Я и думаю. Стену мы достроили. Воины от бойниц не отходят. Я прошу богов о помощи нам. Чего еще? - Персаух взглянул на жену сквозь прищур глаз.
   - Хитрость нужна. Войну нам не выиграть. Но... хорошо, что мы здесь, а не в устье город поставили. Не самые лучшие земли у нас, и сгонять нас отсюда нет никакой надобности. А потому, как придут, как свои шатры поставят, надо будет тебе на поклон пойти, подарки приготовить, убедить, что хорошие мы соседи, что с нами жить надо в мире и согласии...
   Персаух снова вспылил, обжег жену пылающим взором. Он, да на поклон?! Не бывать тому! Но Цураам укоризненно покачала головой и кивнула в сторону загона, где рядом с быками жевал свою колючку белый верблюд - талисман племени, его символ. Уж и мастера отлили бронзовых верблюдов, которых можно было увидеть на заколках в волосах женщин или на булавках, скрепляющих плащи мужчин. Сам Персаух носил такую, только из серебра.
   Намек жены охладил пыл вождя. Гордость хороша в нужное время и в нужном месте, а сейчас, наедине с женщиной, которая умела видеть дальше его самого, стоит прислушаться. Кому как не ему - вождю племени, только начавшего крепнуть после долгого похода, нужны мир и согласие?!
   - Как это сделать, как убедить?.. - спросил он, еще не понимая, что на уме у Цураам.
   - Думать будем, Персаух, да на богов надеяться! - уклончиво ответила она. - Сегодня же надо хорошую жертву Шамашу принести, да и людям праздник нужен. Совсем ты их замотал со строительством.
   Персаух согласился. Овцы за лето хороший жир нагуляли! И богам радость будет от них, и людям!
   - Хорошо, Цураам, устроим праздник. Но ты так и не сказала, что тебе с Акуту, почему так беспокоишься о ней?
   - Беременна она, - растягивая слова, проговорила Цураам. Персаух поджал губы, то ли сокрушаясь, то ли удивляясь, - да, беременна, - задумчиво повторила жрица.
   - А охотник знает?
   - Думаю, нет. Она сама только догадалась, мать спрашивала.
   - И что? Мало ли в племени беременных женщин, вон, хотя бы Мея, жена ее брата...
   Цураам словно не слушала мужа, ее отрешенный взгляд блуждал в других мирах - в прошлом ли, в будущем, не понять, но одно стало ясно: что-то важное увидела жрица в своих видениях и связано это с покалеченной женой охотника.
   - Видела я, как твой верблюд склонил ноги перед жрицей, прекрасной жрицей, и поползли тысячи змей от ее ног к нашим землям, а по следам от тех змей полилась вода. Не такая, как в Мургабе, а чистая и синяя, как само небо. За спиной жрицы в облаке стояла Акуту. Сама Иштар держала светильник над ее головой... - Цураам замолчала.
   - А дальше? Что было дальше? - словно ребенок, завороженный рассказом, промолвил Персаух.
   - Не знаю, - Цураам подняла на мужа прищуренные глаза. - Дальше не рассмотрела, все, как в воздухе раннего утра - только цвета и очертания.
   Персаух разочарованно вздохнул.
   - Что ж, поживем-увидим. Жрица, говоришь... Пошли в дом охотника еще помощников. Зима скоро, Парвиз сам рассказывал, что зимы в Черных песках суровы, хоть и недолги, надо пищу для костров запасать, одежду из меха шить, обувь. Одной Акуту не справится.
  
   Осень ушла так же незаметно, как и пришла. Редкий дождь радовал людей, запасающих на зиму дары земли. Красно-коричневые шары дикого граната, сочные желтобокие груши, нежные сливы, вязкие на вкус, но сладкие ягоды лоха - все собирали женщины. Что-то складывали в укромные уголки своих жилищ на хранение, чем-то сразу радовали своих близких, разнообразив скромную трапезу фруктами и сладкими корнями печеного аира, которые выкапывали на берегах Мургаба. За лето жители нового города успели запастись сеном для скота, и даже собрать урожай ячменя, хоть небольшой, но достаточный для будущего посева. Довольный Персаух ходил от стойла к стойлу, хозяйским взглядом оценивая крутые бока бычков и отвислые курдюки баранов.
   Белый верблюд к зиме оброс новой шерстью и так накачал свои горбы жиром, что они торчали на его спине, как пышные груди красавицы.
   - Что, жуешь свою колючку? - похлопав гордеца по упругой ляжке, Персаух расплылся в улыбке.
   Верблюд, работая челюстями, как жерновами для растирки ячменя, медленно повернул голову к хозяину, приблизил к нему морду и с любопытством уставился прямо в лицо. Персаух рассмеялся.
   - Что, не узнал? - верблюд моргнул, и его красивые веки, обрамленные полукружьями длинных загнутых ресниц, сомкнулись над умными глазами. - То-то же! - Персаух отодвинул от себя верблюжью морду. - Ладно, ешь, ешь, набирайся сил. Скоро мы тебе подругу поймаем, бегают тут такие, как ты, только рыжие, будет тебе и радость, и работа! Ха-ха!
   Верблюд приосанился, даже жевать перестал. Высоко поднял голову, выпятив лохматую шею.
   - Хорош! Хорош! И холода нипочем... А что мой каунакес? - оглянувшись на слугу, вспомнил Персаух, - готов?
   - Да, господин! - поклонился тот. - Женщины еще вчера госпоже отнесли.
   - То-то... верблюд, вон, и тот новой шерстью оброс, а вождь все в старом тряпье ходит, - заворчал Персаух, мельком взглянув на свой шерстяной конас, серо-коричневыми полотнами свисающий с плеч. Белая льняная рубаха, которую Цураам бережно хранила до поры до времени, как редкую вещь, достойную только вождя, выглядывала из-под плаща у колен.
   Старый каунакес, который Персаух носил как юбку, завязывая на талии, не мог согреть всего тела. Холодные северные ветра пробирали до костей, и тогда вождь приказал сшить ему длинный каунакес с бахромой из меха козла. Тогда, надев такое платье поверх плаща и рубахи прямо от шеи, можно не бояться ни ветра, ни снега, что, хоть редко, но сыпал с неба белыми хлопьями. Даже растаяв на длинной шерсти, он каплями влаги стекал с нее, не причиняя человеку вреда, как и козлу или верблюду.
   С наступлением холодов все люди племени стали похожи на животных. Кутаясь в меха и шерсть, они напоминали кто овец или козлов, вставших на две ноги, кто леопардов, вздумавших удивить мир ходьбой на задних лапах. Наряднее всех был Персаух. Его черная непокрытая голова торчала на кажущейся тонкой шее из объемного каунакеса, шаром обтекающего фигуру. Но даже такая громоздкая одежда не мешала вождю везде сунуть свой нос и знать обо всех делах в племени.
   Цураам же в зимние дни мало выходила из своей комнаты, ставшей для нее и храмом, и местом отдыха. Слуги постоянно поддерживали огонь в алтарном очаге, а жрица подолгу смотрела на пламя, то застыв, как терракотовая фигурка Иштар, с которой Цураам никогда не расставалась, то качаясь взад-вперед, как стебелек травы под напором ветра. Говорила жрица мало, да никто и не решался прерывать ее задумчивость, разве только муж, но и ему Цураам отвечала односложно.
   Весной, когда солнце все чаще стало согревать землю, когда первые ростки трав проклюнулись из напоенных влагой семян, Цураам словно проснулась. Она оставила огонь на попечение слуг, воздавая ему должное лишь вечером, и стала уходить за пределы цитадели, к реке, которая все больше наполнялась водами, готовая вот-вот выйти из берегов. Два воина охраняли жрицу, двигаясь за ней на расстоянии. Но Цураам не думала о них. Она никого из людей не замечала, оставаясь все такой же задумчивой и радуясь лишь просыпающейся природе.
   Персауха начала беспокоить перемена в жене. Не спуская ему ни в одном слове раньше, она теперь будто и не слышала ничего. Сколько раз Персаух замолкал на полуслове, ожидая возражения или хотя бы привычного молчаливого упрека, но так и уходил, не договорив и не дождавшись ответа.
   Все прояснилось накануне великого праздника равноденствия, когда в покои Цураам вбежала взволнованная служанка.
   - Жрица, Акуту рожает, - тихо промолвила она; только в выражении ее глаз можно было прочитать тревогу.
   Цураам подскочила. Ее сухонькое личико сморщилось от напряжения. Уши, ставшие розовыми на фоне отблесков огня, как никогда походили на капюшон кобры.
   - Рано... рано дитя на свет попросилось, - промолвила Цураам, вторя своим думам. - Но на то воля богов! Иди, - приказала служанке, - скажи там, чтобы готовили ягненка и костер для жертвы. Я воскурю травы в честь Иштар и приду.
   Когда ароматный дым от зажженных трав заполнил комнату и струйкой пополз к узкому проему под потолком, жрица, затянула песнь Богине Плодородия:
  
   Милосердная царица,
   Мать всех земель,
   Великая целительница древнего племени,
   В твоих руках судьбы женщин,
   Как судьба первенца невинной девы...
  
   Закончив, она накинула конас и поспешила в дом охотника.
   Но Милосердная царица не снизошла до Акуту. Или мало ей было аромата трав, и жаждала она крови жертвенного ягненка, или веселилась богиня среди подобных себе аннунаков, не обращая внимания на мольбы людей, но бедная калека кричала всю ночь до первой зари. Как только солнце взошло над пустыней, великий Шамаш внял мольбе жрицы и послал Шартум облегчение. Мучительные схватки, отнявшие у нее все силы, закончились так же внезапно, как и начались. Шартум повисла на руках женщин, державших ее под локти, и из разверзшегося лона в руки жрицы выпал младенец.
   - Девочка! - сообщила Цураам, приняв ребенка. - Царица!
   Женщины переглянулись, услышав последнее. Никто из беременных женщин племени не удостаивался такого внимания, как Акуту, которая сейчас безвольно висела на руках соплеменниц. Меж собой все шушукались, строя всякие предположения, но сейчас в словах жрицы, которую почитали, как пророчицу, прозвучало то, что еще больше озадачило. Девочка никак не походила на ребенка с великим будущим. Родившись на два месяца раньше срока, она даже не кричала, только беспорядочно водила тоненькими ручонками с невероятно большими для них ладонями и вращала огромными темно-синими, затуманенными, как у всех новорожденных, глазками.
   Цураам окунула ребенка в чан с водой. Маленькое личико девочки съежилось, она зажмурилась, натужилась, и, наконец, в комнате раздался ее крик. Шартум, которую уложили на возвышение, укрытое охапкой шкур, приоткрыла глаза. Если бы кто в это время заглянул в них, то увидел, как грусть и безысходность плещутся в черном омуте расширенных зрачков.
   - Дитя... - промолвила она и потянулась к дочке рукой.
   - Девочка, - спеленав малютку, жрица поднесла ее к матери.
   Цураам не заметила, как в комнату вошли мужчины: Персаух, Парвиз, Абаттум. Жена последнего не так давно тоже освободилась от бремени и подарила мужу еще одного сына.
   - Большое будущее у твоей дочери, Шартум, - медленно проговорила жрица. В последнее время этим именем никто не звал жену охотника; улыбка тронула ее губы в благодарность за это. - Она вырастет красивой, как ты, ловкой и смышленой, как отец, - продолжала Цураам, - какое имя ты дашь ей? - вопреки правилам, следуя которым века, новорожденных называли жрицы, спросила Цураам.
   Шартум, ласково глядя на дочь, впервые пригубившую грудь, тихо сказала:
   - Камиум.
   - Да будет так! Небесная... достойное имя!
   Цураам закрыла глаза. Перед ее взором предстал молодой мужчина - уже прошедший пору взросления, красивый, с аккуратной бородкой и пышными черными кудрями, лежащими на широких плечах. Юноша стоял склоненным перед прекрасной девушкой, одетой в расшитое сложным цветным орнаментом полотняное платье. Ее грудь покрывало богатое ожерелье из камней и золота, а в волосах, собранных на затылке в валик, сияло навершие удивительной заколки в виде цветка.
   - Цураам, - оклик Персауха размыл видение, и жрица не успела разглядеть тот золотой цветок.
   Грудь Цураам поднялась высоко от глубоко вдоха. На выдохе из ее уст вырвались слова пророчества:
   - Судьба этой девочки связана с судьбой нашего сына. Они сплетены, как орел и змея на моем амулете...
   Сердце Персауха отозвалось болью, но он не стал расспрашивать Цураам, какого сына она имеет в виду, знал, что большего жена не скажет, но сам чувствовал, что речь о том мальчике, которого он давным-давно оставил в Аккаде. Все прошедшие годы Цураам думала о нем. И молчание, в которое она погрузилась зимой, связано с мыслями о младшем сыне. Цураам ждала его и надеялась на встречу. Потому и судьба этой новорожденной девочки так важна для нее.
   Парвиз и Абаттум переглянулись, поняв только, что жрице открылась какая-то тайна, связанная с малюткой. Но будущее оставалось вдали, а сейчас Шартум прижимала к себе крохотное тельце дочки и смотрела на нее так, словно прощалась. В лице женщины, казалось, не осталось и кровинки, силы оставляли Шартум, ее рука расслабилась, и ребенок, упустивший сосок, недовольно захныкал. Цураам подхватила едва не упавшую девочку. Парвиз бросился к жене.
   - Шартум! - он припал перед ней на колени.
   Шартум приоткрыла глаза, в которых витал образ смерти, и потянулась рукой к своему ожерелью.
   - Камиум...
   Имя дочери стало ее последним словом. Женщины всхлипнули, но жрица цыкнула на них и присела рядом с Парвизом.
   - Не горюй, охотник, она прошла свой путь. Ты найдешь себе другую жену. А дочь я отдам Мее, она ее выкормит вместе со своим сыном.
   Абаттум склонил голову, соглашаясь со жрицей. Он потянулся к ребенку, но Парвиз, словно очнувшись, опередил его и взял дочку из рук Цураам. Он долго вглядывался в ее маленькое личико, дрожащей ладонью прикоснулся к черной головке.
   - Надо завязать платочек, - осторожно водя пальцами по макушке девочки, промолвил он, - у нас так делают. Я хочу, чтобы моя дочь хоть в чем-то унаследовала наши законы.
   Цураам согласно кивнула. Тут же ей подали тонкий льняной отрез ткани. Цураам сложила его косынкой и подала Парвизу. Отец положил дочку рядом с уснувшей матерью, взял платочек, приложил его сгибом к лобику, присмотрелся, сдвинул повыше к темечку, завел концы косыночки назад, к шейке, скрестил осторожно, вывел снова ко лбу и завязал над ним узлом.
   - Вот так. Так делают наши женщины.
   Потом Парвиз поднял дочь и отдал Абаттуму. Тот прижал дитя к себе, словно защищая, и вынес.
   - Стой! - закричал ему в след Парвиз.
   Он склонился над Шартум, снял ожерелье, которое подарил ей, когда они стали мужем и женой. Охотник стиснул зубы, когда почувствовал тепло от еще неостывшего тела. Он вспомнил, как Шартум с восхищением разглядывала подарок, трепетно прикасаясь к золотым листьям и бирюзовым бусинам между ними.
   - Возьми, это дар от матери, она так хотела, - голос Парвиза прозвучал глухо, звукам мешала выскользнуть сдерживаемая боль.
   Цураам положила ожерелье на ребенка. Девочка зашевелилась, намереваясь заплакать.
   - Иди, иди, - жрица подтолкнула брата усопшей, - ей тепло матери нужно, отдай ее Мее.
   Абаттум ушел.
  
   Шартум похоронили в обыкновенной яме, в стороне от могил, которые за непродолжительное время успели вырасти на такыре неподалеку от стен цитадели.
   Обида душила Парвиза. Он никак не хотел соглашаться с обычаями пришельцев, по которым человека, имеющего увечья, нельзя хоронить рядом с воинами или другими достойными членами племени. Дабы не осквернить землю останками Акуту, стенки могилы устлали стеблями прошлогоднего камыша. Ту, смех которой еще совсем недавно звучал над долиной Мургаба, уложили на бок, лицом на закат, чтобы всю свою дальнейшую жизнь в Стране Без Возврата она могла видеть только, как солнце погружается в ночь. Мать Шартум поставила перед дочерью кувшин, в который втайне от всех положила фигурки Иштар и ее божественного мужа Думузи, как символ счастливого брака, в котором так недолго пребывала Шартум. Люди верили в благосклонность богов и молились им за своих близких, отправляя их в дальний путь с подарками.
   Вскоре племя покинул и Парвиз. Он ушел, оставив на память дочери бронзовый амулет, который отлил мастер по желанию охотника. В центре круглого амулета умелец племени изобразил тюльпан. Такой же, но живой и алый, как щечки молодой девушки, когда-то пленившей сердце, Парвиз положил на могилу любимой.
   Когда охотник уходил, ведя в поводу своего коня, камыши, растревоженные ветром, шептали вслед слова напутствия. Была в них тревога, была скорбь, но в шелесте сухих стеблей Парвизу слышался нежный перепев листьев, так напоминающий голос Шартум, ее сладострастный стон и ее последнее слово с недосказанным желанием: "Камиум..."
  
  

Глава 4. Пророчества старой жрицы

  
   - Камиум, Камиум! - перепуганная мать пробиралась через камышовые заросли и звала дочь.
   Пока Мея толкла зерно для лепешек, озорница убежала к реке. А куда еще?! Уж сколько раз находили ее там! То сидит на берегу и смотрит вдаль на поднимающееся солнце, то джиду собирает под деревом, то нарвет спелых головок рогоза, распушит их и наблюдает, как разлетаются пушинки...
   - Тихо, мама, - недовольный шепот раздался снизу, и холодная ладошка прислонилась к голени.
   Мея бессильно опустила руки. Всегда так: от страха все тело напрягалось, как тетива, а когда он отступал, с ним уходили все силы. Мея присела. Заросли ощетинились длинными острыми листьями, за которыми белело любопытное личико дочки. В ее озорных глазках горел неподдельный интерес.
   - Что там? - прошептала Мея.
   - Уточка... - дочка поманила мать ладошкой.
   Мея раздвинула камыши, и тут же ввысь вспорхнула птица.
   - Ну вот... пришла, испугала птичку... - захныкала Камиум.
   - Ладно, другая прилетит, - Мея решительно встала, оправила испачканную рубаху и взяла дочь за руку. - Идем, чумазая вся, а волосы колтуном, я тебе гребень дала, а? - девочка, поджав губы, кивнула. - Почему волосы не расчесываешь, а?
   - Гребень твой кусается и волосы мои дерет! - на высоких нотках, больше возмущаясь, чем оправдываясь, ответила Камиум.
   - Еще бы не драл! - мать тащила ребенка, раздвигая камыши и злясь, что пришлось залезть в эти кишащие насекомыми заросли. - Чаще надо расчесывать! Посмотри, на кого ты похожа!
   Камиум уставилась на мать. Огромные глаза, красивые, как у джейрана, смотрели с вопросом.
   - На кого?..
   Мея, забыв про досаду, улыбнулась. Ее сердце млело от нежности к этой маленькой баловнице. Присев перед дочкой, Мея откинула ее черные волнистые пряди со лба.
   - Эх, овечка без стада, на мать ты похожа...
   От удивления глаза Камиум стали еще больше, того и гляди выкатятся из орбит влажные белые шарики с крупными черными капельками.
   - На тебя?.. - девочка обхватила ладошками голову Меи и, приблизив свое личико, потерлась носом о нос. Потом заливисто рассмеялась. - Ты тоже лохматая, что ли?!
   Домой они вернулись веселыми. Но, помня слова Цураам, часто повторявшей, что балованная собака щенком станет, Мея в наказание заставила дочку не только терпеть, пока она расчесывала ее космы, но и помогать печь лепешки. Хотя последнее было девочке в радость. Она все с тем же природным любопытством наблюдала, как тонкий слой белого теста пузырился и превращался на стенках печи в румяный хлеб. А сколько потом было восторга в ее словах, когда вечером они все вместе садились кушать. Камиум сама отламывала для отца кусок лепешки и с гордостью напоминала, что это она испекла.
   Радость в семье омрачилась одним днем, когда Камиум, вытирая кулачками слезы со щек, вбежала в дом и, рыдая, уткнулась в колени матери.
   - Что случилось, дочка, кто тебя обидел? - Мея догадалась, что дочь как всегда что-то не поделила с мальчишками, но то, что она услышала, испугало.
   - Мама, почему они дразнятся? - судорожно всхлипывая, вопрошала Камиум.
   - Ну что ты, родная, так плачешь, мальчишки всегда дразнятся. Вот вырастишь, увидишь, как они будут смотреть на тебя! Тогда твое время дразниться наступит! - пошутила Мея, но Камиум расплакалась еще больше.
   - Они, они... они зовут меня Мартум Акуту, но ведь ты не увечная, не калека!
   Мея напряглась. Обхватила Камиум, прижала к себе, словно ее объятия могли защитить девочку от злых языков. Не сами мальчишки придумали прозвище, кто-то из взрослых чешет языками, обсуждая за стенами своих жилищ маленькую сироту. А все Цураам! Это она своими пророчествами вызывает у людей зависть к Камиум. Маленькая, несчастная кроха... Мея стиснула зубы. В ней бушевала злость, но не это, сметающее все на своем пути, чувство, а жалость к малышке, ставшей родной и самой любимой среди ее детей, придала решимости и готовности насмерть биться за ребенка.
   - Сиди тут, - приказала Мея.
   Камиум покачала головой, не соглашаясь.
   - Сиди, я тебе говорю! - так прошептала Мея, что у девочки от того шепота мурашки поползли по коже. - Я скоро приду.
  
   В доме Верховной жрицы остро пахло травами, и стояла тишина. Свет сочился из-под потолка, растекаясь по стенному углублению и освещая терракотовые фигурки богов, стоявшие в нем. Цураам сидела на циновке напротив и, ритмично покачиваясь, шептала что-то себе под нос.
   Мея вошла и поклонилась. Спустив пары злобы по пути, в жилище старой жрицы, почитавшейся в округе, как пророчица, у женщины осталось только желание поговорить о будущем девочки.
   - Здравствуй, Мея, - Цураам заметила гостью, - с чем пришла?
   - Здравствуй, госпожа, да будут дни твоей жизни светлы и радостны, - приветствовала Мея.
   - Оставь мои дни мне, говори, что случилось, - жрица развернулась и пригласила жену Абаттума присесть.
   - Я о Камиум. Люди шепчутся. Сплетни наружу вышли, дети ее дразнят. Только в твоей власти всем рот закрыть...
   - Не преувеличивай, злые языки не обрежешь, как ни старайся.
   - Но...
   Цураам остановила Мею, подняв руку и покачав головой.
   - Пришло время рассказать Камиум о ее судьбе.
   - Она и так везде хвастает, что царица, вот люди и не выдержали...
   - Оставь людей в покое! Лучше Камиум приведи, хватит ей без дела бегать, буду ее учить.
   Мея отпрянула. Сердце матери сжалось. С Верховной жрицей не поспоришь - решила, так тому и быть. Но все же Мея взмолилась:
   - Не надо... я буду следить, буду учить...
   - Прекрати, Мея! - Цураам встала. Свет обтекал ее тщедушную фигурку сзади, сочился сквозь редкие пряди взлохмаченных волос, которые в это время свободно лежали на плечах, спадая за спину. - Чему ты можешь ее научить? Ткать? Готовить еду? Не это ей предназначено! Где Камиум? Приведи ее!
   - Я здесь, бабушка, - тонкий голосок раздался с порога, и в комнату вползла Камиум.
   Она не послушалась матери и, пробравшись вслед за ней в покои жрицы, тихо сидела за дверью, слушая разговор женщин.
   Мея ахнула, подтащила дочку к себе, сжала ее.
   - Пусти, мама, - та, отталкиваясь, пыталась выбраться из объятий.
   - Пусти ее, Мея, что ты так испугалась? Не сейчас, так лет через десять, дочка все равно уйдет от тебя.
   - Не забирай, прошу! Она свет в моей жизни. Учи, кто ж воспротивится тебе, но не забирай...
   Цураам сочувственно смотрела на женщину. Привязалась к сироте и забыла, что она ей никто, разве что дочка сестры мужа... Да и Абаттум любит ее... Послала Иштар этим людям столько сыновей, как и им с Персаухом, а дочери ни одной. Вот и радовались щебету птички. Цураам вздохнула вслед своим мыслям. Мея, не зная их, с тающей надеждой смотрела на жрицу увлажнившимися глазами.
   - Хорошо. Пусть живет у вас, мала еще, все равно кто-то ухаживать должен, почему не ты?.. Но каждый день пусть бежит ко мне! Когда нужно будет, и ночью учить буду, не противься!
   - Слушаюсь, Великая жрица, спасибо тебе, всемогущая, - Мея от радости говорила все, что на язык навернулось.
   Цураам только головой покачала.
   - Иди уже. А Камиум пусть останется.
   Девочка вырвалась из рук матери и встала рядом с Цураам. Над гордо поднятой головкой дочки Мее почудился свет. Она сожмурилась, прогоняя видение, но зрение от этого стало еще острее, и свет обрел очертания парящего орла и змеи под ним.
   Цураам прищурилась и хитро улыбнулась.
   - Видела? То-то же!
  
   Начав со сказок о богах и сотворении человека, жрица день за днем раскрывала перед Камиум волшебный мир знаний. Когда готовились к ритуалам, Цураам рассказывала о хаоме, посвящая будущую жрицу в таинство приготовления божественного напитка. Камиум всегда слушала свою наставницу внимательно и поглощала знания, как песок воду. Мея следила, чтобы дочь была опрятной. Одевала ее в чистую рубаху, а в холодные дни кутала в плащ из меха барса, шкуру которого она когда-то нашла в доме охотника. Только ожерелье матери было пока велико для девочки, и как она ни просила, Мея, дав подержать в руках, снова прятала его в каменную шкатулку, где хранился и подарок отца - печать с тюльпаном.
   - Всему свое время, дочка, - говаривала Мея, целуя свою девочку.
   Камиум любила приемную мать, и ее отношение к ней не изменилось даже после того, как Цураам рассказала своей воспитаннице историю ее родителей. В словах жрицы Камиум не услышала ни нотки презрения по отношению к родной матери, напротив, Цураам восхищалась трепетной любовью Шартум и Парвиза. После того рассказа никто больше не мог уязвить самолюбие девочки. Гордость за родителей теперь жила в ее сердце и на любое злословие она одаривала сплетника презрительным взглядом, говоря при этом, что пожалуется бабушке Цураам, а та нашлет на обладателя злого языка проклятие. Постепенно слухи утихли - никому не хотелось впасть в немилость к Верховной жрице. А Камиум ходила по улицам города маленькой царицей, иногда все же забывая о том и на равных присоединяясь к игре детей. Она бегала с братом на реку, лепила с ним глиняные фигурки, пересказывая истории Цураам о животных - символах того или иного бога, о растениях, которые лечат.
   Но был один человек в племени, которого Камиум боялась. Это вождь Алик Пани. Когда к дельте Мургаба пришло много людей, и охотники принесли весть, что всеми правит один жрец, бритая голова которого сияет на солнце, как начищенный бронзовый котел, Алик Пани тоже сбрил свои волосы. И его голова заблестела на солнце. Но теперь огромный нос вождя торчал орлиным клювом, а лопатки на худой спине, того и гляди, расправятся, как крылья. Камиум замирала, когда вождь проходил мимо, и старалась избегать его. Невдомек было девочке, что куда более важные заботы, чем проказы детей, делали лицо вождя суровым. Только старая жрица знала о его тревогах. И советовала, как всегда, заглядывая вдаль.
   Долго уговаривала Цураам мужа навестить новое племя. Но он все отмахивался. Решиться на визит помог случай, когда воины на страже города доложили, что пришел посланник от вождя, объединившего всех пришельцев под своей властью.
   - Дождался ты, когда тебе покланятся, - сказала Цураам.
   Улыбка скользнула по губам довольного вождя.
   - Одевайся, жена, - приказал он в ответ, - вместе нам надлежит принять гостя.
   Цураам украсила волосы серебряной булавкой, поверх рубахи накинула расшитый по подолу плащ. Персаух же остался с голым торсом, прикрыв грудь лишь сверкающей бронзовой пластиной. Бусы с амулетом всегда висели на шее вождя. Слуги подали ему тяжелый длинный каунакес, который завязали на бедрах.
   В таком обличие Верховный жрец племени Белого Верблюда вышел к посланнику вождя нового племени. Цураам сопровождала мужа, идя бок о бок. Пока звучали приветствия, жрица рассматривала посыльного. Молодой жрец - бритоголовый, остроносый, без бороды, с подвижными глазами - не понравился ей. На его устах блуждала хитрая улыбка, тогда как взгляд оставался серьезными. Руки жрец держал перед животом, сложив ладони одна с другой. Но, как и глаза, они все время были подвижны. Жрец то сожмет их, то сцепит, то потрет пальцы.
   "Что-то не так с этим человеком", - подумала Цураам.
   Разобраться в нем она не успела: визит быстро закончился. Но вода сдвинула камень - через несколько дней Персаух верхом на белом верблюде в сопровождении отряда воинов, отправился приветствовать вождя нового племени.
   Вернулся Алик Пани довольный, но задумчивый.
   - Что там? - спросила Цураам, оставшись с ним наедине.
   Они сидели друг напротив друга в темной комнате. Даже свет от костров, что жгли дозорные, не попадал в нее. Но мужу и жене, прожившим вместе столько лет, не нужен был свет для того, чтобы слушать друг друга.
   - Много людей, Цураам, очень много. С тех пор, как мы ушли, племена слились, выбрали одного вождя. Я его не знаю. Думал, Хитрый Лис власть возьмет, да нет его среди всех, не видел. Никак сгинул. Да не в том дело. Вождя своего все там зовут царем. Он помоложе меня будет, да, молодой еще, жизнь впереди, успеет все, что задумал сделать, - Персаух умолк, вспоминая как его встретили, как царь пригласил разделить с ним трапезу, верблюда похвалил, да и Персауха он помнил.
   - И что он задумал? - не дождавшись продолжения рассказа, Цураам напомнила о себе.
   - Город строить задумал. Там, где река разделяется на протоки, есть плоский холм. Как бронзовая пластина на моей груди, плоский. И широкий! Пока рядом с тем холмом семье царя поставили дом. Строят быстро, людей много, не то, что у нас. Я как подъезжал, удивился очень. Хижины повсюду. Где одна семья особняком стоит, где целый поселок. Земли размечают для посадки ячменя, места для скота огораживают, кирпичи делают. Все работают.
   - Это хорошо, что работают. Когда люди делом заняты, беды не жди, а когда...
   - Не будет нам беды с них, - успокоил Персаух, - далеко мы от них, не мешаем. - Персаух помолчал, потом выпалил то, что больше всего взволновало: - Воины у царя есть, и военачальник есть, и жрецов полно. Все в меня свои взгляды вперили, так и буравили, словно в голову влезть хотели. А ко мне не влезешь! Я мысли свои прятать умею! - похвастался он.
   Цураам цокнула языком.
   - Ладно, ладно! - вспылил вождь. - Знаю я, что ты скажешь! Но и тебе отвечу: не желаю я ни с кем своими мыслями делиться! Хотели они к нам приехать, посмотреть, как мы обжились.
   - И что?
   - А то! Зачем мне им свой дом показывать? А? Может еще рассказать, сколько у нас воинов, какие запасы имеем? Да и ходили их лазутчики здесь, тот посланник все вынюхивал...
   - Уймись, муж. Не в гостях. Лучше скажи, о чем с царем разговаривали.
   - Так я и говорю! Спрашивал все, а потом предложил к нему примкнуть, мол, так надежнее будет. А от чего надежнее? - снова повысил голос Персаух. Жена тронула его руку, он перешел на шепот: - Быть подневольными, слушаться кого-то там, делиться урожаем, приплодом - зачем нам это, а? - Цураам качнула головой, соглашаясь, что незачем, Персаух, будто увидел это, и воскликнул: - Вот и я сказал: не бывать тому! Боги к нам благосклонны, кочевники и раньше не сильно докучали, а теперь и подавно стороной обходить будут, только увидев, сколько людей пришло. Так что сами без их войска справимся, если что.
   - Да уж, сильный и гордый не уживутся, - вставила свое слово Цураам.
   - Мне его сила не страшна, - добавил Персаух, хорошо понимая, кого жена имела в виду, сказав "гордый".
   - А коли позарится на наши земли, сражаться будешь?
   - Буду, - как обиженный мальчишка, буркнул Персаух. - И не позарится. У них заливных земель больше. Не одна протока, две большие, да в сезон еще и малых не счесть. Не то, что у нас. Говорил, дальше идти надо, как охотник советовал. А ты - люди устали, здесь останемся, - передразнил жену, - вот и остались!
   - Оно и к лучшему!
   - Это почему?
   - Сам говоришь - никто не позарится.
   - Это да, - согласился Персаух и зевнул. - Устал я, спать буду. А завтра богов спросим о будущем. Сегодня Сим свой лик от нас спрятал, звезды хорошо видны, и завтра будут сиять во все небо. Вот и посмотрим с тобой.
   Персаух свернулся на лежанке, положив сложенные ладони под щеку, и уснул. Цураам оставила мужа и вышла наружу. Всматриваясь в небо, она думала, хорошо, что Персаух все же решился пойти к тому царю. Долго собирался: и весна, и лето прошли. Теперь можно всем ходить, и открыто. Не чужие люди, такие же, как они сами. Многих объединяла далекая родина. Разные люди пришли к Мургабу - и со Страны Болот, и с междуречья Идиглат и Пуратто, и даже с равнин за западными горами. Можно детей женить, племенам от смешения крови только польза. Вон какая хорошая девочка у Шартум родилась - крепенькая, смышленая не по годам, смелая и красавица будет. Уж в этом старая жрица знала толк! Одни только глаза девочки с ума сведут любого, а как оформится, как войдет в сочную пору!.. Цураам потрогала свой амулет, что висел на поясе. Поглаживая пальцами выпуклость на металле, представила жрица, что гладит своего сына по головке. И словно наяву показался ей мальчик, поднявший голову вверх. "Смотри, смотри, сынок, орел приведет тебя ко мне, смотри на него ..."
   Свежий ветер охладил голову, видение исчезло. Безучастные звезды, перемигиваясь, смотрели на старую женщину свысока. Слышат ли боги стон матери? Понятны ли им терзания ее сердца? Цураам верила, что боги всегда с ней. Восславив их, она удалилась в свои покои.
  
  
  

Глава 5. Здесь будет город-храм!

  
  
   Зимой, когда Солнце пятится, как Краб на звездном небе, дни становятся короче, а ночи длинны и холодны в долине Мургаба. Пар исходит от медленно текущей воды. Сухие заросли камыша покрыты инеем, а гибкие ветви прибрежных деревьев скованы прозрачными льдинками. Редко выпадает день, когда Энлиль раскроет серый занавес неба и позволит лучезарному богу Шамаш излить свет на землю и подарить людям чуточку своего тепла.
   В такой день царь Маргуша поднялся на широкий холм, рядом с которым стоял его временный дворец. Несколько глиняных домов объединял небольшой двор, открытый к дальнему, правому рукаву реки. Вокруг дворца жались друг к другу дома жрецов и приближенных царя. Южнее виднелись возвышающиеся над такыром крыши первых погребений знати. Что поделаешь - жизнь ведет за собой лишь молодых и сильных, оставляя смерти больных и старых!
   Осматривая с высоты холма свои владения, Шарр-Ам примечал, где от хижин в округе поднимался ввысь скупой дымок, где пасли овец, умеющих находить под снегом прошлогодние кустики травы, где вездесущие дети гонялись друг за другом, играя. Шарр-Ам смотрел на жизнь людей новой страны, и гордость поднималась в нем. Это он объединил племена, но дал свободу каждому вождю в решении всех вопросов его племени. Это он создал армию из лучших воинов, поставив во главе войска брата своей жены Наркаба - бравого воина, смелого, решительного, но немногословного и, главное, уважаемого всеми вождями. Это он привлек жрецов из каждого племени. С ними он советовался, когда решал вопросы управления объединенными племена, с их помощью он получил благословение богов на создание единого государства и права называться его царем. Это он, Шарр-Ам, приблизил к себе самых умных и влиятельных людей и назвал их своей свитой. Он, смотря в будущее, женил своего старшего сына на дочери одного из недовольных вождей, а свою дочь отдал замуж за сына Наркаба. Кровные связи крепки, и, следуя за царем, другие отцы скрепили узы братства, соединив руки своих детей. Но всем не угодишь! Это тоже знал Шарр-Ам. Если не любовь, то страх или осторожность должны жить в сердцах недовольных. А потому город царя - новый город! - должен быть хорошо укреплен защитными стенами. И не одной! И не просто город, а город-храм, город, в который каждый из жителей страны входил бы с душевным трепетом, думая только о богах, только о том, как вымолить у них милость для себя и своей семьи. Город царя Шарр-Ама должен стать духовным центром, местом, в котором царским покоям отделялась бы малая часть сооружений, а основная составила бы храмы и святилища, в которых усердные жрецы приносили бы жертвы богам, прося за каждого жителя Маргуша в отдельности и за всю страну в целом.
   Шарр-Ам вместе со жрецами продумал систему налогов и податей, за счет которых будет жить город. А в награду за это жители будут участвовать в праздниках и ритуалах, посвященных богам, есть освященную пищу, получать благословение богов через него, Шарр-Ама - царя и Верховного Жреца Маргуша.
   Людям нужна еда и праздники. Но в меру! Труд - вот что главное! То, что отвлекает от ненужных дум, способных привести к зависти, злым помыслам и роптанию - это каждодневный труд на полях, в мастерских, в храмах.
   Шарр-Ам верил в свою звезду и в своих богов, память о которых хранил со времен исхода из Аккада.
   Те, кто примкнул к жителям стран, почитающих великого Апсу и всех его детей, тоже уверовали в силу богов Солнца и Огня, Земли, Воздуха и Воды. Все племена стали единым народом, и каждый из них привнес в новое общество что-то важное из своей культуры.
   Еще в походе Шарр-Ам обратил внимание на державшегося особняком задумчивого человека с необычным именем Леф. Как-то разговорившись с ним, Шарр-Ам узнал, что Леф - архитектор. Именно ему доверил он проектирование своего города-храма. И сейчас, в этот холодный зимний день Леф составляет план города, мастеря из глины все дома и храмы прямо на полу небольшой комнаты, которую царь выделил ему рядом со своими покоями.
   Но царь хотел построить не просто великий город! Владея тайными знаниями жрецов, он сам высчитывал размеры города, планировал расположение сторон оборонительных стен, прикидывал количество башен, которые были бы крепки не только толстыми стенами, силой и меткостью лучников, но и само их количество придавало бы городу завершенность и величие.
   Царь знал о магии чисел, в которую боги, в давние времена спустившиеся на землю, посвятили его предков. Потому он сам следил за составлением плана города, соизмеряя и его размеры, и местоположение отдельных строений с заветами предков.
   Еще весной, дождавшись восхода солнца в созвездии Наемника, мудрый вождь определил точку весеннего равноденствия, обозначил восточную линию оборонительной стены и определил место главного храма, посвященного Богу Солнца и Огня.
   Строительство отложили на год, решив понаблюдать за звездами и рекой, которая должна была особенно широко разливаться в месте деления на протоки. Но сама природа благоволила пришельцам: между двумя сильными протоками в дельте Мургаба люди обнаружили совершенно плоское и широкое место. Оно постепенно поднималось над всей долиной на высоту посоха жреца и потому не затоплялось. А идеально ровная поверхность верха холма позволяла строить дома прямо на земле без специального выравнивания.
   Леф прошагал весь такыр, измерив его. С севера на юг холм вытянулся почти на одну десятую беру. На таком пространстве могло уместиться все, что запланировал царь. Вооружившись веревками и колышками, архитектор разметил стены будущей цитадели, сначала обозначив на земле перекрестие линий, направленных от запада на восток и с севера на юг. Взяв за основу планирования точку пересечения, он прочертил круг, и в него вписал квадрат будущих стен царского дворца, оставив большую территорию для всех других построек и оборонительных стен.
   Прозорливый зодчий планировал постройки так, словно он видел его глазами орла, воспарившего над долиной. Но масштаб строительства не позволял воздвигнуть все задуманное за сухое время года. Первые же дожди превратили такыр в глиняное месиво, размыв все прочерченные линии. О дальнейшем планировании на местности не было и речи.
   Тогда Леф начал составлять уменьшенный план города под крышей. Архитектор трудился и днем, и ночью. Масло для светильников, расставленных по периметру комнаты, лилось рекой, но царь не ограничивал своего зодчего ни в чем. И вот, наконец, свершилось! Накануне дня зимнего солнцестояния, Леф закончил работу.
   Прежде чем посмотреть на нее, Шарр-Ам решил сначала еще раз пройтись по холму, на котором вскоре закипит работа. Царь волновался. Его задумка в шаге от воплощения в жизнь. Скоро закончится зима, и то, что сейчас похоже на детскую игру, станет настоящим городом.
   ...Северный ветер принес стужу. Шарр-Ам втянул голову в плечи. Небо, казалось, опустилось так низко, что еще чуть и шмотки облаков лягут на плечи. Царь провел широкой ладонью по макушке. Едва пробившийся ежик волос процарапался по коже. Царь вздохнул и тут увидел на шерстинках каунакеса белые пушинки. С каждым мгновением их становилось все больше - то ли боги устроили уборку в своих небесных жилищах, то ли облака на самом деле опустились так низко, что верхушки деревьев порвали их оболочку, и все содержимое гигантских подушек просыпалось на землю.
   - Наркаб, - позвал Шарр-Ам своего военачальника.
   В шерстяном конасе, с бронзовыми пластинами на груди и спине, Наркаб, ожидавший царя в стороне, тяжело подошел, припечатывая легкие снежные пушинки широкими ступнями, облаченными в глухую кожаную обувь, закрывающую ноги до лодыжки. Шарр-Ам - крупный и плечистый мужчина, - рядом со своим военачальником выглядел как барс рядом с тигром.
   - Слушаю, господин, - тихий, но твердый голос прозвучал над головой царя.
   "Велик, - подумал Шарр-Ам, - силен и отлично управляет войском, прямолинеен, зато безо всяких возражений выполняет приказы, и это самое лучшее его качество!"
   - Наркаб, скажи, хватит ли нам воинов, чтобы охранять город величиной с этот такыр? - спросил царь, и военачальник озадачено завертел головой, прикидывая, сколько стражей и лучников надо поставить на этом холме, чтобы ни одна вражеская стрела не влетела на него.
   - Мало, надо больше, но если поставить и всадников... - он сжал губы и повел плечом.
   - Всадники пусть занимаются конями! - Шарр-Ам отвернулся, пряча раздражение: все же побольше сметливости его военачальнику не помешало бы. - Лучников нужно больше. Присматривайся к людям, выбирай молодых и зорких. Скоро поставим башни, охрана нужна надежная.
   Наркаб снова осмотрелся. Вокруг, кроме них никого не было. Кочевники и те близко не подходили. Да и вождь Города Белого Верблюда говорил, что жить они не мешают. Были стычки, да и только. Ушли кочевники, отведав чужих стрел. Так, иногда кто приблизится из любопытства, но пока никого не трогали, даже в отдаленных поселках.
   - Господин, сюда к нам путь не каждый купец найдет, не то, что воин, - возразил Наркаб, что удивило царя.
   - Врага не прогонишь от ворот города, где защита слаба! - ответил царь.
   - А гончая - не сторож! - додумался Наркаб и рассмеялся.
   - И то верно!
   Шарр-Ам поежился: ветер усилился, и холод пробрался за ворот, да и ноги остыли.
   - Пойдем вниз. Со мной к архитектору заглянешь, посмотришь, какие укрепления он придумал, прикинешь, сколько лучников, сколько стражей понадобиться.
   Наркаб в ответ поиграл топориком, подкинув его и перехватив ниже. "Старается, - подумал Шарр-Ам, - а, может просто замерз..."
  
   В комнате архитектора было сумрачно от чада ламп. Ниши под потолком не могли вытянуть весь тяжелый воздух, а о свежем Леф и не думал - так увлекся работой.
   - Леф! - царь окликнул зодчего, который сидел в задумчивости в дальнем углу комнаты-плана и, не мигая, смотрел на будущий город. - Леф! - Шарр-Ам позвал громче, оставаясь на пороге.
   Седовласый архитектор поднял голову. Судя по его недоуменному взгляду, царь понял, что тот решает очередную задачу будущего строительства. Но вот Леф сообразил, кто перед ним, и поднялся во весь рост, едва не задевая головой потолка.
   - Приветствую тебя, мой царь!
   Ответив на поклон зодчего кивком, Шарр-Ам предложил прогуляться:
   - Ты слишком много времени проводишь в этой комнате. Так и заболеть недолго. За стенами хороший свежий воздух, холодно, но дышится легко. Накинь конас и пойдем. Есть разговор.
   Леф нехотя оставил свой "план" и, последовав совету царя, вышел за ним следом, чуть ли не пополам согнувшись в дверях. Наркаб молча сопровождал их.
  
   Снежинки падали с неба хлопьями. В воздухе они напоминали белую золу, разметенную ветром, но вблизи каждая из них казалась шедевром небесного ювелира. Симметрия формы, тонкость белых лучиков, тающих на глазах, восхищали. Леф подумал, что и ему хочется создать нечто воздушное и гармоничное, но не такое хрупкое. Но как добиться прочности зданий, если строить их из глины?!
   - Что тебя тревожит? - словно читая мысли зодчего, спросил Шарр-Ам, тоже рассматривая снежинки.
   - Глина.
   - Глина? - удивился царь.
   - Я думаю, как сделать из глины твой дворец и храмы, да так, чтобы они служили не только нам, но и нашим потомкам. Я прикинул, сколько нам понадобиться кирпичей и получилась такая цифра, которую я и назвать не могу, но, каждая семья из всех племен, объединенных тобой, должна будет делать кирпичи каждый день, и с утра до ночи...
   - Об этом не думай, работать будут все от мала до велика и столько, сколько надо. Глины у нас хватит, солома будет, а вот дерева для колонн и перекрытий может не хватить. Берега Мургаба не дадут нам этого материала в нужном количестве. Я запретил своим подданным рубить деревья для разведения огня. Пусть собирают хворост, ищут саксаул в песках - топливо есть! Но даже так, найти дерево для колонн, о которых ты говорил, оказалось большой проблемой.
   Леф кивал, соглашаясь с царем, и казалось, его не очень-то и волнует, хватит дерева или нет.
   - А если дерева не будет? - царь задал волнующий вопрос.
   Архитектор ухмыльнулся в бороду.
   - Тогда будем делать столбы из глины!
   Царю ответ не понравился, и, заметив это, Леф, спохватился, сказав серьезно:
   - На берегах Мургаба есть старые крепкие деревья, я видел. Поставим колонны в главных помещениях - в тронном зале, залах ожидания приема, в святилищах храмов. А в остальных решим по-другому. Не беспокойся, царь.
   Леф склонил голову и с его пышных волос, удерживаемых крученой веревкой, повязанной поверх лба к затылку, посыпались слипшиеся друг с другом снежинки. Царь провел ладонью по своей незащищенной волосами голове. В отличие от зодчего, она оказалась мокрой: снег таял на темечке и скатывался ручейками на лицо и спину.
   - Что ж, пора под крышу, - решил он, почувствовав, что и ноги озябли. - Сейчас у тебя будет теплее всего, - пошутил царь, - пойдем, расскажешь о плане, хочу, чтобы Наркаб послушал, ему думать об охране, он должен знать, каковы укрепления.
   Наркаб, почтенный вниманием царя, покашлял и потряс головой - и с нее покатились ручейки растаявшего снега.
  
  
   Стоя на пороге комнаты, царь с волнением в сердце рассматривал глиняные модели будущих храмов и дворца, в планировке которого Леф особенно преуспел.
   Сложная комбинация комнат группировалась в центре плана. Все учел зодчий - и анфиладу аудиенцзалов, и переходы между личными покоями царя и его семьи и комнатами для молений. Внутренние дворики разделяли жилую часть от сакральной, помещения для хранения продуктов - от залов для посетителей.
   Леф обвел дворец квадратной стеной, оставив за ней все планируемые храмы, посвященные главным богам: Богу Солнца, Богине Плодородия, Богу Всех Вод и Богу Хаоме. В эти храмы можно было попасть как из дворца, так и минуя его, что было важно для исполнения ритуалов в присутствии народа. Только Дом Спящих Богов разместил зодчий рядом с дворцом, с его восточной стороны. Так потребовал Верховный Жрец.
   - Это особый храм, Леф, это связь с нашими предками, это их покои. Я расскажу тебе. Слушай! - и необычная старинная легенда, передаваемая из уст в уста многие века, зазвучала в новом месте - в плодородном оазисе Мургаба, в чем-то похожем на то место, где она родилась: - Давно это было, говорят, что боги в те времена часто спускались к людям с небес, чтобы узнать, как мы живем, чтобы подарить избранным новые знания. Иногда боги прилетали все вместе, иногда по одному или по два. Но всегда они появлялись в воздухе в светящемся доме. Вот и в тот раз такой дом опустился с неба, но весь объятый пламенем. Люди ожидали появления самого Шамаш, но никто не вышел к ним. Тогда один из жрецов осмелился и подошел ближе. Когда он дотронулся посохом до обгоревших стен, открылись двери. Жрец вошел внутрь и увидел несколько комнат. В одной из них было пятьдесят семь ниш, и в них лежали боги. Они спали.
   - Пятьдесят семь?
   - Пятьдесят семь, Леф! Ибо сказано: "Все боги разделили небо и землю. Пятьдесят великих богов заняли свои твердыни. Семь богов судьбы поселили трехсот на небе". Но слушай дальше! Жрец долго молился, упав посередине покоев, и боги услышали его, они ответили жрецу, подарив откровение, суть которого он передал людям.
   - Что они сказали?
   - Что люди должны помнить и чтить своих богов всегда, и тогда когда-нибудь они снова спустятся на землю и снова будут помогать людям. А до того каждого, кто соберется в Страну Без Возврата, спросят, соблюдал ли он дарованные заветы.
   - А боги... они проснулись? - не понял Леф.
   - Они исчезли вместе с домом, но мы помним и чтим их, и потому в моем городе должен быть Дом Спящих Богов! - закончил царь.
   Леф озадачился.
   - Господин, но я должен знать, как... каким был тот дом, чтобы его построить...
   - Тебе поможет Силлум, - после некоторого раздумья решил Шарр-Ам.
   Леф уже познакомился с этим человеком. Силлум был родственником царицы, он рос вместе с царскими детьми, и отличался особой сметливостью и рвением в служении богам. Его стихией был огонь. Еще мальчиком Силлум замирал перед священным пламенем, заворожено глядя на игру живых языков костра. Повзрослев, он стал жрецом бога Шамаш, и сам спроектировал храм, посвященный своему покровителю. Он же создал две модели печей для приготовления жертвенного мяса. Одна печь была небольшой и предназначалась для мяса мелкого скота, вторая - огромная, грушевидной формы с перекрытием в виде валика, который должен беречь огонь от осквернения кровью или соком мяса быка или верблюда. Небольшие печи тоже состояли из двух камер: одна для мяса, вторая для огня. Между ними предполагалась стенка, не доходящая до верхнего перекрытия. Через получившееся отверстие жар и будет проникать к мясу.
   Такие печи запланировали во всех храмах и святилищах, а также в сторожевых башнях, что особенно понравилось военачальнику Наркабу. Его воины не останутся в стороне от всех праздников и тоже смогут возблагодарить богов, не оставляя при этом своего поста. Но не только это понравилось Наркабу. Архитектор создал не просто крепкие оборонительные стены в два ряда - вторая, повторяя первую в плане, окружила и храмы, - но сделал их двухъярусными, с широкими проходами между башнями внутри стен. Верхний ярус оставался открытым, но удобным для лучников: узкие прямоугольные щели открывали хороший обзор, в то же время защищая воинов широкими простенками. А во внешних стенах первого яруса Леф сделал сквозные треугольные отверстия, через которые должно проникать достаточно света, а при необходимости там могут разместиться и лучники.
   - Внутри башен будет лестница на верхний ярус. Здесь, здесь и здесь, - Леф указал рукой в центр стен, - будут ворота, главные - с северной стороны.
   - Сколько башен с каждой стороны ты поставил? - царь не раз посчитал их и задумался.
   - С каждой стороны по пять, считая с одной угловой, как ты хотел.
   - И всего выходит... двадцать?
   - Двадцать, господин, - подтвердил Леф, - четыре угловых и по четыре на каждой стороне.
   - Должно быть двадцать одна...
   - Почему? - Леф удивился. Как математик, он спроектировал все верно, но у царя было особое отношение к числам. "Пять - число божественной завершенности, - объяснял он, - стена с пятью башнями станет неуязвимой". Но что не так с суммой башен?..
   - Двадцать один - это особое число! Оно получается умножением двух священных чисел - семерки и тройки, и особо почиталось нашими предками. Семерка - это число главных небесных овец, они есть боги, как Утренняя Звезда - Иштар, а Солнце - ее брат Шамаш; тройка - это три верховных бога: Ану, Энлиль и Эа.
   Леф озадачился.
   - Но тогда нужна еще одна башня. Если мы поставим ее с одной из сторон квадрата, то нарушим принцип завершенности, да и квадрата не получится...
   - И не надо, - неожиданно возразил Наркаб. - Восточная стена должна быть шире остальных. Шамаш появляется на востоке. Там и Храм Огня будет. Наш город должен встречать Бога Солнца, как жрец - с распахнутыми руками... - Шарр-Ам и Леф переглянулись, - поставим еще одну башню... и все, - Наркаб ладонью провел по взмокшему лбу.
   - Так, тогда линия восток-запад у нас пройдет по средней восточной башне и между двумя западными, - прикинул Леф, - надо перестроить...
   Царь обошел план и, не найдя лучшего решения, согласился со своим военачальником.
   - Перестраивай. Время есть. Но не медли, еще надо поставить две башни Связи Небес и Земли, - видя, что Леф готов сейчас же обсудить новые проекты, царь остановил его жестом, сказав: - Завтра поговорим. Я за тобой пришлю.
   Шарр-Ам вышел, Наркаб неуклюже встал и поспешил за ним, кивнув архитектору на прощание.
   Леф, оставшись один, снова задумался. Кроме всего прочего, ему предстояло выбрать место для озера, и не одного. Омовение перед входом в город-храм обязательно! Два небольших озера зодчий предполагал выкопать за пределами храмового комплекса - на севере, где будет главный вход, и на западе. А на юге он задумал систему из двух озер - большого и, связанного с ним, маленького, вода в который будет поступать по особым керамическим трубам и очищаться в отстойнике.
   "Чистое будем копать между дворцом и стеной! Здесь!" - он прикинул, как разместить озеро между постройками храма, посвященного богу всех вод Эа, и его мысль завертелась вокруг системы очистки воды и прокладки водоводов.
  
  
   Зима в Черных Песках суровая, но недолгая. Два-три месяца холодов и накануне дня весеннего равноденствия люди уже забывают о стуже, пронизывающих до костей ветрах, редком, но колючем снеге. Первый месяц нового года приносит долгожданное тепло. Солнце все дольше греет землю, обильные дожди пропитывают ее и пробуждают к жизни спящие растения и животных, которые пережидают холод, как и жару, в норах.
   Черепахи, только проснувшись, медленно, но уверенно бредут по пескам в поисках партнера для спаривания. Суслики то и дело торчат столбиками возле нор, вглядываясь вдаль, как бдительные стражи. Не отстают от них и носители колючего панциря - ежи и дикобразы. Но их время - ночь. И, если первые охотятся на всякую мелочь вроде саранчи, то вторые проходят немалые расстояния в поисках вкусных корешков или корнеплодов.
   С наступлением весны оживают и люди. Кто-то занят скотом, кто-то уже работает в поле, мастеров все чаще увидишь возле их жилищ. Вон гончар склонился над сосудом, приделывая к его носику лепные украшения, которые в готовом виде будут похожи на головы быка. Вот плавильщик разжигает печь, чтобы получить медь, а потом, добавив в нее "небесный камень", и бронзу. А этот мастер из бронзы отлил заготовку печати со сложным перегородчатым рисунком, и теперь стучит молоточком, выравнивая края и сбивая заусеницы.
   Кипит жизнь во всех поселках Маргуша! Но оживленнее всего в самом городе. На холме каждый день подрастают оборонительные стены дворца. Со всех концов Маргуша тянутся к будущей столице цепочки груженых мулов и ослов с кирпичами, которых для постройки города требуется несметное количество.
   За южной стеной копают озеро. Сняв первый песчаный слой, убирают его, а чистую глину загружают в носилки и тащат к стройке, где из нее готовят раствор, которым скрепляют кирпичи между собой и потом обмазывают готовые стены.
   Кирпичи везде! Сырые сушатся, лежа длинными рядами на земле, сухие складывают друг на друга и вырастают целые стены, а писарь отмечает на табличке количество добавленых или взятых.
   Все светлое время суток архитектор проводит на стройке, вымеряя стены, сверяя с чертежами, которые за ним носит добрая свита помощников. Каждая башня, каждый узел - будь то арка или бойница в стене - начертаны на отдельной глиняной табличке. На ней же указано количество кирпичей, их размеры для каждого сооружения.
   Но у зодчего осталась одна нерешенная задача - это создание прочной платформы для башен Связи Небес и Земли, которые должны вознестись в небо выше всех крыш дворца. Царь одобрил план, предложенный архитектором еще зимой: двухъярусное помещение, с комнатами для хранения записей о наблюдении светил, с широкими лестницами из двенадцати ступеней, ведущими в те комнаты, и с алтарями, в виде квадратного постамента на самом верху каждой башни.
   Строительство башен началось вместе с обводными стенами дворца; толщиной в три кирпича торцы нижнего яруса поднялись по пояс укладчикам стен. Но выкладывать остальные Леф пока не торопился. Парадная лестница должна подниматься вместе со стенами, а что должно быть в ее основе, чем заполнить воздушную "подушку" внутри башен, зодчий никак не мог решить. Ведь основа лестницы должна быть такой же, как и основа всего сооружения - прочной и надежной. Глина не подходила: она трескалась от зноя, деформировалась при попадании воды. Кирпичи... их и так едва успевают делать.И опять же - глина!
   Леф соорудил несколько моделей башни с глиняным наполнителем. Но ни одна из них не прошла испытаний.
   Помог в решении этой задачи Силлум. Стены Храма Огня уже возвышались над стройкой, и Силлум готовился вскоре возжечь священный огонь в святилище храма. Оставалось немногое - построить очаги для жертвоприношения, покрыть святилище белой алебастровой обмазкой, создав образ безупречной чистоты и святости.
   Но Силлум успевал везде. Он как-то незаметно стал правой рукой царя. Пока старший сын Шарр-Ама упражнялся в воинских забавах, не отходя от военачальника Наркаба, Силлум изучал ночное небо, вел записи со слов царя, передавал его приказы. Когда понадобилась помощь в проектировании храмов, Силлум не отходил от архитектора, рисуя вслед за ним костяной палочкой печи для жертвенного огня, прикидывая, сколько ниш понадобиться в молельнях или тронном зале.
   И астрономические башни занимали его не меньше, чем архитектора. Боги ли открыли жрецу выход, сам ли он додумался, но его идея сначала удивила Лефа, а потом восхитила.
   - Песок! Надо сыпать песок! Столько песка, сколько выдержат стены!
   - Песок? - Леф зачерпнул горсть песка и сжал кулак. Песок просочился между пальцами, а когда архитектор раскрыл ладонь, и вовсе рассыпался. - Он не держит форму!
   - И не надо, - возразил Силлум, - через плотно пригнанные кирпичи и раствор, скрепляющий их, он не просочится, а будучи ограниченным со всех сторон, и сжиматься не будет. Это не глина! На него и надо ставить башни.
   Леф не нашелся, что ответить, он лишь с напряженной задумчивостью уставился на жреца.
   - Проверим?
   - Проверим! - Силлум с натянутой улыбкой принял вызов.
   Вдвоем они принялись за строительство модели башни. Глина быстро просыхала под все более сильным солнцем, и испытателям за один день удалось как поставить, так и разгромить несколько башен. Но опыт удался! Все же они добились нужных пропорций между стенами и массой песка, таких, что при дополнительном укреплении стены нижнего яруса прочно удерживали прижатый сверху песок, а он в свою очередь выдерживал груз прототипа башни, которая должна была подняться над крышами дворца на шесть ростов среднего мужчины. Но не мелкий песок пустыни решили использовать для засыпки. Для "подушки" больше подошел плотный речной песок, лучше пропускающий сквозь себя воду.
   Снова поскакали царские гонцы по селениям, собирая из всех племен дополнительных рабочих. Но почти все мужчины были уже заняты на строительстве или работали в полях, потому на добычу песка пришли в основном молодые девушки, и потянулась цепочка носильщиц песка от реки к стройке.
   Силлум взгляда не мог отвести от оголенных по самые бедра упругих ног, от прямых спин и длинных шей красавиц. С тяжелыми корзинами на головах, девушки двигались не спеша и грациозно.
   - Тебе жениться надо, - замечая вожделенные взгляды жреца, как-то сказал Леф, - выбирай невесту, все хороши, а Силлум?
   Но жрец не ответил на улыбку зодчего. Он потушил огонь в глазах, подумав, что Леф лезет не в свое дело.
   Архитектор ощутил досаду. Странности жреца не раз озадачивали его. Увлеченный совместной работой, Силлум становился открытым. Казалось, делам помогает дружеское расположение между ними, но как только они возвращались в обычную жизнь, служитель огня отдалялся, огораживался непробиваемой стеной отчуждения. Такое общение не нравилось Лефу и, закончив с башнями, он сам отдалился от жреца, решив, что с задачей очистки воды для внутреннего озера справится сам.
  
  

Глава 6. Власть огня

  
  
   В Святилище Храма Бога Солнца и Огня, в четырех прямоугольных печах, нутро которых уходило вглубь земли, огонь горел не угасая с того самого момента, как Силлум возжег его. Только он - главный жрец огня, чистого, всепоглощающего пламени - мог заходить за сплошную стену алтаря, скрывающую живую святыню от глаз. Только он - верный слуга бога - имел право кормить ненасытное пламя и наблюдать за тем, как его языки насыщаются силой, становясь все больше, все ярче. Только он, Силлум, мог снимать первую чистейшую золу - легкую, воздушную, хрупкую - и перемещать ее в хранилища, которые двумя квадратными блоками стояли напротив очагов.
   Огонь вселял в жреца уверенность в себе, распалял его страсть, горячил его кровь, одурманивал его разум...
  
   Покачиваясь, словно язычок пламени, жрец вышел из Святилища. Его лицо, голова, обнаженные руки и торс словно впитали яркость пламени: они раскраснелись, как и глаза, в которых полыхал огонь страсти. После глухой комнаты, куда не залетал ни один порыв ветра, свежий воздух показался жрецу слаще сикеры. Силлум жадно дышал, и гарь костров оставляла его мозг, возвращая трезвость мысли.
   - Господин... - тихий мужской голос обратил на себя внимание.
   - Кто здесь? - Силлум сжался, инстинктивно готовясь к схватке.
   - Яриб...
   Последовал короткий ответ, и очертания согбенной фигуры показались сбоку, в свете половинки луны.
   "Почему я всегда жду нападения?.." - горькая мысль пролетела в ответ на напряжение распаренного тела.
   - Чего тебе?
   Голос жреца отвердел, напряжение спало. Яриб был слугой, доносчиком. Не его опасаться Главному Жрецу Храма Огня!
   - Ропот, господин, ропот нарастает, недовольство...
   - Иди за мной! - приказал Силлум и свернул в боковой вход в Храм, ведя доносчика в свою келью.
   Силлум жил в одной из комнат храма, рядом с особым помещением, в котором, как и в святая-святых Святилища Иштар, был обустроен очаг для воскуривания ароматов и две ниши для света по обе стороны от него. Ниши были углублены в стены тремя переходами. Если бы кто-то мог посмотреть на них сверху, то заметил бы, что каждая зубчатая сторона такой ниши походила на летящую ласточку. А при взгляде сбоку три острых ребра, один глубже второго, выступали над широкой полкой. Под самым потолком над нишей строители оставили проем в два кирпича - оттуда в комнату попадал свет. Отражаясь от белых, словно отполированных до глянца, стен, он освещал помещение. От ненастья такое окно защищала нависающая над проемом крыша. В центре той комнаты Силлум устроил алтарь. Поговаривали, что на нем он остужал свою страсть, обжигая ее огнем лоно жриц, и посвящая ритуал своему покровителю и властителю сердца - Огню.
   Но вход в это святилище был заказан для простых смертных, хотя знали о нем многие. Вот и Яриб, неся недобрую весть Главному Жрецу, с любопытством зыркнул за порог.
   - Не суй свой нос, куда не следует! - прошипел жрец, перехватив взгляд своего слуги.
   Тот вздрогнул. Суровый жрец внушал страх, и все рассказы о нем обрастали чудовищными слухами.
   - Прости, господин, я как раз об этом, - вывернулся доносчик, кивнув на темный проем, но не решаясь еще раз взглянуть туда.
   Силлум остановился, сощурился, но решил ничего не спрашивать, а выслушать прежде.
   Они вошли в небольшую комнату. Ложе жреца находилось у противоположной входу стены, в нише сбоку стоял ажурный светильник. Чадящий огонек еле тлел в нем, и на стенах от него блуждали рассеченные тени. Жрец сел на ложе, устланное серым шерстяным покрывалом с двуцветной вышивкой по кайме: красные и черные нити сплетались в сложный геометрический узор, подобно мозаичному рисунку.
   - Говори, - разрешил хозяин, пристально глядя на слугу.
   - Ропщут вожди двух племен, дочери которых служат тебе.
   - Не мне, ему, - Силлум поднял палец кверху и одновременно кивнул на огонь.
   - Они об этом забыли, господин. Стенания дочерей лишили их разума, - Яриб перевел дух, - им вторят другие, но пока тихо, те боятся, но...
   - Кто? Говори имена.
   Яриб перечислил имена небогатых, но уважаемых старшин из почтенных семей. Жрец кивал в ответ, и каждый кивок словно припечатывал недовольных к земле. Яриб поежился. Не хотел бы он навлечь на себя гнев своего благодетеля!
   - Что еще?
   - Слухи, но...
   - Тебе и надлежит рассказывать обо всех слухах! - Силлум встал. Тень от его фигуры заплясала на стене, как кобра, готовящаяся к прыжку.
   - Поговаривают, что к празднику освящения города особо готовятся, поговаривают... поговаривают, что замышляют убить царя во дворце, во время церемонии, а тебя... и тебя тоже, - выдохнул Яриб.
   Силлум выпрямился во весь свой рост. И хоть был он не так высок, как зодчий, но длинные руки и хищный загнутый нос приводили в трепет любого, кто смотрел на жреца снизу вверх.
   - Во время церемонии, говоришь...
   Яриб только кивнул в ответ.
   - Что ж, - Силлум зло усмехнулся, - пусть приходят! Вот что, - он сжал плечи доносчика, и тому показалось, что его ухватил когтями орел и сейчас унесет - в гнездо ли, к богам ли... - Слушай хорошо, все узнай! Кто, сколько - все! Понял?
   - Да, господин!
   Яриб дрожал, и жрец чувствовал его дрожь под ладонями. Он отпустил слугу.
   - Иди и помни: пока я твой господин, тебе нечего бояться!
   Когда доносчик ушел, Силлум прилег на ложе. Но огонь кипел в его жилах. Возбуждение от священного пламени, трепет тела слуги в руках, намек на неутомимость его, Силлума, страсти, подняли жреца. Он заходил по комнате, но, не утолив мужского желания, не мог думать. И тогда он пошел в дальние покои, туда, где жила свежесть молодости, откуда в этот час слышался тихий и такой притягательный смех, так напоминающий детство, когда он, Силлум, мальчиком, спрятавшись в камышах, наблюдал за купанием девушек, громко сглатывая слюну, заполнявшую его жаждущий девичьих губ рот. Но девушки не любили долговязого нескладного подростка с бегающими глазами. Они смеялись над ним, не скрывая презрения, а он сжимал потные ладони в кулаки и давился слезами.
   Только одна женщина дарила ему ласку! Нет, не его мать, а младшая сестра отца - Иссур. Иссур - жена Шарр-Ама, царица и его благодетельница! Только она разглядела в отвергнутом всеми подростке умного и надежного человека. Благодаря ей он стал жрецом. Иссур приблизила его к царю. И Силлум оправдал доверие своей покровительницы! Он служил рьяно, и преданнее его не было человека в свите царя. Достигнув высокого положения, Силлум использовал свою власть во благо царской семьи. Он дал себе клятву, что никогда и никому не позволит разрушить свое благополучие, которое зависит от того, кто будет сидеть на царском троне нового города.
   Обо всем этом думал Силлум, стоя за дверьми покоев юных жриц и слушая девичий говор и приглушенный смех. Но он не позвал ни одной из девушек. Силлум вспомнил намек доносчика, его многозначительный кивок. Это испортило настроение и поколебало решимость. Силлум подавил свою похоть, спрятал страсть глубоко в сердце. Но она не угасла! Она затаилась, как хитрое пламя в глубинах угольков - еще горячих, еще дышащих жаром. Стоит только дунуть и огонь в них воспламенится с прежней силой и перекинется на новую пищу, пожирая ее с неистовством голодного зверя. "Пища" жреца всегда была рядом. Оставив девушек до поры, он направился в покои царицы Иссур.
   Силлум застал царицу за поздней трапезой. Куски жареного мяса в плоской керамической тарелке; варево из пшеницы, внутреннего жира и корней аира в глубоких, но небольших чашах; надломленные ячменные лепешки; свежие груши и сливы на бронзовых блюдах; сикера в серебряных кувшинах - царица любила вкусно поесть, особенно в вечернее время, не только наслаждаясь вкусом пищи, но и отдыхая от дневных забот.
   Иссур полулежала на возвышении, пристроенном к стене трапезной. Еда стояла на небольшом деревянном столике перед ней. Две служанки сидели поодаль, не спуская глаз с госпожи. Стоило той только бровью повести, как одна из них уже подливала в чашу хмельного напитка, а другая подкладывала на блюдо кусок мяса или хлеба.
   - Присядь, Силлум, - Иссур обрадовалась племяннику, - вижу, ты все еще возбужден после службы в храме и, конечно, не ел ничего. Отведай супа, пока он не остыл, съешь мяса. Сегодня оно замечательное - это мясо молодого джейрана! Попробуй!
   Силлум присел рядом с царицей, чувствуя, как его отпускают тревоги, как успокаивается сердце. Голос Иссур - спокойный, мягкий, напоминающий говор медленно текущей реки - действовал на слугу Огня, как вода на жар. Иссур служила Эа - Богу всех вод, и была подобна воде. Ее взгляд лился из глубоких и светлых глаз - таких, как мокрый песок, или как вода Мургаба весной. Да и вся фигура Иссур была мягкой, податливой. Сейчас она растеклась по ложу, но стоило подняться, как ее тело менялось, оно словно заполняло ставшую трубой рубаху, и только маленькие ручки и ступни оставались всегда изящными и тоже светлыми.
   В детстве Силлум клал голову на колени Иссур и замирал, вдыхая особый запах трав и благовоний, которыми женщина баловала себя.
   "И где только берет все? - удивлялся жрец. - Ладно травы - их полно кругом, но сандал, ваниль, что-то еще - терпкое, но вкусное..."
   Силлум наслаждался ароматами, но теперь издали, подавшись вперед.
   - Ты всегда так необычно пахнешь, - медленно, с любовью сказал он и посмотрел на царицу масляными глазами.
   Она рассмеялась.
   - Радует, что это заметно. По секрету тебе скажу: мои запасы благовоний заканчиваются. Даже не знаю, как быть...
   - Не беспокойся, совсем скоро к нам пойдут караваны, будут тебе благовония.
   Силлум ощутил голод: от вида богатого стола и вкусных запахов у него пробудился аппетит. Жрец ухватил большой кусок мяса и впился в него крепкими зубами.
   - Хорошо бы скоро... - царица с улыбкой смотрела на своего любимца. - Кушай, кушай, мой мальчик, худой какой, не бедствуешь ведь, - она вздохнула, взяла сливу с тарелки, надкусила и, посмаковав, проглотила сочную мякоть. - Это огонь пожирает тебя! То ли дело вода!
   Силлум отпил варево. Жир прилип к губам жреца. Он облизнулся.
   - Остыло...
   Служанка незаметно, ручейком, подтекла к жрецу, забрала чашу с остывшим супом и поставила другую - с горячим. Обжигаясь, Силлум шумно втянул в себя горячую густую жидкость. Жар обжег язык, заполнил горло, а за ним и грудь жреца. Он довольно улыбнулся.
   - Вот это по мне!
   - Ешь, ешь, - потчевала Иссур.
   Насытившись, Силлум кивком головы дал понять царице, чтобы она удалила слуг. Те убрали посуду и исчезли, закрыв за собой двери.
   - Ну, что у тебя? - облокотившись на подушки, сыто спросила Иссур.
   Силлум и не хотел бы нарушать внутренний покой своей покровительницы, но дело не терпело отлагательств. Либо они сейчас же придумают, как обмануть недовольных и перебросить мостик через пропасть, либо она поглотит их, а на другую сторону переберутся их враги.
   - Царя убить замышляют, - глядя в прищуре прямо в лицо царице, медленно проговорил Силлум.
   Иссур в мгновение ока поднялась, ее расширенные глаза оказались прямо напротив глаз жреца. От недавней благости и спокойствия в них не осталось и следа.
   - Кто?
   Силлум рассказал все, о чем ему доложил слуга.
   Иссур слушала, меряя свою небольшую комнату шагами. Только кончики больших пальцев и пятки мелькали по очереди из-под длинной рубахи, да позвякивали ожерелья на груди.
   - Недовольны они. Недовольны! Девок своих пожалели, говоришь? Нет! Это только причина, нужный поворот, а источник недовольства в другом. Сами хотят властвовать! Не подчиняться, а властвовать! Да и удобно как, а? - вопрошала Иссур, повышая голос, но не дожидаясь ответа. - И город готов, и трон поставлен! Много свободы дал им Шарр-Ам! Я ему говорила - добро не помнят, не видят его, каким бы большим оно ни было, а вот из капли зла омут замутят!
   Иссур хлопнула в ладоши. Покорная с виду девушка вошла, готовая выполнить любое приказание немедля.
   - Пояс, туфли, да волосы прибери, растрепались, - коротко приказала Иссур, а Силлуму сказала: - Пойдем к Шарр-Аму, сейчас! И Наркаба надо позвать.
   - Дядю можно позже, сначала решим, что делать, - возразил Силлум.
   Иссур согласилась.
  
   В ночное время дворцовые коридоры наполнялись живыми тенями. Они просыпались, как только зажигали светильники, и устраивали пляски на стенах коридоров, поднимающихся к высокому, в четыре роста человека, потолку. Иссур и Силлум быстро шли коридорами, и тени, сначала разбегаясь от них, потом смыкались за спиной и шептались...
   Дойдя до зала ожиданий, Иссур свернула налево. Силлум последовал за ней. Царица точно знала, что в этот час Верховный Жрец разговаривает с богами в особом святилище, алтарь которого спрятался во внутренней комнате, открытой с трех сторон и словно обведенной вокруг узкими коридорами. Массивные столбы поддерживали потолок святилища, создавая высокие арки без дверей, но закрытые от случайного взгляда длинными плотными занавесями. Скупая полоска света едва просачивалась снизу, у пола.
   Остановившись, Иссур позвала мужа. Никто не мог отвлекать Верховного Жреца от беседы с богами, даже царица! Потому она не вошла. Зная, что Шарр-Ам слышит ее, Иссур ожидала. Силлум отошел в тень. Он сам был, как тень, и в укромных, затемненных местах чувствовал себя уверенней. Сейчас только его жреческий набедренник - длиннее, чем у других, глубже запахнутый и с тяжелыми бронзовыми головами быков на концах завязок - светлел на фоне темной стены.
   Они ждали недолго. Царь закончил службу и вышел. На мгновение полог занавесей приподнялся, и в ярком пятне света за спиной царя можно было увидеть нишу алтаря, на котором стояли стеатитовые фигурки богов и сосуды разных форм с мерцающими золотыми боками. За ними темнела пустая широкая ниша.
   - Иссур...
   - Я здесь, Шарр-Ам, и Силлум.
   Шарр-Ам был мудрым человеком и сразу сообразил: раз жена решилась потревожить его в таком месте, то неспроста.
   - Что случилось? - спросил он.
   Полог опал, и фигура царя оказалась тоже в тени. Но и его набедренник белел в тусклом свете напольных ламп. И серебро ожерелья отражало тот свет.
   - Заговор, царь. Силлум весть принес. Доносчик предупредил.
   - Идем, - царь прикоснулся к локтю жены и пошел вперед. Иссур застучала каблучками следом. Силлум последовал за своей госпожой.
   В покоях Шарр-Ама было просторно, но трое сидели рядом друг с другом и разговаривали вполголоса, наклоняясь ближе к говорящему, чтобы лучше расслышать.
   - Схватить всех, сейчас, пока не догадались, что нам известны их намерения, - решительно требовала царица.
   - Нет, Иссур, нет, - Шарр-Ам размышлял вслух, одновременно урезонивая воинственный нрав жены, - нет, уберем их, а недовольство останется, только затаится. Мы сделаем иначе...
   Силлум догадался о намерениях царя.
   - Подпустим ближе и... на все воля богов! И от них ничего не скроешь!
   - Да, Силлум, ты всегда видишь на шаг вперед!
   - Я иду за тобой, господин, - польщенный, Силлум склонил голову.
   Иссур забеспокоилась.
   - Не хочешь ли ты впустить змей в свой дом?..
   - Впущу, но не выпущу.
   - Опасно это...
   - Сквозь заросли еду, стебли вижу, а заросли нет! - укорил жену Шарр-Ам. - Люди бояться должны! И не нас, а богов! Наш дворец защищен не стенами, а храмами. Люди стены могут сломать, но нарушить покой богов, обратить на себя их гнев - не каждый на это решится. С помощью мятежников мы только укрепим веру - и в богов, и в наше могущество. Но сначала посеем страх в сердцах всех, кто ропщет.
   Иссур невольно отпрянула. Лицо Шарр-Ама изменилось, оно застыло, как глиняная табличка, но в глазах метался огонь. Не только царица, но и ее верный слуга Силлум заметил это. В его сердце расцвела радость - Огонь! Поистине, он - божество, он - та сила, которая дает власть! Шарр-Ам - истинный царь! Сам Бог Солнца и Огня благословил его на царство!
   - Пришли ко мне Наркаба, - приказал царь жрецу, - сейчас! И... сколько времени еще понадобиться, чтобы завершить тронный зал?.. Поторопи Лефа! - Шарр-Ам хотел встретить врагов во всем величии, сидя на троне в роскошном зале, утопающем в свете, поражающем воображение изысканными мозаиками стен, белизной не только потолка, но и пола.
   Иссур сделала свое дело - предупредила мужа. Теперь он сам решит, как и что делать дальше. Царица встала и без лишних слов удалилась. Она, как мудрая женщина, чувствовала интуитивно и всегда знала свое место. И еще она знала, что Силлум все расскажет ей. Все, о чем они с царем будут говорить этой ночью!
  
  
  

Глава 7. Буря

  
  
   Накануне дня осеннего равноденствия, когда отмечался праздник Плодородия и особые почести воздавались покровительнице Маргуша богине Иштар, Силлум стоял на башне, задрав голову вверх. Ночной ветер обдувал обнаженный торс. Жрец с удовольствием вдыхал прохладу осенней ночи, освежая ею не только нутро, но и мысли. Все было подготовлено к ритуалу освящения Города-храма и посвящения Шарр-Ама в законные цари Маргуша. Но не случилось главного, на что он рассчитывал: боги не проявили свою волю и не подали знак, не одарили Верховного Жреца чудом, которое утвердило бы его право, как единственно достойного вождя объединенного племени маргушцев. Сам царь взывал сейчас к владыке Энлилю, утверждающему правителей на царство, к своим покровителям - Иштар и Шамашу - в своей дворцовой молельне, а Силлум с вечерней зарей поднялся на башню, надеясь в сияющей россыпи звезд разглядеть хоть какой-то намек на чудо.
   Мгла постепенно поглотила багровое зарево заката. Небо, как хмельная сикера из кувшина, опрокинулось в горло ненасытного Энлиля, и мир погас. Но ненадолго боги оставили людей: первые звезды - их посланники, - выпрыгнули из-за горизонта, и помчались табуном, одна за другой. Чем больше зажигалось звезд, тем отчетливее проявлялись очертания Богов, Стоявших На Пути Луны. Силлум вертел головой и шептал слова приветствия каждому, пока сам Син не выглянул из-за горизонта сонным глазом.
   - О, Великий Син! Ты поднял голову, и все демоны ночи поникли, освещенные твоим божественным светом! Хвала тебе! - Силлум возвысил голос, и слова понеслись ввысь вместе с порывом ветра.
   Чем выше поднималась луна, тем ярче проявлялся сияющий ореол вокруг нее. И, хотя до полнолуния оставалось еще добрая четверть, все звезды померкли в том сиянии. Силлума это невероятно обрадовало. Он раскинул руки и во весь голос запел хвалебный гимн Ану, благодаря его за добрый знак. Темная фигура жреца возвышалась над песчаной башней, как символ всех стихий, как стержень, к которому все они ринулись, чтобы завертеть бурю, разбудив демонов Уттуку. Великий Ану услышал слугу огня, и теперь замысел Шарр-Ама получил поддержку свыше.
  
   В самом дальнем селении Маргуша в эту ночь тоже не спали. Провидица Цураам долго провожала вечернюю зарю, не сводя с неба тревожного взгляда. А когда звезды побежали, как овцы, и Син украсил свою голову сияющим кольцом, сразу поняла, что быть буре.
   - Не ходил бы ты никуда, - остерегла жрица мужа. - Ану своих демонов выпустил, а надолго ли, нам то неведомо.
   Персаух взвинтился от ее слов. Он и сам колебался - идти или нет, а тут еще жена трещит, как заросли тростника, пугает.
   - Как не ходить?! Что Шарр-Ам подумает? А? Что я его не признаю, что богов наших не почитаю! Все вожди пойдут, а я за своими стенами прятаться буду? От кого только - от демонов или от людей?
   Цураам, как обычно, покачала головой.
   - Говорила тебе, еще тогда, иди к царю, скажи, что заговор готовят, не трясся бы сейчас, как овца перед закланием.
   - Эх...
   Персаух не нашелся, что ответить. Махнул рукой, буравя гневным взглядом согбенную фигурку жены, и ушел к загону с верблюдами. Там готовили к походу его белого любимца - символ племени, гордость вождя! Выше всех в стаде, он безразлично пожевывал свою жвачку, наблюдая за жизнью вокруг, как мудрец. Хоть стадо и невелико было, а все же не один он: люди поймали в пустыне трех верблюдиц, и теперь от всех ожидали потомства.
   Персаух подошел к своему красавцу. Тот, заметив хозяина, опустил к нему косматую голову и уставился прямо в лицо. Персаух улыбнулся. Вот ведь животное, а как умеет выразить свое внимание!
   - Что, тебе все нипочем, жуешь и жуешь, а? - сказал ласково.
   Верблюд фыркнул, выпрямил шею, заглядывая за спину вождя.
   - Что там, а? - Персаух оглянулся.
   По широкому двору, освещенные отблесками огня из печей, еще ходили люди, слышался монотонный говор, изредка звучал смех или громкий окрик. Жители города заканчивали день за трапезой, устраивались в своих домах и хижинах на ночлег, чтобы, отдохнув от трудов, с новым днем продолжить работу, от которой зависела их жизнь, их благосостояние.
   - Любопытен ты, все подмечаешь!
   Не заметив ничего особенного, Персаух похлопал верблюда по шее, позвал слугу, расспросил, все ли готово в дорогу, и вернулся в дом. Цураам встретила его молча. Поужинав, Персаух ощутил покой. Он решил, что пойдет в город Шарр-Ама, понесет дары, поведет овец для жертвы богам. Если что и случится там, то он будет знать, а не сидеть тут и не гадать по звездам.
   - Я пойду, дорога дальняя, чтобы к утру поспеть, уже выходить надо, - твердо сказал он, искоса поглядывая на жену. Та согласно кивнула. Знала, что не переубедить. - За стенами города никакая буря не страшна! - с вызовом добавил Персаух. - Цураам понимающе поджала губы, опять кивнула, но спросила:
   - А если в дороге буря застигнет?
   - А у меня верблюд есть! - козырнул Персаух. - За ним как за стеной!
   Цураам вздохнула, сказала тихо, себе под нос:
   - Уж лучше в дороге...
   Персаух не расслышал, переспросил, но жена отмахнулась. Как убедить гордеца, что ныне не та буря страшна, что боги посылают, а та, что люди затевают?..
  
  
   С раннего утра к городу-храму потянулись паломники. Вожди племен важно восседали на конях. Вооруженные всадники эскортом следовали за ними. Простые работники вели жертвенный скот. Пыль поднималась от проторенных дорог в белесое небо, с которого обжигающим взглядом взирал на людскую суету Великий Шамаш.
   Как только первые посланники племен стали подходить к стенам города, к Силлуму поспешили соглядатаи. Они докладывали обо всех, кто встал лагерем перед городскими воротами. Называли имена пришедших вождей, количество воинов с ними, какой скот и сколько голов привели их люди. Такыр перед северными воротами запестрел толпой. Все смешались там - и люди, и скот. Гул голосов сливался в монотонный шум, все более возрастающий. Лучники Наркаба, следуя приказу военачальника, зорко следили за всеми со стен и башен цитадели, держа наготове лук и стрелы. Крепкие воины с копьями охраняли ворота.
   И вот на ближайшей башне появился Наркаб. Удар в гонг привлек внимание толпы, воцарилась тишина, и в ней раздался голос военачальника.
   - Верховный жрец приветствует вас, люди, и приглашает вождей войти во дворец, оставив за этими стенами все оружие.
   В толпе пробежал торопливый говор. Заржали кони. Кто-то не расслышал и переспрашивал, кто-то зло сплюнул сквозь зубы, крепче сжав в руках копья. Наркаб выдержал паузу и выкрикнул имя одного из вождей:
   - Зизану! Ты пришел первым, ты и войдешь первым!
   Толпа расступилась. Невысокий, плечистый воин в коротком плаще, подпоясанном широким кожаным ремнем, за которым виднелась рукоять кинжала, вышел вперед. Не в пример Шарр-Аму, голову вождя украшали длинные волнистые волосы, прихваченные бронзовым ободом. Под усами, ниже сплетающимися с курчавой бородой, Зизану прятал ухмылку, в прищуре глаз едва различался колкий взгляд. Но Наркаб выдержал тот взгляд, и миролюбиво попросил Зизану разоружиться.
   - Что, наш царь боится своих подданных? - съязвил Зизану, оглядываясь и ища поддержки у толпы за ним.
   - Верховный жрец получил благословение богов! Ему незачем бояться тех, кто не ведает их покровительства, - витиевато ответил Наркаб и тут же спросил, нарочито возвысив голос, чтобы слышали все: - А ты не пугать ли царя пришел? А, Зизану? Зачем тебе оружие?
   Зизану растерялся от такого откровенного вопроса.
   - Так кто ж без оружия ходит?.. Мало ли... кочевники нападут... да вот овцу чем резать?..
   - Овцу, говоришь, - медленно, тягуче проговорил Наркаб. Лучники взяли на прицел воинов Зизану. Те, стоя близко к треугольным амбразурам, заметили за ними движение, напряглись, сжав крепче свои копья. А Наркаб с напускным весельем крикнул: - У нас есть слуги, которые вмиг освежат жертвы и отправят их в печи. И богам, и людям на радость! Уже давно приготовлены дрова. Жрецы с раннего утра поют гимны богам, пора бы и дары поднести!
   Предвкушая сытное застолье, толпа загудела, требуя, чтобы вождь Зизану уходил вместе со своими воинами, если не хочет подчиняться. Другие вожди подошли и без слов разоружились. В озере, которое к празднику успели заполнить водой на две трети, омыли лицо и руки и вернулись к воротам во дворец. Зизану тоже присоединился к ним, шепнув своему старшему воину, чтобы были наготове.
   Вождь племени Белого Верблюда не торопился. Он наблюдал за происходящим издали, тревожно поглядывая на небо. Оно уже не голубело, как ранним утром, а затягивалось серой дымкой. "Права Цураам, быть буре! - подумал он. - Надо бы моим перебраться поближе к стенам. Хорошо бы укрыться за ними... Буря с севера придет, оттуда пелена движется".
   - Ахи, - позвал он младшего брата, - я во дворец пойду, а ты веди людей и скот туда, к южной стене, только тихо, не привлекай много внимания. И не высовывайтесь оттуда, пока не вернусь!
   Ахи не стал расспрашивать вождя ни о чем, кивнул согласно и поднял белого верблюда.
   Персаух последним вошел в ворота. За ними оказался внутренний двор. Другие вожди уже входили во дворец, а Персаух задержался, осматриваясь. По обе стороны от него стояли прямоугольники похожих друг на друга домов, ничем не отличающиеся от домов его соплеменников, да и от его собственного.
   "Ничего особенного, - подумал он, - дома как дома, да и дворец из той же глины сделали. Стены разве что побелили. Чем только?.. Надо и мне стены выбелить".
   - Алик Пани, - окрикнул его жрец, вид которого показался Персауху знакомым: худой, лысый, с колким взглядом. "Он вынюхивал все в моем городе! - вспомнил вождь, и еще вдруг подумал: - Не о нем ли рассказывали, когда уговаривали присоединиться к мятежникам?.." - поспеши, Верховный жрец ожидает!
   Персаух прошел в одну из открытых створок входных дверей, широко перешагнув высокий порог. Вошел и обомлел. Не ожидал старый вождь увидеть такое! Все - и стены, и пол, и потолок - сияло безупречной белизной. Четыре колонны поддерживали потолок. Поддерживали ли?.. Персаух пригляделся. Откуда-то сверху лился рассеянный свет, обтекая каждую колонну, украшенную понизу резьбой. Задрав голову, любознательный вождь пытался понять, как это устроено. К колонне от потолка подходили балки, они опирались на зарубки и вместе составляли крест. Сама же колонна уходила дальше, и казалось, что она поддерживает еще один, такой же белый потолок. Из-под него сочился дневной свет, стекая по периметру квадратного отверстия, словно невидимые светильники были установлены с четырех сторон.
   Оценив задумку зодчего, старый вождь потоптался, не осмеливаясь ступить на белый пол запыленной в дальней дороге обуви. Чуть впереди шептались двое других вождей. Персаух как бы невзначай взглянул на их ноги - босы! Крякнув, будто поперхнулся, он постучал ногой об ногу, стряхивая пыль, заложил руки за спину и, выпрямившись, с вызовом посмотрел вокруг. Тут же к нему подбежал слуга и помог разуться. Затем Персаух, рассматривая изящные золотые сосуды в узких нишах на правой стене, пошел за всеми, отметив при этом, что его обувь унесли.
   Шагов через десять дорогу представителям всех племен Маргуша преградил ряд охранников. Они стояли на возвышении по обе стороны от массивной колонны, которая действительно упиралась в потолок. За спинами охранников виднелся другой зал - такой же белый, но еще более светлый. Персаух вытянул шею, заглядывая за обнаженный торс охранника, и увидел высокие ниши, наподобие таких, какие были и в его доме. По углам ниш, выполненных в форме изогнутых крыльев ласточек, из-под узких припотолочных отверстий, скользил свет.
   "А этим нас не удивишь! Сами так строим!" - про себя отметил Персаух. Но все же загадка света вокруг столбов, всплывала в нем досадой. И гордый вождь решил, что не уедет отсюда, пока не узнает, как там все устроено.
   Пока Алик Пани размышлял об архитектуре дворца, другие вожди сплотились в два круга. Справа стояли те, кто задумал мятеж, влево отошли те, кто, как и Персаух, не желал принимать в этом участия. Вождь племени Белого верблюда не успел примкнуть ни к кому. Дворецкий, шагнув к ним из-за колонны, назвал его имя. Довольный таким вниманием, Персаух гордо поднял голову и прошел мимо расступившихся воинов в следующий зал. У самого выхода из зала его ждал Силлум.
   - Верховный жрец желает говорить с тобой! - негромко, но торжественно сообщил он и жестом пригласил следовать за ним.
   Они вышли в узкий коридор, освещаемый лампами, установленными на пол. В стенах коридора Персаух разглядел несколько дверей. Углы дверных проемов напоминали направленный внутрь наконечник стрелы. "Словно указывает, куда идти", - отметил про себя Персаух, сравнив углы этих дверей и световых ниш. Те же крылья ласточки, но как бы перевернутые. В конце коридора, освещаемый двумя лампами, угадывался выход, но двери были наглухо закрыты. По ярким световым ручейкам между створками Персаух догадался, что этот выход ведет наружу. Но обдумать, куда именно, он не успел. Силлум, идя слева от вождя, остановился у открытой двери, по обе стороны которой стояли охранники с копьями. Пятно света облизывало порог и звало последовать туда, откуда оно выползло. Сердце Персауха вдруг зачастило. Волнение, которое охватило свободного вождя, испугало его.
   "Что это я, будто нашкодивший пес... ни в чем я не виноват перед Шарр-Амом, нечего мне бояться!" - мысленно урезонил он себя, но тут же в ушах будто зашуршал тростник и раздался голос жены: "...иди к царю, скажи, что заговор готовят, иди к царю..." Персаух скрипнул зубами.
   - Входи Алик Пани! - Силлум ехидно улыбнулся, словно и он слышал трескучий голос Цураам.
   Персаух подтянулся, задрал подбородок. Борода приподнялась, обнажив худую шею. Пластины бронзового ожерелья расправились на груди и четко проступили выгравированные на них символы орла и барса. Персаух потянулся правой рукой к поясу, намереваясь для пущего достоинства сжать рукоять кинжала, но не нащупал его. Вспомнив, что он оставил его брату, заправил большой палец за пояс и ступил на порог тронного зала.
   Сразу же на широком пороге Персаух оказался в облаке света, падающего из-под притолочного проема над нишей. Свет соскальзывал по углам и растекался по широкой полке ниши, доходящей вождю до пояса. Остановившись, Персаух сощурился и, не поворачивая головы, осмотрелся. Тронный зал оказался больше, чем предыдущий, но света в нем было куда меньше. Освещались только углы зала через такую же нишу, как и та, возле которой он стоял. Вдоль стен выстроились воины. Персаух заметил в их руках копья, а на плечах тетиву лука и ремень колчана для стрел. Над широкими кожаными поясами торчали рукояти кинжалов. "Умен Шарр-Ам! - подумал Персаух. - Знал, наверняка знал о заговоре и подготовился!"
   - Алик-Пани! - голос Силлума отвлек вождя от раздумий. Он вгляделся в дальний угол зала и вдруг увидел в полузатененной нише Верховного жреца. Тот ожидал его, сидя на троне.
   Персаух приосанился и решительно двинулся прямо к царю.
   Трон - широкая деревянная скамья с загнутыми, как высохшая скрученная кожа, краями - возвышался на невысоком постаменте. Ноги царя упирались в единственную ступень над полом. Справа на более узкой нише лежали яркие подушки. Этот маленький уголок рядом со строгим царским троном казался уютным и словно звал присесть и отдохнуть. "Для кого это место? - вечное любопытство Персауха перебивало тревожные мысли.
   Остановившись в нескольких шагах от трона, старый вождь склонил голову в знак приветствия.
   - Будь славен, Шарр-Ам! - произнес он громко.
   - Приветствую тебя, Алик Пани! - так же громко ответил царь. - Ты пришел, как друг, или как враг? - его слова прозвучали вызовом.
   Персауха не смутила прямота Шарр-Ама. Он смело посмотрел на него и ответил:
   - Как друг!
   Вождю показалось, что по залу пролетел ветерок. Шарр-Ам выпрямился, уперся в трон скипетром, верх которого венчал увесистый мраморный цилиндр с волнистыми, как зыбь Мургаба, краями. На фоне белой стены, украшенной красно-черной мозаикой с изображениями крылатых львов, оскалившихся друг на друга, Шарр-Ам выглядел величественно. Золотая тиара мерцала на его бритой голове ровной гладкой поверхностью. Только посередине, надо лбом, можно было разглядеть выпуклые изображения таких же львов. Их разделял овальный камень, мерцающий разными оттенками желтого - от светлого, прозрачного, до темного почти коричневого. Обнаженный торс царя украшало ожерелье из крупных сердоликов и лазурита, разделенных узкими золотыми пластинами. Богатый каунакес, в шерстяную вязь которого умелые руки швей вплели множество пушистых хвостиков сусликов, закрывал ноги царя до ступней. На обоих запястьях Шарр-Ама поблескивали широкие золотые браслеты. "Богат!" - невольно позавидовал Персаух и пожалел, что не надел на себя всех своих украшений, которые жена доставала ему из сундука только для ритуала общения с богами.
   - Что ж, я рад, Алик Пани, но, скажи честно, ты знал о заговоре?
   - Знал, - Персаух сжал кулаки, догадываясь, к чему клонит царь, - и что с того? - бросил он с вызовом. - Уж не хочешь ли ты сказать, что я, свободный вождь, должен был стать доносчиком?
   - Но ты мог предупредить, послать своего человека, - вмешался в разговор Силлум.
   Персаух обернулся. Тощий жрец стоял чуть позади него и все также ехидно улыбался.
   - Кто этот человек, который считает для себя уместным встревать в разговор вождей?! - Персаух окинул Силлума презрительным взглядом.
   - Прости, господин, - обращаясь то ли к царю, то ли к высокомерному вождю, сказал жрец. Согнувшись, он очень быстро подошел к трону и шепнул царю: - Пора...
   Почти сразу в зале потемнело. За стенами послышались крики. Персаух прислушался. Он силился понять, откуда доносятся голоса - снаружи или из дворцовых покоев. Но гул бури заглушил все звуки. Вождь бросился к дверям. Два воина преградили ему дорогу. Персаух разглядел несколько теней, мелькнувших за их спинами. А демоны Уттуку все громче завывали за стенами, сотрясая их. Песок прерывистыми волнами влетал в отверстия под потолком и с шуршанием расползался по белому полу. Зал наполнился пылью. Она резала глаза, забивала нос. Воины закрыли лица платками, но все же успели вдохнуть пыли и теперь чихали и кашляли, схватившись за горло. Опытный вождь, как ни тяжело ему было дышать, рта не открывал. Ему нечем было защититься от вездесущего песка, кроме как своими ладонями. Он сел на пол, опустил голову на колени и закрыл лицо.
   Буйство демонов достигло предела, они свирепствовали за стенами дворца, а внутри него шла битва людей. Персаух слышал крики. Он хотел выбраться из тронного зала, но двери оказались наглухо закрытыми. В кромешной тьме вождь не мог разглядеть вокруг себя ничего. Он потерял счет времени. Колючая мысль свербила мозг: "Как там Ахи, мои воины, как мой верблюд?.." Персаух воочию представлял себе, что делается за стенами цитадели, на открытом пространстве, куда обрушилась буря. Однажды он уже видел такую!
   На горизонте, в звенящей тишине пустыни, вдруг выросла черная стена. Она приближалась со скоростью бегущего джейрана, поглощая на своем пути и дома, и людей, и скот, и деревья. Демоны ревели внутри нее, разрывая на части все, что попадало в их алчные пасти. Много бед принесла тогда буря: пал скот, погибли люди. Спаслись только те, кто успел забежать в дома или спрятаться в ложбинках, за кустами саксаула, укрыв лицо от всепроникающего песка. Лишь верблюду, казалось, буря нипочем. Песок оседал на его длинных ресницах, не вредя глазам, да и нос горбача защищали густые волоски. Верблюд мог не только стоять, но и идти в бурю. Не под силу было демонам опрокинуть такую громадину! За это Персаух еще больше ценил своего любимца, на него рассчитывал он и сейчас. "Защитит!" - уверовал вождь.
   Буря не прекращалась. Казалось, мир навсегда погрузился в пучину песка или еще глубже - в самое сердце владений Эрешкигаль - бессердечной царицы подземного мира, взгляд которой убивал душу. "Нет! У нее тишина! Это Энлиль - всесильный бог воздуха, злобный ненавистник людей, посылающий мор и засуху, обрушил на нас свой гнев!" - понял Персаух и, воздев руки к небу, воззвал к владыке ветров, прося о пощаде и обещая принести богатую жертву за прекращение бури.
   Но и другой глас понесся к богам из дворца. То Верховный жрец Шарр-Ам клял заговорщиков, обвиняя их в гневе богов.
   - Вы, пыль на земле, жалкая травинка, поднявшаяся из ее чрева, вы, кто не ведает воли Всемогущего Ану, кому закрыты знаки, посылаемые Энлилем, кто прячет свои глаза от света Шамаша, вы осмелились вмешаться в дела, творимые богами, осмелились подать голос возмущения их деяниям! По воле богов построен этот город-храм, руками всемогущей Иштар водружена тиара царя на мою голову. Но вы, жалкие насекомые, выпустили свой яд, одурманили головы жителей Маргуша, вы пришли сюда за моей гибелью, но нашли свою, ибо только мне ведома воля богов, ибо только я могу слышать их и знать, чего они желают! Покайтесь во имя спасения своих людей! Ваша же участь незавидна! Слышу я, как взывают ко мне посланники Ану, как жаждут они крови - вашей крови, изменники!
   Главные зачинщики мятежа были схвачены сразу, как только буря обрушилась на Маргуш. Пятеро вождей, бессильно опустив головы, повисли на крепких руках стражи дворца. Все остальные сбились в кучу и пали ниц, то ли от страха, то ли защищаясь от песка и пыли. Но они услышали глас царя и взмолились о пощаде.
   - Ради народа Маргуша, ради нашей плодородной земли, буду просить я Ану успокоить бешеных демонов! - снисходительно согласился Шарр-Ам. Ему приходилось кричать, чтобы быть услышанным. Тонкая ткань, которая защищала лицо от песка и пыли, не мешала этому, но вот увидеть своего помощника в этом спектакле, оказалось не так легко. Все воины охраны стояли в таких же накидках, Силлум был среди них. Каким-то чутьем понял он, что царь ищет его. И кивнул, привлекая внимание. Шарр-Ам принял кивок за знак, говорящий, что буря идет на убыль, и удалился в свои покои, где в наглухо закрытой от ветра и людей комнате, обратил свой разум к богам.
   Долго призывал он своих покровителей - Иштар и Шамаша - помочь ему, донести его глас до ушей Ану и усмирить гнев Энлиля. Демоны Уттуку никак не унимались, кружась на просторах Маргуша в бешенной пляске. Но вот гул их голосов стал отдаляться. Песок больше не влетал в световые отверстия, тьма отступила, и лучи, посланные богом Солнца, пробрались сквозь завесу пыли и осветили растерянных людей в еще недавно казавшемся мирном и чистом зале для приемов.
   Силлум тенью шмыгнул к уединенной комнате, где ждала царица, и сообщил, что буря уходит. Тотчас слуги поспешили к царю, понесли чашу с водой для омовения, чистую одежду, начищенные до блеска украшения.
   За пределами дворца хозяйничал ветер. Люди попрятались за высокими стенами цитадели, спасая не только себя, но и свой скот.
   Когда буря пошла на убыль, на башню у ворот поднялся Силлум. В защитной накидке, стоя в облаке пыли, он выглядел, как дух. Но никто и не смотрел на жреца до тех пор, пока он не заговорил. Гул бури постепенно стих и высокий голос Силлума достиг ушей каждого, кто находился недалеко от стен. Жрец вещал о гневе богов, пославших бурю, о заговоре против царя, о его великом служении ради жизни и процветания народа Маргуша. Буря уходила с каждым словом жреца, и люди уверовали в великую силу своего царя - избранника богов, царя, которого слышат и которому внимают боги.
   Когда от бури остался только песок на зубах и лежащие в беспорядке с вывороченными деревьями погибшие овцы, среди которых оказались и несколько человек, на башню вышел Шарр-Ам. Его тиара сверкала в лучах вновь появившегося солнца, кожа царя, в отличие от всех людей, смотревших на него снизу, была чиста, белоснежный полотняный конас свободно свисал с широких плеч.
   - Алулу! - воскликнул один человек и тут же все подхватили приветствие, и гул голосов пронесся над Маргушем.
   Только горстка обезоруженных воинов, взятых в кольцо стражей Наркаба, молча стояла в стороне, ожидая своей участи. Но Шарр-Ам не стал вершить суд сразу. Людям хватило бури, и теперь им нужен был праздник. Царь приказал принять дары для богов и принести богатые жертвы, а потом устроить пир прямо на такыре. Народ легко забывает о бедах в ожидании сытного и хмельного застолья.
   Вскоре ото всех печей ввысь поднялись струйки дыма, а аппетитные запахи жареного мяса поползли по городу, размягчая сердца даже тех, кто сочувствовал заговорщикам.
   Пока народ готовился к празднику, Шарр-Ам устроил прием в тронном зале. Слуги очистили его от песка и теперь от бури остались только воспоминания, да пыльная одежда на вождях.
   Персаух как никогда жаждал воды, ему хотелось окунуть голову в прохладные воды Мургаба, вдохнуть ее, чтобы она смочила и нос, и рот, очистив их от пыли и песка. Но вместо этого вождю пришлось стряхнуть пыль с волос и бороды, похлопать себя по бедрам, очищая каунакес. Никто не подал вождю воды. Но, как только закончилась буря, его вывели из тронного зала и проводили в зал для приемов, где остались другие вожди.
   Как только Персаух вошел туда, все взгляды обратились на него. Вожди смотрели с осуждением. Никто не заговорил с ним, никто не спросил у старика, как он пережил бурю. Колкие взгляды буравили его и достигли самого сердца. В нем родился протест. Персаух понял хитрый ход Шарр-Ама, и теперь ему хотелось кричать, что он ни в чем не виноват. Но разве может свободный вождь позволить себе мальчишеские выходки?! А Шарр-Ам нашел способ и время, как поставить строптивого вождя на место. Всего-то одного позвал к себе, а вот результат: теперь его считают доносчиком!
   Былое уважение к вождю племени Белого верблюда потеряно, улетучилось вместе с бурей. С этого дня, каждый, кто решит пообщаться с Алик-Пани, сначала подумает о доверии. А без доверия какие дела сделаешь? Персаух вспотел. Да, он с самого первого дня общения с Шарр-Амом поставил себя, как вождь свободного племени, племени, которое первым получило право на плодородные земли долины Мургаба, тем, что они первыми пришли сюда, первыми построили свой город, первыми начали сажать ячмень, пасти скот на заливных лугах. Тогда Шарр-Ам согласился с гордым вождем, не стал требовать подчинения. Но, когда начали строить город, он потребовал рабочих рук, прислал своего тощего жреца с требованиями податей. Персаух наполовину выполнил те требования, сделав жест доброй воли - выдал и ячменя, и овец, но людей своих не дал. Не забыл Шарр-Ам об этом. И вот теперь отомстил. Персаух остался один. Теперь никто не поддержит его, теперь его свобода и свобода его людей зависит от царя Маргуша! А он обязательно поставит условия. В этом Персаух не сомневался. Он не знал, что делать. А когда дворецкий позвал всех вождей в тронный зал, заметался. Его руки задрожали, и он никак не мог справиться с ними. Заложив их за спину, Персаух нарочито гордо поднял голову и пошел первым.
   На этот раз в тронном зале горело множество напольных светильников. И только сейчас, когда из стражи царя осталось лишь несколько воинов рядом с ним и у входа в зал, Персаух увидел, что по низу белоснежных стен проложена яркая полоса мозаики. Такие же львы, как над троном царя, умелый зодчий расположил по периметру зала, добавив две полосы рисунков из трилистника и бронзовые пластины между львами, напоминающие чешуйчатый рыбий бок. Тонкие детали мозаики из красного, белого и черного камня составляли богатую композицию рисунка, имеющего особый смысл. Лев и орел, объединенные в мифическое существо -грифона, являли собой символ власти и божественного покровительства. Персаух тоже носил подобные знаки отличия, дающие каждому вождю право власти. Но сохранит ли он теперь такое право?..
   Все остановились у полосы длинного пестрого ковра, в пяти шагах от трона, на котором торжественно восседал Шарр-Ам. Рядом с ним, опершись локотком о подушки, сидела царица. Ее голову украшал золотой обод, волосы двумя волнами ниспадали на него по бокам, прикрывая уши, и уходили назад, сколотые булавками в валик. Такие прически носили почти все женщины Маргуша, да и многие мужчины скалывали свои кудри булавками, разве что не так богато украшенными. Царица была одета в белую рубаху из тонкой ткани и расшитый узорами конас, подпоясанный плетенным шерстяным жгутом, концы которого венчали золотые головки джейранов.
   Вождям племен предложили присесть на ковер. Шарр-Ам ликовал в душе! Его план удался и теперь ему незачем тревожиться: все жители Маргуша признали в нем царя. Он укрепил свою власть, прогнав бурю и пленив врагов. Его дворец поражает великолепием и надежно укреплен. Ни люди, ни бури не страшны за его стенами. Теперь он без труда завершит строительство, достроив все храмы, возведя еще одну стену вокруг дворца, оградив и место для трапез народа, дабы имел он защиту от всех опасностей и каждый шел бы в город-храм, как в надежное и безопасное место.
   Мечта Шарр-Ама почти сбылась. Оставалось немногое: Услышать от вождей всех племен клятву служить ему и разослать гонцов по всему свету с вестью о том, что есть теперь город, окруженный милостью богов, город-храм, где каждый, возжелавший быть услышанным богами, может принести жертву любому из них и получить благословение. Он, Шарр-Ам, царь Маргуша, тому опора!
   Глядя на сидящих у его ног растерянных, грязных людей, называющих себя вождями племен, Шарр-Ам решим проявить милость и снисхождение.
   - Готовы ли вы дать клятву верности Верховному жрецу и царю Маргуша? - высокопарно спросил Силлум, стоя по правую руку от царя.
   Вожди оживились, зашептались. Но Силлум возвысил голос, назвав имя ближайшего к нему:
   - Ты, Шаду!
   - Клянусь! - гордо ответил вождь.
   За ним клятву повторили все остальные, включая и Персауха.
   Силлум призвал в свидетели Шамаша, как бога, вершащего правосудие, и, встав между троном и сидящими вождями, обратился к царю:
   - Господин, твои верные слуги ждут твоего слова.
   Шарр-Ам крепче сжал скипетр вспотевшей ладонью и сказал:
   - Ваша преданность не будет забыта. Двери моего дворца всегда открыты для вас. Мои воины станут вашей защитой, мои жрецы будут служить каждому из вас, взывая к нашим богам о милости для ваших племен, - он перевел дух и другим голосом, без ноток возвышенности, а как равный равным, пригласил на пир.
   Все последующее стало для Персауха пыткой. В каждом слове царя он слышал издевку над собой, в каждом взгляде Силлума он видел смешинки, бьющие по его гордости. Кусок не лез в горло, обожженное песком и обидой. Горький комок стоял в нем, и невозможно было свободному вождю проглотить его.
   Персаух опорожнил полную чашу воды, но не притронулся к мясу. Он сидел, с нетерпением ожидая возможности уйти с этого позорного для него пира. Все вожди, казалось, забыли о своих страхах, выпив хмельной сикеры и набив живот сочным мясом. Сначала они шептались меж собой, а потом и вовсе балагурили, но никто не обращался к Персауху, его словно не замечали. Дождавшись, когда царь вышел, оставив пирующих веселиться в обществе музыкантов и танцовщиц, Персаух тут же покинул дворец.
   Мерно покачиваясь на своем верблюде, вождь думал, как жить дальше. Он вспомнил, как торопился, когда ночью ехал в город-храм, как вослед ему летели слова Цураам: "Не ходил бы ты никуда...", и с досадой согласился: "Права, как всегда, права, все видит наперед! Что теперь скажет, когда расскажу о своем позоре?.."
   Цураам, встретила мужа спокойно, но его понурый вид вызвал в ней жалость. Как ни сердилась она, как ни таила обиду за проданного сына, Персаух был дорог ей. Вся их жизнь прошла бок о бок, и в горе, и в радости - всегда они были вместе.
   - Вижу, с недобрыми вестями ты вернулся, - заключила она, покачав головой и поцокав языком, как обычно.
   - Права ты была, Цураам, зря я не послушал тебя, - покаялся Персаух, и это удивило жрицу. "Видать растоптали твою гордость, муж", - подумала она, понимая, какой удар нанесли старому вождю.
   - Ты никогда не слушал меня, не в том дело. Расскажи, что случилось. Вместе подумаем, так ли это плохо.
   Персаух рассказал. Цураам слушала, не перебивая. Но в рассказе мужа она уловила горечь и обиду.
   - Все ли так было, как ты понял? Не придумал ли ты сам того, чего не было? Говорила тебе и не раз: гордость твоя разум твой затмевает.
   - Не знаю... но ведь так и было! Меня одного к себе позвал Шарр-Ам!
   - А не особое ли уважение он тебе выказал? Не поддержки ли от тебя хотел, а?
   Персаух озадачился.
   - А то, что я всю бурю, как загнанный пес, просидел в его покоях, это тоже об уважении говорит?
   Цураам положила свою сухонькую ладонь поверх руки мужа.
   - Не до тебя царю было во время бури. Он себя спасал. Жизнь свою спасал, трон свой. Сдается мне, буря ему на руку оказалась. Вожди те ничего не поняли, глупцы! Жизнь свою погубили, и людей своих тоже. А другие, Персаух, просто испугались. Не знали они, как с тобой разговаривать. Ведь царь тебе особое внимание оказал. Не спеши выводы делать. Поживем-увидим, как все дальше сложится. А то, что ты клятву верности дал, это хорошо. Сдается мне, Шарр-Ам жизнь свою посвятил служению богам, а не войнам и славе предводителя. Царская тиара ему нужна, чтобы управлять городом, чтобы строить храмы, чтобы прославиться, как Верховному жрецу - жрецу, который с богами может разговаривать, к кому они благоволеют. Шамаш ему в помощь!
   Персаух хотел верить жене, но обида так легко не уходит. Нравится ей терзать сердца людей.
   - А как в немилость впадем, а Цураам? Ведь не сегодня-завтра придут гонцы от царя, снова людей попросят, зерно, мясо. Что делать тогда? Как я своих людей в неволю своими же руками отправлю? Кто я после этого? Свободный вождь или такой же подневольный, как они?
   - Не спеши, Персаух. Нас боги тоже своей милостью не обошли. Сегодня мы почитали Иштар, как положено, восхваляли, хоть и без тебя. Сын наш тоже даром жреца не обделен. Он весь ритуал выполнил, и богиня приняла наши жертвы. Я видела - довольна она! Будем просить нашу покровительницу о благополучии нашего племени. Подскажет она путь. Да уже я знаю, с чьей помощью возвысится наше племя, наш род.
   - Не пойму я, Цураам, о ком ты говоришь? Не о сыне ли нашем, Эруме? Все не успокоишься, все обижаешься на меня. А ведь без белого верблюда не было бы всего того, что мы сейчас имеем! - распалился Персаух. - А мальчика нашего я в хорошие руки отдал, к великому мастеру. Уж я-то в этом разбираюсь! И дом у него богатый, и руки золотые...
   - Остановись, муж! - осекла его Цураам. - Не о сыне я говорю сейчас. Хотя дня без дум о нем не проходит!
   - А о ком? - опешил Персаух.
   - О девочке нашей. Ты и забыл уже... о Камиум. Вижу я впереди у нее великое будущее, а через нее и нам почет будет и уважение.
   Персаух не стал возражать. Да и успокоила жена его гордость. В эту ночь за своими стенами уснул он без тяжелых дум. Да и о чем сожалеть? Его стражи охраняли покой его племени. Его люди доверяли своему вождю. А он постарается, найдет выход, чтобы защитить их и в милости у царя остаться! Не будь он Персаухом!
  
  
  

Глава 8. На все воля богов!

  
  
   Камиум птицей летела по коридорам дворца, окрыленная тем, что ее госпожа - царица Иссур, попросила груш. Прижав к себе глубокую чашу с крупными зеленоватыми плодами, Камиум, наконец, миновала длинный коридор, скользнула в обеденный зал, свернула влево и попала в глухую комнату, из которой не было другого выхода. Переведя дух, Камиум развернулась и помчалась назад, теперь уже вспомнив, что по пути в хранилище, вошла она в обеденный зал через другой проход, который оказался дальше. Шмыгнув в него, юная жрица миновала еще одну комнату и на выходе из нее врезалась в человека, который как раз собирался войти. Чаша выпала из рук, и груши разлетелись по обе стороны порога. Не замечая того, с кем столкнулась, Камиум присела, подняла чашу и торопливо начала собирать груши. На первой же она увидела хорошую вмятину; из трещинок на тонкой кожуре сочился сок. Сердечко жрицы похолодело. Как теперь она подаст эти груши царице?! Еще мгновение назад окрыленная счастьем, сейчас незадачливая служанка чувствовала себя растерянной.
   - Кто ты? - строгий голос, фальцетом прозвучавший откуда-то сверху, словно ударил по голове.
   Камиум втянула голову в плечи и с опаской подняла глаза. Над ней возвышался мужчина в юбке, какую носят жрецы. Тень от его бритого подбородка касалась верхней части бронзовой пластины, лежащей на груди. Пластина поблескивала в полумраке, как и гладко выбритая голова жреца.
   Хищный нос, походивший на клюв орла, потянулся к жрице. Она испугалась, представив, что сейчас он вонзится в ее темечко, и закричала. В огромных глазах, расширенных, как от хорошей порции хаомы, метнулся страх. Но детская откровенность взгляда таила за собой непостижимую глубину и тайну. Жрец потонул бы в тех глазах, однако сочные, розовые, как заря, губки на нежном личике спасли его от дальнейшего погружения. Он поднял молоденькую жрицу за плечи и, стиснув ее, присосался к губам.
   Камиум никак не ожидала ничего подобного и в первое мгновение повисла на руках жреца, но когда в ее невинный ротик заполз слюнявый язык, она замычала и уперлась ладонями в острые плечи, пытаясь оттолкнуть сластолюбца. Но он еще крепче сжал ее. Камиум, защищаясь, как кошка, напрягла пальцы, и острые ноготки вонзились под ключицы. Жрец обезумел от боли. Он отшвырнул наглую девчонку и пошел на нее зверем. Камиум больно ударилась спиной. Жрец надвигался, как черная волна песка во время бури, и, казалось, нет спасения, но босая нога злодея ступила на одну из помятых груш. Мягкая плоть сжалась, сок окропил глиняный пол, и жрец поскользнулся. Камиум отползла в сторону и, вскочив на ноги, побежала. Краем глаза она отметила, как жрец упал, как его коленки задрались вверх, а длинные загребущие руки звонко шлепнули ладонями о пол. Лысая голова ударилась и тут же поднялась, спружинив. Ругательства понеслись вслед убегающей девушке. И она помчалась по дворцу, не разбирая пути. Только влетев в покои царицы, Камиум остановилась, прижалась к стене, и, соскользнув по ней на пол, разрыдалась.
   Иссур приподнялась на ложе.
   - Оставьте ее, - приказала она служанкам, пытавшимся выпроводить плачущую девушку. - Что с тобой, дитя? Кто тебя обидел?
   Ласковый голос успокоил Камиум. Но страх не исчез.
   - Я боюсь, госпожа... - пролепетала она и подняла глаза на царицу. - Ой, я потеряла груши... - опомнилась она.
   Царица понимающе кивнула, склонив голову чуть набок. Но слабость дала о себе знать головокружением. Сердце снова зачастило, и Иссур почувствовала, как ее грудь полоснула боль - еще легкая и тонкая, как ниточка, но пугающая.
   - Госпожа... - со щек Камиум падали слезы, - я так виновата, простите меня, я снова пойду за грушами, я сейчас!
   Она решительно встала. Видеть посиневшие губы царицы, которая была добра к ней, как Цураам, Камиум не могла. Ей очень хотелось угодить Верховной жрице Маргуша, доставить ей удовольствие хотя бы вкусными фруктами...
   - Постой, не из-за груш же ты рыдала, - царица говорила с придыханием. Было понятно, что каждое слово дается ей с трудом.
   Камиум забыла о своих бедах и кинулась к белой нише, на которой стояли небольшие сосуды со снадобьями, приготовленными Цураам. Старая жрица обучила Камиум всем премудростям знахарства, и она уверенными движениями взяла маленькую чашку, влила в нее по несколько капель из разных флаконов и, разбавив лекарство водой, подала царице.
   - Выпей, госпожа, это поможет тебе.
   Царица проглотила горькое снадобье и откинулась на подушку, закрыв глаза. Камиум пододвинула к изголовью ее кровати мраморный столбик с желобком наверху и капнула туда масло эфедры. А сама взяла веер и движениями от себя замахала над столбиком. Аромат эфедры проник в легкие царицы, и она глубоко вздохнула.
   - Спасибо, дитя, мне уже лучше, - Иссур открыла глаза. - Сядь ко мне ближе, расскажи, что случилось с тобой.
   Страх за жизнь царицы оказался выше собственного страха, и Камиум, почти забыв о нем, спокойно рассказала о встрече со жрецом. Лишь вспомнив его отвратительный язык, она сбилась. От взгляда царицы не ускользнула перемена в служанке - ее более чем обычно приподнявшаяся грудь, встрепенувшиеся ноздри и огненный взгляд, направленный куда-то вне этой комнаты.
   Положив свою холодную руку на теплую и нежную ручку жрицы, Иссур сказала:
   - Этот человек никогда больше не прикоснется к тебе, как и другие мужчины. Не бойся, Камиум. Я сегодня же поговорю с ним. - Иссур залюбовалась осветившимся счастьем личиком. "Как же легко настроение этой красавицы меняется! То страдала и так искренне, то теперь рада и тоже искренне. Была ли я такой? - царица пыталась вспомнить себя девочкой. - Наверное, да. Вспыльчивость и отходчивость - это, скорее присуще молодости. К старости мы замедляемся, даже в чувствах". Прислонив ладонь к щеке Камиум, царица погладила ее и, откровенно любуясь, значительно произнесла: - Ты предназначена царю! Только такая, как ты, достойна взойти с ним на ложе Иштар вместо меня.
   Камиум опешила. Цураам, готовя ее к служению царице, наставляла, как понравится ее младшему сыну, еще неженатому, как добиться его любви, как, угождая царице, получить ее благословение, но о царе пророчица не сказала ни слова!
   - Вижу, ты не думала об этом, как и твоя наставница. Но думала я! Если у моего Шарр-Ама будет любовница, под стать самой Иштар, то ему и в голову не придет снова жениться. И тогда ничья дочь приближенных к царю не станет претендовать на роль царицы. И тогда... тогда никто не заберет трон у моего сына! - Иссур поманила Камиум и прошептала ей в лицо: - Многие ждут моей смерти, чтобы одурманить голову царя и взять власть в стране. Ты, Камиум, будешь витать в его мыслях, когда я уйду, только о тебе, о твоем безупречном теле и о твоих изощренных ласках будет он думать. А когда он умрет, мой сын царем станет!
   - А я? - пролепетала Камиум.
   - О тебе он позаботится, я скажу, - царица вернулась на подушку, закрыла глаза и громко сказала: - Я научу тебя искусству любви. Я знаю в этом толк! - уголок бесцветных губ поднялся вверх: царица была довольна своим планом. Надо только охладить пыл Силлума. А то ведь не откажется сам от невинности такой сладкой девочки! Ох уж этот любитель девичьей плоти! Насколько мудр, настолько и похотлив. - Лукур! - позвала она старшую жрицу. Та незамедлительно вошла в комнату. - Пусть сегодня после вечерней службы Силлум зайдет ко мне, есть разговор.
   Жрица молча поклонилась и вышла, уведя с собой и Камиум. Верная служанка лучше всех понимала царицу. Сейчас ей был нужен покой!
   Но с тех пор покой потеряла Камиум. Слова Иссур о ласках царя приводили девушку в ужас. Она боялась Верховного жреца. Трепетала перед ним, как перед богом. От мысли о близости с ним волосы шевелились на ее голове. Камиум плакала тайком от царицы, больше ночью, уткнувшись мокрым носом в покрывало. От Иссур не ускользнула тревога, поселившаяся в глазах девушки. Да и тени под ними становились все больше и темнее.
   - Не заболела ли ты, Камиум? - как-то поинтересовалась царица.
   Камиум испугалась до дрожи в теле. Ее ладошки взмокли, ноздри приподнялись, как если бы ей не хватало воздуха. Опустив глаза, вдруг наполнившиеся слезами, Камиум мотнула головой.
   - Нет? Но ты вся дрожишь, похудела, побледнела... Тебе надо чаще бывать у реки, дышать свежим воздухом, греться под солнцем. Лукур! - позвала Иссур. - Проследи, чтобы Камиум каждый день ходила на реку! А то она подурнеет, и будет годна только для службы в храме.
   - Госпожа, госпожа, - Камиум упала перед царицей на колени, - я согласна служить в храме, разреши, я сегодня же отправлюсь в любой, какой ты скажешь!
   Иссур изумилась.
   - Ничего не понимаю... А ну-ка рассказывай, что случилось? Опять Силлум? Он домогался тебя? Или уже... - Иссур сама испугалась того, о чем подумала.
   - Нет, нет, моя царица, помощник царя не домогался меня... я... я...
   - Да говори же! - Иссур теряла терпение.
   - Я боюсь царя...
   Царица от неожиданности всплеснула руками. Ее пухлые губы расплылись в улыбке. Даже румянец проступил на опавших щеках.
   - Боишься царя?! - Иссур расхохоталась. - Так вот в чем дело!.. - она поманила Камиум к себе, усадила ее рядом и, поглаживая по напряженной спине, проворковала: - Шарр-Ам не всегда царь или жрец, девочка, он бывает просто мужчиной, которому нужны ласки. Да и сам он ласков. Вот увидишь, тебе понравится, как он будет тебя гладить, вот так, как я сейчас. - Иссур скользнула рукой к тонкой шейке, нежно провела пальчиками по ушку, слегка ущипнула за мочку. - Ну как, не страшно?
   Камиум сидела ни жива, ни мертва. Царица ласкала ее, прикасаясь к разным частям ее тела, и от этого сбивалось дыхание, сердце рвалось вон из груди, кровь собралась в потаенных местах и пульсировала, вызывая жар. Волна чувств от страха до сладкого восторга растекалась внутри. Камиум облизала губы, судорожно вздохнула.
   - О! Ты чувственная, я сразу поняла это, - Иссур, казалось, обрадовалась. - Шарр-Аму это понравится...
   Но вдруг царица оттолкнула девушку. Горечь и досада обожгли ее сердце. Лаская молоденькую жрицу, она сама почувствовала желание, но осознание своей беспомощности, как женщины, которая состарилась и немощна, разозлили ее. Она больше не нужна своему мужу. Ни ее ласки, ни советы, ни тепло ее сердца - ничего не нужно Шарр-Аму от нее! Что ж, она подготовит ему сюрприз! Да, она переступит через свою гордость и научит эту неумеху искусству любви. Тогда Шарр-Ам скажет ей, своей жене, спасибо! Он будет помнить о ней всегда, как только эта жрица будет касаться его тела своими нежными пальчиками.
   - Камиум, - в голосе Верховной жрицы прозвучали удары гонга, - запоминай: царь не любит ужимок, но он расслабляется сразу же, как только... как только женщина садится перед ним на колени и медленно ведет руками по его бедрам, ощупывая пальцами все волоски, покрывающие их... Ты поняла? - закричала Иссур, сверкнув очами.
   - Да, госпожа, - сжавшись от страха, пролепетала Камиум.
   Иссур прижала руку к груди и резко побледнела. Камиум кинулась за снадобьем. Больше в этот день уроков не было. Но засыпая в ту ночь, Камиум шевелила пальцами, представляя, как ее руки скользят по бедрам царя.
  
   Царица угасала с каждым днем. Когда она чувствовала себя лучше, то делилась с Камиум секретами любовных игр. Эти уроки сильно отличались от уроков Цураам. Провидица учила словами, а царица - делом. Но ее уроки длились недолго: Иссур быстро уставала. Но Камиум впитывала ее советы, как песок воду, и наступил момент, когда царица решила, что пора исполнить задуманное и показать жрицу Шарр-Аму.
   В тот день царь принимал купцов. Все чаще торговые люди сворачивали со своего обычного пути из Хараппии в Аккад или Элам и, сделав хороший крюк вдоль берегов Мургаба, заезжали в Маргуш. А то сначала направлялись в Бактру и оттуда по пескам шли в Город-храм. Все больше в мире узнавали о процветающем Маргуше, о его Верховном жреце, воздвигшем величественный город с многочисленными храмами на берегу полноводной реки Мургаб. Царь же любил слушать рассказы купцов о чудесах Хараппии, о странах Междуречья, память о которых еще жила в сердцах маргушцев.
   Купцы привозили в Маргуш тонкие ткани, поделочные камни, руду, ароматические масла, приносили в дар царю необычные фрукты, украшения. А из Маргуша везли на запад и восток зерно, изделия мастеров - гончаров, ювелиров, ткачих. На площади перед дворцом Шарр-Ам приказал построить дома для отдыха купцов, обустроить загоны для скота и хранилища для товаров. Сюда же стекались со всех концов Маргуша мастера и земледельцы, скотоводы и резчики по камню. Торговля кипела к обоюдной радости и жителей страны, и купцов. Процветали и храмы. Жрецы принимали пожертвования, совершали обряды, как во время особых праздников, так и в будни, внимая просьбам страждущих общения с богами.
   Посланница царицы дождалась, когда царь, довольный и подарками, и беседой, вышел из тронного зала и направился в свои покои.
   - Господин, - окликнула его Лукур. Он узнал старую служанку жены, остановился, - госпожа просит навестить ее.
   Отчего-то настроение царя испортилось. Он вспомнил о больной Иссур, и тень - не то сожаления, не то недовольства- скользнула на его лицо. Он давно не заходил к жене, узнавая новости о ней от слуг. В последнее время Иссур тяготили обязанности царицы, и постепенно ее место в тронном зале занял советник царя - жрец храма огня Силлум. Иссур не беспокоила мужа по пустякам, потому Шарр-Ам сразу почувствовал что-то неладное и, не раздумывая, направился к ней.
   Ожидая мужа, Иссур надела новую рубаху, а поверх нее яркий конас, нарумянила щеки, накрасила губы и густо подвела глаза черной краской. Тяжелые бусы из крупных камней лазурита легли на ее опавшую грудь, бронзовая заколка с навершием в виде головы быка, скрепила поседевшие волосы на затылке. Служанки разбрызгали по спальне царицы масло миндаля и воскурили траву полыни. Терпкий, горький аромат, наполнивший комнату, передавал чувства царицы, ее тягостное настроение. Иссур знала, что муж поймет ее, только вдохнув воздух в комнате.
   Она не ошиблась.
   - О чем тревожишься, Иссур? - спросил он, как только вошел.
   - Проходи, Шарр-Ам, присядь рядом.
   Царица полулежала на широком ложе, опираясь спиной о подушки. Царь присел и взял ее за руку. Иссур едва заметным жестом прогнала всех служанок. Но Лукур, как всегда, затаилась за дверью, готовая войти по первому зову.
   Шарр-Ам поднес пальцы жены к губам, прикоснулся к ним.
   - Какие холодные, - удивился он, взглянув в лицо Иссур, - не приказать ли отнести тебя во двор, к солнцу? Сегодня оно жаркое, ты быстро согреешься.
   - Нет, Шарр-Ам, вряд ли Великий Шамаш согреет меня теперь. Передо мной открылись врата Эрешкигаль, это холод ее покоев остужает мое тело, но мое сердце еще горячо и полно любви к тебе...
   Иссур разволновалась. В былые времена после слов о любви, муж обнимал ее, и они проводили вместе страстные ночи, а то и дни. Но то было раньше, теперь же Шарр-Ам только снисходительно улыбнулся, хотя его взгляд потеплел.
   - Не преувеличивай, Иссур, Эрешкигаль пока не до тебя...
   - Я бы и рада думать так, но... скоро я уйду, Шарр-Ам. Потому и позвала тебя.
   Откровенность, с которой Иссур произнесла эти слова, открыла царю всю их неизбежность. В его сердце появилась жалость.
   - Неужели все так и есть?..
   - Да, Шарр-Ам, так и есть. Я готовлюсь в дальний путь, и мне... мне страшно, Шарр-Ам!.. - неожиданно Иссур заплакала. Но тут же сжала зубы, остановив рыдания. Не хотела она, чтобы муж запомнил ее плачущей.
   Шарр-Ам сам испугался. Он и не догадывался, насколько плохи дела жены.
   - Не бойся ничего, ты лишь сменишь покои, но я тебе обещаю, твой вечный дом будет просторным, и в нем будет все, как и здесь. Ты ни в чем не будешь нуждаться - ни в воде, ни в еде, ни в слугах. Ты - царица! И останешься ею и после ухода.
   В глазах Шарр-Ама Иссур разглядела тревогу.
   - Испугала я тебя, муж, - она нашла в себе силы и мягко улыбнулась, - не беспокойся, не затем я позвала тебя, чтобы жаловаться. Я хочу, чтобы ты меня помнил. Я всегда хотела бы быть с тобой, но...
   - Обещаю тебе, когда придет мой черед, я присоединюсь к тебе, и в Стране Без Возврата мы будем вместе! - перебил Шарр-Ам, крепче сжимая ее потеплевшие пальчики в своих горячих ладонях.
   Иссур провела рукой по его щеке, притронулась к бороде, закрыв глаза от щемящего сердце удовольствия вновь почувствовать тепло мужа.
   - Ты все так же нежна, - промолвил он.
   - И, когда я уйду, ты будешь ощущать мою нежность воочию, всегда, когда только пожелаешь, - опустив руку, загадочно пообещала Иссур. - Затем я тебя и позвала, Шарр-Ам. Я думала о тебе все это время и подготовила для тебя девочку, обучив ее всему тому, что умею сама. Кто, как не я, лучше всех знает, как приласкать тебя, а? - игривые нотки прозвучали в слабом голосе. - Есть у меня молоденькая жрица, ее привела ко мне провидица из племени Белого верблюда. Девушку зовут Камиум. Запомни, Шарр-Ам - Камиум. Она понравится тебе, не сомневайся. Но обещай, что призовешь ее только тогда, когда я займу свое место в новом доме.
   Шарр-Ам удивился, но кивнул в ответ.
   - Хорошо. Теперь я спокойно уйду. Когда ты будешь смотреть в ее глаза, ты будешь видеть мой взгляд, когда она будет ласкать тебя, ты будешь ощущать мои прикосновения, когда... - царица начала задыхаться.
   Лукур вбежала в комнату. Шарр-Ам отошел от постели жены, с жалостью смотря на ее бледное лицо, которое даже румянец не мог оживить.
   - Где Камиум? - приподняв царицу, прошипела Лукур.
   "Камиум, Камиум, Камиум..." - прошелестело по коридорам многоголосое эхо.
   - Я здесь! - звонкий голосок влетел в комнату, отчего Шарр-Ам вздрогнул. - Я здесь, госпожа, - Камиум ухватила с ниши флакон со снадобьем и поднесла к губам царицы.
   Шарр-Ам скользнул взглядом по хрупкой фигурке жрицы, ее лица он не смог рассмотреть - она ускользала от него, вертясь, как осенний лист на ветру. Но ее голосок звучал в ушах новой песней. Впрочем, как только царь перешагнул порог покоев царицы, в последний раз взглянув на ее безжизненное лицо, он озадачился другими думами, забыв о молоденькой жрице из племени Белого верблюда.
   - Царица готовится в дальний путь. Пришлите ко мне Лефа и Силлума, - приказал он слуге, ожидающему его.
   Зодчему предстояло в кратчайшие сроки построить усыпальницу, не уступающую по роскоши дворцовым покоям, а любимому жрецу царицы - подготовить обряд очищения.
  
   Иссур умерла в знойный день. Лучи солнца, скользнув к ложу царицы из проема над нишей, осветили бескровное лицо. Не трепетали ноздри от втягиваемого воздуха, не подрагивали сомкнувшиеся веки, за которыми навсегда застыл прощальный взгляд. Посиневшие и слегка распухшие губы были плотно сжаты. Седые пряди неприбранных волос саваном прикрывали щеки, шею, грудь... Служанки с трудом перенесли застывающее тело на носилки, накрыли свою госпожу с головой и под мерные звуки гонга в сопровождении всей свиты понесли в особый храм, туда, где в течении трех дней душа будет прощаться с телом, а боги внимать гласу жрецов, рассказывающих о добрых делах усопшей и прося для нее светлого царства Ки.
   Пройдя весь дворец от покоев царицы, которые находились в его западной части, до большого двора между южной Песчаной башней и Храмом очищения, скорбная процессия остановилась перед узким входом, зияющим черной пустотой на фоне белоснежной стены. Солнце уже поднялось высоко и хорошо припекало, но вымощенная кирпичами часть двора перед Храмом, пока оставалась в тени. Слуги опустили носилки и отошли в сторону. Верховный жрец сел на колени в изголовье умершей и воззвал к богу Ану:
  
   Царь богов, пресветлый Ану!
   Тебе, властителю неба, я хвалу воздаю!
   Родоначальник старейших богов, милостью своей облеки нас!
   Да будут силой твоей боги чужие повержены,
   Да будут демоны и спутники их изгнаны,
   Да будут отпрыски демонов и заклинания злые изгнаны!
   Да будут грязь и вражье колдовство изгнаны!
   Из тела, покинутого душой, новое царство возведи,
   Пускай воды Реки Жизни напитают его!
   Во имя великого Ану, призываю я его первородных сыновей!
   Во имя великого Ану, призываю я их сыновей и дочерей!
   Двенадцать почитаемых превыше всех богов, явитесь!
   Обитатели небесного царства, явитесь!
   Явитесь же и исповедь души царицы Иссур послушайте!..
   Голос Верховного жреца оборвался на высокой ноте. Монотонный гул голосов жрецов и жриц, подхвативший призыв царя, вырвался за стены цитадели. Плач послышался из-за них: то женщины Маргуша выразили свою печаль о царице. Их крики поднялись к огненному лику Шамаша. Он услышал глас людей и воззвал к богам, почивавшим на небесах. Двенадцать верховных богов спустились к Храму очищения, из печей которых уже доносился аромат жертвенного мяса и пахучий дымок воскуренных трав.
   Жрецы храма вышли к траурной процессии. Царь и его дети поклонились почившей царице и отступили в сторону. Жрецы подняли носилки и внесли тело в Храм.
  
   В Храме очищения - узкой тропке между жизнью среди людей и жизнью среди духов - время будто остановилось. Не слышалось ни людской речи, ни мирской суеты. Жрецы тенями скользили по храму: не разговаривая, не создавая никакого шума. Душе, еще витавшей рядом с телом, нужен был покой, чтобы привыкнуть к бестелесному состоянию и подготовиться к переходу в Страну Без Возврата. На это ей отводилось три дня.
   Оставив носилки в небольшом уединенном дворике храма, жрецы без лишних слов удалились в особое помещение, где душе усопшей предстояло общение с богами. Каждому из них было подготовлено отдельное место, обозначенное глубокой нишей с мозаичным символом над ней. Орел распростер крылья над нишей Ану, две змеи сплели свои тела над троном Эа, пучок тростника завис над нишей для Иштар. Скупой свет проникал в эту загадочную комнату в проем над очагом, в котором уже горел священный очистительный огонь. В центре помещения в углублении на полу тоже тлел огонек, нет-нет накидываясь на пучок ароматических трав, положенных на кирпич в центре этого очага. Углы комнаты освещали масляные светильники. В каждую нишу служители храма поставили керамическое блюдо с дымящимися кусками жертвенного ягненка. Рядом в кувшинах с длинным, как клюв цапли, горлышком, стояла хаома. Два глиняных глаза, подобные расширенным глазам жрецов, украшали каждый сосуд.
   Один из служащих занес большое блюдо с ценными подношениями от царской семьи. Двенадцать золотых предметов заняли свое место в нишах и лишь после этого внесли тело царицы. На нем уже не было ничего из одежды. Теперь царица лежала на правом боку с согнутыми ногами, а ее лицо и грудь закрывали волосы. Главный жрец Храма очищения воззвал ко всем богам, привлекая внимание к душе усопшей и прося принять царицу Маргуша в небесные чертоги. Дав душе время пообщаться с богами, носилки понесли дальше - в узкий проем в стене, ведущий в небольшое помещение, в котором служителям храма предстояло омыть тело усопшей и умастить его маслами.
   Ритуал очищения длился весь день и только к ночи подготовленное тело вынесли в большой двор с белоснежным полом и оставили там на ночь. Рядом с этим двором возвышалась вторая Башня Связи Небес и Земли, на которой в эту ночь нес службу Силлум.
   Любопытные звезды зависли над безжизненной Иссур, разглядывая с высоты темных небес ту, которой вскоре предстояло пройти семь врат в царство Эрешкигаль. Родственники царицы готовили богатые дары царице подземного мира, чтобы она выпустила царицу земную в небесное обиталище богов - туда, куда могли попасть только цари и жрецы высшей касты и то при заступничестве Великих богов - Ану, Энлиля и Эа. К ним-то и обратил свои мысли жрец Храма огня и верный слуга Шамаша. Но взгляд Силлума был обращен в другую сторону - вниз, во двор, в белоснежном прямоугольнике которого едва различались очертания такого же белого тела царицы.
   Та, которую Силлум нежно любил с самого детства, почитал, как мать и свою благодетельницу, лежала внизу бездыханная. Он не смог попрощаться с ней при жизни. В последнее время царица никого не принимала. Болезнь отбирала все ее силы, а выглядеть немощной перед кем-то из свиты Иссур не хотела. Только для мужа, для царя Маргуша, она сделала исключение. О чем они беседовали, Силлум не знал. Это раньше они делились секретами, обсуждали придворных, рассказывая друг другу последние новости, которые стекались к ним обоим от разных доносчиков. А теперь любимому жрецу царицы предстояло привыкнуть к тому, что он остался один. Нет теперь никого в этом мире, с кем бы он мог поделиться сокровенным, от кого мог выслушать и нарекания, и советы.
   - О, Иссур, я знаю, душа твоя здесь, рядом с этим телом. Обрати свой взор на меня, поговори со мной... Зачем же ты оставила меня, моя царица? Как мне жить дальше без твоих ласковых глаз, без твоих теплых пухлых ручек, без твоей любви?.. Услышь меня, Иссур, скажи что-нибудь...
   Но кроме стрекота цикад - то утихающего, то нарастающего - Силлум ничего не слышал. И в душе его поселилась тревога. Неужели та, которую он нежно любил всю свою жизнь, не видит, как он страдает сейчас, не слышит его призыва, не ответит, чтобы рассеять его смятение?.. Нет, Иссур не отвечала. Ее душа общалась с богами - со всеми теми бездушными существами, которые свысока глазели на нее, нагую, беспомощную, сжавшуюся в комок под открытым и таким безучастным небом.
   - Иссур...
   Силлум упал на колени и разрыдался, как ребенок. С Иссур уходила в небытие его единственная любовь. Сердце, обожженное огнем страданий, осыпалось пеплом - тем, что осталось от его детских чувств и его преданной души. Всхлипывая и растирая слезы по щекам, Силлум плакал последний раз в своей жизни. Излив свое горе, он успокоился, поднялся на ноги и до тех пор, пока на небе не погасла последняя звезда, тихонько пел гимны, прославляющие богов, вплетая во фразы, заученные еще в детстве, слова, восхваляющие добродетель усопшей царицы.
  
   Ранним утром на четвертый день после смерти царицы люди вновь заполнили двор перед Храмом очищения. На сей раз дверь, которая вела в Храм, оказалась запертой, но открылся невысокий проем в стене слева, у самой земли, и через него жрецы Храма очищения вернули тело усопшей, подготовленное к дальнему пути в загробный мир. Царица лежала на носилках на боку и в одной рубахе. На запястьях сверкали серебром браслеты. Богатое ожерелье, собранное из лазуритовых и золотых бус, свисало с шеи. Из-под волны волос, убранных по традиции в валик, виднелись серьги. Семь предметов уносила царица с собой, чтобы беспрепятственно пройти семь врат царства Эрешкигаль, одарив каждого стража одной из драгоценностей.
   Слуги быстро превратили носилки с царицей в паланкин, и больше никто не увидел ее тела за полотняными занавесями.
   Траурная процессия во главе с Верховным жрецом вышла из дворца через западные ворота и обошла цитадель, дабы царица успела попрощаться со всем, что было ей дорого в этом мире.
   Жрицы в белых рубахах до пят и с ветками полыни в руках двумя рядами шли за носилками. Камиум и Лукур находились впереди всех. Запах смерти от тела царицы ударял в нос, как только ветерок веял в лицо. Камиум взмахивала веткой и, как зачарованная, продолжала тянуть грустную песню о том, как Иштар преодолевала ворота царства своей сестры, все дальше отдаляясь от жизни.
   Одурманенный соком мака мозг Камиум застыл в ужасе с того момента, когда по приказу Силлума ее определили в вечные служанки царицы. Но сердце молоденькой девушки рвалось из груди, и вместе с его толчками, она все больше ощущала тревогу, которая голосом Иссур нашептывала ей в ушко: "Ты предназначена царю..." Царю! Не царице... Силлум не знал о последней воле Иссур, но и оставить себе юную красавицу он не мог - царица взяла с него клятву, что он никогда не прикоснется к этой девочке. А клятву своей благодетельнице жрец огня нарушить не мог! Но и оставить красавицу для кого-то, пусть даже для самого царя, он не хотел. Протест, ревность, обида - все чувства смешались в его пылающем сердце, и жрец решил, что служанке, пусть даже такой юной и красивой, самое место подле усопшей царицы.
   Когда траурная процессия повернула в сторону озера, мозг жрицы просветлел, но не настолько, чтобы принять решение, как спастись, а лишь настолько, чтобы понять всю безысходность происходящего. Из глаз Камиум одна за другой выкатывались слезинки. Но кто бы подумал, что эти слезы не по ушедшей госпоже, а по своей жизни - еще такой молодой, такой сильной и так жаждущей свободы?!
   Не в силах бежать, Камиум покорно шла за мертвой Иссур туда, где еще до строительства дворца были погребены несколько человек из знатных семей. Леф возвел гробницу для Иссур на берегу большого озера. Теперь оно вечно будет разделять последнее пристанище Верховной жрицы и Храм воды, в котором она служила богам.
   В вечном доме царицы предусмотрели все, чтобы ей было удобно так же, как и при жизни. В спальне построили возвышение, на котором Иссур будет почивать. В широких нишах поставили любимые вещи: шкатулку с ароматическими маслами, румянами и белилами, с краской для глаз и всевозможными косметическими лопаточками и кисточками; раскрашенные керамические кубки, серебряные и бронзовые булавки и костяные гребни. Большие шкатулки с драгоценностями спрятали в потайных нишах и замуровали их. В обеденном зале разместили сосуды с водой и сикерой, чаши с фруктами, блюда и кувшины, а в очаге, устроенном во дворе перед домом, уже жарился барашек. С другой стороны двора на подстилке из соломы лежали умерщвленные зараннее бычки и большая лохматая собака - неизменный страж человека и проводник в загробный мир. Здесь же отвели место для слуг.
   Траурный дом вместе со двором размещался в глубоком котловане, на дно которого вела широкая наклонная дорожка. По ней и спустились слуги с носилками. А за ними так же двумя рядами прошли к своим вечным местам жрицы. Пока царицу устраивали на ложе, жрицам снова поднесли зелье. Они не сопротивлялись. Дурман все еще окутывал сознание, и тело слушалось чужого приказа. Усадив каждую девушку на земляной пол, им из сосуда с длинным и узким горлышком влили изрядную порцию макового сока, от которого, только проглотив его, девушки падали замертво.
   Царь со свитой стоял на краю котлована и наблюдал за спектаклем смерти. Вот уже уложили Иссур. Вот достали мясо из жаровни и на блюде отнесли в обеденный зал. Вот уложили почти всех жриц, которые будут служить царице и после смерти... Жрицы... "... Я подготовила для тебя девочку... Ее зовут Камиум... запомни, Шарр-Ам!" Царь вздрогнул, вспомнив последние слова жены, и ясным взором взглянул на жертвы. Одна из девушек подняла голову, ее волосы соскользнули за спину, обнажив нежный овал лица. К сомкнутым губам жрицы поднесли носик сосуда с ядом. Но прекрасные глаза несчастной смотрели прямо на Шарр-Ама. В них, похожих на озера, он увидел... взгляд царицы!
   - Стойте! - Верховный жрец поднял руку. Слуга с сосудом замер, его глаза заметались от царя на Силлума. - Эту девушку зовут Камиум? - царь не сводил с нее взора.
   - Да, господин, - процедил Силлум, как всегда оказавшийся рядом в нужную минуту.
   - Иссур не пожелала, чтобы она служила ей вечно, отправьте ее во дворец.
   Силлум скрипнул зубами, но ответил с надлежащим послушанием:
   - Слушаюсь, господин.
   Камиум вынесли из могилы на руках. Последнее, что она увидела, пока не впала в забытье, это глаза царя - грустные и добрые...
  
   Вечный дом Иссур закрыли досками, которые сверху присыпали глиной. Вход в гробницу заложили кирпичами и перед ним поставили стражу. А внутри все еще тлели угольки костра, на котором только что готовили барашка, все еще горели фитили в ажурных масляных светильниках. В их тусклом свете едва различались тела людей, быков и собаки - безропотных жертв, одни из которых предназначались богам, а другие были обречены на вечное скитание в Стране Без Возврата.
  
  
  

Глава 9. Дворцовые интриги

  
   Нет ничего прекрасней, чем в жаркий день отдаться неге, лежа на мягком настиле из трав в тени ажурных крон деревьев на берегу реки, воды которой текут не спеша, как и время, когда оно посвящено отдыху.
   Камиум перевернулась на живот и склонила голову так близко к воде, что едва не касалась ее носом. Мургаб уже вернулся в свое русло после разлива и теперь его воды несли на север частички глины и песка, утянутые с такыров. Маслянистая сверху от того, что лучи солнца вскользь касались ее поверхности, глубже вода слоилась, и внимательный взгляд мог разглядеть, хоть и не яркое, разноцветье. Светлые, чуть сероватые струи перемежались с коричневыми, которые тоже были разными: то легкими, с песчинками, мошками несущимися друг за другом по течению, то тяжелыми, темно-коричневыми, насыщенными землей и илом.
   - Не жажда ли тебя мучает, госпожа? - витиевато спросила девушка, сидящая невдалеке от жрицы.
   Камиум дунула на воду. Круглая воронка прогнула поверхность воды, но лишь на короткое мгновение; маслянистая пленка спружинила назад, и вода потекла дальше, тихо журча у берега.
   - Нет, я не хочу пить, Шеру, я смотрю на воду.
   - И что же интересного ты там увидела?
   Служанка, всегда сопровождавшая жрицу, поставила сосуд с длинным носиком в сторонку, опустилась рядом с ней и тоже сосредоточилась на воде.
   - Я не увидела, я хочу увидеть.
   - Что? - приподнявшись на локте, Шеру с неподдельным вниманием воззрилась на свою госпожу.
   - Я хочу увидеть бога.
   Шеру отпрянула от воды. В ее больших, как и у самой жрицы, глазах блеснул испуг. Камиум откинулась на мягкую ароматную подстилку, застеленную широким куском полотна, и задорно рассмеялась.
   - Чего ты испугалась, Шеру? Думаешь, Владыка Эа утянет тебя в свое царство?
   Служанка на самом деле дрожала от страха. Ее крупные ноздри подрагивали, обнаженные руки покрылись мурашками, а грудь, прикрытая полотном рубахи, высоко вздымалась.
   - Прости, госпожа, но лишь тебе и Верховному Жрецу известны тайны богов. Мы же - ваши недостойные слуги, пребываем перед ними в священном благоговении и страхе.
   Камиум поняла, что девушка не поддержит ее веселья, и разочарованно хмыкнула. Она улеглась на спину, раскинула руки и закрыла глаза. Полоска золотой фольги, украшающая ее высокий лоб, отразила луч света. Он непоседливым зайчиком скользнул по лицу служанки. Из приоткрытого разреза рубахи жрицы выглянул трехпалый лист золотого ожерелья. Оставаясь в тени, оно сияло матово, а бирюзовые бусины, отделяющие листья друг от друга, казались каплями неба.
   - Мы благоговеем перед богами, да, Шеру, - голосом пророчествующей жрицы произнесла Камиум. - И мы преклоняемся перед стихиями: перед водой, без которой нет жизни; перед огнем, который всегда жаждет пищи; перед небом, по которому гуляют ветра, приносящие то зной, то влагу. Мы чтим плодородную землю, как мать. Мы помним, что у всего есть стражи - те, кому Создатель Ану доверил управлять стихиями. Энлиль, Эа, Иштар, Шамаш научили нас понимать воду и ветер, использовать огонь во благо, получать много зерна из одного, но за это они всегда требуют жертвы. И мы даем им то, что они хотят - мясо наших овец и козлов, быков и верблюдов. Мы ублажаем обоняние богов ароматами воскуренных трав, мы почитаем Хаому...
   Служанка очарованно слушала свою госпожу. Фантазия, пробужденная необыкновенно проникновенным голосом Камиум, унесла ее в царство богов, туда, откуда жрица получает откровения и советы. Забыв про страх, Шеру представила себе богиню плодородия Иштар, которой она пела хвалебные песни вместе с Великой Жрицей в тот день, когда наступил праздник урожая. Открыл свой лик земной девушке и владыка всех вод Эа, даже злобный властитель ветров Энлиль пронесся перед ее взором. Только Хаому, которую молодая жрица знала как напиток, открывающий пригубившему его истинный мир, она не могла представить.
   - Госпожа, скажи, как мне понимать суть Хаомы? - спросила она.
   - Хаомы? - жрица села и скользнула взглядом по чашам, в которых лежали фрукты. - Подай ту! - приказала она, указав пальчиком на простую глиняную чашу с плодами сухого винограда.
   - Что задумала госпожа? - Шеру взяла чашу и двумя руками поднесла ее.
   Камиум небрежно высыпала кишмиш и лукаво улыбнулась.
   - Сейчас мы с тобой будем лепить богов.
   Шеру в который раз поразилась смелости жрицы, но возразить не посмела.
   Камиум легко поднялась и босой пошла по берегу, внимательно осматривая его, словно что-то потеряла.
   - Вот! Думаю, это подойдет! - радостно воскликнула она и спрыгнула с берегового уступа на небольшую вымоину прямо у воды.
   Шеру и ахнуть не успела, как жрица опустила свои нежные пальчики в жижу, образованную водой и глиной.
   - Госпожа... - прошептала она с испугом, но Камиум насупилась и так посмотрела на нее, что та больше не произнесла ни слова.
   Жрица вытащила кусок глины и скатала шарик. Ловко работая пальцами, она придала ему вытянутую форму, сжала овал в двух местах, выгладила шею и плечи, сформировала головку и поставила фигурку на венчик чаши.
   - Кто это?.. - заворожено проговорила Шеру.
   - Иштар, - скатав два маленьких овала, Камиум аккуратно приставила их к фигурке, сделав таким образом руки, - богиня плодородия! - жрица удовлетворенно улыбнулась и вытянула из мокрой ямки еще кусок глины. - Не сиди! Лепи животных, раз богов боишься, - приказала она служанке, а сама принялась за вторую фигурку.
   Шеру последовала примеру госпожи и тоже запустила пальцы в чавкающую глину. Лепка оказалась увлекательным занятием. И, если для служанки оно было внове, то жрица, создавая образы великих богов, вспоминала свое детство, когда она маленькой девочкой вместе с братом-одногодкой играла на берегу одной из проток Мургаба. Тогда, подражая гончару их племени, дети лепили чаши, а потом, вспомнив рассказы бабушки Цураам, создали целую композицию о том, как грозный бог Ану, спустившись с небес на землю, отобрал у Иштар сына Хаому.
   Детская фантазия воплотила на невзрачном сосуде целый эпос о мире и богах. Низ чаши превратился в мир вод, которым владел Эа, ее венчик отражал владения богини Иштар, где жили животные и должен был вырасти Хаома - бог, представляемый в образе чудесного дерева, на котором появляются все семена земли. Став связующим звеном между мирами, по всей чаше проползла змея. Даже лягушке - посланнице злобных сил - нашлось место.
   - Боги пировали в своих небесных чертогах, но у них закончилось хмельное питье, - вылепливая следующую фигурку, рассказывала Камиум. - Тогда они посмеялись над владыкой небес. Ану в гневе обратил свой взор на землю и увидел Иштар с Хаомой. Богиня передала сыну часть своей силы, побеждающей смерть. Каждый плод его дерева, каждое семя от него могло дать вкушающему не только забытье и откровение, но и бессмертие. Ану молнией опустился перед богиней и вырвал из ее рук Хаому, - жрица слепила младенца и вложила его в руки грозного бога. - Разорвав его на многие части, боги истолкли его тело ступкой, залили водой, процедили и выпили. Напиток из Хаомы так понравился аннунакам, что они сбросили на землю то, что осталось от младенца, и приказали людям готовить им такой напиток. Семена Хаомы проросли в виде трав и цветов, из которых мы и делаем напиток откровения.
   Шеру, прослезившись, замерла с фигуркой сидящей птицы в руках. Камиум взяла ту фигурку и поставила среди животных.
   - Орел, как посланник богов, зорким глазом наблюдает за людьми и животными, чтобы первые исполняли веление Ану, а вторые не смели пробовать заветные семена, - закончила Камиум, осторожно подняла чашу, полюбовалась и протянула служанке. - Возьми, пусть высушат и принесут в храм Хаомы. Это будет нашим с тобой подношением великому богу.
   Шеру с благоговением приняла чашу. Она, как и жрица, тоже слышала рассказы о богах от своей матери, но образ Хаомы оставался призрачным и недопонятым девушкой. На ритуальных чашах гончары изображали Хаому в виде раскидистого древа, нацарапав его тонкой палочкой по еще сырой глине. Камиум же изобразила великое божество младенцем, и это особенно тронуло чувственное сердце служанки.
   День тем временем набирал силу. Солнце отдавало земле свой жар, и воздух, став горячим, обжигал лицо. Даже вода в реке прогрелась и не была такой освежающей, как утром.
   - Нам пора во дворец, - сказала Камиум, и слуги тотчас засуетились.
   Они собрали постель жрицы, сложили все вещи. Восемь мускулистых мужчин, чьи полуобнаженные тела были прикрыты на бедрах лишь куском полотна, обвитого вокруг и завязанного на боку, поднесли паланкин жрицы и стали в ожидании. Шеру тщательно вымыла каждый пальчик на руках и ногах своей госпожи, надела на ее маленькие ступни легкие сандалии. Камиум сняла с головы золотой обод и откинула назад длинные черные волосы. Бисеринки пота засверкали на ее шее. Костяным гребнем Шеру расчесала волосы жрицы, свернула их валиком и закрепила заколкой с цветочным навершием. Камиум сама надела обод поверх прически, усмирив непослушные шелковистые пряди, волной прикрывшие маленькие ушки. Полотняное платье жрицы помялось. Шеру натянула его подол, расшитый разноцветными нитями в виде причудливого узора из полос и треугольников, обвила бедра госпожи кожаным поясом. Прикрыв свою повелительницу широкой накидкой, служанка склонилась в поклоне.
   Камиум села в паланкин и жестом пригласила Шеру. Та устроилась напротив и щелкнула пальцами. Паланкин подняли. Покачиваясь в такт шагам несущих его слуг, жрица отправилась во дворец.
  
  
   Толстые стены дворца скрывали его обитателей не только от любопытных глаз, но и от летнего зноя. Солнце жалило стены снаружи, но лишь немногие из его лучей проникали в узкие проемы под крышами. Скользнув вниз, они попадали в комнаты, освещая их мягким, рассеянным светом.
   Камиум сбросила все покровы и раскинулась на ложе, наслаждаясь прохладой и покоем. Распущенные волосы свисали за ее головой, и служанка не спеша расчесывала их, тихонько мурлыча себе под нос одну из песней любви.
   Кожа Камиум еще дышала зноем. Хоть и укрытая накидкой и занавесями паланкина во время возвращения, она впитала в себя дневной жар и кое-где покрылась испариной. Служанки протирали тело жрицы мягкими тряпочками, смачивая их в воде, в которой плавали лепестки мака.
   Пребывая в блаженстве, Камиум задремала. Спокойная вода Мургаба скользила перед ее внутренним взором, то завихряясь и утягивая в воронки мелкие палочки и упавшие листья, то ускоряясь и журча у берега, словно рассказывая о своих приключениях, случившихся за все время жизни... Жизни... "Наша жизнь похожа на течение реки, - подумалось Камиум, - бежим по руслу судьбы, и только богам известно, что впереди..."
   Размышления жрицы прервал голос Шеру, шепнувшей в самое ухо:
   - Госпожа... госпожа, тебя зовет царь...
   Камиум распахнула глаза и села. Служанка с гребнем только успела отдернуть руку.
   - Одеваться! - приказала Камиум.
   Облачившись в чистую рубаху, жрица надела скромные, но притягивающие внимание украшения - короткую нитку бирюзовых бус с золотой фигуркой змеи посередине, два бронзовых браслета с процарапанными на них образами богини плодородия и древа жизни.
   - Подайте мою печать, - разглядывая тронутое загаром лицо в небольшое круглое зеркальце, потребовала Камиум.
   Служанки переглянулись.
   - Что такое? - оторвавшись от зеркала, Камиум возвысила голос.
   - Госпожа, но твоей печати здесь нет... ты могла оставить ее у реки... - несмело ответила одна.
   Камиум воззрилась на Шеру. Та покачала головой. Ее взгляд был спокоен. Шеру, в отличие от других слуг жрицы, если и боялась ее, то очень умело скрывала тот страх. Камиум забеспокоилась. Печати нет, волосы не убраны, а царь ждет!
   - Ищите! Когда вернусь, чтобы печать была! - в голосе жрицы сквозило раздражение. - Шеру, собери волосы, некогда крутить валик, мне надо торопиться!
   Служанка прихватила волосы жрицы у самого основания скрученной в спираль золотой нитью, и Камиум босой выбежала из своей комнаты. Шеру поспешила за ней. Но замешкалась, приглаживая свои волосы, и вышла в коридор, когда ее госпожа скрылась за углом, и только подол ее рубашки мелькнул в полумраке. Но от взгляда служанки не ускользнуло еще кое-что: в проем между двумя комнатами нырнула девушка, явно прячась от постороннего взгляда. Шеру заподозрила неладное. Прижавшись к стене, она, осторожно ступая по сухому теплому полу, подошла к тому проему и замерла в ожидании. Когда в коридоре стихли все звуки, из-за угла сначала показалось испуганное девичье личико, а потом и вся девушка. Шеру, не медля, схватила ее за руку и потянула на себя. Та упала. Шеру навалилась на нее сверху и зажала рот.
   - Тихо... что ты здесь делаешь?.. - вкрадчиво спросила она.
   Девушка замычала и попыталась освободиться. Но Шеру еще сильнее прижала ее к полу.
   - Молчи и слушай. Мне стоит возвысить голос, и тотчас прибежит стража. Ты уверена, что тебе это надо? - Шеру вгляделась в лицо девушки, повернутое к ней одним боком. Узкая изогнутая бровь поднялась, длинные ресницы коснулись века прямо под ней, а черный зрачок расширился. Девушка боялась. - Не надо, вижу. Ведь у нашей госпожи кое-что пропало, и ты об этом знаешь? Так?
   Пленница моргнула и тут же из уголка глаза скатилась слеза.
   - Я отпущу руку, и ты будешь вести себя тихо, - Шеру не спрашивала, она приказывала. Девушка затрясла головой, выражая согласие.
   Шеру освободила испуганную, как газель, невольницу. Та приподнялась.
   - Говори, почему ты пряталась?
   Девушка прикусила губы, с мольбой в глазах глядя на Шеру.
   - Говори! - злобно прошипела та, и до боли сжала ее запястье.
   - Он убьет меня... - пролепетала девушка, еще крепче сжимая кулак.
   Шеру усмехнулась. Она догадалась, о ком речь. Все жрицы и рабыни боялись в этом дворце лишь одного человека. Лишь он внушал такой страх, что немели ноги, и язык становился деревянным только при упоминании его имени. Шеру не стала называть его, только сказала:
   - Не убьет, а остальное ты вытерпишь, говори!
   Вместо ответа рабыня раскрыла ладонь, и Шеру увидела личную печать Камиум - бронзовый тюльпан только-только начал раскрывать свои лепестки в обводе изящного узорного кольца.
   - Вот и пропажа нашлась, - Шеру забрала амулет и, взглянув исподлобья, спросила, зная ответ заранее: - Ему носила? - девушка кивнула. - Интересно, что он замышляет?.. Вот что, я никому ничего не скажу, - чеканя слова, сказала она испуганной до смерти служанке жреца, - но и ты молчи. Поняла?
   - Да.
   - Спросит, скажи, отнесла. И никто тебя не видел.
   - Хорошо.
   - И учти, если проболтаешься, не он, я тебя убью.
   Голос Шеру был настолько спокоен, что девушка попятилась, не сомневаясь, что так все и будет.
   - Иди, и лучше спрячься на время. А то... - ей стало жалко несчастную наложницу. Она представила, какую пытку может учинить Силлум, - а боялась девушка именно его!
   Отпустив безвольную жертву интриг, Шеру помчалась к покоям царя, куда ушла ее госпожа.
   Стража пропустила служанку любимой жрицы царя, но Шеру не стала входить внутрь. Она остановилась у порога и прислушалась. Поведение служанки казалось обычным - она не должна мешать своей госпоже, особенно в покоях ее господина, но она должна незамедлительно явиться на зов, когда понадобиться.
   За деревянными дверьми, в комнате, где царь обычно принимал особых гостей, с которыми ему хотелось поговорить о чем-либо важном или сокровенном без лишних ушей, Шеру разобрала голоса трех человек. Камиум она узнала сразу: ее звонкий голосок звучал с вызовом, словно она оправдывалась, голос царя оставался спокойным, но его тон настораживал. "Великий Жрец чем-то недоволен, - поняла Шеру, - чем же ему не угодила маленькая Камиум?.." Но когда раздался высокий дребезжащий голос Силлума, Шеру испугалась за свою госпожу. Силлум говорил тоже звонко, и в его словах звучала издевка. "Этот злодей в чем-то обвиняет Камиум!"
   Шеру села на пороге, и припала к щели в двери, превратившись в слух. Но тут за ее спиной раздался голос стражника:
   - Пропустить! По приказу помощника царя Силлума!
   Шеру отпрянула. Не обращая внимания на прижавшуюся к косяку девушку, два стража ввели в покои царя человека со связанными руками. Как только они вошли за порог, стражники толкнули его, отчего несчастный упал на колени. Шеру догадалась, что это пленник, но какое отношение имеет к нему ее госпожа, так и оставалось загадкой.
   Жрица смотрела на Силлума, стоявшего к Шеру спиной. На лице Камиум читалась ненависть.
   - Вот этот злодей, господин, - нарочито спокойно говорил жрец, и его слова заканчивались змеиным шипением.
   - Я не знаю этого человека! - звонко ответила Камиум.
   - Но у него нашли табличку с оттиском твоей печати, жрица, и именно благодаря этому он прошел во дворец, - торжествовал Силлум.
   Шеру все поняла! Подлец решил опорочить любимицу царя в его глазах, но на самом деле все оказалось куда драматичнее.
   - Господин, - Камиум упала царю в ноги, - я клянусь именем Иштар, этого человека я не знаю!
   - Ты можешь не знать его, но ты скрываешь имена тех, кто послал его! Для кого ты сделала оттиск своей печати? Кто просил тебя об этом? Кто хотел смерти царя? - взвизгнув, Силлум поднял голову пленника за волосы. - Он во всем сознался! Он должен был войти в твои покои, а потом ты провела бы его к царю! Ты, подлая блудница, неблагодарная змея...
   - Остановись, Силлум! - царь отошел от Камиум и сел на ажурную скамейку - скромное подобие трона, стоявшего в зале для официальных приемов.
   Камиум осталась сидеть на месте, лишь развернулась лицом к своему господину. Царь молчал. Никто не решался нарушить тишину, пока он рассматривал кусок глины, величиной с ладонь. В центре таблички был отчетливый оттиск тюльпана.
   - Дай свою печать, Камиум.
   Жрица потянулась к поясу, ища шнурок, на котором всегда прикреплялась к нему ее печать. Но вдруг вспомнила, что печати нет. Ее глаза выражали испуг, недоумение, растерянность и царь видел, как меняется их выражение.
   - Так что же, Камиум? Где твоя печать?
   Силлум сжался. Шеру видела, как согнулись его колени, словно он готовился к прыжку.
   - У меня ее нет, господин. Я торопилась на твой зов и не успела взять свою печать...
   - Она ее прячет! - Силлум все же не устоял на месте и подскочил к Камиум.
   Она решительно встала и одарила его таким взглядом, что он остановился и опустил руки. Его пальцы - растопыренные и согнутые, как когти орла, медленно сжались в кулаки.
   - Мне незачем ее прятать! Когда я собиралась к царю, печати не было в моих покоях. Она исчезла! Ее выкрали, и это... твоих рук дело! - Камиум смело бросила обвинение в лицо ненавистного жреца.
   - Пусть проверят ее покои! - взвизгнул тот, обращаясь к царю.
   Шарр-ам кивнул.
   Двое слуг тенью выскользнули из комнаты и помчались к покоям Камиум. Шеру крепче сжала печать в ладони. Она могла бы сейчас же вмешаться, хоть и рискуя своей жизнью, и отдать печать царю. Но она решила подождать. Силлум уверен, что его служанка уже вернула печать туда, откуда взяла. И потому он сейчас ухмыляется, уже предвкушая, как отыграется на бывшей наложнице царя за все оскорбления и унижения. Камиум встревожена и сосредоточена. Она не знает, где ее печать, и потому боится. Царь... царь выглядит уставшим.
   Шеру притаилась за порогом, как мышка, и, вжавшись в стену, наблюдала за драмой и ее актерами. Но вот вернулись слуги. И выражения лиц изменились: Камиум побледнела, даже свежий загар померк, Силлум сощурился, предвкушая приговор, в лице царя промелькнула надежда...
   Слуга опустился перед царем на колени и, подняв голову, сказал:
   - Печать жрицы не найдена.
   Камиум покачнулась, облегченно вздохнув. Глаза Силлума забегали. Царь с нежностью посмотрел на свою возлюбленную.
   - И где она может быть, Камиум? - куда мягче, чем раньше, спросил он.
   - Она здесь! - крикнула Шеру и вползла в комнату.
   Силлум вздрогнул. Пленный поднял на служанку заплывшие синяками глаза. Шеру доползла до царя и, оставаясь на некотором расстоянии, свернулась, как упавший лист, и, не поднимая головы, протянула руку вперед. На раскрытой ладони лежала печать с тюльпаном.
   - Где ты ее взяла? - Камиум бросилась к служанке, выхватывая печать, словно стараясь опередить жреца.
   - Я нашла ее в... нише, недалеко от твоих покоев, госпожа, - соврала Шеру. - Я бежала вслед за тобой и увидела блеск в нише, посмотрела, а там лежит твой амулет. Я подняла его и...
   Силлум грыз свою губу. Ситуация изменилась. Все вышло не так, как он планировал. Теперь и злодей, который якобы шел убить царя, но был вовремя схвачен стражами жреца, а потом, когда ему развязали язык, сознался, что его наняла наложница царя, совсем ни к месту маячил перед глазами. Царь пока молчал, но имя его любовницы уже оправдано. И это все эта девчонка Шеру! Обвинить ее в соучастии с заговорщиками?.. Но жрец не успел озвучить созревший приговор невинной девушке.
   - Силлум, - Шарр-ам опередил его, сделав свои выводы, - наемник заморочил тебе голову, видимо, кому-то надо было не только убить меня, но и жрицу Иштар, обвинив ее в предательстве. Ведь ты бы казнил ее, не так ли?
   Силлум усиленно размышлял. Ему очень хотелось отомстить Камиум. Да, он бы ее казнил, была бы на то его воля, но прежде выместил бы на ней всю свою злобу, заставив извиваться на ложе так, как хотелось ему. О! В своих фантазиях он получал безмерное удовольствие, не просто владея телом этой гордой девчонки, но и слыша ее стоны и мольбы о милости. О милости! Но нет, нет у него к ней милости, есть только страсть, неутоленная жажда, и сейчас он был так близок к тому, чтобы напиться из источника, к которому так давно тянутся его губы. Скольких губ он касался, но вкус некогда раскрывшихся ему лепестков невинности преследует его все эти годы, и ничьи губы, даже самые нежные и невинные, не могут стереть в его памяти воспоминания о том единственном поцелуе...
   - Я лишь делаю свою работу, господин - охраняю твой покой, - увернулся от прямого ответа Силлум, - а кто выкрал печать твоей наложницы и выкрал ли, я узнаю, - Силлум скосил глаза на все еще лежащую перед царем Шеру.
   Она слышала его и поняла, что топор жреца завис над ее головой.
   - Что ж, идите все, я устал, - царь оперся подбородком на ладонь и задумчивым взглядом посмотрел на Камиум.
   Шеру попятилась назад и выползла из царских покоев вслед за пленником. Силлум поклонился и вышел, шепнув усевшейся за порогом Шеру:
   - Придешь ко мне, когда она уснет, - его голос прозвучал глухо, но так, что по коже Шеру поползли мурашки.
   Она ничего не ответила, да и незачем отвечать. Она пойдет к жрецу. Ему никто не отказывает. Шеру ощутила всю безысходность своего положения. Оставалось только надеяться, что жрец не отдаст ее в руки мучителей, которые выпытают все, что понадобиться, а поддастся своей похоти. Тогда она, Шеру, постарается сделать так, чтобы хотя бы на время злость в его сердце уснула. Страдание обожгло сердце наложницы. Она не могла распоряжаться своими желаниями, да и своей жизнью. Только что ее сердце трепетало от радости за спасение госпожи, а теперь оно словно упало, и вместо живой трепетной плоти в ее груди зияла огромная черная дыра.
   Камиум не спешила уходить. Она с мольбой посмотрела на царя. Он протянул ей руку.
   - Иди ко мне, девочка моя, - позвал он.
   Камиум подлетела птицей и села перед троном. Шарр-Ам медленно провел ладонью по черным волнистым волосам своей любимицы, задержал руку у ушка, лаская его.
   - Прости, что не сразу поверил тебе, Камиум. Царский трон - вожделенное место для многих. Силлум - бдительный страж, я доверяю ему, но в этот раз он переусердствовал. Ты ведь не сердишься на своего господина, моя нежная Камиум, - он двумя ладонями приподнял личико жрицы.
   По щекам Камиум катились слезы, но пережитый страх и обида таяли в глазах, вместо них вновь пробивались молодые побеги любви.
   - Я не могу сердиться на моего возлюбленного! - шепнула она. - Испытание только усилило мою любовь и страсть. Я весь день ждала встречи с тобой, о, мой господин.
   Камиум приподнялась на коленях и потянулась к царю губами, приоткрыв их для поцелуя. Он склонился и припал к мягким лепесткам, обещающим удовольствие. Руки жрицы скользнули по бедрам царя, игривыми пальчиками пробираясь под его короткую рубашку...
  
   Шеру остановилась перед закрытой дверью покоев Силлума. Внутри было тихо. Весь дворец погрузился в сон, только стражи несли службу, и огонь чадящих ламп освещал коридоры и внутренние дворы.
   Дом Силлума находился за Храмом Огня - храма, в котором священное пламя горело всегда - и день, и ночь, - не угасая. Но вход в святилище храма был доступен только жрецу - Силлуму. Огонь был его стихией. Огню поклонялся Силлум, ему молился он, как всесильному богу, который вершит дела людей и царей, зная их тайные помыслы и деяния.
   Силлум не жаждал славы. Он жаждал власти. И она у него была! Он карал и миловал, он вершил судьбы подданных царя, получая божественные откровения от живущих своей непостижимой жизнью языков пламени.
   Животная страсть была порождением огня, который горел внутри жреца, и он принимал ее, как дар. Когда в его теле кровь ускоряла свое движение, огонь разгорался в чреслах, перекидывался к рукам и ногам, опалял голову и грудь, Силлум не противился этому. В эти мгновения он чувствовал себя счастливым: священный огонь, горевший в печах храма, дарил ему свою силу, а это означало лишь одно - Бог Солнца и Огня, великий Шамаш, благосклонен к своему жрецу! И, как огню, страсти Силлума нужна была пища. И, если огонь оживал, поглощая сухие дрова, то жрец нуждался в живом теле - упругом, трепещущем под ним, издающем стон, который напоминал ему о треске сучьев под языками всепоглощающего пламени...
  
   Шеру тяжело вздохнула и толкнула дверь. В темноте она не увидела ничего. Только разноцветные мошки летали перед ее взором, и серой тенью легла световая дорожка от ног. Но ее силуэт был хорошо различим на фоне света от ламп, стоявших в нишах коридоров. Гладкая головка, волосы на которой скручены в жгут и лежат невидимыми на спине, высокая шея - нежная и мягкая, покатые плечи, на которых заметны чуть приподнятые сверху проймы рубашки, тонкие руки, опущенные вдоль тела и, наконец, само тело - с плавными изгибами, которые хорошо видны под просвечивающей тканью - такими удобными, такими манящими... И ноги, да, ноги! Длинные, не менее изгибистые, с тонкими хрупкими лодыжками...
   Силлум достаточно насмотрелся, чтобы возбудиться.
   - Закрой дверь, - приказал он, - иди сюда. Рубашку сними.
   Шеру вошла. Она не раз была в этих покоях и уверенно прошла в темноте к ложу жреца, по пути скидывая рубашку, под которой лишь тонкий квадратик платочка стыда прикрывал ее спереди. Когда наложница остановилась, уткнувшись коленями в твердь ложа, Силлум ощупал ее бедра, развязал веревки, державшие платочек. Шеру подавила отвращение от липких подрагивающих ладоней, только сердце в ее груди застучало набатом. Жрец взял руку Шеру и прислонил ее ладонь к своему приподнявшемуся набедреннику.
   - Я долго ждал тебя, Шеру, и хотел было рассердиться, но не смог. Ты знаешь, почему? - он поводил ладошкой Шеру, приглашая ее саму приласкать его.
   Девушка перевела дух.
   - О, да, Шеру, ты всегда понимаешь меня лучше всех! Охлади мой огонь, - Силлум облизнул сухие губы, - или добавь страсти, тогда и тебе станет хорошо, и тогда наш разговор после... - жрец не договорил, вместо слов он издал стон. Шеру умела заткнуть ему рот...
  
   В эту ночь Камиум спала безмятежно. Устав от дневного жара, от переживаний и от любви, она упала на ложе и улетела к звездам, оставив свое размякшее от ласк тело для обмывания служанкам.
   Шеру повторила свой рассказ госпоже по пути назад, умолчав о посланнице Силлума. Зная вспыльчивость и крутой нрав своей хозяйки, Шеру могла предвидеть, как она поступит, и пожалела несчастную девушку. Тайна исчезновения печати с тюльпаном осталась нераскрытой, но было ясно, что окажись печать в покоях Камиум, не избежать было бы беды. Все, что ни делается, к лучшему! Боги хранят усердную жрицу Иштар!
   Силлум, конечно, не забудет своей неудачи, но пока он будет думать, как выкрутиться и оправдаться перед царем, Камиум надо повидаться с Цураам. Вестник покровительницы наложниц - Утренняя Звезда - подошла слишком близко к красному светилу - так похожему на огонь и не предвещающему ничего хорошего. Только Цураам могла распознать планы богов и посмотреть в будущее. Она и Шарр-ам! Но Верховному Жрецу незачем знать о тревогах его наложницы - так решила Камиум. Вспоминая осуждающий взгляд царя, она и после вздрагивала от страха. Не найди служанка ее печати, да в какой-то нише, неизвестно, помиловал бы ее царь, не отдал бы в лапы страшному в своих желаниях жрецу. Хозяин жалует, собака не кусает! Только теперь Камиум осознала всю глубину народной поговорки. Но нет дыма без огня! Теперь у нее есть повод напроситься с царем на охоту, куда он собрался на днях. Не хочет она - верная наложница - оставаться во дворце без своего любимого и защитника! А проходя мимо города Белого Верблюда, Камиум найдет способ отстать от свиты и завернуть к своей мудрой наставнице.
  
  

Глава 10. Под зорким глазом орла

  
   Вечерняя заря алым покрывалом опустилась на землю. Пустыня впитывала закатные краски, как песок воду. До самого горизонта ее зыбкая поверхность горела костром. Но пришло время, и он начал гаснуть. Когда небо посерело, далекие барханы стали похожи на черные угольки, по которым изредка пробегали последние язычки небесного пламени.
   На широком тракте, соединившем восток и запад, с наступлением сумерек жизнь не останавливалась. Напротив, когда солнце уже не палило головы, а ночной ветерок освежал лица, она становилась интенсивнее. В обе стороны тракта брели торговые караваны. Изделия из драгоценных камней, шерстяные ткани, бронзовые котлы и зеркала, большие и маленькие горшки для зерна, хну для изысканных рисунков на нежных ручках женщин, золотую фольгу и серебряные чаши, а также полные мешки руды, слитки серебра и золота - все перевозили торговцы, точно зная, где и что можно выгодно обменять.
   Вместе с караванами путешествовали бродячие певцы. Они рассказывали истории из жизни богов, прославляли подвиги удалых военачальников и царей, пели мифы о героях, помогающих простым людям. Песни о подвигах смелого воина Кершаспы - злобного на вид, но с сострадательным сердцем в груди - были особо любимы народом. Тот воин сражался с лютыми чудовищами за всех людей, не спрашивая, могут ли они заплатить за свое спасение.
   Караван, к которому накануне присоединился одинокий странник, шел на восток. Слева высились хребты Многогорья, справа безграничный простор уходил к самому горизонту, еще определяемому в этот вечерний час. Странник в светлой рубахе до колен, подпоясанной шерстяным крученым жгутом, шел рядом с мулом, на котором, покачиваясь в такт его шагам, сидел бродячий певец. Он отбивал несложный ритм мелодии в маленький бубен. Колокольчики на шеях мулов вторили ему. Летела песнь в долину и за хребты Многогорья. Кто услышал, подхватывал и пересказывал на свой лад тем, кто не слышал. Новые подвиги наполняли копилку деяний прославленного воина, и новые надежды появлялись у тех, кто отчаялся или сбился с пути.
   Когда певец закончил сказ, странник остановился, сбросил со спины двойной мешок из свалянной шерсти, покопался в нем и достал небольшой предмет. Снова закинув котомку на плечо, он догнал артиста и, поблагодарив его, вложил в руку тяжелую бронзовую печать с изображением героя песни.
   - Да это наш воин Кершаспа! - всмотревшись в решетку узора печати, искусно отлитой мастером своего дела, воскликнул артист.
   - Пусть это станет твоим знаком! - улыбаясь, ответил даритель на восторг певца.
   - Благодарю тебя, путешественник! - сказитель поклонился, прижав правую руку к груди. - Скажи мне свое имя, и я сложу песню о твоей щедрости.
   Путешественник рассмеялся, и его загорелое и обветренное лицо украсил ряд белоснежных зубов.
   - О такой щедрости не стоит складывать песни! Хватит и благодарности. Скажи лучше, слышал ли ты о стране Маргуш?
   Певец покачал головой.
   - Нет, добрый человек, я не слышал о такой стране.
   Хозяин каравана, который шел чуть впереди, остановился и махнул на север.
   - Там Маргуш, за этими горами. Я слышал о той стране, о тех людях, которые построили город в зеленом оазисе среди Черных Песков. На постоялом дворе рассказывали, что город стоит среди проток одной реки, почти как города между Идиглат и Пуратто. Многие жители того города родом из западных стран. Есть и такие, как ты, из племен Страны Болот.
   - Наблюдателен ты, караванщик, и знаешь много, - ухмыльнувшись, заметил странник.
   - В моем деле по-другому нельзя, - сурово ответил караванщик, - на тракте много людей ходит, есть и те, кто с недобрыми помыслами, а есть и такие, кто свой путь ищет. Вот ты, что тебе за дело до той страны? Откуда ты идешь, что ты за человек?
   Странник не спешил с ответом. Много ушей было вокруг. Прав караванщик: среди бродячего люда есть и такие, кто промышляет грабежом, и убить может. Потому лучше всего держать язык за зубами. Но и отмолчаться нельзя. Добрые люди отвернутся, заподозрят неладное. Откинув курчавые волосы назад, странник приподнял подбородок. В сумерках только его глаза сияли белками, да резко обозначился горбоносый профиль с аккуратно подстриженным овалом бородки.
   - Я - свободный человек из мастеровых, зовут меня Кудим, иду из Аккада. Жил я в доме придворного... мастера-камнереза, - немного замешкавшись, добавил Кудим, скрыв, что мастер тот был ювелиром, - когда он умер, я понял, что в том городе ничто меня не держит, и решил попытать счастья в чужих краях. Услышал о стране Маргуш как-то на базаре и пошел.
   Караванщик слушал, смотря вперед, но, общаясь с людьми в дороге уже многие годы, он умел различать по тону говорящего, что есть ложь, а что правда. Мастеровой из Аккада в чем-то слукавил, но угрозы от него караванщик не почувствовал, потому не стал уличать его во лжи. У каждого есть свои тайны!
   - Вот, таков я человек! - широко улыбнулся Кудим.
   - Не лихой он, разве не видно? - вставил свое слово молчавший покуда певец.
   - Хорошо, коли так, - согласился караванщик и, как бы в продолжение начатого, но прерванного, разговора продолжил: - Две ночи будем идти и дойдем до развилки. Мы пойдем дальше на запад, а тебе лучше там свернуть к горам. Тропа есть через все хребты, а за ними - Черная Пустыня. Но в пустыню не иди - сгинешь! Как с последнего перевала сойдешь, иди на восток до реки и потом по ее берегу вниз по течению. Река приведет тебя в Маргуш.
   - Спасибо, добрый человек, - Кудим склонил голову, а потом спросил: - Бывал ли ты сам в Маргуше?
   - Нет, но дорогу узнал. Сейчас мои товары ждут в Хараппе. Назад пойду, думаю, если все будет хорошо и боги будут благосклонны ко мне, то пойду в Маргуш. Очень мне интересно, что за люд там живет, чем богаты, какие товары им нужнее. Вот ты, что несешь в своем мешке, который даже на осла положить не захотел? - не сдержал караванщик любопытства.
   Кудим бесхитростно ответил:
   - Одежонка кое-какая, инструмент там, а он для мастера есть самое ценное! Камни, что в пути нашел, кое-что из моих изделий - товар невелик, но одному и того хватит, чтобы за ночлег расплатиться, за еду.
   Караванщик кашлянул в усы, смекнул, что с камнями странник не прогадал. В Черных Песках не то, что в Многогорье - вряд ли камни есть, да и руда... Но не стал хитрый торговец делиться своими размышлениями, согласно кивнул только и пошел вдоль каравана с проверкой.
   - Кудим, а, Кудим...
   Певец слишком резво сполз с высокого седла и, не удержавшись на ногах, упал в пыль. Странник помог ему подняться.
   - Что ты прыгаешь? Так можно и ноги сломать! - пряча улыбку, он похлопал ретивого артиста по запылившемуся плечу.
   - Меня Дамкум зовут, - тряхнув головой, представился певец и чихнул: облако пыли с его лохматой головы разлетелось в стороны, попав и в лицо Кудима. Он тоже чихнул в ответ. - Вот и спелись! - сострил Дамкум.
   - Да уж! - откровенно рассмеялся Кудим.
   Они пошли рядом: ювелир - стройный и плечистый, и певец - ниже его ростом на голову и с фигурой, напоминающей овал. Узкие плечи артиста плавно переходили в короткие полноватые ручки, которыми он активно двигал при ходьбе. Ноги его в старых сандалиях, вместо изношенных ремешков завязанные обрывками шерстяных веревок, едва отрывались от дороги, отчего походка певца была тяжелой и шаркающей, хоть и быстрой.
   Круглая луна только-только выкатилась из-за гор и освещала путь. Животные, навьюченные выше голов, отбрасывали длинные горбатые тени за дорогу. Тени шевелились, и казалось, что подземные чудища выползают наружу. И если в небе то тут, то там сияли холодные огоньки крупных звезд, то на всем земном просторе в ночи не горело ни одного костра. Пустынные места! Что днем, что ночью неприветливые для человека. От того путешественники жались к мулам и ослам, да и друг к другу. Тьма всегда пугает, будоражит фантазию, но даже самый маленький огонек, зажженный в светильнике, способен разогнать страх. И потому, когда один за другим впереди и сзади каравана загорелись одинокие огоньки, путешественники легко вздохнули. Оградит их пламя богов от напастей!
   - Кудим, а, Кудим, - повторил Дамкум, вернувшись к началу разговора, - одному в пустыне ходить нельзя, тебе спутник нужен, товарищ, который поможет скоротать путь за беседой...
   - Не ты ли тот товарищ? - перебил Кудим.
   - А чем плох? - певец заглянул в лицо спутника и, не дожидаясь ответа, привел весомый аргумент сразу: - Я столько песен знаю, столько сказок - и не заметишь, как дойдем до Маргуша!
   - А тебе какой интерес?
   - Так посмотреть! Я в разных странах побывал, многое повидал, а вот Маргуш не знаю, люди будут спрашивать, что я скажу? А-а! - сам себе ответил Дамкум, подняв указательный палец. - Подумают люди: "Что за сказитель, этот Дамкум, ничего не знает!"
   Кудиму артист сразу понравился, весело с ним, от нелегких дум отвлекает, да и не обременителен странствующий человек. Скарба почти никакого, оттого шаг быстрый, а вдвоем и то верно, надежнее. Потому Кудим согласился, и уже на закате второго дня они вместе свернули на малохоженную тропу, которая уводила к хребтам Многогорья.
   Несколько дней странники бродили по горам, сверяясь в направлении по солнцу и звездам, а как оказались на равнине, повернули на восток и вскоре вдали увидели ленту плавно текущей реки.
   - Пришли, пришли! - обрадовался певец и, забыв про усталость, побежал.
   - Да не пришли еще, - кинул вслед ему Кудим, - стой, до реки еще идти и идти, совсем порвешь свои сандалии.
   Дамкум остановился, глядя на то, что его спутник назвал сандалиями. Подошва, через дырки в которой он чувствовал все мелкие камешки на дороге, едва держалась на стопе на обтрепанных завязках.
   - А, - нарочито безразлично сказал он, - буду босяком, - сел прямо на песок и принялся снимать обмотки. Потом резво вскочил и важно походил перед Кудимом. - О! Так даже лучше! Земля теплая, а песочек... прикасается к пальчикам, как нежная девушка...
   Бродячий певец умел превратить в шутку любую неприятность. Глядя на него, можно было подумать, что его жизнь прекрасна и нет в ней ни невзгод, ни разочарований. Кудим поражался веселому нраву своего спутника и думал о себе. "Я так не могу. Почему? Почему всю жизнь я оглядываюсь назад и боюсь будущего?"
   Пронзительный свист канюка раздался в небе и оба странника подняли головы вверх.
   - Ты обратил внимание, Кудим, что всю дорогу нас преследуют крылатые хищники? - вполне серьезно спросил Дамкум.
   - Орел всегда, сколько себя помню, был моим спутником, - задумчиво ответил мастер.
   Дамкум удивленно поджал губы.
   - Так это они за тобой охотятся...
   - Может и так, а, может, напротив, охраняют.
   - Охраняют?..
   Кудим пошел вперед. Дамкум забросил обноски подальше и, не сводя глаз с дороги, догнал его.
   - Когда я был ребенком, совсем еще мальчиком, меня отдали в обучение одному мастеру. Всю жизнь я прожил у него, познавая сложное ремесло ювелира, и всю жизнь он, ругаясь, когда у меня что-то не получалось, упрекал, что отдал за меня своего верблюда, - начал рассказ Кудим.
   - Верблюда?.. - Дамкум хмыкнул.
   - Ты, брат Дамкум, не понимаешь, тогда верблюд был диковинным существом, а тот, за которого меня отдал мой отец, был вообще чудом! Белый верблюд! Видал ли ты в своей жизни белого верблюда?
   Дамкум почесал в затылке.
   - Да что-то не припомню... Я и обычных не так много видел.
   - Во-о-т! - довольно протянул Кудим. - Я тоже не видел. Только того - огромного, с высокими волосатыми ногами.
   - Так это что получается, твой отец променял тебя на вечно жующего горбуна?
   - Получается, что так. Отца я не помню... разве что смутно, только образ, а вот лицо своей матери храню в памяти. Ее глаза... и приглушенный плач... Я вижу мать во сне, она всегда улыбается мне, гладит по голове, поет тихие песни, слов не разобрать, только ее голос... он дрожит и срывается, и тогда чудится мне, что рядом качается тростник. Качается... стебли его соприкасаются, и он поет...
   - Да ты поэт, мой друг! - воскликнул Дамкум, подняв восторженные глаза, и в тот же миг так пронзительно закричал, запрыгав на одной ноге, что Кудим вздрогнул.
   Дамкум упал на дорогу, задрал ступню к самым глазам и запричитал, выдергивая из нее сухую колючку:
   - Да будь прокляты все верблюды на свете! Да чтоб им никогда ни наесться, ни напиться! Создали же боги это чудище, чтоб его хищники сожрали вместе с потрохами!
   Кудим согнулся пополам, закатившись от смеха.
   - Да причем тут верблюд?! - прерывисто вздыхая, спросил он.
   - Как "причем"? - искренне возмутился певец. - Колючку кто ест? Верблюд? Верблюд! Это для него она растет, козел ее задери? Для него! Не будь верблюда, не было бы и колючки! Так? Так! - поток рассуждений захлестнул обиженного артиста. - И как он только ее жрет?! Это что же за язык у него?.. Это он толще кожи на моих ступнях?..
   Кудим не мог успокоиться, издавая уже хлюпающие звуки вместо смеха.
   - Все, хватит, хватит, а то у меня живот скрутило, - умоляя, он оперся ладонями о колени, перевел дух и спросил:
   - Ты идти можешь? До реки уже немного осталось, там заночуем. Смотри, песок заканчивается, впереди трава, деревья!
   Дамкум выдернул длинную колючку, встал, осторожно ступил на раненную ногу, скривил нос, потом поднял глаза и расплылся в улыбке.
   Гладь воды отражала солнечный свет, но не слепила глаза, как днем, а горела золотом. Кроны невысоких деревьев колыхались от ветерка, и зеленые луга так и манили, звали к себе, обещая усталым путникам отдых и прохладу.
   - Туда я и на руках дойду! - обнадежил он своего спутника, всерьез подумавшего, не придется ли ему нести хоть и маленького, но довольно-таки упитанного товарища.
  
   От воды пахло свежестью и тиной. Дикие берега Мургаба были сплошь покрыты зарослями камыша. Призывно квакали лягушки, рыба плескалась в мелководье. Дамкум умудрился поймать одну остро очищенным концом камышевого стебля, и теперь оба путника ждали, когда бока рыбины подрумянятся над костром.
   Друзья устроились неподалеку от реки на песчаной прогалине между рощицами молодых деревьев, на гибких ветвях которых еще дотемна они развесили постиранные рубахи. Пока Кудим следил за рыбой, Дамкум плел себе сандалии из тонких стеблей камыша.
   - До утра высушатся, и никакая колючка мне больше не страшна! - поставив готовый поближе к костру, он принялся за второй.
   Кудим ткнул рыбу палочкой; шипящий сок свернулся на поджаренном боку, а аромат рыбьего мяса ударил в ноздри.
   - Нет, второй я потом сплету, сначала поем, а то, боюсь, от голода сделаю что не так, - отложив стебли, Дамкум проезрал ближе к костру, даже не расцепив сложенные ступнями ноги.
   Кудим снял рыбу и положил на ровную глинистую почву. Разорвав рыбий бок, ухватил кусок, подставив под него ладонь, и поднес ко рту.
   - У-у-у, давно мы с тобой так хорошо не ели, - обжигаясь, он прожевал белое сочное мясо и потянулся за следующей порцией.
   Дамкум лишь промычал в ответ что-то нечленораздельное.
   Когда от рыбы остался только остов и плавники с хвостом, певец-сказитель улегся на бок, начисто забыв о сандалиях, и, мечтательно глядя на звезды, тихонько запел:
  
   Когда наверху небо не было названо,
   Твердая земля внизу по имени не была еще названа...
   Тростниковая хижина не была еще циновкой застелена,
   Болотистая почва еще не появилась...
   Вот тогда-то и зародились боги.
  
   Река аккомпанировала человеку, плескаясь волной, шелестя камышами. Певец прислушивался к звукам природы, и его голос вплетался в мелодию, созданную ветром и водой. Костер шипел, поглощая сухие ветки, и те в ответ трещали, осыпались искрами, которые тут же подхватывал ветер и уносил в ночное, черное, как волосы красавицы, небо.
   Прервав сказ, Дамкум спросил:
   - Ты рассказывал о белом верблюде, но я так и не понял, причем тут орел?
   Кудим не сразу ответил. Он задумался о своей судьбе, мысленно возвращаясь в прошлое. Несладкой была его жизнь, но он познал глубины мастерства, научился быть терпеливым, обрел свободу, наконец! Последней волей мастера была его свобода! Он так и сказал: "Я любил тебя, как сына, хоть ты и не подозревал. Теперь, когда я покидаю этот мир, ты волен жить, как хочешь, и где хочешь". И тогда Кудим вспомнил свои сны, в которых мать шептала ему одно слово - Маргуш.
   - Орел - посланник матери. Он ведет меня к ней. А белый верблюд... не знаю, что с ним. Надеюсь, он был полезен моему отцу... больше, чем я.
   - Э-э-э, брат, а ты таишь в своем сердце обиду!
   Кудим насупился. Поэт заглянул глубже, чем того хотелось. И от этого все волшебство вечера улетучилось.
   - Давай спать, день был нелегким, да и завтра такой же будет.
   Кудим встал, подхватил свою котомку, снял еще влажные вещи и пошел во тьму.
   - Ты куда?.. - опешил Дамкум.
   - Спать.
   - А костер?..
   - Пусть догорает. А укладываться лучше подальше. Если кто смотрит за нами и замышляет недоброе, то на огонь пойдет. Так что решай сам, где лучше.
   Сказителя долго уговаривать не пришлось. Он скоро подбросил еще дров в огонь и, прихрамывая на уколотую ногу, поспешил за товарищем.
   Они улеглись в ложбинке, на теплом песке, окружив себя шерстяной веревкой. Все странники так делали, свято уповая на то, что скорпионы и другие жалящие обитатели пустыни не осмелятся заползти за нее. Кудим втайне от певца достал из своей котомки острый наконечник копья и сжал его - какое-никакое, а оружие!
   Лежа с открытыми глазами ювелир смотрел в небо. Луна пряталась в своих чертогах, и светлая дорожка из звезд, особенно яркая в такие ночи, уходила к самому горизонту. "Не по ней ли ходит Син? - вдруг подумалось Кудиму. - И куда уходит лунный бог, когда Шамаш возвращается? Что вообще делают боги на небе? На Земле понятно: Иштар дарует всему живому любовь, от которой рождаются дети и у людей, и у животных, и у птиц, и даже растения плодятся. Эа следит за всеми водами. Нелегкое это дело. Вон река. Она то разливается, заполняя водой земли вокруг, то снова возвращается в свое русло, а как не вернется?..
   - Дамкум, ты не спишь? - Кудим приподнялся на локте.
   - Не сплю.
   - Слушай, Дамкум, а знаешь ли ты сказ о Великом Потопе, когда всю землю заполнили воды?
   - Это когда грозный бог Энлиль разозлился на людей и решил всех утопить?
   - Да. Только представь, что сейчас вода в реке поднимется, забурлит и утащит нас с собой...
   - Э... - Дамкум хотел что-то сказать, но Кудим вдруг зажал ему рот, приставив к своим губам палец.
   - Тихо, к нам кто-то пожаловал... - прошептал он.
   У реки, прямо у догорающего костра послышался храп лошади. Кудим присел, всматриваясь. Один человек шарил в камышах, две лошади стояли в стороне. Кудим тронул застывшего от страха певца и, показав ему наконечник, вложил оружие в его руку, а сам достал из мешка небольшой камень. Несмотря на размер с кулак, он был довольно-таки тяжелым. Кудим нашел его в горах и взял, решив при случае выплавить из него металл. Какой, он не знал, необычным оказался камень, но то, что это кусок руды, причем уже оплавленной, Кудим не сомневался.
   Не успел он зажать камень покрепче, как чья-то рука обвилась вокруг шеи, стиснув ее так, что радужные круги поплыли перед глазами. Ювелир захрипел. Дамкум вскочил на ноги и бросился бежать. Чужой человек у кострища, услышав шум, ринулся к своему товарищу, выследившему странников. В тот момент Кудим вывернулся и со всего размаха ударил напавшего камнем. Удар пришелся в ухо. Грабитель зарычал, зажал ухо, но тут же смолк и рухнул в песок. Кудим закашлялся. Дамкум опомнился от страха, остановился и оглянулся на друга, потом на приближающегося грабителя. Он был уже настолько близко, что певец отчетливо видел хищный оскал на его лице. Дамкум посмотрел на свой кулак с зажатым в нем оружием и вдруг, дико закричав, швырнул его в чужака. Тот остановился в недоумении, глядя на бродяг одним глазом - во втором торчал наконечник! - и опрокинулся навзничь.
   - Я его убил... - Дамкум смотрел на свои ладони.
   Кудим откашлялся и хриплым голосом подтвердил:
   - Убил. Ты меткий, на наше счастье. Второй тоже мертв, - повернув его, Кудим разглядел залитое кровью лицо и остекленевшие глаза. - Я их еще в горах почувствовал, пасли нас весь день. Шли далеко, не приближаясь, по нашим следам. А потом - на костер. Не ожидал я, что выследят, где спать ляжем...
   Певец пришел в себя. Руки его дрожали, страх от того, что он убил, а потом от того, что его могли убить, леденил кровь. Кудим тряхнул друга за плечи.
   - Все позади, Дамкум, все хорошо. Если бы не мы их, то они нас. А теперь надо уходить. Кто знает, может быть, они не одни были, - Кудим поднял котомку. Она оказалась рядом с ногами убитого. Недолго думая, ювелир стянул с того чарыки и протянул песеннику. - Надень, сандалии себе ты так и не сплел.
   Дамкум взял их, но одеть не решался. Кудим не стал уговаривать, пошел к реке, где, похрапывая, стояли лошади. По пути выдернув из глаза кочевника свой наконечник, Кудим вытер его о песок и спрятал в мешке.
   Учуяв кровь, лошади шарахнулись от незнакомцев.Как можно спокойнее Кудим приблизился к одной, ухватил за повод и позвал друга:
   - Иди сюда, только спокойно, не пугай ее, держи.
   Он сунул все еще ошалевшему певцу кожаные поводья, а сам обошел стоявшую поодаль вторую лошадь и приблизился к ней сбоку. Та было метнулась в сторону, но ювелир успел ухватить повод и ловко запрыгнул на спину, покрытую куском жесткой шерстяной ткани.
   - Чего стоишь, как вкопанный, - тихо, но с напором сказал он Дамкуму, - садись и поехали. Не ровен час, кто еще за ними следует, тогда нам точно несдобровать.
   Но, как ни старался Дамкум, оседлать коня он не смог. Пришлось Кудиму слезть, привязать свою лошадь, чтобы не убежала, и помочь незадачливому спутнику.
   Сделав круг, чтобы сбить возможных преследователей с толку, всадники вернулись к реке ниже по течению и, то и дело оглядываясь, поехали вперед. Дамкум приноровился к своей лошадке, которая бежала рысью, пофыркивая и тряся головой. Певец не отставал от своего друга, умело обращавшегося с лошадью.
   - Ты раньше ездил на коне? - стараясь сидеть свободно, как Кудим, спросил Дамкум, но как только лошадь прибавила темп, снова припал к ее шее, ухватившись за косматую гриву.
   - Да, у моего хозяина были кони и даже колесница!
   - Ух, ты! - восхитился Дамкум. - А может, тебе надо было в его доме остаться и жить припеваючи?
   - Нет. Там я не был бы свободен. Все знали меня, как раба, хоть и особо отмеченного стариком. Но после его смерти никто не стал бы считаться со мной. Так что я там, где должен быть! - Кудим ударил лошадь пятками по бокам и крикнул: - Догоняй!
   - Что ты, стой!..
   Но его лошадка припустилась вдогонку, словно только ждала команды. Дамкум крепче сжал ноги и еще ниже склонился к ее шее.
   Всадники мчались по спящей долине, а небо между тем посветлело, и восток подернулся тонкой полоской зари. Встрепенулись птицы. Жаворонок взмыл в небо и завел приветственную песнь. Ночные охотники попрятались по норам, уступив владения хозяевам дня. Солнце не заставило себя долго ждать - выкатилось желтым шаром и сразу же засияло, распустив лучи по всему небу. Остановив коней, друзья приветствовали сиятельного бога Шамаш, благодаря его за удачу и покровительство.
   Поехав шагом, Дамкум запел. Ювелир не мешал, он слушал. Напряжение сумасшедшей ночи дало о себе знать: глаза слипались, мысли стали тягучими, голова клонилась к груди. Он бы уснул, но непоседливый спутник, прервав песню, воскликнул:
   - Смотри, там дом! И не один! Не это ли Маргуш?..
   Кудим потряс головой, разгоняя прилипчивый сон, сощурился и пригляделся.
   - Не думаю. Не таким я себе представлял таинственный город. Но давай подъедем ближе и спросим. Жители уже поднялись, видишь, дымок вьется?
   Последнее обрадовало Дамкума более всего.
   - Как думаешь, они нас накормят?
   - Скоро узнаем!
   Как ни приглядывались путники, но людей не увидели. Зато неожиданно раздался пронзительный душераздирающий крик. Дамкум со страха натянул поводья, да так, что его лошадь поднялась на дыбы. Едва не упав, он припал к ее спине и распластался, прижав к лошадиным бокам и ноги, и руки.
   - Благодетель мой, всемогущий Шамаш, защити меня, не дай злым силам растерзать мое тело! - запричитал он.
   Кудим слез с коня и, взяв его в поводу, осторожными шагами пошел к глинобитному забору, за которым через пустой двор виднелась стена дома. Не прошел он и нескольких шагов, как крик повторился. Кожа на руках ювелира покрылась мурашками. Он остановился и прислушался. Показалось, что где-то говорят люди... показалось... и опять крик! Не крик, а вопль, в котором звучали боль и страх, и... мольба о помощи! Кудим оглянулся на спутника. Тот все еще обнимал своего скакуна, остановившегося на дороге. Понимая, что от Дамкума сейчас мало проку, Кудим оставил коня и подкрался ближе к забору.
   Высунув голову, он увидел верблюда, который стоял, прижавшись к стене дома, и заглядывал за угол. При очередном крике верблюд отпрянул и задрожал. Кудиму стало не по себе. Он пролез в промоину в заборе и, осторожно ступая, подкрался к верблюду, встал рядом и тоже заглянул за дом. То, что он увидел, повергло его в ступор.
   Во дворе, в узком простенке, ограниченном с двух сторон загородкой, стоял матерый верблюд и орал, словно его резали. Трое мужчин суетились с обеих сторон от него. Один, сидя на заборе верхом, держал верблюжью голову за уздечку, туго затянутую вокруг морды, облепленной изрядной порцией пены. Другой, вытащив из пламени костра длинные щипцы в виде дужек с парой скрещенных палок между ними, перекинулся за загородку к верблюжьему заду и приложил раскаленный металл к ляжке несчастного животного. Верблюд завопил. А его мучитель еще сильнее нажал на щипцы. Верблюд орал, как оглашенный. Он дергался, пытаясь выбраться из застенок, но тщетно - ни назад, ни вперед, только пена с его обвислых губ летела клочьями в разные стороны.
   - А вот так! Будешь знать, кто хозяин! - услышал Кудим и тогда догадался, что это клеймят верблюда.
   Третий человек, еще подросток, наблюдал. И как только щипцы вернулись в костер, подбежал к загону и открыл его сзади. Мужчина, сидевший на заборе, расслабил уздечку и пнул верблюда в грудь. Тот попятился и, почувствовав свободу, резво выскочил из загона, успев измазать в своем же дерьме все копыта. Верблюд убежал в открытые ворота, туда, где, прижавшись друг к другу, стояли три таких же клейменых горбача.
   Кудим замешкался и не успел уйти со двора; шустрый мальчишка, обнаруживший его, подбежал к мужчине с щипцами и, шепнув ему на ухо, показал рукой на угол дома, за которым затаились верблюд и чужой человек. Оба спрятались. Верблюд прижался к стене, а Кудим растерялся.
   - Кто там прячется? - грозный голос словно приковал ювелира к стене.
   Из-за угла дома вышел хозяин с раскаленными щипцами в руках. Клеймо пламенело на концах бронзового орудия и, зачарованно глядя на него, Кудим испугался не меньше, чем верблюд. Мимолетно перед глазами пролетело детство. Вспомнились слезы, тоска по матери, по друзьям и братьям, по отцу, безысходность раба снова затуманила разум и Кудим обмяк. Он сполз по стене на глазах у хозяина дома.
   Тот стоял в недоумении, когда во двор влетел Дамкум. С криком "Не смей!", он кинулся на ничего не понимающего мужчину и сбил его с ног.
   - Не смей клеймить моего друга! - кричал Дамкум, колотя мучителя верблюдов по голове.
   Подоспевшие на помощь жители этого маленького поселка оттащили обезумевшего человека от своего родственника и держали до тех пор, пока он не повис на их руках от бессилия.
   Хозяин дома - худощавый, русоволосый мужчина с крупными чертами лица и выразительными, слегка на выкате, карими глазами, потер голову и присел перед Дамкумом.
   - Кто ты? Зачем пришел? Почему дерешься?
   Певец заплакал.
   Люди переглянулись. Хозяин пожал плечами.
   - Солнце помутило им разум?.. От жажды их мозг спекся?..
   Размышления отца прервал тот же шустрый мальчишка.
   - Смотрите, смотрите, лошади!
   Все разом повернулись. Две лошади, стоя бок о бок, ждали новых хозяев за забором.
   - Лошади кочевников, - мужчина с щипцами снова посмотрел на незваных гостей, - эти не кочевники... позовите отца! - приказал он, и мужчина помоложе побежал в соседний дом.
   Дамкума посадили рядом с другом. Он уже успокоился, поняв, что клеймить их пока не будут, разве что, если отец этого демона прикажет. Но седовласый старик в длинной просторной рубахе и с деревянным посохом выше его на целую голову приказал отнести путников в дом, напоить и уложить спать. Коней поймали и, привязав в стойле с верблюдами, дали охапку травы.
  
   ...Ласковый голос звали и звал: "Эрум, Эрум, сынок..." Кудим очнулся ото сна. Лежа с закрытыми глазами, он прислушался. С улицы доносился звонкий смех и песня. Дамкум?.. Кудим напрягся, силясь вспомнить, что с ними случилось. Крик верблюда, щипцы... "Где я?" Глубоко вздохнув, ювелир почувствовал, как нос пощекотал запах сухой глины и навоза, приносимый вечерним ветерком. Открыв глаза, Кудим обвел взглядом сумрачное помещение. Он лежал на циновке, постеленной на земляном полу в небольшой комнате. Свет в нее попадал только из приоткрытой двери. Тени прыгали по глиняным стенам, соревнуясь с отблесками костра. Этого хватило, чтобы разглядеть нишу в стене напротив входа, в которой на невысоком постаменте стоял сосуд без ручки, но с длинным носиком, и какие-то фигурки среди пучков сушеных трав. Рядом, высотой от потолка до пола находилась печь - слишком большая для такой комнаты. В ней Кудим различил две камеры. Под одной лежали несколько глиняных кирпичей, под второй - дрова. Кудим понял, что хозяева чтили огонь, как и солнце, и не оскверняли его пищей. Да и готовили в этой печи только жертвенное мясо...
   Запах жареного мяса, доносившийся снаружи, отвлек гостя от раздумий. В желудке заурчало. Кудим поднялся, оправил рубаху, пригладил волосы и вышел. Ночную тьму разгонял свет костра. Вокруг него сидели мужчины, женщины и дети. Их было так много, что Кудим растерялся, не зная, к кому обратиться. Увидев его, все замолкли и с интересом разглядывали красивого странника.
   - Друг мой, иди сюда, тебе непременно надо попробовать мясо этого барашка! - раздался веселый голос Дамкума, поднявшего руку с зажатой в ней полуобглоданной косточкой.
   - Прошу тебя, гость, садись здесь, - молодая женщина проводила Кудима к месту, где, окруженный взрослыми мужчинами, сидел седовласый старец.
   Кудим поблагодарил всех и, с особым почтением поклонившись старцу, присел к огню, вокруг которого стояли чаши с молоком, блюда с жареным мясом, тонкие лепешки лежали на небольших циновках.
   - Кудим, я рассказал почтенным людям о наших злоключениях, - промокнув губы тыльной стороной ладони, сообщил Дамкум, - сказал, что мы идем в Маргуш, где могут жить твои родители.
   Кудим недобро глянул на певца. Тот подавился последним куском мяса, который оказался жилистым и никак не прожевывался. Ювелир уже пожалел о том, что был откровенен с чужим человеком, хоть и ставшим другом за время пути. Его болтливость могла привести к беде. Никогда еще открытость помыслов не приносила добра. Кудим проверил это своей жизнью.
   - Когда-то и я со своей семьей проделал долгий путь, чтобы пустить корни здесь, на этом благодатном месте, - поддержал разговор старик.
   Кудим забыл о своем гневе и обратился в слух.
   - Мы долго шли. То одни, то с другими семьями. Кто-то оставался на облюбованных землях, кто-то уходил в сторону. Но прошло время, и многие попали сюда. Ты сам видел, как прекрасны берега нашей реки, особенно когда подходишь к ней после тяжкого пути по пустыне...
   Старик умолк, вспоминая свой путь. Женщины, воспользовавшись паузой в беседе, подняли своих детей и увели по домам. Мужчины, одними взглядами спросив разрешение у старика, тоже откланялись и ушли вслед за своими семьями. У костра остались только Кудим, Дамкум, старец и его старший сын - тоже уже в почтенном возрасте, о чем говорили седые пряди в его волосах и мудрый взгляд из-под густых, нависающих над глазами бровей. Дамкум, понявший свой проступок, ретировался, прихватив с собой кусок лепешки, и отправился спать на место Кудима.
   - Отдохнул ли ты, сынок? - спросил старец, когда все разошлись.
   - Спасибо, отец, я благодарен вам за еду и ночлег.
   - Гостеприимство - это закон в нашей семье. Не так часто к нам заглядывают путники. Мы живем в стороне от торговых путей, разве что кочевники приходят за зерном. Как-то шел караван, но по другому берегу Мургаба. Мои сыновья кое-что выменяли у них, перебравшись на лодке.
   - А в Маргуш вы ходите?
   - Ходим. И они приходят, но редко. Поначалу все пугали, хотели, чтобы мы подчинились царю, дань платили, посылали своих сыновей на работы. Но я отказался. Самим руки нужны были. И дома строили, и верблюдов ловили, поле пахать опять же, кому-то надо, овец пасти.
   Кудим удивился смелости хозяина. Отказать царским посланникам!
   - И царь так просто оставил вас покое? Не угрожал расправой?
   - Нет, не угрожал. Пугал, мол, если кочевники на нас нападут, он защищать не будет. А как он может защитить, если нам до него два дня пути? Да и с кочевниками мы мирно живем. И защититься, если что, и сами можем. У меня десять сынов, внуки подросли, правнуки народились. Я сам тут - царь! - старик улыбнулся беззубым ртом, потрогал пластину на груди с нацарапанными на ней защитными знаками в виде козлов и символического дерева между ними.
   Кудим все ждал, что старик осудит его за убийство кочевников, но тот молчал. Тогда ювелир решился спросить о своем, раз уж друг рассказал о цели путешествия.
   - Отец, не встречался ли вам здесь белый верблюд?
   Старец закивал в ответ.
   - Был у одного вождя такой. Своенравный вождь был, гордый и тоже, как я, особняком жить стал, раньше всех пришел к реке, свое племя через пески привел, говорят, верблюд его вел.
   При слове "был" сердце Кудима зачастило.
   - А что с ним стало?
   - С верблюдом? - переспросил старец и тут же ответил: - Похоронили с почестями! Жаль, в его потомстве не родилось такого же белого. Говорят, - старец понизил голос и склонился к Кудиму, - прокляла того верблюда старая жрица, ведунья, провидица, жена вождя. Насолил он ей чем-то. Ту жрицу во всем Маргуше почитают! Даже Верховный жрец ее побаивается! А уж остальные... Только одна жрица из свиты царя с ней близка...
   - Жрица?..
   - Да, молодая жрица. Сын мой видел ее на празднике в честь Иштар, - старик кивнул в сторону молчавшего старшего сына. Тот подтвердил:
   - Видел. Царь вел ее из святилища, где они, уподобляясь богам, любят друг друга. Видно, усердно она ему служит, - усмехнулся, - после того ритуала земля хорошо родит.
   Кудим понимающе поджал губы. Но молодая жрица сейчас его меньше всего интересовала. Куда больше разволновали странника слова о вожде и его жене-провидице. Старик на прямой вопрос ответил:
   - Вождь умер вслед за своим верблюдом. А жрица жива. Племя их возглавляет ее старший сын. Мать он бережет. Воины ее охраняют. Никого из чужих близко не подпускают. Старая жрица почти слепа, но людей насквозь видит! Только та наложница царя к ней своевольно ходит, поговаривают, она из их рода. Но... люди многое говорят.
   Старец заметил, что взор гостя стал отрешенным. И есть он перестал, и спрашивать. Опершись на плечо сына, старик поднялся.
   - Что ж, время позднее. Скоро звезда Иштар взойдет, а за ней и брат ее Шамаш свой лик покажет. А нам спать пора. Ты, если хочешь, посиди у огня, подумай.
   - О чем? - сорвалось с губ Кудима.
   - Хочу я обменять ваших лошадей на своего верблюда. Остался у нас еще неклейменый, тот, что с тобой из-за угла подглядывал, - старик и его сын улыбнулись, вспоминая рассказ мальчишки, как он увидел чужака рядом с верблюдом.
   Кудим растерялся. Как оставить гостеприимным хозяевам таких лошадей? А как кочевники своих опознают, решат, что это сыновья хозяина их соплеменников убили? Старик словно прочитал мысли странника.
   - За кочевников не думай. Скажем, коней поймали, а что там с их хозяевами случилось, не знаем. Не станут кочевники с нами враждовать, ни к чему им это, да и нрав своих они тоже знают. Сами задираются, так что...А кони нам в хозяйстве нужны, на верблюде не везде поедешь. Тебе вот лучше в Маргуш на верблюде въехать. Уважают они тех, кто на верблюде. Так вот... - старик крякнул, огладил длинную жидкую бородку и ушел.
   Кудим присел к догорающему костру, бросил в него толстую палку. Сонм мыслей разом закружился в его голове. Верблюд, вождь, жрица-провидица... Как бы к ней попасть?.. Такая служительница богов могла увидеть его прошлое, узнать о его родителях, о его матери. А, может быть, она и есть его мать?.. От волнения в горле пересохло. Кудим приник к горлышку кувшина с молоком. Холодное, оно остудило не только внутренности, но и голову.
   Просидев до зари, ювелир поднялся вместе с первой проснувшейся птицей и разбудил Дамкума.
   - Вставай, болтун, в дорогу пора!
   Когда новый день вступил в свои права, друзья тепло распрощались с хозяевами и, ведя в поводу молодого верблюда, благодаря им избежавшего мучительного клеймения, отправились в Маргуш.
  
  
  

Глава 11. Все ближе к мечте

  
  
   Город предстал перед двумя странниками парящим в мареве прогретого воздуха. Сильные протоки Мургаба обнимали его с трех сторон, оставляя "руки" не сомкнутыми с севера, где располагались главные ворота. Молодые сады, окруженные зеленью лугов, темно-зелеными курчавыми языками спускались к двум рукавам реки, словно вытекая из-под крепостных стен.
   Путешественники увидели Маргуш с его юго-западной стороны. Солнце стояло высоко. Его лучи отражались от огромного озера, расположенного в черте города, и слепили глаза. Прикрыв их ладонями, Кудим и Дамкум вглядывались вдаль и рассматривали песчаного цвета прямоугольные дома города с плоскими крышами. Несмотря на жару, над некоторыми из них поднимался дымок, что сразу напомнило о еде. Дамкум сглотнул, вспоминая вчерашний ужин, и недобро покосился на своего спутника, про себя укоряя его за ранний подъем и скорый отъезд из гостеприимного дома владельцев верблюжьего стада.
   Верблюд, которого им всучили вместо хороших коней, вызывал у певца раздражение. Он неохотно ложился, скорее делая одолжение, чем выполняя приказ. Дамкум тренировал его всю дорогу, то заставляя лечь, чтобы влезть на горбатую спину, то, чтобы слезть с ощетинившегося позвонками верблюжьего хребта.
   - Хоть бы кошму дали потолще, - ворчал он, нарочито неуклюже плетясь рядом с верблюдом, - сколько колючки мы видели по пути, а? И почему этот верблюд такой худой, они его специально не кормили? - спрашивал он ювелира, который и не думал отвечать.
   На ворчание Дамкума он обращал внимание не более чем на жужжание мух. А увидев город, и вовсе забыл о нем.
   Кудим с интересом смотрел на дворец, окруженный двумя рядами высоких стен с зубчатыми башнями по всему периметру. Город казался окаймленным ажурными узорами, подобными вышивке на подоле рубашки. Легкость "рисунку" придавали сквозные треугольные отверстия, расположенные на равных расстояниях по всей линии стен. Сам дворец путникам не разглядеть - только его крыши матово поблескивают на солнце. А вот две башни рядом возвышаются над всем городом и видны издалека.
   - Что это может быть?
   - Где? - Дамкум подошел ближе и встал сбоку от друга.
   - А там, две башни, видишь?
   - Там не две башни, друг мой, Кудим, там много башен, и на каждой стоят лучники, - назидательно ответил Дамкум, - и я даже отсюда вижу, что они уже следят за нами.
   Как ни злился ювелир на болтливого спутника, а все же улыбнулся.
   - Зачем им за нами следить? Нас всего двое, такой отряд никакой опасности не представляет.
   Но Дамкум не поверил вдруг развеселившемуся другу. Всю дорогу молчал! Даже его песни не слушал, а увидев город, вдруг повеселел. А надо быть настороже! Уж он-то, Дамкум, знает, как могут встречать в таких городах! И допрос учинят - кто, да зачем, - и мешки проверят. Вот если бы они были не одни, а с богатым караваном...
   - Я не о сторожевых башнях, - пояснил Кудим, пока друг про себя перемывал ему косточки, - вон те, две, одна за другой, видишь?
   Дамкум пригляделся. Даже подался вперед. Действительно, две башни призмами торчат во дворце, и на сторожевые не похожи. Но недаром певец исходил землю от края до края! Видел он такие, интересовался, и потому со знанием дела ответил:
   - Это башни жрецов. Они звезды с них наблюдают, свои хитрые вычисления делают, а потом людям говорят, когда река разольется, когда сеять, когда урожай собирать. Жрецы, брат мой, Кудим, они все знают! Они с богами разговаривают! То-то же! - указательный палец певца взлетел вверх, подтверждая значимость сказанных слов.
   Кудим почесал бороду, удивляясь, и совсем невтерпеж стало стоять вдали. Хотелось мастеру побыстрее войти в загадочный город, который, если кто и видел, кроме них, так немногие. Но река разделяла странников и столицу Маргуша.
   На другом берегу ювелир приметил лодку в камышах и человека рядом. Если покричать, услышит, переправит их, но как быть с горбатым спутником?.. Кудим не знал, может ли верблюд плавать, как лошадь.
   Дамкум заметил блуждающий взгляд друга от верблюда к реке и догадался, о чем думает Кудим.
   - Поплывет?..
   - Не знаю, - ювелир пожал плечами, - снял с верблюда поклажу и повел горбача к воде.
   Берег с этой стороны Мургаба оказался глинистым и низким. Верблюд спокойно подошел к реке, растопырился, опустил морду и потянул воду сложенными в трубочку губами. Кудим же вошел в реку. У берега глубина была по колено, но дальше дно, хоть и плавно, но уходило все глубже. Дамкум, не умея плавать и боясь воды, подбежал к верблюду сбоку и взялся за уздечку. Кудим потянул за повод. Верблюд неохотно оторвался от воды и, не двигаясь с места, уставился огромными глазищами на хозяина. Он даже похлопал веками, за пышными ресницами которых угадывался удивленный взгляд. Кудим потянул сильнее. Верблюд уперся передними ногами, и не думая идти. Дамкум от всей души хлопнул рыжее чудовище по худому боку. Верблюд осел на задние ноги. Передние заскользили по мокрой глине. Испугавшись не на шутку, верблюд заорал, да так пронзительно, что лодочник на другом берегу оставил свою работу и вытянулся во весь рост, пытаясь разглядеть, что происходит. Кудим еще потянул, верблюд заорал еще громче. Дамкум коленкой пнул горбуна под брюхо.
   - Вот ведь, гад какой, доходяга, ведь, а с места не сдвинешь! А ну вставай, трус несчастный, нам туда надо, пойми ты своими верблюжьими мозгами! - расходился певец все больше, и, браня, на чем свет стоит, ненавистного верблюда, пинал его что есть сил.
   Кудим вылез из воды.
   - Оставь его, ему вода, что нам небо - не взлететь.
   - И что делать?
   - Можно здесь оставить, не пропадет, - Кудим оглянулся. Вдаль уходили поля. Кое-где виднелись склоненные спины работников.
   - Нельзя его оставлять! Он - все наше имущество! Кто мы без верблюда? - с вызовом задал вопрос Дамкум, и сам же ответил с презрением: - Бродяги! А с верблюдом? О! С верблюдом мы можем быть богатыми путешественниками, если не купцами.
   Кудим неожиданно расхохотался. Дамкум уставился на него почти такими же глазами, какими только что смотрел верблюд.
   - Ты почему смеешься? - в словах певца послышалась обида.
   - Не сердись, друг Дамкум, - Кудим похлопал друга по плечу, - у купцов на верблюдах товар, а у нас только мой мешок с инструментами да камнями и с твоим бубном.
   Ювелир повернулся к лодочнику и крикнул, сложив ладони трубкой:
   - Есть ли где переправа?
   Лодочник махнул на север, туда, куда текла река.
   - Там река сужается и мельче она, но в глине увязнете, сырая еще. А если идти дотемна, придете к пескам, там племя Белого верблюда живет. За их крепостью и обойдете.
   - Хорошо устроились, - себе под нос проворчал Дамкум, - ни с какой стороны к ним не подступишься, только в обход.
   Кудим неопределенно кивнул, соглашаясь с другом, или благодаря лодочника; взял верблюда за повод и повел вдоль реки. Но его внимание привлекла процессия на другом берегу: несколько полуобнаженных мужчин несли паланкин, со всех сторон закрытый белой тканью. Впереди и позади паланкина ехали всадники. Процессия приближалась к стенам города, и разглядеть ее лучше Кудим не мог, но покачивающиеся занавеси приковали его внимание тайной. "Кто внутри, интересно?" - подумал он, и сердце в его груди екнуло.
   - Отсюда не разглядишь... - приложив ладонь ко лбу, задумчиво произнес Дамкум, - придем в город, порасспрашиваю, кто это у них на чужих плечах катается...
   Кудим не ответил, а прибавил шагу. Все же его больше волновала столица Маргуша, чем таинственные носилки.
  
   Как ни жарило солнце, а рядом с водой его лучи остывали. Мургаб нес свои желтые воды лениво, изредка убыстряясь и плескаясь о берег ворчливой волной. Косматый лох полоскал свои косы в прохладных водах, гордая чинара игриво помахивала разлапистыми листьями, зовя путников под свою широкую тень. Местами берег порос зарослями камыша. Между его стеблями плавали утки, шныряли змеи. Лягушки, протяжно квакнув, перепрыгивали с одной кочки на другую. Не особо прыткие попадали в клювы цапель, гуляющих на длинных ногах в мелководье. Людей птицы опасались. Только заслышав шум на берегу, прятались в зарослях или, взмахнув крыльями, перелетали подальше.
   - Птицу ловят, пугливая, - заключил Дамкум.
   Кудиму было все равно. Его мыслями завладел белый верблюд. Детская обида накрыла его с головой. Вспомнились первые годы рабства, тоска по матери, по братьям и сестрам. Привыкший к ласке, мальчик не мог понять, почему он лишился ее, куда ушла мать, почему его бросили одного в большом чужом доме, так непохожем на их хижину. Сначала он тайком плакал в укромном месте, потому что, когда он разревелся при всех, получил такой шлепок по щеке, что поперхнулся своими же слезами. Позже, втянувшись в новую жизнь, выполняя мелкую работу по дому, он горевал молча. От тоски пропал аппетит, мальчик ходил по двору, как тень, до тех пор, пока не упал однажды. Тогда хозяин испугался. Он забрал маленького раба от слуг, выходил его. Забота и внимание, пусть не такие чуткие, как материнские, но и они сделали свое дело: Кудим ожил, тоска в маленьком сердечке угасла. Но в один из дней старый ювелир рассказал, что выменял мальчика у вождя племени на своего белого верблюда. Кудим слушал хозяина, и его слова звучали приговором. Если до того он еще надеялся, что мать или отец вернутся за ним, то после надежда испарилась, оставив в сердце пустоту. Много лет прошло с тех пор, но та пустота, затаившись и сжавшись в комок, так и сидела в груди, холодя ее при воспоминаниях. Потому он избегал их. Но сейчас они поднялись, как муть со дна потревоженной лужи, и весь свет показался Кудиму в таких же темных красках, как и его обида.
   Дамкум за время путешествия изучил нрав друга: если тот задумался, то лучше его не трогать! Певец мурлыкал что-то себе под нос и, казалось, ему дела нет ни до кого. Только верблюд с любопытством вертел головой, осматривая окрестности.
   К концу дня на горизонте показались стены крепости. Вокруг нее, среди полей, желтеющих спелым колосом, виднелись отдельные хижины. Брехали собаки, голосили ослы, коровы с тяжелым выменем призывали хозяек. Потянуло дымком от очагов. Дамкум поравнялся с другом.
   - Есть охота... - заметил он, погладив свое брюшко, - как думаешь, нас накормят там? - кивнул он в сторону крепости.
   - Не знаю. Вряд ли. Чужие мы. Да успеть бы дотемна дойти.
   - Так что ж, без еды останемся? - Дамкум не мог согласиться с этим. - Давай хоть рыбы наловим, сами пожарим или выменяем на похлебку у кого-нибудь.
   Кудим тоже ощущал голод, но останавливаться не хотел. Напротив, с каждым шагом он убыстрялся, не спуская глаз с крепости. Словно звал его кто-то, какая-то неведомая сила манила туда.
   - Дойдем, а там видно будет, - отрезал он, - если хочешь, садись на верблюда.
   Дамкум скосил глаза на горбача. Тот тоже одарил его вопросительным взглядом свысока.
   - Н-нет, не хочется, я сам пойду... смотри, смотри!
   От крика певца Кудим вздрогнул. Но это было ничто по сравнению с последующим воплем их гордого спутника. Он, как и Дамкум, увидел вдалеке неспешно бредущих верблюдов. Услышав его призывный крик, они остановились, вытянули косматые шеи, словно принюхиваясь и рассматривая. Кудим опомниться не успел, как их верблюд сорвался с места, повод выскользнул из руки ювелира, и горбач вместе с нехитрым добром, перекинутым через спину, помчался к своим.
   - Стой! Стой, демон! Там мой бубен! - Дамкум, забыв о голоде и усталости, побежал, пытаясь догнать своевольца. Да куда там! Верблюда не обгонишь! Запыхавшись, певец остановился, хватая воздух ртом и судорожно причитая: - Что, а, что, что теперь делать-то?..
   Кудим не спускал глаз со стада, к которому примкнул их горбач с поклажей. Потолкавшись друг с другом, обнюхав и изучив пришлого, верблюды продолжили свой путь, направляясь в сторону крепости.
   - В крепости найдем, туда они идут, - успокоил друга Кудим, - он оседланный, с нашими вещами, найдем.
   - Найдем-то, может, и найдем, да кто ж по своей воле отдаст добычу, которая сама пришла? А? - Дамкум уже отдышался, и весь свой гнев обрушил на Кудима. - Держать надо было крепче! Идешь, по сторонам не смотришь, думаешь о чем-то все время. А вокруг столько опасности!
   - Да какая опасность тут, что ты говоришь, друг Дамкум? - опешил Кудим, - не удержал горбача, это так, виноват, так, найдем мы его, только до крепости доберемся, сразу и найдем!
   - Да, как же, найдешь! А как докажешь, что он твой?
   - Уздечка наша, мешок с инструментами...
   - Я тебе про верблюда говорю, - поражаясь тугодумости ювелира, Дамкум всплеснул руками, - как докажем, что верблюд наш? Что мы не украли его, например? Он же неклейменый!
   Кудим почесал щеку. Прав певец, еще обвинят в воровстве... Что ж делать? Инструмент, камни, слитки... какой он ювелир без этого?..
   - Ты как? - поинтересовался у друга, заботливо вглядываясь в его лицо. - Быстрее идти сможешь?
   По встревоженному взгляду Дамкум понял, что до друга дошло то, о чем он сам беспокоился.
   - Смогу, - проворчал он.
   - Так пошли! Дотемна надо поспеть, а то еще не пустят, ворота закроют.
  
   Стены Города Белого Верблюда маячили впереди как призрак. Горячий воздух поднимался от прогретой за день земли, смешивался с прохладой небес и зависал слоями. В его колышущейся массе все отдаленные предметы, будь то дом или верблюд, дерево или человек, приобретали нереальные очертания. Казалось, сами боги опускались на землю - по одному ли в образе людей, или все сразу в большой небесной повозке...
   Когда небо над горизонтом окрасилось в пурпур, призраки исчезли, и друзья воочию увидели стены города. В ворота, охраняемые стражниками, входили и выходили люди. Все спешили. Ночь - время теней. Кому ж охота остаться с ними наедине, пока всесильный Шамаш отдыхает?! У кого есть дом, тот всегда стремится за его стены.
   Дамкум заметно отстал. Как ни хотелось ему вернуть свое нехитрое имущество, а ночевать в незнакомых и отдаленных городах он не любил. Ему - вечному бродяге - не хватало свободы, простора. То ли дело открытая всем ветрам степь! Тут и спрятаться можно под покровом ночи и убежать, если что.
   - Кудим, а, Кудим, - окликнул он друга, - если наш верблюд там, то до утра он никуда не денется. Не лучше ли нам заночевать здесь?.. Вон, смотри, сколько хижин повсюду! Я и без моего бубна смогу людей повеселить. За это нас и накормят, и напоят. - Он напряженно осмотрелся вокруг. - Здесь и до воды недалеко...
   - А в городе что? Ты там все песни забудешь? Или там люди без воды живут? Не бойся, брат Дамкум, видел я у реки отвод, по нему вода заходила в трубы. Не иначе, как под песком они и идут в город. Есть там вода! А верблюда нашего надо искать сейчас, пока он с поклажей. Потом как его от других отличить? Сам же говорил, что клейма на нем нет.
   - Так-то оно так, только что-то не хочется мне за чужие стены идти. Выйти бы потом...
   Кудим не расслышал последних слов друга. Все его мысли были обращены к этим стенам. Сюда вел его орел, скрывшийся за городом, как только погасла заря, здесь неясный шепот, похожий на шум камышовых зарослей, стал явственней, да и название города связано с белым верблюдом, как и история его жизни.
   Друзья вошли под арку входа, когда над сторожевыми башнями зажглись фонари. Подождав, пока все путники, торопившиеся в город, добрались до него, стража закрыла ворота. Дамкум вздрогнул, когда за спиной лязгнули бронзовой окантовкой их тяжелые деревянные створки. Пока Дамкум оглядывался, рассматривая простые дома с камышовой крышей, обмазанной глиной, принюхивался к запахам, идущим от очагов, заглядывался на пробегающих мимо девушек в коротких рубахах, подпоясанных крученными в жгут кожаными ремешками, Кудим расспросил одного из жителей, у кого в городе есть большое стало верблюдов. Оказалось, только у вождя племени. Все остальные имели верблюдов, но немного, и в это время года держали их за городскими стенами.
   - Говорил я тебе, - сетовал Дамкум, - останемся там. Походили бы меж хижин, посмотрели бы на верблюдов, глядишь, и нашли бы своего горбача. А теперь что? Пойдем к вождю? Скажем, отдай нашего верблюда? А если нет его здесь, а? Что о нас подумают? Лжецы, пройдохи?
   Дамкум расходился все больше. От досады и голода, который давал о себе знать бурчанием в желудке, его настроение совсем испортилось. Да и Кудиму было не до благости. Он чувствовал себя странно. Ни досада, ни сожаление, а беспокойство грызло его с каждым шагом. Когда они вышли на городскую площадь, Кудим увидел большой дом, освещенный множеством огней. В их свете стены белели гипсовой обмазкой. Из распахнутых настежь дверей слышались веселые голоса. Кудим издали вгляделся внутрь, но увидел лишь часть двора, показавшегося ему по-домашнему уютным и зовущим. Но стоило друзьям приблизиться к дому, как стража, стоявшая в тени, преградила дорогу.
   - Куда?
   От грозного окрика Дамкум присел, а Кудим, прижав руку к груди, поклонился.
   - Здесь ли живет вождь племени Белого верблюда? - вежливо спросил он.
   Вместо ответа стражник недоверчиво посмотрел на странника.
   - У нас к нему дело, - начал было Кудим, но Дамкум ухватил его за руку и потащил назад, дурашливо улыбаясь охраннику и делая страшные глаза Кудиму.
   - Ты что, ошалел? Куда ты собрался? Ты что думаешь, вот так просто войти к вождю и попросить его отдать нашего верблюда? Мы ведь даже не знаем, у него ли он?
   Друзья под недоверчивым взглядом стражника поспешно покинули площадь, улизнув в одну из улочек. Поплутав, они снова вышли на площадь, но с другой стороны. На счастье, там оказался караван-сарай, на просторном дворе которого стояло оживление. Торговый люд собрался на трапезу под открытым небом, развьюченные верблюды и ослы высовывали морды из-за ограждения, ожидая корма. Юные слуги юрко сновали по двору, выполняя приказания. Увидев привычную обстановку, Дамкум оживился.
   - Вот куда нам надо! А ты!.. - он даже расхохотался, вспомнив, как Кудим кланялся стражнику. - "У нас дело к вождю, - передразнил он друга, - не ты ли, уважаемый вождь, стащил наш мешок вместе с верблюдом? Что? Верблюд неклейменый, значит, не наш? Да что ты, вождь?! Спроси у верблюда!.."
   - Хватит, Дамкум, - Кудим, не глядя, прошел мимо распалившегося друга, бросив на ходу: - Видимо пустой желудок занял место твоих мозгов в голове, идем, поедим чего-нибудь.
   Дамкум хотел было обидеться, но, поразмыслив, решил, что не стоит. Тяжелый день был, да и есть хочется все больше.
   На постоялом дворе нашлось место для двух странников, один из которых к тому же оказался бродячим певцом и, насытившись, развлекал почтенных торговцев веселыми песнями, стуча вместо бубна в свою пустую перевернутую миску. Но Кудима не веселили шутки друга. Его мысли занимал потерянный инструмент - то, без чего он не сможет зарабатывать на жизнь, в отличие от весельчака Дамкума, уже набравшего подол всякой всячины: от помятой груши до сердоликовой бусины.
   Пока Дамкум развлекал торговый люд, ювелир незаметно оставил шумную компанию и снова вернулся на площадь. Но не стал он повторять своей ошибки, а осторожно, стараясь не попасть на глаза охране, обошел дом вождя и вышел на задний двор, где за низким глиняным забором разглядел стойло, в котором, освещенные слабым светом факела, стояли верблюды. Азарт овладел сердцем Кудима. Вспомнились детские годы, когда, будучи уже подростком, он лазил в запретный для слуг сад хозяина и тайком срывал с деревьев еще недоспевшие фиги.
   Кудим осмотрелся, прижавшись к глухой стене. Не заметив стражи, он перелез через забор и шмыгнул к стойлу. Пролез под толстой палкой, ограждавшей стойло от двора, и... угодил ногой в пустой лоток для корма. Ногу повело по скользкому дну, и Кудим упал, больно ударившись спиной о край лотка. Скотина в стойле оживилась. Верблюды прижались друг к другу, свысока поглядывая на человека, ослы топтались, поводя длинными ушами. На другом конце стойла всхрапнули кони. Тут же послышался окрик:
   - Кто там?
   Кудим, превозмогая боль, перекинулся за лоток и вжался в землю. Ядреный дух от навоза ударил в нос, вышибая слезу. Кудим сжал зубы, чтобы не издать какого звука, но его подвел нос. Как ни силился ювелир, а сдержаться не смог: чихнул так громко, что у вопрошающего не осталось сомнений, что в стойло забрался чужой.
   - Стража! Сюда! - закричал слуга, и тут же двор осветился множеством факелов.
   Бежать не имело смысла и, потому Кудим встал сам и громко крикнул:
   - Я здесь!
   Он хотел оправдаться, что, де, ищет своего верблюда, который убежал за стадом, но никто и слушать не стал. Скрутили руки назад, ругаясь, что вор и их вымазал в навозе, и потащили в дальний угол двора, туда, где держали собак. Кудима привязали к толстому медному кольцу, прикрепленному к столбу. В ответ на попытку сказать что-то, стражник пнул его и попал в ушибленное место. Кудим застонал, а стражник огрызнулся:
   - Сиди тут и молчи!
   Ювелир не шевелился. Оторопев от случившегося, он растерялся. Здравый смысл оставил его. Впереди маячила безысходность. Долго таившаяся в сердце тоска сковала тело, как веревка руки, и только одна мысль сверкнула надеждой: "Дамкум!" Кудим попытался сесть, но с вывернутыми назад руками это оказалось не так просто. На движение чужака отреагировали собаки, лежавшие неподалеку. Одна быстро поднялась и, опустив голову, медленно переставляя лапы, двинулась на Кудима. В темноте ее глаза горели темными изумрудами.
   - Тихо, тихо, - спокойно проговорил Кудим.
   В его голосе не было страха, и собака села, с недоумением поводя ушами. От человека пахло, как от скота, который собака охраняла, но и другой запах - чужой, незнакомый - пробивался и настораживал. Кудим снова пошевелился. Собака вытянула голову, и Кудим явственно увидел, как подрагивает ее нос. Собака ощерилась и предупредительно зарычала. Сзади к ней подошли еще два пса. Кудим замер. Но долго оставаться в такой позе он не мог. Тело затекло, руки ныли. А собаки и не собирались оставлять его без внимания. Но тут шум за забором отвлек бдительных стражей, и с громким лаем они бросились к глиняной стене, отделяющей двор от улочки. Кудим воспользовался случаем и, перекатившись поближе к забору, притулился к нему одним боком и перевел дух.
   Не успел еще горе-грабитель обдумать, как действовать дальше, как в хозяйственный двор снова вошли несколько стражников и среди них один человек, на обнаженной груди которого поблескивала бронзой треугольная пластина, говорившая о его высоком положении. Стражники осветили вжавшегося в забор вора, а мужчина с пластиной, остановившись в нескольких шагах, пристально рассматривал его.
   - Кто ты? - наконец спросил он.
   От внимательного взгляда не ускользнуло то, что пленник был обут в затянутые на щиколотке кауши, даже не сандалии, которые в это время года обычно носили жители Маргуша. Да и одежда грабителя, если не обращать внимания на то, что она вымазана навозом, говорит о том, что он не бродяга. Тем более странно...
   - Кудим мое имя, я ювелир, - подняв голову, насколько позволяло положение, твердо ответил Кудим.
   - Ювелир?? - ответ удивил вопрошающего больше, чем его обувь. - И что ты делал в стойле?
   - Я искал своего верблюда и свои вещи.
   - Вещи?..
   Мужчина, судя по юбке из добротной ткани и начищенному до блеска топорику, прикрепленному к широкому поясу, был не иначе, как начальник охраны. Когда стражник сообщил о людях, интересовавшихся вождем их племени, он послал соглядатая, проверить, кто они. Узнав, что это два бродячих певца, бдительный начальник, приказал следить за ними. Когда один из них снова вернулся к дому вождя, но на этот раз тайком влез в стойло к скотине, он не сомневался, что этот человек не тот, за кого себя выдает. Но ювелир...
   - А почему ты искал своего верблюда в доме нашего господина? - единственный вопрос крутился на языке.
   Кудим чувствовал, что от ответа сейчас зависит его жизнь. Он собрал все свое спокойствие и как можно увереннее сказал:
   - Когда мы подходили к вашему городу, мой верблюд вместе с поклажей убежал к большому стаду. Оно вошло в город. Я подумал, что только у вождя может быть такое стадо...
   - И решил влезть в его дом, как грабитель, - перебил начальник стражи, - мог бы придумать что-то получше, - он не дослушал, развернулся и пошел прочь.
   - Стойте! - Кудим хотел сказать, что его друг - певец, который сейчас развлекает публику на постоялом дворе, может подтвердить, что он говорит правду, но вовремя опомнился. Мало того, что его участь неизвестна, так и Дамкума могут так же связать и бросить сюда на расправу собакам.
   - Говори! - начальник полуобернулся, сбавив шаг.
   - Если кто-то из ваших слуг нашел сегодня мешок, то я, не глядя, могу сказать, что в нем.
   Такой ответ заинтересовал. Два стражника остались рядом с пленником, два ушли с начальником. Кудим перевел дух. Еще есть надежда выпутаться из этой передряги. Только руки затекли, и нет мочи держать голову: напряженные мышцы шеи сдавили сосуды, и кровь колотилась в затылке, словно хотела разорвать череп. Кудим завалился на бок и опустил голову, расслабляясь. При стражниках собаки только наблюдали за ним, не мешая двигаться. И мастер мог спокойно полежать, пока искали его мешок.
   История со странником достигла ушей вождя. Заинтересовавшись, он приказал привести вора-ювелира к нему, но слуга, доложивший о происшествии, замялся.
   - В чем дело? Чего ты не договариваешь? - спросил Ахум.
   - Господин, тот человек слишком грязен, его вид и особенно запах не понравится тебе.
   - Хм, что ж, тогда я пойду на хозяйственный двор, - Ахум встал, - и... не говори никому об этом, я буду наблюдать скрытно.
   Звезды на небе померкли, когда хозяйственный двор осветило множество факелов. Отряд стражников занял свои места по периметру двора, слуги и домочадцы - все, кто услышал новость о ночном госте, жались по углам и выглядывали из дверных проемов. Кудим чувствовал на себе десятки любопытных взоров и от того ему стало стыдно. Еще никогда не был он так грязен и так жалок, как сейчас!
   Мешок, который принес прибившийся к стаду верблюд, нашли довольно-таки быстро у слуги, первым встретившим верблюдов. Того слугу тоже привели во двор под охраной, и теперь он тысячу раз пожалел о том, что не доложил о находке кому следует, а забрал мешок себе. Он только заглянул в него, порадовавшись тому, что увидел. Знать бы, какое горе принесут ему те камни и драгоценности, неожиданно затуманившие его разум!
   - Что ж, ювелир, - при звуках голоса начальника охраны, во дворе наступила полная тишина, - вот мешок, о котором ты говорил. Рассказывай, что в нем.
   Кудим попытался сесть. Но без помощи рук, это не удалось. Стражники подняли его, но так неловко, что боль пронзила плечо. Кудим подавил стон, сжав зубы.
   - Слиток небесного камня, величиной с кулак, - начал он, выдавливая слова.
   - Есть! - обрадованный слуга показал всем поблескивающий серебром кусок оплавленной руды.
   - Два золотых браслета, - перечислял Кудим, а слуга рылся в мешке и доставал то, что называл ювелир, - несколько камней бирюзы: два небольших и длинных, с мизинец, один покрупнее, в виде друзы, три... нет четыре мелких и обработанных.
   Кудим совсем выдохся, когда мешок опустел.
   - Ты все назвал? - спросил начальник охраны.
   - Нет, там был еще бубен, небольшой, с колечками по ободу...
   - Нет, нет там бубна, - слуга пошарил в пустом мешке.
   - Он был там...
   - Я не брал, господин, я не брал! - завопил тот, кто нашел мешок.
   Стражники сжали его локти, не давая двигаться.
   - Бубен там был... - Кудим облизал сухие губы и твердо стоял на своем.
   - Успокойся, странник, - Ахум вышел на середину двора, начальник охраны поклонился и отошел на шаг, - развяжите его, он говорил правду. Но, скажи, ювелир, почему же ты не пришел ко мне открыто, почему, как вор, влез в мой дом?
   Начальник стражи приблизился к вождю и шепнул о том, что вор был не один. Кудим сидел, потирая запястья и исподлобья поглядывая вокруг. Стыд мешал ему глядеть в глаза вождю племени и хозяину города Белого верблюда, страх остаться здесь снова со связанными руками шептал об осторожности. Тщательно подбирая слова, Кудим рассказал историю о верблюде, умолчав, однако, о нападении кочевников. Терпеливо выслушав, Ахум, улыбнулся.
   - Твоя история необычна, но я верю тебе. Скажи только, где же твой друг, тот, чей бубен так и не нашли в твоем мешке?
   - Его зовут Дамкум, он...
   - Я здесь! - вдруг раздалось из-за забора, и голова Дамкума показалась над ним.
   По знаку вождя, незадачливого певца тут же привели.
   - Почему ты прятался? - разглядывая толстячка, поинтересовался Ахум.
   - Я не прятался! Я охранял своего друга! - с вызовом ответил Дамкум.
   - Охранял? За забором? - Ахум откровенно рассмеялся. - Что ж, это будет вам уроком. Нельзя влезать в чужой дом даже за своими вещами! - И все же внешность Дамкума насторожила вождя. Все бродячие певцы, с которыми ему приходилось сталкиваться, были одеты совсем скромно, даже бедно, а у этого и обувь на ногах. Пусть не такая хорошая, как у ювелира, но есть, не босяк он. - А скажи, певец, откуда у тебя эти чарыки? - прямо спросил Ахум.
   Дамкум проклял себя за то, что послушался друга в ту ночь, когда они убили кочевников, и он взял себе чарыки одного из них. Опустив глаза, он стушевался под пристальными взглядами вождя и начальника охраны.
   - Повезло, вот и вырядился, - ответил сквозь зубы, осуждающе поглядывая на Кудима.
   - Это мои, - быстро нашелся тот, - в дороге Дамкум повредил ногу колючкой, я одолжил ему запасную пару.
   Ахум промолчал, поджав губы, отчего его борода поднялась торчком, а нос показался певцу орлиным клювом; того гляди ударит в глаз! Но Ахум сделал вид, что поверил.
   - Отдайте ювелиру мешок! Верблюда твоего найдем завтра, а сегодня вы оба можете остаться на ночь в моем доме, - великодушно предложил он.
   Кудим с Дамкумом переглянулись. Они оба с удовольствием сбежали бы отсюда, куда глаза глядят, но отказаться от гостеприимства вождя, да еще после такого счастливого освобождения, ни один, ни другой не решился. Дамкум лишь тихо спросил:
   - А как же мой бубен?..
   - Если до завтра не найдется, мы дадим тебе другой, - уходя, пообещал Ахум.
  
  
  
  
  

Глава 12. Прощение

  
   Несмотря на то, что друзьям выделили комнату в одном из домов вождя, они решили ночевать во дворе. Ночь стояла душная. Стены домов и заборов закрывали проход ветру, да он и не сильно стремился в огороженные дворы, так, летал потихоньку на просторе, поигрывая сухими кустиками полыни. Устроившись бок о бок на душистой подстилке из сена, друзья разглядывали бархатное небо, усеянное сияющими звездами. Словно очарованный ими, Кудим быстро уснул, а Дамкум все смотрел и смотрел ввысь, размышляя о своей жизни, вспоминая все перипетии, в которых ему пришлось побывать за время странствий. И как ни тяжело было в отдельные мгновения, певец, только подумав о новой дороге, ощущал щекотание в ногах, всегда готовых нести своего хозяина, куда его позовет глас судьбы.
   - Кудим, - позвал друга Дамкум, но в ответ услышал лишь его тихое посапывание, - спишь... еще бы! А мне не спится...
   Дамкум сел, хотел натянуть чарыки, да только зло посмотрел на них и босыми ногами встал на прохладную глину, заглаженную до блеска десятками ног день ото дня ходивших здесь людей. "Куда лучше, чем в сыромятной коже!" - улыбнулся он про себя, и, сцепив руки за спиной, медленно пошел на другой конец двора. Это был не хозяйственный двор, в котором они с Кудимом пережили суд вождя, унижение, страх и радость от того, что все благополучно разрешилось. В этот двор выходили двери всех домочадцев, открытые в это время, но охраняемые стражами. Заметив гуляющего бродягу, они насторожились, крепче сжав рукояти кинжалов, и наблюдали за каждым его шагом. В светлом благостном настроении мутью расплылось раздражение.
   - Никуда от вас не деться, нет воли человеку, зыркают, как собаки, - посетовал он и сел прямо посередине двора, - вот он я, на виду, смотрите! Незачем мне прятаться!
   Дамкум задрал голову, демонстративно рассматривая небо. Далекое, безразличное, оно висело над одиноким человеком, вползая в его думы и волнуя непостижимостью. Что-то философское вспыхнуло в поэте, как звезда, что-то недосказанное выплыло из памяти на самую поверхность. Дамкум знал и любил это состояние. За ним в его голове появлялись слова, слова сплетались в песни, которые Дамкум хранил в памяти, как иной человек драгоценности, помня каждую на ощупь.
   Певец запел. Сначала тихонько, пробуя слова на вкус, смакуя их, подбирая самые изысканные. Потом его голос приобрел уверенность, и песня полилась струей прохладной воды, журча и переговариваясь каплями или сплетаясь новыми струями в единый ритм.
  
   О том, кто ребенком отвергнут был,
   Кто стоял на одной чаше весов, а верблюд на другой,
   Кто судьбу испытал, став рабом,
   Кто нелегкую долю познал и
   Заветы всех мастеров.
   Его спутником был орел молодой,
   Неизвестное знал он, и к тайне вел.
   О стране на востоке принес он весть,
   И в дорогу позвал, помахав крылом.
  
   Увлекшись, певец не обратил внимания на шелест тихих шагов сзади. Лишь сделав паузу, чтобы глотнуть воздуха перед следующим куплетом, он услышал над собой трескучий старческий голос и обернулся.
   - О ком поешь ты, певец?
   Маленькая простоволосая женщина стояла перед ним в свободной рубахе. Лица ее Дамкум разглядеть не мог. Напольные светильники, что стояли вдоль стен домов, освещали тщедушную фигурку сзади, отчего ткань рубахи просвечивала, и тонкие, как стебли тростника, ноги виднелись за ней.
   Дамкум вскочил, но женщина положила руку ему на грудь. Ее ладонь оказалась горячей, тепло от нее согрело сердце. Опустившись на землю по молчаливому приказу женщины, Дамкум не сводил с нее глаз. Она тоже присела рядом, подогнув под себя одну ногу и обхватив руками колено другой, и теперь ее глаза оказались напротив лица Дамкума.
   - Эта песня о моем друге, госпожа, он спит, там, - певец неопределенно махнул рукой.
   - О друге, - задумчиво повторила женщина, и Дамкум снова ощутил себя на берегу Мургаба среди качающихся под легким ветерком камышей. - Как имя твоего друга?
   - Кудим. Его зовут Кудим, госпожа.
   - Кудим... - снова порыв ветра и скрипучий шепот стеблей.
   Дамкуму стало не по себе. Он вскочил, как ужаленный.
   - Я разбужу его!
   - Тихо, тихо, - женщина ухватила его за край рубахи, - не надо.
   На шум от дома кинулся стражник. Женщина, не оглядываясь, остановила его, подняв руку. Тот встал, как вкопанный, и не двигался с места, но не спускал глаз с чужака. А женщина подала руку певцу. Он помог ей встать.
   - Пойдем, покажи мне его.
   Дамкум делал маленькие шажки, чтобы идти рядом с ночной незнакомкой, с трудом останавливая свой порыв поскорее добежать до друга. Когда они подошли к ложу, женщина отпустила певца и присела рядом с Кудимом. Дрожащей рукой она прикоснулась к его кудрям и замерла. Ошарашенный Дамкум услышал ее облегченный вздох и вдруг догадался, кто она, но не промолвил ни слова. Он, как и стражник, застыл, и не шевелился, наблюдая трогательную сцену, которую не каждому в жизни дано увидеть.
   Цураам гладила жесткие волосы своего повзрослевшего мальчика, медленно покачиваясь и шепча что-то, предназначенное только ему. Казалось, ветерок перешептывается с камышовыми листьями, не трогая стебли, и только им понятен тот шепот.
   Кудим спал, как младенец. Ему снилась мама, он снова чувствовал ее теплую ладонь, убирающую непослушные вихры со лба. Он слышал ее тихий, ласковый голос, прилетевший из дальних краев, но теперь он звучал не в голове, а прямо над ухом и, казалось, сейчас откоешь глаза и еще сквозь пелену сна увидишь такую родную и такую теплую улыбку на ее лице.
   - Эрум, мальчик мой, ты пришел, - шептала Цураам, вглядываясь в прикрытое ночными тенями лицо. Но не обветренное горячими ветрами Черных песков, не окаймленное аккуратно подстриженной бородкой лицо видела она. Перед ее взором сияло детской чистотой личико ее пятилетнего мальчика с пухлыми щечками, влажными губками. - Я долго ждала тебя, сынок, и вот ты здесь, со мной...
   Никто не видел, как по щеке провидицы скатилась слеза. Но в полумраке лицо старой женщины светилось от счастья. Она улыбалась, покачиваясь в такт своим думам, и вдруг тихонько запела. Ночь уже пошла на убыль, до рассвета оставалось немного времени. Это было время самых сладких снов, большинство из которых сбывались, если только игривая богиня Иштар заглянет в них перед тем, как ее звезда уступит место на небе сиятельному лику ее брата.
   Цураам пела сыну колыбельную песню, слова которой она хранила в памяти все эти годы. Дамкум заслушался. Он прилег рядом с другом и, вспоминая свое беспризорное детство, незаметно уснул.
   А Кудиму снилась лодка, медленно плывущая посередине Мургаба. Вода шелестела, облизывая ее бока, камыши переговаривались на берегу, широкий простор открывался впереди... Но вот лодка уткнулась носом в песок - вода исчезла, вместо зеленых берегов выросли желтые барханы. Кудим закричал, но из его горла не вырвалось ни звука, тогда он вспомнил про бубен и пошарил по дну лодки. Звякнули колечки, от удара по натянутой бычьей коже бубен запел. Все сильнее стучал Кудим, все громче звучал бубен, и вот на одном бархане появилась женщина. Она поманила к себе. Кудим видел ее лицо очень близко, видел помутневшие от времени глаза, высохшие губы, маленькую головку с гладко зачесанными назад седыми волосами, видел торчащие, как капюшон кобры, большие уши. Женщина была стара, но она улыбалась ему и звала к себе. Но тень скользнула по ее фигуре. Кудим запрокинул голову и увидел орла. Он снижался кругами, словно высматривая добычу. С каждым кругом он становился все больше. И вот уже огромная хищная птица зависла над барханом. Кудим испугался. Закричал изо всех сил, замахал руками, отгоняя орла. Его сердце защемило от давней боли. Бросив бубен, он побежал к женщине. Но не мужчина забирался на бархан, а маленький мальчик. Вытянув руки, он бежал, увязая в песке и крича: "Мама!.."
   - Я здесь, мой мальчик, я с тобой, Эрум.
   Кудим проснулся и порывисто сел. Цураам опустила руки на колени. Сын сидел перед ней, беспокойно вертя головой.
   - Где я?
   - Ты дома.
   - Дома?..
   Цураам улыбалась и кивала, покачиваясь всем телом.
   - Ты дома, сынок...
  
   Испытания, выпадающие на долю человека, сродни буре: приходят нежданно-негаданно, бьют, пугают, но рано или поздно заканчиваются. И после пережитого жизнь кажется еще прекрасней, чем была.
   Никак не ожидал Кудим, что уснув бродягой, проснется братом вождя и сыном прославленной на весь Маргуш провидицы. Первое, что он увидел, очнувшись ото сна, были ее глаза. В последний раз он видел в них боль и слезы, а сейчас из них лились доброта и радость. Кудим купался во взгляде матери, вбирая в себя все то, чего он недополучил за годы разлуки. Цураам же блаженно улыбалась, с восхищением любуясь взрослым сыном. Без нее он из мальчика стал юношей, без ее пригляда возмужал, без ее советов учился жизни, познавая ее перипетии на своем опыте.
   Когда к ним присоединился Ахум, все увидели, как похожи старший и младший братья: тот же профиль, те же волнистые волосы, тот же пытливый взгляд отца, те же ровные крепкие плечи. Разве что выражение лица Кудима было мягче. Даже в форме его бороды, закрывающей всю нижнюю часть лица, угадывался более плавный овал, переданный ему от матери. Бородка Ахума прикрывала лишь подбородок и торчала, как и у Персауха. Да на челе старшего брата глубокими морщинами отразились заботы и проблемы, которые ему выпало решать как вождю племени после смерти отца.
   - Наш отец - великий человек, Эрум, - как и мать, брат называл Кудима тем именем, которым они звали его ребенком. Кудим не противился. Напротив, звуки этого забытого имени возвращали его в прошлое, в то время, когда он был счастлив, почти как сейчас. - Только его вера помогла нам всем выжить в тот давний переход.
   - А вербюд? - спросил Кудим, и обида, скрываемая им ото всех, все же проскользнула в его вопросе. Кудиму очень хотелось услышать, что отец не раз пожалел о том, что обменял своего сына на верблюда, пусть и белого.
   - Верблюд? - Ахум понял брата. - Белый верблюд был нашим маяком. Он привел нас сюда. Благодаря его чутью мы не умерли в Черных песках от жажды... - Кудим потупил взор. Но Ахум положил на его колено свою большую крепкую ладонь - ладонь труженика, которому хорошо знакомы ручки плуга; ладонь воина, который уверенно держит лук и копье, - и сказал: - Ты не думай, он никогда не забывал о тебе. Не нам его судить, брат. Только став вождем, я понял, как это трудно - нести ответственность за всех людей племени. Не только за себя или свою семью, а за всех! Боги ведут нас по жизни, и дела наши совершаются по их воле. Мы не знаем, что нас ждет в будущем. Великий Ану знает. Шамаш видит. Иштар... Я унаследовал знания Верховного жреца нашего племени. И скажу тебе, брат: в минуты экстаза, когда мой разум отключается от дел мирских, я слышу богов. Они благоволят к нам. Но за это мы приносим им жертвы, богатые жертвы! Это сейчас у нас есть верблюды и быки, много овец, мы готовим столько хаомы, сколько надо, чтобы умилостивить наших богов. А тогда, в ту пору, когда мы шли по пустыням, пересекали горные хребты, одна жертва лежала на чаше весов, уравновешивая все тяготы - это ты! Думаю, наш отец знал об этом.
   Кудим вскочил, как архар, которого свалили стрелой, но жажда жизни подняла его и дала последний шанс.
   - Я - жертва?!
   - Прости, брат. Я знаю, что ты перенес...
   - Нет, не знаешь! Никто не знает...
   - Эрум, посмотри на людей. Среди них еще есть те, кто помнит тебя. Ты не помнишь их, а они помнят. Они тоже осуждали отца, я знаю. Но нашему отцу они обязаны жизнью своих детей. - Кудим только заметил, что вокруг того места, где они с братом беседовали, собрались люди. Всем было интересно увидеть сына провидицы, брата вождя, который волею богов выжил и вернулся в свое родное племя. Старики улыбались, поглаживая седые бороды, женщины тайком утирали слезы, молодые девушки шептались между собой, обсуждая, какой красавчик этот младший сын Цураам. - Пройдет время и твоя боль утихнет. А пока хотя бы забудь обиду. Сегодня праздник! Ты пришел, и все наше племя будет радоваться вместе с нами. Я уже приказал готовить мясо. Мы вместе поблагодарим богов за твое возвращение. Но пока я хочу с тобой вместе пойти на могилу нашего отца. Мать тоже пойдет с нами.
   Из своего дома, щурясь на солнце, вышла Цураам. Кудим подбежал к ней, забыв о горечи, которая обожгла его сердце при разговоре с братом.
   - Мама, ты отдохнула?
   Он взял ее руки в свои. Цураам блаженно улыбнулась.
   - Отдохнула, сынок.
   Подошел Ахум. По его молчанию Цураам поняла, что разговор братьев был не самым радостным.
   - Вы привыкните друг к другу, я помогу, - она протянула одну руку старшему сыну, другую - младшему. - Пойдемте, дети. Персаух заждался нас.
   Так, опираясь на руки своих сыновей, Цураам медленно побрела к могиле мужа, которая, в отличие от могил других людей племени, была в черте города, а не за его стенами.
   Двое слуг следовали за ними, неся подношение для усопшего вождя. А Цураам неспешно рассказывала истории из прошлого, когда они еще жили в Стране Болот, когда родился Эрум, а Ахум был уже большим мальчиком и следил, чтобы младшего брата никто не обидел.
   - Как-то, когда ты уже умел сам ходить, Ахум подарил тебе деревянного змея. Он нашел кривую палку, омытую водами и оглаженную ветрами. Она была извилистой, будто на самом деле змея, а голова у нее была круглой. Ахум вставил в углубления два камушка, и получились глаза. Ты, Эрум, помнишь ту игрушку?
   - Нет, мама. Наверное, я был слишком мал.
   - А ты, Ахум?
   - Помню, - брат ласково посмотрел на Кудима, - он тыкал той змеей всех исподтишка, а потом смеялся, радуясь тому, что все пугались.
   - Да, у него был задиристый, веселый смех... Может быть, мы еще услышим его, а Эрум?
   Кудим только грустно улыбнулся. Детский смех! Разве может взрослый человек смеяться, как ребенок? Тот смех уходит вместе с детством, навсегда...
   - Ничего, сын, ничего, в твоей жизни еще будет радость, будет счастье, поверь мне... - Цураам остановилась. - Вот мы и пришли.
   Перед ними возвышался холм. Очертания могилы еще сохранили свою прямоугольную форму, но ее верх сгладился под дождями и ветрами. Кудим ожидал увидеть более богатую могилу - больше, выше, такую, какую строят для важных людей. Но то, что он услышал от матери дальше, удивило его:
   - Здесь лежит Белый верблюд. Да, тот самый - верблюд Персауха!
   - Верблюд?!
   - Он раньше твоего отца умер. Символ нашего племени! Видел бы ты, с какими почестями Персаух провожал его в это стойло! Сколько подарков положил! Как по нему горевал...
   - А могила отца где?
   - Вон, - Ахум кивнул в сторону возвышения, торчащего над землей едва ли не до пояса.
   Слуги уже устроили кострище перед уходящими вниз ступеньками, упирающимися в кирпичную кладку, сложенную без раствора, но закрывающую вход в широкую могилу. Кудим украдкой посмотрел на мать. Не иначе, и ей там было приготовлено место. Сердце кольнуло. Как же поздно он пришел! Как хотелось ему посмотреть в глаза отца, хоть раз... увидеть того верблюда, найти то согласие с судьбой, которое, как ему казалось всю прошлую жизнь, он сможет обрести только здесь, только... но не было смирения в его сердце, не появилось, не случилось чуда! И вдруг Кудима прошиб пот. Как не случилось?! Вот же его мать! Он видит ее! Слышит! Чувствует ее любовь, и не на расстоянии, а рядом!
   Кудим упал на колени между могилами верблюда и отца. Он закрыл лицо, пытаясь собраться с мыслями, успокоить свое сердце, найти лучик радости в нем.
   - Ничего, сын, ничего, все хорошо будет, ты обретешь покой, нужно только время...
   Цураам видела больше, чем согбенную спину сына. Она чувствовала его смятение и просила Иштар даровать ее мальчику счастье, которое он заслужил.
   - Я не помню белого верблюда, - вдруг сказал Кудим. - Я хотел его увидеть... я видел других верблюдов, а белого нет.
   - Да, белый верблюд - это редкость! И ведь в его потомстве тоже не родилось ни одного белого! - посетовал Ахум, ставя перед могилой верблюда чашу с водой и поглядывая на мать. - Люди говорят, Цураам прокляла его...
   Кудим удивился.
   - Почему?..
   - У нее спроси. Нам она не рассказывает, - Ахум уложил рядом с чашей охапку колючих трав и перешел к могиле отца.
   Цураам уже сидела перед ступенями в своей обычной позе - поджав одну ногу под себя, а другую обхватив руками. Слуга накрыл жрицу с головой плотным льняным покрывалом. Солнце пекло неимоверно, а в округе, куда ни глянь, не было видно ни одного хоть самого захудалого деревца. Даже саксаул здесь не рос. Все вырубили еще до строительства города.
   Цураам не ответила на замечание старшего сына. То ли не считала это нужным, то ли ушла в свои думы. Кудим не решился спрашивать, но понял, что его мать всю жизнь ненавидела белого верблюда. От этого стало легче.
   Пока слуги готовили церемонию почитания духа ушедшего вождя, Ахум заговорил о верблюде Кудима.
   - Твой друг сказал, чтобы верблюда заклеймили. Какое тавро поставить? У тебя есть своя метка?
   - Нет, у меня никогда не было того, на что ставят метки. Да и не нужен мне верблюд. Пусть им владеет Дамкум, - Кудим улыбнулся, вспомнив друга, который сейчас веселил горожан, распевая свои песни и стуча в новый бубен, подаренный вождем, спрятав свой старый на всякий случай. - У Дамкума с этим верблюдом свои отношения!
   - Что ж, как скажешь, брат. Вернемся, прикажу, чтобы сделали клеймо твоего друга.
   Разговор братьев оборвался на полуслове песней Цураам. Она приняла хаому и теперь покачивалась из стороны в сторону, вознося хвалу богам. В ее тихой песне звучала просьба о милости к достойному вождю своего племени, к ее мужу и отцу ее детей.
   Ахум и Кудим тоже отпили напитка жрецов из носика пузатого сосуда без ручки, который слуги поднесли им с особым почтением. Кудим впервые испил хаому и его разум, еще не знающий влияния дурманящих соков конопли и эфедры в смеси с настоем семян ячменя и кислым молоком, освободился. Ни жара, ни мысли, которые не оставляли его в этот день - ничто больше не заботило ювелира. Он погрузился в совершенно иной мир. Возвышение могилы, спина матери, стена крепости, все люди, которые были рядом, словно растаяли, превратились в мираж, расслоились, как воздух пустыни. Кудим видел пугающий простор сухого такыра, уходящего далеко за горизонт. И земля, и небо окрасились в серый цвет, до того унылый, что первым желанием было бежать. Кудим дернулся, но его тело не слушалось, мышцы обмякли, ноги потеряли силу. И вдруг, как наяву, Кудим увидел, как разверзлась земля, и в образовавшемся проломе показалась тщедушная фигура отца. Персаух, сидя на смертном ложе, склонил бритую голову перед сыном. Сильный порыв ветра подтолкнул Кудима сзади и в мгновение ока он оказался рядом с отцом. Их лица сблизились. Глаза Персауха - большие, выразительные, с красными прожилками в уголках - смотрели в глаза сына, сухие губы шевелились. И Кудим почувствовал нечто, что взволновало его, как никогда.
   - Он хочет пить... отец просит воды!.. - Кудим еле разомкнул рот, чтобы произнести слова. Он сам слышал, как они тягуче стекают с его губ, и, как пролитая в песок вода, бесследно исчезают в могиле.
   Ахум наблюдал за братом, не вмешиваясь, но приглядываясь к выражению лица Персауха. Ахум умел контроливать себя и различать происходящее на земле и за чертой, разделяющей жизнь и смерть. Когда он понял, что дух отца признал в ювелире своего младшего сына, он встал между матерью и братом, оградив его от ворот в царство Эрешкигаль, и предоставив Цураам бродить там, куда вправе попасть только избранные.
   Очнувшись, Кудим увидел, как Цураам поникла, опустив голову на грудь. Он протянул руку, желая поддержать мать, но брат остановил его. Никто не мог мешать старой жрице общаться с духами в их мире, даже сын.
   - Мы с тобой пойдем, - шепнул Ахум, и его слова с трудом просочились в уши Кудима, все еще витающего в междумирье, но теперь уже только мыслями, - за мать не беспокойся - за ней приглядывают.
   Ноги плохо слушались, но Кудим старался не отставать от брата. Он только оглянулся на мать, и в тот момент Цураам вскинула руки, покрывало с ее головы соскользнуло. Ее голос возвысился.
   - Идем, брат, идем, - Ахум приобнял Кудима, уводя его. - Она разговаривает с отцом.
   - О чем?
   - Мало ли, - неопределенно ответил брат, - те, кто там, знают больше нас, могут помочь советом, если уметь слышать.
   Туман в голове, наконец, рассеялся, и Кудим снова почувствовал твердую почву под ногами. Сухая от зноя, на поверхности глина превращалась в пыль. Случайный ветерок то там, то здесь, вздымал ее, закручивая в тонкие воронки. Они носились по улицам и площадям, бывшими в это время дня безжизненными. Люди прятались от горячих солнечных лучей под крышами домов и под открытыми ветрам навесами. Но ветер не мог остудить летнего зноя, напротив, он обжигал лицо. Только у воды еще можно было почувствовать прохладу, но Мургаб тонким ручейком протекал в стороне, и в городе Белого Верблюда царила пустыня.
   - Почему вы остановились здесь? - поинтересовался Кудим. - Здесь нет воды...
   - Когда мы пришли - вымотанные долгим переходом по пустыне, вода была. Отец хотел вести нас дальше, но люди решили остаться здесь. Тогда еще не было зноя, Мургаб широко растекался над песками, его берега были зелены. Отец после жалел, что не настоял на своем. Но, с другой стороны, мы остались независимыми, когда пришли остальные племена. Кому нужны такие земли?!
   - Мда... А как отец умер?
   - Не проснулся утром. В те дни он плохо спал, мучимый нелегкими думами. Засыпал на рассвете. Так и в тот день. Мы не будили его. Забеспокоились, когда солнце склонилось к зениту. Цураам говорит, что отца гордость погубила ...
   - Как это?
   - Когда Верховный жрец Маргуша стал царем, наш отец ходил в его город. Там произошло нечто, что ущемило его гордость. После этого отец потерял уверенность в себе, замкнулся. Мать говорит, что обида преследовала его, что и после ухода она не оставила его. Потому он никак не обретет покой. Да и многое другое... вина перед тобой...
   - Я простил его, - не задумываясь, сказал Кудим, - сегодня я понял, что нет у меня зла на отца. Ты прав, брат, дороги судьбы проложены богами...
   Ахум заметно повеселел.
   - Это хорошо, Эрум. Я сышал, что ты сказал, когда был там. Поверь, теперь, когда ты простил его, кувшины с водой, которые мы оставляем для него, не опустеют. Он сможет утолить жажду, - Ахум смахнул со лба ручейки пота, - да и нам бы воды попить! - он рассмеялся. - А меня ты простил за вчерашний прием?
   - Я и не обижался. Сам вел себя глупо, а ты был великодушен к бродягам.
   - Я расскажу тебе, - Ахум резко посерьезнел, - был заговор против царя. Многие вожди племен хотели захватить дворец, недовольны они были его правлением. Нашего отца тоже примкнуть к ним уговаривали. Но Персаух всегда в стороне от всех интриг оставался. Больше всего он ценил свободу! И он отказался. Когда заговор раскрыли, многие подумали, что это наш отец донес. Позже тех вождей казнили, их семьи в услужение верным царю племенам отдали. Тогда к нам стали приходить озлобленные люди, угрожая убить Персауха. Вредили, умерщвляя скот, сжигая хижины и посевы. Нам пришлось увеличить войско, охранять людей не только в городе, но и за его пределами. С тех пор каждого, кто войдет в город, мы берем на заметку, следим. А ты странно повел себя. Хорошо то, что ты говорил правду. Но удивил всех! Думали, что вор, а оказалось - ювелир! - Ахум снова развеселился.
   - Да. И хороший ювелир, я тебе скажу! - Кудим подхватил шутливый тон брата. - Ты видел мои изделия? Я ведь не просто рабом был у моего хозяина, я учился его мастерству. А он был великий мастер, уж поверь!
   - Верю, как же не верить!
   - Я сделаю для тебя кое-что, есть задумка! - Кудим подмигнул брату. - Как тебе серебряный верблюд, а? Как символ твоего племени?
   Ахум остановился. Сжал плечи Кудима и с чувством произнес:
   - Нашего племени, брат, нашего!
   Они обнялись. Если до того в сердце Кудима еще оставалась пустота, то теперь она заполнилась счастьем. Сын вернулся к матери. Брат обрел брата.
   - Вот еще вернутся с пастбищ наши братья, подожди только, и ты поймешь, что дорог всем нам. Но... поспешим. Видишь, уже дымятся очаги для приготовления жертвенного мяса, мне надлежит провести ритуал восхваления богов в благодарность за твое благополучное возвращение перед нашими людьми. Как только Великий Шамаш ослабит жар и соберется на покой, мы начнем. А пока мне надо готовиться, очистить свою голову от посторонних мыслей, обрести гармонию. Для этого нужно уединение. Да и тебе, брат мой, не помешает отдохнуть в тиши твоего дома. Я приказал. Дом для тебя готов. Он рядом с моим.
   - Спасибо брат, - Кудим поклонился, - скажи только, а что мой друг Дамкум, он может остаться с нами?
   - Конечно, если хочешь, он будет жить с тобой...
   - Да, за долгое время в пути мы привыкли быть вместе, и, хотя Дамкум бывает надоедлив, я скучаю по нему.
   - Что ж, так тому и быть! Ступай, слуга покажет тебе твой дом, а своего друга найдешь по песням!
  
  

Глава 13. Месть верблюда

  
  
   Который день Дамкум, окрыленный таким счастливым завершением путешествия, летал по улицам города, как перекати-поле. Он заглядывал в открытые двери домов и гордо спрашивал:
   - Вы знаете, что сын провидицы вернулся? Да?! А я его друг! Если бы не я, неизвестно, нашел бы он свою семью!
   Люди угощали его - кто кислым молоком, кто сикерой, и певец в благодарность и от переполнения чувств веселил их песнями. Все его походы "в люди" неизменно заканчивались на постоялом дворе. Среди торговцев он чувствовал себя лучше всего. Разомлев от хмельного напитка и от жары, заплетающимся языком Дамкум плел байки о том, как труден был путь сына к матери и как он, бродячий певец, поддерживал в своем друге веру в лучшее. Купцы слушали его и кивали, покачивая бородами, при этом их лица выражали искреннее удивление перипетиям судьбы человека.
   Кудим точно знал, где искать друга. Когда он заглянул на постоялый двор, все взоры обратились к нему.
   - А вот и он, мой друг, - едва ворочая языком, промычал Дамкум и попытался подняться с циновки.
   С его лба стекали ручейки пота, щеки, раскрасневшиеся от жары и выпивки, возвышались над скулами двумя тугими бугорками, в которые упирались уголки губ, расплывшихся в добрейшей, но глупой улыбке.
   - Идем, Дамкум.
   Кудим подал руку, но певец никак не мог сесть, не то, что ухватиться за нее. Он заваливался то на один бок, то на другой. Очередная попытка подняться не удалась, и Дамкум, веселясь от души над своими катаниями по циновке, встал на колени, кое-как сохраняя равновесие широко расставленными руками.
   - Я сейчас, сейчас, постою так, привыкну и поднимусь, - уверил он и тут же закачался и опять рухнул на бок.
   Кудим понял, что один он не справится, и попросил хозяина караван-сарая помочь. Двое крепких слуг легко подхватили певца под руки, подняли и потащили, а тот мычал что-то нечленораздельное и изо всех сил старался переставлять ноги, которые никак не хотели слушаться, а заплетались сами собой, поднимая при этом клубы пыли. Единственное, что понял Кудим из словоплетства друга, так это слово "бубен". Подняв инструмент, лежащий на циновке, Кудим потряс им перед носом совершенно осоловевшего певца. Колечки звякнули, и Дамкум блаженно заулыбался.
   - Теперь несите меня, друзья мои, и я вам спою! - он затянул одну из песен, в которой пылкий влюбленный сетовал возлюбленной, что она его не привечает, но разобрать слова было под силу только такому же пьяному слушателю.
   К вечеру Дамкум отоспался, но хмель еще будоражил разум. Открыв глаза, певец не сразу понял, где он. Чахлые лучи света сочились снаружи, лениво спускаясь на глиняный пол, устеленный циновкой. Темные провалы ниш пугали торчащими из них освещенными носиками сосудов. Опустив руку с ложа, Дамкум нащупал свой бубен. Звякнув от прикосновения, он словно заговорил с хозяином.
   - Похоже, сегодня мы с тобой от души повеселились, - ответил Дамкум, приподнимаясь.
   Его тянуло к людям, и он поспешил встать, как только осознал, что он в доме, в той самой комнате, которую ему выделил друг. К тому же хотелось пить. Да и в животе бурчало. Дамкум постоял, оправляя рубаху, пригладил взъерошенные волосы и, засунув бубен за пазуху, переступил порог.
   Кудим сидел неподалеку и палочкой рисовал на глине узор, которым ему хотелось украсить браслет для матери. Еще накануне Дамкум заподозрил, что друг сердит на него, и сейчас попытался тихо улизнуть, но Кудим окликнул его:
   - Дамкум! Не спеши! Присядь, поговорим.
   Певцу хотелось опрокинуть чашу-другую сикеры, чтобы унять жар в груди, не оставлявший его все время пьянства и разгула, но ссориться с другом он не хотел.
   - А пойдем вместе, что ты все время сидишь один? С людьми весело...
   - Вижу я, что твое веселье скоро превратит тебя из человека в овцу. Кто поманит чашей, за тем и пойдешь...
   Дамкум надул губы. Хотелось ему огрызнуться, но он сдержался. Только настроение поползло вниз, как солнце к горизонту.
   - Злой ты, хоть и друг, ну скажи, чем тебе не нравится мой веселый нрав, а?
   Кудим оставил свое занятие и уставился на певца так, словно видел его впервые. Дамкум стушевался под откровенным взглядом, шаркнул босой ступней, подтянул веревку под брюшком.
   - Вот смотрю я на тебя, друг мой Дамкум, и думаю, как так получается, что трудности делают человека разумным, а счастье дураком? Не скажешь?
   Тут уж Дамкум обиделся. Уголки его губ опустились вниз, взор потух. Певец отвернулся. Кудим не хотел обижать друга, подошел к нему, положил руку на плечо.
   - Ты не обижайся, твой веселый нрав мне очень нравится, мне не нравится, что ты слишком много позволяешь себе возлияний. Так и заболеть недолго, да еще в такую жару. А между тем у тебя дел полно!
   - Каких дел? - Дамкум оживился.
   - Верблюда заклеймить, например. Кузнец уже и твою метку выковал, как ты просил - круг и сбоку клин из двух линий. Можем прям сейчас пойти на хозяйственный двор...
   Идея с клеймением верблюда Дамкуму понравилась сразу. Хоть он и недолюбливал верблюда, но стать его законным собственником - кто ж от такого откажется?! Да и в дороге верблюд - хороший спутник! Есть не просит, воду пьет редко, идет себе да идет, а ты сидишь на нем, покачиваешься, песни мурлычешь... Уже не раз Дамкум с завистью провожал взглядом караваны, идущие из Маргуша, кто на запад, кто на восток. Хотелось певцу побывать в Хараппе, куда он и направлялся, пока не повстречал Кудима. Пока они шли вместе, вместе делили тяготы пути, вместе выбирались из передряг, Дамкум и не думал оставлять друга, но теперь, когда Кудим нашел свою семью, когда у него появился свой дом, свои слуги, бродяга по жизни, Дамкум почувствовал, что оседлость не для него. Стены закрывали от него весь мир, его большому сердцу не хватало простора. Вот уже и лето пошло на убыль, а он все сидит в Маргуше! И все песни спел, и посмотреть все успел, да только с каждым днем становилось ему все тоскливее. Не радовало обилие еды, питья. Он и причастился к хмельным напиткам от скуки. В клетке птица не поет! Полный желудок расслабляет голову. Не идут на ум новые песни, не радуется душа, не трепещет сердце от красоты закатов и восходов, как раньше.
   - Друг мой, я давно хотел сказать тебе, да ты все занят, - воспользовавшись подходящим моментом, решил Дамкум поведать Кудиму о своем желании уйти.
   Кудим усмехнулся.
   - Не перепутал ли ты чего, друг Дамкум? Я ли занят?
   - Так не я же каждый день черчу что-то, - он кивнул на неоконченный рисунок, - не я же с вождем каждый день что-то обсуждаю...
   - А, вот ты о чем! Прости друг, не до песен мне было. Моя жизнь так изменилась, что понять надо было, как жить дальше, что делать.
   - И что? Понял?
   Показалось ли Дамкуму, или на самом деле друг его тяжело вздохнул и даже помрачнел...
   - Работать надо. Человек без работы, что скотина - ест, пьет, плодится. Привык я создавать что-то своими руками, вот и принялся за свое мастерство снова.
   - А-а! А вот мне для творчества свобода нужна... пойми, друг Кудим, не складываются слова в песни, когда сыт и заперт.
   - Да кто ж тебя запер? Вон она свобода, ворота открыты каждый день. Ходи, ищи свое вдохновение... или, - Кудим вдруг понял, на что намекал друг, - или дорога снова позвала тебя?..
   Дамкум обрадовался сметливости ювелира. Теперь и объяснять ничего не надо - дорога позвала! Чем не слова новой песни?.. Он даже подпрыгнул на месте, как молодой козлик. В порыве радости сжал руку друга.
   - Мы с тобой, и правда, как родные, с полуслова друг друга понимаем! Не сердись, друг Кудим, но вчера вечером видел я, как караван мимо прошел в Маргуш. Догнал я его, пораспрашивал. Идут они в Хараппу, и мне туда охота. Если у меня будет верблюд, так и беспокоится незачем - пойду с ними!
   Кудим понимающе кивнул.
   - Что ж, ты вольный человек, как решил, так тому и быть, хоть жаль мне с тобой расставаться...
   - А... - Дамкум хотел сказать "пойдем вместе!", да одумался, - и мне без тебя...
   У Кудима потеплело на сердце. Вот есть теперь на свете человек, который будет вспоминать его с радостью, как и он его!
   - Что ж, пойдем верблюда готовить? А то, как опять убежит, да без клейма!
   - С него станется! - развеселился Дамкум. - А с клеймом всяк будет знать, что у него хозяин есть!
  
   Верблюд, которого двум друзьям отдал старик из дальнего селения, оказался на редкость осторожным. То ли чутье у него было отменным, то ли еще что, но в этот день он не вернулся в стойло. Как правило, верблюды с утра до ночи гуляли по пустыне сами, без присмотра. Своя жизнь у них была. Весь день то в одиночку, то стадом бродили они меж барханов, или мерили узловатыми ногами узорчатую поверхность такыра, но к ночи неизменно возвращались домой, где, несмотря на время года, их всегда ждала охапка сена или на худой конец порубленные кусты перекати-поля, прозванные в народе верблюжьей колючкой. Да и чан с водой разве найдешь где в пустыне? Ни брести к обмелевшей реке не надо, ни искать воду под толщей песка. Опустил морду в чан и пей, сколько втянешь!
   Но верблюд Кудима и Дамкума в этот жаркий день не соблазнился даже водой! Все стадо пришло, а он передумал и, обойдя город стороной, ушел к развалинам - жалким остовам глиняных домов, в которых задолго до пришествия племени Персауха кто-то жил. Видать, в те давние времена Мургаб еще нес свои воды далеко на север, но постепенно ушел в пески, и люди покинули эти места. Без воды не проживешь! Вождь Белого верблюда нашел иное решение - провел в город воду по трубам. Сколько таких труб изготовили гончары! А сколько дров ушло на их обжиг! Зато город жил! Но с каждым годом приходилось все более удлинять трубы, чтобы дотянуться до вод Мургаба. На всем его пути от столицы Маргуша люди брали воду. Только в городе-храме постоянно поддерживался уровень четырех бассейнов для омовения. А сколько бесценной влаги уходило на поля...
   Верблюд - не человек! Ему совсем необязательно пить каждый день. Он может продержаться без воды и день, и два, и три, и даже пятнадцать! А еды и в самую сухую пору в пустыне хватает: и перекати-поле, сорвавшись корня, летает по пескам, и саксаул каждый год новыми побегами обрастает.
   До темноты искали друзья своего верблюда. Не нашли, узнали только, что какой-то проходил стороной на север. Но тот ли это, которого ищут, или дикий от своего стада отбился - поди узнай! Дамкум от досады и злости на своенравного верблюда ворочался всю ночь, и, едва забрезжил рассвет, натянул свою рубаху, подпоясался наспех и пошел к развалинам.
   Город только просыпался. Женщины по холодку мели дворы, кто разжигал очаг и жарил лепешки, кто проверял, заквасилось ли вчерашнее молоко. Мужчины осматривали свое подворье и тихонько переговаривались с женами. Кто ругался в полслова, кто смеялся, кто просто ворчал или отмахивался от назиданий. Жрецы пели гимны богам, ожидая появления сияющей головы Шамаша, и их голоса будили тех, кто еще пребывал в неге сновидений. Жизнь пробуждалась и тем явственней, чем светлее становилось вокруг.
   Дамкум первым вышел из ворот города, открытых ворчливым стражем, и что есть духу помчался к развалинам, дабы верблюд не успел уйти в пустыню - тогда ищи-свищи этого горбача!
   Идти по остывшей за ночь земле оказалось приятно. То гладкость утрамбованной глины нежно холодила босые ступни, то песок шутливо щекотал их. По пути певец замечал, как прячутся в норы ночные охотники - ежи, как, ощетинившись длинными иглами, удирают с полей наевшиеся за ночь сочных корешков дикобразы. Ящерки шныряют между кочками, замирая у сухих кустов и становясь похожими на их корявые веточки. Еще час или два, и снова вымрет пустыня до вечера, но, когда спадет дневной жар, и песок, за день разогретый до того, что руку к нему не приложишь, начнет потихоньку остывать, тогда снова все живое повылазит из своих укрытий в поисках еды. А пока нежный свет зари ласкал взор, легкий ветерок ерошил волосы, и Дамкум повеселел. "Найду этого пожирателя колючек, приведу в стойло, клеймо поставлю, дождусь каравана и...". От предчувствия нового похода сердце бродяги сладко защемило.
   Солнце только выкатилось в голубенькое небо, а Дамкум уже увидел старые стены. Некоторые возвышались над землей на два кирпича, некоторые все еще держались на высоте роста человека. Дамкум вытянул шею, выглядывая верблюда, и даже забеспокоился, не увидев его сразу. Но вот от длинной тени стены отделилась причудливая тень, и следом за ней показался мощный профиль гиганта: надменная морда над изогнутой вперед шеей, высокие ноги и два торчащих на спине горба! Хвост с кисточкой на конце кокетливо свисал с костистого крупа. Вместе с небольшой, по сравнению со всем телом, головкой с игривыми ушками по бокам он придавал верблюду смешливое очарование, смягчая грозность всего облика. Но то очарование было обманчиво!
   - Ага, вот ты где! - возликовал Дамкум и припустился к развалинам.
   Величие верблюда, все более освещаемого с тылу восходящим солнцем, спало, как только он услышал голос человека, который за время знакомства доставал его руганью и побоями. Верблюд поджал хвост, сморщил нос и затряс головой, отчего его нижняя губа заходила из стороны в сторону. Крупные зубы обнажились и на темном фоне морды ощетинились корявым частоколом. Верблюд, то ли от страха, то ли угрожая, заорал, да так пронзительно, что Дамкум от неожиданности присел, втянув голову в плечи. Зверюга принял это за испуг, и осмелел: вытянул шею и хвост, так, что они стали в одну линию со спиной, двумя крутыми волнами изогнувшуюся посередине, еще сильнее затряс головой и еще пронзительней заорал. Дамкум вытаращил глаза и, быстро сообразив, развернулся и дал деру. Но разве убежишь от чудовища?! Верблюд настиг его стремительно. Незадачливый хозяин успел прыгнуть в ложбину за кустом, образованную песчаным наносом. Он сжался в комок насколько позволял круглый животик, обхватил голову руками, пряча лицо от занесенных над ним раздвоенных копыт. Верблюд, утробно крича и разбрызгивая пенную слюну, ударил Дамкума в бок, затем наклонился и укусил за плечо, но и этого ему показалось мало. Он развернулся, примерился и... сел на певца. Круп верблюда попал на валик песка, что смягчило давление от недюжего веса. Но, видимо, почувствовав и это, верблюд растопырил согнутые передние ноги и завертелся на заднице, словно старался расплющить недоброго хозяина или сравнять его с землей.
   Дамкум орал, как ошалелый. Песок забился в горло, нос, несчастный отплевывался, кашлял и орал до хрипоты. Голоса верблюда и человека слились в один единый вопль, и трудно было понять, то ли торжество победителя звучит в нем, то ли отчаянная мольба о спасении.
   В это время мальчишки гнали отару овец, проходя недалеко от развалин. Два белых лохматых пса, величиной больше самой крупной овцы, насторожились, первыми различив в монотонном блеянье овец странные крики. Выбежав вперед отары, они зарычали, осклабившись, а потом с лаем кинулись вперед.
   Мальчишки, занятые беседой, цыкнули на стражей, но один из них, посмотрев в сторону развалин, заметил непонятное движение.
   - Смотри, что это там? - крепче сжав в руке кнут, другой он указал на бесформенную шевелящуюся массу.
   - Н-н-не знаю, - глядя с опаской, второй мальчик отступил за старшего.
   - Кричит кто-то...
   - Страшно... давай вернемся, отцу скажем...
   И оба пастуха, оставив овец, понеслись к своему дому.
  
  
   - Собачки, собачки, - всхлипывал Дамкум, сидя в яме и простирая руку то к одной, то к другой собаке, которые улеглись с двух сторон от него.
   Псы держались на должном расстоянии и только водили обрубками ушей, наклоняя голову набок. Весь их вид выражал удивление. А Дамкум рыдал и то и дело вскидывал руку, более всего желая прикоснуться к спасителям, погладить их в знак благодарности, потрепать за холку.
   Как только верблюд услышал лай собак, он оставил свою жертву и удрал в пустыню. А верные стражи человека, пробежав за ним для приличия, вернулись к поверженному в транс певцу. Осторожно обнюхав его, одна из собак лизнула неподвижного человека в нос. И еще раз лизнула, и еще, и тогда Дамкум очнулся. Мокрый и шершавый язык собаки привел его в чувство.
   - Собачки, собачки, - повторял бедолага, вытирая тыльной стороной ладони сопливый нос, непрестанно моргая и изливая из глаз потоки слез.
   Бродяга никогда в своей жизни не плакал. Разве что в далеком, беспризорном детстве, когда какой бдительный хозяин не ухватит юного воришку за ухо, да не выкрутит его так, что искры из глаз посыплются, не то, что слезы. Но, видимо, человек не может не плакать, он должен расставаться с этой соленой и горячей жидкостью, периодически давая ей выход. Дамкум давно не плакал, вот и скопилось ее столько, что теперь не было ей конца и края. Слезы лились и лились, а певец, хрипя от раздражающего горло песка, клял свою никчемную жизнь, а вместе с ней и верблюда, и Маргуш, и... судьбу, приведшую его в эти пустынные края.
   Плечо, укушенное верблюдом, ныло, рука беспомощно висела, глаза щипало от слез, от попавшего в них песка, при вдохе боль пробегала по ребрам с правого бока.
   - Что мне теперь делать? - вопрошал Дамкум единственных своих слушателей. - Голос пропал, рука не работает, как петь, как держать бубен? Как я буду зарабатывать себе на жизнь? Что я еще могу? Что? Ни-че-го!
   И он снова вытирал мокрый нос, склонял голову к коленям и качался из стороны в сторону, как плакальщица на похоронах. В таком состоянии его и нашли люди. Солнце уже высоко поднялось и грело, грело... Дамкума мучила жажда, в висках стучали молоточки, лицо горело, перед глазами плыли радужные пятна. Люди показались певцу демонами с грубыми неторопливыми голосами. Они что-то хотели от него, тыкали в грудь большими шершавыми ладонями, а потом, не добившись своего, окатили водой, и тогда Дамкум пришел в себя. Он увидел перед собой вовсе не морды демонов, а добродушные лица жителей города Белого верблюда, и не шершавые ладони обитателей подземного мира приводили его в чувство, а обыкновенные рабочие руки пастухов и земледельцев, которые принесли воды в курдюке. Дамкум припал к его горлышку и пил, захлебываясь, едва успевая глотать воду. Она выплескивалась из курдюка, заливала раскрасневшееся лицо певца, смывая с него и слезы, и сопли, и горечь обиды.
   - Спасибо, друзья, спасибо... - улыбаясь во весь рот, благодарил Дамкум и чувствовал себя счастливым в центре внимания, - я спою вам, дайте бубен, я вам спою свою самую длинную песню!
   Дружный хохот остановил его порыв.
   - Его поскорее надо в тень отнести, а то он не только споет, но и станцует.
   - Ага, самый длинный танец!
   Люди веселились, глядя на безумца, но в их веселье не было зла, они жалели странного, покрытого песком с ног до головы человека, зачем-то сидевшего под сухим кустом полыни в жару.
   - Поднимай его!
   Дамкума подхватили под руки, и он тут же взвыл от боли в плече и ребрах.
   - Верблюд, верблюд укусил меня, ой, больно, и спина... - Дамкум опять заплакал.
   - Что-то здесь не ладно... надо отнести его в город, к Цураам...
   - К Цураам! Несите меня к Цураам! Я хочу к Цураам! Пусть она попросит Энлиля и он ниспошлет на это злобное отродье все беды, какие есть на земле. Чтоб ему никогда ни напиться, ни наесться, чтоб ему...
   - Быстрее надо, долго он тут просидел...
   - Да не так уж и сильно сейчас печет...
   Люди удивлялись, поглядывая на плачущего мужчину, и, осторожно поддерживая, вели в город.
   Пастухи свистнули своих собак и те ловкими маневрами, забегая то с одного бока, то с другого, а то и подгоняя одну единственную овцу, ушедшую от всех, собрали отару. Мальчишки продолжили свой путь, живо обсуждая утреннее приключение и по ходу подгоняя овец, чтобы до жары дойти до тополиной рощицы у еще журчащей протоки и спрятаться в тени от горячих лучей всевидящего Шамаша.
  

Глава 14. Искры любви

  
  
   Удивительная вещь глина! Сырая, в руках человека она становится податливой, как легкомысленная блудница, но на солнце обретает твердость, сравнимую с убеждениями целомудренной девы. И, хотя глина, из которой люди сотворили свою посуду и дома, лишь названием подобна глине со дна подземного мирового океана Абзу, но и она дарована великими богами, и из нее умелые руки, подобные рукам матери властителя всех вод Эа, слепившей людей, создают совершенные формы.
   Гончары Маргуша делают тончайшие, но вместе с тем прочные сосуды - ни один купец нигде не встречал похожих. Есть среди тех сосудов огромные, предназначенные для хранения зерна, и миниатюрные с длинными изящными носиками, из которых жрецы пьют хаому.
   Создания богов живут куда меньше, чем то, что сотворено людьми. Умирая, люди отдают свое тело земле. "Глина" Абзу размягчается в могилах, растекается и превращается в прах, таким образом возвращаясь в свою стихию. Глина, дарованная людям для их нужд, куда прочнее той, из чего сделаны их тела, и потому люди сами возвращают ее, совершая особый ритуал. Они разбивают сосуды до черепков и оставляют их на открытом месте, дабы Великие боги видели, что человек не мнит себя выше их по мастерству, а смиренно приносит в жертву не только дарованных для пищи животных, растения и хаому, но и то, что создано его руками по примеру Аннунаков.
   Но не только посуду научились люди делать из глины. Не менее удивительны дома, сложенные из глиняных кирпичей. Даже не обожженные, а просто высушенные на солнце, они прочны, а за глиняными стенами и в самый жаркий день прохладно, почти как у реки.
   Потому летом те, кто не трудился на полях, не пас скот, не искал дрова для очагов, прятались от нещадно палящего солнца за глиняными стенами домов.
  
  
   Кудим примостился под окном в одной из комнат дома матери. Свет дня вливался через узкий проем в стене из-под самого потолка. Плоская крыша, сложенная из стеблей камыша и обмазанная хорошим слоем глины, снаружи чуть нависала над стеной, и потому солнечные лучи будто вползали в комнату, и вместе с ними легкое облачко пыли, заметное только в свете.
   Кудим разложил на освещенной нише инструменты и камни. Последние на вид казались простыми кусками породы, и не каждый мог распознать в них драгоценные заготовки сердолика, лазурита или бирюзы.
   Ювелир взял в руки небольшой бирюзовый камушек. Нежно-зеленый, он был похож на еще не созревшую виноградинку. Кудим поднял руку с зажатым в пальцах камнем, рассмотрел его на свету и отложил в сторону. Мысль творца захватила воображение, и мастер, перебирая свои сокровища, остановился на крошечном золотом слитке. Что можно сделать из него?.. Бусинку?.. Сердцевинку цветка?..
   Но не успел Кудим додумать свою мысль: матерчатый полог, закрывающий вход, приподнялся, и вместе с жаром внутрь влетел чудный голос, напоминающий трель пичуги ранним утром.
   - Цураам! Пришла я...
   Кудим опустил руки. Перед ним, гордо вскинув головку, стояла прекрасная молодая женщина. От нее исходил дурманящий аромат ценных и редких благовоний, усиленный горячим воздухом. Кудим вдыхал запахи неизвестных ему цветов - сладких, волнующих, и погружался в туман. Тот же голос, но с изменившимися нотками, вывел мастера из полузабытья:
   - Я - Камиум, жрица Маргуша! - каждый слог ложился отпечатком в голове Кудима. - Кто ты? Где Цураам?
   - Я... я - Кудим, сын Цураам...
   - Сын?..
   Камиум опешила.
   - Какой сын?.. Я не знаю тебя...
   Разговаривая, Кудим собрался с мыслями, обрел ясность ума. Он видел много красивых молодых женщин, но ни одна из них не могла сравниться с незнакомкой, даже имя которой звучало, как песня: Камиум... Ка-ми-ум...
   - Ты прекрасна, Камиум, - склонив голову, Кудим прижал руку к сердцу, приветствуя жрицу.
   Камиум зарделась. Во дворце ей оказывали особое внимание все мужчины, начиная от слуги-мальчишки и заканчивая самим царем, но ни один взгляд не смутил ее так, как взгляд этого юноши. Сын Цураам... неужели?! Камиум вспомнила рассказ своей наставницы!
   Кудим подошел ближе.
   - Входи, госпожа, отдохни с дороги, я прикажу, и слуги принесут воду, чтобы омыть твои руки и ноги от пыли и освежить твое лицо.
   - Не беспокойся, Кудим, сын Цураам, я здесь не в гостях, я дома! И есть кому позаботиться обо мне. Скажи Цураам, что я прибыла и зайду к ней... позже.
   Камиум развернулась и вышла. Кудим остался стоять в смятении. Дома?.. Ювелир не знал, что племя его отца - родное для прекрасной жрицы, служащей царю Маргуша и его богам-покровителям. Оставив свою работу, Кудим выбежал вслед за красавицей и увидел паланкин, осторожно поднимаемый широкоплечими слугами. За колышущимися занавесями просвечивали очертания двух сидящих в нем женщин. Уж не этот ли паланкин видел он на другом берегу Мургаба, когда шел сюда?! Сердце ювелира забилось чаще.
   Носильщики удалились со двора вождя, а Кудим побежал в свой дом, где в одной из комнат лежал больной Дамкум, а Цураам в это время лечила его плечо особой мазью, специально приготовленной ею. Дамкум млел от осознания своей важности - сама провидица лечила его! - но для пущей наглядности своих страданий, стонал, когда пальцы Цураам касались места на его плече, где остались следы верблюжьих зубов.
   - Цураам, пришла Камиум!
   Мать услышала возбуждение в голосе Кудима, увидела огонь в его глазах и улыбнулась, довольная тем, что встреча ее любимой девочки и вновь обретенного сына состоялась. Все шло так, как ей хотелось.
   - Камиум! Где она? - спросила Цураам, перестав втирать мазь.
   - Она была у тебя, но ушла, сказав, что зайдет позже.
   - Хорошо, хорошо, - Цураам потерла руки, снимая остатки мази. Кудим помог ей подняться. - Ты почти здоров, сынок, не валяйся здесь, возьми свой бубен и весели людей, - напутствовала она певца.
   - Но моя рука еще болит, - возразил он, обиженно поглядывая на друга, - и нет никому дела до бедного бродяги, даже его друг смотрит на красавиц, совсем забыв о нем.
   Кудим с матерью переглянулись.
   - Я сама дойду, останься здесь, поговори с другом. Хорошее слово куда лучше любого снадобья лечит!
   - Дамкум, ты как ребенок, - раздражаясь, шепнул ювелир и, позвав слугу со двора, поручил ему мать. Совсем другого хотелось сейчас Кудиму. Его распирало любопытство, кто эта девушка, почему она здесь, зачем пришла к его матери, а тут Дамкум скулит... - Ну, что ты куксишься? - накинулся он на него. - Лежишь тут, хнычешь? Уже неделя прошла, а ты все стонешь да жалуешься на жизнь. И сколько еще ты собираешься валяться тут, а? Тот караван, с которым ты хотел уйти, уже давно покинул Маргуш, а ты все валяешься.
   Певец ожидал совсем иного. От такого напора он забыл о своей болезни и вскочил с лежанки, даже не вспомнив о ломоте в спине.
   - А на чем теперь я поеду, скажи? Верблюд удрал, другого имущества у меня нет!
   - А, скажи, друг Дамкум, если мы поймаем твоего верблюда, то ты поедешь на нем? - схитрил Кудим.
   Глаза друга расширились, как только он представил горбатое чудовище с оттопыренной губой рядом с собой.
   - Н-н-нет... я теперь близко не подойду ни к какому верблюду... но... его можно поменять на... на мула! - нашелся он.
   Кудим расхохотался и развалился на ложе. Дамкум присел рядом на краешек.
   - Вот теперь узнаю своего друга, - облокотившись о подушку, Кудим хлопнул его по спине.
   - Полегче! - возопил тот. - Еще болит...
   - Ну, прости, друг, прости, не сердись. Будет тебе мул, попрошу брата. А верблюда, если вернется, отведем в храм, принесем в жертву Шамашу, чтобы был милосерден к тебе в пути.
   Дамкуму эта идея понравилась, он повернулся и, упершись руками в бока для большей убедительности, предложил:
   - Его поймать надо! Сам не вернется! Это я тебе говорю! Хитрый он!
   - Кто, Шамаш? - Кудим поймал друга на слове, веселясь еще больше.
   - Что ты, что ты? - Дамкум не на шутку испугался. - Что ты такое говоришь? Накличешь на нас гнев Великого бога...
   - Не бойся, боги понимают нас, а как иначе? Ведь они нас создали себе подобными...
   Дамкум вскочил, озираясь, будто и в самом деле бог мог находиться в этой комнате и слышать их разговор.
   - Совсем та красавица тебя с ума свела! Замолчи!
   Но Кудим и не собирался пугаться. В его сердце расцветало новое чувство, раннее им не испытанное. И эта комната, и взъерошенный, как дикобраз, друг, и весь мир сейчас казались ему прекрасными. Великий бог Солнца, имени которого Дамкум даже боялся произносить, зажег в сердце любовь. И пока она всего лишь вспыхнула искрой, но согрела кровь, а та обожгла нутро, да так, что одурманила разум не меньше хаомы, и теперь Кудиму хотелось летать.
   - Друг мой Дамкум, я в жизни не встречал такой красавицы! Ты даже не представляешь, что это за чудо! Как засияла вся комната, когда эта дивная женщина вошла в нее! Какой взгляд, какая глубина, я погрузился в ее глаза и увидел свет!
   - О! Не заблудись, смотри! Знаю я, как изменчив тот свет: сначала зовет, манит, а потом вдруг гаснет, и ты остаешься в темноте, один, и выхода нет.
   - Нет, нет, Дамкум, нет! Я чувствую, я видел, да, я видел, как она вспыхнула, как в ней тоже зажглась искра, - Кудим откинулся на спину, заложив руки под голову, и мечтательно уставился в потолок. - Если бы я мог петь, как ты, я бы сочинил для нее песню. Только для нее. И высказал в ней все, что я чувствую.
   - Тебе повезло, - мягко ответил Дамкум, - твой друг - певец, и он рядом. И я знаю такие песни. Я спою ей, спою от тебя.
   Кудим вскочил. Порывисто обнял друга.
   - Я побегу, хочу порасспрашивать мать, узнать, кто она, Камиум.
   - Беги. А Дамкум пока будет вспоминать песни о любви. Давно я не пел тех песен, - прошептал певец сам себе.
   Кудим ушел. Дамкум смотрел ему вслед. Довелось бродяге в жизни познать и сладость, и муки любви. В его сердце тоже горела искра, зажженная одной красавицей, но не суждено было им гореть вместе, и теперь только потухшие угольки от того пламени тяжким бременем лежали в самом потаенном уголке большого сердца. Дамкум взял бубен с ниши, встряхнул его, прислушался. Бубен ответил неопределенным звуком, словно он только что проснулся и не понял, чего от него хотят. Дамкум присел, положил свой нехитрый инструмент на колени и стал легонько постукивать по его сухой, упругой коже, отбивая ритм и вспоминая нежные, лиричные песни, а вместе с ними и свою любовь.
  
  
   Мея медленно вела гребнем по длинным и густым волосам Камиум. Гребень скользил между прядями, но кое-где застревал, тогда Мея осторожно расправляла спутанные волоски и снова опускала гребень в черную волнистую массу, источавшую необыкновенный аромат, определить который пожилая женщина не могла.
   - Чем пахнут твои волосы, дочка?
   Камиум приоткрыла глаза, взяла свисающую с лежанки прядь, поднесла к носу и наигранно принюхалась.
   - Это сандал и еще несколько цветочных масел, из Хараппы привезли. Я тебе принесла флакончик. Нанесешь на гребень и расчешешь свои волосы. Они тоже так будут пахнуть.
   Мея улыбнулась. Дочка приходила редко, но всегда с подарками, да с такими, каких ни одной женщине Города Белого Верблюда и не увидеть!
   - Спасибо, Камиум, - Мея довела гребень до конца волос и отложила его. - А помнишь, как ты не любила расчесывать волосы? Вечно я гонялась за тобой...
   Камиум села на лежанке. Волосы приподнялись вслед за хозяйкой и опали, закрыв спину. Мея подхватила их, разделила на две пряди, скрутила жгутом, вниз вплела крученную шерстяную нить и завязала ее, оставив часть волос свободными. В шкатулке Камиум она достала золотой обод. Только примерилась к головке дочки, как та отвела ее руку.
   - Нет, скатай валик и закрепи вон той заколкой! - Камиум показала на булавку с цветочным навершием.
   - Красивая, - Мея одним глазком взглянула в шкатулку, а ее руки уже расплетали нить.
   Оформив прическу, Мея залюбовалась дочкой, удивляясь, как такая тонкая и длинная шейка может удерживать головку с такой тяжелой кипой волос. Голова у Камиум отличалась особой формой: удлиненная, с высоким лбом. И это благодаря той косыночке, которую сразу после рождения отец повязал дочери, а Мея, выполняя обещание, делала это многие годы, пока Камиум была с ней.
   - Пошли к Цураам, пусть узнают, вернулась ли она! - приказала Камиум, и Мея не замедлила выполнить ее приказание.
   Дочка, хоть и не стала царицей, как пророчествовала Цураам, но она была Главной жрицей Иштар, ее ипостасью на празднике плодородия. Мея гордилась своей девочкой, но порой ее одолевала тревога. Ведь однажды они едва не потеряли свою красавицу, которую вместе с другими слугами царицы чуть не оставили в могиле.
   - Расскажи мне о сыне Цураам, о том, что вернулся, - прервала ее размышления Камиум, - кто он, как он нашел дорогу к нам?
   - Я знаю только то, о чем люди говорят. А люди все знают от его друга - певца.
   - Певец? Я бы тоже послушала...
   - Он сейчас болен. Цураам его лечит. Но я попрошу. Для тебя, моя красавица, споет любой, даже умирающий.
   Как ни старалась Мея угодить дочери, а лишь раздражала ее. Камиум резко ответила:
   - Сейчас некогда мне его песни слушать. Не так много времени у меня. Скоро царь с охоты будет возвращаться, за мной пришлет гонца. Так что ты расскажи.
   - Что ж, он называет себя Кудим, Цураам зовет его Эрум. Все знают, что отец обменял его на верблюда. Давно это было. Но Цураам всегда верила, что он вернется...
   - Я знаю об этом! Эх, Мея, да скажи же, чем он занимается, смотрит ли на девушек? - Камиум теряла терпение.
   - Он ювелир. На девушек смотрит, конечно! У нас много красивых девушек. Приглядится, приметит кого... - Мея заметила, что дочь теребит край подушки. Замолчала. И вдруг спросила: - Камиум, он тебе понравился?
   Жрица вздрогнула. Что-то сдавило в сердце. Невольно Камиум сравнила царя с молодым и пылким юношей - с сыном Цураам. Она даже представила, как он ласкает ее... Дыхание Камиум сбилось, она так разволновалась, что это не укрылось от глаз матери. И это только добавило раздражения.
   - Что ты глупости какие-то спрашиваешь! Я - жрица любви, забыла? - в голосе Камиум прозвучал вызов.
   - Не сердись, дочка. Я подумала...
   - Все! Хватит! Не за тем я пришла, чтобы о твоих думах слушать! Мне с Цураам надо поговорить. Где твоя служанка? Или ты черепаху к жрице послала?
   Цураам! С тех пор, как провидица забрала Камиум к себе, девочка забыла, кто ее вырастил, выкормил, кто любит ее больше жизни и готов отдать за нее все. Раньше сердце Меи горело от ревности, но теперь лишь зола осталась от того пожара. И все же, нет-нет, да сожмется, оно, заболит. Кто она для Главной жрицы Иштар? Мать? Служанка? Но разве о служанках так заботятся? Разве служанкам делают такие дорогие подарки? И все же Мея любила свою приемную дочку и прощала ей грубость, неуважение, а обида... зачем обижаться на того, кого любишь?
   - Я сейчас, дочка, сейчас все узнаю.
   Мея не по годам резво выскочила за порог. Камиум спустила пары. Безропотность и услужливость матери пробудили в ней стыд. Ей стало жалко некогда стройную и красивую женщину, волосы которой поседели, но когда, Камиум даже не заметила. Казалось, что та Мея, с которой в детстве она здесь, в этой комнате играла, смеялась, просто вышла куда-то и долго не возвращается. А другая Мея - с растрепанной прической, в несвежей рубахе, с заскорузлыми стопами и узловатыми, корявыми пальцами на руках - это другая женщина, чем-то похожая на ту.
   Мея быстро вернулась.
   - Иди, дочка, Цураам тебя ждет, - радостно сообщила она, но в ее глазах Камиум увидела грусть, и ей захотелось обнять мать, но она только постояла рядом, опустив свою прекрасную головку. Не поднимая глаз, Камиум тихо проговорила:
   - Не сердись на меня, Мея, я все еще люблю тебя, - и порывисто вышла.
   Служанка, увидев свою госпожу, услужливо приподняла ткань паланкина. Жара гуляла по пустынным улицам города, но любопытные горожане посматривали на жрицу царя из своих домов, прячась в полумраке за дверными проемами. Камиум помедлила, оглядывая знакомую улицу. Она сощурилась от слепящего света, но не торопилась влезать в паланкин. С каким удовольствием она бы сейчас побежала по сухим глиняным улочкам, босой, как это бывало раньше, не думая ни о прическе, ни о чистоте ног и одежды. Рано закончилось детство... А если бы она не пошла в услужение царицы?.. Что бы с ней стало? Какой она была бы сейчас? Камиум передернуло от этой мысли. Какой? Да такой, как ее мать! Выдали бы ее замуж, рожала бы она детей, занималась хозяйством. Нет! Спасибо Цураам! Бабушка все сделала правильно! Решительно шагнув в паланкин, Камиум развалилась на подушках, гордо держа прелестную головку и упиваясь своим превосходством над всеми женщинами Города Белого Верблюда. Мея, стоя на пороге, тайком смахнула слезу со щеки и, прикусив губу, со щемящим чувством любви смотрела на удаляющийся паланкин.
  
  
   Цураам ожидала свою воспитанницу в тени навеса рядом с домом. Старая жрица, в отличие от молодых женщин, не стремилась спрятаться от горячих лучей солнца. Она с удовольствием грелась на жарком воздухе, избегая лишь прямых лучей светила, от которых ее кожа становилась еще суше и потом болела. А вот для старых костей солнечное тепло было в самый раз!
   Когда паланкин с Камиум внесли во двор вождя, Цураам подозвала слуг и они помогли ей подняться. Камиум, увидев свою наставницу, кинулась к ней ланью.
   - Бабушка! - она присела перед провидицей на колено и прижала ее раскрытые руки к своему лицу. - Бабушка, как давно я не видела тебя, как давно твоя горячая ладонь не прикасалась к моим щекам...
   Цураам наклонилась к головке Камиум, поцеловала ее в макушку.
   - Встань, дочка, пойдем в дом, я угощу тебя прохладным молоком. Это для меня, старой, тепло Шамаша целительно, а тебе не стоит долго оставаться под его жаркими лучами: морщинки покроют твое личико.
   Они перешли в дом, где устроились на лежанке Цураам. Камиум млела, слушая ее трескучий голос, который с годами становился все резче, и все больше напоминал шепот сухих стеблей камыша. Голос молоденькой жрицы звучал весенней трелью жаворонка на фоне того перешептывания, и казалось странным, что звонкая пичуга летает среди сухих зарослей. Будто она перепутала времена года.
   - Бабушка, мне нужен совет. Я долго ждала, когда царь отправится в наши края, чтобы повидаться с тобой. Он, знаешь ли, уже не так часто ездит охотиться. Все больше сидит в своих покоях.
   Цураам понимающе закивала. Знала она, что и Шарр-Ам уже не молод. Хватило бы сил на управление страной, а охота - удел молодых!
   - Да и ездит туда, куда уходит солнце, там нет барханов, а в зарослях кустарников прячутся быстроногие лани. Но царю принесли весть, что за барханами, в одном оазисе видели барсов. Не мог он устоять против соблазна сразить одного из них.
   - Играет еще кровь! - улыбаясь уголком рта, вставила Цураам. - А тебя часто он зовет к себе, дочка?
   - Для услады? Не часто, - созналась Камиум, - я все больше скучаю...
   Цураам прижала к себе головку Камиум.
   - Такова участь жрицы, смирись. Да и не так это плохо. Обрати свои мысли к Иштар, проси у нее мужа. Среди царских сыновей не осталось ли кого без жены?
   - Не осталось. Не быть мне царицей, Цураам. - Камиум подтянула ноги к себе, обхватила их руками, оперлась подбородком о коленки. - Бабушка, я боюсь.
   - Кого? Царя? Или он болен? - Цураам забеспокоилась. Она простить себе не могла, что в те дни, когда умерла царица Иссур, не оградила свою красавицу от участи рабыни и позволила ей пережить тот ужас в могиле, куда ее едва не закопали вместе со всеми жертвами. Слава Иштар! Она спасла девочку!
   - Царь... он ведь тоже умрет когда-нибудь, Цураам! И тогда уже некому будет спасать меня. Силлум! Этот злобный служитель Огня, спит и видит меня в могиле! Я его боюсь! Он плетет интриги против меня. Но сначала он затащит меня в свою постель! Нет, нет, бабушка, я даже представить себе этого не могу! Он мерзкий, слюнявый, - Камиум расплакалась.
   - Тихо, тихо, дочка, не плачь! Твои глазки покраснеют, краска расплывется, не плачь, не должен царь видеть тебя такой. Не плачь, красавица моя, мы что-нибудь придумаем! - голос Цураам смягчился и лился успокаивающим шелестением.
   - Бабушка, что мне делать? - в отчаянии воскликнула Камиум.
   Цураам встала, перебралась к нише, на которой на деревянном кружке стояла золотая фигурка богини Нисаба. Покровительница ищущих знания и мудрости держала в руках два золотых колоска, а из ее каунакеса прорастали другие - гипсовые, на бронзовых стебельках. С двух сторон кружка на более толстых веточках склонили головки два бутона тюльпана.
   Камиум залюбовалась богиней.
   - Кто это сделал? - спросила она, но Цураам ушла в свои думы.
   Старая жрица обратилась к "той, что открывает людям уши" с просьбой открыть Книгу судьбы служительницы Иштар и поведать о том, что ее ожидает в будущем. Но в тумане времен, куда погрузился разум провидицы, она не увидела ничего, кроме лиц Камиум и Эрума. И вдруг ее осенило: ее сын, он - сын вождя! Не ему ли предназначена Камиум? Неужели она, старая ослица, ошиблась?.. Нет! Камиум выполнила свою роль, она стала залогом мира между Шарр-Амом и Персаухом, между царем Маргуша и вождем племени Белого Верблюда. Теперь пришло время перемен. Камиум может стать жертвой. Надо вернуть ее домой. Но как? Ответа на этот вопрос Цураам не получила. Богиня молчала. Она ждала особого поклонения, богатой жертвы, великого почитания. Что ж, Цураам знает, как оказать дочери Ану самые великие почести! Она проведет ритуал и спасет Камиум. Не может жизнь такой красавицы оборваться в царской могиле! В этом Цураам была уверена.
   - Дочка, помоги мне встать, - Камиум подхватила провидицу под руку и проводила до лежанки. - Не бойся ничего! Иштар хранит тебя, верь ей! Но будь осторожна! Шагу не делай без оглядки! - глаза Цураам сомкнулись. Она только прошептала, перед тем, как погрузиться в сон: - Иди, Камиум, иди, я пришлю гонца... и возьми ту статуэтку, ее сделал мой сын... - провидица уснула.
   Поцеловав ее в щеку, Камиум бережно взяла деревянный кружок с хрупкой фигуркой Нисабы и тихонько вышла в другую комнату, где столкнулась с Кудимом. Он шел к матери.
   Здесь, в сумрачных покоях, едва освещаемых рассеянным дневным светом, личико любимой наложницы Верховного Жреца белело в обрамлении черных волн волос, собранных на затылке и сколотых булавкой. Та булавка была сделана мастером своего дела. Жрица, заметив восторженный взгляд ювелира, сверкнула глазами и с вызовом спросила:
   - Любуешься?
   Кудим хотел было ответить, что, да, такой красавицы он еще не встречал в жизни, но вдруг понял, что жрица говорит о заколке.
   - Красивая вещь, - с улыбкой ответил он, и подошел ближе, чтобы рассмотреть.
   На бронзовом стебельке с розеткой листьев, напоминающих листья тюльпана, покоился бирюзовый цветок нежного зеленоватого цвета. Восемь лепестков имели округлую форму, края их мастер украсил мелкими зубчиками. В центре ювелир разместил золотой, меньший по размеру цветок с четырьмя лепестками, повторяющими форму бирюзовых. Весь цветок прикреплялся к булавке бронзовой раскрепкой.
   Камиум смутилась, опустила веки, прикрыв прекрасные черные глаза. Тени от ресниц упали на заалевшие щечки. Кудим оказался выше жрицы на целую голову и разглядел ровный белый пробор в ее волосах, высокий лоб, красивый, с горбинкой нос.
   Справившись с волнением, Камиум подняла голову и прямо взглянула в лицо ювелира. У него перехватило дыхание. Лицо девушки сияло перед ним чистотой и свежестью, а ее губы - пухленькие и розовые, как носики новорожденных телят - так и манили к себе, словно шепча: "Поцелуй, поцелуй".
   Он бы поцеловал, но голос, прозвучавший с вызовом и царским высокомерием, охладил его пыл.
   - А ты можешь сделать подобное украшение?
   - Могу, - хрипло ответил он, - то, что ты держишь в руках - моя работа, вижу, она тебе понравилась.
   Жрица сверкнула очами, развернулась, намереваясь уйти. Длинная рубаха колыхнулась, свилась на тонкой фигурке спиралью и тут же опала. Звякнули бусы.
   - Что ж, даю тебе сроку до праздника урожая! Посмотрим, на что ты способен, ювелир!
   Камиум горделиво удалилась, а Кудим остался стоять посреди комнаты, взволнованный и растерянный. В соседней комнате вздохнула Цураам. Сын заглянул к ней, но не стал беспокоить: мать спала или витала в чертогах богов. Снаружи послышались крики. Прибыл гонец от царя. Кудим догадался, что он принес весть прекрасной жрице. Выбежав за ней, он увидел только паланкин, мерно покачивающийся на мощных плечах носильщиков. Подождав, когда они выйдут со двора, Кудим последовал за ними. Озорство мальчишки вело его, и, когда паланкин вынесли за ворота города, Кудим взобрался на сторожевую башню, немало удивив этим стражников, и оттуда наблюдал за тем, как издали, оставляя за собой клубы пыли, приближается царская конница, а навстречу ей бегут носильщики с паланкином. Встретившись у сухой протоки Мургаба, жрица и царь сели в повозку, запряженную верблюдом. Четыре деревянных колеса поблескивали на солнце бронзовыми окантовками. Повозкой управлял один воин, сидящий на горбатой спине верблюда, а царь со жрицей устроились в мягких подушках, облокотившись на высокие спинки сзади повозки. Кудим не мог рассмотреть лица жрицы, но он явственно представил, как горячий ветер обдувает его, как покрывало ложится на прелестную головку и скрывает под изысканной тканью сияющие глаза, зовущие губки, как царь сжимает в своей ладони длинные тонкие пальчики жрицы...
   Царский эскорт умчался к Маргушу. Облако пыли еще летало над такыром, постепенно опадая и ложась на дорогу. Восторженное настроение Кудима спало, как та пыль, и он, мрачный от дум, поплелся к другу.
   Дамкум, примостившись в тени у забора, напевал грустную песню о безответной любви к красавице. Бубен лежал в стороне. Тихий голос певца звучал не громче жужжания мух, и он смолк, когда ювелир присел рядом.
   - Прости, друг Кудим, но не получается у меня сегодня веселая песня, - посетовал Дамкум, думая о своем.
   - Не до песен мне, - покусывая губу, ответил Кудим.
   Дамкум удивился. Только летал от счастья, и вдруг такой грустный.
   - Что случилось, твоя красавица отвергла тебя? - догадался он.
   - Да не моя она красавица. Царю принадлежит! Куда мне до царя...
   - А! - усмехнулся Дамкум. - Это ты о той жрице мечтал. Я спросил у людей. Заносчива она, горда. А сюда приезжает к Цураам. Она ее наставница.
   На язык лезли непристойные слова, но Дамкум сжал его за зубами. Не хватало еще оскорбить провидицу! Но чему можно наставлять жрицу любви?! Как ублажать царя, следуя за примером покровительницы блудниц Иштар? Дамкум скосил глаза на Кудима. Он сидел смурной и чертил палочкой по глине.
   - Мы с тобой как родные братья! - вдруг рассмеялся он. - Вот тебе грустно и что ты делаешь? Чертишь! Новое украшение придумываешь! И я, когда невеселые думы лезут в голову, придумываю песни, только тоже невеселые. Но... какая разница? Наши дела - есть воплощение наших дум! А, друг Кудим?
   Кудим тоже усмехнулся.
   - Выходит, что так.
   - А раз так, зачем нам грустить? Женщины, друг мой Кудим, созданы, чтобы пробуждать в нас творческую мысль! А любовь... плюнь ты на нее. Зачем сердце травить, коли нет той любви? Давай лучше поговорим о другом.
   - О чем же?
   - Так, хотя бы о... о муле, которого ты мне обещал!
   Дамкум так хитро вернулся к их последнему разговору, и так искренне улыбался, что Кудим тоже повеселел. Да и прав друг - зачем сердце травить несбыточными мечтами?..
   - А что, ты уже собрался в дорогу, друг Дамкум?
   - Соберусь, если будет, что собирать, - снова схитрил певец. - Узнал я, что скоро караван будет возвращаться из Города-Храма, пришел он с запада, значит, дальше пойдет на восток, может быть и до Хараппы! А ведь я до встречи с тобой как раз туда шел!
   Кудим слушал друга, и новая волна грусти накрыла его. И, если недавно он грустил по призрачной любви, то сейчас вдруг понял, что этот неунывающий певец, доставивший немало хлопот за все время их дружбы, стал ему особенно дорог. Дамкум тоже ощущал в сердце тоску. Оно просто разрывалось на части! Одна часть тосковала по дороге и свободе, которую дарит она; другая часть уже жалела о том, что самый лучший за все время жизни друг останется здесь.
   - Кудим... а не пойти ли нам вместе, как раньше? - зная ответ заранее, Дамкум все же спросил.
   - Не могу я, друг Дамкум, но, поверь, мое сердце рвется за тобой! - они сцепили руки и смотрели в глаза друг другу, словно уже сейчас, прямо в этот момент прощались навсегда. - Кудим опомнился. - Да что мы с тобой прощаемся? Успеем еще! Пойдем-ка лучше мула тебе подбирать!
   Несмотря на то, что спина Дамкума еще побаливала, он вскочил на ноги довольно-таки резво.
   - Пойдем! А знаешь, что ты пропустил, пока бегал за жрицей? - казалось, в этот день Дамкум решил отыграться на своем друге за все время, пока он болел и не имел возможности шутить и удивлять своими хитрыми вопросами.
   - Что еще? - шутливо возвысив голос, подыграл другу Кудим.
   - О! Это событие всполошило все ваше племя куда сильнее, чем приезд наложницы царя! - тянул Дамкум, семеня рядом с другом и искоса поглядывая на него.
   - Не тяни! А то уйду! - пригрозил Кудим.
   - Вот всегда ты так! Чуть что, так сразу угрожаешь! - Дамкум демонстративно отвернулся.
   - Да ладно, ладно, совсем уже заинтриговал, говори, что такого важного случилось в нашем племени без моего ведома?
   Певец остановился. Дождался, пока друг тоже остановится и обернется, и тогда всплеснул руками, улыбаясь во весь рот.
   - Белый верблюжонок у вас родился!
   - Белый?! Ты не врешь?
   - Когда я врал, друг Кудим? Мальчишки бегали по улицам и кричали во все горло. Только ленивый еще не ходил в стойло на дворе твоего брата.
   - И ты не ходил? - усмехнулся Кудим.
   - Так, я тебя ждал!
   Балагуря, они вошли на хозяйственный двор вождя, куда в свой первый день влез Кудим. В углу двора, отделенная от остальных животных, стояла верблюдица. Маленький, ростом до ее брюха, верблюжонок, с нежным, как пух птенчика, мехом, тыкался в вымя, ища подвижными мягкими губами сосок. Верблюдица испуганно поглядывала на людей, окруживших ее стойло. Но люди улыбались, кто-то даже прослезился, вспомнив старого вождя.
   - Не дождался Алик Пани белого верблюжонка, не дождался...
   - Да, ладно тебе, думаешь, он там не знает, что у нас тут делается? Знает! А я вот что тебе скажу - это Цураам сняла свое проклятие с Белого Верблюда. Сын вернулся, она и простила.
   - Кого?
   - Кого?! Персауха простила и его верблюда! А кого еще?!
   Кудим протиснулся ближе к стойлу. Он впервые видел такое чудо. И хотя у всех новорожденных верблюжат очень светлый мех, цвета сухого песка или взбитого масла, у этого мех был белым, как пух камыша, как молочная пена...
   Цураам тоже пришла посмотреть на белого верблюжонка. Кудим обнял мать, она кивала и улыбалась. Оттаяло ее сердце, освободилось от обиды. Подрагивающей рукой старая жрица осторожно коснулась спинки верблюжонка, ласково провела по ней.
   - Вернулся, - тихо сказала она, - вернулся.
   Люди улыбались. Племя Белого Верблюда снова обрело свой талисман. Слава Иштар! Хороший это знак, добрый!
  
  
  
  

Глава 15. Украшение для жрицы

  
  
   Ощущая волнение, Кудим достал из мешка заветный сверток: в серый кусок ткани был спрятан скрученный лист плотной золотой фольги. Из такой мастера делали полоски, надеваемые знатными людьми на лоб. Полоска закреплялась на затылке и придерживала волосы. Но Кудим представил себе золотую звезду с восемью остроконечными лучами. Так изображали самую большую из них - солнце.
   Солнце! Солнце и Луна - вот символы, достойные царицы! Перед мысленным взором ювелира предстала головка красавицы Камиум, для которой он мастерил украшение.
   - Я сделаю такую заколку для твоих волос, какой тебе и не снилось! - воскликнул он, обращаясь к гордой жрице, но это услышала только его мать.
   - Сделай, сынок! Ты не смотри, что она высокомерна. Камиум мне, как дочь, и я хорошо ее знаю. Веселая, умная, но озорная, слышала я, хотела с тобой поиграть словами, но... осеклась. Понравился ты ей!
   Кудим почувствовал, как его щеки запылали.
   - Не стесняйся, ты молод и красив, под стать ей. Таким только и быть вместе.
   - Но, мама! - Кудим разволновался еще больше. - Она же наложница царя!
   - Что с того? Сегодня наложница, завтра - жена...
  
   ...Молоточек выстукивал один и тот же ритм по золотому листику. Тук-тук-тук... тук-тук-тук... Луч будущей звезды постепенно выгибался. Ребро, образованное при сгибе заготовки, становилось фактурным, уголок края - острее. Закончив с одним лучом, Кудим взялся за следующий, и так, пока не сделал все восемь. Звук молоточка утих. Мастер сложил лучи в звезду и пристроил посередине круглый отполированный слиток. Это лучше, чем бронзовая раскрепка!
   Кудим убрал слиток и вырезал из фольги кружок. Придал ему выгнутую форму, разогрев над огнем, и соединил лучи с сердцевинкой солнечного цветка. Затем сделал полумесяц и прикрепил его под звездой так, что его острые, закругленные края выглядывали из-под солнца.
   - Так и есть! - любуясь работой сына, заметила жрица. - Солнце уже в небе, а Луна все еще не идет на покой, серпом торчит, тускнея в лучах светила, а не уходит.
   - Я не то показать хочу, мама. Хочу я, чтобы она поняла, что сияние ее красоты подобно свету двух светил. Ни солнце, ни луна не затмят ее очарования.
   - Поймет она, - уверила мать, словно уже видела, как ее любимая воспитанница читает послание мастера. - Но только ли это ты хочешь сказать ей?
   Кудим молчал. Он погрузился в свои мысли, в которых красавица-жрица нежилась в его объятиях, а он держал ее крепко, как лев архара, но в больших глазах девушки не было ни капли страха, в отличие от тонконогой козочки гор. В них плескалось счастье... Лев и архар... И тут ювелира осенило. Забыв обо всем на свете, он собрал свои инструменты, прихватил маленький слиток и кусочек бирюзы и выбежал из дома.
   Жаркое летнее солнце едва не ослепило. В полутемной комнате глаза отвыкли от яркого света. Кудим сощурился и осмотрелся исподлобья. За восточной стеной их глиняного дома образовалась тень, достаточная для того, чтобы закрыть человека от палящих лучей. Устроившись прямо на земле, мастер взял бирюзовый камешек, вставил его в расщеп на деревянной досточке и, меняя тесало, принялся вытачивать фигурку льва.
   Кудим работал не один день. Только при ярком свете он видел то, что делает. Фигурка уменьшалась в размерах, приобретая все большую детальность. Мастер изобразил льва, припавшего к земле, но не лежащего в беззаботной позе, а готового к прыжку. Напряжение его тела еще более явно проступило, когда Кудим выточил голову с раскрытой пастью. Теперь не оставалось сомнений в том, что лев видит добычу, и всего миг, и он, оттолкнувшись всеми лапами, ринется к ней.
   Спрятав льва в стеатитовой шкатулке, куда Кудим складывал мелкие заготовки, он принялся за золотого архара. Создание фигурки, величиной не больше ногтя из золотого слитка, оказалось делом еще более трудоемким, чем вытачивание льва. Кудим забраковал не один камень, в углублении которого он вытачивал полость для отливки. Но вот мастер остался доволен своей работой, и расплавленный золотой шарик, залитый в полость, приобрел форму джейрана.
   Отполировав фигурку, Кудим сжал ее в пальцах и придирчиво рассмотрел со всех сторон. Архар замер, подняв голову и поджав хвостик. Чуткие уши, длиной чуть меньше бугристых рогов, напряглись, ноздри расширились, а в глазах - страх. Мгновение, и ноги изящной козочки выпрямятся в прыжке.
   Архар оказался чуть больше льва, но и тот, и другой уместились рядом на ногте большого пальца Кудима.
   - Я не могу увидеть то, что ты сделал, - с сожалением сказала мать, когда он показал ей свою работу, - глаза мои почти слепы...
   Кудим взял руку матери и, раскрыв ее ладонь, положил на нее золотого архара. Старая жрица ощупала фигурку пальцами, поцокала язычком, выражая удивление. Потом Кудим таким образом показал ей и льва. Цураам осталась довольна.
   - Ты настоящий мастер, мой сын... - слезы увлажнили потускневшие глаза. - Я тобой горжусь!
   Кудим склонился перед матерью, припал на колени и прислонился лицом к ее ладоням. Их тепло распалило щеки. Жрица отняла руки, погладила сына по густым, нечесаным волосам, посетовала:
   - Ты совсем заработался, сынок, даже о еде забываешь...
   - Я скоро закончу. Хочется мне сделать еще цветок, но не такой, каким был цветок на ее булавке, а из яркой лазури. Пусть солнце и луна сияют на небе, и фигурки свои я размещу на лепестках того цветка, между луной и лучами солнца!
   Не в силах справится с возбуждением, которое знакомо каждому мастеру, создающему красоту своими руками, Кудим на следующий день принялся за вытачивание лазуритовых лепестков. Но камня не хватило, и тогда он подобрал близкие по тону камни бирюзы и сделал половину листьев цветка зеленоватыми.
   Саму булавку Кудим решил вылить из необычного металла. Был среди его камней один, который он нашел в горах, когда странствовал. Камень этот походил на кусок оплавленной руды. Но какой, Кудим не знал. Не была та руда похожа ни на медь, ни на "небесный камень", ни на серебро или золото. Люди находили такие камни и поговаривали, что они упали на землю с неба. Кудим еще не видел, чтобы кто-то из мастеров использовал тот камень в украшениях. И решил, что такая редкость достойна прекрасной жрицы.
   Когда все детали украшения были готовы, ювелир собрал их и скрепил, определив каждую на свое место. Фигурки животных сразу было не разглядеть среди лепестков цветка и золотых лучей звезды. Но мастер и не хотел, чтобы все поняли его замысел. Его драгоценное послание предназначалось только жрице. А она - Кудим был уверен! - обязательно разглядит!
  
   В день поклонения богине плодородия жители окрестных поселков потянулись к городу-храму. Кто побогаче, вел с собой верблюда или быка, кто едва сводил концы с концами - тащил на привязи овцу. Но каждый житель Маргуша хотел принести свою жертву богине Иштар, дабы она обратила свой взор на его семью и дала хороший урожай ячменя и хороший приплод скота.
   Кудим вышел из дома раньше всех своих соплеменников, пожелавших присоединиться к общему празднику в Городе-храме. В темном небе еще сияли последние звезды только взошедшего созвездия Ал-лул, а влюбленный мастер уже мчался на коне по пыльной дороге.
   До города ювелир добрался, когда солнце поднялось над горизонтом и сияло во всей своей красе. Ворота обводной стены были распахнуты настежь, но стражники бдительно несли свою службу, как и лучники, чьи головы виднелись на башнях и между зубцами на верху стен.
   Кудим оставил коня на постоялом дворе и, совершив омовение в озере перед площадью, пошел ко вторым воротам, ведущим во внутренний город, в котором за третьей стеной находился дворец царя.
   - Я - посыльный от жрицы Цураам, - сообщил он стражнику, - и желаю видеть жрицу Камиум.
   Но вместо Камиум к нему вышла ее служанка. Большие, чистые, как у ребенка глаза девушки поразили ювелира. "Похоже, всех самых красивых девушек забрали во дворец Шарр-ама", - подумал он.
   - Госпожа не может выйти к тебе, гонец! Она готовится к празднику. Передай мне послание провидицы Цураам. Камиум тотчас услышит его, - голосок девушки еще больше выдавал в ней ребенка, хоть она и старалась придать ему твердость и важность.
   Кудим замешкался. Он мечтал увидеть Камиум, предвкушая, как засияют ее глаза при виде его подарка. "Надо было вчера ехать", - посетовал он. Но не увозить же подарок назад!
   - Передай ей, - он протянул девушке небольшой тяжелый предмет, завернутый в кусок холщовой ткани.
   Служанка приняла дар и, кокетливо улыбнувшись красивому посланнику пророчицы, скрылась в тени длинной арки ворот.
  
   - Что это? - поглядывая на зеленоватую стеатитовую шкатулку в руках служанки, спросила Камиум, которую готовили к торжественной церемонии воссоединения Иштар с ее возлюбленным богом Таммуз.
   - Это передали тебе, жрица, от Цураам...
   Камиум оживилась: она помнила обещание ювелира! Едва сдерживая порыв побежать и увидеть того, кто принес эту шкатулку, она встала и выхватила подарок из рук служанки. Длинные черные волосы водопадом скользнули по обнаженной спине. Девушки с баночками ароматных масел в руках отпрянули и с вопросом взглянули на свою госпожу. Камиум посетовала на себя за необузданный порыв - ведь доложат вездесущему Силлуму, который всегда сует свой нос, куда его не просят!
   - Откройте! - передав шкатулку одной из служанок, приказала Камиум. - Я жду особое украшение, которое заказала ювелиру племени Белого Верблюда. Должно быть, старая жрица и прислала его мне.
   Служанка развернула холст и открыла шкатулку. На ее дне лежал расшитый красно-черными узорами лоскут ткани. Не решаясь поднять его, девушка взглянула на свою госпожу.
   - Чего ты медлишь? - жрица возвысила голос. - Покажи, что там! Достойно ли то украшение ублажать взор моего господина на ложе Иштар?
   Камиум играла, но служанка слышала ее откровенное раздражение и желание угодить царю. Она подняла лоскут и, забыв о грозных речах госпожи, застыла, не в силах отвести взгляда от сияющего золотом навершия булавки.
   Другие служанки как раз завершили умащивание тела жрицы и подали белоснежную рубаху из тончайшего льняного полотна. Камиум подняла руки, рубаха скользнула по ним и упала почти до пола.
   - Дай сюда, - не дождавшись украшения, жрица разозлилась и выхватила шкатулку из рук служанки.
   Золотой месяц на булавке поймал лучик света. Он скользнул к центру солнечного цветка и, задержавшись на гранях его лепестков, поднырнул под один из них и осветил золотого архара, стоявшего на лазуритовом лепестке. Камиум замерла от восторга. Достала булавку и подняла ее к глазам. Вертя и рассматривая тонкую работу мастера, создавшего удивительный цветок из камней и золота, жрица вдруг увидела рядом с архаром зеленоватую фигурку льва. Насупив брови, Камиум присмотрелась. Никогда в жизни ей не приходилось видеть ничего подобного! Бирюзовый лев готовился к прыжку, еще миг - и золотой архар окажется в его лапах.
   Смертельный прыжок! В груди у Камиум похолодело. Что хотел сказать ювелир?.. Или сама Цураам предупреждает ее об опасности?.. Львица была символом Иштар. Но кто же тогда архар? На кого охотится львица? И тут Камиум открылась истина - архар - это она, Камиум! Не сказ о богине воплотил мастер в этом украшении, что-то другое передал он своим загадочным посланием. Да, это так! Но кто тогда лев? Царь?.. Но царь так нежен с ней... Скорее всего, царя отображали светила... Тогда кто же прячется в его лучах, охотясь за ней?.. Силлум!! Этот длинный, как жердь, серый, как утренний воздух, мерзкий, как лягушка, и хитрый, как змей, жрец, который тенью ходит за царем и недобро поглядывает на нее, Камиум, с тех самых пор, как она впервые стала возлюбленной Великого Бога на празднике плодородия - это он! Чуткие ноздри жрицы приподнялись. Страшная мысль о том, что Силлум не оставил мысль убить ее, исказила прекрасное личико. Но Камиум и сама была хитра и способна на интриги. Неожиданно на смену страху пришла уверенность в себе. Жрица спокойно вздохнула, спрятав волнение так глубоко, что ни один жрец, пусть даже самый хитрый, ни одна служанка-доносчица его даже не почувствуют.
   Камиум небрежно отдала булавку служанке.
   - Пусть сегодня она украшает мои волосы.
   Собрав пышную шевелюру госпожи в валик, служанка скрепила его булавкой. Солнце вместе с луной засияли за маленьким ушком, которое украсили золотой подвеской с агатами нежно-голубого цвета. На плечи жрицы легло тяжелое ожерелье; овальные бусинки из мерцающего золота, сияющего полупрозрачного сердолика и нежно-голубого лазурита были нанизаны на нити, протянутые через золотые пластинки с четырнадцатью отверстиями. Белая шейка возлюбленной царя казалась в таком окружении еще нежнее. Подпоясав рубаху жрицы крученым жгутом с серебряными змеиными головками на концах, служанки отошли в стороны. Камиум, легко ступая ножками в изящных кожаных сандалиях по белому ковру из свалянной шерсти, вышла из своей спальни и направилась в Дом Спящих Богов, чтобы вознести молитву всем покровителям Маргуша, и получить благословение у богини Иштар.
   Жрица шла по коридорам дворца, и казалось, будто в нем никого, кроме нее, нет. Но одиночество было призрачным. Стоило только позвать и тут же прибегут слуги. Между покоями дворца находилось достаточно укромных мест, чтобы те, кто охранял и ухаживал за членами царской семьи, не мозолили глаза без надобности.
   В сакральной части жрецы готовили ароматические травы, хаому для царя и его наложницы. Сам Верховный Жрец стоял на коленях перед алтарем в молитвенной комнате, сквозные проемы над которым выходили наружу, как раз к Дому Спящих Богов.
   Выйдя из дворца, Камиум увидела струйки дыма, выползающие из тех проемов. Царь разговаривает с богами! Камиум была горда своей сопричастностью к ритуалу. Она представила своего господина и пожалела, что снаружи увидеть то, что делается за стеной, невозможно. Зодчий поднял световые проемы под самую крышу и к тому же закрыл их коленчатыми уступами, так, что свет попадал внутрь, дым выходил наружу, но и только-то.
   Прибавив шагу, Камиум, все более осознавая себя приближенной к великому таинству, вошла в Дом Спящих Богов. В угловой комнате ее встретила жрица с золотой чашей в руках. Камиум остановилась, приняла чашу и выпила до дна дурманящий напиток - терпко-кислый на вкус, с едва улавливаемым ароматом свежей эфедры. Служительница храма забрала чашу и тихо, как мышка, села в угол, во все глаза смотря на жрицу, которой сейчас откроются тайны, непостижимые простыми смертными.
   Ощущая, как по телу разливается жар, Камиум прошла через узкий проход, свернула направо и, не доходя до конца полутемного коридора, вошла в святая-святых храма, туда, где находился алтарь.
   В небольшом прямоугольном помещении витал дымок от воскуренных трав. Множество огоньков на стене, противоположной входу, сливались вместе перед затуманившимся взглядом жрицы, и она видела сияющую пустоту, манящую тайной. Дурман от хаомы, удушливый запах чадящих трав лишили жрицу ощущения реальности. Покачиваясь, как уточка на гладкой поверхности воды, она "выплыла" в широкий, просторный зал, освещенный по углам светильниками. Прохладный воздух подействовал отрезвляюще и, глубоко вдохнув его, жрица обрела ясность ума. Она встала посередине зала и осмотрелась. Как всегда, стены зала были пустыми и белыми. Глухой потолок, без световых проемов над стенами, висел над головой темным пологом. Свет от напольных ламп скользил по полу, и в блеклых лучах внизу, у самых ног, зияли входы в узкие, не шире плеч взрослого мужчины, камеры. Огоньки светильников выхватывали лишь верхнюю часть колыбелей богов, полукруглым сводом уходящих в глубину. Камиум легко, как перышко, подошла к одной из них и опустилась на колени. Голова жрицы упала на грудь. Закрыв глаза, земное воплощение небесной царицы, спустившейся в подземное царство по своей воле, закачалась из стороны в сторону. С ее губ полетели тихие слова молитвы, но расслышать тот шепот могли лишь те, кому они предназначались.
  
   Отец Энлиль, не дай твоей дочери погибнуть
   В подземном мире!
   Светлому твоему серебру не дай покрыться прахом
   В подземном мире!
   Прекрасный твой лазурит да не расколет гранильщик
   В подземном мире!
   Твой самшит да не сломает плотник
   В подземном мире!
   Деве-владычице не дай погибнуть
   В подземном мире!
  
   Из камеры повеяло ветерком. Он принес запах сухой глины и алебастра. Камиум замолчала, приняв это за знак. В полной тишине ей послышался смешок, тихий разговор, опять смешок. Жрица открыла глаза. Прямо напротив нее в темноте камеры сияли зеленые огоньки, словно большая дикая кошка, затаившись, смотрела на свою жертву. "Иштар!" Камиум распознала богиню, сложила руки на груди и прошептала: "Благослови, Великая Царица!" В ответ послышался шум, и жрица различила слова: "Беги, жрица, беги... беги..." Она отпрянула, завалилась на спину, но не сводила глаз с пугающей темноты колыбели. Огоньки погасли. Тишина повисла в святилище. Камиум села, опершись ладонями о прохладный пол, озираясь, отметила, где выход - полоска света просочилась из дальнего угла сонной комнаты. Слабые лучики таяли на глазах. Жрица испугалась, что они совсем растворятся в темноте и тогда она не найдет выход и навсегда останется блуждать в потемках Страны Без Возврата. Она поднялась во весь рост, быстро поклонилась спящим богам и, нетвердо ступая, вышла из храма.
   В голове молоточками стучали слова: "Беги, беги...". Солнце ослепило жрицу, она не видела перед собой ничего, кроме белого света. Крепкие руки жрецов подхватили наложницу царя под руки и дворцовыми коридорами повели в Священные Покои Иштар.
  
   На площади перед дворцом все было готово к празднику. В Храмах Жертвоприношений пылали очаги для готовки мяса. Особо рьяные жители Маргуша, развязав языки крепким напитком, то и дело восхваляли Иштар. Уже приготовили ложе любви богини, а певцы под аккомпанемент бубнов и рожков спели хвалебные песни и перешли к истории ее любви и нисхождения возлюбленного Таммуз в Страну Без Возврата, где правила злобная сестра Иштар - Эрешкигаль. Люди готовились к празднику, веря в силу молитвы своего царя и в его мужскую силу, способную посеять в лоно жрицы-богини столько семени, что она останется довольной и в ответ подарит людям добрый урожай и хороший приплод скота.
   Царь, воздав восхваление богам, выпил чашу хаомы и в сопровождении свиты направился к алтарю праздника, туда, где его уже ждала обнаженная красавица Камиум, которая олицетворяла великую богиню и усердно служила Верховному Жрецу-Таммуз на ложе любви Иштар.
   Верховный Жрец вышел на дворцовую площадь. Под приветственные крики "А-лу-лу!" он прошел за ворота цитадели, где народ так же приветствовал царя. Охрана никого не подпускала к нему и осталась на страже, когда царь вошел в первое святилище. Вместе со жрецами он совершил ритуал поклонения богине, отведал жертвенного мяса, выпил еще одну чашу хаомы и по коридорам, которые отождествляли путь Таммуз в подземном царстве Эрешкигаль, вышел к покоям Иштар.
   Царь был уже не молод. Стезя пылкого любовника тяготила его, но молодое тело красавицы еще привлекало упругостью и гладкостью кожи. Царь ласкал наложниц с таким же удовольствием, как когда-то свою царицу, но не так часто. Годы жизни уходили в прошлое, унося с собой и силы, и желания. Сейчас сил придавала хаома.
   Выполнив положенный ритуал, предшествующий встрече божественных любовников, царь направился к ложу Иштар.
   Постояв перед открытой дверью в комнату, из которой доносился дивный аромат воскуренных трав, Верховный Жрец перешагнул порог. Узкий проход обтекал ложе любви, сокрытое от глаз тонкими, окрашенными в красный цвет, льняными занавесями. Деревянные колонны, поддерживающие полог с четырех сторон ложа, были украшены снопами пшеницы, плодами яблок и груш, связанных в гирлянды. Из проемов над противоположной стеной внутрь просачивался яркий свет. Он падал на занавеси, и они алели, как лепестки мака, возбуждая страсть. Толстые зеленоватые циновки, словно травяной ковер, закрывали пол, а безупречно белые стены раздвигали пространство, создавая иллюзию парения в облаках.
  
   О, Таммуз, отныне ты мой любовник!
   Твоим вожделеньем я хочу насладиться.
   Ты будешь мне мужем, я буду тебе женою,
   Заложу для тебя колесницу из ляпис-лазури
   С золотыми колесами, со спицами из рубинов,
   И в нее запряжешь ты коней огромных;
   В нашу обитель войди, в благовонье кедра,
   И когда ты проникнешь в нашу обитель,
   Те, что сидят на тронах, твои поцелуют ноги.
  
   Ласково, как кошка, мурлыкала жрица, и от ее голоса мурашки побежали по коже царя. Он скинул конас и остался в одной набедренной повязке. Слуги подхватили одежду царя, развязали его сандалии и исчезли с глаз. Но Шарр-Ам и не видел никого. Он тянул момент ожидания, представляя, как за занавесями, на высоком ложе, раскинув руки для объятий, томится красавица Камиум. При мысли о ее божественном теле в чреслах царя запульсировала кровь. Раскрыв занавеси, он вошел в святая-святых храма Иштар. Земное воплощение богини, жрица любви, лежа на спине и повернув голову, смотрела на своего господина сияющими глазами, полными неги. Шарр-Ам скользнул взглядом по белому телу, готовому принять его. Остановившись на упругой груди - еще более белой в контрасте с сияющим ожерельем - облизнул губы, представив прохладную свежесть сосков, краснеющих, словно две скатившиеся бусинки сердолика. Не в силах стоять дольше, царь упал на жрицу, прижался к ней всем телом, подминая ее бедра и уткнувшись носом в плечо, аромат кожи которого сводил с ума...
  
   Когда Камиум закричала в первый раз, труба возвестила о слиянии Иштар и Таммуз. Люди на площади, ответили дружным одобрением, подняв чаши с вином за царя и его возлюбленную. Только Кудим сидел смурной, не радуясь, не пригубив вина, не отведав мяса.
   Звуки трубы повторялись и повторялись. Захмелевшие люди начали обсуждать прелести царской чаровницы, знающей как никто другой все тонкости искусства любви.
   - Мне бы хоть одним глазком посмотреть на нее, может быть, тогда мои чресла тоже оживут, - вытирая жир на губах, прошамкал щербатый старик и расхохотался, довольный своей шуткой.
   Кудим сцепил пальцы. "Зачем я здесь?" Он не находил ответа на свой вопрос и истуканом продолжал сидеть среди чавкающих, пьющих и посмеивающихся людей. Каждый звук трубы бил по сердцу. Кудим готов был бежать в царские покои, чтобы выдернуть Камиум из-под старого жреца. "Осел, на что я надеялся? Разве лев отпустит такую козочку?" - корил он себя за мечтания и любовь, поразившую его. "Лев... - он ухмыльнулся, вспомнив свой подарок, - но не я тот лев!" Кудим резко встал и пошел за конем. Звук трубы догнал его и ударил в спину. "Сколько можно?.. Прав был старец, такая жрица любви и мертвого возбудит!"
   Запрыгнув на коня, Кудим ударил его по бокам и помчался к реке.
  
  
  

Глава 16. Пожар

  
  
   Камиум лежала на животе, закинув ногу на своего господина и водила язычком по его шее. Ее тонкие пальчики перебирали седые курчавые волоски на его груди. Прическа жрицы растрепалась, но заколка прочно удерживала волосы, лишь несколько прядей выбились из валика и шелестели по плечам царя, следуя за головой жрицы.
   Царь постанывал от удовольствия. Его сердце стучало молотом, дыхание сбивалось, но отказаться от ласк царицы любви он был не в силах.
   - Камиум... - обхватив головку возлюбленной, царь поднял ее личико и покрыл его поцелуями.
   Жрица змеей вползла на напрягшееся тело и извивалась на нем до тех пор, пока очередная порция семени не оросила ее лона. Но Камиум, закричав в который раз, и не думала оставить царя в покое. Сидя, как наездница, она выдернула заколку из своих волос, и черный водопад укрыл ее всю, лег на ноги и живот возлюбленного, возбудив его нежным прикосновением. Царь закричал, выгнулся дугой, одарив ненасытную любовницу удовольствием, и расслабился, раскинув руки.
   Звякнул бубен - жрица, которая сидела у подножия ложа, передала сигнал о соитии божественных любовников. Вслед за бубном на площади взыграла труба.
   Камиум упала на грудь царя. Она так и лежала, витая в чертогах Иштар, пока не пришла в себя. Ловя дыхание Шарр-Ама и не почувствовав его, жрица насторожилась и повернулась ухом, прислушиваясь к биению его сердца. Но сердце царя молчало. Камиум подняла голову и позвала:
   - Господин...
   Он не ответил. Жрица откинула волосы и склонилась над лицом царя. Его рот был приоткрыт, кончик языка торчал между зубами. Подняв глаза выше, Камиум вскрикнула и отползла на край ложа. Шарр-Ам смотрел прямо немигающими, выпученными глазами.
   Приняв крик жрицы за знак очередного удовольствия, служанка звякнула в бубен. Труба подхватила ее сигнал.
   "Беги, беги!" - слышалось Камиум, но ее тело обессилело, и она лишь покачивалась, закрыв глаза.
   - Не нужно ли чего госпоже? - тихий вкрадчивый голос раздался за занавеской.
   Камиум мотнула головой, сбросив оцепенение. "Кто это?... А... Шеру... Шеру?.." Шеру была той служанкой, которая всегда оказывалась рядом в нужную минуту. Камиум даже любила ее, как подругу, но и опасалась, зная, что ненавистный Силлум частенько затаскивает ее в свою постель.
   - Подай рубаху! - Камиум казалось, что она кричит, но ее голос звучал глухо.
   Служанка скользнула за порог во внутренней стене святилища и тут же вернулась. Камиум увидела ее силуэт за занавесями. Не мешкая, жрица спустилась с ложа, бросив прощальный взгляд на мертвого царя, оделась и еще нетвердой походкой, но как можно быстрее, пошла через дверь, ведущую во дворец. Шеру последовала за ней. Стражники вытягивались струной, узнав жрицу.
   - Где Силлум? - пройдя через дворцовую площадь, Камиум резко остановилась в воротах, глядя прямо в глаза Шеру.
   Тень скрывала лицо служанки, но ее глаза блестели, и Камиум видела их.
   - Он... он возбудился от твоих криков, госпожа, и уединился в одном из покоев с...
   Камиум злобно ухмыльнулась.
   - Воз-бу-дил-ся... он спит и видит себя на месте царя!
   Шеру опустила глаза. Она ненавидела Силлума, как и Камиум, или даже больше. Ненавидела так, как может женщина, оскорбленная, униженная...
   - Идем, Шеру, ты мне поможешь! - Камиум вплотную подошла к служанке.
   Их глаза встретились. Шеру заподозрила что-то неладное, но спросить не решилась. К своей госпоже она испытывала восторженные чувства. Она любила эту смелую, даже дерзкую женщину, и потому была готова за нее отдать жизнь.
   - Да, госпожа, - ответила она.
   Добравшись до своих покоев, Камиум облегченно вздохнула, но надо торопиться. Скоро найдут тело царя и поднимут весь дворец на ноги. Тогда ей не выбраться. Надо торопиться.
   - Шеру, дай мне короткую рубаху и плащ, и еще накидку, - приказала Камиум, торопливо снимая тяжелые бусы, а за ними и серьги.
   Волосы жрицы растрепались, и она, убирая их, вскрикнула, вспомнив, что оставила заколку на постели.
   - Шеру...
   Первой мыслью было послать за ней служанку, но не до заколок было. Прошло уже много времени, а труба не играла. Скоро все поймут, что ритуал окончен, и придут за царем, а он...
   - Шеру, послушай меня. Царь... он умер.
   Служанка выронила рубаху и замерла, уставившись на госпожу огромными, почти, как у самой жрицы, глазами.
   - Шеру! - Камиум закричала. - Шеру, ты должна мне помочь! Я не хочу снова оказаться в могиле, хоть и рядом с царем, Шеру...
   Камиум разрыдалась и упала перед своей служанкой на колени. От этого та пришла в себя. Она вдруг с ужасом поняла, что на этот раз ее госпоже не избежать участи спутницы царя в загробной жизни, а то и ужасной казни...
   - Поторопитесь, госпожа, вот одежда.
   Под видом простых служанок девушки беспрепятственно добрались до западных ворот дворца. Обнявшись на прощание, они расстались: Камиум выскользнула за пределы дворцовых стен, а Шеру, решив воспользоваться случаем, задумала отомстить Силлуму. Она пробралась в дальнее помещение дворца, где жрец, одурманенный изрядной порцией хаомы, охаживал наложницу. Та стонала, но не от удовольствия, а от боли. Кричать она не могла, жрец зажал бы ей рот, как он не раз делал, и тогда было бы еще хуже.
   Шеру опрокинула светильник. Горящее масло, шипя и потрескивая, растеклось по циновке. Та мгновенно воспламенилась. Огонь набросился на деревянные перекрытия потолка, лизнул постель из соломенных матрацев и перекинулся к людям. Наложница закричала, задергалась, пытаясь выбраться из-под одуревшего жреца. Он ударил ее, но язычок пламени лизнул его пятки, и тогда Силлум вскочил. Дым заполнил комнату. Кашляя и прикрываясь рукой от жара, жрец, то вставая, то падая, изо всех сил стараясь удержаться на ногах, поспешил к выходу. Наложница забилась в угол, моля о помощи, но он, не обращая внимания на ее крики, пытался спастись сам. Когда руки жреца уже коснулись косяка входа, на его голову опустилась тяжелая каменная статуэтка козла. Белый свет померк в глазах жреца, и он упал на порог. Наложница тоже затихла. Огонь трещал, слизывая все, что еще могло стать его пищей. В коридорах дворца послышалось оживление. Пожар заметили, и вот-вот здесь будет полно народа. Шеру спихнула жреца подальше к жару и поспешила убраться.
  
   Камиум бежала к реке. Ночь давно вступила в свои права, и звездное небо безучастно смотрело на жрицу. За ее спиной, в городе, жители которого все еще боготворили царицу любви, горели костры, были слышны песни и смех. Камиум убегала от своей роскошной жизни в неизвестность, пугающую ее не меньше страшного будущего, которое все еще могло стать явью.
   - Цураам, Цураам, - как заклинание шептала жрица имя наставницы, только в ней видя свое спасение.
   Камиум добежала до старого раскидистого дерева тала, под которым она любила отдыхать в жаркие дни. Шеру сказала, что в прибрежных зарослях напротив этого дерева спрятана лодка. Не останавливаясь, жрица ринулась в камыши, раздвигая их и щупая руками впереди себя. Вот она наткнулась на что-то твердое. Есть! Камиум узнала нос лодки и толкнула ее к открытой воде. Лодка легко скользнула.
   В это время яркое пламя вспыхнуло за спиной. Его отблески осветили воду. Камиум оглянулась. Огонь полыхал в углу дворца, в той части, где неподалеку находилось Священное ложе Иштар. Камиум ахнула. Рыдания сжали ее горло, и слабость разлилась по телу. Жрица упала в воду. Образ мертвого царя встал перед ее взором. Как наяву, Камиум видела его выпученные глаза, слышала его последний крик.
   - Что я наделала?.. Я отправила моего господина в царство Эрешкигаль, - колотя воду маленькими кулачками, Камиум рыдала в голос.
   Вдруг рядом послышалось фырканье коня. Жрица не успела спрятаться, как на фоне пожара перед ней во весь рост встал мужчина. Конь заржал и выбежал вперед. Камиум вскрикнула.
   - Кто здесь? - голос показался знакомым. - Выходи!
   - Я служанка жрицы, господин, не пугай меня, - еле совладав с собой, нарочито жалостливым голосом ответила Камиум.
   - Служанка жрицы?.. Уж не той ли, что ублажает царя?.. - в голосе мужчины чувствовалась горечь. - Что ты тут делаешь?
   Камиум тихонько попятилась, подталкивая лодку. В мужчине она чувствовала опасность. Убежать от него она не сможет, остается только уплыть. Вряд ли он бросится за ней в воду в темноте.
   - Нет, моя госпожа служит жене его сына.
   - А-а... - мужчина взял коня за повод. - А что там происходит? Не иначе пожар...
   - Пожар?.. Нет, это костры горят. Почему ты не со всеми? Почему не празднуешь? - вкрадчиво вопрошала Камиум, все дальше отдаляясь от берега.
   Ее ноги уже полностью погрузились в воду, лодку вот-вот подхватит течение. Не дожидаясь ответа, жрица развернулась и подалась вперед. Она легла на воду и ухватилась рукой за край лодки.
   - Ты куда?..
   Камиум не ответила. Она гребла одной рукой к середине протоки, моля Эа о милости. У берега раздался плеск воды и через миг сильные руки ухватили жрицу за рубашку, подтянули к себе, перехватив у талии.
   - Пусти, - она все еще держалась за лодку, но вода попала в нос и жрица захлебнулась.
   Отфыркиваясь, как конь, она извивалась змеей, все еще пытаясь высвободиться из крепких объятий. Но мужчина вытащил ее на берег.
   - Что удумала, овца, - сжав ее и не отпуская, спаситель пытался успокоить, - не знаю, что у тебя там случилось, но на корм рыбам тебе еще рановато, иначе меня здесь не было бы.
   Камиум затихла. Она узнала того, кто держал ее. Всемилостивый бог Эа услышал ее молитвы, или покровительница женщин Иштар смилостивилась, но на этом пустынном берегу в ночной час оказался именно он - тот, о ком Камиум вспоминала с волнением, кто завладел ее сердцем, кто сделал для нее удивительное и пророческое по своей сути украшение.
   - Я убила царя своими ласками, и не топилась я вовсе, а пыталась удрать. Сейчас, когда ты меня здесь держишь, там, - она мотнула головой, - меня ищут и, возможно, благодаря тебе найдут. И казнят, или отправят с царем в царство Эрешкигаль.
   Кудим опешил. Он держал в объятиях золотого архара!
   - Это ты?!
   - Я, ювелир.
   Кудим опустил руки. Камиум отползла от него и, встав на колени, уставилась в глаза.
   - Ты туго соображаешь. Мне надо бежать. Да и тебе тоже, если не хочешь попасть в сообщники, - жрица хитрила и пугала, не зная, как поведет себя ювелир.
   Пожар во дворце начал угасать. "Потушили, - отметила Камиум, - но что это было?.."
   В глазах жрицы сияли отблески огня. Кудим обернулся на дворец.
   - Пожар устроила ты?
   - Нет. Но я догадываюсь, кто.
   Камиум решительно встала.
   - Так что ты решил? - голосом той, еще любимой наложницы царя, вопрошала она того, кто мог стать ее спасителем.
   Он, не ответив, нырнул в заросли. Камиум посмотрела ему вслед. Не понимая, она прошла по берегу, прислушиваясь к всплескам воды. Вскоре Кудим вернулся. Вода стекала с его рубахи, хлюпала в каушах. Мокрые волнистые пряди закрывали часть лица.
   - Лодка пусть тут стоит. Обнаружив пропажу, хозяин поднимет шум.
   Камиум поняла ход его мыслей. Во дворце все знали, что вниз по течению Мургаба, как раз за этой протокой стоит родной поселок жрицы. Сразу же кинутся туда. Хотя... все равно придут туда, рано или поздно.
   - И куда направимся мы? - спросила Камиум.
   Не рассуждая больше ни о чем, ювелир взял коня за повод, запрыгнул на него и, подъехав к девушке, наклонился, будто хотел что-то прошептать, подхватил ее и поднял. Упав поперек коня животом вниз, Камиум охнула. Кудим помог ей подняться и устроиться впереди. В темноте забелели оголившиеся бедра жрицы, сжавшие бока гнедого. Кудим обнял девушку одной рукой за талию и, махнув поводом, ударил коня пятками.
   Они мчались по ночной долине, забыв о времени. Конь, хорошо отдохнув за день, летел птицей, и еще до рассвета беглецы оказались перед воротами своего города. Горящие факелы освещали массивные деревянные двери и только силуэты тех, кто стоял неподалеку.
   - Кто? - с высоты башни спросил страж.
   - Жри...
   Кудим закрыл рот жрице и толкнул в спину. Камиум уткнулась носом в холку коня, но не возмутилась. Ювелир был прав: ни к чему людям знать, что она была здесь.
   - Кудим, сын Цураам, - ответил он.
   Ворота открылись.
  
  
   Цураам не спала. Жители города Белого Верблюда тоже праздновали. Но то был не такой пышный пир, как в столице. Совершив положенный обряд жертвоприношения, не она, а жена старшего сына как Верховная Жрица вознесла почести богине плодородия и любви. И не только жрецы племени - все мужья и жены, все влюбленные взошли на ложе Иштар. Только дети и старики довольствовались ужином и песнями.
   В святилище Иштар горели лампы, благоухали травы, сочный кусок жира лежал перед статуэткой богини. Цураам сидела у маленького алтаря в своей обычной позе: поджав правую ногу под себя, а левую обхватив за согнутое колено. Она вспоминала свою жизнь, свою любовь.
   Когда Персаух покинул ее и ушел в Страну Без Возврата, Цураам горько оплакивала его смерть, хотя никто в племени не видел ее слез. Плакало ее сердце. Старая жрица была готова последовать за мужем в любое мгновение, но она ждала своего сына. Того мальчика, разлуку с которым она не могла простить мужу. Она прокляла его верблюда, но желать зла мужу Цураам не могла, она любила его. Нежность к гордому ворчуну до сих пор жила в ее сердце.
   И вот сын, ее могучий орел, вернулся! Радости провидицы не было предела. Она ликовала и впервые за долгие годы чувствовала себя счастливой.
   Но сейчас в ее сердце металась тревога. Как и мечтала Цураам, Кудим влюбился в Камиум - в ее девочку, которая могла стать царицей, если бы на нее не положил глаз старый царь. Что-то не разглядела Цураам в своих видениях, что-то не так пошло, но... если бы Камиум стала царицей, то, что было бы с Кудимом?..
   - О, Богиня, неизвестны мне твои замыслы! - воскликнула Цураам, и огонек в светильнике шелохнулся.
   - Бабушка, - звонкий голосок Камиум влетел в келью.
   Цураам раскрыла руки для объятий.
   - Девочка моя, что случилось?
   - Беда, мама, - ответил Кудим, войдя в покои матери вслед за Камиум, которая уже лежала в ногах старой жрицы, уткнувшись лицом в ее ладони.
   - Ничего, ничего, дети мои, Иштар не даст вас в обиду, и не всякая беда - горе.
   - Царь умер в моих объятиях, - тихо сказала Камиум, - я бежала, во дворце случился пожар, Кудим нашел меня у реки. Спаси меня, бабушка... - Камиум заплакала, искренне, как ребенок.
   Цураам приласкала ее, и бросила сыну:
   - Собирайся в дальний путь, слуга тебе поможет.
   Кудим вышел, оставив женщин.
   - Девочка моя, случилось то, что случилось. Не кори себя, царь умер сам, и любой мужчина посчитал бы для себя счастьем умереть в твоих объятиях. Не плачь, Камиум, осуши слезы. Новая жизнь на твоем пороге, смотри вперед! Счастье найдено - зло потеряно! - Цураам поднялась, достала из сундука чистые вещи, подала Камиум. - Тебе надо переодеться.
   Когда Кудим вернулся, бывшая жрица была готова. Она повязала голову платком, так, что он скрывал ее волосы, шею и большую часть лица; надела сапожки; на простую, без рисунков, рубаху накинула плащ, который сколола у ворота бронзовой булавкой. Кудим не узнал жрицу любви. В таком наряде она выглядела обычной женщиной. Только глаза ее оставались все такими же притягательными и зовущими.
   Цураам взяла сына и дочку за руки.
   - Благословляю вас, дети, - просто сказала она и сложила их руки, потом улыбнулась и добавила: - Лев поймал архара! Держи крепко, сынок, свою козочку.
   Камиум вспомнила заколку. Только теперь ей стал понятен истинный смысл послания влюбленного ювелира.
   - Я оставила ее во дворце...
   - Не жалей, тот, кто ее сделал, рядом с тобой.
   Они смотрели друг на друга, забыв об опасности. Цураам ощутила влажность в почти высохших глазах. Но не хотела она, чтобы ее чувства помешали детям уйти. Старая жрица проморгала слезы. Никто не увидел их.
   На прощание Цураам обняла сына и в последний раз напутствовала его:
   - Помни, мой мальчик, ты - сын великого вождя. Персаух его имя! Он первым пришел в долину Мургаба. Маргуш начался с нашего города! Не забывай об этом! И еще помни, что твое имя Эрум. Забудь о Кудиме. Я назвала своего птенчика гордым именем орла, так будь им и храни мою голубку Камиум, мою красавицу...
  
   На рассвете двое всадников покинули город Белого Верблюда, торопясь нагнать караван, который ушел днем раньше. Тот караван, как и говорил бродячий певец, присоединившийся к нему накануне, направился на восток. Вместе с караваном Эрум и Камиум надеялись добраться до легендарной Хараппы и найти там приют.
   За всадниками быстрее, чем кто-то может представить себе, шел верблюд. Не белый, обычный, покрытый светло-коричневым мехом, но большой и сильный. Два высоких горба торчали на его спине, а по бокам лежали вместительные мешки с поклажей.
   Всадники ехали быстро, но рядом - бок о бок. Не сбавляя темпа езды, Эрум вплотную приблизился к жрице и взял повод из ее рук. Думая только о том, как бы спастись, Камиум удивилась, не понимая ювелира.
   - Что ты хочешь сделать? - сдвинув брови, спросила она.
   - То, о чем думаю с первого мгновения нашей встречи!
   Эрум обхватил Камиум за талию и привлек себе. Подкрашенные красками рассвета нежные губки жрицы любви приоткрылись. Первым поцелуем - сначала осторожным, мягким, потом страстным и жгучим - влюбленные проводили Звезду Иштар и встретили ее всесильного брата Шамаш.
   - Что с нами будет? - тая от неги, прошептала Камиум.
   Эрум сжал ее ладошку и шепнул на ухо:
   - Будем жить, моя царица...
   Окрыленные счастьем, всадники устремились вперед, растворяясь в золотых лучах утреннего солнца. Быстрокрылый ветер нагнал их, и Камиум услышала тихий шелест листвы садов Маргуша. "Прощай... - шептали деревья и кусты. - Прощай..." - вторили им цветы и травы. Оглянувшись, жрица не увидела ничего, кроме простора, но ее сердце охнуло, и глубокий вдох заполнил пустоту в нем новыми надеждами.

Глава 17. Каждому свое

  
  
   - Ух, горбатое отродье, ох, моя спина... сколько раз зарекался никогда больше не иметь дело с верблюдом, ведь нет - залез! Будь проклят тот день, когда я нарушил данное слово, - толстячок в богато расшитом конасе тщетно пытался сползти с седения, устроенного на горбах верблюда. Гигант пустыни с выгнутой дугой шеей улегся по приказу погонщика и не спеша перемалывал желтыми зубами неизменную жвачку. - Помогите же кто-нибудь! Ой, моя голова... - слуги подхватили ноющего седока подмышки и под его нескончаемые жалобы стащили с верблюда.
   Весь караван, пестрой змеей растянувшийся по пыльной дороге, остановился, не доходя до видневшегося невдалеке Города Белого Верблюда. Караван шел из Хараппы многие дни. Шел в Маргуш. Но перед тем как войти за священные стены его столицы, караванщик решил проверить товар - весь ли цел, не утеряно ли чего, не испортилось ли ароматное масло в горшках, не рассыпались ли драгоценные камни или не менее ценные специи, на которые имелся высокий спрос у знати Маргуша.
   Город Белого Верблюда ничем не привлекал бывалого караванщика. Что могут предложить взамен его изысканным товарам скотоводы и земледельцы? Шерсть? Зерно? Нет, это не интересовало старого торговца. А вот Священный город манил к себе тайной. В его храмах поистине обитали боги! Уж сколько раз, приезжая в Маргуш, караванщик совершал ритуал жертвоприношения и просил жрецов поговорить с богами о своей семье или о своих делах. То ли дым жертвенных очагов Города-храма быстрее, чем от всех других, достигал нюха небожителей, то ли жрецы Маргуша молились усерднее, но все просьбы караванщика были услышаны. У его сына родился крепкий мальчик. Желанная сделка состоялась, и в результате удачливый торговец увеличил свой караван на десяток верблюдов! Богатые люди Хараппы, Элама, Аккада доверяли свои товары надежному партнеру, который брал за услуги по-божески, умудрялся доставлять товары без потерь и умел выгодно обменять их.
   - Эй, караванщик, - притворно-слабым голосом подозвал хозяина верблюдов не по чину важный торговец.
   Важный-не-важный, но караванщик ни разу не пожалел, что взял его. Вез он сущую малость - кувшин сандалового масла, мешок камней бирюзы и сердолика да сундук с поклажей. Но заплатил за верблюда, хоть и торговался, как бывалый купец, что озадачило караванщика. Приметил он опытным глазом, что не торговец этот юркий толстячок, хотя в дороге бывал, знал о привратностях пути и законах караванных обозов. Все стало понятно, когда вечером у костра после долгого перехода торговец достал из-за пазухи бубен и запел. Голос певца очаровал торговцев и слуг. Даже верблюды, казалось, забыли о своей жвачке и прислушались к мелодии, вместе с игривыми искрами взлетающей к темному небу. Купец пел о любви, которая победила все превратности на пути и влюбленные обрели счастье на чужой земле. С того вечера было спето немало песен, немало шуток прозвучало в адрес певца-купца, который менялся, как артист: то веселит всех, сказы сказывает, а то залезет на верблюда, задерет нос к небу, молчит и поглядывает на всех свысока, будто орел из гнезда.
   Вот и сейчас, странно ведет себя - стонет, как девка.
   - Чего тебе, мил человек? - караванщик подошел к торговцу.
   Тот выгнулся назад, опершись ладонями о поясницу. Крякнул и выпрямился.
   - Слышь, почтенный, мне отлучиться надо, - купец кивнул в сторону Города Белого Верблюда. - Обещал кое-что завести туда. Так я возьму своего верблюда, а потом вас найду в Священном городе.
   Караванщик усмехнулся.
   - Нет здесь твоего верблюда, все мои. Верблюда я тебе не продавал, а одолжил. Хочешь купить - плати! А хочешь туда идти - иди! Кто ж держит свободного человека?!
   Глазки купца забегали. Покупать верблюда в его планы не входило, а плестись своими ногами, да еще тащить поклажу на своем горбу не хотелось. Решил купец схитрить, снова заныл:
   - Ох, устал я ехать на твоем верблюде, сил никаких не осталось пешком идти, а надо! Слово купца - дороже всего! Караванщик, а, караванщик, у тебя в обозе осел плетется. Дал бы ты его мне. Что тебе с него проку? А? Я с тобой рассчитаюсь...
   Купец согласился. Поторговались изрядно и только ударили по рукам, как толстячок сорвался с места и бегом за ослом. Перегрузил на облезлого доходягу свой сундук, кувшин и мешки, постоял в раздумье, оглаживая ткань конаса и, махнув рукой, взгромоздился сверху.
   - Кхе, кхе, - забил пятками по тощим бокам.
   Осел оказался не так упрям, лихо засеменил ножками, уходя с торговой дороги на менее пыльную, которая, петляя между пригорками, вела к Городу Белого Верблюда.
  
  
   Жаркое солнце давно высушило всю траву в окрестностях города. Пожухлые кустики топорщились в небо острыми стебельками. Только пахучая полынь сохранила остатки зеленого убранства, которое вблизи дороги было густо облеплено пылью. Вдоль реки, журчавшей тонким ручейком посреди обнажившегося глиняного русла, рядком выстроились стройные тополя. Ветер шумел в пирамидальных кронах, заставляя листья мерцать серебром.
   Купец сощурившись, смотрел на веселую игру зелени и улыбался. А, приблизившись к распахнутым настежь воротам города, и вовсе оживился, стеганул осла по костлявому крупу и приосанился, поглядывая на сонных стражей, прячущихся в тени входной арки.
   На улицах, как ни всматривался купец, но кроме одной пробежавшей мимо девчонки, никого не увидел. Даже обидно стало: ехал, торопился, а никто и внимания не обращает. Стражи и те не удосужились головы повернуть! День шел на убыль, но до вечера еще оставалось немало времени. "Спят или работают", - решил купец, отогнав от себя такое прилипчивое плохое настроение и направился хорошо знакомой дорогой на постоялый двор. Ему бы к вождю сразу, но, сколько времени прошло, когда он был здесь в последний раз... Вдруг не вспомнят веселого бродягу, не пустят, а то и того хуже - за лазутчика примут! Было такое! Дамкум передернулся, вспоминая, какого страху он натерпелся тогда, прячась за забором хозяйственного двора вождя, где связанным лежал его друг. Боги смилостивились тогда, а то бы беды не миновать! Потому и решил Дамкум сначала отдохнуть с дороги, с хозяином постоялого двора поговорить, а потом уже к вождю идти.
   - Эй, встречайте купца! - закричал он, подъезжая, и остановился от удивления: ворота оказались приоткрытыми, но ни обычной суеты за ними, ни запахов готовящейся еды не почувствовал Дамкум. - Да что ж такое?.. Вымерли все что ли... - он проворно слез с осла и повел его внутрь.
   На шум из дома вышел хозяин. Он не кинулся к гостю, как бывало раньше, а нерешительно остановился у порога, с удивлением вглядываясь в незнакомца. Одет богато. Конас добротный, серой шерсти, с вышивкой по подолу, на кожаном поясе висит печать, круглая, увесистая, издали не разглядишь, что на ней изображено. Торговый человек?.. Да товар невелик, пара мешков, кувшин...
   - Чего тебе, добрый человек?
   Хозяин дома, не спеша, приблизился и, не скрывая любопытства, уставился в лицо гостя.
   - Рабуи, неужели не признал? - тихо спросил он. - Это я, Дамкум, певец...
   Почему-то трудно стало говорить. Слова выпорхнули из горла, но, казалось, что так и остались во рту - ни туда, ни обратно. Дамкум сглотнул и закашлял. Юркий в прошлом, хозяин постоялого двора предстал перед ним понурым стариком, который еле передвигал босые ноги со скрюченными болезнью пальцами. Но, несмотря на это, он все же узнал веселого бродягу.
   - Это ты?.. Тот певец, что пришел к нам вместе с сыном провидицы?! - старик искренне удивился, и, не скрывая любопытства, оглядел бывшего знакомца с ног до головы. - Никак в торговые люди подался, а тогда все пел...
   На сердце Дамкума отлего. Он повеселел.
   - Я и сейчас пою, если пустишь на ночлег, услышишь.
   - Проходи, дорогой гость, проходи, мой дом уже не так хорошо, как раньше, но для такого человека, как ты, угол найдется, - расшаркался старик, не скрывая радости. Давно в его доме не бывало постояльцев!
   Разгрузив и привязав осла в старом стойле, в котором теперь валялось несколько пустых кувшинов для масла, Дамкум вошел в дом.
   Разговорившись с Рабуи за скромным обедом, певец услышал, что с тех пор, как он ушел из Города Белого Верблюда, здесь приключилось немало горя. В одну из ночей, когда праздновали День плодородия, восхваляя богиню Иштар, в Священном городе вместе с царем сгорела любимица племени, воспитанница провидицы Цураам - жрица Камиум. Саму Цураам наутро нашли в ее комнате мертвой. Она сидела, неловко прислонившись спиной к стене, держа в руке бусы, сделанные ее младшим сыном, и... улыбалась. Самого Эрума нигде не нашли. Слуги Цураам доложили, что видели, как младший сын провидицы приходил к ней, как собирался в дорогу, как покинул город еще затемно. Вождь Ахум связал смерть матери с его исчезновением. Как появился он в племени нечаянно, так и пропал странным образом. До сих пор никто не знает, куда он делся.
   После того, как Шарр-Ам отправился в Страну Без Возврата - с великими почестями и богатыми дарами! - его сын, ставший царем, установил новые порядки для всех племен, не исключая и племени Белого Верблюда. Вся торговля теперь шла только в стенах Города-храма. К ним уже никто из купцов не заглядывает. Караваны проходят мимо, направляясь сразу в Священный город. И жители Города Белого Верблюда возят свои товары туда же. Ушла провидица в Страну Без Возврата и потерял их город свое былое величие. Даже праздники отмечают не так торжественно как в былые годы, когда к богам обращался старый вождь Персаух, прося благоденствия своему народу.
   - А что Ахум? - поинтересовался Дамкум. - Он был хорошим вождем...
   Рабуи задумчиво, как все старые люди, ответил кратко и непонятно:
   - Живет еще.
   Нетерпение, с которым Дамкум торопился в дом вождя, улетучилось, как облако пыли, поднятое озорным ветром. Улегшись спать под дырявым навесом рядом со своим ослом, певец крепко задумался. С одной стороны, он дал обещание Эруму и Камиум навестить Цураам, рассказать ей одной, что они живы и здоровы, что дом у них теперь каменный, как у всех богатых жителей Хараппы - далекой страны, о которой в Маргуше рассказывали сказки. С другой стороны - кому теперь рассказывать? Ахуму, брату Эрума? Со слов Рамуи Дамкум понял, что не тот теперь человек Ахум. Что озлоблен он, и неизвестно, как примет посланника брата, сбежавшего из племени, не попрощавшись, не поблагодарив. Наверняка, в тайниках своего сердца прячет Ахум обиду на брата, может быть, даже обвиняет его в смерти матери!
   - Цураам... - всматриваясь в мерцание заглянувшей в дыру навеса звезды, с грустью произнес Дамкум.
   Он полюбил провидицу, как мать, и вспоминал ее теплые ладони, от прикосновения которых вся хворь в его теле мгновенно исчезала. Ее затуманенные долгой жизнью глаза светились, когда она улыбалась, слушая его песни...
   - Цураам, - Дамкум сел, ощутив томление в сердце, когда ему стало ясно, что делать дальше. - Я пойду к Цураам! Я расскажу ей все, что знаю о ее детях, и отнесу ей дар сына. Она услышит и увидит, она же провидица!
   Возбужденный певец всю ночь не сомкнул глаз и, едва забрезжил рассвет, разбудил хозяина дома. Расспросив его, где покоится провидица, посланец ее сына поспешил к усыпальнице.
   Город шумно просыпался. Легкий утренний свет наполнял улицы, заползал в дома. Голодная скотина призывала хозяев. Женщины гремели посудой, разжигали очаги. Дамкум торопился побыстрее улизнуть с улиц, чтобы не попадаться на глаза людям - вдруг признают, расспросов не оберешься! И все же, те, кто видел его в это утро, оборачивались - в небольшом городе все друг друга знали, гостю не так легко остаться незамеченным среди людей племени. Но утро - пора начала дневных дел, для разговоров и сплетен есть вечер.
   Стараясь держаться самых узких и тихих улочек, Дамкум без расспросов добрался до южной стены города, прошел вдоль нее на запад, как сказал Рабуи, и еще издали увидел пустынное место, о предназначении которого нетрудно было догадаться по низким, едва выше колен, крышам и немногочисленным хомикам чуть в стороне от них.
   Могилу Персауха и Цураам Дамкум определил сразу - она была самой большой и старой.
   Крыша последнего дома вождя и провидицы, заросла травой. Наверное весной она алеет маками, а сейчас сквозь сухие стебельки настойчиво просачивались лучи восходящего светила. Дамкум замер, сравнив золотящийся покров крыши с серебряным пухом волос Цураам, как он помнил ее. Крыша могилы прогнулась в середине, но края ее были ровными: оплывшую глину убирали. Да и кострище перед ведущими внутрь ступенями говорило о том, что не забывают в племени ни Персауха, ни его жену.
   Дамкум сел напротив усыпальницы на колени. Посидел молча, достал свой бубен и легонько стукнул в его натянутый круг ногтями. Прислушался, склонив голову. Бубен живо отозвался.
   - Вот, Цураам, я пришел рассказать тебе о сыне, как обещал... и о Камиум... и об их дочке, которую они назвали красивым именем Нумурушти Шами - Освещенное Небо! - бубен звякнул в руке, а Дамкум продолжил, медленно подбирая слова, которые не укладывались в ритм, но дополняли звучание бубна:
   - Девочка эта, на самом деле, светлая, как небо над Маргушем! И такая озорная! Бегает уже... а какая красавица... - бубен издал несколько звуков, объединившихся в музыкальную строку, - Ты спросишь меня, откуда я все знаю? А я отвечу: я живу с Кудим... с Эрумом и Камиум, помогаю им... - брякнули колечки, снесли в песнь высокие нотки. А Дамкум продолжал: - Тогда, когда они покинули тебя, Великая провидица, то вскоре догнали караван, с которым ушел я. Видела бы ты, Цураам, как они обрадовались мне! И я тоже обрадовался. Так вместе мы и пришли в Хараппу. А там, - Дамкум поочередно прикоснулся чуткими пальцами к вибрирующей в такт его прикосновений коже бубна. Полилась красивая мелодия, поняв которую можно было представить себе удивительный каменный город, с узкими улочками и высокими домами, людей, похожих на жителей Маргуша, но с более темной кожей и иссиня-черными густыми волосами, одетых в белые одежды, украшенные яркими безделицами, - твой сын Эрум благодаря своему мастерству быстро прославился, как искусный ювелир, и полились богатства Хараппы в его дом. Да, дом у Эрума большой! Мы все помещаемся!
   Дамкум рассказывал самозабвенно. Ему казалось, что Цураам и ее великий муж, которого певец никогда не видел, но в это мгновение представлял себе отчетливо, поднялись со своих постелей и сели рядышком, слушая гостя. Дамкум рассказал, какой мудрой, несмотря на свои юные годы, оказалась Камиум. Как она сумела отвадить от себя охотников до ее прелестного тела и остаться с мужем; как сам Великий Жрец Хараппы стал их покровителем, какие красивые вещи делает Эрум, вдохновляясь любовью своей ненаглядной жены.
   - Вот, Цураам, это он сделал для тебя!
   Дамкум достал из-за пазухи стеатитовую фигурку размером с кулак. Фигурка изображала старую жрицу, которая сидела, поджав правую ногу под себя, а левую обхватив за согнутое колено. Кто знал Цураам, сразу узнал бы ее в этом каменном изваянии.
   Водрузив фигурку на кочку перед собой, Дамкум запел о любви сына к матери, о странностях судьбы, записанной богами на табличках, которых людям не найти никогда, о друзьях, которых навеки связала настоящая дружба.
   Мелодию песни подхватили птицы и понесли ее по всей округе. Кто умел слушать птиц, в этот день мог узнать не одну тайну. Певец же, закончив сказ, прикопал подарок ювелира у стены могилы его родителей и с легким сердцем попрощался с Городом Белого Верблюда. Он направил своего осла в столицу Маргуша, чтобы в его священных храмах принести жертвы богам и попросить у них доброго пути в дальние страны, раскинувшие свои древние города в междуречье двух великих рек - Идиглат и Пуратто, из века в век щедро дарующих людям воду и жизнь, как и река Мургаб, берущая начало в горах Паропамиза и исчезающая в горячих песках Черной Пустыни.
  
  

***

  
  
   Ранним утром, несмотря на преклонные годы, архитектор Леф, как обычно, совершал обход города, внимательно осматривая сооружения, построенные им. Он не обращал внимания на людей, наполняющих Священный город шумом и суетой. Его интересовали только дела его рук - дворец, храмы, башни. Со временем все, как и сам человек, старело, и нуждалось в ремонте. Где-то треснула стена, где-то поблекла алебастровая обмазка - все замечал Леф. Но за этим уже следили другие люди. И все же старый архитектор по привычке приказывал сопровождавшему его слуге:
   - Передай, пусть укрепят этот угол. Еще немного и он обвалится.
   Слуга почтительно склонял голову, выражая понимание, и они шли дальше.
   В это утро Леф решил обследовать систему водоснабжения и отправился к протоке Мургаба, которая подходила к городу с юга. Из нее в самое большое городское озеро поступала вода.
   В конце осени протока сильно мелела. Ее обнаженные берега возвышались над узкой лентой реки, и составная керамическая труба, шириной с локоть, змеиным телом выползала из широкой норы на четыре колена и лежала на дне протоки, выложенной черепками. Вода проходила через решетку, которую каждый день очищали от принесенных рекой веток, водорослей и всякого другого мусора. Когда напор воды был большой, работникам приходилось нелегко, но сейчас вода заполняла половину трубы и втекала в нее плавно, даже нехотя.
   Оценив силу потока, Леф подумал о том, что надо бы уменьшить подачу воды из озера в город. Озера должны быть наполнены до края всегда, дабы Владыка всех вод видел, как люди почитают его и берегут дарованную им воду.
   Леф прошелся по пути трубы к большому озеру. Водоносная система пролегала под землей. Труба лежала почти на поверхности до обводной стены города и дальше уходила под холм, чтобы не изменять горизонтальное положение.
   Не обнаружив нигде никаких протечек, старый архитектор вошел в город, обошел большое озеро, лишь окинув взглядом его берега, и более внимательно осмотрел перемычку между двумя озерами, частично сокрытую под стеной цитадели. Из большого озера вода поступала не сразу в малое, а в фильтр, сооруженный на его середине. Квадратный, он был размером с хороший дом и имел два отверстия: одно у самого дна, куда вода втекала по трубе; и второе над другой стеной, откуда очищенная вода вытекала в озеро. Фильтр Леф сделал из камышовых стеблей, уложенных поперечными рядами внутри всего объема. Между камышами проложили слои верблюжьей колючки. Любознательный зодчий подсмотрел это у простых людей, которые таким образом очищали мутную воду Мургаба для питья. Но только в дворцовом озере чистая вода собиралась в таком большом объеме. Из него по узким трубам она расходилась по всей территории дворца, к храмам, и ее использовали как для питья, так и для омовения.
   Не обнаружив никаких проблем с очисткой воды, Леф отослал слугу и присел на берегу отдохнуть. Этот небольшой водоем с чистой водой напоминал ему родину. Только там не чаша воды была окружена землей, а целый остров утопал в безграничном морском просторе.
   Леф смотрел на спокойную гладь воды с умиротворением. Голубое небо отражалось в ней, приобретая слегка сероватый оттенок. Такие же "запыленные" облака плыли в нем, как причудливые корабли, созданные фантазией Ану и украденные его сыном Эа. Проплывая от одного берега до другого, они пропадали - то ли уходили на дно, то ли, став невидимыми, просачивались в земные недра.
   Леф опустил ладонь в отраженное облако, помедлил и плеснул горсть воды в небо. Рассыпавшись на капли, вода заискрилась в лучах солнца, а небо, отраженное в озере, сморщилось. Когда его поверхность расправилась, картинка изменилась: среди облаков проявилась фигурка ребенка, сидевшего на корточках на другом берегу. Архитектор улыбнулся и с нежностью посмотрел на маленького человечка, на котором и набедренной повязки не было, не то, что рубахи.
   - Иди сюда! - все еще высокий и статный, Леф встал во весь рост и поманил мальчика к себе.
   Тот испугался. Беднякам не разрешалось приходить на берег чистого озера, потому что сами боги купаются в нем. Но любопытство детей сродни вдохновению поэтов - ничто не может остановить их порыв! И мальчик, забыв о запрете, мышью пробрался в святая-святых города - на храмовую территорию и, завороженный чистой гладью воды, по которой плыли облака, даже не заметил знатного господина, сидевшего напротив.
   - Иди сюда, не бойся! - как можно мягче повторил Леф, но ребенок, испугавшись наказания, попятился и убежал.
   Кто он, есть ли у него дом?.. Хорошее настроение архитектора испарилось, как тонкая лужица воды на солнце. Почти всю свою жизнь знаменитый зодчий Маргуша был одинок. Почти... О! Эти большие испуганные глаза! Они напомнили другие, те, которые иногда он видел во снах.
   Леф сглотнул комок, вдруг перекрывший дыхание. Прошло столько лет! Когда-то, давным-давно, в какой-то непостижимой дали, в совершенно иной жизни у него была семья. Архитектору казалось, что он уже забыл ту жизнь. Как чертеж на песке, смел даже ее очертания! Но она вернулась вновь в образе этого чумазого мальчика и напомнила о себе. Дочка, сын, жена, старая мать... всех унесла болезнь. И Леф ничего не мог сделать. Он был жив, а вместо близких людей остались только туманные картинки в памяти. Если бы тогда он остался на своем острове, в своем доме, он бы сошел с ума. Дорога спасла его. Неопределенность каждого дня вытеснила тоску. Работа ума заглушила страдания души. И вот сейчас, именно в этот сияющий день все вернулось вновь.
   - Пора за дела! Нечего рассиживаться! - пробурчал архитектор себе под нос и поспешил во дворец.
   После смерти Шарр-Ама во дворце мало что изменилось. Комнаты, пострадавшие от случайного пожара, быстро восстановили, всех слуг, не уследивших за огнем, казнили. Сын почившего царя взошел на престол и продолжил начатое отцом. Став Верховным жрецом, он усердно возносил хвалебные гимны богам и просил у них милости для своего народа.
   Жена царя, как новая Верховная жрица, пожелала перестроить Храм воды. Молодые архитекторы под присмотром старого зодчего возводили новые здания на южном берегу озера, продумывали расположение алтарей, печей для жертвоприношений, укромных келий для жрецов.
   После похорон Шарр-Ама, Леф задумался о своем погребении и втайне от всех создал макет небольшой усыпальницы, который хранил в своей мастерской. Темными вечерами, когда только свет от зажженного фитиля освещал его комнату, старый архитектор вспоминал, как вместе с царем они планировали город-храм, как могучий Наркаб - бессменный военачальник Шарр-Ама, давал советы по строительству обводной стены цитадели, как умный Силлум посвящал архитектора в тайные знания загадочных предков.
   Нет уже ни Шарр-Ама, ни Наркаба, ни Силлума. А он - архитектор Леф, жив и еще нужен этому городу!
   Погрузившись в воспоминания, Леф не заметил, как из бокового хода в коридор, по которому он шел, выскользнула тонкая девичья фигурка. Только поравнявшись с ней, архитектор распознал жрицу богини Иштар - Шеру. Леф помнил эту девушку еще служанкой прекрасной Камиум, которая сгорела вместе с Силлумом. От Шеру тогда все узнали, что произошло во время Праздника Плодородия.
   Со слезами на глазах девушка рассказала сыну почившего царя, что Силлум - бесчестный жрец, давно покушался на честь Камиум и, когда она, Шеру, провожала жрицу в ее покои после священного ритуала любви, он схватил несчастную и затащил в ту самую комнату, где начался пожар. Жрица сопротивлялась и, скорее всего, уронила светильник, но она, Шеру, этого не видела, она побежала за помощью к царю, который отдыхал на ложе любви, и его сердце не выдержало, когда он узнал о коварстве своего приближенного жреца.
   Шеру с таким чувством поведала всю историю, ее глаза, заполненные слезами, с такой мольбой и нежностью смотрели на будущего царя Маргуша, что после похорон отца, тот взял ее в наложницы. Девушка сияла от счастья, а новоиспеченная царица - еще привлекательная и искушенная в любви, как все женщины царской семьи, сделала все, чтобы смазливая девчонка и близко не подошла к Ложу Любви Иштар. Как ни старалась Шеру, но больше, чем наложницей, она для царя не стала. Не было в ней той страсти, той искренней любви, которая сияла в глазах ее бывшей госпожи - прекрасной Камиум. В сгоревшей жрице была неподдающаяся описанию женственность, такая влекущая и непостижимая, будто сама богиня Иштар родила ее и благословила на служение жизни.
   - Приветствую тебя, господин!
   Шеру умерила шаг и, прижав руку к груди, склонилась перед седовласым архитектором, но на мгновение их глаза встретились. Леф увидел в них печаль. Шеру поспешила дальше и вскоре скрылась из глаз, а архитектор остановился перед покоями царицы, в которые, только заметив его, шмыгнула служанка. Появившись вновь, как тень, она пригласила архитектора войти.
   Царица пожелала, чтобы архитектор сделал тайную комнату рядом с покоями царя. Получив мягкий отказ, она намекнула на беспредельность своей власти, на что Леф ответил смиренным поклоном и повторил отказ. Он всю жизнь служил только царю Маргуша и ничего не хотел делать без его ведома, как того просила царица. Интриги дворца никогда не интересовали одинокого архитектора, а сейчас вызвали не только недоумение, но и досаду. Почувствовав сдавливающую грудь духоту, Леф поспешил покинуть покои царицы, но и в утопающих в полумраке коридорах ему было душно от чадящих светильников. Только выйдя во внутренний двор, он жадно вдохнул, хоть и теплый, но напоенный ароматом сухих трав, воздух, принесенный с пустыни, и, отдышавшись, поспешил в свой дом, расположенный в восточном углу цитадели. Там в тиши своей мастерской он занимался важным делом, о котором, впрочем, никому не докладывал, даже царю.
   В последнее время Леф восстанавливал чертежи дворцовых строений и храмов, созданных им. Начертанные острой палочкой на влажных глиняных табличках, некоторые из них стерлись, или сами таблички сломались. Да и в спешке многое было нанесено с ошибками, которые Леф помнил и при строительстве корректировал на месте. Теперь же он тщательно вырисовывал каждую схему и восстанавливал расчеты. Эти таблички архитектор считал своей самой большой драгоценностью и, когда пришел час, наказал сложить их в изголовье своего смертного ложа.
   - Мне будет, что показать богам в Стране Без Возврата, - на прощанье сказал зодчий, - я сумел воплотить их заветы людям в жизнь и сохранить их мудрость, переданную на этих чертежах. И никаких даров мне больше не нужно. Только кувшин воды, чтобы утолить жажду и мясо одной овцы, чтобы были силы донести этот груз до ворот в царство Эрешкигаль...
  

***

  
   По утрам, окрашенный нежными красками рассвета, окруженный зелеными полями и садами, окантованный сияющими лентами полноводных проток Мургаба, Маргуш просыпался, потягиваясь и улыбаясь, как ребенок. Жрецы пели ему песни, цари лелеяли и холили, земледельцы одевали в разноцветные убранства, ювелиры украшали драгоценностями.
   Впереди страну ждали многие годы процветания. И через века создания рук великих мастеров расскажут потомкам историю пока еще юной, но уже крепко вставшей на ноги страны с волшебным именем Маргуш.
  
  

Эпилог

  
  
   2003-2004 гг новой эры, Туркменистан, пригороды Мары, городище Гонур-депе
  
  
   Вшик... Лопата легко входит в песок по самое древко. Взмах рук, и сыпучий грунт отлетает за край ямы. И снова - вшик... Вшик, вшик - слышится вокруг. Пока идет только песок. Но в каждой поднятой порции может оказаться нечто ценное - потускневшая бусина из агата или сердолика, позеленевшая бронзовая печать, фрагмент золотой фольги. Это место, расположенное на берегу котлована древнего, рукотворного озера, назвали Царским некрополем, а почти квадратное сооружение, размерами шесть на шесть метров, скорее всего - одна из царских могил. Археологи постепенно углубляются в нее. Вот уже раскопаны толстые кирпичные стены, выложенные внутри могильного котлована, вот и внутренние стены... Все глубже и глубже, и уже можно представить планировку "дома мертвых": четыре камеры, в три из них ведет один вход, одна камера обособлена, с отдельным входом. Перед стеной "дома" - широкий двор. Вход в него таков, что может въехать повозка.
   Лопата упирается во что-то твердое. Все, дальше руками, мягкой щеточкой! Осторожно разгребая песок, чуткие пальцы археолога откапывают нечто полукруглое, шириной в несколько сантиметров. Постепенно вырисовывается дуга, земля внутри нее твердая. Дуга сделана из бронзы - вся ее поверхность позеленела от времени. Вот открылись "ушки", расположенные с двух сторон.
   Археологи собрались перед находкой. Даже трактор, расчищающий от песка площадь за стеной города, заглох, и тракторист поглядывает в раскоп из-за спин.
   - Что это?
   От осознания значимости бронзовой дуги у каждого учащается сердцебиение. Кто-то уже позвал Виктора Ивановича. Больше тридцати лет он руководит Маргианской Археологической Экспедицией, с 1972 года раскопавшей почти двадцать пять гектаров городища - того, что осталось от города-храма Маргуш. И это только на Гонур-депе! Еще две сотни поселков окружает его со всех сторон, но Гонур-депе - это особенное место!
   - Что тут у вас?
   Археологи расступаются, пропуская вперед седовласого мужчину с высоким лбом, с крупными чертами загорелого лица. Виктор Иванович снимает темные очки, приглядывается.
   - Вот, Виктор Иванович...
   Забыв о годах, профессор Сарианиди спускается вниз и присаживается рядом с полураскопанным колесом. Он сразу понял, что это! Это - сенсация! Колесо, которому более четырех тысяч лет! И где! В песках Кара-кум! Там, где никто и не предполагал найти пятую цивилизацию древнего мира!
   - И что, не понимаете, что это такое? А? Или боитесь сказать вслух? - он смеется в усы. - Колесо, друзья мои, колесо!
   Словно ветер налетел на молчавших до того людей и снял с них заклятие - смех, поздравления, вопросы, рассказ, как нашли... радость. И есть чему порадоваться! Постепенно, один за другим археологи раскапывают четыре колеса, деревянный остов, такое же сидение, бронзовые скобы, скрепляющие их.
   Колеса тоже были из дерева - сплошной деревянный круг, окантованный бронзовым ободом. Нет сомнений в том, что это была повозка, и она уникальная, единственная на сегодняшний день целая повозка конца третьего тысячелетия до нашей эры среди всех обнаруженных археологами на Ближнем Востоке и в Центральной Азии.
   Вместе с повозкой нашли много атрибутов, указывающих на то, что в гробнице захоронены представители царской семьи. Это гипсовые фигурки двух орлов, такие же головки змей, двухметровый каменный посох жреца, удивительное по красоте и мастерству изготовления ожерелье из золота, лазуритовых и сердоликовых бусин, железную заколку для волос с навершием из золотого полумесяца и восьми лучей цветка, за которыми спрятаны миниатюрные фигурки золотого архара и бирюзового льва.
   Бусы нашли в стене. Возможно, когда-то они лежали в тайной нише, замурованной строителями "дома мертвых". Стены оплыли и то, что было спрятано от посторонних глаз, оказалось на виду. А вот явные ниши оказались пустыми. Зато в трех наружных стенах усыпальницы археологи обнаружили лазы.
   - Воры! Эх, сколько же ценнейших предметов они унесли... - сетует Виктор Иванович, - но, видимо, сильно торопились, или столько тащили, что в руках не помещалось, вот и обронили, к нашему счастью.
   Кроме заколки, на полу усыпальницы нашли мозаичные крышки от ларцов и странный хрупкий предмет, раздавленный ногой древнего грабителя. Тончайшая золотая фольга с ажурным сквозным узором, скорее всего, когда-то была свернута в усеченный конус. Над ним - часть туловища из гипса. В стороне - несколько стилизованных гипсовых колосков. Когда реставраторы восстановили шедевр, сделанный мастерами в те далекие и, казалось, дикие времена, то стало понятно - это фигурка божества, возможно, богини плодородия. Такие произведения искусства поистине дело рук талантливых мастеров-ювелиров, как и инженеров, архитекторов, скульпторов, гончаров Маргуша! Именно они создали великую страну, ставшую пятой цивилизацией мира!
  
  
  
   ...На закате темно-розовая вуаль опускается на пустыню. Она бережно укрывает и воскресший город. Сегодня в нем тихо. Ветер гуляет по пустым улицам и площадям, беспрепятственно залетая в дома и храмы, стены которых снова, как и многие десятки веков тому назад, смотрят в темнеющее небо.
   Старый Маргуш процветал, пока река бережно обнимала его двумя широкими рукавами, даруя самое ценное для жизни - воду. За сотни лет Мургаб не раз менял свое русло и, в конце концов, ушел далеко на запад. Вслед за ним ушли люди. Пески Кара-Кум замели некогда величественный город. А со временем о нем и вовсе забыли. Но сегодня люди вернулись.
   Пожилой мужчина, не спеша, заложив руки за спину, прогуливается по спящим дворцовым покоям Маргуша. Цвет зари затерялся в пушистых волосах, изрядно поредевших за годы жизни. Глубокая задумчивость прочертила не одну морщинку на покрытом прочным загаром лбу. Старые стены, для сохранности убранные археологами в глиняный кожух, вздыхают ему вслед, длинные тени, как покорные слуги, бредут сзади, изредка выходя из своих укрытий, словно желая узнать, не надо ли чего господину. Тихие голоса былых жителей города-храма слышатся то там, то тут. Они нашептывают новому царю Маргуша свои истории, посмеиваются над долговязым жрецом, влюбившимся в юную жрицу, сплетничают о новых благовониях и украшениях царицы, обсуждают странности архитектора, приютившего бездомного сироту.
   Но наступает момент полной тишины. Даже старый саксаул, покачивая ажурной кроной, замирает вместе со всеми обитателями пустыни. Все погружаются в сон.
   Одна за другой зажигаются звезды. Чем темнее небо, тем ярче горят они, и вот наступает момент, когда мириады небесных светильников собираются в знакомые созвездия, называемые в древности Богами, Стоящими На Пути Луны. Среди тех богов ярким, немигающим оком взирают на землю планеты - Дикие Овцы, которые хаотично разбрелись по небесному пастбищу. В их волшебном свете столица Маргуша обретает прежние очертания. Вырастают стены домов и крепостей, озера наполняются водой, а на самую высокую башню взбирается худой жрец. Его обнаженный торс и воздетые к небесам руки белеют над городом, и слышится песня молитвы:
  
   К тебе обращаюсь богиня Нисаба,
   Стоящая у Источника жизни!
   Ты знаешь приливы и отливы Реки.
   К тебе обращаюсь, далекая дочь Ану,
   Скрутившая нить света от ближних планет,
   Которой боги соткали людские души.
   Ты записала это событие в Книгу Судеб!
   Раскрой же мне свою Книгу,
   Пускай я прочту начертанные в ней письмена!
   Буквы в этой Книге - дни, строчки - месяцы, листы - годы.
   Ты знаешь число отведенных нам дней,
   Нисаба небесная, счета хранительница!
   Открой букву в Книге, и получу я удачу в завтрашнем дне!
   Открой строчку в Книге, и обрету я успех в деле долгом!
   Открой в Книге страницу, и получу я возлюбленную!
   Открой свою Книгу, и поклонятся мне враги,
   И да минуют меня печали!
   Дарительница памяти - Ты, и пища в подземном мире - Ты!
   Хвала тебе богиня Нисаба!
  
   Не оглядываясь на город, чтобы не спугнуть видение, "золотой" археолог уходит в свой домик, построенный, как и дворец Маргуша, из глины. Ночь - время теней! Не стоит им мешать, пусть шепчутся. Может быть, повезет услышать в том шепоте о тайном месте, где сокрыты хранилища мудрости Маргуша, и древние письмена вновь увидят свет. Но голоса теней, сливаясь с шелестом песков, поддуваемых ветром, разлетаются по Кара-Кумам. С первыми красками зари тени ушедших в давние времена спрячутся, а вместо их шелестящего шепота в древнем городе вновь зазвучат голоса живых, подобно богам воскрешающих память человечества из небытия времен.
  
   ...Прислушайтесь. Слышите звон? Это звенит время! Не каждому дано слышать его. Разве что на просторе, у которого нет горизонта, там, где редкие барханы переливаются волнами песка, а горячий колышущийся воздух создает миражи...
  
  
  
   Ташкент, март 2012 г. - июль 2014 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Содержание:
  
   Предисловие автора 1
  
   Пролог 3
   Глава 1. Ведомые богами 8
   Глава 2. Конец пути 12
   Глава 3. Испытания 18
   Глава 4. Пророчества старой жрицы 29
   Глава 5. Здесь будет город-храм! 34
   Глава 6. Власть огня 43
   Глава 7. Буря 48
   Глава 8. На все воля богов! 57
   Глава 9. Дворцовые интриги 66
   Глава 10. Под зорким глазом орла 75
   Глава 11. Все ближе к мечте 85
   Глава 12. Прощение 94
   Глава 13. Месть верблюда 101
   Глава 14. Искры любви 107
   Глава 15. Украшение для жрицы 116
   Глава 16. Пожар 123
   Глава 17. Каждому свое 128
   Эпилог 135
  
  
   Ахурамазда - верховный бог в зороастризме
   Строки из Бехистунской надписи царя Персии Дария I (годы правления: 522-486 гг до н.э.) в переводе с древнеперсидского М.А. Дандамаева.
   Генри Роулинсон Кресвик (1810-1895) - британский дипломат, археолог и лингвист, получил известность как дешифровщик Бехинстунской надписи
   Джордж Смит (1840-1876) - британский ассириолог. Автор предположил, что подобный диалог между учеными мог иметь место
   Около 150 метров
   Авеста - священная книга зороастрийцев
   Экбатаны - современный город Хамадан в Иране, бывшая столица древней Мидии.
   Окс - древнегреческое название Амударьи
   Виктор Иванович Сарианиди - родился 23 сентября 1929 года, умер 24 декабря 2014 года. Профессор археологии, доктор исторических наук, почетный академик Туркменской Академии Наук, бессменный руководитель Маргианской археологической экспедиции с 1972 года и до последних дней жизни.
   Гонур-депе - городище, раскопки которого доказали, что это был древний город. С туркменского Гонур-депе переводится как "Серый холм"
  
   Многогорье - горный массив Копетдаг
   Энлиль - божество шумерско-аккадской мифологии, бог воздуха, насылает мор, засуху, засоление почв
   Страна Болот - часть современной Сирийской пустыни
   Пуратто - река Евфрат на Ближнем Востоке, долина рек Евфрат и Тигр - центр древней цивилизации Шумеров (V-III тысячелетия до н.э.)
   Аккад - страна Междуречья, III-II тысячелетия до н.э.
   Элам - страна в Междуречье, III тысячелетие до н.э.
   Черная Пустыня, Черные Пески - пустыня Кара-Кум
   Эа - бог в аккадской мифологии. Владыка всех вод, божество мудрости. Устанавливает законы и наблюдает за их исполнением
   Такыр - глинистый участок растрескавшейся под солнцем почвы в пустыне
   Имеются в виду арчовые леса
   Шаррум-Кен - царь Аккада Саргон, Шаррум-кен - "царь истинный", так назвал себя сам Саргон
   Кауши - вид обуви, сшитой из одного или нескольких кусков кожи. Бывали двух видов: с открытым (шлепанцы) или закрытым задником (типа калош). Название выбрано произвольно. В некрополе Маргуша найдена обувь, сшитая из кожи, доходящая до щиколотки и стянутая вокруг нее шнуром.
   Мургаб - название реки, в дельте которой находилось государство Маргуш. Перевести его можно как "вода Мурга", Мург переводят как "гиблое место". Позже, жители Согды называли Мургаб луговой рекой.
   Пабилсаг - шумерский бог, "Великий защитник". В небе ему соотвествовало созвездие, известное в наше время, как Стрелец
   Ану, Бел, Эа, Шамаш - боги аккадской мифологии: Ану - бог неба, Бел - воздуха, Эа - всех вод и подземного мира, Шамаш - бог солнца и огня
   Хаома - напиток жрецов, сделанный из ячменя, сока эфедры и конопли и кислого молока. Хаома - название древнеперсидское, в Индии этот напиток называли сома. В шумеро-аккадском эпосе, Хаома был возведен до уровня бога
   Иштар - богиня любви и плодородия
   Из гимнов Энхедуанны - жрицы, дочери царя Саргона
   Строки из Гимна Шамашу в поэтическом переложении А.И. Немировского
   Гула - богиня-целительница
   Беру - единица измерения расстояния, приблизительно десять километров
   Страна Без Возврата - царство мертвых
   Тиамат - Первородная богиня, символизирует хаос и тьму
   Пять беру - около пятидесяти километров
   Конас - плащ, сшитый из трех полотнищ: к одному, широкому, пришивались два узких, швы ложились на плечи; плащ подпоясывался ремнем
   Песня из собрания гимнов жрицы из Аккада Энхедуанны
   Аннунаки - небесные боги
   Джида - плоды лоха
   Шумерская поговорка
   Мартум Акуту (акк) - дочь калеки
   Шумерская поговорка
   Сим - бог Луны
   Идиглат и Пуратто (акк) - Тигр и Евфрат
   Краб - созвездие Рака
   Созвездие Наемника - созвездие Овна
   Около двух метров
   Беру - десять километров
   Конас - плащ
   Шумерская поговорка
   Шумерская поговорка
   Имеется в виду междуречье Тигра и Евфрата
   Отрывок из поэмы "Энума Алиш"
   Небесные овцы, Дикие овцы - планеты. Жители Междуречья считали Солнце и Луну планетами, кроме них видимых планет было пять - Венера, Марс, Юпитер, Меркурий и Сатурн. Земля не причислялась ни к планетам, ни к звездам. Она была центром вселенной, точкой наблюдений для человека.
   Новый год начинался после дня весеннего равноденствия, т.е. в марте
   Небесный камень - олово
   Сикера - хмельной фруктовый напиток
   Шумерская поговорка
   "Боги, Стоящие На Пути Луны" - созвездия
   Син - бог Луны
   Верховный бог Ану породил демонов Уттуку, которые и есть ураганы, стихии, бури.
   Хараппское государство - одна из трех древнейших цивилизаций мира, существовавшая на берегах Инда в период с XXIII по XIX века до н.э.
   Ки - аналог рая в шумерско-аккадском эпосе.
   Подражание гимну Ану
   Шумерская поговорка
   Начало поэмы "Энума Элиш", повествующей о богах жителей Древней Месопотамии и создании человека
   Чарыки - вид обуви у древних туркмен. Шили чарыки из куска сыромятной кожи. Носок глухой, зашитый углом, у щиколотки кожу стягивали шнурком
   Шумерская поговорка
   Речь о создании человека из глины, взятой по совету Эа его матерью Намму из мирового океана Абзу, из которой она слепила людей. Шумерский эпос. До нас дошел в сказании "Энки и Нинмах"
   Нисаба - в шумерской мифологии богиня урожая, ее символ - колос. Позднее - богиня писцового искусства, чисел, науки, архитектуры, астрономии. Прославляется, как "та, что открывает людям уши", т.е. разум, понимание, даёт мудрость.
  
   Стеатит - поделочный камень, известный людям многие тысячелетия. Использовался для изготовления резных изделий. Камень серого цвета, или, в зависимости от примесей -- белый, коричневый, с зеленоватым или желтоватым оттенком, реже - красный или тёмно-вишнёвый. Блеск -- матовый, шелковистый.
   Небесный камень - так называли шумеры олово
  
   Речь идет о метеоритном железе
   Ал-лул (шум) - созвездие Рака
   Таммуз (акк) - Бог-Пастух, возлюбленный Богини Плодородия Иштар.
   Из шумерской поэмы "Нисхождение Иштар"
   Отрывок из поэмы о Гильгамеше, перефразировано автором
   Шумерская поговорка
   Пять древних цивилизаций - это Шумерская, Египетская, Китайская, Древнеиндийская и Бактрийско-Маргианская, включающая в себя древние государства Бактрию (Бактры) и Маргиану (Маргуш). БМАК признана пятой цивилизацией на Международной конференции "Древняя Маргиана - новый центр мировой цивилизации" в ноябре 2006 года
   Шумерский Гимн Нисабе
   "Золотым" археологом коллеги называют В.И.Сарианиди за открытие золотых кладов в Бактрии и Маргиане
  
  
  
  
  
  
  
  
  

138

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"