Каждый день Она приходила домой в семь часов вечера, принимала душ, ужинала и садилась писать стихи.
Волшебное очарование рифмованных строк, шепот умерших муз, скрип пера, кляксы на бумаге, сама бумага, сложенная стопками в углу стола, скомканная и выброшенная на пол, исписанная и сложенная уже в другом углу стола - всё это привлекало Её легкое сердце и воздушное воображение. Она с упоением писала, комкала, разбрасывала, разрывала, откладывала. Она вкладывала всю душу без остатка в свои стихи, добиваясь волшебного ритма, что заставлял древних греков замирать в божественной полуистоме, каменеть, полностью уходя в себя или в экстазе выкрикивать заклинания рифмованных строк...
Ночью Она не могла заснуть - мыслеобразы толпой роились в Её голове. Она вскакивала, зажигала свет, садилась к столу и писала, зачёркивала, исправляла. Потом в изнеможении опускалась на постель. Вновь хваталась за перо и, не вставая, начинала писать. Кляксы оставались на подушке, простынях, переползали на Её ночную рубашку, локти, щёки. Она маялась творческим экстазом до утра. Наконец, с рассветом, засыпала...
Она никогда не читала стихов, да и книг тоже. Она действовала как слепой, идущий без поводыря, но, как и слепой, Она не была ограничена рамками условностей; Она писала так, как впервые говорит ребенок; Её слог был подобен бегу по равнине зверя, не знающего людей и клетки...
Будильник звонил в восемь утра, вырывая Её из сладкого мира страшных грёз, куда Она только что попала. И Она вставала, одевалась, приводила себя в порядок, как любая женщина. И никто бы ни сказал по Её виду, что всего через двенадцать часов Она вернётся , скинет маску и станет медиумом, через которого волшебный эфир поэзии обретёт плоть на исписанных Её мелким почерком секретарши листах бумаги, стоимостью три доллара за пачку...