Мы собирали время горстями, судорожно стягивали нитками своих переплетённых взглядов, оплетали корнями своих прохладных ломких пальцев. Оно тёплым песком и живой водой сворачивалось в наших шёлковых коконах, сливалаясь с воздухом, которым мы дышали, повторяя каждую трещинку в сухих ладонях и каждое движение влажных, недоверчиво сощуренных глаз. Мы прижимали горсти времени к груди ночами и думали - нам хватит на всю дорогу и, может быть, ещё останется про запас, впрок.
У нас впереди был такой долгий путь.
Сначала всё так и было - время ластилось к нашим самоуверенным сердцам, распускались как цветы нимбы над нашими головами, этой живою водой пролитые, и не было таких дорог, которых мы не прошли бы. Спросите нас - хватило бы крепости наших рук и гибкости связок в горле, чтобы пронести эту влагу через всю пустыню, которой мы считали свою жизнь?
Да.
А песок утекает из пальцев поначалу незаметно, тонкой струйкой, тут же разносится ветром и пылью. А вода ещё проще - по капле, просачиваясь между сомкнутыми ладонями, потом едва заметной ниткой, в которую они сливаются, распиливает трещину, - дело за малым. Размывает глину, размывает корни, разрывает паутину.
Чтобы заметить всамом начале, достаточно случайно опустить глаза вниз или назад - тонкая дорожка серебристой пыли или редких стыдливых капель на тропе. Падает в наши следы, затирает их, заполняет.
Время.
Мы заметили уже после - когда за песочными насыпями не осталось тонких следов, за бликами от брызг выливающейся воды - звёзд, по которым мы шли, за вздохами - воздуха, за шагами - дороги, а за воспоминаниями - памяти.
Мы уже знали, что где-то ошиблись, чудовищно и страшно ошиблись, потому что не выпустит нас пустыня, не даст обратного пути, который мы сами пожертвовали не глядя будущему. Только не хватит на оставшийся путь, не хватит.
Наши дети до сих пор слишком часто рождаются с дополнительным чувством - страха, что его не хватит. Даже если его больше, чем всех пустынь на свете.
И многие из нас сжимали пальцы всё крепче, не боясь ни бессильного хруста костей, ни пыли, которой они истирались друг о друга, и зажмуривали глаза, и зашивали веки острыми жёскими травами, а медвяный свет по капле просачивался между нитками и капал вниз, вой этот безумный, крик, миражом облетевший весь Мир под небом, спеленали сумрачные дороги, мягкими лентами укрыли, только эхо до сих пор вырывается иногда. Там, где сворачивает самая широкая. Где проще всего было обернуться первый раз.