*

Игрушки.
Маленькие невинные галлюцинации.
Когда стоишь в толпе,
а она обтекает тебя за несколько метров, 
ведь в твоих глазах колышутся белесо-прозрачные
рваные покрывала первых намеков на безумие...
И кто-то касается твоей руки.
Или лица.
Или затылка.
Что вам нужно?
Покрывала колышутся, дует ветер.
Когда на краю зрения видишь знакомый или не очень темный силуэт.
Он успеет метнуться к тебе, если будешь медлить.
Хлюпающая мокрая безмозглая тварь, 
однаджды мне приснилось ее лицо и запах... Никогда
не нападает спереди или из-за спины,
только сбоку, успеешь обернуться - холодно и мокро в глазах...
Знакомые с детства игрушки, у меня таких много.
Есть решетки, к которым привыкаешь,
потому что [кажется] они уже стали твоим скелетом.

А есть и другие.
...Кстати, мне нравится, как звучит 
слово .г.а.л.л.ю.ц.и.н.а.ц.и.и...
Они так похожи, но лучше бы тех, привычных годами,
было в сто раз больше
и сильнее.
Есть звонок телефона - такой четкий,
что я слышу одну их двух его мелодий до последней ноты.
И каждой из них боюсь. Я отрубаю
воду в душе и вылетаю оттуда, врезаясь синяками на плече в узкий 
шершавый дверной косяк.
Я просыпаюсь ночью, понимая, что настоящего сна
до сих пор не было, тревожно выравниваю дыхание, прислушиваясь.
Я даже не смотрю на телефон - я знаю,
что он не звонил сейчас. 
Голоса в толпе, под землей...
Голоса - знаешь, о чем они говорят?
Чье имя произносят, чьим голосом и интонацией? 
Силуэты у края платформы - о, какая мелочь... А я
не могу не пройти хотя бы несколько поворотов,
пока не потеряю из виду собственные следы на поверхности своих век...
Мелочи. Спроси любого из них, 
и он расскажет тебе десятки таких историй. 
Про призраков, галлюцинации.
...Мне пока нравится это слово...
Спорим - он 
не расскажет тебе, как это страшно?
Как хвалится такими вещами перед собственными зеркалами,
но когда .о.н.и. возвращаются - готов молиться
кому угодно об исцелении
или слепоте?
Будет.

Я боюсь спать.
Видеть сны, в которых будет ложь,
настолько похожая на ложь, что окажется правдой...
Я боюсь верить двум вещам - им и себе. Боюсь
знать такое, чего никогда не смогу понять, 
и еще сильнее боюсь никогда_не_узнать.
И еще, и еще, и еще...
Впрочем, прошу прощения.
Мне кажется, мы увлеклись сказками.
...Обьявить антракт? Еще немного...
Я ничего не боюсь.

...Будет.
Без сочных, не слишком реальных образов.
Без сухих, чересчур схематичных декораций.
Может, и эта попытка не увенчается успехом... я уже слышу,
как слова этой пирамиды расползаются, и она 
вот-вот рухнет, а арена внизу не слишком мягкая...
что ж, мне снова придется собрать их.
Загонять по клеткам...
У меня полно своих демонов, чтобы играть с ними в поддавки.
Твоих я при первой же возможности
буду гнать кусками железной арматуры,
даже если мне придется вырастить ее в спине вместо крыльев.
У меня полно зверей,
которых я иногда осторожно кормлю.
Выпускаю в те моменты и в тех местах, где никто
никогда не увидит, как они отвратительны.
Я держу их на замке.
Помнишь тот разговор? Я держу слово.
Пока могу.
Пока ты можешь делать так,
что могу я...

...Ах, да. Покрывало, пожалуйста...
Прошу прощения. Занавес. 

*

Спиной. Позвоночником. Ребрами.
Чувствую каменный пол.
Раскинув руки и обнажив горло,
лежу на холодных камнях недостроенного
бастиона душного
недо_страха_пере_апатии.
Сложно?
Отнюдь.
Мои глаза широко открыты. И мгла клубится вокруг
на многе километры, мили, затем - световые года...
И я не вижу сейчас [больше?]
но продолжаю чувствовать, как мой взгляд упирается
в каменный потолок, бездумно пробует его продавить,
и бисером сыплется обратно,
и тает, не успевая коснуться пола,
не успевая коснуться меня_
А чем хороша настоящая клетка?
Так просто - из нее всегда можно сбежать.
Можно перегрызть решетки - я чувствую во рту
крошку эмали собственных зубов.
Можно просочиться сквозь них водой_песком,
словно костей не осталось, а кожа не рвется,
не ломается застывшим много лет назад гримом,
не рассыпается, будто бы была чешуей, которую теперь счищают,
чтобы понять, выдержит ли то,
что под ней осталось, такое бремя - 
быть настоящим...
Я все это чувствую, потому что у меня нет_клетки... Сложно?
Отнюдь.
И как все было бы просто - из любой клетки можно
выбраться, из любой темницы - сбежать, - да, помню,
доказательств не требую...
Почему вы не додумались
дать мне хотя бы клетку?
О, у меня есть двери и окна,
целый дом дверей и окон вокруг, и когда подходишь к дверям,
тонкие молотки начинают сами стучать по ним,
пародируя то ли сердцебиение,
то ли маятник обезумевших часов...
Что для меня сейчас знаки?..
Меня отрезало от мира механизмов и ощущений.
Именем твоим, мне так нужна клетка,
чтобы почувствствовать, что можно вырваться...
Именем твоим - мои руки сложены на груди,
и бесшумно губами и почти неподвижными сосудами в горле - 
это молитва. это мантра. это заклинание.
Я не знаю, я не помню, зачем оно.
Может, думаю я во мглу, ты и вовсе не услышишь,
но именем твоим - 
не через окна и двери запертые
я шепчу его - это усталость?..
Когда мысли и чувства ослабевают и становятся
так легки и малы, что помещаются в кулаке - 
мои руки сжимают тонкий серебристый
символ_веры...
[выведи меня... я прошу]
Довольно - именем твоим...
...Нравится слушать дыхание безумных?..
У меня почти ничего больше нет.
Помоги мне...
Клетку!.. 

*

Шаг, второй, тысячный - мои глаза плотно закрыты,
и ступни не отрываются от линии, прочерченной
на шершавой акварельной бумаге,
тонкой прямой линии в бесконечность.
Мои глаза закрыты, поэтому я вижу ее в негативе,
но это не мешает мне идти.
Мешает другое.
Каждый шаг - вспышка боли в боку и выше под ребра,
каждый вдох - длит ее сколько возможно,
пропускает по всей груди почти до самого сердца.
Не замедляй шага, не сгибай спины, нельзя.
Лицо застывает алебастровой маской,
чтобы не показать, не сдаться такому простому и сильному,
что захватит лицо - и захватит уже все,
лицо застывает, и постепенно боль стачивает его черты,
истоньшает их, и, наверное, когда-нибудь ты сможешь
даже назвать его красивым из-за этого.
На ногах почти стерта кожа, а иногда мне кажется,
что истерзанная временем, ветром, солнцем и луной
нервная сетка в моей голове зияет дырами, обравками и стертыми краями.
Я улыбаюсь. Улыбаюсь твоим словам, когда они эхом звучат
сквозь душный туман, скрадывающий конец моей линии так,
что его не видно,
и улыбаюсь всей боли, какую испытаю и которая уже сейчас требует от меня
остановиться, сесть, отдышаться, может, хоть немного поспать - 
так просто. Раньше мне казалось, что она другая.
Понимаешь, я заслуживаю всего, от чего мне будет больно или плохо, всего и даже больше.
Я улыбаюсь, хотя ощущение такое, что по маске
вот-вот пойдут тонкие трещины,
но это - искренне. 
Я полной грудью, сквозь неслышный, но ощущаемый треск внутри, вдыхаю холодно-летний 
воздух утра, а запах моего Города напоминает мне 
слишком о многом...
Он не поможет, я знаю, но и сдохнуть в его пределах не даст.
Так было всегда, потому что мы с этим Городом - 
не более чем давние любовники, которые точно знают,
что им друг от друга нужно, но это давно уже
не постель
и тем более не родство душ...
Сегодня меня догнали несколько слов,
которые напомнили мне слишком много - того,
о чем я буду жалеть, наверное, до конца жизни,
и мне снова больно, но лучше бы тупые иглы под ребрами наконец
добрались до сердца и кольнули по-настоящему,
чем снова...
Нет-нет, я не жалуюсь.
Я на самом деле этого заслуживаю,
и я радуюсь любой боли именно поэтому - 
прошу, не вини меня в том, что я пытаюсь искупить это все
хотя бы для себя. Я знаю, я помню, что на мне висит, что за вина - 
и так будет, разве это катастрофа не для меня, но для нас? 
Я не замедляю шага, нельзя.
Спина прямая как в корсете, мне грозили таким в детстве... 
Шаг за шагом, ровно, мне не плевать,
что кожи постерта до крови, я иду именно поэтому.
...Скажи мне что-то? Я хочу услышать твой голос.
Скажи мне, что я хотя бы иду не зря.
Скажи мне, что когда ветер и песок соскоблят, счистят с меня
столько лишней кожи, что останется хрупкая твердая кость с шелестом внутри,
шаманский шут, десткая игрушка из забытого времени...
Скажи мне, что если я когда-нибудь это искуплю,
я не останусь стоять на обочине
пустым памятником самому себе. 

*

Нельзя, сказано же, нельзя.
Стисни зубы и оглянись, пусть глаза сфокусируются 
хоть на чем-то. Что значит невозможно?..
Так не бывает.
Не отпускай, держи дыхание одной ниткой, направляй постепенно,
иначе оно все-таки разорвет тебе легкие вместе с ребрами.
Стой. Ищи якорь.
...Ночные звонки. Не подчиненное логике, не подвластное интуиции.
Слова о смерти и слабости, о страшном и никогда
не достигнутом и не желаемом.
Отрицание отрицания.
Сканирование абстрактного бреда
на предмет соответствия практической истине.
Интровертный эксгибицонизм.
Это все равно что изучать
эстетически и научно
незаживающие шрамы
в теле и разуме и душе и...
Что еще?..
...Ищи якорь.
Куски оникса в руках. У них слишком правильная форма.
Сосредоточься на их движении, все просто.
Они будут якорем. Они ли?..
Я хотя бы пытаюсь... Есть две стороны
из тех, что я еще как-то могу идентифицировать.
Одна - это где я зову на помощь.
Где я пишу тебе ночами, выволакиваю наружу свои ужасы,
держусь не просто кончиками пальцев за твое дыхание,
но вцепляюсь мертвой хваткой, и каждый
приступ распада_души_на_нити похож на экстренную
операцию,
где хирург ассистирует полу_анабиозному пациенту...
Как глупо. И ни капли не_
Вторая - это нельзя.
Это корсет для нервов.
Это металлические трубки сквозь все тело,
от самого глубокого,
где-то в районе солнечного сплетения,
через которую нужно выпускать моих чудовищ - строго 
определнным количеством, в строго определенное время...
И не надо мне про золотую середину,
именно там я и нахожусь, а равновесие на деле
оказывается балансированием - босыми ступнями
на стальной проволоке.
...Я не знаю, чего я желаю, а чего боюсь.
Ни одно из них не верно - и ни одно
не может быть уничтожено, потому что они необходимы_
Оникс вылетает из рук,
от резкого какого-то звука по нервам
вырывается из моих пальцев и с грохотом
бьется о холодный пол.
Мне казалось, я умею удержаться.
А завтра мне снова захочется просить у тебя прощения.
Если оно наступит... 

*

Минус один, два, три.
Я считаю этажи, куда мы спускаемся?
Нет, вам лучше знать, честное слово.
Ни глухие темные двери лифта,
ни грохот где-то в подвалах,
ни пилящий меня цепкий взгляд - 
какое счастье, что я его не вижу,
мне бы не сойти с ума сегодня, - 
никто мне не расскажет, где мы и зачем.
Тише... ты слышал меня - оттуда?
Прости, наверное, это звучало ужасно,
хотя я все равно не помню. Просто
я теперь знаю еще одно место, где мне не хотелось бы
оказаться снова...
или вру? 
Ты знай только,
что из тех подвалов и подземелий можно
спуститься еще ниже, никто почти не знает
о тех проходах и этажах. Вниз, в глубину
уходят сорок этажей, а кнопок в лифте тридцать девять.
Обрываются на цифре 38_ _и дальше - 40, но только
чтобы оказаться там, нужно непременно побывать сначала
на тридцать восьмом. И пустое пространство между ними...
Я знаю,
о чем тебе спросить бы теперь,
но и мне не ответили тогда.
Я знаю,
кого мне хотелось бы спросить теперь,
но я не буду, потому что у моих конвоиров
было его лицо и голос его страха.
Зачем же?
Но ты спи. Просто знай, 
те катакомбы скрывают столько,
сколько никогда не писали и не рассказывали,
а я не хочу начинать бессмысленного.
Просто знай - 
сейчас настало время,
когда меня носит от края до края по прорехам
в собственом разуме, и это пройдет.
Просто мне хотелось... предупредить?
Я считаю этажи.
Я смотрю 
в еще светлое, сероватое небо,
сегодня мне есть чем оправдать то,
за что стоит лишь просить прощения.
Слышишь, мне кажется,
он тоже может знать,
помнишь, я не параноик, но мне - только кажется.
Сейчас. Слышишь. 
Мне слишком часто снятся подвалы,
подземелья, 
катакомбы, 
ярус за ярусом,
минус семь, девять, двенадцать...
Но помнишь - пока ты помнишь,
пока веришь,
мне кажется, я могу
их не бояться. 

*

Бросить, найти, вдохнуть, измерить расстояние.
Отказаться, вспомнить, исправить, задержать дыхание
где-то в районе разума, что чуть выше сомнений.
Покаяться, скрыть, найти, остановить, пока не поздно.
Это было бы так просто, если бы не было так долго...
Это был бы ночной лес, пронизанный шорохом, шелестом, шепотом, - 
слишком много шипящих звуков, чтобы потом рассказать кому-то
словами человеческого языка. Он шел по этому лесу куда-то в глубину,
постепенно спускаясь в низины, ближе к затянутым мхом 
влажным болотам, и на его пути почти не затихали ни голоса
невидимых птиц, ни совсем почти незаметный хруст ветвей.
А он как будто не слышал леса, просто шел вперед,
а где-то наверху было небо, затянутое черными облаками,
и поэтому, наверное, не было видно среди деревьев
ни его темной одежды, ни лица, и даже дыхание
как будто растворялось в лесу, а он казался только тенью,
неразличимой и быстрой.
Он шел, и его босые ноги чуть придавливали мягкий прохладный мох,
но ни одна ветвь не смела зацепить его одежду, словно
он мог видеть через темноту. Впрочем, не так уж много было в этой чаще
ветвей, только запахов стало больше, и тише вокруг, 
потому что лес только притворялся, что не замечает его,
затаивая дыхание, и может быть, он тоже притворялся,
что не чувствует, как на ним жадно следят... 
И когда он вышел на открытое место где-то далеко в чаще,
то долго вдыхал холодный воздух, дышал лесом и слушал,
и я знаю, что только он один знал о том, что ищет здесь.
Он только произнес что-то одними губами, и ветер 
над верхушками деревьев будто бы стал тише.
А он достал из складок одежды 
горсть чего-то похожего на песок,
и будто бы не глядя рассыпал вокруг,
и каждое движение его было как во сне,
во все стороны, светлая пыль с его пальцев 
падала на мох, и пока это длилось, наступила такая глухая тишина,
словно последние живые существа в ночном лесу
исчезли с этой поляны,
а на небе разошлись облака,
и показалась огромная, круглая Луна.
Человек остановился, а потом долго стоял, опустив голову
и снова слушая. И когда он оглянулся,
рассыпанный им вокруг песок или пыль 
высветили на нетронутом словно мху цепочку
легких серебристых следов. И следы уходили с поляны
дальше, глубже, к болотам и в чащу,
и человек тихо запахнул темную одежду
и снова, тенью, неслышно ступая по душному мху,
устремился следом... 
Так оно было, и я не знаю, сколько еще он шел,
но только он упрям, такие редко сдаются, а недавно
он снова приснился мне, не в первый раз,
и он снова был искалечен - на этот раз
он всего лишь не мог ходить, и ведь я знаю,
что лучше так, чем могло бы быть.
Это, конечно, ничего не значит, но все же...
Это как - узнать, пересечь, отказаться, искать.
Пережить, остаться, не верить, обещать.
И просто - знать, потому что не мне судить об этой правде.
Выдохнуть. Вдохнуть снова... 

*

Резкий, одурящий контраст
между холодными руками, похожими 
на вымытую морской водой кость,
и горячей головой, в которой плещется 
напряженное, концентрированное и пербродившее 
спокойствие. А может быть, между ветром в лицо
и грохотом в спину, чтобы дорога не казалась
такой уж пыльной. Между холодным, 
каким-то полужидким в легких
запахом метро [помнишь, креазот и машиное масло?..]
и безумным, захлестывающим изнутри, 
разъедающим и терпким - только что скошенной 
молодой травы. Ее буйный кислотный сок
летит мне под ноги, и будь я тем, 
чью сгнившую память он тревожит, 
он бы плакал сейчас.
Между густым металлическим кофе, от которого 
мир пульсирует в ушах, до холодной 
и настолько чистой, что кажется 
моему ломкому телу стерильной, 
воды.
Дневники наркоманов и изгоев
в моих руках становятся бумагой
для того, чтобы на потеху пускать корабли и самолеты
прямо с последнего обрыва вселенной
[Он не верил, что книга может иметь какую-то ценность,
кроме заключенного в ней текста(с), помните?..]
и всегда только вслепую.
Бывают моменты, когда мне хочется спросить,
сколько из них написаны мною когда-то?
Но на самом деле мои книги ценны - 
у них есть запах, и это не пыль 
или свинец между страницами, 
я читаю их пальцами и губами,
я пробую на вкус имена и названия,
и иногда проще прочесть целую душу чем угодно,
кроме глаз, и понять, правду ли они пишут...
Однажды мне удалось прочесть сразу столько имен,
принадлежавших одному, что его строки 
навсегда врезаны в мои прошлые и нынешние шрамы.
Когда мне становится легче, или наоборот, 
слишком сильно рвет на части,
я снова и снова листаю эту книгу,
прислонившись спиной к широким прутьям своих решеток.
А честно - этот контраст сроди тому,
что раскалывает камни в пустынях,
и линии на моих руках снова начали ломаться, 
и от них расползаются по ладоням такие трещины,
каких мне еще не приходилось видеть столько и сразу...
А может быть, это проще, чем кажется.
Может быть, все вовсе не так,
как пишут в моих книгах. 

*

Давление - вниз.
Температура - вверх.
Стоп.
Что я делаю не так?..
Больно.
Не новость, знаю.
Ледяные руки.
Дрожь на максимум,
вибрация на низкой частоте.
Как же...
Ледяное тело.
Что-то кипит под черепом.
Горячо.
Дрожь не исчезает.
Что я делаю не так,
что нельзя было сочетать?..
Воздух уходит.
Мимо.
Хватит?
Поздно.
Experimentum ex anima vili.
Изображение плывет.
Механический гул
явное свидетельство ошибок в процессе.
Больно, мать вашу...
Почему если боль,
то цепной реакцией?
Воздуха.
Не двигайтесь,
любая пылинка забьет проход,
любой сильный запах...
Хватит.
Стоп.
Поздно?
Почему - сейчас??
Слишком хрупкий процесс.
А вы
дышите каждый день,
даже не зная этого.
Слишком много пыли.
Слишком много запахов, помех, движения...
Катализаторы
не дают эффекта.
На самотек?..
Беполезно.
Дай мне силы
не упустить этого
окончательно... 

*

Это эхо по гулким стенам
мечется клочьями 
паутины на сквозняке,
переплетается, переплавляется
с запахом старой краски
высохшей травы
и голодной пыли...
Сколько меня здесь не было?
Мои серые пальцы
по шершавым стенам -
моя тень по холодному полу,
значит, ждали. И ждете.
Что я вам скажу? Не помните меня,
как и я вас, слишком давно это было,
слишком другое и слишком другие... все.
Вот и хорошо.
Вот и прекрасно.
Когда-нибудь я сменю способ
отдирать от своих костей
сухую жесткую кожу,
срезать с серебра на пальцах
старую бессмысленную резьбу,
а шрамы наконец можно будет
перестать 
соскабливать наждачной бумагой,
срезать тупыми остриями,
сдирать ногтями, когда 
становится слишком поздно...
Значит, так.
Значит, здесь?
Вы ждали меня? Зря.
Я не вижу вас, не слышу
и даже не могу ощутить,
хотя камни стен и пола почти стирают
отпечатки с моих ладоней...
Теперь немного иначе.
С севера на юг это место
продувают все ветры насквозь.
Вот так - стерильно.
А я протягиваю руку сквозь
эхо и странный запах вокруг
и наконец начинаю
писать на стене имена... 

*

Поверишь - они_
Они существуют,
не снятся мне, как остальные,
я точно знаю, что нет - вовне
посмотреть бы стоило, чтобы понять
ещё что-то.
А мне вот
всё ещё страшно - понимаешь,
я немного боюсь зеркал,
а они слишком похожи
на зекрала, только чужие... - 
я надеюсь, чужие.
Будто мои придуманные
братья\сёстры, те самые
воины Нейтральной Зоны,
никогда добровольно не бравшие
в руки оружия.
Только вот
мне не хотелось бы знать,
что они существуют такими,
я вообще не люблю слов [такое же].
И немного боюсь [их] за себя 
за тебя - почти точно так же...
Понимаешь,
когда даже мы - задумайся, МЫ,
конструкция
новой_модели Вселенной - 
всегда будет пусть немного,
но разной... И я не хочу
ни тебе, ни себе
иметь возможность когда-то сказать
[я знаю. такое же. да?]
Немного страшно.
И непростительно
откровенно... Тебе, кстати, видно?
Я иногда забываюсь.
Так вот, получается,
они так похожи
на зеркала, а ведь им нельзя верить; - 
я знаю это со времени
до своего рождения.
Я не хочу больше звать
таких_же только лишь чтобы
или поверить в свою вторичность,
или стать снова другим_
...И двойники меня тоже
нет, не пугают - шокируют.
Это - сложнее. Видеть
тебя, его, ещё пару лиц
из соседних галактик, - ты знаешь,
я вижу достаточно плохо,
чтобы это хранило
от вспышек паники или смеха,
которым и так найдётся
достаточно поводов... Материальны - 
это не статус, а просто свойство_
Проблема лишь в том,
что тогда были [ли] почти[не]правда - 
мне всё ещё нравится, как звучит
слово .г.а.л.л.ю.ц.и.н.а.ц.и.и.
Я не спрашиваю.
Потому что немного боюсь,
что они захотят мне
ответить. 

*

И чем сильнее я ощущаю самое_главное,
чем ближе оказываюсь к тому,
что только и важное, и настоящее, и живое - 
тем прочнее стекло между мною и чуждым_
Целая пропасть, заполненная застывшим стеклом,
отделяет меня от мерзости и мёртвости рядоя.
Почему же
оно не отделяет эту мерзость и мёртвость от меня?
Скоро мои записи будут или пикселями на мониторе,
или тушью и пером на желтоватой дешёвой бумаге.
Скоро мои нервы будут успокаивать или кислотные ампулы в кровь,
или травы неизвестной ценности, растолчённые моими же руками.
Скоро... знаете, что наступит скоро?
Знаешь?.. Подожди, не оглядывайся, ты ведь тоже это понял.
За моей спиной стоит кто-то чужой, спокойный и безумный.
Что-то чужое, спокойное и безумное, - я не знаю,
откуда эта память, я не верю своей интуиции и не могу обернуться,
потому что тогда и глазам и рукам и остальному придётся перестать верить.
Они обманут. А я хочу знать правду.
Они все это поняли, не только мы.
Что-то огромное стоит позади, оно дышит тревогой мне в затылок,
не вскрывая черепа, разворачивает мозг, как цветок...
и ничего не видит, не понимает.
Я для него - пустота, набор форм для чего-то другого.
Мы все для него такие.
Не оборачивайся, прошу. Может быть, оно уйдёт сейчас
так же, как уходило раньше - ведь это не впервые. Может быть...
Знаешь, если так пойдёт дальше, скоро не сотанется промежуточного.
Скоро - будет одно или другое, из крайности в крайность как принцип
превратится в неминуемый разрыв... И меня разорвёт на части,
вскроет одновременно каждую составляющую из тех,
что нельзя разрывать, сейчас нельзя... это смерть, я знаю. Истинная. 
Нужно выдержать? нужно прогнать?.. Я так мало успеваю понять...
Хочешь, я обернусь сейчас? Встань рядом, точно передо мной, 
и не поворачивай головы. Если даже и так - помнишь, ты говорил про силу?
Не вспоминай моих ответов, я теперь знаю, в чём то её жалкое подобие,
что у меня есть. Я не выдерживаю.
Я ломаюсь.
Когда кто-то или что-то снова и снова 
пробует меня на излом - я не прохожу проверки.
Меня нельзя воскресить - можно собрать заново,
очень похоже, почти так же, как было - 
всякий раз. У тебя до сих пор получалось.
Я не знаю, что ещё можно сделать с этим_
кроме как рискнуть.
Но долго этого не выдержать...
Хочешь?.. Я обернусь. 

*

Это неправильно, и это не Предчувствие,
сколько ни шепчи в открытые окна
чужие строки, чужие мысли...
Когда от тех бурь отголоски
добираются до меня - я знаю,
что уже слишком поздно.
Ощущение не_правильности_происходящего,
когда меня не должно быть так далеко,
и не должно было бы быть так близко,
чтобы ощутить... Когда у меня даже нет права
спросить, что происходит и отчего.
А я не стяг, и этот ветер
неспособен заставить мою душу
хотя бы поддержать, хотя бы означить,
что кому-то_не_плевать
[да, собственно, зачем]
Напротив - мне кажется,
что мои руки, а за ними и всё тело,
пропитались тем недоплаленным свинцом,
и теперь постепенно растекается 
от непомерно выских температур,
притягивая, пришивая меня к земле...
А единственный способ дышать и двигаться - 
бег через сумрак чужих пещер,
по огромным металлическим ангарам,
по лабиринту, выстроенному не для меня,
пытаясь нашарить руками металлические стены,
спотыкаясь босыми ногами о камни
и выступы горных троп, зная,
что на крыше ни фанарей, ни ламп, ни звёзд,
и полагаться можно только на грохот
крови в висках и на собственный шёпот...
И шептать исступлённо,
взывая к разуму тех, в чьи игры
мне, наверное, не стоило влезать ни краем сознания...
Это тоже цена? Это ведь не сны,
а полигон для отработки сомнений и бессилия.
Это игры тех, кто будет
любить_друг_друга_до_последней_пули.
И это - слова, не отпускавшие меня оттуда,
гнавшие от выходов,
гнавшие от разумных мыслей,
от собственных вопросов и ответов...
Нет, что вы, всё в порядке.
Мне уже почти нравится ловить такие отголоски.
Только вот пусть они не настигают меня так,
как в этот раз. Потому что в следующий - 
я просто задохнусь... 

*

Да вовсе не потому [я/ты] срываешься...
Пожалуй, стыдно.
И определённо будет стыдно ещё долго.
Исправлю, честно. 
...А между прочим, вот сейчас
мне совершенно_плевать на все свои речи
ещё полчаса назад.
Где тебя носит, твою мать?!
А по твоему номеру то призраки и гудки,
то уверяют, что тебя нет, ах точно нет...
Нет, мы не знаем. Извините. Нет. Нет...
Нет?..
Отлично.
Хорошо...
Смотри, я всё больше доверяю
пальцами, которые винтами вкручиваются
в мои виски.
Смотри, я отказываюсь от приоритетов,
ты снова и снова ведёшь меня по черте,
за которой не действуют седативы, и 
даже мои вечные вопросы-ответы-выводы-знаки
оказываются бессильными.
Смотри, вокруг столько зеркал,
что мне бы вцепляться ногтями 
не в кости висков,
а в собственные глаза...
И я сейчас не знаю - 
не мною ли они выдуманы, нарисованы, 
вырезаны из цельных кусков дыма чужих сигарет,
и я вижу там чужие лица,
которые неуловимо быстро
переплавляются в наши...
И я слепну от них,
а может, потому что не хочу больше видеть.
Мои глаза - в кончиках пальцев,
они видят куда дальше,
они видят сквозь тёмный зев
телефонного провода,
из тех, что мы все оставили в прошлых веках...
Но какая, собственно, разница?
Я вижу его пустоту. Тесную пустоту,
что однажды может закончиться пропастью в груди.
Не позволяй мне.
Где ты?
Не позволяй...
Нет.
...Нет? Хорошо... 

*

Не нужно было.
Так много не нужно было...
Я не могу.
Я знаю, чего никогда не смогу.
Я знаю, что если у меня останутся 
грустные песни, дрожащие пальцы,
нервные холодные картинки и злые вопросы,
страх перед половиной мира
и полное непонимаение второй...
когда-нибудь так и будет.
Мне бы хотелось плавно и напевно
рассказывать о том,
что мы умеем иначе,
что кем бы мы ни были, мы - такие, 
и мы тоже умеем чувствовать...
Но сейчас мне кажется,
грех мне говорить "мы". Запрещено?..
Когда-нибудь...
Солнце. Сумеречное, пусть так,
но солнце.
И как бы такие как я ни притворялись,
мы этот свет можем только отражать.
Я могу.
Когда есть силы... 
Прости меня. 
Умоляю, прости.
...
[если за такое кого-то вообще можно простить...] 

*

Всё один к одному. Наверное,
сюда накатила очередная волна,
и вселенная снова стала тесной и душной...
Я надеюсь, что это на время.
Я имею право надеяться?..
Всё один к одному, оказывается.
Кто-то,
ради кого можно смело убивать и воскрешать
любые слова, сны или страхи, - 
так устал, что его вздохи
придавливают меня к пыльной земле.
Кто-то,
назвавшийся когда-то моим другом,
смотрит сейчас на белые стены палат и говрит моё имя, - 
да, дружок, я обязательно зайду,
а мои песни про то, какой животный страх я перед ними испытываю,
уж точно не для вас.
Кто-то,
настолько сильный,
что я никогда не посмею предложить помощи,
и едва ли мне так легко подскажут,
что нужно, чтобы она не понадобилась.
Кто-то,
кого надо бы забыть... нет. Пожалуйста.
Мне следовало бы не сопротивляться
и принять любое наказание раскрыв руки
и не опуская головы,
а я снова уворачиваюсь и дёргаюсь,
с трудом удерживаясь от попыток
вновь броситься бежать.
Вот твоё настоящее лицо, так они говорят,
те, кого я не слышу.
Оно отражается в пустой битой кофейной чашке,
простоявшей сутки под дождём,
и расползается по капле в мутную воду.
Это оно и есть, вот такое,
и только твоя вина,
что кто-то вечно видит там
всего лишь свои отражения...
Мне так надоело их слушать,
что я позволяю их словам просочиться сквозь мою голову.
А потом...
Северный ветер касается моих щёк так,
будто ему тоже нечего сказать.
Когда я не могу спать, у меня на лице
застывает его влажный холод,
и хочется просить,
чтобы понятие степень_вины
наконец перешло в разряд абсолюта,
чтобы больше не пришлось кому-то пытаться обьяснить,
насколько она велика.
А они говорят... 

*

Добро пожаловать в сердце мира.
Всё даже проще, чем нам казалось; - 
мы оказались так близко к земле
в момент, когда нужно было взлетать.
В результате
мне снесло половину тела,
моя память пустила корни,
наверное, к самому центру,
куда мне больше не дотянуться.
Добро пожаловать.
Мои волосы - спутанный невод,
сплетённый, заросший в речной песок.
При падении вместе с кожей
мне снесло и зачатки крыльев,
как в том старом фильме...
Почему я не помню, касались ли мои руки твоих?..
Остаётся лишь оправдать это
тем, что я уже больше не верю,
в себя - пожалуйста, но не себе.
Мои руки всё ещё целы
лишь потому, что у самой земли
за них держались так крепко.
Наверное, с тех самых пор
у меня вечно кружится голова,
я безумно боюсь высоты,
как другие боятся проснуться.
А я всё ещё сплю на обрыве
под небом, полным свинца,
и сжимаю тонкие пальцы,
живые, как стебли алоэ,
ладонями в трещинах времени и дождей.
Добро пожаловать, берег рядом...
Мы безумно боимся теперь высоты,
а во сне никогда не приблизимся
на расстояние слова к земле.
Теперь, чтобы просто взлететь,
мне не нужно сил, меня сносит ветром.
Впрочем, он ведь не знает: - 
я безумно боюсь высоты.
На берег, где мы упали,
кто-то пришёл тем далёким утром
и воскликнул: Святое место!..
Теперь на моих костях
построили тихий пустынный храм,
обо мне даже не подозревая.
Впрочем, они ведь тоже не знали,
что ветру он не помеха.
А мне важно только знать,
что в трещинах и разломах
моих смешанных с камнем рук
растут живые и тонкие стебли алоэ.
Мне важно 
хранить их от ветра и северного свинцового неба.
Мне уже приходилось проигрывать
собственным страхам и собственной сути,
и даже собственному же краю,
и снова падать, и ждать.
И вновь горячо, фанатично верить,
что я безумно боюсь высоты...
Но мы оказались так близко к небу,
что небо нас не заметило.
И знаете, храм почти что разрушен,
наверное, с тех самых пор
я так люблю руины и запах песка.
...Мне просто хочется крикнуть,
чтобы меня отпустили те...
Пока остаются руины,
мои руки всё ещё целы,
но всё-таки я боюсь, что однажды
кто-то срежет последние стебли и листья,
вырвет с корнем побеги
из моих иссечённых пальцев.
Добро пожаловать в сердце мира,
каким я его больше не знаю.
И, честное слово,
мне эти песни нужны ещё меньше,
чем в момент, когда нужно было взлетать...
Но если мы словлены странным словом, - 
добро пожаловать в мир,
где обязательтно будет кара,
если оно прозвучит... 

*

...Тогда давай, ты завяжешь мне глаза,
или вырвешь, на твоё усмотрение,
и мне можно будет наконец протянуть руки
и коснуться твоих стёкол?..

А хочешь, лучше я...
У меня получится, веришь?
Я замажу впадины глаз тонким, но плотным слоем
хрупкого белого гипса / чистого влажного ила,
отшлифую жёсткими ладонями до самой нежной гладкости.
Надену сверху алебастровую маску
и вставлю в прорези глаз тёмные стекла
[как вовремя у меня в руках разбились на части очки]
[но впрочем, это же совсем другая история, верно?]

Руки я замотаю изолентой почти полностью,
укреплю её обманчиво мягкой медной проволокой,
а сверху покрою слоем бинтов.
Оставлю обнажёнными лишь ногти и кончики пальцев,
это защитит тебя от холода и дрожи
остального тела. 

Моя крадиограмма коснётся тебя,
только если ты захочешь,
через эти несколько точек голой кожи,
которые станут настолько чуткими,
что будут чертить её пунктирной линией
от самых нервных окончаний...
Так что же?
Мне кажется, это лучше, чем биться в стены.
Да и кто я, собственно,
чтобы судить о твоих желаниях?.. 

*

Наверное, мне пора
завести шкатулку, чтобы складывать туда
странные и знакомые песни.
Наверное, самое любимое занятие будет тогда - 
собирать песни про Море. 
Нанизывать их на тонкие цепи,
перебирать как бусы святой,
пока она не видит,
в сумраке прибрежной пещеры.
Развешивать их в воздухе
на расстоянии трёх слабых ударов немеющего сердца
друг от друга, чтобы на грани переклички...
И только моей любимой 
Das Lied vom Meer 
там точно не будет. 
Но её ведь я знаю наизусть,
и кто бы ни спросил,
даже через тысячу лет, когда меня не будет больше, - 
мои губы с расстояния множества ударов
прошепчут её, может быть,
в пустоту.
Её нет нужды держать где-то, знаешь,
мне кажется, она вырезана
тонким узором на моих костях.
Наверное...
У тебя ведь на столе осталось место?
Наверное,
я стану потом костяной шкатулкой,
чтобы складывать туда странные
и знакомые песни
про Море... 

*

Когда-то у меня была сказка,
не помню, кому и по какому поводу...
про отражения, да.
Речь шла о том, как узнать 
своё настоящее отражение.
Это казалось очень просто; 
однажды утром, 
проснувшись,
не открыть глаз, 
найти рядом широкую чашу
с холодной расплавленной 
ртутью.
Такой особой ртутью, чтобы казалась 
почти прозрачной,
если посмотреть в неё 
[нет, мы тогда ещё не знали таких слов...]
Но глаз открывать нельзя.
Стать рядом на колени и 
коснуться ладонями
её поверхности. Тогда,
вместо того, чтобы как всегда ощупать 
прохладное стекло,
на секунду замереть, вдохнуть - 
и позволить пальцам пройти 
скозь неё.
В глубину. 
Внутрь 
ртутного зеркала,
сквозь утреннюю невидимую амальгаму,
какой она должна быть 
на самом деле.
И спустя какое-то время,
если двигаться очень осторожно,
можно будет нащупать
хрупкую маску,
узнать смутно знакомые черты...
Не открывать глаз,
ни в коем случае.
И это будет твоё настоящее лицо.
Самое первое, самое...
Не смотри, глаза обманут,
ещё не бывало, чтобы
они сказали всю правду, - 
а руки не солгут никогда,
тому, у кого они живые.
...В детстве легко было сочинять
и слушать такие сказки.
Но с тех пор, может быть,
каждое утро
перед самым рассветом
мы забываем о том,
что это могло быть
именно такое утро. 

*

...Иногда мне кажется,
легче было бы правда 
выдавить это из сознания,
только 
это глубже сознания, 
как ни крути.
Солнечный яд 
и всё такое, помнишь?
Так вот, 
сильнее него я не знаю.
И никто другой
не знает, ни всякие там 
Сфинксы,
ни кто угодно ещё, 
у кого 
они могли научиться всему,
что хранят в голове...
Нет сильнее.
Чтобы 
избавиться,
выжигать придётся,
всё до основания,
до белого пепла,
до пыли
истолчённой...
Извини, мне ещё рано туда 
и так.
Я снова предпочитаю 
выть в темноту,
чтобы никто
не услышал 
и, я надеюсь, не ощутил,
как воздух плавится в груди.
Ты знаешь...
Разница между универсальным
лекарством и ядом - 
равна времени,
нужного, чтобы раз моргнуть.
А в процессе
так легко сделать одну ошибку,
чтобы такое чудесное средство
отравило всего и сразу,
до угла по стене, значит?..
Ты знаешь...
Я снова говорю о том же.
Надоело?..
Ах.
Это больно 
и иногда действительно
панически страшно.
От этого правда сходят с ума.
Кроме других способов,
этого было бы достаточно...
И это самое ценное,
что у меня осталось.
Универсальный яд
и чудесная панацея от всего на свете.
Моя аорта как узкий сосуд
тонкого стекла,
которого не больно касаться,
только если это - твои пальцы.
И на чистом ярлыке 
я пишу твоё имя.
Снова и снова... 

*

_Резкое и неумолимое движение.
Рифмовка, замещаемая ритмом.
Отражение в воде.
В росе.
Отторжение
неправильных и чужих мыслеощущений.
Давай забудем ровно половину?
Антрацитовая роса
на сумрачных лугах твоих ресниц.
Пренебрежение
чудовищными категориями абсолюта.
Скользящие по поверхности вещей
и глядящие
гулко и прохладно
из-под воды прямо в глаза.
До точки, где это становится
одним и тем же путём.
Антрацитовые поля
моей чистой невозделанной тоски.
Движение по нитке
шириною в сутки горячечного бреда.
Движение
до точки двух секунд,
которыми можно посеребрить кости.
Точка невозвращения,
оставленная за спиной,
не приговор.
Откровение_ 

*

Это письма издалека, наверное, так.
Это песни из самой глубины тёмного омута,
спрятанного под самыми чистыми
и прекрасными Городами,
что предстоит кому-то построить.
И моя ли вина, что ты их почти
никогда не слышишь?
И твоя ли?..
Но неважно, неважно, мы учимся...
Мы учимся понимать жизнь
и быть живыми одновременно.
Знаешь, немногим дано это искусство.
Так вот,
можно, пока ты будешь спать,
я расскажу тебе что-то?
Я помню, тебе немного страшно,
когда привычные сны отсутпают.
Пожалуйста,
позволь мне попробовать.
Я обещаю, что буду всё делать
так осторожно, как только умею.
К тому времени,
как ты проснёшься,
я успею рассказать тебе о солнце,
отражающемся в океане,
когда-то покрывавшем целую планету.
Ты знаешь, кажется, солнце
было уже тогда...
О крыльях, которые за каждый взмах
требовали платы - долго-долго
закрывать его, постепенно собирая
в толще воды зеленоватую болотную
полумглу... Долго, просто потому что
тогда ещё не умели 
измерять время.
О тонкой как китайский холодный шёлк
коже между длинными хрупкими пальцами
тех, что проносились
стрелами неразличимыми
под самой поверхностью воды,
изумлённо глядя иногда вверх:
почему вдруг исчезло солнце?..
О ряби и волнах,
казавшихся им отражением,
как и положено...
И, конечно, о парусах.
Не таких, как теперь, нет,
ты таких ещё и не знаешь.
Они были похожи
на крылья стрекоз или Сурна,
помнишь его? Он сейчас далеко отсюда.
Но ты знаешь,
ведь если подумать, нет настоящей разницы
между этими крыльями,
кистями тех ундин
и парусами
на странных живых кораблях.
Мне был там знаком единственный берег.
Я всё ещё жду, ты знаешь?
В песке, давно смытом волнами,
там до сих пор читаются письма.
Моей рукой - там мои обещания,
клятвы, которых ты, может быть, даже не помнишь.
Там строки о том,
что если так будет нужно - 
я пройду все дороги снова,
или не я? Или неважно 
тоже?..
Ты знаешь, когда мне становится
слишком больно, чтобы забыть и не верить,
я затыкаю уши руками и слышу,
как грохот прилива стучит в моё тело.
Ты узнаёшь его?
Может быть,
прямо сейчас ты слишком не_здесь,
слишком беспечно плюёшь на знаки,
следы и мой голос, туманом скользящий
твоими тропами вслед тебе.
Забудешь, оставишь?
Неважно - 
ты только дойди...
Забудешь. Проснёшься. Ты слышишь?
Осталось недолго,
а утром тебе не понадобится
сюда возвращаться.
Забудешь? 
Для этого есть я.
Чтобы когда станет слишком_иначе,
снова вести тебя за руку
к месту в тени наших жизней,
где будут храниться
все сказки, все песни, все письма,
которые я для тебя соберу,
как игрушки в старинный ларец.
Я буду держать тебя за руку,
не отрываясь,
почти незаметно,
и снова шептать тебе сказки
о мирах шириною в полстанции метро,
и их неопытных слабых богах,
без которых 
всем остальным не прожить бы...
Я буду всё помнить, и страх мой
пусть будет нам щитом,
пока ты не уснёшь. 

*

...Я стою в круге осенних листьев.
Всех оттенков красно-жёлто-оранжево...
никакого золота.

Я вскидываю руки,
они мчатся вокруг меня.
В круге осенних листьев.
Сарабанда.
Мне жжёт глаза.

Осень ещё даже не началась,
а мне уже жжёт глаза. 

*

...Кто-нибудь, скрестите 
хмель с полынью.
Я хочу вырастить сад. 
Чтобы по сухим ветвям
и кованой ограде вилась душная 
полынь, а дорожки были похожи
на лабиринт. Только похожи,
но ведь этого будет 
достаточно.
Добро пожаловать...
Я возвращаюсь затемно,
по тишине. Бросаю 
в угол дорожную сумку.
Я зажигаю свечи и жду
твоих электронных писем.
Стираю 
мегабайты цвета и звука,
меряю новые, и мои руки
пахнут растениями 
и сухой бумагой
старых и, честно говоря,
не самых дорогих и красивых
книг. Печатаю 
километры текста
искажённых реальностей 
и пишу
тетрадь за тетрадью 
легионы правдивых снов.
У меня за стеной высоко и пусто.
У меня за стеной дождь, туман 
и западный ветер.
Чуть болит сердце 
и ежеминутно 
остывает кофе.
Я всегда возвращаюсь чуть раньше,
чем вовремя, но всё равно 
затемно и по тишине.
Я представляю себе планшет,
чтобы подписывать 
электронные сообщения,
и твоё 
улыбающееся во сне лицо.
Открываю потрёпанную тетрадь,
глажу ладонью 
исписанные в пути страницы
и думаю, с чего 
мне начать сегодня.
Когда-то 
здесь цвёл полынный сад... 

*

И ещё примерно раз в два месяца
на мой номер звонит женщина
с тихим грустным голосом.
Она уже явно без особой надежды
просит позвать одного и того же
человека. 
И каждый раз я терпеливо
говорю ей, что его здесь нет
и никогда не было. 
Я не знаю, о чём вы говорите. 
Вы, наверное, ошиблись. 
Вы уже звонили...
Но последнюю фразу я не произношу,
я знаю, что она всё равно 
позвонит снова.
А она в ответ вздыхает
и совсем тихо, почти неслышно
извиняется
и бросает трубку.

Я немного ей завидую. Это ложное, я знаю.
Издали всё кажется проще. Но вот ей
не нужно писать длинных стихов,
изламывать своё тело, рисовать дрожащими пальцами в пыли.
Мне страшно и больно уже от одного
её голоса. Такие - умеют...
А мы так привыкли выписывать свою боль
или даже просто тревогу, холод, совсем не пафосные
и даже жалкие ощущения, вырезать в собственной кости,
петь их, выдёргивая и вырывая из разорванного
собственными ногтями горла.
Так поднаторели, что можем смело учить этому других.
В моём голосе ещё не слышно профессионального надрыва?..
Ничего, это просто дурная акустика.
Так привыкли и так мастерски научились...

Что когда нам не хватает сил достучаться,
докричаться,
дозваться,
до первого удара в висках,
до первого выдоха после приступа
немого удушья в тишине...

Всего этого, конечно, нет.
Всё в порядке, прямо сейчас.
Ты слышишь?
Мир в порядке, пока [вы] мы недостаточно сильны,
чтобы художественно и эстетично
[гнусный смех за кадром, ах, о чём вы]
изобразить очередную вспышку своей агонии.
Ты слышишь?

У меня есть предчувствие,
что кто-то сойдёт с ума ещё до того,
как она позвонит мне снова... 

*

Иногда хочется сойти с ума
как можно более здоровым образом.
Какое невинное желание, правда?
Захлебнуться настоящим,
живым,
нетребующим,
убийственно крылатым,
и потерять себя настолько,
чтобы меня забыл единственный,
кому давно стоило это сделать, - 
ну, вы поняли, о ком я...

Я задыхаюсь - не от чувства,
а от запаха краски,
жутковатой пульсирующей смеси
химического_резкого и 
влажного_грибного
_дурмана.
Мои глаза сочатся
мокрыми клочьями тумана - 
это сетка, мерцающая всеми цветами радуги
и ещё несколькими сверх спектра,
острая и тугая вокруг каждого
глазного яблока,
сетка из моих сосудов,
через которую почти ничего не видно...
оно и к лучшему.
Это истеричная и сдержанная скрипка
на пределе восприятия,
боже, разорвите мне грудь
чем-нибудь поострее, как же красиво...

Душу лучше всего лечить ощущениями,
а от ощущений пусть лечит душа.
Ну да. Вы сами-то в это верили, честно?..
Это не лечение.
Это анестезия.
Причём повторюсь - по принципу
клин_клином, вот и всё.
Петь чуть громче: человек,
похожий на сигаретный дым,
снится мне таким же, как раньше,
но даже эти сны
отравляет теперь
привкус
этого самого дыма.
Потому что мне следовало знать тогда.
Мне следовало
сойти с ума
гораздо раньше.

*

Остерегайся людей, у которых
зеркала вместо глаз.
Когда ты в них смотришь, там - ты.
Всё очень просто.
И, знаешь, только один человек
на моей памяти
испугался такого взгляда.
Не поверил
рассказам о том, что с плохим зрением
так часто бывает, и ничего...
Только один, остальным нравилось.
Нравится смотреть им в глаза,
видеть там отражение
не своего лица, но чего-то более важного, - 
просто себя.
Всё очень, очень просто.
Люди, которым нравится смотреть
в отражение в чужих глазах,
не пытаются увидеть хотя бы то,
в какую раму офорлено это зеркало
и из чего оно сделано...
А ведь всё так просто.

И ещё, знаешь, - я боюсь не меньше.
Иначе, но никак не меньше - я почти
никогда не смотрю в глаза людям.
Сколько себя помню, и знаю же,
что это правильно, - что мне 
есть чего опасаться.
В этой сказке
как раз нет ничего страшного.
Просто в следующий раз,
когда начнёшь разглядывать 
кого-то, кто вместо своего взгляда
вернёт тебе твой, - 
не думай,
что им всем это нравится... 

*

Никогда не дописывайте последней главы.
Хотя бы последних строк, ни за что.
Оставьте половину страницы,
или чуть меньше, неважно.
Это будет вместо многоточия.
Честнее многоточия.
Не вам её закончить - 
книгу, тетрадь, даже ваш 
собственный дневник, о котором,
как вам казалось, никто
и не подозревает...

Запирай двери сколько угодно,
но оставь одно открытое окно.
Иначе строки задохнутся, 
а я ничего не успею.

И прости им, что они
рано или поздно
возьмутся закончиться что-то сами...
Главное, чтобы когда они начнут, 
не открылась бы им
книга с конца, верно? 

*

Скромное очарование безумия.
Отсутствие границы между парадоксом,
вывернутой наизнанку логикой
и чистой воды горячечным бредом.
А физические изменения быстро срезают разум, да?
У тебя полтела сетью голубоватой затянуто,
неводом под кожей словлено.
У тебя вдохи странной формы, 
они иногда углами царапают грудь изнутри.
Время прятаться и выжидать, да?
Время делать чужие выводы.
У тебя руки не слушаются, а ты оплакиваешь
гибель душ и миров, что никогда не существовали.
Тотальная уязвимость левой стороны тела
и полное отсутствие стремления 
разграничивать свои иллюзии.
Думаешь, воспользоваться ими так легко?
Тяжело жить две жизни, одну свою,
другую - чужую(с)...
Впрочем, я давно не доверяю
такой неточной категории,
как цифры. 

*

Странно.
Почти непривычно.
Скажите, приступ
всегда заканчивается такой 
резкой вспышкой ясности?

Смотри, у меня ещё есть руки.
У меня есть почему-то
ветер сквозь открытые двери и окна.
Остывший чай и надсадный кашель
где-то рядом, эхом.
У меня есть обрывки бумаги,
и мне совсем не хочется их сохранять.
Потому что они бесценны.
Это безумие.
Этот мир верит, что я есть,
и понятия не имеет, что со мною делать.
В общем, это взаимно.
У меня есть дыхание Города,
в котором чудится уснувший озон.
Эй, научите меня его добывать
прямо из воздуха?

Я знаю теперь,
просто понять ещё не могу.
А может, и этот приступ
скоро закончится.
Мне так не хочется спать,
что я подозреваю,
что уже давно сплю.
Нравятся такие сны?..
Пожалуй.
Мне ли?
Наверное... тебе есть разница?
Убейте одну часть,
и чуткость остальных
начнёт расти,
наверное, это правда.

У меня есть целая ночь,
чтобы позволить своему безумию
принять нужную форму
и наконец
познакомиться со мной.
Ах, не слушайте вы,
это же чёрт знает с какого года
копилось среди пластинок...
Я могу разорвать себя
как минимум на две части,
даже больше,
и с интересом смотреть,
как они ртутными каплями
играют на кончиках моих пальцев.

Дышу, понимаешь?
Городом, дождём, 
ломкой радостью и робкой болью,
какой ещё не было...
Но пусть будет какая-то,
мне надоело умирать,
знаешь ли. Странно?

Спасибо тем, кто учит меня мудрости.
Кто учит меня ею жертвовать.
Кто учит не смотреть вниз,
приманивая очередную вспышку
акрофобии.

Спасибо тем,
кто учит меня одиночеству.

От_кого_бы_ни...

У меня есть ещё немного времени.
Привет, милая, мы знакомы?
Прости, я тебя не помню...
У меня скверная память,
ты любишь непрочитанные стихи
и хроники 
неслучившихся снов?

Ах, не слушайте вы,
просто у меня до сих пор болит
выбитое колено 
и заганное сердце,
просто сейчас
они принадлежат кому-то другому...
Привет.

А ведь у любой болезни
есть такой период,
когда чувствуешь себя настолько
здоровым,
что именно это тебя
вот-вот убъёт. 

*

Смена поля 
для экспериментов.
Эксплуатация 
новой игрушки,
до которой наконец дошли руки...
Опасно? Глупости. Для тех, кто умеет - 
может быть, для меня - ещё нет.
Nicht wahr? Я просто уточняю...

Они вытягивают твою душу
через затылок и тянутся
к твоему дыханию.
Они садятся на край твоей постели,
гладят твои волосы
и целуют в шею сзади,
а ты готов за них умереть...
что хуже?
За такие вопросы
можно однажды проснуться среди ночи
от удара по морде. 
Который ты ощутил куда сильнее,
чем все сны до того.

Какая разница, вам, тебе лично,
как я сойду с ума?
Мне смешно.
Кто-то полагает,
что меня не хватит на столько
направлений и векторов сразу?
Теперь, когда мне не жалко
ни капли, меня можно растащить
на куски, и какая-то часть
внутри -
знает и верит, что 
это_не_больно
это_не_страшно
это_

Этого достаточно?
Мне кажется, кто-то из тамошних
понял, чего я ищу...

Интересно,
сколько нужно не спать,
чтобы такие видения
начинали ловить меня при первой возможности,
прямо здесь,
не дожидаясь, пока разум и память
окончательно утонут
и уснут?

Тебе ведь
интересно?.. 

*

Он просыпался ночами
на пороге собственной комнаты
и шептал: зачем ты мне помешала?
а темнота дышала ему в затылок
и плавно поворачивала мир
вокруг него против
часовой стрелки.
Он протягивал руки к рыжим фонарям,
и робкая ржавчина, искрясь,
сползала с металлических столбов
в его открытые ладони.
Собиралась в трещинах,
разлеталась золой,
ластилась к волосам 
и падала в ноги.
Он клялся: я никогда не вырасту,
я никогда не буду старым,
и когда я умру,
это будет не на самом деле.
А тысячи теней шёпотом
повторяли его слова,
и тысячи сновидцев соглашались
играть с ним в игру,
правила которой всё равно
быстро скрадывает память...
А он полжизни гулял по сентябрьским лужам,
края которых похожи на лезвия,
если смотреть через них
на небо, а он полжизни
выстукивал ритмом по рельсам
дороги, которые ведут
всегда в любом направлении,
кроме обратного.
Он шептал: почаще оглядывайся,
прежде чем свернуть в сумерках
на соседнюю улицу,
ты обязательно заметишь в конце
смутно очерченную тень и услышишь шорох
ключей от полночных крыш
в моём кармане.
Почаще - и не важно,
чья это будет тень.
Иногда он смотрит в зеркала,
и они говорят ему губами
очередного незнакомца:
проснись, пожалуйста.
Он ещё не разучился смеяться,
а они как и прежде не понимают,
чему...
И ещё иногда
я встречаю его на городских улицах.
Это неизбежно. Просто
нам не о чем говорить
до того дня, пока
кто-то из нас
не проснётся... 

*

Очнуться.
Шаг за шагом отмеряю
камни мостовой
босыми ногами.
Взляд за взглядом 
стачиваю
о фонарные лучи,
шершавые и прохладные
сквозь туман.
Лишиться сна
надолго,
так надолго,
что реальность станет сном,
чтобы позволить
снам оказаться
частью
реальности...
...Кто из нас реальнее сейчас?..
Безымянные
учат нас нормам_
плавно перетекающим
в нужды_
Дом за домом оставляю
в бумаге,
словах,
сером дыму, - 
шершавое и прохладное
сквозь туман.
Некоторые вещи
нельзя рассказывать.
А некоторые нужно
рассказать каждому,
кто поверит именно потому,
что нет,
нет повода
верить.
Повод-поводок,
это вредно
для первородной веры,
а нам она порой так нужна...
Вздох за вздохом
высмеиваю
несбывшуюся
такую гладко-нормальную жизнь
для кого-то.
Под утро
вздох за вздохом
играть на флейте
на тёмном холодном балконе,
кутаясь в рубашку,
и шаг за шагом
отмеряю
минуты...
До сих пор боюсь рассветов
и высоты.
Очнуться?..
Роса на кончиках пальцев,
ощупывающих
строки,
выбитые по системе Брайля
на каждой стене,
в которую влетаешь
не глядя на дорогу...
Ночами
не зажигать света в коридоре.
Извиняться шёпотом,
снова и снова натыкаясь
на метущиеся рядом тени,
которым,
конечно,
неоткуда взяться
в моём узком коридоре.
...Я ничего не помню...
...Я ничего не помню...
Очнуться.
Шагнуть.
Туда, 
где... 

*

Осколки кривых зеркал,
спрятанные тайком 
между пальцами_
Пряжа для ниток из тумана,
то ли сети ткущие,
то ли верёвки на спасение_
То ли перекинуть
да через балку,
да головою во врата
неизвестного_
да шею не повредить бы,
а то пригодится вдруг
пальцы точить,
зубы точить
тоске моей\твоей... - 
То ли безумца того,
что придумывает,
сам давно забыв
имена наваждений тех.
Блики пёстрые,
синее-зелёное,
да узор багряный
сквозь тонкую кожицу
под веками 
затуманенными.
Очарованными,
неузнанными,
иллюзорными 
до искренности - 
дайте воздуха
да сквозь сотни троп,
да хоть тысячи - 
в зеркалах кривых.
Только рук не повредить бы - 
это радуга
спектром в три с половиной
наших выдоха.
А тропинки - призраки
наших тех аллей,
из теней сплетённых,
паутиной твоей\моей
выстраданных_
А тропинки волнами
между двух кулис
извиваются,
оплетают взгляд,
не задерживать только,
да останется - 
да заблудится,
растворится в них.
Блики радужные
да осколки кривых зеркал,
и кому-то вынырнуть
и проснуться бы,
да не повезло вот.... 

*

Она гадает мне на осенних листьях.
Расчерчивает их цветными картами разных
стран, времён и миров, по одному протягивая из тумана.
Учит, что нельзя бродить по краю дороги,
расшвыривая их старыми ботинками. Как мне сказать ей,
что если я не буду этого делать,
они вцепятся-вопьются мне в руки,
и тогда уж точно не избавиться,
не освободиться, и разорвут на клочки.
Она гадает мне на острых кленовых листьях
за мои сказки,
за неловкую сарабанду,
за разрисованные инеем запястья.
А я вспоминаю
человека, который сказал миру всё, что хотел.
Однажды он приветствовал меня этими словами:
мне больше нечего ему сказать, потому что
себя я уже рассказал всего.
С тех пор мне не приходилось слышать
ни его, ни о нём.
Скажи, ты нагадала ему смерти или больше?
Скажи, для новой судьбы, новой дороги, нового всего
человеку нужно рассказать тебе всего себя без остатка?
Скажи... а чтобы он исчез?
Нет-нет-нет.
Она гадает мне на осенних листьях,
и мне очень хочется рассказать ей о том человеке.
Или о сне, который меня просили сочинить,
том, где на землю сыпались сухие чайные листья...
может, ей понравится этот сон?
Но я молчу, конечно...
И я даже не жалею, что она снова не успевает
закончить рассказ о том,
что рассказали ей её карты.
Хотя, может, и стоило бы. 

*

Привычно боязливо касаться чашки
с кофе, который давно остыл.
Даже не привычно - с наивным
ожиданием обязательного ожога.
Я больше всего боюсь,
что что-то случится с моими руками,
и больше всего люблю касаться
ребристых неровных поверхностей,
острых углов, свежей резьбы 
на металлических винтах.
С силой, до самой грани,
за которой ощущение того, что они
врезаются в кожу, становится
облегчённой версией боли.
Ничего в этом нет необычного...
А нам опять белый свет к виску,
И с гордой миной идти по жизни...
(с)
Со вкусом 
холодного кофе на языке.
На языке, 
которого почти не помнят.
Не помня, 
сколько времени прошло
с последнего шага 
в нужном направлении.
Балансируя на проволоке,
из которой сделана паутина:
надсадный кашель, прямая спина,
записки на бинтах в бесконечных
книгах, покрытых пепельной пылью...
Идти, дружок.
И помнить, что мы все 
от начала и до сих пор - 
вопреки_

*

А время по-прежнему уходит.
Торопится, потому что кто-то 
уже идёт следом,
и у него наши глаза - такие,
каких у нас никогда не было, конечно...
Теперь многое иначе,
и я не знаю, с чего начать.
У меня больше нет 
широкого подоконника
и окон, выходящих 
на восток. Зато мой дом 
насквозь прочищает холодный 
ветер с самого моря.
Надолго ли, я не могу и думать.
И не хочу.
Тот же ветер, кажется, продирает
до самых костей и глубже,
и мчится сквозь них с гулом,
словно в жестяных трубах.
Я больше не прячу 
под длинными волосами
ни чужих дикарских скул - 
дурная кровь, говорите? - 
ни шрамов от ногтей 
на висках.
Те, кто приходит ко мне ночами,
теперь берут меня не страхом, 
а измором... А ведь страх 
казался мне единственным,
что меня спасало до сих пор.
Теперь он не исчез, а вот они
престали его замечать.
Теперь.
Те-перь... 

*

У неё мягкое тёплое тело,
движущееся под моими пальцами, словно растаявший воск.
Волосы, спутанные и длинные, кажется, что-то символизируют.
Кажется, она говорила об этом в тот раз,
когда мне нужно было что-то выяснить...
Мерзость. 
Поверь, это просто мерзость.
У неё тёплые и мягкие руки. Чуть смугловатые, чуть влажные.
Теперь я точно знаю, что ненавижу такие руки.
И губы очень похожи, и это ещё хуже...
На что жаловаться?
Хотелось - пожалуйста.
Я знаю ещё людей, кроме неё, что лягут под меня,
стоит им предложить, или предложить что-то ещё.
На черта? А вот чтобы. Помнишь,
сколько было разговоров о том,
что забыть, заменить, компенсировать, возместить,
да что угодно, успевай придумывать только,
можно в любой момент?
Физически - запросто, можно и больше, помнишь?
Мерзость.
Никогда не ищите забвения и компенсации
в таких отвратительных суррогатах.
Я больше никогда не стану.
Меня наизнанку вывернет,
если ещё хоть раз...
А она тоже говорит, что у меня красивые руки.
Она понимает в этом ещё меньше, чем другие.
Она касается их своими пальцами, языком, 
а у меня перед глазами картинки из книг
про морских чудовищ, которых вытаскивают на берег,
и их тонкие мягкие щупальца высыхают на песке.
Она касается моей кожи,
и я чувствую, как ей бездумно нравится - 
ей плевать на меня, как и мне на неё,
и всё это называется словом "ладно".
Мерзость.
Окна закрыты, чтобы не было холодно,
а я задыхаюсь. Осень приучила меня слишком резко
отличать запахи и оттенки температуры.
Ты не пробовал вышибать из тела память
об ощущениях, которые не хотят забываться,
чужой плотью, ненужной и не обязанной тебе ничем?
И не пробуй.
Хотелось сказать - обожжёшься,
но обжечься было бы приятнее и легче.
Наверно, это нездорово.
Об этом поколении говорят,
что оно способно спать со всем,
что движется, без ущерба для себя и останков своей
великой и всеобъемлющей любви-неизвестно-к-чему.
Наверно, его нельзя не презирать.
Я - человек без имени и поколения.
Я - наваждение.
В этом спасение, только в этом...
А я иду по пустым морозным улицам,
на которых время от времени гаснут фонари,
спрятав руки в карманы тонкого пальто,
и у меня на внутренней стороне век тупо пульсирует
надпись: не_трогайте_меня.
Она сегодня будет спать как ребёнок,
впервые за много дней, крепко, без снов,
и на прощание она пыталсь меня поцеловать
и окончательно добила, сказав своё вежливое спасибо.
А у меня кружится голова
и на языке привкус сухой деревянной пыли.
А единственный человек, чьё прикосновение
сейчас не вызвало бы волны отвращения,
больше не существует на тех дорогах,
которыми мне идти... верно же, что молчишь?
У меня глаза блуждали по лабиринтам 
чёрных линий на желтоватых страницах,
и ничего нельзя было сделать,
только как-то переждать...
Мерзость.
Пусто в теле и голове,
будто ершом выскребли мысли и связные фразы,
даже кисти всю дорогу неподвижно лежали на коленях,
ты когда-нибудь такое видел?
А я иду по тёмным замёрзшим улицам и благодарю Город
за то, что он есть, за то, что ещё могу чувствовать его запах,
за то, что есть на свете отвечающие холодом на холод,
и я умею любить, может быть, именно за это.
И всё, чего я могу сейчас хотеть,
это добраться до воды,
и льняная губка до крови, и жгучее мыло,
от которого болят глаза и кожа сходит слоями.
Содрать прочь, смыть и содрать ещё слой для верности.
Забыть как можно скорее - не факт, конечно,
но само ощущение, и никогда больше так не ошибаться.
После таких
сокрушительных по эффекту глупостей
не бывает хорошо или плохо.
Мои руки снова покроются инеем,
мой голос переломается ещё несколько раз 
в отдалении эхом,
и это будет лучше, чем игры,
в которых невозможно проиграть или выиграть
просто в силу их фальши...
Как тебе такая грустная сказка?
Ничего.
Некоторые с этим живут, и ничего.
Правда-правда.
Но увольте от такой жизни...
Вчера вечером огромный кусок вечности
был скормлен ради эксперимента
концентрированной пустоте. 

*

Не твоими, безумный, следами, 
да не поверить бы слишком в них юному.
Дорогой неперепаханной, 
через сердца пробираясь оврагами,
буреломами, чащами вечными,
через души слепые как паводок,
рассыпая перед собой ягоды от дурмана до сумерек льдистых,
перебрасывая через плечо мудрость ушедших,
как котомку с игрушками на празднике забвения,
не верь входящим через южные двери,
там всё ветер да крошка каменная под ноги,
а босыми ногами не станцуешь неправды,
а если и получится, то сил тебе и храбрости чужой,
ни одному своей ещё не хватило,
чтобы такой правды предрождённой избежать.
Не твоими, ушедший, силами
с лесными призраками мериться до заката,
расстилать на синей траве под плитами
оборотную сторону памяти,
разве что расскажет проходивший мимо семь веков назад,
как обратно выбраться из собственной души.
Только ты не верь, успокоенный, входящим
через двери не тобою запертые,
слишком заблудиться легко, когда лёд по весне
венами мелкими скользит да ломается,
слишком легко под воду уйти и уснуть не тем сном
да не теми мыслями проснуться,
оглянулся - и поздно плакаться,
все тягучие ягоды дурманные следами голодными поедены,
только тень на заборе колышется,
с твоего же стыда прикрывая от замка ржавую выемку.
Да по костям, да по трубам жестяным,
вместо дыма сгоревших своих кораблей,
не твоими сказками дорогу кормить,
чтобы вывела, чтобы хоть каплю воды в ладонях оставила.
Так и светом суглинистым, и пустынями белыми,
что мерцают за окном по глазам осколками,
только вот кто же знал тогда,
что украсть легко, когда душ так много у единого,
выбрать лишь успей, и по небу вскачь
волосами хлестать, косами длинней стократ, чем у женщин с севера,
будто плетью, враз вместо рук обеих повиснувшей...
А ты молись, безумный,
ты молись, пока умеешь ещё, и не думай лишь,
и имени того не называй, кому клятвы нарушать
кровью тысяч пообещал.
И до веры первородной, что без повода только,
без греха и без отдушины,
ни судьбы ведь не жалко, ни памяти,
если выбраться да к другим берегам
всё равно только брод разве найдёшь,
и то вплавь, и то сотню лет за единый хрип меж пальцев,
и в душе своей не утонешь если,
не сорвёшь ногтей о берега её, - может, выскочишь,
выгорит изнутри страх густой, как песня 
на закате цвета огенной воды, на тоске настоенной.
Не твоими, безумный, следами, да не поверить бы... 

*

Я вынимаю из тела металл,
оставляя ничем не прикрытые
сквозные дыры.
Мне нравится.
За много дней до
я почти умею слышать
гул очередного поезда,
приближающегося по рельсам.
Не на слух, конечно, - 
скорее лёгкими,
где-то за солнечным сплетением
у меня достаточно воздуха,
чтобы он полужил резонатором
и позволил слышать,
может быть,
не только мне.
Итак, металл - фигурные
кусочки стали, целая
горсть.
Я вынимаю их из тела один за другим
и осторожно раскладываю
на рельсах.
В два стройных ряда.
Через тоннели в моей коже
просачивается ветер.
Он тоже
несёт в себе запахи зимы, моря 
и приближающихся поездов.
Следующий поезд - мой.
Закончив, выпрямляю спину.
Я знаю,
что на поверхности идёт снег,
и мне до него полшага.
Я помню...
Ты, всегда скользивший по поверхности,
куда в итоге пришёл?
Когда у тебя не остнется сил
играть в неправду,
сделай эти полшага назад,
шепчу я,
не размыкая губ.
А потом вперёд - 
только полный...
Ты ведь не меня тогда убил.
А хочешь посмотреть?
Я стою с прямой спиной и внимательно
разглядываю темноту впереди.
Запоминаю.
А поезд проближается.
У меня закрыты глаза,
чтобы лучше, правдивее
запомнились его огни.
Металлические фигурки
разложены на рельсах,
и я стою между 
двумя ровными их полосами,
тускло ждущими своей секунды.
Почти рядом.
От стука колёс у меня
закладывает уши
и по кончикам пальцев
проходит болезненный разряд.
Я делаю шаг в сторону
и продолжаю наблюдать.
Я стою, глядя ровно в летящие на меня
огни и кабину машиниста.
Он слишком быстро сокращает расстояние,
чтобы можно было узнать.
Хочется вцепиться в виски,
когда он грохочет 
совсем близко.
Я стою между мерцающими рельсами
и пытаюсь не задохнуться
от этого звука.
Смотрю от края тоннеля
на то, как кто-то опускается
на самые шпалы и начинает
судорожко поправлять
ряды тусклых стальных капель.
Несколько мгновений - 
не успеет.
Не успею, наверное.
Неважно.
Зато я знаю,
что когда он промчится,
резанув тяжёлыми колёсами 
по моей аппликации - 
на ровных, блестящих,
пахнущих тем самым безумием
старых рельсах не останется 
ни следа...
Мне собственный крик
разрывает уши,
и ветер судорожно вцепляется
в пробитую когда-то плоть.
Боишься?
Ничего. Ещё четыре мгновения.
Три... до того, как
это слепое механическое чудовище,
громыхая в такт моему пульсу,
без тормозов промчится...
мимо? 

*

...Раз за разом 
я доказываю себе и вам,
что отлично проживу без вас.
Перебирая в пальцах страницы
бесконечных книг вместо
прядей чьих-то волос.
Из последних сил, взращённых
на упрямстве, сдерживая слёзы,
когда мимо за окном машины
проносятся ночные улицы моего Города,
которых не получилось коснуться
ступнями перед отъездом.
/а вы, мать вашу, давно ли
смеётесь над словами
любить_до_слёз?/
Пряча онемевшие пальцы в складках
грубого дорожного одеяла и
прислушиваясь холодными висками 
к мерному пульсу поезда,
отдающемуся почти с нежностью
в металлических рамах окон.
Засыпая в пути с открытыми глазами,
полными тумана, - сквозь него проносятся
железнодорожные огни, прежде чем 
исчезнуть позади.
И не закрывая глаз,
и не исчезая ниоткуда, 
видеть сны,
и всех вас,
и просить у вас прощения...
Жаль, я не помню больше, за что.
Кстати, наверное,
некоторые теоремы не требуют доказательств.
Но мне приходится доказывать снова и снова.
Тем, кто отлично может обойтись без меня.
/кстати, на полях:
то письмо о злых духах 
и четвёртой попытке
упало в мой ящик снова...
помните про иероглиф "4"?/
Вы рассказываете мне о холоде.
О том, что он теперь везде...
Вы, кто меня научил принимать его. А я
раз за разом шепчу своё ритмичное
так_и_должно_быть, потому что давно
не вижу других способов.
Просто помните,
пожалуйста,
что я лгу каждому из вас не больше,
чем себе. И все свои слова
снова и снова принимаю за чистую монету.
Да, там было ещё что-то
про сны... 

*

...А буря идёт по белым пескам на север...
У неё тонкие гибкие шаги,
шаги быстрой лисицы по хрупким листьям.
В Городе гаснут фонари.
В Город возвращается луна.
Что-то случилось снова,
и снова всем кажется,
что невербализуемое безумие 
обошло их стороной.
В то время как оно всего лишь
ещё_не_совсем_здесь.
...А буря идёт по белым пескам на север...
Ты разве не почувствовал?
Не отвечай, лучше попробуй вспомнить последнее,
что видел во сне вчера ночью.
Мы оба знаем, что ответ "ничего" 
ничего - ничего - не - значит.
Просто ни один из нас этого не помнит,
а ведь это был один и тот же сон.
Мне достаточно знать,
что ты один из тех,
у кого постоянно травмирована
левая сторона тела.
Именно левая, запомни.
...А буря идёт по белым пескам на север...
Дышит тихо, будто знает,
что за ней уже идёт охота,
бежит прочь из чужих домов и с незнакомых улиц,
с одних до других, скользит и теряется
в дрожащей от холода
оранжевой полумгле. Когда она окажется за спиной,
будет не до того, чтобы воспевать её красоту,
да и не останется времени.
По позвоночнику
рассыпается суховатый шершавый холод
уже теперь, прямо сейчас.
Чувствуешь? Потри друг о друга кончики пальцев,
чтобы ощутить его сильнее - это
рассыпается прошлое и нажитое,
в песок, в пыль стачивается
и уносится морозным ветром.
Я тоже не умею этому противостоять.
Но жалеть я теперь не умею тоже.
Я сижу на краю пустого балкона
слишком высоко над Городом, и вижу,
как в Город возвращается не_наша Луна.
Ветер щекочет мои ступни
прахом смутно знакомых мне жизней,
а я искренне верю,
что это - просто дорожная пыль.
В сущности, ведь так и есть...
А я отвечаю ему бьющейся у меня в ушах
строчкой из старой северной песни:
"А буря идёт по белым пескам
на север..." 

*

Где-то в моих записях
потерялись наивные детские строчки.
Мне радостно знать, 
Что для вас я - никто...
Такие простые до тошносты, искренние до лживости...
Пожалуй, это уже искажение.
начистоту - мне просто привычно
/настолько, что привыкнуть невозможно/
быть для любого кого-то - чем-то,
чему не придумано определения.
А если и придумано - то фальшивое.

Зелёный чай,
три с половиной часа сна, матово-дождливое утро,
белые костяные пальцы, чёрная керамическая чашка,
зелёный чай.
Чуть больше зрительных образов - 
это происходит вспышками и иногда
подолгу не отпускает.
С зелёным чаем нужно быть осторожнее,
от него совсем замедляется пульс, а потом
начинает тягуче болеть сердце.
Впрочем, самое трудное легко - удержать спину прямой,
а лицо - скуластой алебастровой маской.
Иногда я чувствую, как боль стачивает 
и истоньшает её черты изнутри. Это происходит
вспышками и иногда подолгу не отпускает.

Речной песок.
Тонкие трещины ветвей деревьев 
и проводов в матовом небе.
Ранне-утренняя пустая автострада.
Раньше в это время мои губы тоскливо
выводили в тумане знаковое
Protect me from what I want
ну, и далее по тексту...
Сейчас на них вырезано молчаливое:
Noli me tangere_
Это снова значит не то, что можно подумать.
Вокруг моих зрачков рассыпан
тонкий слой речного песка.
Помнишь запах влажного речного песка?
Noli me tangere...

Самое трудное - держать спину прямо
и дышать по возможности ровно.
Когда кажется, что внутри рвётся ветхая ткань,
и с каждым прямым шагом ты раздираешь
эти рваные дыры всё сильнее...
Да и мало ли, что мне кажется.
Запах сигаретного дыма на остановке на краю
утренней автострады. Ещё ни одно из тех определений
не оказалось достаточно верным, чтобы реальность стала
не такой хрупкой. Чтобы кто-ото из нас не оказался
очередным наваждением. Или хотя бы оправдать...
А нам и не надо.
Браслет на запястье,
И - вот оно, небо...
(с)
На чужих словах всегда легче объяснить то,
чему нет не-фальшивых определений.
Чужие слова - изначально, искренне
и по-честному неточны.

Три с половиной часа сна,
алебастровое утро и зелёный чай.
Я неслышно шепчу гладкие латинские заклинания
и осторожно отворачиваюсь от пустынной остановки.
Кажется, выпрямлять спину не очень больно.
Кажется, я могу уходить.
Да и тебе пора просыпаться...
Vivit sub prectore vulmes,
но это - пусть уж до следующего раза.
Мне просто радостно знать... 

*

Мы, конечно, приходим
не с той стороны,
откуда нас ждут.
А ведь ждут - 
кто не верит - 
не в счёт.
Посмотри на свои ладони.
Там со дня-до-начал
в нитки тонкие высекли карту
всех дорог, перекрёстков,
обрывов, всех...
Только наши все начинаются
не с начал - 
откуда-то до середины
за полшага - 
да на обрыв.
Много ведь на твоих руках,
только чтобы_
Всё равно не того искать
да не тех чудес,
о которых снилось - не тех,
по которым наши дороги
так же высечены
под другим углом
да не с тех,
всё не с тех сторон,
откуда - в нас верят. 

*

Шёл по восточному берегу чужого Моря,
и никто из тех, кто ему встречался до этого,
не мог вспомнить, в каком сне его видел.
Не мог, потому что он сам этого не хотел.
Сознательно не помнил,
вот как бывает.
А зелёные звёзды падали в воду,
и если прищуриться, можно было разглядеть нитки,
на которых висели их следы,
нитки лёгкие и прилипчивые, как паутина,
и хрупкие, словно давно перегнили,
и такие же сладковато-приторные на запах.
В голове у него незнакомый голос шептал строчки того забытого стихотворения,
и немного болели запястья от напряжения,
с которым он столько лет или веков выкручивал собственные путы.
Когда они порвались, случилось что-то дикое, что-то безумно страшное,
это всё, что ему позволено было вспомнить.
Позволено тем, кто носил его имя до него.
Сейчас время было идти.
Он шёл по восточному берегу,
и вода боязливо отступала от его босых ступней,
обнажая широкую вязкую тропку влажного холодного песка.
Останавливатьс ему было нельзя - 
пока ноги сами отмеряли шаги, и тело помнило направление,
но стоит замереть,
и начнётся прилив - волны накатят на песчанный берег,
смоют ломкую дорожку на ладони этого странного Мира,
и путь потеряется.
Куда прикажете идти человеку
без имени, возраста и дома,
родившегося через слишком много лет после своего рождения,
чтобы его где-то ждали сейчас?
Но в отличие от вас, он знал, куда.
Или скорее вспоминал - с каждым шагом,
подчиняясь ритму шагов и осторожно втягивая носом непривычный ветер.
А где-то очень далеко позади,
где этот ветер уже успел забыть,
что не так давно в Мире побывали живые люди,
песок под тонкой коркой оледеневшей воды ещё хранит его след.
Этот след невидим,
но он пахнет не успевшим вырасти хмелем
и строчками страшного стихотворения,
которые когда-то были цепями на асбестовых запястьях.
Он пахнет безмолвным шёпотом
и камнями, по которым ему предстоит пройти.
А я веду кончиками пальцев по льду,
поднимаюсь с колен
и снова устремляюсь следом, который мне запрещено терять
до того дня, пока я не догоню его
и не услышу своим собственным позвоночником
ритм его безумных шагов.
Он ушёл далеко и быстро,
но некому было сказать ему, что этого
давно уже недостаточно. 

*

Раз, два, три, снова два. 
Где ты, заблудившийся в неверных тропинках?
Я считаю ступеньки, как в том доме,
как этажи в лифте, уносившем нас под землю тогда,
как шаги по тёмной кромке песчанной ямы,
как твои шаги по безлунному лесу,
по следу из серебристого песка...
Куда тебя увёл этот след?

В изголовье твоей пустой кровати
сидит усталая пряха, я чувствую,
как болят от времени ещё кости.
Она берёт зелёные, салатные и чёрные нитки
пальцами правой руки, сплетает из них паутину,
несколькими плавными жестами,
как в танце.
Она берёт нитки белые, фиолетовые и красные
и на пальцах её левой руки растёт паутина другая.
Она хлопает в ладоши,
апплодируя своим снам,
и не замечает, как перепутались концы этих ниток.
Я танцую для неё,
мои запястья сходятся и звенят металлические браслеты,
а она хлопает в ладоши, отбивая мне ритм,
напоминая, что и я ей только снюсь.

И эти подобие танца
никак не даст мне сосчитать все шаги,
так что тебе придётся поверить мне на слово - 
есть дорога, чтобы не заблудиться
и не сгинуть вдали от места, 
где можно отдышаться.
Но у меня суставы скоро раздроблены окажутся,
если я этого не прекращу.
Потому что решение - не во мне.
Читай, заблудившийся, читай, пряха,
у меня ожоги от собственных браслетов
сегодня ещё сильнее похожи на имена.

Я не знаю даже имени твоей пряхи,
но читай, пока силы есть.
Просто у меня кончаются цифры.
И я чувствую, как ей хочетя спать... 

*

Никто как будто не верит в мои слова об именах.
И не стоило бы, но что уж мне вера
этого Никого, когда и без него хватает
направлений для зова.
В одном из моих имён слишком много щипящих,
оно шуршит, как высохший камыш,
как тонкие страницы книги в сумерках
под моими пальцами 
/спасибо за те слова про сумерки и стихи...
без обращений, по-прежнему - спасибо/
Оно живёт отдельно от меня,
роджилось отдельно, и когда я исчезну,
от меня и освободится...
Остальные исчезнут следом.
...Я помню имя - 
мёдное, звонкое, с вкраплениями 
солёной ржавчины и похожее на вкус 
на лесные колдовские ягоды.
Я помню имя - 
гладкое, прохладное,
будто вымытый Морем камень, душистый осколок белой гальки,
так нежно леживший на ладони, что выпустишь - 
и всё, обратно никак... некоторые приходится забывать.
Я помню имя - 
хлёсткое, как тонкая цепь,
скользящее гладкой чешуёй между пальцами,
холодное, если смотреть невнимательно,
словно дрожащая вода в неподвижном сосуде...
Я помню ещё имена,
я могу рассказать о каждом
тот осколок Мира, который вплетён в эти звуки.
Я не хочу.
Я помню имена, и этого достаточно.
Я умею позвать,
но никогда не сделаю этого намеренно.
Не сумею.
Не хочу суметь.
Не_важно.
Я помню имена...
...Слышу.
Я слышу имя.
Я засыпаю и просыпаюсь,
не переставая слышать странные имена,
которые никогда не произнесу.
Этим звукам нет аналога в человеческой речи.
Звуки ли это вообще?
Я слышу имена - холодом в позвоночнике,
звоном металлических крючьев,
согнутых в вопросительные знаки,
полумглой перед рассветом под сросшимися веками,
временем, которое уходит от нас прочь,
но прощается всякий раз куда дольше,
чем было рядом.
Я слышу имена - каждый день,
ночами же их эхо даёт в тишине такой резонанс,
что хочется сбежать куда угодно - 
и в грохоте рельс,
и в безумном запахе метро,
и в одном движении, собранном их тысячи полужестов
мчащихся мне навстречу,
я слышу ваши неназываемые имена.
Не написать, 
не сказать,
не передать чужому - 
только тому, кто может слышать сам.
Я только своего - 
своего неназванного, несказанного, нездешнего имени
я не помню - только дикий, абсолютный
сумасшедший ужас, когда мне его
попытались назвать.
/кстати, он всё ещё иногда приходит.
ничего не изменилось, и не изменится,
пока я не попытаюсь, верно?../
А и не нужно.
Я не вёльва и не нойда,
и хранителя их из меня не выйдет.
Мне - слушать.
Мне - знать,
что они есть, какие они, какие вы
прячетесь от себя за ними,
и однажды проснувшись не_здесь,
я буду знать, как позвать каждого...
Я помню...
Я слышу имена. 

*

А теперь сосчитай мне.
Не дальше, чем до пяти.
Отчего-то втоё имя ассоциируется у меня
именно в цифрой 5, никакими другими.
Итак.
Мне нужно пять шагов, чтобы сплести их
в танец на границе ветров
для тебя. Ты любишь танцы с ветрами, верно?
Я качаюсь на бортике моста,
дожидаясь момента,
когда их начнут разводить.
И плевать мне, что такого тут ни разу не было,
сегодня - будет. Пожелай?..
Для первого шага призови ко мне ветер северный.
Когда мне доводилось
выступать на арене в полупустом цирке,
и там меня тоже распинали
по очереди разными...
Теперь он источит моё лицо
в тонкую костяную маску,
но я лишь эскизник, так наносить
последние штрихи, как всегда, не мне.
Каменный мост раскачивается
под моими ногами так,
будто сплетён из твоих серебряных волос.
Шагом вторым призови мне ветер южный.
Ты знаешь, странно,
но где бы мне ни приходилось жить,
там всегда свистели пронизывающие ветра.
И последня башня, оставленная за спиной,
омывается сейчас южным ветром,
ещё холоднее и яростнее,
чем раньше. Кто там сказал, что он 
должен быть горячим? Да, врёт...
Считай, ясноглазое чудо.
Считай во сне или в полузабытье 
пьяными лунными ночами,
не позволяй сбитсья ни мне, ни себе.
Ты же не хочешь мне падения раньше времени?
У нас оно ещё осталось...
Третьим шагом - на запад, с запада, под штрих-коды
шрамами на сердце, под запах и вкус стали,
под нежный перестук металлических каблуков
у меня за спиной.
Я всё ещё танцую, и когда моей парнёршей 
соглашается стать твоя тень,
я слышу рядом твои шаги.
Под угловатый аккомпанемент западного ветра...
Нет, постой!.. 
Считай и не думай об остальном,
мне нужно слышать твой голос сейчас,
одновременно много твоих голосов,
упиваться ими до дельфийского транса,
до священного безумия берсерка.
Не сбейся, прошу.
Ты помнишь,
что на востоке четыре означает смерть?
Вот чем едва заметно пахнет 
ветер восточный, тонко, сладко 
и почти неуловимо...
Он первый из всех, в котором
человек может это почувствовать.
Но - четыре,
и мост стачивается вслед за моими лицами,
рассыпается песком, рисуя мне новую арену...
и пока ещё стоит.
А я изгибаю позвоночник в очередном полупоклоне,
пытясь скрыть под куртуазным лоском
те же языческие изломы и рывки в стороны.
Вдруг тебе не нравится?..
По_всем_сторонам_света.
Пятый ветер, ясноглазый демон.
Ты считаешь?..
Пятый ветер должен быть последним, не так ли?
У вас с ним - одно имя.
У вас с ним - одна судьба.
У вас одно отражение в зеркалаз моих закрытых глаз.
Я едва не оступаюсь на бортике
полуразрушенного моста,
но как-то удерживаюсь.
А теперь на пятый шаг - молчи!..
Тссс...
Может быть.
Может быть, мне ещё недостаточно больно.
Может быть, нам ещё недостаточно поздно.
Из очередного полупоклона,
уворачиваясь от губительных сквозняков,
я держу палец у губ - 
только молчи, слышишь?.. - 
и с улыбкой протягиваю тебе
почти распустившуюся Розу Ветров.
У меня один из её шипов
как в петлицу вставлен между рёбрами
у самого сердца.
Возьми, это тебе...
А теперь считаем сначала.

*

Я - не стерх.
Я - не символ дверей или ключа,
просто так получается,
что мои кисти, случайно 
упав на каменный пол,
образуют их форму.
Я - не воплощение чужих иллюзий,
только своих собственных,
но лишь до тех пор,
пока меня не начинают
придумывать.
Это - свобода.
Приходить и нуждаться,
забывать и сочинять снова.
Это - умение найти правду,
изменив её,
как ты сам хочешь.
Как ты хочешь... хочешь?
Я - фарфоровый паяц.
Бумажный журавлик,
каких нужна тысяча,
чтобы спастись,
а если хоть одного не окажется, - 
всё. 
Мои руки кажутся красивыми,
мои движения - направленными,
отточенными,
мой голос - звонким.
Без всякого морока.
Я - безумное дымчатое зеркало.
Чей пепел стучит
в моём больном сердце?
По ком звонят мои колокола?
Это снова не совсем мой голос,
если начистоту...
Как хотелось и хочется
собрать свои свои имена
в одно,
рассеянные 
по Мирам и Миру,
собрать из своих голосов
самый искристый букет,
и хоть срезай его,
но только весь,
не потеряй ни стебля.
Но всех нам не собрть.
Невозможно.
Я - не маска, и я даже не лгу.
Но устаёшь от всех правд
иногда
не меньше... 

*

Расскажи мне,
небо моё...