Плюс Дмитрий : другие произведения.

  
Теперь уж трудно найти человека, который хоть раз держал в руках настоящее птичье перо для письма. Давно позабылись птичьи породы, что давали наилучший материал. И уж точно никто не знает, что когда-то у перьев были свои имена-прозвища. Вроде тех, что встречаются в старых деревнях. В Пуршево одни Пуршевы, в Серогорье только Серогоры, а в нашем Зюзино - сплошь Зюзины. И я, и дед Михей, и бабка Дарья, даже сопливая Настена - и та Зюзина.

Вот и перья когда-то прозывались, как в деревнях, по месту жительства. Хвосты обитали понятно где, Махи - на крыльях, а Пушонки - там, где пух, то есть почти по всему птичьему телу. Для письма более всего годились пять первых Махов с левого гусиного крыла. Эти пятеро были перьевой аристократией: большие, изогнутые так, что сами ложились в руку, их ровный кончик-очин так и просился под острый перочинный нож. Поэты, писатели, все пишущие люди знали, сколь важен для дела вот такой, ладный инструмент.

Носители ценных перьев днем нагуливали вес на заливных лугах, а вечером чинно возвращались на родной птичий двор. Но нрав у гусей задиристый, они вечно дрались то за найденные в траве объедки, то за красавицу-гусыню, что дразня, шествовала невдалеке. Поэтому, когда налетал ветер, по двору вздымалась настоящая пурга из вырванных в жестоких схватках перьев. Так в дворовой пыли оказалась и наша героиня.

Она была Шестой Махой. То есть происхождения не знатного, но и не самого простого. Кроме того, Шестая уродилась крупной, с точеным ровным опахалом и крепким кончиком. Достоинства Махи были замечены: ее подобрали, привели в порядок, очинили и поместили в ажурную вазочку рядом с высокородными соседями. От малейших движений воздуха легкие перья шевелились и, просвечивая сквозь серебряную скань, старались привлечь внимание человека, сидящего за столом.

Вот тонкая рука потянулась к вазочке, выбрала одно из именитых перьев, окунула кончик в маленькую чернильницу и начала:

  Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты,

  Как...
Человек задумался, отложил родовитое перо, попробовал новое:

  Как... как...
В раздражении поэт сломал очин и выбросил негодный инструмент. Так пришла очередь Шестой Махи. Человек взял перо, задумчиво повертел в руке, осторожно коснулся чернильницы и вывел:

  Как мимолетное виденье,

  Как гений чистой красоты
И тут - горе всех каллиграфов - маленькая капля сорвалась с остро оточенного кончика. Поэт скомкал перо и отправил его в корзину.

Сморщенная Шестая Маха тихо засыхала среди обрывков бумаги и останков других перьев. Ее ждала незавидная участь сгореть в пламени печи, куда прислуга бросала весь мусор, найденный в кабинете. Но Маха не жалела ни о чем, ведь редко кому выпадает такое счастье - быть на минуту музой великого человека.

  В томленьях грусти безнадежной

  В тревогах шумной суеты,

  Звучал мне долго голос нежный

  И снились милые черты...