Аннотация: "Дружище пулемет это умеет - вколотить что-то, а в плоть или сознание - ему безразлично."
"Ды-ды-ды-ды",- стучит пулемет. "Нц-нц-нц",- звенят мои зубы. Прошлого и будущего нет, только прицельная планка.
Я открываю пошире рот, чтобы не расколоть пережевывателей пищи. Хрен с ними, с ушами, барабанные перепонки зарастают. Наверное... А зубы - это, знаете ли, улыбка: щербатым как баб цеплять? Хотя, конечно, можно, как Энрих, хвастаться, что в битве за правое дело потерял. Бабы - они наивные, как дети - клюют! Но вот и я знаю, и Энрих сам про себя, что в зуб ему дали, конечно, правильно, но никак не за правое дело. О правом деле мы можем только мечтать! Зохан, как сейчас помню, у костерка хлебнул маленько косорыловки, помрачнел и до-о-олго молчал. А потом сказал, аж тошно стало. "Если я приду домой, - говорит, - обниму жену, посмотрю на детей, все равно от кого они, а потом заявятся такие как мы... Я, конечно, понимаю, право сильного - уважаю, сам такой. Но возьму вилы и насажу на них кишки первого, кто сунется. Други его потом, может быть, объяснят его жене, что умер тот, как герой... Это тоже понимаю, это тоже нужно. Может и не одного успею оприходовать... Надеюсь, что не одного. Я не побегу. Никогда. Я там и лягу. Надеюсь, что так и произойдет, счастлив был бы так помереть..."
Как чувствовал... На утро в дозоре его прирезали. Смерти все равно, что ты думаешь о правильности или неправильности: придет и привет, сочиняй сержант сказку о ратном подвиге. Нужна ли его жене правда, что зарезали славного Зохана, как барана? Я не сержант, сказок сочинять не умею. Увидел бы Гертруду - отвел бы стыдливо взгляд. Может, потому, что делились мы пайкой и одеялом с ее мужем пару лет; я вот перед ней, а он - не помню, где прикопали. А может, потому, что разделили с ребятами его скарб, оружие и долю - живым же ведь нужнее... Хотя, быть может, просто, отвернувшись прошел бы мимо. Да, скорее всего, так.
"Да-да-да", - соглашается со мной пулемет. Он, делатель вдов, всегда со всем согласен, только патроны подноси. "Глнц-чк-чк", - осиротело жалуется боек. Только это ему и нужно, как жадной до блуда шлюхе - бить по капсюлю. Я уважаю его точку зрения - ему, главное, работать как часы, а куда прилетит - в плоть, кочку или древесный ствол - фиолетово. Это мне нужно решить - куда. Мы с пулеметом - одна команда, лучшие друзья: у него нет жены, перед которой бы краснеть пришлось, а его создатель, даже если и похвалить за "дитятко" справное, посмотрит лишь мутным взглядом - он свое создание продал и уже за него не в ответе. Удобно, черт побери, с человеческими захребетниками все сложнее.
Сколько раз я задавался вопросом: "С какого перепугу здесь оказался?! Как оказался в центре бесчеловечного кошмара?"
Ну, ладно, эльфы - не люди... Хотя... Жить, наверное, каждый хочет, пусть и вечно. Я не думаю, что жизнь без старости так их утомила, что цепляются "уставшие" за каждый подлесок с упрямой отчаянностью. Они, конечно, странные гады, подлые и надменные, но жить хотят. И мы хотим. И кто скажет, кто больше достоин коптить небо? От моей житухи меня тошнит, но что делать, приспосабливаюсь. Работаю, тьфу... Работаю, чтобы принести Кендре снятых с трупов эльфийских цацок, тряпок, купленных на торжке, да шестерым своим детям пожрать. Кендра, конечно, в огороде корячится да бельишко стирает, чтобы медяк лишний заработать. А я - здесь, геройствую. Работа, будь неладна...
"Патроны!" - рычу я, открывая затворную планку. Энрих сует новую ленту, только что заправленную третьим номером, мальцом по прозвищу Чиж. Его мы подобрали в сожженной деревеньке пару недель назад - эльфы всех вырезали, а он успел нырнуть в колодец. Эльфы любят вырезать всех, не оставляя свидетелей, они это умеют с изощренным изяществом. Я, с пулеметом - тоже. Может быть - без изящества, как мясник, но умело. Много ли, скажите, я могу заработать плетением лозы? А вот, освоил военную профессию, гномью механику изучил вдоль и поперек, и...
"Клац", - звякнул затвор. "Дых-дых-дых", - загрохотал мой механический дружище. Да, патроны дороги, но на княжьей щедрости я сейчас и отрываюсь. За него же, кровопийцу, дерущего налоги, за его же последышей, которые будут драть еще больше. А, может быть, за Чижа, который упрямо не хочет уходить, или за своих шестерых, чтобы они не стали подобными "чижами"? Нет во мне понимания! Почему людям нужно всегда оправдание?
Эльфы - оборзели, так нам и сказали. Эльфы отбирают у нас жизненное пространство. Эльфы могли бы, но не остановили чуму. Может быть, они же ее и напустили? Их меньше - нас больше, это ли не доказательство? А кто просил давать доказательства, когда пришли в деревню и забрали каждого третьего мужчину в ополчение? Копьецо в руки, дощатый щит - и вперед, под меткие стрелы! Сколько нас обратно вернулось, чтобы помнить оправдания? А ораторы - живы-здоровы... Практически все. Ну, может быть, князь... Воевода, по-моему, молчал, хотя и его...
Да что я считаю?... Вернулся после первого рейда, обнял Кендру, заделал шестого. И знаете, так тошно стало! От обычной жизни. От размеренных дел. От пустоты бессонных ночей. Казалось, что где-то в лесах потерялась часть меня, и нет от этого покоя. Жена все ходила, ходила, в глаза смотрела, дергала за рукав: "Что ты молчишь?" Что ей ответить? Что жизнь неправильна, а объяснить слов не нахожу?
Через девять месяцев, когда повивальная бабка принесла мне обмытого мелкого, а Кендра с голодухи молоком не могла его кормить, помыкался я по весям, помыкался да и набрел на "купцов" от наемников. Десятый рейд уж по найму. Знаю, тоже неправильно, но честнее. Мы здесь, они там - проложена разграничивающая полоса, определен враг, которого можно уничтожить. Наверное все закончится, когда закончатся патроны.
"Глнц-чк-чк"
"Патроны!"
"Клац"
За патронами мы с Энрихом и ходили к гномам, когда на отряд налетели эльфийские "ловцы". Вернулись в лагерь, а там - мама дорогая! Князя, что привез золото на припасы, остроухие с собой увели, равно как и кое-кого из наемников. Всего - шестерых. Любят эльфы такое число, священное оно у них. Казнь показательную любят устроить. Выловят кого-то из людской знати или бойцов, отличившихся в битвах, и развесят пленников на суках священных дубов. Режут людей острыми кварцевыми ножами. Умело режут, бывало, и по три дня те помирают... Не по-человечески развлекаются, они не люди, мы пленников конями разрываем. Это, как сказал сержант, гуманнее... А на дубах помирать три дня - негуманно.
Побродили мы с Энрихом по уничтоженному лагерю, собрали трупы товарищей, погребальный костер устроили. Добра с отряда на нас двоих набралось достаточно: либо новых головорезов нанимать, либо продать все и жизнью довоенной жить. Либо-либо, а выбрать нечего, неправильный какой-то выбор. Сидели мы со вторым номером, смотрели на сжираемых пламенем наемников, курили молча. Тут-то Чиж и нарисовался - он вслед "ловцов" ходил, отследил священную поляну. Знаками нам показал: так, мол, и так - говорить малец или не мог, или не хотел, мы в отряде за две недели не разобрались. Энрих все еще смотрел на связку отрезанных острых ушей, прикидывая, сколько серебра нам за них княжий меняла отвалит, а я выбил трубку о сапог, взвалил на плечо сработанного гномами механического друга и пошел вслед за "ловцами". Без Энриха, конечно, тяжеловато пришлось бы, но он подхватил ведра с патронами и тоже пошел. Не разговаривали мы, не знаю, почему второй номер так поступил, может еще больше трофеев отрезать захотел. Татуированные уши эльфийских диверсантов втрое ценнее обычных.
У нас есть мнение, что эльфийские "ловцы" - лучшие их бойцы. Говорят, что эльфы считают, будто бы отряды наемников среди людей лучшие. Про людей всегда знал - ерунда, про "ловцов" сейчас понял - ерунда такая же. Собрались кучкой на поляне, развлекаются с повешенными. Те орут, эти возбужденно гомонят...
"Ды-дых, ды-дых, ды-дых" - очередями обрабатываю подлесок и кусты. Время большой жатвы закончилось, в прицельной планке перестали мелькать мечущиеся фигуры. Три ленты по семьдесят патронов дырявили все гомонящее и орущее, выбивая дерьмо с кровью, отрывая руки-ноги-головы, раздирая эльфийскую и человеческую плоть. А подлесок - на всякий случай, поскольку должна вторая дозорная тройка где-то обитаться...
Пулемет, конечно, штука хорошая, только без прикрытия - не очень. В глазах - лишь сектор обстрела, в ушах гул. Подберется кто со стороны - не заметишь, как в темечко шпилька прилетит. Чиж - парнишка толковый: арбалет подхватил - и в кусты. Энрих печально на меня посмотрел и с самострелом отвалил в другую сторону. А я знай по подлеску "ды-дых, ды-дых", привлекаю к себе внимание.
Эльфа в лесу заметить непросто, но я заметил. Тень промелькнула, когда лента закончилась. Я вскочил, выдернул и метнул засапожник, но ударило, отбросило, задохнуло болью. Лежу, чувствую, что в яремной впадине стрела торчит, кашель начинает бить, выталкивая из трахеи кровь. Думал, что от стрелы в горле - верная быстрая погибель; не врачеватель, но знаю, что там, в тугом узле, и крупные вены, и дыхательные пути... Но мне, как всегда, везет - обделаться можно - куда-то не туда воткнулось, теперь десять-двадцать минуток помучиться придется с ощущением застрявшей кости в горле. Щеку, прижатую к траве, карябают сухие еловые иголки, одним глазом вижу испуганного Чижа и осевшего с ножом между ребер остроухого, а другим - лишь пересохшую без дождей землю. Мне больно, но на душе радостно - попал! Мне хорошо еще и от того, что чувствую, впервые за несколько лет - все правильно, все так и надо. Смерть честна - попробуй жить правильно в другой жизни. Эльф смотрит на меня, я смотрю на него - мы можем наконец спокойно друг друга рассматривать. А затем он опускает веки, скрывая зеленые свои гляделки - сдох наверное. Мне тоже пора, хватит уже лежать, хрипеть и булькать, но что-то задерживается Морана. То ли меня, своего жнеца, приберегла напоследок, то ли я ее слишком работой нагрузил... Я закрываю глаза - может, так побыстрее. Если минуток через пять моя хладная возлюбленная не придет, то надо найти в себе силы и пошевелить засевшее древко...
А пока есть время полежать, подумать... Говорят, что вся жизнь должна перед глазами промелькнуть, но лезут в голову лишь вспышки выстрелов да ломающиеся под пулями маленькие фигурки. Да, дружище пулемет это умеет - вколотить что-то, а в плоть или сознание - ему безразлично. Хорошую машинку гномы собрали, хотя и какую-то неправильную, не для нашего мира.
Что мне круговорот моей жизни? Я не хочу в последние минуты вспоминать детство, пьяного отца и чахоточную мать. А во взрослости что памятного? Церковные службы, полевые работы, грязные дороги войны? Я не вспомнил ничего, даже Кендру и шестерых отпрысков. Не хотел, поскольку всю свою жизнь помнил - должен им всем, должен. Князю должен, родине большой и родине малой, пастырям церкви и памяти предков - одни сплошные долги! Я должен был постоянно работать, в чем бы работа ни заключалась, в косьбе, торговле иль убийстве. А сейчас все просто: лежать, хрипеть, булькать пузыристой кровякой и считать, что, наконец, все правильно.
Зашуршала трава. Я открыл один глаз и увидел женщину. Лицо ее было каким-то ошалелым, весь подбородок в бурых потеках, а руки по локоть изрезаны острым ножом. Морана, черт тебя подери, думал, что ты симпатичнее и расторопнее. Ну же, ну! Она наклоняется надо мной, касается оперенного древка, меня ослепляет боль, и я проваливаюсь, проваливаюсь, прова...
Я сидел и чистил пулемет - привычка у меня такая. Напротив сидел эльф. У меня повязка на горле, у него на ребрах. Еще с того момента, когда там, возле поляны, друг друга продырявили, завелась у нас игра в гляделки. Не по злобе, не с мыслью прирезать вновь друг друга - оба уже померли и возродились вновь. Не знаю, что там творится в его остроухой скуластой башке, но злобы нет, ее бы учуял. Он также во мне ее не чувствует - говорят, что распознавать чужие эмоции они хорошо умеют. Мы не разговариваем, у нас молчаливое царство.
Живет нас здесь четверо молчаливых. Чиж - паренек, прибившийся к наемникам; не знаю, говорить не может или не хочет. Лесная ведьма, что спасла меня и эльфа; странное создание с отрезанным языком. То, что эльфы у нее язык отрезали, наверное, хорошо - заклятия накладывать теперь не может, только знахарством занимается. А вот то, что лечит и палача своего, и человека, пришедшего на выручку - это странно. Хотя, чего врать, не на выручку я ей шел, а мстить. Я молчу потому, что стрела разорвала голосовые связки. Эльф молчит, наверное, потому, что человечьему языку не обучен, да и обучить некому - все немые. А вокруг - лес шумит на ветру, птицы поют, дождь иногда шуршит по листве, бьет дробью по кровле хижины. И от молчания нашего неожиданно я стал остро чувствовать и что эльф про меня думает, и как деревья перешептываются, и о чем птахи чирикаются. Иногда мне кажется, что Морана таки прибрала нас к себе, поместила в рай. Но пойду дрова колоть, повернусь неосторожно, захриплю от боли... Нет, вроде бы жив. Так от чего меня не оставляет чувство правильности?
Энриха я больше не видел. Чиж искал его тело, но не нашел. Я не удивлюсь, если собрал он трофеи, обменял на звонкую монету, пришел к Кендре, рассказать про мою славную смерть, да так и остался утешать вдовушку. Второй номер - всегда второй номер, будет с упорством рассказывать, что потерял зуб за правое дело. Хорошо если так, поскольку, как всегда, прикроет мою задницу - я никуда уходить отсюда не хочу. Я чищу своего механического друга каждый вечер: у меня ведро патронов, и я помню слова Зохана. Если придут такие, каким был я, то мы с пулеметом готовы. Остроухие не придут - наш эльф знаками объяснил, что он из последнего отряда "ловцов", нет их больше. Еще он знаками пытался объяснить, глядя на пулемет, что вроде бы и не гномы его делали. Что якобы внуки внуков моих внуков решили изменить свое время, для этого дедам дедов своих дедов, то есть нам, продавали это оружие, мол, хотели извести эльфов под корень. Не знаю, есть такая магия или нет, да и правильно ли я его понял. Остроухий долго старался, и веточкой чертя картинки на песке и пальцами буквы изображая. Лесная ведьма на такие объяснения пожала плечами. Правильно сделала, мудрая женщина: объяснения нужны тем, кто хочет вогнать вас в долг, а мы здесь от своих старых отказались, а новых брать не хотим. Ну, возможно, один - друг перед другом. А мудрые объяснители придумают сказку, будто бы мы, люди, не геноцид устроили, а уплыл бессмертный народ за моря, в легендарную, недоступную для смертных страну. Знаю, найдутся такие, что поверят.
Я в байки объяснителей больше не верю, поэтому чищу каждый день пулемет, кто бы его ни сделал. У меня есть ведро патронов, но я надеюсь, что механический друг будет, как и мы все, молчать, уступив голосу вечного леса.