Я мало похожа на тургеневскую девушку. Короткая медная стрижка с мелированием, за плечами журфак и рюкзак, школа каратэ и два мужа. Не лесбиянка, мягко скажем. По характеру Татьяна Толстая. "Интеллект - моя эрогенная зона" - любимая фраза из Марии Арбатовой.
Вот села сдуру перекурить в Лефортовском парке. Раскрыла томик, да нет, не Бунина - Жана Жене. Зачиталась. Робкие скользкие лучики апреля щекотали бледно-помятую, изможденную зимней спячкой кожу.
И вдруг меня обволакивает дерьмо-моче-спиртовое облако. Удушливая вонь давно не мытого тела шибает в нос. Машинально хватаю носовой платок как респиратор и смотрю по сторонам. Треск весенних веток заставляет оглянуться. В метре от меня, в голой слякоти копошится некто. Бородатое, неопределенного возраста, в дырявой сизой лыжной шапочке. Оно держит в руке бутылку какой-то мути, другой разворачивает грязную газету.
Свежий ветерок подул с другой стороны, и я осторожно опустила платок. Черт, других лавочек в обозримом не было. Какого хрена! Кладу книжку в рюкзак и вдруг слышу шепеляво-сиплое бормотанье под аккомпанемент позвякивающих пустых бутылок:
- Thигаетки не найthеця? - и рука с длинными и черными, как семечки, ногтями нетвердо потянулась в мою сторону. Лицо цвета тертого картофеля в замысловатой игре синюшно-багровых и мучных тонов с пористым носом и подбитым глазом щурилось подобострастно и заискивающе.
Я поднялась, достала и протянула сигарету. Вспомнился анекдот про тургеневскую девушку. Хватая Winston, он коснулся ногтем моей руки. Ух, как меня передернуло.
- А thаthигалоцки? - просипел он, обнажая беззубую верхнюю десну.
Я представила, как бомжара дотронется до меня или хотя бы до моей зажигалки, и почувствовала позывы в гортани. Переменный ветер донес до меня очередную порцию помоечных ароматов, и кровь ударила в темечко.
- А не пошшшел бы ты... Еще пойла своего предложи.
- Кто ж тебя обидел, как не ты сам, пьянчуга? Что ты, мразь, бога-то всуе? - я завелась. - Миазм ты, бля, ходячий. Живешь, чтобы гадить-гадить. Ну, кому от тебя польза, скажи?!
- Я не вшегда такой был. У меня маклеthы кваthтиthу отобthали, thена пthопила вше theньги... - и рукавом цвета прошлогодней слякоти он смачно размазал соплю по бороде с колтунами. - Я бутылки thдам, и куплю thебе воthки, хоциc?
- Ага, и закуски в мусорных баках вместе нароем. Ты что больше уважаешь, картофельные очистки или колбаску с плесенью?
- Я thиву цихо, никого не обиthаю.
- Слушай, а кому ты пользу хоть какую приносишь? Зачем ты живешь вообще? Вот скажи, кроме кучек дерьма ты след хоть какой на этой земле оставил?
- Я не вшегда такой был, - и он полез за пазуху, сопя покопошился и вытянул замусоленный бумажник.
Неслушающимися треморными руками он достал из бумажника фотографию и протянул мне. На черно-белом фото был молодой смуглый красавец. Знакомое лицо. Точно, актер, в кино видела, звезда семидесятых или восьмидесятых.
- Это ты что ль? - я не могла поверить.
- Я, я, я, - два последних зуба показались в слюнявом рту.
Он харкнул по-весеннему зеленовато, и плевок повис на сломанной ветке нелепо, как ольховая сережка на липе.
Я вспомнила, актер на фотке снимался в "Белом солнце пустыни". Неужели он? Черты лица похожи. Да что он мне лапшу на уши! Эта дрянь в самооправдание сейчас и Рыбниковым, и Тихоновым представится. Мерзость.
- Да ты хоть режиссера знаешь? А в каком году фильм снимался?
- Влаthимиth Яковлевиц меня оцен хвалил, а thело было в сыthысят thевятом...
Он врал, как все пьянчужки, вернее фантазировал. Я встала, бросила ему в лицо фотографию и свое последнее:
- Живут же такие...
И, не оборачиваясь, вприпрыжку полетела к трамваю.
В редакции, вспомнив бомжа, первым делом вымыла руки. Потом ради смеха открыла кинословарь и прочла: режиссер - Мотыль Владимир Яковлевич, фильм вышел в прокат в 1970. Значит это был он, подумала я. При мысли вернуться и поговорить меня передернуло. Так и не пошла. А вот из головы не выходит.
А еще я решила не выбрасывать больше пустые бутылки в мусоропровод. Ставлю их аккуратненько у мусорного бака возле соседнего дома.