Дмитриев Геннадий Иванович : другие произведения.

Девочка и кошка сборник рассказов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Геннадий Дмитриев

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Девочка и кошка

  

рассказы

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Оглавление
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Девочка и кошка

  
   Планер уверенно набирал высоту. Облако, породившее восходящий поток, висело надо мной, и с каждым витком спирали становилось всё ближе и ближе. Лёгкое, невесомое, белоснежное издали, вблизи казалось оно тяжелым, тёмным и мрачным, накрывшим собою весь мир. Грязные, тёмно-синие космы свисали по краям. Облака образуются от термических потоков, когда теплый влажный воздух, поднимаясь вверх, охлаждается и превращается в обыкновенный туман. Облачко, рожденное потоком, растет, развивается, и превращается в тяжелое кучевое облако, которому больше не нужен родивший его поток. Оторвавшись от него, оно само, словно огромным насосом, всасывает в себя воздух, образуя новое, мощное восходящее течение.
   Как дети, выросшие, возмужавшие и покинувшие родительский дом, гордо плывут облака над необъятными просторами, чтобы где-то там, в далёком краю, упасть проливным дождём на землю и умереть.
   Планер уже под самым облаком, пора выходить из спирали и продолжать полет по маршруту, но я решил набрать еще несколько сотен метров. В облаке восходящий поток усилился, и когда я попытался выйти из него, то уже не смог. Планер не слушался рулей, продолжая вращаться, поднимался всё выше и выше. Да и выходить из потока опасно, рядом, воздух с такой же скоростью устремляется вниз, и резкий переход из восходящего потока в нисходящий может разрушить лёгкий летательный аппарат.
   Теперь меня несло вместе с облаком в неизвестном направлении. Я пожалел о своей глупости. Поздно. О полёте по маршруту нечего было и думать. Вырваться бы целым из этого потока. Меня тянуло вверх, но на трех с половиной тысячах метров поток стал ослабевать, и на четырех облако отпустило меня. Хорошо, что так всё кончилось, без кислородного прибора я мог потерять сознание, если бы затащило выше.
   Облако, взявшее меня в плен, распадалось, таяло, исчезало. Под крылом лежали поля, лесополосы, узкие ниточки просёлочных дорог, вдали, в синеватой дымке, угадывался берег моря. Нужно подойти ближе, и по очертанию береговой линии восстановить потерянную ориентировку. Но пока я летел в сторону побережья, пока сличал карту с местностью, кружа над берегом и не находя знакомых ориентиров, планер потерял высоту. Связи с аэродромом не было. Напрасно пытался я зацепиться за какой-нибудь поток, воздух был тих и спокоен. Пора выбирать место для посадки. Под крылом проплыла бухта, небольшое селение, стоящий на рейде парусник да лодки у причала. Ни этой бухты, ни похожего селения, на карте я не находил.
   Посадив планер в поле, недалеко от поселка, я тупо уставившись в карту, пытался определить своё местонахождение. "Нужно идти в село" - подумал я, и посмотрел в том направлении, где находился неизвестный мне населенный пункт. И вдруг увидел маленькую девочку, лет десяти, которая бежала к планеру.
   - Птица! Птица! - кричала она. - Какая красивая птица!
   Она подбежала к планеру, поздоровалась с ним, а потом и со мной.
   - Как зовут твою птицу? - спросила девочка.
   - Ее зовут "Бланик", - ответил я.
   - Это некрасивое имя, придумай ей другое! У птицы должно быть красивое имя.
   - Но я не могу придумать другое имя, так называется этот планер.
   - Тогда я сама придумаю имя для нее, хочешь?
   - Ну, что ж, придумай, - ответил я.
   Пока девочка придумывала новое имя для моего планера, я спросил:
   - Скажи, а как называется этот поселок?
   - Это Каперна.
   - Какая Каперна? - удивился я, населенного пункта с таким названием на моей полетной карте не было.
   - Та, что между Лиссом и Зурбаганом, - ответила девочка. - Разве ты не знаешь?
   Я остолбенел. Боже мой! Куда я попал? В какие края занесло меня это облако? Как бы там ни было, но я не мог попасть в мир, придуманный Грином!
   - А ты ничего не путаешь? Это действительно Каперна, что находится между Лиссом и Зурбаганом?
   - Да, да, именно та Каперна!
   Нужно пойти в посёлок, дать телеграмму в аэроклуб, чтобы выслали самолет-буксировщик. Но куда? Куда должен вылететь буксировщик? В ту далёкую страну, существующую лишь на страницах произведений Грина? Что же это было за облако? Какое-то не такое оно было. Слишком тёмное. И поток усилился сразу, а не постепенно, как обычно. А может быть, мне это только снится? Все это сон. Нет, не похоже. Но, все равно, нужно идти в посёлок.
   - У вас есть почта, телефон, телеграф?
   - Нет, - ответила девочка, ничего такого у нас нет. Ни почты, ни телеграфа.
   - А что, если кому-то из жителей нужно отправить письмо?
   - В бухте стоит корабль. Если хочешь отправить письмо, напиши и отдай его капитану. Завтра утром он уйдет в Зурбаган. Там есть почта.
   - И часто корабли приходят в вашу бухту?
   - Нет, нечасто, - вздохнула девочка, - совсем не часто, только иногда, по дороге в Лисс или в Зурбаган. А на прошлой неделе, - продолжала она, понизив голос до шепота, - к нам приходили пираты, на большом черном корабле. А за мысом, их ждал большой-пребольшой фрегат. И был бой, настоящий морской бой! Я слышала, как стреляли пушки! И пиратский корабль утонул.
   - А может быть утонул другой корабль?
   - Нет, - вздохнула она, - утонули пираты. Потом, на другой день, к берегу прибило обломки: кусок мачты и флаг. Такой страшный, весь чёрный с черепом и костями. Я его спрятала в своей хижине.
   - Не надо было этого делать. Что сказали твои родители?
   - Мне никто ничего не сказал, - вздохнула она. - Я живу одна. Мои родители утонули, их корабль разбился о скалы в проливе Кассет.
   - Бедный ребёнок! Ты живешь совсем одна?
   - Нет, с кошкой. У меня есть кошка, она такая ласковая, пушистая. Мы спим вместе, обнимемся, и спим. Она поёт мне песенки, а я пою её молоком.
   - А где ты берешь молоко?
   - Соседи приносят. Они приносят молоко мне, а я отдаю кошке.
   - А что же ты ешь сама?
   - Вчера мне приносили кашу, а сегодня я ела рыбу. В поселке много добрых людей.
   - Мне нужно сходить в поселок, сообщить туда, откуда я прилетел, где я нахожусь. Хотя я этого и сам не знаю.
   - Тогда напиши письмо, и отдай капитану корабля.
   - А как называется тот корабль?
   - "Бегущая по волнам". Так и скажи: "Передайте письмо капитану "Бегущей по волнам"".
   - А капитана зовут Вильям Гез?
   - Нет, его зовут Владимир Иванович.
   - Ты его знаешь?
   - Конечно! Он иногда катает меня на своем корабле.
   "Что-то не так, - подумал я, - похоже, что я нахожусь где-то между реальностью и фантазией. Может быть и название корабля, и населенных пунктов взяты из произведений Грина? И все это не имеет никакого отношения ни к Фрези Грант, ни к Ассоль?"
   - А ты слышала что-нибудь о Фрези Грант?
   - Да, - девочка снова заговорила шепотом, - совсем недавно я видела ее! Она шла по лунной дорожке, прямо по волнам!
   - Тебе это не показалось?
   - Нет, это была она! Я точно знаю.
   Всё перепуталось у меня в голове. Где же я всё-таки нахожусь? Нужно пойти в посёлок, может быть, удастся прояснить ситуацию.
   - Я схожу в посёлок.
   - Сходи, а я побуду с твоей птицей, можно?
   - Конечно, можно.
   - Мы с ней подружимся! Иди, а я пока придумаю ей имя.
   Я спускался по узкой, крутой тропе. Рассматривал сверху и посёлок, и бухту, пытаясь высмотреть что-либо, указывающее на принадлежность к нашему, привычному миру. Но кроме красных черепичных крыш, корабля, стоящего на рейде, нескольких парусных и гребных лодок у причала, ничего не увидел.
   Я шёл по пыльной улице мимо маленьких домиков, утопающих в зелени садов, и вдруг на одном из них увидел надпись: "Почтовое отделение Береговое".
   "Село Береговое, сто пятьдесят километров на северо-восток от аэродрома. Какая, к черту, Капера?!" - пронеслось у меня в голове.
   Я зашёл на почту. Всё как обычно. Телеграф, телефон, прием посылок и бандеролей. Двое посетителей: мужчина и женщина - видимо, ждут телефонные переговоры.
   - Можно дать телеграмму? - спросил я девушку, работницу почтового отделения.
   - Можно, вот, заполняйте, - она протянула мне бланк телеграммы.
   - Это село Береговое?
   - Да, Береговое.
   - Слава Богу! А то я уже подумал... Тут одна девочка...
   - Вы, наверное, встретили Алису? Она Вам наговорит! Бедный ребенок. Она живет в своем, выдуманном мире, и никак не может свыкнуться с реальностью.
   - Конечно, - вздохнул я, - она ведь живёт одна, с кошкой.
   - С кошкой? Да нет у нее никакой кошки! Родители терпеть не могут в доме животных! И живёт она не одна, у неё порядочная семья, отец - очень состоятельный человек, директор банка! Они приезжают сюда каждое лето, у них своя яхта. Настоящий трехмачтовый парусник! Видели? В бухте стоит. Девочка не совсем нормальная. По каким врачам они её только не возили! И к заграничным профессорам ездили - ничего не помогает. Она никак не может осознать реальность, живёт в сказке, которую выдумала сама. Доктора рекомендуют чаще бывать на природе, вот и ездят сюда каждое лето. Бедные, родители, как они с ней мучаются!
   - Это родители у нее не совсем нормальные! - ответила женщина, ожидавшая телефонные переговоры. - Они никак не поймут, что ребёнку не нужны американские мультики, роскошные автомобили и яхта - ребёнку нужна сказка. Ей не нужны компьютерные игры, тамагочи, куклы "Барби", ей нужна кошка. Обыкновенная, живая, пушистая кошка! Дома только и разговоров, что о деньгах, о вкладах, о процентах. Вот она и выдумала себе сказку. А ребёнок вполне нормальный. Ей дарят подарки, дорогие игрушки, но никто из них не способен подарить ребенку сказку. И кошку, о которой она так мечтает.
   Отослав телеграмму, я вернулся к планеру. Девочка гладила его рукой и разговаривала с ним.
   - Ну что, ты придумала имя моей птице?
   - Придумала! Я назвала её Ассоль. Мы с ней подружились.
   - Но этим именем звали девочку, которая ждала корабль под алыми парусами, разве это имя годится для птицы?
   - Ведь это красивое имя?
   - Красивое.
   - Ну вот, я буду звать твою птицу этим именем. Ассоль очень хотела, чтобы к ней приплыл корабль с алыми парусами, и он приплыл. Если чего-то очень, очень хочешь, то обязательно сбудется. И твоя мечта сбудется, потому, что я назвала этим именем твою птицу.
   - А у тебя есть мечта?
   - Есть, только это большой секрет, очень большой. Но тебе скажу. Я хочу летать, летать, как птица.
   - За мной скоро прилетит самолёт. Птица эта сама не может подняться в небо, у нее нет мотора. А когда прилетит самолёт, я попытаюсь воплотить твою мечту. Подождешь?
   - Подожду, мне ведь некуда спешить.
   В ожидании самолета я рассказывал девочке о полетах на планере, о восходящих и нисходящих потоках, облаках, объяснял действие рулей. А она рассказывала о море, о пиратах, о девушке, бегущей по волнам, и корабле под алыми парусами.
   Самолёт прилетел через два часа. Жора, пилот Як-12-го, подошел к нам:
   - Как тебя сюда занесло? Давай, подкатим планер поближе, подцепим фал.
   - Погоди Жора. У меня просьба. Сделаем круг, прокатим девочку на планере.
   - Времени нет! Скоро вечер, что, садиться потом в сумерках будем?
   - Да, успеем мы до вечера. Поднимешь меня на триста метров, сделаю круг и сяду, потом полетим.
   Жора посмотрел на часы.
   - Ладно, успеем, давай подкатим планер.
   Мы подкатили планер поближе к хвосту самолета, и прицепили буксирный фал. Я подошёл к девочке.
   - Я могу исполнить твою мечту. Хочешь полетать со мной на этой птице? Сама будешь ей управлять.
   - Я?! Ты возьмешь меня?! Конечно! Конечно, хочу!
   - Тогда садись в первую кабину. Когда взлетим, возьмешь штурвал, поставишь ноги на педали, будешь повторять движения за мной. Понятно?
   - Понятно!
   - Ну, тогда полетели.
   Мы уселись в кабину, я подал Жоре знак, что к взлету готов. Самолёт медленно продвигался вперед, выбирая слабину фала. Когда он натянулся, Жора увеличил мощность двигателя до взлетной, и мы начали разбег. Планер уже оторвался от земли, а самолёт всё ещё бежал, поднимая пыльный след. Наконец этот след оборвался, и самолет пошел вверх, увлекая нас за собой. Мы набрали высоту. Жора помахал крыльями, подавая знак, что я могу отцепить планер от самолета. Я потянул ручку отцепки, освобождаясь от буксира.
   Мы летели над бухтой, над поселком с красными черепичными крышами, над стоящим на рейде парусником и лодками на причале. Девочка держалась за управление, повторяя мои движения, и с замиранием сердца смотрела на великолепный мир, плывущий под крылом. Нас окружала тишина, и только ветер свистел в крыльях. Душу наполняло ощущение полета, свободы, легкости и безмятежного счастья. Ребёнок, впервые поднявшись в воздух на легком безмоторном аппарате, ощутил себя птицей в бескрайней синеве неба.
   Когда мы приземлились, она бросилась мне на шею и прошептала:
   - Спасибо тебе. Ты исполнил мою мечту. Теперь я тоже умею летать, как эта птица!
   Жора уже прицепил к планеру фал, и я сказал девочке:
   - А теперь, прощай. Мне нужно улетать.
   - А ты вернешься когда-нибудь?
   - Да, я вернусь, я непременно вернусь, сюда, в Каперну, что между Лиссом и Зурбаганом.
   Со стороны поселка поднялся столб пыли, он приближался. К нам на большой скорости мчался джип. Он подъехал и остановился возле планера. Мужчина и женщина выскочили из него, и бросились у девочке.
   - Алиса! Опять ты сбежала из дома! - строго сказал мужчина. - Быстро садись в машину! Снова ты морочишь людям голову своими бреднями! Сколько раз тебе говорить, чтоб без разрешения родителей ты не смела выходить из поселка?!
   Девочка посмотрела на меня, на глазах ее выступили слезы.
   - Прощай, не верь им! Это все неправда, я живу одна. Одна, с кошкой!
   Она сложила руки, будто прижимала к груди маленького зверька, повернулась и побежала к машине.
   - Простите её, - сказал мужчина, - она всегда рассказывает людям разные глупости. Не обращайте внимания.
   - За что же я должен простить её? - ответил я. - Ведь это не глупости, и не бредни. Это мечта.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Одинокая женщина на ночном шоссе

  
   Шел дождь. Взмах стеклоочистителей сбрасывал со стекла капли воды, убирая пелену с глаз. Фары выхватывали из темноты мокрую дорогу, грязную обочину и пространство, расчерченное косыми полосами дождя. Иногда проносились встречные, ударяя светом по глазам, и заливая водой и без того забрызганное ветровое стекло.
   Отпуск начался дождём. Можно было подождать до утра, и выехать на рассвете, дождь, возможно и прекратится, но я люблю, когда отпуск начинается с дороги. Еще днём мой ум занимали алгоритмы, программы, а сейчас старенький "жигулёнок" уносит меня в ночь, сквозь дождь и ветер за перевал, туда, где нет ни задач, ни формул, ни научных семинаров, где есть только море и горы, полные покоя и тишины.
   Минула полночь, встречные попадались реже, и летящие навстречу капли дождя, в свете фар, создавали впечатление нереальности мира, затерянного в глубокой ночи. Реальность осталась где-то там, за чертой угасшего дня, а здесь, в темноте, всё пространство казалось наполненным неясными призраками линий разметки, дорожных знаков, деревьев, капель дождя. Они внезапно возникали из тьмы, и мелькнув на мгновение перед ветровым стеклом, вновь убегали во тьму, так и не успев обрести реальность.
   В свете фар на обочине, сквозь муть дождя возник неясный силуэт, я снизил скорость. У края дороги стояла женщина, она подняла руку. Обычно я не беру пассажиров, общество незнакомых людей, пусть даже случайных попутчиков, нарушает то состояние комфорта и спокойствия, которое дает одиночество. Но была глубокая ночь, шёл дождь, и я пожалел эту женщину, одну на мокрой ночной дороге.
   - Не довезёте до перевала? - спросила она, открыв переднюю дверь.
   - Садитесь, - ответил я, - как раз еду в ту сторону.
   Она села, и мы поехали. В темноте я не мог хорошо рассмотреть её, внимательно вглядываться в случайную пассажирку бестактно, да и отвлекаться от управления на скользкой ночной дороге опасно, но что-то показалось мне в её облике странным. Стройная фигура в дорожном плаще, спадающие на плечи волосы, и приветливые, спокойные черты лица. Но что-то было не так. Если бы я не остановился, она бы для меня осталась призраком, внезапно возникшим из тьмы, и вновь исчезнувшим в темноте. Но я остановился, и призрак одинокой женщины на ночном шоссе обрёл плоть, всё ещё оставаясь за чертой реальности. Они сидела в машине рядом со мной, но состояние нереальности не исчезало. Развеять его мог ночной разговор со случайной попутчицей, но я молчал, не желая разрушать это хрупкое очарование ночной дороги. Она заговорила первой.
   - Извините, - сказала она, - я ехала автобусом, он сломался недалеко от шоссе, вот и решила выйти на трассу, в надежде остановить попутку. Спасибо Вам. Четыре машины уже проехали, никто не остановился.
   Я бросил мимолетный взгляд на пассажирку, и понял, что мне показалось в ней необычным. Одежда её и обувь, несмотря на дождь, была сухой и чистой. Не похоже, чтобы она шла под дождём по грязной мокрой дороге несколько километров. Словно отвечая на мои мысли, она продолжала:
   - Хорошо, что ещё не было дождя, он начался несколько минут назад.
   Но асфальт был мокрым, и весьма сомнительно, чтобы здесь, в этом месте дождь начался только сейчас, ведь он сопровождает меня всю ночь. Ехали молча. Эта женщина, внезапно возникшая на ночной дороге, так и не стала реальностью для меня. Её призрак чуть дольше задержался в моём сознании, чем призраки мелькавших за окном предметов. На перевале она выйдет, пути наши разойдутся, и я больше никогда не вспомню о ней. Равнина кончилась, дорога серпантином вползала в горы. До перевала оставалось совсем немного, и я подумал: "А где же она собирается выйти?" Вблизи перевала нет ни одного селения, ни одного дома, никаких признаков жилья.
   - На самом перевале, - сказал она, - есть дорога влево, она ведет к вершине, к полуразрушенному средневековому замку, там я живу. Вам не трудно будет подвезти меня туда? А то дождь никак не кончается.
   - Подвезу, я не спешу, сегодня у меня отпуск начинается.
   - Вот и прекрасно! Спасибо Вам. Желаю приятного отдыха.
   Странным показался мне наш разговор - я не задавал вопросов, а она словно отвечала на мои мысли. Но самым странным было то, что я точно знал - никакой дороги на перевале нет. Никакой другой, кроме той, по которой мы ехали. Да и древних развалин вблизи вершины тоже не было, сама вершина отдаленно напоминала разрушенный замок, зубцы её, словно башни, впивались в небо, но никаких построек вблизи не было никогда. Я езжу каждый год через этот перевал, всю окрестность исходил пешком, с рюкзаком за плечами, и ничего подобного не видел.
   Я не ответил, ничем не выразил своего удивления, продолжал вести машину по крутой горной дороге, проходя поворот за поворотом. Но когда мы поднялись на перевал, я совершенно четко увидел перекресток, дорогу, уходящую влево, хотя никогда прежде не видел её.
   - Вот сюда, на эту дорогу, - сказала незнакомка.
   Я молча повернул влево. Дорога была узкой, крутой, сквозь заросли леса пробиралась она к вершине. "Если будет встречный - не разойдемся, - подумал я, - даже съехать некуда".
   - Не беспокойтесь, - сказала моя попутчица, - встречных не будет, по этой дороге никто не ездит.
   Лес закончился, дорога, петляя между скал, привела нас к небольшому плато вблизи вершины. У края, возле самого обрыва приютился полуразрушенный замок, которого я никогда ранее не видел.
   - Ну вот, мы и приехали, - с легкой улыбкой сказала женщина. - А знаете, что? Оставайтесь до утра, Вы ведь устали, а впереди ещё непростой путь.
   Я согласился, вопросы один за другим возникали в моём мозгу. Ответа не было. Кто она, эта женщина? Откуда здесь дорога и замок? Состояние нереальности, возникшее с наступлением ночи, только усилилось. Казалось его очень легко разрушить, стоит лишь отказаться от предложения, и уехать в ночь; скоро наступит рассвет и всё расставит по своим местам, но возвращаться к действительности не хотелось.
   - Идемте со мной, - сказала она, - машину можете оставить здесь, никто её не тронет.
   Мы подошли замку, ворота были открыты.
   - Вы не закрываете на ночь ворота? - удивленно спросил я.
   - А зачем? Эти ворота никогда не закрывают. Мне некого опасаться. Входите. Вот сюда, направо, - сказала она.
   Я вошел в небольшой зал, откуда-то сверху струился свет, но источника его не было видно нигде. Свет словно заполнял собой всё пространство. Теперь я мог лучше рассмотреть странную незнакомку. Сказать, что она была прелестна - значит не сказать ничего. От неё веяло чистотой и спокойствием. Чистотой, исходящей от непорочности души, и спокойствием существа, живущего в полной гармонии с миром.
   По узкой винтовой лестнице мы поднялись в верхний зал круглой формы с высоким сводчатым потолком, заполненный всё тем же непонятным, мягким светом. Ни на потолке, ни на стенах никаких украшений не было. Только четыре двери с обозначениями сторон света, как на старинном компасе - вот и весь интерьер зала.
   - Здесь четыре комнаты, - показала она на двери. - Можете выбрать любую, оставайтесь здесь столько, сколько Вам захочется.
   - Спасибо, но я заказал домик на причале, намерен провести отпуск там.
   - Если захотите, приезжайте сюда.
   - Но кто Вы? Я прекрасно знаю эти места, и никогда не видел ни дороги, ни замка. Откуда всё это здесь?
   - И замок, и дорога - всё это построено ещё в средние века. Часть замка уже разрушилась, но оставшиеся помещения вполне пригодны для жилья.
   - Я почему-то ни разу не видел ни дороги, ни замка.
   - Можно сотни раз проходить мимо обычных вещей, и не замечать то необычное, что кроется в них. Люди каждый день видят деревья, цветы, но не все умеют с ними говорить.
   - Разве деревья и цветы говорят? - удивился я.
   - Конечно, они говорят, надо только уметь слышать. Люди станут мудрыми и счастливыми только тогда, когда научатся понимать голоса зверей, птиц и цветов.
   - Где-то я уже слышал эти слова.
   - Они записаны в древних священных книгах.
   - Но эта дорога, замок. Причем здесь птицы и цветы?
   - Если бы Вы понимали то, что говорят цветы, они рассказали бы Вам, что мир совсем не такой, каким кажется, и Вы бы увидели и эту дорогу, и замок, и многое другое.
   - А почему же я всё это вижу сейчас?
   - Потому, что вы со мной.
   - Но кто же Вы? Каким образом очутились Вы там, на ночной дороге?
   - Я же говорила, автобус сломался.
   - Не похоже, что Вы шли под дождем по мокрой, грязной дороге! А, может быть, Вы... с другой планеты?
   Она засмеялась. Смех её звучал, как серебряный колокольчик в ночной тишине.
   - Когда вы вдруг видите то, на что прежде не обращали внимания, вы ищете инопланетян, прилетевших с далеких звёзд, и не подозреваете, что разгадка совсем близко, рядом, в вас самих. Идемте на крышу замка, я покажу Вам мир, который Вы не видели прежде, хотя и смотрели на него каждый день.
   По той же лестнице мы поднялись на крышу замка. Дождь кончился. Облака, покрывавшие небо ещё несколько минут назад, рассеялись каким-то странным образом. Над нами сияли звёзды, внизу мерцали огни города, расположенного у подножья горы, на самом берегу моря. Темные силуэты гор прорисовывались на фоне звёздного неба. И всё это: и небо, усеянное звездами с вуалью млечного пути, и горы, застывшие и темноте, и город внизу, под нами, блистающий тысячами огней, и море темное и спокойное - наполняли душу красотой и гармонией мира.
   - Как красиво! - воскликнул я.
   - Вот, взгляните, там внизу дорога, - показала она, подойдя к самому краю крыши. - Завтра, когда будете ехать по ней, сможете увидеть этот замок вон с того поворота. Это единственное место, откуда можно увидеть замок с дороги.
   Она стояла на самом краю обрыва, и у меня всё похолодело внутри.
   - Осторожно! - воскликнул я. - Так можно упасть!
   - Упасть? - она снова рассмеялась.
   Потом легко оттолкнулась и взлетела. Дыхание перехватило, я боялся пошевелиться, наблюдая за её полётом. Это был сон, волшебный, невероятный сон. Она летела, широко раскинув руки, ветер развевал её волосы. Сделав круг, она плавно опустилась на крышу замка рядом со мной.
   - Что это было? Сон? - спросил я. - Только во сне я видел, как люди летают, мне снилось, что и я умею летать.
   - Нет, это не сон, - тихо ответила она. - Все люди умеют летать, они все летали, давным-давно, но теперь они забыли об этом, и только во снах приходят к ним воспоминания далеких веков. Попробуйте, ведь это так просто! Вы тоже умеете летать.
   - Но я боюсь. Боюсь, что ничего не получится. Мне часто снилось, что я летаю, и казалось - это реальность, но просыпался, и понимал - это был только сон.
   - Не бойтесь, просто оттолкнитесь вверх и летите. Вспомните свой сон, и знайте - это был не сон, это было наяву.
   Я оттолкнулся от крыши замка, и каково же было моё удивление, когда я действительно взлетел. Я мог свободно управлять своим полётом, достаточно было только мысли. Она взлетела вслед за мной.
   - Вот видите, это совсем не трудно, - сказала она, - я покажу Вам мир, какого Вы еще не видели.
   Мы летели над городом, блистающим мириадами огней, над темными вершинами гор, над скалами и утесами, над долинами рек, серебрящихся в свете луны, над морем, отражающим звёзды в тихой, уснувшей воде. Мы поднимались всё выше и выше, и когда легкие перистые облачка вспыхнули пламенем пробуждающейся зори, она сказала:
   - Пора возвращаться, скоро утро. Нужно собрать росу с листьев и приготовить чай.
   - Вы готовите чай из росы?
   - Конечно, разве Вы никогда не пили чай из росы?
   Чай из росы был великолепен, никогда в жизни я не пил такого прекрасного напитка. Мне не хотелось покидать свою таинственную незнакомку, но нужно было ехать, на причале был заказан домик, лодка, и если я не приеду, всё это отдадут другим, хоть я и оплатил проживание на месяц вперёд. Реальность звала меня, ночь кончилась, наступило утро, день будет обыденным, таким, как всегда, но я ошибся, действительность не вернулась ко мне вместе с рассветом.
   - Спасибо Вам, мне пора.
   - Можете остаться, если хотите. Прилетайте ко мне в любое время, только старайтесь, чтобы люди не видели, что Вы умеете летать. Люди, которые не могут делать то, что могут другие, не пытаются изменить себя, а обвиняют тех, других в том, что они не такие, как все.
   - Я прилечу к Вам, обязательно прилечу.
   Я сел в машину и запустил мотор, взглянул на свою незнакомку, помахал ей рукой, и поехал. Я подумал, что так и не знаю её имени, и вдруг понял, что это совершенно не важно, не имеет никакого значения.
   Я спускался по горной дороге, туда, где на причале меня ждал маленький домик и лодка. Уже остались позади скалы, и дорога шла вдоль долины узкой горной реки. Впереди, за поворотом, показалось селение, я снизил скорость, и вдруг из густого кустарника, наперерез машине, выбежал кот. Что есть силы нажал я на тормоз. Раздался визг заблокированных колёс, и кот успел проскочить перед самой машиной. Он остановился на противоположной стороне дороги, обернулся, и посмотрел на меня диким, перепуганным взглядом.
   - Куда прешь, чёртов котяра! - гаркнул я на него. - Не видишь, что ли? Я же мог тебя задавить!
   - Разъездились тут! - прошипел он в ответ. - Бедному коту и дорогу перейти негде!
   Самое удивительное было не в том, что я услышал ответ кота, а в том, что воспринял это, как вполне естественное явление.
   - Ты извини, брат, но не видел я тебя, смотреть надо, когда через дорогу бежишь. - ответил я коту.
   - А я видел? Из-за поворота выскочил! Углядишь тут!
   - Ладно, не серчай, зовут-то тебя как?
   - Когда у людей жил, Васькой звали, а теперь никак не зовут, всё больше гонят. С тех пор как выгнали из дому, совсем жизни не стало.
   - А за что же выгнали тебя, друг кошачий?
   - Да, мясо со стола стащил! Жалко им, что ли, мяса этого?
   - Ну, зачем же ты так? Голоден был?
   - Да, нет, не голоден. А так просто. Мясо на столе лежит, и нет никого, ну, как не взять? Попробовать хотел, что они едят, и чем меня кормят.
   - Слушай, Васька, я на рыбалку еду, ты рыбу ешь?
   - Спрашиваешь! Конечно ем, если дают, сам-то я рыбу ловить не умею!
   - Тогда поехали со мной, садись, - я открыл дверцу.
   Кот вскочил в машину, и уселся на переднем сидении. Все время, пока мы ехали, он, положив передние лапы на торпедо, внимательно следил за дорогой. Когда мы выехали за пределы села, кот начал проявлять беспокойство.
   - Ты не бойся, Васька, я тебя не брошу, - успокоил я кота.
   Наконец мы подъехали к причалу. Я оставил на стоянке машину, получил у дежурного ключи от домика, взяв удочки и рюкзак, и усадив кота на плечо, пошел на причал.
   Было тихое утро, вода была спокойна и прозрачна, легкая дымка висела над морем, у самого горизонта, горы, пробудившиеся от сна, застыли на фоне посветлевшего неба; полутени-полупризраки бродили в глубинах долин, куда не проникали ещё лучи восходящего солнца. Я решил сразу же выйти в море, наловить рыбы. Сложив в лодку удочки, я спросил кота:
   - Ты как, со мной поедешь, или тут, в домике подождешь?
   - Лучше с тобой.
   - Тогда прыгай в лодку.
   Кот запрыгнул в лодку, мы отчалили. Васька уселся на корме, и никак не мог дождаться, когда мы доберёмся до места лова. Отойдя от берега метров двести, мы подошли к одиноко торчащей скале, где в прошлом году был неплохой клёв, я бросил якорь.
   - Ну вот, здесь попробуем.
   Клёв действительно был неплохой, хватило и на уху, и коту на завтрак. Уплетая только что пойманную рыбу, кот блаженно мурчал.
   - Ну что, Васька, наелся? - спросил я его.
   - Ох, наелся! Давно так не ел!
   - Тогда поплыли домой, ты-то наелся, а мне ещё уху сварить надо, я сырую рыбу не ем.
   - Ну, и зря. Сырая рыба вкуснее. Почему это вы, люди, всегда варёное едите? Ничего вы не понимаете в настоящей пище.
   Когда мы вернулись к причалу, я принялся варить уху, а кот дремал, растянувшись под теплыми лучами солнца, которое едва поднявшись над горизонтом, ласкало землю своими лучами, ещё не опаляя её полуденным зноем. Уха получилась вполне съедобная, хотя кот моё мнение по этому вопросу не разделял. От ухи он брезгливо отвернулся, проворчав:
   - Ну, какой идиот портит запах рыбы лавровым листом?
   После завтрака мы отправились спать. Я не спал всю ночь, и теперь, после сытной ухи, от усталости слипались глаза. А кот в любое время суток, после обильной еды не находил себе лучшего занятия, чем сон. Я с наслаждением растянулся на кровати, а Васька улёгся на коврике.
   - Васька, иди ко мне на кровать, - предложил я коту.
   - Раньше мне никогда не разрешали на кровати спать, - ответил он.
   - Да, ладно, ложись, я разрешаю!
   Долго уговаривать Ваську не пришлось, он залез на кровать, и улегся на подушке, у моей головы.
   Когда я проснулся, солнце уже клонилось к закату. Кот сидел на кровати, и умывался. Заметив, что я проснулся, он спросил:
   - Ну, что, ужинать будем?
   - Ты поешь, а я не буду, мне тут отлучиться надо, навестить кое-кого хочу. Дверь не закрываю, хочешь - спи, хочешь - гуляй, а я к утру вернусь.
   - Кто, женщина?
   - Не твоё кошачье дело!
   - Ясно, женщина, - философски заключил Васька. - И чем вы, люди, от котов отличаетесь? Только тем, что на двух ногах ходите, да рыбу вареную едите?
   - Ладно, Василий, потом поговорим на эту тему, - прервал я кота, - я пошёл, не скучай тут без меня.
   Я поднимался по крутому склону, а когда совсем стемнело, взлетел, и набирая высоту, направился к вершине. Всё оказалось очень просто, как прошлой ночью. Я чувствовал себя легко и свободно. Не знаю как, но я безошибочно определял направление полета. Я просто знал, что нужно лететь "туда". Вскоре я увидел зубцы вершины, чернеющие на фоне темно-синего неба, и замок над обрывом. Она стояла на крыше, и заметив меня, взлетела навстречу.
   - Добрый вечер, - сказала она. - Как Вы провели день?
   - О, я целый день проспал! Только утром наловил рыбы, сварил уху, а потом спал до вечера.
   Я рассказал ей о том, как встретил кота, как обнаружил у себя способности понимать кошачью речь.
   - Вот Вы и начинаете постигать мир, - ответила она, - а теперь мы полетим в лес, я покажу Вам ещё кое-что.
   Мы прилетели в лес, что рос у подножья вершины, и плавно опустились на землю.
   - Тихо, - сказала она, - слушайте!
   Я прислушался, звучала прекрасная тихая мелодия, словно миллионы колокольчиков звенели разными голосами.
   - Что это? - тихо спросил я.
   - Это растет трава, - шёпотом отвечала она. - Она растет по ночам, а утром можно услышать, как говорят меж собой цветы. А если подняться высоко-высоко, то можно услышать, как смеются звёзды.
   Мы снова взлетели, и набрав высоту, с которой уже не доносились звуки земли, услышали тихий серебряный звон.
   - Слышите? - спросила она. - Это звёзды смеются! Они смеются и что-то говорят друг другу.
   - А Вы понимаете, о чём они говорят?
   - Нет, для того, чтобы понять мудрость звёзд, нужно прожить много-много веков. Звёзды живут давно, очень давно, и знают то, что не ведомо людям.
   Когда мы спустились к замку, было уже раннее утро, и мы слушали, как колокольчики цветов, раскрывшись навстречу первым солнечным лучам, беседуют меж собой.
   - Мне пора, - сказал я, - нужно ловить рыбу, кормить кота.
   - Тогда летите, счастливо Вам. Я буду ждать Вас этим вечером. Вы прилетите?
   - Конечно, - ответил я, - до свидания.
   Время моего отпуска пролетело быстро. По утрам мы с котом выходили в море, ловили рыбу, а когда первые звёзды появлялись на потемневшем небосклоне, я улетал к ней, в замок на краю обрыва. Мы летали до самого рассвета, слушали, как смеются звёзды, как растет трава, как с первыми лучами солнца начинают свою беседу цветы. Мне не хотелось уезжать, я знал, что там, за перевалом та хрупкая, нежная нереальность, охватившая меня, будет разрушена, обыденность вернется в мою жизнь, в моё сознание, и всё снова станет серым и блеклым. Я хотел остаться, но не мог - меня ждала работа, диссертация, невеста, которая так не хотела отпускать меня одного перед самой свадьбой.
   Я собрал вещи, погрузил их в машину, и сказал коту:
   - Ну что, Васька, поедешь со мной в город? Будешь жить у меня.
   - Поеду, я ведь уже привык к тебе.
   - Тогда садись, поехали.
   Кот прыгнул в автомобиль, уселся на переднем сидении, и мы покинули наш причал. Когда мы поднялись на перевал, я повернул на узкую крутую дорогу, ведущую к замку. Она ждала меня у ворот, она знала, что я непременно заеду. Я остановился, выключил двигатель:
   - Подожди меня в машине, Василий, я сейчас, быстро.
   Кот встал на задние лапы, так, чтобы видеть через стекло. Я подошел к ней. Тихая, легкая грусть охватила меня, как не хотелось с ней расставаться!
   - Я приехал проститься, - тихо сказал я.
   - Прощайте, - ответила она так же тихо. - Вы можете в любое время приехать сюда, если пожелаете.
   - Я приеду, обязательно приеду. А теперь прощайте, мне пора.
  
   Когда я вернулся домой, в свой привычный мир, я понял - что-то во мне изменилось. То, что раньше казалось важным и значительным, теперь виделось совершенно не существенным, а мелочи, которых я прежде не замечал, приобрели какой-то особый смысл. Моя диссертация, подготовленная к защите, теперь волновала меня значительно меньше, чем здоровье бродячего кота, которого покусали собаки. Мы прогуливались с Васькой по двору, и увидели, как две собаки загнали в угол кота. Мы отогнали их, но одна из собак всё же успела схватить несчастного кота за шкирку. Я регулярно возил его в поликлинику на процедуры, покупал дорогостоящие лекарства, и был счастлив, когда тот пошел на поправку. Я не мог наслаждаться вечерним покоем летнего парка, всю душу мою пронизывала боль травы, пробивающейся сквозь асфальт. А по утрам я просыпался от плача цветов, задыхающихся в копоти и гари города.
   Мой научный руководитель начал проявлять беспокойство по поводу отношения к работе над диссертацией, он вызвал меня для серьёзной беседы:
   Когда ты собираешься выходить на малую защиту? - с тревогой в голосе спросил он. - Все сроки уже прошли. Ведь работа твоя готова, чего же ты ждешь?
   - Дело в том, Владимир Сергеевич, что я не вижу особого смысла в своей работе.
   - Как? Ведь работа ободрена ведущими специалистами нашего института, получены акты реализации. А ты не видишь смысла?
   - Но в моей работе нет ничего особенного. Это рядовая, обычная работа. Ничего нового науке она не даст.
   - А ты хочешь чего-то особенного? Выдающегося? Да, выдающаяся работа - это девяносто девять процентов гарантии шумного провала, и только один процент вероятности успеха! А твоя работа ровная, стабильная, тема выигрышная, она пройдет на учёном совете без возражений.
   - Я в этом не сомневаюсь. Но уверен, что после защиты её положат на полку, и никто, никогда не поинтересуется ей. Она будет пылиться, как и многие подобные работы, пока не пойдёт на макулатуру.
   - А ты чего хочешь? Чтобы главы твоей работы вошли в учебники? Если хочешь чего-то добиться в науке, нужно идти по ступенькам. Первая ступенька - это кандидатская диссертация.
   - Шагать по ступенькам лестницы, которая никуда не ведёт? Посредственная кандидатская, бездарная докторская, что дальше?
   - А добавка к зарплате тебя не интересует? А положение в научном обществе?
   - Но ведь тема бесперспективная. Никакой пользы, кроме добавки к моей зарплате, от этой работы нет.
   - Ведь есть же акты реализации!
   - Владимир Сергеевич, Вы же прекрасно понимаете, что акты липовые. Никто никогда не станет строить автоматизированную систему управления на основе положений и алгоритмов, разработанных в моей диссертации. Каждый разработчик будет искать свои методы, наиболее соответствующие особенностям объектов управления. В практической работе никто не станет заниматься ерундой.
   - Ты хочешь сказать, что весь наш НИИ занимается ерундой?
   - За весь НИИ говорить не буду, но наша лаборатория, действительно занимается ерундой. Никакой практической пользы от наших исследований нет.
   - Думаешь, я этого не понимаю? Ты самый умный? Самый сознательный? Нам выделяют средства под тематику, а это зарплата целого коллектива! И твоя, в том числе! Хочешь, чтобы все мы остались без работы?
   - Я не хочу никого лишать работы, но выходить на защиту со своей темой я не вижу смысла.
   - Не видишь смысла? Не понимаешь, что подводишь весь коллектив? Ты подводишь меня, в первую очередь, как своего научного руководителя! Нужно жить, как все! Через две недели я назначаю малую защиту, это согласовано с руководством института. И ничего слышать не хочу!
   Домой я пришёл усталый и разбитый. Мне совершенно не хотелось заниматься диссертацией. Но подвести людей, которые ничего плохого мне не сделали, которые всей душой болели за меня, не мог, не имел права. Я достал работу из письменного стола, и только начал читать, как меня отвлёк телефон. Звонила Юлька.
   - Куда ты пропал? Мне нужно срочно поговорить с тобой! Ты вообще думаешь о нашей свадьбе?
   - Ну, вообще-то думаю.
   - И что же ты думаешь? Нас расписывают в ноябре! Ты представляешь себе, что это значит?!
   - Это значит, что свадьба будет осенью.
   - Это значит, что я буду белым свадебным платьем подметать осеннюю грязь!
   - Но необязательно быть на свадьбе в белом платье до самого пола. Можно придумать что-нибудь соответствующее осенней погоде.
   - Что? Хочу иметь длинное белое платье! Как все! Я что, хуже других? Делай, что хочешь, но добейся, чтобы дату нашей регистрации перенесли на август!
   - Но в августе у меня защита диссертации!
   - Ничего не хочу знать! Для тебя диссертация важнее меня?
   Она бросила трубку.
   Она тоже хотела, чтобы я был, как все. Чтобы всё было как у других. Ничего особенного, ничего выдающегося. Всё, как обычно.
   Я с успехом прошёл малую защиту, договорился о переносе даты регистрации в ЗАГСе на конец августа. Все были довольны, и мой научный руководитель, и Юлька. До свадьбы оставалось несколько дней, и вдруг я бросил всё, сел в машину, никому ничего не объясняя, и рванулся по ночному шоссе к перевалу.
   Я надеялся, что снова встречу её, но проходил поворот за поворотом, а на обочине никого не было. Я остановился на перевале, в надежде отыскать дорогу к вершине, к полуразрушенному замку, но дороги не было. Я оставил машину на площадке около турбазы, чуть ниже за перевалом, и пошел к вершине. Я продирался сквозь густой лес, пока не вышел на плато, где летом стоял полуразрушенный замок. Но и его не было. Только скалы, обрыв, да зубцы вершины, устремлённые в небо, и больше ничего. Тяжёлые, серые облака рвались в клочья о скалы, истекая холодным мелким дождём. Осенний холод проникал в душу, наполняя её унынием и безысходностью. Я понял, что ничего, ничего уже больше не будет. Никогда.
   Я стал таким, как все. Я женился, защитил диссертацию. Я разучился понимать язык зверей, птиц и цветов, и летать я больше не умею.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Полустанок

  
   Поезд, замедляя ход, лениво пересчитывал колёсами стыки рельс. Металлический скрип тормозных колодок заполнил душное пространство тесного купе. Ещё раз заунывно пропели тормоза и, выдохнув сжатый воздух, затихли. Поезд остановился у какого-то маленького, затерянного в прибрежной степи, полустанка. Седьмой вагон оказался напротив низкого, одноэтажного здания вокзала с поблекшими стенами неопределённого цвета, окружённого высокими пирамидальными тополями.
   Борис вышел в тамбур; молоденькая, хрупкая проводница с большими синими глазами протирала поручни.
   - Долго стоим? - спросил он.
   - Две минуты, встречный пропускаем, далеко не отходите!
   - Да я здесь, у подножки, свежим воздухом подышу, - ответил Борис, спрыгнув на низкий, усыпанный гравием, перрон.
   Из дверей соседнего вагона высунулась пузатая сумка с колёсиками, за ней показалось миленькое личико её молоденькой владелицы. Борис взял сумку, поставил на перрон, подал девушке руку.
   - Спасибо, - тихо сказала она, и улыбнулась улыбкой Джоконды.
   - Удачи Вам, - ответил Борис, вернулся к своему вагону, провожая девушку взглядом, она шла к зданию вокзала, отделенного от узкого, низкого перрона линией первого пути, волоча сумку за собой.
   Осторожно! Там встречный проходить будет! - крикнула проводница вслед девушке, и та ускорила шаг. Сумка, жалобно поскрипывая маленькими пластмассовыми колёсиками, прыгала по рельсам и шпалам. И когда девушке оставалось лишь подняться на перрон, сумка зацепилась колёсиком за последний рельс. Отчаянно и нервно дёргала девушка сумку, но та не поддавалась. Тревожный, резкий гудок тепловоза больно резанул слух.
   - Сумку бросай! Беги! - крикнула проводница.
   Широко раскрытые глаза девушки были полны ужаса и отчаянья, руки её судорожно вцепились в сумку. Борис понял - сумку она не выпустит, страх парализовал её.
   Он бросился на помощь, одной рукой рванул сумку на себя и вверх, другой обхватил девушку и выскочил с ней на перрон, оттолкнув подальше от рельс. Мимо пронёсся тепловоз, обдавая их ревом сирены, жаром и грохотом. Потянулась длинная цепь товарных вагонов и цистерн, закрыв пространство.
   Девушка стояла неподвижно, судорожно вцепившись в ручку сумки, чуть не сгубившей её. Она была бледна, и не могла произнести и слова благодарности в адрес своего спасителя. Но Борис и не смотрел на неё, он напряжённо вглядывался в пространство, мелькающее между вагонами, отделявшими его от второго пути, на котором остался его поезд. Когда, наконец, последний вагон с грохотом и скрипом пронёсся мимо, открывая унылый степной пейзаж, Борис увидел - его поезда у перрона не было.
   Выжженная июльским зноем степь, блестящая на солнце сталь рельсов, черные просмолённые шпалы, и всё... Поезда нет. Борис кинулся на перрон - последний вагон растворялся в белёсом, выгоревшем пространстве. Он остался один на чужом, затерянном полустанке, без денег, без документов.
   Отделения милиции, куда он хотел обратиться за помощью, в здании вокзала не оказалось. Даже кассирша, закрыв кассу, ушла - больше поездов сегодня не будет. Вокзал опустел. Единственным человеком, к которому он мог обратиться, была спасённая им девушка, но и её нигде не было видно. Когда она ушла, и в какую сторону, Борис не заметил. Оставаться на опустевшем полустанке не имело смысла, следующий поезд будет только завтра, и Борис решил побродить по посёлку, не имея ни определённой цели, ни надежды на случай, способный разрешить ситуацию.
   Сразу же за низким, невзрачным зданием вокзала начиналась единственная, узкая, мощеная булыжником улица, ведущая к морю. Сквозь неровный, местами вываленный булыжник проросла трава, и казалось, по этой улице давно никто не ездил. По обеим сторонам её тянулись одноэтажные дома под красной черепицей, скрытые высоким забором из серого ракушника, поросшего мохом на стыках камней; сверху забор был украшен осколками битого стекла.
   Эта улица без тротуаров, с редкими деревьями у ворот домов, привела Бориса к обрыву, обозначавшему берег. Там, внизу, между глыбами скал жёлтого, исхлёстанного ветрами, обожжённого солнцем, ракушника синело море. Борис сел на скалу и стал смотреть на волны, обдумывая, как дальше быть. Ничего разумного в голову не приходило. Он не помнил, сколько времени прошло, может час, может два, может больше, когда он почувствовал, что справа от него кто-то стоит. Борис обернулся, и увидел её. На скале, на самом краю обрыва стояла девушка с улыбкой Джоконды, та самая, которую он спас от летящего тепловоза.
   Она тоже заметила Бориса и повернула голову.
   - Ой! Это Вы?! Простите, - сказала она, - я так растерялась, что не смогла Вас поблагодарить.
   Вместе с этой девушкой, таинственно исчезнувшей, и так неожиданно возникшей на диком морском берегу, появилась надежда.
   - Хорошо, что я Вас встретил, ведь все мои вещи, документы и деньги остались там, в поезде. Я никого не знаю в этом городе.
   - Это я виновата во всём! Такая нелепость! Теперь, вот Вы из-за меня пострадали. Скажите, чем я могу Вам помочь?
   - Не могли бы Вы одолжить мне немного денег на билет? Я доберусь на следующем поезде до Приморска, потом вышлю Вам долг.
   - Вы ехали в Приморск?
   - Да, хотел провести отпуск у моря, в горах, а оказался на этом полустанке.
   - Если бы Вы не оказались здесь, на этом полустанке, то, страшно подумать, меня уже бы не было в живых! Мы завтра на яхте плывём, небольшой морской круиз. Зайдём в Приморск. Хотите с нами? Пока Ваш поезд будет петлять по берегу, мы Вас доставим по назначению. Согласны на такое предложение?
   - Предложение принимается, - Борис улыбнулся, всё оказалось не так уж плохо: и море, и эта таинственная незнакомка с улыбкой Джоконды, и предложение путешествия на яхте. - Яхта, конечно, под парусами, и называется "Бегущая по волнам"?
   Девушка тихо засмеялась.
   - Нет, яхта не парусная, просто комфортабельное частное судно, называется "Аризона". Очень красивая яхта!
   - Кому же принадлежит эта красавица?
   - Одному богатому человеку, его сын - парень моей подруги, она меня пригласила с ними в круиз.
   - В таком случае, Ваше предложение может не понравиться хозяину яхты.
   - Кому, Вадиму? Да, что Вы! Он не сможет отказать, он сделает всё, что Таня попросит, он просто обожает её. Они вместе учились, с первого класса, это уже потом отец его разбогател, а сперва они все жили в этом посёлке. Мы с Таней и Вадимом решили провести лето в море, на яхте, вот я и приехала сюда.
   - Так, Вы не здешняя? Не местная?
   - Нет, я живу в городе, а с Таней мы в университете познакомились, учимся там на юридическом.
   - И Вадим с вами учится?
   - Нет, что Вы! Он в Англии обучается, сейчас здесь на каникулах. Вечером его друзья приедут, а завтра мы уплываем.
   - Как бы там ни было, но Ваше предложение, боюсь, опрометчиво, следовало бы согласовать всё это с Вадимом и его друзьями.
   - Да, ерунда. Я сейчас Тане позвоню, я уже говорила ей про Вас. Как Ваше имя, таинственный рыцарь?
   - Меня Борисом зовут, я, моряк-подводник, служу на Севере, вот отпуск хотел на юге провести.
   - Как здорово! А я, Ира, студентка второго курса, да, уже третьего! Сейчас позвоню.
   Ира достала из сумочки мобильный телефон, который, как заметил Борис, явно не соответствовал престижу владельца частной яхты, и позвонила. В процессе разговора выражение лица её менялось от весёлого к серьёзному, и напротив; судя по тому, что окончила она разговор с улыбкой, - ей не отказали.
   - Ну вот, всё улажено, - радостно сообщила она, - Вадим не возражает, так что решено, плывёте с нами! Идёмте, здесь до причала совсем не далеко.
   Тропа вилась между скалами, она, то поднималась, открывая морской пейзаж, то опускалась, затиснутая высокими стенами. Борис и Ира шли рядом, продолжая разговор.
   - Невероятно! - ответил Борис. - Ещё час назад ситуация казалась безвыходной, а теперь мне предлагают романтическое путешествие в компании с очаровательной девушкой! Удивительная штука - жизнь!
   - Да нет, - вздохнула Ира, - жизнь, довольно пошлая штука.
   Её лицо погасло, взгляд стал тусклым, невыразительным. Резкий переход настроения показался Борису неестественным.
   - Простите, я чем-то обидел Вас?
   - Нет-нет, Вы здесь ни при чем. Просто я жизнью разочарована.
   - В вашем-то возрасте?
   - Возраст не имеет значения. В жизни или везет, или нет.
   - У Вас ещё всё впереди, однажды и в Ваш порт войдёт корабль под Алыми парусами, и Вы встретите своего капитана Грея.
   - Зачем? Для того, чтобы стирать ему грязные носки? Готовить еду, ходить на базар за продуктами, воспитывать детей? Продавать на рынке заграничные тряпки, которые мой капитан привезёт из дальних стран? Вы скажете, что всё это жизнь, да это жизнь, и всё это глупо и пошло! Разве для этого ждала бедная Ассоль корабль под Алыми парусами?
   Она взглянула на Бориса с вызовом, зайдя на шаг вперёд, склонив голову на бок, вполоборота остановилась перед ним. Остановился и Борис, ещё не зная, как воспринимать этот вызов, как предложение игры, либо серьёзное неприятие романтических сторон жизни, какое бывает у людей, умудрённых печальным опытом. Но учитывая юный возраст своей спутницы, решил продолжить разговор, как игру.
   - Ну, может быть, Вы Золушкой отправитесь на бал, где найдёте своего принца?
   - Принцу не нужна Золушка, ему нужна принцесса. Чтобы готовить пищу и выгребать золу из печи, есть прислуга. А хрустальный башмачок Золушки годится только для того, чтобы бросать в него окурки.
   - Ну, зачем же бросать окурки в хрустальный башмачок? Для этого существует пепельница.
   - Дело не в этом, дело в том, что Золушка никогда не станет принцессой! Одним жизнь дарит всё, другим - ничего, тогда и придумывают сказки о Золушке, и об Алых парусах, но все это только сказки, сказки, и больше ничего.
   Борис взял Иру под руку, и пошёл вперёд, увлекая за собой.
   - Это мечта, Ира, мечта, красивая мечта. Рано или поздно мечта сбывается, но не каждый может увидеть это. "Мы плывем мимо туманных берегов несбывшегося, толкуя о делах дня" - говорил Грин.
   - Красивая мечта, говорите? - Ира освободила руку, и посмотрела Борису в глаза, взгляд её стал резким и злым. - Танька скоро выйдет замуж за Вадима, у неё будет всё: и достаток, и няня, и домработница. А чем она лучше меня? Ей всё, а мне что? Хрустальный башмачок? Сказочка про Ассоль? Нет, никогда Золушка не станет принцессой!
   Ирина говорила резко, зло, будто предъявляя претензии судьбе, так несправедливо обделившей её. Борис не понимал, откуда у юной, обворожительной девушки, не искушённой жизненным опытом, столько горечи и зависти, не так много лет разделяло их, но пропасть непонимания казалась неодолимой.
   - А разве для счастья нужно непременно стать принцессой? Говорят, с милым и в шалаше рай. И разве не любовь делает Золушку принцессой?
   - Принцессой в шалаше? Не смешите меня! Лучше жить во дворце с нелюбимым, чем с любимым в шалаше. Любовь проходит, а шалаш остаётся, остаётся грязная посуда и нестиранное бельё. Моя подруга, она гораздо старше меня, вышла замуж по любви. Ах, какая это была любовь! Все завидовали, хоть романы пиши о такой любви! И что Вы думаете? Любовь прошла, осталась стирка, кухонная плита, да пьяный муж на диване. А Вы женаты? Или у Вас в семье всё по-другому?
   - Нет, я ещё не встретил свою Ассоль.
   - Потому Вы и верите во все эти романтические бредни. Любовь! Семейная жизнь - это стирка, уборка, мытьё посуды, а вовсе не любовь. Нет, пусть мой муж меня не будет любить, будет изменять, таскаться по бабам каждый день, лишь бы у меня был дворец, а не шалаш, чтобы не приходилось считать каждую копейку, как делают мои родители, и думать, что будем есть завтра.
   - Бытие определяет сознание.
   - В смысле?
   - В смысле того, что через год такой жизни, а может и раньше, Вы взвоете, и проклянёте этот дворец, потому, что не будет у Вас в жизни самого главного - любви.
   - Вы считаете, что главное - это любовь? Главное - это удачно устроиться в этой жизни! А вообще-то, жизнь ничего не стоит. В этой жизни одни поедают других, и если не хочешь, чтобы съели тебя, надо быть кошкой, а не мышкой.
   - Когда мы возвращались из похода, в одном отсеке лодки произошла авария, все ребята там погибли, погибли, но лодку спасли. Они погибли ради того, чтобы жили мы. А Вы говорите, что жизнь ничего не стоит. Если кто-то может умереть ради жизни других, значит чего-то эта жизнь всё-таки стоит. И не работает тут Ваша философия котов и мышей. Оставшиеся в живых должны жить так, чтобы не было стыдно перед мёртвыми.
   - Всё это только слова, если бы кто-то умер ради того, чтобы я жила, не думаю, чтобы жизнь моя обрела какой-то смысл. Когда-то в школе нам говорили красивые слова: долг, честь, любовь, отечество - и что? Что теперь за всеми этими словами? Пустота! Слова утратили смысл, а может, смысла никогда и не было? Нам просто морочили голову?
   - Смысл был, есть и остаётся. Слова наполняются смыслом в зависимости от смысла жизни. Одни видят его в служении отечеству, другие - в служении деньгам.
   - Они служат не деньгам, а себе. Деньги дают свободу.
   - Это иллюзия, деньги не дают свободу, деньги порабощают. Если смысл жизни человек видит в накоплении денег, то становится их рабом.
   - Вы считаете, что иметь деньги плохо? А что, лучше быть нищим?
   - Я не считаю, что иметь деньги плохо, я говорю: плохо, когда они становятся смыслом жизни.
   - А смысла жизни вообще нет. Не смысл жизни нужно искать, а своё место в ней. Главное - это хорошо устроиться. Вы думаете, зачем я согласилась на это морское путешествие? Романтика моря, Алые паруса? Всё это бред! Там, на яхте будут очень состоятельные молодые люди, причем не женатые, так что есть шанс устроить свою судьбу соответствующим образом.
   Борис не ответил. Тропа, очередной раз выйдя из тесноты каменных стен, привела их на возвышенность, откуда открывался прекрасный вид. Они остановились.
   - Вон там, внизу причал, - Ира показала рукой в сторону небольшой бухты, в которой у причалов стояли лодки и та самая яхта, на которой им предстояло провести несколько дней.
   Борис молча рассматривал бухту.
   - Осуждаете меня? - спросила Ира.
   - Да нет, - ответил Борис, - пытаюсь понять.
   - А что тут непонятного? - сказала она с раздражением. - Нужно реально смотреть на жизнь!
   - Каждый идёт своим путем; ладно, давайте спускаться к причалу.
   Крутая тропа петляла по склону, поросшему выгоревшей травой и редким, низким кустарником, местами она проходила по террасам, разрезающим склон жёлтыми шрамами обнажённого камня. Заканчивалась тропа на небольшой асфальтовой площадке, от которой шаткая, металлическая, поржавевшая лестница вела к причалу. У пятого пирса, выдающегося в море метров на тридцать, стояла яхта с чёрными бортами и белыми надстройками, длинной не менее двадцати метров. Возле яхты их ждали парень с девушкой; Ира представила Борису Вадима и свою подругу, Таню. Вадим, совсем ещё юноша, с несколько удлинённым лицом, тонким носом, чёрными глазами и тонкими, нервными губами, протянул Борису руку и пожал её. Рукопожатие было вялым, небрежным. Таня, круглолицая блондинка, с длинными, вьющимися волосами, мило улыбнулась Борису и Ире. Ветер развевал её волосы, и было заметно, что блондинкой она была не всегда.
   - Идемте на судно, - пригласил гостей Вадим. - Посмотрите, какая прелесть! Девятнадцать метров длины, два двигателя, ход двадцать пять узлов! Вам, как моряку, она должно понравиться! Четыре каюты, кстати, одна из них Ваша, вот, пожалуйста, можете вещи свои оставить. А где Ваши вещи?
   - Мои вещи в поезде остались.
   - Ах, да! Ира же говорила мне! Ну, как Вам яхта?
   - Впечатляет, красивое судно, - ответил Борис, поднимаясь на палубу.
   Вадим представил Бориса капитану, человеку лет сорока пяти, с проседью, тронувшей чёрную шевелюру, и выцветшими, усталыми глазами.
   - Наш кэп, Иван Семёнович, как говориться, прошу любить и жаловать.
   - А это, Борис, Ваш коллега, военный моряк, покажите ему наше судно.
   Иван Семёнович обстоятельно знакомил Бориса с яхтой, как будто тот должен был сменить капитана на его посту, показав и трюмные помпы, автоматическую и ручную, и двигатели, и навигационное оборудование. Закончил он экскурсию в капитанской рубке, где, кроме рабочего места рулевого с дисплеями, располагались по бокам два дивана.
   - Ну, как, нравится? - спросил он.
   - Мне трудно судить, я не специалист по судам данного класса, - неопределённо ответил Борис. - И каков состав экипажа?
   - Да, я один. Вообще-то, подобные суда могут обходиться без профессиональной команды, владелец вполне может справиться с управлением, всё на автоматике. Но ни хозяин, ни его сын не имеют ни опыта в морском деле, ни желания обучаться, вот и пригласили меня.
   Капитан достал карту, разложил его на рабочем столе.
   - В бортовом компьютере есть электронные карты, но я предпочитаю бумажные. А теперь идите к своим друзьям, мне нужно подготовиться, сегодня в ночь отходим.
   - Почему именно в ночь? Разве нельзя дождаться утра?
   - Молодые люди желают встретить рассвет в открытом море. Ну, ладно, отдыхайте, а я тут ещё поработаю.
   Борис вернулся в кают-компанию к Вадиму и его спутницам и, увидев, как те накрывают стол для ужина, вспомнил, что с утра ещё ничего не ел. Вскоре стол был накрыт, но ожидали ещё двоих друзей Вадима, что должны были прибыть с минуты на минуту. Ждать долго их не пришлось. Двое молодых людей с походными сумками на плечах возникли перед яхтой.
   - Эй, там, на шхуне! - крикнул молодой человек с чёрными усиками и озорным взглядом. Он был среднего роста, худощав с короткой аккуратной стрижкой. Второй был явно постарше, лет тридцати, невысок, полноват, с лысиной; лишь на висках его сохранились остатки былой шевелюры. Первого звали Виктором, второго Игорем.
   - Привет ребята! - отозвался Вадим. - Во-первых, это не шхуна, а яхта, а во-вторых, чего вы торчите на причале? Поднимайтесь на борт! Давно вас ждём, что так долго?
   - Искали в вашей провинции хоть какую-нибудь автостоянку, надо же было где-то машину оставить.
   Татьяна утонула в дружеских объятиях Виктора, и протянув руку Игорю, сказала:
   - Говорила же вам, надо было машину у нас во дворе оставить, я и родителей предупредила, а вы дурью маетесь.
   - Машина должна стоять на стоянке, где есть лицо, официально несущее ответственность за сохранность.
   - Лицо! - хмыкнула Татьяна. - Во-первых, не лицо, а пьяная морда, а во-вторых, с этой морды, в случае чего, ты и рваного рубля не возьмёшь.
   - Не скажите, не скажите, красавица, - возразил Игорь. - Я ведь юрист, если что, по судам затаскаю, мало не покажется, и не эту пьяную морду, как Вы, сударыня, изволили выразиться, а владельца стоянки.
   - В нашем посёлке, да будет вам известно, сударь, никаких автостоянок вообще нет!
   - Да, в этом мы убедились, - сказал Виктор.
   - Так, где же вы машину оставили?
   - Как где? - наигранное удивление возникло на лице Игоря. - У тебя во дворе.
   - Ладно, давайте ужинать, а то есть уже хочется, а мы вас ждем, искателей автостоянок, - сказал Вадим.
   Все действительно проголодались, и долго уговаривать никого не пришлось. Вадим взялся разливать спиртное: женщинам шампанское, мужчинам кое-что покрепче.
   - Вам что? - спросил он Бориса. - Водка, коньяк, бренди, виски? Вот прекрасное шотландское виски, не желаете?
   - Нет, нет, я не пью, - ответил Борис.
   - Как? - удивлённо спросил Вадим.
   - Да так, совсем не пью, не употребляю ничего спиртного, - спокойно сказал Борис.
   - Вот это да! - воскликнул Вадим. - Что бы офицер-подводник, и не пил?! Такого я ещё не видел! Такого просто не бывает!
   - И много Вы видели офицеров-подводников? - с лёгким ехидством спросил Борис.
   - Ну...
   - Так откуда же такая убеждённость в том, что офицер-подводник обязательно должен пить? Люди-то разные - кто пьёт, кто не пьёт.
   - Да, как говорится, суровая служба, вдали от родных берегов, необходимость снятия стресса.
   - Иногда подобное снятие стресса очень дорого обходится. Есть у Визбора такая песня, про то, как рыбаки в море выходят: "Матросов своих, наименее пьяных, я ставлю на вахту, стоять на ногах". Так вот, однажды, такие рыбаки на морозильном траулере из бухты выходили, в три часа ночи. Вся команда пьяна вдрызг, судно без ходовых огней, вышли без разрешения, надеясь, что, как в песне Визбора, в море протрезвеют. А в это время заходила в порт подводная лодка, не атомный крейсер, а обычная дизельная лодка из похода возвращалась. Надводным ходом шла. Траулер этот, судно довольно крупное, перерезал лодку пополам, и ушёл, не оказав помощи. Лодка затонула со всем экипажем, спасти не многих удалось. Там, на этой лодке и мой отец погиб, я ещё в школе учился. Тогда и дал себе слово, что никогда, ни при каких обстоятельствах, не притронусь к спиртному.
   - Извините, кто ж знал, - Вадим налил виски Игорю и себе. Виктор выбрал коньяк, а дамы шампанское.
   После нескольких тостов ужин перешёл в то состояние, когда молодые люди, уже не трезвые, но ещё не утратившие ощущение реальности от выпитого, почувствовали лёгкость, и свободу рассуждать на любые темы, причём каждый считал своим долгом побыстрее высказать всё, что он находил особо важным. Не успевал первый рассказчик окончить фразу, как его перебивал второй, и так далее. Все вели себя непринуждённо, и лишь в поведении Ирины была заметна некоторая натянутость и напряжённость. Однако, после определённой дозы алкоголя, напряжённость эта прошла.
   Следя за ходом разговора, Борис понял, что Виктор был сыном совладельца банка, который принял активное участие в политической карьере отца Вадима. И Виктор, и Вадим учились в Англии в одном учебном заведении, на одном факультете, и между ними возникли отношения не то чтобы дружбы, а скорее необходимости друг в друге для достижения успеха. Оба держались независимо и свободно, но было заметно, что ведущую роль в отношениях играет Виктор, он задавал тон в беседе, мог оборвать любого на полуслове, чтобы продолжить свою мысль, и в манере говорить было заметно чувство собственного превосходства. Игорь являлся руководителем юридического отдела банка, и держался весьма независимо, в разговор вступал редко, высказывался веско и убедительно, этому способствовал жизненный опыт, который отсутствовал у молодых людей, и видимо, то положение, которое он занимал в банке, намного большее, чем положение начальника отдела. Из коротких, уверенно сказанных фраз было ясно, что он подчеркивает свое влияние на владельца банка. Было ли это простой бравадой подвыпившего клерка, либо соответствовало положению, Борис не понял.
   Вадим достал из кармана пачку "Мальборо" и предложил гостям закурить. Все потянулись за сигаретами, в том числе и Ирина, хотя после первой затяжки стало ясно, что прежде она никогда не курила, и взяла сигарету, лишь для того, чтобы не казаться чужой в этой компании. Борис, не выносивший табачного дыма, поблагодарил за ужин, извинился, и вышел на палубу.
   Капитан яхты, Иван Семёнович, стоял у борта и смотрел на закат. Увидев Бориса, он спросил:
   - Что, не вдохновляет компания современной молодежи?
   В ответ Борис только махнул рукой.
   - Посмотрите, какой закат, - продолжал Иван Семёнович, - не иначе, как шторм будет.
   Над горизонтом висели тяжёлые, чёрные тучи, окрашенные по краям тёмно-красным цветом заходящего солнца, один край его уже утонул в воде, второй ещё скрывали облака, и казалось, кто-то пролил красное вино, расплескав его по небу и морю.
   - Не нравится мне всё это, ох, как не нравится! И плавание это не нравится. Первый раз иду без хозяина, с его сыночком.
   - Хозяин впервые доверил яхту сыну?
   - Да, но мало того, он подарил судно ему на день рождения. Как Вам этот Вадим?
   Борис пожал плечами.
   - Вот именно, никак, - сказал Иван Семёнович. - В принципе, парень неплохой был бы, если бы не отцовское положение и деньги, чувства меры нет, от вседозволенности голова кругом пошла. Иногда, особенно по пьянке, такие амбиции проявляются, почище папашиных. Отец его хоть здравый рассудок не теряет, а этому море по колено. Если шлея под хвост попадёт - что угодно может сотворить. А Вы как оказались в этой компании?
   - От поезда отстал, предложили с ними до Приморска, - Борис рассказал капитану свою историю.
   - А...а, понятно, а я-то смотрю, не кажетесь Вы в этой компании своим. Всё не мог понять, кем Вы Максимову приходитесь?
   - Кому?
   - Фамилия Вадима - Максимов, отец его, Анатолий Петрович, - губернатор области, сам родом из этого посёлка.
   - Да нет, никакого отношения к ним не имею, я ведь случайно в этих местах. На Северном флоте служу, в отпуск решил на юга податься.
   - И в каком звании?
   - Капитан-лейтенант, а Вы как оказались здесь? Вижу, не по душе Вам эта работа.
   - Это уж точно, не по душе. Знаете, как сейчас дела с работой у моряков обстоят? Своего флота нет, сходил в рейс на одном судне, потом снова ждёшь, ищешь варианты. Вот однажды в бюро по трудоустройству предложили рейс на этой яхте, а потом Максимов уговорил на постоянную работу остаться. Сначала ничего было, а сейчас, видимо, Петровичу морская романтика надоела, по полгода и больше у причала стоим, никакой работы, хотя зарплату платит, не жалуюсь, но не по мне это. А с молодым Максимовым не сложились у меня отношения. Вот схожу в этот рейс, и уволюсь, к чёртовой матери. Настоящую работу нужно искать.
   Солнце уже скрылось за горизонтом, небо погасало, и вместе с наступающей темнотой, возникало в душе неясное беспокойство, странное, не поддающееся объяснению чувство. Ветер стих, и лишь шум моря да нестройные голоса подвыпившей компании нарушали вечернюю тишину. Борис ушёл в свою каюту, лёг, но уснуть никак не мог. Пьяные голоса постепенно утихли, компания угомонилась, и лишь волны плескались у борта. Взошла луна, и свет её, отражённый волнами, рисовал на потолке каюты странные блики, дрожащие, колеблющиеся, будто призраки, возникающие из иных, не здешних миров, пугающие неясностью очертаний и непредсказуемостью.
   Борис уснул, будто провалился в темноту, и проснулся от монотонного гула двигателей, да мерного покачивания идущего судна. Солнце ещё не взошло, но бледный утренний свет уже заполнил собой пространство каюты. Борис встал, оделся и вышел на палубу. Холодный ветер охватил его, проник под одежду, прогоняя остатки сна. Восход солнца наблюдать не удалось, небо было покрыто облаками. Капитан, увидев Бориса на палубе, крикнул:
   - Доброе утро! Поднимайтесь сюда, в рубку, прохладно ещё.
   - Приветствую Вас! - ответил Борис, входя в рубку.
   Вся компания, после вчерашней весёлой попойки ещё спала, так и не поднявшись к восходу солнца, ради которого Вадим потребовал от капитана столь раннего отхода.
   - Получено штормовое предупреждение, - сказал капитан, - будем возвращаться, надо переждать шторм.
   - Конечно, лучше не рисковать, это ведь не океанский лайнер.
   - О, - сказал Иван Семёнович, - а вот и молодежь наша проснулась.
   В рубку вошёл Вадим, держа в руке открытую бутылку пива.
   - Доброе утро, кэп! Как дела? Где находимся?
   - Да вот, Вадим, получили штормовое предупреждение, будем возвращаться домой.
   - Как домой? Вы что, сдурели?! Эта яхта выдерживает любой шторм! Она ни при какой волне не может перевернуться! Мне отец говорил! Вперёд! И никакой самодеятельности! Это же океанская яхта! Какой шторм?!
   - Поверь моему опыту, Вадим, лучше вернуться в бухту.
   - Я запрещаю возвращаться! Запрещаю! Слышите?
   - Вадим, - вмешался Борис, - послушайте капитана, не стоит напрасно рисковать.
   - А Вы не вмешивайтесь, здесь я хозяин!
   - Хозяин ты, но я отвечаю за безопасность плавания, за жизнь всех находящихся на борту, в том числе и за твою. Я принял решение возвращаться! А ты иди в каюту, и смотри, чтобы никто на палубу не высовывался, волнение усиливается, не хватало только, чтобы кого-то из вас за борт волной смыло!
   Вадим сделал несколько глотков пива из горлышка, и заорал на капитана:
   - Что...о!? Ты, что себе позволяешь?! Кто ты, и кто я! Да, мой отец тебя в порошок сотрёт! Я приказываю идти вперёд! И никуда не уйду отсюда! Эй, ребята! Тащите сюда ящик пива!
   Виктор с Игорем принесли ящик пива, и уселись на диванчике, переливая содержимое бутылок в свои, не успевшие переварить вчерашнюю еду, желудки.
   - А девчонки где? - спросил Вадим.
   - В каюте, укачало их с непривычки, - ответил Виктор.
   - Ха-ха! - пьяным голосом произнёс Вадим. - Бабы есть бабы! А мы, крутые пацаны! А? - он похлопал по спине Виктора и Игоря. - Нам все опасности по фиг!
   Борис заметил, что пьяная бравада Вадима никак не гармонировала с его тонкими, почти девичьими чертами лица, молодой человек старался казаться "своим парнем" в компании друзей.
   Волнение усилилось, лёгкое судёнышко раскачивалось, временами вода заливала палубу. Вадим, Виктор и Игорь, утомлённые качкой и алкоголем, спустились в каюту. В рубке остались Иван Семёнович и Борис. Шторм разыгрался не на шутку, возвращаться было поздно, время упущено, оставалось только удерживать судно носом к волне. На пульте управления трюмной помпой вспыхнула красная лампочка тревоги, взвыл зуммер - помпа включилась автоматически, в трюм поступала вода. Шло время, помпа не отключалась, уровень воды не падал. Борис спустился в трюм, чтобы на месте определить, что случилось.
   Ни владелец яхты, купивший её у одного иностранца за приемлемую цену, ни капитан не знали, что прежде, чем попасть к Анатолию Петровичу Максимову, судно уже побывало в переделках. Океанская яхта, разрекламированная производителем, как "непотопляемая", на всём ходу напоролась на коралловый риф, разодрав правый борт в носовой части, и затонула. Судно подняли, пробоину кое-как залатали, зашпаклевали, яхту покрасили и продали, а сейчас, при хорошем шторме, наспех залатанная обшивка правого борта дала течь. Автоматическая помпа не справлялась с поступающей забортной водой, Борис помогал ей ручной, но и это не спасало. Оставалось одно - подойти к Песчаной косе, и посадить яхту на мель, но до Песчаной косы было часа два хода, а вода в трюме всё прибывала.
   Тяжёлые волны поднимали лёгкое судно, обдавая палубу потоками воды, и снова швыряли вниз, навстречу следующей волне, которая закрывала собой горизонт, и, казалось, достигала неба. Первыми в рубку поднялись перепуганные девушки, и сказали, что на полу каюты, которая располагалась в трюмном пространстве, появилась вода. Капитан пытался успокоить их, заявив, что течь незначительна, и вскоре яхта окажется у песчаного берега, в безопасности. Он приказал девушкам надеть спасательные жилеты и перебраться в кают-компанию, которая размещалась над палубой, под капитанской рубкой, но они попросили разрешение остаться. Иван Семёнович не возражал, он послал Татьяну разбудить Вадима и его друзей, чтобы те надели спасательные жилеты и покинули каюту. Но сделать это было не так-то просто, приняв значительную дозу алкоголя, молодые люди спали беспробудным сном, на настойчивый стук в дверь никто не отзывался. Капитан передал девушкам запасные ключи от каюты, и попросил их обеих заняться эвакуацией молодых людей из трюмного пространства. Девушки открыли дверь каюты, и принялись тормошить каждого по очереди, пытаясь привести в чувство. Первым очнулся Игорь, выпивший менее своих товарищей, и, увидев воду на полу, не задавая лишних вопросов, стал поднимать Виктора и Вадима. Придя в себя, и поняв всю серьёзность положения, молодые люди, как бывает нередко в таких ситуациях, вмиг протрезвели. Они поняли, что капитан был прав, приняв решение вернуться в бухту, а их необоснованная, пьяная бравада, привела к тому, что яхта могла затонуть, так и не дойдя до безопасного места. Они молча выполнили распоряжения капитана, надели спасательные жилеты.
   Бывает, что люди, возомнившие себя весьма важными персонами, и относящиеся к другим с некоторым превосходством, в состоянии опасности готовы полностью и во всём подчиниться тому, к которому ещё недавно относились с пренебрежением, видя, что лишь его опыт и воля могут указать путь к спасению. Молодые люди выполняли все распоряжения капитана, поочерёдно сменяя друг друга у ручной помпы, чтобы усталость мышц не снижала темпа откачки воды.
   Тяжёлые, темные тучи, внутри которых всё клокотало и клубилось, низко летели над вспененным морем. Вдали, у самого горизонта, по курсу яхты солнечные лучи прорвали облака, падая на воду разрозненными потоками света. И там, в темно-синей мгле, где солнечный свет озарял кипящие волны, угадывалась Песчаная коса. По тому, как волны стали резче, становилось понятно, что желанная мель уже близка. Капитан сравнял темп движения судна с темпом волны, и яхта на гребне её выскочила на Песчаную косу, расчертила форштевнем песок, и, накренившись на правый борт, замерла. Всё стихло: и мерный гул моторов, и качка, и удары волн о борта, и скрип снастей, - только шум прибоя заполнял собою пространство. Все молчали, лишь Ира плакала, громко всхлипывая и что-то бормоча, Татьяна нервно теребила локон волос, наматывая его на палец, Вадим пытался закурить, но сигареты промокли, он швырнул пачку на пол и грубо ругнулся.
   В облаках возник просвет, сквозь который проявился кусочек синевы, и стало видно многоярусное нагромождение кучевых облаков, ежеминутно меняющих свои очертания, и стремительно летящие, тёмно-синие до черноты облака нижнего яруса, постоянно меняли форму и размер просвета, то затягивая его полностью, то вновь открывая пространство синевы. Шторм выдыхался, устав от бешеного ветра и проливного дождя, остатки его уползали на юго-восток, на западе появилось солнце. Песчаная коса в этом месте была около двухсот метров шириной, и волны ослабевшего шторма уже не достигали яхты.
   Грозящая опасность миновала, не было более необходимости подчиняться Ивану Семёновичу; к Вадиму и его друзьям вернулась былая уверенность, и чувство превосходства над тем, кто по долгу службы обязан был спасать их от разгулявшейся стихии.
   - Как будем выбираться отсюда, кэп? - спросил Вадим, осматривая безлюдную, дикую местность.
   - Я подал сигнал бедствия, его приняли, когда шторм утихнет на столько, что шлюпка сможет причалить к берегу, нас заберут отсюда. С яхтой сложнее, прежде чем снимать её с этой косы, нужно устранить течь.
   - Вот-вот. Да, дайте же, кто-нибудь сигарету, чёрт возьми! - крикнул Вадим.
   - В каюте, в тумбочке блок сигарет, он, должно быть, не пострадал от воды, - ответила Татьяна, и пошла в каюту.
   - Так вот, кэп, - продолжал Вадим, - как думаете, во сколько обойдется ремонт, и сколько надо бабок, чтобы стащить эту посудину в море? Надеюсь, Вы понимаете, что всё это Ваши проблемы, и ремонт тоже за Ваш счет?
   - Разве я не говорил тебе, что нужно вернуться в бухту? Переждать шторм? Это ты, Вадим, ты и твои друзья виноваты в том, что произошло! Хочешь ремонтировать яхту? Я обеспечу и ремонт, и спуск на воду, но ни копейки не заплачу! Ты виноват - ты и плати!
   - А кто докажет, что виноват Вадим? - к разговору подключился Игорь. - Я, как юрист, могу заверить Вас, если Вадим подаст на суд, то выиграет это дело, и тогда Вам придется оплатить не только стоимость ремонта, но и судебные издержки, и моральный ущерб.
   - Но есть же свидетели!
   - Какие свидетели, простите? Витя, ты слышал, как капитан настаивал на продолжении рейса, а Вадим говорил, что надо возвращаться?
   - Естественно! - ответил Виктор.
   - Вот, видите, капитан, и я подтвержу то же самое. Да и Татьяна подтвердит, правда Татьяна?
   Татьяна в это время поднялась в рубку, держа в руке пачку сигарет, предыдущего разговора она не слышала, но с готовностью согласилась подтвердить, сама ещё не зная что.
   - Хватит ломать комедию! - Борис ударил по столу кулаком. - Я свидетель! Я всё слышал и видел, и Вам не удастся обвинить Ивана Семёновича! Хоть остатки совести у вас сохранились? Да, он же вам всем жизнь спас!
   - Такого понятия, как совесть, в юриспруденции не существует. Что Вы видели? Что Вы можете подтвердить? Трое свидетелей против одного. Суд примет решение в пользу Вадима, так, что платить придётся.
   - Вот мразь! - Борис сжал кулак, и ударил по колену.
   - Оскорблениями Вы ничего не добьётесь. Ведь Вы же интеллигентный человек, Борис, к чему такие слова?
   - Но у меня нет таких денег! - крикнул Иван Семёнович.
   - Продайте квартиру.
   - Молокососы! - голос Ивана Семёновича дрожал от возмущения. - Буду говорить с твоим отцом, с тобой нам не о чем разговаривать.
   К вечеру ветер утих, облака ушли, очистив вымытое дождями небо, а наутро и растревоженное ветром море успокоилось и затихло. Волны больше не набрасывались в ярости на косу, ощетинившись белыми гребнями, а тихо набегали на песок, и, оставив на нём мокрые следы, клочья белой пены да коричневые нити водорослей, так же тихо уходили обратно. Капитан сообщил, что спасательное судно уже направилось к Песчаной косе, и не позднее полудня, прибудет, чтобы забрать их в Приморск. По аварийному трапу, напоминающему верёвочную лестницу, все путешественники спустились на песок, прихватив с собой вещи, и стали ждать судно. Вскоре оно появилось на горизонте, и, подойдя к косе настолько близко, насколько позволяла глубина, стало на якорь. Спустили шлюпку, и она, управляемая двумя матросами, достигла косы, ткнувшись носом в песок. Один матрос выпрыгнул на берег, и подтянул шлюпку, используя набежавшую волну.
   Матросы осмотрели яхту, переговорили с капитаном, по-деловому, без суеты разместили всех спасённых в шлюпке, и, столкнув её в воду, запрыгнули и сами. Усевшись на кормовое сидение, один из матросов запустил двигатель, и направил шлюпку к ожидавшему их судну. Шлюпка причалила к трапу, опущенному с правого борта, и когда все пассажиры яхты и её капитан поднялись на борт, шлюпку подняли, и судно направилось в Приморск.
   Судно шло слегка раскачиваясь на пологой волне, делая не менее двадцати миль в час, и Борис прикинул, что пожалуй к утру, они окажутся в Приморске. Он стоял у борта, и смотрел, как Песчаная коса таяла в синеватой мгле, и вскоре она вовсе исчезла из виду. Он думал о том, что приключение, начавшееся так необычно, оканчивается так мерзко и гадко. И эта девушка с улыбкой Джоконды, показавшаяся ему с первого взгляда очаровательной незнакомкой, сошедшей со страниц Грина или Блока, оказалась практичной юной хищницей, цепляющейся за любую возможность как можно лучше устроиться в жизни. Унижение человека, который благодаря своему опыту и самообладанию, спас их всех от верной гибели, она восприняла, как нечто естественное, оправданное превосходством господ над рабами. И сама ещё не принадлежа к этой элите, она готова принять как должное всё, что бы эта элита ни сотворила в отношении людей, стоящих гораздо больше, но оказавшихся по своему положению ниже, беднее. Заметив некоторую натянутость в поведении Ирины, когда сознание её не было затуманено алкоголем, Борис надеялся, что она не сможет переступить ту черту, которая отделяет честного человека от подлеца. Но она переступила её, с нежностью прижавшись к Виктору, и улыбнувшись улыбкой Джоконды, когда тот давал "свидетельские показания" против капитана.
   По прибытии в Приморск Вадим взял билеты на круизный теплоход, который вечером следующего дня отправлялся в десятидневное плавание. Иван Семёнович ушёл в порт решать проблемы с ремонтом и снятием с косы повреждённой яхты. К полудню он возвратился, и по спокойному выражению его лица Борис понял - дела обстоят не так уж плохо, он рассказал, что встретил старых друзей, с которыми когда-то довелось плавать. Вадиму он доложил, что после своего возвращения из круиза, тот найдет яхту у причала вместе с его заявлением об уходе.
   - И во сколько Вам это обойдется, кэп, можно поинтересоваться? - ехидно спросил Вадим.
   - Да будет тебе известно, так, на всякий случай запомни, что есть ещё на свете люди, для которых не всё измеряется деньгами, и слова: дружба, честь и достоинство - ещё кое-что значат.
   Вадим расплылся в сальной улыбке, и произнёс:
   - Ну-ну. Считайте, Вам повезло, кэп, что у Ваших друзей остались ещё совковые принципы.
   Иван Семёнович не ответил, он повернулся к Борису, протянул ему руку, и сказал:
   - Ну, вот и всё, прощай, Борис, удачи тебе. Кто знает, может, когда и встретимся.
   - Прощайте, Иван Семёнович, и Вам удачи, я на вокзал, надеюсь отыскать свои вещи.
   Капитан ушёл, и Борис, небрежным кивком простившись с остальными, повернулся, чтобы уйти, но Ира окликнула его:
   - Постойте, не обижайтесь на нас. Она подошла к нему и улыбнулась, улыбнулась той загадочной улыбкой, как и при первой встрече, у подножки вагона.
   - Вы с ними? - спросил Борис.
   - А с кем же ещё? Мир жесток, и нельзя упускать то, что уже наметилось, появилась реальная возможность устроиться в этой жизни, Виктор богат, и кажется, он неравнодушен ко мне.
   - Но Вы понимаете, что Вы предали капитана?
   - Да, ладно, ведь всё обошлось. Ему не придётся продавать квартиру.
   - А Вы? Вы хоть понимаете, что заплатили честью и достоинством за возможность устроиться в жизни?
   - А что они значат, честь и достоинство, когда вокруг только бедность, нищета? А тут такой шанс, другого может и не быть, да я ведь ничего не сделала, в сущности. Ничего не сказала, когда они разводили капитана на деньги. Таков уж мир, и ничего тут не поделаешь.
   - Но есть и другой мир, есть Иван Семёнович и его друзья, есть люди, для которых: честь, достоинство, дружба - не пустые слова.
   - Я сделала свой выбор.
   - Тогда прощайте.
   Борис ушёл. Он поднимался по пыльной улице, по обеим сторонам её росли платаны, сплетая свои ветви над дорогой, низкий, покрытый пылью кустарник отделял от проезжей части тротуар. Улица петляла, поднимаясь вверх, наконец, она выровнялась, и уткнулась в площадь, на которой сквозь ветви платанов проступало увенчанное шпилем здание железнодорожного вокзала. Борис вошёл в здание, и очутился в круглом зале, посередине которого в небольшом бассейне с фонтаном плавали рыбы, справа располагались билетные кассы, слева - окошко дежурного администратора, именно здесь решил Борис разузнать о путях решения своей проблемы. Женщина средних лет, дежурный администратор, выслушав Бориса, протянула ему записку, в ней был адрес, написанный ровным, красивым почерком.
   - Второй железнодорожный проезд, - сказала она, - это сразу за вокзалом, пройдете два квартала, там двухэтажный дом.
   Он поблагодарил, ещё раз внимательно изучил записку, и отправился по указанному адресу. Он легко нашёл дом, вошёл в подъезд, унылый, мрачный, с облупившейся местами краской панелей, поднялся на второй этаж. Запылённое тусклое окно наверху с трудом пропускало свет, падающий на аккуратно убранную, но давно не знавшую ремонта лестничную клетку. Борис позвонил. Дверь открылась, и полумрак лестничной клетки озарила синева - огромные синие глаза хрупкой, милой девочки, той самой проводницы седьмого вагона, с влюблённым восторгом смотрели на него.
  

Портрет дамы

  
   Дождь. Снова дождь. Бесконечный, серый, унылый, будто умирающая осень плачет этим монотонным дождём. Капли его медленно ползут по стеклу, искажая пространство, перечёркнутое косыми полосами, как листок школьной тетрадки. Снова дождь. И снова не будет писем. Их не было сегодня, вчера, и позавчера, их нет уже целую неделю. Воскресение. Никуда не нужно спешить, можно целый день сидеть у окна и смотреть, как истекает дождём хмурая, печальная осень. Уже и листьев на деревьях почти не осталось; они опали, прохожие втоптали их в грязь, и дворники смели в кучи. Дождь, снова дождь; за окном лужи, покрытые мелкой рябью, да мокрые ветви деревьев, с которых капает вода.
   Сегодня в музее Западного искусства открывается выставка фламандских художников. Только три дня. Лучше сходить на выставку, чем смотреть на этот дождь. Всё равно, сегодня не будет писем. Худенькая старушка в синем плаще уже час назад разнесла почту. Как неохота выходить на улицу, ветер бьёт дождинками по щекам, сырость проникает под кожу. На улице мало людей, они сидят в теплых квартирах и смотрят на этот дождь, лишь немногие, которых что-то важное выгнало за порог в эту ненастную, пронизанную ветром и дождём осень, медленно бредут по лужам. Вот и остановка троллейбуса. Он подходит, обдавая людей водой и грязью. Кто-то ругается, кто-то молча вытирает запачканную одежду, и все стремятся втиснуться в узкую дверь, чтобы не оставаться здесь, под этим мелким, холодным дождём. В троллейбусе тепло, пассажиры протирают ладонями запотевшие стёкла, стараясь разглядеть в мутном пространстве за окном свою остановку. А вот и моя - "Музей Западного искусства", пора выходить.
   Я взял билет, повесил в гардеробе мокрый плащ, и вошёл в зал, полный тайны, заключённой в древних, написанных рукой известных и неизвестных художников, полотнах. Я перехожу из зала в зал, смотрю на мир, давно уже умерший, отшумевший, как эта осень, застывший в потускневших красках, покрытых сетью паутинок, картин. Я вглядываюсь в лица людей, живших сотни лет назад, любуюсь природой, не израненной шрамами дорог, смотрю на закаты и рассветы, не закопченные дымом фабричных труб. Один портрет особо привлек меня: дама, в длинном, красном платье, с густыми чёрными, падающими на обнажённые плечи волосами, стоит у перил лестницы; одна рука её небрежно касается перил, другой она поддерживает платье. Она спускается по ступеням, нога в позолоченной туфельке уже сделала шаг, появившись из-под края платья. Глаза её, светящиеся тайным, зеленоватым светом, смотрят на меня в упор.
   Я узнал её сразу, это была она, та, от которой я уже целую неделю жду письма. Взгляд, поворот головы, тонкая прядь волос, упавшая на лоб, печальная улыбка, застывшая в уголках губ. Я не дыша смотрю на портрет. Откуда она здесь, среди картин семнадцатого века? Кто мог изобразить её? Надпись под картиной гласит: "Портрет дамы. Неизвестный художник". Я не заметил, как подошла женщина, служащая музея, и что-то спросила, потом тронула меня за рукав, - я обернулся и посмотрел на неё отрешённым взглядом.
   - Что с Вами, молодой человек? Вы уже больше часа стоите у этой картины.
   - Эта картина, - ответил я. - Откуда она у Вас?
   - Выставка передвижная, картины собраны из разных музеев, если хотите, я уточню.
   - Уточните, пожалуйста, я подожду.
   Она ушла, а я остался наедине с картиной, написанной неизвестным художником три века назад. Я смотрел на неё и не мог двинуться с места. Наконец вернулась служащая музея, и сказала:
   - Эту картину мы получили из Рошанска, возможно там есть более точные сведения о ней.
   Рошанск, там живёт она, та, от которой я жду письма. Она живет там сейчас, а картина написана в семнадцатом веке, во Фландрии, расположенной за тысячи километров от Рошанска.
   - У Вас есть проспект выставки с фотографиями картин?
   - Есть, вот, пожалуйста, - она протягивает мне проспект, напечатанный на глянцевой бумаге.
   Я взял его, нашёл картину неизвестного художника, но и в проспекте оказалось информации не больше, чем в табличке под картиной. Я уже тогда решил, что непременно полечу в Рошанск, каждое утро туда отправляется самолёт, "Ту-124", он прилетает из Рошанска поздно вечером, а утром улетает обратно, только бы не отменили рейс из-за погоды. Я купил проспект у служительницы музея, поблагодарил её, и вышел в дождь. Через два квартала от музея, в полуподвале старого здания с потемневшей, местами облупившейся краской, отмеченного тусклой медной табличкой: "Памятник архитектуры", - касса "Аэрофлота". Летом здесь выстраивается очередь, хвост которой торчит из полуподвала, но сегодня нет желающих улетать в эту серую, дождливую осень. Я взял билет, и отправился на почтамт, дать телеграмму, предупредить, что завтра утром буду в Рошанске. Почему она не пишет? Почему? Я взял бланк телеграммы, отошёл к столику, обмакнул перо в чернильницу, и стал писать адрес, но пока я обдумывал текст большая капля, сорвавшись с капюшона плаща, упала на бланк, буквы расплылись. Я смял бланк недописанной телеграммы, выбросил в корзину, откинул капюшон плаща, и взял другой бланк, аккуратно заполнил его, подал в окошко. Девушка за полупрозрачным окошком, пересчитав слова, сделав какие-то пометки на бланке, назвала сумму, получив деньги и отсчитав сдачу, она положила мою телеграмму в папку, где уже лежали другие.
   - Скажите, - спросил я, - можно надеяться, что адресат получит телеграмму сегодня вечером?
   - Надеяться всегда можно, сейчас отправим, а когда доставят - не знаю, не от нас зависит.
   Домой я пошёл пешком, под дождём, по лужам, по вымокшим улицам, и ненастная осенняя погода, и резкий, пронизывающий ветер, и летящие навстречу капли дождя - всё это создавало ощущение какой-то нереальности мира. Почему-то никак не выходил из головы случай с каплей, упавшей на бланк телеграммы. Может быть, не стоило её посылать? Может быть, вообще не стоит лететь в Рошанск? Ну, почему нет писем? Как она оказалась там, на картине? А может, это только бред больного воображения? Случайное сходство, какие-то общие черты, подмеченные вдруг, в состоянии нервного ожидания, а воспаленное подсознание, где постоянно присутствует её образ, дорисовало остальное? Дома я открыл проспект, и вновь стал всматриваться в картину: нет, ошибки быть не может - это, несомненно, она. Не только внешнее сходство поразило меня, было в образе женщины, запечатленном неизвестным художником на холсте, что-то большее, неуловимое, но говорящее, что это была именно она; она, и никакая другая, похожая на неё внешне.
   Всю ночь я не мог уснуть, за окнами шуршал дождь, и завывал ветер, раскачивая фонарь на столбе, отчего по комнате: по стенам и потолку, качались неясные, смутные тени. И снова капля, упавшая на бланк телеграммы, всплывала в памяти дурным знамением: может, не нужно было давать телеграмму? Не нужно лететь в Рошанск? Нет, нужно, если завтра отменят рейс по причине нелётной погоды, то я просто сойду с ума, если я ещё остаюсь в здравом рассудке. Перед самым утром я провалился в беспокойную темноту сна, и тут же зазвенел будильник.
   Ещё было темно, и всё также шёл дождь, и сонный, полупустой автобус вёз меня в аэропорт. Вопреки моим опасениям рейс не отменили, самолёт вылетел вовремя, и когда он пробил облака, я впервые за последние две недели увидел чистое голубое небо, солнце, и казалось, что этот хмурый, пасмурный осенний мир существует лишь в моём воображении. Но когда самолет снизился для захода на посадку в аэропорту Рошанска, ненастная дождливая осень вновь охватила меня.
   В аэропорту меня никто не встретил, и я поехал к ней, нашёл улицу, на которой ни разу не был, название которой лишь читал на конвертах, нашёл дом, подъезд, поднялся на второй этаж, позвонил. Дверь долго не открывали, затем послышался тяжёлый кашель, дверь отворилась, и возникла она, с воспалёнными глазами, закутанная в пуховый платок.
   - Проходи быстрее, раздевайся, телеграмму я получила, но не могла приехать в аэропорт, простудилась. Целую неделю лежала с высокой температурой, даже на письмо твоё ответить не смогла, вот только сейчас встала.
   Она поила меня на кухне горячим чаем, а я рассказывал ей о картине, потом показал проспект выставки, и ту самую картину неизвестного художника. Она долго всматривалась в портрет дамы, написанный три века назад, и сказала:
   - Не может быть! Это действительно я? Странно, но кто же я тогда? И кто она, эта дама?
   - Я поеду в музей, покажу им проспект, они должны знать что-то больше, по крайней мере, должны же знать сотрудники музея, как эта картина оказалась у них.
   - Я с тобой!
   - Но ты же больна, не надо тебе сейчас выходить на улицу, там холодно, сыро и дождь. Кажется, этот дождь идет во всём мире.
   - Мне уже лучше, и температуры почти нет, я обязательно поеду, ведь это же мой портрет!
   В музей мы поехали на такси, старая "Волга" с плохо работающим отоплением салона слабо защищала нас от осенней сырости, но всё-таки это было лучше автобуса. Сотрудница музея, дежурившая в зале, ничего вразумительно ответить нам не могла.
   - Вам нужно обратиться к искусствоведу, Ирине Сергеевне, возможно, она что-то знает об этой картине, идемте, я провожу вас к ней.
   Ирина Сергеевна, полноватая женщина средних лет, с аккуратной причёской и выразительными чёрными глазами, долго рассматривала репродукцию в проспекте, затем сказала:
   - А Вы действительно похожи на неё, поразительное сходство. У нас есть ещё одна картина этого художника, правда, она сильно пострадала во время пожара, никто не брался её реставрировать, но сейчас нашёлся мастер, он ей занимается.
   - Какого пожара?
   - Картины попали к нам после войны, из Германии, их обнаружили в частной коллекции полковника СС, он, по всей вероятности, вывез эти картины из Франции. Дом полковника горел, как и многие дома при штурме города, часть картин сгорела полностью, часть серьёзно пострадала.
   - А ту, другую картину можно посмотреть?
   - В зале картины нет, она ещё в мастерской, но работа над ней практически закончена, можете посмотреть, на ней тоже есть эта дама, но... там по-другому.
   Ирина Сергеевна провела нас в мастерскую. Картина называлась "Суд инквизиции", на ней также была эта дама, с той, первой картины, глянув на неё, я вскрикнул. Не было богатого красного платья, лишь грязное рубище прикрывало истерзанное тело женщины, напротив стоял инквизитор, вытянув руку вперёд, он произносил обвинительную речь, справа и слева от него сидели два монаха.
   - Боже мой! - воскликнула она, прижавшись ко мне, целую минуту она неподвижно вглядывалась в картину, потом, оттолкнув меня, она закрыла лицо руками, повернулась ко мне, убрала руки от лица, - Ведь это ты! Посмотри! Посмотри! Нет, не может быть!
   Я всмотрелся в лицо инквизитора, и окаменел... В образе инквизитора я узнал себя. Я молчал, не понимая, что происходит, она плакала.
   - Что это? - спросил я.
   - Существует легенда, - сказала Ирина Сергеевна, - жила в одном замке знатная дама, инквизитор влюбился в неё, но она отвергла его любовь, тогда он обвинил её в колдовстве и предал суду.
   - Что с ней стало?
   - Её сожгли на костре.
   - Но почему они так похожи на нас? Почему так тягостно на душе? Что это, может ли кто объяснить?
   - Вы слышали об реинкарнации? Возможно, в прошлых жизнях вы были именно теми, с кого неизвестный художник написал эти картины.
   - Я никогда в это не верил, - ответил я, - считал, что всё это вымысел, сказка.
   - А я верила! - сказала она, вытирая слезы. - Я всегда верила, но никогда не думала, что это так ужасно, узнать всё о своей прошлой жизни.
   Мы вышли из музея, на улице по-прежнему шёл дождь, на душе было тяжело и тоскливо, мы были раздавлены своими прошлыми жизнями. Она долго стояла молча под дождём, потом повернулась ко мне и сказала:
   - Я помню, помню всё. Мне часто снится один и тот же сон, будто меня сжигают на костре, я ощущаю страшную боль и задыхаюсь от дыма. Оказывается, это всё уже было со мной, я просила у Бога только одного - дождя, чтобы дождь пошёл и погасил этот костёр, но дождя не было, был ясный солнечный день, так страшно жёг огонь, а люди смеялись, и всё подбрасывали, и подбрасывали хворост. Тогда я прокляла тебя, я пожелала, чтобы ты когда-нибудь сгорел на таком костре! Прошу тебя, уходи! Уходи! И никогда, никогда больше не приезжай, не пиши мне! Я ненавижу тебя! Уходи!
   - Скоро мой самолёт, прости, я поеду в аэропорт.
   Она сняла капюшон, подставила лицо и ладони дождю.
   - Как хорошо, когда идёт дождь! Как хорошо!
   - Что ты делаешь!? Ты же простудишься! Сейчас же надень капюшон!
   Она повернулась ко мне, надела капюшон, и прижалась мокрыми от слёз и дождя щеками к моему лицу.
   - Прости меня, прости, пожалуйста, я сама не знаю, что говорю. Ты ни в чём не виноват, всё это было в той, другой жизни, а теперь мы встретились, чтобы исправить ошибки. Ты вернёшься ко мне, насовсем?
   - Вернусь, обязательно вернусь.
   - Я провожу тебя в аэропорт.
   Уже стемнело, кода мы приехали в аэропорт. Воспалённый, простуженный город плакал печальными слезами, лужи отражали жёлтые огни фонарей, рейс задерживали.
   - Вот видишь, - сказал я, - и самолёт простужен, он не хочет нас разлучать.
   Она смотрела на лужи, на отражение фонарей, и молчала.
   - Поезжай домой, кто знает, как надолго задержится рейс. Незачем тебе стоять под этим дождём, ты и так простужена.
   Она посмотрела на меня серьёзным, полным боли и печали взглядом, и сказала:
   - Ты даже не представляешь себе, как хорошо, когда идёт дождь. Тогда дождя не было. Я помню всё, всё, словно это было вчера.
   - Это было давно, в другой жизни.
   - Но это было. И ты послал меня на костер. Зачем ты это сделал? Зачем?
   - Я не знаю, я не помню ничего из той жизни. Я никогда бы не поверил в это, если бы не картина. Я знаю только одно, что я люблю тебя, и никогда тебя не брошу и не предам.
   - Но ты предал. Тогда, в той другой жизни. Ты предал, а я прокляла тебя. Прости, я говорю чушь, ты ни в чём не виноват, ты не можешь отвечать за то, что было в той, другой жизни.
   Она снова прижалась ко мне мокрыми щеками.
   - Идем в зал, не надо стоять под дождём, - сказал я.
   - Нет, не надо в зал. Я не могу, я не хочу видеть людей. Они все смеялись и бросали хворост в огонь. Почему они это делали? Им было весело? Скажи, почему? Разве может быть весело, когда человека вот так, живьём сжигают на костре?
   Я молчал, прижимая её к себе, мне нечего было сказать, ведь я ничего не помнил из того, что было в той, иной жизни. А может, ничего и не было? И всё это только бред её больного воображения, просто схожесть образов на картине? Я хотел сказать ей это, но не мог.
   - Идём под козырёк, не надо стоять под дождём.
   Она согласилась, мы стояли, пока последний автобус не подошёл к остановке.
   - Езжай, - сказал я, - это последний, другого не будет. Она посмотрела мне в глаза и тихо сказала:
   - Мы встретимся, мы обязательно встретимся. Дай мне телеграмму, когда прилетишь, обещаешь?
   - Обещаю. А ты напиши мне, я так долго жду письма, напишешь?
   - Напишу.
   Она села в автобус, у окна, и помахала мне рукой. Я помахал в ответ, автобус тронулся и увёз её в тёмную осеннюю ночь, я прошёл в зал. Посадку объявили далеко за полночь, и пассажиры, прикрываясь от дождя зонтами, сумками и ладонями, шли по лужам, полным ночных фонарей, к трапу.
   В самолёте было тепло и уютно, а на улице всё так же лил дождь, капли его разбивались о фюзеляж, о крылья, они вскрикивали, умирая, и крик этот сливался в сплошной гул. Потом запустили моторы, и не стало слышно ни шума дождя, ни завывания ветра. Самолёт выруливал, мягко покачиваясь на стыках плит, он вырулил на взлётную полосу, моторы взревели, и самолёт, вдавливая в кресла тела пассажиров, начал разбег. Он оторвался от земли, и нырнул в сплошную темноту облаков. Самолёт пробил облачность, набрал высоту, и лёг на курс. Убаюканный теплом и мерным гулом моторов, утомлённый бессонной ночью и событиями дня, я задремал.
   Очнулся я от яркого света и жара. Сквозь иллюминатор было видно, как пламя вырывается из левого двигателя, салон заполнял едкий, удушливый дым. Там, внизу, на земле, как и прежде, шёл дождь, вверху, на фоне ясного неба сияли звёзды, а между небом и землей разгоралось пламя костра, последнего костра инквизитора.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

2

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"