Дюгованец Ирина Ивановна : другие произведения.

Часть 4

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Часть четвертая
  
  Глава первая
  
  Питер открыл глаза. Вокруг была темнота, только рядом в очаге тлели бордовые угли, покрываясь налетом серого пепла. Он не понимал, где находится. Красноватый мерцающий свет очага не освещал ничего, кроме углей и камней вокруг. Приподнявшись на локте, он попробовал осмотреться, но ничего не увидел, кроме стены из грубо камня, возле которой лежал, и темного пространства с очагом.
  Странные шорохи и звуки навели его на смутную догадку, что он в каком-то сельском жилище. Где-то ворочались и сонно мычали коровы, совсем рядом слышалось дыхание большой собаки... Питер спокойно и равнодушно закрыл глаза, даже не удивившись. Он почему-то не ощущал своего тела, только ему показалось, будто его ноги закованы в колодки. Но и к этому он отнёсся спокойно и безучастно. Его движение осмотреться отняло все его силы, и он снова провалился в темноту - не то сна, не то забытья.
  
  ...Питер очнулся от того, что его руку лизала собака. Сон это был или явь, от понимал не совсем отчетливо. Уже рассвело, и в свете утра он увидел ее рядом, лохматую улыбчивую собаку с волнистой шерстью, черную с белой мордой и грудью и с рыжими подпалинами на бровях и лапах. Пока он ее рассматривал, приподнявшись на локте, собака с интересом рассматривала его. Но вдруг комната и всё вокруг поплыло и опрокинулось, закружилось так, что тошнота подступила к горлу. Он снова лег, закрыл глаза, но головокружение не проходило, и он опять проваливался в тёмную пустоту...
  Сколько прошло времени с тех пор, Питер не знал. Теперь он очнулся от тупой боли во всем теле. Он хотел перевернуться на бок, чтобы найти удобное положение, но смог повернуть только голову. Его тело как будто намертво приковали к ложу. Его охватило чувство, похожее на панику, и он застонал - от бессилия, отчаяния и боли. В дверях появилась пожилая женщина в белом чепце и выцветшем красном переднике. Она подошла к нему с кружкой в руках и что-то сказала, но он ее не понял. Тогда она жестом показала на кружку - он должен выпить. Питер молча повиновался и выпил какой-то горький травяной отвар. Через некоторое время боль стала утихать и совсем прошла. Вместе с этим волнами накатывала дремота, и он прогрузился в сладостный сон бездонного, безбрежного покоя и небытия...
  
  ...Дверь в комнату была открыта настежь, пахло скошенной травой, со двора доносились звуки льющейся воды, погромыхивание вёдер и квохтанье домашней птицы. Собаки в комнате уже не было. Но вдруг в дверях появился светловолосый худенький мальчик лет десяти или двенадцати. Он деловито разворошил потухшие угли в очаге и быстро развел огонь. Мальчик не обращал ни малейшего внимания на человека, неподвижно лежавшего в углу на соломенном тюфяке. Питер хотел окликнуть его - но не смог. И не понимал, почему. Смутная тревога на миг появилась и исчезла, сменившись безучастным равнодушием.
  Снова появилась женщина в красном переднике. Она взяла что-то в комнате и вышла, даже не взглянув в его сторону. Но Питер остался совершенно безучастен к этим внешним событиям. Они его не удивляли и не волновали...
  Потом в один из дней он как будто впервые увидел свои руки, и не узнал их, настолько они были худыми и грязными, с засохшими ссадинами и зеленоватыми венами, похожими на извитые веревки... Тогда же он заметил, что на нем надета сорочка из грубого сероватого полотна и суконные штаны, явно не из его гардероба. Но этот факт не вызвал в нем ни удивления, ни протеста, только полное безразличие.
  Вернулась собака и ткнулась носом в его руку. Он хотел ее погладить, но почему-то рука его не слушалась. Тогда он протянул к собаке левую руку, и потрепал ее за ухом. Правая его рука никак не была повреждена, но он ее просто не чувствовал. Так Питер обнаружил, что у него теперь нормально действует только левая рука. Но это обстоятельство тоже не вызвало у него особого интереса. Он пребывал в каком-то заторможенном состоянии полного покоя и безучастия и пока плохо осознавал действительность.
  ...Когда он снова открыл глаза, то услышал, как во дворе разговаривают мальчик и пожилая женщина, перекидываясь отдельными фразами, но Питер их не понимал. Он смутно начал осознавать, что они говорят по-немецки, да еще на каком-то местном диалекте. Только это он и мог определить, поскольку немецкого языка не знал и не хотел выучить - его звучание резало ему слух. Однако за свою жизнь он слышал столько наречий, что мог легко отличить одно от другого, тем более, что от природы он чувствовал оттенки звуков, и ему было нетрудно их различить, как трель зяблика от пения щегла или как тосканскую речь от неаполитанской.
  Пожилая женщина появилась снова. Наконец, он смог ее рассмотреть. На вид ей было около шестидесяти лет. Худощавая, крепкая, с загорелым лицом и молодыми глазами, она энергичными движениями поставила на стол глиняный кувшин и только что испеченный хлеб. Оказывается, в комнате был еще стол, но он стоял вне поля его зрения, и нужно было повернуть голову, чтобы его увидеть. Приятный аромат хлеба щекотал ноздри, но не вызывал у него желания есть. Питер не чувствовал голода, вообще не ощущал своего тела. Женщина что-то сказала, обращаясь к нему, жестом показала, чтобы он сел, и подала кружку с каким-то напитком. Он с трудом приподнялся и попробовал выпрямиться, опираясь спиной о каменную стену. Тут обнаружилось, что его левая нога до бедра закована в лубок и весит примерно как церковный колокол. Просто отметив это, Питер левой рукой взял протянутую кружку и молча выпил ее содержимое, оказавшееся тоже травяным отваром, но с другим вкусом. Потом женщина подала ему миску с хлебом и молодым сыром. Он начал есть, но не ощущал вкуса. К тому же, когда он жевал, постоянно прикусывал то язык, то щеку справа. Удовольствия это не доставляло никакого, но ему было всё равно. Кружка молока завершила его трапезу, причем почти половина была пролита неловким движением как будто чужого тела. Женщина что-то говорила ему, но он уже снова проваливался в безбрежный сон...
  Когда он снова пришел в себя, то увидел светловолосого мальчика, возившегося у очага.
  - Бамбино, - тихо позвал Питер. Мальчик оглянулся. И вдруг его лицо осветилось радостной улыбкой. Он подошел и быстро заговорил, но Питер не понимал ни слова. Он покачал головой и жестом остановил его.
  - Как тебя зовут? Коме ти кьями? - спросил Питер по-итальянски. Потом повторил вопрос на французском и на английском. Последнее мальчик кое-как понял или догадался, и ответил:
  - Я Мартин!
  - Мартино... Тино.
  Эти словесные упражнения дались Питеру с большим трудом. Вместо беглой речи у него получались отрывочные слова, иногда разделенные на слоги. Мартин снова заговорил и, указывая на него пальцем, спрашивал, как зовут его.
  - Пьетро Марио. Удивительно, как это я еще помню свое имя, - усмехнувшись, сказал он по-итальянски. Этот язык не требовал от него усилий. У него теперь остались только все врожденные способности и реакции, а выученные, похоже, пропали...
  
  В очередной раз, когда женщина молча принесла ему настой травы, снимающей боль, он спросил и ее имя. Не без труда поняв его, она ответила:
  - Бернардина!
  Питер попробовал выговорить это имя, но оно оказалось слишком сложным для его непослушного языка.
  - Можно - мадам Бернетта? - вышел он из положения. Женщина как-то удивлённо улыбнулась и молча ушла.
  ...Когда его снова накрыла волна сладостного покоя от обезболивающего настоя, он сквозь полуприкрытые ресницы и дрёму увидел двух мужчин, вошедших в комнату. Один из них, с орлиным профилем, держался как господин, другой, в черной монашеской рясе, нес большой кофр, который раскрыл на столе.
  Они подошли к его ложу и начали какие-то манипуляции с его ногой. Но он ничего не чувствовал, хотя понимал, что монах освобождает ногу от лубка и делает перевязку. Питер увидел это впервые, но, очевидно, эти люди приходили сюда уже не первый раз. Бернардина говорила с ними, они давали ей какие-то приказания и деньги. Она кивала, о чем-то их спрашивала, но Питер уже ничего не понимал и ничего не слышал - он снова спал.
  
  На следующее утро он почувствовал в себе силы и хотел подняться. Но у него ничего не вышло. В открытую настежь дверь светило солнце, там, снаружи, кипела какая-то жизнь. Питер хотел выйти на солнце, однако был как будто прикован к своему соломенному ложу. Тогда он позвал Мартина. Но никто не откликнулся и не пришел. Зато он заметил на полу рядом свои сапоги из мягкой серой кожи. Вероятно, чтобы полностью переодеть его в платье горожанина или крестьянина, обуви такого размера просто не нашлось, и они оставили ему хотя бы его сапоги. Но кто такие были "они" Питер даже и не пытался догадываться. Сейчас ему это было безразлично.
  Воспоминания незаметно возвращались, и он спокойно думал о событиях, предшествующих его появлению здесь. Однако его воспоминания обрывались на моменте, когда во время шторма на него неслось двадцатишестифунтовое черное корабельное орудие. Дальше была тьма. А потом какие-то неясные вспышки, обрывки, перемешанные с нестерпимой болью и бесконечной дорожной тряской... Питер не мог вспомнить, как оказался в этом месте. Но в памяти сами собой возникли картины его прошлой жизни, его корабли, его друзья - и Маргарита. Вот тут он впервые ощутил у себя внутри что-то, кроме пустоты, потому что у него сразу тревожно заныло сердце.
  К вечеру пришёл Мартин с собакой и принес ему крепкую буковую трость с грубо отделанной рукоятью. Мальчик что-то сказал, показывая на палку. Питер всё понял и без слов. Но ему не хотелось думать, что если он все же когда-то поднимется на ноги, ему теперь без нее не обойтись... Отвернувшись, он спросил:
  - Как зовут твою собаку, Тино? - и показал на пса, улегшегося у очага.
  - Это Бруно!
  - Он славный, твой Бруно. И даже умеет улыбаться!..
  Бруно застучал по полу лохматым хвостом, он понял, что речь ведут о нем.
  
  На следующее утро Мартин помог Питеру подняться на ноги. Но даже с поддержкой мальчика тот не смог сделать ни шагу - так у него кружилась голова.
  Однако он снова и снова пытался подняться и ходить, еще и еще раз, и постепенно научился самостоятельно передвигаться по комнате. Но только через несколько дней Питер смог, наконец, выйти во двор. Его ослепило яркое солнце. Постояв немного, он подставил ему лицо, но не везде ощутил его обжигающие лучи. И только тут он понял, как сильно зарос густой бородой. Питер провел рукой по лицу и задумался. Сколько же времени понадобилось, чтобы она так отросла? Но сообразить это он не мог. Так же, как не мог посчитать дни, за которые он более-менее пришел в себя. Что-то нарушилось в его голове. Но пока его это мало заботило, поскольку он не осознавал до конца, что с ним происходит.
  Теперь Питер осматривал двор и постройки вокруг. Он увидел навес, крытый соломой, под ним длинный стол, летняя кухня с каменным очагом, развешенные под навесом пучки сухих трав. Чуть дальше сарай и загон для скота и птицы, и небольшая сыроварня рядом. А за изгородью на высоких холмистых склонах простирались роскошные зеленые луга и с двух сторон поднимались поросшие зеленью горы. А еще дальше, закрывая горизонт - горы чёрно-сизые и голубые, с ослепительными снежными вершинами.
  От этого дома на выпасе для скота по лощине вилась тропинка, ведущая, вероятно, к деревне или городку у подножия горы. Но тропа так круто уходила вниз, что пойти по ней для него сейчас было немыслимо.
  Светловолосый Мартин теребил его за рукав и что-то показывал, но Питер его не понимал и не слушал, он только спросил:
  - Тино, ты знаешь, в какой стороне море?
  Мальчик хлопал голубыми глазами и пожимал плечами. Питер подумал, что он, скорее всего, всю свою короткую жизнь прожил здесь, и не имеет представления о том, что такое море и где оно находится. Или просто его не понял.
  Они прошли дальше, на зеленый выпас, где паслись четыре коровы и полдюжины овец. Мартин, оказалось, был их пастухом. Чуть подальше от выпаса тянулся пологий склон, под которым среди зелени ракитника текла небольшая горная речка. Питер хотел спуститься к реке, но не смог. Земля будто уходила у него из-под ног. Он чувствовал себя просто новорожденным котенком, настолько неустойчиво и зыбко казалось ему всё вокруг. Он вообще не понимал, каким образом ему удается передвигаться с помощью его трости и Мартино...
  Они присели на зеленом склоне. Питер лег в траву, раскинув руки, и смотрел в безоблачное высокое небо. Вдруг ему в голову пришла простая мысль, что он может немного определиться в пространстве. Солнце ещё не скоро подойдет к зениту, и можно хотя бы точно определить стороны света. Питер нашел в траве несколько крепких прутиков, воткнул один вертикально в землю и отметил конец тени от солнца маленькой вешкой. Потом подождал с четверть часа и, когда солнце переместилось достаточно, вторым прутиком он отметил окончание более короткой второй тени. Потом положил длинный прут как вектор, соединив эти две вешки. Теперь, если поставить левую ногу у первой вешки и шагнуть правой по вектору-прутику, то вытянутая вперед левая рука покажет на север с погрешность не более трех-пяти градусов. Но чтобы определиться более точно, ему нужно было видеть ночное небо.
  Однако он не смог выйти ночью, чтобы произвести эту операцию. Оказалось, теперь он не в состоянии передвигаться не только в темноте, но и в густых сумерках - он тут же терял равновесие, не видя предметов вокруг.
  - У меня сбиты все навигационные приборы, - спокойно проговорил он вслух с горькой усмешкой. Тем не менее, Питер чувствовал, что постепенно всё больше приходит в себя, и, вероятно, такое состояние у него не навсегда.
  Но когда он, в конце концов, увидел звёздное небо, засидевшись после ужина за столом под навесом, он с удивлением обнаружил, что названия некоторых звезд просто выпали из его памяти. А еще он никак не мог сообразить, какой сейчас месяц - еще август или уже сентябрь? Однако небо являло ему картину сентября...
  С большим трудом ему удалось почти интуитивно собрать смутно всплывающие и зыбкие в памяти сведения и сообразить, что его забросило гораздо севернее того места, где он в последний раз производил счисления на палубе "Эсперансы". У него, конечно, не было секстанта, но он понял, что находится в южных - юго-западных Альпах, примерно на широте Лиона или немного севернее. И, если двигаться на восток, можно добраться до северного Пьемонта, а там, подвигаясь на юг через Валле-д"Аоста, достичь Турина. Однако такая цель сейчас была ему не по плечу и виделась совершенно фантастической и недостижимой.
  
   Спокойная жизнь на маленькой ферме обрела размеренность. Теперь Питер каждое утро занимался физическими упражнениями, потом с помощью Мартина шел с ним на выпас и развлекался тем, что учил Бруно брать у него букет луговых цветов и относить их тетушке Бернардине. Эту команду для Бруно он назвал "фьори" . Вместе с мальчиком и псом они играли, весело валяясь по траве в шутливой борьбе, и Питер в это время чувствовал себя таким же ребёнком, как маленький Тино.
  Еще он попробовал фехтовать своей тростью, и такие упражнения давали ему всё больше уверенности и устойчивости. Мартин с восторгом присоединился к его занятиям, и скоро они довольно успешно фехтовали - правда, только на палках.
  Скоро Питеру, наконец, удалось спуститься к речке и помыться в холодной воде, текущей с гор. Тогда же он с некоторым интересом осмотрел свою уже полностью зажившую искалеченную ногу, покрытую страшными рубцами, и подумал, что всё еще не так плохо, как могло бы быть.
  Теперь он каждый день стал спускаться к реке и плескаться в ледяной воде к великому ужасу Тино. Еще он показал мальчику, как можно с помощью палочки, размочаленной с одного конца, хорошо почистить зубы. Однако Тино не понял, зачем это делать, если зубы и без того белые и чистые...
  Питер заметил, что маленький пастушок очень хорошо играет на самодельной дудочке. Но когда в один прекрасный день мальчик небрежно запел чистейшим хрустальным дисконтом, у Питера от изумления вытянулось лицо и от восторга заблестели глаза.
  - Брависсимо! Да у тебя настоящий талант, Мартино! Спой еще!
  Мальчик своим божественным голосом запел какую-то простую народную песенку, то зажимая, то форсируя голос и немного сбивая дыхание. Питер догадался, что он, вероятно, подражает кому-то из своих земляков, кого слышал раньше на деревенских праздниках. Он повторил мелодию, которую спел Тино, и показал, как проще и красивее это исполнить. Когда Тино услышал его хорошо поставленный низкий голос, он был просто ошеломлен, его голубые глаза распахнулись в восхищении. Однако он плохо понимал все объяснения словами, только красноречивые жесты. И тогда Питер придумал научить мальчика итальянским песням, которые помнил с детства, чтобы с их помощью Тино смог выучить язык.
  Так началось их увлекательное и веселое обучение. Мартин с интересом и воодушевлением быстро впитывал новые мелодии и новые слова, такие музыкальные и красивые. В свою очередь Питер разучил его немудрёные песенки, и скоро они уже довольно сносно могли объясниться. А спустя некоторое время Тино уже заговорил по-итальянски почти бегло.
  Питер показал мальчику, как во время пения правильно брать дыхание, находить опору, расслаблять мышцы, не зажимать голос, открывать и закрывать звук для более округлого и глубокого звучания, и, наконец, делать вибрато и всякие украшения. Иногда у худенького Тино просто не было физических сил исполнить какую-то сложную вещь, и тогда Питер показал, как с помощью простых гимнастических упражнений укрепить мышцы, такие важные для извлечения ровного звука. Мартин с завистью косился на сильный торс своего учителя, когда тот показывал ему нужные места, и старался вовсю.
  ...Как-то денем после обеда они сидели за длинным столом под навесом и разговаривали о самой волнующей Мартина вещи - о пении. Мальчику было интересно всё, и Питер, как мог, отвечал на его вопросы. Тут на крутой тропинке, ведущей в деревню, показались две женщины с корзинами и свертками в руках. Оказывается, они принесли Бернардине продукты и чистое белье, а у нее забрали головки сыра, непряденую шерсть и пучки сухих трав. Увидев Мартина, они присели рядом, приласкали его, угостили сладкими пирожками, расспросили о том о сём, а потом попросили спеть. Мальчик охотно исполнил их желание, спев трогательную песенку о трагической любви юноши и девушки из враждующих семей. При этом он всё время поглядывал на своего учителя, молча сидевшего в сторонке. Женщины, украдкой вытирая слезы, гладили его по голове и несколько раз повторили "вайзенкинд".
  Когда они ушли, Питер спросил:
  - Кто эти женщины, Тино?
  - Это наши соседки. В деревне наши дома рядом.
  - У тебя есть дом в деревне?
  - Да, только он заколочен. Я давно живу с тетушкой Бернардиной.
  - Скажи мне, что значит "вайзенкинд"?
  - Это когда нет отца и матери. Они умерли три года назад. Я часто их вспоминаю...
  - Понятно... А давай в память о них споем грустную балладу о Пернетте? Музыка хорошо помогает облегчить душу. Как жаль, что у меня нет здесь моей гитары!..
  Они запели вместе, негромко и проникновенно. Бернардина, ушедшая было по делам, вернулась и, прислонившись к столбу навеса, задумчиво слушала, иногда отирая глаза краем передника.
  Когда они закончили, Тино спросил Питера:
  - А почему женщины всегда плачут, когда поешь про любовь, смерть, разлуку и про такие вещи?
  - Может быть, им труднее сдерживать свои чувства, а возможно, они чувствительнее мужчин... Однако не стоит специально стараться их разжалобить, это всегда звучит фальшиво. Если ты сам искренен и глубоко чувствуешь, о чем поешь, получается хорошо, даже если делаешь ошибки. Люди видят искренность и очень ее ценят, Тино.
  - А вам понравилось, как я пел? Правильно?
  - Конечно, понравилось. Но не советовал бы тебе в самом начале форсировать звук и усиливать драматизм. Ты понимаешь это слово? В нашем случае это постепенно усиливающийся накал страстей. Иначе, когда ты дойдешь до кульминации, до самого напряженного момента, и тебе нужно петь форте, у тебя уже не останется возможности выразить всю полноту и остроту чувств.
  - А-а-а, теперь я понял, почему вы почти всегда поёте только пиано и соттовоче! Но почему-то вас всегда очень хорошо слышно, мой господин. Это тоже ваш секрет?
  - Никакого секрета, Мартино. Чем больше ты поешь, тем лучше у тебя получается. Я начал лет двадцать назад.
  - Ого! Неужели вы такой старый?
  Питер засмеялся:
  - Да, мой милый. Старый, а теперь еще и порядком потрепанный менестрель - менестрелло маландато...
  
  Глава вторая
  
  Тетушка Бернардина собралась в деревню по делам, и Питер через Мартина попросил ее, чтобы она нашла какую-нибудь книгу, хоть что-то, что можно было бы ему почитать. А если где-то найдется бумага и перо, то он был бы совершенно счастлив!
  Они в это время собирали в лугах лекарственные травы, которые показала им Бернардина. Питер за это время узнал рецепт того настоя, что так облегчал ему боль, и многие другие рецепты тетушки Бернетты, к которой люди приходили за помощью, когда болели. Жаль, он не мог их записать за неимением бумаги, пера и чернил...
  К вечеру Бернардина вернулась и принесла корзину со снедью и какой-то толстый большой предмет, обернутый в платок. На длинном столе под навесом она развернула его, и Питер с великим изумлением увидел венецианскую пятихорную гитару, с красивой розой и прямым грифом, немного потрепанную, с местами облупившимся тёмным лаком, но струны у нее все были целы! Он не удержался и в восхищении расцеловал пожилую женщину, которая шутливо замахала на него руками, смеясь от удовольствия.
  Более того, на дне корзины нашлась и книга, завернутая в чистую тряпицу! Это оказался старый потрепанный молитвенник. Питер с усмешкой сказал сам себе:
  - Ну, не думал же я, в самом деле, что она принесет мне Плиния!
  Однако оказалось, что читать, как раньше, он не мог. Огромных усилий и напряжения стоило ему сложить буквы, но они мелькали и разбегались у него перед глазами, произвольно менялись местами, и получалась такая каша, что через десять минут он уже чувствовал тяжелую усталость и тошноту. Голова начала болеть и кружиться, он закрыл глаза и на сегодня оставил эти упражнения. Он был немного озадачен, но по-прежнему оставался невозмутим, стоически воспринимая новую действительность.
  На следующий день обнаружилось, что играть на гитаре, как раньше, он тоже не мог. Пришлось переложить ее направо и учиться играть левой рукой, а правой перебирать лады, что не требовало таких тонких движений. Два дня тренировки, и гитара его порадовала. Он поколдовал над ней немного, и теперь восхищал Мартина и Бернадрину своими любимыми песнями провансальских трубадуров - балладами, канцонами, ле, севентами и альбами, которых знал великое множество. Он пробовал играть баркаролы, фанданго, сарабанды и романсеро, но более сложную музыку Монтеверди, Люлли или Бортолотти он не решался пока даже пробовать.
  ...Крутая тропинка в деревню звала Питера испытать свои силы еще раз. Честно говоря, он немного опасался браться за такую задачу, поскольку очень быстро уставал. Но уставал не физически - силы к нему вернулись. Просто голова отказывалась ему служить и жила своей отдельной жизнью. Однако какой-то веселый азарт, похожий на вызов судьбе, не давал ему покоя. Неугомонный характер заставлял его пускаться на риски и авантюры, пусть даже такие мелкие, как поход в соседнюю деревню - это при том, что "у тебя сейчас сбиты все навигационные приборы..."
  Сначала он один прошел только половину пути и еле вернулся, почувствовав тяжелое головокружение. На следующий день он пошёл вместе с Мартином и Бруно. Тогда стало веселее, и путь незаметно сократился вполовину.
  Они вошли в горную деревушку, состоявшую всего из пяти домов, один из которых стоял заколоченным. Никого не было видно, кроме бродивших в траве кур.
  - Все здешние мужчины ходят на заработки, а женщин осталось только четыре, да и то старые, - сообщил Мартин, отодвигая одну доску в забитом окне своего дома, чтобы через дырку попасть внутрь. - Я сейчас открою вам дверь, сударь, входите!
  Питер вошел в скромное, почти нищенское жилище, где всё вокруг было покрыто толстым слоем пыли.
  - Посмотрите, может, вам что-нибудь здесь пригодиться...
  Мартин покопался в груде старой одежды, сваленной на полу, и выудил оттуда серый суконный плащ, видимо, принадлежавший его отцу.
  - Наверное, вам это подойдет, мой господин, он еще добротный. Мне-то еще велик...
  Питер уже думал о долгом переходе до Турина, поэтому взял плащ и перекинул его через руку, чтобы на улице хорошенько вытряхнуть и почистить.
  - Не найдется ли здесь что-то вроде охотничьего ножа? - спросил он.
  - Вот, только такой, - и Мартин показал в ящике на полу с инструментами уже немного поржавевший широкий длинный нож, каким дровосеки обычно обрубают ветки.
  - Вполне подойдет. Давай-ка его заточим, - и Питер сильными движениями стал водить ножом по выпуклому камню на стене, пока нож не превратился в блестящий и острый. Потом он завернул лезвие в найденный тут же лоскут кожи и сунул его за голенище сапога. Немного осмотревшись, Питер нашел старую сумку на ремне из местами потрескавшейся кожи.
  - Тино, мне скоро надо будет уходить отсюда, хочу поскорее добраться до дома. Могу я взять эту сумку?
  - Конечно, сударь, она валяется здесь уже три года... А вам обязательно уходить?
  - Да, милый. У меня есть жена и двое детей, они меня ждут, - по крайней мере, я на это надеюсь, - пробормотал он с грустной усмешкой.
   - Вы далеко живете?
  - Если идти пешком, то довольно далеко, а если на лошади, то не очень.
  - О, как бы я хотел пойти с вами, мой господин! Пока вы здесь, я столько всего узнал, сколько и наш падре не знает!
  - Кстати, а где ваш падре? Где у вас церковь?
  - Если выйти на улицу и еще немного спуститься с горы, то откроется вид на долину. Вот там будет видна церковная колокольня.
  - Покажи мне, Мартино!
  Они вышли на улицу и прошли через всю деревню, потом спустились ниже, и за поворотом действительно открылся вид на маленький городок или поселок с видневшейся вдали маленькой колоколенкой.
  - Ох, дружок, как же это далеко! - воскликнул Питер. - Как называется это место?
  - Шатлар.
  Название ни о чем ему не говорило.
  - Давай присядем здесь и отдохнем немного. Нам с тобой надо обсудить важные вещи.
  Они присели у дороги на зеленом склоне, Бруно улегся рядом, положив голову на лапы. Питер рассеянно погладил его по лохматой спине.
  - Сударь, я давно хотел спросить... Сразу видно, что вы дворянин, а возитесь со мной и Бруно, как простой... Я не пойму, кто вы, сударь?
  Питер улыбнулся.
  - Просто человек, Тино. Если ты узнаешь, кто я, ты будешь лучше ко мне относиться или хуже?
  - О, сударь, никогда я не буду плохо к вам относиться!
  - Спасибо, дружок. Надеюсь, еще будет время, когда я отвечу на все твои вопросы. Послушай, если ты уйдешь со мной, твоя тетушка Бернардина останется совсем одна?
  - Нет, у нее есть дочка. Она замужем в городе, продает сыры, которые делает тётушка.
  - В таком случае, я возьму тебя с собой, Мартино. Ты очень талантливый, у тебя блестящие возможности. Хочешь петь в церковном хоре и научиться читать и писать?
  - А разве это можно? У меня же нет денег...
  - Конечно, можно, милый. А деньги найдутся. Мне в дороге понадобится твоя помощь, и когда мы доберем до моего дома, я заплачу тебе достаточно для того, чтобы поступить в школу в моем городе. Думаю, это будет справедливо.
  Мартин не поверил своим ушам. Он посмотрел на своего учителя сияющими от восторга глазами. Но Питер добавил:
  - Знаешь, давай пока не будем так далеко заглядывать и мечтать о будущем. Сначала нужно преодолеть дорогу, а для меня сейчас это не так-то просто сделать. И я даже не могу проложить точный курс, потому что до сих пор не знаю, где нахожусь. Мне нужно поговорить с вашим падре, чтобы это выяснить.
  - Хорошо, сударь. Но я теперь всё равно буду мечтать! Спасибо вам!
  Питер только покачал головой:
  - Жизнь всегда преподносит мне самые неожиданные сюрпризы, когда я меньше всего этого ожидаю... Ладно! Если мы собираемся в дорогу, ты должен подумать, что взять с собой. Нам точно понадобится огниво и теплая одежда. Примерно пять или шесть дней пути до большого города...
  - В моем доме есть кремень и кресало, и найдется еще что-нибудь полезное.
  Они вернулись в дом и нашли для Мартина теплую накидку его матери, старую и немного рваную, но еще вполне пригодную. На мальчике была крепкая обувь и добротные шерстяные штаны, рубаха небеленого полотна, а на голове вязаная шапочка, выгоревшая на солнце. Еще нашелся мешочек, куда можно было положить еду или запасную одежду.
  - И главное, что нам понадобится - это твоя дудочка, и моя гитара. А ты думаешь, как мы будем зарабатывать себе на хлеб?
  Мартин широко распахнул свои синие глаза.
  - О, я видел однажды савояров!.. Они играли на ярмарке. И вы будете петь на площади, как они?!
  - Разумеется. И ты тоже, Мартино. Готов?
  - Конечно! Вот это да! Вот здорово!
  - А чему ты радуешься? Ты любишь публику?
  - Ну, да, они всегда меня угощают чем-то вкусненьким, что-нибудь дарят...
  - Это пока ты здесь, дома, где тебя все знают. Но люди бываю и злыми, и жестокими. И я теперь вряд ли смогу тебя защитить - это первое, о чем я сейчас думаю.
  - Ну, если что, я быстро бегаю!.. И еще у нас есть Бруно!
  - Это правда. Ты меня успокоил, - улыбнулся Питер.
  
  Когда они ближе у вечеру поднимались по тропинке между двух зеленых холмов лощины, на них пахнуло запахом гари. Питер остановился и оглядел окрестности. Но они шли в низине, и ничего не было видно. Бруно побежал вперед, навострив уши и принюхиваясь...
  Чем ближе они подходили, тем страшнее открывалась им картина разоренного жилища, сожженного сарая и кровавых луж в загоне для скота... Мартин рванулся было вперед, но Питер остановил его, схватив за плечо.
  - Стой, Тино! - он повернул его к себе и посмотрел в бледное испуганное лицо. - Постой здесь, мой мальчик. Я пойду один, посмотрю, что случилось. Может быть, кто-то ещё есть в доме. Возможно, это дезертиры или мародеры, не приближайся!
  И он, хромая, пошел к дому, опираясь на свою крепкую буковую трость.
  ...То, что Питер увидел в разгромленном доме, он подспудно ожидал увидеть, потому что имел опыт войны. Однако на несколько мгновений у него все же потемнело в глазах. Бернардина лежала на полу в луже крови с раскроенным черепом.
  Тяжко вздохнув, Питер перекрестился, перешагнул кровавую лужу и потянул с тюфяка простынь, чтобы накрыть тело...
  
  ...До ночи он копал могилу на склоне рядом с домом, с трудом опустил в нее тело в окровавленной простыне и прочел молитву. Потом вместе с бледным и заплаканным Мартино засыпал тело землей, уложил на могилу камни в виде креста и украсил ее луговыми цветами.
   Ночь они провели во дворе, обнявшись втроем с Бруно, чтобы было теплее. Питер завернул мальчика в свой плащ, обнял и тихо рассказывал ему, как воевал с пиратами на далеких теплых островах за океаном, на другом конце света... Мартин заснул, прижавшись к его плечу, а он не смог сомкнуть глаз...
  Утром Питер поднялся, чтобы поискать какую-нибудь еду. Но мародеры вынесли всё, что нашли - скотину, кур, сыры, молоко, муку - всё! Случайно нашлось только одно сырое яйцо, закатившееся за пустую корзину, и горсти две-три рассыпанной по столу кукурузной муки, перемешанной с тертым сыром. Наверное, Бернардина готовила им ужин, когда на нее напали...
  - Мартино, поставь-ка котелок с водой на огонь. Мы должны поесть, собраться и отправиться в путь, - говорил он спокойно, чтобы немного отвлечь мальчика от горестных мыслей. - Нам предстоит трудная дорога, мой милый. В тех местах, где мы будем идти, возможно, уже небезопасно, потому что идет война.
  Говоря это, Питер нашел миску, ссыпал в нее всю муку и сыр, разбил туда яйцо и все перемешал. Потом, когда вода в котелке закипела, отщипнул от этой массы маленькие кусочки, и бросил их в воду.
  - Малыш, принеси какой-нибудь пряной травы для заправки, тогда у нас получится вполне сносный суп.
  Мартин принес немного базилика и удивленно смотрел на своего учителя, как будто впервые видел.
  - Сударь, вы действительно приготовили суп? Вы это умеете?
  - Ничего сложного, как видишь. Почему ты удивлён? Мне кажется, мужчина должен уметь всё. Попробуй, что получилось. Конечно, будь у нас бульон, а не вода, вышло бы лучше.
  Но вышло на удивление вкусно, и Мартин с удовольствием съел свою порцию.
  - А меня вы научите готовить такой суп?
  - Обязательно. Когда у нас будет из чего это сделать.
  
  ...Его гитара была цела! Питер положил ее на балку под потолком, чтобы случайно ее не повредить, и теперь благословлял свой рост, когда достал ее в целости и сохранности.
  Он положил в старую сумку небольшой котелок, кружку, кожаную флягу с водой, сухие пучки лечебных трав, завёрнутые в лоскут, и перекинул гитару через плечо. Мартин тоже собрал свои немудреные вещи в заплечный мешочек, и был готов отправиться в путь.
  
  ...Дойдя до церкви, они вошли под прохладные своды, оставив Бруно ждать их снаружи. К счастью, падре был на месте. Более того, сегодня, оказывается, был воскресный день, и только что закончилась месса. Питер заговорил с падре на латыни, рассказал о страшной смерти Бернардины, просил исполнить все подобающие требы, и обещал заплатить за них в конце дня. Он говорил медленно, иногда делая еле заметные паузы между слогами, поскольку произнести некоторые длинные слова бегло он не мог. Однако престарелый благостный падре был, похоже, в латыни не силен и мало что помнил помимо молитв. Тем не менее, про смерть своей прихожанки всё понял. Пришлось прибегнуть к помощи Мартина. Питер попросил падре указать ему ближайший город, где есть почтовая станция, и дать ему бумагу и письменные принадлежности, чтобы написать письма. Падре охотно дал все необходимое и указал ему направление до города. Расспросив его еще, Питер в конце концов выяснил, что они находятся в Верхней Савойе, на границе Савойского герцогства и Швейцарского союза.
  Хуже всего оказалось то, что теперь написать даже короткое письмо стало для него непростой задачей. Он осилил только одно - Маргарите. Правая рука его не слушалась, а левой получалось ужасно. Кроме того, больших усилий стоило поставить на место все буквы, которые, как и при чтении, норовили постоянно меняться местами и разбредаться, превращаясь в кашу. Приходилось по несколько раз перечитывать и проговаривать по слогам каждое слово, которое, как он видел, зрительно выглядело не так, как надо, и всё исправлять.
  Ему понадобилось часа два, чтобы добиться более-менее читаемого варианта. Прикрыв глаза рукой, он сидел, не в силах двинуться с места. До тошноты кружилась голова, он так устал, что не способен был о чем-то думать. Мартин спросил:
  - Кому это вы столько написали, сударь? Неужели можно столько прочитать за раз?
  - Это, пожалуй, самое короткое письмо в моей жизни, малыш, - он с трудом поднялся на ноги. - Ладно, пойдем. Наверное, ты уже проголодался? Нам пора за работу. Какую песню ты хотел бы исполнить?
  - Да мне все равно...
  - Я понимаю, тебе сейчас не до песен, дружок, это вполне понятно. Но если ты будешь равнодушен и безучастен, Тино, людям вряд ли захочется послушать тебя во второй раз. А за одну песенку ты много не получишь. Но дело даже не в этом. Как тебе объяснить, малыш... Когда душа болит, эту боль нужно прожить до конца в своем сердце, а потом выплеснуть - с песней или стихами, например, чтобы потом не осталось кровоточащей раны в сердце. Я это понимаю, хотя самому далеко не всегда удается так сделать, бывает трудно... Знаешь что, Мартино, в память о Бернардине давай исполним молитву Мадонне Пейре Видаля. Это будет наш реквием. Если вдруг тебя будут отвлекать зрители, просто закрой глаза и представь, что ты поешь для Бернардины. Уверен, она тебя услышит...
  
  ...На площади рядом с маленькой церковью собралась толпа, чтобы послушать звонкий и чистый как хрусталь голос худенького мальчика со светлыми волосами. Мальчик был похож на сошедшего с небес ангела. Небрежно прислонившись к стене, ему аккомпанировал на гитаре высокий черноволосый человек с кудрявой бородой и пышной гривой растрепанных длинных кудрей. Его худая фигура в грубой полотняной рубахе и мешковатых штанах, тем не менее, выглядела статной, а движения отличались природным изяществом. Его широкополая шляпа лежала в пыли перед мальчиком. Когда-то она была черной, а теперь полиняла и выгорела.
  Небольшая толпа, не избалованная радостями и развлечениями, жадно и молча внимала чудесной музыке. Мальчик с хрустальным голосом пел, закрыв глаза, с таким чувством и болью, что по его щекам текли слезы. Потом к его прозрачному тембру присоединился низкий и глубокий бархатный голос, заставивший сердца трепетать от непонятного и прекрасного волнения...
  
  Денег они выручили не так много, поскольку у жителей их почти не было, зато хлеба, сыра и яблок они получили достаточно, по крайней мере, на два-три дня пути. Почти все деньги пришлось отдать падре - он обещал отслужить заупокойную службу по Бернардине и отправить письмо Питера по своим церковным каналам.
  Дальше их дорога шла сначала на север, до деревушки Жетр, затем сворачивала на восток, как и рассчитал Питер, ориентируясь по звездам. Зеленые луга и пологие лощины радовали глаз, но передвигаться Питеру было нелегко, поэтому они вынуждены были часто останавливаться. Но Мартин всегда радовался этим остановкам, потому что его учитель репетировал с ним, разучивал новые мелодии и рассказывал удивительные вещи о своих путешествиях.
  На третий день они достигли довольно большого городка Мартиньи и остановились, чтобы заработать денег на ночлег и еду. Не особенно утруждая себя, они исполнили на городской площади всего четыре вещи, правда, длинные баллады, и веселые, и печальные, - и собрали довольно много. Первый раз они ночевали в чистых постелях и, самое главное, - им удалось хорошо помыться!
  
  В тот же день в разоренной хижине на выпасе снова появились два человека - господин с орлиным профилем и монах в черной рясе. С изумлением и ужасом осмотрев все вокруг, господин проговорил озадаченно:
  - Что, чёрт возьми, здесь произошло?! Куда подевался граф, хотел бы я знать! О Небо, за что мне всё это?..
  - Что вы, господин виконт, не беспокойтесь, не мог же он далеко уйти!
  - Если вообще остался жив! Смотрите, там, на склоне какая-то могила...
  Они осмотрели могилу и, судя по небольшим размерам свежего холмика, решили, что для рослого мужчины она мала.
  - Мне было поручено беречь его, как зеницу ока, и что теперь? Где его искать?
  - Чего уж проще - надо спросить в деревне.
  - Конечно же, брат, как это я сам не догадался! - с сарказмом воскликнул человек, которого монах назвал виконтом. - Если он жив, то мог пойти только в двух направлениях - или вниз на Гренобль, или через перевал в Пьемонт. Расстояние почти одинаковое.
  - Вряд ли он пойдет в Прованс через земли, охваченные восстанием! Он же понимает, как это опасно.
  - А если он пошел в Пьемонт, там что, не опасно, по-вашему? Война! Дорога на юг, по крайней мере, удобнее и приятнее.
  - На его месте я лучше бы выбрал встречу с регулярными войсками, чем с бандами разъярённой черни, которая убивает всех без разбора!
  - Ну, посмотрим, кто прав! - и они спустились в деревушку расспросить о высоком хромом человеке. Им тут же показали, куда он отправился, и виконт немного успокоился.
  
  ...От Мартиньи дорога тянулась вдоль реки, поднимаясь вверх. Живописные пейзажи радовали глаз, вдалеке на юго-востоке снежной вершиной сиял Монблан, величественная красота и безмятежность этих безлюдных мест навевали покой и умиротворение. Но Питеру второй день было плохо. Он не понимал, что случилось. Всё плыло и качалось у него перед глазами, и он вынужден был просто лечь на берегу и не шевелиться какое-то время. Мартин перепугался, но тот с насмешливой улыбкой его успокоил:
  - Если я еще могу говорить и кое-как соображать, значит, пока жив. Потерпи немного, малыш, скоро всё пройдет.
   Пока они сидели в низине на берегу речки, заросшей кустами ракитника, по дороге проскакали два всадника в поисках высокого хромого с мальчиком и собакой...
  
  ...В деревню Орсьер, стоявшую на берегу реки, вдоль которой тянулась дорога, они вошли, когда стемнело, и все жители уже спали. Устроившись на окраине деревни под навесом для сена, они осмотрели свои скудные запасы еды и нашли только одно яблоко и совсем немного хлеба.
  - Ну что ж, одним яблоком сыт не будешь, дружок. Давай-ка сделаем из него горячий напиток - так хотя бы можно будет заглушить голод.
  Они развели костер, вскипятили воду, и Питер, достав из-за голенища нож, мелко порезал в воду яблоко и бросил к нему веточку дикой мяты, росшей здесь повсюду у них под ногами.
  Разговаривая у костра, они из единственной кружки по очереди пили яблочный отвар, как вдруг откуда-то выскочил довольный Бруно с убитым зайцем в зубах. Их дружный радостный крик был ему, видимо, лучшей наградой. Он положил свой трофей к ногам Питера, и с видом победителя посмотрел ему в глаза. Тот весело и ласково потрепал его за ушами.
  - Спасибо тебе, дружище Бруннеттино! Ты спасаешь нас от голодной смерти! Возможно, я и преувеличиваю, - сказал он уже Мартину. - Однако поесть, наконец, мяса будет просто замечательно! Пойдем, поможешь мне его освежевать.
  Питер подобрал зайца и спустился к воде. Вынув нож, он одним движением отсек ему голову и дал стечь крови, держа тушку за задние лапы на вытянутой руке, чтобы не испачкать одежду. Заячья голова досталась Бруно. Потом уже Мартин держал зайца за ноги, пока Питер делал круговой надрез в центре его спины, затем вывернув его шкуру с двух сторон, как перчатку. Выпотрошив тушку, он сорвал широкий лист лопуха, росшего у них под ногами, и выложил на него заячью требуху, потом отрезал лапы и бросил их Бруно. Все это дело заняло не более пяти минут. Они зажарили зайца на раскаленных углях, сделав вертел из крепкого зеленого прута, и с удовольствием подкрепились, оставив половину до следующей трапезы.
  Но на следующее утро Мартин поднялся вялыми и медлительным, и его потускневшие глаза встревожили Питера. Мальчик выглядел измученным и усталым.
  - Тино, у тебя ничего не болит, дружок?
  - Нет, синьор, только лень что-то делать...
  - Может быть, задержимся здесь и отдохнем как следует?
  - А вы расскажете еще про пиратов?
  - Ну, конечно, мой милый. Всегда приятно вспомнить молодость, - улыбнулся он.
  И Питер рассказывал ему свои истории, а потом развлекал смешными песенками и имитацией на гитаре звуков животных. Кроме того, они играли в угадывание песенки по первым тактам, и, в конце концов, Мартин развеселился.
  - Синьор, а можно я буду называть вас капитаном? Вы же на самом деле капитан, у вас ведь есть корабль!
  - Почему бы тебе просто не называть меня по имени?
  - О, я не смею, синьор, у меня язык не поворачивается...
  Питер пожал плечами.
  - Называй, как хочешь, Тино, это не важно. Послушай, мы с тобой прошли почти треть пути, дорога поднимется еще выше, и будет немного тяжелее дышать. Перед перевалом нужно набраться сил. Поспи еще, а я сыграю тебе колыбельную...
  
  ...Крупное селение Сен-Пьер было последним перед перевалом. Здесь они решили провести целый день. На небольшой людной площади с несколькими повозками и тележками, шла бойкая торговля плодами первого урожая. Люди спешили сделать запасы к предстоящей зиме. Но в этой разрозненной толпе чувствовалось какое-то тревожное напряжение, люди были то ли чем-то раздражены, то ли испуганы. Это подспудное брожение толпы Питер почувствовал сразу, как только в ней оказался. Оно было хорошо ему знакомо и напоминало положение, когда корабельная команда в затяжной штиль долго оставалась без берега, просто была чем-то недовольна или на корабле назревал крупный конфликт между членами команды.
  Питер выбрал себе место не в самом центре, а поодаль, с краю торговой площади, у стены каменного домика. Но перед ними оставалось достаточно свободного от повозок места, чтобы желающие их послушать могли спокойно собраться, не мешая торговле. Мартин немного хандрил, и Питер попросил его сегодня не петь, а только иногда подыграть ему и отбивать ритм, ударяя палочкой по его трости, чтобы получался сухой трескучий звук. Мальчик возражал:
  - Смотрите, как много людей! Как же мне не петь, синьор, мы можем здесь много заработать!
  - Мартино, это тебе решать. Но что-то делать через силу - мало радости. Только ты сам можешь распоряжаться своей душой и своим великолепным голосом. Я вижу, сейчас люди здесь не настроены на поэтический лад, мягко говоря. Их настроение нужно сначала подготовить. Смотри, что будет. Я дам тебе знак, когда вступать.
  Питер вдруг сильно ударил по струнам и заиграл форте стремительную тарантеллу, отбивая ритм костяшками пальцев по деке. Неожиданно, страстно и весело зазвучала зажигательная мелодия, и люди как будто вздрогнули, остановились на миг. И в следующий момент было видно, как их лица светлеют, а морщины на лицах разглаживаются от улыбок. Мартин исполнял свою роль на импровизированных кастаньетах и незаметно для себя сам улыбался во весь рот.
  Тут же их окружила толпа, она рассматривала путников и притопывала, приплясывала, потому что невозможно было устоять на месте под эту огненную мелодию.
  Нежданно зазвучал низкий красивый голос, и полилась песня:
  
  Спит Мерджелина в лунном сиянье
  Сонного моря слышно дыханье.
  Люди садятся в лодки рыбачьи -
  Так пожелаем смелым удачи!
  Звонкая песня вдаль полетела...
  О, тарантелла, о, тарантелла!..
  Только стемнеет, на берег лунный
  Парень выходит с девушкой юной.
  Нежно подружку он обнимает
  С ней он танцует и напевает
  Море и небо с ними запело,
  О, тарантелла, о, тарантелла!
  
  Если бы жил я здесь в Меджелине,
  Вдаль с рыбаками плыл бы я ныне,
  С ними делил бы радость и горе,
  Светлою ночью пел бы я в море,
  Чтобы к подруге песня летела, -
  О, тарантелла, о тарантелла!..
  
  Когда он закончил, толпа взорвалась веселыми приветствиями, и кто-то выкрикнул:
  - Как тебя зовут, путник? Мы что-то слыхали о новом бродячем певце. Кто ты?
  - Я Маландато , Потрепанный менестрель, синьоры! Удачи вам в делах и счастья в любви, если вы еще не забыли, как выглядит и то, и другое!
  - Напомни нам это, Маландато! Мы давно забыли, как выглядит удача и счастье!
  И он снова запел - теперь язвительную и насмешливую сирвенту де Борна, где были такие слова: "мужики, что злы и грубы, на дворянство точат зубы..." Смех и соленые шуточки в толпе добавили колорита песенке. А потом была разухабистая и веселая матросская жига, и баллада о лесном разбойнике, раздающем беднякам золото богачей, и многое другое...
  Они выступали не так уж долго, но сбор был велик как никогда.
  
  ...До монастыря Сен-Бернаро они добрались на удивление быстро. Но как же было холодно! У них заледенели руки и ноги, покраснели носы. Хорошо, что был только сентябрь, и везде в долинах стояла сухая жара, но высоко в горах даже озеро рядом с аббатством, казалось, того и гляди покроется льдом. Монахи накормили их и отвели в маленькую келью с двумя кроватями.
  - Как же я ненавижу холод! - простонал Питер, закутывая плащом искалеченную ноющую ногу. - Все мышцы просто застывают и перестают работать! Хорошо бы сейчас выпить горячего вина с пряностями...
  Не успел он это произнести, как в дверях показался служка с двумя кружками горячего напитка. Правда, специй не было, а дешевое вино было разбавлено и в него добавлены пряные травы, но получилось тоже не плохо. Мартин тут же заснул, и по его лицу блуждала блаженная улыбка.
  На следующее утро, отправляясь в дорогу, Питер внес щедрую лепту монастырю за приют и сожалел, что не может дать больше.
  Теперь их путь лежал в долину Аосты, и до цели оставалось каких-то два дня! Ну, может быть, чуть больше, тут нельзя было загадывать...
  Долина, сплошь покрытая виноградниками, терявшимися в туманной дымке, открылась им неожиданно. Питер остановился, чтобы полюбоваться видом, но вдруг увидел вдали отряд солдат, марширующих по дороге, пересекающей их путь. Солдаты двигались в направлении города Аосты, который был виден с горы далеко на юге. Питеру показалось, что по экипировке солдаты принадлежат французской армии. Тем не менее, он не хотел встречаться ни с какими войсками, и они немного замедлили шаг, чтобы пропустить отряд.
  По дороге время от времени им попадались сельские повозки с собранным урожаем, и для них было большим счастьем за мелкую монету прокатиться в такой повозке до поворота в какое-нибудь имение или виллу.
  Как раз на такую сельскую виллу они и попали после полудня. Она называлась Веррес, как и селение рядом, и принадлежала старому маркизу Асинари. Это сообщили им работники, привозившие туда виноград. На вилле в это время шла вендеммия - сбор винограда, - праздник и работа, веселое и хлопотное время, когда в сентябре все работники, слуги и наемники вместе собирают и давят виноград. И сейчас работа у них закипела в два раза веселее под аккомпанемент гитары, пастушеской дудочки и красивого мужского голоса, поющего игривые, чуть-чуть скабрезные пастореллы и задорные вилланеллы - они как раз пришлись к месту!
  Устроившись неподалеку от повозки, нагруженной большим чаном, куда сливали сусло, Питер присел на перевернутую бочку. Он развлекал работников, давящих виноград в двух лагарах , причем, в одном были мужчины, а во втором женщины, всего человек пятнадцать, исключая тех, кто подвозил и подсыпал виноград, убирал мезгу и сливал сок, но все они живо участвовали в импровизированном представлении. Он придумал для них игру, где мужчины соревновались в остроумных ответах с женщинами, и наоборот. Образцом им послужила всем известная песенка "Любовный спор", где пререкаются возлюбленные - или муж с женой. Словом, неисчерпаемая по многообразию тема. Народ за словом в карман не лез, все порой умирали от смеха, а порой отпускали такие непристойные шуточки, что Мартино с непонимающим видом смотрел на своего учителя, который прикусывал губу, чтобы не расхохотаться, и делал вид, что ничего не происходит.
  Веселье было в самом разгаре, когда в аллее, ведущей к дому, показалась изящная женская фигурка в белом платье. Питер тут же ее приметил и внезапно почувствовал, как в нем шевельнулось простое и вполне животное желание женщины. Он даже немного удивился и не сразу смог припомнить, когда в последний раз это было. А когда вспомнил, то поразился, как далек и неправдоподобен был тот ночной весенний сад Монтеля, благоухающий ароматом ночных цветов. Это было как будто в другой жизни или во сне...
   Он спросил, кто та дама, что гуляет там в одиночестве. Оказалось, к ним пожаловала сама хозяйка дома донна Виттория, молодая жена маркиза Асинари.
  Синьора некоторое время наблюдала издали, а потом подошла к ним ближе. При ее появлении Питер прижал струны гитары, учтиво поднялся со своей бочки и приветствовал ее поклоном.
  Синьора маркиза представляла собой образец модной утонченности и даже некоторой изощренности, казавшейся, возможно, не очень уместной в этой сельский местности. У донны Виттории были светлые, тщательно завитые и уложенные волосы, карие глаза с длинными ресницами, черные брови и яркий ротик, кривившийся в чуть высокомерной усмешке. Она прекрасно осознавала свою красоту и, видимо, была горда ею.
  Синьора пристально разгадывала высокого загорелого, заросшего черной бородой бродягу с гитарой, в простой мешковатой одежде и - о чудо! - в высоких изящных сапогах из дорогой кожи. Маркиза давно за ним наблюдала издали, и он чем-то привлекал ее внимание. Его уверенная непринужденная манера держаться и небрежная грация движений казались врожденными. Такого привлекательного и противоречивого облика не могло быть у простого бродячего певца. Даже хромота и грубая трость не особенно портили впечатление. А когда она услышала его голос, то не утерпела и подошла узнать, кто же он такой на самом деле.
  Но донна Виттория уже пожалела, что подошла так близко. Учтивый поклон незнакомца и его спокойный уверенный взгляд, устремленный на ее, вызвали у нее странное волнение. Он тоже ее рассматривал, и это доставляло ей и удовольствие, и приводило в негодование одновременно. Последнее перевесило, и она воскликнула в раздражении:
  - Что за неотесанность! Кто тебе позволил так меня разглядывать?!
  - Ваша красота, синьора! Она столь неоспорима и лучезарна, что не прячется за излишней скромностью, - улыбнулся он слегка насмешливо - и нежно.
  Дама не поняла, что это было - комплимент или дерзость, потому пропустила этот ответ мимо ушей. Надо заметить, что все вокруг, замерев, молча наблюдали за ними.
   - Как тебя зовут? - спросила она с привычным высокомерием, которого даже не замечала.
   - Маландато, синьора. Потрепанный менестрель, к вашим услугам, - он снова слегка поклонился.
  - Фу, какое неблагозвучное прозвище!
  - Зато правдивое, прекрасная донна! Иногда за пышным именем скрывается пустота, - и наоборот.
  - Всё равно, тебе больше подходит прозвище Джитано !
  - Безусловно, вы правы, донна, однако внешнее всегда заметнее внутреннего, оно бросается в глаза. Но грязь легко смыть с тела, а вот с души - никогда.
  - Да ты еще и философ, как я посмотрю! Ну, довольно болтовни! - и она повелительно и властно поманила его пальцем. Он в легком недоумении вскинул бровь - и не двинулся с места.
  - Чего же ты ждешь?
  - Синьора, людям дан язык, чтобы они могли выразить свои желания красивыми и учтивыми словами. Только собаку можно подозвать свистом или жестом!
  - Что-о? Ты много себе позволяешь, джитано! Иди за мной, если хочешь получить что-нибудь на пропитание!
  - Нет, синьора, - его бархатный голос был так же ровен, но звучал непреклонно. - Вот теперь нет.
  - Ты не хочешь получить деньги? - удивилась она. - Я дам тебе целый цехин, если ты доставишь мне удовольствие... своим пением.
  Он рассмеялся искренне и весело. Возможно, она и сама не поняла, как двусмысленно прозвучала эта ее фраза. А он с первой минуты увидел по ее глазам, что легко может обольстить эту скучающую синьору и так ее развлечь... как ей и не снилось.
  - О, неужели настоящий золотой цехин, любезная донна? Да это же целое состояние! Один пистоль! Целых семь лир! - смеялся он. - Однако я не портовая девка, чтобы меня покупали так дешево!
  Маркиза просто задохнулась от негодования и гнева. Ее глаза яростно засверкали, она уже не сдерживалась.
  - Тогда убирайся вон, каналья! И больше не показывайся мне на глаза, грязный хромец!
  - Как будет угодно досточтимой синьоре, - ответил он с изысканной иронией. - Я прославлю в стихах ее милосердие, любезность и дивный нрав! Этот край будет воспевать ее благородную душу!
  Донна Виттория вспыхнула, верно поняв это как глумление, но не нашлась что ответить, развернулась и побежала к дому.
  Работники и крестьяне в этот день повеселились от души. Они собрали для менестрелей немного денег и корзину снеди, проводив их добрыми напутствиями.
  Когда они с Бруно вышли за ворота усадьбы, Мартин спросил:
  - А что случилось, почему эта синьора нас выгнала?
  - Выгнала она меня, а не вас. Я не подчинился ей, а она разозлилась, - это если не вникать в подробности... Не обращай внимания, дружок. При всем желании я не могу тебе объяснить всего, а врать не хочу. Зато мы с тобой повеселились и вдоволь наелись винограда, а это уже неплохо.
  
  Глава третья
  
  ...Они подходили к предместьям Турина. Вдали на востоке с холмов были видны клубы пыли, сквозь которые иногда вспыхивали крохотные искры - это на солнце блестели штыки. Шли крупные перемещения войск, и нередко по дороге встречались отряды фуражиров и армейские обозы. Не было сомнений, что французская армия готовится к боевым действиям, где-то северо-восточнее Турина. Но у Питера не было сейчас никаких сведений о текущем положении дел, он мог только предполагать и догадываться, что происходит.
  Чтобы поскорее попасть в город, он собрал все силы и решил не останавливаться в Гранжетто, а добраться сразу до Ривароссо, откуда было рукой подать до городской заставы. А в Ривароссо, как рассказали им словоохотливые прохожие, на перекрестке дорог есть постоялый двор - большая чистая таверна с недорогим столом, добрым вином и прекрасной хозяйкой. Эта таверна известна всей округе и называется Страмбино .
  До таверны на перекрестке дорог они добрались только к вечеру. Питер уже давно в кровь стер себе руку грубо отделанной тростью, и теперь она его беспокоила. Если раньше, в той прошлой жизни, он постоянно носил перчатки, чтобы кожа рук оставалась нежной и не повреждалась во время бессчётных поединков, абордажей, верховой езде и прочих удовольствий, то сейчас его руки огрубели, покрылись царапинами и порезами, почернели от солнца. Вот теперь еще эта рана на ладони, на которую постоянно приходится опираться... Но он полагал, что все это мелочи, не стоившие большого внимания. Главное - он почти добрался до цели. Питер хотел как можно скорее восстановить свои многочисленные связи в деловом мире Генуи, Тосканы и Венеции, вернуться в этот реальный мир и добраться, наконец, до дома, забрать детей из Валльбоны...
  Но как быть с Маргаритой, он не знал. При одной только мысли о ней его сердце начинало ныть от боли, и, казалось, уже не только в фигуральном смысле, а в буквальном. Питер вспоминал их прощание в аббатстве, ее пустые остановившиеся глаза, хрупкую фигурку, тонкие руки, ухватившиеся за решетку притвора... Он ничего не мог поделать, как бы ни старался. Она закрылась. Она его отвергла! Это разрывало ему душу, лишало сил. Что ещё он мог сделать для нее, и не сделал? Казалось бы - всё, что было в его силах! Но она так легко от него отказалась!.. Она так быстро поверила во внушенную ей ложь, поддалась чужому влиянию? Не может быть. Он до конца просто не мог в это поверить. Где-то в глубине души он всё еще на что-то надеялся, но умом понимал, что уже ничего невозможно вернуть, никогда уже не будет так, как прежде... Нет, лучше вообще не думать, иначе можно сойти с ума!.. Странно, почему эти воспоминания не посещали его там, в горах? И чем ближе к большому миру, тем настойчивее одолевали его эти мысли...
  ...Когда он увидел каменный дом в два высоких этажа с деревянной галереи наверху, увитый плетями душистых роз, ему сразу понравилось это место. Дом обрамлял квадратный внутренний двор с навесом из виноградных шпалер, защищавшим от солнца столы под ним, Там в этот теплый вечер собралась обычная публика из местных завсегдатаев и постояльцев, коротая время кто за беседой, кто за карточной игрой, кто за выпивкой.
  - Мартино, придержи-ка Бруно, чтобы он никого не напугал своим грозным видом...
  Питер выбрал место как всегда у стены, чтобы охватывать взглядом всё пространство впереди и никому не мешать. Он осмотрелся, внимательно приглядываясь к людям, живущим в этом уютном и безмятежном покое теплого осеннего вечера.
  Две опрятные женщины - постарше и помоложе - разносили блюда, переговаривались и шутили с посетителями. В настежь открытую дверь большого зала внутри дома было видно, как за стойкой распоряжается здоровенный сильный парень, громогласно и беззлобно споря о чем-то с седоватым мужчиной в годах. У очага хлопотали пожилая женщина в зеленом чепце, полноватый, но живой и подвижный человек в переднике и быстрая черноволосая девочка-подросток; тощий старик в вязаном колпаке сидел у порога и безмятежно курил глиняную трубочку. Тут же крутился бойкий черноглазый мальчишка возраста Мартино, в обязанности которого входило, видимо, следить за огнем в очаге и подметать пол. Между подбрасыванием полена в очаг он развлекался тем, что играл с пестрым котенком и помогал женщинам собирать пустые кружки со столов.
  Опустившись на скамью за последним столом, Питер почувствовал, до какой степени устал. В голове мутилось, подступала тошнота, ужасно хотелось пить... Он опустил голову на руку и посидел так, чтобы немного прийти в себя в этом безмятежном уютном покое. Бруно улегся под столом у его ног, а Мартин уже теребил его, приплясывая от нетерпения - ему хотелось петь!
  Одна из женщин поставила перед ними чистые кружки и два кувшина - с вином и холодной водой, и убежала, с улыбкой пожелав им доброго вечера. От этих простых слов у него почему-то комок подступил к горлу. Питер подумал про себя с усмешкой, что ослабел не только телом, но и духом...
  Он с наслаждением пил разбавленное вино, когда вдруг заметил, как по верхней галерее быстрым шагом прошла высокая стройная девушка с пышными каштановыми кудрями, высоко подобранными на затылке а ля фонтанж, в длинных юбках, белом корсаже и зеленом переднике. Ее гармоничный силуэт, поворот головы, озабоченный взгляд, который она бросила вниз на посетителей, легкие грациозные движения - всё это он оценил в долю секунды и почувствовал внезапный обжигающий толчок в чресла. Его сердце заколотилось, а дыхание сбилось так, что он поперхнулся и закашлялся...
  Судя по длине ее юбок и тонкому кружеву на корсаже, девушка не принадлежала к числу прислуги. Но это уже не имело никакого значения. В нем стремительно росло мучительное и сладостное желание - и опять пересохло во рту. Питер с усмешкой подумал, что просто сходит с ума без женщины и не мечтал о них только на смертном одре.
  Однако такой тяжести "удара молнии" он, похоже, не испытывал никогда...
  
  ...Мартин пел потрясающе и самозабвенно, его чистейший и нежнейший голос чуть двоился и отзывался эхом в каменных стенах двора, создавая какой-то волшебный эффект. Посетители горячо и шумно его приветствовали, и когда он пошел со шляпой между столами, не скупились, охотно бросали ему мелкие монеты и угощали сладостями.
  К Питеру, отложившему гитару, подошла пожилая женщина в зеленом чепце, та, что он видел на кухне, и по-хозяйски присела напротив.
  - Добрый вечер, синьор! Неужто вы и есть тот самый, кого называют Потрепанный менестрель?
  - Почему "тот самый", дорогая синьора?
  - О, слухи бегут впереди вас, дорогой синьор! - в тон ему отвечала она. - И какие дивные слухи! Надеюсь, мы сегодня услышим ваш голос и убедимся в их справедливости? Споёте нам что-нибудь после ужина?
  - Охотно. Синьора?..
  - Клотильдина. Но все тут зовут меня матушка Кло, и мне это нравится. А как зовут вас, я не спрашиваю, если вы предпочитаете называться Маландато. Что подать вам на ужин, синьор? Есть жареное мясо с овощами, цыплёнок, паста, фриттата, овощной суп, а на десерт острый сыр с грушей и орехами.
  - Звучит просто роскошно! Если вы отроете мне кредит на сегодня, то я предпочёл бы мясо и десерт.
  Клотильдина сделала знак одной из женщин, и та моментально принесла чистую полотняную салфетку, столовые приборы и хрустящий хлеб в плетеной корзиночке. Питеру показалось странным, что ему принесли нож и вилку. Матушка Кло рассмеялась его удивлению:
  - Ах, сеньор, ведь с первого же взгляда ясно, что вы даже персик привыкли есть с помощью ножа и вилки!
  Питер усмехнулся.
  - Почему вы так решили?
  - Вот объяснить я не могу - я просто вижу!
  В это время на галерее опять показалась та девушка, только теперь она шла в обратном направлении. Открытое лицо, нежные правильные черты, большие печальные глаза, рассеянный, озабоченный взгляд, снова брошенный на посетителей, как будто она проверяла, всё ли там в порядке. Питер, любуясь, с тоской проводил ее глазами.
  - Это наше сокровище, - проследив его взгляд, сказала матушка Кло. - Наша хозяйка, донна Алессия, вдова полковника Скарелли.
  Питер был немного озадачен такой ясной и чёткой расстановкой всех точек над i. Клотильда продолжала:
  - А вот тот здоровяк за стойкой, - его зовут Марчеллино, - это тот человек, который всеми силами хочет затащить ее по венец. Вот уж второй год как не даёт ей покоя, бедняжке. Но видит бог, он ей не пара, дурной!..
  Питер спросил:
  - Может быть, донне Алессии не очень приятно, когда о ней и ее делах рассказывают путникам?
  - О, вам не стоит переживать, синьор, всем уже давно всё о ней известно. Почти два года как она вдова, но про нее никто в округе не скажет ни единого дурного слова! Она особенная, синьор. Некоторые называю ее страмбина - чудачка, странная. Но я вот что вам скажу: даже не каждый мужчина способен так вести дела, как она! Алессия всё здесь обустроила и подняла, теперь Страмбино знаменит и процветает, но это только благодаря моей дорогой девочке! Говоря по чести, она для меня как дочь, синьор. Хотя я ей никто, она выручила меня из большой беды, и я ей буду верно служить до самой своей смерти. Ее история печальна, а я хочу, чтобы моя девочка была счастлива, только об этом и молюсь Мадонне!..
  - Вы сказали, печальная история?
  - Да, синьор. Родственники ее мужа, эти скопидомы Скарелли, после гибели полковника взяли и просто выгнали ее из дома, лишив всего. А всё потому, что она не родила им наследника! А как она могла это сделать, если ее муж постоянно воюет?! Как только они поженились, тут же война и началась!.. Он приезжал на неделю-другую, а потом опять уезжал сражаться. Какие уж тут могут быть дети!.. Но, слава богу, ее приданого хватило, чтобы купить эту таверну...
  Пока Питер ожидал свой ужин, матушка Кло рассказала в двух словах и про других обитателей таверны Страмбино, но он почти ее не слушал, погруженный в свои мысли...
  
  ...Питер пел печальную балладу о Тристане и Изольде, вспоминая казавшееся таким далеким время, когда в их первую брачную ночь они с Маргаритой то ли в шутку, то ли всерьез выпили тот волшебный любовный напиток из легенды... Сейчас ему хотелось уйти от действительности, укрыться, защититься, излечить свою раненую душу от мучительного и бесплодного ожидания любви женщины, к ногам которой он сложил все, что мог, и которая его так несправедливо отвергла...
  Глубокая тоска и отчаяние слышались в красивом бархатном голосе, не прорываясь наружу. Немного монотонный спокойный ритм баллады только усиливал впечатление от слов, казалось бы, бесстрастных, изысканных - и полных трагизма. Даже если язык был непонятен - хорошо понятны были чувства...
  Когда он закончил, почти у него над головой с галереи послышался трепещущий от волнения нежный женский голос:
  - Бог мог, как же это прекрасно! Сеньор, благодарю вас! Вы доставили большое наслаждение своим искусством!
  Питер поднял голову и увидел восхищенную, светящуюся радостью синьору Скарелли. Он быстро встал, приветствуя ее поклоном. Она улыбнулась и помахала ему рукой.
  - Я сейчас к вам спущусь! Почему же мне никто не сказал, что вы здесь?!..
  
  Вблизи донна Алессия оказалась ещё прекраснее. Нежные распахнутые глаза цвета спелого каштана, живые одухотворенные черты, персиковая, будто светящаяся изнутри кожа и восхитительные ямочки на щеках при улыбке. Совсем юная, подвижная, с тонкой гибкой талией, округлыми формами и точёными изящными руками без всяких украшений... У нее был милый венецианский говор и мелодичный, обворожительный голос, обволакивающий, сладостный, как медовый нектар...
  Питер не в силах был произнести ни слова. Она прочла восхищение в его затуманившихся глазах и чуть смутилась, опустив ресницы. Но его искренний восторг, видимо, придал ей смелости, она улыбнулась и чуть дотронулась до его руки:
  - Я так рада, что вы здесь, синьор! Слухи о вас ходят самые удивительные... Но, наверное, вы очень устали с дороги! Какую комнату вы хотите на ночь - вместе с вашим мальчиком или отдельно?
  Питер понял, что его обычная легкость в обхождении с женщинами куда-то исчезла. Внезапно он очень ясно ощутил себя тем, кем был сейчас - грязным обросшим бродягой. И впервые эта мысль его покоробила. Но делать было нечего. Он глубоко вздохнул и грустно улыбнулся.
  - Неужели я заработал на отдельную комнату, а не только на ужин? Но, боюсь, что нет, милая синьора...
  - Если нет, то я открою вам бессрочный кредит, только бы вы подольше у нас оставались, синьор менестрель! - с детской непосредственностью воскликнула она, тепло улыбаясь. Ее искренность была неподдельной и трогательной. - Скажите, чем еще мы могли бы вам здесь услужить?
  - Благодарю, синьора. Самое горячее моё желание - привести себя в порядок. Сейчас только в чудесном сне мне видится теплая ванна...
  - О, конечно же! Ванна у меня как раз есть! - обрадовалась она. - Матушка Кло вам всё приготовит. А я сейчас принесу чистое белье! - и она упорхнула.
  Питер, ошеломленный, проследил за ней глазами до самого входа в дом. Потом, немного придя в себя, сел и глубоко задумался. Он хочет понравиться женщине, впервые за много лет. Раньше он очень мало думал о своей внешности - просто не было причин. А теперь обросший бродяга пожалел снова превратиться в блестящего кавалера? Очередная любовная интрижка с очередной привлекательной особой? Но что же дальше? Вправе ли он тревожить покой этого нежного чистого создания единственно для удовлетворения своей похоти?
  Нет, сейчас это совсем не было похоже на простую интрижку. Его властно и неудержимо захватила эта страсть, внезапно возникшая неизвестно откуда. Слишком сильно колотилось у него сердце, и слишком тяжело и мучительно было ему думать в этот момент о Маргарите...
  Мысли метались и роились в его голове, как мотыльки у горящей свечи. Он был в смятении, не мог сосредоточиться и подумать здраво. Его воля настолько ослабела, что он боялся самого себя...
  ...Горячая ванна его немного упокоила и окончательно привела в чувство. Матушка Кло оставила ему белье, чистую новую сорочку тонкого полотна, но такую большую, что он мог бы обернуться ею дважды. И главное - по его просьбе она принесла ему ножницы и бритву!
  Питер с трудом узнал себя в зеркале. Почерневшие от солнца скулы, обтянутые сухой, как пергамент кожей, провалившиеся щеки с глубокими складками у рта, сухие обветренные губы и лихорадочно блестевшие глаза в обрамлении сетки мелких морщин... Куда подевались его былые шарм и лоск! Он похудел, пожалуй, на четверть своего былого веса, и, в довершение ко всему, у него теперь было несимметричное лицо и кривая улыбка. Однако с этим ничего нельзя было поделать, и Питер отнесся к изменениям своей внешности с насмешливым философским хладнокровием - решил, что важнее не внешнее, но внутреннее содержимое этого вместилища жизни.
  Примерно через час он, чисто выбритый и преображённый, вышел на кухню, смежную с ванной комнатой. Клотильда всплеснула руками:
  - Пресвятая Дева, ну, просто другой человек!.. Сеньор, я не могу решить, как вам шло больше - с бородой или без, но знаю одно, - вы красивы, как бог!
  Он тихо рассмеялся и растроганно поцеловал ей руку
  - Благодарю вас, донна Клотильдина, ваше мнение неоценимо - вы вернули мне немного былой уверенности. Теперь можно жить дальше!
  - Можно, да еще как, дорогой сеньор!
  
  Матушка Кло по распоряжению хозяйки любезно предложила комнаты ему на выбор,- внизу, чтобы не приходилось подниматься по длинной лестнице, или наверху, где располагались остальные номера и жилые покои хозяйки. Питер, конечно же, предпочел комнату внизу. Мартино устроили ближе к кухне, а Бруно потом ходил к ним в гости со двора.
  - Мы позаботимся о малыше, синьор, и покормим вашу собачку, отдыхайте! - проговорила пожилая женщина, прощаясь.
  - Благослови вас бог, матушка Кло. Вы просто ангел, посланный мне свыше!..
  
  ...Но уснуть Питер снова никак не мог. Да, невыразимое блаженство ощущать чистоту и, наконец, вытянуться в нормальной постели, однако никаким усилием воли он не мог прогнать тяжелое мучительное желание и навязчивые мысли, теснившиеся в его голове. К тому же всё сильнее болела рука. Он метался и ворочался почти всю ночь, и заснул только перед рассветом...
  Тем не менее, проснулся он рано, и первой его мыслью было - увидеть ее! Питер, умываясь и одеваясь, наблюдал в окно повседневные утренние хлопоты обитателей таверны в надежде увидеть прелестную хозяйку хотя бы мельком... Болела рука, но приходилось на нее опираться, и он уже с трудом это терпел. Однако с усмешкой отметил и плюс - боль отвлекала его от похотливых желаний.
  Тут в дверь робко постучали. На его приглашение войти дверь открыла та черноволосая девочка-подросток, что помогала на кухне. Она принесла ему горячий кофе и бискотти.
  - О, что за дивный забытый аромат! - радостно воскликнул Питер. - Как тебя зовут, моя спасительница?
  - Лучия, синьор!
   - Лучетта, спасибо тебе, крошка, - он дал ей монету. - У меня просьба: пожалуйста, найди что-нибудь, чем я могу перевязать руку, - он показал ладонь.
  - Сию минуту, синьор, у нас всё есть! - и она убежала.
  Он успел выпить кофе и еще подождать, когда в дверь снова постучали.
  - Входи же скорее, Лучетта! - он повернулся от окна и опешил. На пороге стояла синьора Скарелли с небольшим сундучком в руках.
  - Доброе утро, синьор! Лучия сказала мне о вашей ране, - она подошла к столу и открыла свой сундучок. - Я перевяжу вам руку, здесь у меня с собой всё, что нужно.
  Он стоял у окна, и против света она еще не видела его преображенного лица, виден был только силуэт.
  - Приветствую вас, донна Алессия, - с поклоном он шагнул к столу. - Не утруждайтесь, я справлюсь сам!
  Она подняла голову и замерла, вглядываясь в его помолодевшее лицо. В ее глазах он увидел непритворный интерес и какое-то неясное волнение, окрасившее ее лицо нежным румянцем. Да, в этом ошибиться он не мог! Но он боялся подойти к ней ближе, он боялся самого себя. Поэтому попытался предостеречь ее, улыбнувшись:
  - Опасно прелестной женщине так запросто входить к одинокому мужчине, мадонна.... Вы не боитесь за свою репутацию, донна Алессия?
  - Нет, синьор. Если я вхожу к благородному человеку, я не боюсь, - отрезала она. - Дайте же вашу руку, я посмотрю...
  Он доверился ее лёгким ловким пальчикам, и пока шла перевязка, минуты три испытывал неземное блаженство от ее прикосновений. Но как же нелегко ему было справиться с желанием стиснуть ее в объятиях!..
  
  Потом всё утро синьора Скарелли была занята. Питер неотступно, как хищник из засады, следил за ней со своего места у стены, задумчиво наигрывая на гитаре. На него уже косо смотрел и гневно сопел здоровяк Марчелло, но он его не замечал, его интересовала только она!
  Сначала к синьоре приходил какой-то священник, с ним она поднялась наверх и довольно долго беседовала, потом два человека, по виду зажиточные горожане, во дворе за столом обсуждали с ней какие-то чертежи или рисунки - донна Алессия вышла к ним с папкой ин фолио в руках. Она села за соседний стол к нему спиной, и Питер мог вволю пожирать глазами ее стройную тонкую талию, роскошные плечи в вырезе скромного платья, любоваться блестящими завитками волос, выбившимся из прически... От этого упоительного занятия его отвлекала тема беседы этих людей.
  Речь у них шла, как он понял, о каких-то набивках на ткани. Что-то там произошло, о чем рассуждали эти люди, закрылось какое-то ткацкое предприятие или цех, и теперь они многое потеряли. И оказалось, что синьора Скарелли каким-то образом в этом предприятии участвовала. Действительно, для молодой вдовы довольно необычное занятие, если сравнивать ее с прочими знакомыми ему дамами...
  Когда ушли все эти люди, время близилось к обеду. Донна Алессия любезно проводила их, а потом вернулась и, радостно улыбаясь, села напротив.
  - Наконец-то на сегодня я расправилась с делами. Боже, как я мечтала спокойно посидеть и поговорить с вами, синьор! Но неприятности сваливаются на мою голову одна за другой...
  - А что случилось, донна, позвольте узнать? Как я понял из вашей беседы, закрылась какая-то ситценабивная мастерская?
  - Да, верно, к большому моему огорчению! В прошлом году только мы всё наладили, закупили и уже начали продавать отличные ткани, мало чем отличающиеся от индийских, как из-за этой проклятой войны пришлось всё переносить в другое место, неприспособленное для этого. Но самое неприятное то, что наш главный мастер уехал в Сьер! Швейцарский союз теперь у нас главный конкурент, особенно после того, как из Франции туда бежали лучшие мастера-гугеноты! Мы теперь оттуда не можем получить достойных образцов, во Франции тоже почти все закрылись или разорены...
  - Если бы король не отменил Нантский эдикт, ничего этого бы не произошло! - с досадой воскликнул Питер. - Гугеноты держали на плаву всю экономику - торговлю и производство! Людовик своими руками только усилил своих противников! Даже война не кажется мне такой всеобъемлюще пагубной и низкой, как отмена этого акта. Цветущая некогда страна похожа теперь на престарелую нищую монахиню во главе с мадам де Ментенон!.. Теперь Франция вряд ли сможет победить в этой войне. Только представьте - боевые корабли французского флота стоят в Тулоне, как пустые ореховые скорлупки, без пушек, ядер и пороха! Потому что в казне короля нет денег. Нет денег потому, что разорили и выгнали из страны протестантов. Поэтому торговля и ремесло пришли в упадок, и нет денег. Почему-то никому не приходит в голову проследить эту простую логическую цепь!..
  Питер осекся, подумав, что, вероятно, сказал больше, чем следовало. Этот вырвавшийся у него пылкий пассаж изумил синьору Скарнелли. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.
  - Синьор, вы рассуждаете, как политик! - немного растерянно произнесла она.
  - Ну, не обязательно быть политиком, чтобы видеть факты, мадонна. Каждый, у кого есть глаза и уши, не может со мной не согласиться, - он остановился и продолжил спокойнее - Кстати, мне известно, что существуют и процветают подпольные мастерские по набивке тканей в Провансе и Лангедоке, - на землях одного моего знакомого под Тулузой есть такая. На заказ для высшей знати там изготавливают всё, что угодно, невзирая на королевский запрет. Но как же вы связаны с этим производством, дорогая синьора?
  - Очень просто - я рисовала узоры, орнаменты, набивки для тканей. И, надо сказать, они пользовались некоторым успехом!..
  - Это ваши работы? - он показал на папку с бумагами, лежавшую перед ней. - Могу я взглянуть?
  - Разумеется! - она достала листы.
  Питер посмотрел, и его глаза радостно заискрились:
  - Это же настоящие произведения искусства! - воскликнул он. - Только однажды я видел нечто подобное в Лондоне, - он и в самом деле был поражен оригинальностью модных орнаментов, и еще больше - новостью о несомненном таланте синьоры Скарелли.
  Однако её саму сейчас, видимо, занимало совсем другое. Она спросила:
  - Скажите, синьор, этот чудесный мальчик, Мартино, кто он вам?
  - Никто. Какое-то время мы жили рядом, и я к нему привязался. Малыш остался совсем один, и я взял его с собой, обещал ему певческую школу, он обожает петь.
  - Видно, что мальчик вас любит и рассказывает про вас какие-то необыкновенные чудеса... Мало сказать, что все заинтригованы, синьор! Можно мне узнать о вас хоть что-то, хоть самую малость? Я просто умираю от любопытства!
  - Донна Алессия, мне нечего скрывать, тем более от вас! Я не преступник, меня не преследуют власти, - по крайней мере, мне об этом ничего не известно. У меня были какие-то личные конфликты, но та ситуация, в которой я оказался сейчас, мне самому непонятна. Это долгая история... А что именно вас интересует? Я охотно отвечу на все ваши вопросы.
  - Для начала скажите, как вас зовут, синьор?
  - Пьетро.
  - А дальше?
  - Пьетро Марио Лоретто.
  - А дальше? Всем же понятно, что вы аристократ - это не скрыть ни под какой маской.
   Он опустил голову и на секунду задумался. Стоит ли ей знать всё, не нарушат ли простоту их отношений его титулы?
  - Мне рассказали о вас довольно много, донна Алессия, а вы обо мне не знаете ничего - это несправедливо. Но я боюсь, как бы после моих откровений вы не изменили своего отношения к бедному бродячему менестрелю...
  - Вы не похожи на человека, который чего-то боится, - улыбнулась она. - Так что же дальше? Как звучит ваш титул?
  - Граф де Монтель.
  Она удовлетворенно кивнула, будто убедившись в справедливости своих догадок.
   - Но вы говорите как тосканец, - продолжала она. - Ваши интересы, ваше имение только во Франции?
  - Еще в Англии и в Тоскане, да.
  - Позвольте еще один личный вопрос - вы женаты, синьор граф?
  - Да, - ответил он и подумал: "Вот теперь я точно не получу от этой женщины даже поцелуя" И продолжил, чтобы разом покончить со всеми своими иллюзиями: - Более того, в апреле у меня родился наследник, мой третий ребенок.
  - Господи, и вы здесь, не с вашей семьей! Почему?
  - Если бы я это знал, дорогая донна! Всё не так просто...
  - Только не говорите мне, что ваша жена вас не ждет, я в это никогда не поверю!
  - Я и сам не хотел бы в это верить, мадонна... Может быть, позже я расскажу вам свою историю, если вы захотите ее услышать.
  - Конечно, хочу! Но послушайте, синьор граф, мне сейчас нужно бежать, распорядиться по поводу обеда и прочие дела, но мы ещё непременно вернёмся к этому разговору! Давайте вместе пообедаем, а после я хотела вам кое-что показать...
  
  ...Обед в обществе восхитительной синьоры Скарелли показался ему одним чудесным мгновением. Он даже не помнил, что ел и пил, сладостное и мучительное томление стало его пищей. Донна Алессия держалась непосредственно и просто, без тени кокетства. Но от нее исходило столько юного женственного обаяния и прелести, что никакое самое изощренное кокетство не могло с ним сравниться! Однако в суждениях она обнаруживала поистине мужской ум, чем не переставала удивлять графа. Она охотно смеялась, и нежная улыбка с очаровательными ямочками часто озаряла ее лицо. Питер был как в тумане, и плохо понимал, что говорил и делал...
  После обеда она ненадолго ушла, и он внезапно ощутил невероятную пустоту, сменившуюся смятением, близким к отчаянию. Что он наделал? Ведь он сам закрыл себе дорогу к сближению с ней, такой чистой и целомудренной, настолько здесь уважаемой, что даже отъявленные буяны и сквернословы почтительно умолкали, прекращая брань при ее приближении. Некоторые из посетителей даже торопливо разгоняли табачный дым от своих трубок, он сам это видел! И эта волшебная женщина даже ни разу не протянула ему руку для поцелуя, чего уж ему мечтать о большем!..
   Граф знал множество способов покорить женщину. Но теперь все они казались ему немного грязными и недостойными, потому что по большей части не были основаны на подлинной любви. Сейчас он странным образом почти потерял ту веселую лёгкость, тот немного насмешливый куртуазный тон, который был присущ ему раньше, а без этого обойтись трудно, поскольку первое правило покорения дамы гласило - развеселить ее! Конечно, можно и разжалобить - эффект был бы даже больше, но этот вариант он отмёл сразу.
  Как ни странно, былой уверенности в себе он не потерял, однако в нем, вероятно, осталось совсем немного былого юношеского легкомыслия и охотничьего азарта...
  Размышления Питера прервал недовольно сопящий здоровяк Марчелло, подсевший к нему за стол почти вплотную и заговоривший яростным шепотом:
  - Послушай, красавчик, мало того, что ты теперь носишь мою лучшую рубаху, так ты еще смеешь заглядываться на мою женщину, сукин сын?! Предупреждаю сразу - тебе здесь ничего не обломится, даже не надейся! Можешь сколько угодно петь свои слезливые песенки, но синьора Скарелли в гробу их видала! К ней еще и не такие подкатывали, да всё без толку! Так что тебе лучше подобру-поздорову убраться отсюда, и поскорее! Иначе...
  - Иначе - что? - Питер вскинул голову, в его глазах вспыхнул опасный огонек.
  - Иначе ты будешь хромать уже на обе ноги, скотина! - проревел здоровяк.
  Граф мгновенно развернулся и влепил ему такую затрещину, что у того голова ударилась о стену с глухим стуком. В следующий миг Питер перемахнул через стол, схватил свою лежавшую на столе трость и непринужденно встал в боевую стойку с оружием в нижней позиции. Марчелло с глухим рычание ринулся к нему с явным намерением стереть в пыль. Со стороны казалось, будто Голиаф атакует хрупкого Давида. Из кухни послышался отчаянный женский крик:
  - Марчелло, прекрати немедленно!
  Но тот уже размахнулся для сокрушительного удара, однако буковая трость обрушилась на него прежде, стремительно и последовательно - в челюсть, живот, пах. От последнего удара гигант охнул и как мешок рухнул на землю. Питер отлично знал все болевые точки тела.
  Оставив ревнивца валяться без чувств, он повернулся и, хромая, отправился к себе. В коридоре он почти столкнулся с бежавшей навстречу побледневшей синьорой Скарелли.
  - Что, что случилось? Что он вам сказал? - она так стремительно подбежала, что он слегка придержал ее за локоть, чтобы избежать столкновения. - Я давно должна была прогнать этого глупца! Он вам ничего не сделал?
  - Нет, не успел. Не беспокойтесь, синьора, ничего не случилось. Кавалеры часто ссорятся из-за прекрасных дам... Помнится, вы что-то хотели мне показать?
  - Да-да, вот как раз кстати!.. Прошу, вас, пойдёмте со мной! - и она повела его в свои покои.
  В просто обставленной гостиной синьора открыла большой сундук и сказала:
  - Это вещи моего покойного мужа. Может быть, вам пригодится хотя бы оружие...
  В сундуке он увидел лежавшую поверх прочей одежды и мундира тяжелую армейскую шпагу пехотного офицера.
  - Это слишком дорогое оружие для бедного менестреля, - сказал он с улыбкой. - И, наверное, оно вам ценно как память о муже.
  - О, нет! Ни то, ни другое не верно, синьор. Вы можете забрать ее, она давно тут валяется без дела. Я видела, с каким мастерством вы орудуете простой палкой, так что вам она будет кстати.
  Питер взял шпагу, отошел подальше, достал ее из ножен и взвесил в руке, попробовал баланс. Она показалась ему непривычно тяжелой...
  - Отличное оружие, синьора! Сколько вы хотите за нее получить?
  - Я бы хотела вам ее подарить.
  Он вскинул на нее удивленные глаза:
  - От дамы такой подарок мужчина принять не может.
  - Что за церемонии, граф! Она же вам необходима!
  - Более того, мне придется вернуть и сорочку бедного Марчелло, любезно одолженную вами...
  - Кстати, о сорочках, синьор! - Ваши будут готовы завтра. Я заказала для вас пару своему знакомому портному. Мы завтра сходим к нему, и вы можете заказать платье по вашим меркам, и со скидкой.
  - О, вы очень добры, дорогая синьора, но как же я расплачусь за всё это? Думаю, шпага стоит не меньше шестидесяти экю. К ней еще нужна поясная портупея - перевязь только для военных. И портной!.. Конечно же, у меня нет таких денег, но я могу дать вам расписку на всю сумму или частично, как пожелаете.
  - Достаточно будет вашего слова, синьор граф! И вашего волшебного голоса...
  - Вечером я буду петь только для вас, донна Алессия.
  
  Однако до вечера ему нужно было еще дожить. Мучительное желание не давало ему покоя. Питер попросил перо и бумагу, думая отвлечься и написать письма, чтобы отправить их завтра в городе. Но из его сердца на бумагу пролились строки - даже не стихи, а стон его души, который он переложил на музыку. Питер тоскливо и тягостно думал о Маргарите, он продолжал любить ее, но без малейшей надежды воскресить их прежние чувства... Как теперь ему справиться с нахлынувшей лавиной другой страсти, но не знал и был в смятении.
  Питер так устал бороться с собой, что решил пустить всё на самотек, делать то, что подскажет ему сердце... У него болела голова и мучила слабость после бессонной ночи, ему было плохо и хотелось напиться, чтобы хоть немного расслабиться. Но он знал, что это ни к чему не приведет, а будет только хуже...
  Питер вышел в тихий пустой двор, в надежде выпить в таверне хотя бы кофе. Время сиесты, все отдыхали, только Бруно, высунув язык, лежал в тени под навесом из виноградных листьев. Увидев хозяина, он приветственно зашевелил хвостом. Питер присел на скамью, пёс подошел и положил голову ему на колени. Потрепав его за ухом, Питер подумал, что сейчас ничем не отличается от этой одинокой бездомной собаки, но его, в отличии от пса, никто даже не приласкает...
  Опустив голову, он задумчиво гладил пса, запустив пальцы в его густую шерсть, а тот жмурился от удовольствия. Эту идиллию нарушила подошедшая синьора Скарелли, легкая и свежая, как весенний ветер.
  Увидев ее, Питер тут же поднялся.
  - О, почему вы всегда встаёте, синьор? Не надо! Я неловко себя чувствую, думая, что это вредит вашей ноге... Я увидела вас в окно и подумала, что вы очень печальны. Почему, граф? Вас что-то беспокоит? Может быть, шумные соседи?
  - Ваше внимание бесценно синьора, но ничего. Просто я почти не спал этой ночью, у меня такое бывает.
  - О, у меня есть превосходное средство от бессонницы, граф. Я знаю, как мучительно бывает это состояние. Я сейчас принесу!
  - Бог мог, не убегайте, прошу вас! - взмолился он. - Пошлите кого-нибудь, только дайте мне хоть минутку полюбоваться вами!
  Она даже слегка растерялась от его пылких слов, но остановилась и внимательно на него посмотрела.
  - Донна Алессия, меня мучает один вопрос, - продолжал он тихо. - Я понимаю, что недостоин того внимания, что вы мне оказываете, а бродячий менестрель тем более покажется слишком дерзким, если спросит, но всё же: почему вы никогда не даете целовать вашу руку?
  Она опустила глаза и покраснела.
  - Синьор граф, мои руки огрубели от работы, они похожи на руки крестьянки. Мне просто неловко...
  Он был потрясён и растроган этим простым объяснением.
  - Синьора... поверьте, это не имеет никакого значения! Вам, должно быть, не доставляет удовольствия... сейчас я больше похож на сбежавшего галерного раба, а не на того человека, которого знали в обществе и при дворе - я думал, причина в этом. Вы не удостаивали бродячего менестреля такой милости...
  - Вовсе нет!
  Явно волнуясь и розовея, она протянула ему руку, и он с каким-то внутренним трепетом прикоснулся губами к ее изящным пальчикам...
  
  ...Вечером в таверне собралось так много народу, что пришлось выставлять еще столы и скамейки из зала. Рук не хватало, потому что ревнивца Марчелло в тот же день попросили больше не появляться в Страмбино. Зато Мартино, нашедший себе друга в лице черноглазого Пепе, своего ровесника, теперь с удовольствием помогал в таверне.
  Как видно, слух о Потрепанном менестреле разнесся по округе, и люди, лишенные сейчас многих радостей, собирались, чтобы его послушать.
  Синьора Скарелли в нарядном белом платье устроилась наверху и слушала с галереи. Питер был даже рад этому, потому что, будь она ближе, он вряд ли смог бы справиться со своим дыханием.
  
  Вначале было шумно и весело - звучала тарантелла и игривые пастореллы. Потом пел Мартино, и, как обычно, его трогательней ангельский голос вызывал всеобщий восторг и даже слезы. А дальше Питер сменил тональность и некоторое время просто задумчиво наигрывал какую-то прихотливую мелодию. Вдруг он резко прижал струны и налил себе вина.
  - Давай, Маландато, хорошенько промочи себе горло и порадуй наших женщин душевной песней, так, чтобы их сердца перевернулась! - говорили ему. - Смотри, сколько красавиц внимают тебе с замиранием сердца! Мы слыхали, что после твоих песен они ночью становятся просто огонь!
  Граф бросил туманный взгляд на галерею, где стояла, опираясь на перила, синьора Скарелли. Но вспоминал он о другой, что причинила ему столько страданий...
   Напряженно и глубоко зазвучала печальная мелодия. К ней присоединился его негромкий мягкий голос, постепенно обретая силу и страстность. Он пел:
  
  Теперь я знаю, что мне нужно бежать,
   Я чувствую, что мне нужно скрыться
  От боли, что ты оставила в моем сердце...
  
  Моя любовь привела меня в бездну,
  В моей жизни нет больше солнца,
  Я не знаю покоя и не сплю ночами...
  
  Когда-то я припадал к тебе,
  Как к живительному источнику.
  Ты давала мне силы и дерзость.
  Но теперь ты не хочешь моей любви...
  
  Я отдал тебе всё,
  Что может отдать мужчина.
  Возьми же мои слезы -
  Это последнее, что у меня осталось...
  
  Когда он закончил, воцарилось короткое молчание. Любому было понятно, что менестрель излил в этом романсе свою душу, открыл свое сердце. Дальше поднялся всеобщий шум, несколько рук с кружками вина протянулись к певцу.
  - Выпей с нами, Маландато, залей вином свою печаль! Женщины приходят и уходят, разбивая нам сердца, но придет следующая красотка и залечит все твои раны!..
  Граф шутил с посетителями и охотно поддержал их компанию. В его старую шляпу почти доверху насыпали мелких монет и цветов - душистых полевых гвоздик и розовых олеандров.
  Когда он снова поднял глаза на галерею, донна Алессия стояла на том же месте. Она смотрела на него с каким-то тревожным волнением и без улыбки...
  Он свистнул Бруно, собрал цветы и дал ему команду "фьоре", указав на белое платье синьоры. Пёс аккуратно взял цветы в пасть, направился к лестнице на галерею и через минуту вручил их смеющейся донне. Народ шумно приветствовал эту его проделку. Синьора Скарелли зарделась от смущения - или от удовольствия? Она явно не привыкла к подобным знакам внимания.
  А потом Питер снова запел, но уже совсем иначе - бархатно и нежно, уже не сдерживая чувств, и в его глазах плясали веселые и золотистые хмельные искорки:
  
  Приласкай меня !
  Чувствую, как горит мой лоб,
  Почему не даёт мне покоя
  Это желание?
  Приласкай меня
  Этими прекрасными руками,
  Заставь позабыть все мои ошибки,
  Обними меня нежно
  Под этим усеянным звёздами небом
  Дай мне почувствовать твои пальцы
  В моих волосах...
  Хочу засыпать, целуя эти прекрасные глаза,
  Хочу заснуть рядом с тобой...
  Приласкай меня!
  Чувствую, как горит мой лоб,
  Почему не даёт мне покоя
  Это желание?
  Под усеянным звёздами небом
  Дай мне почувствовать твои пальцы
  В моих волосах...
  Хочу засыпать, целуя эти прекрасные глаза,
  Хочу заснуть рядом с тобой...
  Приласкай меня, любовь моя!
  
  Не успел он закончить, как в тишине с дороги послышался стук какой-то повозки, свернувшей к воротам таверны. В следующую минуту четверо людей вытащили из открытой повозки чье-то тело и на плаще понесли его во двор с криками:
  - Скорее, скорее, позовите синьору Скарелли!
  - Донна Алессия, отец Антонио ранен!
  - Солдаты ворвались к нему в церковь, и он получил палашом по руке!..
  - Синьора, он что-то возразил им, а они его палашом!.. Падре пытался защитить голову и подставил руку...
  Питер быстро опустил гитару на пол между стеной и скамьей и поднялся из-за стола. Окровавленного священника, бледного как полотно, на плаще несли к дверям дома.
  - Нет, сюда! - властно приказал граф и одним движением смахнул со стола пустые кружки. - Кладите его на стол, быстро!
  Это было тут же исполнено. Он разрезал промокший от крови рукав сутаны и осмотрел рану. Рука от локтя до кисти была разворочена и раздроблена и еще кровоточила. Граф, тихо выругавшись, снял с себя пояс и быстро перетянул им руку падре у неповрежденного плеча. Потом он обвёл глазами собравшихся.
  - Я могу ему помочь. Но помогите и мне! Лучетта, горячую воду, полотенце! Челестина, больше света сюда! Матушка Кло, чистое белье, тряпки или бинты, и побольше! Донна Алессия, мне нужен скальпель или филировочный нож, игла и шелковая нить. И много алкоголя, который горит. Граппа подойдет!
  - Синьор, падре умер? - спросил его черноглазый Пепе, глядя на неподвижное, мертвенно бледное тело.
  - Нет, малыш. Но хорошо, что он без сознания - я успею обработать его раны.
  - Вы, синьор?!
  - Да, я делал это много раз...
  Питер был сосредоточен и собран, быстр в движениях. Его властные и четкие распоряжения на удивление быстро были исполнены. А синьора Алессия, в смятении от случившегося, не верила собственным глазам. Она увидела, как сладкоголосый менестрель, только что перевернувший ее душу страстным призывом, теперь спокойно и решительно отстраняет людей и повязывает на лоб свой шейный платок, чтобы кудри не падали ему на глаза. А потом обмывает страшную рану, прокаливает над свечой тонкий нож и с ловкостью мясника иссекает куски истерзанной плоти в страшной ране...
  
  Через три четверти часа он закончил и вымыл окровавленные руки. Пришедшего в чувство падре унесли в комнаты, а зрители разошлись, качая головами и переговариваясь между собой.
  Питер тяжело опустился на скамью и налил себе вина. У него мутилось в голове от напряжения и усталости. Теперь можно было расслабиться, но у него не получалось, его била внутренняя дрожь...
  Он даже не сразу заметил, как встревоженная синьора Скарелли тихо подошла и села напротив.
  - Синьор граф, я дала ему обезболивающей настойки и, кажется, он засыпает. Но как же много крови он потерял, пока его везли!..
  - Удивительно, как это никто не догадался наложить жгут - это же так просто, - рассеянно проговорил он.
  - Действительно... Слава богу, что пострадала только рука!.. - она посмотрела на него и замолчала, немного смутившись. Его измучанный вид заставил ее подумать и о нем тоже. - Синьор, я вам очень благодарна... Какие еще таланты вы от нас скрываете? Обычно я здесь помогаю, если кто-то заболеет, но, разумеется, я не умею действовать так решительно и умело. Я просто потрясена! Как видно, у вас большой опыт в этом деле?
  - Мне приходилось время от времени делать нечто подобное. Кроме того, в юности я увлекался медициной и учился этому в Болонье.
  - Вот как! Удивительно для дворянина... Кстати, теперь я должна вам кругленькую сумму за спасение моего духовного отца!
  Он покачал головой и грустно улыбнулся.
  - Не думал, что этот вечер закончится подобным образом. У меня были такие надежды!..
  Она опустила глаза и порозовела.
  - Как вы думаете, граф, удастся ли спасти руку бедному отцу Антонио?
  - Надеюсь! Но, как говорил Амбруаз Парэ, "Я его перевязал, а Бог вылечит". Тем не менее, спиртовые повязки спасали многих, начиная с крестоносцев.
  - Синьор, мне хочется как-то выразить вам свою признательность и восхищение, что-то сделать для вас, но я не знаю...
  Он тяжело взглянул на нее и тихо сказал:
  - Несомненно, вы всё видите, донна Алессия, и я не в силах это скрывать. Самая большая награда для меня - когда вы рядом. Но это и самое большое моё мучение...
  Она вспыхнула и встала. Граф тоже вынужден был подняться.
  - Спокойной ночи, синьор, - проговорила она своим нежным голосом. - Сегодня вы просто очень устали и много выпили... Не забудьте про мое средство от бессонницы - оно отлично помогает!
   И она ушла.
  
  На следующее утро он встал отдохнувшим и бодрым. Средство действительно подействовало! Не успел он одеться, как постучалась Лучия и принесла кофе. Питер весело потрепал ее по щечке и дал монету.
  Он ожидал, что донна Алессия снова придет перевязать его руку, но она не приходила. Долго ждать он, конечно же, не мог и спросил, где синьора. Ему ответили, что она с отцом Антонио. Ну, разумеется, где же еще ей быть! Он решил тоже навестить своего пациента, хотя не ожидал увидеть у него ничего существенно нового.
  Питера удивили заплаканные глаза синьоры Скарелли. Она сидела у ложа раненого и держала того за руку. Приветствуя их поклоном, Питер спросил:
  - Как вы себя чувствуете, падре?
  - Совсем, совсем неплохо, синьор! Всё благодаря вам и донне Алессии, благослови вас господь!..
  Отец Антонио смотрел на него из-под кустистых седоватых бровей острым взглядом горящих как угольки глаз, особенно ярких на бледном лице. Питеру показалось, что у падре уже начался жар, и он проверил его пульс. Тот ему совсем не понравился.
  - Скажите, граф, когда нужно будет делать перевязку? - спросила синьора.
  - Пожалуй, не раньше, чем через сутки. Нужно смотреть, как будет вести себя рана. Только, пожалуйста, без мазей и бальзамов! Только спиртовые повязки. А когда спадет отек, можно будет наложить шину.
  - Вы сделаете это сами или предоставите мне?
  - Как вам будет угодно, синьора, - Питера сейчас меньше всего интересовали раны падре.
  - Синьор, я хотела бы просить вас! Мне непривычны такие страшные увечья, я боюсь что-нибудь сделать не так...
  - Я сделаю всё, что нужно, не тревожьтесь, мадонна.
  - Как удивительно, синьор граф, с вашим положением - почему вы занимаетесь хирургией?
  - Это интересовало меня еще с юности. И потом, как видите, весьма полезное занятие, всегда может пригодиться, - улыбнулся граф.
  - Где вы учились, дон Пьетро? - спросил падре.
  - Сначала в Болонье, потом в Париже, но нельзя сказать, чтобы это были систематические занятия. В те годы я интересовался слишком разным и слишком многим. Однако такой практики всегда хватало... Падре, я хотел спросить: на вас напали французские солдаты или...
  - Да, сын мой, это были французы. Но я понимаю, не все они одинаковы!..
  - О, я не француз, падре. Моя мать из Тосканы, а отец англичанин, однако я подданный Испанской короны, - Питер улыбнулся. - Надеюсь, никто здесь об этом не узнает, иначе примут меня за вражеского шпиона.
  - Несколько раз сюда приходили солдаты с той и другой стороны, и ничего хорошего от них мы не видели!.. Ну, даст бог, нас минует участь Коссато, который они разорили в прах!..
  
  ...Когда они вместе вышли от падре, донна Алессия спросила:
  - Синьор граф, помните, мы вчера говорили о вашей одежде? Вы сейчас готовы поехать со мной в город? У меня только две верховые лошади, выберете себе сами, какая вам больше понравится.
  - Да, синьора, но думаю, теперь не любая лошадь подпустит меня к себе... Слева, как обычно, сесть в седло я теперь не смогу - не подниму эту ногу в стремя. А садиться с другой стороны надо еще умудриться - лошади обычно пугаются, когда подходишь к ним справа. Так что мне надо сначала уговорить кого-то из них - усмехнулся он. - Но прежде у меня только два вопроса, мадонна: почему вы плакали и перевяжете ли вы мне руку?
  - О, простите, граф... Пойдёмте в мой кабинет, я там оставила свой кофр с аптекой... Нет, я не забыла! Просто сначала я решила заглянуть к падре. Он так слаб и беспомощен, я ужасно волновалась, как он переживет ночь. А вы... От вас исходит ощущение такой внутренней силы, что создается впечатление, будто вы не нуждаетесь вообще ни в чьей заботе и опеке!
  - В опеке - точно нет, а вот ваша забота - просто бальзам для моей души. Так значит, вы плакали из-за падре?
  Она немного замялась - ей не хотелось лгать, но и сказать правду она не могла.
  - Наверное, и из-за него тоже, да... О, лучше не спрашивайте, синьор!
  - Хорошо. Но хочу, чтобы вы знали, донна: если вдруг что-то случится, всегда можете быть уверены в моей поддержке.
  
  В ее кабинете была устроена целая библиотека. У Питера при виде книг загорелись глаза. Он тут же забыл про свою руку и подошел к полкам.
  - О, Мадонна, и Гомер, и Петрарка!.. И даже Везалий! Бог мой, вы читаете Везалия?! Впервые вижу даму, которая прочла труд "О строении человеческого тела"! Вы неподражаемы, дорогая синьора! - он радовался как ребенок, и в восхищении взял обе ее руки, чтобы их расцеловать. Она была приятно удивлена его искреннему восторгу и в то же время немного озадачена.
  - Синьор граф, если угодно, можете пользоваться библиотекой в любое время. Только теперь давайте займемся перевязкой...
  Он с сожалением выпустил ее руки.
  Пока она колдовала над смешиванием и наложением бальзама на его заживающую рану, он с нежной грустью рассматривал ее лицо, чудесные ямочки на щеках, серьёзные сосредоточенные глаза с длинными ресницами, крошечную родинку в уголке ее губ... Внезапно он понял, что хочет провести остаток жизни с этой женщиной. До самой старости - если он до этой старости доживет... А второй была мысль о Маргарите. И эта мысль ножом вонзилась в его сердце так, что он заскрипел зубами. Алессия вздрогнула.
  - Я сделала вам больно?
  - Нет, моя радость. Простите, иногда бывает трудно... Вы говорили о какой-то моей внутренней силе - ее нет и в помине, мадонна. Я тут подумал... Может быть, отец Антонио согласится принять мою исповедь, когда будет в силах ?
  - Мне кажется, он будет рад это сделать! Пока он поживет здесь, за его вещами уже послали...
  
  ...Из конюшни малыш Пепе и старик в вязаном колпаке по имени Чезаре, вывели крепкого серого жеребца и молодую вороную кобылку с тонкими изящными ногами. Синьора Скарелли деликатно ушла, чтобы в случае неудачи граф не почувствовал бы себя неловко. Однако она всё же наблюдала за ним из окна, переодеваясь для верховой езды.
  Граф сначала встал между головами лошадей и гладил их спокойно и уверенно, похлопывая по шее. Кобыла потянулась к нему мордой, и он выбрал ее. Нежно поглаживая и почесывая ей холку и щеки, он что-то говорил ей, почти касаясь лицом ее морды. Потом медленно зашел спереди направо, проверил и перетянул подпруги, не забывая оглаживать ее по крупу и холке. Забрав повод, он взялся за луку и примерился к стремени, сначала надавив на него рукой. Лошадь немного отпрянула, и он снова ласкал ее, как женщину, стараясь найти у нее особо чувствительные места. Синьора, замерев, смотрела из окна на все его движения и забывала дышать... Однако она заметила, как он морщится от боли. Вероятно, все эти упражнения давались ему с трудом... Наконец, с третьей попытки граф вскочил в седло и победно улыбнулся, потрепав лошадку по холке. Он немного проехал по двору взад и вперед, приноравливаясь к лошади и ожидая синьору.
  ...Питер увидел ее, спускающейся по лестнице с галереи, и не поверил своим глазам. Донна Алессия была одета в мужской костюм и сейчас была похожа на очаровательного юношу. Длинноногая, в узких кюлотах и сапожках для верховой езды, в тонком плаще на плечах и мягкой треуголке на голове, она была так обворожительна, что Питер тихо застонал от обжегшего его желания.
   - Сеньора, что вы со мной делаете, - прошептал он, едва переводя дыхание. Такого испытания он не ожидал.
  - Просто так удобнее! - подходя, объяснила она свой вид. - Все уже давно привыкли, так что мне это ничем не грозит, - заявила она с улыбкой.
  Синьора легко вскочила в седло и весело болтала всю дорогу, а он, слегка сдвинув брови, в основном, боролся с собой.
  На одной из улиц они издали увидели трех всадников в мундирах, шитых золотом, в пышных плюмажах на треуголках и в окружении солдат охраны. Всадники спешились перед тратторией, куда и направились.
  Граф придержал лошадь и тихо присвистнул:
  - Что здесь делают офицеры Роял Неви?..
  - Что-что?
  - Офицеры Английского Королевского флота, синьора. Я вижу здесь сэра Джона Норриса, он был советником при штабе герцога Савойского, насколько я знаю. Второй - адмирал... не вспомню имени. Не так давно в Лондоне мы с ним сидели за ужином... Черт возьми, пушка вышибла половину мозгов из моей головы!.. Да, вспомнил - адмирал сэр Чарльз Уэджер, а третий мне неизвестен. Мне нужно поговорить с ними!
  - Синьор граф, вряд ли вы сможете просто подойти к ним в такой одежде...
  Питер рассмеялся.
  - Конечно, вы правы, мадонна! Но я должен хотя бы послушать, о чем они будут говорить. Я так давно не имел никаких сведений о делах в мире, не знаю теперь просто ничего! Зайдемте за ними, прошу вас! Вместе мы сойдем за юного господина и старого слугу, покалеченного войной, - смеялся он.
  - Господи, вы еще можете над этим шутить, - с грустью произнесла она.
  Они вошли и, устроившись почти рядом с офицерами, для вида заказали вина и легкий завтрак.
  Чем дольше граф слушал их разговор, тем больше мрачнел. Они провели так не более получаса, и, когда вышли, он сказал:
  - Можно считать, что война проиграна. Сколько бы она теперь ни продолжалась, Испания и Франция уже никогда не смогут рассчитывать на победу...
  - И вы заключили это из разговора в таверне?!
  - Достаточно было услышать, что четвертого августа англичане захватили Гибралтар. Французы попытались отбить его, но ничего не вышло. Потом было огромное морское сражение под Малагой. А меня там не было! - с горечью произнес он. - Я не предоставил свои корабли ни Шато-Рено, ни графу Тулузскому, как обещал...
  - Синьор, какое отношение имеете ко всему этом вы? - с недоумением спросила она.
  - Я до последнего времени состоял на службе в Испанском Королевском флоте, донна Алессия.
  - О! Сколько же еще сюрпризов вы нам преподнесёте, граф? Но как же мне хочется услышать рассказ о вашей удивительной жизни, со всеми подробностями!
  - Ваше желание легко исполнить, милая синьора. Для этого нужна только малость - тысяча и одна ночь!
  
  У портного они провели довольно много времени, поскольку он взялся срочно исполнить заказ синьоры Скарелли, вернее, ее постояльца. Заказов у мэтра стало катастрофически мало, а надо было как-то жить и еще платить подмастерьям...
  Граф выбрал для себя неброскую, но дорогую камвольную шерсть темно-серого, почти черного цвета для камзола и небесно-голубой переливчатый брокат для весты, нижнего жилета. Дело упрощалось тем, что фасон жюсокорта был выбран полувоенный и простой, без лишних украшений. Две тонкие сорочки были уже готовы, и через каких-нибудь два часа граф переоделся, приняв отчасти свой прежний вид. Синьора сложила оставшуюся одежду в седельную сумку, и они повернули обратно, в таверну Страмбино. Но, свернув на другую улицу, граф к своей радости увидел банк, принадлежавший Венецианской республике.
  Они тут же направились туда. Синьора осталась ждать поодаль, с удовольствием рассматривая преображенную высокую и статную фигуру своего постояльца. Питер попросил пригласить хозяина, и когда тот вышел, очень тихо сказал ему что-то. Хозяин полистал какую-то учетную книгу, потом другую. А после, одобрительно кивнув, знаком предложил графу перо и бумагу. Тот что-то написал на бумаге с водяными знаками, и через некоторое время ему вручили два мешочка, наполненных монетами.
  - Две сотни пистолей, - сказал он, подбрасывая кошелек в руке, когда они вышли. - Это четыреста экю... скудо. Надеюсь, мне хватит, чтобы расплатиться с вами и добраться до дома.
  - Удивительно, как вам удалость так быстро получить такую внушительную сумму?
  - К счастью, у меня есть некоторые деловые интересы в Венеции, я пользовался услугами их бака, и, слава богу, еще не забыл своего имени, чтобы назвать его банкиру, - пошутил он.
  - Когда вы собираетесь уехать?
  - Когда сердце меня отпустит.
  - Что это значит?
  - Донна Алессия, наверное, это первый случай, когда я не понимаю, что мне делать. Мне приходилось принимать сложные, порой безумные решения, но теперь я в полной растерянности от невероятного, безбрежного чувства, которое меня так внезапно настигло, и сейчас я не могу принять никакого решения... Однако у меня есть обязательства и не менее глубокие чувства, которыми я не в состоянии пренебречь. Зато теперь я знаю, что чувствует человек, приговоренный к четвертованию!..
  
  ...Этим вечером Питер не пел, он хотел внутренне подготовился к исповеди, но в комнате ему не хватало воздуха. Он снова сел под навесом из виноградных листьев и предался своим горьким раздумьям.
  Подбежал Мартино, молча встал у него между раздвинутых колен и задумчиво погладил по щеке. Питер обнял мальчика, потрепал по светлым волосам.
  - Мой маленький светлячок, как ты поживаешь?
  - Отлично, синьор! Я вот хотел спросить, а почему бы нам не остаться здесь жить? Мне так здесь нравится!
  - Мне тоже, Тино... Но как же твоя учеба? Ты передумал петь в церковном хоре?
  - Ну, я не очень представляю, как будет там... А здесь очень хорошо!
  - Да, малыш, здесь прекрасно... Но рано или поздно мне нужно вернуться домой. Хорошо, давай поговорим об этом утром. Уже поздно, иди спать, мой милый.
  
  Но ему самому даже в голову не приходило пытаться заснуть. Мысли не оставляли его в покое. И когда он пришел к падре, то выглядел совершенно измученным. Он встал на колени и склонил голову, осенив себя крестным знамением. Вначале падре, как обычно, спросил его имя и продолжил каноническим вопросом:
  - Сын мой, когда вы исповедовались в последний раз?
  - В начале апреля, перед крещением моего сына.
  - Вы, конечно, помните, что все ранее исповеданные вами грехи прощены в глазах Господа?
  - Да, падре.
  - Прошло полгода. Вы знаете за собой такой грех, которой не снимается ни общим покаянием, ни причастием?
  - На мне есть такой грех.
  - Какие искушения привели к нему, можете вспомнить?
  И он рассказал, что случилось после того, как Маргарита прочла то злополучное письмо с обвинением его в связи с дьявольскими силами. И что произошло во время шторма на корабле, и как после этого он очнулся далеко в горах, не в состоянии вспомнить, как туда попал.
  - Но это для меня не самое страшное, падре, мне приходилось выбираться из переделок и похуже. Единственное, что лишило меня покоя, это то, что моя жена отвергла меня. Она, по сути, сбежала от меня в монастырь, и я не могу примириться с эти. Да, это ранит мое самолюбие - этого не отнять. Однако я не понимаю, как можно было в одно мгновение перечеркнуть всю безграничную любовь и нежность, всё, что было между нами...
  - Вероятно, у нее были причины, помимо того письма?
  - Не вижу больше никаких причин...
   -Ваше обращение с женой было достойным любящего мужа? Не было никаких оскорблений, никаких противоестественных, извращенных действий? Может быть, вы строго ее наказывали?
  У Питера на миг в изумлении распахнулись глаза.
  - О, подобного никогда не было, падре. Она обижалась на меня, ревновала, но чтоб такое... Как можно наказывать обожаемую женщину, не могу себе представить... Да, наверное, я заставлял ее страдать, своей вины я не отрицаю. Кажется, надо признать, я любил только ее тело, я не знаю... Но ее душа до сих пор остаётся для меня непостижимой тайной. Я не вправе осуждать ее решение, понимаю ее мотивы и страхи, но не хочу и не могу мириться с этим!..
  
  Сколько раз он передумал все это, пытаясь разобраться в себе и в ней. Но для чего он тратил все свои душевные силы - ради чего? Чтобы понравиться женщине, так легко поверившей в бредовые измышления, с душой, населенной предрассудками и не имеющей собственной воли? Подчиненной влиянию кого угодно, но только не мужа... А любила ли она его так же сильно, как он? Питер всегда гнал от себя эту мысль. Однако он отказывался влачить жалкое существование в постоянном неудовлетворении, быть в тяжкой зависимости от ее милости. До конца жизни вымаливать крохи ее ласки? Довольствоваться этим? Еще и еще раз пробовать переубедить ее? А какой смысл? Если теперь она его отвергает - тогда зачем все остальное? Нет, он больше не хотел и не мог это терпеть. Но как же кровоточило его сердце!..
  
  - Отказ от исполнения супружеских обязанностей женщиной не может быть причиной развода. Только прелюбодеяние.
  - О разводе и мысли не возникало. Нет, не она, а я грешил супружескими изменами. Но, право, это случалось нечасто...
  - Возможно, ваша супруга очень страдала от вашей неверности? Вы должны сообщить, сын мой, как часто это случалось?
  - Насколько я помню, за последние полтора года - раза три.
  - И у вас нет постоянной любовницы?
  - Нет, если не считать недели, проведенной с куртизанкой в Венеции...
  - Вы покаялись в этих грехах раньше, а исповеданный грех прощен перед ликом Господним. Ваша супруга знала о тех женщинах?
  - О куртизанке знала. Об остальных, возможно, догадывалась. Я не хотел ее ранить... Кажется, она воображала себе гораздо больше, чем было на самом деле.
  - Вероятно, на то были причины?
  - Разумеется. Весь образ жизни в свете этому способствовал, и моя не самая безгрешная репутация, конечно... Мне приходилось довольно часто уезжать по делам, и одному богу известно, что она тогда себе воображала... Странно, что нашей супружеской близости в ее душе выставлялись какие-то иллюзорные преграды, она не могла свободно и радостно предаваться любви, ее терзали мистические страхи о погубленной душе и тому подобное... Я продолжал надеяться, что всё может измениться. Однако с каждым днем становилось всё хуже, и это злосчастное письмо положило конец нашим супружеским отношениям.
  - Такое положение предусматривает не развод, а временное или пожизненное "разлучение от стола и ложа", то есть сепарацию.
  - Но она сама это сделала, добровольно!
  - Значит, таков был ее выбор. Господь дал нам свободную волю, чтобы мы могли выбирать между добром и злом, пороком и добродетелью. Иногда разница бывает очевидна, сын мой, а иногда очень сложно отличить одно от другого. Всё равно как под ангельской внешностью часто видишь порочную душу, и наоборот... Но вы до сих пор не сказали, в чем видите свой грех?
  - В своих мыслях я совершил прелюбодеяние, падре. Я влюблен в другую женщину.
  - Полгода не видеть женщины - большое испытание. Вы уверены, что это любовь, а не вожделение? С тех пор вы имели других женщин?
  - Нет, отец мой, я перестал видеть прочих. Теперь я обессилел от борьбы с собой и не знаю, что мне делать.
  - На самом деле вы уже давно приняли решение, сын мой, в глубине своей души. В ваших глазах я вижу такую волю и страстную силу, что никакие мои увещевания не изменят вашего решения, хоть оно и противоречит законам церкви. Вы сделали свой выбор, сын мой.
  - Но я не вижу выхода из того положения, в котором оказался.
  - Мой долг посоветовать вам поскорее вернуться домой и уладить отношения с женой.
  - Да, я знаю, это единственное, что вы могли бы мне посоветовать. Но...
  - Вам известно, что существует лишь одна возможность вступить в повторный брак - это смерть одного из супругов. И ничего больше. Брак нерасторжим и священен.
  - Я уеду, падре, конечно, уеду. Но что тогда станется с моей душой, если я откажусь от любви, посланной мне свыше?
  - Любовь - это высшая милость, которую дарует Господь. Отвергнуть ее - преступление перед Всевышним. Но по закону венчанный брак нерасторжим. Сын мой, да укрепит ваши силы Пресвятая Дева! Я буду молиться за вас. Думаю, вы понимаете, что я не могу отпустить ваш грех без исполнения строгой епитимии и вашего обещания уехать?
  - Разумеется, падре, я понимаю...
  
  ...Питер, как казалось, стал спокоен, даже равнодушен. Он в одиночестве сидел за обедом и рассеянно вертел по столу оловянную кружку, о чем-то раздумывая.
  Синьора Алессия подошла и поставила перед ним бутылку хорошего вина.
  - Синьор граф, надеюсь, ваша грусть исчезнет, составьте мне компанию, прошу вас!
  Он бросил на неё затуманенный взгляд и покачал головой.
  - Донна... Я не могу, простите.
  - Вы дали обет не пить вина?
  - Нет, синьора. Но если я выпью, то потеряю голову окончательно.
  - Ну, что в этом особенного? Здесь как раз то место, где напиваются и теряют голову, - смеялась она.
  Его глаза опасно блеснули.
  - Есть разница, дорогая синьора. Скажите, где здесь я могу купить выносливую лошадь? Хотя, конечно, удалось бы купить хоть какую-нибудь... Война всё разорила?
  - Да, теперь трудные времена... Я поговорю со своими друзьями, может быть, они помогут.
  - Благодарю вас, мадонна. Вы так много для меня сделали, что никакими деньгами этого не возместить.
  - Но что такого я сделала, граф? В самом деле, вы сделали для нас во много раз больше, и для падре... Я всё бы отдала только за один ваш голос!
  - Вы слишком снисходительны ко мне, синьора. Хотите, я спою вам в последний раз?
  - В последний раз? Почему в последний?
  - Говорить такое не подобает, но душевные силы когда-то кончаются.
  - Вы плохо себя чувствуете?
  - Пожалуй, в аду мне было бы легче.
  - Но почему? Что случилось?
  - Не спрашивайте, мадонна... Мне нужно уехать, и это разбивает мне сердце.
  
  Глава четвертая
  
  Она пришла к нему сама. Среди белого дня, с распущенными волосами, в белом корсаже, легкой юбке - и в туфельках на босу ногу. Она почти не смущалась, только порывисто обняла его и прошептала:
  - У меня нет больше сил притворяться, Марио, Мариолино! Я не могу вот так отпустить тебя, я просто умру!
  Он осторожно обнял ее, медленно и глубоко вздохнул, запрокинув голову, перевел дыхание, как после долгого бега, и ласково приподнял ее лицо. Она увидела его улыбающиеся и восхищенные глаза.
  - Алессита, моя смелая девочка, ты пришла! Ты не устаешь восхищать меня, дольче, солнце моё... Ты такая теплая, такая нежная!.. Ты свела меня с ума, моя Алесси! Но как же я счастлив, мое сокровище, моя дорогая девочка!..
  Он сжал ее в объятиях, еле переводя глубокое дыхание.
  - Боже, Марио, когда ты так дышишь, у меня просто темнеет в глазах и становится горячо внутри... Поцелуй меня!
  Он целовал ее нежно и страстно, и медленно, и сладостно... Осыпая ее ласками, он стал удивительно спокоен, только отсвет умиротворенной улыбки играл в уголках его губ и в глазах. А она замирала и таяла от его слов и ласкала так, что он тихо стонал от наслаждения... и, охнув, поймал ее руки.
  - Не спеши, моя радость, дай мне опомниться от свалившегося на меня счастья! Теперь я никуда не отпущу тебя, моя Алесси... Но дай мне время, дорогая... Я хочу изучить твои предпочтения, чтобы доставить тебе удовольствие. Я хочу, чтобы мы пришли к наслаждению вместе.
  - Мариолино, не останавливай меня, мне безумно хочется ласкать тебя, тискать, как прелестного котенка! Я так давно об этом мечтала!
  Он рассмеялся.
  - Такого мне еще никогда не говорили, дорогая. Неужели я похож на котенка?
  - Да, на очаровательного большого сильного и мягкого котенка, когда мурлычешь и жмуришься от удовольствия. Марито... я всё делаю по наитию, у меня не было мужчины, который научил бы меня... Мой муж брал меня как полковую маркитантку...
  Он прижал ее к себе, целуя волосы.
  - Постарайся забыть об этом, моя радость. Я дам тебе столько любви, сколько сможет вместить моё сердце.
  - О, так много!.. Я надеялась только на то время, пока ты здесь... Ведь ты не свободен, милый.
  - Сейчас я свободен. Моя жена от меня отвернулась. Как сказал падре, "разлучила от стола и ложа" без разбирательств и суда, - горько усмехнулся он.
  - Ты из-за этого страдаешь, это видно. Значит, ты любишь свою жену.
  - Разумеется, Алесси. Кажется, я всю жизнь отдал этой любви, я был счастлив много лет. Но что-то случилось. Или я осознал, что создал себе иллюзию, или изменилась она - я не знаю. В последнее время всё было безответно и очень больно...
  - Когда ты пел, у меня разрывалось сердце... Мне так хотелось приласкать тебя, облегчить твою боль! Но я не смела даже прикоснуться - и таяла, сгорала от желания... Ты изумительно красив и нежен, милый, но внешность ничто в сравнении с теми глубинами души, которые ты открываешь - и заставляешь трепетать моё сердце. Я возьму все грехи на себя, мой милый, я хочу быть с тобой!..
  - Алесси, радость моя, теперь я с тобой не расстанусь, пусть хоть весь ад восстанет против меня!..
  
  ...Когда граф поднялся, чтобы одеться, то увидел в окно, как два новых знатных посетителя в темных одеждах садятся и заказывающих себе обед, о чем-то расспрашивая служанок. Внимательно всмотревшись, граф присвистнул:
  - Черт возьми, вот это сюрприз! Посмотри, Алессита! - она тут же скользнула к нему, прильнула сбоку. - Просто не верю своим глазам! Один из этих господ - учитель моей дочери, профессор Якоб Мозер! Он священник, но теперь одет как важный синьор. А второй, - тот, что с орлиным профилем, - приходил ко мне с монахом, который делал мне перевязки там, в хижине в горах. Потрясающе! Как отец Якоб здесь оказался?..
  - Синьор мой, я боюсь за тебя, милый! Вдруг они тебя ищут, чтобы как-то навредить?
  - Без сомнения, ищут, вот расспрашивают... Но почему ты думаешь, что они должны желать мне плохого, сердце моё? Отца Якоба я знаю как достойного и умного человека. А второй, - его называли виконтом, - приводил ко мне лекаря, значит, не хотел моей смерти, а это уже неплохо, - улыбнулся он. - Я сегодня, наконец, получу от них ответы на все мои вопросы! По крайней мере, надеюсь на это. Только прежде подари мне еще один поцелуй, Алесси, счастье мое!..
  
  Они вышли вместе. Граф на мгновение остановился, окинув взглядом двор. За столом под навесом из виноградных лоз оставались только двое запоздалых к обеду путника в темных одеждах. Их запыленная коляска стояла у въезда, рядом с каретным сараем, а двое их слуг пристроились в дальнем конце двора, за столом у кухни. Синьора Скарелли и граф подошли к обедающим.
  - Здравствуйте, мой драгоценный отец Якоб! - чуть насмешливо сказал граф, делая приветственный жест. - То же и вам, виконт.
  Оба путника разом на него воззрились и вскочили. Граф рассмеялся, глядя на их вытянувшиеся лица.
  - Экселенц, слава Всевышнему! Вы в добром здравии! Я несказанно этому рад! - отец Якоб первым пришел в себя. - Мы сбились с ног, разыскивая вас!
  - Неужели? Но, может быть, я сначала узнаю, какого черта я оказался там, где оказался и, главное, зачем и кому это было надо?
  - Разумеется, синьор граф! Непременно!
  Питер пропустил вперед Алессию и сам сел за стол напротив отца Якоба.
  - Извините, я не хотел прерывать ваш обед, господа, продолжайте, прошу вас, - произнес он. - А мы пока чего-нибудь выпьем. Синьора, в вашем погребе, случайно, не найдется бутылочки шампанского? Сегодня у нас, по меньшей мере, два повода отметить этот день!
  - У меня осталось четыре бутылки, - улыбнулась она и сделала движение подняться, но он удержал ее, мягко накрыв ее руку своей ладонью. И сделал знак одной из служанок. Та подбежала.
  - Челеста, пожалуйста, принеси нам пару бутылок шампанского, виноград, персиков, немного сыра и орехов.
  - Вот видите, виконт, - улыбаясь, обратился отец Якоб к своему спутнику. - Я же говорил, что синьор граф ни при каких обстоятельствах не изменяет себе. Вы оставили его еле живого, прикованного к постели, вернее сказать, к смертному одру, в крестьянских обносках, без единого су в кармане, - и вот он здесь как мы его видим теперь! Мало того, что синьор в порядке, прилично одет и в обществе прелестной дамы, так еще и имеет средства заказывать то, что пожелает!
  - Я должен вам всё объяснить, синьор граф, - начал виконт. - Вашей жизни угрожала нешуточная опасность...
  - Простите, виконт, не могли бы вы сначала назвать свое имя?
  - О, прошу прощения, я не представился, - Лоренцо Ронцони, виконт де Сантино.
  - Рад знакомству, дон Лоренцо. Кажется, отчасти вам я обязан своим выздоровлением, насколько могу судить. Благодарю вас.
  - Скорее не мне, а брату Марко, инфирмарию аббатства Сан-Пьер, это он вас лечил... Но я должен вам рассказать всё по порядку, дон Пьетро. Когда ваши друзья перевезли вас в госпиталь Святого Духа в Марселе, вы долгое время были без сознания, почти неделю. И скоро поползли слухи, что вы умираете - а кто-то говорил, что уже умерли. Вы же знаете, как мгновенно распространяются подобные слухи, тем более о таких ярких людях, как вы. Нам стало известно, что ваши враги воспользовались этим и вознамерились довершить то, чего не сделала та злосчастная пушка...
  - Одну минуту, виконт! Вы сказали "нам стало известно" Позвольте узнать, кому это "нам"?
  - Я ожидал этого вопроса, синьор. Но здесь говорить я не могу. Надеюсь, у нас будет приватный разговор, где вы всё узнаете...
  - Et dedit consolationem vobis , - граф негромко произнес формулу, по которой альбигойские браться узнавали принадлежащего к своему ордену.
  - Dedit сonsolationem , - ответил виконт. - Но это не то, о чем вы подумали, дон Пьетро. Иное, но дружественное братство.
  - Вот как? Хорошо, допустим... Продолжайте, прощу вас.
  Челеста подала шампанское, бокалы, сыр и фрукты. Граф поблагодарил и отправил ее, сам наполнив четыре бокала. Виконт продолжил:
  - В самом деле, было бы очень просто лишить вас жизни, совершенно беспомощного в то время. У ваших друзей не было шансов защитить вас. Тогда решено было вас переодеть, чтобы не возникло никаких подозрений даже у ваших друзей, и тайно переправить в такое место, где было бы спокойно и где вашим врагам не пришло бы в голову вас искать. И такое место нашлось. Правда, оно, судя по всему, оказалось не таким безопасным... Я был просто в ужасе, когда увидел, во что они превратили тот дом... Но, к счастью, вас там уже не было, и люди видели бродячего музыканта, по описанию точно похожего на вас.
  - Ну, теперь меня сложно с кем-то перепутать, будь я даже в маске, - улыбнулся граф.
  - Мне бы и в голову не пришло, что вы сможете в таком состоянии преодолеть перевал, и весь этот путь без средств и всякой помощи!..
  - Ясно. Что ж, остроумное решение по спасению, виконт. Я весьма признателен тем, кто это задумал и проделал, но хотелось бы знать, почему ко мне было проявлено такое внимание и забота?
  - Так было решено.
  - Я уже не спрашиваю, кем. Но чем я должен буду заплатить за это?
  - О, ничем, граф, абсолютно!
  - Я никому не люблю быть обязанным.
  - Когда-нибудь вы сможете вознаградить эту дружескую услугу, если пожелаете.
  - Непременно, виконт. Однако всё то время, что я провел в прелестной горной пасторали, вы могли бы не держать меня в полном неведении. Хватило бы простой записки, черт возьми!..
  - Простите, граф, никто не мог подумать... У вас было спутанное сознание, вы не могли подняться и не говорили ни слова!..
  - Понятно. Но на пытки грязью я не был согласен, дорогой виконт, вы могли бы оставить мне хотя бы смену белья!.. Да, кстати, а где теперь мои вещи, господа? Они сейчас мне очень бы пригодились! Всё же большое счастье каждый день менять сорочки, - простите меня, синьора, - не говоря уж о том, чтобы переодеться к обеду.
  - О, разумеется, синьор! Все ваши вещи в целости, они в нашем экипаже. Нам сообщили, где вы, и мы, конечно, захватили их с собой, - и виконт сделал знак слугам. - Там же ваша почта и свежие газеты.
  - Прекрасно, благодарю вас. Так значит, как я понял, вы теперь мой куратор, синьор Ронцони?
  - Ну, сейчас, когда вы стали дееспособны, боюсь, моя роль невелика...
  - Тем не менее, раз уж вы здесь, могу я попросить вас еще об одной услуге? Я хочу в скором времени вернуться домой и для этого мне нужен экипаж, верховая лошадь и хотя бы один слуга. И еще. Я в самом деле очень благодарен вам и... вашим братьям, я обязан им жизнью. Мне хотелось бы лично поблагодарить их.
  - Мы позже поговорим об этом, синьор.
  - Экселенц, есть еще одно известие для вас... - произнес господин Мозер очень серьезно.- Думаю, нужно сказать всё сразу...
  - Не пугайте меня так, святой отец. Кто-то умер?
  - Да. И это вы, экселенц.
  - Что за бред, падре? - усмехнулся граф. - Или, вы хотите сказать...
  - Именно! Когда ваши недруги не нашли вас в госпитале, они измыслили представить всё так, будто вы и в самом деле умерли от ран. Они устроили вам пышные похороны, чтобы ни у кого уже не возникло никаких сомнений. Закрытый гроб привезли в Тулузу и с почестями похоронили на кладбище Терре Кабаде, самом престижном месте упокоения в городе.
  - Потрясаааающе!.. - протянул граф с веселым изумлением. - Второй раз в жизни мне придется воскреснуть из мертвых! Друзья, давайте же выпьем за то, что я всё еще жив!
  Бледная донна Алессия перекрестилась дрожащей рукой и возблагодарила Пресвятую Деву. Граф с улыбкой погладил ее руку, чтобы немного успокоить.
  - Дорогая синьора, извините, что вам пришлось всё это выслушать. Мне посчастливилось родиться под такой странной звездой, моя донна. Если вам будет интересно, как-нибудь расскажу еще более жуткую историю первой моей мнимой гибели. Но, как видите, всё кончилось хорошо.
  -Экселенц, увы, это еще не все новости для вас... - печально сказал отец Якоб.
  - Господи, что же еще?- спросил граф уже серьёзно. - Надеюсь, все здоровы?
  - Да. Но ваша супруга...
  - Что с Маргаритой?
  - О, с ней все в порядке, не беспокойтесь! Чтобы поверить, что вас на самом деле нет в живых, она побывала на вашей могиле и убедилась. Вернее, ее убедили. Конечно, графиня очень переживала, да, все это видели... Но суть не в том. Спустя некоторое время она дала согласие герцогу Медина-Коэли.
  - Не может быть! - у Питера потрясённо расширились глаза. - Никогда в это не поверю!
  - Разумеется, экселенц! Никто бы в это не поверил, зная, какой вы были любящей парой. Но вот ее письмо, которое донья Маргарита написала своему духовному отцу, падре Остеде. Оглашение состоялось на прошлой неделе, и сейчас, по всей видимости, она уже герцогиня Медина-Коэли и фрейлина молодой королевы.
  - Вот оно что!.. Как красиво звучит ее новый титул... Да, кажется, она всегда мечтала именно об этом, - граф взял распечатанное письмо и поморщился. - Несомненно, без грязных методов не обошлось...
  Он с волнением прочел довольно длинное послание, иногда возвращаясь назад и перечитывая несколько фраз, как будто не мог осознать написанного. А когда закончил, аккуратно сложил письмо и убрал в карман. Потом спокойно допил свой бокал и поднялся.
  - Прошу извинить меня, господа. Я должен суметь уложить все эти новости в своей голове. Надеюсь, мы увидимся за ужином. Синьора, могу я вас попросить меня сопровождать? Похоже, земля уходит у меня из-под ног в буквальном смысле этого слова.
  - Разумеется, граф. Я распоряжусь, чтобы в вашу комнату принесли вина и фруктов, чтобы вы могли восстановить силы поле таких потрясений...
  
  
  - Алессита, ты можешь себе такое представить, дорогая?! Менее чем через полгода после моей "смерти" моя жена вдруг выходит замуж за своего давнего врага и преследователя! Мне подобное и во сне бы не приснилось! Я все восемь лет боялся, что герцог может выкрасть ее, будет принуждать силой, я мог ожидать чего угодно, но только не того, что она добровольно согласится на этот брак! Я мог бы еще понять, если бы это был де Гарни, мой друг, давно в нее влюбленный, но чтобы этот!.. Вот, прочти, - и граф протянул ей письмо.
  - Прошу тебя, Марио, просто скажи суть. Ведь были же у графини какие-то причины!
  - Несомненно! И я даже могу их понять. Но не принять! Она пишет, что с болью оплакала меня, но душа ее, наконец, обрела покой и уже не изнывает от осознания собственной порочности и не мечется в постоянной тревоге, постольку она уже не испытывает постыдной и греховной плотский страсти, которую я в ней разжигал изо дня в день. Да, я не отрицаю, но сделать это было совсем непросто... Однако почему она считает это пороком - совершенно не понимаю. Переубедить ее я никогда не мог. Да, возможно, я относился к ее страхам не так серьезно, как следовало бы. Но, черт возьми, она держала меня на расстоянии, как голодного пса... Прости, Алесси, солнышко мое, я не должен тебе всё это говорить...
  - Наоборот, милый, говори, тебе станет легче!
  - Иди ко мне, моя радость. Ты всё понимаешь, моя умница. Какое счастье, что небо, наконец, сжалилось надо мной и послало тебя, моя Алесси! Я не помню, чтобы когда-то чувствовал одиночество, постоянно занимал голову какими-то делами, но иногда так хочется просто тепла и любви, моя радость. Кьяра, ты такая светлая, такая чистая, нежная моя девочка...
  - Откуда ты берешь такие волнующие слова, Мариолино?
  - Из сердца, Алесси... Похоже, я никогда не мог до конца выразить все свои чувства...
  - Тебе матушка Кло сказала, что мое второе имя Кьяра?
  - О, нет, я не знал. Оно тебе подходит, ты же правда такая светлая и яркая, как весенняя листва, омытая дождем, как луч солнца над морем... Алесси, послушай, у нас впереди целая ночь, но я не в силах отпустить тебя...
  - А я тебя! - она крепко обняла его и положила голову ему на грудь.
  - Что ты делаешь со мной, моя фея... Вот так близко тебя видеть, чувствовать твоё тепло - и всё, я уже сражен!.. Но когда же мы займемся делами, дольче? Мне нужно посмотреть всё, что мне прислали, написать несколько писем людям, которые, возможно, меня оплакивают. Это займет много времени, к сожалению. Теперь я, как школяр, заново учусь писать... Только Маргарите я писал с дороги, но вряд ли она получила хоть что-то... Просто ужасно, что мои друзья, моя дочь до сих пор не знают правды! Хотя я мог бы и догадаться, в чем дело... Да, моя голова уже не та, и речь не до конца восстановилась... Теперь от усталости я начинаю плохо соображать, иногда не могу вспомнить имен и простых вещей... Скажи честно, Алесси, нужен ли тебе, такой молодой и прекрасной, покалеченный хромой любовник? - улыбнулся он.
  - Еще как нужен, синьор мой! Всего лишь слегка потрепанный жизнью менестрель, - в ответ смеялась она. - Ты же сам прекрасно знаешь, что великолепен, очарователен и неподражаем! И даже не надейся услышать это от меня еще раз!
  - Умеешь утешить, моя лаццарелла , - рассмеялся он. - Алесси, ты просто чудо! Ты такая юная и свежая, сколько тебе лет, моя фея?
  - Двадцать один.
  - Бог мой, действительно, в сравнении с тобой я просто старый сатир... Между нами семь лет разницы.
  - И что? Мариолино, ты смеешься, говоря о старости?! Видно же, сколько в тебе сил и энергии, как ты уверен в себе и спокоен, как владеешь собой и чувствуешь, предугадываешь малейшие мои желания. И это меня поражает. Я никогда не испытывала ничего подобного...
  - Это только начало, моя радость. Просто мне жаль, что я не тот, что раньше. Сейчас только тусклая тень прежнего... Алесси, я готов говорить с тобой целую вечность, но надо же заняться письмами!
  - Наверное, тебе будет удобнее писать в моем кабинете, да? А если трудно, я могла бы стать твоим секретарем, милый. Не зря же мой отец столько вложил в мое образование!
  - О, это отличная мысль, дольче. Какая ты умница, спасибо! Когда устану, позову тебя.
  - А я тем временем посмотрю, всё ли в порядке у матушки Кло...
  
  ...Она вернулась к нему в кабинет расстроенная. К тому времени у него уже было готово не меньше пяти или шести еще незапечатанных писем.
  - Что случилось, моя дорогая?
  - Поставщики опять подняли цены, Марио... Ну, просто на всё! Я подозреваю, тут не обошлось без Марчелло... Но, конечно, они все ссылаются на войну и свои убытки!.. Даже не знаю теперь, как буду выкручиваться из долгов...
  - Алессита, при чем тут Марчелло? Ты расскажешь мне всё подробно? У меня есть некоторый опыт в уламывании поставщиков, я часто имел с ними дело. А сейчас уже есть и другие возможности. Мы вместе обязательно что-то придумаем, радость моя, не переживай.
  - Спасибо, милый. Но там не всё так просто... О, с тобой мне в сто раз спокойнее и надежнее! Господи, за что мне это счастье!.. - у нее на глазах появились слезы.
  - Ты устала биться с жизнью в одиночку, смелая моя девочка, я это понимаю... Теперь всё будет хорошо, поверь мне. Алесси, давай сделаем так: сначала я покончу со всем этим, - он показал на стол с бумагами, - а потом передохнём и поговорим. Нам нужно поговорить о важных вещах.
  - Да, конечно, милый. Я, с твоего позволения, распоряжусь, чтобы твои вещи перенесли в мои покои? Думаю, нам так будет удобнее...
  - И ты не боишься за свою репутацию?
  - О, нет, мне терять больше нечего. Да и какое теперь значение имеет что-либо, кроме тебя? Потом, если хочешь, я помогу тебе разобрать вещи, конечно, если позволишь.
  - Алесси, почему бы не поручить это слугам?
  - О, нет, милый, не лишай меня такого удовольствия! Порыться в твоих вещах - это же просто подарок! Вещи так много могут сказать о человеке...
  - Хорошо, ройся сколько тебе угодно, солнышко, - улыбнулся он. - Кстати, мне нужна моя печатка. Она должна быть где-то в отдельной шкатулке, если ее не потеряли. Поищи, пожалуйста, дорогая. Теперь мой почерк так изменился, что вряд ли его узнают без моего знака...
  
  ...Алессия открыла кофр с его вещами, и на нее пахнуло легким ароматом сандала и гвоздики. Она увидела два отделения - в одном была одежда, в другом оружие. Поверх одежды лежала шляпа с красно-белым плюмажем и загнутыми на три угла полями, несессер с туалетными принадлежностями, две шкатулки - одна длинная и узкая, другая поменьше, небольшой ларец необычного вида, отделанный кожей и коробка с сигарами. Она выложила шкатулки на стол и открыла самую маленькую. Там действительно был его перстень с печаткой, обручальное кольцо, перстень с рубиновым камнем и немного золотых монет. Синьора открыла другую, длинную шкатулку, и снова почувствовала аромат пряных духов и дорогой кожи. В шкатулке лежали четыре пары перчаток из тонкой кожи, отделанных витым серебряным шнуром, и несколько свитков с печатями. Ее удивило, что ни одна из шкатулок не была заперта. Она снова заглянула в кофр. Шпага с серебром, перевязь из тисненой кожи, абордажная сабля, пара пистолетов в седельной кобуре, и пара с дорогой инкрустацией на рукоятках, патронташ, пороховница и гибкий нагрудник из тонких стальных колец, украшенный золотой арабской вязью. В отделении для одежды был темно-серый бархатный плащ и такой же дорожный костюм. Сапоги со шпорам, обернутые в кусок тонкой замши, белый с черным и красным мундир, шитый золотом, шелковый халат, полдюжины тонких голландских рубашек, отделанных дорогим кружевом, поясной шелковый шарф с золотыми кистями и прочие мелочи мужского гардероба. На самом дне были сложены книги. Перебирая одежду, Алессия заметила, как что-то искоркой мелькнуло и упало на книгу. Она наклонилась и подобрала маленький кулон в виде сердца на золотой цепочке. Открыв его, она увидела портрет юноши, удивительно похожего на графа...
  Она принесла обе шкатулки в кабинет и поставила на стол.
  - О, наконец-то мои перчатки, просто спасение, - Питер открыл маленькую шкатулку, взял печатку и на долю секунды замер, увидев свое обручальное кольцо. Алессии тут же захотелось отвлечь его от воспоминаний о жене.
  - Марито, а что у тебя храниться в том небольшом кожаном кофре?
  - Там лекарства и мои хирургические инструменты, Алесси. Хочешь посмотреть?
  - Лучше в следующий раз, милый, я посмотрю всё подробно. Может быть, сейчас я помогу запечатать письма? Дело пойдет быстрее. Мне хочется поскорее снова обнять тебя...
  - Скажи это еще раз, моя Алесси, твой голос звучит как музыка!
  - О, я еще успею с этим тебе надоесть, Мариолино. Смотри, что я нашла. Это же твой портрет? Просто очарование! - она показала ему кулон.
  - Алессита, откуда он у тебя? - удивился он.
  - Он выпал, когда я перебирала твою одежду.
  - Странно. Как он мог оказаться в моих вещах?..
  - Ты был прелесть как хорош в юности, Марио! Теперь у тебя красота более зрелая, мужественная, в ней чувствуется внутренняя сила и спокойствие. А тогда она была нежной и пылкой, такой живой и яркой... Характер очень виден, рисовал замечательный мастер!..
  - Алесси, возьми его себе на память, дольче.
  - О, это бесценный подарок, сердце моё! - и она поцеловала его так горячо, что он долго не мог отпустить ее из своих объятий.
  - Мы же не закончили с делами, Марио, - шепнула она. - Иначе у нас до ужина не останется времени поговорить и...
  - И - что, моя радость? - спросил он.
  Она посмотрела на него сияющими от счастья глазами и улыбнулась. Очаровательные ямочки обозначились на ее округлых щечках. Питер не мог удержаться, чтобы не расцеловать их.
  - Алесси, какая же ты чудесная, моя девочка! Ты свела меня с ума, моя фея. Ты прекрасна не только внешне, я это чувствую. Ты такая живая и настоящая, искренняя и теплая! Я хочу остаток своих дней провести с тобой, моя радость. Подумай, Алесси, и скажи мне, ты согласишься уехать со мной?
  - И ты еще спрашиваешь? Куда угодно, милый! Как я могу раздумывать! - у нее на глазах навернулись слезы. - Я так влюбилась впервые в жизни, Марио, ты удивительный человек, тонкий, искренний, неподражаемый!.. Такое чудо и счастье тебя встретить!..
  - Алесси, послушай... Я хочу, чтобы ты стала моей женой, но я не могу заключить настоящий брак, пока все считают меня умершим. Чтобы всё уладить, нужно будет исполнить кучу формальностей, это дело трудное, и, возможно, потребует много времени. Тебя не будешь смущать или оскорблять та роль, которую тебе придется играть в свете?
  - О, я думаю, за честь стать твоей любовницей многие дамы отдали бы всё, что угодно! - рассмеялась она.
  - Полно, дорогая, кто из тех светских дам стал бы теперь гордиться таким потрепанным колченогим любовником, - усмехнулся он. - Кроме того, ты должна знать, дольче, - моя репутация неоднозначна, у меня достаточно врагов, сама видишь, некоторые мечтают меня просто уничтожить... У меня была неспокойная жизнь, Алесси, и да, женщин тоже было достаточно. Возможно, ты передумаешь, когда я всё тебе расскажу. Но я постараюсь, чтобы ты была счастлива, мой ангел, я всё для этого сделаю. - Он замолчал на секунду, что-то вспомнив, потом продолжил невесело: - Не думал, что буду повторять эти слова еще раз, как когда-то...
  - А знаешь, милый, что сказал мне отец Антонио после того, как тебя исповедовал? Это и о твоей репутации тоже, и обо всё остальном. Я была поражена. Единственное, что он сказал: "Не всякий праведник столь чист душой, как он". Разумеется, падре подобного просто так не скажет! Я верю его мудрости и знанию людей. Иначе вряд ли я осмелилась бы к тебе прийти...
  - Отец Антонио слишком великодушен в своих оценках, Алесси. Однако видит бог, я ему безмерно благодарен! Но о нем еще поговорим. Теперь расскажи мне, дорогая, что там с твоими поставщиками? Ты говорила, они все подняли цены, будто сговорились?
  - Да, но они не сговорились, Марио... Просто им пригрозили, я знаю.
  - Вот как? Кто же?
  - Это Марчелло. Он теперь будет мне мстить... Понимаешь, он мне покровительствовал, охранял меня. Он состоит в некоей гуаппарии , они там вроде благородных отчаянных разбойников, которые не дают в обиду простых людей, защищают их от мародеров, бандитов и солдат. А люди в благодарность платят им чем только могут - оливками, зерном, вином, своими жалкими грошами - или выполняют для них какие-то поручения, если нечем платить... О, Марио, я не могла бы справиться здесь одна со всем этим хозяйством, тем более, когда началась война!.. Мне пришлось принять его покровительство... Он требовал платы, но не деньгами, как ты понимаешь. А я не соглашалась. Он бесился, но был влюблен, надеялся, что я за него выйду рано или поздно... Однако теперь, когда появился ты, он понял, что я ему не достанусь, и начал мстить.
  - Но почему не мне, а тебе?! Как низко!
  - Не всем же быть рыцарями, Марито... Он всё еще надеется меня получить, и, думаю, не сделает мне ничего плохого, кроме финансовых проблем. Чтобы я к нему обратилась за помощью, приползла на коленях, когда будет совсем бедственное положение... А тебе следует опасаться его, милый. Он не один, вот что самое страшное!..
  - Ну, диспозиция мне примерно понятна, Алесси. Малавита негласно правит, собирая дань, люди запуганы, идет война, и помощи ждать не откуда... Плохо, что я не из этих мест, и никого из местных дворян не знаю. Это же их дело - объединиться против всяких подонков и защитить людей, живущих на их землях. Но сейчас, даже если начать говорить с ними об этом, думаю, они все будут ссылаться на войну и неимение средств, это ясно. Единственное безотказное средство, моя Алесси, это деньги. Но и они не помогут, если не наладить связи с людьми. Если серьезно подходить к делу, надо искать союзников среди местных, как среди дворян, так и среди простых людей. Обязательно кто-то что-то знает, кто-то с кем-то связан. Но я здесь чужак, и говорю как тосканец, мне вряд ли здесь будут доверять. Менестрелю Маландато еще бы доверились, а вот синьору - уже нет... Я должен подумать, Алессита. Но вот что делать с Марчелло? Как ты к нему относишься? Он тебе до какой-то степени дорог? Ты ему признательна?
  - И да, и нет. Я не знаю, милый... В нем есть и хорошее, конечно, и мне его было немного жаль... Но когда он на тебя напал, я так испугалась! Если он считает тебя своим врагом, значит он и мой враг!
  - Ну, будем честны - он бы не напал, если бы не получил от меня оплеуху.
  - О, рано или поздно напал бы, да еще и не один. Этого-то я больше всего и боюсь!
  - Заманчивое будущее, моя прелесть, - засмеялся Питер. - Дай мне время подумать, Алесси.
  - Совершенно не представляю, как это можно решить...
  
  Синьора Скарелли ушла проверить, всё ли в порядке и как идет приготовление ужина. Когда она вернулась, то увидела, что на столе, застеленном куском замши, Питер чистит свои пистолеты.
   - У тебя здесь целый арсенал, Марито. Какие они красивые!
  - Да, но в случае надобности они мало чем помогут, дорогая - всего четыре заряда, и дистанция должна быть небольшой... Пока не знаю, как у меня получиться с ними управляться, - еще не привык обходиться без полноценно работающей руки... Осознание того, что я не смогу тебя защитить, просто невыносимо, дольче. К такому трудно привыкнуть. Нужно время и постоянная тренировка.
  - Вот как раз подходящий случай - я бы очень хотела научиться стрелять! Только не говори, что это не женское дело!
  Граф улыбнулся:
  - То же самое сказала моя дочь, когда просила научить ее фехтовать.
  - Марио... я не представляю, что она пережила, бедняжка, когда узнала о твоей смерти... А потом решение ее матери выйти замуж... Для ребенка такое пережить, должно быть, ужасно... Сколько ей сейчас?
  - Восемь. Или уже девять?.. Черт, со счетом теперь у меня проблемы... Алесси, я стараюсь не думать об этом, чтобы сохранять хоть какое-то душевное равновесие. Иначе можно сойти с ума. Надеюсь, когда мы с ней встретимся, радость всё искупит. Курьер с моими письмами уже в пути.
  - Как ты думаешь, Марито, твоя дочь будет ревновать? Я боюсь, она сильно огорчится, увидев рядом с тобой чужую женщину...
  - Не стоит заранее рисовать себе страшные картины, Алесси. Всё будет ясно в свое время. Мы с Дианой отлично понимаем друг друга, и уверен, скоро всё уладим... Маргарита сделала свой выбор. Хотя могла бы сделать и другой!.. Одним словом, все должны принять ее решение, в том числе и я... и Диана. Надеюсь, мы с Марго не перестанем уважать друг друга, несмотря на все эти дикие обстоятельства. Что же касается детей, по закону они принадлежат моей фамилии, я заберу их, и это справедливо. Герцог Медина-Коэли никогда бы не стал воспитывать моих детей, и я этого не позволил бы, пока жив. А в случае моей истинной смерти опеку над ними приняла бы моя сестра. Я давно подписал все соответствующие документы на этот счет. Мне больше не хочется говорить об этом, Алесси, это тяжело.
  - Конечно, милый, больше не будем.
  - Еще одно, дольче. Чтобы мне не забыть с моей дырявой головой: у отца Антонио, судя по пульсу, слабое сердце. Я бы посоветовал ему некоторые травы. Надеюсь, в городе есть хорошая аптека?
  - О, разумеется, есть, довольно большая, и аптекарь знающий человек, даже немного алхимик, - улыбнулась она.
  - Замечательно! Думаю, там найдется всё необходимое, - я напишу, что мне потребуется, а ты отправишь кого-нибудь к нему с этой записью.
  - Марио, а как ты определил по пульсу про сердце падре?
  Питер на секунду задумался.
  - Трудно объяснять это словами, дольче, нужна практика. Если прослушать пульс не одной сотни разных людей, можно сделать какие-то выводы... О, я придумал эксперимент, чтобы ты поняла это на практике, - его глаза смеялись. - Только дождемся ночи, моя Алесси!
  - Марио, я вдруг поняла, что совсем ничего о тебе не знаю, кроме последних событий и тех удивительных твоих ипостасей, когда менестрель вдруг превращается в хирурга! Это просто не укладывается в моей голове! У меня никак не складывается цельное представление, кто же ты всё-таки такой и чем занимаешься?
  - Разумеется, будущей жене нужно знать, что же собой представляет ее будущий муж, - сверкнул он белоснежной улыбкой. - Я немного флотский офицер, немного предприниматель, немного художник, немного хирург, немного менестрель, немного политик, также большой почитатель женской красоты и любитель попадать в самые немыслимые жизненные коллизии, как ты сама могла в этом убедиться, моя прелестная Алесси!
  - Невероятно! Как это всё может сочетаться в одном человеке?
  - Я не задавался таким вопросом, дорогая. Однако и будущему мужу хорошо бы узнать подробнее всё, что касается его жены. Некоторые формальности, которые мне хотелось бы знать, дольче. Пожалуйста, скажи мне своё полное имя и есть ли у тебя родные?
  - Ну, наконец-то синьор поинтересовался, кто я такая! - засмеялась она. - Перед тобой Алессия Кьяра Мария Скарелли ди Фьерро и Корнари. У меня есть брат Луиджи, он состоит на службе в армии герцога Миланского...
  - Постой, ты сказала Корнари? Алесси, ты из венецианского рода Корнари? Тех самых, что воевали с турками, торговали, а потом в один миг почти разорились, потеряв все свои корабли с товаром в проливе Китира?
  - О, ты знаешь нашу печальную историю!
  - Трудно не знать, когда про это столько говорили, и не только в Венеции, по всей Европе!
  - Марио, вот как ты умеешь одной фразой описать суть событий так, что мне и добавить нечего? Хотя очень не люблю вспоминать всё это... Но детство и юность были у меня счастливыми, отец дал мне неплохое образование, я увлекалась книгами и живописью, вела большое хозяйство... Моя мать умерла, когда мне было пятнадцать. А после разорения семьи мне нужно было срочно выйти замуж... И в семнадцать меня выдали за бравого немолодого полковника из знатной и состоятельной семьи. И началась такая серая унылая жизнь, что даже вспомнить нечего! Да и не хочется, говоря по чести... А здесь, в Страмбино, что я видела, кроме беготни от кухни в кладовую, и от прачечной к птичнику?! Изо дня в день одна и та же рутина!.. Это ведь не жизнь, а скучная серая обыденность, Марио! Ни для ума, ни для души тут нет пищи! Я пыталась чем-то заниматься, чтобы заполнить эту пустоту, но всё было так уныло и грустно... Да и за повседневными делами просто не хватало сил и времени... Но появился ты, и как будто раздвинулись стены, как будто налетел свежий трамонтана , как будто я увидела далекие горизонты и заснеженные горы, у меня над головой вдруг раскинулось безбрежное синее небо и засияло солнце!.. Я вдруг почувствовала, будто проснулась от тяжелого сна, после которого, бывало, весь день ходишь в отупении с больной головой... Да, именно к отупению души и ума приводит такая жизнь! Но поэзия твоих напевов, твой волшебный голос, глубина твоей души и чувств перевернули и будто возродили меня, заставили проснуться моё сердце, Марио! Я так благодарна Небу, что узнала тебя, любовь моя!..
  Вдруг в дверь постучали. Граф недовольно сдвинул брови и с сожалением выпустил Алесси из своих объятий.
  - Кто там?
  На пороге появился еще довольно молодой человек в скромном полувоенном камзоле, похожем и на ливрею, и на солдатский мундир. Он поклонился и сказал по-английски:
  - Милорд, имею честь представиться - я Ричард Керр, прислан служить вашему сиятельству! Какие будут распоряжения, милорд?
  С изумлением рассматривая вошедшего, Питер произнес по-итальянски:
  - Господин Керр, прошу вас говорить на том языке, который понимает дама. Извольте повторить.
  Ричард Керр повторил на плохом, но вполне внятном итальянском. Граф спросил:
  - Вы шотландец, как оказались в Пьемонте? Где служили?
  - Полк шотландских фузилёров о`Фаррелла, милорд! Бежал из плена. Потом поступил на службу Савойе, был легко ранен, но в строй не вернулся...
  - Дезертир? Прекрасно. Что же дальше?
  - Милорд, я бросил службу потому, что нашел здесь свою жену. Не хотел сразу делать ее вдовой!
  - Это меняет дело, - улыбнулся граф. - Любовь оправдывает всё. Но если бы вы дезертировали из своего полка, я не стал бы даже говорить с вами, Керр. Шотландские стрелки - элита армии. Жаль, что ваш полковник покрыл себя позором и вас предал... Хорошо, продолжайте.
   - Мне повезло, милорд, нас с женой взял к себе на службу синьор Армандо Монтекорво, маркиз де Скала.
  - Имя мне ни о чем не говорит. Кто это?
  - Это подеста Турина, Марио, - ответила Алессия, опередив солдата, который никак не мог найти нужное слово. - Очень влиятельный и уважаемый человек, пожалуй, второй после герцога Савойского.
  - Так это подеста вас ко мне прислал? - удивился граф.
  - Точно так, милорд! Вы говорили, что вам нужны слуги. Если вам будет угодно, я и моя жена готовы вам служить, милорд! Она ждет внизу.
  - Хорошо, Керр, я принимаю вас, мне действительно нужны люди. Условия мы обсудим позже, но недовольных еще не было. Только одно условие, Риккардо - вы никогда не будете приходить, когда вас не зовут. А сейчас заберите это оружие, и то, что найдете в этом кофре - и приведите его в порядок.
   - Будет сделано, милорд!
  - Где их лучше разместить, Марио?
  - Внизу, дольче. Керр, найдите синьору Клотильду, она вам покажет комнату, где вы можете устроиться.
  - Благодарю, милорд! - солдат ловко завернул пистолеты в замшу, деловито достал шпагу и абордажную саблю, сгрёб все в охапку, поклонился и исчез за дверью.
  - Марио, почему он называл тебя "милорд"?
  - Ну, просто в Англии так принято обращаться к титулованным особам. Но не имею представления, откуда он узнал.
  - Ты хочешь сказать, что...
  - Да, лорд Питер Гальтон к вашим услугам, дорогая, - сказал он с шутливым поклоном.
  - Но почему ты раньше не говорил?..
  - А какое это имеет значение, Алесси? - пожал он плечами. - В этом титуле нет моей заслуги. Мой отец был эрлом Кройдона, и я унаследовал его титул, вот и всё. Прости, я ничего не хотел от тебя скрыть, просто не придал значения...
   - Милорд, вы потрясающий человек!
  - Ради бога, Алесси, не называй меня так. Теплота твоих обращений греет душу, раньше меня никто из женщин так не называл. Давай оставим титулы для официальных случаев, хорошо?
  - Да, милый.
  - Меня больше занимает вопрос, почему подеста Турина вдруг принимает во мне такое участие, что даже присылает своих слуг?
  - Наверное, твои друзья с ним как-то связаны?
  - Вероятно. Но мне об этом ничего пока неизвестно...
  *
  ...Ужин затянулся за полночь. В таверну набилось столько народа, что снова пришлось выносить во двор дополнительные столы и скамьи. Все собрались взглянуть на удивительное превращение Потрепанного менестреля в знатного синьора. Когда выпито было уже немало, кто-то осмелел и насмешливо крикнул Питеру, сидевшему в компании Алессии, Мозера и виконта:
  - Маландато, ты теперь превратился в важного синьора! Где же твоя гитара? Похоже, твои песни кончились, когда ты поменял простую рубаху на дорогие кружева!
  Кто-то подхватил:
  - Ну, да, важные господа в кружевах не поют для простых людей!
  Услышав это, граф с усмешкой и некоторой досадой слегка покачал головой, но промолчал.
  Донна Алессия, повернувшись, бросила в сторону выкрикнувших:
  - Эти ядовитые реплики не делают вам чести, синьоры! Никто здесь не обязан услаждать ваш слух! Но если бы вы просто вежливо попросили, возможно, синьор граф отнесся к вашей просьбе по-доброму, и спел бы для нас в последний раз, поскольку он скоро уезжает.
  Поднялся гвалт, женщины и мужчины спорили между собой, но это быстро закончилось, потому что сразу несколько голосов признали, что донна Алессия права, и Маландато ничем не обязан им, будь он беден или богат, и они его просят спеть им напоследок. Граф спокойно все выслушал, и в его глазах плясали веселые искорки. Он послал Мартино за гитарой.
  Баллада, которую Питер выбрал, рассказывала о всемогуществе Любви, вечной, как сама жизнь, которая приходит и к богатым и к бедным, и к простому рыбаку, и к важному господину, к последнему сапожнику и высокородному принцу. Ее терзаний, ее мук и сладости не избежал никто!.. Она берётся неизвестно откуда. Ее приносит весенний ветер? Или золотая стрела шаловливого купидона вонзается в сердце? Или ее посылает само Небо? Но все равны перед ней, и никто не может избежать этой участи!.. Любовь правит миром, она дает отвагу и радость, повергает в отчаяние, лишает сна и дарить неземное блаженство, - Любовь, что движет солнце и светила!..
  Его мягкий и проникновенный голос звучал то нежно, то страстно, то задумчиво, то торжественно, и было видно, что это поет его душа. Все примолкли.
  Когда он закончил, еще довольно долго сохранялось молчание. Потом снова поднялся шум, люди начали наперебой вспоминать свои любовные истории и что тут началось!..
  Многие подходили и хотели с ним выпить, просто пожать руку, перекинуться словом, выразить свои чувства. Люди взяли пустую миску за неимением его поношенной шляпы, и начали складывать туда монеты. Питер не ожидал такого, сначала он протестовал, но не был услышан. Потом, когда все излияния чувств поутихли, граф подозвал матушку Кло и, показав на собранные деньги, попросил ее угостить всех собравшихся.
  В этот вечер у всех как будто был праздник, и все напились крепко, включая и самого менестреля...
  Отец Якоб и виконт де Сантино всё это время сидели и молча наблюдали за происходящим с явным недоумением. И, поскольку им не удалось спокойно поговорить из-за шума, виконт только успел сказал, что завтра графа ждет на обед синьор Армандо Монтекорво, подеста Турина.
  - Почему, черт возьми, я удостоен такой чести, кто мне объяснит? - воскликнул Питер. - Просветите меня, дон Лоренцо! - К тому же, этот синьор любезно прислал мне своих слуг! Убей меня бог, если его имя есть среди моих знакомых!
   - Возможно, вы встречались в Риме, синьор.
  - В Риме я встречался с такой бездной людей, что вряд ли всех припомню, верно, но это ничего не объясняет... Ладно, к которому часу мы едем?
   - Граф, едете только вы. За вами будет прислана коляска.
  - Как? Я должен поехать без донны Алессии? О, нет!
  - Дон Пьетро, вам составит компанию отец Якоб. Хочу заметить, это будет не обычный обед, а скорее приватная беседа. Вы же хотели лично поблагодарить тех, кто причастен к вашему спасению?
  - Вы этого не сказали сразу, виконт. К чему все эти двусмысленности?
  - Синьор, вам всё станет ясно после беседы с доном Армандо. Мы не вправе открывать некоторые обстоятельства...
  - Хорошо. Надеюсь, у нас еще будет время поговорить. Доброй ночи, господа!
  
  Глава пятая
  
  Алессия ждала его с таким волнением, как будто это была ее первая брачная ночь. Но ее волнение было радостным, как и счастливый трепет сердца. Удивительная искренность и легкость обхождения ее возлюбленного рушили все преграды и не давали места смущению и неловкости. С первых же минут их близости ей казалось, что она знала его всю жизнь. Спокойная уверенность и нежность удивительно сочеталась в нем с обжигающей страстностью, и это так волновало, возбуждало, поднимало в ней вихрь изумительных ощущений...
  ...В шёлковом халате, гладко выбритый, с влажными после ванны волосами, Питер вошел в спальню с веселой улыбкой и присел на край широкого ложа, где она полулежала поверх простыней, опираясь на локоть, окутанная шелковистой волной каштановых волос. Ее сияющие глаза, чудесный румянец и полуобнаженные белые ножки были просто волшебны. Он окинул ее восхищенным взглядом и тихо выдохнул:
  - Как же ты прекрасна, моя Алесси, счастье мое...
  Он улыбался ей нежно, однако был так бледен, что она приподнялась и встревоженно заглянула ему в лицо.
  - Марио, ты устал, мой милый?
  - Немного. Но это ничему не помешает, дольче. Как тебе понравился вечер? Я благодарен тебе за то, что ты вступилась за меня и пристыдила нахалов, - смеялся он. - Не припомню случая, чтобы за меня заступалась женщина! Ты не устаешь восхищать меня, моя прелесть!
  - Сегодня вечером было просто невероятно, милый! Я хотела спросить, что ты пел? Так волнующе, глубоко и прекрасно... Но что? Какое-то переложение Данте?
  - Это слишком торжественно сказано для такой несовершенной поделки, дольче. Может быть, нечто по мотивам... Однако я не в состоянии сейчас связно излагать свои мысли, извини, моя радость. Рад, что тебе понравилось, но всё же такие экспромты лучше делать на трезвую голову.
  - Марио, ты хочешь сказать, что пьян?
  - А разве нет?
  - Ты шутишь! Уж я повидала здесь пьяных, и простых и знатных, можешь мне поверить, они ведут себя совсем иначе!
  - Ну, видимо, всё зависит от дозы, кьяра. Парацельс утверждал, что всё на свете яд, и всё лекарство - важна лишь доза, - его глаза ласково смеялись. - Вначале вино пробуждает и обостряет чувства, но стоит превысить дозу, как оно превращается в яд... Алессита, ты сегодня дивно пахнешь. Что это за духи? Они мне знакомы.
  - Моя подруга весной привезла их из Венеции. Ее парфюмер сказал, что таких больше нет нигде, он получил небольшую партию из Франции. Тебе нравится?
  - Да, они тебе очень подходят - искристые и нежные, окутывающие сладостной негой, как твой чарующий голос... Немного розы, немного пряных пачули, капля аира, добавляющего коричный тон... Круглый флакон синего стекла, и пробка в виде стеклянной бабочки?
  - Да! Ты их видел?
  - Более того, я думаю, что их делал. А флаконы заказывал в Мурано.
  - Марио! - она вскочила и уселась в постели на колени, чтобы ее лицо приходилось вровень с его лицом. - Сколько же еще в тебе сюрпризов, мой милый?! Ты расскажешь мне про духи? О, даже поверить трудно!.. Просто невероятный человек! Расскажи, прошу!
  - Алессита, я уже упомянул, что немного предприниматель. Будь у меня земли, пригодные для пастбищ - я занялся бы разведением овец, как это делает множество поместных дворян в Англии. Будь у меня виноградники - стал бы виноделом. Но у меня нет ни того, ни другого, но есть небольшие плантации эфирных растений в Лангедоке. Кстати, там есть еще рудник... Потом я всё тебе расскажу, моя радость, разумеется! Однако я заметил, ты духами совсем не пользуешься, вот только сейчас. Почему?
  - Здесь такое место, Марито... Простая таверна, тут всякая роскошь кажется мне неуместной. А такие изысканные духи - роскошь. Я здесь даже украшений не ношу. Драгоценности, духи - это для другой жизни, милый... Кстати, ведь ты тоже не надел своих колец, когда принесли твои вещи. Почему?
  - Да, наверное, поэтому тоже. Драгоценности и одежда в свете, при дворе - это не просто украшения, а демонстрация статуса и богатства. Там этикет и формальности во всем, до мельчайших деталей, а здесь они совсем ни к чему, и мне это нравится.
  - Марио... Скажи, почему ты не ложишься, милый?
  - Жду, когда подсохнуть волосы. Тебе приходилось гладить мокрого пса? Скажу прямо, ощущение отвратительное. И потом, дольче, предвкушение, - тоже ни с чем несравнимое удовольствие, - в его смеющихся глазах загорались ласковые золотистые искорки.
  Она тихо рассмеялась, нежной рукой слегка потрепала его волосы и вдруг прижалась к нему крепко и страстно.
  - Я больше не могу ждать, милый, я сейчас просто растаю, как лед под солнцем!..
  
  ...Утром Алессия открыла глаза и обнаружила свою постель пустой. Она в одной сорочке подбежала к окну и раскрыла жалюзи. Солнце стояло уже высоко, во дворе под виноградным навесом несколько путников заканчивали поздний завтрак. В сезон сбора урожая постояльцев почти не было, только отец Антонио и господин Мозер беседовали в тени листвы... А на площадке перед конюшней она увидела, как Марио усаживает на лошадь своего Мартино и учит его держаться в седле. Подобрав длинный повод, граф стал водить лошадь по кругу медленным шагом. Мальчишка повизгивал то ли от страха, то ли от восторга. Его учитель что-то говорил ему, и Мартино выпрямлял спину, начал приподниматься на стременах в такт шага лошади, но всё еще судорожно цеплялся за луку седла. Через какое-то время урок был закончен, и граф остановил лошадь. Но Мартино боялся спуститься на землю. Было видно, что Марио пытается его успокоить, объясняет, как правильно спуститься, однако мальчик не может справиться со страхом. Тогда граф просто снял его, взяв на руки. Сам сев в седло, велел мальчику отойти немного подальше, чтобы лучше видеть. Потом он легко перекинул правую ногу через переднюю луку и скользнул с седла, соскочив на землю на здоровую ногу. Мартино кивнул, снова залез в седло и повторил упражнение за учителем. У него получилось довольно ловко, и граф подхватил его у самой земли, потом потрепал по светлым волосам, отдал повод и велел отвести лошадь в конюшню. Алессия, засмотревшись, спохватилась, что еще не одета, повернулась и вдруг увидела на туалетном столике большой лист бумаги, на которой обычно она рисовала узоры для тканей. На листе множеством мелких штрихов и теней был изображен ее портрет - спящей на смятых простынях, такой чувственной и живой, что у Алессии невольно вырвался возглас изумления и восторга.
  Когда граф вошел, она еще стояла с листом бумаги в руке, любуясь рисунком.
  - Алессита, прелесть моя, как хорошо, что ты еще не одета, моя милая девочка, - проговорил он, обнимая ее за плечи и целуя завитки у нее на лбу. - Это какое-то безумие, Алесси, я уже успел соскучиться. Не мог дождаться, когда ты проснешься, решил немного отвлечься от греховных мыслей, - улыбнулся он. - А ты только что заметила рисунок?
  - Марио, послушай, неужели это рисовал ты? - она подняла на него сияющие глаза
  - Да, дорогая. Надеюсь, кроме меня здесь никого не было, - смеялся он. - Но, увы, рука меня плохо слушается. Однако стоило взять карандаш по-другому, не как обычно, и вот что-то начало получаться. Конечно, не так, как раньше...
  - Это же превосходно, милый, настоящее чудо! У меня просто нет слов... Но я сейчас что-то тебе покажу! - воскликнула она, выскользнула из его объятий, побежала в кабинет и вернулась с большим альбомом ин фолио.
  - Можешь посмотреть, пока я буду одеваться.
  - О, пожалуйста, не спеши одеться, моя радость! Этот альбом слишком велик, чтобы я мог вытерпеть столько времени, - его глаза смеялись, но губы чувственно вздрагивали, и всё чаше прерывалось его дыхание. - Алесси, моя фея, - сказал он тихо.- Я не могу насытиться тобой, моя нежная девочка... Ты пробуждаешь во мне такие обжигающе и яркие чувства, каких еще не бывало! Всё это кажется мне волшебным сном, я боюсь вот-вот проснуться и опять прогрузиться в бездну страдания и горечи, потому и ловлю каждый момент, каждый вздох, моя Алесси... Ты мое счастье, мое спасение, ты вернула меня к жизни, мое сокровище!.. - он горячо привлек ее к себе, и она услышала, как сильно бьется его сердце.
  - Мариэлло, как ты умеешь ласкать словами... Где ты находишь такие выражения, от которых кружится голова и становится горячо внутри?
  - Слова приходят сами, дольче. Мне не приходится их выдумывать, ведь невозможно описать чувства, которых не испытываешь. Я не узнаю себя, дорогая. Даже в юности у меня не бывало ничего подобного. Да, бушевали безумные страсти, но это был скорее голод плоти, чем осмысленные глубокие чувства. Ты просто волшебство, моя Алесси, я ощущаю некое непостижимое родство между нами.
  - Марио, Мариэлло, да, и я чувствую подобное! Как удивительно... Однако что будет, когда ты насытишься мною? Мне даже страшно это подумать...
  - Боже, Алесси, как ты любишь заглядывать в конец только что начатой книги! Я предпочитаю жить каждый день как последний, любовь моя. Одному богу известно, сколько нам отпущено этого счастья, давай же насладимся им сполна, дольче...
  
  ...Они пропустили завтрак, и только когда часы пробили одиннадцать, Питер вынырнул из восхитительной неги и протянул с ленивым стоном:
  - О, я совсем забыл про обед у подеста! Черт, и ехать без тебя...
  - Еще ты забыл посмотреть мой альбом, Марито.
  - Этого я не забыл, вот он.
  Альбом был заполнен, кроме узоров для ткани, трогательными головками ангелов, Мадонн и младенцев, прелестными женскими лицами в разных ракурсах, полуобнаженными фигурами, выполненными с таким мастерством, что от восхищения у Питера загорелись глаза, он вскочил:
  - Алессита, это твои работы? И ты до сих пор молчала! Ты училась у мастера, я это вижу!
  - У Никколо Бамбини , в Венеции.
  - Вот это да! Однако у тебя своя манера... Прекрасно! И сфумато, Алесси, ты умеешь рисовать сфумато!.. И эти воздушные переходы... А как схвачен характер!.. Замечательно! Я в полном восторге, дольче. А ты пробовала что-то крупное, или только эскизы? Масло?
  - Есть давние работы, почти ещё детские, но в последнее время почти ничего... Я собиралась начать настоящую большую картину, но за этой вечной сутолокой и беготней...
  - Мы непременно поговорим об этом, Алесси, и подробно! А сейчас пора, моя радость. Я должен приготовить лекарство для падре и для себя, - если из аптеки прислали всё необходимое. И давай пойдем немного постреляем? Здесь недалеко есть подходящее место. Мне нужно потренироваться, чтобы набить руку...
  
  ...Когда прибыл экипаж от синьора подеста, граф был почти одет, и через несколько минут спустился во двор в сопровождении своего нового слуги и донны Алессии. Ричард Керр нес за ним его пистолеты, а донна восхищенно рассматривала новый облик своего возлюбленного. Он был в нарядном мундире капитана флота - белом камзоле с золотым позументом и красными отворотами поверх всего черного внизу и опоясан широким шарфом с золотыми кистями. Треуголка с красно-белым плюмажем, падающие на плечи черные шелковые кудри, без пудры и парика вопреки моде, и мягкая улыбка в глазах довершали образ. Алессия не могла отвести от него взгляд.
  - Марио, как же всё-таки одежда преображает человека! Сейчас перед тобой хочется склониться в низком поклоне и сказать: "к вашим услугам, милорд!" Вроде бы это ты, но уже совсем другой!..
  Он слегка поморщился, придержав шпагу, чтобы та не цепляла ее платье.
  - Алесси, сменив костюм, я никак не изменился. Таким же я был и в рубище, когда пришёл сюда... Послушай меня, дорогая. Я не знаю, как долго придется задержаться у подеста. Мне было бы спокойнее, если бы с тобой остался Риккардо.
  И граф подозвал своего нового слугу.
  - Дик... Дино, ты остаёшься охранять синьору! - он поочередно взял у того пистолеты и сунул себе за пояс.
  - Но милорд, мне велено охранять вас!
  - Мои приказы не обсуждаются. Но поскольку ты новенький, объясню - один раз. Считай, что ты охраняешь меня, приятель. Если с донной Алессией что-то случится, будь уверен, я ее не переживу. Можешь идти.
  И граф направился к ожидавшему его экипажу вместе с синьорой. У дверцы он остановился и склонился к ее руке.
  - Марио, это правда, что ты сейчас сказал?
  - Алессита, я вру очень редко, - улыбнулся он. - Да и то в случае крайней необходимости.
  Он коротко поцеловал ее и открыл дверцу. Внутри уже сидел отец Якоб, погруженный в какую-то книгу...
  - Экселенц, позвольте задать вам личный вопрос, - произнес тот, когда Питер уселся напротив и экипаж тронулся. - Простите, если он покажется вам неуместным...
  - Что за церемонии, падре, вы же знаете, я ничего не скрываю, тем более от друзей.
  - Как видно, у вас серьезные намерения в отношении этой женщины?
  - Эту женщину зовут донна Алессия Скарелли ди Фьерре и Корнари. И да, у меня очень серьезные намерения - я хочу, чтобы она стала моей женой.
  - Но вы понимаете, как будет непросто формально восстановить ваш статус и заключить повторный брак при таких обстоятельствах? Такой казус может рассматриваться годами! Кроме того, церковь...
  - Простите, падре, мне не доставляет удовольствия обсуждать этот вопрос. Для начала мне нужно добраться до Марселя, чтобы найти врача, или человека, засвидетельствовавшего мою смерть и выдавшего соответствующий документ, на основании которого может быть выделено место для погребения. Кроме того, происходило отпевание, оно неминуемо, как вы понимаете. Кто его проводил и существует ли соответствующая запись в церковной книге? Мне предстоит всё это узнать. А в Тулузе нужно увидеть один документ, по которому муниципалитет выделил место погребения, - как я понял, весьма дорогое, - и посмотреть на подписи. А дальше будет видно. Мне однажды уже доводилось быть живым покойником, и я хорошо представляю себе возможные перипетии, однако в те времена у меня было не так много обязательств, как теперь... Но почему вы затронули эту тему?
  - Я только хотел сказать, экселенц, что в случае необходимости вы можете рассчитывать на юридическую и любую другую помощь наших друзей.
  - Благодарю вас, отец Якоб, я уже понял, вы как-то связаны с людьми, которые вытащили меня из той передряги. Мне бы хотелось подробно поговорить с вами об этом, но позже, в более спокойной обстановке...
  
  ...Когда они приехали к дому подеста, отец Якоб вошел туда, как к себе домой.
  - Экселенц, я пройду пока в библиотеку, здесь это просто сокровищница! Мне нужно там кое-что найти, и, думаю, это займет достаточно времени...
  Синьор Армандо Монтекорво, высокий, преисполненный достоинства старик с ясными молодыми глазами, крупным породистым носом и гладко выбритым подбородком встречал графа на пороге аскетически обставленной гостиной. Он был без парика, с густой седой шевелюрой, в темно-зеленом с серебром бархате, и больше напоминал не должностное лицо, а ученого или книжника прошлого. Он учтиво поклонился графу и пригласил его присесть в старинное жесткое кресло, сам сел напротив.
  - Благодарю вас, что приняли мое приглашение, дон Пьетро. Я давно хотел познакомиться с вами поближе, и вот представился удобный случай.
  Дружеский тон подеста настраивал на доверительную беседу.
  - Я вам признателен за приглашение, синьор Монтекорво, но весьма удивлен такой честью. До сих пор не возьму в толк, чем я ее заслужил? Раньше мы с вами не были знакомы?
  - Можно сказать, что нет. Мы коротко встречались в Риме, на концерте у Барберини, где пел знаменитый Броскани. Припоминаете? Вы были там с княгиней Кастельмаре. Вот она-то любезно нас и познакомила - меня и моих друзей.
  - Кажется, это было в какой-то другой жизни, дон Армандо, - улыбнулся Питер. - С тех пор многое изменилось, и мне теперь иногда бывает трудно вспомнить имена и самые простые вещи.
  - Немудрено, среди такого числа событий и впечатлений, что выпали на вашу долю, синьор Лоретто. А мне о вас довольно часто напоминал отец Якоб, мы с ним давние друзья. Он много интересного рассказывал о вас в своих письмах.
  - Вот как? - искренне удивился граф. - Чем же я заслужил ваше внимание, синьор Монтекорво?
  - Сейчас объясню, - сказал дон Армандо и поднялся. - Прошу к столу, граф! После тех лишений, что вам довелось испытать, после того, как вы долгое время не пили ничего, кроме воды и молока, эта скромная трапеза, надеюсь, хоть отчасти вернет вас к привычной жизни.
  
  Резной круглый стол был накрыт только на две персоны. Старинное серебро и дорогой фарфор сервировки сочетались с простыми блюдами без изысков и отличным вином.
  - Наш интерес к вам объясняется очень просто, дон Пьетро. - начал подеста. - Вы значительно отличаетесь от людей вашего круга. Прямо скажем, вы не относитесь к числу обывателей, готовых возвести в абсолют только деньги и высокое положение. Вы лишены тщеславия, ваши интересы обширны, ваша деятельность заметна и полезна обществу. Вы не преследуете корыстных целей, не совершаете подлостей и не поступаетесь своей честью ради чего бы то ни было. А это большая редкость в наше время. Вы обладаете умом, способным воспринимать всё новое и создавать новое, используя свои знания и возможности. Кроме того, вы обладаете артистическими дарованиями, которые могли бы обогатить художественный мир. Я даже не упоминаю о ваших медицинских увлечениях - они говорят сами за себя. Мне рассказывали о вашей самоотверженности в спасении людей в Марселе. И в Тулузе, во время наводнения, и в море... Не всякий на это способен. Вообще вы не боитесь брать на себя ответственность - это свидетельство зрелости и силы духа. Одним словом, вы не напрасно пришли в этот мир, дон Пьетро, и у вас может быть большое будущее.
  - Просто чувствую, как у меня за спиной прорезаются крылья, - спокойно улыбнулся Питер. - Но если говорить серьезно, дон Армандо, я прекрасно знаю себе цену. И, поверьте, она не столь высока, тем более теперь, после увечья... Я говорю это не из ложной скромности, а потому, что знаю свои недостатки, чувствую пробелы в своем образовании, которые пытаюсь восполнить, но, увы, - чем выше поднимаешься в эту гору, тем шире открываются необозримые горизонты...
  - Именно! Кто осознал это, тот созрел для того, чтобы подняться на более высокую ступень.
  - Что вы имеете в виду, синьор?
  - Еще немного терпения, мой друг. Мне хочется провести некоторые аналогии, и тогда вы поймете мою конечную мысль. Вам известно такое имя - Джон Уоллис?
  - Да, это математик, во время революции прославился расшифровкой перехваченных писем сторонников короля. В свое время я очень интересовался всевозможными шифрами... Еще он выступил против казни Карла, что делает ему честь. Судя по всему, он неординарный ученый, но я не способен оценить этих его достоинств, поскольку в математике мои познания девственны, как снега на вершине Монблана. Мне кажется, - на взгляд совершенного профана, - главной его заслугой было участие в создании Лондонского Королевского общества.
  - Несомненно! Теперь еще одно имя - Кристофер Рен.
  - О, этот человек хоть математик и архитектор, но ближе мне по другим своим интересам. Его рисунки к сочинению "Анатомия мозга" Виллиса в свое время приводили меня в восторг. Конечно, такое грандиозное строительство, которое идет сейчас в Лондоне, оставит имя Рена в веках, но не менее важными мне кажутся его медицинские опыты в колледже Вандхэм по инфузии жидкостей в кровоток животных. Он впервые ввел жидкость в вену собаке - это настоящий прорыв! Меня волнует, будоражит эта тема, и я вижу ее перспективы.
  - Вот как раз эта сторона его деятельности мне мало известна. Надеюсь, как-нибудь вы мне расскажете об этом подробнее, синьор Лоретто. И последнее имя - Исаак Ньютон.
  - Надеюсь, вы не будете спрашивать меня о его заслугах в математике и натуральной философии, синьор Монтекорво? Уверяю вас, я не сдам ни одного экзамена. Мне дались, благодарение богу, только навигация и баллистика, - улыбнулся граф. - Гораздо ближе для меня его алхимические изыскания и богословские труды, там я способен хоть что-то понять. Кажется, господин Ньютон пытается понять замысел божий в устройстве этого мира, план мироздания - никак не меньше! При этом называет себя прежде всего алхимиком и богословом... И да, господин Ньютон преуспел не только в теории, он же блестящий практик! Чего стоит его помощь в грандиозной денежной реформе Галифакса! Если бы не его остроумные решения в перечеканке полновесной монеты и введении ранта, Англия захлебнулась бы от наплыва фальшивых денег и, думаю, до сих пор там процветали бы только мошенники и фальшивомонетчики. А в результате этих усилий сейчас налоговый доход Англии сравнялся по размеру с французским, несмотря на то, что Францию населяет примерно в два с половиной раза больше людей. Теперь господина Ньютона избирают в парламент и носят на руках. Конечно, ни у кого не вызывает сомнений, насколько гениален и многогранен этот человек.
  - Да, безусловно! И о денежной реформе мне было бы интересно узнать подробнее, синьор Лоретто. Обещайте, что это не последний наш разговор, и вы завтра приедете снова!
  - Это для меня большая честь, синьор Монтекорво.
  - А теперь подведем некий итог, - проговорил дон Армандо, откладывая салфетку. - Что вы видите общего между этими тремя людьми, помимо того, что все они математики?
  - Несомненно, все они незаурядные личности, работающие для общественного блага, и не только Англии, но и всего научного мира. Мне кажется, имена этих ученых останутся в истории, подобно именам Пифагора, Аристотеля или Архимеда, например.
  - Я тоже так думаю. Названные мною ученые занимались множеством вещей, ставили себе не какие-то мелочные, сиюминутные задачи, а цели грандиозные, подобные тем, что имел сам Творец при созидании этого мира! Возможно, звучит несколько пафосно, однако факты, их открытия, их деятельность говорят сами за себя. А для того, чтобы творить на таком уровне, человек, помимо ума и таланта, должен обладать высокими нравственными качествами, твердой волей и благородными, чистыми мотивами. Все эти ученые люди глубоко верующие, -возможно, каждый по-своему, - однако неукоснительно следуют нравственным принципам. Кроме того, они принадлежат к некоему сообществу, о котором я и хотел вам рассказать, дон Пьетро. В этом сообществе все свободны и равны, как братья, но ничего общего с монастырскими уставами! В разных странах в некоторых городах существует нечто вроде общественных клубов, куда входят люди различных интересов, но объединенные стремлением участвовать в общественной и научной жизни, в деятельности художественной, торговой, военной, просветительской. В Лондоне руководит этим сообществом Кристофер Рен, а в Турине - ваш покорный слуга.
  - Вот как? В чем же вы сами видите своё призвание, дон Армандо, в чем ваша цель?
  - В данный момент у нас может быть только одна цель - защита города. Кольцо войск неприятеля вокруг постепенно сужается. Я занимаюсь устройством фортификационных сооружений, синьор Лоретто. И самое главное в нашей защите - это целая разветвленная сеть подземных тоннелей со взрывчаткой и бомбами, ведущей далеко за пределы городских стен. Наши инженеры и саперы работают день и ночь... Но вернемся к предмету нашего разговора, синьор. Хотели бы вы подробнее узнать о сообществе, в которое входят названные мною ученые - Уоллис, Рен, Ньютон и еще несколько людей не менее достойных? Я сейчас говорю об англичанах, поскольку, полагаю, вы захотите вернуться на родину после всех своих жизненных перипетий.
  - Вряд ли я туда вернусь, дон Армандо, меня там никто не ждет. Но мне интересны те люди, о которых шла речь. Однако простите, синьор, не совсем понимаю, какое отношение имею ко всему этому я?
  - Видите ли, граф, из общей серой массы обывателей довольно редко рождается один человек, способный по своим душевным качествам и уму вместе с Создателем, Великим Архитектором строить этот во многом еще несовершенный мир. Конечно же, Господь наш вполне мог бы сотворить его безупречным и совершенным. Никто не сомневается, что Творец всемогущ, но почему-то он этого не сделал! Почему? А что в таком случае делали бы люди в этом совершенном мире? Скорее всего, они деградировали бы до уровня животных от безделья! Замысел Создателя, несомненно, был в том, чтобы человек, созданный по его образу и подобию, стал бы его помощником, соратником и сотворцом! В этом и есть смысл человеческой жизни - понять, чего от тебя хочет Господь, и стать его десницей в осуществлении замыслов Творца в совершенствовании этого мира. Недаром же Он дал человеку свободу воли. Мы можем выбирать не только между добром и злом, но и между добродетелями. Человек способен выбрать область своей деятельности не только ради куска хлеба или собственного обогащения, но и для всеобщего блага, во имя процветания человечества, если угодно. И вы, граф, этот выбор сделали. Вы подходите для подобной деятельности по всем характеристикам.
  Питер, слегка обескураженный и взволнованный, отложил приборы и широко раскрытыми глазами смотрел на подеста. Таких мыслей ему еще не доводилось слышать никогда и ни он кого!
  - Совершенствование мира вместе с Создателем?! Потрясающе... Немыслимо!.. Идея грандиозная и величественная, дон Армандо. И вызывающая у меня неисчислимое множество вопросов!.. Однако для столь монументальных задач нужны немалые амбиции, а у меня их просто нет, - видимо, от природы. Вместо амбиций мне присущ только спортивный интерес и нечто вроде охотничьего азарта. И вы серьезно полагаете, что я способен встать в один ряд с теми великими учеными, которых вы назвали?! Вы шутите, дон Армандо!
  - Вовсе нет. Каждый в эту Великую Стройку вносит свою лепту, а малую или большую - оценить дано не нам. Предположим, вы спасли жизнь какому-то человеку, а он родил ребенка, который стал впоследствии великим поэтом, ученым или мыслителем. Как видите, идея проста. Именно по этому принципу мы оценили ваши разнообразные занятия и приложили усилия, чтобы оградить вас от опасности. Собственно, мы следим за вашей деятельностью с тех пор, как на вас обратил внимание один из наших братьев, когда вы в Лондоне выступили в парламенте. Он и собрал довольно полные сведения о вас - сделать это было совсем нетрудно - вы яркий, открытый и деятельный человек. Однако вы еще молоды и обуреваемы страстями, но с возрастом это пройдет, и, надеюсь, наступит пора вашей спокойной и плодотворной деятельности.
  - О, так далеко я не заглядываю, синьор! Не знаю еще, как мне удастся справиться со всеми житейскими перипетиями в настоящем. Вот тогда будет видно, могу ли я задуматься о безмятежном будущем... Мне нужно время, чтобы осмыслить то, что я сейчас услышал. Дон Армандо, я признателен вам за всё, что вы для меня сделали, точно избавили от неминуемой гибели, и я перед вами в долгу. Что я могу сделать, чтобы...
  - Оставьте, граф. Вы мне ничем не обязаны. Вы сами о себе позаботились, когда ушли из той хижины, иначе бандиты не пощадили бы никого. Чего тогда стоила наша защита? Это наше упущение, мы такого не предвидели. Но вы не сидели в ожидании божьей милости, хоть и были в ужасном состоянии, как мне рассказывали. А когда вы нуждались в нашей помощи, мы не смогли ее оказать, и вам пришлось справляться самому,- кстати, блестяще. И это лишний раз подтверждает нашу правоту.
  - Вы ставите меня в неловкое положение, синьор Монтекорво, я чувствую себя обязанным. Кроме того, вы уступили мне своих слуг, я это очень ценю, поскольку надежных людей найти трудно...
  - Дон Пьетро, давайте сделаем так: если вы завтра приедете снова, мы продолжим наш разговор и расставим все точки над i. А сейчас попробуйте этот острый голубой сыр, мне сказали, вы любите такой с виноградом и орехами...
  
  Глава шестая
  
  Когда граф с падре Якобом вернулись в Страмбино, они увидели во дворе запыленную дорожную карету с золочеными украшениями на дверцах, запряженную великолепной парой гнедых в красивой упряжи.
  - О, к нам какие-то высокие гости, - сказал падре и поспешил подняться к себе в комнату через боковую дверь. Питер не так проворно, как падре, смог выйти из коляски. Спустившись, он сначала был вынужден размять раненую ногу, поморщившись от боли. Подбежал его новый слуга Дик Керр, и граф с видимым удовольствием отдал ему свое оружие.
  Подходя, Питер взглянул на деревянную галерею, где заметил два светлых платья. С Алессией у перил стояла молодая светловолосая синьорина небольшого роста, с очень белой кожей и нежным румянцем на щеках.
  Граф только успел снять шляпу, чтобы приветствовать дам, как Алессия порхнула вниз по лестнице и подбежала к нему с сияющими глазами. Но он опередил ее с поцелуем, и ей не удалось произнести ни слова.
  - Алесси, без тебя день показался мне вечностью. Как же я соскучился, моя радость, и как же я хочу тебя, - прошептал он так обжигающе, что она даже слегка вздрогнула. Потом с сожалением отвела глаза и быстро заговорила:
  - У меня гостья, Марио... Совершенно неожиданно из Венеции приехала моя давняя подруга. Мы с ней вместе выросли, были почти неразлучны много лет. Она такая сумасбродка! Сорвалась в один день и примчалась, - говорит, что-то почувствовала, уж не знаю, что... Мне придется уделить ей время, Марито...
  - Разумеется, дольче. Мне нужно подняться к ней, чтобы познакомиться?
  - Она не подошла из деликатности, - Алессия с улыбкой поманила подругу рукой. Та чинно и грациозно спустилась по лестнице и на поклон Питера присела в изящном реверансе. Граф представился со своей чуть заметной улыбкой:
  - Пьетро Марио Лоретто к вашим услугам, синьора. Вы привезли с собой, кажется, сам воздух и всю блистательную прелесть Венеции. Как мне показалось, здесь стало даже светлее.
  - Вы очень любезны, синьор Лоретто. Меня зовут Эмилия Мирано, маркиза де Мариани, - произнесла синьора низким чувственным голосом, довольно неожиданным для ее небольшой хрупкой фигурки. Одной секунды обоим было достаточно, чтобы оценить гордый вид и прохладные голубые глаза маркизы, ее дорогой туалет и чуть небрежный и отстраненный, но острый взгляд, которым она окинула высокого смуглого офицера с усталыми глазами и тонкой улыбкой на красиво очерченных губах...
  Произнеся еще несколько вежливых фраз, предписываемых этикетом, граф прошел переодеться. Он был ужасно раздосадован и сам не ожидал от себя такой реакции. И его раздражение росло при мысли, что теперь он не сможет в любой момент всецело обладать вниманием Алесси - и ее восхитительным телом. У него теперь постоянно возникало чувство, что всё его счастье может исчезнуть в один миг, и он спешил насладиться каждой отпущенной ему минутой. Любое препятствие к этому его просто бесило, а его страстное желание обладать этой женщиной только усиливалось.
  Чтобы немного успокоиться, Питер зажег сигару и устроился на перилах небольшой террасы, выходившей не во двор, а на виноградники позади дома. От сигар он уже успел отвыкнуть, и вкус табака показался ему отвратительным. Однако с его помощью он пытался хоть немного расслабиться и собраться с мыслями. Необходимо было обдумать то, что он услышал от синьора Монтекорво, подеста Турина... Но сосредоточиться он не мог, сколько бы ни старался. Он желал эту женщину с такой силой, что порой его пронзала дрожь, и перехватывало дыхание.
  - Марио, вот ты где! Я тебя искала, - воскликнула Алессия, входя. - Почему ты уединился и не составишь нам компанию?
  Питер избегал даже взглянуть на нее, чтобы не потерять контроль над собой. Он положил сигару на край перил и посмотрел вдаль, где на горизонте вставали синие горы.
  - Алесси, прости, дорогая, но у меня нет настроения развлекать твою подругу. Она рушит все мои планы, и это не может мне нравиться.
  Она смотрела на него огорченно и тревожно.
  - Слыша изысканные комплименты, которые ты ей говорил, никогда бы не подумала...
  - Только долг вежливости, не более.
   - У тебя усталый вид, Марио, ты плохо себя чувствуешь?
  - Дольче, я чувствую себя ребенком, которого лишили сладкого, причем, незаслуженно! - улыбнулся он с некоторой горечью. - Алесси... я болен тобой, и единственное средство, способное меня излечить - это ты! Увы, средство временное, его хватает от силы на час, иногда и того меньше. Я прихожу в ужас, когда осознаю это, но с фактами не поспоришь. Я уже начинаю думать, что моя любовная одержимость ни к чему хорошему меня не приведет. Можно облекать ее в красивые слова и музыку, но жить в таком напряжении очень трудно. Видимо, мне нужно время, чтобы с этим справиться, дольче...
  - Но что будет, когда ты с этим справишься, Марито? Ты меня разлюбишь?
  - Не думаю, чтобы это случилось в ближайшее время, - его глаза смеялись. - Пожалуй, мне
  следует напиться, чтобы дожить до ночи... Алесси, послушай: завтра я снова обедаю у подеста, я обещал. А послезавтра еду в аббатство Сен-Пьер, что у перевала. Хочу найти там брата Марко, инфирмария, выразить ему свою благодарность. Верхом это примерно день. Ночь в аббатстве и обратно еще день. Ты поедешь со мной?
  - Но милый, как же я оставлю Эмилию?
  - А как же я вынесу эту вечность без тебя? Вот теперь у меня действительно есть повод напиться! - смеялся он.
  - Марио, я чувствую себя виноватой... Почему ты даже не обнимешь меня?
  - Тогда я уже не смогу тебя отпустить, дорогая. Пожалуйста, не соблазняй меня, дольче.
  - Прошу тебя, приходи в гостиную, иначе мне хочется разорваться, чтобы быть с тобой.
   - Хорошо, Алесси, я присоединюсь к вам, только докурю.
  
  Когда Питер появился на пороге гостиной, подруги сидели на маленьком диванчике тесно друг к другу и вполголоса о чем-то беседовали, обмениваясь нежными улыбками и взглядами, как будто не виделись целую вечность. Так он подумал не без доли ревности.
  Синьора Эмилия не проявила большого интереса к аманте своей подруги, и даже почти не смотрела в ту сторону, где граф сидел в кресле, задумчиво соединив кончики пальцев, и наблюдал за подругами из-под полуопущенных ресниц.
   Весь вечер Эмилия без умолку рассказывала Алессии про их общих знакомых, вместе они вспоминали своих друзей и соседей, обсуждали браки, праздники, рождения детей и тому подобное. А когда граф, найдя паузу, спросил, какие премьеры идут в театрах Сан-Кассиано, Малибран и Ла Фениче, то получил ответ, что да, премьеры хороши, и почти все их она посетила с друзьями, и всем понравилось, - но на этом рассказ был закончен. Питеру не удалось услышать от маркизы хотя бы не столь односложного ее впечатления. Он понял, что даму интересуют иные темы. Но не стал их искать, подумав: "Она не очень-то любезна и не хочет со мной говорить? И даже избегает встречаться глазами, как будто сердится. Что за черт? Я маркизе явно не по душе? Тем лучше!"
  Он откровенно скучал, и, чтобы не мешать подругам, спустился вниз, устроился на своем излюбленном месте за столом под пологом из виноградных листьев и попросил Лучетту принести ему вина.
  К нему подсел отец Якоб, вышедший из своей кельи, где они с отцом Антонио целыми днями жарко обсуждали волнующие обоих философские идеи.
  - Мне бы тоже надо не забывать промочить горло, - улыбнулся тот. - Экселенц, вы завтра едете к дону Армандо?
  - Да, я обещал.
  - Вам интересны те идеи, что он высказывает?
  - Они потрясают, падре! Но чтобы их осмыслить, нужно время и несколько иное состояние духа.
  - Да, экселенц, сейчас ваш дух вам не совсем подвластен...
  - Это так заметно?
  - Еще бы! Вы похожи на Меджнуна, да простит мне экселенц это сравнение.
  - Падре, не предрекайте мне столько же печальной участи, прошу вас, - улыбнулся Питер. - Да, я как он потерял голову, однако Алессии не грозит участь Лейли, она свободна и вольна поступать, как ей хочется.
  - Дай бог, чтобы у вас всё получилось, экселенц...
  - Благодарю, падре. Хотел спросить: вы вернетесь со мной в Монтель или у вас есть другие планы?
  - Я с удовольствием вернулся бы к занятиям с вашей дочерью, если вы не возражаете, экселенц. И кто знает, может быть, вам потребуется духовная поддержка и помощь...
  - Очень признателен вам, падре. Лучшего я бы и не желал. Одно меня смущает: вы по-прежнему держите со мной дистанцию, постоянно титулуете превосходительством и даете почувствовать разницу межу нами. Почему? Разве мы не друзья?
  Отец Якоб проговорил негромко:
  - Экселенц, это обращение - оно ваше по праву титула, кроме того, я привык к нему у себя на родине. А дистанция - она у меня для всех. Вы искренний и открытый человек, но не все способны пускать в свою душу даже друзей.
  - Вы правы, падре. Наверное, наивно мечтать быть понятым, но я не устаю это делать снова - и вновь разочаровываться. В лучшем случае меня принимают за страмбино... Падре, вы охотно рассказывали о своих приключениях в прошлом, но про настоящее вы ничего не говорите. Почему?
  - В моей жизни теперь не происходит ничего существенного, экселенц, так что рассказывать, по сути, нечего.
  - А почему отец Антонио не вышел посидеть с вами? Сегодня я его не навещал, у него всё в прядке?
  - Да, более того, он говорил, что теперь гораздо лучше спит, и его сердце не колотится сейчас так неистово, как прежде. Я принес ему несколько любопытных книг из библиотеки подеста, и сейчас он с увлечением их изучает.
  - Отлично. Когда же я, наконец, тоже вернусь к нормальным человеческим интересам, займусь хоть чем-то полезным!.. Но пока чувствую себя прикованным к этому месту, как будто цепями... Я застрял здесь, и разрываюсь между желанием еще остаться или поскорее уехать, чтобы начать разбираться со всеми своими запутанными делами...
  - Когда придет время, вы всё решите, экселенц. Возможно, сейчас состояние вашего здоровья еще не позволяет вам поступать иначе, иногда природа разумнее человека...
  Тут к ним подошли двое очень молодых парней из числа завсегдатаев, уже порядком хлебнувших. Один, что посмелее, воскликнул:
  - Синьор Маландато, научите нас своему искусству! Моя девушка теперь и слушать не хочет моих серенад! У вас красивый голос, но и у меня не хуже! И душевных песен я знаю много, а она всё равно нос воротит. Говорит, иди, поучись у менестреля Маландато, он забрал мое сердце! Как удается вам одной только песней покорить женское сердце? Как вы это делаете, черт возьми?!
  - Ну, думаю, одной песни всё же недостаточно, приятель... А ты сам как думаешь?
  - Я не знаю, синьор... Может, у меня плохая гитара?
  - Голос, музыка и слова - это только инструменты, которыми говорит душа.
  - Я могу открыть тебе секрет, Элио, - кажется, тебя так зовут, - улыбнулся падре. - Души бывают у всех разные. И если за иной душой пустота, то никакая музыка, никакой голос не помогут. А если наполнить душу драгоценными сокровищами, да так, чтобы через край, вот тогда она зажжет и покорит не одно сердце. Ты еще так молод, сын мой, наполняй свою душу не вещественными богатствами, а духовными, и это неминуемо принесет свои плоды!
  Парни молча переглянулись, отошли и сели за соседний стол.
  - Благодарю вас, падре, это самая высокая оценка, какую мне доводилось слышать... Челеста, пожалуйста, еще вина мне и падре! И скажи Мартино, чтобы принес мою гитару! Я хочу спеть.
  Люди, собиравшиеся на ужин, услышав эти слова, оживились, заговорили и стали рассаживаться по местам за столами. Скоро Питер со своего места увидел, как на деревянную галерею, опоясывающую весь этаж, вышли две подруги и облокотились о перила неподалеку, в тени стены, увитой розами. Питер хотел поймать взгляд Алесси, но та была всецело поглощена Эмилией, которая не выпускала ее руки и с нежной улыбкой говорила ей что-то, склонив головку...
  Спускался вечер, солнце село, и полумрак начинал сгущаться тенями в укромных уголках двора. Мартино принес гитару и уселся рядом. Граф медленно перебрал струны, на секунду остановился - и полилась томительная и страстная, нежная и немного печальная мелодия. Его голос, как будто слегка насмешливый и, казалось, немного охрипший от сдерживаемой страсти, но оттого особенно волнующий, зазвучал в прозрачном тенистом сумраке:
  
  Прекрасная хозяйка Страмбино,
  Чародейка и фея Пьемонта,
  Ты одним только нежным взглядом
  Покорила сердце поэта -
  Навсегда!
  
  Лучезарней звезды на небе,
  И пленительней летнего утра,
  Ты смогла возродить его душу,
  И вернула его к новой жизни,
  Отверженного...
  
  Но заставила снова медленно
  Умирать от любви, страдая,
  Этот сладостный яд и муки -
  Неизлечимы!
  
  Никакие лекарства не в силах
  Погасить в крови это пламя,
  Только нежное губ касание
  В волшебстве этой дивной ночи
  Исцеляет...
  
  Он замолчал, продолжая наигрывать, поднял глаза на галерею и увидел, как Эмилия, склонившись, нежно и страстно целует обнаженное плечо Алессии...
  
  Ужин прошел довольно весело. К Питеру с подругами присоединились оба падре и приехавший по делам виконт де Сантино, как всегда озабоченный и серьезный, но вскоре проникшийся всеобщим уютным весельем, царившим во дворике таверны Страмбино.
  Ближе к окончанию ужина граф нашёл момент, чтобы перекинуться с ним парой фраз приватно. Он попросил виконта на какое-то время занять вынимание донны Эмилии, чтобы он мог спокойно поговорить с Алессией наедине. При этом граф усердно исполнял свое намерение напиться, пошутив мимоходом, что у него теперь целых два повода это сделать... Виконт с честью исполнил просьбу графа и занял внимание маркизы настолько, что после ужина она осталась за столом, слушая его занимательный рассказ...
  
  - Матушка Кло, найдите для меня какую-нибудь свободную комнату и скажите Риккардо, чтобы перенес туда мои вещи, - попросил граф, наклонясь через перила вниз, где хлопотала Клотильда. Они поднимались в покои Алессии, и та остановилась, оглянулась на него встревоженно:
  - Почему, Марито? Что случилось, милый?
  - Ничего, дольче, - ответил он, медленно поднимаясь вслед за ней. - Согласись, стало тесновато в твоих покоях с приездом гостьи. Я там теперь уже не могу заняться тем, чем бы мне хотелось. И потом...
  Питер подождал, когда они войдут, закрыл двери на ключ и продолжил:
  - И потом, я не знаю, кого ты предпочтешь видеть в своей постели, Алесси.
  - О чем ты, Марио?
  - Ты не сказала мне, что с очаровательной маркизой Эмили у вас не только давняя дружба. Но мне до нее нет дела, дорогая. Мне важна только ты. Ну, и я, как пострадавшая сторона, - грустно улыбнулся он. - Моё безоблачное счастье закончилось так скоро? Мне бы не хотелось ни с кем тебя делить, моя радость, но твое желание превыше. Однако я чувствую себя как ребёнок, у которого внезапно отняли любимую игрушку!.. Черт возьми, это было как ведро ледяной воды на мои раскалённые угли, - смеялся он.
  Она смотрела на него широко распахнутыми глазами, и на ее лице отражалась буря чувств - от страха до радостных слез.
  - Марио, Мариолино! Когда ты это понял? Боже, я умирала от страха, я боялась, что когда ты узнаешь, то устроишь грандиозный скандал, как в свое время мой муж...
  - Скандал? Но что можно решить с помощью скандала? Я не хочу потерять тебя, Алесси, ни до кого другого мне нет дела, счастье моё. Важно лишь одно - могу ли я по-прежнему называть тебя своей, Алесси? Ты не передумала уехать со мной?
  - Марио, ничего не изменилось, поверь мне! Эта детская любовь к Эмилии началась давно и со временем переросла даже в какую-то болезненную страсть, она была как защита от всего враждебного мира... Эта любовь помогла мне когда-то не потерять себя, свою душу, в те времена, когда счастливые дни так быстро сменялись тяжелыми и скорбными...
  - Алесси, не надо, у меня сердце рвется, когда ты говоришь с таким отчаянием. Мне не нужны объяснения. Ты успокоишься и когда-нибудь мне всё расскажешь, если захочешь.
  И он подхватил ее в объятья.
  
  ...Графа разбудили женские голоса и звуки нарастающей ссоры в гостиной. Он узнал эти два голоса - Эмилии и Алесси. Как видно, у маркизы была истерика, она кричала, но слов было не разобрать из его новой комнаты, куда он перешел ночью из спальни своей возлюбленной. Раздался приглушенный звон разбитой бутылки или графина, а потом жалобный вскрик Алесси. Хлопнула дверь, торопливые шаги по лестнице затихли внизу, и вслед за тем через минуту послышался звук отъезжающей кареты.
  Питер, уже окончательно проснувшись, вскочил и ринулся в гостиную, но двигался не так быстро, как раньше. Когда он открыл дверь, то был потрясен. Алесси боком неловко сидела в кресле, и по ее тонкой сорочке от груди до живота расплывалось длинное кровавое пятно. Она плакала, вся дрожала и была на грани обморока.
  Он подхватил ее на руки, перенес на диван, одним движением разорвал сорочку, чтобы видеть рану, и вздохнул с облегчением.
  - Алесси, ради бога, не бойся, ничего страшного, только царапина. Сейчас я всё сделаю, потерпи минутку.
  - Марио, Марио, что с ней такое случилось!.. Эмили наговорила мне ужасных вещей... Я и не думала, что она так ревнует!.. Она просто сошла с ума, просто обезумела!..
  - Алесси, девочка моя, успокойся. Послушай меня. У тебя только царапина, но всё равно мне нужно наложить два или три шва в одном месте, где рана глубже и разрезана не только кожа. Ты потерпишь, моя умница? Я сейчас всё приготовлю, - говорил он спокойно и ласково.
  Через несколько минут она уже была закутана в плед, а он разложил свой кожаный кофр и доставал настойки, флаконы с иглами и шелковой лигатурой и всё необходимое. Комната наполнилась едким запахом спирта и горьких трав. Алесси лихорадочно говорила, не умолкая:
  - Марито, она упрекала меня в измене, говорила ужасные вещи!.. Я разбила графин с вином, из которого ты пил вечером, я видела, как она что-то туда подсыпала!.. Эмили сошла с ума, она была вне себя... А когда я сказала, что хочу уехать с тобой, она пришла в бешенство!.. Она хотела убить меня, Марио, ударила своим кинжалом, но я задержала ее руку, как-то увернулась, и она его выронила... Она была в истерике, я не знаю, что такое с ней случилось, я никогда раньше ее такой не видела!.. Но она была уже в дорожном платье, значит, это не было минутной вспышкой, она готовилась заранее?.. Боже, что с ней случилось, Марио?..
  - Алесси, дольче, выпей вот это, тебе станет легче, - он дал ей маленький стаканчик с темной жидкостью. Она послушно выпила, вздрагивая и судорожно глотая слезы. Он осторожно обнял ее, гладя по голове и успокаивая.
  ...Когда операция была закончена, граф достал свой белый шёлковый шарф с золотыми кистями и туго обернул им Алесси поверх повязки, завязав кисти сбоку. Потом взял ее на руки и перенес в спальню.
  - Моя Алесси, мой раненый котенок, тебе уже не так больно?
  - Нет, Марио, совсем не больно, милый, всё прошло. Только хочется спать...
  Он уложил ее в постель и сам устроился рядом, зарывшись лицом в ее шелковистые кудри. У него началась реакция, когда напряжение спало, и всё было уже позади.
   - Марио, Мариэлло, что? Что? Ты плачешь?! - испугалась она.
  Он не ответил, только погладил ее по щеке, нежно коснулся губами ее лба, глаз и губ. Когда он заговорил, его голос звучал глухо.
  - Я хотел бы вот так обнимать тебя целую вечность, моя Алесси. Кажется, ничего другого я не желал бы так сильно...
  - Но кто-то, кажется, недавно говорил о своей любовной одержимости и постоянной жажде, - лукаво улыбнулась она.
  - Одно не противоречит другому, моя радость. Чтобы утолить эту жажду, мне достаточно просто мысленно тебя представить. А когда ты рядом, так близко, этого достичь еще проще, дольче... Моя милая девочка, у тебя закрываются глазки, отдохни, я не буду тебе мешать своими ласками...
  
   Когда она задремала, он позвал матушку Кло, рассказал ей, что случилось, и дал несколько распоряжений. Потом написал записку подеста о том, что не сможет приехать, кратко объяснив, что произошло, и отправил ее со слугой.
  Пришла его новая служанка, жена Ричарда Керра, быстроглазая смуглая Маддалена, чтобы помыть его хирургические инструменты, убрать остатки испачканной в крови корпии и всё привести в порядок. Питер в это время протирал и укладывал по местам флаконы с настойками, инструменты и бинты. Маддалена легко и весело делала свое дело, не особенно вникая, что здесь произошло. Она явно была занята своими мыслями, иногда с любопытством поглядывая на своего нового синьора.
  - Могу я спросить у вас, дон Пьетро? - наконец заговорила она.
  - Да, Мадлена.
  - Синьор, когда я только пришла, вы сразу сказали, что я из Кампаньи. Откуда сеньор узнал, что я родом из Ачерра?
  - Я и не знал. Просто у тебя неаполитанский акцент.
  - Что-что?
  - У тебя свой местный говор. Например, ты произносишь вместо "с" - "ш", и так далее, но это не важно, я тебя понимаю. Твое имя в Пьемонте звучит как Мадлена, а дома, наверное, тебя называли Маталена, Ленучча.
  - Ой, правда! Откуда вы узнали, сеньор?
  Он только пожал плачами.
  - Однако твоя речь всё же отличается от того, как говорят у тебя дома. Наверное, ты уже давно ушла из родных мест?
  - Это мои родители, сеньор, они ушли на Север, когда стало совсем плохо с работой, гуаппария их достала...
  
  ...Алесси проснулась только к обеду, и сразу почувствовала его присутствие, его спокойное дыхание рядом. Он смотрел на нее сквозь полуопущенные ресницы, и нежная улыбка играла в уголках его губ.
  - Ты так прекрасна, моя Алесси, - сказал он тихо. - Как же я люблю тебя, мой бедный раненый котенок...
  Она засмеялась и тут же поморщилась от боли, но не перестала улыбаться, гладила его по волосам и щеке, обводила пальчиком контур его бровей и губ...
  - Марио, Мариэлло, ты удивительный, ты такой чудесный, сердце мое! С тобой так хорошо и спокойно, милый... Но ты провел со мной вот так всё это время? - встревоженно спросила она. - Ты не поехал к синьору Монтекорво?
  - Нет, Алесси, я послал ему записку с извинениями. О чем еще я сейчас могу думать, скажи? Честно говоря, мне ужасно нравится, что ты никуда не убегаешь, и я могу спокойно любоваться тобой вволю. Мы сейчас прекрасно проведем время вместе. Что ты хочешь на обед, дольче?
  - Я хочу твои поцелуи, Марито! И на обед и на ужин!
  Он просто задохнулся от этих слов.
  - Алессита, остановись, зачем ты меня дразнишь? И без этого я вспыхиваю, словно порох от любого твоего прикосновения!
  - Ты говорил, что есть много способов...
  - Только не сегодня, Алесси, тебе будет больно, подожди немного, моя пылкая фея...
  
  Во дворе послышался стук экипажа, и скоро служанка принесла письмо для графа. Он прочел и с некоторым недоумением протянул листок Алесси.
  - Синьор Монтекорво предлагает нам какое-то время пожить у него. Прислал свой экипаж и охрану. Я до конца так и не пойму, в чем его интерес... Что скажешь, Алесси? Ты хочешь пожить в доме у дона Армандо?
  - О, это было бы чудесно, милый, но у меня даже нет подходящего платья для подобных визитов!..
  - Алесси, это не имеет значения, дорогая. Во-первых, ты очаровательна сама по себе, каким-то нарядом тебя очень трудно испортить, - улыбнулся он. - И у тебя прекрасный вкус, - чего же ожидать от человека, выросшего в Венеции! Твои простые платья на тебе кажутся просто великолепными! Но главное не платье. Секрет самого лучшего туалета - подчеркнуть достоинства его хозяйки. Сначала я вообще не замечал твоих нарядов, потому что они соответствовали этому принципу. Во-вторых, на правах раненой тебе можно не соблюдать этикет и носить всё, что угодно. А мне было бы гораздо спокойнее за тебя, когда я поеду в аббатство... Кстати, кого из девушек ты возьмешь с собой в качестве камеристки?
  - У меня никогда не было камеристки, Марито, - улыбнулась она. - Просто служанка мне помогала, но в основном я справлялась сама.
  - Ну, придется кого-то обучить этому искусству, Алесси. Будущей графине де Монтель положено иметь камеристку, и не одну. Хорошо, мы подумаем об этом в свое время. А пока я сам помогу тебе, обожаю это дело...
  
  Глава седьмая
  
  - Несовершенства тела компенсируются возвышением ума и духа, синьор Лоретто, - говорил синьор Монтекорво, перед ужином сидя у себя в библиотеке за неспешной беседой с графом де Монтель. - Почему вы думаете поставить крест на своей военной карьере? Кажется, в море от офицера не требуется больших физических усилий, ведь главное - это разум, тактическое и стратегическое мышление, и в этом вы делали успехи. И потом, вы же любите это дело?
  - Да, вы правы, дон Армандо, люблю, как и многое другое. Но я понял, что синьору Скарелли ди Фьерре я люблю больше, - отвечал граф с улыбкой. - Эта причина заставляет меня отказаться от мысли продолжить военную карьеру. Если не полностью, то на ближайшее время точно.
  Синьор Монтекорво помолчал, опустив голову и слегка сдвинув седые брови, потом задумчиво произнёс:
  - Часто женщина подобно Далиле забирает у мужчины всю его энергию и жизненную силу. Она способна опустошить его, лишить воли, превратить в своего раба...
  - Вероятно, поэтому многие ученые мужи - монахи или женоненавистники? Или наоборот? Где здесь следствие, а где причина? - с улыбкой спросил граф. Подеста тоже улыбнулся.
  - Вы еще молоды, синьор Лоретто, пока вы больше руководствуетесь чувствами, продолжаете жить привычной жизнью и еще не до конца осознаёте произошедшие с вами перемены. Но скоро ваши мысли и ваши пристрастия будут меняться. Да, не случись с вами несчастья, вы могли бы достичь много, а, возможно, не достигли бы значительных успехов. Хотя вы и раньше мыслили неординарно, стремились к совершенствованию своих знаний, но теперь это поневоле усилится многократно, поверьте. Повторю, совершенствование ума восполняет несовершенства тела. Поэтому то, что с вами случилось - несомненно, знак свыше, промысел божий!
  - Вы так считаете, дон Армандо, потому что это укладывается в вашу концепцию. У меня же несколько иной взгляд, более натуралистический, если угодно. В моем случае я вижу причины и следствия с чисто прагматичной, скорее, медицинской точки зрения. Конечно, промысел божий никто исключить не может, однако как его постичь обычному человеку? Невозможно!
  - Это возможно, - дон Армандо сделал значительную паузу, потом продолжил. - Наше братство, в числе прочего, как раз и занимается изучением методов познания мира и его законов, но и познанием и совершенствованием себя как части божьего промысла.
  - Что же это за братство, о котором вы постоянно говорите? Я о таком никогда ранее не слышал. Это тайное общество?
  - Совершенно верно, граф. Оно тайное по многим причинам. Чтобы прийти к такому пониманию сущего, братству потребовалось не одно столетие развития. Конечно же, вам известна судьба ордена храмовников?
  - Она известна любому школяру , синьор, - улыбнулся Питер.
  - Ну, да. Однако не каждому известно, почему их постиг такой грандиозный разгром. Как вы полагаете, граф, почему?
  - Дон Армандо, вы снова меня экзаменуете? Кажется, я в последнее время совершенно разучился думать и говорить. По крайней мере, мне это дается с трудом, - Питер, улыбнувшись, слегка тряхнул кудрями с некоторой досадой и на минуту задумался, потом продолжил: - К тому времени, когда Филипп Красивый задумал прибрать к рукам богатства ордена, тамплиеры уже не были теми достойными, суровыми и праведными рыцарями, какими были в начале своего пути. Бернард Клервоский, написавший их устав и ставший святым при жизни, вдохновил многие тысячи достойнейших. Но с течением времени рыцари погрязли в разврате, невежестве и роскоши, кичились своими богатствами, выставляя их напоказ... Да, с тех пор, как в Святой земле пали самые достойные и доблестные, орден постепенно измельчал, туда стали принимать не по доблести, а по размеру дохода и светского влияния. Думаю, время и человеческая деградация привели к падению столь славного и могущественного когда-то объединения.
   - Да, всё верно. Дон Пьетро, вы излагаете свои мысли внятно, сжато и красиво, я заметил это еще в первую нашу встречу. Вы хотите сказать, что раньше было иначе?
  - Разумеется. Кроме того, раньше мне это давалось легко, теперь нет. Однако по сравнению с тем временем, когда я не мог связно произнести и трех слов, конечно, разница велика, - улыбнулся он. - Но почему вы вспомнили храмовников, синьор?
  - Я полагаю, мы, наше братство, в какой-то степени стали их преемниками, граф. Вот послушайте. Почему в начале своего пути тамплиеры так преуспели, как вы думаете? Почему в пустыне, в Святой земле, они в большинстве своем выживали, когда другие крестоносцы гибли от болезней, даже не успев вступить в битву с неверными? А если получали раны в бою, редко кто выживал? В чем причина?
  - Насколько мне известно, они для дезинфекции ран применяли арабское изобретение - аль коголь. Однако до этого никто в Европе его не применял в этом качестве, для ран использовали прижигания... Из-за успехов в выживании и в приобретении богатств орден обвинили в том, что им якобы помогает сам дьявол. Это, по сути, и стало главным обвинением.
  - Именно! Но это еще не всё... Граф, я больше не буду задавать вопросы, я убедился, что вы просвещенный человек. Так вот, есть три вещи, которые в конечном итоге привели орден тамплиеров к процветанию и могуществу. Дело в том, что во время крестового похода в Константинополе главам ордена были раскрыты три секрета, неизвестные в то время никому в Европе. Первое - это кипячение воды для питья, избавляющее от желудочных болезней. Второе - применение спирта для дезинфекции ран. И последнее, что дало им колоссальное богатство - это использование векселей вместо наличной звонкой монеты. Деньги теперь не были заперты в сундуки и не перевозились по дорогам, где подвергались риску стать добычей грабителей. Они стали неприметной бумагой, распиской, залоговым письмом, по которому расплачивались торговцы и банкиры, тем самым увеличивая обороты торговли и своих прибылей. В наше время эти вещи кажутся вполне естественными, но в те времена это было поистине прорывом, опередившим время!.. Упомянутый вами цистерцианец Бернард Клервоский был великим мистиком, кроме прочего. И он был связан с каббалистами Константинополя - столицы мира того времени. Он-то и дал главам ордена тамплиеров эти связи и адреса! Именно мистики-каббалисты раскрыли ордену те главные три секрета выживания и процветания.
  - Но, синьор, как такое возможно? Последователи Каббалы исповедают иудаизм. А святой Бернард, праведник и богослов, всю свою жизнь боролся с ересями и свободомыслием! Как это может сочетаться в одном человеке?
  - Мне кажется, еще и не такое может сочетаться, синьор. Например, как объяснить, что человек любит прекрасное, занимается живописью, сочиняет стихи - и в то же время ему интересно копаться в человеческих внутренностях? Непостижимо!
  Питер рассмеялся:
  - Вот этот пример мне близок и понятен, дон Армандо, однако, думаю, это немного разные вещи. В моей голове всё же не укладывается, как сочетать проповедь крестового похода, гонения на катаров, осуждение Абеляра - и иметь связи с евреями-каббалистами!
  - Да, святой Бернард Клервоский, цистерцианец, богослов и мистик, борец с ересями и свободомыслием и проповедник крестовых походов. Однако он на удивление терпимо относился к евреям и даже защищал еврейские общины от уничтожения и погромов, от разгула фанатичной черни. И в благодарность за это главы общин рассказали ему о каббалистах Константинополя, которые могут помочь рыцарям в завоевании гроба Господня, в том числе и в безопасном переходе через пустыню. Святой Бернард, мистик, понимал, что в те времена из всех эзотериков именно каббалисты дальше всех продвинулись в познании этого мира.
  - Хорошо, предположим. Хотя неплохо бы найти этому документальное подтверждение, мне было бы очень любопытно взглянуть на такие документы... Но что же дальше?
  - После разгрома ордена остатки самых воздержанных и разумных братьев перебрались в малонаселенные горные местности христианского мира, в основном, в Шотландию, Швейцарию и Ломбардию, явившуюся некоторым исключением, но вполне объяснимым: в Ломбардию в том числе бежали евреи, изгнанные из Франции и Испании. Так вот. Поскольку теперь одно только упоминание слова "тамплиер" вело на костер, братья долгое время никак не проявляли себя. Но это не значит, что они исчезли. Помня сокрушительный крах ордена, они хранили свою деятельность и свои идеи в глубокой тайне. В это время среди самых пресвященных происходила колоссальная работа по переосмыслению прошлого опыта и построению концепции будущего, подобно их отцу, святому Бернарду, переосмыслившему монашество и соединившего его с рыцарством в лице тамплиеров. Если раньше монашеский орден имел целью мечом завоевать Святую землю и реально восстановить Храм Соломона, материального, из камня, то со временем оставшиеся братья начали воссоздавать Храм не материальный, а духовный, в душе каждого брата, как Храм познания Бога и его законов. И этот Храм Мудрости рано или поздно воссияет над миром! Братья не стали ни реформаторами религии, ни отступниками от католической церкви, ни создателями какой-то особой секты, нет! Они вообще отошли от любых религиозных догматов. Для создания свободного братства они приняли формы и понятия, взятые из средневекового устройства цехов мастеровых. Если их целью было строительство, то логично было взять за основу образ каменщика, причем, не наёмного, а вольного, и все атрибуты его ремесла, а саму структуру собраний назвать ложами.
  - Ложа, в смысле, сарай для хранения инструментов и чертежей? - улыбнулся Питер.
  - Да, именно. Используется много профессиональных названий мастеровых, и каждый предмет имеет свое ритуальное значение - угольник, отвес, мастерок, циркуль... Ложами руководят Мастера. Например, господин Кристофер Рен, лондонский архитектор - Мастер ложи Изначальных, она была создана первой... Уже давно и неспешно эти "каменщики" проводят свои идеи в мир, постепенно преобразовывая и улучшая его. И они знали, с чего начать. Они начали преобразования с лучшей части этого мира - то есть с себя, со своего образования и совершенствования. Поскольку доказано, что даже одного такого человека достаточно, чтобы вокруг него люди совершенствовались тоже, как и пространство вокруг - подобно тому, как величественный храм, что строит господин Рен, преобразует облик города вокруг, а позже, когда собор св. Павла будет завершен, там будут совершенствоваться и души!..
  Питер хотел что-то сказать, но вдруг медленно прикрыл глаза ладонью. У него внезапно опять начался приступ головокружения.
  - Прошу меня простить, дон Армандо, я вынужден прервать нашу беседу. Видимо, моя бедная голова протестует против такого объема новых сведений, - усмехнулся он. - Но мне очень интересно узнать, какие же идеи этих "каменщиков" уже были воплощены в жизнь?
  - Например, создание свободных университетов. И, конечно же, парламент! Это основное завоевание в ограничении королевской власти!
  У Питера невольно вырвался возглас изумления, но он снова прикрыл глаза, чтобы не потерять равновесия.
  - Сеньор Лоретто, я утомил вас, простите. Подробнее я разверну этот тезис позднее. Рад, что вы приняли мое приглашение, теперь у нас, надеюсь, будет больше времени для бесед. Ужин вам подадут в ваши комнаты, синьор, доброго вечера!
  
  Питер дождался, когда стены перестанут на него падать, переоделся и добрался, наконец, до их новой спальни. На широком ложе под балдахином поверх покрывала лежала Алесси с книгой в руках. Ее талия и живот были повязаны его широким поясным шарфом как белым шелковым коконом с золотыми кистями на боку. Увидев его в дверях, она отложила книгу и хотела вскочить, но, поморщившись, только осторожно подвинулась и протянула к нему руки.
  - Марито, любовь моя, как же долго! О чем вы говорили так долго? - она обвила его шею руками и несколько раз поцеловала горячо и нежно.
  - Алесси!.. Алесси... Что ты со мной делаешь, моя фея... Я тут же всё забыл, о чем мы говорили...
  Она смеялась.
  - Вот это неправда, Мариолино, ты же говорил, что редко врешь...
  - Почти никогда... Дольче, неужели ты и в самом деле хочешь, чтобы я пересказал нашу беседу? - удивился он, устраиваясь рядом.
  - Хочу. Ну, в общих чертах... Мне просто интересно, о чем могут говорить мужчины столько времени.
  - Хорошо. Только, пожалуйста, не усни, моя радость. Сначала я рассказал дону Армандо о подробностях английской денежной реформы, проведенной лордом Галифаксом, потом о трудах Кристофера Рена, опубликованных в 1665 году, о введении животным различных растворов внутривенно. Мне это всегда было очень интересно. Дальше мы немного обсудили мою будущую карьеру, учитывая мое увечье, и между прочим было замечено, что некоторые женщины отнимают у мужчин их энергию и жизненную силу, как Далила отняла силу у Самсона вместе с его волосам, - смеялся он. - Кстати, отличная легенда, и не только о женском коварстве!.. Потом мы долго говорили об истории храмовников и о святом Бернарде Клервоском, по сути, создавшем этот орден благодаря идее Церкви воинствующей, позволившей монахам брать в руки оружие и соединить монашество и рыцарство. И вели речь о воссоздании некоего нового объединения или ордена с совершенно другой концепцией и целями, призванными служить совершенствованию этого мира. Дон Армандо высказал невиданные, немного парадоксальные и новые для меня идеи человека не как раба божьего, а как его соратника... И мне еще предстоит все это как-то осмыслить. А потом у меня закружилась голова, и нам пришлось закончить на самом интересном месте, - улыбнулся Питер. Алессия встревожилась:
  - Марито, прости, тебе нужно отдохнуть, я не поняла, ты всегда улыбаешься, шутишь, даже когда тебе плохо, у тебя железное самообладание... Мой милый, я просто забываю, что ты тоже устаёшь и всё переживаешь!..
  - Алесси, мой нежный котенок, ты все понимаешь, моя дольче... Я благодарен тебе за это. Мне такое непривычно, ты не капризничаешь, не жалуешься, ничего от меня не требуешь, не надуваешь губки...
  - У меня для этого просто нет причин, Марио! Я беру пример с тебя, - улыбнулась она. - Ты всегда в хорошем настроении, нежен и спокоен, и даже в крайних ситуациях!.. Когда утром ты увидел меня в крови, у тебя ни один мускул не дрогнул! Я была поражена, как ты был собран и сдержан...
  - Да я чуть с ума не сошел, дольче! По крайней мере, в первый момент я ужасно перепугался за тебя, дорогая... Но в таких случаях у меня реакция наступает не сразу, а позже, через две-три четверти часа, когда уже всё успеваю сделать. А вот потом...
  - А что бывает потом?
  - Обычно начинает дрожать всё внутри, и очень хочется крепко выпить или закурить, или всё это вместе... Но не будем о грустном, дорогая. Кстати, я слышу звон посуды, нам принесли ужин. Ты сможешь сесть за стол или принести сюда?
  - Давай поужинаем в гостиной, Марио, я же могу потихоньку ходить и сидеть. А всё благодаря твоему шарфу! Он мне так нравится, он еще пахнет тобой, твоими духами, такой слабый приятный и волнующий аромат, он возбуждает меня до дрожи...
  - Алесси, остановись, прошу тебя!..
  
  ...После ужина он принес в спальню вино и фрукты и растянулся на широком ложе поперек, напротив Алесси, чтобы видеть ее всю.
  - Расскажи мне еще что-нибудь о своей жизни в Венеции, дольче, или что захочешь. Мне так нравится звучание твоего голоса, он просто волшебный, такой нежный и сладкий, как цветочный нектар...
  - Мариолино, а мне нравится слушать твой голос, и я не люблю вспоминать прошлое, особенно бывают моменты, которые никак невозможно стереть из памяти. Они вызывает у меня дрожь и отвращение. Сейчас мне хочется совсем другого, Марио... Иди ко мне поближе, милый.
  - Алесси, давай потерпим хотя бы два дня, твой животик немного заживёт, и тебе будет не так больно.
  - Ты знаешь и другие способы...
  - Да, дорогая, но в любом случае твои мышцы будут сокращаться, и рана может открыться.
  - Ну, тогда хотя бы поцелуй меня, - она смотрела на него лукаво и зовуще.
  - О, ты же прекрасно знаешь, чем это закончится, мой пылкий котенок, - проговорил он, не скрывая своей восхищенной улыбки и уже осторожно ее обнимая. - Постараюсь тебя немного успокоить...
  - Я всё равно не могу успокоиться, когда ты рядом, - прошептала она. - Возможно, ты уже считаешь меня испорченной и развратной, но мне всё равно, я не в силах скрывать свое желание... Марито, но как же ты сам? Ты всегда вспыхивал, как порох, а сейчас...
  - Алесси, я давно привык обуздывать свои желания за многие годы дрессировки, - усмехнулся он.
  - Просто у тебя железная воля, милый. Но у меня ее сейчас нет совсем. Хорошо, я смирилась, но можно попросить тебя, Марио... хотя бы снять рубашку!
  - Конечно, дольче, но зачем?
  - Странный вопрос. Я хочу любоваться тобой.
  - Не могу понять, как можно любоваться этими шрамами. У многих дам вид таких "украшений" вызывает отвращение.
  - Только не у меня! Я их не замечаю, вижу только нежную кожу и упругие сильные мышцы, и это мне безумно нравиться, милый. Ты чудо как хорош, как античная статуя, только живой и горячий! В тебе есть какой-то неотразимый шарм, заставляющий меня трепетать. Я хочу нарисовать твой портрет, и обязательно это сделаю!
  - Алесси... Твои комплименты впервые приводят меня в смятение. Раньше я довольно безразлично относился к подобным словам, но когда произносишь их ты, впервые они меня волнуют...
  - Марито, мне хочется услышать рассказ о каждом рубце на твоем теле. Сколько же ты вынес, мой милый!.. Ты мне расскажешь?
  - Невеселый и долгий рассказ... Неужели тебе и правда это интересно, дольче? Ну, по крайней мере, есть тема для беседы, - смеялся он. - Оригинальный способ скоротать унылую ночь без возможности заняться любовью!..
  
  ...На обратном пути из аббатства Сен-Пьер, уже недалеко от таверны Страмбино, граф со своими спутниками, - а кроме шотландца Ричарда, вооруженного мушкетом, подеста выделил ему для охраны еще двоих слуг с пистолями, - они заметили впереди небольшой отряд вооруженных людей, двигавшийся им навстречу.
  Ричард, ехавший чуть позади графа, выдвинулся вперед с намерением заслонить его в случае опасности, но Питер его остановил.
  - Дик, никогда не становись у меня на линии огня, если не хочешь быть подстреленным, как куропатка! Сбоку тебе будет удобнее отслеживать действия противника, если это и в самом деле противник.
  - Я вижу, это не солдаты, милорд. И на грабителей не похожи...
  - Сколько их, шесть? Нет, семеро. Да, одеты не как отребье, и такое оружие не каждый бандит может себе позволить!..
  - Они остановились, милорд, явно поджидают нас.
  - Похоже, что так. Молча объехать их, пожалуй, не получится...
  - Милорд, они приготовились стрелять!
  - Я надеялся, у них другие намерения... Но пусть первый выстрел сделают они.
  - Черта с два - другие намерения, - пробормотал Дик, сделав знак слугам изготовиться.
  - Когда начнут стрелять, мигом в виноградники, по двое, по обе стороны дороги, и ведем ответный огонь! - скомандовал граф. - А сейчас не будьте мишенями! В линию!
  Люди постарались выровнять лошадей в линию, гуськом, а впереди граф будто танцевал на своей лошади, постоянно перемещаясь перед линией, отвлекая и не давая возможности прицелиться. Тем временем вооруженный отряд приближался шагом, и, достигнув расстояния выстрела, открыл огонь. Упала одна лошадь, а всадник скатился на обочину. Граф тут же разрядил два седельных пистолета и резко свернул в сторону, в виноградники, тянувшиеся по обе стороны дороги. То же самое сделали и его люди, беспорядочно выпустив несколько пуль в нападавших. На удивление две из них попали в цель и кого-то ранили, судя по вскрикам, а мушкет Дика сразил наповал одного из бандитов. Потерь среди троих его людей не было, если не считать убитую лошадь.
  В возникшей неразберихе, облаков порохового дыма и ржания напуганных лошадей, граф под прикрытием виноградной шпалеры имел возможность определить главаря и хорошо прицелиться. Ему удалось двумя оставшимися выстрелами прострелить главарю бедро, а с другого бандита сбить шляпу. Тот моментально бросился наутек. Один раненый не удержался в седле и рухнул на землю. Бандиты, выпустив наугад оставшиеся заряды, не стали его подбирать, повернули и вскачь умчались прочь, подняв облако пыли.
  Питер спешился, чтобы взглянуть на упавшего раненого бандита. Ричард поспешил к нему. Граф наклонился над корчившимся от боли молодым парнем, зажимавшим окровавленное плечо. Тот лихорадочно молился и одновременно поминал дьявола побелевшими губами. Он явно готовился к смерти.
  - Успокойся, парень, тебе повезло - я не добиваю раненых. Дик, разрежь ему куртку и рубаху, я хочу осмотреть его рану.
  Сам поморщившись от боли в ноге, граф опустился на колени и осмотрел сквозное ранение, задевшее trapezius и vena brachialis. Потом быстро оторвал рукав рубахи своего стонущего пациента и перевязал его рану - с выражением видимого отвращения на лице. Вытерев испачканные в крови перчатки о сухую траву, граф сказал:
  - Дик, свяжи ему ноги и перекинь на круп своей лошади, но поосторожнее, чтобы этот мерзавец не отдал концы. Я думаю отвезти его подеста для допроса.
  - О, синьор, я всё скажу вам, только не отдавайте меня Монтекорво! Он меня тут же вздёрнет!
  - Видимо, есть за что, да? Но я не намерен вести с тобой дискуссий, каналья, так что заткнись, - произнес он беззлобно и равнодушно.
  Граф подошел к еще одной жертве, неподвижно лежащей на дороге, и, перевернув тело, убедился, что в серо-землистом лице бандита уже не теплится ни искорки жизни...
  
  ...Когда Питер в конце дня, наконец, вернулся к Алесси, она была поражена его утомленным видом и мрачной тенью боли на лице. Но, увидев ее, он просветлел, и ослепительная улыбка прогнала последние тени.
  - Алесси, как ты себя чувствуешь, моя радость? - он подхватил ее на руки. - Давай посмотрим твой животик?
  - Марио, Мариолино, как же я соскучилась! Потом посмотришь, поцелуй меня скорее!
  - Моя чудесная любительница поцелуев, - смеялся он. - Недаром у тебя такая соблазнительная родинка в уголке рта, говорящая об этой слабости! Светские дамы в Париже используют бархатные мушки и приклеивают их в разных местах своего лица и тела, чтобы обозначить свои особые пристрастия. Боже, как далеко теперь всё это, дольче!..
  - О, ты мне расскажешь, где именно используют мушки светские дамы в Париже? - засмеялась она. - Но Марито, мне хотелось бы знать, почему ты меня только обнимаешь, а не целуешь?
  - Объяснить очень просто, дольче, - чуть улыбнулся он, - твои поцелуи действуют на меня просто оглушающе, от них я слишком быстро теряю голову, а мне хочется почувствовать тебя всю, полюбоваться и насладиться тобою медленно и сладостно, и объятия для этого подходят как нельзя лучше. И еще слишком сильные чувства требуют много энергии, но когда устаешь, ее мало. Теперь даже такое короткое путешествие немного выбило меня из колеи, дольче. Я здесь совсем разленился от долгого безделья и без тренировок, и мне это не нравится.
  - Это просто усталость, милый, садись, я помогу тебе отдохнуть...
  Граф опустился в кресло в гостиной, она устроилась у него не коленях и с наслаждением запустила пальцы в его пышные кудри. Он зажмурился от удовольствия и промурлыкал слова из песни:
  - Приласкай меня!
  Под этим усеянным звёздами небом
  Дай мне почувствовать твои пальцы в волосах...
  Хочу засыпать, целуя эти прекрасные глаза,
  Хочу заснуть рядом с тобой, моя фея!..
  
  ...После ужина слуга принес им освежающие напитки, фрукты и вазочку с янтарным медом.
  - Алесси, попробуй, это мед из аббатства. Говорят, он целебный. Мне повезло туда попасть как раз в момент сбора. Я дал за него хорошую цену, привез для тебя и в Страмбино. Угощу и дона Армандо, надеюсь, он не откажется поступиться своими аскетическими принципами, - улыбнулся он.
   - О, я просто обожаю мед! - воскликнула она и по-детски облизала губки, попробовав. - Мммм... Какой волшебный аромат. Великолепно! А ты хочешь, Марито?
  - Я уже пробовал, дольче, но к меду я равнодушен. Мне по душе сладости иного рода.
  - Ну, понятно, синьор!.. Однако ведь есть же у тебя любимые лакомства, Марито? Ужас, я до сих пор совершенно ничего не знаю о твоих вкусах! Скажи, что ты любишь?
  - Кофе и горький шоколад, джелато и сорбетто, горгонцолу пикканте со сладкими фруктами и красным вином, прошутто с дыней и много чего еще из простых радостей жизни, дорогая, но больше всего я люблю тебя, моя дольче, - он не сводил с нее влюбленных затуманенных глаз. - Алесси, по-моему, ты еще похорошела, пока мы не виделись...
  
  ...Утром они завтракали с дона Армандо, и синьора Скарелли спустилась к завтраку особенно пленительная, свежая, тихо светящая радостью, в простом светлом шелке с кружевом у обнажённых плеч, со скромным кулоном-сердечком на шейке - и нежно благоухая духами. Синьор Монтекорво встал при ее появлении и приветствовал учтивым поклоном. Потом встретился взглядом с графом, и тень одобрительной улыбки тронула его губы.
  - Дон Пьетро, ваш пленник заговорил сразу. Как я и думал, он из малавиты Марчелло Пино. Он рассказал, что на самом деле, как мы и думали, Пино послал свой отряд на охоту за вами, граф.
  Алесси вздрогнула и выронила вилку. Питер ласково дотронулся до ее руки.
  - Ничего не случилась, дорогая, вам не о чем беспокоиться.
  Она с укором посмотрела на него большими несчастными глазами.
  - Граф, вы ничего не рассказали синьоре о вашем приключении? - удивленно спросил дон Армандо с улыбкой. - Обычно женщинам нравиться слушать про мужские подвиги.
  - Вы шутите, синьор, какие подвиги? Если бы не мужество и меткость ваших людей, мне пришлось бы просто спасаться бегством от этих бандитов, при таком-то их численном преимуществе! Я признателен вам за них, вы второй раз спасаете меня, дон Армандо.
  - Полно, синьор, вы всё сделали сами! Мои люди сказали, что никто из них не пострадал только благодаря вашему поведению и разумным приказам. Вы были сдержаны и спокойны, не впадали в панику, видя перед собой семерых бандитов. Если бы вы пошли в открытую стычку, конечно, это было бы безумием. И бегство тоже чревато - вас неминуемо догнала бы пуля, не говоря о том, что случилось бы, если их лошади оказались быстрее... По-моему, ваша тактика была единственно верной в этом случае.
  - Она была естественна в тех обстоятельствах, моей заслуги тут я не вижу. А вот люди могли бы просто разбежаться и спастись, ведь целью был я, а не они.
  - Так не честно, синьор Лоретто, - в волнении проговорила Алессия. - Почему вы ничего мне не рассказали?
  - Дорогая моя синьора, простите, я не хотел волновать вас на ночь. И это чистая правда, иначе ночь была бы испорчена моими страшными рассказами и помешала бы вашему спокойному сну. Еще раз прошу меня простить. Дон Армандо, кстати, мне нужно будет сделать перевязку тому мерзавцу... После завтрака кто-то меня к нему проводит?
  - Да, разумеется, синьор, иначе он рискует не дожить до виселицы.
  - Вы и в самом деле его повесите?
  - Это решает суд! Очень благодарен вам, граф, что доставили его сюда, а не пристрелили на месте, как он того заслуживает. С его помощью я надеюсь всё же найти всю шайку Марчелло Пино, этого местного Робина Гуда. Но на самом деле он не имеет с ним ничего общего, конечно. Они просто хотят превратить людей в своих рабов, беспрекословно им подчиняющихся...
  - Дон Армандо, мне показалось, это похоже на поветрие из Сицилии, которое началось еще в те времена, когда местные жители противостояли нападениям сарацин. А потом это переросло в покровительство нищим и слабым и их постепенное порабощение.
  - Ну, конечно! А здесь это начиналось как благородная борьба против внешнего врага. Может быть, вам доводилось слышать их лозунг: "Смерть Франции! Вздохни, Италия!"? Со временем возникали неприятности у местных дворян, которые якобы плохо относятся к своим людям на своих землях. Людей будто бы стали тайно защищать от несправедливости их господ, помогать им во всем... Но позже у крестьян, мелких ремесленников беды стали приходить одна за другой. Эти ублюдки, - да простит меня синьора! - сами устраивали эти беды и сами якобы помогали избавиться от них за скромную плату или услуги... Подонки! Они еще придумали себе свои кодекс чести, мерзавцы! - дон Армандо, рассказывая, впервые так разгорячился. Видимо, этот вопрос был для него особенно болезненным. Он продолжал:
  - Теперь они тайно гордятся своей миссией, гордятся тем, что выбрали малавиту - "дурную жизнь", попросту, бандитскую организацию! Они стали называть себя коротко, по первым буквам этого самого их лозунга - "Morte Alla Francia! Italia Anela!" - MAFIA. Они начали создавать небольшие тайные группы во многих областях, и теперь не так-то просто их ловить, дон Пьетро, местные крестьяне запуганы и никогда их не выдадут. Большая удача, что вам удалось подстрелить одного из них!
  - Вам виднее, синьор, но я не совсем понимаю, какую пользу могут дать его показания, если он связан только с одной небольшой группой бандитов. Мне кажется, единственный способ - это тесное и постоянное взаимодействие с людьми, начиная с местных дворян до самого последнего нищего. Только их сведения могут возыметь какой-то эффект в обнаружении этой организации. Конечно, справиться с людскими страхами и предубеждениями не так-то просто, понимаю, тем более теперь, когда вам приходиться воевать на два фронта...
  - Да, это непросто, вы правы, синьор Лоретто, у меня слишком много обязанностей... Согласен с вами, люди это главное, я стараюсь привлекать их, но возникает много сложностей... Беда в том, что у меня катастрофически не хватает дельных, мыслящих людей, способных принимать самостоятельные разумные решения, чтобы я мог поручить им это дело. Вы бы отлично подошли на эту роль, дон Пьетро, если бы согласились, но я не вправе просить вас об этом...
  - Дон Армандо, я вряд ли подошел бы на эту роль. Думаю, здесь нужен человек, погруженный в местные проблемы и знакомый с местными особенностями. Я же здесь чужак, вряд ли мне будут доверять. Мы с донной Алессией уже говорили на эту тему, когда... нам приходилось встречаться с этим Марчелло Пино у нее в таверне. Однажды он проявил в отношении меня не самые добрые намерения...
  - Синьор Монтекорво, этот человек напал на дона Пьетро, потому что... Пино довольно долго меня преследовал, делал мне предложение, - проговорила Алессия со скрытым волнением. - И я была вынуждена... Нет, разумеется, я не согласилась стать его женой, но мне пришлось принять его покровительство, иначе мне было бы не выжить, он разорил бы меня...
  - Вы знакомы с Марчелло Пино и до сих пор молчали?! - воскликнул подеста. - Но если он обижал вас, синьора, почему вы не обратились за помощью ко мне?
  - Нет, он не обижал меня, дон Армандо, просто оказывал давление, докучал своими знаками внимания, но и защищал от всякого отребья, от мародеров и солдат... На что я могла бы жаловаться, когда у других вокруг настоящие беды и разорение!.. Но слушая вас, мне пришла в голову одна мысль: что, если как-то выманить Марчелло, чтобы лишить его банду главаря? Тогда, возможно, она распалась бы сама собой...
  - О, синьора, поймать его не так-то просто. Его авторитет заставляет людей и бояться, и уважать его. Думаю, никто его не выдаст, даже за вознаграждение.
  - Я подумала о том, что могла бы стать для него живой приманкой!
  Граф переменился в лице и воскликнул:
  - Только не это, Алесси!
  - Ваше мужество делает вам честь, синьора Скарелли, но я не могу допустить, чтобы вы подвергались какой-либо опасности, даже самой пустяковой. Тем более, ваша рана еще не зажила. Давайте больше не будем поднимать эту тему. Дон Пьетро, у меня к вам есть личная просьба.
  - К вашим услугам, синьор.
  - Мой близкий друг, - кстати, он как раз из местных дворян, помогающий мне в получении сведений об этой банде, - он очень беспокоится о здоровье своей молодой супруги. Она явно больна, но отказывается принимать местных врачей, она им просто не доверяет. Когда прошел слух о том, как вы успешно помогли отцу Антонио и спасли ему руку, синьора хочет, чтобы именно вы ее осмотрели и вылечили, если это возможно.
  У Питера от удивления на миг пропал дар речи.
  - Надеюсь, синьору никто не полосовал саблей, как падре? - мрачно осведомился он.
  - Нет, у нее что-то с горлом, как я понял.
  - Дон Армандо, у меня очень мало опыта в лечении такого рода недугов. Безусловно, я осмотрю синьору, но вряд ли ее болезнь имеет отношение к хирургии, которой я занимаюсь время от времени и в которой хоть что-то разумею...
  - Конечно, граф, но просто осмотрите донну Витторию, успокойте моего друга, он места себе не находит! Маркиза Асинари дама со сложным характером, но вы, синьор, умеете ладить с людьми...
  - Вы сказали, маркиза Асинари? Которая живет на вилле близ Верреса?
  - Именно! Неужели вы знакомы?
  - Нам однажды довелось встретиться при довольно странных обстоятельствах, и это произвело на меня неизгладимое впечатление, как и ослепительная красота синьоры маркизы, - усмехнулся Питер. - Но я не назвал бы это знакомством.
  - Да, донна Виттория очень красива... Так вы навестите ее, граф?
  - Разумеется, дон Армандо, прямо сегодня, если это возможно.
  - Тогда я пошлю предупредить маркиза о вашем визите. Благодарю вас, дон Пьетро.
  
  *
  - Марио, откуда ты знаешь маркизу Асинари, милый?
  - По дороге сюда в облике Маландато я совершенно случайно забрел на какую-то виллу, и, как оказалось, она принадлежала маркизу Асинари. Там в это время как раз давили виноград, было очень много народу, и мы с Мартино пели для работников. А потом пришла его молодая супруга и захотела, чтобы я пошел с ней. Но я отказался.
  - Почему ты отказался ей петь, Марито?
  - Она недостаточно вежливо меня попросила, - усмехнулся он. - Облик Маландато не всем внушал добрые чувства, дольче.
  - Даже не могу себе представить... Всё равно тогда ты был интересен и красив!.. А какая она, донна Виттория? Я ее еще не видела, маркиз Асинари привез ее недавно, кажется, из Ломбардии. Правда ли, что она такая дивная красавица, как о ней говорят?
  - Да, это правда. Блондинка с карими глазами - сочетание довольно необычное и привлекательное. Нежная кожа, прекрасные глазки, хорошо сложена... - он замолчал, невольно погружаясь в воспоминания.
  - Марио, ты ее желал? По твоему лицу это видно!
  - Алесси, зачем об этом спрашивать? Хочешь поревновать?
  - Непременно! - улыбнулась она. - Иногда среди безоблачного счастья хочется найти что-нибудь такое, из-за чего можно немного пострадать.
  - Это плохой признак, дольче, у меня такое тоже бывает... Но тебе ревновать не придётся. Маркиза оказалась плохо воспитана, и это сводит на нет все ее достоинства.
  - Что же она сделала такого, что сейчас у тебя на лице блуждает какая-то насмешливо-презрительная гримаса?
  Граф рассмеялся:
  - Яркие воспоминания, дольче. В ответ на мой отказ она назвала меня канальей и грязным хромцом и выгнала из усадьбы!
  Алесси в ужасе ахнула, потрясенная.
  - И ты можешь над этим смеяться, Марио?! Неужели ты не обиделся?
  - Приятного мало, однако оскорбления задевают меня редко, я не принимаю их на свой счет, поскольку знаю себе истинную цену, - улыбнулся он. - Тем более, по сути она была права. Но не по форме! Ты оказалась не в пример милосерднее ко мне, дольче...
  - И после таких оскорблений ты пойдешь ее лечить, Марио?! Нет, конечно, пойдешь, ты добрый.
  - Алесси, ты первый человек, кто счёл меня добрым! - весело удивился граф. - Были всякие дифирамбы и проклятия, что угодно, но чтобы кто-то говорил о моей доброте - такого не припомню!
  - Но это же правда! Ты ведь жалеешь своих пациентов, иначе не занимался бы ими.
  - Ты ставишь меня в тупик таким утверждением, дольче. Как-то не особенно задумывался... Мне просто интересно, с медицинской точки зрения. Я здесь бездельничаю бог знает сколько времени, а это хоть какое-то занятие! Жалость - неподходящее слово для военного времени и солдат, - с ними я имею дело чаще всего. Сожаление, может быть. Жалко слабых, детей и немощных, но мужчины выбирают свою дорогу сами.
  
  
  К вилле Асинари подъехал экипаж подеста в окружении четырех всадников вооруженной охраны. Донна Виттория из окна наблюдала, как из него вышел высокий дворянин в темном камзоле и плаще, в шляпе с плюмажем и шпагой на поясной портупее. Он, прихрамывая, направился к крыльцу, опираясь на трость черного дерева. К нему подбежал спешившийся слуга с небольшим кожаным несессером в руках, и последовал сзади. Маркиз Асинари встречал доктора на крыльце. Питеру он показался стариком лет шестидесяти, вероятно, ровесником подеста. Среднего роста, полноватый и подвижный, с яркими живыми глазами, он казался полным сил и энергии, но опечален болезнью своей молодой жены. Он произвел на Питера приятное, даже трогательное впечатление.
  В прихожей граф снял шляпу, плащ и шпагу, но остался в перчатках.
  После обмена любезностями он прямо перешел к делу.
  - Синьор маркиз, прежде чем приступить к осмотру вашей супруги, я обязан узнать, здоровы ли вы сами, поскольку некоторые недуги весьма заразны.
  - О, синьор граф, я в полном здравии, так как очень слежу за своим здоровьем!
  - Прекрасно. Синьора желает, чтобы осмотр происходил в вашем присутствии?
  - Нет, нет, она не хочет меня расстраивать, лучше будет сделать это наедине.
  - Хорошо, - и граф взял у слуги свой несессер. - Вы говорили, у синьоры распухла шея и беспокоит горло. Когда вы это заметили?
  - Совсем недавно. Я не хотел медлить и предложил донне Виттории пригласить двоих наших докторов, но она и слышать ничего не хотела! Прошло дня три-четыре, я думаю. Прошу сюда, синьор Лоретто!
  
  Будуар маркизы был отделан модно и пышно, у окна стояли два резных золоченых кресла и такой же чайный столик, альков был задернут шелковой драпировкой, спускавшейся от балдахина над невидимым ложем. Донна Виттория, стоявшая у окна, посмотрела на вошедшего графа с некоторым вызовом, вскинув подбородок. Она была аккуратно причесана, закутана в шелковую шаль, и с повязкой на тонкой шейке.
  - Добрый день, синьора маркиза, - сдержанно поклонился Питер, входя. Он совершенно невозмутимо встретился с ней глазами, она слегка вздрогнула и тут же отвернулась к окну, опустив голову.
  - Вижу, вы узнали меня, синьора. И, надеюсь, теперь вам известно мое имя. Я к вашим услугам.
  - Да, мне сказали ваше имя, синьор граф. Только я не думала, что тот менестрель...
  - Оставим это. Прошу вас, приступим, - его тон был ровен, даже мягок, но совершенно непреклонен. - Пожалуйста, снимите вашу повязку и сядьте напротив света, вот в это кресло, синьора.
  Он поставил свой несессер на подоконник и сам непринужденно прислонился там же, ожидая, пока маркиза, безропотно сев в указанное им кресло, размотает свой шелковый шарфик. Он увидел распухшие lympha nodis , раскрыл несессер и достал оттуда небольшую серебряную лопатку, флакон со спиртом и две небольшие свернутые салфетки. Пропитав салфетки содержимым флакона, он одной из них протер свои руки в перчатках, а второй - серебряную лопатку. Маркиза с опаской и удивлением наблюдала за ним и молчала.
  - Откройте рот, синьора. Причина опухоли внутри, и я хочу ее видеть.
  - Там только небольшая язвочка, и всё. Она не болит и никак меня не беспокоит, синьор.
  Он уже подошел, держа лопатку навесу, и спокойно и терпеливо ждал, не говоря ни слова.
  Маркиза послушно открыла рот. Он одной рукой мягко повернул ее голову к свету и только поднес лопатку, как увидел в глубине ту самую язвочку. Его рука на миг застыла в воздухе, потом опустилась, и он отошел обратно, аккуратно сложив все предметы на место.
  - Синьора, ваша болезнь очевидна, ее ни с чем нельзя спутать. Думаю, вы уже догадались, что это, и потому не захотели показываться своим знакомым докторам, не так ли?
  Она со страхом смотрела на него широко распахнутыми глаза и теперь была настоящей, совсем не похожей на ту высокомерную модную жеманницу, которую он увидел в тот первый раз. Она опустила глаза и проговорила:
  - Нет, сеньор, как я могла бы о чем-то догадаться, когда я даже не знаю причины...
  - Причины, маркиза? Вы не знаете причины? - изумленно воскликнул граф. - Вы настолько не осведомлены... Впрочем, я упустил из виду, что здесь не Париж, где каждой гризетке известны признаки болезней, происходящих от любви... Маркиза, причина в том, что вы брали в рот отравленную зразой "конфету". Ваш любовник болен сифилисом и заразил вас, когда вы его так изысканно ублажали. Вы этого не знали?
  Она застыла, как пораженная громом. Граф продолжал ровным бесстрастным тоном:
  - Лечение должно быть непрерывным и длительным. Однако оно само по себе опасно, поскольку используются ядовитые вещества - ртуть и мышьяк. Известны случаи, когда умирали от их передозировки, если хотели ускорить выздоровление. Первые симптомы скоро исчезнут у вас сами собой, потом появятся новые, более неприятные, впрочем, они всем известны.
  Маркиза очнулась от шока и судорожно закуталась в шаль. Она сидела в большом кресле потерянная, съежившись, как раненая птичка, и по ее бледным щекам медленно текли слезы. Питер взглянул на синьору, и его сердце дрогнуло.
  - Донна Виттория, - сказал он мягко. - К сожалению, мне нечем вас утешить. Надеюсь, вы знаете о последствиях этой болезни. Я напишу, что нужно для лечения, но будет лучше, если вы пригласите опытного доктора, который будет строго следить за его исполнением и за вашим здоровьем. И еще - я обязан сообщить диагноз вашему мужу. Возможно, он уже заразился.
  - Нет, мы давно не были вместе.
  - В вашем случае, возможно, достаточного одного поцелуя.
  Она судорожно вздохнула и внезапно зарыдала, закрыв лицо руками. Граф глазами поискал воду и увидел на чайном столике графин с лимонадом и два бокала. Пока он подходил и наливал бокал, ее истерика усиливалась, она вскочила и заметалась по комнате, захлебываясь слезами, потом снова без сил рухнула в кресло и зарыдала с новой силой, задыхаясь и судорожно хватая ртом воздух. Питер спокойно поставил бокал на подоконник, приблизился к маркизе и, секунду помедлив, довольно крепко ударил ее по щеке.
  Та вздрогнула, оторопев от неожиданности, и вмиг пришла в себя. Он подал ей бокал, и синьора, дрожа, выпила содержимое. Тогда он снова раскрыл несессер, достал оттуда небольшие листы бумаги и перо, непринуждённо устроился на подоконнике и начал писать,
  - Ваши методы довольно жестоки, граф. Не ожидала от вас такого, - произнесла она хрипло. - Но я благодарна хотя бы за то, что вы пришли. Однако вы не знаете главного - я беременна. Что будет с моим ребенком?
  Он отложил перо.
  - Его участь печальна, синьора. Или он не выживет, или с рождения получит вашу болезнь в наследство. Я весьма сожалею...
  Она снова тихо заплакала. Граф помолчал с минуту, потом произнес:
  - Донна Виттория, мне известен ещё один способ лечения этой болезни. Он более действенный, но не менее опасен и требует умения опытного врача.
  - Что же это за метод, граф? Скажите!
  - Мне были известны случаи излечения, когда человек заражался, например, малярией или болотной лихорадкой. Было замечено, что высокая температура тела во время лихорадки убивает сифилис, который не выдерживает таких температур. Я видел это на Карибах, среди матросов. Наш корабельный доктор, поразившись такому эффекту, подробно описал это.
  - Вы сказали - на Карибах?!
  - Ну, и в Италии есть немало мест, где можно заразиться малярией. Только, повторяю, лечение рискованное, вам нужен опытный доктор.
  - А разве вы не будете меня лечить?
  - Нет, маркиза. Я только хирург-любитель и в подобного рода недугах не компетентен.
  - Но вы же назначили лечение! И даже подсказали наиболее действенное, значит, вы понимаете в этом не меньше!
  - Методы лечения этой болезни известны даже профанам, синьора, они не менялись многие десятилетия. Но у каждого пациента могут быть свои особенности течения болезни, иногда тяжелые или парадоксальные. Нужно длительное наблюдение опытного медика и терпение в выполнении всех предписаний. Я же выбрал хирургию именно потому, что результат моего вмешательства виден сразу или в течение считанных дней. Остальное не вызывает у меня большого интереса. Кроме того, мои занятия не ограничиваются только медициной, и через два дня я должен уехать.
  - О, нет! - простонала она в отчаянии. - Ради бога, не бросайте меня, граф, пожалуйста! Вам воздастся сторицей! Мой муж заплатит любые деньги, только назовите сумму!
  По его лицу пробежала тень, но он ответил всё так же ровно и мягко:
  - Синьора, теперь я не нуждаюсь, как тот бродячий менестрель когда-то. Деньги мне не нужны.
  - Но что же тогда?!
  - Ничего, - он пожал плечами. - Я выполнил свой долг. На этом моя миссия закончена. Если я мог бы сделать для вас что-то еще, несомненно, сделал бы это, но о вас есть кому позаботиться, донна Виттория.
  Она презрительно и зло усмехнулась.
  - Разумеется, они позаботятся! Кому из них будет нужна сломанная уродливая игрушка! Смешной влюбленный старик и молодой насквозь порочный вертопрах - кому из них я могла бы довериться, бог мой! Они видят только себя и свои удовольствия!.. - она помолчала, опустив голову, потом вскинула на него покрасневшие от слез прекрасные глаза. - Синьор Лоретто!.. Граф, я не вправе вас просить, но... Вы могли бы мне помочь, я это чувствую, я знаю! От вас исходит такая спокойная сила, уверенность, и в то же время мягкая теплота. Она рушит все барьеры и покоряет настолько, что мне становится страшно... Тогда, в первый раз, я это почувствовала, и злилась, не могла объяснить, что со мной происходит. Я просто испугалась, испугалась того, что на меня нахлынуло тогда так неожиданно... Бог мой, как нелепо было бы влюбиться в грязного бродягу!.. И я стала так глупо защищаться, оскорбляя вас... Кто бы мог подумать, чем всё кончится!.. Но что делать, скажите, граф, что мне теперь делать?! Мой трогательно влюблённый супруг, скорее всего, убьет меня из ревности или выгонит, а тот, другой... да он просто исчезнет, зачем ему такие проблемы! Никто из них не захочет пожалеть меня... Что мне остается?..
  - Простите, маркиза, я не ваш духовник, чтобы давать советы или оценки вашим поступкам. Меня не волнуют моральные аспекты вашей драмы. Вы не маленький ребенок, и, полагаю, сознательно выбираете себе развлечения, - отвечал он прохладно, однако его сердце невольно сжималось. - Итак, я прощаюсь. Надеюсь, вы запомнили мои рекомендации? Вот рецептуры для аптеки, - чем раньше вы начнете лечение, тем лучше - болезнь только в самом начале. Желаю вам терпения и мужества, донна Виттория, и то, и другое вам очень пригодится.
  
  Глава восьмая
  
  Последние приготовления были в самом разгаре. В основном, сборы были уже закончены, в дорожном экипаже уложены сундуки и кофры. Завтра они должны будут двинуться в путь до Генуи, а там пересесть на судно, которое доставит их сначала в Марсель, потом в Сет и дальше, по Королевскому Лангедокскому каналу в Тулузу. Отец Якоб выехал раньше с наемным экипажем, отклонив просьбы Питера путешествовать вместе, поскольку ему нужно было по делам заехать по дороге к кому-то из друзей.
  ...После обеда Питер сидел на своем привычном месте за столом под навесом из желтеющих виноградных листьев. Он подводил баланс и что-то писал на листе бумаги. К нему подошел грустный Мартино и сел рядом.
  - Синьор капитан, я хочу остаться здесь!..
  Граф отложил перо и одной рукой обнял мальчика.
  - Я тебя понимаю, дружок, здесь чудесно. Но подумай, что ты будешь делать дальше, когда подрастешь?
  - По-прежнему буду помогать Пепе на кухне и в конюшне, и еще кататься на Амарене!
  - Хорошо, а дальше? Когда совсем вырастешь, станешь большим и сильным мужчиной? Чем ты будешь заниматься? Неужели тебе захочется по-прежнему только носить дрова и собирать пустые кружки со столов?!
  - Ну, я не знаю... Тогда я снова пойду петь на улицах!
  - Тино, конечно, ты можешь попробовать это сделать снова. Но я не уверен, что тебя будет ждать такой же успех, как прежде. К тому времени у тебя очень сильно изменится голос. Ты же знаешь, у мужчин чаще всего грубые низкие голоса, и у тебя такой будет.
  - Такой же, как у вас?
  - Да, может быть, немного выше, - сейчас никто не скажет точно, это покажет время. Пройдет еще года два-три, твой голос начнет ломаться, и тогда ты какое-то время не сможешь петь, до тех пор, пока он не установится окончательно.
  - Ну, если он станет такой как ваш, то я же смогу петь, как вы, синьор!
  - Да, вероятно, но я с детства этому учился, дружок. И когда мой голос ломался, мой учитель знал, что делать и направлял меня, а в тринадцать лет поставил уже мой взрослый голос. Разумеется, ты сможешь петь, но я не уверен, что будет хорошо получаться без школы. Но дело даже не в этом, Мартино. Сколько ты сможешь заработать пением? Гроши! Ты же будешь взрослым мужчиной, влюбишься в красивую девушку и захочешь жениться, завести детей. Тебе нужно будет зарабатывать достаточно, чтобы прокормить семью, ты не думал об этом? Будущее ближе, чем кажется, Тино... Тулуза очень красивый и большой город, там у тебя будут совсем другие возможности. Сейчас тебе и представить трудно, что будет. Но ты сам всё увидишь, и тебе понравится, я уверен.
  - А я буду жить с вами?
  - Конечно, в моем доме.
  - А ваш дом большой?
  - Довольно большой. По крайней мере, нам не будет в нём тесно.
  - А какой большой? Как Страмбино?
  - Пожалуй, больше, - его губы тронула улыбка. - Помнишь ту церковь в Шатларе? Вот таких получится примерно четыре, если их соединить.
  - Ого! А что я там буду делать?
  - Что захочешь. Ну, ты сам потом выберешь себе занятие по душе. Сначала мы с тобой пойдем в главный собор города и послушаем, как поют мальчики во время мессы. Они похожи на ангелов в своих белых кружевных комжах , а от их пения у меня всегда замирает сердце. Ты непременно захочешь петь с ними, Тино, твой голос просто предназначен для этого! Поступишь там в певческую школу, узнаешь много интересных вещей, приобретешь друзей... Сейчас тебе всё это трудно представить, ты привык к совсем другой жизни. Однако чтобы не застрять на месте, нужно двигаться вперед, малыш! Удача любит смелых и сильных и отвергает робких - слышал такую поговорку?
  - Не-а... Но я ее запомню! Когда вы рассказываете, мне всё интересно... А мы возьмём с собой Бруно?
  - Обязательно.
  - Капитан, а там у вас есть лошади?
  - Были, конечно. Теперь не знаю, прошло почти полгода с тех пор, как я там не был. Возможно, всё разорено, а возможно, кого-то удалось сохранить, если там живет еще кто-нибудь из моих людей. Надеюсь, всё же кто-то остался...
  Тут с галереи к ним спустилась немного усталая улыбчивая Алессия, в своем зеленом переднике, с выбившимися из прически локонами и румянцем на щеках в ямочках. Она ласково потрепала мальчишку по голове.
  - Тинтино, тебя зовет твой дружок, он хочет что-то тебе сказать, беги к нему.
  Мартино вывернулся из-под ее руки и сказал, глядя на нее:
  - Алессия, какая ты красивая... Как здорово, что ты поедешь с нами!
  - Эй, приятель, что за речи? - смеясь, вскинул бровь Питер. - Не заставляй меня ревновать! Но ты прав, малыш, нам очень повезло...
  Мартино убежал, а Алессия присела рядом.
  - Я уже успела устать от беготни и хлопот со сборами, Марито, хочу немного отдохнуть, с раннего утра голова кругом, просто выбилась из сил, а еще полдня и предстоит большой ужин!.. Давай устроим сиесту?
  - Да, моя красавица. Только одну минуту, я закончу, Мартино меня отвлек. Ему так страшно покидать этот привычный мир...
  - А мне не страшно, потому что есть ты!
  - Алесси...
  - Потом закончишь, милый, пойдём со мной, прошу тебя...
  Он собрал листы, прижал их тяжелой кружкой и поднялся.
  На лестнице она что-то вспомнила.
  - Совершенно вылетело из головы! Я забыла сказать матушке Кло, что сегодня придёт синьор Умберто!..
  - Кто такой синьор Умберто?
  - Он живет неподалеку, и я сдаю Страмбино ему в аренду! - сказала она, быстро спускаясь на кухню.
  Питер с улыбкой покачал головой. Эта женщина не переставала его удивлять.
  
  У дверей его комнаты ждала Лучия, быстроглазая черноволосая девочка, помогающая на кухне.
  - Синьор, я хотела с вами поговорить... Можно?
  - Да, что случилось, Лучетта?
  - Я не смею вас просить, синьор, но...
  - Что-то ты стала такой робкой, малышка! Пойдем, ты сядешь и спокойно расскажешь.
  Он оставил дверь открытой, чтобы увидеть, когда вернется Алесси.
  - О чем ты хотела попросить? Говори скорее!
  - Возьмите меня с собой во Францию, синьор граф! Я могу всё делать по дому и на кухне! А если чего и не умею, то быстро научусь!..
  - И тебе не жаль покинуть дом и Страмбино? Ты готова оставить матушку Кло без такой хорошей помощницы?
  - Ну, немного жаль, да... Но больше всего на свете я хочу уехать с вами!..
  - Послушай, дорогая, это звучит несколько двусмысленно... Скажи, чего ты на самом деле хочешь? Поменять жизнь, увидеть новый мир, найти себе мужа в другой стране? Или что-то еще?
  Девушка смущенно опустила голову.
  - Не знаю, синьор. Про это я как-то не думала... Просто я не хочу расставаться с донной Алессией... и с вами...
  - Кажется, дорогая, пора бы начать думать, ты уже совсем взрослая девочка. Сколько тебе лет?
  - Будет четырнадцать через два месяца.
  - У тебя есть какие-то обязательства перед родными? Они не против, чтобы ты уехала?
  - Да они только рады избавиться от лишнего рта, не знают, как от меня отделаться! Уже давно присмотрели мне жениха, приятеля Марчелло, вы его видели, такой худой и длинный, Энцо Калви, они вместе сюда заходили. Энцо, само собой, уже считает меня своей, хотя я еще не давала ему согласия. Раньше, может быть, я и пошла бы за него, да пошла бы за любого! Но теперь - нет...
  - Приятель Марчелло, говоришь, одна малавита? Видимо, твои родные хотят обеспечить тебе безопасность и его покровительство, да и себе тоже! Времена опасные... Почему же ты не хочешь за него, Лучетта? Он тебе не по душе?
  - Он мне раньше даже немного нравился, такой отчаянный, грубый и дерзкий, похвалялся, что на его счету уже немало душ... И в малавите он не последний, правая рука Марчелло... Но потом как-то все изменилось. Сейчас он мне стал даже противен...
  - Но что же случилось? Он тебя обидел?
  - Нет, Марио, - сказала Алессия, входя. - Я услышала, о чем вы. Лучия рассказывала мне про Энцо, да и сама я наблюдала их вблизи. Девочка не смогла объяснить, почему она переменилась к нему, а я тебе скажу, Марито. С твоим появлением здесь изменилось всё! Лучетта своими глазами увидела, как выглядит настоящая любовь, и как можно красиво проявлять свои чувства. И теперь она хочет найти такую же в своей новой жизни! Я права, Лучетта?
  Девочка только кивнула.
  - Она могла бы стать моей камеристкой, если ее научить. Марио, что ты решил? Наймешь ее в свой дом как служанку?
  - Если ты хочешь, дольче, я не против. Тогда собирайся, Лучетта, поручаю тебе присматривать за Мартино и Бруно, пока мы будем в дороге. И еще мне бы хотелось взять отсюда пару тех розовых кустов, которые обвивают стены, и посадить их у нашего дома в Монтеле, на память о Страмбино. Ты сможешь их аккуратно выкопать вместе с землей?
  - Конечно, синьор, еще бы! - радостно воскликнула девочка. - Я это хорошо умею!
  
  - Почему у тебя хмурятся брови, Марито? - спросила Алесси, когда они остались наедине. - У тебя озабоченный вид с тех пор, как ты вернулся от маркизы Асинари.
  - Сейчас я подумал, что уже отвык брать на себя ответственность за чужие жизни, дольче. И еще у меня не выходит из головы эта молоденькая глупышка маркиза...
  - Ты случайно не влюбился в нее?
  - Нет, моя радость.
  - Скажи: "Я люблю только тебя!"
  - Алесси, это значило бы погрешить против истины, - немного виновато улыбнулся он. - Я люблю тебя больше всех - вот это истинная правда, дольче!
  
  *
  Прощальный визит графа к синьору Монтекорво затянулся, уже перевалило за полночь, но оба просто забыли о времени.
  - Дон Армандо, выходит, эти "каменщики", по-английски масоны, совершили своего рода переворот в умах и сердцах? Они одобряют накопление богатств, созданных трудом, как основу прогресса государства, тогда как церковь веками проповедует нестяжательство и воздержание. "Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие", "раздай всё своё нищим и пойди за мной" и вот это всё - проповедь аскезы, монашества и спасения души исключительно в молитвах. А поощрение честного труда как источника личного обогащения - это же доктрина протестантизма! Если вы говорите, что масонство не религиозное, а только общественное сообщество, как они объясняют такое противоречие? - вопрошал Питер, увлеченный идеями, высказанными подеста.
  - Это долгий разговор, дон Пьетро. Охранительная попытка католической церкви удержать свои позиции, дабы ничего никогда не поменялось, запугивание темных людей было всегда. К процветанию государства такая политика не имеет отношения. Но факты говорят сами за себя! Взгляните, кто сейчас сильнейший и богатейший в мире? - Англия, Голландия и Империя - государства, где среди жителей преобладают протестанты! А католические страны обнищали, и они в проигрыше со своими традиционными убеждениями. Но братство масонов не спорит с религией, нет. Каждый волен выбирать, что он хочет! Однако процветание невозможно при стагнации и удержании старых позиций, но возможно только при движении вперед.
  - Как же этого достичь, когда люди воспитаны церковью и порой единственная их цель - просто выжить?
  - Есть способ, дон Пьетро. Это просвещение и свобода. Ограничение власти церкви и короля, как это уже сделано в Англии с помощью парламента, где королева Анна не может взять из казны ни фунта без решения парламента. Ваш соотечественник Томас Гоббс написал замечательную книгу, где кроме прочего говорит, что власть короля не от бога, а дана людьми, что "подданные дают суверену право действовать от их имени", и так далее, все двенадцать пунктов. Ну, о Голландской республике я даже и не говорю!
  - Сеньор, беда в том, что крестьяне и лавочники не читают "Левиафана" и вряд ли они поймут суть общественного договора Гоббса!
  - Для этого и нужно просвещение, друг мой, чтобы избавить людей от страхов, внушаемых церковью и королевской властью, дать им истинную свободу, в том числе и свободу выбора правителей.
  - Опасные речи, дон Армандо... В Испании, да и во Франции теперь за подобные мысли ждет застенок инквизиции как во времена Торквемады!
  - Поэтому "вольные каменщики" публично не высказывают своих взглядов, а доверяют их лишь избранным.
  - Чем же именно они занимаются? И, собственно, кто они такие, эти люди, кроме названных вами известных ученых?
  - Люди самые разные, дон Пьетро. Среди них в разное время были выдающиеся военные, аристократы и вельможи, известные негоцианты, знаменитые оружейники, огранщики алмазов, ювелиры, у которых делали заказы короли; философы, легендарные скрипичных дел мастера, банкиры, университетские профессора, архитекторы и славные художники. Главное, чтобы человек проявил себя, достиг высот духа и мастерства, не был бы равнодушным серым обывателем, каких большинство! Вы как раз подходите под все эти характеристики, друг мой. Поэтому мы сейчас и беседуем с вами об этом тайном обществе. Если бы вы захотели стать его членом, я мог бы предоставить вам более подробные сведения о подготовке к довольно сложному ритуалу и изучению всех символов, так много значащих в этом ритуале.
  - Символов? Если у церкви символ - крест, то какой главный символ здесь?
  - Думаю, это лучезарная дельта, или всевидящее око, символизирующее Великого Архитектора Вселенной, наблюдающего за трудами вольных каменщиков. Изображается как глаз, вписанный в треугольник, а треугольник, как известно, знак огня и просвещения. И одновременно трактуется также как Троица в христианстве. А открытый глаз символизирует сокрытую истину, призывает к мудрости и обращается к совести. Он символизирует собой первопричину всего сущего, олицетворяет собой совершенное добро и победу над злом. Символов множество, чтобы постичь их глубину, требуется время. Но важно только ваше желание, дон Пьетро.
  Питер раздумывал, опустив голову. Потом поднял глаза на подеста:
  - Дон Армандо, мне кажется, я не готов к подобной роли. Конечно, я слишком поверхностно знаком с этим сообществом, но у меня только два аргумента против. Во-первых, я предпочитаю действовать в одиночку и не быть под чьим бы то ни было началом. А если для работы требуется команда, то я должен набрать ее лично, постольку часто от нее зависит жизнь корабля. Возможно, эта аналогия здесь не совсем подходит, но смысл ясен. Во-вторых, я не могу поставить себя в один ряд с теми знаменитыми людьми, которых вы упоминали как членов этого сообщества. Да, общение с ними было бы для меня великим счастьем, но для этого нужно быть избавленным от повседневных забот, нерешенных проблем и обрести, наконец, внутренний покой. Пока я не вижу в себе таких духовных сил. Кроме того, говоря по чести, я не представляю себя в роли ученика или подмастерья, тем более у какого-нибудь органщика алмазов или шлифовальщика линз, - улыбнулся он. Синьор Монтекорво улыбнулся тоже:
  - Я вас понимаю. Кстати, представьте себе, синьор, Мастером голландской ложи одно время и был шлифовальщик линз! Но и философ тоже. Он вам, несомненно, знаком.
  - Барух Спиноза ? - изумленно воскликнул Питер. - Я знаю только одного философа, шлифовавшего линзы. С юности он был моим любимцем за его утверждение о том, что счастье заключается в познании. Это истинная правда, жизнь меня в этом убедила!
  - Полностью с вами согласен, дон Пьетро. Лишний раз убеждаюсь, что чем просвещённее человек, тем он многогранное как личность. Так вот, вы спросили, чем именно занимаются члены ложи. Занятия братьев вольных каменщиков сообразуются с их интересами. В ложе, помимо обычного ритуала, проводят собрания, где члены братства совместно решают, что необходимо делать в данный момент для достижения той цели, которую они себе поставили. А цели у них всегда большие, даже грандиозные, но дела всегда очень конкретные. К примеру, цель - просвещение. Для этого сейчас нужно издать столько-то определенных книг. Но сначала нужно сделать их перевод на тот язык, который необходим для издания, или сразу на два или три языка. Нескольким братьям поручается сделать переводы. Потом обсуждается, как финансировать издание - это же огромные деньги. Если кто-то из братьев достаточно богат, он может предложить частично или полностью покрыть расходы - и это благотворительность, которая никак не демонстрируется, а иногда даже скрывается. Или, допустим, собрание решило построить школу или госпиталь - и людям, сведущим в этом, поручается организовать это предприятие, а финансирование будет идти, например, от продажи паёв или как решат братья на заседании ложи. В то время как высокопоставленные аристократы и вельможи, вхожие в кабинеты государей, занимаются политикой и влияют на принятие решений на том уровне, к какому имеют доступ. Одним словом, членство в масонской ложе - это повседневная тяжелая работа! Однако братья часто устраивают обеды и рауты, куда приглашают и своих дам. Но тогда они уже не говорят о своей работе. Подумайте, дон Пьетро, возможно, со временем вы придете к выводу, что способны совершить гораздо больше в обществе просвещенных единомышленников.
  - Всё, что вы рассказали, синьор, потрясает воображение и вызывает у меня бесконечное множество вопросов. К сожалению, я не успею задать их все, время позднее, и мне пора. Хотелось бы продолжить наши беседы - уже в переписке, если у вас для этого когда-нибудь найдется время...
  - Разумеется, дон Пьетро, разумеется! Если только мне удастся пережить осаду, которая неминуемо нам предстоит.
  - Дон Армандо... Я начинаю чувствовать себя дезертиром, хотя и подданный Испанской короны. Я из лагеря вашего противника, но это не моя война, я предвижу ее исход, сколько бы она ни продолжалась... Для своего флага я сделал все, что мог, однако все мои усилия ни к чему не привели... Может быть, я должен остаться и помочь вам?
  - Я был бы рад такому союзнику, но нет, сеньор, у вас свое предназначение, а у меня свое. Благодарю за то, что вы уже успели сделать для нас. Кстати, позвольте еще один вопрос, который меня весьма беспокоит...
   Подеста немного помедлил, потом спросил:
  - Дон Пьетро, болезнь маркизы Асинари очень опасна?
  - Если вы имеете в виду опасность смертельного исхода, то она может прожить еще долго.
  - Но что это за недуг?
  - Я не вправе разглашать этого, синьор.
  - Она взяла с вас обещание хранить тайну?
  - Нет, она ни о чем не просила. Просто я не считаю себя вправе раскрывать чужие секреты, подобно тому, как священник - тайну исповеди.
  - Но я близкий друг маркиза и заинтересован в благополучии его семьи.
  - В таком случае, маркиз может сам всё вам рассказать, синьор.
  - Хорошо... Однако мне хотелось бы знать, почему вы не взялись за лечение донны Виттории? Мой друг в недоумении!
  Питер удивленно вскинул брови.
  - Кажется, я достаточно внятно объяснил маркизу свою позицию. Я не могу брать на себя ответственность за здоровье его жены ни с логической, ни с этической точки зрения, поскольку ее болезнь находится вне моей компетенции. Опытный доктор помог бы ей гораздо лучше.
  - А маркиза считает, что вы достаточно компетентны, чтобы ее вылечить.
  - Она ошибается, синьор. Но, как я понял, у маркизы есть личные причины так думать, и они ничем не оправданы. Прежде чем приступить к лечению, мне понадобились бы многие месяцы, если не годы, чтобы изучить эту болезнь, долго наблюдать сотни пациентов на разных стадиях развития недуга, провести эксперименты с разными видами лечения, чтобы выяснить, какое более эффективно. Некоторые люди посвятили этому всю свою жизнь, им это интересно, вот к ним и следует обратиться, как я уже сказал синьоре.
  - Ваша позиция кажется мне логичной и справедливой, дон Пьетро. Мне остается только пожелать вам счастливого пути домой.
  - Благодарю, дон Армандо! Надеюсь, нам доведется еще встретиться...
  
  Выходя, граф подумал, что синьор Монтекорво не случайно так настойчиво задает вопросы о донне Виттории...
  
  ...Питер вернулся от подеста, когда на городской колокольне уже пробило два. В ночи царил покой, еще вовсю благоухали розы, увивавшие стены таверны, темнота звенела цикадами, а в свете желтых фонарей над дверями у входа вились и танцевали прозрачные мотыльки...
  В нетерпении увидеть Алесси, он, не заходя к себе, тихо вошел в спальню прямо с галереи, и первое, что увидел - огромную могучую спину Марчелло, занимавшего, казалось, всю комнату. Он говорил яростным и страстным шепотом стоявшей перед ним Алессии:
  - Ты никуда не поедешь, красота моя, даже и не думай! Я всё равно прикончу этого хромого выродка! Милая, он просто задурил тебе голову своими песнями и всякими французскими штучками! Этот пёс тут же тебя бросит, вот увидишь! Подумай, ради кого ты отказываешься от спокойной хорошей жизни здесь! Ради какого-то смазливого увечного проходимца?! Он что, посулил тебе золотые горы и титул? Да кому ты поверила?! Этому колченогому пройдохе, свалившемуся неизвестно откуда?!
  Шпага Питера со свистом прочертила косой крест, распоров суконную куртку Марчелло до самой кожи. Тот вскрикнул от боли и неожиданности, но тут же проворно сгреб Алессию в охапку и приставил нож к ее горлу.
  - Ну, что теперь скажешь, хромой французский выродок? - проговорил он, злорадно усмехаясь. - Еще шаг, и я помечу ее как свою собственность! Бросай свой вертел, иначе я ох как разукрашу ей личико!
  - Если ты мужчина, отпусти ее, - глухо проговорил Питер. - Сразимся честно и равным оружием, как подобает истинным мужчинам. Ты сильнее, это правда, но только Провидение решает, кому победить! - с этими словами он отбросил шпагу.
  В первый момент Марчелло даже немного опешил. Никогда ему не приходилось видеть, чтобы враг добровольно бросил оружие, но не собирался сдаваться! Такое поведение привело его в замешательство, он ненадолго. Увидев, что никакого подвоха нет, граф один и без оружия, он развеселился.
  - Ты сам решил свою судьбу, французский ублюдок! - с издевательским смехом вскричал он, одним движением задвинул Алессию себе за спину и бросился на графа. Тот мгновенно схватил стоявший рядом стул и обрушил его на голову здоровяка, а сам сделал шаг в сторону массивного кресла, быстро достав из-за голенища свой кинжал.
  Обломки стула только на секунду задержали Марчелло и привели его в бешенство.
  - Ну, тебе конец, французская тварь! - яростно прошипел он и ринулся на соперника.
  Тут Алессия схватила с ночного столика тяжелый бронзовый шандал и с размаху ударила его по голове сзади. Марчелло, слегка оглушенный, полуприсел на несколько мгновений, и в этот момент Питер с хрустом вонзил и повернул кинжал под его коленом, разорвав связки. Громила взвыл, его нога подкосилась, он с проклятьем упал на бок и вдруг обмяк и затих, лишившись чувств.
  Граф брезгливо вытер кинжал о его куртку и снова спрятал его в сапог.
  - Алесси, ты цела, дорогая? Иди ко мне, моя спасительница, эта бестия больше тебя не потревожит.
  Она, бледная, стояла там же, не в силах двинуться с места. Тем временем Питер вязал руки Марчелло ремешком от портупеи, говоря:
  - Нужно скорее сообщить подеста, пусть пришлёт людей, чтобы его забрали. Видишь, случилось всё, как ты хотела, моя отважная девочка - ты послужила приманкой, и он теперь пленник синьора Монтекорво!
  Алессия, наконец, немного пришла в себя, но оставалась на месте, глядя на него глазами, полными гнева и ужаса.
  - Марио, как ты мог! - прошептала она потрясенно. - Как ты мог бросить шпагу?! Ты что, сумасшедший? С твоей ногой!.. Он же мог прихлопнуть тебя, словно комара! Ты не дорожишь своей жизнью, Пьетро?! О, тогда ты настоящий камень! А обо мне ты подумал?! - она была на грани истерики и уже почти кричала.
  Питер выпрямился и посмотрел на нее с некоторым удивлением и беспокойством.
  - Алесси, ради бога, не переживай так, со мной ничего не случилось, дорогая, - сказал он как можно мягче. - Пойдем отсюда, моя радость, пойдем ко мне. Только успокойся, всё уже позади.
  Но она без сил опустилась на кровать и вдруг заплакала безысходно и горько.
  - Ты что, не понимаешь, чем всё могло кончиться? - говорила она сквозь слезы. - Благородство тоже имеет свои пределы, Пьетро! Как можно считать обычного бандита рыцарем, равным себе?! Ну, как? У них же свои звериные понятия! Кто сильнее - тот и прав! Он бы прикончил тебя, ни секунды не раздумывая! И посчитал бы это доблестью! Похвалялся бы потом перед своими дружками, какой он герой!.. О, ты не знаешь этих гуаппо!.. Боже, что тогда было бы со мной, ты подумал?!..
  - Алесси, вспомни, он угрожал тебе ножом! Подумай, а если бы он пустил его в ход? Мне ничего другого не оставалось, дольче. Но я уже тогда придумал, как буду действовать дальше. Однако ты меня опередила, моя смелая девочка, моя спасительница...
  Он шагнул к ней, чтобы обнять, но она вскочила, обошла тушу Марчелло с другой стороны и выбежала на галерею, всхлипывая. Питер последовал за ней, говоря примирительно и мягко:
  - Алесси, я могу объяснить свои действия, только послушай меня спокойно, дорогая. Да, я был бы бессилен перед ним на открытом пространстве и без оружия. Но в комнате с мебелью и утварью у меня всегда есть шанс. Кроме того, у меня есть кинжал - это первое, что я взял, когда принесли мои вещи. Привычка всегда носить его в сапоге не раз спасала мне жизнь. Я не сумасшедший, дольче, и знаю, что делаю, поверь мне, дорогая. Иначе, верно, я не дожил бы до сегодняшнего дня. Жаль, что ты в меня не веришь...
  - Марио, ты мог бы легко справиться с ним шпагой! - не унималась Алессия. - Я видела, как тогда во дворе ты орудовал своей палкой, а уж шпагой-то мог бы запросто его убить или обезвредить, как теперь!..
  - Возможно. Но вспомни, Алесси, как решительно он был настроен! Я подумал, что он успеет повредить тебе, ведь я уже не могу двигаться так быстро, как хотел бы. Мне пришлось взвешивать риски, дольче - и я не мог рисковать тобой. И убить его тоже не мог...
  Он обнял ее за плечи, повел в свою комнату и усадил в кресло. Потом налил воды с вином, капнув туда несколько капель из какого-то флакона тёмного стекла. Пока она пила, немного успокаиваясь, он послал человека к подеста и вернулся, присев у ее колен. Постепенно краски возвращались на ее побледневшее лицо, она проговорила с какой-то печальной досадой, думая всё о том же:
  - Ты даже не разозлился на него, Марито!.. Скажи, почему у тебя нет ни капли злобы к таким, как Марчелло?
   Он слегка пожал плечами:
  - Наверное, потому, что я могу понять этих парней... Вероятно, у них не оставалось ничего другого, как выбрать путь гуаппо . Но мне их жаль, Алесси, правда. Им бы побольше мозгов, чёрт возьми!.. И потом, что ни говори, мне очень понятны его чувства...
  - Марио, мне кажется, твоя голова устроена не так, как у всех людей. Наверное, тебе и представить трудно, как же я за тебя испугалась!
  Питер обнял ее горячо и нежно.
  - Алесси, мой отважный котенок, всё уже позади, дольче. Совсем скоро мы отсюда уедем, всё забудется, и всё будет хорошо, моя радость, - говорил он, целуя ее в лоб. - А теперь мне надо заняться коленом этого мошенника, дорогая. Ты мне поможешь?..
  
  ...Когда от подеста прибыл отряд солдат, Питер и Алессия уже закончили возиться с коленом Марчелло. Обнявшись, они стояли у перил галереи, отправив спать обитателей Страмбино, потревоженных шумом.
  Теплая сентябрьская ночь дышала ароматами нагретой земли, роз и молодого вина, неумолчно звенели цикады. Желтые фонари на столбах галереи слабо освещали увитые розами стены и темнеющий силуэт обнявшейся пары.
  Питер сверху окликнул прибывших:
  - Вы прибыли вовремя, синьоры, мы вас ожидаем!
  Офицер поднял голову и откликнулся:
  - Это вы, синьор Лоретто? Я лейтенант Бруни, к вашим услугам!
  - Да, лейтенант, очень рад. Ваш пленник здесь, вам придется подняться.
  - Дон Армандо просил вас немного задержаться, синьор, чтобы подробно рассказать ему завтра, как вам удалось поймать эту опасную бестию !
  По лестнице загрохотали сапоги лейтенанта Бруни и его солдат. Войдя в комнату, они увидели лежавшую на боку огромную извивающуюся тушу Марчелло с кляпом по рту, связанного по рукам и ногам, причем одна его нога была с прибинтованными ножками от стула, исполнявшими теперь роль шины.
  - Черт бы меня пробрал, - озадаченно пробормотал Бруни. - Как же его стащить, этого здоровенного дьявола?..
  - Рекомендую вам найти длинный крепкий шест, лейтенант, - проговорил Питер. - И продеть его между руками и ногами вдоль его тела. Так буканьеры переносили туши огромных кабанов на островах Испанского моря, надеюсь, их опыт будет вам полезен. Тем временем я напишу дону Армандо, поскольку не намерен задерживаться здесь ни дня.
  С этими словами он прошел в кабинет.
  ...После того, как туша Марчелло была с трудом спущена и перенесена в повозку, лейтенант Бруни снова поднялся на галерею, чтобы получить записку для подеста.
  - Синьор Лоретто, так значит, вы завтра точно не поедете во дворец за наградой?
  - Какой наградой, лейтенант? О чем речь?
  - Ну, как же! Вы не знали? За голову этого мерзавца назначена награда в две сотни дукатов!
  - Что сказать, по нынешним временам неплохие деньги! Однако пусть они лучше пойдут на оборону города, лейтенант. Передайте это дону Армандо вместе с моим посланием. Желаю удачи!
  Глава девятая
  
  ...Генуя встретила их проливным дождем. Из окон их гостиницы кафедральный собор Сан-Лоренцо казался большим призрачным кораблем, опустившимся на маленькую площадь перед ним. На адрес этой гостиницы графу переслали его почту, и теперь он просматривал корреспонденцию. Алесси читала, устроившись в глубоком кресле. Скучающий Мартино, глядя в окно, спросил у графа, присевшего на подоконник со своими бумагами:
  - Капитан, а почему он полосатый, этот собор?
  - Полосатый? - Питер посмотрел на мальчика рассеянно, потом взглянул в окно и отложил бумаги. - Думаю, архитектор хотел создать иллюзию отражения собора в воде залива...
  - Я не понимаю, что такое иллюзия, синьор...
  - Это то, чего нет на самом деле, а только кажется. Игра воображения. Смотри, чередование полос черного и белого мрамора создает впечатление, как будто это рябь на воде. Когда смотришь на него, то кажется, что среди водной ряби это только отражение собора. И витые колонны, и извилистые украшения на портале - всё об этом говорит. Внутри тоже есть полосатые арки над колоннами черного мрамора. Этот камень здесь часто используют, потому что недалеко от города добывают черную генуэзскую брекчию, такой сорт мрамора. И еще камень цвета зеленого окаменелого дерева, джиполино аттико, вид зеленого порфира. Все церкви, палаццо и базилики здесь ими украшены, и это очень красиво, малыш. Когда кончится дождь, мы можем пойти посмотреть, - Питер улыбнулся, что-то вспомнив. - Если встать у главных дверей собора и посмотреть направо, то, приглядевшись, среди каменной резьбы ты увидишь маленькую спящую собачку, любимицу святого Лоренцо. Говорят, ее изображение не разрешили поместить внутри собора, но кто-то ухитрился незаметно вырезать ее у входа и спрятать среди украшений... В городе очень много интересного, Тино, и чем внимательнее смотришь, тем больше можно увидеть - и роскошные палаццо на Стада Маждоре, и впечатляющие семь колец крепостных укреплений, и дворец дожей, и старинный маяк ла Лантерна на другой стороне бухты... Кое-что я успею тебе показать, малыш. А пока иди, поиграй с Бруно, я должен закончить...
  И Питер вернулся к чтению своей корреспонденции.
  - Марио, как долго мы здесь задержимся? - спросила Алессия, откладывая книгу.
  - Наверное, день или два, - как только я найду подходящее судно, - он присел на подлокотник ее кресла. - Что читает моя прекрасная Алесси? О, Рабле! Вспоминаешь французский?
  - Да, и давно, ты не замечал?.. По правде сказать, я немного волнуюсь по этому поводу, как смогу объясняться и поймут ли меня твои друзья и домочадцы, с моим французским...
  - О, даже не переживай, дольче, ты быстро освоишься. Кто там у нас говорит на северном французском! А окситанский язык очень похож на пьемонтский, ведь раньше Окситания простиралась до Турина и Виваре, до южных Альп. Так что, думаю, среди местных жителей в Тулузе и окрестностях ты сразу станешь своей... Вот что, Алесси, нам здесь нужно купить какие-то теплые вещи для Лучетты и Мартино, и для тебя тоже, потому что в море будет холодно и сыро, и сильный ветер. Думаю, Риккардо позаботится о своей жене сам. Составишь список?
  - Конечно. А те слуги, что сопровождали нас?
  - Четверых оставлю, а остальных отправлю обратно подеста вместе с его экипажем. Теперь у него каждый человек на счету.
  - А где здесь можно купить теплые вещи, капитан? - улыбнулась она.
  - В старом порту есть две конкурирующих лавки, где торгуют всем, от знаменитой генуэзской парусины до чая, кофе и заморских сладостей для любителей...
  Он задумчиво смотрел в окно на дождь и тихо перебирал ее шелковистые локоны.
  - Марио... - она подняла на него глаза, но тут же опустила голову и немного замялась. -Марито, я замечаю, ты ко мне охладеваешь...
  - Тебе показалось, дольче. В дороге мы ни минуты не можем остаться вполне наедине, ведь правда?
  - По сравнению с тем, что было с тобой раньше...
  - Хорошо, в сравнении - да, но это не значит охладеть, моя радость. Вообще для страсти нужно, чтобы было не так холодно и противно, как теперь, - улыбнулся он и промурлыкал:
  
  Уже шесть дней, шесть дней
  Этот дождь...дождь...дождь!
  И все холоднее воздух,
  И все темнее небо,
  И ты среди этого мрака
  Поешь в одиночестве...
  
  Кто ты? Ты - канарейка...
  Кто ты? Ты - любовь...Ты - любовь,
  Которая медленно умирает,
  В ожидании прихода весны...
  Боже! Но какой дождь!..
  
  - Мариолино! Ты хочешь сказать, что твоя любовь умерла до весны?! - рассмеялась она в почти непритворном ужасе.
  - Надеюсь, что нет, моя прелесть. Однако не забудь мне сказать, когда я перестану тебя удовлетворять, дольче, - улыбнулся он в ответ. - Немного отдохни от меня, Алесси, потому что пресыщение и привычка в любви - это хуже, чем смерть!
  - Ну, ты же мастер ее разнообразить, и я даже теперь могу составить список этих способов...
  - О, нет, Алесси, прошу тебя, дорогая, давай отложим эти подсчеты хотя бы до Марселя!..
  
   *
  ...Питер, Алессия и Мартино стояли на палубе небольшой шхуны, нанятой графом, и свежий ветер трепал их волосы и заставлял кутаться в плащи. Впереди по левому борту уже показались Фриульские острова, покрытые сизой, низко стелящейся дымкой.
  Алессия видела, как преобразился ее Марио, как только ступил на палубу, как заблестели и повеселели его глаза. Сейчас он с удовольствием подставлял лицо холодному ветру, и на его губах блуждала счастливая улыбка.
  Мартино спросил, показывая на острова
  - Капитан, что там?
  - Это архипелаг Фриуль, малыш. Острова Помег, Ратонно, Ив и Тибулен. Там стоят форты для обороны от неприятеля и казармы для тех, чьи корабли должны пройти карантин.
  - Что-что?
  - Карантин? Здесь это защита от чумы. Некоторым кораблям из других стран не дают зайти в порт, а заставляют бросить якорь в бухте остовов и ждать несколько дней. Вдруг на корабле есть чума? Сначала люди об этом могут не знать. А если крысы или больные попадут в город, то заболеют и умрут очень многие...
  - Крысы?!
  - Да, они переносят чуму.
  - О, ради бога, не надо о крысах! - взмолилась Алессия. - От одной мысли о них меня бросает в дрожь!
  Питер улыбнулся и приобнял ее за талию, говоря:
   - А меня бросает в дрожь при мысли о штормтрапе, по которому я должен буду спуститься в шлюпку...
  - Что такое штормтрап? - спросил Мартино. Алессия весело потрепала его по светлым волосам.
  - Тинтино, ты замучил своего капитана вопросами!
  Питер повернулся от борта и глазами нашел на палубе свёрнутый и принайтовленный на блоке штормтрап, показал на него Мартино.
  - Вот эту верёвочную лестницу с деревянными ступеньками выбрасывают снаружи борта, и по ней поднимаются на борт и спускаются в шлюпку. Теперь не знаю, как я смогу это сделать без риска полететь с него в воду! Хотя, надеюсь, плавать я еще не разучился, - смеялся он. -Надо бы потренироваться на вантах, иначе меня как даму или престарелого адмирала будут спускать и поднимать в люльке! - и он с веселой усмешкой показал на деревянное сооружение в виде качелей, висевшее на блоке рядом. Алессия только с сожалением покачала головой и прижалась к его плечу.
   - А теперь смотрим во все глаза! - весело продолжал Питер. - Там, на рейде, должна стоять моя "Эсперанса". Вы узнаете ее по кормовому флагу - белый с золотой каймой и алой розой в центре.
  - Это твой герб? Такая же роза, как на твоем портсигаре? - спросила Алесси.
  - Она включена в мой герб, да. Но на самом деле это только эмблема рода Ланкастеров, перешедшая к нам по наследству. Считается, что в нашем роду был кто-то из многочисленных побочных детей Джона Гонта, имевшего владения в Аквитании. А дамасскую розу туда привез из крестового похода граф Шампани. Потом Ланкастер увидел ее в Провансе, пленился ею и привез в Англию. При этом у него на гербе никакой розы не было, это позже Генрих Тюдор придумал объединить белую розу Йорков с его алой, когда вступил в брак. Говоря по чести, эта история всегда навевала на меня скуку. Однако мне нравится сам этот геральдический символ, прежде всего своей красотой и многозначностью... Вон, вижу "Эсперансу"! - воскликнул Питер. - О, да она еще не в самом лучшем виде... - огорченно произнес он.
  
  Граф тут же отправился на свой фрегат в сопровождении слуги, как только их шхуна встала на рейде рядом. Ему удалось довольно успешно преодолеть штормтрап и подняться на борт. У трапа его приветствовал капитан де Гарни, уже извещенный о его прибытии морской почтой.
  - Как видишь, дружище, бывшие покойники не так проворны, как истинно живые, - улыбнулся Питер, когда ступил на палубу и слуга подал ему его трость.
  - Для покойника ты выглядишь вполне сносно, - скупо улыбнулся Шарль де Гарни в ответ.
  И друзья крепко обнялись.
  
  Когда они сели в салоне "Эсперансы", первое, что с трудом произнес де Гарни, было:
  - Тебе известно, что Маргарита вышла замуж?
   - Известно, да... Черт возьми, я предпочел бы, чтобы она вышла за тебя, Шарло! Тогда мне точно не было бы так мерзко это осознавать... Есть еще какие-то сведения о ней?
  - Нет, увы...
  - Тогда прошу тебя, давай больше не будем об этом. Расскажи, как обстоят дела. Вижу, ремонт до сих пор не закончен.
  - Денег давно нет. Правда, Ракмаль немного помог...
  - Шейх Ракмаль? - удивленно переспросил Питер, с трудом вспомнив своего делового партнера. - Шарло, не удивляйся, если я не сразу вспомню имена и что-то из прошлого. Та пушка порядком поубавила моих мозгов...
  Питер до вечера просидел в салоне с де Гарни и другими офицерами, рассказывая о своих злоключениях и выслушивая их рассказы о том времени, пока его не было. За это время его слуги сошли на берег и по поручения хозяина сняли комнаты в той самой марсельской гостинице "Рог изобилия", где они останавливались с Маргаритой.
  Однако от ужина с офицерами граф отказался, сказав другу:
  - Я не один, Шарль, мне надо вернуться к моей даме. Что и сказать, мне чертовски везет на красивых женщин, приятель! Но эта не просто красива. Она просто сокровище. Ну, ты ее увидишь, если утром позавтракаешь с нами в "Роге изобилия"... А что с командой? Вижу, большинство разбежалось?
  - Да, Питер. Осталась только треть. Никому же не хочется болтаться здесь без дела и без денег! Мартьяль нас немного выручает. Он давно устроился в госпиталь Святого Духа, еще с тех пор, как привез туда тебя. Теперь верховодит там местными... Доктор помогает, и еще Ракмаль. Шейх помог отремонтировать "Сан-Антонио" и выплатил жалование команде. Правда, на корвет и затрат было меньше. Теперь де Ланг командует "Сан-Антонио", он сопровождает суда Ракмаля, ну, и делиться с нами своими доходами...
  - И перед шейхом, и перед вами я теперь в долгу. Дьявол, мне до конца жизни не расплатиться по своим долгам, Шарло!.. Но хорошо, что Мартьяль в госпитале. Возможно, он что-что знает про то, как разыграли мою мнимую смерть и кто подписал свидетельство...
  
  Но ни судовой доктор Мартьяль, ни остальные врачи в госпитале, ни сиделки-монахини не могли сказать воскресшему "покойнику", кто засвидетельствовал его кончину несколько месяцев назад.
  После обеда граф решил заглянуть в бордель "Гавань любви", навестить свою давнюю знакомую Луизу Беше и спросить, не известно ли что-нибудь ей.
  Хозяйка заведения не была удивлена его появлению, поскольку в порту все уже знали о его возвращении благодаря говорящим корабельным сигналам - как только Питер ступил на палубу "Эсперансы", на ее гроте взвился брейд-вымпел. Мадам Луизон встретила его веселым взглядом и довольной улыбкой:
  - Капитан Гальтон! Приветствую возвратившегося с того света! Рада, что вы не забываете старых друзей, граф. Каково там, в чистилище? Расскажете нам? Девочки, принесите шампанского, такое событие надо отметить! - повернулась она к трем фривольно разодетым девицам, скучающим за картами в ожидании клиентов.
  Она усадила гостя за изящный столик, сама, уселась напротив и поглядывала на него внимательным острым взглядом. Граф откупорил принесенную бутылку и выпил вместе с девицами за собственное здоровье, кратко рассказав о своих злоключениях.
  - Могу вас уверить, дорогие дамы, что чистилище не самое приятное место на свете, - насмешливо заключил он свой рассказ.
  Когда Питер спросил об интересующем его деле, мадам Луизон проговорила задумчиво:
  - Кстати, точно! Как раз в это время нас посещали двое испанцев из благородных. Два или три дня приходили, платили щедро, но для нашего веселого дома они были что-то слишком молчаливы. Обычно бывает наоборот, потому я их и запомнила... Девочки, а кто тогда с ними был, не помните?
  Девицы переглянулись и пожали плачами.
  Расспросы остальных девушек ни к чему не привели. Молчаливых испанских дворян они помнили, но те вообще ни о чем не говорили, как будто им языки отрезали.
  - Луизетта, мне здесь осталось проверить только записи во всех городских церквях. В одной из них меня неизбежно должны были "отпевать". И проверить это нужно быстро, чтобы записи не успели уничтожить. Но теперь я со своей ногой не смогу это сделать. Ты с девушками могла бы помочь мне в этом.
  - Конечно, о чем речь! Только вот что я хочу вам сказать, дорогой граф. Если бы в городе стало известно, что будут служить панихиду по капитану Гальтону или графу де Монтель, я вместе со своими девушками стояла бы у его гроба в первых рядах! - насмешливо проговорила мадам Беше.
  - Чем же я заслужил такую честь? - улыбнулся граф.
  - Это сомнительная честь для вас, понимаю, но было бы точно так. Потому что, во-первых, вы кое-чему научили моих девушек, и они теперь гораздо реже болеют, а уж залетают и того меньше, и только по собственной глупости! Они вспоминают вас добрым словом. А во-вторых, вы отнеслись к нам по-человечески, не в пример тем, кто считает нас грязными тварями... Кстати, девушки до сих пор вспоминают, как тогда вы доверили им своих раненых... Так что могу сказать наверняка - отпевания не было, дорогой капитан. Или оно было тайно, или под другим именем, но тогда не имело бы никакого смысла...
  
  *
  - Алесси, это какой-то замкнутый круг, - устало говорил Питер, вернувшийся в гостиницу только под вечер. - Мартьяль рассказал, что как раз в этот день, когда меня увезли, его вызвали на какое-то судно, стоявшее на карантине. Он поехал на острова и там его задержали действительно тяжелые пациенты, у которых внезапно случились колики в животе. А теперь он думает, что это было специально подстроено, чтобы удалить его из госпиталя... Как в этом разобраться? Из госпиталя меня тайно вывезли друзья, узнавшие про готовящееся покушение. Но они не заявляли о моей смерти и не брали свидетельство. Это сделал кто-то другой. Положим, я знаю, кто он такой, однако это знание мне ничего не дает! Мне нужно само свидетельство о смерти или человек, который его подписал и отдал - но кому? Естественно, его отдают родным покойного или их представителю. Так или иначе, мне придется посылать к Маргарите своих адвокатов. Вернее, теперь к ее муженьку... Чёрт, как бы мне хотелось этого избежать! Тем более что мои адвокаты - французы, и, более того - протестанты! Опасно посылать их в пасть католическому зверю, да еще когда там идет война. - Он сквозь зубы пробормотал проклятье, проведя ладонью по лицу, будто пытаясь стереть усталость. - Ох, Алесси, зачем я тебе всё это говорю? Выброси всё из головы, дорогая. Будем радоваться жизни, пока живы.
  - Марито, у тебя совершенно измученный вид, милый, ты так тяжело всё переживаешь... Как же я могу радоваться?
  Он глубоко вздохнул.
  - Раньше я мог провести на ногах двое суток и не ощущать усталости. А теперь в конце дня иногда чувствую себя просто семидесятилетним старцем...
  - Неужели? - лукаво улыбнулась она и нежно обняла его, лаская. - А это не вернет тебе жизненные силы, мой милый? Если я сделаю вот так? А если так?.. О, как зажглись твои глаза, Мариолино! Так что не надо говорить мне об усталости и старости, - смеялась она.
  
  ...Вечером граф со своим другом судовым врачом Себастьяном Мартьялем сидели за бутылкой бордо в таверне возле госпиталя Святого Духа. Доктор безмятежно покуривал трубку, его густые брови довольно шевелились, а цепкие серые глаза щурились от удовольствия.
  - Капитан, хоть ты и выглядишь, как будто тебя достали из задницы дьявола, но всё же я чертовски рад, что ты выжил, а не попался к нему в лапы окончательно. Надеюсь, теперь никто не будет покушаться на твою жизнь, - если, конечно, ты сам еще раз не попробуешь бодаться с корабельным орудием! Теперь не морочь себе голову, пошли всё к бесам, живи и радуйся! Довольно уже твоя благоверная попортила тебе крови! Я бы на твоем месте только благодарил бога, что всё так вышло!
  - И да - и нет, Мартьяль. Только одна мысль не дает мне покоя: может быть, ее заставили силой, угрожали, шантажировали детьми, - всё, что угодно! Воображение рисует мне самые страшные картины, и это разрывает мне сердце, потому что теперь я бессилен ей помочь...
  - Ты до сих пор так ее любишь? Хотя что спрашивать, и без того видно... А если она согласилась по доброй воле - что тогда?
  - Тогда это ее выбор. В таком случае мне было бы проще избавиться от этого чувства. Но мне до сих пор трудно в это поверить...
  - А как же та, что с тобой сейчас?
  - Она будет моей женой.
  - Брак из мести?
  - Какая месть, кому?! Ладно, оставим это... Себастьян, поедем со мной в Тулузу, ты мне там нужен.
  - Ты намерен заняться там практикой?
  - Еще не знаю, что буду делать, и что смогу. Моя голова совсем ни к чёрту. Кстати, понаблюдаешь за моими симптомами. Вернуться с того света, оказывается, не так-то просто...
  - С виду и не скажешь, что у тебя не всё в порядке с головой, - заметил Мартьяль, иронически взглянув на Питера. - Я имел в виду твое поганое настроение. Теперь понимаю... Но что прикажешь мне делать в Тулузе, если ты не намерен открыть свое дело?
  - Мартьяль, официально я не могу открыть своё дело, иначе меня могут объявить шарлатаном. Кажется, ты забыл, что у меня нет диплома.
  - Ха! Насколько я помню, твоими услугами охотно пользовались, не спрашивая твоего диплома!
  - Одно дело - сдать курс на латыни пред убеленными сединами достойными мэтрами, а совсем другое - орудовать скальпелем в полевых условиях как любитель и волонтер. В этом смысле отель-Дье Сен-Жак прекрасное место для практики. Госпиталь достаточно велик, чтобы нам было чем заняться.
  - Ты готов оставить "Эсперансу" без врача?
  - Еще неизвестно, когда я смогу ее отремонтировать. И набрать команду теперь будет сложнее, чем когда бы то ни было...
  - Питер, мне не нравиться твое настроение и твои потухшие глаза. В чем дело, черт возьми?
  - Мартьяль, я уже не тот, что прежде. Наверное, в этом всё дело...
  - Ладно. Если ты хочешь, я приеду. Но позднее. Мне надо закончить кое-какие дела здесь...
  
  *
  ...Путешествие по Лангедокскому каналу казалось приятной увеселительной прогулкой. Но Питер вспоминал, как этот путь, только в обратном направлении, они проделали с Маргаритой и детьми, собираясь провести лето на Сицилии... В его памяти вставали мельчайшие детали, и это было особенно мучительно. Почему какие-то другие факты или имена он не мог вспомнить, а это вставало у него перед глазами так неотступно?..
  - Капитан, а что это за деревья? Я таких никогда не видел,- спросил Мартино, показывая на берега канала, мимо которых они медленно проплывали, подолгу отстаиваясь в шлюзах.
  - Это тутовник, тутовые деревья. На них в начале лета созревают очень вкусные ягоды, из которых делают ликер, а из листьев - желтую краски для тканей. Но главное достоинство этого дерева в том, что на нем могут жить гусеницы, делающие шелк. Поэтому король велел посадить тутовник по всем берегам канала. А еще своими корнями эти деревья укрепляют берега, чтобы их не размывало водой.
  - Марито, кажется, ты знаешь всё на свете? - спросила Алессия с улыбкой. - Тебе что-то известно про этот канал? Какое грандиозное сооружение!
  - Да, я сам каждый раз им восхищаюсь, дольче. Королевский Лангедокский канал построил Пьер-Поль Рике, барон де Бонрепо из Безье. И, разумеется, Кольбер. Без него канал не был бы завершен. Господин Рике был одним из самых успешных предпринимателей в этом краю в то время, в шестидесятые годы, и его средства немало помогли делу. Хотя даже трудно себе представить, как ему пришла в голову подобная грандиозная идея, столь сложная в исполнении. Один Мальпенский туннель чего стоит! Туннель в горе для прохода по воде небольших судов - невероятное, невиданное до сих пор сооружение. Люди ничего подобного никогда еще не делали. Но свои изыскания господин Рике начал с того, что нашёл источники воды в горах Монтань Нуар, которые бы постоянно подпитывали канал. Причем, не только этот, ведущий в Средиземное море, но и другой, ведущий от Тулузы по Гаронне в Бискайский залив. Он за один день построил большой макет озера и дамбы в горах, и когда водоём был заполнен, приказал вынуть из дамбы один камень. И посмотрел, куда потечет вода. Вода устремилась сразу в обе стороны - и к Средиземному морю, и к Бискайскому заливу. Как он смог так всё рассчитать? Уму непостижимо!.. По счастью, барону де Бонрепо вдобавок к его состоянию досталось богатое наследство от отца. Кроме того, он проворачивал выгодные сделки по торговле оружием - одним словом, Пьер-Поль Рике был очень богат. И это грандиозное строительство канала на одну треть было оплачено его личными средствами! Ну, скажи, Алесси, кто в наше время на такое способен?.. Впрочем, у барона деньги скоро кончились, и господин Кольбер нашел средства для окончания строительства. Конечно, без его финансового гения ничего не было бы построено, - ни канала, ни шоссе, ни Академий, ни ботанического сада, ни обсерватории, ни флота, ни портов, которыми сейчас так гордится Франция - Брестом, Тулоном, Рошфором, Дюнкерком, Шербуром... В те времена портовые верфи соревновались: в Рошфоре фрегат строили за тридцать часов, в Бресте - за сутки, а в Марселе - всего за семь часов! А сейчас у короля нет денег даже на корабельную артиллерию...
  *
  ...Питер послал вперед двух слуг, чтобы предупредить о своем возвращении, и менее чем через час наёмная коляска проехала по длинной тенистой подъездной аллее и загремела по разбитым плитам двора Монтеля. На ступенях у парадного входа собрались все, кто жил сейчас в доме. Следом подъехала другая коляска, со слугами.
  - Пресвятая Дева, твой палаццо превзошел всё, что я могла бы себе вообразить, Марито! - ахала Алесси. - По твоим рассказам я представляла его совсем другим! О, как много людей тебя встречает, милый! Ты говорил, что отпустил всех после того нападения...
  Питер молчал, взволнованно всматриваясь в лица из окна, пока экипаж не остановился и Дик, спрыгнув с запяток, не открыл дверцы. Граф осторожно спустился на землю и подал руку Алессии. За ней спрыгнул Мартино. А к ним уже со всех ног бежала кудрявая черноволосая девочка в белом платье - его подросшая дочь. Питер бросил свою трость, раскрыл объятия и поймал ее, крепко прижав к себе и зарывшись лицом в ее кудри.
  - Папа, я знала, что ты вернешься! - задыхаясь от восторга, щебетала Диана. - Марсела мне сразу сказала, что ты жив! Я ни секунды в этом не сомневалась, папочка!..
  Он не сразу смог ей ответить, тугой комок сдавил ему горло.
  - Диди, как ты выросла, моя красавица, - только прошептал он.
  Подходили другие люди, мужчины и женщины. Они улыбались, некоторые вытирали глаза.
  Вперед выдвинулся коренастый смуглый человек с короткими черными волосами и густыми бровями на слегка обветренном лице с твердыми неправильными чертами и глазами-маслинами. Граф, наконец, опустил дочь на землю, поднял голову и радостно улыбнулся.
  - Санчо, дружище, мой прокопчённый дьявол! - он крепко обнял своего давнего друга. Тот сверкнул белозубой улыбкой, растроганно проговорив соленое испанское ругательство.
  - Эй, приятель, осторожно, здесь дамы! - смеялся Питер. - Алесси, позволь тебе представить моего ближайшего друга и управляющего Алехандро Роблеса. А это, как ты уже догадалась, моя дочь Диана.
  Роблес учтиво поклонился, а девочка церемонно присела в низком поклоне пред незнакомой красивой дамой и представилась:
  - Диана Луиза Мария Гальтон де Лоретто, виконтесса де Монтель, к вашим услугам, мадам!
  Граф взял Алессию за руку и обнял ее талию.
  - Диди, а это - синьора Алессия Скарелли ди Фьерро и Корнари, самая лучшая в мире женщина. Ты совсем скоро сама в этом убедишься!
  Алессия весело улыбнулась и спросила:
  - Можно ли мне поцеловать очаровательную виконтессу де Монтель?
  - Разумеется, мадам! - и Диана с улыбкой подставила ей свою щечку.
  - О, Марио, у нее же совершенно твоя улыбка! - с восторгом воскликнула Алессия. - Как же твоя дочь на тебя похожа, просто невероятно! - И она нежно расцеловала Диану.
  Люди весело галдели, окружив их.
  Тут граф с изумлением увидел стоявшую вместе со слугами свою младшую сестру. Он раскрыл ей объятия, и девушка кинулась ему на шею, не скрывая радостных слез.
  - Пьетро, какое счастье!.. Какое счастье, ты жив!... - повторяла она, целуя брата.
  - Мари, ты здесь, моя хорошая! Не ожидал тебя увидеть... Как замечательно, ты приехала!
  - Меня сразу же известили, когда стал известно о твоем завещании и о том, что я стала опекуном твоих детей... О, какое чудо, ты жив, Питер!.. Благодарение богу!.. Взгляни, как вырос твой сын! - и она показала на стоявшую поодаль молоденькую женщину с очаровательным черноволосым ребенком, сидевшим у нее на руках. Люди расступились и она подошла. Граф со взволнованной улыбкой медленно протянул руки к ребенку, слегка поманил его, и тот, заинтересованно улыбнувшись, потянулся к нему.
   - Энрико, мой маленький ангел, - счастливо смеялся Питер, поднимая сына высоко над головой. - Ты действительно стал таким великаном!.. - Он прижал его в себе, целуя. И Алессия заметила, как у него в глазах блеснули слезы...
  Не выпуская сына из рук, граф с улыбкой посмотрел на его кормилицу.
  - Прости, милая, мы даже толком не успели познакомиться...
  - Я Аделин Моро из Лаборда, мессир...
  - Да, помню, монахини тебя привели, когда во время наводнения ты потеряла семью... Благодарю, что ты позаботилась о моем сыне, Аделин, я этого никогда не забуду! - Он хотел передать ей ребенка, но Алессия воскликнула:
  - Марио, дай мне его подержать, пожалуйста!
  Малыш Анри с любопытством рассматривал новые лица, приоткрыв ротик и чуть улыбался, когда с кем-то встречался глазам.
  - И у него твоя улыбка! Только глаза другие... Боже, какой он чудесный, Марито! - шептала Алесси, прижимая к себе малыша. - Я тоже хочу родить тебе такого славного сынишку!..
  Он обнял ее за талию и поцеловал в висок.
  - Да, моя радость, непременно, и, надеюсь, еще двух или трех!
  Граф обвёл глазами собравшихся, заметил худую фигуру своего секретаря Жана, стоявшего со своей Мадлен на ступеньку выше остальных, весело сделал тому знак подойти и обнял его.
  - Черт возьми, мессир, вы живучи, как сам дьявол! - проговорил тот с восхищением, обнимая широкие плечи своего друга и хозяина. - Мы уж сделали здесь, что могли, собрали всех, кто захотел вернуться, и наладили, что было можно к вашему приезду...
  - Спасибо, дружище! Мы еще поговорим об этом. А теперь позволь мне поздороваться с этими милыми дамами, - и граф с улыбкой слегка поклонился служанкам, державшимся нарядной стайкой сзади.
  - Марселина, моя красавица, подойди скорее, - проговорил он, протягивая ей руку и обнимая за плечи девушку, зардевшуюся от волнения и радости. - Я перед тобой в неоплатном долгу, моя дорогая - ты уберегла моих детей. Подумай, Челлина, какую награду ты хотела бы от меня получить? Мы поговорим позже, и ты мне скажешь, - нежно поцеловав ее в лоб, граф обратился к другим. Пришла очередь Каэтаны, кормилицы и няни его дочери, и Мадлен, жены его секретаря. Эти женщины занимали более высокое положение среди слуг, потому были удостоены приветственного поцелуя своего сеньора.
  - О, Марикита, и ты здесь! - приветствовал Питер дерзкую арагонку, попортившую ему немало крови. - Да ты готовишься стать матерью! - заметил он. - Поздравляю. Хорошо, что ты вернулась, так будет спокойнее и тебе, и малышу...
  Марикита, склонившись, порывисто схватила его руку и прижала к своим губам.
  - Благослови вас бог, мессир! - горячо проговорила она. - Луиджи боялся, что вы не захотите принять нас обратно!..
  Но граф уже обратил свой взор на своих драгоценных арабов.
  - Здравствуй, Джинан, моя волшебная гурия! Тебя просто не узнать, - ласково улыбнулся он своей помощнице, с некоторым удивлением рассматривая ее наряд. - Пока меня не было, ты преобразилась! Тебе очень идет европейское платье, дорогая.
  Девушка скромно опустила глаза и, поклонившись, тоже поцеловала его руку.
  Старому Абу эль Фариджи и его сыну Хамату граф сердечно пожал руки и сказал несколько теплых слов, высказав благодарность за свое лечение в самые первые дни.
  - Я не знаю, смогу ли достойно отблагодарить вас, друзья, но хотел бы выслушать ваши пожелания на этот счет. Не отвечайте сразу, подумайте. За это время, надеюсь, мне удастся наладить свои дела, вот тогда и поговорим, - широко улыбнулся он.
  Потом пришла очередь мужской половины слуг. Конюший Поль, грум Энрико и еще несколько молодых парней, работавших по хозяйству и в саду, окружили его, приветствуя. Питер шутливо спросил у них, глядя на Мартино, остались ли еще у него лошади, и получил ответ, что парный выезд и три верховых готовы к услугам господина графа.
  Мартино, оторопевший от увиденного, стоял немного позади графа и держал его трость. Его поразило великолепие дома и огромного сада, множество красивых веселых людей вокруг. Он во все глаза смотрел на всё это, на удивительную девочку в белом платье, и думал, что всё это ему только снится. А улыбчивый Бруно, спокойно сидевший у его ног, только довольно помахивал хвостом, наблюдая всю эту людскую суматоху.
   - Каэтана, я привез тебе еще одного подопечного, - весело проговорил граф, обращаясь к румяной толстушке в белом кружевном чепце. - Это Мартино, мой маленький помощник и товарищ по приключениям. Теперь он станет моим пажом и оруженосцем. - С этими словами граф как обычно слегка потрепал мальчика по светлым волосам. - Кстати, эта синьорина тебе поможет управиться с ними. - И граф указал на Лучию, робко жавшуюся за спиной Алессии. - Лучетта... Люсиль, не смущайся же, Каэтана всё тебе расскажет и покажет.
  - Я теперь буду зваться Люсиль, синьор? - пролепетала девочка. В ее немного испуганных глазах светилась радость.
  - Ну, просто по-французски так звучит твое имя, дорогая. Люсьена, Люсиль, Люси...
  - О, теперь я буду зваться как настоящая дама! - ликовала она.
  Питер в недоумении приподнял бровь и рассмеялся.
  - И что только в голове у этой малышки, - пробормотал он про себя.
  
  Единственным скорбным известием для него было узнать о смерти его старого дворецкого Самюэля Говарда...
  *
  - Алесси, а это наш главный повар, он просто бог и волшебник, и, думаю, ничем не уступит Вателю короля Людовика! Мэтр Огюст Брюно, или синьор Аугусто, которого я когда-то переманил у кардинала... - Питер щелкнул пальцами, пытаясь припомнить. - Увы, теперь я забываю имена, как древний старец...
  - Тот кардинал не заслуживал, чтобы вы помнили его имя, мессир! - живо подхватил мэтр, поклонившись синьоре. - Он помыкал мною, как собакой, а вы отнеслись со всем уважением, - и вот я здесь - весь к вашим услугам! Хотя, сказать по чести, пока вас не было, мессир, я устроился в "Колесо Фортуны". Но как только узнал, что вы, благодарение Всевышнему, живы и возвращаетесь, то вернулся с радостным сердцем! Дай бог вам долгих лет, мессир!
  - Благодарю, Брюно, я очень ценю твою верность и добрые слова. Алесси, когда-нибудь ты попробуешь мое любимое блюдо в исполнении мэтра - тартар из сырого тунца - это просто пища богов!
  Брюно растроганно раскланялся и спросил:
  - Кстати, мессир, я хотел спросить, где прикажете накрыть обед? В столовой или на кухне?
  Питер вопросительно посмотрел на Алесси:
  - Мне все равно придется всем рассказать свою историю, так не лучше ли это сделать один раз и для всех сразу? Ты не против пообедать вместе со слугами на кухне, дольче?
  - Где ты, там и я, Марито, - улыбнулась она, обозначив милые ямочки на щеках. Он не удержался и с восторгом расцеловал их.
  
  ...Они еще не поднимались в комнаты наверху. Питер медлил, оттягивая тот момент, когда ему придется вновь увидеть ее будуар и спальню, где они с Маргаритой провели столько упоительных ночей...
  Пока они поднимались по красивой лестнице, украшенной цветами в вазонах, Алессия видела, как застывает его подвижное лицо, как ложится горькая складка у губ и сужаются глаза, как будто в них попал песок...
  Проходя по пустому коридору без зеркал и светильников, Питер остановился в дверях бального зала, взглянул на голые стены без былой шелковой обивки, и проговорил с грустью:
  - Алесси, я рассказывал тебе про нападение и погром, но не думал, что дом теперь выглядит настолько ужасно. Сейчас я посмотрел на всё это совсем другими глазами, как бы со стороны. Мы только начали всё приводить в порядок, но пришлось уехать...
  - Марито, здесь же бездна возможностей для творчества, - с вдохновением воскликнула она. - О, я с радостью занялась бы эскизами! Мы вместе могли бы подумать, как заново всё красиво и уютно сделать!
  - Алесси... - он опустил голову и помолчал, потом тихо продолжил: - Раньше я с азартом и упоением занимался обустройством и украшением дома и сада, а сейчас у меня к этому пропал всякий интерес. Не знаю почему. Если тебе и в самом деле хочется этим заняться, я был бы только рад. Твоему вкусу я полностью доверяю, он у тебя безупречный, и любое твое решение я приму как драгоценный подарок. Сейчас только нужно сесть и отределить наши финансовые возможности. Боюсь, некоторое время придется уделить заботе о хлебе насущном, - невесело усмехнулся он. - Не знаю, сколько времени мне понадобится, чтобы всё наладить...
  Он двинулся дальше, свернул в другой коридор, куда не добирались погромщики, прошел немного и распахнул какую-то дверь. Алессия увидела роскошную спальню с широким ложем под балдахином. Питер остановился на пороге, будто не в силах войти.
  - Это была наша с Маргаритой общая спальня, - глухо проговорил он. - Я не хочу здесь задерживаться.
  Он всё же немного помедлил прежде, чем открыть соседнюю смежную дверь.
  - Здесь были ее будуар и спальня...
  На этот раз он вошел, а Алессия осталась на пороге и видела его наполненные скрытой болью глаза, лихорадочно осматривающие комнаты, как будто ищущие что-то. Быть может, следы его ушедшей любви?..
  Тем временем Питер подошел к пустому туалетному столику и открыл его ящички. В них было пусто. В глубине комнаты за дверью в гардеробную, куда он прошел, тоже было пусто. Он распахнул дверцы небольшого резного шкафа у окна - и тот был пуст.
  - Дьявольщина, совсем ничего! - озадаченно пробормотал он. - Ни лоскутка, ни духов, ни даже булавки! - он иронически-горько усмехнулся, как видно, над самим собой. - А что я, собственно, надеялся здесь найти, черт возьми?..
  Возвращаясь к двери, он что-то заметил на полу и поднял. Это была ее шелковая сетка для волос, украшенная маленькими жемчужинками. Питер несколько мгновений рассматривал ее, перебирая в пальцах, потом судорожно сжал в кулаке и, наконец, сунул в карман.
  - Алесси, мы прекрасно устроимся у меня, пока здесь всё не переделают, - сказал он спокойно. - Моя спальня рядом, с другой стороны. Пойдем, я покажу тебе.
  
  Первое, что увидела Алессия, когда вошла в его спальню, - висевший над камином портрет изысканной юной дамы с тонкими аристократическими чертами лица, смуглой кожей, чувственным ртом и нежным выражением пламенных черных глаз.
  - Боже, какая красавица!.. - вырвалось у Алессии. Конечно, она сразу догадалась, что на портрете изображена Маргарита. Но то, с каким чувством, любовью и мастерством он был исполнен, поразило ее воображение.
  Когда она смогла, наконец, оторваться от созерцания портрета и перевела взгляд на своего Марио, то увидела, что он смотрит на смуглую красавицу с застывшим лицом и выражением скрытой муки в глазах. Но скоро он будто очнулся, отвел взор от портрета, шагнул к ночному столику и позвонил в колокольчик, вызывая слугу. Из-за портьеры, закрывающей дверь в кабинет, появилась высокая щуплая фигура Жана Потье, его секретаря. Тот учтиво поклонился сначала даме, потом графу, и вопросительно на него посмотрел.
  - Жано, скажи, чтобы этот портрет отнесли в мастерскую, - спокойно приказал Питер.- И немедленно.
  - Да, мессир! Что-нибудь ещё?
  - Пусть приготовят для нас мою спальню и перенесут туда вещи донны Алессии. И цветы. Извини, Алесси, в этой суматохе я не успел тебе представить моего верного Жана... Мой преданный друг и секретарь, и камердинер когда-то. Но, думаю, теперь эту роль будет исполнять кто-то другой...
  - Сударь, за что вы лишаете меня самой увлекательной из моих обязанностей? - шутливо спросил секретарь с веселой улыбкой лиса и вновь поклонился даме, говоря:
  - Жан Потье к вашим услугам, синьора! Господин граф еще не добавил, что его покорный слуга и секретарь знает латынь, начатки права и риторики, и всего того, чему учат студентов Сорбонны, коим он был целых три года, и на чьих ступенях господин граф подобрал его, спасая тем самым от голодной смерти, и сделал его своим верным спутником!
  - Да, и еще я забыл заметить, что у моего секретная самый болтливый в мире язык, - улыбнулся Питер. - Пойдем, Алесси, я покажу тебе библиотеку...
  
  Они вошли в обычную просторную комнату, в центе которой стояли круглый стол, уютный кожаный диван и такие же мягкие кресла. Никаких книг там не было видно. Питер нажал на какой-то выступ у входа, и тут же стены начали медленно поворачиваться обратной стороной и превращаться в застекленные стеллажи, наполненные множеством книжных томов от пола до потолка. Алесси только ахнула.
  - Позже мы распакуем и разберем твои книги, дольче. Кажется, для них придется сделать отдельный стеллаж...
  - Пресвятая Дева, какая огромная библиотека, Марито! - прошептала Алессия, восторженно оглядывая темные старые переплеты. - Здесь за чтением можно провести годы!.. Какие сокровища, боже!
  - Долгое время я был просто одержим собирательством редких книг, Алесси, и мне действительно удалось собрать кое-то ценное, - рассеянно проговорил Питер. - Посмотри пока, если хочешь... Здесь спрятана лесенка, чтобы забраться на самый верх. А вот та неприметная дверь в глубине ведет в мой кабинет. Сейчас мне придется заняться делами, дольче, ты всегда найдёшь меня там, если понадобится.
  - Может быть, я могу быть чем-то полезна, Марио?
  - Думаю, пока нет, Алесси. Для этого еще придет время. Сейчас Роблес подробно доложит мне, как обстоят дела в имении, а Жано расскажет обо всех деловых бумагах, требующих моего внимания. И о том, что осталось от связей, благодаря которым я раньше получал интересующие меня сведения. Мы должны многое с ними обсудить. Но главное сейчас найти средства, наладить поставки, подготовить дом к зиме,- я еще не видел всего...
  - Марито, мне хотелось бы всё это послушать! Для меня это важно! Если ты и правда думаешь сделать меня своей женой... я хочу во всем участвовать, помогать тебе!
  В его взгляде промелькнуло удивление и вместе с тем одобрение, однако некоторое время он колебался, опустив глаза и раздумывая.
  - Алесси... Мне приято, что ты проявляешь участие, но сегодня не совсем подходящий день. Думаю, в твоем присутствии ребятам будет сложно сосредоточиться и внятно излагать свои мысли, дорогая. Они простые парни, и все мы - плохо воспитанная мужская компания, - улыбнулся он. - Горячего Роблеса никакими силами нельзя удержать от соленых словечек, да и я порой не сдержусь... Но это хорошая мысль - включить тебя в наш Совет. Будешь постепенно приучать нас к хорошим манерам, дольче, - его глаза улыбались ей, но лицо было немного печально и сдержанно.
  - Меня не пугают никакие "соленые словечки", как ты деликатно выразился, я слышала их достаточно! Но, разумеется, если ты не хочешь, Марито, настаивать я не буду...
  Он рассеянно поцеловал ее в лоб и прошел в кабинет.
  
  *
  - Сколько сейчас всего человек в доме? - спросил граф у Жана, которого застал в своем кабинете за бумагами.
  - Сударь, если не считать вас, вашей сестры и синьоры Алессии, то всего... Ох, так сразу и не скажу, мессир, ведь вы привезли с собой еще людей...
  - Восемь человек.
  - Из них один ребенок... Тогда всего в доме сорок шесть, считая всех детей. Да, еще хотел вам сказать... Мадлен привезла сюда своего среднего сына, сказала, что он уже подрос и может помогать.
  Питер пожал плачами:
  - Хорошо, но это уже твоя забота, приятель... Сейчас людей совсем не много. Думаю, справимся.
  - А весной придется заново набирать вдвое больше работников для работы на цветочных плантациях. Если вы не забыли, мессир, я ваш компаньон в этом деле, так что я кровно заинтересован в процветании вашего ароматического производства!
  На это Питер только рассеянно кивнул.
  Тут в кабинет вошел сияющий Роблес, присел за стол и достал какой-то список.
  - Педро, у меня хорошие новости! С рудника сейчас привезли небольшую партию серебряных слитков, по моим прикидкам, эдак на четыре - четыре с половиной тысячи пистолей. Честно сказать, пока тебя не было, мы сплавляли серебро мимо казны... Ювелиры и даже контрабандисты дают цену больше, чем король!
  Граф помянул черта и с досадой тряхнул кудрями.
  - Я повторял вам сто раз: нельзя нарушать закон, каким бы он ни был!
  - Но ты и сам иногда его нарушал, Педро! Вспомни, когда мы забрали изрядный приз у голландцев!..
  - Так или иначе, тогда я заплатил с него налог, хотя бы экипировав беарнцев! У короля ко мне не было претензий по этому поводу. Да, налоги разворовывают. Да, прекрасно понимаю, платить их не хочется никому. Но когда в гавани Тулона стоят линейные корабли без пушек, я не могу видеть это спокойно!.. Ладно, посмотрим, чем обернутся ваши проказы...
  - Не наша вина, что король не может вооружить свой флот! - запальчиво сказал Роблес - Мы должны были как-то выкручиваться, Педро! Конечно, ты отпустил людей, но не все же ушли! Их надо было кормить. И хоть как-то поддерживать поместье, - как видишь, оно и без того пришло в запустение, рук на все не хватало... Когда стало известно о твоей смерти, мы решили подождать ровно год, а после решать, что нам делать дальше...
  - А потом приехала мадемуазель, ваша сестра, такая молоденькая и неопытная в делах... И стало понятно, что мы должны ей помогать, - добавил Жан. - Для ваших детей и в память о вас, мессир. И это не громкие слова, мы все так думали. Потому что каждый помнил, что вы для него сделали. И никто не ушел!
  - Я безмерно благодарен вам, друзья. Рад, что не ошибся в вас... Но мы еще вернемся к этому позже. Теперь продолжим.
  И Жан принялся показывать графу приходно-расходные счета, банковские бумаги и важную корреспонденцию, приходившую в основном, из Англии.
  Не прошло и часа, как Питер понял, что уже не способен воспринимать то, о чем говорят его люди. У него перед глазами начал расплываться туман, мысли путались, и их слова с трудом доходили до его сознания. Он прервал своего секретаря на полуслове и прикрыл глаза ладонью.
  - Остановись, Жано. Похоже, остаток моих мозгов отказывается мне служить, - саркастически усмехнулся он. - По утрам я еще способен что-то воспринимать, а вот после обеда - уже с трудом. Ничего не поделаешь, мои дорогие, теперь вам придется иметь дело с такой немощной старой развалиной. Вернемся к нашим делам позднее.
  Друзья переглянулись, потрясенные его словами, и молча вышли.
  
  Однако его беспокоило не только головокружение.
  Питер не ожидал, что воспоминания приведут его в такое смятение. Они обрушились на него как лавина, как огромная штормовая волна, и он задыхался от какой-то безысходной тоски и мучительной боли, всколыхнувшейся в нем с новой силой. Он не понимал, почему вид пустого будуара Маргариты так перевернул ему душу. Каждый уголок в доме напоминал о ней. Питер хотел отвлечься, заняться делами, но мысли его возвращались всё к одному и тому же. Он злился на себя и не знал, как избавиться от этого гнетущего и беспросветного чувства. Его сердце рвалось на части. Он закрывал глаза, и перед ним вставал портрет Маргариты. И еще та картина в монастыре, где она с отрешенным лицом держалась за прутья решетки, а потом уходила в темноту... Это воспоминание было просто невыносимо. Но что его так мучило? Тоска по ней, по ушедшей любви, оскорбленное самолюбие или еще что-то недосказанное, неопределенное? Вероятно, всё это вместе. Но как вычеркнуть из памяти то, что он хотел забыть? Как избавиться от этого наваждения? Ему был известен только один способ - пойти и напиться. Но сейчас он просто не мог себе этого позволить.
  Питер вышел из кабинета через другую дверь и спустился по потайной лестнице на кухню. Мадлен, в одиночестве начищающая столовое серебро, поднялась при его появлении. Она смотрела на него со скрытой радостью, однако ее брови как всегда были сдвинуты, а тонкие губы плотно сжаты.
  - Мадлен, а где Брюно? - спросил граф. - Почему он не поднялся ко мне? На днях неизбежно придется принимать гостей, многое надо обсудить.
  - Мэтр сразу же после обеда поехал к поставщикам, сударь, надо срочно договариваться увеличить поставки овощей и мяса. Теперь же у нас прибавилось ртов!
  - Да, так и есть. Тогда ты мне скажи, что у нас осталось в винном погребе? - граф присел на скамью и, поморщившись, выпрямил больную ногу.
  - О, сударь, нам повезло. Недавно удачно купили местного недорогого вина всего по два су! А вот доброго дорогого вина осталось всего ничего, сударь, каких-нибудь две дюжины бутылок, никак не больше!
  - Хорошо, я это учту и умерю свои аппетиты, - насмешливо улыбнулся граф. Однако Мадлен уже доставала с полки его серебряный бокал.
  - Ну, сударь, впереди сезон, самое время закупок, - были бы деньги! Хотя много виноградников погибло, теперь цены ох как поднимут, видит бог!
  - Денег пока не много, дорогая. Но не все сразу... Мадлен, кажется, я не просил налить мне вина, - слегка удивился Питер, когда та поставила перед ним полный бокал.
  - А я налила, сударь, - из той бутылки, что вы не допили за обедом. Я сразу вижу, с моим господином что-то не так, у него грустные глаза... Развеселитесь, мессир, грех печалиться, когда всё так хорошо для вас кончилось!
  - Ты издеваешься, Мадлен? Ты и в самом деле считаешь хорошим концом то, что произошло?! - воскликну он едко. - Сначала от меня в монастырь сбежала любимая жена, потом кто-то запросто меня похоронил, а она, даже не выдержав положенного года траура, вышла замуж за нашего давнего врага! Это, по-твоему, хороший конец? Ну, просто отличный! - вскипел он раздраженно. Мадлен даже немного испугала эта его вспышка, однако та быстро погасла. Граф осушил половину бокала и опустил голову.
  - Я имела в виду только то, что вы остались живы, сударь! - ответила она. - И то, какую роскошную женщину вы с собой привезли...
  - Вот тут ты права, Мадлен. В этом мне повезло. Давай выпьем за это, как в старые времена, когда вы с Марселой меня утешали крепким амонтильядо... Кстати, а где твоя подруга? Что-то ее не видно.
  - Марсела? Не знаю, сударь. Наверное, спряталась где-нибудь в уголке, чтобы вволю поплакать.
  - Поплакать? Почему? - встревожился он.
  - А то вы не догадываетесь, мессир!
  - Нет же, чёрт возьми! Она встретила меня радостной и счастливой. Что случилось?
  - Ну, Марсела увидела, что вы вернулись не один...
  Граф на это ничего не ответил, только сдвинул брови, допил вино и молча вышел.
  
  *
  Алессия была погружена в чтение, когда в библиотеку вошла Мария-Селеста, чтобы вернуть на место взятую книгу.
  - О, донна Алессия, Питер оставил вас одну? - воскликнула она, приветливо улыбаясь. - Надеюсь, вы не скучаете?
  - Как можно здесь соскучиться, милая синьорина! У меня просто глаза разбегаются от созерцания подобных сокровищ!
  - Вы тоже любите книги? Это сейчас редкость. Брат говорил, что среди его знакомых дам он не знает ни одной любительницы книг! Ну, может быть, когда-то такой была мадам д`Анженн, маркиза де Лафоре. Но тут ничего удивительного, она же внучка знаменитой мадам де Рамбуйе!.. А вы чем заинтересовались, донна Алессия?
  - Прошу вас, называйте меня просто Алессия!
  - Как вам будет угодно.. А меня называйте просто Маричелла, как зовет меня Питер.
  - Прекрасное сочетание - Мария и Небо... А как звали вашего брата дома, в семейном кругу, когда вы были детьми?
  - Отец, англичане и слуги звали его только Питер, - он же был единственным наследником и сеньором! А мама придумывала для нас всякие нежные прозвища, наверное, потому, что когда-то наша няня ей сказала про народное поверье: если ребёнка называть по имени, то можно тем самым накликать на него злых духов, и лучше имя заменять всякими другими словами и прозвищами, чтобы сбить духов с толку, - весело улыбалась она. - Только когда она сердилась за его проказы, называла сына строго - Питер Гальтон, чтобы он вспомнил, кто он и вел себя достойно, как подобает потомку славного рода...
  Глядя на его сестру, Алессия невольно искала в ней черты ее Марио, но Мария-Селеста была внешне совсем другой. Ее выразительное лицо с темно-синими глазами, тонкими бровями дугой, высокими скулами и белой кожей имело выражение детской непосредственности и в то же время серьезной сосредоточенности. Только пышные черные кудри, аристократические манеры и живой, открытый нрав были так у них похожи!
  - Алессия, вижу, вы достали "Пять книг по хирургии" - заинтересовались трудами Парэ?
  - Теперь да! Я раньше пыталась лечить своих близких от каких-то незначительных хворей, мелких порезов, ожогов, ушибов, которых не избежать в доме и на кухне. Но когда мне представился случай видеть искусство вашего брата, Маричелла, я была так впечатлена и поражена, что решила подробнее изучить то, что интересует и привлекает его... А еще я нашла здесь удивительные вещи по алхимии! Никогда прежде ею не интересовалось, но Марио рассказал, что делает духи. Теперь мне интересно узнать хотя бы азы этого искусства.
  - Да, он изобретал духи, ароматную воду, душистые бальзамы и разные кремы, и это его так увлекало! Кроме того, приносило неплохой доход, как он говорил. Но сейчас Питер только на пять минут зашел в свой любимый Зеленый павильон, в свою лабораторию... Он ко всему потерял интерес! Хамат и Джинан, - они занимались и духами, и лекарствами, - пока Питера не было, делали не духи, а мыло по рецепту провансальских мастеров, поскольку оливковое масло и сода гораздо дешевле тех эссенций и дорогих эфирных масел, что Питер покупал в Грасе и Монпелье. Конечно, изготовление где-либо марсельского мыла нарушает закон, но у нас не было выхода, надо было как-то добывать деньги... И Джинан придумала немного изменит рецептуру, добавлять в мыло красители и каплю недорогого парфюма, и теперь мыло получалось не грязно-зеленое или коричневое, как обычно, а цветное и ароматное.
  - Замечательно! Мне хотелось бы попробовать... А чем ещё он интересовался, кроме этого?
  - О, Питер с юности интересовался всем на свете, - улыбнулась Мария-Селеста. - Причем всегда отдавался своим увлечениям с азартом, даже одержимостью, и всегда изучал предмет так глубоко, как только это было ему доступно. Впрочем, он никогда ничего не делает наполовину, Алессия, ни в делах, ни в любви... Как в детстве говорил его воспитатель, Питеру не помешало бы немного легкомыслия и беспечности! Но нет, в этом он в отца...
  - А почему ни он, ни вы не живете в Англии, Маричелла?
  - Сначала мы все там жили, синьора. Но в нашем доме под Кройдоном случилось ужасное... Там страшной смертью погибла наша мать, была убита... Я узнала подробности гораздо позже, а Питеру тогда было тринадцать, и он очень тяжело переживал ее гибель. Это настолько ранило его душу, что он бросил учебу и мечтал только о мести... Он был просто одержим этой мыслью! Впрочем, нас это не удивило - я же говорю, Питер ничего не делает наполовину и всегда упорно добивается своего. В конце концов, он отомстил, едва не поплатившись жизнью. Ну, это длинная история... Вот с тех пор он не любит свое родовое поместье в Суррее и очень редко там бывает. А после смерти отца имение матери в Тоскане он отдал мне в приданое, - Мария-Селеста немного помолчала, потом продолжала: - А это палаццо он выстроил для своей молодой жены, когда еще они жили в Мадриде. Но Маргарита как-то не оценила этот подарок... Ей хотелось жить в Париже, а Питер обожает Лангедок... - Она печально вздохнула. - Теперь я просто не узнаю своего брата, Алессия. Как он менялся в лице, когда видел те места, где они с Маргаритой проводили время вместе!.. И он до сих пор не входил в свою любимую мастерскую! Наверное, потому что там стоит ее скульптура, просто как живая... Я очень рада, что он теперь не один, что вы, такая замечательная, с ним рядом! Ему сейчас тяжело, он всегда так остро всё чувствует, не представляю, как он всё это переживет...
  
  ...Вечером Питер появился в спальне молчаливый и безучастный. Алессия с грустью увидела его померкшие глаза и горькую складку рта. Она потянулась к нему с поцелуем, но он тихо сказал:
  - Алесси, я сейчас только пустая оболочка, тело без души... Мне кажется, у меня внутри осталось только чёрное пепелище, но что там так мучительно болит, я не знаю... Прости меня, дольче. Никто не умер, но я как будто похоронил здесь свою душу... Мне надо с этим как-то справиться, Алесси...
  *
  Маленькая Диана разыскала отца, когда тот направлялся в детскую малыша Анри.
  Питер присел в кресло в просторной светлой комнате, где у дальнего окна что-то шила Аделина и спал в кроватке его сын. Он посадил дочь на колени и крепко обнял.
  - Как же я соскучился по тебе, моя Диди...
  - Я тоже!.. - она обняла отца, но не могла усидеть на месте.
  - Мессир, этот Мартино... Какого странного мальчика вы с собой привезли, - с недоумением заметила она. - Разговаривает он как-то необычно и даже не знает самых простых вещей!
  - Будь к нему снисходительна, Диди, не требуй многого. Он же вырос в горной деревне и мало что видел в жизни. Но Мартино доброй, он мне очень помог в трудные минуты... И он сообразительный, так что быстро всему научится, только имей терпение, объясняй сложные вещи... Во что вы играли, у тебя испачкан лоб, - с улыбкой проговорил граф, доставая свой платок, чтобы вытереть ей лицо. Из кармана у него что-то выпало, Диана быстро наклонилась и подобрала шелковую сетку для волос.
  - О, это же мамина сеточка!.. Я возьму ее себе, - она замолчала и внезапно погрустнела. Потом тихо сказала: - Мама уехала навсегда, она больше нас не любит...
  - Я в это не верю, Диди. Она уехала, но как же она может вас разлюбить? Ее подло обманули, сказав, что я умер. Даже устроили похороны, чтобы все в это поверили! А потом этот адмирал, дон Алонсо, уговорил ее или вынудил выйти за него... Знаешь, что я думаю? Он ее просто заставил. И он так торопился ее увезти и заключить брак, потому что боялся, как бы раньше времени не всплыла правда о том, что я жив.
  - А Марсела сказала, что мама согласилась сама...
  - Ну, она согласилась, когда уже увидела мою могилу. Наверное, ей ничего другого не оставалось...
  - Марсела всегда говорила, что ты не умер! Она это чувствовала и знала! А ей мама почему-то не поверила! И даже не подождала год, когда положен траур...
  - Говорю же, Диди, ее заставили так поспешно согласиться на этот брак, пока не выяснилась правда. По крайней мене, я так думаю.
  - Обман ведь раскрылся? Тогда вы можете ее вернуть и всё исправить! Правда?
  - Нет, моя девочка. Теперь, если бы даже я и захотел, ничего сделать мне не дадут. Папа не признает этот брак несостоявшимся, всё было исполнено по закону.
  - Так значит, вы не хотите вернуть свою жену, мессир? Вы ее разлюбили? - спросила Диана, сдвинув бровки.
  - Влюбляться я умею, а разлюбить кого-то у меня никогда не получалось, - улыбнулся он печально. - Но вернуть ее не хочу, потому что она ушла сама, скрылась в монастыре, ты помнишь? Она бежала от меня, но и от вас тоже! Значит, у нее была серьезная причина, если она решилась на этот шаг. Только в одном случае я стал бы бороться - если бы она сама об этом попросила. Теперь, надеюсь, ей лучше. Будем помнить и любить ее, помнить только хорошее, а хорошего было немало, ведь правда? Однако ничего нельзя вернуть, Диана. Нельзя понюхать розы, которые цвели прошлой весной. Но можно насладиться ароматом тех, что цветут сейчас! Жизнь продолжается, и не будем грустить, моя девочка. Может быть, эта жизнь приготовила нам еще немало приятных сюрпризов...
  Он подошёл к колыбели спящего сына и долго молча смотрел на него.
  
  Глава десятая
  
  Чудесное "воскрешение из мертвых" графа де Монтель, разумеется, не осталось незамеченным в городе. Особенно были взбудоражены этим известием все восемь членов капитула. Они оказались введёнными в заблуждение, обманутыми, как дети! И кем?! А кто, собственно, повинен в таком нелепом и прискорбном случае?
  Чтобы выяснить всё это, и кто именно допустил такую оплошность, они назначили заседание капитула, на котором неожиданно выяснилось, что некоторые документы, касающиеся погребения графа де Монтель, попросту исчезли. Гийом де Сен-Жени, королевский прокурор, и юрист мэтр Оноре Беге , тоже избранный член капитула, занялись расследованием этого странного и необычного дела.
  
  Но первый визит графу был нанесен не представителями власти, а частным лицом, вернее, молодой дамой, которая опередила лакея, шедшего доложить о ней, и ворвалась в гостиную, на бегу срывая с рук перчатки. В это время Питер и Алессия рассматривали теперь уже его альбомы с эскизами и рисунками. Граф, склонившись, стоял у стола и рассеянно поднял голову на восторженное восклицание дамы:
  - Господи! Не могу поверить своим глазам! Пресвятая Дева Мария! Неужели это не сон! Мессир, вы живы и здоровы! - она бросилась к нему, не сдерживая радостных слез. Граф со сдержанной улыбкой раскрыл ей объятия.
  - Шарлин!.. Рад видеть вас всё такой же непосредственной и пылкой, как прежде, - проговорил он, деликатно обнимая ее плечи. - Только, ради бога, утрите слезы, дорогая, для них больше нет причин!
  - Да, мессир, знаю, у меня от слез тут же краснеет нос! - проговорила Шарлотта с озабоченным видом. - Раз уж вы не умерли, мне следует обратиться к вам за средством от этой напасти! - добавила она с радостной улыбкой и тут же снова кинулась в его объятия, сияя от счастья.
  - Вы по-прежнему юны и прекрасны, дитя мое, и вам не нужны никакие средства, - мягко сказал он, дружески и немного покровительственно целуя ее в лоб. Потом обратился к Алессии, в изумлении наблюдавшей эту сцену. - Дольче, позволь тебе представить Шарлотту де Келюс, виконтессу де Роклер. Это прелестное и безрассудное дитя - дочь моего давнего друга и соседа.
  Не успела Алессия открыть рот, чтобы ответить, как Шарлотта подозрительно воскликнула:
  - Вы сказали "дольче", мессир? Что значит это слово? Вы так нежно его произнесли... Похоже, эта дама ваша любовница?
  - Шарлин, вы как никто умеете быть безупречно вежливы, - укоризненно и насмешливо проговорил он. - Да, вы угадали, это моя возлюбленная, донна Алессия Скарелли ди Фьёрре, и мне было бы приятно видеть ваше почтение к ней. А многозначное слово dolce очень подходит моей синьоре, оно означает и сладостный, и сладкий, и нежный, и мягкий, и легкий и деликатный....
  Шарлотта удовлетворенно кивнула и, наконец, довольно любезно поклонилась Алессии, проговорив с искренним чувством:
  - Синьора, мои поздравления! Вашему выбору можно только позавидовать! Поскольку я всегда говорю то, что думаю, можете мне поверить - рядом с вами лучший мужчина на свете. Думаю, вы это и сами прекрасно понимаете... Да, вы очень красивы, мадам, что тут скажешь... Пожалуй, даже лучше прежней... но совсем другая! Граф умеет выбирать женщин, вы вполне его достойны, мадам. И ваше имя ласкает слух, не то что мое!.. - Шарлотта с некоторой досадой тряхнула головой, потом продолжила, обратившись к графу: - Слава богу, мессир, я очень рада, что вы не один! Надеюсь, теперь вам не придется страдать от того, что ваша жена поступила как...
  Граф сделал ей предостерегающий знак.
  - Знаю, знаю, вы не позволяли дурно отзываться о вашей жене ни единым словом. Но даже теперь, мессир?! Вы этого не позволяете даже после того, что она сделала? Я бы такого не снесла! Кстати, она приходила на вашу могилу и потом заехала к моему отцу узнать все обстоятельства... Но во время ваших похорон нас не было в городе... Когда я узнала о вашей смерти, думала, что просто умру от отчаяния!.. Однако, мессир, меня поразило то, что ваша жена вовсе не была убита горем! Она даже не плакала!..
  - Довольно, Шарлин. Кто с ней был, вы не помните? - быстро спросил граф.
  - Конечно, помню - ее испанский кузен и ее камеристка.
  Алессия пригласила гостью присесть, но та не отходила от графа ни на шаг и держала его за руку. Пришлось ему вместе с ней устроиться на диване, а Алессия села напротив, не говоря ни слова. Шарлотта стала внимательно и беззастенчиво рассматривать графа, будто предмет искусства.
  - Вы немного изменились, мессир, но это вас не портит, - задумчиво проговорила она. - И сильно хромаете... Рана вас еще беспокоит? Надеюсь, всё скоро заживет, и мы с вами станцуем, как тогда, в мае, во время Цветочных Игр! Никогда не забуду этого праздника!..
  Он мягко усмехнулся, качнув головой.
  - Увы, дорогая, теперь танцы не для меня, и это навсегда, привыкайте. Но если бы только это!.. Расскажите лучше, что нового здесь произошло, пока меня не было?
  - Ах, мессир, вы еще спешиваете о новостях! - бурно возмутилась она. - Да я просто не видела этого лета! Оно стало для меня одной сплошной темной ночью! Я только недавно сняла траур и с тела, и со своей души, когда узнала, что вы вернулись!
  - Шарлин, можно обойтись без этих поэтических метафор? - мягко улыбнулся он, однако в его тоне сквозила досада. - Я ценю ваши добрые чувства, дорогая, но пощадите мою пробитую голову, она теперь не способна долго выдерживать такой накал и драматизм. Успокойтесь, прошу вас, теперь всё хорошо. А где ваш муж? Почему он не с вами?
  - Виконт поехал в расположение войск, куда-то на север... Он теперь занимается снабжением армии Виллара.
  - Вы по нему скучаете?
  - Мессир, всем прекрасно известно, что я не испытываю к нему таких нежных чувств, как...
  - Полно, Шарлин. Виконт прекрасный человек и заслуживает вашей любви.
  - Удивляюсь, почему вы всегда так благосклонны к нему? Чем он заслужил вашу симпатию, ума не приложу!
  - Достаточно того, что он вас искренне любит. Цените это, дорогая. А чем занимаетесь вы? Ваша кипучая энергия непременно должна куда-то примениться.
  - После известия о вашей смерти я думала поехать в Париж и открыть там литературный салон, чтобы легче было забыться, легче справиться с моим горем. Но, хвала Небесам, вы вернулись, и теперь...
  - Салон - это прекрасная мысль, дорогая. Игры ума и просвещения весьма интересны и полезны для смягчения нравов. Но почему для этого нужно ехать в Париж?
  - Ну, что здесь за общество, мессир! На весь город найдется, может быть, полдюжины интересных людей! А женщин и того меньше...
  - Тут я с вами бы поспорил, дорогая. Интересных людей здесь немало. Жаль, мои постоянные разъезды не дали мне возможности близко познакомиться со всеми. Какой славный Университет! Философское Общество Фомы Аквинского, Академия Цветочных Игр - одно это драгоценное учреждение чего стоит! Конечно, сейчас Академия Флоралий пришла в упадок, но, думаю, остались еще люди, ценящие поэтическое искусство и желающие сохранить неповторимый окситанский язык. Когда налажу свои дела, непременно как-то поддержу Академию.
  - Почему именно ее?
  - Гуманизация улучшает человеческую природу, - произнес граф, вздохнув немного устало.
  - Что это значит?
  - Красота и поэзия умягчают сердца, дорогая. Они несовместимы с войной, несущей разорение, лишения и смерть, а люди во время войн теряют человеческий облик, звереют. На самом деле все устали от войн. Люди хотят счастья и покоя, им нужна поэзия для выражения чувств, в разных ее проявлениях и в самом широком смысле этого слова. Иначе люди постепенно превращаются в животных, - рассеянный взгляд и чуть утомленный прищур его глаз говорили о том, что его уже тяготит эта беседа. Но Шарлотта весело хлопала в ладоши:
  - Вы меня вдохновили, мессир! Надеюсь, с вашей помощью у меня всё получится! Обещайте, что будете частым гостем моего салона!
  - Если доживу до тех пор, моя дорогая, - с насмешливой грустью ответил он. - Прошу меня извинить, Шарлин, у меня ужасно болит голова. Мое здоровье теперь не то, что прежде. - И он поднялся.
  - Как жаль, мессир... Но теперь я жду вашего ответного визита! Ну, я ухожу, - она оживленно поднялась, взяла его руку и в неудержимом порыве прижала к губам. - Я безумно, просто безумно счастлива, что вы живы, граф! - сияя радостной улыбкой, произнесла она, порывисто обняла его и так же быстро упорхнула, оставив на ковре свои разбросанные перчатки...
  
  *
  ...Промучившись безысходной тоской и сомнениями всё это время, Питер, наконец, принял решение. Оно пришло к нему внезапно, как вспышка, и высветилось во всех деталях. И сразу он обрел своё обычное спокойствие, уверенность и хорошее расположение духа.
  - Алесси, я хочу посетить собственную могилу! - с насмешливой улыбкой заявил он, входя в гостиную, где она сидела с книгой. - Согласись, полюбоваться на собственное надгробие редко кому удавалось. После обеда поеду на кладбище. Ты со мной?
  - Разумеется, Марио! - воскликнула она в ответ, видя, как теперь просветлело его лицо, как засветились искорками глаза и как быстры стали его движения. Но не могла понять, в чем же причина. А он весело говорил:
  - Мне пришла фантазия запечатлеть мою могилу на рисунке. Ты мне поможешь? У тебя отлично получаются строгие и четкие графические линии. А у меня они состоят из отдельных мелких штрихов - неподходящая манера для такого предмета, как надгробие, - смеялся он и уже обнимал ее так пылко, что у Алессии перехватило дух. - Но сначала я хочу искупить то преступное невнимание, которое так дерзко и непростительно себе позволял в последнее время. Алесси, солнышко, ты молча терпела мое дурное настроение, ты всё понимала, моя умница! Прости, я должен был заново пережить всё это... Но теперь пришло время действовать! И начнем с приятного...
  
  ...Граф де Монтель отправился на собственную могилу с известной торжественностью. В его небольшом элегантном экипаже ехали его сестра и его возлюбленная с двумя своими девушками, а он верхом сопровождал карету со своим шотландцем Диком и двумя вооруженными слугами из охраны.
  Пышный город мертвых Терре Кабаде утопал в зелени и осенних цветах. Словоохотливый служитель кладбища, пока провожал их к нужному месту, рассказал якобы "родственнику" покойного, как достойно проходили похороны графа, кто присутствовал из знати, священства и капитула, и кто из них говорил поминальные речи. Они свернули, и служитель, наконец, показал, где расположена могила графа де Монтель.
  В безлюдной кипарисовой аллее между роскошными памятниками со скульптурой и величественными украшениями строгое аттическое надгробие выделялось красивым бело-серым мрамором, и было видно издалека. И возле него стояли две фигуры - какая-то простая женщина в черной накидке с капюшоном и крошечная девочка в шали, завязанной на груди крест-накрест. Граф с удивлением смотрел на них, подходя, и остановился в нескольких шагах.
  Женщина молилась, опустив голову и сложив руки. Малышка стояла радом и развлекалась тем, что ногой двигала по земле жесткий сухой лист магнолии, который издавал жестяное скрежетание. На белой мраморной плите надгробия стоял бронзовый вазон в виде античной вазы, наполненный свежими розами, бордовыми и белыми. Женщина перекрестилась, погладила плиту рукой и медленно повернулась, чтобы уйти. Подняв голову, она увидела графа с его свитой. Несколько мгновений на ее лице сменялись ужас, недоумение и восторг, потом нее ноги подкосились, и она медленно опустилась на колени, закрыв лицо руками.
  - Марсела, посмотри, не нужна ли ей помощь, - тихо произнес Питер. Две горничные подошли и помогли женщине подняться.
  - Мне знакомо ее лицо, Алесси, но не могу вспомнить, откуда...
  - Мессир, то наводнение в начале весны, помните? - сказала Марселина. - Это же Полин и ее ребенок, вы спасли их из реки! А потом она пострадала в ночь, когда на нас напали...
  - Да, вспомнил. Две кошмарные бессонные ночи... Прошло только полгода, а столько всего случилось...
  Наконец Полин обрела дар речи.
  - О, мессир граф, это просто чудо! Вы живы!.. Благодарение Деве Марии! Я молилась о вашей доброй душе... Я только подумала, что такие люди не должный погибать!..
  Ее искренние чувства вполне разделяли стоявшие рядом женщины.
  Питер мягко улыбнулся.
  - Благодарю, Полин, я очень тронут. Такое не часто встретишь... Я вижу, ты сейчас вполне благополучна, твоя дочь здорова, она так подросла...
  - О да, мессир! А я часто вспоминаю, что было тогда у реки... Я не помнила себя, просто обезумела!.. Моя бедная девочка висела у меня на руках, как тряпочка... А вы схватили ее за ножки, словно молочного поросенка, и встряхнули, и сильно ее хлопали, пока у нее изо рта и из носа не потекла вода... И она вдруг запищала, задышала! Я вначале подумала, что вы вздумали ее погубить, бедняжку, так перепугалась... Какая же я была дура!.. А потом сходила с ума от радости... - женщина не могла сдержать слез.
   - Ну, довольно воспоминаний, Полин, - слегка поморщился граф. - Чем ты сейчас занимаешься?
  - Я служу в доме господина де Сен-Жени , королевского прокурора, мессир.
   - Прекрасное место, тебе повезло. Он в этом году избран главой капитула, насколько я помню. Это хороший доход, если прокурор щедр... Я с твоим хозяином немного знаком, он производит впечатление неплохого человека.
  - Жаловаться не приходится, мессир. Но вот если бы вы взяли меня на службу, какое было бы счастье!.. - ее сияющие от радости глаза теперь смотрели умоляюще.
  Граф рассеянно взглянул на нее и на ребенка.
  - Доход королевского прокурора не сравним с моим сейчас. Не думаю, что тебе следует бросать такое хорошее место, Полин.
  Женщина печально опустила голову. Алессия тронула графа за руку и тихо спросила:
  - Марио, почему ты ей отказываешь? По-моему, преданность твоей памяти заслуживает вознаграждения. Может быть, она сможет стать моей камеристкой?..
  - Алесси, мне кажется, Лучетта подойдет больше. Но сейчас не время обсуждать это.
  И он обратился к сестре:
  - Маричелла, спроси, пожалуйста, служителя, не помнить ли он, кто принес на могилу эти розы.
  Служитель кладбища, старательно сметавший засохшие листья с соседней могильной плиты, зорко наблюдал за посетителями в надежде быть еще полезным и немного заработать.
  - О, мессир, конечно, я помню, как не помнить! Каждый раз их приносит очаровательная молодая дама, виконтесса де Роклер.
  - Шарлотта де Келюс? - удивился он.
  - Да, мессир. И еще приходила дама постарше, под густой вуалью. Она принесла большой букет темно-красных роз на тридцатый день поминовения. А потом три дня подряд сюда являлась еще одна дама, только без цветов. Такая красавица, в черных шелках и кружевах, не иначе, как из высшего света! Ее кучер сказал, что она маркиза, но не назвал имени, только упомянул, что она приехала из Парижа... - и служитель с поклоном вернулся к своему занятию, не отходя далеко.
  С долей печальной иронии граф сказал Алессии:
   - Только после смерти понимаешь, кому ты был по-настоящему дорог...
  - Марио... Те дамы, которые приходили... были твоими любовницами?
  - Вероятно, с кем-то когда-то были короткие связи, но и только. Алесси, у меня не было любовницы, как бы странно это ни звучало.
  - Но кто они, ты знаешь?
  - Могу только догадываться.
  - Выходит, все эти женщины тебя любили. Разве это не тешит твое самолюбие? Наверное, такая верность памяти была бы приятна любому.
  Он слегка пожал плечами, казалось бы, с полным равнодушием. Но потом проговорил тихо:
  - Признаться, меня это тяготит, Алесси. И мне их жаль, потому что я знаю, что такое безответная любовь... Дольче, ты нарисуешь мое красивое античное надгробие? - с улыбкой напомнил Питер, уходя от разговора. - На нём не хватает только эпитафии. Видимо, мне самому придется ее придумать, раз уж никто об этом не позаботился! - смеялся он.
  Потом он снова обратился к служителю, но на сей раз граф отвел его в сторону и, облокотившись на постамент какого-то скорбного ангела, начал тихо о чем-то его расспрашивать. Тем временем Алессия взяла у горничной папку с бумагой и делала наброски надгробной аттической плиты и всех украшений могилы.
  *
  В воскресенье они все вместе ехали на мессу в кафедральный собор Сент-Этьен. Граф на этот раз предпочел экипаж и устроился вместе с Алесси, Марией-Селестой и Мартино, которому обещал показать город и послушать маленьких певчих в соборе. Они любовались красновато-розовым городом с пышными многоэтажными особняками, их башнями, арками, готическими окнами и монументальными порталами, а Питер не спеша рассказывал, отодвинув шторку от окна, чтобы мальчику было хорошо видно. Однако обращался граф больше к Алессии:
  - Некоторые считают, что Тулуза славна только поэтическим наследием трубадуров, фиалками, родиной доминиканцев, могилой Фомы Аквинского и своими особенно вкусными жирными утками. Но на самом деле Тулуза поднялась и расцвела в те времена, когда в Европе еще не было известно индиго. Зато окрестности города изобиловали зарослями вайды - так называемой пастели красильщиков. Из нее делали кокань - измельченные листья этого растения скатывали в шар и высушивали. А из кокани, растертой в порошок и смешанной с водой, выходил пигмент синего цвета. Окраска тканей получалась довольно стойкой, но не яркой, как бы припыленной или слегка выгоревшей на солнце. Однако люди очень ценили цветные ткани, а тогда в одежде вообще не было синего цвета! Открытие этой краски стало настоящим золотым дном, ведь ничего подобного и лучшего не было во всей Европе! И Тулуза в те времена стала единственным местом, где производство высококачественных тканей всех оттенков синего и голубого было поставлено на широкую ногу. Кстати, производство было не очень трудоемким. До сих пор есть выражение "pays de cocagne" - "страна кокани", сказочная страна, где текут реки из вина, и можно стать богатым без особых усилий. Что и делали обладатели всех этих роскошных особняков! Чаще всего они нанимали знаменитого на весь Лангедок архитектора и скульптора Николя Башелье. Он-то, в основном, и придал Тулузе такой неповторимый и очаровательный облик...
   Питер задумчиво посмотрел в окно на свой любимый розовый город. Они как раз проезжали по одной из центральных улиц, Дальбад, мимо роскошного отеля Сен-Жан с восхитительной ажурной решеткой и мальтийским крестом на тимпане портала. Питер показал на него своим слушателям:
  - Конечно, не только купцы, но даже Великий магистр ордена госпитальеров Антуан де Поль, уроженец Тулузы, обосновал здесь приорат ордена, вот в этом особняке. Как раз после разгрома тамплиеров их роскошный отель Сен-Жан перешел госпитальерам и был перестроен под нужды ордена. Великий магистр доверил строительство архитектору и главному живописцу города Жан-Пьеру Ривальцу. Тот несколько лет провел в Риме и представил эскизы особняка, явно напоминающего дворец Киджи кардинала Альдобрандини. Тщеславие мальтийских рыцарей было полностью удовлетворено таким образом, их победа и величие восстановлены...
  Мария-Селеста спросила:
  - Пьетро, а почему ты не захотел жить в городе и построить себе подобный особняк?
  - Наверное, потому, что у меня нет тех амбиций и тщеславия, какие были у купцов тулузского Возрождения, - уголки его губы тронула насмешливая улыбка. - Они соревновались между собой в пышности и роскоши. А мне хотелось иметь удобное и красивое загородное поместье с большим садом, где резвилось бы моё многочисленное потомство...
  Внимательно слушавший Мартино, вероятно, не понимал и половины того, о чем говорил граф, но не задавал вопросов, засмотревшись на город. Экипаж медленно двигался по улице, а мальчик во все глаза смотрел в окошко и даже подпрыгивал на месте, с восхищением рассматривая дома.
  - Смотрите, смотрите! На этой двери железная рука! - воскликнул он, показывая на дверной молоток в виде дамской ручки с шаром, украшающий добротную наборную дверь четырехэтажного, с высокой лестничной башней, особняка Пьера Дельфау, торговца пастелью.
  - Если пройти по городу пешком, увидишь еще много забавных и удивительных вещей, Тино. Знаешь, каков девиз этого города? "Всего больше для Тулузы". Да, здесь множество прекрасного, накопленного за века...
  
  ...После мессы множество знакомых прихожан окружили графа со всех сторон так, что его спутникам пришлось посторониться и присесть на скамью в ожидании, пока не закончатся все многочисленные приветствия, вопросы и добропожелания так счастливо избежавшего смети и вернувшегося в мир живых графа.
  В этот же день Питер представил канонику-кантору собора своего Мартино и договорился о его прослушивании на следующей неделе.
  *
  Граф спешил закончить все неотложные дела, как будто готовился к чему-то очень важному. Алессия видела, как он сосредоточен и лихорадочно оживлен, однако полностью погружен в свои мысли и почти не говорит с ней.
  Вечером в спальне, когда он рассеянно поцеловал ее взял книгу, она всё же решилась начать разговор.
  - Марио, я не хочу, чтобы между нами оставалась какая-то недосказанность, милый. Только не подумай, что у меня есть к тебе какие-то претензии - вовсе нет! Я вижу, как ты занят, но... Почему ты не делишься со мной своими заботами? Не допускаешь меня в свои дела? Я могла бы чем-то помочь!..
  - Алесси, наверное, я просто к этому не привык. Может быть, позднее... Дело в том, что теперь мне приходится напрягаться, чтобы удержать в голове простейшие задачи, и эти усилия не оставляют мне резерва для чего-то еще... У меня уже нет прежней лёгкости и четкости в мыслях, даже читать мне приходится чуть ли не под слогам! Не получается как прежде охватить взглядом всё предложение, приходится каждое слово проговаривать чуть ли не вслух, - усмехнулся он. - Я не жалуюсь, дольче, и не требую снисхождения, просто пытаюсь объяснить положение вещей... Знаешь, что я замечаю, Алесси? Меня стали тяготить дела, которые раньше были интересны. Мне стало скучно заниматься всем этим хозяйством. И даже светские разговоры, которые приходится вести, кажутся мне теперь не имеющими никакого смысла. Ты понимаешь, о чем я?
  - Признаться, не совсем... Жаль, что мы теперь не так часто с тобой разговариваем, как когда-то в моей таверне...
  - Алесси, ты не представляешь, как часто я вспоминаю Страмбино! Кажется, это было моё самое счастливое и беззаботное время...
  - Милый, а что тебе мешает сейчас переложить все дела на своих людей? Они раньше как-то же справлялись без тебя! И потом, если ты еще не передумал сделать меня своей женой, мне самой пора приниматься за дела. Я уже осмотрелась, и вижу, что здесь можно улучшить легко и без особых затрат.
  - Алесси, если только это будет тебе в радость. Не хочу, чтобы ты уставала и сбивалась с ног, как тогда, в Страмбино... Ох, совсем вылетело из моей пробитой головы! - неожиданно вспомнил он. - Муниципалитет решил устроить обед в честь моего счастливого "воскресения из мертвых". Подозреваю, что их до некоторой степени мучает совесть в отношении меня. Они так легко позволили себя провести, что это оскорбило их достоинство, и теперь они проводят расследование этого дела. Потом, надеюсь, мне не придётся разбивать себе лоб в преодолении всяких бюрократических препон... Однако речь не об этом, Алесси. Думаю, нужно пригласить моего портного, чтобы обновить наш гардероб. И Маричелла тоже пойдет с нами.
  - Ты хочешь на этот обед взять меня с собой? - удивилась она.
  - Алесси, радость моя, берут вещи, а мы с тобою поедем вместе.
  - Но как это будет выглядеть?
  - Для того и нужен портной, чтобы это выглядело красиво! - смеялся он. - Какой наряд ты себе хочешь?
  - Мне надо подумать... Марио, если ты явишься на официальный обед с любовницей - это не испортит твою репутацию?
  - Боже, какая репутация может быть у воскресшего покойника! Теперь ему можно всё, дорогая, - весело заявил он. - Да, кстати! На этом обеде должен быть член капитула господин Ребутье , торговец тканями, который владеет и их производством. Ты могла бы захватить с собой свои прекрасные эскизы набивок, Алесси.
  - Марито, и ты еще говоришь о своей пробитой голове! - радостно воскликнула она. - Ты же помнишь всё, что надо!
  - А что не надо - не помню. Очень удобно, - заключил он со смехом.
  ...Мария-Селеста нашла Питера на лужайке в саду, где для Дианы были сделаны качели. Он держал на руках своего маленького Анри и наблюдал, как Мартино раскачивает смеющуюся Диану. Жан-Лисенок и его младший брат Франсуа, которому было лет шесть или семь, ждали своей очереди. Юный Жан смотрел на эту забаву с презрительной улыбкой, поскольку считал себя уже взрослым для такого занятия, а младший брат только добавлял ему авторитета, но присутствие здесь графа примиряло его с качелями. Аделина и Каэтана устроились на садовой скамье рядом и вполголоса о чем-то судачили.
  - Пьетро, мне нужно поговорить с тобой о важном, - подходя, решительно произнесла Мария-Сесилия, собравшись с духом.
  - Что случилось, Маричелла? У тебя такой взволнованный вид.
  - Ничего не случилось. Просто мне нужно уехать...
  - Вот как! Почему?
  - Пожалуйста, поговорим наедине, в другом месте. Я хочу сказать тебе что-то важное.
  Питер подозвал Аделину и отдал ей тут же захныкавшего малыша.
  Брат и сестра пошли по аллее вглубь сада.
  - Я не говорила тебе раньше, не могла выбрать время и собраться с духом... Пьетро, я спешу уехать, потому что меня ждет мой возлюбленный!
  Питер остановился и с тревогой посмотрел на сестру.
  - Кажется, ты сейчас говоришь не о своём женихе?
  - Нет, Пьетро, конечно, не о нем. Это отец хотел, чтобы я стала женой Массимо. Но я отношусь к нему как к другу детства, ты же знаешь! Я сейчас говорю о человеке, которого полюбила всем сердцем...
  - Маричелла, давай присядем здесь, и ты мне о нем расскажешь. Кто же он?
  - Профессор Сиенского университета. О, не делай такое испуганное лицо, он совсем не старик! Роберто всего тремя годами старше тебя, и вы даже чем-то похожи... Я от него без ума, Питер. Он удивительный! Блестящий юрист, и так говорит, что можно забыть обо всем на свете!.. Одно время он был наставником взрослых детей покойной сестры нашей настоятельницы, ее дети жили с нами, а Роберто Раньери приходил учить их латыни...
  - Раньери? Он имеет какое-то отношение к графу Раньери д`Арчено?
  - Да. Это его побочный сын...
  - Понятно, - мрачно кивнул Питер и глубоко вздохнул. - Тебе известно, что у графа Раньери четверо законных сыновей, трое из которых вынуждены пойти служить без надежды на наследство. А непризнанных бастардов у него столько, сколько женщин в его обширном имении. И все они будут зарабатывать кусок хлеба своим трудом. Мари, я не сомневаюсь в достоинствах твоего избранника - дурного человека ты бы не полюбила. Но меня беспокоит твое положение в будущем. Мне нужно посмотреть на этого Раньери и познакомиться с ним поближе, если, как я надеюсь, у него серьезные намерения.
  - Конечно, серьезные, Питер! Как ты мог подумать иначе!
  - Ладно, посмотрим... Ох, Мари, ты добавила заботы на мою несчастную голову... Вот что. Мне нужно будет уехать ненадолго, дней на десять, ты дождешься меня или уедешь раньше?
  - Мне хотелось бы уехать прямо сейчас, Пьетро, но мне неловко, мы так давно с тобой не виделись...
  - Что поделать, Мари, у каждого теперь своя жизнь. Вот и моя маленькая сестричка теперь стала совсем большой, - он ласково обнял ее и поцеловал в тёплые волосы...
  
  *
  - Алесси... - Питер опустил глаза и замолчал, будто подбирая подходящие слова. Она с тревогой заглянула ему в лицо.
  - Марио, когда ты вот так опускаешь ресницы и делаешь паузу, у меня просто сердце обрывается. Ты хочешь сказать мне что-то важное и не очень приятное?
  - Наверное, это решение тебя огорчит, моя радость, но... мне нужно поехать в Мадрид. Алесси, да, я хочу увидеть Маргариту. Я понял, что пока своими глазами ее не увижу, не успокоюсь. Знаешь, я окончательно пришел в себя именно после того, как принял это решение. Не сердись, дольче, это ничего не меняет...
  - Но почему ты думаешь, что успокоишься, увидев ее? Может быть, наоборот?
  - Я это знаю. Картины, которые рисует мое воображение, просто ужасны и сводят меня с ума... Мне важно знать, в каком она состоянии, в каком настроении. Достаточно будет одного взгляда, чтобы понять это! Я должен убедиться, что она хотя бы спокойна, если не благополучна...
  - А если нет, что тогда?
  - Тогда посмотрим. По крайней мере, она отдаст мне свидетельство, если оно у нее... Но в любом случае мы расстались безвозвратно, и вернуть ее я не хочу.
  - Марио, я готова всё отдать ради твоего душевного спокойствия, но поехать туда - это безумие! Подумай, как это для тебя опасно. Если тот человек прежде готов был тебя уничтожить, то теперь и подавно!
  - Но ведь он уже добился своего, теперь я для него не помеха. Тем более, уже ничего нельзя изменить.
  - А я рассуждаю так: увидев тебя живым, твоя жена больше не захочет иметь ничего общего со своим новым мужем за этот его чудовищный обман! Он разрушил ее жизнь, лишил детей! Я бы точно сбежала от него в ту же минуту! Знаешь, не могу себе представить, что женщина, любившая тебя, не захочет к тебе вернуться, узнав, что ты жив. А тогда, я уверена, тот человек снова захочет убрать тебя с дороги! Марио, я ужасно этого боюсь...
  - Вот что значит женский взгляд на вещи, - улыбнулся Питер. - Возможно, ты отчасти права в отношении герцога, но Маргарита... Думаю, она не способна на решительные поступки, особенно безумные. В итоге она смирится и будет всё покорно терпеть... По характеру она совсем на тебя не похожа, дольче. Однако раздумывать не о чем, сразу всё станет ясно, как только я ее увижу. А чтобы ты не волновалась, я приму меры предосторожности. Возьму с собой Риккардо и еще пару слуг как телохранителей. Могу даже снова отпустить бороду для маскировки, если ты немного потерпишь мою колючую щетину, - весело добавил он. - А ты за это время окончательно подготовишь планы реконструкции дома.
  - О нет, Марио, я поеду с тобой, - невозмутимо и спокойно сказала Алессия. - Неужели ты думаешь, что я смогу спокойно спать и есть, пока ты сам едешь волку в пасть?
  Питер даже опешил он такого поворота.
  - Алесси... Тебе ехать со мной?.. - с сомнением проговорил он. - Дороги полны бандитов, воров и дезертиров, в Каталонии еще хуже, чем в Пьемонте! Там сейчас ужасная неразбериха, то и дело вспыхивают волнения против Филиппе V... Даме пускаться в такой путь - это неоправданный риск, у меня не будет и минуты покоя в тревоге за тебя. Конечно, в другое время было бы замечательно путешествовать с тобой, но сейчас...
  - Марио, другого времени у нас не будет! Ты же сам говорил, что надо жить каждый день, как последний. Хочу быть с тобой всегда, каждую минуту!.. Кстати, я могу ехать в мужском платье - мне удобнее, и вам будет не так хлопотно, синьор, - лукаво улыбнулась она.
  - Ах, лаццарелла , ты слишком соблазнительна в таком наряде! - рассмеялся он и со вздохом заключил ее в объятия. - Но боюсь, тебе будет тяжело, Алесси. Как ты выдержишь верхом пять дней или больше?
  - Вот и посмотрим, кто из нас выносливее! - смеялась она.
  - Ну, в таком случае поедем западнее, через Арагон, там, кажется, спокойнее, - проговорил он, и его глаза уже заблестели от предвкушения дорожных приключений...
  
  Но поездку пришлось отложить. Предстоящий большой обед в ратуше, устройство Мартино в певческую школу, проводы Марии-Селесты, возвращение падре Якоба, встреча с южанами, давними друзьями графа, приезд корабельного врача Мартьяля и другие дела заставили их немного задержаться. Кроме того, выяснилось, что банковские счета графа оказалось пусты. Маргарита по его завещанию получила всё его состояние, за исключением ценных бумаг и денег на счетах детей. Но казалось, Питера это ничуть не обеспокоило.
  
  *
  Утром Алессия проснулась раньше, чем ее возлюбленный. Впервые в этом доме он спал так спокойно и безмятежно. Она немного полюбовалась им, счастливо улыбаясь, и наскоро оделась так, как когда-то в своей таверне - в простой корсаж и юбку, повязала свой зеленый фартук, высоко подобрала волосы зеленой лентой и спустилась на кухню, чтобы сварить кофе.
  Там она застала только Мадлен и Марселу, болтавших за столом, и двух девушек, чистивших овощи. При ее появлении все они встали и учтиво поклонились ей как хозяйке дома. Алессия одарила девушек лучезарной улыбкой и заявила, что хочет сама отнести графу его кофе, или сварить его, если он еще не готов. Марсела от этих слов взвилась как ужаленная. Это была ее законная привилегия - подавать графу кофе по утрам! А теперь эту привилегию у нее отнимают?!.. Но Марселе пришлось проглотить свою досаду и смириться...
  Молодая синьора поставила серебряный кофейник и две маленькие чашечки на поднос, собрала легкий завтрак из утиного паштета, сыра, бриошей и кисти винограда, и сама отнесла поднос в спальню. Питер еще спал, и она разбудила его пылким поцелуем.
  - Проснись, любовь моя, кофе остывает! - проворковала она.
  С улыбкой и сонным блаженным вздохом он потянулся к ней:
  - Что за чудесное пробуждение, моя радость, - наконец открыв глаза, он увидел ее, свежую, нежно светящуюся счастьем. - О, Алесси... Моя Алесси, как ты восхитительна в этом наряде, - прошептал он восхищённо. - Ты возвращаешь меня в то счастливое время и снова сводишь с ума... Иди ко мне, моя чудесная фея!..
   - Марито, милый, кофе остынет! - смеялась она, чуть его дразня. - Я принесла завтрак сюда, чтобы мы насладились им вместе и спокойно поговорили, иначе, как обычно, за весь день нам этого не удастся!
  - Да, стеллина , холодный кофе - это просто гадость, - поднимаясь, проговорил он с улыбкой, накинул халат и подсел к ней за небольшой столик у окна.
  - Марио, почему ты никогда не завтракаешь в постели, как другие?
  - Мне кажется, постель создана совсем не для этого, дорогая. И потом, любая крошка, случайно попавшая, куда не следует в самый неподходящий момент, может испортить настроение на весь день! - шутливо ответил он.
  - Теперь понятно, - смеялась Алессия, намазывая паштет на кусочек хрустящей булочки. - Да, Марио, ты недавно упоминал необыкновенных тулузских уток. В самом деле, этот паштет просто изумительный! Но что с этими утками? В чем секрет?
  - Я не знаю, дольче. Могу только догадываться.
  Она весело удивилась:
  - О, неужели ты всё-таки чего-то не знаешь?
  - Про уток не знаю ничего, кроме как их разделать и приготовить. Но про тулузских известно, что их одно время даже поставляли к королевскому двору. А Людовик такой гурман, не станет есть что попало, особенно после того ужасного отравления, едва не стоившего ему жизни...
  - Ради бога, только не про это, лучше про уток!.. - со страхом поморщилась она. - Мне любопытно, в чем их секрет.
  - Прости, дорогая, в голове всегда всплывают медицинские аспекты... Скорее всего, секрет местных уток в их корме. Этот благодатный край щедр ко всем, даже к уткам. Их тут чаще всего не откармливают специально, а пускают свободно гулять. Подозреваю, они находят здесь ценную и лакомую еду в местных заводях, что делает потом их мясо особенно нежным и вкусным.
  - Марио, знаешь, почему мне это интересно? Я хочу развести их здесь, у нас. Кур много, а уток и гусей нет совсем. Хочу этим заняться. Тем более, в парке есть два озера. Маленькое для них бы подошло.
  Питер взглянул на нее с веселым одобрением, но и с некоторым удивлением.
  - Правда? Хочешь устроить здесь ферму, как в Страмбино? Алесси, моя очаровательная птичница, делай, что тебе угодно, ты здесь хозяйка. Хозяйка и этого дома, и моего сердца!
  Она тихо рассмеялась от удовольствия.
  - Скажи честно, Марито, ты тоже гурман не хуже короля Луиджи, в этом всё дело!
  - Куда мне до него! Но против домашнего паштета я ничего не имею, это правда... А знаешь, дольче, я только недавно почувствовал настоящий вкус еды. Долгое время для меня всё было безвкусно, как трава... О, Алесси, чуть не забыл: сегодня придет мэтр Рене Фашо, мой портной, принесёт новые ткани, снимет с тебя мерки и будет три часа обсуждать с тобой новые модные фасоны. Ты готова на это испытание? Я - нет!
  - Не беспокойся, Марио, я уже сделала пару набросков для своего туалета. И еще для Мартино и Лучии, они растут, и почти без белья и платья... Надеюсь, это сократит время выбора.
  - Какая ты умница, моя дольче, когда ты успела?
  - Больше того, Марито, я успела нарисовать план первого этажа и того разрушенного крыла... Хотела тебе показать и рассказать, что я придумала там сделать.
  - Отлично, не хочу этого откладывать. Я думаю, мне нужно будет перенести спальню и кабинет на первый этаж, чтобы не терять время и силы на лестницах.
  - Конечно! Я тоже об этом подумала и как раз хотела предложить несколько вариантов, как из того большого зала - приемной для пациентов и твоего медицинского кабинета сделать удобные покои, спальню и рабочий кабинет рядом, как ты любишь. Там же прекрасный отдельный вход из сада! И рядом зал с бассейном и ванной, очень удобно. А разрушенное крыло полностью сделать местом для приюта и приема твоих пациентов...
  - Алесси, отлично придумано! У меня в голове вертелись подобные мысли, но приходилось их откладывать и думать о неотложных делах... Знаешь, в первые дни мне хотелось к дьяволу продать этот особняк, чтобы не мучиться ни воспоминаниями, ни мыслями о ремонте...
  - О, нет, Марио, пожалуйста!.. Я уже влюбилась в этот дом! Всё будет устроено совершенно по-другому, ты забудешь тяжелые моменты! Мне кажется, получится замечательно...
  - Не сомневаюсь, дорогая. Как всегда, ты меня вдохновила, дольче. Я, наконец, покажу тебе свою мастерскую, и для тебя нужно будет удобное место для творчества. Подумаем, где это сделать.
  - Но мы могли бы делить одну мастерскую на двоих, мой милый, если она достаточно просторна. Я обожаю смотреть на тебя, что бы ты ни делал, это отдельное удовольствие...
  - Ты сама решишь, где тебе будет удобнее, Алесси. Мне уже не терпится увидеть твои чертежи. Закончим завтрак и пойдем, - он положил в рот маленький кусочек острого сыра и, жмурясь от удовольствия, отправил туда же черную виноградину. - Это восхитительно!..
  Допив кофе, он взял салфетку.
  - Марито, подожди еще минуту! - она ласково удержала его руку. - Хотела у тебя спросить. Я всё вспоминаю Страмбино... Тогда ты не выпускал из рук гитару, часто пел, и говорил, что это тебе помогает излить переполняющие тебя чувства. А здесь у тебя ни разу не было настроения?..
  - Алесси... даже не знаю. Здесь и раньше я пел очень редко.
  - Но почему? - искренне удивилась она.
  - Как-то не задумывался... А действительно, почему? - он помолчал, погружаясь в воспоминания, потом тихо продолжил: - Как-то утром, после одной восхитительной ночи любви, чтобы не задохнуться от переполнявших меня чувств, я сочинил альбу и спел ее Маргарите. Кажется, ей понравилось, она была даже слегка взволнована, но не сказала мне ни слова. Просто с удовлетворением приняла это как должное. Она вообще была очень сдержана в проявлении своих чувств, и порой это ужасно меня бесило. Думал, слишком строгое монастырское воспитание наложило свой отпечаток. Но теперь всё выглядит иначе... Возможно, я любил ее больше, чем она меня, а может быть, она просто не умела выразить себя, и поэтому казалась холодной и глухой к моим порывам, будто спящая принцесса из сказки... - грустная улыбка чуть тронула его губы. - Я всегда стремился разбить лед ее сдержанности, оживить, разбудить ее, и порой мне это удавалось... - Вдруг он с досадой на себя тряхнул кудрями. - Алесси, я говорю о ней как об умершей! Ужасно...
  - Нет, Марио, ты, наконец, можешь спокойно говорить о ней, и это хорошо! Тебе станет легче, когда ты выговоришься.
  - Ну, мои слезы по ней давно высохли, оставим это... Ты говорила, что я уже не беру в руки гитару. Наверное, сейчас много дел, а тогда, в Страмбино, мне больше нечем было заняться. И потом, в то время я просто сгорал от любви, умирал от желания, и надо было как-то с эти справиться, выплеснуть чувства... Но и покорить тебя я тоже хотел, - улыбнулся он.
  - Вот, Марито, ты сам признался, что больше не сгораешь от страсти! Когда я тебя разбудила, ты даже выбрал кофе, а не меня! Сейчас ты спокоен и порядком охладел, я это вижу, - сказала она с чуть грустной улыбкой. - Никогда не вернуться времена Страмбино!..
  - Кажется, ты желаешь несбыточного, дорогая. Постоянно жить в таком напряжении, как тогда, просто невозможно. Бесконечно сгорать от страсти не способен никто, будь то сам Геракл! - он внимательно взглянул на нее. - Однако к чему этот разговор, дольче? Ты чувствуешь разочарование, неудовлетворённость? Скажи прямо, чего ты хочешь, моя радость? Я исполню любое твое желание.
  Она улыбнулась лукаво, показав свои очаровательные ямочки, наклонилась и что-то прошептала ему на ухо. Он удивился и поднял на нее смеющиеся и восхищенные глаза.
  - Правда? Ты этого хочешь, дольче? И ничего для себя?
  - Это для меня, Мариэлло. Я мечтаю снова услышать то твое дыхание, что сводило меня с ума в Страмбино...
  *
  Как раз в это время на кухне Мадлен, разделывая окорок, рассуждала вслух:
  - Нет, какова чертовка! Повязала фартук, собственными ручками сварила кофе... А сама вся так и светится, что новенький золотой! Ну, конечно, любая будет сиять с таким любовником... Но эта мадам Алессия явно не строит из себя королеву, насмотрелись мы на таких!.. И по глазам видно - добросердечная. Ни придирок, ни косых взглядов, никаких недовольных гримас - вот это славно. Ну, посмотрим, как дальше пойдет... Да, на хороша, ничего не скажешь! Глазки - просто огонь! А кожа, как у младенца попка... А какие руки!.. А то, что под юбкой, думается мне, и того лучше! Не худышка, гладенькая, длинноногая. Я-то думала, ему нравятся только щупленькие малышки... Ох, а эти ее ямочки любого сведут с ума!.. Правда, грудь маловата, это да. Но графу виднее...
  - Тоже мне, нашлась ценительница чужих прелестей! - взорвалась Марсела. - Что ты мне душу травишь! Конечно, я не такая красавица, как она! И никогда я ни на что не рассчитывала! Но теперь граф даже не смотрит в мою сторону! Теперь даже минутку поговорить с ним не могу! Я ни разу ни на что не претендовала, ты сама знаешь! Но просто обидно - я столько лет ему служила преданнее собаки!.. И всего-то утешалась лишь его ласковым словом и минуткой за кофе, а теперь и этого нет!..
  - То, что он больше не забегает выпить кофе и мимоходом потрепать тебя по щечке, так теперь он просто бегать не может! И не взлетает стрелой по лестнице, как бывало раньше - тут ничего не поделаешь. - Мадлен вздохнула. - Но, хоть нога у него и покалечена, всё остальное, слава богу, в порядке. Так что не переживай, подруга, твоя грудь лучше, и графу это отлично известно! Однако на твоем месте я не была бы такой дурочкой и давно бы закрутила с Роблесом! Какой видный парень! Крепкий, горячий, к тому же с головой. Жаклин по нему с ума сходит, а он, хоть и с ней иногда балуется, но только тебя увидит, у него как у молодого жеребца встает. Не будь дурой, Марсела. Думаешь, он вечно тебя будет ждать? Как бы не так!
  - Отстань, Мадлен! Я из-за тебя в третий раз сбиваюсь со счета! Сейчас придет мэтр Фашо, а я никак не могу посчитать, сколько еще заказывать простыней!
  - А что тут считать? Прибавь девять человек, не считая моего среднего. Обычного полотна для слуг, тонкого - для хозяев, на две смены. Ну, и шёлковых... Подруга, вот что хотела тебя спросить. Граф обещал тебе награду, как только приехал. Ты что у него попросишь? Новое платье? Колечко? Или что еще?
  - Да пошла ты к черту! - разозлилась Марсела еще больше. И вдруг она жалобно всхлипнула и залилась неудержимыми слезами...
  
  
  ...В гостиной как будто взорвалась радуга нежных и насыщенных оттенков тканей, которые принесли подмастерья мэтра Фашо. Он сам разложил на столе богато декорированные альбомы с модными новинками. Но все они не отличались яркостью красок. Ныне в моде был скромный и тусклый стиль мадам де Ментенон. Однако мэтр Фашо хорошо знал вкусы графа, и доставил, несомненно, самое лучшее.
  В этот раз Питер не проявлял особого интереса к выбору тканей, предоставив это своей даме, ее камеристке и старшей горничной, отвечающей за платье слуг. Он выбрал себе только темно-зеленый бархат, брокателль цвета молодой листвы, белый тонкий шелк, батист для белья и нежные брюссельские кружева, отдав им предпочтение перед брабантскими.
  Мэтр Фашо был немало удивлен тем, что госпожа разбирается в тканях не хуже, чем он сам, и точно знает, что ей нужно, а не перебирает образцы часами, отвергая то одно, то другое, не зная, на чем остановиться. Тем не менее, выбирать приходилось для многих, и времени ушло достаточно.
  Питер в это время читал свою почту, однако успел заметить несчастный вид и заплаканные глаза Марселы, и у него болезненно сжалось сердце. Он всё понимал, но, чертыхаясь про себя, подумал, что ни за какие сокровища не станет с ней объясняться.
  После того, как портной с подмастерьями ушел, довольный обилием заказов, Алессия присела в кресло в его кабинете, когда они остались одни. Питер с нежной улыбкой поднял на нее глаза:
  - Ты довольна, Алесси? Тебе понравились ткани?
  - Да, они превосходны! И мэтр знает в них толк. Не сомневаюсь, что и работа будет хороша. У него потрясающие образцы.
  - Покажешь мне, какие цвета ты выбрала? Я хочу подобрать достойные украшения под твой туалет. Или ты хочешь сделать это сама?
  - Честно говоря, я никогда не носила дорогих украшений, Марио, и не очень хорошо в них разбираюсь. Да и не особенно ими интересовалась...
  - Кажется, тебя вообще не очень увлекают дамские наряды, дольче? Это удивительно. Ты единственная из знакомых мне женщин, кто так равнодушно говорит об этом.
  - Ну, может быть, я не совсем равнодушна к нарядам, просто спокойно к ним отношусь, милый. Примерно как ты к деньгам - спокойно, разумно и сдержано. В итоге деньги служат тебе, а не ты им! Для меня тоже это сначала было удивительно. Ох, когда я узнала, что твои счета пусты, я похолодела от страха, а ты как будто пропустил это мимо ушей...
  - Ну, я же знал заранее, Алесси, сам подписал завещание. Конечно, не предполагал, что это случится так скоро... Но всё можно восстановить, дольче, это только вопрос времени. Безусловно, ты была напугана разорением твоей семьи, поэтому так болезненно относишься к денежным вопросам. Бедность нам не грозит, не волнуйся. Рудник приносит хоть и небольшой, но вполне ощутимый доход. А скоро восстановим и производство духов. В крайнем, критическом случае я продам часть акций Голландской Ост-Индской компании - а это 400 флоринов за штуку!.. Однако не будем отвлекаться, дольче. Я приглашу моего ювелира, чтобы ты выбрала себе украшения по вкусу. Надо же восстановить и подтвердить мой статус в городском собрании! - слегка насмешливо сказал он.
  - Марио, если это нужно для официального обеда и твоего статуса, поступай, как хочешь. Но я бы прекрасно прожила и без украшений. Милый, сейчас мне волнует другое... Не хотелось обременять тебя этим, однако меня очень беспокоит эта камеристка, Марсела. Она уже не первый раз ходит заплаканная. Я сразу поняла, что она в тебя влюблена и ревнует. Но что с этим делать? Я не хочу с первых же шагов стать ее врагом!
  Питер болезненно поморщился:
  - Алесси, воспринимай это как погоду. Меня ужасно тяготят, но и порядком бесят все эти дамские ажитации - будь то Марсела или Шарлотта - это только их сердечные волнения, предмет их воображения. Кто же виноват, что этим предметом стал я? Мне ничего этого не нужно, поверь, и тебя это никак не должно беспокоить. Я хочу только одного - мира и покоя с моей Алесси!
  - Да, но... ты способен всё уладить одним только словом!
  - Не думаю, что в этом случае могу что-то изменить. Как быть с Марселой... Не ссорится же с ней из-за этого, в самом деле! Я к ней привязан, она много лет нам преданно служила, и в этот раз позаботилась о моих детях. До какой-то степени я чувствую себя перед ней в долгу.
  - Но ведь она за свою преданную службу получала вознаграждение, не так ли? Этого не достаточно? Почему тебе кажется, что ты ей что-то должен?
  - В свое время я ее слишком приблизил, она стала не просто служанкой, скорее другом. Нет, я ничего себе с ней не позволял, но оказывал внимание. Наверное, это было моей ошибкой. Марсела мне симпатична и дорога, но и только. Возможно, она надеялась на большее...
  - Однако если она до сих пор не требовала от тебя большего, то я не вижу, почему бы не оставить всё, как было? Думаю, если вести себя с ней, как прежде, она будет довольна, как прежде?
  - Ладно, посмотрим. Надеюсь, у нее будет время успокоиться, когда мы уедем.
  
  *
  Обед в ратуше, называемой в Тулузе капитулом, явился событием в неспешной и размеренной жизни горожан. Конечно, члены муниципалитета хотели как-то загладить свою оплошность и некоторым образом компенсировать графу де Монтель его поспешные проводы в мир иной. В то же время для всех это было поводом развлечься и приятно провести время за беседой со значительными и уважаемыми людьми. Дамы там обменивались новостями городской жизни, обсуждали свои благотворительные начинания в помощь церковному приюту и госпиталю, и придирчиво рассматривали туалеты друг друга, а мужчины рассуждали о политике, войне и прочих насущных делах.
  Торжественная вначале, обстановка постепенно перетекла в более уютную и почти домашнюю, чему способствовало отличное вино, на которое устроители не поскупились. Как раз в такое время заключались самые выгодные и крупные сделки и решались самые сложные городские дела.
  Общительная и дружелюбная синьора Скарелли ди Фьерре произвела неизгладимое впечатление как на мужскую половину общества, так и на женскую. Дамы были весьма заинтересованы оригинальными и совершенно новыми деталями ее изумрудно-зеленого туалета, так удачно сочетающегося с оттенком ее блестящих каштановых волос, лишь чуть припорошенных серебристой пудрой в угоду моде, а изысканные изумруды у нее в ушах и на шейке казались еще прекраснее от такого дивного соседства... Не осталось незамеченным, какие восхищенные взгляды граф то и дело бросал на свою юную возлюбленную, и многие в этот день ему крепко позавидовали... Но кроме чудного обаяния синьоры Алессии Скарелли, мужчин больше всего поразил ее ум, деловая хватка и немалое знание предмета. Она с очаровательной улыбкой обсуждала проблемы производства и набивки тканей с ошеломлёнными промышленникам и торговцам, которые краснели и смущались от ее нежной красоты и чарующего голоса, волнующего их до глубины души и отвлекающего от деловых вопросов... Однако тем скорее она нашла подход к строптивому и важному Жан-Батисту Ребутье, торговцу тканями и промышленнику, члену капитула, который сразу понял всю выгоду сотрудничества с этой необычной дамой, как только увидел альбом с эскизами ее оригинальных тканевых набивок. Из-за войны и блокады портов новые виды трафаретов для набивок достать было практически невозможно...
  
  ...Вернувшись домой в прекрасном расположении духа, Питер незамедлительно пригласил в библиотеку Алессию, секретаря Жана и своего друга судового врача Мартьяля.
  Затем он подошел к высокому окну, нажал там какой-то выступ, и в простенке открылась неприметная дверца, скрытая драпировкой. Из этого тайника граф достал толстую кожаную папку с бумагами и отдал ее Жану. Тот положил ее на стол и открыл. В папке находилась рукопись, написанная по-латыни.
  - Друзья мои, кто из вас возьмет на себя труд и погрузится в дебри этого творения? - спросил Питер, смеющимися глазами оглядывая их лица. - Здесь мои отчеты о марсельских опытах по действию того вещества, которое в свое время исследовали Луллий, Парацельс и лорд Роберт Бойль. Записи почти готовы к публикации, но в свое время я их бросил, не завершив. Теперь я хочу это сделать, однако мне вряд ли удастся переписать их набело, - моя рука мне этого не позволяет. Конечно, еще осталось много вопросов, и я думаю продолжить эту работу в одном из госпиталей, когда вернусь из Мадрида. Но сейчас эту часть можно публиковать, если кто-то разборчиво и внятно это перепишет.
  - Разумеется, капитан, я возьмусь, не бросать же все наши труды! Но что тебя сподвигло, наконец, продолжить свои опыты? - с довольной усмешкой спросил Мартьяль, удобно устроившись на мягком диване. - Тогда в Марселе я изо дня в день всё аккуратно записывал, а потом уж и не надеялся, что ты когда-нибудь к этому вернешься!
  - На самом деле я думал к этому вернуться с тех пор, как сюда приехал, однако надо было разобраться с делами. А сегодня на обеде я сидел рядом с мэтром Бриссаром, доктором семьи Келюсов. Он вкрадчиво спросил меня, правда ли, что прошлой осенью в Марселе я чуть ли не с помощью колдовства усыплял своих пациентов, и потом они чудесным образом исцелялись. Я никак не смог удержался от смеха! Тогда к нашему разговору присоединился профессор медицинского факультета доктор Пьер Ширак . Кстати, он в качестве полкового врача был в Пьемонте, недавно вернулся с театра военных действий. Там ему посчастливилось оказать помощь самому командующему, герцогу Орлеанскому! Как говорят, тот повредил кисть руки, неудачно соскочив с лошади. Господину Шираку удалось быстро излечить ему руку, после того он стал весьма популярен и, похоже, скоро переедет в Париж! Теперь все повторяют его знаменитую фразу: "Исцеление одного дворянина создаёт большую популярность, чем годы, потраченные на то, чтобы принести облегчение низшим слоям общества", - с веселой усмешкой процитировал Питер. - Так вот, в свое время доктор Ширак тоже проявлял интерес к моим опытам с этим анальгезирующим веществом и слышал о моих марсельских экспериментах. Оба они настоятельно просили предоставить им более подробные сведения, если это не моя велика тайна - вроде той, на которой заработал состояние доктор Кокберн , - с долей иронии заметил Питер. - Но у меня нет никаких секретов, и, поскольку эти почтенные доктора считаются здесь людьми передовых взглядов, я вкратце изложил им суть, но сам подумал, что теория ничего не можешь объяснить без наглядных опытов. Кажется, пришло время этим заняться. Но начнем с публикации первой части. Когда будет готово, Жан договорится с типографией Полиньяка, а потом мы с доктором продолжим.
  - Но когда? Ты ведь уезжаешь, - недовольно пожал плечами Мартьяль.
  - Это ненадолго. Ты не успеешь соскучиться, дружище, тем более, твоя голова будет забита латынью, - Питер шутливо показал на толстую кожаную папку. - А потом тебе придётся подобрать раненых для наших экспериментов. Ты неоценимый помощник, Себастьян, я возьму тебя в соавторы, поскольку никто лучше тебя не умеет удерживать на столе моих "подопытных кроликов", когда они начинают буйствовать под действием этого вещества, - с немного циничной иронией проговорил Питер. - Конечно же, ни одна сиделка-монахиня с этим не справится! - Но если говорить серьезно, Мартьяль, у меня есть мысли, как попытаться снять эти побочные эффекты возбуждения, саливации и прочего... Так что впереди у нас много интересного, друг мой. И когда начнется война за Тулон, - а она непременно начнется! - нам с тобой еще прибавится работы...
  Алессия слушала с живым интересом и горящими глазами.
  - Марио, а откуда берется это чудесное вещество, о котором ты говоришь? И какое оно на вид?
  - Это прозрачная летучая жидкость с едким запахом, и ее ни с чем невозможно спутать! Она получается при перегонке смеси спирта и серной кислоты. Еще век назад этот простой способ описал Корд, немецкий аптекарь и ботаник, известный своим потрясающим трудом о лекарственных растениях. Но Корд не подозревал об анальгезирующих свойствах при вдыхании паров этой жидкости. Он добавлял ее в спиртовые растирки вместе с разными эфирными маслами, что хорошо помогает при болях в суставах и мышцах. Мои люди научились получать это вещество, однако оно быстро улетучивается и на свету теряет свои свойства, а случается, иногда и взрывается. Так что его лучше готовить quantum satis. Но если нужно будет использовать его в полевых условиях, то хранить непременно в небольших герметичных и темных сосудах. Надеюсь, мне доведётся попробовать его в море.
  - Я хочу прочесть твой труд об этих экспериментах и всё посмотреть самой, мне это очень любопытно! Марио, ты посвятишь меня в свои опыты?
  Мартьяль снисходительно ухмыльнулся, а граф, слегка поморщившись, с сомнением покачал головой:
  - Вряд ли это тебе понравится, дольче... Гораздо приятнее заниматься духами.
  
  Глава одиннадцатая
  
  ...Низкий удар колокола на колокольне церкви Сан-Хинес де Арль спугнул стайку голубей с соседней крыши. На фоне серого неба с накрапывающим дождем красновато-золотистый фасад церкви, украшенный прямоугольными мозаиками из крупных камней, выглядел нарядно и празднично. Эта церковь была, пожалуй, самой старой и почитаемой в городе, и не только потому, что туда в свое время пешком ходила сама королева. Расположение её было самым выигрышным - в двух шагах от площади Пуэрта дель Соль, а с улицы Ареналь, где она стояла, было рукой подать до королевского дворца. Придворные, вельможи и гранды посещали Сан-Хинес часто и устраивали свои венчания и крестины непременно там. Это собирало толпы охотников подобных зрелищ. Кому же было не любопытно поглазеть на всю эту пышную благочестивую знать!
  Напротив Сан-Хинес, наискосок через улицу расположилась двухэтажная вента, увитая плющом, с красивыми фонарями и коваными балконами, которые дорого сдавались хозяином во время церковных шествий на праздники. Ее посетителями были и те, кто мог себе позволить кусок мяса на обед и те, кто довольствовался лишь миской тушеных бобов. Добропорядочные горожане заходили туда пропустить стаканчик не какого-нибудь кислого пойла, а доброго старого вина из Риохи и Галиси.
  Всегда многолюдная улица Ареналь расширялась перед церковью и вновь немного сужалась там, где находилась таверна. У ее дверей под навесом сбоку хозяин поставил большую бочку, игравшую роль стола, а вокруг нее - несколько бочонков в виде стульев. Сейчас там за бутылкой расположилась компания из трех крепких парней, по виду бывших солдат, и юного дворянина в треугольной шляпе и бархатном плаще, перекинутом через плечо. Чуть поодаль на перевернутом бочонке сидел чернобородый нищий кантадор и негромко наигрывал на гитаре. Он был в поношенном плаще и старой выцветшей шляпе, надетой поверх платка, низко повязанного на лоб, как обычно носят погонщики мулов, чтобы защитить голову от пыли. Время от времени музыкант поднимал глаза и рассеянно бросал взгляд на прохожих из-под полей своей шляпы...
  Прежде чем занять эту стратегическую позицию, Питер со своими людьми потратил время на то, чтобы в этом заведении к нему немного привыкли, и он не привлекал к себе особого внимания. Кроме того, он о чем-то тихо переговорил с хозяином и выложил на стойку два золотых дублона, которые удивленный такой щедростью хозяин тут же накрыл своей широкой ладонью...
  Сняв комнаты на втором этаже, граф переоделся в старые обноски и занял свою позицию недалеко от входа. Оттуда как на ладони был виден церковный портал со статуей святого Хинезиуса в нише наверху, ведущая к нему лестница и улица с подходами к церкви. Граф отлично знал, где находится дом герцога Медина Коэли, и какую церковь он постоянно посещает - приход Сан-Хинес де Арль.
  Цель Питера была проста: увидеть Маргариту по дороге в церковь и остаться пока незамеченным герцогом, который, вероятно, будет недоволен его возвращением с того света и может ему помешать. Однако всё же как-то придется вести с ним переговоры, но как - это покажет будущее. Сейчас Питер ни в коем случае не хотел своим появлением испугать Маргариту, но его тянуло взглянуть ей в глаза, почувствовать ее настроение, спокойно поговорить.
  Его слуги и Алессия под видом юноши ожидали рядом, развлекаясь тем, что потягивали вино и разглядывали прохожих.
  Колокол звонил к мессе. Толпа прихожан двигалась чинно и никуда не торопилась. Но вот в конце улицы показалась более значительная процессия: четверо слуг впереди расчищали дорогу, за ними следовали две богато одетые важные дамы в расшитых черных мантильях, а позади их служанки. На некотором расстоянии за ними степенно шествовали два гранда в черном. Один из них был сам дон Алонсо, герцог Медина Коэли, изрядно располневший и обрюзгший, а второй, помоложе - кузен Маргариты, Родриго де Гамба. Замыкали это шествие четверо слуг в пышных ливреях. Торжественная процессия приближалась, и Питер знаком показал Алессии: это они! Сам он взглядом искал Маргариту, но не сразу ее увидел...
  Алессия с трепетом ожидала и очень хотела воочию взглянуть на ту удивительной красоты женщину пленительного и возвышенного облика, нежно смотревшую на нее с портрета - его великую и горькую любовь... Она искала глазами - и не находила ее!
  Процессия приблизилась настолько, что дамы почти поравнялись с ними. И тут Алессия ее увидела! Но не узнала, а скорее угадала. Мимо неё чинно шла пышная сеньора небольшого роста, чертами напоминавшая даму с портрета. Одета она была с претенциозной роскошью, но без тени изящества. Дама гордо приподнимала подбородок и брови, снисходительно отвечая, когда ей кланялись те, кто приветствовал ее высокопоставленного мужа. Та Маргарита, которую она видела на портрете, не имела ничего общего с этой важной дамой, исполненной тихого тщеславия, сквозившего в каждом ее движении. Ничто в ней не напоминало о той хрупкой юной женщине с утонченными и одухотворенными чертами нежного лица. Эта величественная сеньора чуть улыбалась, вполне довольная собой, обсуждая что-то со своей пожилой спутницей, и при этом уголки ее губ чуть опускались вниз и поджимались, придавая лицу высокомерное и какое-то презрительно-желчное выражение...
  И вдруг Алессия поняла, что портрет, который она видела - просто его творение, его представление о своей обожаемой и превозносимой возлюбленной! Питер вольно или невольно наделил её теми достоинствами и чертами, которыми обладал он сам...
  Алессия перевела взгляд на графа, застывшего на месте. Он тоже смотрел на Маргариту, и было видно, до какой степени он потрясен...
  
  ...Пока в церкви шла месса, Питер не произнёс ни слова. Опустив голову, он машинально перебирал струны, наигрывая тихую мелодию и о чем-то раздумывая. Алессия в полной растерянности беспокойно на него посматривала.
  Когда снова размеренно ударил колокол, из дверей Сан-Хинес выплеснулся поток прихожан и растекся по улице в обе стороны. Граф поднял голову и выпрямился, пристально всматриваясь в толпу. Он хотел увидеть ее еще раз.
  Скоро людской поток схлынул, и он заметил выходивших в числе последних Маргариту и ее тетушку в окружении служанок. Неспешно беседуя, дамы спустились и медленно пошли по улице, а герцог задержался у входа, занятый разговором со священником и какими-то знакомыми дворянами. Его свита ожидала поодаль.
  Питер чуть надвинул свою шляпу поглубже, и, как ни в чем не бывало, продолжил наигрывать какой-то минорный мотив, но теперь уже гораздо звучнее и громче, чем прежде. Он продолжал краем глаза следить за знатными дамами в роскошных мантильях. Когда те уже почти поравнялись с дверями венты, он запел. Негромко, будто про себя, но вполне отчетливо, и так непринужденно и свободно, как будто освободился от какой-то гнетущей тяжести. Он пел о странствиях одинокого паладина в чужих землях, о потерянной любви и долгой разлуке...
  Вокруг стали собираться люди. А та дама, за которой он так пристально следил из-под полей своей шляпы, вдруг замерла на месте. Ее черные глаза расширились и наполнились ужасом. Она смотрела прямо перед собой остановившимся взглядом и, казалось, не имела сил пошевелиться. Маргарита, несомненно, узнала этот бархатистый низкий голос - такой волнующий, безмятежный и печальный... и такой знакомый!
   С минуту герцогиня стояла неподвижно, не отвечая тетушке, взявшей ее под локоть и что-то говорившей. Потом она медленно повернула голову, чтобы посмотреть на нищего кантадора. И встретила знакомый нежный взгляд его смеющихся красивых глаз из-под полей старой шляпы. Кудрявая бородка и нищенская одежда могли бы обмануть кого угодно, но такой высокий рост и эти глаза!.. Их никуда не спрячешь, как и голос, и они не оставляли никаких сомнений.
  За несколько мгновений на лице герцогини промелькнули изумление, ужас, смятение, отчаяние, сомнение и колебание, но скоро она отвела глаза, гордо выпрямилась, с достоинством приподняла голову и спрятала внутри себя все эти нахлынувшие чувства. На ее лице застыла маска безучастного холодного спокойствия. Она степенно прошествовала дальше в сопровождении нагнавшего ее герцога и всей его свиты.
  
  ...Питер и Алессия обедали за столом у окна венты. Он залпом выпил бокал вина, как будто его долго мучила жажда, и некоторое время отрешенно молчал. Алессия терпеливо ждала и наблюдала, как исчезают с его лица последние следы потрясения и смятения, постепенно сменяясь печальным раздумьем.
  Рассеянно глядя на улицу, Питер, наконец, проговорил сравнительно спокойно, но не мог скрыть свою боль.
  - Она, без сомнения, меня узнала. Но почему не подошла? Хоть на минуту!.. Чёрт возьми, в ее глазах можно было прочесть всё, но ни тени радости от того, что я не покойник! Что уж говорить о более нежных чувствах... Знаешь, Алесси, я увидел совсем другого человека. Возможно, каких-то ее черт я раньше просто не замечал, ослепленный любовью и желанием... Вероятно, сейчас я посмотрел на нее другими глазами. Но так измениться за сравнительно короткое время!.. Удивительно. Хотя, конечно, ее глаза отчасти выдавали пережитое, и они в какой-то мере примирили меня с настоящим, но они чужие... Однако то, что потрясло меня больше всего, что я увидел во всем её облике - это какое-то бесхитростное и простодушное самодовольство и тщеславие. Как же это покоробило меня, Алесси, и как задело!.. Такое чувство, будто совершенное и одухотворенное творение античного мастера изуродовали и унизили, обрядив его в роскошные одежды и богатые украшения... В подобных случаях мой боцман говорил: "Как будто простак нашел дублон и надулся от гордости: какой я ловкий, умный и хитрый, стал богачом за просто так!" Пожалуй, единственное, что вызывает во мне стойкое отвращение - это тщеславие и самодовольство. Они явные маркеры духовной деградации. Никогда бы не подумал, что это внешне так заметно! И как же мне это больно видеть, Алесси... Но довольно! Это только мои внутренние реакции и терзания, и я уже достаточно потратил на это сил. Вижу, что Маргарита благополучна и довольна - это всё, что я хотел увидеть. Теперь нужно поговорить с герцогом, чтобы окончательно уладить это дело.
  - Марио, ты сошел с ума! Зачем тебе так рисковать? Пошли к нему адвокатов.
  - Но в чем риск? Я хочу лично расставить все точки над i и потом жить спокойно. Мне от них ничего не нужно, кроме бумаги, подтверждающей мою смерть. Я хочу исполнить все формальности и забыть об этом, - он снова взялся за гитару. - Ну, а теперь мы развеемся и развлечёмся, моя Алесси...
  За это время дождь усилился, в таверне собралось довольно много публики, и все были рады послушать песни этого странного кантадора. Он пел с тонким чувством какой-то горьковатой и прозрачной печали:
  
  Недавно они были зелёными, эти листья,
  А теперь они похожи на потерянные мечты...
  А теперь они пожелтели, как давние воспоминания.
  Они уносятся ветром и больше никогда не вернутся...
  
  Любовь моя, как это грустно,
  Когда уходит чувство...
  
  Оно растаяло, как белое облако в синеве небес,
  Отцвело, как благоухающий апрельский сад,
  И печальная осень плачет по ушедшей любви...
  Печальная осень плачет, но мои слезы уже высохли, дольче...
  
  Любовь моя, как это грустно,
  Когда уходит чувство...
  
  Исчезали и таяли последние переливы струн, подобно прозрачным каплям дождя на стекле... Чуть успел затихнуть последний звук, как к Питеру протиснулся какой-то щуплый малый, сунул ему в руку небольшую записку и уже хотел было проскользнуть обратно, но граф успел ухватить его за плечо твердой рукой.
  - Постой-то приятель! Куда ты спешишь? Разве тебе не велено дождаться ответа?
  Паренек помотал головой и хотел вырваться, но Питер дал ему мелкую монетку и сказал:
  - Получишь еще, если не будешь убегать, - и развернул записку. Посмотрев на подпись, он разочарованно вздохнул - послание было от ее тетушки, доньи Хуаны, которая писала: "Сеньор, вы в большой опасности, бегите немедленно, если не хотите вернуться в преисподнюю, откуда вы так счастливо возвратились"
  Питер что-то прошептал посланцу на ухо, дал еще монетку и отпустил.
  
  На следующее утро граф преобразился, переодевшись в свою обычную одежду и посетив цирюльника на соседней улице. Алессия смотрела на него с нежной улыбкой.
  - Куда же теперь, мой дорогой сеньор?
  - На мессу, дольче. Я хочу встретиться с герцогом Медина Коэли в церкви, в сантуарио, чтобы у него не было возможности приказать меня сцапать.
  - Может быль, лучше написать ему? Или ей... Хорошо бы избежать скандала!
  - Терпеть не могу скандалов, Алесси, они ничего не решают. Хотя в моем случае скандал был бы оправдан, если б моей целью было привлечь внимание к этому делу и получить мою жену обратно. Но нет, я хочу не этого. Можно уладить дело мирно, если герцог того пожелает. Однако неизвестно, что придет в голову этому безумцу... Если бы ты осталась здесь, дольче, мне было бы спокойнее.
  - О, нет, Марио, я пойду с тобой! Ради чего же я сюда ехала? Ну, просто буду поблизости...
  
  ...Питер встретил герцога Медина Коэли на ступенях лестницы, ведущей ко входу в Сан-Хинес. Две сопровождавшие дона Алонсо дамы в черных мантильях замедлили шаги и задержались поодаль под сводами церковной галереи. Граф остановился тремя ступенями ниже, чтобы быть почти вровень с низкорослым грандом и смотреть ему в глаза. Герцог, замерев на верхней площадке, тяжело и мрачно смотрел на него чуть сверху. В глубине его черных как маслины глаз таился какой-то суеверный страх и смятение, но достоинство не позволяло ему показать слабость, и он постарался держаться небрежно и надменно. Однако его оливковое лицо было бледно, а угол рта и щека непроизвольно подергивались. Медина Коэли произнес хрипловато и как-то бесцветно:
  - Проклятье, ты опять выбрался из преисподней, исчадие сатаны... В который уже раз!..
  - Вы как всегда любезны, дон Алонсо! Но даже исчадье предпочитает обращение на "вы", -насмешливо заметил Питер и поклонился, как подобает воспитанному человеку. - Поздравляю с удачной женитьбой, сеньор! Вы так давно об этом мечтали! Однако столь гнусно обмануть несчастную женщину может только такой высокородный дворянин, как герцог Медина Коэли! Вы победили, сеньор, наслаждайтесь! Надеюсь, вам удаётся удовлетворить все прихоти и пожелания моей жены? - с оскорбительной иронией поинтересовался Питер. Его издевательский тон мог вывеси из себя даже ангела.
  - Ваша дерзость не имеет границ! - процедил герцог сквозь зубы, вскипая от гнева. Он хотел сказать еще что-то, но осёкся. Что-то сдерживало его от явного проявления гнева. Овладев собой, он сказал: - Если вы надеетесь на покровительство ваших дьявольских сущностей, которым служите, то нет, не надейтесь! Это святое место оградит нас от вашей пагубы! - и он жестом указал на крест на куполе капеллы.
  Питер удивленно приподнял брови.
  - О чем вы? Какие сущности? Очевидно, вы бредите, сеньор. Однако не будем отвлекаться на глупости. Хочу сказать вам пару слов по поводу известного нам дела. Я не намерен предъявлять никаких претензий - избави меня бог хоть как-то касаться ваших грязных махинаций! Тем более, по большому счёту я остался в выигрыше. Чтобы считать этот инцидент исчерпанным, я должен получить документ, подтверждающий мою смерть. Скорее всего, он поддельный, но, тем не менее, всё должно быть исполнено по закону. Конечно, я мог бы легко обойтись и без него, это простая формальность, однако хочу иметь у себя этот символ человеческой низости. Ваше глубокое и болезненное чувство к моей жене, разумеется, вас не оправдывает, но это единственное, что меня до сих пор удерживало от более решительных действий, - увы, я сентиментален, дорогой герцог! Так вот, получив этот документ, я исчезну отсюда, причем, с большим удовольствием! Если сегодня его доставят в ту венту напротив, вы меня больше никогда не увидите до конца ваших дней.
  Некоторое время герцог молчал, пристально и тяжело разглядывая его со скрытым удивлением, вероятно, его наивности, потом ответил сухо:
  - Если вы навсегда избавите меня от своего присутствия, граф, я готов отдать вам эту бумагу. Но какие гарантии?..
  - Какие гарантии, кроме моего слова, вам еще нужны? Или вы сомневаетесь в моей чести? - всё так же насмешливо изумился граф, но его глаза опасно блеснули.
  - Хорошо... Сегодня вы получите эту бумагу. Но мои люди проследят, чтобы вы тут же покинули город!
  - Непременно, сеньор, - весело ответил Питер. - Вашей чести я, разумеется, тоже могу полностью доверять, как и все мои дьявольские сущности! - со смехом добавил он, думая слегка припугнуть суеверного дона Алонсо. Герцог бросил на него странный взгляд, в котором сквозил мистический страх, и поспешно скрылся под церковными сводами, явно чего-то опасаясь. Слышавшие все это дамы в черных мантильях молча проследовали за ним.
  
  ...День клонился к вечеру, и граф становился всё мрачнее. В ожидании он коротал время с гитарой, по-прежнему сидя на перевернутом бочонке. Рядом с ним Алессия в мужском костюме с грустью наблюдала за своим Марио, а поодаль за столом из перевернутой бочки трое его слуг лениво перекидывались в карты. К ним подошел какой-то оборванный пьяница с одним слепым полуприкрытым глазом и что-то стал говорить им громким шепотом, то и дело оглядываясь и прикладывая грязный палец к губам. Через некоторое время парни бросили карты и стали внимательно его слушать, а потом один из них подошел к графу и тихо сказал:
   - Сеньор, вам стоит самому взглянуть на это!
  - На что, Марко?
  - То, что показал нам этот человек. Карта и место...
  -...Где зарыты пиратские сокровища? - усмехнулся Питер.
  - Примерно так, сеньор! И, похоже, это не выдумки!
  - О, ради бога, - поморщился граф. - Ты же не ребенок, чтобы верить каждому проходимцу, торгующему картами сокровищ! Накормите его, дайте выпить, и он отстанет.
  Но после того как оборванный пьянчуга поел и выпил, нетвердой поступью он подошел к графу и, оглядевшись по сторонам, сказал:
  - Хоть вы и не верите, сеньор, а вам я открою всю правду!.. Никто не хочет купить мою секретную карту, потому как цена слишком высока! А почему она так высока? Да потому что она настоящая! Я сам был тому свидетелем!.. Как видно, вы человек с деньгами... к тому же, с доброй душой, раз велели меня накормить... За это я вам немного скину от настоящей цены!..
  - Приятель, меня не интересует твой товар. Если у тебя нет денег на ночлег и выпивку - вот, держи. И больше не докучай нам.
  - Марио, почему бы тебе его не выслушать? - тихо спросила Алессия, с состраданием глядя на этого жалкого пьянчугу. - Мне было бы интересно послушать его историю.
  - Как угодно, дольче, - пожал плечами граф и небрежно взглянул на несчастного торговца сокровищами. - Покажи-ка, что там у тебя.
  Тот с живостью достал из-за пазухи маленький тряпичный сверток и трясущимися руками стал его разворачивать, стараясь заслониться от посетителей. Граф брезгливо взял у него этот грязный лоскут и расправил у себя на колене. Так называемая карта представляла собой полотняный обрывок с коричневыми чернильными контурами некоей местности, какими-то значками и буквами. Одноглазый пьяница шепотом сказал:
  - Сеньор, здесь обрисовано побережье Галисии, что на границе с Португалией. Чтоб вы себе представили эту местность, выше должна быть та самая бухта Виго!.. Сеньор ведь наверняка слыхал про бухту Виго ? И про то, как наши галеоны с золотом чуть не достались проклятым англичанам, чтоб им всем в аду гореть...
  - Да, кое-что слышал.
  - А известно ли сеньору, сколько золота успели вывезти с кораблей и отправить в столицу наши ребята, пока подходила эскадра Рука и сожгла наш флот в бухте?
  Тут граф, рассматривающий полотняный лоскут, поднял голову и внимательно посмотрел на одноглазого пьяницу. Потом проговорил медленно:
  - Да, мне это прекрасно известно, приятель. Груз на галеонах был немалый - около девяти миллионов золотых монет, и примерно сто восемнадцать миллионов серебряных песо. И только первая партия, отправленная на берег, составляла двенадцать миллионов.
  - О, сеньор так точен, как будто сам был там!.. - с восторгом воскликнул пьянчужка. - Ну и потрудились мы тогда!.. Наш полковник даже награду за это получил! Так вот, как раз мой полк должен был сопровождать этот секретный груз до столицы, сеньор! Я тот солдат, что на своём горбу перетаскивал все эти ящики с золотом и грузил их в крытые повозки с королевскими знаками! Конечно, тот ящик одному человеку было не поднять, потому мы работали по двое... Но моему другу не повезло, его скоро убили, - упокой Господь его душу! А меня крепко покалечили в том бою...
  - Ближе к делу, приятель, - проговорил граф, с легким раздражением сдвигая брови, как будто предугадывая конец этой истории. Алессия же слушала с блестящими газами и некоторым волнением.
  - Да, сеньор. Ну, так вот мы с ребятами и сговорились. Решили хотя бы пару ящиков из повозки умыкнуть!.. Нам бы на всю жизнь хватило того золота! Да еще и нашим детям осталось...
  - Что дальше?
  - Что же - так и сделали, черт меня подери! Ночью вчетвером потихоньку сняли часовых и прихватили два ящика! А прежде лошадей отпрягли, и давай бог ноги!.. Но уйти далеко с такой тяжестью не так-то просто, и мы прикопали те ящики недалеко у ручья, где земля была помягче, присыпали потом листьями, а сами несколько дней хоронились в горах, пока нас искали... Ну, ясное дело, потом потихоньку вернулись, стали пересыпать монеты в неприметные мешочки... Уж столько их было, тех монет!.. Хотели всё разделить честь по чести, но долго, не один день на это потратили! А пока мы туда шныряли, нас местные и заприметили... Пришлось срочно перепрятывать нашу добычу, да в разные места, для надежности. Самый большой тайник вот как раз здесь, - он ткнул заскорузлым пальцем в полотняный лоскут, - Не меньше сорока тысяч золотом, никак не меньше, сеньор, не сойти мне с этого места!.. Ну вот, а потом, чтоб не попасться, решили мы разбежаться. Но по дороге поспорили, переругались, подрались... ну, и осталось нас трое... А скоро одного поймали как дезертира... Короче, за два года из нас только я и остался... Теперь вот хочу продать эту проклятую карту и пожить спокойно...
  - Почему же ты сам не заберешь свои ворованные сокровища?
  - Не доберусь я туда, сеньор, с ногами совсем беда... А там теперь полно англичан, в случае чего и убежать не смогу... Да и незачем теперь мне всё то золото! Мне надо ровно семнадцать тысяч песо! Столько я прошу за карту. И это совсем пустяки по сравнению с тем, что там зарыто!
  - Зачем тебе нужна именно такая сумма? Когда ты получишь эти деньги, ручаюсь, ты их тут же пропьешь.
  - Э нет, сеньор! - пьянчуга растянул рот в улыбке. - Ни за что не пропью, не, никогда! Потому что у меня есть мечта!.. Но я не могу вам сказать, никак не могу, иначе она не сбудется!..
  Алессия в волнении тронула Питера за руку и тихо спросила:
  - Что ты обо всем этом думаешь?
  Он равнодушно пожал плечами.
  - Даже если он говорит правду, по этой карте всё равно ничего невозможно определить.
  - Конечно, сеньор! - живо подхватил бывший солдат. - Потому что самое главное у меня в голове! Я расскажу, что обозначают все эти знаки и буквы, как только получу свои деньги!
  Граф рассмеялся. Но Алессия снова тронула его за руку.
  - Марио... Я у тебя ничего не просила, но теперь прошу - купи эту карту!
  Он посмотрел на нее изумленно.
  - Моя дорогая девочка, я не могу выбросить на ветер почти две тысячи пистолей!
  - Пожалуйста, Марио, подари мне эту карту, - попросила Алессия своим нежным голосом, но с неожиданной твердостью. Тогда он без лишних разговоров достал ключ от своего несессера и отдал ей, сказав с мягкой улыбкой:
  - Если моя Алесси предпочитает драгоценностям заманчивые безумные истории с кладами, что значат какие-то две тысячи эскудо!
  Она одарила его восторженной улыбкой и упорхнула наверх за деньгами.
  
  Получив свое, одноглазый пройдоха с деловым видом начал объяснять, водя по грязному лоскуту заскорузлым пальцем:
  - Вот тут крест - церковь в Кальсаде, от нее в долину, прямо на север, 400 шагов. Здесь нарисован трезубец - это дерево с раздвоенным стволом, а позади него еще одно, получается вроде как трезубец. Вот прямо под ним, между стволами! Приметное место, не ошибетесь, сеньор! Дальше, возле Фрагосело, в самой низине, вот здесь, громадный валун, расколотый надвое. У него сбоку небольшая гладкая выемка. Как раз под ней второй тайник. Мимо этого камня никак не пройти! А потом, не доходя до селения Комесанья, тропа сворачивает в горы...
  И он подробно, с каким-то болезненным удовольствием продолжал свои разъяснения. Алессия, взяв карандаш и бумагу, быстро перерисовала карту и под каждым значком записала объяснения бывшего солдата, с довольным видом спрятавшего за пазуху увесистый кошель с заветными песо. Питер только чуть улыбался, видя блестящие азартом глаза и раскрасневшиеся щёчки своей прелестной Алесси...
  Между тем в таверне собирались люди, пришедшие послушать того нищего кантадора, который пел вчера. Питер взялся за гитару, и посетители, переговариваясь между собой, начали обсуждать необычное превращение бедного певца в кантадора вполне обеспеченного, к тому же и дворянина! Такое они видели впервые. Питер уже успел поближе познакомиться с некоторыми завсегдатаями венты, почтенными горожанами, живущими поблизости. Они окружили его и время от времени обменивались шутками. И сейчас один из них заявил:
  - Сеньор, как нам отличить того певца от этого? Тот был печальным, потому что был бедным. А этот, как видно, богат! Если вам не о чем грустить, сеньор, повеселите нас, и мы сравним того и этого!
  Питер с улыбкой блеснул газами на говорившего, вдруг весело ударил по струнам и запел шутливую песенку:
  
  Тост за здоровье
  Моей любимой, которая недавно вышла замуж!
  Мои друзья, которые там были,
  Говорят, она была похожа на принцессу.
  И за это скажем тост
  Моей возлюбленной, теперь уж бывшей!..
  Кстати, здесь подают отличное вино!
  Не походите мимо!
  
  И я сказал сердцу, моему тоскующему сердцу:
  Плачь себе, а я буду веселиться!
  Потому что в этот час,
  Пока ты в отчаянии горюешь по ней,
  Я просто поднимаю бокал - и веселюсь!..
  Кстати, здесь подают отличное вино!..
  
  Но ему не дали закончить. Двое крепких парней неожиданно подбежали сзади и схватили его за руки, пытаясь скрутить их за спиной, а третий выбил бочонок, на котором тот сидел. Питер пытался резко вырвать руки и отбиться, но ему помешала висевшая через плечо гитара и, конечно же, неравные силы. Его уже поволокли, и один из наемников схватил гитару и резко кинул ее в стену. Она разбилась с жалобным звуком. И этот гитарный стон как будто разбудил ошеломлённых слушателей, поначалу застывших в растерянности. Возмущенные и яростные крики негодующих посетителей прозвучали как взрыв. Люди бросились на парней, испортивших им всё удовольствие, и через мгновение началась потасовка, в которой особенно рьяно приняли участие и люди графа. Разгоряченные вином и гневом мужчины нашли выход своей энергии. Алессию, ринувшуюся было к Питеру, толпа отбросила как пушинку и почти впечатала в стену.
  Тем временем граф, отряхнувшись, с трудом добрался до нее и увел наверх, прикрывая от случайных столкновений с разбушевавшейся публикой.
  - Девочка моя, тебя не ушибли? Всё в порядке? - с тревогой спрашивал он, ощупывая ее теплыми ладонями и целуя, после того, как закрыл дверь на ключ. Она молча прижалась к его груди, еще немного дрожа.
  - Марио, почему ты поверил этому Медина Коэли? Он же мерзавец, хоть и гранд! Я опасалась подобного! Если бы люди тебя не отбили, не знаю, что случилось бы!.. Почему ты не бережешь себя, Марио? Ты же не наивен, в самом деле!
  - Думаю, это называется иначе. Я люблю играть по правилам, дольче, и другим даю шанс соблюдать правила чести. А если нет - будем использовать другие способы.
  - Но какие?
  - Подумаем об этом завтра, дорогая, - вздохнул он.
  Как бы он ни был огорчен случившимся, Алессия видела чувственно подрагивающие губы и блеск его глаз, когда он смотрел на нее.
  - Дольче, ты ещё не пожалела, что связалась со мной? - тихо спросил он, усаживая ее себе не колени. - Неприятности следуют за мной по пятам, и конца им не видно...
  - Нет, Марио, ни минуты не пожалела. Только теперь, с тобой, я чувствую настоящий вкус жизни! Это ни с чем несравнимое удовольствие! Не говоря уж о тех головокружительных радостях, которые ты мне даришь!
  - Ты про карту? - улыбнулся он.
  - Нет, милый, ты прекрасно понял, о чем я...
  Тут в дверь постучали. Хозяин принес послание для графа. И он увидел знакомый почерк доньи Хуаны. Она писала:
  "Приходите завтра в Сан-Хинес после мессы. В капелле я передам вам бумаги. Надеюсь, после этого у вас достанет здравого смысла поскорее отсюда уехать"
  - Неужели всё решится так просто? - с сомнение усмехнулся Питер, протягивая Алессии исписанный листок.
  - Кто это - Хуана?
  - Ее тетушка, умная и практичная дама. Она неплохо ко мне относилась, и я с ней был чрезвычайно любезен. Вот как знал, что пригодится! - смеялся он.
  
  ...Темно-зеленые, цвета морских глубин колонны украшали алтарь и капеллу Санто Кристо, где хранилось большое деревянное изображение Иисуса, упавшего под тяжестью креста по пути на Голгофу... За одной из колонн, в глубине, где располагались резные исповедальни с глухими пурпурными шторками, стояла закутанная в мантилью донья Хуана, будто бы ожидавшая исповеди.
  - Какое горестное выбрано место, Алесси, - со своей неизменной иронией заметил граф. - И этот скорбный символ... Не иначе, намек!
  Они шли рядом, он - опираясь на трость и хромая, а она, изящная и легкая, нежно держала его за руку. Простое платье и белая мантилья подчеркивали свежесть ее лица и очарование молодости. Сама того не осознавая, Алессия светилась счастьем просто потому, что шла рука об руку со своим возлюбленным, и в полумраке капеллы казалась чудесным ангелом, сошедшим с соседней фрески...
  Граф с улыбкой поклонился донье Хуане:
  - Дорогая сеньора, надеюсь, вы здоровы и благополучны, так же, как и ваша племянница?
  - Благодарение богу, дон Педро! Я вижу, и вы в добром здравии, приветствую вас! Но еще я вижу, что здравого смысла вам не прибавилось, уж простите за прямоту. Зачем вам понадобился весь этот маскарад? Вы могли бы просто потихоньку договориться со мной или Маргаритой и получить то, что вам нужно! Могли бы прекрасно сделать всё, что угодно под чужим именем или через посредников! Так нет же! Хитрость и уловки не для вас, вы всегда плывёте против течения, и без всяких компромиссов! Похоже, что ваш девиз - "лишь дохлые рыбы плывут по течению"!
  Граф рассмеялся.
  - Отличный девиз, сеньора! Чтобы на этом закончить обмен любезностями, как того требует учтивость позвольте представить вам мою будущую жену, донну Алессию, имевшую смелость согласиться разделись со мной остаток моих дней.
  Донья Хуана бросила странный взгляд на молодую женщину и печально кивнула:
  - Сочувствую вам, дитя мое! Должно быть, граф не рассказал вам всей правды? Только непосвященные могут вам позавидовать, бедняжка, но кто же устоит перед обаянием этого сеньора!.. Однако теперь у меня нет причин беспокоиться, что он разрушит новый брак и благополучие моей дорогой племянницы, и...
  Граф прервал ее довольно резко:
  - Теперь благополучие вашей племянницы не в моей власти, дорогая сеньора! Мне теперь самое время позаботиться о моем собственном, которое было так подло разрушено. Кстати, смею напомнить: вы намерены были что-то мне передать.
  - Да. Вот эта бумага, - она освободила из складок юбок мешочек для рукоделья и передала ему, а он - Алессии. Та открыла и развернула документ. Однако Питер на него не взглянул.
  - Благодарю, сеньора. Надеюсь, вы не слишком пострадаете из-за совершенного вами похищения?
  Донья Хуана спокойно пожала плечами:
  - Оно того стоило. Полагаю, вы больше никогда не станете смущать наш покой, сеньор. Если вы хотите в последний раз что-то передать Маргарите, я это сделаю.
  - Что-то передать?.. - он в раздумье опустил голову. - Что ж, передайте только, что я сожалею. Не о том, что было, а о том, что всё так нелепо закончилось. Я думал, мы расстанемся добрыми друзьями, но она решила порвать окончательно. Да будет так. Но, конечно, больше всего я сожалею о ее выборе. Она могла бы избрать себе гораздо более достойного мужа. Такой выбор ее унижает. Однако ничего не поделаешь, это ее решение. Или оно не было вполне добровольным, сеньора?
  - Оно было вполне осознанно и свободно, и по собственному ее убеждению, дон Педро! Во имя спасения ее души и обретения спокойствия в достатке, высоком положении и процветании.
  - Вот оно что... Превосходно!
  - Как можно было продать свою душу и любовь за положение и довольство! Это продать себя! И предать такого человека!.. - не сдержавшись, воскликнула Алессия в волнении.
  - Тише, дольче, не надо...
  - О, Марио, ты не сказал ни единого дурного слова в ее адрес, но я видела твои страдания, и думаю, что только человек без сердца способен был так с тобой поступить!
  - Прошу тебя, Алесси... Она не виновата. Ее обманули. Есть люди, подверженные чужим влияниям, добрым или недобрым. Для них может быть важно и ценно совсем другое...
  - Да, мне известны такие, убогие духом, люди без высоких порывов и собственных чистых убеждений!..
  - Алесси... У каждого свои представления о прекрасном, дольче, и они, как видно, меняются со временем, - невеселая улыбка тронула его губы. - Я до сих пор не могу забыть ту очаровательную, чистую и возвышенную девушку, на которой когда-то женился. Но не знаком с той сеньорой, которую увидел теперь. Каждый из нас прошел свой путь, и наши души разошлись, обретя разные стремления... - Он повернулся к пожилой сеньоре, смотревшей на него с грустью и непониманием. - Что ж, прощайте, донья Хуана. Ещё раз благодарю за то, что вы для меня сделали. Если вдруг, не приведи бог, вам или Маргарите потребуется моя помощь, вы знаете, где меня найти, сеньора. - И он подал руку Алессии. - Пойдем собираться, дольче, мы уезжаем.
  
  Когда они уже спускались по лестнице на улицу, только тогда открылась дверца исповедальни, и оттуда медленно вышла бледная и взволнованная Маргарита, герцогиня Медина Коэли...
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"