Аннотация: ...Ночью ветер отдавал ей пряные нотки раскидистых елей, солоноватый вкус далёких морей и тяжёлый аромат истёртой кожи старых сёдел. Он шептал ей в уши чужие слова, похожую на перец карри музыку и задевал веки видениями иных городов, которые она всё никак не могла собрать воедино...
Днём в её городе всегда стояла невыносимая жара. Дороги, воздух, мысли - все колыхалось тяжёлым маревом в порывах сухого ветра. Ветер приносил мелкую пыль, густо оседавшую на коже, чужие запахи и - иногда - набранные незнакомым шрифтом обрывки газет.
В её городе уже давно все породнились. Отец унаследовал контору от деда, мать работала в аптеке у кума, братишка учился в школе, где преподавала её старшая сестра. Сама она дежурила в больнице деверя в ночую смену, потому что двигаться и думать днем, когда тлеют даже деревянные полы, нагретые солнцем, для неё было невыносимо.
У неё был нелюбимый муж и отнявший здоровье ребёнок. Обычная для этой местности семья, похожая на механическую игрушку, у которой давно кончился завод. Она и не роптала, проживая каждый новый день, похожий на тот, что остался позади.
А вот ночи в этом городе были очень холодными. Настолько, что сухая земля покрывалась инеем, а изо рта шёл пар. И ещё полное звёздной россыпи небо, которое она очень любила.
Возвращаясь на рассвете домой, она заходила выпить эспрессо в уютной кондитерской, подержать тёплый тонкостенный фарфор в руках и отведать только что испечённой булочки с корицей и сладкой глазурью. Она неспешно обменивалась новостями с пекарем и его женой, и ей совсем не хотелось идти домой. Она бы осталась тут, в ароматах горячего шоколада и холодного лимонада, но они прекрасно управлялись вдвоём, и помощники им были не нужны.
Самая короткая дорога из больницы шла через базарную площадь, но, как на любом базаре мира, здесь обитали странные люди и дурманящие запахи, резкие окрики и звон медяков, поэтому за зданием университета она сворачивала к набережной реки, которая давно высохла, к мосту, по которому давно никто не ходил. Старый каменный мост с расшатанными опорами, теряющий время от времени ещё один камень из своей подёрнутой сухим мхом кладки.
Если смена выдавалась спокойная, а так обычно и бывало, потому что ни пьяных драк, ни семейных ссор в этом городе уже давно не было, она уходила пораньше, когда ещё клубился мохнатый ночной туман, и подолгу стояла на мосту. Острыми зубками её покусывал морозец, волосы тяжёлыми влажными прядями падали на лицо, но она слушала только ветер. Ночью ветер отдавал ей пряные нотки раскидистых елей, солоноватый вкус далёких морей и тяжёлый аромат истёртой кожи старых сёдел. Он шептал ей в уши чужие слова, похожую на перец карри музыку и задевал веки видениями иных городов, которые она всё никак не могла собрать воедино.
А ещё этот мост хранил её тайну. У неё была клетка, а в клетке - маленькая юркая птаха, что выводила странные трели, сбивчатые, без ритма, но все равно прекрасные и завораживающие. Они наполняли её душу непонятным томлением и неосознанными желаниями. Из-под большой рыхлой шали, в которую она куталась, чтобы скрывать свою тайну от остальных, она доставала крохотную клетку, где жила её птаха, и слушала волшебные птичьи песни.
Шли годы. Сын подрос, женился и покинул дом, спальня мужа все чаще пустовала, движения её становились все медленнее и осторожнее, и она всё дольше оставалась в предрассветной чистоте каменного моста, наедине со звёздами и своей птахой. Время, казалось, здесь останавливается, она опускала руки на шершавый, холодный, в искорках слюды парапет, и вся клонилась за ними, покачивая головой вслед течению несуществующей реки. И что-то пронзительно невесомое всё тише пела ей её птица.
Её не сразу спохватились. Может, через пару дней, может, и позже, в больнице забеспокоились и отправились её проведать, но дом был тёмен и необитаем.
Тук-тук, - билась в клетке птица, - тук-тук.