Тревоги планеты меня не касались,
Газетные новости в ящике кисли.
Устало кружились и вздором казались
Какие-то части разорванной мысли.
Окно голубело в табачном тумане,
Будильник скрипел, что дела мои плохи.
А время тянулось, как в длинном романе,
Рисующем нравы далёкой эпохи.
Мне смутно мерещились тусклые грани
Миров, где остались одни аксиомы...
Ильюша Обломов на пыльном диване,
Последний изгой на охапке соломы.
И были понятны мне лишние люди,
Чьи образы правильно мы разбирали...
Качалась судьба при своей амплитуде,
Вилась по своей бесконечной спирали.
Но рядом с движением тени и света, 
Где каждый отрезок закапан слезами,
Была неподвижность любого предмета
В пространстве, которое перед глазами.
Казалось, не выйти из этого круга
И не отменить эту старую драму.
Но яростный ветер, ударивший с юга,
Рванул, громыхая, оконную раму.
Он кинул в лицо мне обрывок плаката,
Он пел, выметая табачные клочья.
И хлынули красные волны заката
И запахи ночи.
И стала слышна полоса грозовая,
Которая шла от далёких предместий.
Короткий звонок городского трамвая,
Раскатистый голос последних известий.
За овощебазой косматые гривы
Летели на фоне лиловом  и алом.
И не было спора великого с малым.
От первого крика к последнему мигу
Дорога была весела и сурова,
Как луч этот красный, упавший на книгу,
Где в тонкой виньетке портрет Гончарова.