(На примере работ современных авторов обнаруживается актуальность реализма как непреходящего творческого принципа. Затрагивается связь литературы с политикой.)
Нет, наверное, ничего важнее, чем правильно выбрать жанр. Мой жанр -- не научная статья и даже не паранаучная. Чтобы написать статью, требуется взять определённую тему, под эту тему собрать побольше материала и затем этот материал тэндэнциозно обобщить, -- всё, задача решена. Я иду совершенно другим путём: ставлю проблему, решаю её и только потом начинаю смотреть, как решали нечто подобное другие авторы (или не начинаю смотреть). Следовательно, у меня не критические статьи, а такие вот исследовательские эссэши.
Эссэша может писаться совершенно бессистемно. Ибо цель её -- не создание теоретической системы и не подкрепление системы уже существующей, но решение конкретной проблемы, а именно сформулированной в заглавии. Когда проблема решена, я это чувствую и закрываю эссэшу, отбрасывая, как неконструктивные, переживания по поводу того, что "не всё упомянул", "не всё доказал" или наоборот, "упомянул что-то не к месту", "доказал что-то не то". Никаких трактатов! Содержание моей работы значения не имеет.
Есть только форма решения отвлечённой проблемы. И следовательно, моё словесное творчество есть художественное неделание. Художественное, а не прикладное. Как у Л.С. Выготского: форма уничтожает содержание{&}. А именно посредством создания определённой композиционной структуры, складывающейся, как показано в предыдущей эссэше, из деталей и блоков деталей. Таким образом, внимание должно быть направлено прежде всего на структурирование текста -- как внутреннее, так и внешнее. Именно его структурирование приносит эстэтическое удовлетворение{&}.
По крайней мере мне. За чувства Константина Винокурова (о котором ниже) я не отвечаю. Но всё по порядку. Данная эссэша посвящена проблеме реализма. Итак, рассмотрим реализм, на самом его обыденном, областном уровне.
Реализм -- это слово умолчано в редакторском предисловии{&} ко второму выпуску альманаха "Литературный Брянск"{&}, однако перевод очевиден: "писатель" -- имеется в виду 'писатель-реалист', "литература" -- непременно 'реалистическая литература', "духовность" -- 'духовность реалистическая'... В самом деле: когда председателю Брянского отделения Союза писателей России намекают, что "писатели, литература сегодня не нужны", было бы верхом наивности предположить, что имеются в виду "писатели, литература" вообще, а не те именно, которых представителем служит г. Якушенко. Какую же литературу представляет он? Литературу организованную, общезначимую, всенародную и тем самым "истинную". Лишь такая может претендовать на материальную поддержку со стороны государства, на благосклонность чиновников. А такая литература не имеет права на субъективность и всякие идеалистические выкрутасы. Она может быть только реалистической. Рассмотрим же, что это за реализм в действии.
Выставка продукции брянского "писательского цеха" начинается отрывками из документальной повести{&}, посвящённой Великой Отечественной войне. Ну конешно, вот она, ностальгия по золотым военным денькам, когда, под руководством товарища Сталина, линия фронта была чётко обозначена и сразу было видно, где свой, а где враг!{&} Подполковник госбезопасности Шарабурин "ещё раз задумчиво надвигает брови"... Можно не сомневаться: в последнем абзаце "враг будет разбит. Победа будет за нами!"
Вторым номером идёт Поэзия -- главного редактора одной из областных газет{&}. Она красноречива, как школьная пропись:
Проснёшься, отогнав усталость, и обнаружишь как-то вдруг: в России русских не осталось, их даже выветрился дух. Хохлы остались. И евреи. Татары. Чукчи. Прочья жмудь... <...> И лишь случайно синь плеснётся в разрезах чьих-то узких глаз.
Казалось бы, всё кончено: победа -- за ними: за хохлами, евреями и дальше по тексту{&}. Но нет, как водится в сказках, после мёртвой воды надо плеснуть живую -- и пожалуйста, следующий автор, директор одной из деревенских школ{&}, провозглашает:
Я чувствую, что в потемневшем срубе Бессмертье наше русское живёт.
В срубе, значит. В потемневшем. Усвоили, детки? Усвоили. Едем дальше.
Следующий автор{&} -- почему-то без анкеты. Видимо, что-то не в порядке с нею. С претэнзией на философичность. Взгляд испуганный:
Минор! Кому он интересен? Но быль страшней кошмарных снов.
И посему автор увлечённо предаётся стихоизложению этой самой нави.
Впрочем, лирика, она и есть лирика, чего с неё взять! Мимо, мимо... Вот и проза! Опять же "Памяти Великой Победы". Но теперь в жанре народного сказа{&}: "Прознали душегубцы от какого-то мальца несмышлёного, что и Ивана в деревне невеста есть. <...> Побежали <...> Ворвались в хату, нацелили ружья..." Но Анюта-узорница помогает добрым, работящим людям, так что "побежали захватчики из деревни со всем своим скарбом, как только ноги унесли. И, видно, так напугались, что с тех пор ни один разоритель в нашу деревню не заглядывал". Действие второго сказа{&} отнесено в эпоху крепостного права. Там роль притеснителя-душегубца, за неимением немецких фашистов, исполняет злая эксплуататорша барыня...
Дальше идут два рассказа профессионального трубчевского литератора{&}: первый -- из тундровой жизни воркутинских зэков, второй -- о нелёгкой бабьей доле. Настоящая реалистическая чернуха. Не Шекспир, но тоже трагично. Тут бы и задуматься о смысле жизни и тому подобных феноменах человеческого бытия, но...
На читателя, не успевшего остановить листающую альманах руку, обрушивается целый самосвал публицистического дерьма{&}, сочинённого очередным выходцем из "рабоче-крестьянской семьи"{&}: "Поднял чарку. Уже готов был произнести привычное ''За Победу!'', как подумалось: она была и вот её нет"... Кто же эти "врази", которые должны "расточиться", согласно литераторским заклинаниям? Это те "паскуды", которые "упразднили в печатных текстах букву с двумя точками над ''е''"!{&} Это те "нелюди", те "кукловоды", которые "стремятся рассорить нас, разделить" с братьями-украинцами, вследствие чего у автора сих гневных текстов такая жуткая бессонница! Это те... -- даже слова подходящего нет! -- кто испортил на Руси климат, отчего журавли перестали подчиняться "православному календарю и народным приметам"! Это те, кто забыл, что Русь уже крещена князем Владимиром! Это атлантические "боши" и "буши"! Это "Жук и Жаба" общества потребления!{&} Это "гады"-псевдофилософы, которые никак не подавятся своей свободой и помогают загонять мятущееся русское стадо в "запад-ню" цивилизации! -- И эта вот куча маразматических проклятий идёт в альманахе под рубрикой "Проза"...
Гневного старца сменяет непоседливая сказочница без возраста{&}. "-- И, знаете, вы, земляне, должны жить в добре и любви, побольше делайте друг другу добра, и оно к вам всегда вернётся", -- поучает нетрезвого героя воплотившаяся в хрупкую девушку небесная Комета из первой по счёту мистической новэллы. Во второй кульминацией становится подарок мальчику Севке от реального Деда Мороза: "Это ты [маме] несёшь кусочек хлеба в рюкзаке? <...> За твоё доброе сердце ты будешь вознаграждён. [-- Дед Мороз] достал из мешка большой кулёк конфет и маленький лотерейный билет". В третьей новэлле Голотиха "подошла к калитке и вдруг услышала Шурин голос. Он чётко позвал её: / -- Ма-ма. / <...> И только [когда отгремела война] она узнала, что сын её погиб именно в тот день и час <...> в то крещенское морозное утро 45-ого". Как видим, сия литература для детей младшего школьного возраста хороша тем, что элементарно трансформируется в свою метафабулу{&}.
Минуя стихотворную "мозаику", обнаруживаем, наконец, нечто шокирующе реалистичное -- отрывок из повести, как указано, "основанной на реальном опыте"{&}. Перед нами какая-то бесконечная "колбаса" из однообразных эпизодов, в которых герой по прозвищу Витамин вечно что-то крадёт... одна кража без замедления переходит в другую, та -- в третью и т.д. на 30 страниц. Хочется взять карандаш, расчертить отдельные эпизоды и возбудить по ним уголовные дела... Эх, матушка Расея, волчья страна! Отрывок заключается универсальной общечеловеческой моралью: "Если что украли, то надо делить поровну".
Нет, до чего всё же богата Брянщина писательскими талантами! Следом за монотонным жизнеописанием армейского вора идёт проза врачебная{&}, профессионально жизнелюбивая, сочетающая небрежность зарисовки с отточенностью поэмы. Автобиографичность материала диктует наличие сквозных героев. Персонажи называются то по имени-отчеству, то по фамилии, без списка действующих лиц приходится мучительно соображать, кто где. Но для автора личности, характеры не главное -- важнее обозначить саму поэзию бытия, будь то гамлетовский вопрос "Быть Ионычем или не быть Ионычем?" или кровожадная музыка песни Высоцкого "Идёт охота на волков! Идёт охота!!!" -- и плевать на схематизм характеров, плевать на непроработанность сюжета...
Все волки перебиты, и разворачивается защита диплома{&}. Просто анекдот из студенческой жизни. Месть преподавателю. Смешно только для студентов.
Две миниатюры, сотканные из ничего{&}. Первая -- набор стариковских банальностей в порядке "потока сознания" на тему дороги. Вторая -- неуклюжая притча о частях человеческого тела, в которую вставлено всё то, что не вошло в первую.
Отрывок из романа{&}: интригующее путешествие в "параллельную ветку Времени", в утопическую Конституционную Монархию, где не правили большевики. Наивный безбольшевистский рай. А большевизм, наоборот, -- в "Объединённой Советской Европе". Логики никакой, кроме женской... точнее девичьей.
А вот и настоящее женское{&}. Мудрая особа прекрасного пола своим правильным поведением перевоспитывает шалопая. Морализаторское разглядывание очереди за алкоголем. Стариковское "предчувствие беды", оправдывающееся смертью утонувшего сына; и вот "теперь помирать никак нельзя, надо Ольге помочь детей поднять..." Следом ещё один вариант женского одиночества, опять же кончающийся хэппи-эндом: "Вера Петровна повернулась к невестке, готовая ответить что-то резкое, злое, но, увидев близко ясные, бесхитростные Нюркины глаза, вдруг узнала в них себя..." Оч-чень моральное чтиво!
Опять студенческий анекдот{&}, про археологическую практику, страшные рассказы и пустые испуги... Это нарошно так сделано: молодой -- старик -- девчонка -- старуха... как игра в пинг-понг, чтобы тоскливо не стало.
В заключение "Прозы" -- сельские рассказы о сельхозживотных. С точными указаниями живого веса, количества снесённых яиц и т.п. Что тут сказать? Если и могло казаться поначалу (какому-нибудь городскому умнику), что реализм сдох, откинул копыта, -- тут уж, как говорится, против лома нет приёма... или против оглобли: вот она, сермяжная правда жизни!..
Странное впечатление производит драматургический раздел альманаха, представленный пьесой про дореволюционную певицу А.Д. Вяльцеву{&}. Это сценарий какого-то школьного утренника, но только с недетским надрывом. Пунктуально, постадийно переложена на театральный язык вся от корки до корки биография Вяльцевой. (Или не вся?) Честно сказать, вряд ли захотелось бы мне пойти на постановку этой пьесы. Разве не знаю я, что вначале человек в муках рождается, потом всю жизнь страдает и наконец умирает? Зачем мне это нужно художественно доказывать?!.. Понятно, что цель данной пьесы чисто информационная, дидактическая -- просветить наш тёмный народ, что вот была-де такая Вяльцева; помните, люди, свою великую землячку! Она тоже была человек, как и вы!.. При Советской власти, помнится, людей принудительно водили на кинопоказы и театральные спектакли, вот и это, думается, такая же идейная вещь, на которую нужно водить под конвоем: смотрите, мол, сукины дети, внемлите и проникайтесь! Это вам, блин, Реализьм, а не какое-нибудь империалистическое фэнтэзи с гнилого Запада! Жив он ещё! Пересыпается ещё порох в пороховницах у нашенских соцреалистов! Пусть и одолевает самыздатовская низкопробщина, но соцреалистическая духовность неистребима!..
Есть женщины в русских селеньях -- которые полагают, что союз писателей непременно должен быть орденом меченосцев... Естественно, они яростно борются за правое дело. Коли уж речь зашла о драматургии, а согласно реализму, искусство призвано отражать действительность, то вот вполне натуральная сценка с семинарского обсуждения того же альманаха (и прошу прощения, что некоторые слова я не разобрал):
Л.С.: Это здорово: <...> это полностью наш* журнал, брянский, представляющий литературу брянскую... это всё-таки наш... А вот общее такое у меня всё-таки... ну, сложное, в основном... я его выскажу... вот. В качестве журнала... я считаю... ну это я* считаю... что журнал не может пестреть именами... Или, может быть, вот, он и должен быть... может быть, всё-таки он и должен... Но какая-то общая идея объединяющая должна быть... вот. Лицо журнала заключается в объединяющей идее. А у нас это такая пестрота, что я просто хочу спросить даже: а кто это такой -- вот я его не знаю -- за критик, который написал об ЭКЗИ-СТЭН-ЦИАЛИЗМЕ в литературе?!!
А.Я.: Это зарубежный критик
Л.С.: Ну тем более тогда: зарубежный...
А.Я.: Не из нашей Брянщины.
Л.С.: То есть ка-кое отношение к эзистэнциализму со ссылками на Си-нявского, Бродского?.. Почему вот здесь затесалось, в этом журнале? Как это возможно?! Мне непонятно это будет. Что вот... всё-таки публицистика, она представляет направление, по-моему. Какое мы отношение имеем к эк-зи-стэн-циализму?!!
А.Я.: Мне (коротко) ответить?
Л.С.: Не знаю. Но мне интересно было бы узнать.
А.Я.: Я надеюсь...
Л.С. (перебивает): А вот... что такое... <нразб.>?
А.Я.: А у нас, куда ни глянешь -- администрация. Сами* -- на себя, критики* -- на себя. У меня лопнуло терпение. Вот мне и показалось, что он интересно говорит о творчестве...
Л.С. (вкрадчиво): Но он -- интересно... Но он же представляет своё направление* в литературе!
А.Я.: Да...
Л.С.: Вот чем <нрзб.> от того, чем и дышит(?)... Ну вот ... поэту или писателю, в силу моих размышлений, я всё-таки считаю, что нужно более как бы тщательно работать над современным и, может быть, более коллективно. Вот. Обсуждения должны быть принципиальные. Как мы делали по отношению к журналу "Пересвет". Вот когда редколлегия проверит <нрзб.> Мы высказывали каждый своё и в результате чистили... Вот, я думаю такая вот коллективность, коллективная работа может быть качественней(?)...
Такая вот сценка... Казалось бы, что мне за дело? Все эти дрязги меня не касаются... они вообще никому не интересны, кроме кучки индивидуумов, бьющих себя кулаком в грудь, говоря, что они соль земли и прочее... Но если уж я поставил себе целью выяснить, что такое реализм, существует ли он вообще, приходится анализировать всякий доступный материал...
Эта статья под рубрикой "Наши гости" -- статья Андрея Новикова "Что значит ''не-быть'' для человека пишущего?" -- действительно производит странное впечатление невесть как залетевшей в стаю белой вороны... Написана она неровно: начало насыщенно, конец же кажется облегчённым, как самоповтор. Автор словно боится, что ему заткнут рот и стремится как можно скорей прокричать самое главное. С ходу бросается в спор с виртуальным читателем, отстаивая своё право на авторскую самодостаточность. "Кто ты такой, чтобы писать?" -- бросили ему в 13 лет, когда он пришёл в городскую газету с первой статьёю. Сколько ему сейчас, неизвестно, но возмущённый вопрос "Кто это такой?!" звучит вновь, звучит совершенно реально. Он провокатор! Он не стесняется провоцировать ненависть к себе! Как ему это удаётся?
"Это ненависть не к человеку, а к уровню сознания. К инакости", -- заранее отвечает Андрей Новиков. -- "Ненависть к концептуальности, намёку, обобщению". Просто я творю, а "творчество есть попытка выйти из той ниши, которую тебе общество предназначило". Я, -- говорит, -- "Творец, и в этом смысле <...> конкурент Бога. <...> Литература всегда не от мира сего. Творчество есть инобытие мира". "Весь Мир во всей многообразности -- не более чем опредмеченное ''Я'' самого Автора. Он создаёт себя заново, перенося на чистый лист бумаги". "Единственная тема для пишущего -- он сам". "Прерогатива экзистенциализма <...> иметь мужество не соглашаться с [миром] в своей повседневной жизни. <...> Экзистенциальный смысл -- в том, чтобы уметь ''не-жить'', то есть жить для себя и в себе, в своём внутреннем мире, который всегда есть мир идеального и воплощённого".
Казалось бы, что в этом такого? Что, собственно, нового? Ну чудачествует, юродствует человек, проговаривая вслух всё то, что думают и многие другие, да боятся сказать, а другие и сказали бы, но мечтают произнести то же самое как-нибудь более изощрённо? Кому нынче запрещено философствовать?!.. Однако вмешивается его величество Контекст. Вмешивается её величество Политика. "Иди публикуйся где-нибудь ещё, а у нас -- журнал Союза писателей, наш журнал!" -- как бы возражает Новикову Лариса Леонидовна и фанатично требует идеологической чистоты.
Святая простота! Это у "Литературного Брянска" и нет направления? Когда процитированные выше стихи Михаила Атаманенко -- на 12-ой странице, а экзистэнциалистские разглагольствования Новикова -- на 185-ой! Ну видно же, что это неспроста. У Писательской организации есть типа два крыла: фашистское и гуманистическое. На одном крыле ей не летать. Рано ещё(?){&}. Будучи в Редакционном совете, разве не одобрил Атаманенко статью Новикова? Одобрил, ясно. Она нужна ему для отмазки. Чтобы не говорили, что "Литературный Брянск" сплошь коричневый... А Лариса Леонидовна не понимает Политики. Не хочет врубиться, что литература -- это искусство возможного. Ей подай единство направления. Чтобы Писательская организация стала закрытой сектой... Вслед за тоталитарным клубом "Пегас", не отстать бы... И не одна она борется за идейную чистоту рядов. За чистоту национал-социалистического реализма. Того самого, в котором строго предписано, что секретаря завкома нужно изображать так-то, а секретаря профкома -- этак-то... пардон, мэра -- так, а топ-мэныджера -- сяк...
Сказанное на означает, что я согласен с Новиковым и готов подписаться под каждым его словом. Вовсе нет. Диссидентство не мой принцип. В 13 лет я не носил в редакции статей, не ношу и сейчас. В разрушении "семидесятилетнего царства дьявола" не участвую, потому что это миф и потому что всё действительное разумно. Житие "миром идеального, неосуществлённого и, может быть, неосуществимого" ("не-житьём") не хвалюсь. И полагаю, что гуманизм так же не решает проблему человека, как и фашизм.
Проблема человека... Она -- в невротическом бегстве от реальности, которая так или иначе сквозит в каждом из прокомментированных мною произведений альманаха: в бегстве на упрощённую войну -- у Кузнецова, в бегстве в мир стилизованного сказа -- у Семенищенковой, в бегстве в "сады" "русского варварства" -- у Нестика, в рождественский примитив -- у Быковой, в воровские понты -- у Винокурова, в охотничьи байки -- у Полуничева, в "параллельное время" -- у Коровушкиной, в моральное самодовольство -- у Басовой, в животноводческие воспоминания -- у Кузькина...
Кстати, рассказы Степана Кузькина и Дмитрия Стахорского больше всего похожи на подлинный реализм, на подлинно человеческое присутствие в реальности... Что-то такое проглядывает и у Басовой, хотя многовато быта... и у Полуничева... У всех что-то да есть... Но реализм ли это?..
В прошлой своей эссэше я цитировал Руднева, обращусь к нему опять{&}. Если считать современным русским реализмом подражание "реалистической" классике, то, например,
"..."Онегин" с типологической точки зрения -- безусловно произведение модернистское, с резкой игрой на внутренней и внешней прагмасемантике текста, с разговорами между автором и читателем, с отступлениями в духе Стерна и цитатной техникой, предваряющей цитатную технику русского символизма и акмеизма, равно как и европейского неомифологизма. То же самое относится к другим произведениям Пушкина последнего периода: "Повестям Белкина ("новым узорам по старой канве"); к "Капитанской дочке", пародирующей поэтику XVIII века и вводящей образ прагматически активного рассказчика; к "Пиковой даме", одному из сложнейших произведений мировой литературы, с числовой символикой и изощренной философией судьбы; к "Медному всаднику" с его библейскими ассоциациями в первой части и дантовскими -- во второй (см. [Немировский 1988]). Знаменитый "путь Пушкина к реализму" был на самом деле путем к модернизму. Пушкин встал на этот путь одним из первых и поэтому в европейской традиции остался незамеченным; там родоначальником модернизма считают Достоевского, который был учеником Пушкина.
Сложнейшая композиционная структура основного прозаического произведения Лермонтова, "Героя нашего времени", -- его рефлексивная медиативность и цитатность, жанровая поливалентность (путевой очерк, светская повесть, экзотическая новелла, дневник и философский рассказ в одном произведении) -- все это говорит само за себя. Безусловно, это скорее произведение "текстизма". Характерно, кстати, что главный герой -- один из ярчайших образов аутиста-шизоида в мировой культуре [Бурно 1991].
Творчество Гоголя было уже отчасти оценено через призму романтизма в прозорливой статье Б. М. Эйхенбаума "Как сделана "Шинель" Гоголя" [Эйхенбаум 1969]. Трехчленная композиционная структура "Мертвых душ", отсылающая к трехчленности "Божественной комедии" Данте -- первая и вторая (написанные) части в точности соответствуют "Аду" и "Чистилищу", третья (ненаписанная) -- "Раю", также позволяет смело отнести это произведение к предмодернистским. Сама глубоко религиозно-аутическая личность Гоголя делает в общем-то кощунственной (как и было кощунственным пресловутое "Письмо Белинского Гоголю") идею, что Гоголь -- писатель-реалист.
<...>
Литература натуральной школы, просуществовавшая активно и не слишком ярко около десяти лет, стремилась к очерковости и сюжетной редуцированности; это была действительно литература реалистов в психологическом смысле. Но поскольку философским лозунгом этой литературы был первый позитивизм, новое модное направление мысли, то эта литературная школа скорее воспринималась не как реалистическая (в глазах современников "реализмом", то есть литературой средней языковой нормы, была светская повесть), а как авангардистская. Безусловно авангардистским выступлением следует считать и роман Н. Г. Чернышевского "Что делать?"{&}, если понимать авангард как искусство активной прагматической ориентированности [Шапир 1990а], -- расхожее определение данной книги как "учебника жизни" говорит об этом. Сама активная включенность романа "Что делать?" в революционно-нигилистический контекст позволяет сделать правомерным сравнение его с бунтарскими стихами и выступлениями русских футуристов начала XX века.
Пожалуй, наиболее реалистическим в художественном смысле следует считать И. С. Тургенева, так как его произведения в наибольшей степени были произведениями средней языковой нормы; это вообще был великий писатель средней нормы. В этом смысле можно сказать, что оставить термин "реализм" можно только применительно к такой литературе, то есть к массовой или граничащей с массовой. Если противопоставить таким образом реализм модернизму, то это будет противопоставление пассивного, паразитического отношения к языку творческому и созидающему отношению.
Нормальная речь ритмически нейтральна. Соответственно ритмически нейтральна массовая проза.
Нормальная средняя литературная речь почти не использует экзотической лексики. Так же поступает "реализм". Модернизм -- это царство неологизмов и лексической периферии -- варваризмов, экзотизмов, просторечия и т. п.
Нормальная речь (и с нею средняя проза) канонизирует законченное высказывание. Модернизм может разрывать предложения на части, "агглютинизировать" высказывания, подражая внутренней речи, оставлять высказывания незаконченными, имитируя речь устную.
В нормальной прозе, так же как и в нормальной речевой деятельности, обязательным является принцип семантико-синтаксической связности двух смежных высказываний (это основной принцип лингвистической теории текста). Модернистский дискурс может делать соседние высказывания нарочито несвязанными.
Нормальная речевая деятельность письменного плана нейтральна в сфере прагматики; модернизм прагмасемантически активен, он нагромождает цепь рассказчиков, строя прагматически полифункциональные конструкции.
В этом смысле проза Тургенева действительно ближе всего к "лингвистическому реализму". Но таковой была и основная эстетико-социальная установка писателя (иначе он был бы обыкновенным третьестепенным беллетристом): показать это среднее сознание во всей его полноте. Можно сказать, что любой писатель начиная с конца XIX века и до наших дней, которого мы психологически можем назвать реалистом, будет обладать "никаким стилем", и это будет тургеневский стиль. Такова парадоксальная роль в русской словесности этого замечательного писателя, сумевшего сделать из посредственности совершенство{&}.
Начиная со второй половины 1970-х годов, после публикации знаменитых работ В. Н. Топорова о "Преступлении и наказании" и "Господине Прохарчине" [Топоров 1995а, 1995с], в которых он увидел произведения Достоевского под влиянием М. М. Бахтина совершенно в новом свете: как отголоски древнейших архаических представлений, -- исследователи русской литературы XIX века фактически отбросили миф о реализме и стали рассматривать произведения XIX века под углом зрения культуры XX века. Возможно, здесь уместно возражение, что исследователи построили новый миф вместо мифа о реализме, но в этом нет ничего удивительного, так как вся история науки, особенно гуманитарной, в каком-то смысле есть процесс мифотворчества, назовем ли мы эти мифы "паттернами" или "парадигмами". Тогда в известном "школьном" стихотворении Н. А. Некрасова "Железная дорога" увидели бы не только угнетение народа, а чрезвычайно последовательно проведенную мифологическую идею строительной жертвы [Сапогов 1988], в гончаровском Обломове -- не просто обленившегося русского барина, но воплощение Ильи Муромца, сидящего на печи тридцать лет и три года, а в затертом школьной программой рассказе Толстого "После бала" -- черты архаического обряда инициации [Жолковский 1990].
Даже в таких произведениях русской литературы XIX века, которые, казалось, навсегда были похоронены бездарной советской школьной программой и бездарным идеологизированным литературоведением, можно найти черты, совершенно не укладывающиеся в рамки литературы средней руки. В качестве примера можно привести "Грозу" А. Н. Островского (см. [Руднев 1995а]).
По иронии судьбы новаторскую суть творчества Л. Н. Толстого на примере ранних "Севастопольских рассказов" подчеркнул уже Н, Г. Чернышевский, говоривший в этой связи о "диалектике души", являющейся не чем иным, как изображением внутренней речи и внутренней душевной жизни героя. И именно Лев Толстой впервые дал образец "потока сознания" в романе "Анна Каренина" в сцене, когда Анна едет домой, а потом на станцию:
"Всем нам хочется сладкого, вкусного. Нет конфет, то грязного мороженого. И Кити также: не Вронский, то Левин. И она завидует мне. И ненавидит меня. И все мы ненавидим друг друга. Я Кити, Кити меня. Вот это правда. Тютькин, coiffeur... Je me fais coiffeur par Тютькин... Я это скажу ему, когда он приедет [...] "Да, о чем я последнем так хорошо думала? -- старалась вспомнить она. Тютькин, coiffeur? Нет, не то"".
Вряд ли может считаться реалистическим произведением "Война и мир", построенная на фальсификации русской истории и воспринимавшаяся современниками, не принявшими толстовские предмодернистские огромные синтактические периоды и самый огромный размер произведения воспринимавшими как нечто несообразное, неправильно построенное, как нелепый монстр [Шкловский 1928].
Говорить о реализме Достоевского после работ М. М. Бахтина и В. Н. Топорова [Бахтин 1963; Топоров 1995а], а также книги А. Л. Бема [Бем 1936], в которой показана цитатная техника романов Достоевского, вообще не приходится.
Интереснее подчеркнуть, что и те одиозные произведения русской, а затем советской литературы начала XX века, которые составили корпус так называемого социалистического реализма, во многом строились на отрабатывавшейся в "фундаментальной", современной им литературе модернизма неомифологической схеме. Так, в центре горьковского романа "Мать" -- несомненно евангельский миф о Богочеловеке, Спасителе, и Богоматери. В таком, казалось бы, насквозь советском произведении. как "Железный поток" Серафимовича, явственно проглядывают черты библейской мифологии -- события вывода Таманской армии из окружения под предводительством сильного вождя Кожуха накладываются на события исхода иудеев из египетского плена под предводительством Моисея.
Реализм -- скорее всего не реальное обозначение литературного направления, а некий социально-идеологический ярлык, за которым не стоит никаких фактов".
Трудно не согласиться с этим выводом после столь мощной аргументации. Призывы современных русских "реалистов" писать попроще, попредметнее, поморальнее, общедоступным языком, чураясь опасных экспериментов, избегая "космополитского" фантазирования, строго придерживаясь готовых шаблонов, воспевая Родину, не забывая Бога, параноидально разыскивая и клеймя вражью нечисть, проливая горькие слёзы над тем, что сделали с Россиею дерьмократы, завывая о вымирании русского народа, истерически грозя кулаками направо и налево, и прочее, и прочее, -- все эти сектантские наставления исходят не от искусства, а от политики... Результатом такой практики может быть только псевдолитература, даже если очень псевдогражданственная, псевдонародная и псевдонравственная.
Социальный заказ на такого рода квазилитературу -- вот подлинная реальность социальной жизни. Проблема человека остаётся между тем не решённой, и это тоже реальность{&}, реальность, критикуемая представителями "реалистической" литературы. Однако они не в силах указать путь к решению, а лишь заводят в ещё больший тупик, ибо их дело есть бегство от реальности в царство утопических грёз, бесцельного ностальгирования, бесплодных переживаний, ненависти к инакомыслящим, пустословия, лжи...
Итак, Руднев не признаёт за понятием реализма никакой познавательной ценности. Реалистический период в развитии литературы -- для него это "поздний романтизм", и дохлую собаку реализма нужно просто отбросить прочь. Однако нам уже известно, что слепо доверять Рудневу нельзя{&}. Поэтому обратимся к другим источникам.
Словарь Беляева{&} указывает: "Реализм (от позднелат. realis -- вещественный, действительный) -- творческий принцип, на основе к-рого характеры и обстоятельства в худож. произв. объясняются социально-исторически, а их закономерная причинная связь (социальный детерминизм) раскрывается в качественном и самоценном развитии (историзм) посредством типизации фактов действительности, т. е. соответственно первичной реальности". Это определение более всего соответствует рудневскому определению N 2 (по Гуковскому): "Реализм -- это художественное направление, изображающее личность, действия которой детерминированы окружающей ее социальной средой"{&}. Однако нельзя оставить без внимание, что Руднев и Беляев говорят о разных вещах: Руднев -- о "художественном направлении", а Беляев -- о "творческом принципе". Это не одно и то же!
"Типизация (от греч. typos -- отпечаток, форма, образец) -- способ худож. обобщения действительности, выявления характерного, существенного в жизненных явлениях и предметах <...>. В отличие от научно-логического, понятийного обобщения, Т. Предполагает индивидуализацию, а вместо широко применяемых в массовом производстве стандартизации и шаблонизации -- неповторимость, уникальность создаваемых художником эстетических ценностей, "продуктов" иск-ва. Особенности и возможности Т. отчётливо выступают в сопоставлении её с др. способом худож. обобщения -- идеализацией. <...> Именно органический синтез и правильное соотношение общего и индивидуального в воссоздании действительности обеспечивает правдивость и достоверность изображения в иск-ве <...>. Игнорирование принципа и закономерностей Т. на практике приводит либо к схематизму, умозрительности, иллюстративности, либо к подмене реализма бескрылым натурализмом. <...> Эстетика реализма отвергает к.-л. регламентацию узаконенных способов, приёмов, средств Т. (напр., заострение, гиперболизация, приёмы "жизненного правдоподобия" и т. п.). <...> Важным специфическим средством реалистической Т. является худож. деталь, дающая возможность выразительно и экономно передать общую мысль и идею произв. (худож. лаконизм)".
Из приведённых цитат мы видим, что в реализме как творческом принципе нет ничего ужасающе тоталитарного. Так, порочная иллюстративность пьесы Л. Ашеко "Прерванная песня" является следствием не верности писательницы реализму, но ошибками по части "соотношения общего и индивидуального в воссоздании действительности", а именно в произведении слишком индивидуализирована событийная сторона, тогда как слишком обобщённой выступает сторона психологическая. Миниатюры Якова Соколова лишены художественной ценности за полным отсутствием в них индивидуального. У Константина Винокурова, наоборот, потеряно обобщение. Идеализацией страдает проза Татьяны Коровушкиной. У Валентины Басовой абсолютизировано "жизненное правдоподобие", из-за чего рассказы становятся занудными{&}. У Ларисы Семенищенковой правдоподобие вовсе отсутствует, осталась одна слащавая игра стилистикой... Таким образом, беда не в том, что реализма в "Литературном Брянске" слишком много, а в том, что его слишком мало. Творческий же принцип реализма позволяет увидеть и обозначить недочёты в произведениях (по крайней мере прозаических) и, следовательно, сохраняет свою познавательную роль. Творческий принцип реализма работает.
Его не следует понимать узко. Его не следует понимать полит-идеологически. Не следует понимать по-рудневски схематично. Обратимся к учебнику старого гуманистически ориентированного исследователя искусства Юрия Борева{&}. Автор защищает понятие направления как важнейшую категорию эстэтики (с. 102 -- 108). "Художественное направление -- тип художественной реальности, -- объясняет он. -- <...> тип рецептивного диалога по цепочке: автор -- произведение -- реципиент. <...> Направление -- поле напряжения, рождающееся между двумя полюсами: методом, ориентирующим художника на определённый тип отношения к миру, и стилем, ориентирующим на определённое отношение к художественной традиции". Если вдуматься, то, согласно этому определению, у каждой исторической эпохи был свой реализм. Автор начинает обзор эпох с "античного мифологического реализма", но об "удвоении реальности" говорится уже на первых страницах тома, посвящённых первобытной культуре... Далее: "Реализм эпохи Возрождения"... "Просветительский реализм"... "Критический"... "Социалистический"... далее обобщается "Реализм XX века" ("Психологический реализм", "Интеллектуальный реализм"). Аналогично можно говорить и о реализме века нынешнего.
"Современный реализм воодушевляется гуманизмом, -- утверждает Борев (с. 468 и дальше). -- <...> Реализм утверждает, что общение людей на основе культуры и его высшая форма -- любовь -- средство преодоления одиночества и абсурда бытия, дорога к человечеству и к смыслу жизни". Борев отмечает тэндэнцию к интеллектуализации искусства. "Функция литературы, -- цитирует он У. Сарояна, -- превращать события в идеи", "Искусство есть жизнь в свете мысли" (Г. Манн). "Интеллектуальное произведение запечатлевает такой способ художественного мышления, который имеет особые цели (философски-концептуальный анализ "метафизических" проблем бытия, анализ состояния мира), особую активность по отношению к жизненному материалу (повышение роли субъективного начала, примат мысли над фактом), особую форму и стилистику (тяготение к условности, параболичность мышления, экспериментальность обстоятельств, логизированные характеры, "разыгрывающие" в лицах мысли автора, и т. д.) и, наконец, особый тип воздействия на читателя и зрителя (художественное доказательство идеи, обращение не столько к чувствам, сколько к разуму, "выпрямление" и интенсификация действенности произведения).
В утверждениях Борева ощущается гуманистический оптимизм и очевидная недооценка иррационального в человеке. В этом иррациональном -- отрицание и всечеловеческой любви, и победы интеллекта над косностью. Плюс недооценка роли технического прогресса. Главный вопрос наступившего века: до каких пределов способен развиваться человек, человек как цивилизационное среднее? Не стоит ли человечество на пороге своего распада на некие техносоциальные расы, которые начнут развиваться принципиально разными путями? Мы же знаем из истории эволюции, что за ароморфозом и вспышкой численности следует идиоадаптация... Способно ли вообще человеческое существо оставаться авангардом мегаэволюции (если оно действительно таково)?.. В этом и состоит современная проблема человека. Что такое человек здесь и теперь? Какова его перспектива? Что мешает ему?.. Гуманизм не отвечает на эти злободневные вопросы. В то же время человеческое сознание ищет простых решений, вроде поворота северных рек на юг или поголовного истребления "жидов".
Не следует идеализировать новиковского "человека пишущего". Он всё-таки не Господь Бог. И то, что в писательском движении мы обнаруживаем два крыла -- гуманистическое и фашистское -- вовсе не попытка кого-то шокировать, скандализировать и прочее. Такова объективная реальность. И хорошо, если эта реальность "не слишком уж" объективна, т.е. допускает сознательную коррекцию... А это возможно лишь при условии, что человек повернётся к своей сущности как данной ему реальности и будет поменьше зарывать голову в песок. Лишь тогда гуманизма станет больше и меньше фашизма.
Герой рассказа Дмитрия Стахорского "Пернатые зэки" Жора неожиданно обнаруживает, что свобода -- не в том, чтобы сожрать то, что можно сожрать (может быть, потому его и зовут Жорой?) Героиня другого рассказа, "Я не ваш, извините", тоже оказывается на пороге открытия, что её жизнь могла бы стать иной (может быть, поэтому её зовут Любовью?)... Это гуманистические рассказы, именно в силу того, что реалистические, а реалистические -- ибо герои их обращаются лицом к реальности. Ничего подобного не происходит, например, в сказах Ларисы Семенищенко: положительные герои так и остаются положительными, отрицательные -- отрицательными. Это вообще не люди, а картонные фигурки, чёрные и белые. Так же, как в военной прозе Анатолия Кузнецова. В художественной реальности такого рода живому человеку просто нет места. В рассказах Полуничева "Переворот" и "Охота по-светлому" люди живы, но точно спят. То же самое -- в прозе Винокурова, Ларичевой, Соколова, Хохлова... Люди хитрят, совершают поступки, присваивают чужое, пьянствуют, ищут себе пару... всё это -- не просыпаясь (в чём и отличие от рассказов Стахорского и Кузькина)... Особенно кошмарны сновидения Якова Соколова. В миниатюре "Всему начало голова" человек словно распадается на составные части, и язык, уши, ноги и прочее начинают жить самостоятельно. В "Дороге" ощущение детерминированности совершенно чудовищно: Дорога, со своими неизменными истинами-императивами, абсолютно покоряет себе человека: "Строги законы судьбы. Не подвластны им мольбы и мечты" и прочее... Совсем иное в рассказах Степана Кузькина: в них даже животные совершают экзистэнциальный выбор. Это тоже гуманистические рассказы. Параллелизм животной и человеческой судьбы. Напоминание о том, что человек недалеко ушёл от братьев своих старших и всякая надменность есть постыдное бегство от реальности. Поэтому рассказы о животных становятся рассказами о человеке{&}. Ограниченность такого "животного" взгляда выливается в непревосходимую страдательность. Мало проснуться -- нужно ещё и стать хозяином своей судьбы...
Отечественная война гуманизма с фашизмом -- это не внешняя, а внутренняя война, она протекает внутри человека. И то, что консервативные редакторы "Литературного Брянска" всё же находят возможность публиковать на его страницах и гуманистические вещи (какими бы мотивами они ни руководствовались), пусть и не на первых страницах, а в глубине, это вселяет надежду, что, действительно, "духовность неистребима".
***
10-02-2007
Выготский Л.С. Психология искусства. -- Мн.: "Современное слово", 1998.
Трудноисправимый недостаток предыдущих двух эссэш -- в относительной бедности их архитектоники.
Редактор Александр Якушенко.
Литературный Брянск. Альманах Брянской областной организации Союза писателей России. -- Брянск. Издательство "Брянский писатель", 2006.
Анатолий Кузнецов, "Чёрный след на росе".
Ср.: "Где чужие? Где свои?" (Владимир Скворцов, "Лжесвобода" -- с. 195).
Михаил Атаманенко. NB. Фамилия-то хохляцкая...
Это черносотенное настроение называется у нас "тревогой за судьбу Родины".
Юрий Кравцов. Ну да, всё чин по чину: сначала идут редактора-журналисты, далее -- директора-педагоги. Как на первомайской демонстрации.
Владимир Тарасенко.
Лариса Семенищенкова, "Красный клубочек".
"Чайкина невеста".
Дмитрий Стахорский.
Как сказал Белинский, "...мы не можем победить нашего отвращения к уклончивой критике..." (Белинский В.Г., Похождения Чичикова, или Мёртвые души". Цит. по: Белинский В.Г. Избранные статьи. -- М.: "Детская литература",1970. С. 144.)
О метафабуле -- в эссэше N 2. От устного пересказа -- новэллы только выиграют, ибо переполнены речевыми штампами: "настроение -- хорошее", "ночь -- звёздная" и проч.
Константин Винокуров "Серебряный волк".
Анатолий Полуничев.
Елена Ларичева, "Защитить диплом".
Яков Соколов.
Татьяна Коровушкина, "Вечный дом".
Валентина Басова.
Николай Хохлов, "Колдовская ночь".
Людмила Ашеко, "Прерванная песня". Называется: "памятник себе поставила". Тот самый -- нерукотворный. Пушкин отдыхает.
Тема, конешно, болезненная, но шило в мешке не утаишь. Моё мнение, как человека, не принадлежащего ни к одной из группировок, может быть, граничит с неприличием, но... sub specie aeternitatis, omnia vanitas.
Руднев В. П. Прочь от реальности: Исследования по философии текста. -- М., 2000. (Цит. по: http://culture.niv.ru/doc/poetics/rus-postmodern-literature/index.htm .) Глава 3.
Кстати, этот роман может показаться непревзойдённой вершиной гуманизма. Его беда в том, что он слишком растянут... Такой, ценностный подход не в пример продуктивнее психоаналитической мифологии, демонстрируемой Рудневым в 4-ой главе, которая лишь заводит в тупик.
О том же Вячеслав Пьецух: Пьецух В.А. Русская тема. О нашей жизни и литературе. -- М.: Глобулус, Изд-во НЦ ЭНАС, 2005. С. 59--76.
Разумеется, мы не поддерживаем лингвоцентрическое отрицание реальности Рудневым. Мы лишь отказываемся от деления реальности на объективную и субъективную.
Взять хотя бы такую его ошибку: "В ответ на провокативный вопрос Павла Петровича, неужели Базаров не признает искусства, Базаров отвечает знаменитой бессмысленной фразой: "Искусство наживать деньги или нет более геморроя"". Ничего бессмысленного в данной фразе нет: Базаров лишь остроумно объединяет в постмодэрнистском духе названия популярных в его время текстов.
Эстетика: Словарь / Под общ. ред. А.А. Беляева и др. -- М.: Политиздат, 1989
Руднев В. П. Там же.
В. Пьецух указывает: "...правда литературы есть правда в высшем её выражении, а правда жизни есть количественное знание, собственно не оформленное никак. И лишь когда количество знания превращается в [качество] откровения, это и будет литература, которая окрыляет, волнует и пугает, как зеркальце дикаря" (Указ. соч., с. 66).
Борев Ю.Б. Эстетика. В 2-х т. Т. 2 -- 5-е изд., допол. -- Смоленск: Русич, 1997.
Мы не утверждаем, что "зоологическая" тема как-то особенно способствует достижению художественности либо гуманистичности литпра. Тем более -- тема животноводственная. Однако выход из социального контекста в более широкий природный, несомненно, благотворна для человеческого сознания.