Вспоминая командира эскадрильи Ми-8 Виктора Павловича М*, невозможно не улыбнуться. Замечательный человек, без всяких скидок на мои личные симпатии. Не без недостатков, разумеется. Не ангел. Но его превосходное чувство юмора и жизнелюбие действовало на лётный состав будто допинг в хорошем смысле этого испоганенного Ричардом Маклареном слова.
Историй, связанных с Палычем, не счесть. Пересказать их все ни времени, ни памяти не хватит. На ум пока парочка приходит. Поделюсь, пожалуй, сразу, чтоб не забыть. Я, помнится, тогда ещё командиром Ан-2 летал. Только-только из Ставрополья перевёлся. Палыч же слыл ветераном полярной авиации. За пятнадцать лет всё побережье Арктики избороздил. На просторах пятого океана, разумеется - пешим манером и двадцати жизней бы на подобный вояж не хватило. Сначала на "аннушках" летал, потом на вертолёт Ми-8 переучился. Дорос до комэска, а дальше от карьерного роста отказался, поскольку "негоже вертолётчику менять ручку "шаг-газа" на кабинетную каменную задницу".
Как-то раз свела нас судьба в одной командировке. Северный аэродром или оперативная точка - так у нас в авиации говорят. Здесь в тот период базировалось несколько вертолётов Ми-8 и самолётов Ан-2. Все прикомандированные экипажи и технические работники размещены в местной поселковой гостинице. Впрочем, не гостиница, одно название. Хуже самой непритязательной общаги. Снаружи - шлакоблочный барак, внутри же - номера-кубрики на троих по обе стороны тёмного, словно прямая кишка афроафриканца, коридора. На весь этаж две "лампочки Ильича", изготовленные ещё во времена утверждения плана ГОЭЛРО, засиженные мухами и иным полярным гнусом. Особого света они не давали, посему передвигаться приходилось ощупью, надеясь на авось, или подсвечивая себе карманным фонариком, предусмотрительно захваченным из дома. В комнатах - исключительно койки с панцирными сетками, тумбочки, полуразвалившийся платяной шкаф да умывальник в небольшом "предбанничке" размером метр на полтора. Двери без замков. Задвижки и завёртки изнутри номеров от пренебрежительного к ним отношения по большей части вывернуты из косяков "с мясом". Здание трёхэтажное, а туалет всего один и тот в конце коридора первого этажа. Зато роскошный - аж на три открытых мужских знакоместа и на одно изолированное - женское.
Вертолётчики проживали в местном "пентхаусе", как и положено элите. Это делало их утренние процедуры крайне энергоёмкими. Представляете, срабатывает у кого-то из членов экипажа гидробудильник на рассвете, и тогда ему нужно бежать не только по сумрачному коридору, но спускаться на четыре пролёта вниз по плохо освещённой лестнице, чтобы занять очередь в компании проснувшихся раньше. Удовольствие ниже среднего.
Элита авиации не любит, когда ей ставят на пути рогатки и препоны, всегда поступает вразрез существующим правилам, но сообразно здравому смыслу. Поэтому буквально на второе утро пребывания в командировке случилось событие достаточно неординарное для лубочной советской действительности. Оно привело к изменению регламента жизни в маленькой северной гостинице и тихому помешательству одного должностного лица.
В общем, так - раннее утро. Дежурная по этажу, она же администратор, она же воспитатель (по штатному расписанию), она же цербер местного значения, проводит обход владений - как предписывает ей совесть, моральный кодекс строителя коммунизма и должностная инструкция. "Побудка должна произойти единовременно, - гласит трудовое законодательство, переработанное в голове надзирающего за порядком цирика в женском обличье. - Именно в подобном единении действием наша сила". Вот воспитательница и воплощает в жизнь ею самой придуманную вводную, не считаясь ни с кем из постояльцев, ибо видит в них лишь винтики подчинённого ей механизма, невзирая на чины, регалии и жизненный опыт лётного и технического персонала оперативной точки.
Дошла очередь до нашего авиационного "пентхауса". Заходит дама, облачённая всевозможными административными полномочиями, далеко уже не сладких лет в номер к командиру эскадрильи, а там прославленный вертолётчик, легендарный Виктор Палыч, справляет малую нужду в раковину умывальника, привстав на цыпочки по причине не слишком гренадёрского роста.
- Ай-ай-ай, как н е у д о б н о! - чеканит дежурная менторским тоном, грозно растягивая слова и явно рассчитывая пригвоздить "полярного волка авиации" к позорному столбу рефлексирующей совести.
- Да, крайне неудобно, - соглашается с ней бывалый ас северного неба, - высоковато! Ноги очень устают. Надо бы раковину перевесить пониже. Ну, или подставку какую придумать.
Говорят, комендант-воспитатель в тот же день написала заявление по собственному желанию, но поскольку все виды связи с Большой землёй из-за непогоды отсутствовали ещё с неделю, завизировать заявление оказалось некому, и пришлось женщине с надломленным мировоззрением руководить окаянной гостиницей и пытаться воспитать граждан будущего Города Солнца, скрепя сердце и затейливое воображение старой девы. А делать это было с каждым часом всё труднее, поскольку теперь уже практически все постояльцы, переняв передовой опыт, пользовались методикой Палыча, исключая тех, кто получил воспитание в пансионе для благородных юношей из дворянских семей.
*
В сезон зимнего массового лова осетров в низовьях Енисея наших вертолётчиков частенько отправляли в командировки на вывоз улова из рыболовецких бригад. Обычно для удешевления транспортных расходов использовали трудяги Ан-2, но иной раз и вертолётам работа перепадала. Час аренды Ми-8 дорог, потому рассусоливать не приходится во время погрузки. К тому же и световой день зимой короток.
Быстро-быстро заполняли грузовой салон дефицитной рыбой и - в полёт. Но учёт и контроль - парадигму социалистического образа жизни - никто не отменял. А как тут оперативно определить, сколько погрузили, сколько выгрузили? Весы на берегу ставить - время погрузки в разы увеличивать. Кому это нужно? Да никому. Вот и придумали вести учёт дефицитной рыбы по головам. Соберут рыбаки трёх осетров в мешок, упакуют и зашьют. Получилась одна погрузочная единица - трёхголовизна. В один стандартный холщовый мешок как раз три рыбины помещается. Милое дело. Когда борт у рыбаков подсаживается, там уже весь улов по мешкам расфасован - только грузить успевай. Контроль по головам.
Десять мешков - тридцать осетров, сто мешков - триста осетров. Арифметика простая. Простая-то она простая, а для обычного рядового лётчика, есть ли в ней толк? Подумал Виктор Палыч немного и сразу толк-то и обнаружил. Пока шла загрузка борта, он прогуливался, осматривая окрестности. И осмотр его порадовал, в кустах командир обнаружил брошенную рыбаками стерлядку. Да не одну - десятка с два рыбин в снегу лежало. Видать, рыбаки себе на уху приготовили да забыли.
Справедливо решив, что не только красавец многокилограммовый осётр - голова, но и маленькая стерлядка тоже, Палыч взял одну успевшую замёрзнуть рыбину из утреннего улова и тишком пронёс её на борт вертолёта, укутывая скромницу стерлядь под лётную куртку. А дальше - исключительно дело техники мелкой моторики, скрытой от посторонних взглядов. Когда взлетели, бортмеханик аккуратно распорол пять мешков и заменил в них по одному здоровому осетру миниатюрной стерлядью. Оказывается, идеи витают в воздухе, таким образом, весь экипаж и кто-то ещё, покуда неведомый, оказался на шаг ближе к коммунистическому принципу распределения дефицита - каждому по потребностям. Зашить облегчённые мешки оказалось делом несложным, а уж спрятать пять осетров в кабине вертолёта и того проще.
Прилетели в Красноярск. К вертолёту подъехала бортовая машина, и расторопные грузчики принялись освобождать борт от груза. Экспедитор вёл приёмку: нащупал три головы в мешке - всё нормально. А уж коли некоторые особи малы размером, так это бывает: какой улов сети принесли, тому и рады. Главное - чтоб осётр был. А через мешковину стерлядь от осетра - да ещё и в спешке - практически не отличить.
И вот вертолёт пустой. Теперь нужно придумать безопасный способ эвакуации "личных вещей" экипажа. На сей случай у Палыча уже и план готов. Не в первый, знать, раз ходил комэска скользкой тропинкой капитана Флинта. Вызвать по бортовой связи знакомого водителя самоходного трапа - секундное дело. А уж тот-то расстарался, подвезя "дорогих замороженных гостей" к проходной и переправив их по другую сторону ограждения.
Правда, одну рыбину пришлось отдать за услуги - этому самому, теперь уже ведомому, водителю и примкнувшим к нему работникам военизированной охраны аэропорта. Сами подумайте, осетра длиной больше метра и весом двадцать пять-тридцать килограммов незаметно вынести на территорию привокзальной площади никак без материальных потерь не получалось. Но зато теперь все члены экипажа при трофеях. На "Ниве" Палыча имелся верхний багажник. Туда как раз четыре мороженых осетра улеглись "валетом" в две пары.
Развезя рыбу экипажа, комэска вскоре оказался у подъезда своего дома. Время близилось к полуночи, ожидать назойливых соседей с расспросами об улове не приходилось. Взвалив на плечо бревно с длинноносой мордой, лётчик стал потихоньку подниматься на третий этаж, царапая замороженным рыбьим хвостом свежую побелку парадной.
Ах, да, запамятовал одну немаловажную деталь. Надобно заметить, супруга Палыча была практикующим хирургом с многолетним стажем. Повидала за свою жизнь всякого - не каждый мужик из спецназа выдержит. Именно такая железная леди ждала комэска за порогом родной квартиры.
Доставать ключи и открывать двери, имея на плече тяжёлый и негабаритный груз оказалось весьма непросто. Палыч попытался, не смог и, чертыхнувшись, надавил осетровым носом кнопку звонка. Жена никого не ждала, она знала, что Палыч в командировке, потому не открыла сразу, а прильнула к дверному глазку, и её взору предстала невнятная рожа с длинным рылом и без ушей. "Опять какие-то алкаши припёрлись! - подумала женщина. - Только Витя в командировку, сразу ползут собаки..." Вслух же супруга комэска сказала следующее:
- Идите, идите отсюда! Не дам я вам денег, пропойцы...
- Это я, Оля, открой! - просипел Палыч не своим осипшим голосом - ледяной увесистый груз уже начал его сильно раздражать.
- Ах, ты ещё меня и по имени... Сейчас открою - мало не покажется!
Она принесла с кухни разделочную доску и открыла дверь.
Первый удар пришёлся по свинячьей роже незнакомца, украшенной двумя парами усов, больше напоминающих замёрзшие сосульки соплей, нежели вторичные половые признаки настоящих мачо. До второго удара дело не дошло, поскольку Палыч с криком: "Твою мать, Оля! Он ведь тяжёлый! А тут ты ещё..." начал терять контроль над ледяной тушей. Та соскользнула с его плеча и со страшным грохотом обрушилась на пол передней, после чего уютно улеглась у ног благоверной. И тут жена комэска, практикующий хирург со стажем, в первый и единственный раз в жизни упала в обморок. Так и лежали они голова к голове, а ногами и хвостом на лестничную клетку, женщина и осётр, тёплая и ледяной... покуда Виктор Палыч искал нашатырь в аптечке.
Соседи набежали, не без того. Шум-то получился знатный. С удивлением лицезрели на два бездыханных тела, цокали языками, пытаясь уяснить, что же случилось. А поняла всё лишь одна пенсионерка Макеевна. И только сообразила - сразу бегом в соседний подъезд к куме, с гуманитарной целью: рассказать той, как "энтот охальник Витька, который лётчик с третьего, а не слесарь с пятого, свою супружницу приревновал к живому осетру и покончил с обоими одним ударом топора".
