Чваков Димыч : другие произведения.

Холостяк Кукушкинд, провинциальная драма

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    Полная версия истории из жизни провинциального бомонда

Холостяк Кукушкинд

(будни бомонда)

  

"Л о п а х и н: Какой роскошный у вас зад, сударыня!

Р а н е в с к а я: Вы имеете в виду вишнёвый сад?

Л о п а х и н: И его тоже, мадам... и его тоже".

"Вишнёвый сад", ранний, ранее неизвестный релиз известной пиесы

  
   "...революции обычно не просто холодны и безучастны к своим апологетам, не просто фригидны... они равнодушно растопчут, забьют батогами, заколют на скотном дворе вилами самых верных своих сынов..."
   Мысли гражданина Кукушкинда ударялись о тугую плоть подойника, некоего высшего разума, обитающего в закромах ноосферы - спорить с ним - себя не уважать - и падали на дно колодца, где уже червоточила чертовщина бесовских проказ.
   - Банкет в банке, - зачем-то сказал Леополь Кукушкинд вслух, наигранно прикусив нижнюю губу новенькими протезами из металлокерамики. Для значительности, как ему казалось.
   На самом деле по паспорту Кукушкинд был Леонидом, но тягучее и отдающее лавандовым маслом и запахом прибоя в Касабланке (да-да, именно в Касабланке!) - имя собственное Леополь, услышанное им в далёком детстве, не давало покоя. Вот почему Леонид Семёнович и просил величать себя ласковым и светлым средиземноморским - нет, скорее, даже атлантическим - псевдонимом. Кукушкинд почему-то полагал, будто те, кого называют Леополями просто обязаны проживать на побережье Средиземного или других сочувствующих Атлантическому океану морей. Сочувствующих? Ага-ага. Адриатичненько - нет слов!
   А так ли по жизни выходит? Он-то, Кукушкинд, как раз обретается в самом центре Евразийского материка, где кроме речки Уклюевки да дурно пахнущего Уклюева озера, больше похожего на сильно разбавленную нефтепродуктами трясину, нет в округе никаких водных ресурсов. Подходящее имя как раз и позволит вырваться из этого мещанского болота, каковым наш герой почитал город Уклюев - населённый пункт губернского значения, но с уездною судьбой. Во всяком случае, подобный ход судьбы Леонид Семёнович полагал вполне логичным.

*

   - Банкет в банкетной банке, - зачем-то сказал Леополь Кукушкинд.
   - Со шпротами? - спросил его некто невидимый из сумрака спальни.
   - Ну, не с кильками же в томате... В общем, банкет в банке... на депозите, - засуетился Леополь, нервно подёргивая левым веком и пробуя разогнать тремором пальцев рук тучи, которые обещала развести сама Примадонна давно-давным тому обратно.
   Кукушкинд с опаской заглянул в альков, где почивал уже не столь часто, как в пору тягостного и крайне нудного супружества. Теперь-то он холостяк и может себе позволить всё - даже гадить панцирями королевских креветок и хлебными крошками в зале, здесь же и спать на стареньком - некогда натуральной кожи - диване. Теперь от натурального не осталось практически ничего: диван вытерся до исподнего (оно у мебели тоже случается) и был покрыт синтетическим пледом "из искусственной шерсти джерси". Его гостеприимный хозяин получил в наследство от почившей в разврате бывшей супруги - Ванессы Парадизовны, всё бросившей и уехавшей по холодку в турецкий город Измир, надеясь отыскать там вторую (а может быть, даже - третью и четвёртую) половину своему эксцентричному имиджу женщины-вамп. "И поделом этим туркам", - кажется, подумал в момент расставания с благоверной Леополь Семёнович, предвкушая тот радостный миг, когда сможет ходить босиком по ковру немытыми ногами, не выключать телевизор круглые сутки и наслаждаться "напитком грузчиков" - пивом, что называется, от пуза.
   На самом деле бывшая носила куда более прозаическое имя - Инесса Петровна, а Ванессой Парадизовной называл её только сам Кукушкинд, которому почему-то казалось, будто супруга очень похожа на известную фотомодель - она же и певица, и актриса, и мать детей эксцентричного капитана Джека Воробья - Джонни Деппа.
   В отличие от французской звезды, Инесса супругу детей не родила - оказалась не способной к этому женскому предназначенью. Готовить категорически не умела, стирать отказывалась. В общем старалась вести богемный образ жизни, насколько позволяли доходы Леополя Семёновича.
   Впрочем, теперь всё в прошлом. Нынче - свобода со всеми полагающимися ништяками из арсенала холостого мужчины, пережившего кризис среднего возраста.
   В спальне - этого, собственно, и следовало ожидать - никого не оказалось. Лишь изображение самого Леополя в зеркале стенного шкафа-купе с опаской осматривало место возможного мистического происшествия. Кукушкинд закрыл дверь в комнату на ключ и решил больше пока её не посещать - от греха подальше. Зато просторная зала, мастерская и кухня теперь станут полигоном его творческого экзорцизма... или эгоцентризма ли... Обо всём этом размышлял Кукушкинд, впадая в эйфорию от неограниченных прав и свобод, гарантированных как Конституцией, так и отсутствием жены.
   Жить одному на углу Zelenin's street - бывшая улица Ленина, и Совместного авеню - бывший проспект Советский, в уютной квартире элитной девятиэтажки для творческих работников Леополю поначалу очень понравилось. Он с неделю питался жирным, острым, пил крепкое. Не убирал за собой вовсе. Но потом запахи пищевых остатков начали приводить Кукушкинда в натурально неадекватное беспокойство, мешали спать, забивая ноздри амбре из смеси нестиранных носков, несвежего белья, воняющих на жаре остатков рыбы и сального пенициллина, зарождающего всё новые и новые колонии на куске упавшего на пол бекона. Вести домашнее хозяйство без супруги оказалось не настолько уж и весело, как представлялось в розовых мечтах.
   А ещё эти пугающие голоса из запертой комнаты! Отделаться от них не получалось. Они будили среди ночи, пугали. Леополь доставал из ящика письменного стола зарегистрированный в полиции травмат и, набравшись смелости, открывал дверь в спальню. Секундное, почти незаметное мельтешение в глазах и более ничего. Тишина и покой. Но следующей ночью всё повторялось. Впрочем, он скоро привык, можно сказать - притерпелся.
   Ощущение инстинкта стаи, материализуется в мозгу человека самыми фееричными фантазиями, едва только он остаётся один на один с прогрессирующей скукой. Вот и Кукушкинд не избежал очевидных тенденций - его с невыразимой силой потянуло прибиться к косяку, точнее сказать - с коллективным разумом бомонда слиться в творческом экстазе.
   В общем, если не ходить вокруг да около в поисках причинно-следственных связей, смекнул Леополь Семёнович - дальнейший его пофигизм лишь усугубит ситуацию. Чтобы разорвать оковы цугцванга, сделал он генеральную уборку - даже постельное бельё постирал в чистоплюйском порыве. Потом накупил на остатки гонорара, полученного за статую "Мадонна 14-го микрорайона купается в джакузи", установленную во дворе дома образцового капиталистического сожительства имени Чио-Чио-Сан, разносолов. Следом пригласил гостей из числа вхожих в элитную тусовку того самого 14-го микрорайона, где проживал и сам - на правах брошенного, но всё ещё мужа известной фотомодели.
   И закипел бомонд, и заколосился интеллектуальными вывертами!
   "Вот прокутим все деньги, - решил для себя вопрос стимулирования творчества Леополь Кукушкинд, - и тогда я смогу снова взяться за дело... тьфу - за творчество, разумеется. Ничто уж тогда не сможет меня остановить! Художник обязан быть голодным или... или бросать свои художества. Вот так-то. В общем, пред богом и людьми, как говорится, даю себе слово, что докажу своим творчеством несомненную художественную состоятельность. А слово - не воробей, верно, Леополь?!"
   Философскую сентенцию о материале, которым бывает вымощена дорога в ад, скульптор-авангардист, разумеется, знал, но применить её к своей персоне - ему просто не приходило в голову.

*

   В гости к Кукушкинду пришли три пары: Неждановы, художник-ню-авангардист и его модель Лёля; Каштановы, поэт и его Муза Венедиктовна; Сметановы, композитор с первой скрипкой из одного модного оркестра. А также - некая приблудившаяся барышня репродуктивного возраста, но с повадками гимназистки. Звали барышню Миленой и была она, кажется, балериной. Не примой, в общем, но и не из массовки. Два-три сольных выхода за вечер в одном спектакле - не слишком уж и плохо с учётом чересчур зрелого возраста молодой особы.
   Милена сразу же глянулась Леополю Семёновичу. Настолько, что он немедленно побежал в ванную - попробовать замаскировать негустой прядью - некогда огненно-рыжих, а теперь невнятно-пегих волос - роскошную плешь. Здесь он заодно безадресно бзданул в свою сторону каким-то женским парфюмом, оставшимся в старой косметичке бежавшей жены. На фемин постбальзаковского возраста, вновь явленный вид Кукушкинда подействовал бы сногсшибательно, но Милена всё ещё оставалась в обойме привлекательных уклюевских невест. Подействует ли на неё новый имидж хозяина квартиры - вопрос! В процессе куртуазных манипуляций Леонид Семёнович пытался отрешиться от нехороших мыслей и всё тщился вспомнить фразу из недавно читанного романа Велевина, подходящую к месту.
   "Им бы в спирту отмыться, им бы огуречным рассолом связки смазать, им бы бороду на пробор расчесать, а кок - как у Пресли - бриолином напомадить, тогда они ещё очень и очень даже смогут за других постоять - а за себя полежать". Вспомнить удалось почти дословно, но сомнения в правильности цитаты по-прежнему одолевали.
   Однако они были развеяны почти мгновенно: Милена заметила старания Кукушкинда и чутко на них отреагировала - попробовала всколыхнуть томною грудью. Получилось не очень убедительно по причине неразвитости части тела, которая мешает балерине балансировать на пуантах. Но Леополь Семёнович обратил внимание на действия гостьи и пришёл в прекрасное расположение духа.
   Уселись за стол, ломящийся и едва не ломающийся от снеди, представляющейся Кукушкинду изысканной и вполне способной характеризовать его в качестве человека неординарного, творческого, бедового.
   Крабовый салат из минтая, приготовленный в ресторане "Уклюевский метрополис" по спецзаказу, соседствовал с маринованными кабачками в жестяных банках. Слегка заветренная сквозняками дальних странствий привокзального буфета буженина перемежалась финским сервелатом уклюевского мясокомбината. Маслины, лимон, нарезанный кружочками и свёрнутый улиткой, заливной карась, пойманный в Уклюевом озере и изображающий радужную форель - всё это великолепие Кукушкинду удалось присыпать молоденькой зеленью с рынка, придав застолью черты домашнего уюта.
   И выпивка у Леополя Семёновича была под стать - разбавленный водой с лимонной эссенцией спирт, который повезло выменять по случаю на партитуру Листа, Кукушкинд разлил в бутылки с выдавленной по периметру надписью "Absolut". Спирт, заправленный чаем и настоянный на корице и мускатном орехе, взял на себя миссию изобразить знаменитый бренди "Hennessy". Вот только игристое вино ни за кого себя не выдавало, а оказалось чистой воды полусладким "Советским шампанским", купленным на последние деньги в гипермаркете "Маленький Мук".
   - Чем нынче заняты, какие шедевры сочиняете? - поинтересовался Кукушкинд, обращаясь к Сметанову, чтоб поддержать беседу между второй и третей. Перерыв сей обычно бывает длительным в отличие от микроскопического зазора "между первой и второй".
   - Вокальную ораторию пишу-с, - ответствовал композитор, непроизвольно переходя на словоерс из вежливости или иных побуждений, Кукушкинду непонятных. - "Машина времени во времени машин"-с. Так-то вот, судари мои-с.
   - Скажи, а когда сливы поспевают, брат? - спросил Нежданов Леополя изрядно спустя, еле оторвав голову от салата с ряжеными крабами.
   - Круглый год, брат.
   - Нет, я серьёзно
   -  И я серьёзно - круглый год они поспевают... но в разных странах в разное время. Век "вольво" не видать!
   - Спасибо тебе, утешил. Милый ты мой! Спасибо отвесное до земли-матушки! - Нежданов полез целоваться.
   - За сливы "спасибо"? - Кукушкинд нервно оттолкнул в сторону навалившегося на него художника, подобный неумелому футболисту, пытающемуся избавиться от владения мячом.
   - Нет, за эрудицию. Порадо... - На полуслове Нежданова сморило, и он тихонько засопел на плече чуть ранее осоловевшей Лёли.
   - Знаешь, а ты неправильно пьёшь, Петюня! - увещевал Каштанов Сметанова.
   - А что тут мудрёного-с - маханул "писюнчик" да закусил по-шустрому. Не запил, а именно закусил - невелика наука-с!
   - Ошибаешься, брат. Махнуть - не штука. Да и закусить нужно. Всё верно! Только вот не совсем. Правильно пьют эдаким манером: выдохнул, влупил порцию одним махом... и дождись, пока напиток по пищеводу, как по эшафоту на дно желудка, словно кровь Вселенной, прольётся. Молча жди. Не закусывай - ни-ни! Исключительно "мануфактурой" можно занюхать или корочкой ржаной. Не более! А вот когда на желудок упало, обожди секунд пяток для приличия и лишь потом заешь основательно. Сразу почувствуешь, что есть - закуска в удовольствие.
   - Вот же, как выходит-с, тут тоже своя наука, оказывается. Приеду домой - братьям расскажу, а то они, дебилы, и не знают.
   - Вестимо - не знают. Они у тебя, наверное, и школу не закончили? - Каштанов сам не заметил, как начал провоцировать оппонента на принятие крайних мер.
   - Среднее образование-с у обоих... - обиделся Сметанов за "дебильных" родственников, хотя, собственно, сам их так окрестил.
   - Не то! Я ж тебе за школу жизни толкую, а ты меня образованием унизить желаешь.
   - Ничего я не желаю...
   - Это правильно. Слушай и на ус мотай. А нет усов - в смартфоне зарубку поставь.
   И тут Сметанов не вынес пресса поэтической мысли и сыграл партию ударных прямо на лице "горлана-главаря". Результат оказался неожиданным - Каштанов, не на шутку протрезвев, огласил "трёшку" Кукушкинда рёвом самца марала, готового к случке, и... убежал в ванную - замывать следы позора на разбитом, будто у "Лады-Вектры", попавшей в ДТП, носу. Муза Венедиктовна не нашлась, чем поддержать подопечного, потому просто махнула на него рукой и тут же махнула полный фужер "абсолюта"; затем затянула народно-застольную песню "Felicita" в аранжировке празднующего победу Сметанова.
   - С днём расквашенного варенья и винтажных фейерверков! - громко заявил, пробудившийся от шума Нежданов и снова отошёл в нирвану "на пять минут, пока вы наливаете..."
   Черти в спальне буйствовали синхронно с творческой компанией, но их проделки никого из гостей не занимали.

*

   Кукушкинд заночевал в одной постели с Миленой, но даже не попробовал её соблазнить. А она же старалась изо всех сил, к чему скрывать. Но все попытки балерины ушли в непродуктивные батман тандю жете, а Леополь даже не проснулся.
   Несмотря на постигшую барышню неудачу, она осталась в квартире, но принялась навёрстывать канунешнее спиртовое воздержание с таким азартом, что Кукушкинду то и дело приходилось переносить потерявшую нравственные ориентиры гостью с места на место, дабы дать вновь прибывающим представителям уклюевского бомонда почувствовать всю холостяцкую вольницу абсолютно свободного и готового вот-вот приступить к реализации амбициозных планов творца. И не понаслышке, а визуальным манером.
   Пропитый в ударном темпе гонорар ещё три дня выходил Леополю Семёновичу боком - там жутко что-то кололо и вибрировало. Превентивные меры воздействия народными средствами не помогали. Кукушкинд даже начал подумывать о завещании, но на четвёртое утро случилось чудо - он проснулся с ясной головой и совершенно здоровым. Оставалось лишь выгнать прикипевшую к его жилищу Милену, и можно было заняться творчеством. Он же давал себе слово, а слово не воробей, как известно. И не только в узких кругах уклюевской интеллигенции.
   Легко сказать - выгнать, а влёт не получилось. Милену, словно, что-то держало в квартире: то ли желание "навеки поселиться", то ли не на шутку затянувшееся похмелье. Намучившийся в тщетных попытках Кукушкинд неожиданно сообразил: вероятно, нелегальные обитатели спальни смогут прийти на помощь.
   Гостья с трудом ввалилась в открытую Леополем комнату и немедленно захрапела, упав на кровать. Сначала в спальне сделалось камерно тихо, но минут через пятнадцать оттуда послышались голоса и звуки струнных музыкальных инструментов. Шум постепенно усиливался, увенчал его душераздирающий пассаж пионерского горна на невыносимо высокой частоте. Следом за тем послышался стук в дверь, сопровождаемый воплями Милены, умоляющей, чтоб её выпустили.
   Кукушкинд открыл. Загостившаяся дама вылетела в зал, похожая на ошпаренную кипятком кошку - такая же безумная и мокрая. Леополь спросил вкрадчиво:
   - Что там, Мила? Тебя напугали?
   - Суки! Черти полосатые! Убью! А ещё скульптором назвался.
   И Милена выскользнула в парадную, накинув на себя верхнюю одежду.
   Кукушкин в очередной раз опасливо заглянул в спальню. Там царил полумрак и полный порядок: кровать заправлена, всё на своих местах. Никаких гитар и духовых инструментов нет в помине. Странно даже. Леополь вздохнул с облегчением, но дверь на замок закрыл - от греха подальше.

*

   Заранее припасённые заготовки-болваны из глины, казалось, радостно вздохнули, едва Леополь зашёл в мастерскую после утреннего кофе. Творческому процессу ничего не мешало - холодильник зиял чудовищной пустотой, балеринка крутила свои фуэте где-то за пределами квартиры и сознания, а телевизор Кукушкинд унёс в кладовку, чтоб не сбивал с толку. Давняя задумка - бюст Сенеки - тревожил воображение Леополя уже второй год подряд. Но он всё не мог решиться. Что-то вечно мешало - как полагал Кукушкинд, дела семейные: вечные споры с Ванессой о загаженном ковре, неоплаченных счетах, сибаритском образе жизни, который нехорошо влияет на здоровье, а также о назначении художника (в самом широком смысле) в рамках развитого социума продвинутых индивидов себе подобных.
  
   Леополь присел на уляпанный гипсом трёхногий табурет, чтобы ощутить глубину момента, когда вдохновение снизойдёт на него тихим ангелом, и руки сами собой примутся мешать глину в широком эмалированном тазу. Но ничего не только не снисходило, даже не ёкало и - того пуще - не возбуждало воображения. И лишь одна чудовищная мысль заставила неоглаженную покуда глину вибрировать и подниматься дыбом: "А зря я не трахнул эту балетную цыпу! Просто ле скандаль компроне!"
   Не пришло желание творить и назавтра, и через неделю. Будто бы Кукушкинд вместе с деньгами утратил желание созидать. Питался он кое-как - перебивался с жидкого чая с сухарями на пустую овсяную кашку, сваренную на воде в виде однородной густой массы, напоминающей столярный клей - по вкусу и консистенции.
   Теперь Леополь Семёнович ждал, когда же ему на карточку перечислят пенсию от союза творческих деятелей губернского города Уклюева. И дождался. Мысленно разделив вспомоществование на месяц, Кукушкинд третью часть отложил в пользу статьи "Излишества". Статья "Коммунальные платежи" осталась пустовать - до лучших времён, как полагал скульптор. В тот день он очень плотно пообедал в столовой завода "Красный фонарь", куда его пускали в качестве автора монументальной композиции "Светильники будущего", установленной возле здания заводоуправления.
   И опять - озарения на скульптора не снизошло. "Всё-таки странная штука жизнь, - подумал Леополь, - нет разницы, сыт ты или голоден - художественное наитие никак не проявляет себя. А раньше-то было. Было! Хорошо помню. В чём же дело?"
   О данном себе слове Кукушкинд старался не думать, чтобы не бередить дремлющую где-то в районе селезёнки порядком потрёпанную совесть.

*

   - Чего так поздно звонишь? Я уже сплю. - Сталь в голосе Кукушкинда не звенела туго натянутой струной, а всего лишь подрагивала тоненьким язычком рождественского колокольчика. Много ли нагневаешься, когда из нирваны сонных грёз всплываешь? - Раньше предупредить не мог?
   - Мы раньше в ресторане сидели. Чинно-мирно. А он вдруг - возьми, да и закройся. Но мы-то ещё не допили. Решили с кем-нибудь связаться - продолжить банкет. Долго думали, кто этим кем-нибудь окажется. Выбрали тебя.
   Как тут откажешь? И вновь закрутилась карусель ночных бдений, правда, теперь уже под недоеденную в ресторане закуску. Но компания была всё той же, если не считать, что вместо обиженной Милены, в неё органично влилась актриса-травести - она же прима кукольного театра "Теремок в сапогах" - по имени Алёна.
   Кукушкинд в тот раз быстро нагрузился - на пустой-то желудок не мудрено - и всё старался найти предлог - выпроводить "дорогих гостей" вон, то и дело пугая их чертями из спальни - сейчас наведут здесь порядок, стоит ему открыть туда дверь. Гости в ответ только смеялись и говорили, мол, таких чертей, как мы сами, ещё поискать!
   Только на рассвете хозяину квартиры удалось достучаться до сознания присутствующих, хотя до совести, надо признать, не получилось. Он заявил, что уже утро, пролетарии поднимаются с постели и готовятся идти на работу, запивая на ходу чашкой растворимого кофе глазунью на сале. Пора бы, дескать, и его приятелям да приятельницам честь знать.
   - Правильно! И пусть завтраки бесплатно дают! - заорал Нежданов, когда его одевали к выходу "в народ".
   Кукушкинд заночевал под первые рассветные звуки гимна, льющиеся из оставленного включённым радио. В одной постели с Алёной. Но даже не удосужился её соблазнить, поскольку хотел спать "как из ружья". Актриса же наоборот пыталась склонить Кукушкинда к интимным отношениям, не покладая умелых рук, натренированных на марионетках во время репетиционного процесса. Напрасно. Герой так и не встал на дело - дело правое, дело святое.
   Пробудившийся во второй половине дня Леополь Семёнович ощутил рядом с собой аромат незнакомого парфюма и увидел записку, сделанную каллиграфическим почерком на салфетке, принесённой вчера из ресторана. "Кукушкинд, ты сволочь!" - значилось в ней. И Леополь даже невольно поёжился, ощутив энергетику разъяренной женщины.
   "Вот дурочка, - подумал он, - не могла до вечера подождать! Впрочем, к лучшему - теперь займусь скульптурой".
   Но и в этот раз что-то не сложилось. Вымощенная благими намерениями дорога снова свернула не в ту сторону: приняв ванну, Леополь Семёнович разнежился и заснул, распластавшись на диване, будто шкура неубитого кем-то медведя.

*

   Кукушкинд долго огорчался, что вдохновение обходит его дом стороной, а однажды, не выдержав, пошёл в пивную с целью "встряхнуть застоявшуюся карму". Там он и встретил человека недюжинной силы (на руках с полудня до закрытия тягались, Леополь лишь два раза выиграл), который представился инженегром Тройчатовым.
   - Я ведь потому себя инженегром называю, Лео, - говорил новый приятель Кукушкинду, - что пашу, что твой папа Карло, с утра до ночи...
   - Позвольте, - усомнился Леополь Семёнович, - папа Карло, если, конечно, мы говорим об одном и том же папе, занимался столярным и плотницким делом и, стало быть, не мог пахать, внося свою лепту в сельскохозяйственный валовой продукт близкой нам по духу Италии.
   - Уж не знаю, каковский продукт вы имеете в виду, но я никогда в ту Италию не ездил - всю жизнь в Уклюеве прозябаю. И мой продукт сидит вот здесь! - Тройчатов с гордостью ткнул себе пальцем в лоб и захохотал, словно Мефистофель из оперы Гуно в каком-то там акте. Кукушкинд смотрел постановку в областном театре давно и потому уже не помнил драматургических деталей постановки, как то - сколько у маэстро Шарля было актов и с кем... тьфу - и в котором из них, кто и что делал.
   - Вот я и говорю, - продолжил Тройчатов, - труд сделал из обезьяны лошадь, а из меня - дипломированного инженегра, каждую секунду находящегося в кабале у собственного воображения. Ни минуты покоя. Сплю и вижу сплошные схемы, просыпаюсь - те же схемы, только уже натурально в компьютере или на кульмане. Ни сна, ни отдыха - измученный. Туше!
   Надежда на продуктивность общения с Тройчатовым угасла, не успев разгореться - счастье творца по-прежнему не желало посещать Кукушкинда. То ли коварная супруга перед своей ретирадой наколдовала, то ли кто-то злопамятный на Леополя Семёновича разгневался да, какие-то старые косяки припомнив, порчу наслал, обратившись к чёрной магии, и чертей к жилищу привадил до всего прочего. Говоря короче, вместо покоя да благолепия начали случатся мелкие гадости. Черти повадились выживать Кукушкинда из квартиры: и окурки заговорённые в замочную скважину вкручивали, и топотали под нечеловеческую музыку этажом выше, а не только в спальне. Целые сутки. Да не помогло им ничего - как зеленел плесенью чёрный чай в заварнике, так и продолжал - с толстым удовольствием. А Леонид, пардон, Леополь Семёнович при нём, естественно. Извести скульптора не смогли, но нервишки попортили изрядно. Раньше-то Ванесса во всех соседских разборках участвовала и без какого-то ни было вмешательства органов правопорядка - одним лишь хорошо поставленным голосом! - ставила зарвавшихся "чертей" на место. Теперь приходилось стоически переносить тяготы малосемейной жизни в гордом, но не слишком комфортном одиночестве.

*

   Однажды, спустя полтора месяца после отбытия бывшей супруги, Леополь Семёнович странным образом проснулся на полу завёрнутым в ковёр. Türkmen haly* ещё накануне днём висел на стене спальни - "в головах", как любил говорить Кукушкинд, напирая на славянофильскую составляющую своей родословной и творчества. Лежал скульптор посреди залы, словно в саркофаге каком, неистово потел похмельным синдромом, но не имея возможности встать - обессилел обездвиженный.
   Прислушался Леополь. Из мастерской доносились голоса. Можно было различить два: один глухой и бухающий, будто кряхтенье неисправного перфоратора, а второй - тонкий с хриплыми переливами, как соловьиная трель, исполняемая вороной-переростком.
   - Это очень дальний сросвенник Кукушкинда... - говорил обладатель глухого баритона. - Ну, да, того самого, который в запрошлом годе чуть не утоп в пруду... а потом вдругорядь с девками в не стиранных подштанниках на сеновале кувыркался... Тьфу, срамота одна... а не мужик... Леополь Семёныч же - другой коленкор... Етот завсегда с уваженьицем. Мошну, бывалочи, рассупонит... и говорит на весь двор: "А что, Митька, не податься ли нам в табор, к цыганам... к Будулаю Будулаевичу Христо'пуло?"
   - Когда сие случилось-обставилось-то! - Каркающий тенорок будто бы пенял кому-то невидимому. - Эвон вспомнил, ага. Лет десять уже прошло, поди. С тех пор любой - даже самый ласковый телок - может в неблагодарную скотину обратиться, ёшки-матрёшки.
   - Не, не может того быть! Наш-то скульптор... почти что твоя канова или даже церетели.
   Говорящие замолчали. Стало отчётливо слышно, как закипает электрический чайник. Потом в мастерской побулькали чем-то в чашках, и запахло кислятиной забытого в антресолях индийского кофе, купленного ещё при доисторическом материализме. Скорее всего - по талонам.
   "Кто такие, откуда взялись? - удивился Кукушкинд. - Я же вчера один, вроде бы, целый день провёл. И не выходил никуда... Никуда, никуда. Ах вот же! Вспомнил! Эти двое ко мне поздно вечером припёрлись. Какие-то дальние родственники или просто земляки. Я толком и не понял. А уж когда полгрелки первача под сало да картошечку, привезённые гостями, расписали, и вовсе соображать перестал. Хорошо ещё, спать пошёл рано... Только вот - почему на полу и в ковре?" Леополь хотел позвать на помощь, но не смог произнести ни слова - губы слиплись, во рту сушило самым настоящим сирокко с привкусом винтажного guano - не при детях будет сказано. Силы оставили скульптора, он затих.
   А разговор из мастерской продолжился в том же народном духе. И слышен был вполне явственно.
     - Что? Говоришь, быдта Леонид наш Семёныч и есть тот самый дальний сросвенник безобразный? Нет, ты не понял... Того, что Подушкин, тоже Леонардом Семёнычем нарекли ещё в отроческие годы, когда он на горшке воссиживал и злато-серебро из носа мизинчиком добывал...
   - Вот так и пропадаем... в гостях, покуда деньги не кончатся, ага. Какому Пушкину на подобное безобразие жалованья-то хватит? Вот я и говорю, не чета етот арапчонак нашему Кукушкиндскому роду, польки-бабочки, понимаешь.
   И тут Леополя будто прорвало: он сумел вскричать: "Освободите меня, ради всего святого!" и от нахлынувших чувств дёрнулся настолько неистово, что ковёр словно бы сам собой развернулся, а оттуда выкатился скульптор Кукушкинд собственною персоной. Босой и чертовски красивый - подобный столетнему саксаулу в изгнании. Руки ещё полчаса отказывались удерживать стакан, потому ночные гости вливали "оживлин" в глотку страдальца через найденную на кухне макаронину. Перорально-клубным манером - самым естественным в сложившихся обстоятельствах.
   Потом без приглашения притащилась знаменитая троица: Нежданов - Каштанов - Сметанов со своими половинками, а с ними ещё кто-то незнакомый, которого представили Аликом - бригадиром поезда Уклюев - Баку, озорником и бардом по совместительству.
   Черти в спальне гудели пуще прежнего. Словно бы сегодня у них праздник какой случился. Их - не православный праздник.
   Драка на сей раз произошла очень быстро и оказалась локальной. Пострадал только нос Кукушкинда, левый глаз Нежданова и блузка на Музе Венедиктовне.
   Все немедленно примирились, и пошла дискуссия об ущемлении толерантности на уездном уровне, об экзистенциализме в кинематографе развивающихся стран, постмодернистских веяниях на столичных кухнях и гендерных преференциях пролетариата Макао. Вспомнили отчего-то и классику.
   - Птичка божия не знает ни заботы, ни труда; хлопотливо не свивает долговечного гнезда... - процитировал умница Каштанов.
   - Браво-браво! - Лёля хлопала в ладоши и пьяно улыбалась всем мужчинам сразу, от такого любвеобилия глаза её разъехались в разные стороны, а сама она выглядела заблудшей овцой, приготовленной к альковному закланию. - Я знаю эту песенку - Олежка Митяев написал.
   - Акстись, это ж Пушкин, курица! - осадил её Нежданов. - "Цыганы"! Понимать надо.
   - А и то! - возопил не идентифицированный в голове Кукушкинда гость - возможно, Алик. - Дамы, господа, хорошие вы мои! А поедемте к цыганам, раз все уже напиарились по самую ватерлинию!  В таборе, говорят, заводной медведь на цырлах па-де-do you do пляшет! И Аза по прозванию Рада Рай спивает райским голосом... И шампанского как раз три ведра осталось - лошадей напоить...
     - Ага, про цыган-с! - заговорил молчавший до сего момента Сметанов. - Вот есть, скажем, Дженнифер Лопес. Мы её Джей Ло у себя в союзе называем за её превосходную формы оконечности лопы. А есть ещё анти-лопа. Я долго соображал, кто ж такая? "Нечто противоположное лопе", - предположит всяк мыслящий индивид и непременно окажется прав. А мне хочется копнуть глубже, и я копаю-с, будто лингвистический бульдозер: антилопа - это голова! А поскольку и Бриан - голова, и, царствие небесное, Александр Третий Освободитель тоже голова, то называя оных господ антилопами, мы не покривим душой-с, а-ца-ца!
   - Главный принцип нашего земного существования, - решил осадить Сметанова Леополь Семёнович, - не отворяй в себе кумира! А ты, братец, всё норовишь гением выставиться. Нехорошо-с.
   Сметанов по своему обыкновению противопоставил поддразниванию партию ударных - весомый аргумент, тут и возразить нечего.
   Кукушкинд отреагировал адекватно - отошёл в нирвану довольно быстро, успев лишь скорбно подумать о невозможности сдержать данное себе слово, которое представлялось теперь безобразно бранящимся какаду - воробей и рядом не садился.

*

   Невеликая пенсия скульптора-надомника заканчивалась скоро - словно и не начиналась. Но гости продолжали посещать Кукушкинда в его трёхкомнатном замке с прежним напором и желанием. Правда, теперь они приносили с собой сами - и выпивку, и закуску. Видимо потому считали своим долгом непременно "задать леща нашему Леопольчику" - будто бы в качестве оплаты за свою добросердечность. От такого с собой обращения лицо Кукушкинда вскоре превратилось в полигон для испытаний на прочность предметами и кулаками разной степени упругости.
   Но не страшно. И к этому можно привыкнуть, если верить свято, что вот-вот снизойдёт вдохновение и поможет сотворить шедевральный монумент - хотя бы бюст философствующего конформиста Сенеки в масштабе "четыре к одному", - который непременно сделает его автора столь же знаменитым, как сам Роден или даже Микеланджело.
   Гости в ожерелье знакомцев Леополя Семёновича мельчали. Теперь вместо поэтов и композиторов к нему начал заглядывать и разночинный люд. Впрочем, от данной электоральной прослойки - как ни покажется странным - беспорядка в квартире случалось поменьше и разговоры, пусть не такие интеллектуальные, зато не обязательно мордобитием заканчивались. Не обязательно, но только не в те дни, когда вниз спускаются черти из квартиры этажом выше. От этих добра не жди: и гостей измордуют, потом ключи от спальни заберут и давай с местными собратьями тягаться - успевай уворачиваться
   Вот и сегодня бесы поели всю закуску, привезённую деревенскими родственниками Кукушкинда, разбили пару чашек, расквасили хозяину нос и умчались к себе, где принялись двигать мебель и ронять на пол что-то тяжёлое. А Леополь Семёнович остался в компании двух своих незадачливых земляков, коих так и не смог зарегистрировать на излишки жилплощади, поскольку Ванесса Парадизовна согласия на данный гуманитарный акт из своего заграничного далёка не давала. Уж те и приезжали с продуктами чуть не каждую неделю, уж и он старался отыскать бывшую на просторах социальных сетей, чтобы испросить согласия, а всё без толку.
   - Осенью мама моя, ёшки-матрёшки, мелкую рыбёшку солит по своей рецептуре, - говорил тот земляк, который помоложе, с каркающим тенорком базарной торговки. - Пикантный посол, ага. В трёхлитровый баллон накидает, значит, подъязков, окуней, сорожек да прочее жиганьё в непотрошёном виде и, солью засыпав, оставляет на пару дней возле печи. Затем закатывает и в погреб спускает до весны. Достаёт к столу, когда крышка сама, будто пуговица с живота отлетает, сигнализируя, созрело, мол, содержимое. Запах стоит настолько устойчивый и тугой - коты на улицу даже в мороз выходят, не выдерживают.
   И до того он хорошо сказанул про котов - Кукушкинд аж в голос расхохотался, не смог сдержаться, хотя и было ему мучительно горько за бесполезно растранжиренный срок, что подарила ему супруга, оставив одного на хозяйстве. А дальний родственник, он же земляк, продолжал:
   - А вкус какой у той рыбы, ага! Вы даже представить себе не можете. Да, собственно, и ни к чему, этиловый-то спирт, тараканы-ёжики, понимаешь. А ведь после одного ужина два дня проветривать дом приходится, чтоб заснуть. Такая вот ирония судьбы: одному удовольствие, остальным - мучительное удушение.
   Вечер завершился практически спокойно - без наплыва посетителей. Как говорится - и слава богу! Однако обстоятельства в очередной раз взбрыкнули. И случилось это поскольку приспичило отворить спальню, ибо требовалось отыскать в комнате свежую сорочку для завтрашнего "выхода в свет". И тут снова повторилась история с несанкционированным и неадекватным эхом.
   - Банкет в банке, - зачем-то сказал Леополь Кукушкинд в след раскрытой поворотом ключа двери.
   - Слово не воробей! - ответствовал полумрак спальной. - Из пушки по нему не стрелять...
   "И нет покоя измученной душе художника..." - меланхолично подумал скульптор, сглотнув пересолёную от неумеренного употребления шпика и салями слезу, но спорить не отважился. Мало ли чего!
   Кукушкинд сделал шаг в темноту, затем другой... и врезался заживающим второй день носом в ледяную амальгаму зеркала. Резануло нестерпимой болью и сделалось нестерпимо же обидно и одиноко. Обидно от собственной творческой несостоятельности, а одиноко от... Скорее всего, от одиночества. А ещё от страха навсегда оказаться замурованным в квартире, где в супружеской спальне резвились одухотворённые черти благих намерений.
   Кукушкинд, не одеваясь, вылетел во двор, зашмыгал расквашенным в кроваво-красный желток носом и заплакал в голос. Потом, замёрзнув, будто шелудивый пёс, вернулся в парадную, тихонько примостился возле лифта в уголке - рядом с бойлером. Задремал. Здесь его и обнаружила супруга - женщина-вамп по ночам, а днём - строгая и малоразговорчивая Госпожа из чьих-то эротических фантазий. Ванесса Парадизовна собственною персоной. Он взяла Кукушкинда за руку, и они вернулись в квартиру, мгновенной превратившуюся из логова неопрятного творческого холостяка в уютное гнёздышко для воркующих голубков. Вся нечисть мигом растворилась в туманном мареве нарождающегося утра, едва завидев хозяйку. "Чертовка! - подумал Леополь-Леонид. - Настоящая ведьма... Ангел мой - Инесса!"

*

   Леополь Семёнович никогда не ощущал себя настолько невероятно умиротворённым, как в то морозное солнечное утро "стрелецкой казни декабристов", предсказанной ещё Герценом и его другом Колоколом по всей евротусовке. Кукушкинд впервые за много дней похлебал супчика; жидкого, гаденького - другого Ванесса готовить просто не умела - но невероятно, чёрт возьми, прекрасного! - почти как персики с известной картины передвижника Серова. Так рассудил Кукушкинд, включив ассоциативное воображение. А потом уже вдогонку подумал: "Вот люблю я передвижников, словно родню, а ведь до сих пор не удосужился узнать, что же передвигали эти парни! Завтра непременно "погуглю"".
   Потом наш герой завернулся в плед "из искусственной шерсти джерси", угнездившись на старом диване в позе умиротворённой саламандры. Он снова был счастлив, как в тот момент, когда узнал, что остаётся один, а супруга бросает его. Леополь причмокивал губами и видел во сне сказочные яхты, независимых мужчин и женщин, то и дело предающихся любовным утехам, а потом занимающихся творчеством. С утра до вечера и наоборот - с вечера до утра.
   Под утро Леонид Семёнович - теперь уже точно Леонид Семёнович - встал, пробежал босиком в заведение, куда отправил его заведённый на полшестого гидробудильник. Потом снова одним движением соединился с диваном и попробовал достучаться до Гипноса - греческого повелителя сновидений.
   Кукушкинд улыбался с закрытыми глазами, периодически задрёмывал, стараясь растянуть минуты удовольствия, поскольку понимал - скоро грёзы оборвутся, и новый день взмахнёт своими полосатыми крылами над его плешивой головой прожектёра и неудачника, наивно полагающего, что с возвращением супруги всё наладится.
   В сладком утреннем сне к нему приходил бюст древнеримского философа Сенеки, подмигивающий гипсовыми бельмами глаз и болтающий на латыни всякую непотребщину, будто Апулей-похабник, а вовсе не наставник Нерона.
   Кукушкинд же всё улыбался, представляя, вот теперь-то уж точно заживёт он с супругой душа в душу и, как поётся в одной песенке в аранжировке композитора Сметанова - "и в дивный путь на волглые года". Теперь-то уж непременно докажет свою художественную мощь и гениальность. Он ведь слово себе дал, а слово - не воробей и даже не гордый сокол... слово - это... это... просто бриллиант чистейший, если сам в него веришь пуще чем в высшие силы, обитающие в закромах ноосферы!
  
   Поможи ему, Боже, чтоб не сошёл с ума! И композитору Сметанову тоже-с. Ага?
  
   * Türkmen haly (туркм.)  - туркменский ковёр ручной работы, производимый в Туркменистане.
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"