Причин для столь неутешительного вывода насчитывалось несколько, разной степени значимости. Важнейшая (на взгляд самого Илара) заключалась в полнейшей его неспособности оправдать родительские надежды. Отец Илара был купцом, его дед, прадед, прадед прадеда - тоже. Их род пользовался в городе заслуженным уважением, а лавки готового платья, переходящие от отцов к сыновьям, год от года расширялись и процветали, давным-давно вытеснив с рынка конкурентов. Отец Илара любил повторять, что предпринимательская жилка у его родичей в крови, а умение успешно вести торговлю маленькие представители семейства Тарк впитывают с молоком матери.
В свое время Илар был обычным младенцем, и нельзя сказать, чтобы ему досталось меньше материнского молока, чем братьям. Но, увы, знаменитыми семейными талантами боги его обделили.
Илару всегда плохо давалась арифметика. Счету он выучился много позже своих братьев, даже младших. Учителя качали головами. "Не выйдет из Илара торговца", - говорили они.
Но отец семейства истово верил в чудодейственную силу труда. Ему казалось, что сын поумнеет, если будет больше времени проводить в лавке, наблюдая за работой отца и старших братьев и перенимая их опыт.
Детство Илара закончилось, едва он вырос достаточно, чтобы стоять за прилавком. С этой поры каждую минуту, свободную от занятий, он постигал азы торгового дела. Да куда там!
"Голова нашего сына набита опилками, - жаловался Тарк-старший жене по вечерам. - Простейших вещей уразуметь не может! Но я вобью в него эту науку, клянусь дедовым наследством, дайте мне только время!" Таково было решение Герена Тарка, а отступать от своих слов он не привык.
Увы, все старания упорного отца пропадали втуне: сын прилежно зубрил правила сложения и умножения, но даже в элементарных расчетах то и дело допускал ошибки. И добро бы он покупателей норовил обсчитать - так нет, урон наносился исключительно семейному бюджету! И, конечно, ушлые потребители, заметив оплошность в расчетах, далеко не всегда поправляли мальчишку, предпочитая быстренько смыться с незаконно сэкономленными монетами.
Не доставало Илару и способности продавать негодный или залежавшийся на складе товар.
- Дурень! - кипятился отец. - Кто тебя тянул за язык? Обязательно было рассказывать покупательнице, что ситец еще с прошлогоднего привоза лежит? Не мог сказать, что эта расцветка - последний писк столичной моды?!
- Но она же спрашивала... - лепетал испуганно горе-продавец, втягивая голову в плечи. В гневе отец был тяжел на руку. - Как я мог соврать...
- Тьфу! "Спрашивала"! Как дите неразумное, честное слово! Слышали бы тебя наши славные предки - от стыда сгорели бы!..
Не было дня, когда отец не сердился на Илара. Со временем сын привык к ежедневным выволочкам - в отличие от родителя, он рано махнул на себя рукой и перестал даже пытаться понять все хитрости торговли. Вспышки отцовской злости Илар переживал покорно и почти равнодушно, как пережидают непогоду. Глупо ведь сердиться на дождь или стараться одолеть бурю - вот Илар и не пытался изменить ситуацию, воспринимая взбучки как стихийное бедствие.
Ждать от кого-то поддержки тоже не приходилось. Мать скорбно поджимала губы, жалея своего непутевого сына, но - молчала. Братья и вовсе презрительно фыркали: они стыдились родства с неумехой.
Но отсутствие у парня способностей к торговле оказалось не единственной причиной беспокойства его родителей. Хуже было другое: незадолго до совершеннолетия Иларовы склонности все же проявились. Но к совершенно другому ремеслу. Постыдному и подлежащему всяческому осуждению и искоренению.
Несколько раз доброхоты из числа соседей докладывали Тарку-старшему, что его сына видели за беседой с Одноглазым Филином - известным далеко за пределами города менестрелем и по совместительству душегубом и скупщиком краденого - во второй ипостаси он был куда более знаменит.
Вскоре отец семейства и сам стал замечать, что Илар, едва выдается свободная минута, так и норовит улизнуть в кабак. Но не выпивка влекла туда незадачливого торговца: юноша неизменно возвращался из питейного заведения непривычно задумчивым, но трезвым, как стеклышко, чем еще больше расстраивал отца - ведь всякому понятно, что просто так в кабак не ходят! А если причина не в выпивке, значит, она кроется в другом, еще менее почетном интересе...
Отец почтенного семейства не находил себе места. Он стал еще строже к сыну - но тот сызмальства привык к строгости и научился виртуозно обходить отцовские запреты, когда действительно этого хотел. Фамильные упрямство и целеустремленность Илар все же смог перенять у отца...
Тревожился не только Тарк-старший. Сам виновник беспокойства тоже не находил себе места. Он разрывался между желанием угодить отцу и стать примерным сыном, которым можно гордиться, и смутным, еще не до конца осознаваемым им самим стремлением - совсем не к торговле, а к другой профессии, презираемой родителями, братьями, соседями - да всеми, кого Илар знал...
Постоянное пребывание между двух огней не прошло для Илара бесследно: прежде веселый и жизнерадостный, с каждым днем парень становился все более угрюмым. Он будто угасал постепенно, как догоревшая до основания свеча. Особенно эта перемена была заметна людям, знавшим Илара в детстве и увидевшим вновь после долгой разлуки.
Одним из таких знакомых стал давний друг Герена, живущий в другом городе и навещавший торговца раз в несколько лет.
В день очередной встречи друзья, как водится, допоздна засиделись за чаркой вина, вспоминая былые годы. Вино умеет развязывать язык. Друг, весь день молча дивившийся перемене, произошедшей с Иларом, теперь высказал удивление вслух.
- Да... Илар наш уже не тот, - вздохнув, согласился Герен. И, в свой черед не сдержавшись, поведал другу о семейной беде.
- В кого он такой пошел? - тихо спросил друг, выслушав исповедь купца.
Герен продолжал задумчиво разглядывать наполненный бокал, будто и вовсе не слышал вопроса. Наконец после минутного молчания он неохотно произнес:
- Ходили слухи, что в родне моей жены уже были люди, которые занимались этим... этой мерзостью. Я молил богов, чтобы чаша сия миновала мой дом, да, видно, недостаточно усердно...
В ту ночь Илар засиделся в лавке почти до рассвета: он готовил бумаги к ежегодному приезду сборщика податей. Всю ночь бедолага попеременно сводил счета и боролся с искушением: лунными ночами ему было особенно трудно сдерживать себя. Луна-искусительница звала, нашептывала, уговаривала подчиниться тщательно скрываемым даже от самого себя стремлениям, но Илар, стиснув зубы, снова и снова заставлял себя возвращаться к постылым, но благопристойным счетам. Эта борьба вымотала парня, да и работа с бумагами всегда вгоняла его в смертную тоску, что тоже отнюдь не добавляло сил.
Перед рассветом, в самый глухой и темный час, Илар пересекал центральную городскую площадь, глядя под ноги, и думал о том, что впереди у него целая жизнь. Лет сорок, а может, и пятьдесят. Полвека составления счетов и дежурства у прилавка, постоянного страха сделать что-то не так, неизбежных ошибок и заслуженных упреков!.. От отчаяния Илару хотелось волком завыть на предательницу-луну.
- Эй, парень!
Илар, вынырнув из своих невеселых раздумий, вздрогнул от неожиданности и обернулся.
За спиной его в круге света от фонаря стоял старик-оборванец - городской сумасшедший. Он жил тут же, на площади, под стенами ратуши, и даже стража уже перестала прогонять его: он стал привычен горожанам, будто часть пейзажа. Старик был безобиден. Большую часть дня он сидел в тени, уставившись в пространство невидящим взором, и иногда принимался бормотать что-то бессвязное. Поговаривали, что порой, впадая в транс, безумец начинает пророчествовать, но в эти слухи мало кто верил. Каких таких пророчеств можно ждать от спятившего старика?..
Сейчас сумасшедший стоял перед Иларом, и в лице его, высушенном солнцем и испещренном морщинами, не было и тени безумия. Его глаза, казалось, заглядывали в самую душу, видя в ней то, что не подвластно более никому.
- Душишь ты себя, парень, - от звука его голоса, надтреснутого, пугающего в ночной тишине, Илара мороз продрал по коже. - Сердце свое губишь, душу калечишь, судьбу ломаешь... Да только судьба сильнее, она сама сломает тебя - и не таких ломала. Не противился бы ты ей, а? - теперь старик заглядывал в глаза Илару просительно, почти жалобно. - Ведь жизнь пройдет - и что вспомнишь ты на пороге смерти? Как себя перешагивал? - Илар снова вздрогнул: слова старика оказались удивительно созвучны его собственным мыслям. - Послушайся сердца, парень. Сердце - оно не обманет. Иди за своей мечтой.
- Я не смею... - прошептал Илар, будто в полусне. Разумом он понимал, что сумасшедший старик его не услышит, а если и услышит - не поймет. Но накипевшее в душе требовало хоть такого выхода - слова сами срывались с губ. - Я должен подчиниться родительской воле. А моя мечта... Это дело, недостойное приличного человека. Разве могу я обмануть надежды родни и пойти по дурной дороге?
Старик молчал, по-прежнему пронизывающе глядя на Илара. Парень поежился.
- Разве мечта твоя - делать людям дурное? - наконец нарушил молчание нищий. - Разве не наполняет она жизнь смыслом? И разве твое счастье не означает счастья и твоих родителей? Эта мечта не хуже прочих. А трудности... Тем слаще будет достижение цели. И потом...
Старик вдруг оборвал себя чуть не на полуслове, безнадежно махнул рукой, повернулся и нетвердой походкой зашагал прочь. Илар, стряхнув оцепенение, бросился вслед, догнал нищего, заглянул в его лицо - но оно снова было пустым и бессмысленным. Лицо безумца.
Илар долго глядел в предрассветную мглу, в которой скрылся старик. Шаги нищего еще долго раздавались в тишине спящих пустынных улиц. Но Илар не слышал ни звука, не видел ничего вокруг. Отчаяние, черное и беспросветное, как ночь, сжимало кольцо вокруг его души.
Миновал самый темный, самый жуткий предрассветный час. Над городом занималась заря, и восходящее солнце торопилось осветить все закоулки, выгнать мрак отовсюду. Если бы оно могло так же осветить человеческие души!..
Впрочем, иногда солнцу все же удается своими лучами разбудить надежду в сердце человека. Особенно если последний сам этого хочет.
Едва городские ворота открылись, из них вышел человек. Он был одет по-дорожному, и хотя сумка, висящая у пояса, оказалась мала, словно путник направлялся всего лишь в соседнее село, глаза его яснее слов говорили о том, что собрался он далеко. Может быть, на край света. Слишком ярко горела в них жажда пути, слишком заметно светились почти детская радость и предвкушение приключений.
За спиной его висела старенькая, виды видавшая лютня. Илар сам недоумевал, как удалось ему столько лет прятать ее от отца и братьев, да не просто прятать - выучиться играть! Он знал, что его игре и пению далеко до мастерства, что песни его сочинения пока слабы и неуклюжи, как новорожденные птенцы. Но теперь у него в запасе была целая жизнь, чтобы отточить свой талант. В сумке лежали его сбережения - все, что удалось заработать за несколько лет работы в лавке, под бдительным отцовским присмотром. Этого должно было хватить на первое время. А потом... Дальше Илар не заглядывал. Но знал, что обязательно что-нибудь придумает. В конце концов, заезжие менестрели, все как один, уверяли, что если захотеть по-настоящему, можно заработать на жизнь даже пением. Особенно если любить его больше жизни.
Илар шагал по пыльной дороге - один в этот ранний час. В спину ему светило солнце, будто благословляя. Обернувшись, Илар не сдержался - помахал городу рукой. Он знал, что скорее всего никогда сюда не вернется - потому что вернувшись, не сможет снова уйти. Но в сердце его горечь потери уступала место радости приобретения.
Впервые за свою недолгую жизнь Илар был свободен - и по-настоящему счастлив.