Аннотация: Остерегайтесь злить кошек! Они тоже умеют мстить...
Спросите любую кошку, какое качество своего характера она считает самым пакостным, толкающим на необдуманные поступки и порой мешающим жить, и та ответит: любопытство. О, сколько раз из-за него я попадала в переделки, сколько раз давала себе обещание, что больше никогда, никогда не попадусь на удочку природной любознательности! Напрасно! Стоило на горизонте появиться чему-то интересному, как я тут же с головой пускалась в новую авантюру - наперед зная, что вскоре придется уносить лапы со всей прытью, на какую я только способна. Ничуть не сомневаюсь, что именно любопытство однажды меня и погубит.
Но не только кошкам свойственна эта коварная черта характера - двое, навязанные судьбой мне в спутники, насколько я успела убедиться, от отсутствия любознательности тоже не страдали. В чем-чем, а в этом мы были схожи! Впрочем, положа лапу на сердце, не могу сказать, чтобы это меня так уж расстраивало.
И вот теперь вместо того, чтобы готовиться к долгому и трудному пути, проверять припасы или на худой конец просто отдыхать перед дорогой, два взрослых человека и одна не менее взрослая кошка полночи азартно искали разгадку странного явления, объяснить которое не могли, выдвигая гипотезы, одна бредовее другой, и ставя эксперименты - под стать гипотезам.
Тот факт, что я каким-то образом ухитрилась передать собеседникам кусочек собственной памяти вместе со всеми чувствами и ощущениями, обескуражил нас, но ненадолго. Придя в себя, я испытывала уже не страх и растерянность, как в первые минуты, а нездоровое любопытство и желание докопаться до сути явления.
Сказано - сделано. Тем более что и Верд с Наем поглядывали на меня с плохо скрываемым нетерпением: им тоже хотелось выяснить, что это было, чем нам грозит и как его можно использовать (желательно - с выгодой).
Мы пытались повторить опыт и так и этак. Я старательно припоминала все мало-мальски значимые эпизоды, сохраненные памятью. Потом - просто все, что вспоминалось. С несвойственной мне дотошностью воспроизводила свои чувства, ощущения, переживания. Монах и рыжик с не меньшим старанием прислушивались к ощущениям, пытаясь уловить хоть слабую тень моих тогдашних или нынешних эмоций. Тщетно.
Я первой махнула лапой на гиблую затею. От воспоминаний у меня разболелась голова, хвост сам по себе принялся рассерженной коброй метаться из стороны в сторону. Поначалу мне еще удавалось сдерживать растущее раздражение, но вскоре усталость дала о себе знать. В конце концов я рассудила: если Двуликой захотелось с нами поиграть, как кошке с мышкой, не раскрывая карт, не остается ничего другого, кроме как принять ее правила. Спорить с богами - дело не только бесперспективное, но и небезопасное.
- Завтра нам рано вставать, - напомнила я спутникам, вспрыгнув на постель и свернувшись клубком. - Нужно выйти из города на рассвете, как только откроют ворота. Раньше выйдем - больше пройдем до темноты.
Найлир с сожалением вздохнул. Он еще надеялся на то, что удастся если не нащупать разгадку, так хотя бы приблизиться к ней.
Сказать по правде, предстоящая дорога пугала меня куда больше, чем спонтанно проявляющиеся способности. В конце концов, ощутимого вреда они нам еще не принесли, только пользу (пусть и относительную). А вот лежащий впереди путь...
Там, впереди, в нескольких днях пути, назойливо маячило на горизонте Гнилище - огромное болото, которое по площади вполне могло сойти за княжество средних размеров. Ни я, ни рыжий, ни даже монах с его огромным жизненным опытом не умели скакать по болотам аки посуху, и рисковать жизнью, даже ради приличного выигрыша во времени (чтобы обойти Гнилище по широкой дуге, требовалось не меньше семи дневных переходов), было бы несусветной глупостью.
У нас была карта, по которой мы могли сверять свой путь. У нас был Верд, умеющий определять стороны света лучше компаса. У нас была я - тоже, между прочим, неплохо ориентирующаяся на местности. (И у нас был Най, который, не принося существенной пользы, собирался бессовестно пользоваться нашими способностями.) В конце концов, у нас были запасы провизии, которых должно было хватить по меньшей мере на две недели, даже если на каждом привале устраивать дружеские пирушки.
Казалось бы, чего еще желать для успешного путешествия? И тем не менее какое-то гаденькое предчувствие исподволь грызло мою кошачью душу, заставляя болезненно морщиться при мысли о предстоящем путешествии. Нехорошее место это болото, гиблое (впрочем, курорт Гнилищем и не назовут, если вдуматься). Нутром чую, ждут нас связанные с ним проблемы...
Но, укладываясь спать с тяжелым сердцем, я ни словом не обмолвилась спутникам о причине моей тревоги. Незачем их беспокоить раньше времени, рассудила я, от всей души надеясь, что поступаю правильно.
Утро выдалось хмурым. Низкие тучи нависали над городом, грозя вот-вот пролиться затяжным осенним дождем. И под стать погоде было мое настроение. Мало радости покидать родные места, даже если ты была тут незваной гостьей. Не добавляло веселья и осознание того, что мое возвращение в Светлоград может и не состояться - никогда.
Най поглядывал на меня искоса, осуждающе качая головой. "Помнишь, как ты расстроилась, когда кошачья тропа привела нас в Светлоград? Ты так не хотела сюда возвращаться! - напомнил он, пытаясь утешить меня. - Чего же ты сейчас грустишь, глупая?"
Да, рыжий был прав, мне было больно сюда возвращаться. Но стократ больнее оказалось уходить.
Я любила этот город с его узкими улочками, на которых зачастую не могли разъехаться две телеги (а кое-где - и разойтись два человека), плетнями у небогатых домишек, резными наличниками на домах горожан средней руки и искрящимися в солнечных лучах фонтанами в роскошных садах богатеев.
С этим городом было связано много болезненных, гнетущих воспоминаний. Здесь меня впервые гнали охотники за нечистью, здесь я поняла, что отныне мой удел - скрываться от тех, кто был мне когда-то дорог и близок. Здесь меня никто не ждал - во всяком случае, такой, какой я стала. Но, несмотря на все это, Светлоград все еще оставался моей родиной. А родину, как известно, не выбирают - ее любят, даже если объективных причин для этого не остается. Так уж устроены мы... кошки.
По-хорошему, нам следовало покинуть Светлоград с рассветом и отправиться в путь, не теряя понапрасну времени. Мы даже приступили к претворению плана в жизнь: едва начало светать, покинули трактир и направились к городским воротам. Но у самого выхода из города нас задержало непредвиденное происшествие, заставившее меня задуматься над вещами, которыми прежде я почти не интересовалась. Тогда я еще не знала, что этот случай станет первым в ряду ему подобных и куда более страшных происшествий.
У ворот было подозрительно многолюдно и шумно, что вообще-то необычно для раннего утра. Я пригляделась к суматохе внимательнее. На входе в город толпились люди в серых, покрытых дорожной пылью и грязью, истрепанных одеждах, доносились голоса - испуганные, жалобные мольбы и грозные, властные окрики. Несколько раз я слышала удар хлыста и металлическое позвякивание - будто цепью потрясли. А после разглядела стражу, окружающую толпу и подгоняющую людей, словно животных, которых ведут на убой.
Неприятное предчувствие царапнуло сердце. Я ощутила, как на загривке против моей воли поднимается шерсть и с трудом удержала рвущееся из груди рычание. Верд предостерегающе положил мне руку на голову, но я уже справилась с собой, и только недовольно дернула ухом. Я еще не понимала, что происходит, но сейчас никакая сила в мире не смогла бы заставить меня отвернуться.
Пока одни охранники наводили порядок в толпе, другие негромко переговаривались со стражами ворот. Начальник десятки привратников и здоровенный усач, судя по начальственным повадкам и командному тону - главный среди новоприбывших, чуть в стороне от остальных сверяли и подписывали какие-то бумаги.
- Еще сотня? - десятник кивнул в сторону оборванных людей, испуганно жмущихся друг к другу, как воробьи на ветвях. - Куда их девать-то? Чай не резиновые тюрьмы-то в городах архельдских...
- Вот еще, тюрьмы на них тратить! - голос усатого здоровяка оказался густым раскатистым басом. - В каменоломни их отошлют, на рудники - нечего казенные харчи жрать, пущай отрабатывают...
Рудники? Каменоломни?.. Я присмотрелась к заключенным повнимательнее. Худые, изможденные, измученные дорогой люди. Непонятно, на чем кандалы держатся. Они не походили на силачей-каменоломов. Некоторые из них были больны: одни кашляли, согнувшись в три погибели, другие еле переставляли ноги. Среди них были женщины, старики. Что, и их тоже - в рудники?!
- На прошлой неделе убивцев проводили, и как раз в мою смену тожить, - сообщил десятник, бегло просматривая бумаги. - В Дальгород вели, говорят, там тюрьмы самые крепкие в нашей стороне. А эти кто будут?
- Эти, брат, хуже убивцев твари. Они - политические.
Мудреное слово усач выговорил с видимым удовольствием. Собеседник поглядел на него с уважением, и здоровяк снизошел до объяснений:
- Про государя нашего посмели худое говорить, решения его мудрейшие оспаривать...
Главарь привратников укоризненно покачал головой. В его взгляде, брошенном на заключенных, промелькнуло сочувствие. Преступления против короны в Архельде всегда считались самыми тяжкими и наказывались соответствующе.
Некстати мне вспомнилось, что Наю, если его поймают, придется разделить участь этих несчастных. Я представила худощавого рыжика в каменоломне, и мне стало совсем муторно. Рыжий революционер стоял рядом - с каменным лицом, на скулах его играли желваки, кулаки то и дело сжимались. М-да, надо будет с ним поговорить на досуге о пользе контроля над собой. Если бы стражникам пришло в голову посмотреть в нашу сторону и проявить подозрительность... Перед моим внутренним взором вновь возник Найлир в кандалах, и я поспешно тряхнула головой, прогоняя видение. Нет, лучше об этом не думать!
А в следующий миг все мысли и впрямь вылетели из моей головы. Потому что мимо нас повели заключенных.
За мою недолгую, но чрезвычайно насыщенную жизнь (кошачью и человеческую) мне не раз доводилось видеть заключенных. Воры, насильники, убийцы то и дело попадались на моем пути (хвала Двуликой, не во время свершения своих злодеяний). Некоторые из них оказывались милейшими, обаятельнейшими людьми, другие - пренеприятными типами, вызывающими отвращение одним своим видом. Но эти... Отчего-то мне было жутко на них смотреть. Я отчаянно хотела отвернуться или хотя бы закрыть глаза, пока шаги этих людей не стихнут вдали, - и не могла пошевелиться, продолжая рассматривать их, как зачарованная.
Меня поразило выражение их лиц. У кого-то в глазах читался страх перед будущим, у кого-то - злоба на весь белый свет. Но у большей части лица были равнодушными, как маски, мертвые глаза смотрели сквозь окружающую их действительность, не видя ничего вокруг. Казалось, случись сейчас прямо перед ними что-то из ряда вон выходящее - землетрясение, пожар, наводнение, - и они преспокойно пойдут дальше, не заметив перемены, не обратив на нее внимания. Этим людям нечего было терять - у них уже отобрали все, что могли.
Мое внимание привлекла одна женщина: она споткнулась, проходя мимо нашей замершей троицы. Я перевела на нее взгляд. Худая, изнуренная долгой дорогой, как и все в этой толпе. По ее виду невозможно было определить возраст, под слоем грязи плохо угадывались черты лица - может быть, она была дурнушкой, а может, красавицей. Тусклые глаза неотрывно смотрели под ноги, но, судя по нетвердой походке, женщина не видела дороги. Ее губы непрестанно шевелились. Она что-то бормотала, и, прислушавшись, я смогла разобрать одну-единственную фразу: "Будь ты проклят, Галлен, будь ты проклят..."
Я застыла, боясь шевельнуться, а пуще того - поверить в услышанное. В своей жизни я слышала многое. И объяснения в любви, и площадную брань, и крики загонщиков, и песни менестрелей... Но никогда еще, ни разу мне не доводилось слышать откровенных проклятий в адрес короля. Слова незнакомки хлестнули меня, как пощечина. Я с раннего детства привыкла к мысли, что Галлен Великий - мудрейший, сильнейший и справедливейший правитель из всех существующих; для простых архельдцев (особенно таких, как я, провинциалов, чей слух редко смущали революционные речи) он был мудрым, строгим, но справедливым отцом подданных, поборником добра и справедливости. Так говорили все вокруг, и у меня не было причин им не доверять. И вот теперь - такое...
Я очнулась, только когда Най легонько подтолкнул меня к воротам, встряхнулась, сбрасывая оцепенение, и поспешила за спутниками. Заключенные давно скрылись вдали, стихли начальственные окрики стражи. Но до конца дня, стоило закрыть глаза, я снова и снова видела незнакомую женщину, проклинающую короля.
Дорога уводила вперед, все дальше от Светлограда - в неизвестность. Мы по возможности сторонились тракта - на сером пыльном полотне наши фигуры были бы слишком заметны, - но и не уходили далеко. Шли параллельным курсом, готовясь в случае чего в любую минуту скрыться в ближайших зарослях, затаиться, переждать... Как беглецы, честное слово! Впрочем... Мы и были беглецами. Нам было от чего убегать - каждому из нас.
В бесконечной дороге дни были похожи один на другой, текли сквозь пальцы, сливаясь в однотонную серую ленту, припорошенную однообразием, как тракт - пылью. Мы вставали с рассветом и весь день шли, шли, шли, лишь изредка останавливаясь для коротких привалов.
Иногда я радовалась движению, носилась по полям и лугам, задрав хвост, как котенок, догоняя яркую осеннюю бабочку или перепуганную до полусмерти мышку-полевку - не от голода, а просто так, для развлечения. Но порой длительные однообразные переходы, монотонное шагание от холма к холму, от рощи к роще ложилось на плечи такой усталостью, что на привалах я - неслыханное дело! - не чувствовала вкуса еды, заглатывая ее механически, зная, что поесть надо непременно, для поддержания сил, но не чувствуя голода.
Вечера проходили тоже более-менее одинаково. С наступлением темноты я привычно устраивалась у костра, поджимала под себя лапы и просила Ная разложить передо мной творения Рэма. Най вздыхал нарочито тяжко и недовольно косился на меня, но просьбу выполнял. Ему не нравилось впечатление, которое производили на меня изображения родных мест. "Зря ты себе душу травишь", - то и дело повторял рыжий. Но я лишь отмалчивалась в ответ. Зачем я это делала? Я и сама не знала...
Давным-давно, когда я еще жила человеком среди людей, Рэм сказал мне: "Когда тебе станет грустно, смотри на мои картины. И представляй, что я рядом..." Тогда я не придала этим словам особого значения. Но сейчас они отчего-то казались мне очень важными.
Я смотрела и смотрела на картины, пока глаза не начинали болеть от напряжения и закрываться от усталости, но вместо желанного облегчения чувствовала лишь все усиливающуюся грусть и щемящую тоску по прошлому.
Так проходили день за днем. Я давно потеряла бы им счет, если бы не луна. Она менялась каждую ночь, понемногу прирастая, круглея и приобретая все более отчетливый желтый оттенок, пока не достигла сочного цвета молодых одуванчиков. Приближалась середина златня.
По ночам мы дежурили - поочередно. Я вызвалась бодрствовать второй, в самый глухой час ночи, когда людям так тяжело противостоять сну. Най нес вахту первым. Верд сменял меня за несколько часов до рассвета, не забывая при этом накормить. Да я бы и не позволила забыть: к этому времени голод, усыпленный усталостью и наспех проглоченным ужином, обыкновенно просыпался и терзал мой желудок со страшной силой. А вы видели когда-нибудь кошку, которая ложится спать голодной? Нет? И не увидите. Это противоречит самой кошачьей природе. В крайнем случае мы можем притвориться, будто спим, прикрыть глаза, но на самом деле будем напряженно выжидать, не появится ли возможность заморить червячка. И при первом же удобном случае видимость сна слетит, будто ее и не было, даже не сомневайтесь!
Тяжелее всего мне приходилось по утрам. Стоило немалых усилий дождаться, когда Най наконец выспится и встанет. Рыжий обладал просто феноменальной способностью дрыхнуть так долго, будто надеялся выспаться впрок. Но даже проснувшись, он, вместо того чтобы сразу приступить к завтраку, занимался всякой ерундой, мучительно долго умывался и приводил себя в порядок, а я в это время сначала приплясывала от нетерпения, а после просто умирала от голода. Ожидание казалось мне бесконечным.
Не добавлял радости и Верд: едва заметив, что я не сплю, он безо всякого стеснения перепоручал мне вахту и деловым шагом удалялся на ежеутреннюю беседу со своим общительным божеством. Приходилось ждать еще и его возвращения.
Днем ситуация менялась кардинальным образом. Если ночью я была бодра и деятельна, то с появлением на небе солнца меня неудержимо клонило в сон. Кошкам требуется гораздо больше времени на сон, нежели людям, так уж мы устроены. Иногда мне удавалось уговорить Верда и Ная продлить привал хоть на полчасика. Они жалели меня и соглашались, но я сама понимала, что далеко такими темпами мы не уйдем.
Я не признавалась в этом своим спутникам, но отчаянно боялась, что однажды засну крепче обычного, а проснувшись, не обнаружу их рядом, что они просто уйдут, бросив меня, как обузу. Я отдавала себе отчет в том, насколько глупы такие мысли: сон у меня чуткий, во всяком случае, такое событие, как одновременный уход моих спутников, я услышала бы непременно - да и не поступили бы они так никогда! Но некоторые страхи продолжают отравлять нам жизнь, даже не имея под собой никаких оснований. Я сердилась на себя за глупые переживания, но изо всех сил боролась со сном и упрямо шла дальше.
Что и говорить, наше вынужденное спутничество доставляло немало трудностей и мне, и людям. Не знаю, что думали по этому поводу они, но я тем не менее ни минуты не жалела о таком повороте судьбы. С ними я чувствовала, что все еще остаюсь человеком. И если бы ради продолжения общего пути мне пришлось бы вовсе отказаться от сна - что ж, пожалуй, я бы пошла и на это.
Возможно, мой страх одиночества был бы не столь силен, если бы на дворе царило жаркое лето, а еще лучше - поздняя весна, сулящая месяцы тепла и относительного спокойствия. Но приближался снежень, которого я ждала со страхом - уже не говоря о хладне и вьюжне [1]. Я чудом уцелела в прошлую зиму, и теперь не обольщалась насчет своих шансов выжить в одиночку, оценивая их невысоко.
Но зима с ее голодом и лютыми морозами все же была далеко, ее холодное дыхание ощущалось лишь ночью, да и то не каждой. Пока же властвовала осень, в самом разгаре стояло бабье лето. День, выбивающийся из череды однообразных собратьев, случился в самой его середине.
Погода сделала нам поистине царский подарок: осеннее солнце мягко пригревало, но не пекло, на нестерпимо голубом небе от края до края не виднелось ни облачка. Время от времени золотой листвы на деревьях легко касался теплый шаловливый ветерок. В воздухе разливался одуряющий аромат поздних цветов, очарование которого подчеркивал еле различимый запах сырости (где-то неподалеку текла река). Птицы, радуясь теплу, распевали песни на все голоса, и казалось, что все живое поет вместе с ними.
В этот день мы прошли совсем немного, а после полудня и вовсе остановились у небольшой речушки. Най, напирая на то, что такого теплого дня в этом году может больше не случиться, уговорил монаха на длительный привал. Хорек задался целью устроить большую стирку. Чрезмерно хорошее воспитание рыжего давало о себе знать: он безропотно ходил в давно нестираной дорожной одежде, но с каждым днем его лицо становилось все кислее. В Светлограде рыжий прикупил себе на смену штаны и рубаху и добросовестно менял их каждый день, создавая иллюзию чистоплотности, но, понятное дело, чище от этого одежда не становилась.
На привалах, когда я вылизывалась, рыжий косился на меня с нескрываемой завистью. Иногда мне казалось, что в один прекрасный день Хорек не выдержит и последует моему примеру. Но, к счастью (а может, и к несчастью - должно быть, зрелище было бы незабываемое!), до этого не дошло.
Верд, добрая душа, проникся страданиями рыжего чистоплюя и согласился остановиться на денек у реки. Сам монах стиркой заниматься не пожелал, заявив, что его ряса еще не успела испачкаться, и, пользуясь случаем, улизнул куда-то. Куда именно и зачем, он, по своему обыкновению, и не подумал нам сообщить.
Я осталась с рыжим: обед подействовал на меня усыпляюще, и я не преминула воспользоваться редкой возможностью вдоволь понежиться на солнышке. Чем и занялась, развалившись на теплом камне у самой воды, лениво поглядывая на Хорька одним глазом.
Най, наклонившись к реке, с сосредоточенным видом стирал свои немудреные пожитки. Некоторые, уже постиранные, были развешаны на кустах для просушки. Хорек предусмотрительно избрал для этого растительность вдалеке от воды. За сохранность имущества он мог не опасаться: незнакомые шаги я услышала бы издалека и сквозь сон.
Куртку, приведенную в милый его сердцу порядок с особым тщанием, рыжий расстелил на большом плоском камне на берегу.
Вид у трудящегося рыжика был такой уморительно серьезный, что я, не сдержавшись, фыркнула. Хорек вздрогнул и обернулся, поспешно прогоняя с лица сосредоточенность.
- Бьяла! Не хочешь искупаться? - хитро прищурившись, предложил он. - Вода совсем не холодная!
- Сдурел? - не очень-то вежливо отозвалась я. Зевнула и снисходительно пояснила: - Кто же будет купаться в такое время года? Не хочу. И тебе не советую.
- Чистота - залог здоровья, - не согласился рыжий.
- Угу. А купание в это время года в проточной воде - залог болезни, - проворчала я, чувствуя, как сон понемногу начинает одолевать меня. - Даром что солнышко греет и вода кажется теплой, для купания она уже холодна. Подхватишь воспаление легких - и привет, революцию придется совершать другим. Ничего-то ты не знаешь, глупый человеческий детеныш, всему тебя надо учить...
Клянусь Двуликой, я вовсе не хотела обидеть Ная! "Детеныш" вырвался у меня вообще в полусне, безо всякой задней мысли. И тем не менее рыжий смертельно оскорбился. Бледные щеки вспыхнули, как от пощечины. Подумать только, я посмела обозвать его не только неумным, но и малолетним! Его, хитроумного и многоопытного революционера, грозу монархии! Оставить это так Хорек не смог.
- А ты... ты... - было видно, что рыжий усиленно размышляет, как бы побольнее меня уязвить, но на сей раз фантазия его подвела, и он брякнул первое, что пришло в голову: - Кошка мокрая!
- Это с чего я вдруг мокрая?! - удивленная нелогичностью оскорбления, я почти проснулась.
- А вот с чего!
Я слишком поздно расслышала в его голосе нотки торжества. Рыжая зараза схватил меня за переднюю лапу, резко дернул... В следующий миг я уже бултыхалась в холодной осенней воде, громко, пусть и мысленно, выражая свое мнение об умственных способностях некоторых революционеров и их родичей заодно, подтверждая свои мысли самым противным мявом, на какой только была способна.
- Ну как водичка? - Най широко улыбался, как ни в чем не бывало. - Хороша?
"Ах ты рыжая скотина", - "ласково" мурлыкнула я Хорьку вместо ответа, выбираясь на берег и отряхиваясь. От сонного благодушия не осталось и следа.
Зато Найлир повеселел, глаза его радостно заблестели, и он довольно расхохотался:
- Не злись, красотка! Что ты все вылизываешься да вылизываешься? Когда еще тебе доведется искупаться?
Довольный шуткой, Най подмигнул и вернулся к прерванному занятию.
Я еле удержалась от возмущенного шипения. Он меня еще будет чистоплотности учить! Да я на каждом привале по полчаса кряду вылизываюсь!
"Ну погоди же, - взяв себя в лапы, мрачно посулила я, с отвращением стряхивая с шерсти ненавистную воду - в десятый, наверное, раз. - Кошки тоже умеют мстить!"
В моей голове моментально созрел план - простой, но эффективный.
Я оглянулась на Хорька - тот, не подозревая о нависшей над ним опасности, с энтузиазмом оттирал грязь с купленных в Светлограде штанов. Грязь присохла к ткани намертво и оттираться на желала, но Хорек не терял оптимизма, мурлыча под нос какую-то песенку. Ну-ну, веселись, дружок...
Я прошлась по берегу, мстительно ступая по влажной глине, выбирая самые грязные места, и скоро на лапы налипли огромные комья, здорово мешающие при ходьбе и вызывающие непереносимую брезгливость. Хотелось начать вылизываться прямо на месте, и мне стоило немалых усилий сдержать инстинкты. Ничего, успокаивала я себя, осталось немножко потерпеть, а потом я вылижусь так тщательно, как только смогу...
Но вот берег пройден. Река вместе со склонившимся над водой Хорьком осталась за спиной. А прямо перед моей мордой соблазнительно покачивались на ветвях свежевыстиранные Найлировы пожитки. Теперь можно было не сдерживаться.
Я с наслаждением провела измазанной в глине лапой по белоснежной рубахе, оставляя на мокрой ткани замечательные живописные полосы. Ах, как чудно они будут смотреться, немного подсохнув на солнышке!.. Но долго любоваться делом лап своих я не стала. Меня дожидались еще портянки рыжего, нательная сорочка и - кто бы мог подумать, что наш Хорек такой запасливый! - дюжина носовых платков. Можно подумать, он ими питаться собрался...
Пардон, трусы рыжего я решила не трогать. Отнюдь не из жалости к Хорьку - скорее из-за внезапно проснувшейся девичьей стыдливости. Согласитесь, все-таки это не совсем прилично - молодой незамужней девице касаться столь интимной части мужского гардероба. Пусть даже из мести.
Впрочем, мне и без того было где разгуляться. Очень кстати пришелся период линьки: как раз в эти дни моя летняя шерсть так и лезла, уступая место густой зимней шубке. Что не достала лапами, перепачканными в глине с речного берега, то исшерстила, нежно потершись о вещи боками и обмахнув напоследок пушистым хвостом. Мокрая ткань просто замечательно притягивала шерсть.
На все про все у меня ушла пара минут, не больше. Я окинула содеянное оценивающим взглядом и почувствовала тихую злую радость. Все-таки хорошо уметь постоять за себя! Знай наших, рыжая бестолочь!
И как была, мокрая и грязная, улеглась прямо на Наеву куртку, заботливо расстеленную на камне, и наконец-то принялась невозмутимо вылизываться. Ну, кто скажет, что я была неправа?!
Приводя себя в порядок, я не забывала поглядывать на все еще пыхтящего над штанами рыжего. Я жмурилась от восторга. Я предвкушала фурор. И я его получила.
То ли штаны наконец поддались усилиям Найлира, то ли рыжий оставил надежду их отстирать, но через несколько минут он вынул одежку из воды, отжал и встал. Повернулся ко мне. Увидев меня возлежащей на куртке, Хорек поперхнулся от возмущения и уже открыл было рот, чтобы высказать свое честное нелицеприятное мнение о моей персоне, но тут его взгляд упал на развешанную по кустам одежду - всего несколько минут назад чистую.
Рыжий молчал несколько долгих мгновений, не веря своим глазам и моей подлости, а потом... О, как изощренно, эмоционально и красочно он ругался! Жаль, кошки не умеют писать - такая речь потеряна для потомков! Шедевр! Соловьиная трель! Вот ни за что не поверю, что искусство брани входило в программу его благородного образования!
Рыжий разорялся. Я благосклонно внимала, щурясь на солнышке и сохраняя загадочное молчание. Оставаясь лежать на куртке, между прочим. Оскорбления не причиняли ни малейшего вреда моему спокойствию, отскакивая, как стрелы - от каменной стены. Когда надо, я умею быть нечувствительной к словам, даже обращенным в мой адрес. Научилась за прошедший год.
Наконец Хорьку надоела безрезультатная брань. Он выдал еще несколько злобных фраз, попытался испепелить меня гневным взором (или хотя бы прожечь дыру в шкуре), плюнул и принялся выдирать из-под меня куртку. Я нарочно даже не приподнялась - не облегчать же Хорьку задачу! В какой-то момент у меня мелькнула шаловливая мысль уцепиться за куртку (оказавшуюся, кстати, весьма удобной подстилкой!) когтями, но в конце концов я удержалась: месть местью, а портить достаточно дорогую вещь в мои планы не входило. А то придется потом еще выделять Хорьку деньги из общей кассы на обновку - а мы за Вердову куртку только-только расплатились...
Монах вернулся как раз к тому времени, когда Най исчерпал запасы своего красноречия, а я вдоволь насладилась местью и принялась издевательски подбадривать рыжего, перестирывающего свои тряпки.
- Давай-давай, веселей работай! Где трудовой энтузиазм? Где огонек в глазах?! Как ты там говорил: "Чистота - залог здоровья"? Помни об этом! А труд к тому же еще и облагораживает! Тебе не помешает!
Най молчал, сжав зубы. То ли опасался усугубить ситуацию, то ли просто устал говорить. И немудрено - после столь продолжительного пламенного монолога кто угодно утомился бы!
Верд растерянно оглядел царящий на берегу живописный беспорядок, а в особенности - сваленные у ног Найлира вещи, перепачканные глиной и шерстью. Пришлось посвятить монаха в курс дела. Признаюсь, я немного приукрасила действительность, выставив себя чуть более белой и пушистой, чем следовало, - но не подумайте дурного, я пошла на это исключительно из любви к искусству, для пущей эффектности рассказа!
Честно говоря, я ожидала, что Най возмутится и примется излагать свою версию событий, постаравшись изобразить уже себя жертвой хитроумной и коварной кошки, но рыжий лишь вяло оправдывался, и я смягчилась, почувствовав даже что-то похоже на раскаяние - на мгновение.
Верд, выслушав мою историю, хохотал долго и от души, то и дело утирая выступающие слезы. Он смеялся так искренне и заразительно, что даже Най невольно улыбнулся, а после, не выдержав, расхохотался. У меня потеплело на душе. Смеется - значит, уже не обижается. Я хотела проучить Ная, и мне это удалось, но долго дуться и враждовать с Хорьком в мои планы не входило. Да и дальняя дорога - не та ситуация, когда можно позволить себе длительные обиды.
Отсмеявшись, Верд вдруг хлопнул себя по лбу, будто вспомнив что-то важное. Я насторожилась. Чутье подсказывало мне, что сейчас произойдет нечто интересное. И, как всегда, интуиция меня не подвела.
Из недр одного из своих бездонных карманов монах выудил нечто продолговатое, завернутое в рогожу, и с гордым и одновременно хитрым видом вручил Наю (рыжий как раз только что разделался с последней тряпкой):
- Владей и пользуйся!
Хорек поглядел на Верда с подозрением, помедлил, но сверток все-таки взял. Поколебавшись, медленно и с опаской принялся разворачивать ткань.
Я заинтересованно придвинулась ближе. Ну же, что там?!
Найлир наконец справился с упаковкой и восхищенно выдохнул. В его руках был меч. Отполированный клинок так и сверкал на солнце; его края даже на вид были острыми. Серебряный эфес покрывали тончайшие изображения животных. Приглядевшись, я опознала в них волков. Их было великое множество. Они сидели, бежали, дрались и выли на луну. В какой-то момент волки показались мне живыми: несметное количество создавало иллюзию движения. Я с трудом отвела взгляд от эфеса. Изображение волчьей головы красовалось и на клинке - в верхней трети.
- Этот меч принадлежал моему отцу... - Верд взял оружие, несколько раз со свистом рассек им воздух, полюбовался сияющей в солнечных лучах сталью и добавил: - Ты похож на него - на отца, не на меч. Такой же... упрямый, - мне показалось, монах хотел сказать что-то другое, но в последний момент передумал. - У меня есть свое оружие, и отцовский меч вряд ли пригодится на моем пути. А тебе он не помешает. У него есть имя, как у каждого хорошего меча, - отец называл его Волчьим Пламенем.
Най растроганно благодарил монаха, не отрывая глаз от подарка.
- Еще бы! - довольно ухмыльнулся Верд. - Это тебе не пустая безделушка, каких пруд пруди в любой захудалой лавчонке! Штучная работа!
Монах провел по клинку ладонью - с такой нежностью, будто держал в руках любимую женщину, а не оружие.
Но пока рыжий радовался как ребенок, мне не давала покоя одна существенная деталь.
- А где ты его взял?
Мне показалось, что Верд отчего-то смутился. Он опустил взгляд - но лишь на мгновение.
- Изъял из семейного тайника, - обезоруживающе улыбнулся монах.
- Да-а-а? Но ты ведь говорил, что никогда не бывал в этих местах!
- Я - нет. А вот отец - очень даже бывал и, как видишь, оставил здесь свой меч. Он рассказывал мне об этом.
Вот так-таки взял и оставил? Меч, которому дал имя? Добровольно? Ой, темнишь ты, монах!..
- Что ж ты раньше молчал? - я старалась говорить так сладко и вкрадчиво, как только могла.
- Я не был уверен, что смогу найти схрон, в незнакомой-то местности. Не хотел вас обнадеживать понапрасну.
Вид у монаха был такой искренний, и голубые глаза смотрели так ясно и честно, что я заподозрила подвох. Но сходу придумать еще один каверзный вопрос не сумела. Пришлось отступить.
Най же, казалось, вовсе не слышал нашего разговора. Он весь ушел в изучение новой игрушки: внимательнейшим образом рассмотрел меч, примерился, крутанул в руке, выписывая в воздухе замысловатые фигуры.
"Кажется, он умеет им пользоваться", - решила я для себя. Это успокаивало. Честно сказать, по виду Ная сложно было заподозрить, что он держал в руках что-то опаснее десертного ножа.
Игра с оружием оказалась заразительной. Вскоре к рыжему присоединился Верд, заодно обучив Хорька каким-то хитрым боевым приемам (из объяснений, изобиловавших терминами, и последовавшего за тем мельтешения клинков я не поняла ровным счетом ничего, но Най слушал монаха с таким восторгом, будто обучать его взялся сам Огнеликий).
- Хотел бы я уметь драться, как ты, - с нескрываемой завистью вздохнул рыжий, когда соперники, запыхавшись, устроили наконец передышку.
- Как я - не надо, - неожиданно серьезно возразил Верд. - Ничего хорошего в таком умении нет.
Най не выглядел убежденным, но спорить не стал. А я в очередной раз еле сдержала рвущийся с язык вопрос. Ох, монах, монах, совсем не жалеешь ты мою любопытную кошачью душу...
Как ни злилась я на рыжего за его выходку, но вынуждена была признать: в одном он был прав. Стирку он затеял очень вовремя. Ласковое солнце и легкий ветерок к вечеру высушили почти все выстиранное (а что не пожелало быстро сохнуть естественным путем, было досушено Вердом с помощью магии - как-то само собой выяснилось, что ему доступны не только лечебные, но и некоторые простенькие бытовые заклинания). Уже следующее утро доказало своевременность Хорьковой постирушки.
Насколько чудесным был прошедший день, настолько же унылым оказался наступивший. От небесной голубизны не осталось и следа - она не угадывалась за хмурыми тучами, не пропускавшими ни единого солнечного луча. Время от времени налетавший ветер больше не был ни игривым, ни легким - он заставлял людей плотнее запахнуть куртки (а меня - остро им позавидовать: не до конца перелинявшая шерсть почти не представляла для ветра преграды) и вспомнить о приближающейся зиме.
Вдобавок ко всему после полудня зарядил дождь - несильный, но нудный и доставляющий массу неудобств. Монах и Хорек накинули капюшоны. Я попробовала завидовать им молча, но не выдержала и пяти минут принудительных водных процедур. Пришлось моим спутникам останавливаться и сооружать мне что-то вроде плаща из промасленной тряпки. "Плащ" был накрепко привязан ко мне веревками, проходящими под животом, часть тряпки нависала над моей головой наподобие капюшона. Ощущения были не из приятных, но это все же лучше, чем терпеть непрерывное капанье сверху.
Наш путь лежал через лес. Здесь капало меньше, густые кроны задерживали дождь, но легче от этого не стало - во всяком случае, мне. Высокую траву сплошь усеивали мелкие капельки, лапы тотчас промокли, и я еле сдерживалась, чтобы не отряхивать их ежеминутно да не слишком алчно коситься на сапоги, в которых беззаботно вышагивали мои спутники. В какой-то момент под лапами откровенно захлюпало, и я совсем загрустила. Странное дело: дождь совсем мелкий, откуда здесь взяться лужам? Не иначе как происки злых сил, задумавших вконец меня доконать...
Вдобавок ветер, забавляясь, колыхал отяжелевшие от влаги ветви, и они то и дело обрушивали на нас миниатюрные водопады, всякий раз заставляя очередного "счастливчика" ругаться сквозь зубы.
Стоит ли говорить, что настроение нашего маленького отряда было препаршивым, точь-в-точь как погода? В этот день нам не хотелось ни шутить, ни ругаться. В угрюмом молчании мы топали вперед, переставляя ноги, как механические куклы.
Но настоящий сюрприз поджидал нас впереди.
Когда за потемневшими от дождя деревьями забрезжил просвет, я припустила вперед с энтузиазмом. "Хорошо бы там оказалась маленькая уютная полянка, на которой можно устроить привал", - размечталась я. Неподходящая для долгих прогулок погода утомляла больше, чем собственно путь, и я уже с трудом передвигала отяжелевшие лапы - мокрая шерсть, казалось, повисла на них свинцовыми гирями.
Монах и рыжик, воодушевленные перспективой близкого отдыха, тоже зашагали веселее.
Я первой вышла из-за деревьев на открытую местность. И застыла, отказываясь верить своим глазам. Най и Верд, догнав меня, остановились резко, будто наткнувшись на невидимую преграду. Потрясенное молчание длилось несколько минут.
Осознав, что увиденное - не сон и не морок, Най с чувством выругался. Верд с шумом втянул воздух сквозь сжатые зубы, кажется, с трудом удерживаясь, чтобы не последовать примеру рыжего. Я мысленно воззвала к Двуликой.
Путешественники из нас вышли неважные. Крюк, который мы сделали за предыдущие дни, оказался напрасен. Мы старательно обходили Гнилище, но оно, похоже, вознамерилось познакомиться с нами поближе. И гостеприимно раскинулось впереди.
[1] Хладень и вьюжень - второй и третий зимние месяцы.