Башня. Чужой взгляд.

И тогда он закричал.
Из всех, кто были, из всех, кто будут или даже из тех кто есть.
Никто и никогда не говорил всей правды.
Только было ли это важным?

Из обречённости: на отсутствие, на густой туман собственных мыслей.
Из обречённости: ловить своё отражение в лужах на мостовой каждой утро.

На помощь приходило слово "безумие".
Немощность разума и пустота глаз.
Страшно: ведь тому, кто опустился на самое дно, не дано подняться и увидеть небо.

На помощь приходило безумие.
Ближе к вечеру: на улице, в кабаке, дома или на берегу реки.
Он ощущал своим бритым затылком чужой взгляд.
Взгляд немного нервный. И всегда злой и недобрый.
Он быстро оглядывался и всегда упирался взглядом, уже своим, в пустоту.
 
Первый раз, почувствовав спиной этот взгляд, он испугался.
Почти темно, аллея старого парка, не людно.
Нечеловечно вообще. Но страшно, непонятно, неприятно.
Зайцем пробежался вокруг. Никого.

Когда он первый раз услышал плач, то затрясся мелкой дрожью.
Это был даже не плач, а, скорее, стон.
Так стонет роженица.
И так стонет дерево, которое падает от ударов ветра.
Нервы.

А спина всё чувствовала этот взгляд. Он вбежал в ближайшую подворотню.
И опять ничего и никого. Только звон снега.
Выйдя неторопливым шагом на улицу он опять услышал и опять почувствовал.
И так до самого дома.

Скоро взгляд и плач не оставляли его ни на секунду.
От повторения одной заунывной ноты.
От одного и того же ощущения прикосновения ласковых пальцев к спине. 
Его сводило с ума это неестественное "не одиночество".

Скоро его уже не было. Остались только взгляд и плач.
Осталось только недоумение. И "не возражение".
Даже нетерпение куда-то ушло.