Аннотация: Я слышал его исполнение, это фантастично!
МУЗЫКАНТ
Сказать, что, то лето было сухое и жаркое - значит, ничего не сказать, но если добавить что оно было очень жаркое, то мы будем иметь лишь слабое представление, какое же оно было на самом деле.
Все: Природа, люди, земля ждали дождя, но настоящего дождя не было уже месяца полтора. Каждая ночь освещала небо сполохами далёких зарниц, а каждый день горизонт грозно хмурился, пытаясь соединить брови туч в единую линию.
Тучи мужественно сражались за каждую каплю влаги, жадно подхватывая каждую молекулу там, где злые солнечные лучи выбивали её из всего сущего. Иногда они соединялись вместе, но воды на всех не хватало, и тучи злобно швыряясь электрическими разрядами, расползались по сторонам, раскачиваясь на костылях молний, бледнели от бессилия и вскоре исчезали в знойном мареве небосвода.
В такой круговерти проходили день за днём, почти не отличимые друг от друга и только один из них навсегда остался в Серёгиной памяти, остался так, что вот уже прошло четверть века, а он помнит даже запахи того дня.
Было раннее субботнее утро. Серёга шёл домой с ночной смены. Работал он дежурным электриком в локомотивном депо и сейчас путь его лежал мимо древних строений мелких железнодорожных служб на привокзальную площадь.
Ночью, одной удачливой тучке удалось прокрасться вдоль долины Северского Донца и она, захватив влаги, хотела удрать, но первые же лучи рассвета застали её на месте преступления, и она зло кинула свою добычу на край города, чтобы свободной раствориться в зарождающемся дне.
Искупанный ею кусочек природы рванулся, было в благодарном порыве, но быстро набирающее высоту и силу Солнце, стиснуло его своими лучами и всё опять поникло, приготовившись к длительной дневной осаде, но в знак протеста, ответив таким буйством запахов, что голова шла кругом.
Серёга шёл чёткой походкой молодого человека недавно отслужившего в армии и всем своим существом впитывал эти запахи уже тёплых, подсыхающих шпал, пропитанной мазутом и креозотом земли, густой полыни и крапивы под забором и ещё Бог знает чего, что называется одним словом - жизнь.
Чуть выше среднего роста, хорошо сложенный он и сам был полон жизненной энергии, и смотрел в Мир беззаботно, свято веря в свои силы и удачу.
Вскоре узкая тропинка, по которой он шёл, расширилась и упёрлась в начало железнодорожного перрона. Пройдя мимо обшарпанного пивного ларька и брезгливо покосившись на грязные ещё с вечера столы с не менее грязными ранними клиентами, Серёга, не доходя до здания вокзала, повернул направо и оказался на привокзальной площади.
Она была почти пустынна. Город, погруженный в дремоту утра выходного дня, не наполнял её обычной суетой трудовых будней, и только на автобусных остановках виднелись небольшие группки людей, большую часть из которых составляли дачники. В дальнем укромном уголке площади под громадным тополем приткнулась аккуратная ядовито-желтая бочка с отпечатанным на ней трафаретным раком и манящей надписью - "Пиво".
Пиво Серёга не очень уважал, а если и пил, то предпочитал именно из таких вот бочек. Они всегда были подключены к проточной воде и бокалы мылись на глазах у покупателя, да и народ был здесь более деловой - выпил и пошел, никаких пьяных базаров и долговременных посиделок. Видно было, что бочку только недавно подвезли, народу было, всего человек пять, и они с нетерпением наблюдали как пожилая продавщица обстоятельно, но сноровисто до красоты готовится на длительную дневку.
Мелочь у Серёги была, спешить некуда, он на секунду задумался и решительно направился к бочке.
Пока он пересекал площадь, все приготовления продавщицы были завершены и вот уже первые покупатели жадно облапили свои бокалы, припав к ним губами. Взял свой бокал и Серёга, но до губ донести не успел, почувствовав чей-то пристальный взгляд. Он поднял глаза и посмотрел вокруг.
За бочкой, неуверенно опираясь дрожащей рукой на её крыло, стоял человек. Впрочем, таких, Серёга за людей не считал. Это был мужчина лет пятидесяти, или чуть больше. Среднего роста, худой до изнеможения, он стоял в разодранных плетёнках на босу ногу, в некогда приличных, но давно утративших свой вид брюках, бывшей голубой, но теперь грязно- серой рубашке на которую был накинут пиджачок, явно служивший своему владельцу не один десяток лет. Всё это было пропитано жирной чугунной окалиной, что говорило о длительном пребывании во владениях МПС.
Рядом с ним, прижавшись к ноге, как верный пёс, стоял футляр музыкального инструмента, скорее всего, баяна. Футляр был настолько грязным, что если бы не тень, отбрасывая им на асфальт, его трудно было бы заметить.
Всё это Серёга оценил в одно мгновение. Заметил и лихорадочный блеск голодных глаз, и судорожно дёргающийся кадык пытающийся протолкнуть несуществующую слюну, и беззвучно шевелящиеся губы, пытающиеся что-то сказать.
Серёга чертыхнулся про себя. Он не любил таких встреч, не считая себя виновным в бедственном положении этих людей , он тем более не считал себя обязанным помогать им.
Но как бы там ни было, а бокал так и не дошёл до губ, ну не мог Серёга так пить! Он опять взглянул на мужчину и тот, мигом почуяв его намерение, зажёг в своих глазах такую собачью преданность и радость, что, кажется, будь у него хвост, он смахнул бы им всю пыль с асфальта.
Ещё раз, чертыхнувшись, он не переносил когда люди "теряли" своё лицо, Серёга молча сунул свой бокал в трясущиеся руки незнакомца и отправился взять себе ещё один.
-Я заплачу тебе, парень, слышишь. Я заплачу... я... я - сыграю тебе...
Донёсся до него сдавленный шепот. Такая перспектива совсем убила его настроение. Серёга не был очень уж тонким ценителем музыки, но разбирался в ней не плохо, и его весьма раздражали эти вечно путающие аккорды и мотивы "свадебные" музыканты.
Когда он с бокалом в руке отошел от бочки и стал озираться, где бы стать поудобней, то заметил, что мужчина уже расправился с доброй половиной своей доли и, не отрывая от него глаз, на ощупь извлекает из футляра инструмент, внешний вид которого совсем разубедил Серёгу приобщаться к великому искусству. Он, отчаянно маша свободной рукой, кинулся к музыканту:
-Слышишь, мужик, ради Бога! Ослобони, не надо! Ну, хочешь, я тебе ещё один бокал возьму? Только спрячь свою погремушку, не ломай идиллии в душе моей!
Но ничтожная доза спиртного выпитая незнакомцем мгновенно пропитала его тщедушное тело и он вдруг, неожиданно приятным, хорошо поставленным голосом произнёс:
-Молодой человек, Виктор Борисович- человек слова. Я ловлю Вас на слове, хотя может быть, это и не честно и не откажусь от Вашего предложения касающегося последующего бокала... В свою очередь, я осмелюсь сделать Вам встречное предложение, которое заключается в экзекуции над моим лицом или телом, то, как Вам будет угодно, в случае если я оскверню Ваш слух или слух окружающих, хоть одним неверным аккордом или даже нотой.
Ого, подумал Серёга, вот что водка с людьми делает, не пей Серенький, таким вот станешь. В слух же, поддерживая тон собеседника, он спросил:
-Надеюсь, широта Вашего репертуара не простирается дальше "Барыни" или может Вам подвластно ещё и "Яблочко"?
Музыкант никак не отреагировал на иронию и сказал, что эти вещи он тоже знает.
-А, что ещё?
-Всё.
-Всё знает только Бог, правда я атеист и в него не верю.
-Я тоже не верю, но если Вы сказали, что только Он всё знает, значит, я Его слуга.
-Раб.
-Хорошо, пусть будет раб.
-Так, вот, раб Божий сыграй-ка ты мне "Весенни примары" и мы закончим этот приятный диспут и перейдём либо к пиву, либо...
-Вам как, с вариациями или без?
Серёга, уверенный, что и само название не должно быть известно этому человеку, на секунду даже растерялся.
Вот это блеф! Как держится! Будь я проклят, если трону его хоть пальцем!
-Да, чего уж, желательно конечно с вариациями.
И музыкант заиграл. Много разных исполнителей слышал Сергей до этого, ещё больше после, но того, что он услышал в то утро, он не услышал больше никогда.
Назвать это исполнение игрой было бы просто оскорбительно. Это была не игра и даже не исполнение- это было ТВОРЕНИЕ.
Серёга не плохо помнил мотив заказанной им мелодии, но в этом произведении его не было.
Да, не было, а было что-то необозримо большее - это была сама Идея Творения и она жила и развивалась. Она заставляла пальцы музыканта брать такие немыслимые аккорды, в которых каждый звук имел свою жизнь, но эта жизнь была подчинена единой гармонии звучания.
Старенький облупленный баян весь трепетал от переполнявшей его энергии, и казалось что это не он, а какой-то великолепный оркестр исполняет гимн цветению Жизни.
Это была музыка Света и Радости, и музыкант был прав, здесь просто не могло быть ни одной фальшивой ноты, ни одного несозвучного аккорда.
Этот праздник звука всё ширился, охватывая и подчиняя себе весь Мир. Он заставил Серёгино сердце на мгновение замереть, потому что казалось душа, которой вдруг стало тесно в груди, сольётся с ним в едином хороводе звучания и унесётся в одну, ей ведомую даль.
Как будто почувствовав это, музыкант внёс неуловимое изменение в своё творение, и вот уже душа передумала улетать, она вернулась к сердцу, ласково лизнуло его и, свернувшись вокруг клубком, блаженно замурлыкала. Музыка постепенно стала утихать, утихать и, наконец, не прекратилась, но растворилась и всё.
Овации не было. Была тишина. После ТАКОГО, все местные звуки почувствовали свою полную несостоятельность и боялись произвести малейшее движение, чтобы не выдать своё присутствие. Молчал и Сергей, молчали люди- человек шесть, молчал музыкант.
Первой начала приходить в себя продавщица и, наверное, интуитивно выразила всеобщее мнение:
-Ты... ты, чего? Мужик... Сдурел, что ли? Здесь, так нельзя... Здесь люди.
Пробормотала она тихо.
Музыкант укладывал свой инструмент:
-Люди, люди, проворчал он, ну почему люди спокойно принимают обнаженное тело, но никому не прощают обнаженной души?
Серёга тронул его за плечо:
- Виктор Борисович, ты, наверное, есть хочешь?
-Хочу, просто ответил тот.
-Пойдём.
Они пошли на автобусную остановку. Сергей жил не очень далеко от вокзала и обычно ходил пешком, но сегодня с ним был попутчик с тяжелым футляром, который он не доверял никому, поэтому пришлось воспользоваться общественным транспортом.
Транспорт, встретил их довольно недоверчиво. Немногочисленные пассажиры бросали косые взгляды на странно контрастную пару и так старательно отжимались от чумазого музыканта, что вскоре задняя площадка автобуса, где он стоял - стала совсем свободной. Серёга же демонстративно стоял рядом, всем своим видом показывая, что этот человек с ним и горе тому, кто вздумает его обидеть.
Ехали молча. Виктор Борисович не спрашивал, куда везёт его новый знакомый. Между ними возникло то чувство доверия, которое бывает иногда у совершенно незнакомых людей, когда им кажется, что они знали друг друга всю жизнь.
Вскоре они вышли из автобуса, а ещё через пару минут вошли в благословенную прохладу подъезда, тогда ещё не старой "хрущёвки", где жил Сергей со своими родителями. Здесь музыкант, было, замялся, но его провожатый решительно убедил Виктора Борисовича, что все в его доме будут только рады этому визиту.
Может, Серёга малость и слукавил, но он свято верил в интиллегентность своих родителей, и что они ничем не выразят своего отрицательного отношения, даже если оно у них и возникнет.
Однако родителям не пришлось демонстрировать свои чудесные качества, поскольку их вообще дома не оказалось, а на столе лежала записка, в которой указывалось их дачное местонахождение и где сыну в отчем доме отыскать, что-либо съестное.
Через пару часов, музыкант чистый, сытый и переодетый в до армейскую одежду Серёги, сидел напротив него в кресле. Рядом стоял журнальный столик, на котором была шахматная доска с начатой позицией, и запотевший графин с самодельным виноградным вином яркого рубинового цвета, да пара солидных хрустальных бокалов, уже наполовину неполных. Игра явно не клеилась. Серёга ждал. И музыкант знал, что Серёга ждёт. Безнадёжно махнув рукой и взяв свой бокал, Виктор Борисович откинулся в кресле, вопросительно посмотрев на молодого человека.
Тот всё понял. Устроившись удобнее в кресле и закурив сигарету, он немного подумал, но, так и не решив о чём спросить в первую очередь, произнёс:
-Если можно, то с самого начала, пожалуйста.
Музыкант чуть грустно улыбнулся и согласился:
-Что же, сначала, так сначала. А оно у меня было в самый разгар Гражданской войны, когда жизнь, смерть и любовь были равноправно быстротечны.
Родителей своих я не знал, поскольку, когда меня обнаружили в разбитом какой-то бандой эшелоне, то рядом со мной никого не было. Мне было года два по виду, да в курточке моей лежал чей-то документ, справка, выданная Ерину Борису Викторовичу, что он является членом комиссии по самообороне района. Так меня и записали на эту фамилию.
В общем, я считаю, что жизнь моя складывалась довольно удачно. Детдом, участие в кружке народных инструментов, весьма талантливый педагог и я, подающий надежды ученик. Потом окончил с отличием музыкальное училище и был приглашен в Русский народный хор, мечта о консерватории, но война.
Четыре года прифронтовых выступлений, перед самой победой, любовь с коллегой по агитбригаде и счастливый брак.
После войны поступил в консерваторию, успешно окончил её и был приглашен остаться на преподавательской работе. Жизнь наша потекла спокойно тихо в любви и согласии. Единственное огорчение- это слабое здоровье жены. Детей у нас не было.
Музыкант замолчал, прикурил сигарету, долил вина себе и Серёге, потом продолжил:
- Всё началось после смерти жены. Наверное, никто не знает, почему это произошло, ибо, судя по результату вскрытия, врачи достоверно определили лишь одно - остановку сердца. Она умерла тихо и спокойно, как и жила... Да. Я остался один. Друзей у нас не было. Мы не любили шумных застолий и не братались со студентами, как это было модно в одно время.
Так вот, я остался один, и у меня появилась бессонница. Ты ею не страдал? Нет? Тогда бесполезно объяснять, что это такое, скажу только что это очень неприятная штука. Однажды, очень ранним утром, когда долгожданный сон иногда подкрадывается к тебе, я лежал на диване и обдумывал одну музыкальную тему.
Это произошло резко, вдруг. Во мне зазвучала мелодия. Нет, я не слышал её и не видел партитуры, я её ощущал, я чувствовал её всем существом и в таком объёме, что те вариации, которые я разрабатывал к ней, показалась жалкой клинописью безмозглого дикаря.
О! Это было упоение! Неслышимые звуки пронзали меня, немыслимые ни на каких земных инструментах аккорды, уносили ввысь и открывали Беспредельность! Я весь дрожал от бешеного восторга и завывал в неукротимом экстазе. Не помню, как в моих руках оказался инструмент, и я играл, и у меня получалось!
Но мальчик, милый мой мальчик! Это можно пережить один раз, два, ну три. Даже одного такого переживания было бы достаточно, что бы быть счастливым всю оставшуюся жизнь! Да, в тот момент я был счастлив, но я ещё не представлял, какой невыразимо тяжелый груз возлёг на мои плечи.
Постепенно возбуждение моё стало стихать, чувства больше не ощущали того потока неуловимо чудной энергии, который привёл их в такой восторг.
Как ни странно, но я совсем не чувствовал себя уставшим. Напротив, голова была свежая и ясная, а тело, отдохнувшее и бодрое, как будто не было вереницы бессонных ночей и даже тоска одиночества ставшая уже частью жизни, не то чтобы исчезла, но стала менее острой.
За окном уже серел рассвет, я оделся и вышел на улицу. Была ранняя весна. Некогда могучие сугробы лежали теперь жалкими кучками в тени заборов и подворотен, прикрываясь выдавленной из себя грязью и отдавая последнюю влагу маленьким ручейкам и лужицам, которые к утру затягивались узорчатой корочкой льда, звонко хрустевшей под ногами.
Воздух был свеж и чист, весь настоянный на ароматах пробуждающийся природы. Не спеша, побрёл я по неширокому скверу в сторону консерватории, пытаясь осознать, что же со мною произошло.
Я музыкант, профессионал, неожиданно обрёл дар слияния... С чем? С музыкой? Но это не было музыкой в нашем её понимании. Скорее всего, это была Идея произведения, я ей чем-то понравился, и она избрала меня для своего развития и проявления...
-Да, насколько я понял, то Вы говорите об абстрактном понятии как о живом объекте, да ещё разумном и более того, выше нас разумом, поскольку обладает правом выбора среди людей!
Виктор Борисович некоторое время молчал, обдумывая ответ, потом продолжил:
-Молодой человек, возможно науке ещё предстоит сказать своё слово в объяснении данного феномена, но я не учёный - я музыкант и мой способ описания Мира не выходит за пределы обычной терминологии, может даже излишне образной... Впрочем, что взять с идиота? Да, да у меня и справка есть, я её приобрёл в одном интересном казённом доме, закрытого типа, сейчас покажу.
И он полез в спортивную сумку (Тоже подарок Серёги), куда бережно уложил свои обноски, на отрез, отказавшись их выбросить. Ну вот, идиота мне только не хватало, подумал Серёга и, хотя не испугался, но суеверный холодок неприятия всё же пробежал по его спине.
Словно отвечая на его мысли, музыкант бормотал, роясь в пачке документов:
-Да ты не волнуйся, я социально безвреден, тут вот всё написано, и печать есть, круглая как полагается.
-Документы Сергея не интересовали и он, скользнув по ним взглядом, так, для приличия, попросил Виктора Борисовича рассказывать дальше.
-Ладно, о справке потом, но я остановился на пути в консерваторию. Так вот, каюсь, когда я понял, с чем я столкнулся, тщеславие захлестнуло меня с головой. Поймите меня правильно ведь я в принципе простой учитель музыки, а тут передо мной открылся горизонт необозримых возможностей! Я принесу людям музыку, какой ещё не было на Свете, музыку, в её чистейшем виде! Я научу своих ребят такой технике исполнения, что все мировые "звёзды" погаснут как жалкие свечки пред лучами Солнца, которое зажгу я! Забыв о занятиях, я бросился домой, меня лихорадило, я жаждал работать.
Но, увы, плоская бумага не могла вместить в себя объёмную музыку. Сколько я не пытался, но те аккорды, которые мне удалось записать, имели либо невыносимо непонятное звучание, либо вообще не могли быть взяты руками человека. Ближе к вечеру меня опять посетило вдохновение схожее с утреннем. Теперь я отнёсся к этому более спокойно. Я стал изучать явление и сделал определённые выводы.
Оно возникало, когда требовалось раскрытие, какой либо музыкальной темы. При её исполнении сколько угодно раз, она никогда не повторялась. Я попробовал записать на магнитофон. При прослушивании звучала обычная мелодия правда безукоризненной техники исполнения.
Вскоре мне стало ясно, что ни великого исполнителя, ни великого учителя из меня не получится.
Ну, подумай сам, кто станет слушать классическое произведение, в котором нет ни одного знакомого построения!
Чему я смогу научить своих учеников, если сам не могу повторить в точности то, что только что исполнил!?
Да, всякий раз это звучит прекрасно... но по-разному. Конечно я не оставлял попыток сочинения композиций и даже показал однажды написанное своему доверенному ученику.
В результате я был вызван к руководителю консерватории, и поползли упорные слухи о моей невменяемости. Впрочем, я их не виню, случись мне раньше увидеть подобную партитуру, я бы тоже с сочувствием поглядел бы на её автора.
Мне и действительно становилось всё хуже. Моя чувствительность намного повысилась, стоило только услышать какой либо музыкальный фрагмент как меня тут же переполняла вся тема в целом.
Позже для этого достаточно стало названия или даже мысли человека. Ты в этом убедился утром.
Я не мог уже выносить такое и однажды, случайно выпил. Не помню когда, но через какое-то время, звучание стало стихать, я выпил ещё, и оно исчезло!
Радость которую я испытал можно сравнить разве что с радостью, когда оно первый раз появилось.
Не буду тебе описывать путь моего падения, скажу только, что довольно скоро я оказался в спецлечебнице.
Там, лишенного спиртного, меня опять стали одолевать звучания, и у меня мелькнула мысль, что может у врачей есть какое средство от этого. Я обратился к лечащему врачу. Он с полным пониманием выслушал меня, сочувственно посмотрел и заверил, что это не беда и не таких, мол, лечили.
Нет, таких они ещё не лечили и не знаю, что бы они, в конце концов, со мной сделали, но однажды в палату вошёл молодой человек с военной выправкой, но в штатском костюме под накинутым сверху белоснежным халатом.
Он подошёл сразу ко мне, извинился за доставленное мне здесь беспокойство, посетовав на ещё имеющиеся у нас ошибки в диагностике, и предложил поехать с ним в учреждение, где мне будет уделено достойное внимание и уважение.
Ошалевший от такого обхождения я только закивал головой. Так я оказался в небольшом подмосковном городке, в уютном особнячке стоявшем над пятиэтажным подземным бункером и со скромной вывеской: "Студия звукозаписи"
Чем занимались люди, в этом заведении мне не рекомендовали говорить, но я особо и не буду, разве что в общих чертах.
Короче, нас там было человек пятнадцать таких несчастных. Каждый имел отношение к этому, но у всех проявлялось по-разному. Кто слышал только во сне, кто только слышал, но не мог исполнять, кто только исполнял, ничего не слыша и т. д.
Перед нами была поставлена задача: Участвовать в создании такой мелодии или песни, восприняв которую, человек мог удержать её в сердце своём и выполнить любое задание Партии и Правительства.
Когда до меня впервые дошёл смысл сказанного, то я от души рассмеялся.
Человек, говоривший мне это, вежливо подождал, пока я отсмеюсь, а потом сообщил, что больше смеяться не рекомендует, поскольку у них имеются весьма эффективные средства и полномочия, избавить меня от излишней весёлости навсегда, заодно с жизнью или наоборот, оставить улыбаться до конца оной.
Это было сказано с таким спокойствием и непринуждённостью, что у меня не возникло никаких сомнений.
Я включился в работу. Что? Ты хочешь спросить о результате? Зачем тебе, юноша, я и так сказал тебе лишнее. Спи спокойно и знай, что в твоей стране всегда есть люди, которые заботятся о её безопасности, а потому - не бери лишнего в голову.
Относительно реального результата, он один - через год я ехал в электричке с полным набором документов, из которых главным был - справка с длиннющим диагнозом в латинском исполнении, который мне до сих пор никто не расшифровал и с припиской на русском: "Социально безопасен".
Человек, который проводил меня до электрички, сказал, что теперь я могу смеяться, сколько влезет, и посоветовал оформить группу инвалидности, мол, с такой справкой это раз плюнуть. Не знаю, почему только они сами не смогли "плюнуть".
Скоро я уже был в Москве и разглядывал на недавно отстроенном "Курском" вокзале, карту страны. Ехать домой мне не хотелось, а больше вроде и некуда.
Тут я вспомнил о единственно более-менее родном человеке, сестре жены.
Она жила в Кременчуге и одно время весьма часто гостила с мужем у нас. Туда я и направился.
Скажу сразу, это была плохая идея, ну на что я рассчитывал? Это я от неё сейчас возвращаюсь, домой.
Ещё могу сказать, что никакого лечения в "Студии" нам не проводили, нас не считали больными, напротив создавали все условия для развития наших способностей, и если кто испытывал от этого определённые неудобства, то это были его проблемы.
Фактически, неудобства испытывал почти каждый из нас, и мы инстинктивно жались друг, к другу пытаясь хоть как-то помочь себе. Все мы были люди очень разных мировоззрений, а нужно было выработать одно, что бы понять, что же мы такое и научиться, этим управлять.
Однако каждый стоял на своём и у нас почти ничего не получалось, как однажды среди нас появился паренёк, лет так 17.
Он погиб потом, в одном эксперименте... Странно погиб, как будто хотел этого... Я видел это, он начал таять, исчезать, руководитель бросился к нему, желая остановить эксперимент, но он взглядом прибил его к месту и жестом показал, что всё нормально, а сам исчез... Совсем исчез.
Да, о чём это я? А, ну так вот, он появился среди нас и начал говорить невероятные, а иногда просто непонятные вещи. Он говорил, что, то, что мы ощущаем, лишь ничтожная часть того, что есть на самом деле. Он утверждал, что Мир не внутри нас, как учат буддисты и не снаружи, как утверждают материалисты, но составляет с нами единое целое, то есть мы и есть Мир, а наши необычные способности вообще и его в частности, есть лишь начало Его познавания.
Многое из его слов я не смог принять, но понял одно - Мир неизменяем, и тщетно пытаться изменить Его, но я изменяем, и Мир будет проявляться по отношению ко мне, в той степени, в которой я буду вносить эти изменения.
Короче - всё зависит от нас самих. Я начал работать над собой, мои товарищи тоже.
Мальчик предложил нам систему, называя её аутотренингом. А, не спрашивай, это долго объяснять, да тебе сейчас и не нужно. Мне, нужно. Система здорово помогла и помогает.
Я научился управлять собой и воспринимать "звучания" по собственному желанию, но иногда мне не удаётся справиться с этим и тогда оно прорывается с необычной силой и сминает, раскатывает ни во что.
Тогда я пью. Бывает, что с неделю, а то и больше. Ты застал меня как раз в конце такого периода.
Виктор Борисович замолчал, молчал и Сергей. Он был бесконечно далёк от всего этого и почти ничего не понял из последней части разговора, но что-то говорило в нём, что этот человек утверждал истину.
Ладно, подумал Сергей, это мы ещё проверим. Но тогда, его время ещё не настало, и Серёга вернётся к этому лишь через 20 лет, и каковы будут результаты этой проверки, о том надо говорить отдельно.
Потом был вечер. Обычный душный, летний вечер и был перрон вокзала и был поезд, который уносил музыканта в сгущающуюся тьму заката, в продолжение его сложной судьбы. Тучи по-прежнему колобродили на горизонте и полыхали зарницы, а Серёга стоял, и у него было чувство, что сейчас он потерял что-то очень важное, а может, обрёл?