Денисьева Евгения Борисовна : другие произведения.

Встретимся вчера

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Встретимся вчера
  
   1
  
  
   - Я балдею! - раздался голос над ухом.
   - И я балдею! - одновременно подумала я.
   - Вот это да! - мои мысли обрели голос за спиной.
   - Поразительно! - повисло в воздухе.
   - Поразительно! Славная картинка - изысканная и простая, эффектная и лирическая, космическая и первобытная, и очень, очень забытая - размышќляла я.
   Мои босые ноги были погружены в голубой тазик с горячей водой. Бабка подлила туда отвара ромашки, перед тем как налить кипятку, дно уложила раскаленными камешками, немножко посолила, немножко поперчила, а сверху насыпала эвкалиптовые листочки от заморского веника.
   Если даже не поможет, то все равно очень здорово! Можно закрыть глаза и представить себе все что угодно. Можно насвистывать веселый мотивчик, можно предаться мечтам, а можно просто сильно-сильно потереть глаза, а потом их резко открыть. И тогда весь мир вокруг будет просвечивать через разноцветные радуги-кружочки, которые, плавно пере-мещаясь, поблескиќвают и дружелюбно тают.
   Теплая водичка к ногам - это вещь! Бабка знает толк! Удивительное дело, но ее дейст-вия всегда лучше ее слов. Говорит она неправильно, неграмотно, резковато и вызывающе. После любого ее высказывания рождается чувство протеста и вовсе не от смысла слов, а от того, как она это проговаривает. Куда бы она не звала, даже на самое приятное меро-приятие, ну, например, к полднику, когда она обычно наливает стакан молока летом с ка-кими-нибудь ягодами, а зимой - с ватрушкой с вареньем или с черносливом, мне обяза-тельно хочется поныть, повредничать, чтобы бабка разозлилась окончательно и стала чем-нибудь угрожать, а уж потом перейти к долгожданной трапезе. Но стоит ей положить мне руку на плечо или начать расчесывать мои жидкие косички, как я сразу окунаюсь во что-то жутко родное, надежное, такое, что и сравнить не с чем.
   Бабка знает разные снадобья, заговоры, а ее стряпня ни на что не похожа. Какое бы чуд-ное кушанье она не изготовила, внешний вид которого был удивителен и необычен, ее домовитость и чрезвычайно убедительный вид просто не оставляют никаких сомнений, что это вкусно и полезно.
   А сегодня она меня лечила. Лечила от ангины, от общего моего расслабленного состоя-ния и от кручинушки. "Кручинушка" - это бабкино словцо, которое в ее жутком прого-воре звучит чуть ли ни как - задвиги.
   Вода в тазике начала остывать.
   - Не, это уже совсем не то! - мои мысли вышли в эфир и щелкнули над ухом.
   - Хорошо бы водички подлить! - предложение со стороны меня озадачило.
   Я оглянулась, посмотрела под стулом - никого...
  
   Скрипнула дверь, и выплыла бабка с полотенцем и шерстяными носками.
   Ее походка мне всегда напоминала ансамбль "Березка".
   Бабку нарекли Брониславой. Ни с того, ни с сего, но это бывает. Однако звучное имя не прижилось, вся округа кликала ее Франей. Одна я все-таки придерживалась ее настоящего имени. Я называла ее Броня, а в довольно редкие часы симпатии и благодарности к ней, имя Броня было весьма подходящим.
   Жили мы скучновато. Она периодически тиранила меня, а я сколь могла - ее.
   Но все наши ссоры заканчивались к вечерним часам...
   У нас завелась уже отработанная церемония. Броня молча стелила постель и укладывала меня на тщательно взбитые подушки под мое любимое лоскутное одеяло. Потом выклю-чала свет и непременно подходила к окну и... тут раздавался слабенький козлиный голо-сок, так не шедший к ее внушительной внешности. Бабка начинала петь. Иной раз она могла довольно долго простоять у окна, так, что я уже начинала задумываться, что это она там выглядывает? Мне представлялся черный палисадник, острые колья забора, загадоч-ные тени неведомых ночных жителей. Я вся превращалась в слух: сердце сжималось от страха и любопытства и вдруг... Броня разрешалась "Утушкой луговой". Это ее выходная ария. С этой песни начинались все наши ночные бдения.
   Броня немножко подвирала мотивчик, но исполняла очень колоритно. При общей за-унывности мелодии, она своими ограниченными вокальными данными как-то умудрялась выявить какие-то нужные слова, придать, где надо, трагизму, и ее песня превращалась в тягучий, давно известный, но, тем не менее, загадочный и интересный не то, чтоб рассказ, а какое-то подобие радиотеатра, где все было так зримо и ощутимо. И в тоже время остав-лялась лазейка для всех фантазий, которые только могли прийти в голову. Телеку это бы-ло явно не по силам.
   Я любила бабкины песни. Почти все они были с детективным сюжетом или, по крайней мере, с несчастной любовью. Песни были старинные, северные.
   Броня сидела на табурете около окна очень прямая, почти не двигаясь, сливаясь своим рубленым силуэтом с простой, но основательной обстановкой нашей комнаты - кованным и неуклюжим сундуком, громоздким шифоньером, комодом с телевизором, голубыми лавками и Брониной койкой - узкой железной кроватью с шишками и провисшей сеткой, с душераздирающим скрипом. Мне всегда было жаль бабку, мучавшуюся на такой крова-ти. И, пожалуй, первой мечтой моего детства было уложить тяжелую, старую Броню на широкую, низкую деревянную тахту клетчатой расцветки.
   Так она столбенела в темноте и исчезала, оставляя страшные истории, лихие гуляния молодцов, несчастных обманутых девушек, и острое ощущение участия во всех этих не-вероятных историях.
   Бабку не заботила воспитательная сторона своих вокальных откровений, наверное пото-му, что я не задавала ей никаких озадачивающих вопросов.
   Сейчас Броня пела с особым энтузиазмом, довольная полной властью над моей чахлой и обессиленной плотью, проведенным курсом лечения, и моим невиданным послушанием.
   Броня любила, когда ее слушались, охотно и с неосознанным нахальством влезала во все дела, раздавала советы всем страждущим, делала это легко и уверенно. Люди по-разному относились к бабкиным проповедям, но ее всегдашнее желание выслушать, посочувство-вать и посоветовать притягивало в наш дом всех сирых и убогих, безвинно обиженных, отчаявшихся и любопытных.
   Бабка голосила, как на областном конкурсе художественной самодеятельности, как - будто решалась вся ее дальнейшая творческая судьба, а я начала проваливаться в какую-то глубокую бездонную шахту, по мере падения в которую Бронин козлиный голосок на-бирал все более высокие ноты, а потом видимо перешел в неслышимую область.
   По телеку это, по-моему, называлось ультразвуком.
   - Эй ты, бесчувственное создание с недоразвитым интеллектом, очнись! - наглое обра-щение вывело меня из взвешенного состояния.
   Ну, Броня дает! Эк заговорила! Ну, я ей устрою! Мало того, что весь день делала со мной что хотела, да еще спать не дает, слушай, мол, ее дурацкое пение пока не устанет. Но как заговорила! И откуда это только она про интеллект знает, да еще недоразвитый?
   - Да проснись! - голос был все настойчивее.
   Я открыла глаза. Было по-прежнему очень темно, даже не видно мебели, просто какая-то черноземная тьма без запаха и цвета. Так что большого смысла в моем прозрении не было, что с открытыми глазами, что с закрытыми - все одно.
   - Слушай, Бро... - начала я.
   - Никакой я тебе не Бро, а Терентий Силыч - заговорила комната.
   Мне стало так жутко. Я чувствовала, что мое лицо меняет цвет. Скорей всего это был цвет испуганной мыши. Горло и живот напомнили о себе острой болью, в ушах что-то за-булькало, а волосы, в буквальном смысле, встали дыбом.
   - Да ты не бойся, маленькая, я твое предыдущее воплощение, вот и все, и ничего в этом такого страшного нет.
   - Как это? - выплюнули мои онемевшие губы.
   - Да очень просто, ты не бойся, а то еще станешь душевно больной. Я сейчас тебе все растолкую. Я вообще-то хотел тебя подготовить, ну разговаривал с тобой немножко, когда ты с тазиком сидела, а ты, видать, не поняла. Ну, успокойся. Я - твое предыдущее вопло-щение. Знаешь что такое воплощение?
   - Не-а - проговорила моя утроба.
   - Ну, все правильно. Ты еще маленькая, чтобы такие вещи знать. Я мужчина, зовут меня Терентий Силыч, я жил когда-то, даже не очень давно. А однажды шел себе по улице, шел, насвистывал даже что-то, веселое настроение было, задумался, размечтался, хорошо, словом, было, и угодил под трамвай и, в общем, умер. Задавили меня, гады! А ты еще то-гда не родилась, а когда родилась, моя душа к тебе перекочевала и стала ты думать также как я, хоть и оболочка у нас разная, ты - девочка, а я мужчина. Ну, поняла? И ничего здесь такого нет. - Спокойно закончил голос очень приятного тембра.
   - А вы, дяденька, не того? - проговорила уже я, но ни чуточку не успокоившись.
   - Да я понимаю, что ты испугалась, тебе не понятно, но ты постарайся, ты умненькая. В нашем роду все были умные. Все хорошо. Вот дядька мой, к примеру, железнодорожни-ком был, на станции служил, почти главным человеком. Он за расписанием поездов сле-дил и в подчинении много людей имел. Я, когда мальчишкой был, летом у него гостил. Так ты даже не представляешь, как я от гордости млел, когда рядом с ним по перрону про-гуливался! А он красивый такой, в форме, в фуражке, и в пышных усах! Просто ты еще не выросла и многого не знаешь, но это пройдет - уламывал он меня.
   Ну и дела! Какие только сны больным людям не приснятся! А вообще-то это даже со-всем не плохо, даже очень интересно! А то общаешься целый день с Броней, никуда не выходишь, ничего не знаешь, а тут такое! - И я твердо решила, что все это сон.
   - Конечно, я знаю, что такое воплощение, просто я вас проверить хотела, - сказала я вы-зывающе.
   - Ну, ты ничего девчонка, молодец, а то я уж и не знал, как с тобой контакт наладить. А если я тебе сейчас покажусь, ты не очень испугаешься? А? - голос приятного тембра слег-ка задрожал, - Это последняя неожиданность, если ты все нормально перенесешь, то по-том мы будем с тобой очень хорошо беседовать, ты узнаешь много интересного, я тебя научу. А то знаешь, обидно! Учился, учился, планы строил, думал прославлюсь, а тут этот дурацкий трамвай... Нелепо... Ну, ты как, не испугаешься? - вопрос был заискивающий и какой-то совсем детский.
   Хоть это и сон, но вообще-то страшновато. Явиться аспид или вурдалак какой-нибудь! Может он без руки или ноги, все-таки под трамвай попал. Да это, впрочем, не страшно, что я калек не видела. Главное, чтобы у него все как у людей было, без всяких там...
   - А у вас, дяденька, копыт или рогов нету, а еще хуже хвоста? - спросила я и смертельно испугалась.
   - Да нет, я нормальный, даже говорили, что симпатичный. А когда жив был, за собой очень даже следил. Ну, так я покажусь?
   - А может в другой раз? - вот уж спасительная мысль пришла мне в голову и я осмелела:
   - Мы сейчас с вами так пообщаемся, я к вам привыкну, к голосу вашему, послушаю, что вы рассказываете, а уж потом, в следующую нашу с вами встречу, вы и представитесь.
   - Это гениально! - чуть не воскликнула я. - Пускай-ка, он умудрится в следующий сон прийти. Здорово я его обдурила!
   - Ну, как хочешь, может ты и права. Нельзя же все сразу. Это ты даже хорошо придума-ла, а то я знаешь, сам здорово переволновался, даже взопрел. Ты ведь и сама должна по-нять - теперь в тебе вся моя жизнь. Твои удачи - мои удачи, твои неприятности - мне огорчения. И тебе, впрочем, очень даже повезло. Пока твои подружки и приятели до всего своим умом дойдут - столько времени пройдет, а я тебе все расскажу и ты будешь очень умненькая, многое понимать начнешь и очень концентрированно проживешь свою жизнь, потому что все живут только своим опытом, постепенно накапливая его, а ты уже в. ... Сколько тебе лет?
   - Девять с половиной - послушно ответила я.
   - А ты уже в девять лет будешь обладать знаниями и опытом двадцати шести ... - тут его голос дрогнул и куда-то поплыл, будто пластинку поставили на другие обороты. Комната всхлипнула и высморкалась. Я тоже по инерции кашлянула и поправила шарф на горле и, видать, перетянула. Когда я через определенные отрывки времени хватала воздух пересо-хшими губами, были слышны его тихие всхлипывания. Словом, получился очень славный дуэт - соло на ударном инструменте под аккомпанемент чего-то заунывного. Моя партия была жизнеутверждающей, типа:
   Я молода, даже юна,
   Мне девять с половиной лет,
   А ты балда, совсем балда
   Все ноешь, ноешь, спасу нет.
   Аккомпанемент был робок, забыл про свою музыкальную выразительность и только ти-хо и неназойливо фонил:
   Мне не было и тридцати,
   Мне не было и тридцати,
   Мне не было и тридцати,
   За что же, господи, прости?
   Ну, это я уже потом придумала, вспоминая эту ночь и упражняясь на стихотворном по-прище..
   Так я кашляла, кашляла, а потом внезапно почувствовала шершавую теплую ладонь на своем лбу. Одно могу только сказать, что до этого мига меня никто еще так не пугал.
   - А- аааа!!! - завопила я.
   - Да что ты, матушка, очумела, аль приснилось что? Говорила, не надувайся на темь мо-локу, а теперь вишь реакция какая!
   По слову реакция я, осчастливленная, узнала Броню. Это слово очень нравилось ей. Ре-акция могла быть, какая хочешь и на что хочешь. Это колдовское слово даже в Бронином косноязычном проговоре выглядело очень пристойно и не резало слух. Действительно, реакция могла быть какая угодно, и на что угодно.
   Броня взгромоздилась на мою кровать, здорово ее раскачав, положила подушку себе на колени, сверху как-то очень ловко поместила меня и мы обе накрылись одеялом. Я сразу успокоилась. Бронины славные добрые руки обхватили мою несчастное тело и лишили разом всех страхов, воспоминаний и ангинных болей.
   Так мы сидели очень долго, каждая думая о своем, простодушно и искренне радуясь то-му, что живем вместе. Я клялась себе, что никогда в жизни не скажу бабке грубого слова, во всем буду ей помогать, самую тяжелую работу возьму на себя и как бы там дальше не сложилось, но никогда, никогда не оставлю мою славную Броню, которую я люблю боль-ше всего на свете и никого другого мне не надо.
   О чем думала Броня - бог знает.
   Мы влюблено покачивались на кровати в еще совсем не темной комнате. Были различи-мы все предметы. Скорей всего это луна взошла. А иначе, кто бы так тихо и нежно под-светил шишки на кровати, зажил бы за полупрозрачными стеклами старого буфета, между рюмок и стаканов, позолотил тусклую ручку двери? Взгляд скользил по ним бесстрастно и отчужденно, отдаваясь на волю мыслям, мечтам и помыслам.
   А помыслы были самые чистые.
   Ой, вы ветры, ветерочки,
   Полуденные часочки.
   Вы не дуйте, не бушуйте,
   Сине море не волнуйте...
   Вспоминая впоследствии эту ночь, я была очень благодарна моему предыдущему во-площению, что он больше не посетил меня тогда и не лишил той светлой радости от пере-полнявших меня чувств детской беспамятливой верности, благодарности и тепла.
  
  
   2
  
  
   - Знаешь, Франя, вот что значит брошенный робенок. Он тебе и нервенный, он тебе и капризный, он тебе и слабый! Смотреть на таких одно огорчение. Пуще того, толку из них мало из кого получается. Когда выростают - либо шибко забитые, либо шибко самостоя-тельные. Вон глянь, Петровны Борька уже запил, а совсем пацан еще. Да, Франя, хоть ты в лепешку разбейся, а толку из Тамарки не будет. И орет она уже у тебя по ночам, а как в гульбу пойдет - уууу! Наплачешься! Вот тебе мое слово.... А давеча глядела по телевизо-ру - показывали артистку одну...
   - Да, растревожила ты меня, Марина! Кабыть дочка она моя была, тогда ничего. Ростют же деток мать одна или даже отец один. А тут как сирота при живых родителях. А послу-шай, Мара, а какая разница что мать, что бабка. Живем вдвоем - она, да я. Я ей заместо матери. Да и о родителях своих она мало когда спрашивает, обвыклась уже. Что ей - пло-хо? И реакция у нее на меня нормальная.
   - Чудная ты все-таки какая-то! Я тебе говорю, что бы там ни делала, хошь профессором будь, а брошенный робеночек, он и есть брошенный! Это, как его... гены у него уже ис-порчены. А гены не лечат! Так что мыкаться тебе с девкой своей до самой могилы, либо родителям высылай.
   - Да уж! - бабушка тяжело вздохнула.
   А я, едва отойдя ото сна, призадумалась. Да что же это такое! Кабы бабка только своим умом жила - так это еще пережить можно, но всю старушечью округу мне не одолеть. И ходят, и ходят, смуту везде наводят. Надо срочно что-то делать, а то присоветует этакая сердобольная что-нибудь, например, интернат какой-нибудь, и все! Ведь она за меня ни чуточки даже и не волнуется, а главное, ведет все время на Броню атаку. А ведь когда Броню в оборот взять, она совсем ручная становится. Надо срочно что-то делать!
   Старушки сидели у стола, дружелюбно и, видать, в охотку попивая чаек, а я шарила гла-зами по всей комнате, чтобы найти что-нибудь, посредством чего я отвлеку их от этого никчемного разговора или хотя бы мелко напакастю бабке Марине, которая симпатии у меня никогда не вызывала. Но, как назло, на глаза мне ничего не попадало и на ум ничего не приходило. И тогда я вспомнила Терентия Силыча.
   - Доброе утро, бабушки! - улыбнулась я приветливо.
   - Доброе утро, родимая - Марина расплылась своей беззубой улыбкой, - Ну как, милая, здоровьице, как горлышко, как головушка?
   - Все в норме, теперь все идет по заданным показателям, которые еженощно проверяют-ся моим предыдущим воплощением! - я набрала воздуху и, к сожалению, больше слов, которые хоть как-то могли ошарашить Марину, в голову не пришло.
   Бабки окаменели с поднятыми кружками, а моя бедная Броня стала совсем красная с ка-кими-то деформированными чертами лица. Я конечно больше рассчитывала на Марину, но и Бронин убийственный вид меня не остановил.
   - А вообще-то, дорогие бабушки, - раздухарилась я окончательно - это даже не важно, кто мы сейчас - черепахи или люди, старые или молодые, тетеньки или дяденьки. Мы жи-вем по уже нарисованной картинке, все в нас уже давно известно, а мы только воплоща-емся в разных формах, ну, как бы это вам попонятнее объяснить.... Ну, к примеру, шкаф - он сделан из дерева и стоит уж, сколько не знаю, а наверняка помнит, что он березкой был или сосной, а потом, может быть, забором каким, а затем уж шкафом, а ведь помнит про березку! - меня несло в какую-то пропасть.
   Я говорила и сама себе удивлялась. Я просто никогда не думала об этом, а тут такой по-ток слов, смысл которых я с трудом понимала. Я фантазировала, привирала, удивлялась и снова воображала и, казалось, уже доказывала что-то не бедным, растерявшимся бабкам, а себе. Я учила саму себя, хотя это выглядит невероятно. Я уже никого вокруг не видела. Какое-то радостное чувство восторга и изумления на собственную персону - мол, вот это да! - захлестнуло меня окончательно.
   - А может вы, бабушка Мара, клопом когда-нибудь были...-
   - Ну, знаешь, милая! Я пошла. - бабка Марина легко вскочила с лавки и направилась к двери. Я все еще не могла сконцентрироваться на ней, но все же услышала последнюю Маринину фразу:
   - Жалко мне тебя, Франя. Говорила, гены не лечуть! Ну и нуть, святые угодники, сохра-ни и помилуй! Гены не лечуть! Отсылай, пока не поздно, а то ...
   Марина видать не нашла того самого страшного и убедительного довода и всю свою возмущенную энергию вложила в закрывание нашей двери, от чего бедная Броня перекре-стилась не в ту сторону, икона Николая Угодника, висевшая в углу, ухнула о комод, а я нервно сглотнула больным горлом и приготовилась к возмездию.
   Броня стояла у двери в полнейшем замешательстве. На ее несчастном, родном лице от-ражались все чувства, которые только может испытывать человек. Я трепетала в углу кро-вати, исторгая из себя только мыльные пузыри немоты и ужаса. Броня ошарашено смот-рела на меня, а я заискивающим и преданным взглядом на нее.
   - Ну, вставай что ли, - сказала бабка осиротевшим голосом после долгого молчания, - Завтракать будем...
   Я боязливо сползла с кровати, накинула шерстяной платок и пошла к умывальнику.
   Гены не лечуть, гены не лечуть! Что она на мне крест поставила! Вот и получила! Но как быть дальше? Чувство неизвестности угнетало меня, и я решила сегодня быть очень послушной.
   Мы молча позавтракали. Броня занялась по хозяйству, а я осталась с возмущенным са-молюбием, нечистой совестью и незнанием, что же делать дальше...
   - Бедные дети, - размышляла я, - им ничего нельзя. Тебя обидеть как угодно могут, а ты и ответить не смей! Врожденное чувство справедливости бунтовало во мне. И стукнуть тебя могут, и наказать, а ты слушай и терпи. Так от этого терпения действительно нерв-ным можно стать. Что я виновата, что с Броней живу? И ничего живу, очень даже хорошо живу! И никто от этого не страдает, я совсем не страдаю. Мне даже вполне достаточно одной Брони. А то были бы еще два взрослых, так вообще никакого житья не было б! И это очень даже здорово, что мы с ней вдвоем живем! Но как же подлизаться к бабке? Надо ей какой-нибудь подарок сделать. Ну, нарисовать что-нибудь или написать какие-нибудь приятные слова, Броня ведь отходчивая и не злопамятная. И какой ей прок со мной ру-гаться - одна ведь останется, а так вдвоем, все компания! А на старости лет, ой как плохо одиноким, да и песни кому она на ночь петь будет?
   Я вырвала листок из тетрадки, достала коробку с цветными карандашами и уселась за стол. Броня в это время гремела посудой на кухне. Доносившиеся звуки были громче обычного, из чего я поняла, что бабка обдумывала, как со мной быть дальше.
   Ну, что же ей все-таки нарисовать? Я посмотрела в окно. Наш дом находился на окраине поселка, а дорога, на которой мы жили, ограничивала наше небольшое поселение от не-объятных просторов полей, лесов, и снова полей. Через редкий палисадничек было видно поле, расчерченное рытыми канавами, дальше, перед небольшими мягкими холмами, - чахлый кустарник, а затем сами холмы. Погода сегодня была пасмурная, серая и унылая. Весь заоконный пейзаж был совершено белый - белое поле, белые холмы, и лишь на гра-нице - остренькие, тоненькие прутики кустиков, как будто специально нарисованные то-ненькой кисточкой, чтобы все вокруг не слилось в одно белое нечто. Правда, этот одно-цветный пейзаж немножко оживлялся трепетной, худосочной березкой, растущей как раз напротив нашей калитки. Вот на этом единственном предмете посреди всего белого света и остановился мой взгляд. Напишу-ка я ей, пожалуй, стишок про березку.
   БЕРЕЗКА - вывела я печатными буквами посреди листа. Нет, лучше -РУССКАЯ БЕ-РЕЗКА. Я послюнила карандаш, еще раз взглянула на свою жертву и написала:
   Русская березка под моим окном,
   Принакрылась снегом, словно серебром!
   И куда не знает ей теперь идти,
   Толи замерзать ей, толь опять цвести.
   Воодушевшись своим легким и убедительным успехом, я продолжала. Мне очень хоте-лось кроме березки написать что-нибудь хорошее о Броне или что-нибудь ей адресовать:
   Русская березка заглянула в дом -
   Там живет девчонка с бабушкой вдвоем.
   Пусть метут метели, и мороз все злей
   Хорошо им вместе с бабушкой своей!
   Дело было сделано. Я почувствовала себя значительно легче. Мне ужасно, просто не пе-редать как, нравилось мое творчество, и для большего эффекта я решила оформить свое произведение в виде открытки.
   Броня все еще не появлялась. Хоть я уже должным образом подготовилась замолить свое утреннее выступление, но все же чувство неуверенности, боязни не отпускало. Ско-рей бы уж!
   Надо сказать, что опыта по выходу из подобных ситуаций у меня еще не было. Ну, по-крикивала на меня бабка иногда, ну, я иногда из вредности донимала ее, но что б такое! Сидеть в одиночестве, без моральной поддержки, перед ничего хорошего не предвещав-шем будущим было невыносимо.
   Господи, уж пришел бы кто-нибудь что ли!
   Но, увы. Я сидела одна в пустой комнате... Безразлично и без всякой симпатии тикали часы, по радио передавали что-то тихое симфоническое, время шло к обеду.
  Короткий зимний день начал угасать как-то вяло, но неизбежно, затягивая с собой в бес-конечную спячку и без того безвольный серый свет. Комната на глазах погружалась в темноту, и было такое чувство, что придет кто-нибудь и выключит этот последний источ-ник освещения. Нет, все-таки нельзя столько времени носить чувство вины! Надо пойти покаяться и не мучаться больше!
   Броня сидела на лавке посреди тщательно надраенной кухни. Такого порядка у нас не было и перед самыми большими праздниками. Внутри у меня что-то екнуло. Я протянула свое послание, где на первой странице вдвойне сложенного тетрадного листа было напи-сано - БАБУШКЕ, а уж под бабушкой располагалась веточка с зелеными резными лис-точками и коричневым черенком.
   Броня механически взяла листок.
   Стоять рядом с бабкой не было никаких сил, хотя меня распирало любопытство, - как же она все-таки отреагирует? Но все мои чувства перешибала неловкость, неопределенно линялого цвета. Я ощущала себя тряпичной куклой, начиненной неуютством и тоской, с нарисованными чужими глазами.
   Вбежав в полутемную комнату, я рухнула на кровать и разрыдалась, как никогда еще не плакала. Я бесконечно жалела себя, жалела Броню, жалела, пошедшую наперекосяк нашу с ней размеренную, скучноватую, но все же хорошую совместную жизнь. Слезы текли са-ми собой, а сердце заполняла безысходная обида...
   - Не плачь, пожалуйста! Все уладится.... Все будет хорошо!
   Я повернулась на голос. Передо мной стоял мужчина.... Он был небольшого роста, светловолос и с очень мелкими чертами лица. Маленькие, кругленькие, глубоко и в тоже время близко посаженые глазки приветливо подмигнули, а светлые, аккуратно острижен-ные усики и крохотная клинышком бородка приятно удлинились, и я сообразила, что это он улыбается.
   - Дяденька, вы кто? - слезы, как сказочная живая вода, возвращали меня к жизни.
   - Я Терентий Силыч! Неужели ты меня уже не помнишь? Этой ночью мы вроде с тобой познакомились. Ну, помнишь, я твое предыдущее воплощение.
  А-а-а - пропела я, - так вы не сон? И с чего это вы меня все время пугаете?
  Мне и без вас плохо. Я вот с Броней поссорилась. И не знаю, как жить дальше! Просто не знаю... Мне и так плохо, у меня горло болит, а тут еще Броня, да и вы тоже. А я ни в чем не виновата. И обидного я ей ничего не сказала, а у нее реакция такая! Да вот вы, навер-ное, и сами знаете, - всякие чудеса на свете бывают. Вон у Петровны Борька всю жизнь заикался. А однажды упал во сне с печки, и заикаться перестал. Невероятно, но, правда! Так почему же бабка Мара клопом раньше быть не могла? Очень даже могла. И что тут обидного? Вот я раньше вами была, на мой вкус вы вроде бы и ничего, а на чей другой может и урод. Ну, так я же из-за этого обидные слова никому не говорю, и дверью не хло-паю так, что все рушится!
   В сенях раздался кошмарный грохот. Лязгали ведра, ухнуло что-то тяжелое и тупое, раскатисто разнеслось эхо камнепада, и в завершении - не то чих, не то крех, не то голос какого-то неведомого зверя. Я не поняла, когда оказалась в вертикальном положении, с прижатой к груди подушкой и в одном валенке. Мысли мои были только о Броне, - рух-нула там с расстройства и обиды и лежит бездыханно и одиноко.
   - Тамарка! Поди ж скорей сюда! О господи, святые угодники.
   Я, как коза Лиза, рванула с места, зачем-то освободившись от валенка, но с подушкой в руках. В кухне стояла бабка и выдавливала дверь в сени. А та почему-то не поддавалась.
   - Да е-к-л-м-ны, да е-п-р-с-ты, да ну тебя к лешему, - каждая попытка не приводила к результату. Дверь что-то подпирало с той стороны.
   - Ну-кась, давай, помогай! - шипела Броня, как будто громкая речь могла отнять у нее остаток сил.
   Я давила на дверь, на Броню с дверью, на подушку, Броню и дверь, оббегая их с разных сторон, но ничего не получалось.
   - Ну, и чего делать будем, Броня?
   - Давай водички попьем.
   Мы уселись на лавку. Бабка вытерла передником пот со лба, потом, взглянув на меня, решила высморкать мой нос в тот же передник.
   - Какая холера там завалилась, а? Может скотина, какая зашла да все порушила?
   - Не знаю, - я заткнула уши для подмоги мозгам.
   - О!!! - Надо открыть окно и кого-нибудь кликнуть, что б оттуда посмотрели, что там! - я словила первую попавшуюся мысль.
   Мы рванули к окну и вмиг оказались по пояс на улице. Было почти темно. Силуэт наше-го незатейливого забора выглядывал останками доисторического животного, а березка, не желавшая ввязываться ни в какие истории, шелестела тонкими безлистными веточками и никого...
   - Люди! - гаркнули мы, не сговариваясь.
   Но на самом деле только Броня почему-то пробасила на весь белый свет. Мой голос, слегка прокукарекав, канул обратно в организм, ободрав воспаленное горло, и улегся то-ли спать, толи отдыхать, ну, в общем, - нет его.
   - Караул! Люди!! - Броня пошла на второй заход.
   Наша старая собака Тарзанка, обрадовавшись такому неожиданно начавшемуся концер-ту, залилась веселым лаем, напрочь забивая бабкин голос.
   - Лю-ю-ди-и!!! - сделала последнюю попытку Броня скорее из тех соображений, что бог троицу любит. Тарзанка тоже подвыла для компании.
   - Фра-а-а-ня! - Через секунду услышали мы голос из сеней.
   - О, господи, да это ж Черчель! - мы снова оказались у дверей.
   - Ф-ф-фра-ня! - хрипели сени.
   - Чир, это ты? - бабка в очередной раз навалилась на дверь.
   - Да погоди же ты, бронепоезд, сейчас отползу.
   Черчель - это бывший бабкин ухажер, а может и нынешний, кто его знает. Просто раньше он атаковал Броню чаще и настойчивее, а теперь, видать, смирился с ее непри-ступностью и скорее больше подкалывал, чем ухаживал за ней. Но дорожка к нашему до-му чернела на фоне снежного наста в основном усилиями Черчеля, чем остальных наших соплеменников.
   История любви Брони и Черчеля была покрыта мраком. Почему у них ничего не слади-лось, никто мне не поведал, ну, а бабка - кремень, ее на эту тему не разболтаешь.
   Черчель - это фамилия. Откуда она взялась, а наших краях, неизвестно. Дед жил один. Вроде бы была у него дочка, но куда девалась, мне не говорили. Имени его, если кто и знал, - не употреблял. Черчель и Черчель. Бабка называла его Чир, с некоторой лаской в голосе - все-таки, ухажер.
   Дед был философ - по собственному складу, полному одиночеству и до сих пор дожив-шей влюбленности.
   В поселке его любили не все. Вот бабка Мара и ее закадычная подруга Степанида при виде Черчеля неизменно становились в бойцовскую стойку и покусывали деда пустыми, ничего не значащими словечками. Я так думаю - из ревности.
   А еще они называли его Чомбе. Это имя тоже прижилось, наверно потому, что оба на-чинались на редкую букву "ч".
   - Ну, давай, открывай, что ли! - устало произнес Черчель.
   Когда мы увидели Чира, мне стало нехорошо. Дед лежал на спине, руки покоились на груди, и был он совсем белый - и лицо, и ватник, и штаны. Правда и все вокруг было та-ким же белым. Распахнутая дверь на улицу являла нам такую же белую картинку.
   Бабка деловито обтерла своим передником лицо старика.
   - Ну, и чего, Чирушка? - такая Бронина благосклонность меня просто поразила.
   - Вот так-то, Франюшка! - тихо отозвался дед.
   - Ну, ничего, ничего! - Бабка легко подхватила деда на руки, только слегка крякнула, разгибая спину и ноги, и понесла в комнату.
   Внешность Чира мне всегда нравилась. Тонкий, длинный нос по-хозяйски нависал над пепельными усиками. Пушистые брови домиком обрамляли маленькие карие глазки. Лицо было открытым и улыбчивым, и казалось, что к нему никогда не прилипнет, как грязь, выражение злобы и ненависти. Когда дед философствовал за чашкой чаю, я всегда смот-рела на него влюбленным взглядом, потому как его спокойная, не всегда понятная мне речь была неотделима от выражения его глаз, которые лучились какой-то космической красотой, лукавством и искренностью. Сам он был невысок, тощ, на фоне Брони выглядел подростком.
   Бабка уложила Черчеля на свою кровать, обмахнула ладошкой, как веником, белый на-лет, похожий на муку, с ватника, лысины и штанов, подсунула под голову подушку, ста-щила валенки и присела рядом. Правда тут же вскочила, что-то вспомнив, взяла с моей кровати одеяло и прикрыла старика им.
   Я никогда не видела Чира в кровати, да и вообще мужика под одеялом. Зрелище было очень смешное. Мужское бородатое и усатое лицо на наволочке в синий цветочек, да еще подпертое по горлышко одеялом не менее легкомысленной расцветки, было так умори-тельно, что никакой, даже самый разнесчастный вид Черчеля не мог перебить этого не-ожиданного открытия.
   - Ну и ну, вот это да, - одни междометия крутились в моей голове, пытаясь составиться в какую-то осмысленную фразу, но ничего не получалось.
   Броня с удивлением посмотрела на мое недвусмысленное пыхтение у двери.
   - Тащи скорее воды! Не ребенок, а не знаю что! - всплеснула она руками.
   Когда мы отпоили Черчеля водичкой и он приобрел, как выражалась бабка Мара, многие годы работавшая продавщицей, товарный вид, Броня погладила его по лысине, но как то странно, не то причесывая его невидимую шевелюру, не то сметая белый налет в неболь-шие кучки, видимые только ей, и обратила свои взоры на меня. Я стояла на холодном по-лу в одних носках. Тоненький халатик не закрывал мои синие коленки, шарф после таких событий где-то затерялся. Что увидела Броня на моем лице, я не знаю, но завопила она страшным голосом.
   - А-а, паразит ты этакий, откуда тебя нелегкая принесла, я совсем с тобой девку заморо-зила!
   Бросив меня, подушку, поднятую с пола, одеяло, со свистом сдернутое с Черчеля, на кровать, она сложила нас в естественном порядке.
   Бронино лирическое состояние мгновенно улетучилось, и перед нами, подбоченясь, стояла прежняя Броня, готовая всех строить, лечить, учить и далее по списку.
   Черчель уже и дышать боялся. Как потом выяснилось, он вообще всего боялся, так его потрясли события этого дня. Он томился, как лук на сковородке, не зная, в какое блюдо его опустят.
   - Фра-а-а-нюшка, чаво-то трясет меня, - дед умирал.
   Бабка рванула к нему, в одно мгновение раздела его до трусов и майки, засунула уже под свое одеяло, оглянула нас гневно и властно
   - Цыц всем! Я щас. Скоро буду! - уже слышалось из кухни.
   Мы с Черчелем лежали друг напротив друга, тщательно упакованные Броней.
   - Привет, черешня! - моргнули карие глазки.
   - Привет, Чир - прошептала я.
   - Ого, да ты безголосая?
   Я кивнула в ответ.
   - Слушай, со мной такое тут приключилось, даже не знаю как, кому и рассказать. Я до-мой боюсь идти. Там такое! Том, я нормальный? - дед повернулся в мою сторону.
   Я кивнула, оставив все попытки разговаривать.
   - Я уже сам сомневаться стал. Вроде б не псих, но такое привидеться нормальному чело-веку не может! - его щуплые бледные плечи боязливо высунулись из-под одеяла.
   Я села на кровати, чтобы показать Чиру, что я его слушаю, чтоб он продолжал, - других средств поддержать беседу у меня не было.
   - Я точно до этого нормальный был? - карие дедовы глазки вонзились в меня как-то очень серьезно, а мохнатые брови, соединившись на переносице, выдавили волну-складку сосредоточенности, над ничего не понимавшем носом.
   Я закивала в ответ от нетерпения и участия. И тут дед перешел на таинственный шепот, а для пущей секретности перевалился на бок, теребя дрожащими пальцами край легко-мысленного пододеяльника.
   - Понимаешь, встал я как обычно, ну оделся, ну еще что-то там сделал и вышел на кух-ню. Ну, чтоб умыться, ну чаю попить. Во-оо-от! А на кухне у меня за столом девица си-дит. Не наша, не поселковая, это точно, я ее не знаю, и не видел никогда. Мало того, что не наша, да еще какая-то не такая, - дед затих, прислушиваясь, где Броня.
   - Понимаешь, полный срам какой-то! Ты танец канкан знаешь, французский такой?
   Я кивнула.
   - А ты помнишь, во что эти девки одеты, когда ноги кверху задирают?
   Я кивнула.
   - Так вот, - он оглянулся и зашептал тихо-тихо, - груди навыкате, на голове какие-то пе-рья, а уж когда встала из-за стола, я даже зажмурился. Правда, лицо не плохое, даже сим-патичное, если бы ни эта красная пакость на губах.
   - Бон жур, - говорит и руки трет, и этой, ну нижней частью туловища вихляет из сторо-ны в сторону.
   Я от неожиданности ей: - Гутен так! - это по-немецки.
   - Садись, говорит, старый, разговор есть!
   Ну, я как загипнотизированный и сел напротив.
   - Тут, дед, такие дела. Ты сильно-то не дрейфь. Я тебе плохого-то ничего не сделаю. Словом, меня зовут Бриджит.
   - Черчель - ответил я.
   - У тебя как с сердцем? - она склонилась ко мне. Запах от нее пошел убийственный, ка-кой-то "Букет Абхазии".
   - Да спасибо, говорю, пока еще тарахтит. А что?
   - Ну, словом, уж не знаю, как это все так приключилось, но я твое предыдущее вопло-щение! Усек?
   При словах "предыдущее воплощение" мой центр тяжести переместился, и я ухнула с кровати. Чир, пытаясь схватить меня на лету, тоже видать не рассчитал и завалился рядом со мной на пол.
   Дверь открылась и возникла Броня с двумя полными кружками кипятку.
   Ничуть не удивившись открывшемуся зрелищу, окинув нас царственно-брезгливым взглядом, она переступила сначала через Чира, потом через меня, поставила кружки на стол, зачем-то сняла передник, и села на лавку. Бабкино хладнокровие меня потрясло.
   - Подъем-м-м! - как топором ухнул Бронин приказ на наши головы.
   Мы с дедом юркнули под одеяла.
   Броня выдала каждому по кружке, снова надела передник и уселась за стол.
   Я нервно глотала кипяток и совершенно не понимала, как нам общаться дальше.
   Дед на меня не смотрел. Его измученный профиль не давал никаких ответов на мои во-просы.
   - Ну да ладно, чего собачку мучить! - Броня не вытерпела первой.
   Чир при этих словах исчез с головой и кружкой под одеялом.
   Бабку что-то останавливало начать выяснять отношения с Черчелем. Она встала и по-дошла к окну, ну и замерла там по своему обыкновению.
   Ты морячка, я моряк,
   Ты рыбачка, я рыбак,
   Ты на суше, я на море,
   Нам не встретится никак.
   У меня все внутри оборвалось. Мало того, что мы с Чиром не совсем нормальные стали, так еще Броня всех перещеголяла. Может, и ей что-нибудь явилось? Угроза нашей жизни нависла черным вороном. Слыть в поселке людьми не от мира сего - это испытание по-хлещи нашего предыдущего нашествия.
   Голова моя загудела, как паровозный гудок перед отправкой. Броня этак плавно стала превращаться в поджарого парня в тельняшке, окно растворилось, как и не было. За Бро-ней, то есть за парнем, плескалась водичка. Мы находились на каком-то корабле. Теплые лучи солнца касались моего лица, рук и тела. Приятная истома пробиралась внутрь меня нежно и уверенно, согревая, наполняя, успокаивая...
   Легкое покачивание палубы веселило, потому как линия горизонта с зелеными мелкими островками, нарисовавшимися на ней, переваливались с боку на бок. И чего же они не со-скальзывают с нее? Качка усиливалась. Тик-так, тик-так, ты - морячка, я - моряк.
  
  
   3
  
   Проснулась я сразу и сама по себе.
   За столом Броня и Черчель о чем-то шептались. Чир был одет в теплую, вязанную баб-кину кофту поверх майки, а на столе стояла бутылка водки и какая-то закуска. За окном по-прежнему было темно.
   - Франюшка, не гони, родимая. Хоть что обо мне думай, только не гони. Боюсь я ее. Да еще на ночь глядя. Да ты пойми, не могло мне все это привидится среди бела дня. Ну, ты ж меня знаешь. Я ж самостоятельный мужик. Пусти меня на постой - дед бубнил, как по-номарь, без всяких пауз.
   Бабка терпеливо слушала, уставившись на поллитровку.
   - Я все твое хозяйство возьму на себя. Все по полочкам расставлю, чин-чинарем, красоту наведу: огурчики к огурчикам, компотики к компотикам! Потом дров наколю и полную ревизию твоим отопительным припасам сделаю. С утра в лабаз сгоняю, чего нужно на не-делю вперед накуплю. Ты пользуйся, не стесняйся! А потом рыбки нажарю, с лучком, да в сухариках. Ох, и вкусно сделаю! Я же все-таки бывший моряк! - дед с просветленным ли-цом, втянув носом аромат почти реальной рыбки, мельком глянул на Броню. Быстро сооб-разив по ее бесстрастному лицу, что этого недостаточно, он продолжил пленять бабку сле-дующими картинками:
   - И полы помою, по-матросски, а не кабы-абы, и белье постираю, так выкручу, что в миг просохнет! Но вот гладить не смогу - не умею, - дед с опаской посмотрел на Броню.
   - Ну, и доколе ты у меня отсиживаться думаешь? - Бабка перевела взгляд на Чира.
   Это был единственный вопрос, на который Черчель не знал ответа.
   - Налей-ка, милая, еще чуток, - дед пытался выбраться из полной безнадеги.
   Они опрокинули по рюмке, синхронно закусили. Со стороны можно было подумать, что за этим занятием они провели всю жизнь.
   - Франюшка, не бери грех на душу. Ведь до утра не доживу с этой оторвой, - пропел дед и налил еще по одной.
   Рюмка в руках Чира подрагивала, а водка в ней подпрыгивала. Все это мне напомнило сон. Вот тебе и морячка с моряком.
   Они чокнулись и выпили. Броню передернуло от незапланированной дозы, и она как будто очнулась.
   - Знаешь, Чир, иди-ка ты все же домой. Чего от судьбы бегать. То, что не помрешь до утра, так я уверена, да и класть мне тебя некуда.
   - Да как же некуда, как же некуда!!! Я и в сенях пересижу, а на кухню пустишь, так там, на лавке пристроюсь, - я везде помещусь! А помнишь, Франюшка, как мы с тобой один месяц вместе жили. Если бы не этот паразит, зять твой, так и до сих пор дожили б!
   - А мы и так дожили, - Броня не поддавалась.
   - А вдруг, Чир, она сюда притащится, если она на самом деле существует. И что же это будет? У меня все-таки ребенок малый. Устроит здесь канкан на французский манер.
   Такая мысль Черчелю в голову не приходила.
   - Ну, так нас все-таки трое против одной-то, а там я один на один! - упирался дед.
   - Ну, не знаю, - бабка вздохнула и перевела взгляд на меня.
   - Вот такие дела!!! - это она уже мне сказала.
   - Ну, как горло-то, черешня? - Чир дружелюбно подмигнул. - Ну-ка скажи чего-нибудь.
   - Чего делать-то будем? - сказала я вполне сносно, похоже, меня во сне хорошо прогре-ло.
   - Ну, вот и ребенок поправился! - Чир искренне возрадовался, как будто мое выздоров-ление могло повлиять на его дальнейшую судьбу.
   - Ну, так тем паче, пора тебе отправляться домой, - бабкин приговор не понравился ни мне, ни Черчелю. Дед обмяк на стуле, просто весь скукожился, как сдутый воздушный шарик, пикнув на прощанье что-то неразборчивое.
   А передо мной стояла большая проблема - я то знала, как спасти Чира.
   Я сползла с кровати, не торопясь, надела валенки, теплый свитер, поверх свитера намо-тала шарф и села за стол.
   Броня потрогала мой лоб.
   - Видишь у ребенка реакция, какая! Вся хвороба улетучилась. Ну, слава богу!
   Дед на меня не глядел.
   - Ну, давай, Чир, иди с богом, мне Тамарку кормить надо.
   Отступать было некуда и, закрыв глаза, я произнесла. - А ко мне вчера тоже предыду-щее воплощение приходило! -
   - Да ну??? - Чир с Броней, казалось, выдохнули одновременно и ошалело глянули друг на друга.
   - Дяденька такой, не старый, даже молодой, Терентием Силычем зовут, обходительный такой, совсем не страшный. Правда, под трамвай попал, от этого и помер.
   - А моя-то от хахаля пострадала, - воскрес Черчель и осенился невидимой надеждой.
   - Представляешь, чего они там с Бриджит не поделили, не сказала. А он, как его, Роже, точно Роже, никогда бы не запомнил, если б на нашу рожу не было б похоже. Словом, этот Роже отравил ее, душегуб. Из ревности. Ну и власть, понятно, хотел над ней поиметь. А она, если б ты ее только видела, конечно, не поддалась - разбитная такая - у-ух! - все это дед выпалил, обращаясь ко мне, - Ну а еще она мне такое наговорила!
   - Цыц!!! - Бабка стукнула кулаком по столу, - Ты совсем сдурел что ли? Ребенку такие вещи рассказывать! Ну, какой-то вселенский разврат! Вы чего это? Одному девка фран-цузская является, наших ему мало, другой - парень симпатичный, это в твои - то годы! О-ох, дожились, в общем. Ты, Чир, как контуженный, право! Бесстыжие ваши рожи! Ну, на-брехали, ну, набрехали! Вместе, что ли сочиняли?
   Броня встала и отошла в сторону, наверное, чтобы никто не выпал из ее поля зрения.
   - Что это вы мне сказки рассказываете! А я то, дура, поверила почти. Ну, прохиндеи, ну, брехуны! А тебе то какая польза, что б Чир у нас остался, не пойму. - Броня, подбоченись, уставилась на меня.
   - Да не вру я! Если хочешь знать, я от этого знаешь, как сама перепугалась, вот и Чира поэтому-то жалко стало! Тебе не понять. Тебе бы такое. Мы бы на тебя посмотрели!
   - Да, да, Франюшка - подхватил дед, - Тебе бы такое, а мы б тебе не верили! - кофта слетела с щуплых Чировых плеч. Он расправился, приосанился, и встал у меня за спиной. Ну, вроде бы стенка - на стенку, кто кого. Толи мы с Чиром против Брони, толи Бриджит с Терентием, ну и с Роже конечно, против нас.
   - Ну, чего ты, Броня, прикидываешься - пошла я в атаку. - Чего ты нас за людей не держишь? Я ж тебе еще утром все рассказала. Ну, вспомни, вспомни. Я тогда еще бабку Мару клопом назвала. А-а-а? А Чира тогда в помине не было. Как же мы с ним договорит-ся могли? Ну, ты сама раскинь мозгами, я три дня из дома не выходила. Да правда все это!!! - за все время моего выступления дед держал меня за руку, то сжимая, то отпуская ее. Его поддержка оказалась как нельзя кстати. Смогла бы я противостоять бабке без его помощи - не знаю.
   Франя призадумалась.
   - Вот я тебя всю жизнь знаю, - вступил Чир, - Я когда-нибудь тебе брехал? Я когда-нибудь тебе сказки рассказывал? - дед поперхнулся от волнения, быстренько налил себе рюмашку, опрокинул ее и продолжал:
   - Совести у тебя нет! Тут близкие люди в такой переплет попали, а ты, бесчувственная колода, засомневалась. Какого хрена мы тебе врать - то будем!!!
   Бабка громко высморкалась в передник.
   Мы с Чиром переглянулись, - добивать Броню или нет.
   - Том, дай-ка мне валидолу, там, на комоде лежит.
   Дед подскочил к комоду, а я к Броне. Бабка едва передвигала ноги. Мы подвели ее к кровати и почти насильно затолкали под одеяло.
   - Ну-ка тащи скорее воды, что за ребенок такой непонятливый! - теперь уже Чир заво-пил на меня. Я даже обидится не успела, так испугалась за Броню.
   Она тяжело дышала. Я, да и Чир, наверное, обо всем ей наговоренном пожалели.
   Оба мы прекрасно понимали, - умри бабка, и нам конец. Была она в нашей жизни такой опорой, таким незыблемым и вечным существом, без которого ни я, ни Черчель не выжи-ли б. Один бы помер от полной беспомощности и одиночества в этом огромном мире, а другой, наверное, тоже от одиночества, да еще глубокой душевной привязанности, любви может, хоть и неразделенной, тоски и неприкаянности.
  
   - Как я тебя понимаю, расцветшая женственным цветом
   На нетленном кусте моем! Как я распыляюсь
   Ветром ночным, который к тебе прикоснется! -
  
  Проговорил дед, обращаясь к потолку. Я застыла на пороге со стаканом воды.
  
   - Льстить половинам своим научились до времени боги.
   Лунными дисками полнимся в круговороте.
   Цельности нам на ущербе ничто не вернет, -
   Лишь собственный путь одинокий в ночи над бессонным пейзажем.
  
   Броня приподнялась на подушке.
   Черчель продолжал сидеть, уставясь в потолок.
   Я механически сунула воду в руки бабке и присела рядом с дедом. Он перевел взгляд с потолка на меня и как-то совсем тихо, и устало произнес:
   - Райнер-Мария Рильке, элегия, вот так вот...
   - Чир, а кто это? - я дернула деда за рукав.
   - Поэт, конечно, - вздохнул Черчель.
   - А откуда ты его знаешь?
   - Оттуда... - дед впал в какой-то столбняк.
   - А красиво, правда, Броня? Лишь собственный путь одинокий в ночи над бессонным пейзажем! - я напрочь забыла, что бабка при смерти.
   Чир отплыл куда-то далеко, далеко. И это было видно по всему - и по свисавшим с го-лых коленок натруженным рукам, и по прямой спине и по потухшим глазам.
   - Броня, а ты знаешь Рильке? - не унималась я.
   Бабка спустила ноги на пол, повязала слетевший платок и сдалась:
   - Господи помереть спокойно не дадут. Ну, давайте, что ли ужинать, раз такое дело, убогие вы мои.
  
  
  
  
  
  
   4
  
  
   Дверь на кухне скрипнула нехорошо и тревожно. На пороге появились Дашка Богданова и Тонька Чеснокова, отряхиваясь, толи от снега, толи от муки.
   - Здрасьте, баба Франя, привет, Том! - и после некоторой паузы, узнав, наконец, Черчеля в полном неглиже - Здрасьте, Чомбе!
   Дашка и Тонька - неразлучная парочка, их так и звали - Богданова-Чеснокова, артистка с такой фамилией была. Они учились в нашей школе и десятом, выпускном классе, слыли жуткими модницами, а главное были в курсе всех событий.
   Но передо мной никогда не заносились, правда и в подружках никогда не были.
   - Мы тут мимо шли из клуба, с дискотеки, видим у вас дверь наружу распахнута, ну и подумали, случилось может что? - начала Дашка, - Студено все же.
   Броня, очнувшись от неожиданного появления, быстро смекнула, что надо прикрыть на-готу Черчеля, и эдак плавненько загородила его от взоров девчонок. По пути подобрала с пола кофту и воткнула ее в живот старика - мол, прикройся!
   - Да, случилось! - сказала бабка.
   Я своим ушам не поверила. Да не уж то она всем про все рассказывать начнет.
   - Вот дед за хлебом заходил, да споткнулся в сенях и ... Ну, сами видели чего там у нас. Ну а остальное вроде бы все нормально.
   - А-а-а - Тонька, похоже, не поверила. - А мы еще за другим делом зашли, вот спросить хотели. Представляете, посреди дискотеки появляется парень, не наш, но симпатичный такой, светленький, с усиками и бородкой такой аккуратненькой, в клетчатом костюме с хлястиком на спине. И еще ботинки у него уморительные - черный низ и желтый верх. Словом, по одежке слегка на клоуна смахивает! Не ваш ли гость? А то мы всех спрашива-ли - никто его не знает. Может, конечно, из Пупырева приблудился. Оттуда всегда какие-то не такие появляются.
   Жуткие подозрения закрались в мою голову. Броня похоже тоже сообразила.
   - А ну-ка, девочки, раздевайтесь, да дверь прикройте, а то все тепло утекает, да и Тамар-ка простуженная.
   Девицы с радостью согласились.
   - Ой, кто это? - Раздалось из сеней. - Смотри, смотри какая хорошенькая, рыженькая! Это не ваша киска? - девчонки едва протиснулись в дверь.
   В руках у Тоньки мы увидели приличных размеров рыжего кота, в упор смотрящего на нас. Взгляд у него был недобрый, как у пожившего мужика.
   - Не наша - отозвались мы с Броней хором.
   - Так и куда ее теперь девать? На улице мороз - замерзнет, - Тонька с недоумением смотрела на Дашку.
   - Ладно, заносите, все к одному - бабка держалась из последних сил, - Давайте садитесь, чайку попьем. Чир, сходил бы ты за кипятком.
   Дед послушно юркнул за дверь, прихватив штаны и валенки.
   - Том, ну-ка, доставай чашки, конфеты - Броня явно что-то обдумывала.
   Мы расселись за столом в ожидании Чира.
   - Так чего там на дискотеке? Какой парень? Во что одет? - потеряла я всякую бдитель-ность.
   - Да хороший парень, не наглый, обходительный, смешной немного...
   - Представляете, подходит ко мне, - перебила Дашка Тоньку - и говорит: разрешите представиться - Терентий, могу я пригласить Вас на танец?!!
   Девчонки прыснули от нахлынувших воспоминаний.
   Чир в валенках, штанах, бабкиной кофте, застегнутой на все пуговицы, застыл на пороге с чайником.
   - А больше никто не из наших там не появлялся? - спросил он чужим голосом.
   - Не а. А вот этот парень, Терентий, миловидный такой, - поклонился мне и взял за руки. Я такие манеры только в кино видела, не помню в каком.
   - А потом такое началось! - снова вступила Тонька, - наши парни его сразу сфотографи-ровали. Ну и пока он перед Дашкой стелился, они сзади подошли. Борька, Кисель, ну Скок понятно, ну еще кто...?
   - Да еще Тулуповы! - Дашка отпихнула локтем Тоньку.
   Чир, успокоенный, разлил всем чаю, примостился на лавку рядом с Броней и откусил конфетку:
   - Ну, ну, голубки мои, и что?
   - Ну, отлупили они его! - рассмеялась Богданова - Чеснокова, - Тулуповы больше всех старались!
   На танцах драки были не редкость. Такое впечатление, что приходили не танцевать, а драться. У парней это было особым шиком. Но драку надо было организовать. Просто так, ни с того, ни с чего в морду не дашь! Поэтому сначала плясали, ну а потом разбирались, кто с кем плясал, кто кому чего сказал, кто на кого как посмотрел.
   О, господи, я в красках представила все это дискотечное безобразие:
   - А он живой?
   - Да живой, конечно, ты, что такое говоришь, ну понятно в ухо получил, да и пиджачок свой клетчатый понятно порвал, когда Тулуповы его за дверь выпихивали.
   - И где же он сейчас? - в голосе Брони угадывалась тревога.
   - А никто не знает. Нет его! Как появился ниоткуда, так туда и убыл, - подвела итог Тонька.
   Господи, да что же я такое спрашиваю - живой или нет, он же под трамвай попал! - я ужаснулась собственной бестолковости.
   - Не ваш паренек? А то, если найдется, я ему пиджачок бы зашила, да компресс на ухо положила, - сказала Дашка, не глядя ни на кого.
   Сомнений не оставалось никаких - влип мой Терентий Силыч основательно. Помимо травм и увечий, нездоровое Дашкино участие не сулило моему предыдущему воплоще-нию ничего хорошего. Втюрилась она в него, что ли?
   - Ой, господи, кто это? - подскочила Броня на месте. Чир вытащил из под стола кота, о котором все позабыли.
   - Ну что, кис, давай я тебе молока налью, - дед отправился на кухню.
   Кот тем временем разлегся у бабки на переднике, как будто там был и стол, и дом.
   - А вот интересно - это кот или кошечка? - склонилась к нему Тонька.
   Бабка со знанием дела покрутила зверя в руках, - Кот! - отрубила она.
   - Ну, вот и мужик у вас поселился, теперь два на два будет, - съязвила Дашка. - Так не ваш паренек?
   - Нет, не наш, да и шли б вы, милые, уже домой, ночь на дворе. - Броня встала и отпра-вилась к дверям.
   Девицы послушно оделись.
   - Ну, спокойной ночи, стало быть, а Чомбе не проводить до дому?
   - Нет, нет, голубки мои, я тут еще не все дела доделал. Вот управлюсь и потрюхаю к се-бе домой, - примчался с кухни дед, - А вы ступайте, ступайте себе!
   Броня сама проводила девиц и тщательно заперла дверь: чтоб больше ни-ни, по дороге кое-что расставила в сенях на прежние места и явилась перед нами какая-то совсем заби-тая и несчастная.
   Об ее юбку терся кот.
   - Франюшка, присела б ты с нами, чего уж тут попишешь, во дела-то какие! - Чир под-хватил ее за талию одной рукой, а второй вытянул ее безвольную руку вперед.
   -Ну, прямо кадриль начнут танцевать - ни с того, ни с сего подумалось мне.
   - Вы тут чуток передохните, а я ужином займусь, - суетился дед, он еще не был уверен, что будет оставлен.
   Мы с Броней присели к столу.
   - Ну, ты все поняла, не брехуны мы с Чиром!
   - Ой! - Бабка снова подскочила на лавке. - Да что за напасть такая, опять этот черт на-пугал!
   Кот запрыгнул к Броне на колени и разлегся во всю ширь бабкиной фигуры:
   - Давай назовем его как-нибудь, ведь надо его кликать как-то?
   - Предлагаю, Терешкой, - сказала я, - Мой-то может совсем сгинул после побоев, так хоть память какая о нем останется. Хотя чего мертвецу может быть?
   - Не, давай как-нибудь по другому, не нравится мне это нашествие ни с того, ни с сего.
   Кот явно мешал ей расслабиться. Неудобная поза, в которой ее понудил пребывать зверь, давалась тяжело. Броня смогла только тяжело вздохнуть и устремить свои взоры на Николу Угодника, хотя только сейчас сообразила, что он на стороне Черчеля.
   - Ну, девуленьки мои распрекрасные, - дед бухнул дымящуюся сковородку на стол, - Повечеряем что ли.
   Нужно было какое-то время для осмысления всего. Мы принялись за еду, и пока все не умяли, не произнесли ни слова.
  
  
  
   5
  
  
   Синие текучие тени блуждали по шершавому ухабистому полю, заваливались в канавы, облизывали гладкие, не тронутые сухой порослью, проплешины, наслаивались друг на друга и снова расползались, как некие таинственные существа, бродившие по чужой неве-домой им земле, исследуя ее для своих целей.
   Полная луна - и царь, и бог, и властитель этого часа, явилась миру бледным бесстраст-ным ликом, не подпуская к себе ничего бренного и пустого.
   Холодный, суетливый ветер короткими рваными порывами метался из стороны в сто-рону, как голодный одинокий волк, уставший и ошалевший, в поисках еды и пристанища.
   Серебристый лунный диск приближался к земле, увеличиваясь, разрастаясь, конкрети-зируясь в своем идеальном контуре, убедительном и прекрасном.
   Маленькие черные домишки уж и не примеривались своим существованием с огромной энергией, властвующей везде. Они тихо, послушно полегли наземь, боязливо прикрываясь деревьями, заборами и, конечно, снегом. Снег - он ведь часть этого неведомого живого существа, он ведь также живет и светится изнутри посреди черного молчания. Но он бо-лее понятен, обычен, сущ.
   Лишь только несколько домов осмеливались поглядывать желтым оконным взглядом, слезящимся детским любопытством.
   И какие там мысли, какие чувства покорного свидетеля, ничем не в состоянии противо-стоять видимому черному и белому, поверхностному и глубокому, жуткому и вдохновен-ному явлению лунной ночи.
   На краю поселка жило, мерцало, не обращая ни на кого внимания, маленькое оконце, перечеркнутое, как особой меткой, крестом оконного переплета. Это было пожизненное убежище Черчеля, покосившееся, незаметное, как будто своим малым ростом обеспечи-вающее плавный переход от добротных нагловатых домов поселка к бугристой плоскости поля.
   На кухне гремела посудой Бриджит.
   Когда дед, на грани помешательства, выскочил из дома и помчался, подпрыгивая и бубня что-то себе под нос, она решила больше сегодня с ним не связываться: пусть отдох-нет старый, все ж родной человек!
   Девушка оглядела владения Чира и сразу смекнула про всю его одинокую мужицкую житуху. Отложив в сторону легкую шелковую шаль, и накинув, отыскавшуюся в шифонь-ере зеленую рубашку, хоть и чистую, но с потертым воротником и манжетами, с двумя не родными пуговицами, она возмутилась: Погладить не мог! - ничто ее так не удивило, как мятая рубашка, - А цвет! Просто празелень какая-то!
   Она долго не могла куда-нибудь пристроить наколку с перьями, снятую с головы, но, обшарив придирчивым взглядом углы и стены, примостила ее на лампадке под маленькой темной иконкой с двумя тусклыми ликами.
   Еще раз тяжело вздохнув и дунув на челку, Бриджит начала драить полки, мыть лож-ки, скоблить полы.
   Достаточно быстро расправившись с кухней - чего там делов-то для быстрых, умелых девичьих рук - только удовольствие, она окинула придирчивым взглядом полы и стены: ну, вроде бы ничего, кроме засаленной ситцевой занавески, которая, видимо, служила не только по прямому назначению, а еще и кухонным полотенцем, и салфеткой. Еще ее взгляд наткнулся на собственную шаль, посреди аскетичной кухни: Бурдесуа я, пожалуй, накину, а то и на девушку не похожа! Покрутив в воздухе и встряхнув изрядно изношен-ный шелк, она повязала его под воротником, как пионерский галстук. Затем, обследовав еще раз дедов полуразвалившийся шифоньер, попутно сложив все аккуратно по полочкам и поняв, что с этим объектом пора заканчивать, она залезла в сундук. Ну а там целое бо-гатство!
   И кто бы мог подумать, что у старого, замшелого, неухоженного мужика обнаружится такое!
   Разноцветные клубочки шерсти, катушки, ленточки и тесемочки, крученые ниточки, кружевные салфеточки, крючочки и иголочки, два деревянных кольца - точно не на руку и не на палец, а гораздо больше, для каких-то неведомых целей, были вставлены один в другой, натягивая тончайшую сеточку поверх голубой шелковой материи.
   На ткани жила, переливалась в сумрачном Чировым интерьере, бабочка. И так было страшно ее потрогать, вдруг испортишь, и так хотелось ее потрогать, прикоснуться к не-вероятной красоты крылышкам, к маленькой бархатной головке, к двучастному тельцу, шершавому и трепещущему.
   Бриджит призадумалась:
   - Да я же ее видела, точно видела! - выдохнула она радостно. - Это же, когда мы с бра-том, еще детьми, заблудились в лесу и вышли к охотничьему домику. Долго боялись туда зайти, вдруг там ведьма живет! Но зашли, держась за руки и оглядываясь по сторонам. Никого. Осмотревшись и успокоившись, развели огонь и, о господи, из-под лавок, стола, из темных углов, разлетелись бабочки-цветы.
   Они кружили под потолком, складывая и расправляя красно-бордовые крылышки-лепестки с огромными желтыми пятнами-глазами, с крапом-зрачком внутри, подмигивая и завораживая. Точно-точно они! Вот это да! И почему там бабочки и почему здесь бабоч-ка, и почему одна и та же, ее ведь ни с какой другой не перепутаешь! Знак, что ли какой?
   Зачем он такую красоту в сундуке прячет? Надо ее куда-нибудь пристроить!
   Взгляд Бриджит остановился на темной маленькой иконке. Противоположный угол был пуст. Сомнений не было - там ей и место, и даже гвоздь торчит! Отойдя в сторонку, по-смотрев направо и налево, она удовлетворенно отметила, что два тусклых лика иконы и два желтых пятна на растворившихся в темном углу крыльях, должны находиться друг напротив друга.
   Бриджит вернулась на кухню. На тщательно отдраенном столе стояла зеленая бутылка. Вот тебе подарочек! Точно никакой бутылки не было... Откуда? Взгляд отделился от и так непонятной субстанции ее тела, погулял по чистым поверхностям кухни, отметив, что не всегда чистота сопутствует уюту, потому как бедный быт, как и бедный человек, чем чище, тем жалостливее, завернул за косяк распахнутой настежь двери в сени и уперся в темечко сидящего на полу человека.
   Бриджит удивилась необычайно: и бутылка, и взгляд, и парень... Но страху не было.
   - Эй, ты живой? - встряхнула она человека.
   Он поднял лицо: Я неудачник! - сказал он ни с того, ни с сего.
   - Эка печаль! Все мы неудачники, даже из тех соображений, что помираем в итоге. За-чем всю жизнь мучались? По мне, чем раньше, тем лучше. Хоть не обидно.
   Парень зашелся раскатистым смехом, переходящим через пыхтенье, бренчанье и тявка-нье в икоту. Потом завалился на спину и ещё долго беззвучно подрагивал руками и нога-ми.
   Бриджит это все надоело. Она никак не могла уловить связи между неудачником и взо-превшем от смеха парнем:
   - Ты кто такой? Вставай, иди на свет, я на тебя хоть взгляну, на такого шального.
   На кухне она предложила ему сесть.
   - Ты чего, сынок хозяйский что ли?
   - Да нет.
   - Ну а чего ржешь, как в последний раз?
   - Да ты ж меня спросила, живой я или нет! - парень закрыл лицо руками, - Ну не могу, меня при жизни никто так не смешил.
   - Так, так - соображала Бриджит: у нас с тобой, что ли, шабаш получается?
   Парень остолбенел и похорошел одновременно, хоть разглядеть можно. Какие у него волосы! Какой цвет! У нас таких мастей парни не водились, просто поле из прошлой жиз-ни - пшеница и васильки.
   - Так ты что ж, воплощение что ли? И кого же ты в этой дыре воплощаешь?
   - Да девчушку одну, маленькую такую, но симпатичную - Терентий Силыч впервые окинул взглядом собеседницу. После дискотечных кошмаров неуверенность в себе, пре-следовавшая его всю настоящую жизнь, опять поселилась в нём, как физическая боль, давно забытая, но удивившая своим никому не нужным присутствием.
   - А я деда, который здесь живёт. Он как обо мне узнал, так его и видели. Нет, ну конеч-но его, как ты понимаешь, не проблема отыскать, да я подумала, что пусть отдохнёт. Мне и самой это всё не по душе, и какого лешего я здесь оказалась? - Бриджит автоматически достала два стакана.
   - Разрешите представиться - Терентий. А ваше имя позвольте узнать?
   - Бриджит. Я сразу тебе скажу, я не местная. Я из Франции, из Гаскони. Ты, наверно, о таком местечке и не слыхивал?
   - Боже мой, какое амбре, мадемуазель! - резкий анисовый запах наполнил всю кухню.
   - Какая прелесть, мон ами, так это ж перно! Вот подарок, так подарок! Давненько я этот напиток не пила. Давай-ка, Терентий, выпьем за нашу встречу! Тебя мне Бог послал, а то как-то неуютно в одиночестве людей пугать.
   - Прозит! - Терентий встал, - Безумно рад знакомству с вами. Будем здоровы!
   Бриджит опрокинула стакан и всплеснула руками:
   - О Господи, как я забыла, его же водой запивать надо! Не пей! Я сейчас!
   Она протянула ему второй стакан с водой: Ну!- Терентий храбро отхлебнул анисовки, - На здоровье? Вот умора. Только нам за здоровье и пить, и тем паче такую гадость! Меня мать в детстве лечила чем-то похожим от всех болезней. Но вот что удивительно, я никак не привыкну к тому, что я не настоящий, а главное - я этого не чувствую. А ты как?
   Бриджит была обижена в лучших чувствах. Наблюдать, как это белобрысое создание глумится над прекрасным напитком, не было сил:
   - Подумаешь, на здоровье. Мы же с тобой как были людьми, так ими и явились. Так уж и чего придуриваться!
   Разочарование по поводу несоответствия прекрасной внешности и дурной головы посе-лилось в ней окончательно:
   - В нашем городке, ну где я жила, таких бестолковых парней били. Господи, да как же можно не любить перно! Это что-то невероятное!
   - А меня и здесь побили, - Терентий расстроился. Забыв о хороших манерах, он снял потрёпанный пиджак и уселся на лавку. Длинными тонкими пальцами он пытался при-жать оторванный рукав на прежнее место:
   - Только малые дети меня понимают. Взрослых я раздражаю, я это давно заметил. Вот эта девочка, которая после меня родилась, Тамара, Томочка, она славная. Ей и в голову не придёт так со мной разговаривать. И мне с ней лучше, чем с другими.
   - Ну не хнычь, пожалуйста. Давай-ка я тебе куртку починю. Тут у деда такой приданое оставлено, как раз для такого случая. Ну, с перно я, может, и погорячилась, хотя это и не-слыханно, Господь тебе судья, чего только на белом свете не бывает. Я тебе вот что ска-жу, ты-то кем бы здесь хотел появиться, если не человеком? - она взяла пиджак и про-должала - А я бабочкой, такой красивой-красивой, с красными крылышками, жёлтыми пятнышками, чёрными точечками. Я бы порхала, где хотела, и все бы мной любовались. Мне так хочется, чтобы мною любовались!
   - Бабочка - это хорошо, - очнулся Терентий:
   Через изгородь
   Сколько раз перепорхнули
   Крылья бабочки!
   - Вот-вот, от цветка к цветку, от листочка к листочку, от паренька к пареньку, - Брид-жит забыла все обиды.
   - А зимой-то что делать будешь? - Терентий то ли спросил, то ли подумал.
   - Держи курточку и не грусти, всё в лучшем виде! Давай дружить. Я больше не буду. Ты по всему, видать, человек хороший, только робкий какой-то, - Бриджит присела рядом.
  
   Азалии в грубом горшке,
   А рядом крошит сухую треску
   Женщина в их тени.
  
   - Терентий внимательно посмотрел на девушку - хорошенькая, но глупенькая:
   - Ладно, в знак примирения готов выпить с тобой ещё этой гадости. Наливай!
   Глухо стукнуло что-то, легкая снежная волна выплыла из-под двери.
   - Это окно открылось! - они вмиг очутились в комнате.
   Распахнутые створки окна со скрипом болтались на ржавых петлях, то впуская, то от-резая путь белым хлопьям.
   - Вот тебе еще бабочка, а почему бы и нет! - осмелевший Терентий обнял Бриджит, то-ли пытаясь согреть, толи защитить, толи...
   - Какой ты не возвышенный! - выпорхнула она из его рук, - Это не бабочка, а не знаю что, скорее петух с нехорошими мыслями.
   Как благороден тот,
   Кто не скажет при блеске
   молнии:
   "Вот она - наша жизнь!" - прохрипела кухня.
   На пороге комнаты появилось какое-то белое чудище, сверкая недобрым взглядом и сизым с морозцем носом, - Привет, ребятушки, а Черчель где? Во, жизнь - первый раз в собственном поселке заблудился. Черт знает что! Чер-р-р-че-е-ль! Не, а где дед-то?
   - В гости пошел, еще не вернулся, - выпалила Бриджит и сама удивилась собственной находчивости.
   - Ну, а вы гости что ли, из города? - дед стряхнул тужурку, - Чего его понесло в такую погоду, заблудится, как я. Уж, не к Фране ли отправился, а?
   - К ней, - кивнул Терентий,
   - Ну, давайте знакомиться. Брехман Иван Ибрагимович, собственной персоной.
   - Бриджит Делиб.
   - Находка Терентий Силыч.
   - Так, стоп, ребята, не понял! Еще раз и помедленнее.
   Молодые люди послушно повторили.
   - И откуда вы такие отыскались - Бриджит, Находка. Ну и денек! Светопреставление!
   - Да вы тоже ничего себе завернули - и Брехман, и Иван, и Ибрагимович - такого не бывает, - Терентий поместил руки в карманы, - Вы уж сразу признавайтесь, здесь все свои, воплощение, что ли тоже?
   Конечно воплощение! Матери Клавдии Кузиной, отца Ибрагима Хаджиева, и бабки Эсфирь Брехман. Все чин чинарем! Бабка на всем этом сочетании настояла. Если так не распишите младенца, сказала она родителям, то прокляну! Ну они и смирились. А вот вы то откуда такие фигурные?
   - А чего это вы удивляетесь, наши истории более скромные,- отозвался Терентий.
   - Ну, ты то хохол, понятно. А барышня откель?
   - А у нее тетка учудила, французских романов, знаете ли, начиталась. Вот и результат - Бриджит Делиб!
   Бриджит еще раз поклонилась.
   - Не хай, Бриджит, а то все Вали, Гали в Сенегале, то есть у нас в Крестах, - дед ски-нул валенки и невероятно затасканный и засаленный капюшон с двумя длинными конца-ми. Поймав брезгливый взгляд девушки, он засунул его в карман тулупа:
   - Наследственная вещь, древняя, а потому ветхая и без всякого вида. Башлык называ-ется. Затем достал какую-то тряпку из рукава, смачно высморкался, плюнул на ладони, оправил черные с синим отливом кудри, уселся за стол и увидел бутылку.
   - Да, господи, что ж мы тут время теряем! Родные мои, вот порадовали старика, так порадовали! А мы с вами тут фигней всякой заняты, как только не стыдно! На одной зем-ле живем, значит, все в порядке, а кто у кого в роду с каким носом был, так это их личное дело.
   Бриджит сразу поняла, что дед навеселе.
   - Нашел бы ты закуску какую, я ж не местная. Что вы тут употребляете, не знаю. Да-вай-ка, поищи! - шепнула она Терентию в ухо.
   Тот от такого доверия и расположения, расплылся обаятельнейшей улыбкой и исчез в сенях.
   Дед взял стакан с водой, понюхал, и привычным жестом выплеснул через плечо, - Ну, молодка, наливай!
   Терентий появился с миской квашеной капусты. Все чинно расселись за столом.
   - Господа! - Бриджит поднесла стакан к груди, - Я хочу произнести тост! Я очень рада, что нахожусь с вами, такими симпатичными и необычными. Вы скрасили мое одиночест-во, и, надеюсь, мы останемся друзьями! Чин-чин! Бон апети! И. чтоб всем было только бьен, бьен, бьен!
   Мужики, не мало удивленные, хлобыстнули по стакану, задержав дыхание, потяну-лись за капустой.
   Бриджит, после опустошения собственного стакана, с интересом разглядывала две во-лосатые руки, шарившие в миске: Дорогие мои, а это что?
   Терентий дернул ее за подол Чировой рубашки и выразительно посмотрел: мол, дура, ты дура.
  
   Стебли морской капусты.
   Песок заскрипел на зубах...
   И вспомнил я, что старею.
  
   - выдохнул Иван Ибрагимович.
   Посопев и помолчав немного, он, видимо, дождался того самого эффекта, когда вку-шенный напиток, проделав должный путь, оставил во рту блаженное послевкусье:
   - Хороша, зараза. Откуда достали? Вещь, просто вещь!
   - А вам тоже нравится Басе? - Терентий придвинулся к деду.
   - Славный мужик, видать, был, все понимал! - Брехман таял от удовольствия:
   - Мы с Черчелем его очень уважаем. Знал человек в жизни толк!
   Терентий, дожевав капусту и справясь с ненавистным вкусом анисовки, парировал:
  
   В путь! Покажу я тебе
   Как в далеком Есино вишни
   цветут
   Старая шляпа моя!
  
   - Молодец, Находка! - дед искренне обнял парня.
   - Господа, господа, вы это о чем? - Бриджит вскочила с лавки. Взору мужиков пред-стала юная, нежная женская плоть в Чировой не глаженой рубашке, едва прикрывающей срамное место.
  
   Из сердцевины пиона
   Медленно выползает пчела...
   О, с какой неохотой.
  
   - хором пропели Терентий с Брехманом.
   - Я так тебя люблю, дорогой ты мой, вот Находка так Находка! - дед обнимал парня, а из глаз текли слезы.
   - Какая пчела, с какой неохотой! - суетилась Бриджит,- Вы все перепутали! Бабочка, и с удовольствием!
   - Цыц, Бордо! Не мешай людям наслаждаться! Хороший тебе хлопец попался. Я та-кой же был! Душу свою никому не продал! Цыбуля ты моя, ненаглядная, - дед ерошил пшеничные волосы Терентия,- Вот уж точно не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Я то, пока плутал, совсем с жизнью прощался, а тут такой праздник! Жаль, Черчеля нету, он еще пуще Басе. Он такое знает. Я по глазам видел!
   Пока мужики целовались и обнимались, Бриджит украдкой схватила горсточку ка-пусты - хруст есть, песка нет!
   - Слушай, Брехман, вот ты вроде умный дед, а может и враль, всякое бывает. А ска-жи мне на милость, что такое душа, коль ты ее никогда не продавал? И вообще, какого рожна ты Черчеля нахваливаешь? Я-то ничего такого выдающегося не заметила, хотя мне бы очень хотелось услышать про него что-нибудь хорошее.
   Терентий с Ибрагимычем внимательно посмотрели друг на друга. Чего-чего, а таких вопросов от этой легкомысленной барышни никто не ожидал. Парень, от внутреннего не-уютства заерзал на месте, не зная, как разрешить ситуацию: Ох, уж эти французские штучки, шершеля фам! Весь кайф насмарку!
   Дед, не найдя поддержки у основного собеседника, смекнул, что такие вопросы про-сто так не решаются: Давайте дамы и господа допьем этот божественный напиток, тем па-че, что его на один раз только и хватит, ну просто не питье, а искус какой-то из прошлой жизни, а потом перейдем к делам нашим скорбным, под названием душа.
   Они молча выпили и долго сидели в тишине, не решаясь посмотреть друг на друга. Брехман прислонился к стене, сложил руки на животе, и тяжело засопел. Терентий с уча-стием посмотрел на старика, но не знал, как ему помочь. Бриджит ждала ответа.
   - Да, мать, хороша, про душу хочет услышать! Душа это... - дед опять провалился в раздумья.
   - Ну что с душой-то, заснул что ли? -Бриджит слегка попинала локтем Брехмана, - Ну, чего ты никогда не продавал? Чего б никогда не продал?
   - А, ну все понятно, никогда не продал бы, что у меня внутри.
   Бриджит ухнула на лавку. Дед стал ей не интересен, и она посмотрела на Терентия:
   - Давай я тебе погадаю, мон ами. Я у Черчеля карты видела, пока убиралась. Может через них какя ясность придет, кто знает!
   - Душа - это собеседница моя, я с ней разговариваю, я с ней все вопросы решаю. Она мой страж, мой замок. Вот посудите сами: откроешь рот и такое ляпнешь, а когда с душой говоришь, все по-людски получается. Она тебе такие вопросы задает, от которых убежать хочется, да не убежишь, сами понимаете. Или, например, в раж войдешь, орешь на весь мир что-то непотребное, а в народе говорят - душа рвется. Значит, толи ты супротив ее идешь, толи с ней не посоветовался. Словом, она вся твоя требуха наизнанку! - Брехма-новский монолог тихим шелестом заполнил все пространство:
   - Душевный человек, он толковый, потому как размышляет, то есть с душой разгова-ривает. А бездушный - он разбойник, себя не понимает и другим гадит! Ой, ребята, вспомнил, мне Черчель про душу чего говорил. Ха, душа- это бабочка!
   Бриджит окаменела на пороге комнаты.
   - Бабочка, она любовью занята, ведь не пьет и не ест ничего. Может, в том и тайный смысл природы - в этих, на наш взгляд, бесцельных порханиях. Он еще говорил, что ни-кто ведь не ведает, в чем суть всего - в действии ли, в мыслях или в чувстве. Ведь для че-го-то мы рождаемся, вбираем в себя огромное количество энергии, потребляем ее, жрем, пьем, ругаемся, а что выдаем в ответ? Вот тут с душой и советуешься. Она древнее, ра-зумнее нас, расставляет нам вешки по жизни, награждает, наказывает, искушает, хранит и губит. Может она, - он хлопнул себя по лбу, - то единое, что в нас есть. Может, когда-то она принадлежала нашей планете, когда никого еще не было. И был наш голубой шарик со своей душой, одной единственной. И разговаривал он с другими планетами и улыбался он звездному небу тем светлым и теплым разумом, что душой называется. Ну а потом мы появились. Вот и разлетелась она на миллионы душинок или душонок, которые все же пытаются сохранить память о когда-то целом и великом. Вот и бабочка на ум приходит, потому как трепещется что-то внутри, клокочет, хрупкое и нежное, то затихая, то оря - лю-ю-ди - я есть! Я один такой на всем белом свете!
   Знаете, ребятки, как говорится, выше лба уши не растут, хоть кого слушай, а расхле-бывать самому приходится! Я тут с вами совсем рассуропился, вспомнил детство - солн-це печет, травы стоят. Я лежу на спине, маленький, ладненький. А надо мной подсолнух склонился, через него солнце пробивает, а он, как юродивый, головкой покачивает, и то одарит ослепительным блеском, то даст передых радости твоей утробной, ни от чего не зависящей, а только кричащей - я живой, живой, живой! И вот сейчас думаю: кому-то это нужно! Нужен восторг этот до паралича, этот необычайный крик всему миру - я есть! И может криком этим наивным, человеческим, мы и восполняем все, пополняем, взращива-ем.
   - Ну, дед, ты загнул! - Бриджит присела рядом.
   Терентия передернуло, не то от анисовки, не то от услышанного:
   - Ну, правильно, где мед, там и мухи! А что с духом делать будем? Здесь сантименты ваши не подходят! Духом мужик познает мир, духом царствующим, духом дарующим. Это плоть от плоти его. Мужское дело духом полниться, а женское - душой! Я вот с виду робкий такой, недотепа, даже слюнтяй - так мне соседка по коммуналке прошипела. А внутри я король, я - знаток, я - творец. Я все понимаю, только зачем мне люди? Они мне помеха. Я радость испытываю без них, я петь хочу без них, я жить хочу без них, мне... - Терентий захлебывался, - Мне...нет дела до них, как и им до меня. Ведь никому не инте-ресно, как я мир вижу, как я тонко чувствую, как я уникален в мечтах и помыслах своих!
   Он закрыл лицо руками.
   - Э, голуба моя, да ты лукав не в меру. Боговздорец ты доморощенный! Ведь с собой не справляешься, а стало быть и от людей бежишь.Я тебе, как собрату по пристрастиям душевным, то есть литературным, вот что скажу: видишь кралю свою, не относись к ней высокомерно, не тешь себя гордыней своей, а улыбнись ей от души и живи дальше! - Брехман подмигнул Бриджит, - Все мы к жизни не приспособлены!
   - Давайте, дети мои, лучше возрадуемся жизни, что мы такие все замечательные, что нас потрогать можно и в глаза посмотреть. Иди-ка, дочка, я тебя поцелую по-отечески, как говорится от души! - Старик обнял девушку и вдруг ощутил вместо теплого, нежного женского тела, пустое пространство, которое сжимали собственные руки, пока не косну-лись друг друга.
   - Не понял? - Брехман посмотрел на Терентия. Его тоже не было нигде: Говорила мне бабка, не болтай лишнего, всегда расплата будет! Во чудеса!
   Дед глянул в окошко и тут же в ужасе отпрянул. На него смотрели два глаза в снеж-ной оправе. Глаза дружелюбно моргнули. Откуда-то, снизу, появилась варежка и покача-лась из стороны в сторону. Ибрагимыч почувствовал себя в вагоне поезда, медленно отхо-дящего от платформы - не зря я с жизнью прощался сегодня, вот и отхожу потихоньку, час мой видать пробил.... Жаль, что ни с кем попрощаться не успел, не хорошо. А с дру-гой стороны, пустое это все! - дед уселся по удобнее, сложил руки на груди и закрыл гла-за:
   - Чего говорить-то. Как жил, таким и запомнят, а последними словами ничего не по-правишь, ничего не объяснишь. Эх, ма!
   Брехман ощутил движение воздуха, как поцелуй на истосковавшихся старых губах. Боль в ногах, с которой почти сжился, уходила, лишая бремени возраста. Легкая, искря-щаяся волна прошла по всему телу, разливая благость и успокоение, давая энергию каж-дой клеточке, каждому сосуду. Вот для чего только? И пошел он уверенной, пружинистой походкой, радуясь сильным мускулам своим, по полю, где травы стоят, без страха касаясь босыми ногами влажных листьев, чувствуя нежное покалывание тонких стебельков. Ски-нул с себя рубаху и вдохнул столько запахов земли цветущей, сколько мог, и посмотрел наверх взглядом бесстрастным...
  
  
  
  
  
  
  
   6
  
  
   Я расчесываю волосы бабушкиным деревянным гребнем и смотрю в зеркало. Золоти-стые кудряшки падают на плечи. Тонкое крепдешиновое платье, кажется, живет собствен-ной жизнью, любуясь собой. Каждая складка на пышной юбке, переговариваясь с бли-жайшими соседками, ни на секунду не находится в покое. И это шуршание - крепдеш-ш-шин лучш-ше ш-шелка, ш-шелк так не ш-шалит, а у ш-шеи он щ-щекочет, щ-щастье ш-ш-то мы щ-щеголихи, - веселит меня и радует. Лиф с небольшим декольте обшит двумя ря-дами рюш кремового цвета, по краю юбки солнце-клеш тоже пропущена кремовая кайма. Я повернулась боком к зеркалу и улыбнулась. Я прекрасная взрослая девушка, мне прият-но смотреть на себя, склонять голову то вправо, то влево,наблюдая, как солнечные лучи, расщепляясь в светлых прядках, выныривают на поверхность, и с изумлением погляды-вают друг на друга.
   Пора выйти на улицу - так хочется, чтоб мной полюбовался кто-нибудь еще.
   -Эй, эй! - крикнула я несколько раз.
   -Эй ты! Э-э-э-эй! - я охрипла окончательно, а безумно знакомая фигурка все удалялась и удалялась. Она исчезала на глазах. Поразительно стремительно было ее движение, как-будто это был не шаг человека, а что-то механическое, чудное и зловещее. Господи, да кто же это? Я ее знаю и очень хорошо знаю.
   -Да кто же это, на что похоже, когда же было? - моя голова кружилась, раскалывалась, вонзаясь всеми имеющимися в наличии средствами не то в память, не то в запах, не то в воздух.
   Я бежала по камням и слякоти никого не видя, кроме нее. Глаза болели от потного на-пряжения и ледяного ужаса при мысли, что еще чуточку, и она исчезнет - так сумасшедше сокращалась и грозила испариться в любой момент ее невесомая плоть. В то же время она передвигалась спокойно и легко и, если бы так космически не таяла, то создалось бы впе-чатление, что где-то там, вдали, в конце аллеи, прогуливается человек, задумавшийся или созерцающий предстоящий путь.
   Я же натыкалась на бесконечные прутья, ветки, крученую проволоку, неизвестно откуда взявшуюся на этой широкой старой дороге, где бог знает сколько раз ходила без всяких помех и препятствий.
   - Да стой же, наконец! - в изнеможении простонала я, споткнувшись о булыжник.
   Это полная безнадега, дальше догонять бесполезно. Я уже и так несколько раз зачерпну-ла туфлей жидкой грязи, да и видать моздонулась обо что-то лодыжкой. Нога горела, в туфле - как в болоте, а прочие ощущения не поддавались никаким определениям.
   - Да что же в самом-то деле, что за чехарда такая? Кто эта девица? - мысли стучали, роились, расползались.
   И вдруг пошел снег, град, дождь, конгломерат какой-то. У моих ног разрасталась лужа. Она не становилась глубже - едва доходила до середины каблука, зато, расползаясь ок-рест, проглатывала все дорожные достопримечательности - и ямины, и колдобины, и сле-ды.
   - Хорошо же я влипла! Теперь и дороги не найду, золотце самоварное! Да уж!
   Потом начался камнепад. С неба валились приличных размеров камешки, как право-славные атмосферные осадки. Я прыгала из стороны в сторону, в последнее мгновение делая интуитивные движения телом, руками, спасаясь от очередного камня.
   Эта пытка длилась бесконечно.
   Потом мне стало все равно. Я уже не отскакивала в сторону, не закрывала голову рука-ми, не сводила плечи - я стояла и ждала ... боли.
   Лужа то расползалась, то с чавканьем подбиралась ко мне, организовывая легкую волну, и была похожа на стопку свежеиспеченных блинов с обористыми краями. А когда я бро-сила взгляд - фигурка замерла на горизонте, и лишь трепетало на ветру легкое светлое платье, да и что-то не так, неправильно было в ней - она была ростом с деревья, те даль-ние, на краю аллеи.
   И это было удивительно - и не сезон для летних платьев, и боязнь и любопытство. И что я здесь? На этой дороге, откуда шла? А раньше здесь были скамейки, да что раньше - вче-ра же были! Я же здесь была. Я здесь бываю каждый день и утром и вечером, и зимой и летом, из дома к ним, от них домой. И фонари были, и цветы какие-то доживали. А кусты стригли - вот они прутья!
   А теперь не так. Грустно как-то, и, толи кричать остервенело, толи плакать, подвывая, толи с размаху врезаться ногой во все это безобразие от досады и немощи, а потом плю-нуть, провести рукой по мокрой щеке, дунуть на челку и больше не бросать взглядов, а изъять, как мысли из головы: Кому это надо - жизнь такая!
   Сыро, ветрено, но камни не падали. И повезло, не задело. И как-то все не вовремя при-ходит и некстати покидает. И боль, и счастье перепутались - все больно и все смешно. Круиз какой-то по добродетелям и грехам.
   А вот сегодня утром ведь что- то было, что-то сказали, кто-то умер. Умер? Умерла? Умел? Сумела?
   Ах, эта птица, вероятно ласточка, а может и стриж - хвосты похожи.
   Начали с нее, дальше что-то о ненастье, а вот дальше о несчастье. Вот оно. И Чир плакал и на меня глядел, но как-то странно, как в зеркало. А бабушки не было - она у них была.
   Я так жила - то здесь, то там, оттого и дорога нахожена.
   А потом человек пришел и улыбнулся. И все кивнули, как будто его знали, а я нет. А че-ловек сказал, что вроде бы война, а улыбался - это нервы. Куда же прятаться - они да мы. Да вот дорога старая. По ней как по мосту ходили и каждый раз взирали. И что же слева, и что же справа.
   И дед заплакал, и на меня глядел теперь уж как в колодец. И мне сказали, что надо к ним идти и на житье просится. Потому как те, что здесь остались, уж все равно на ладан ды-шат, и что помеха я им перед уходом - свидетелей не надо им ни мертвым, ни живым.
   И я ушла. И побежала, но все усилья были тщетны. Земля подо мной не двигалась - я оставалась на месте. Но я бежала и бежала, и вновь увидела ее. А интересно, жить так можно? Жить на этой дороге, в таком соседстве?
   Я обыскала взглядом все кругом - дом не построишь. Но не зябко, и ноги высохли вполне. А что в войну бывает? И отчего вдруг дома все собрались уйти, какое в том зна-ченье?
   Чир то, он знал, что такое война, но мне не говорил. Слово неприятное, на вой похожее. А если уже война? Приметы можно наблюдать. И, с полдороги не продвинуться никак. Но кто-то ведь препятствует движенью? А привези не ощущаю я. Я оглянулась - ни деда, ни-кого!
   Домино наш здоровый и мохнатый от плюща. А под коньком окно...
   А девушка там на краю стоит, и толи ждет, и толи не велит мне приближаться. Живая она или нет? А вдруг она и есть война? Так отчего знакома, не понимаю на кого, но здоро-во похожа. И как же мне до них добраться, чтоб избежать встречи с ней?
   Деревья по краям редели, кора на них топорщилась и облетала, как листья - хлопьями. Кусты дрожали и ложились к земле тихо и покорно, и расползались все выстилая. И было чудно и казалось, что это уже не ветки, а корни, которые разбухали и превращались в по-валенные огромные деревья, веками здесь уложенные ветром, иль злою человечьей волей, но когда-то, очень давно. И все вросло и изменилось, и только очертания для некоторых не то воспоминаний, не то фантазий иль сновидений, и почва этих заблуждений здесь ря-дом скромно поселилась, и сторожем иль ключником скучает на этом лежбище. И все вы-глядывает тех, кто не упал, не покорился, соперников или свидетелей.
   Я легла. Мне безумно захотелось лечь, прижаться щекой к отжившему брусничнику, где листья колются и греют, и поддерживают над землей голову, набитую всякой пустой и дикой мыслью и отдыхающей хотя б мгновенье на этом воздушном пухе. И как провали-ваешься в сон, падаешь к земле, потому, как и хрупкие стебельки и глянцевые листочки сломались и рассыпались в этой неравной борьбе с моими дурацкими думами.
   Мы просто жили, просто ворожили, а вот волненья все в дороге были, да в тех гостях, которых не избегнуть, все потому, что жили там и здесь. Так повелось до нас, и нам дос-талось, а мы так жили, как нам привилось, и вроде бы страдали, и втайне жаждали побега, а хоть бы вправо, хоть бы влево, и все равно казалось, но уйти.
   И с нами люди жили пришлые, чужие. А что делить - два дома и дорога, старинная, и говорят, вестимо, здесь тайный путь проложен был судьбою, не знаю чьей, но рок здесь прибывал. Издревле люди по дороге шли, но ведь она между двумя домами?
   Откуда брались те пришельцы, что родственниками позже назывались?
   И как-то без детей мы обходились. Все оттого, что от дороги шли, и на дорогу после уходили. И деревянными крылами над ветхой ивовой аллеей, бредины здесь вольготно поселились, парили толи души, толи птицы, и все стремились вправо, влево, но гнезда ви-ли в тонких веточках ракитных, струящихся почти с небес к земле и достающих травы, мох, брусничник, и заплетались в них надолго и навеки.
   А тут все поредело и опало. И на дороге никого не видно. Никто не возникает из пыльного клубка иль жареного вихря иссушенных и изможденных листьев. Как только рой, как шар несется - точно знаешь, что кто-то на дороге возникает.
   Животные вот разве что водились. Коты и рыжие лоснящиеся кошки, и гладкие, и пухлые, и злые, и на уме себе, но и кокетство все же допускали, как коготки из пуха, и первобытной радостью дышали.
   Э-гей! Войне откуда взяться? Вот разве что из дыма, из тумана. Но все ведь от разме-ров так зависит. Допустим, это великан, который нет-нет, да разрезвится страшно, и тут уселся - ноги вдоль дороги, и лапищами сыпет бог весь что, как будто крошки птицам раз-миная. И все гогочет и грохочет. А если уж он так огромен, тогда возьмет ухватисто ног-тями испуганные наши поселенья и покачает, взвешивая жадно, а где людишек более сгрудилось. Да ухнет оземь и приставит глаз, чтобы развлечься, насмотреться, влипнуть в грязищу, как в слезу, ну а второй, что легче - в пыль, да так что не заметит, и лишь дорогу несколько протянет.
   А что гадать, всего не разгадаешь! И удивленно, сокрушенно, в такт, мы все живем и эту странность знаем и страх качаем, нянькаем и ненавидим.
   Куда же все пропали? И этот призрак белый исчез и без присмотру изнемог. Все как-то одичало изнывает. А ветер рыщет мутный, истеричный, прося вниманья.
   Надо двигать дальше и там предупредить, хоть, в общем, что за новость! Кто знал ее - того не убедить, а страх подвинет их на то же - скорей уйти. А кто не знал - так и чего бо-яться.
   И вдруг все улеглось, забылось.
   Бывает так, что страху вопреки и чуду на расправу внезапно все отдашь, не смея ута-ить, ни страшный давний сон, ни мнительную горечь, ни истомленный жадный глас внут-ри.
   И кружит, кружит вопреки всем жизням, уверенность иль грусть бегущая вперед, то-мит разгадкой и внезапным смыслом, столь странным, непонятным. Весь этот путь мне говорит: Забудь! Побереги желанья, но час придет и ты протянешь длани, тому, кто знает все и все поймет.
   И вдруг напев далекий и понятный, без слов, но так, что не устоять, томящий, как предтеча блаженства чистого, что по наитию проскальзывает вглубь и задевает все до са-мой крайней клетки, лишая глаз и слуха, и топит, топит разум и сознанье. Вот оно. Я все искала выход, суть, дорогу, а этим клясться всюду я могу, и этим дорожить вот разве что и стоит. Песчаный след дымится и мерцает, и поднимает расчлененный мир куда-то к верху, а внизу земля простая и без листьев.
   Я все ж пойду.
   Однажды, давно это было, тогда, когда все было просто и понятно, когда все знали, что им делать, с утра трудясь усердно, когда жили тем, что знали, что им делать, когда пе-лось вроде по команде, в одно и тоже время пред росой, когда смиренны травы луговые, унять готовые свой трепет перед близкой тьмой, когда все люди, в белом облачении, в по-темках тихо и спокойно гасли, как пламя свеч тонуло в теплом воске, когда вдруг радость от прикосновенья сменяла жизнь и возвращала вновь, когда смеялись потому, что жили, а плакали затем, чтоб отвратить беду, которой и не ведали, но знали, что надо тихо и сми-ренно ждать. А слезы, то ж для тишины и дадены наверно не напрасно. Когда туман по-кровом чутким, скрывал, что не для глаз, а камни наслаждались юным утром, ну а потом испытывали нас, в терпенье. Когда мы строили дома и много было ратовавших дело, ве-нец-венок, а грех уж начался, когда, срывая стебель девственного древа, укладывали, пользе подчиня. Когда копировали на дверях и стенах, кто как уж мог, кто зелень, кто цве-ты, когда до света спали, смело, и жили до кромешной темноты. Когда любили, а не тре-петали, когда прощались, а не покидали, когда не ведали прощенья...
   У меня не было ни малейшего желания тронуться с места, ни самой малой потребно-сти думать, не было ничего.
   И что же дальше? Но кто-то за плечо схватился и потянул немного вниз, и развернул, и обнял, и прижался, и на ногу случайно наступил...
  
  
  
   7
  
  
   Я проснулась. Жуткое предчувствие неотвратимого несчастья поселилось посреди лба, так что не смахнёшь и не отвяжешься.
   - Броня, вставай, миленькая, вставай! А где Чир? - теребила я бабку на грани истерики. Броня повернулась и совершенно спокойно, не открывая глаз, сказала: Всё идёт хорошо, всё спокойно, всё как надо.
   Выскочив на кухню, едва отыскав под ватником на лавке спящего деда, выпив кружку молока и отломив краюшку хлеба, я возвратилась в комнату. Всё как всегда, и мебель та же, и никаких следов срочных сборов, ни суеты в вещах, ни намека на пребывание чужих людей, никаких последствий никакой стихии не наблюдалось. Меня трясла какая-то неве-домая сила, о существовании которой я понятия не имела. Пытаясь хоть как-то успокоить-ся, я блуждала по комнате, еще раз сосредоточенно вглядываясь в наш небогатый быт. Все звуки, все запахи были знакомы. Только из-под одеяла на Брониной кровати торчал пуши-стый рыжий хвост, плавно, как под дуновением ветерка, покачивающийся из стороны в сторону.
   - Да что за страшилки такие снятся? - сон перебил все испуги и события предыдущих дней. Он был так вещ, так реален, что не то, чтоб забыть, а просто отмахнуться от него на время - ничего не получалось. Терентий Силыч с Бриджит казались уже сном или прочи-танной книжкой.
   На кухне закашлялся Черчель, и в окно одновременно постучали. Я выглянула и увиде-ла Степаниду и бабку Мару с весьма озабоченными лицами.
   - Томка, ты Брехмана не видела? - услышала я на пороге, - Понимаешь, просил он у меня манки до пенсии, ну я и решила занесть с утра ему, ну эту манку. А дверь распахну-та, перед ней огромный сугроб наметен, так что ее ни туды, ни сюды. Я то одна зайти по-боялась, побегла за Степанидой, вдруг чего, не мальчик все же. Зашли, а там пусто! Холо-дина лютая, ветер по комнатам свищет нехорошо, и никого. Ну, мы решили, что сначала к вам зайдем, узнаем, а уж затем к Черчелю побегим, а то неладно как-то на душе.
   - А Черчель у нас на кухне спит, а может, и проснулся уже.
   Мара и Степанида вмиг просунули головы в двери:
   - И чего он у вас здесь, ночевал что ли?! А Франя где? - переглянулись бабки.
   - А бабушка тоже спит в комнате, - я поняла свою стратегическую ошибку, выдав Бро-ню и Чира с головой, - А Брехмана, лично я, уже давно не видела, я же болею. К нам не заходил.
   - А Чомбе, что, у вас ночевал? - бабки двигались на меня стеной, так что мне приходи-лось отступать шаг за шагом. Впихнув меня на кухню, они обнаружили беззащитного ут-реннего Чира в майке, но в штанах, тщательно причесывающий бороду.
   - Святые угодники! Что-то у нас неладно, по всему видать! И Черчель в негляже, и Брехман пропал. Два брата-акробата! Может, он у какой молодки застрял, а мы тут пых-тим, волнуемся, из кожи вон лезем. А эти два развратника шлендаются туды-сюды, - Ма-рина обращалась исключительно к Степаниде.
   - Брехмана видел? - Степанида подошла к Чиру.
   - Не-а, только третьего дня, и то мельком, на улице. Так, махнули друг другу издали, - меланхолично отозвался он.
   - Нет его нигде, уже к тебе чуть не потащились.
   - А чего ему будет, самостоятельный, взрослый мужик, дай бог каждому, - дед немнож-ко стеснялся своего внешнего вида.
   Скрипнула дверь, и на пороге появился кот. Потершись о штаны Черчеля, и сделав не-сколько кругов вокруг моих ног, эта рыжая бестия выгнула дугой спину и прижала уши. Маленькая пушистая челюсть воинственно задрожала, усы, как некие антенны, самонаве-лись на незваных гостей, в глазах бликнули два недобрых огонька. В этом, ничего хоро-шего не предвещавшем состоянии, как-то боком, кот прошелся по большому кругу, в ко-тором оказались мы с Черчелем, видимо еще раз обдумав предстоящую военную опера-циюи, и с душераздирающим криком в одно мгновение впился в валенок бабки Мары. За-тем, с остервенением потрепав его и, поняв, что ей совсем не больно, полез под юбку.
   Мара зашлась криком нечеловеческим. Ноги ее выделывали немыслимые коленца, са-танея сами по себе, независимо от Марининой головы, а руки пытались нащупать кота и, наконец, стряхнуть, отодрать его от себя, но ничего получалось.
   Степанида, я и Чир ошалело наблюдали за этим танцем. Мара ойкнула, схватилась за грудь и пулей выскочила из дома.
   Ч-ч-ч-что эт-то бббыло? Отт-келе эта т-тварь?-Степанидовы губы явно не слушались ее. Она подошла к нам тихо-тихо, и как будто по большому секрету, прошептала - Ищите Б-б- брехмана! Вв-во как!
   Бабка развернулась и на цыпочках пошла в сени.
   - А-а-а-а-а!!! - крик вместе с жутким грохотом вывел нас из оцепенения.
   - Мамочка, мамочка! Брысь! Б-б-б-сь, караул! - Степанидин голос становился все тише и тише, из чего мы поняли, что она уже в огороде.
   На пороге появился кот с видом победителя. Пройдя по нашим ногам мягкими пуши-стыми лапками, он отправился в комнату с вертикально поднятым хвостом. Мы выгляну-ли в сени.
   - Мама родная! И как это люди умудряются все порушить за несколько секунд, а при-бираться часа два уйдет! - Чир покачал головой.
   - Да у тебя тоже все скоренько получилось, когда вчера в сенях завалился. Давай лучше порядок наведем, а то Броня расстроится. И чего это она так заспалась? Я и не припомню, чтоб раньше ее вставала.
   - Пущай отдохнет, а то, как повалят предыдущие воплощения, не дай бог, опять такая круговерть начнется! - дед взял веник:
   - Ну а кот-то каков! Он мне сегодня приснился. Представляешь, черешня, будто лежу я в кровати, мальчонкой совсем, ну как ты, а может еще меньше. Точно знаю, что рядом ма-тушка моя лежит. Так рядом с ней тепло, уютно и спокойно. Я к ней придвигаюсь, чтоб обнять, прижаться, а она спиной ко мне. Я шепчу ей: мамочка, я так тебя люблю. А он по-ворачивает ко мне голову, и вижу я мохнатую рыжую морду, ну точь-в-точь, как у нашего зверя. Он трется о мою щеку, усами щекочет и урчит от удовольствия. А я совсем не удивлен, что мать в таком обличье. Я глажу ее по головке и хочу сказать - мамочка, а по-лучается - мяу, мяу.
   Ну тут и проснулся. Чудеса, да и только! С этими воплощениями все наперекосяк. Да-же сны с мистическим душком-с!
   - Ты вот маленьким. А я взрослой сама себе снилась. И ты там был, и Броня. Очень сон меня напугал, хотя сейчас и не пойму чем. А вот дом помню хорошо, просто перед глаза-ми стоит - здоровый такой и весь плющом покрыт. Красиво. А окна, как будто ножница-ми вырезанные дырочки на бархатной ткани. А внутри грустно, пусто и неуютно. Я еще во сне подумала, почему так разнится что наружи и что внутри? И людей снилось много, но только тебя и Броню я знала. И, знаешь, до сих пор страшновато, как будто из сна, то есть из дома сквозняком холодным поддувает.
   - Да, дела-а-а! - Чир почесал затылок, - Ты вот что, пока не расстраивайся и не бойся, может все и обойдется!
   - А чего с Брехманом-то, чего все так всполошились? Слушай, а может он у тебя? Ведь говорили же Степанида с Марой, что по бабам пошел. Ну и встретил там Бриджит. Ну а для него свежий человек, сам знаешь, какой подарок. Заболтал небось ее совсем.
   - Слушай Том, - дед присел рядом со мной, - Ты эту дребедень про хождение по бабам не повторяй, а то вырастешь и будешь, как Мара, беззубым ртом всякую ерунду переже-вывать.
   Я быстренько представила себя в таком плачевном виде и внутренне согласилась с Чи-ром - Не буду!
   - Может быть, сходим к тебе, поглядим, что там и как, пока Броня спит? - не дожидаясь ответа, я впрыгнула в валенки, надела пальто с капюшоном, присланное в прошлом году матерью из города, повязала сверху шарф, как бабушка учила. А то, если без нас проснет-ся, так хоть на эту тему ругани не будет. Чир нерешительно покряхтел, погладил лысину туды-сюды:
   - Эх, была, не была, все равно деваться некуда.
   Мы шли, не сговариваясь, задворками, по засыпанным снегом грядкам, протискивались в прорехи заборов, помогая, друг другу при всяком затруднении.
   Таинственное несформулированное ощущение сопричастности к необычному, неслы-ханному, ведомому только нам, гнало нас вперед и вперед, не смотря на тягости дороги.
   Безразличное серое утро было занято самим собой. Ему, наверно, было неохота заводить разговоры с нами. Оно лениво наблюдало самого себя. По пути мы не встретили никого.
   - Давай-ка я зайду первым - шепнул мне Черчель - вдруг там чего...
   - Не- а, пойдем вместе. Ты вспомни себя, какой ты к нам явился! - я склонилась к дедову уху, - На тебя надежи большой нет. Я то, со своим Терентием, все-таки лучше себя чувст-вовала.
   Мы взялись за руки и шагнули в темные сени. Кроме открытой бочки с квашеной капус-той ничего подозрительного там не обнаружили.
   Дверь на кухню была открыта. В углу на лавке полулежал Брехман с закрытыми глазами и скрещенными на груди руками. Зеленая пустая бутылка, стоявшая перед ним на столе, бросала на Ибрагимыча четкую вертикальную тень - полосу, деля его спокойное лицо на две половины. Мне показалось, что эти части от двух разных лиц - одна из них была мо-лодая и нормального человеческого цвета, а другая - бледная, вся в морщинах, с прова-лившейся щекой и ослепительно белым виском. Черчель взял меня сзади за плечи и не дышал. Его тонкие пальцы впивались в мое тело все больнее и больнее.
   - Помер, Ванюшка, ведь помер! - Чир тряс меня в рыданиях. - О, господи, преставился! Что же я, старый дурак, у вас отсиживался. А тут такое! Как же я теперь жить буду, ведь погубил Ивана страхом своим мерзким! - он обнял меня. Все его напряжение - и дрожь, и сумасшедшее биение сердца, и ужас переползали в мой организм, такие они были силь-ные, такие они были истовые.
   - Деточка ты моя милая, да чего же я боялся, дурья башка, ведь он вместо меня смерть принял!
   Я прижалась к деду - Чирушка, миленький, - хрипела я, - Ну не надо, пойдем отсюда!
   - Да как же пойдем? - очнулся Черчель,- Ведь надо его положить, прибрать как следует. Эх ты, дитя неразумное!
   - Да нам же не сволочь его в комнату, тяжелого такого! Надо за Броней идти. Давай лучше посидим, и все обдумаем, теперь куда торопиться, - я подвела деда к столу и усади-ла на стул.
   - Слышь, Том, налей-ко ты мне водички, - Чир закрыл лицо руками, - О, господи, что же я наделал, что наделал то! Достань там в ящике свечу, зажечь надо.... Вот она, бабоч-ка, жизнь наша, - бубнил дед, как молился, уставясь на трепещущий огонек, - Вот эта суе-та, вот эта хрупкость, вот эта нежность! Ведь сколько раз говорил себе: не мельтеши, не отмахивайся, не дрожи, как зверек неразумный. Но приходит день, и все возвращается, и страх, и немощь, и мысли мелкие. О, господи, что ж я так мало понял, что ж я так мало почувствовал! Вот Иван, широкая душа, возвышенная, любовь всем дарил, как мог, всем миром жил, все замечал, всему радовался, обо всем скорбел! А отошел один, в тишине и одиночестве, может в муках даже!
   - Да нет, не в муках, Чирушка, посмотри! Лицо у него спокойное, значит не напугал никто, - я прижалась к деду,- Не ругай себя, пожалуйста, ты такой замечательный, такой добрый, такой умный, такой красивый, ты такой ...
   - Эх, птичка ты моя дорогая, цветочек утренний, знала б, как мне плохо! Шла бы ты домой, пока светло, а я здесь останусь, мне надо. С Иваном поговорю. Знаешь что, прине-си-ка ты из комнаты икону, надо ему в руки дать, так легче ему будет.
   Я вошла в комнату. На Чировой кровати сидели Терентий и Бриджит, и с невероятной тоской смотрели на меня.
   - Какие вы с Черчелем хорошие, мы просто гордимся вами! - сказала Бриджит, - Я за всю прошлую жизнь таких душевных не встречала.
   - Томочка, ты не бойся и не переживай, ну словом ...- Терентий теребил в руках ка-кую-то тряпочку,- Брехман не умер, он спит, мы проверяли. Мы тут выпили немного, вот он и поплыл в сон, старый все ж!
   - Ч-и-и-и-и-рр! Он живой! - Я бросилась деду на шею, - Он спит, он спит! Ты понял!
   Черчель вскочил на ноги: - Господи, ребенок рехнулся!
   Я схватила Чира за руки и, кружила его по комнате, что было силы. Когда мы остано-вились, то увидели Терентия, Бриджит и живого Брехмана, сидящих на лавке и улыбаю-щихся нам.
  
  
  
   8
  
  
   Бабка Мара ухнулась на диван. Потные слипшиеся волосы не давали смотреть. Пухо-вый платок, зацепившись за воротник, свисал где-то на краю полушубка, также безнадеж-но и устало, как седые редкие прядки ее небогатой шевелюры. Ей было жарко и душно. На раскрасневшемся лице проступали сиреневые сосуды, глаза ничего не видели. Глухой, ритмичный звук в висках не успокаивал ни бешеное биение сердца, ни тяжкое дыхание. Бабка хватала воздух из последних сил. Покусанные котом валенки, давили на распухшие ноги, превращая общее самочувствие в сущий ад. Мысли с бешеной скоростью кружи-лись, как на центрифуге, не выдавая ничего конкретного. Воздух, не прорывавшийся к легким, устремился в голову, гуляя там по своему разумению между мозгами, мыслями и чувствами.
   Мара пала на спину - может хоть так полегчает. Перед глазами возник бордовый аба-жур, с тусклым пыльным светом, точь-в-точь таким же, как общее состояние старухи. С невероятным усилием, тряся ногами, Марина избавилась от валенок, дрожащими потными руками расстегнула полушубок, промучившись с верхней пуговицей.
   Первая мысль, прорвавшаяся к ее сознанию: хочу пить!- добавила только досады и ус-талости. Встать на горящие адовым огнем ноги было не возможно.
   Влетевшая следом Степанида жила сама по себе. Она приземлилась на кухне и, первым делом, выпила две кружки воды. Отдышавшись, она не торопилась войти в комнату, где помирала Мара. Старуха знала хреновый нрав подруги, которая теперь уж точно отыгра-ется на ней по полной программе, с капризами, ором и ненавистью, ходившей за Мариной неотвязно. Степаниде много раз приходил в голову вопрос - и чего это она так привяза-лась к этой злобной, крикливой, временами безумной товарке? Но никогда не могла сформулировать для себя истоки скверного, но в тоже время сильного, притягательного света, излучаемого Марой. Марина судила всех быстро и сурово. И, похоже, никогда не жалела о своих скоропалительных расправах, но при этом была видной фигурой в замкну-том поселковом сообществе.
   Марина влюбилась очень рано, в брата Брехмана Людвига.
   Брехмановская бабка-фантазерка и тут выпендрилась, как могла и на младшем внуке. Не обнаружив никакого сопротивления от дочери Клавдии и ее полуглухого мужа Ибра-гима, она взяла паузу на месяц, не разрешая расписывать новорожденного. Долго крутила в своей неуемной голове разные сочетания, потому как была убеждена - чем ребенка за-тейливее назовешь, тем жизнь его будет интересней и радостней. Сама она прожила свои шесть десятков в нищете и трудах, но твердо верила, что вырастут внуки и ей обломится от них много-много счастливых сытых дней, что будет жить она в домике у моря, жела-тельно теплого и желательно где-нибудь во Франции или в Испании, что будет у нее чис-тый сад с заморскими фруктами, что палисадник перед домом будет весь в пальмах, розах и кактусах. Поэтому, чтобы достичь этой прекрасной картинки, которая много лет стояла у нее перед глазами и часто снилась, надо было дать правильное направление, то есть на-рисовать линию судьбы своим внукам, а начать, естественно, с имен, отчеств и фамилий. И даже, если она с одним промахнется, то другой, уж точно, будет велик во всех отноше-ниях. Внуки были погодки, поэтому угадать, не ошиблась ли она, было невозможно. И ес-ли в первом, Иване, она увековечила все три основополагающие линии их семьи - рус-скую, еврейскую и осетинскую, то с младшеньким долгие раздумья привели к такому ре-зультату: Людвиг-Амадей Абрамович Кузин. Людвиг-Амадей - это была ее особая гор-дость, потому как всем должно было быть понятно, что Бетховен с Моцартом здесь при-чем. Абрамом звали отца Эсфирь, а Кузин - это любимый муж, светловолосый деревен-ский рубаха-парень, потрясенный с первой же встречи черненькой, тоненькой, с могучим темпераментом, еврейской девушкой, так и оставшийся при этом удивлении до конца своих дней.
   Мальчики росли шумными и хулиганистыми, с прекрасными кудрявыми шевелюрами, огромными карими глазами, обрамленными длинными девичьими ресницами, и с библей-ской скорбью в них, которую никакой национальностью не перебьешь.
   Четырнадцати лет от роду Ивана отправили в город к бездетной бабкиной сестре Саре, учиться в коммерческом училище. А вот Людвига спасти не удалось.
   В соседнем доме жили учителя. И если муж Григорий Сергеевич был спокоен и учтив, то жена Лизавета, обучавшая первоклашек всем наукам, которые им полагались, никак не могла смириться со своей малой должностью и спокойным бытом. Какая-то зверюшка, сидевшая внутри, руководила училкой по своему разумению. Лизавета донимала всех собственными талантами, собственными представлениями об устройстве мира на всех континентах, а также ежедневно напоминала всем, что некая тайная миссия привела ее на эту землю. Так что вся округа должна это понимать и принимать.
   Дочка Марина росла тихой и забитой при матери-монументе, больше жалась к отцу, а когда влюбилась в соседского Людвига, под влиянием повальной девичьей эпидемии в соответствующем возрасте, перещеголяла и мать. В ней поселилось твердое убеждение, что Людвиг ее избранник, один-единственный, и на всю жизнь. Марина караулила парня на каждом шагу, донимала записками, которые рассовывала в карманы пальто в школьном гардеробе, даже подбивала подружек побыть курьерами. Людвиг сперва только усмехался на приставания круглолицей соседки-малявки, с конопатым лицом и визгливым голосом. А когда над ним стала потешаться вся округа, поставил ультиматум родне, что школу бу-дет заканчивать в городе, с Иваном. Родители повздыхали, поохали и обратили взоры на Эсфирь. Бабка рассудила следующим образом: если Людвиг достойно не справится с этой напастью, то путного мужика из него не получится. И поэтому путь в город будет лежать только через ее труп.
   Марина же, услыхав о намерениях возлюбленного, кинулась в ноги к матери, в первый раз в жизни, со страхом и надеждой. Даже Елизаветиного непререкаемого мнения не хва-тило, чтобы переубедить дочь. Маленькая, невзрачная Марина сидела с недобрым взгля-дом в полном молчании. Когда Лизавета выдохлась, девочка заявила, что все равно он бу-дет ее.
   - Ну и ну,- подумалось тогда Елизавете, - Где же она проглядела, даже по ее меркам, собственническую хватку этой сопли, потому как о любви, которой она и сама не ведала, речи быть не могло. Единственным советом обессилившей учительницы было: Подумай хорошенько, а то беды не избежать.
   И беда не заставила себя ждать. Мальчишки - одноклассники юного Кузина, тоже ус-тавшие от этой затянувшейся истории, решили поколотить Мару или на худой конец под-бить Людвига на более решительные действия. Для этого собрались в заброшенной бане на большой совет, закупив, в складчину, на все сэкономленные деньги водки. Начали с уговоров Людвига побить эту шалаву, затем, выпив еще, забыли, зачем собрались. Пома-терившись от души, по-взрослому, выкурив пачку папирос, спертую у родственников, спустились к реке, чтоб освежиться, а затем продолжить.
   Людвиг остался один в бане перед непочатой бутылкой водки, полным унижением, иначе он и не воспринял приятельскую подмогу, и растущим желанием покончить со всем этим безобразием.
   - Эх, был бы Иван, был бы Иван! - Людвиг наливал стакан за стаканом, - Был бы Иван!
   Остатки водки выпил прямо из горлышка, встал на непослушные ноги и пошел домой, так ничего и не надумав.
   Наутро нашли его замерзшим в двадцати шагах от собственного дома, завалившегося в канаву у дальнего сарая на огороде.
   Старуха Эсфирь пережила внука на неделю.
   После этого жизнь для Мары стала невыносимой. От нее отвернулись даже девчонки. Над Лизаветой измывалась вся школьная малышня, потеряв всякий страх перед некогда богочеловеком.
   Через месяц после похорон Людвига, поздним вечером, Марина с котомкой в руках вышла из дома и пошла, куда глаза глядят. Огромное темное небо не было ей собеседни-ком. Она шла долго и упорно, отключив, как рубильником, все мысли. На третий день ее обнаружили две тетки с кирпичного завода, сидевшей на рельсах и отвели в приют. Когда мать ее, наконец, отыскала, Марина наотрез отказалась возвращаться домой.
   Вернулась она лет через пятнадцать, с трудом наладила отношения с взрослыми под-ружками, и устроилась в магазине продавцом.
   - Мара, ты живая, али нет? - Степанида просунула голову в дверь, - Не знаю, как ты, а я больше к Фране ни ногой, дальше только хуже будет! Заведется у них еще кто-нибудь, а нам расхлебывать!
   Марина не отзывалась. Степанида потрогала потный, холодный лоб товарки, затем нагнулась, чтобы почуять дышит она или нет.
   - Спит наверно, - с облегчением вздохнула Степанида, - Я к ней опосля зайду, когда очухается. А то с этими мотаниями туды-сюды, собственные дела на веревке висят: дети брошены, внуки брошены, скотина брошена...
   Мара повернулась на бок, и по заведенному с детства способу, отключила все мысли. Так она поступала всегда, в самые тяжкие минуты жизни своей. Перетерпеть, переждать, затаиться пока силы вновь не наполнят организм, пока сознание не начнет копошиться, пока привычные ощущения не поднимут ее на новый бой. Только так она и двигалась по жизни, не ведая других целей собственного жития.
   Легкий шорох, чужой, не живший в ее дому, заставил открыть глаза. За столом, под бордовым абажуром, сидел старик в странном черном пальто и широкополой черной шля-пе с потертыми полями. Чудные очки с цепочкой, свисавшей вдоль щеки, поблескивали, то скрывая его глаза за гладкой стеклянной плоскостью, то проявляя умный живой взгляд.
   Старик с интересом перелистывал страницы телевизионной программки, лежащей на столе. Свободной рукой, теребя подбородок, он по-детски похихикивал над странным со-четанием букв и цифр.
   Марина потерла глаза круговыми движениями, как - будто настраивала фокус неви-димого бинокля.
   - Ты кто? - подумала она.
   Старик перевел внимательный взгляд, поверх очков, на диван, - Ах да, извините пани, за непрошеное присутствие, но я в этом не виноват. Вас то как звать, уважаемая? - он рас-стегивал пуговицы пальто негнущимися пальцами, раскрыв вычурный бархатный ворот-ник и выпустив на волю серый в коричневый горошек шейный платок.
   - А чего это ты в моем дому мне допросы устраиваешь? А ну, гэть отседова, пока за кочергу не схватилась! - она уже спустила ноги на пол и, отыскавшимся в платке гребнем, приглаживала спутанные волосы, - Чего расселси, пшел вон!
   - Да погодите же вы, послушайте, а уж потом я и сам пойду, если не сговоримся. По-верьте, пустое это на повышенных тонах общаться, так мы друг друга никогда не услы-шим.
   - Ты, дядька, чего мне мозги вправляешь, я и без тебя разум имею! А коли за какой своею нуждой приперся, так выкладывай скорей, а потом за порог, понял!
   - Понял, - гость отложил газету в сторону, - Забавное чтение, - затем, неторопливо откашлявшись, продолжал,- Как бы это вам попонятнее растолковать? Вы в реинкарна-цию верите? Я, видите ли, имею к этому непосредственное отношение. Я, видите ли, умер в городе Лодзи, в одна тысяча восемьсот семьдесят первом году, на девяносто шестом го-ду жизни. Имел трех детей и двух внуков, мальчиков, которые погибли от эпидемии тифа. На том и закончился наш род, к глубокому моему прискорбию. Были они чудесными детьми, весьма способными, но, увы, талантам их не суждено было развиться. А я жил долго и ничто меня не брало - ни семейные напасти, ни война, ни опасные экспедиции, ни внутренние терзания. Я, понимаете, ученый, профессор-энтомолог, с юности был увлечен наукой, много путешествовал, собирал свою коллекцию и семью видел редко. Когда мальчики умерли, я в Китае был и узнал о случившемся через полгода. Сын мой, Кшыш-тоф после этого несчастья ушел в монахи, а две мои бездетные дочери Амалия и Крыся остались в нашем доме одни, уволив всю прислугу. Когда я прибыл в Лодзь, они были ка-кие-то странные, как не от мира сего, и меня как будто не узнавали. Видите ли, моя жена, Верочка, умерла при родах моего единственного сына Кшыштофа, а я какбудто и не понял всего ужаса произошедшего. Понимаете, я был еще довольно молод, достаточно богат, и очень увлечен моей наукой. Дети наши были почти погодками, жене помогали ее мать и две няни - крестьянки, да еще было человек шесть дворовых. Я тогда выдвигал теорию биологического замещения, и смерть казалась мне неким естественным, упорядоченным действием...
   Мара молчала на диване. Она пыталась все время сообразить, кто этот пришелец, то-ли подмога ей, толи убийца ее, никаких других вариантов не возникало. Чего-то крути-лось в голове, вопрос какой-то, очень важный, очень нужный, от ответа на который все станет ясно - Тебя звать-то как?- прошептала она.
   - Людвиг Птшняк.
   Марина подошла к столу, молча присела рядом, с жутким напряжением вглядываясь в старое лицо гостя - нет, не похож... Но сердце все равно разрывалось внутри: нет, не он, не он, но окончательной уверенности не было.
   - Ты скажи, дядька, ты меня дуришь? Ты ведь не как его, Птшняк, ты ведь Кузин, Ивана соседа брат?
   - Нет, пани, я Птшняк, сын Вольдемара Птшняка, никакого брата Ивана у меня отро-дясь не было. А Иванами у нас мальчиков никогда не называли. Вы меня спутали, да и во-обще не поняли. Я ваше предыдущее воплощение! - старик привстал за столом и слегка поклонился. Я жил, как вам уже докладывал, очень давно, а потом умер. Через некоторое время моя душа из неприкаянного состояния очнулась и поместилась в ваше тело, когда вы родились. А тут, сам не знаю кто и зачем, устроил нам встречу. Я и вы, а душа общая. Я и сам в недоумении. А еще, вроде бы к вам, к нескольким жителям тоже воплощения явились. Я вроде бы четвертый, последний. Что-то здесь должно произойти!
   - Ничего не пойму, какое воплощение? Ты вор, что ли такой обходительный, зубы заговариваешь, про душу какую-то на нас поделенную сочиняешь. Чего приперся, чего тебе от меня треба? Целевизор надо - бери, тряпки какие - вот сундук, а жрать хочешь - так сейчас мешок с картошкой вынесу, ну еще капусты с морковкой могу добавить. А жизнью своей непутевой ты меня не жалоби, я тебе пострашнее сказки уже из своей жи-тухи порассказать могу. Мне профессора не указ. Я и сама профессор, иначе б не выжила.
   Старик устало снял шляпу. Седые длинные кудри рассыпались по плечам. Он был в замешательстве: Как этой глупой, испуганной бабе хоть чего-нибудь растолковать!
   - Вот скажите, добрая пани, у вас тут последнее время ничего странного не происхо-дило? Ну вы подумайте, вспомните!
   - Да как же ничего не происходило, когда черт знает что только и происходило. Каж-дый день светопреставление! Третьего дня Франина сиротка клопом меня обозвала, потом Брехман пропал, потом Черчель, старый козел, у Франи ночевал, ну а сегодня, здоровый рыжий котище, у той же Франи, чуть жизни не лишил. Вот оно! Все у Франи было!
   Людвиг покачал головой, - Все не то, а людей незнакомых не видели? Ну, может, в гости к кому-нибудь приехали?
   Такого точно не было, но вот у Франи явно черти завелись. А эти воплощения, кроме тебя, они кто?
   - Да если б я знал, вас бы не спрашивал.
  
   Тем временем Степанида уже подходила к собственному дому. Кинув взгляд через дорогу, она приметила за огородами Чирову избушку. Маленький, почерневший домишко как-то приосанился и сиял, как новогодний фонарик, всеми имеющимися в наличии окошками. В них что-то шевелилось в больших количествах. Степанида, забыв про все, дунула напрямик, как будто, если она ко времени не поспеет, то случится что-то непопра-вимое. Прильнув к запотевшему стеклу, она с изумлением распознала Чомбе, пропавшего Брехмана, меня и еще двух незнакомых людей. Все сидели за столом и очень оживленно о чем-то разговаривали. При этом, я, сидевшая между стариками, сияла, как медный таз, аж челка распушилась. Степанида почувствовала себя единственной обладательницей какой-то страшной тайны. Терпеть далее не было сил, и она, с той же невероятной скоростью понеслась к Маре. Что заставило ее сначала глянуть в окошко, а не пулей влететь в дом, она и сама не понимала. Увидев живую подругу с кудрявым седым стариком, она ухну-лась на ступеньки крыльца.
   - Ах, ттты боже мой, ну дде-ла! - Степанида явно не справлялась с упавшей на нее информацией. Нервный тик перекосил лицо. Пальцы сами собой стучали по заледенев-шим ступенькам, - Что же делать, что же делать? К Фране идти нельзя, там кот. Ну, Мара, чертовка, сама с мужиком сидит, а всех шалавами обозвала!
   - Ну нет, я им свадебку-то испорчу! - бабка вскочила на ноги и храбро шагнула в дом. Слегка оправив задравшуюся юбку, вздрогнув всем телом, с милейшей улыбкой, она появилась, как нечто неотвратимое, перед икнувшей от неожиданности Мариной и ее гос-тем.
   Старик привстал, - Вечер добрый, пани. С вашего позволения, Людвиг.
   Теперь уж Степанида растерялась окончательно. Мгновенно сообразив, какой это Людвиг, она перекрестилась: А главное совсем не изменился - такие же шикарные кудри!
   - Степанида Валентиновна, то есть Валентина Степановна, ты ж меня знаешь, ну вспомни, о Господи, боже ж ты мой. Так кого же мы тогда всем миром хоронили? - Сте-панида ничего не понимала.
   - Вы бы присели с нами, - старик учтиво придвинул к ней стул. Мара молчала.
   - Проше, пани, проше.
   - Это ж, сколько лет то прошло, и родителей уж давно бог прибрал. А Брехман-то знает? Ой, господи, Мара, я ж его нашла у Черчеля. Сидят веселые такие, я ж за этим и прибежа-ла, ну еще Томка, да парень клетчатый, и девка какая-то, толком не разглядела, все одно не знакомая.
   Людвиг оживился - так может они и есть?
   Мара молчала.
   - Вот сами посудите, все сходится, только где четвертый?
   Степанида ошалевшими глазами следила то за стариком, то за Мариной:
   - Так что же делать? Час от часу не легче! Можно я пальто сниму, а то сдохну сейчас до времени, так и не узнав чем дело кончится.
   - Чего это ты тут расселась? Совсем разум, пока бегала, растрясла, чаго тебе тут делать-то! И без тебя голова кругом идет! - Мара стукнула кулаком по столу. - Давай, давай про-валивай, а то ведь ты меня знаешь!
   - Вот и получила по полной программе - пыхтела Степанида уже на улице. Свежий мо-розный воздух прибавил ей бодрости. - Ну, пусть теперь ко мне только сунется! А сунет-ся, сунется, куда ей деваться! А я ей, гэть отселя, вот тебе бог - Степанида по привычке глянула вверх, - а вот тебе порог - взгляд уперся в собственные валенки. - Ну, я тебе по-кажу, гадюка, сколько я тебя терпела, сколько ты мне грубостей за всю жизнь наклала, ес-ли б все до кучи сгрести, меня и не видать будет. Ну, только сунься! Ужо-о-о-о....
  
  
  
   9
  
  
   Мы сидели, как на большом празднике. Черчель, я и Бриджит подсуетились на счет стола. Общими усилиями на нем появились капустка квашенная, огурчики, брусничка мо-ченная, яблочки соленные, сало, нарезанное Чиром тоненькими прозрачными кусочками, соленые грузди, с нечеловеческим ароматом, и какие-то рыбные консервы. Брехман сам вызвался чистить картошку. Он ликовал. Все ему было по душе - и приятная компания, и продуктовое изобилие, и то, что воскрес, хотя и сам не ожидал. Он умылся, распрямился, потребовал у Черчеля хоть какую-нибудь расческу. Черные густые кудри были прекрас-ны, только виски тронулись сединой вместе с бородой и усами. Я когда- то давно спраши-вала Брехмана, почему у него такой неравномерный окрас? Он пожал плечами и, как-будто только что придумав, ответил - А мысли у меня молодые, до сих пор похулиганить хочется!
   Бриджит от меня не отходила, все спрашивала - что да как, пока мы на стол накрывали. И то по голове меня погладит, то за плечи обнимет.
   - Эх, ребятушки, как жизнь прекрасна! - приплясывал вокруг стола Черчель - Просто чудо, а не занятие - жить поживать!
   Терентий же брал у Брехмана очищенные картофелины и выковыривал глазки.
   Все это напоминало предпраздничную суету в большой дружной семье.
   Когда мы растолковали Ибрагимычу, кто такие Терентий и Бриджит, он почему-то со-всем не удивился:
   - А я знал, что чудеса бывают, ей богу знал, и не от слабости умственной, а от ощуще-ния внутреннего. Слепые мы все. Ни хрена не видим, а если и увидим, то ни за что не по-верим. А вы, ребятушки, - обратился он к Терентию и Бриджит - на нас, хороших людей свалились потому, что кто-то нам такой подарочек выдал. Порадовать хотел. Эх-ма! Зна-ешь, Чир, я вам с Томкой очень даже завидую, ну белой, белой завистью конечно, от ду-ши. Вот ко мне-то предыдущее воплощение не явилось! Хотя и бог с ним. Я за вас пора-дуюсь, и за себя, конечно, тоже, что в такой компании оказался. Хотя мне бы какого-нибудь мальчика, пацана - я был бы счастлив! Я бы... - настойчивый стук прервал его на полуслове.
   - Открыто, заходите все!!! - благоухал Чир, - Все гостями будете!
   Степанида появилася не в лучшем виде. От таких стайерских забегов ее согнуло попо-лам.
   - Слышь, Иван, Людвиг объявился! - выпалила она без всякой подготовки, - Ты уж прости меня грешную, что так в лоб, но боялась, не донесу весть эту, черт знает какую, хорошую или плохую.
   Ибрагимыч отмахнулся: Какой Людвиг?! Садись лучше, подруга моя древняя, эк тебя скрючило. Праздник у нас!
   Ну все к одному, - Степанида подошла к столу, - Праздник, а выпить нечего!
   - Да мы уж и сами на эту тему погоревали. Ну нету ее у меня, бутылки-то! - Чир рас-сердился на бабку.
   - А у меня есть! Я Федора, внука, от простуды натирала, так это чуть-чуть, почти вся емкость целая! - Степанида ерзала на стуле, как маленькая девочка, которая хвастала об-новой.
   - Так беги скорее за ней! - Брухман слегка подтолкнул бабку в бок.
   Тут до Степаниды в полной мере доехал весь ужас ее хвастовства. Бежать туда и об-ратно, это было хуже любой пытки.
   Дядя Брехман, а кто такой Людвиг? - я всерьез заинтересовалась причиной визита Степаниды.
   - Так это ж брат Ивана, погиб-ш... - Черчель закрыл рот рукой, только сейчас сообра-зив, что случилось.
   Брехман встал, - Ты чего несешь, старая кукла, какой Людвиг! Тьфу на тебя!
   Степанида отшатнулась в сторону, - Вот тебе крест, сама видела только что у Мары. Вдвоем сидят, разговаривают.
   - Вот тебе и мальчик...- Ибрагимыч ухнул на лавку, - Почем знаешь, что Людвиг?
   - Да такой же кудрявый, как ты, только весь белый. Да он же мне сам сказал, как его зовут. Людвиг, сказал.
   Бриджит в углу присвистнула: Ну и ну!
   - Я - то сначала к Фране сбегать хотела, посоветоваться, а потом вспомнила, что у них кот, сущий дьявол поселился, вон Томка знает. Пришлось до вас напрямки трюхать.
   - Господи!!! - мы с Чиром одновременно поскакали с мест, - Про Броню -то совсем забыли! Проснулась, наверное, одна, в полном ужасе, и бьется там, как птичка в клетке, не зная куда бежать, чтоб нас найти! - Чир схватился за сердце, - Все отбой! Полный отбой! Томка за мной!
   Мы бежали по полю, так скорее, застегиваясь на ходу. Перед темными окнами на-шего дома мы остановились.
   - Да что ж за день такой, сумасшедший! - дед обнял меня, - Ты, слышь, малышка, если не дай бог чего, то знай, одна не останешься. Вместе жить будем, справимся!
   Я заплакала, уткнувшись деду в ватник. Мне было очень страшно, просто жутко. Ком в горле превратил мое рыдание в хрипение.
   Мы отвернулись от дома, интуитивно оттягивая жуткие переживания еще чуть-чуть.
   Перед нами, на уровне глаз, стояла полная луна, перечеркнутая силуэтом забора. Черное, живое небо, казалось, заманивало нас в свою загадочную ловушку, чтобы лишить грусти и скорби. Это только говорят, что темнота не движется. Еще как движется, может даже интенсивней, чем светлый день, наполненный суетливой жизнью людей, полетами птиц, шелестом листвы, дождем и снегом, туманом. И слишком много объектов, много движений. А вот когда все в темноте, важен звук, может запах. И тогда понимаешь, какая она, темнота живая, сколь в ней событий невидимых происходит. Она ведь единственная обитель всех наших дневных страхов, переживаний, ругани и душевных сердечных чувств. Ведь каждое утро, проснувшись, мы забираем у нее все, что было днем ушедшим, и сдаем на хранение перед днем грядущим.
   - Это только будущее кажется таким многообразным, где есть место всему, любому повороту, есть варианты любого даже самого малого действия или ощущения, а в про-шлом все конкретно, все отрублено по какому-то своему закону, без участия воли челове-ческой. А мы с тобой посередине - ни там, ни здесь и свободны во всем! Вот что решим, то и будет. И каждый миг предоставляет нам эту возможность, ну а мы - дети мира этого, об этом толи не ведаем, толи забываем, все грешим этим. И никто нас не научит уму ра-зуму!- каждое слово, произнесенное Чиром, серебрилось и улетало туда, в поле, как па-дающая звезда или комета, с длинным искрящимся шлейфом.
   На фоне луны возник кошачий силуэт с огромным пушистым хвостом и маленькими остренькими ушками, которые шевелились, как будто разглядывали, соображали, оцени-вали глубокое черное неведомое пространство.
   - Да это ж наш кот! - прошептала я.
   - Пошли, пожалуй, - ответил мне дед, уже своим испуганным голосом.
   В потемках, едва нащупав выключатель, еще раз порушив что-то в сенях, мы обна-ружили Броню, лежащую на кровати в той же позе, в которой ее и оставили.
   Мы застыли, взявшись за руки и, если б она повернулась минутой позже, то уж точно увидела бы два хладных трупа, валяющихся на пороге.
   - И чего это вы не свет ни заря здесь гремите? Вон потемки еще, покоя от вас ника-кого! - бабка глянула на будильник, стоящий на тумбочке, - Семи еще нет, случилось че-го? А чего одеты, куды собрались? Вот уж точно, что малый, что старый - одна напасть!
   Чир отошел раньше меня. - Ну за козой ходили, чего ж скотина мучается!
   Я с ужасом вспомнила, что коза Лиза не кормлена, не доена с утра, и быстренько улизнула в сарай замаливать грехи. Тарзанка, почуяв, что и ей чего-нибудь перепадет, не давала проходу.
   Через некоторое время я, с чистой совестью, и в тщательно намотанном вокруг шеи шарфом, как бабушка учила, предстала перед очами Брони и Чира.
   - Вот это да, почти сутки проспала! - бабка никак не могла поверить, - А впечатле-ние, что только легла! Во реация какая, правда, не знаю на что! Ну, давайте завтракать, то есть ужинать!
   - Знаешь, Франюшка, вы уж тут сами справляйтесь, раз все в порядке, а мне до дому надо, дела у меня там неотложные. Я завтра забегу и все растолкую. Ну, привет, черешня! Все замечательно, все очень даже хорошо! Главное, что все живы - здоровы, а остальное как-нибудь уладим! - Чир пятился к двери и в один момент исчез.
   - Чего он странный такой сделался, а, Том? То его из дому не выставишь, то и рас-спросить ничего не успеешь, - Броня отправилась на кухню, - Голодная, небось, с утра бе-гаешь, поправилась что ли? - бабка задавала вопрос за вопросом, а я обдумывала, расска-зать ей или нет о наших похождениях.
   - Знаешь, Броня, - я сидела в углу, на кухне, - Тут пока ты спала, наш кот бабу Мару потрепал здорово. Залез к ней под юбку и искусал всю. А может она от этого умом тро-нуться?
   - Типун тебе на язык! Все Чирово влияние! Совсем, старый дурак, твоего возраста не разумеет. Свою то забыл, как ростил? Вот и перепуталось все в голове,- бабка начинала злиться, - С чего это ты взяла, что она сума сошла? Отвечай!
   - Да потому, что приходила Степанида и сказала, что видела бабу Мару с каким-то Людвигом.
   Броня всплеснула руками, - Так это не Мара с ума сошла, а Степанида! Да ты хоть знаешь, кто такой Людвиг?
   - Да уж, как-нибудь! Брат Брехмана!
   - Нет, погоди, погоди, - бабка присела рядом, - Ну-ка, растолкуй мне, чтоб я чего-нибудь поняла.
   - Прибежала Степанида и сказала, что видела Мару с кудрявым седым стариком, ко-торого зовут Людвиг. А Брехман не поверил. А мы, с Чиром, к тебе побежали, так что чем дело кончилось, не знаем. Ты не волнуйся, Чир все узнает и прибежит рассказать.
   - Да где это все было, не пойму, - Броня смотрела ошалевшим взглядом.
   - Да я ж тебе говорю, а ты какая-то не сообразительная. Все было у Чира, в избушке его, там еще Бриджит и мой Терентий были! - я победоносно откусила яблоко.
   - А где же Мара с Людвигом?
   - Как где, у Мары дома.
   - А Брехман где?
   - А Брехман у Чира дома.
   - Так, все понятно! Сиди тут, а я пошла.
   - Куда?
   - Туда! - бабка протянула руку вперед, - Туда, туда!
   - Бронь, я с тобой!
   - Сидеть! - отрезала бабка, - Все! Все твои забеги на сегодня закончены. Теперь взрослые разбираться должны!
   - Как взрослые? - приплясывала я рядом, захлебываясь от несправедливости, - Ко мне же первой Терентий явился, а теперь меня по боку? С меня ж все началось!!!
   - Жива хочешь остаться? - притормозила Броня, - Это тебе не игры на свежем возду-хе, здесь такое назревает!
   - Да почем тебе знать? - не сдавалась я, - Ты то вообще с боку-припеку!
   Видать, я достала бабку окончательно, и она ляпнула чего и не хотела: Я тут тоже причем! Брысь под лавку! А то..., ты меня знаешь!
   Сопротивляться было бесполезно. Непобедимая Броня неторопливо двинулась в темное, загадочное будущее.
   Я, без всяких мыслей, побродила по пустой комнате, автоматически взяла с полки книжку. Это была детская энциклопедия, подаренная мне Чиром в этом году на день рож-дения. Я толком ее не разглядывала, чуть полистала, а потом и забыла про нее. И что было удивительно, потому что каждая книжка, попадавшая мне в руки, уж если не была прочи-тана, то уж точно все картинки были мной рассмотрены самым тщательным образом. А тут такая большая и красивая, и моя, и подарок, а я о ней совсем забыла. Невероятно!
   Я положила энциклопедию на стол, а сама побежала на кухню, чтобы налить чаю, сделать бутерброд, и в полной боевой готовности засесть за изучение этого сокровища.
   Вернувшись, я с удивлением обнаружила, что книга раскрыта и на правой странице изображена прекрасная бабочка, сидящая на стебельке огромного розового нездешнего цветка, освещенного солнцем.
   - Боже, какая красота! - внутрь меня проникла теплая ласковая волна, разливая по всем уголкам моего организма трепет и восторг.
   - "Павлиний глаз", - прочла я посередине страницы, пропустив несколько абзацев текста, - "Павлиний глаз обычно порхает с частично раскрытыми крыльями. При опасно-сти полностью раскрывает их, показывая два ярко синих пятна, похожих на два больших глаза. Хищник может подумать, что нападает на более крупное животное, и бабочка, вос-пользовавшись его заминкой, может улететь. Или птица, клюнув в такой "глаз" схватит только кусочек крыла, а бабочка за счет не поврежденного крыла может спастись."
   - Вот это да! - я еще раз глянула на рисунок, - И точно глаза!
   Я прищурилась так, чтобы она не была такой резкой, чтобы четкий контур поплыл, растворился в розовом прекрасном цветке. Я долго смотрела, пока перед глазами не оста-лись только два желтых пятна с черными зрачками внутри.
   - А если погасить свет и зажечь свечу, вдруг она оживет? - внезапная мысль поразила меня.
   - Боже, как она красива! - пламя свечи наполняло жизнью плоское изображение и, казалось, вот-вот начнут двигаться тонкие ниточки-усики, а крылышки сложатся пополам, а затем раскроются и глянут на меня внимательным таинственным взглядом.
   И как-то издалека, ниоткуда, возник необычный звук, в нем были узнаваемы и шелест летнего ветерка, и игра неведомой трубочки, и журчание ручейка.
   И почему бабочки не поют? Ведь к ней так подходит этот голос, который заполнил, казалось, уже всю комнату. Ах, если бы они пели! Они были бы самыми прекрасными созданиями на земле, и никто не сравнился бы с ними!
   Я перевернула страницу: О-о-о-о-о! - бархатные темно- коричневые крылышки, по краям прорисованные голубыми блестящими пятнышками, а уж контур оторочен желтым кружевом, помещались на сочных резных темно-зеленых листьях.
   Я впилась глазами в текст: Бабочка-траурница. У англичан она " траурная мантия", у французов "траур", "скорбь", "печаль", у поляков "садовник-жалобник". Звук, напол-нявший комнату, затих.
   - Эта не запоет, она другая. Зачем ей петь, ей только причитать и молиться надо!
   На следующей странице не было никакой бабочки, а были какие-то трубочки, из ко-торых что-то высовывалось: Бабочки-затворницы. Самки не только бескрылые, но порой не имеют еще и ног, а иногда и усиков с глазами. Просто червячок. Спокойно сидят и ждут, когда прилетят самцы. Самка так и умирает затворницей, ни разу не показавшись миру. Иногда она умирает, даже не отложив яиц, и тогда личинки гусеницы выходят на-ружу, прорывая стенки ее брюшка.
   - Да, - размышляла я, - Сидят и ждут своего возлюбленного! У людей, наверно тоже так бывает. Все люди разные, как бабочки. Одному суждено быть королем или известным артистом, другому - гробовщиком на кладбище, а третьему сидеть так тихонько-тихонько и ждать своего счастья, в котором он точно уверен, - философствовала я, поглощая бутер-брод и запивая остывшим чаем.
   Кто ж, интересно, это все напридумывал? И почему так люди мечтают об одном, а по-лучается у них совсем другое. Правильнее было бы так: кем создан, о том и мечтай. А то полная неразбериха получается. Все бегают, суетятся, друг друга отталкивают, мешают друг другу, а толку никакого. Все недовольны своею жизнью. Зачем все это? Если бы я всем командовала, то уж точно все профессии, все, все ситуации разделила бы поровну, а детям бы втолковывала в школе вместо физики и математики, один единственный пред-мет, но для каждого свой - это его, каждого ребенка предназначение. И вот если ты от-личник, то жизнь твоя пройдет хорошо и счастливо, а если ты двоечник, то так тебе и на-до, сам виноват. И еще я сделала бы так: кто хочет детей, у того бы дети и были, а кто не хочет - у того бы не было. И тогда все малыши жили с папами и мамами. И все было бы в порядке. Вот, если бы я была дочкой Брехмана, как хорошо бы было! А то у него нет де-тей, а у меня родителей.
   Рыжий кот прыгнул на стол, а я от неожиданности отпрянула в сторону: Ну, ты и, впрямь ненормальный какой-то! Давай-ка я тебя все-таки как-нибудь назову, а то, как с тобой разговаривать?
   Кот разлегся на желтой скатерти в красный горошек.
   - Давай ты будешь Терешка, - я посмотрела на зверя. Он как будто не слышал.
   Тузик - полная глупость, с чего бы это? Ведь каждое имя чего-нибудь значит. Вот если имя не подходит, тогда человек может всю жизнь мучаться. И этот безымянным ма-ется, оттого так себя и ведет. Чтобы такое придумать?
   Павлиний глаз, - вспомнила я название бабочки. А если Павликом? Отца моего не-путевого зовут Павлом. Может кот мне достойной заменой будет? Он да Броня - вполне сносные родители, а главное мне по душе.
   - Павел, Павлик, Паша, Пашка, - произносила я, сосредоточенно глядя на кота. На Пашке кот лизнул меня в нос.
   - Ну все, решено! Пашка! И кликать легко.
   Кот потянулся от души, выгнув спину и подрагивая всем своим золотистым телом. Я посмотрела на часы - скоро полночь. В полной благости я расстелила кровать, затушила свечу и легла спать.
  
  
   10
  
  
   Но кто-то за плечо схватился и потянул немного вниз, и развернул, и обнял, и при-жался, и на ногу случайно наступил.
   - Ты, мальчик, чей? Ты, что ли потерялся? Не плачь, пожалуйста, пожалуйста, возь-ми, и протянув платок, мне смутно показалось, что мы вдвоем не можем не дойти.
   Его лицо распухло, и красные пятна усеяли всю рожицу, да так, что не поймешь, ка-кой он. Я очень давно не видела детей, а уж таких зареванных, с толстенным мокрым но-сом и кудрями, взлетевшими над головой, и покачивающимися в такт всхлипываниям, но более лениво, чем тощенькие плечи, я не видела никогда.
   - А как тебя зовут?
   - Я - Гун, и весь мой род, все женщины, мужчины тоже Гуны.
   - А как же вы друг друга различали, ведь вы все гуны и гунихи.
   - Сама ты гуниха! Мать моя Гуна, прекрасная, божественная Гуна, с мраморным ли-цом, в летящих платьях и накидках, а руки, вот восторг! Фаланги пальцев словно лепест-ки. Ты о себе подумай, откуда ты?
   - Я Синтия, и тоже не сиротка, во всяком случае, хоть память есть. Любовь я знаю в жизни и в молитвах.
   Я повернула, наслаждаясь, лик свой, чтоб профиль мой прекрасный оценил. Глаза закрыла, и залюбовалась, тем чувством внутренним, которое все знает про меня. Когда очнулась медленно, сказала: Постой-ка, Гун, ты никого не видел? Ты здесь давно? Ты где? Ты где-е-е-е? О, господи, да как же это?
   Смертельный грех - вот так найти подмогу, и вдруг утратить из-за пустяка, от него-товности к таким внезапным встречам, от замкнутости радости внутри, от полной глупо-сти и глаз, и рук, и сердца, которая важней всего вокруг.
   А может то, что потеряла, мне и не нужно вовсе, ведь судьба - не только повод или шанс, а просто знанье родовое, с которым не договоришься? И муки человечьи там, где совесть, и предубежденья, и искус счастья, откровенья, как пасынка тебя ведут и встречи с близким не дают.
   И так страшны глубины эти самокопанья, пусть в ответе пребудут все, кто так же слеп, в котомке разминая хлеб, не видя суть, лишь по наитью, по вешкам запаха и слуха, выманивает горсть за горстью, чтоб утолить больной рассудок.
   - Смотри, что я нашел! Ты что расселась, жить здесь собралась?
   Такой испуг я долго не забуду. Какой-то липкий трепет пожирал меня, но вдруг слеза скатилась: ведь для чего-то это все случилось? И надо вроде вникнуть и понять такую ми-лость. И коль мне суждено вот с этаким дитя блуждать и удивляться дальше, так от чего же все, что просто и понятно, еще страшней незнания самого.
   - Смотри, дуреха. Я думал это птица, такая огромная, чудная на дерево села, но как-то не так, будто больна или изнемогла от чего-то. Ну я и побежал. А это тряпка белая была, но тоже какая-то чудная, с прорехами аккуратными, что дырками их не назовешь.
   - Вот это да! Дай быстро, я примерю. Смотри-ка, и как раз и как уютно и красиво вроде, и славно шелестит, что ветер на природе, и греет, и свежит. Ну как? И мысль вита-ла малой птахой, и брезжила догадкою ненужной, что этот белый саван от той девицы мне в наследство дан, что скоро встреча с ней неотвратима, как только дар приму и ощутимо в нем будет все.
   - Синтия, а ты давно здесь бродишь?
   - Да нет, а знаешь, я не помню, и мне уж кажется, что я давно живу, вот так, на этой вот дороге. И боле ничего не знаю, и утро днем я провожаю, а вечером тихонько наблю-даю, как все окрашивается, синим лунным светом.
   - А ты о чем подумал? Ты все узнал и смотришь на меня иначе. Давай пойдем, мне хочется идти и шелестеть, и только наслаждаться, тебя вот за руку вести и более ни с кем не знаться.
   Дорога стала шире и понятней. Деревья тоже как-то отошли, и вместе с пнями и кустами вкрадчиво молчали. Но и намек давали, что нам без них никак уж не дойти.
   Собрат мой, Гун летел в припрыжку, чуть руки разведя, ладони опустив. Какое солнце вдруг возникло! Вот одышка, как чувство глупое, не ведает, что льстит.
   - А куда мы идем, Синтия?
   - К ним, так мне сказали дома, что надо к ним идти и на жилье проситься.
   - А кто они?
   - Да люди, как и мы.
   - И что мы будем делать там?
   - Не, знаю, но надо где-то быть.
   - А ну их, вдруг они ужасные. Я здесь хочу остановиться и тихо поживать меж ягод и ветвей.
   - Ты что! Пойдем! Нельзя здесь оставаться, здесь бродят разные зверьки, ну кошки словом, от которых чего угодно можно ожидать.
   - А мы не будем видеть их, и им от нас не надо будет ничего. Ты, Синтия, смешная, все ж смешная. Ведь все так просто, а ты так дрожишь. Я буду стражником твоим, я так хочу. И все на этом. Я так сказал! И ты мне не перечь. Я сделаю, что нужно, доверься мне. Ты знаешь, я люблю природу, и птиц смешливых славное болтанье про всякие миры, про звезды и про нас. Не понимая их, я чувствую их душу.
   - Какой ты славный мальчик! А для чего нам жить? Кто мы, средь них, таких занят-ных, умных. Болваны, дураки. Смешим, наверно их.
   - А это ни к чему, все эти размышления. Зачем душа, рука, зачем нам нос?
   - Ты больно загордился, а только что ведь плакал!
   - Я все забыл, мне это ни к чему. Давай-ка, лучше полежим на травах и силы наберем-ся.
   Коричневое зарево текло и заливало густым и жирным слоем все вокруг, как у молоч-ницы сбежавшее молоко. Мы погружались в теплый влажный туман, закрывавший нам глаза, обволакивающий наши тела, задерживающий дыхание. Отдыхать! Гун повернулся ко мне лицом.
   - Ты знаешь, Синтия, и все-таки я мал. А мир абсурден и неловок, благодаря лишь лю-дям. А я брожу меж тополей и елок, примеривая их наряд. Бояться не хочу, а мужества где взять мне. Я даже не пойму, в начале я пути, иль сразу на краю. Верней всего я страшно заблудился. И время не мое, дорога не моя.
   - Ты так не смей и думать - я дрожала, - ты должен жить, ты должен понимать. Начнем с меня, ведь я же повстречалась!
   Ну ладно уж, я с ним. Мы спим, мы спим, мы спим!
  
  
  
   11
  
  
   Черчель бежал домой со смешанным чувством. С одной стороны он был рад, что все хорошо, все живы, и что воплощения такие замечательные ребята. Но вот объявившийся Людвиг не выходил из головы. И надо же так, только все улеглось, успокоилось, налади-лось, а внутри копошились тревога и смута. Суетливые дурочки-мысли кружили в голове, как назойливые мухи, в ожидании лакомства.
   Войдя в дом, он обнаружил Терентия, сидящего за накрытым столом.
   - Вы извините, товарищ Черчель, мы как-то не сообразили, куда Вы так стремительно понеслись. А когда поняли, то очень расстроились, Мы то ведь знали, что Франя не умер-ла, а спит. Мы ведь все-таки как-никак воплощения. Есть у нас такое свойство. Так что Вы, пожалуйста, следующий раз спрашивайте, а потом тикайте.
   - Понял, голубчик, понял. А где все? - дед стоял не раздеваясь.
   - Они к Маре пошли. То есть за Иваном Ибрагимычем помчались. А меня вас дожи-даться оставили - Терентий с тоской смотрел на разносолы.
   - А как же Бриджит в таком-то виде! И замерзнет и неудобно как-то.
   - А она у Вас какую-то шинельку в сенях присмотрела, да сапоги резиновые.
   - О, господи, - Чир живо представил девушку, - Ну пошли, милок, чего ж делать то, на-до тылы Ивану прикрывать.
   - А может хоть поедим чуток - Терентий, сглотнув, жалобно посмотрел на сало.
   - Вот ты знаешь, чего я в толк взять не могу, вы, извини конечно, вроде покойники, а жрать, пардон, кушать хотите?
   - Я сам удивлен. Аппетит зверский, запахи чую как никогда, а на сало просто смотреть не могу, все тело изнемогает. У меня такое ощущение, что я жил-жил, потом заснул, а по-том опять живу. Хоть ты убей! - парень совершенно искренне пожал плечами.
   - Ладно, давай пожуем немного, а то у меня тоже живот к спине прилип. - Чир снял треух и присел за стол, - Ты вот что скажи, как Иван-то?
   - Да не поверил, то есть, сказал, что не поверит, пока собственными глазами брата не увидит. И понесся, только его и видели. Ну а за ним Бриджит и эта, древняя подруга его.
   - Степанида?
   - Вот-вот, она и так скрюченная была, а тут крякнула из последних сил, и за ним.
   На улице, возле дома Марины, они увидели плавно приближающуюся Броню.
   - Здрасьте - кивнула она Терентию, сразу поняв по его клетчатому виду, кто он такой - Заходили?
   - Нет еще, только подошли - по деловому сообщил Черчель.
   От дома отделился темный силуэт, какой-то маленький, но очень широкий и, пока фо-нарь не осветил уставшее лицо скрюченной Степаниды, все терялись в догадках, кто это.
   - Ну, как там? - Чир заговорщически зашептал, - Чего там делается?
   - Да не знаю, я к ним не пошла. Мара меня часом раньше выставила в грубой форме, теперь я туда ни ногой.
   - И правильно! Нечто ума у пожившей женщины не нашлось, чтоб такими вестями всех будоражить! - Броня укоризненно посмотрела на несчастную бабку, - А чего здесь тор-чишь?
   Степанида всхлипнула, как малый ребенок, и затихла.
   - Ну ладно, кто пойдет? - властным взглядом окинула всех Броня.
   - Может, Франюшка вместе? - Чир, признав бабку командиром, посмотрел снизу вверх, - Одному-то, наверно, в такой ситуации не справиться. А если у них там разборки всерьез пошли, то вместе соображать легче будет.
   Броня не торопилась с ответом.
   - Знаете что, я пойду, а вы у двери стойте. Если закашляюсь, то сразу заходите, - и, не выслушав ответа, двинулась к дому.
   Чир с Терентием за ней.
   Степанида осталась стоять на освещенной улице одна, не зная, что ей делать: Может домой пойти, отлежаться? Дикая боль в спине и нечистая совесть не давали ей сдвинуться с места.
   Броня вошла без стука. За столом молча сидели Брехман и седой старик. Марина обна-ружилась в углу своего дивана, маленькая и тихая, как бездомная кошка, принятая в жи-лище, и что-то пережевывала своим беззубым ртом. У окна, облокотясь на подоконник, стояла девушка очень странного вида, в шинели военного образца и резиновых сапогах. На столе стояла коробка с фотографиями.
   Брехман, на расстоянии вытянутой руки, рассматривал маленькие желтые фотки, - За-ходи, Франя, садись. Вот незадача, очки дома оставил, ничего не вижу.
   - Ну, разобрались, что ли? - Броня смахнула снег с воротника.
   - Вот знакомься, Людвиг Вольдемарович Птшняк - Маринино предыдущее воплоще-ние, профессор, между прочим, по бабочкам. Кхе-кхе - ну это ж надо!
   Седой старик привстал из вежливости, но тут же плюхнулся обратно на стул, - Вечер добрый, светлая пани, присоединяйтесь, пожалуйста, к нам. Я, видите ли, совсем что-то устал от таких распросов с пристрастием.
   - Да прости ты нас еще раз, уважаемый, сам понимаешь, что случай особый - Ибраги-мыч слегка хлопнул старика по спине, - От неожиданности чего только не бывает, ну по-бузил я немного. Прости еще раз.
   Броня молча переводила взгляд то на Брехмана, то на Людвига. Какое-то сходство в них все-таки наблюдалось. И ничего конкретного, кроме кудрей, а что-то неуловимое толи в глазах, толи в осанке. Лицо мальчика Людвига Кузина она совсем не помнила, как не напрягалась, ничто не всплывало перед глазами, так что сравнивать можно было только с Брехманом.
   - Расслабься, уже все выяснили, - Ибрагимыч вел себя как хозяин, - Ну чего вы все, как на похоронах, давайте хоть чаю попьем. Мара, Бриджит, обслужите гостей!
   Людвиг, тем временем, разглядывал Броню. Ему очень понравилась эта крупная, старая статная женщина, с хорошим открытым лицом, спокойными движениями и приятным го-лосом: моя-то Верочка такой бы, наверно, в старости была, если б дожила, с достоинством и рассудительностью. А не то, что эта Марина - мелкая, суетливая и злобная. И с чего это вдруг в нее моя душа вселилась, чего я ей, душе, такого сделал, за что она на меня так обиделась, не пойму.
   - Ладно, мужики, вы здесь стол-то освободите, а я Маре пойду помогу, - Броня встала и походочкой ансамбля "Березка" поплыла в кухню.
   - Хороша! - Людвиг восхищенно посмотрел ей вслед.
   Бриджит с чашками прошмыгнула мимо Брони.
   - Ну, что у тебя тут к чаю? - обратилась она к Марине.
   Серое, выцветшее лицо безвольно заканчивало потрепанный портрет старухи.
   - Ты чего так опала? Знаю, что не легко тебе. Успокойся! Людвиг - дело прошлое, все быльем поросло, не трави ты себя, не кори. - Броня обняла маленькое щуплое тело Мары, - Жизнь, сама знаешь, какое занятие!
   Мару как прорвало. Уткнувшись в теплое, большое Франино тело, она разрыдалась, как никогда в жизни.
   - Вот ты, да Брехман ни словом меня не попрекнули, а тяжесть такая, что и жить не хо-чется. Я не могу так больше мучаться, так нестерпимо страдать, на мне ведь еще грех есть. Устала я жизнь такую влачить, как грязную старую тряпку, от которой и грязь не ото-трешь, и дыры не заделаешь. Силы мои на исходе!
   Франя гладила Марину по голове, попутно, привычным движением вытирая ей слезы, - Ты погоди, погоди, ты все в одну кучу не складывай, никто из нас безгрешным не прожил, а что не отмахнулась от поступков своих, так это уж полдела. Давай не будем сейчас при всех старое ворошить, попозже разберемся, если хочешь. Ладно? Давай чайник твой, а ты, ну булки что ли, какой порежь, да лицо обмой, все поправимо, я знаю.
   Броня чмокнула Мару в темечко, взяла чайник и отправилась в комнату.
   На освобожденном столе усилиями Бриджит стояли чашки.
   - Ну-ка двигай еще стулья - Броня от чего-то пошла на Брехмана в атаку - чего тут го-голем расселся!
   Дед от неожиданности закашлялся и в тот же миг в дом, чуть не кубарем, ввалились Чир с Терентием.
   - А вы откуда? - Ибрагимыч опешил.
   - Да под дверью мы жили, чуть концы от холода не отдали, а знака все нет и нет. - Черчель, ежась, переступал с ноги на ногу.
   - Какого знака? - Брехман совсем запутался.
   - Да не бери в голову, Франя покашлять должна была.
   - Ну, вы как дети, ей богу! Садитесь, отогревайтесь. Вот с Людвигом поручкайтесь. Все прояснилось!
   Черчель с Терентием недоуменно посмотрели на Броню - Чего прояснилось то?
   - А то, что не брат, а предыдущее воплощение - отмахнулась бабка - Чир, ты сам, как воплощение, соображаешь с трудом.
   Черчель, поздоровавшись за руку с Людвигом, все же присел напротив, рядом с Бро-ней, так спокойней будет.
   Все расселись за столом и, после затянувшейся паузы, Терентий спросил Людвига - А Вы откуда сами прибыли?
   - Откуда прибыл, уважаемый, не знаю, а жил в Лодзи.
   - А я в Петрограде жил, чертежником работал, не плохо у меня это получалось. А вот Бриджит - она француженка из Гаскони, а кем была, не знаю!
   Все посмотрели на Бриджит.
   - Отец на постоялом дворе работал, а мы с братом ему помогали, ну там посуду по-мыть, еду подать, убрать в нумерах...
   Снова воцарилось молчание.
   - Ну, все люди достойные, ничего не скажешь! - Брехман подмигнул Бриджит. - И чего это нас всех судьба свела, кто-нибудь про это ведает?
   Людвиг печально покачал головой, Бриджит пожала плечами, Черчель задумчиво на-дул щеки, остальные промолчали.
   - Может нам порассуждать логически? - удивил вдруг всех Терентий. - А для этого надо выяснить с чего это все началось.
   - Так с тебя и началось, ты самым первым был, когда к ребенку явился! Вот и рас-суждай логически! - Чир недоумевал, - Здесь другое дело. Такие вещи материалистиче-скими делами не объясняются.
   - Душу, - ее не под какую логику не подведешь, ей науки не указ, она другого проис-хождения - Брехман откинулся на стуле, - А вот где она живет - интересно и из чего со-стоит - вот вопрос?
   - А знаете,- робко начала Бриджит, поправив воротник Чировой шинелки, - Вы только не смейтесь. Но я еще, когда живая была, однажды подумала: вот берешь горшок какой-нибудь старый расписной, красивый, который гончар делал, а потом художник доканчи-вал, или скрипку, или ткань какую-нибудь мастерицами расшитую, и любуешься ими. Хо-чется их потрогать, даже к себе прижать и восторг в тебя проникает, как часть души чьей-то, богатой и щедрой.
   - Молодец, дочка, - Брехман окончательно был покорен Бриджит:
   - Вот-вот, душа она текучая, она огромная, она в каждом стоящем деле присутствует, и часть ее так там и остается, в прекрасном горшке или в божественной скрипке. А другие люди, которые пользуют эту вещь, все чувствуют, и свою душу тем пополняют. Потому как тепло рук и мысли вдохновенные, и если даже хотите, понимание мироустройства там тоже живут, и как опыт людской, ну вроде как от отца к сыну, от бабки к внучке, перете-кают. А иначе б все рухнуло. И были б мы вечными полуобезьянами.
   - Постойте, постойте, - очнулся профессор, то есть вы хотите сказать, что есть некая невидимая материя, которая только от отношения людей, от их творческого, так сказать, порыва и любви, исходящих от них начинает расти и наполнять своим существом даже вещи?
   - И хранится в этих вещах! - Бриджит кивнула всем, - Я сама это все время ощущала. И, если человек почувствовал это тепло рук чужих, то и еда в горшке варится вкусная, и скрипка поет сказочно.
   - Но это, наверно, только тех вещей касается, которые руками человеческими сдела-ны! - Терентий говорил как будто самому себе, - Вот Бриджит и уважаемый Людвиг не знают, что сейчас ширпотреб, сделанный машинами существует.
   - Вот оно!!! - Вдохновенный Терентий вскочил с места. Взъерошенные волосы явля-лись доказательством, что он сделал открытие.
   - Так если все на свете будут делать машины, где ж душе помещаться? И будет она мельчать и мельчать, а детям будущим только маленький кусочек, комочек такой доста-нется, который ему при рождении будет дан. И эта мелкая душонка внутри будет клоко-тать без всякого развития? О, Господи! - он обессилено упал на стул.
   Мара с чайником в руках пошла за очередной порцией кипятка.
   - А посмотрите, как все сходится, как все получается! - Брехман был наисчастливив-шим человеком, - О, братцы, коллективный разум - великое дело! Почти обо всем рассу-дить можно, если никто придуриваться не будет!
   - А с богом, что делать будем? С ангелами? С образами, которые твою душу к беседе располагают, без всякой там логики и без всяких там умных штучек. Отчего есть у люда потреба собеседника в них искать? Ведь каждой душе ответ надо держать. А кто у нас ис-поведник? А вы, как брандахлысты, да балаболы, от главного бегством спасаетесь! Тьфу! - Броня почему-то накинулась на Черчеля., - А, умники, рассудите-ка на эту тему?
   - Щас, щас, Франюшка, я все понял,- Чир подошел к большому книжному шкафу, доставшемуся Марине в наследство со всем содержимым от родителей-учителей. Быстро отыскав нужную книжицу, как будто шкаф был его собственностью, присел за стол и за-думчиво произнес, - Вот послушайте:
  
   Ангелу мир восхвали. Словами хвали. Ты не можешь
   Грандиозными чувствами хвастать пред ним. Во
   Вселенной,
   Там, где чувствуют ангелы, ты новичок. Покажи
   Ты простое ему, родовое наследие наше,
   Достояние наших ладоней и взоров.
   Выскажи вещи ему. Он будет стоять в изумленье.
   Так ты стоял в мастерской у канатчика в Риме
   Или перед горшечником нильским. Вещи ему покажи,
   Их невинность, их счастье и до чего они наши.
   Покажи, как страданье порой принимает обличье,
   Служит вещью, кончается вещью, чтобы на тот свет
   От скрипки блаженно уйти. И эти кончиной
   Живущие вещи твою понимают хвалу.
   Преходящие, в нас, преходящих, они спасения чают.
   Кто бы мы ни были, в нашем невидимом сердце,
   В нас без конца мы обязаны преображать их.
  
   Чир, оторвавшись от текста, посмотрел на всех потусторонним взглядом. Воцарилась тишина.
   - Да, ребятки, такие вещи кавалеристским наскоком не одолеть! - тяжко вздохнул Иб-рагимыч, - А что, люди добрые, может, пойдем к Черчелю, там стол накрыт. Пока идем, мозги проветрим, может, чего еще надумаем. А скажи ты мне, Маринка, у тебя выпить найдется? Поводов вон сколько!
   - Есть, есть, Ибрагимушка, щас выдам! - Мара полезла на нижнюю полку книжного шкафа.
   - А может, мы пойдем с Бриджит прогуляемся? А потом к вам присоединимся. Давно, знаете ли, на свежем воздухе не были. - Терентий подошел к девушке.Он чувствовал себя намного уверенней: среди хороших людей и жить вроде можно.
   - Мара, ты выдай девочке тулупчик какой-нибудь, и валенки с платочком, а то про-студится, не дай бог. А шинелку Чирову Терентий натянет. Пущай прошвырнуться, дело молодое. - Броня улыбнулась воплощениям.
   Брехману все это не очень понравилось, но виду не подал, только вздохнул многозна-чительно.
   - Вы, мужики двигайте, все равно не скоро дойдете, Людвиг то ногами не шибко пе-редвигает, как я приметила. А я тут с Марой побуду.
   - И где это ты, Франька, так командовать поднаторела? На какой войне такой неведо-мой генералом служила? - тарахтел Брехман, как старый, с трудом заведенный трактор.
  
   Шел снег, какой-то рождественский снег. Ветер стих. Редкие прохожие, в основном молодежь, еще попадались на улице. Кое-где раздавался собачий лай, так что можно было легко проследить, где не спят, где копошатся люди, доделывая последние дела. Поселок доживал свой очередной день, под легкое кружение снежинок и оглушительно надвигаю-щуюся тишину. Постепенно, но неотвратимо черный колдовской плащ ночи таинственной тенью, под общий сговор накрывал все вокруг.
   Три неторопливых силуэта отделились от дома бабки Марины и, выйдя за калитку, слились в одно целое и, неторопливо, как будто тщательно прощупывая почву под нога-ми, продвигались к Чирову дому. Вслед за ними выпорхнули Бриджит с Терентием и, взявшись за руки, отправились в противоположном направлении.
   На другой стороне улицы, через три дома, за всем наблюдала Степанида, прилипшая к окну, обмотанная теплым пуховым платком ниже пояса, принявшая рюмочку вовнутрь и ни о чем не думавшая. Внуки уже спали, а дети где-то болтались, толи на работе, толи в гостях. Заприметив движение у Марининого дома, она очнулась от созерцательной оторо-пи и твердо решила пойти к Маре. Вычислив всех покинувших дом, она поняла, что Фра-ня и Мара остались одни. Растягивать до утра свое неуютство бабка не собиралась. Уж либо мириться, либо разругаться окончательно.
   Молча прибрав посуду, старухи, избегая взгляда друг друга, присели за стол.
   - А как ты думаешь, Людвиг настоящий или нет? - Мара впилась глазами в спокойное лицо Брони.
   - Не знаю. Вроде старый очень, по возрасту не подходит совсем, а что-то общее у них есть. Может, конечно, жизнь здорово потрепала, так обносился, что старше всех нас вы-глядит! И потом, ведь воплощение все же!
   - Вот ничаго я в этих воплощениях не пойму! Что это такое? По-моему дурят нас ре-бята, по сговору какому-то. Какая-то шайка прохиндеев А чаго хотят? С нас чаго взять? Нечего, кроме жизни, то есть души! - Марина аж присвистнула. - Во-о-о-о! Они вурдала-ки и аспиды, только не кровь пьют, а душу крадут! Точно, нечистая сила!
   Марина скрестила руки на груди, как будто прикрывала собственную душу от посто-ронних посягательств.
   - А чего они с нами разговоры-то разговаривают? Сделали бы свое дело гадкое и во-свояси, пока не застукали! - Броня почти испугалась.
   - Так вот в этом основная закавыка и есть! А наши-то мужики уши развесили! Умни-ки, понимаешь, философы местные. А Людвиг, видать, главарь этой шайки-лейки. Точно, слушай Франя, он про четвертого мне что-то говорил. Вроде их четверо появилось. Вот они его дождутся и порешат всех! Четвертый-то он, наверно, по Брехмановскую душу пришел! - к Марине снова вернулся воинственный дух.
   - О господи, а Томка-то моя, чем им не угодила. Ведь дитя малое, чистое, безгрешное? Что же делать, Мара?
   - Надо четвертого искать и его, не знаю куда, девать! Они когда все четверо соберут-ся, тогда всех и порешат. Где четвертый? - не унималась Марина.
   Дверь открылась сама по себе. Холодный воздух проник в комнату нахальным уве-ренным посетителем.
   Подруги замерли на месте. Через некоторое время перед ними предстало белое нечто с початой бутылкой в руках. Только два глаза усиленно моргали, пытаясь смахнуть снег с ресниц.
   - А - а-а-а-!!! - заорали в голос бабки.
   Не ожидав такой встречи, белое нечто нервно вздрогнуло, стряхнув с себя основной слой снега и на испуганных старух глянула, уже узнаваемая Степанида: Бабы, вы чего это?
   - Ну ты сегодня все рекорды побила, как людей пугать. У тебя что, талант новый от-крылся, тьфу на тебя! - Броня перекрестилась:
   - Какого лешего ты, дура старая, как привидение бродишь, дел у тебя нету?
   - Да что вы, бабы, сдурели что ли, я же мириться пришла! - Степанида потрясла бу-тылкой, - Я ж по-хорошему, от всей души, а вы меня опять топтать начали, который уж раз за сегодня! А за что? Нервные все какие-то! Грехи, что ль завелись незапланирован-ные?
   Марина угрожающе встала.
   - Да брось ты ее тюкать, видишь бестолочь полная, чего с нее взять? - Броня потянула Мару за рукав, - Ну проходи, коль появилась, раздевайся.
   - Злые вы какие-то все стали, как будто в голове кто-то не тот заселился, совсем на себя не похожи! - Степанида вылезла из пальто и валенок, - На себя б сначала посмотре-ли, а потом на других лаяли. Случилось что?
   К Броне вернулось самообладание: И вправду, чего на бабу накинулись? - Валь, ты не серчай, устали мы все, вот и реакция такая.
   Степанида на приличном расстоянии обойдя Марину, присела рядом с Броней, дело-вым жестом бухнула бутылку на стол:
   - Я ж мириться пришла, чего нам, девчонки на старости лет делить-то? Все, что надо, жизнь уже поделила, так что будем людьми-то!
   Марина пошла за посудой и закусью.
   - Ну, как, признал Брехман брата? - оттаявшая Степанида придвинулась к Броне.
   - Да не брат он Ивану, так, совпадение получилось, случайно. Все разъяснилось! - Броня увертывалась от разговора на эту тему.
   - А откуда этот седой дед взялся?
   - А я не спросила, да какая разница! Давайте, девочки, лучше выпьем за мир и за дружбу, да я пойду. У меня ребенок один в дому оставлен, проснется, перепугается. - Броня разлила всем по стопочке, закусила и пошла, чуть сутулясь, от навалившихся тяж-ких дум, не оглядываясь и не прощаясь.
  
  
  
   12
  
  
   Тем временем, радуясь такой сказочной погоде, Терентий и Бриджит блуждали по улицам в обнимочку.
   - Что за чудо, эти снежинки! - Бриджит подставляла ладошки, а потом сдувала с них легкий белый пух. Так она могла делать бесконечно. Необычное занятие так ее увлекло, что она практически забыла о существовании Терентия.
   - Это просто какое-то колдовство, - размышляла она, - А как они блестят и перелива-ются на свету и как печально тают от тепла моих рук. Странно, мои руки для них поги-бель. Какие счастливые люди, живущие здесь! Каждый год они окунаются в эту сказку, как в сон, и работы у них почти нет, ведь ничто не растет на таком холоде. Просто органи-зованный на земле рай: гуляй себе и празднуй вместе с природой праздник красоты и ра-дости. Но никто не празднует. Странные люди, не видят они ничего, что ли?
   - Терентий, а ты любишь, когда падает снег?
   - Как когда, вообще-то люблю, но если настроение плохое, то его почти не замечаю. Ко всему, знаешь, привыкаешь.
   На встречу им приближалась веселая компания, человек из шести- семи.
   Подростки шутливо подталкивали друг друга, картинно падали в сугробы, оживленно о чем-то разговаривали. Молодой раскатистый смех все же утопал в этой снежной карусе-ли. Поравнявшись с Бриджит и Терентием, компания притормозила. Необычная парочка ввела в изумление всех.
   - Эй вы, инопланетяне, куда путь держите? - дружелюбно крикнул кто-то из парней - И одежонка у вас стремная, от кутюр что ли?
   - Мадмуазель и мусью, ни как иначе! - перебил веселый девичий голосок.
   Терентий, оценив ситуацию, интуитивно убыстрил шаг. Обняв Бриджит сильнее, он прошептал:
   - Пойдем скорее, похоже, эти парни меня и поколотили. Не обращай ни на кого ни-какого внимания.
   - Ого, как припустили! Поддадим им еще скорости! - парни разрядились снежной картечью.
   - Стойте! - голос Дашки Богдановой разорвался боевым снарядом. - Так это ж Те-рентий! Я счас! - Она подбежала к застывшей поодаль парочке.
   - Здравствуйте, Терентий. Куда же вы пропали? Вот сегодня тоже дискотека была, а вы не пришли.... А я ждала. - Дашка бесстыдно придвигалась к парню. - А шинелку у Чира что ли сперли? - пошутила она. - А подружку как звать?
   - Бриджит, - сказала Бриджит - А откуда Вы знаете, что я француженка и что пальто у Черчеля одолжили? У вас все такие, что наперед все знают?
   Дашка была потрясена до глубины души. Такой меткости попадания она не ожидала.
   - Неужто, Бордо? - едва выдохнула она и отступила на несколько шагов, наверное, чтоб еще раз разглядеть в полный рост кинозвезду. - Не может быть! Ребята, идите скорее сюда! Тут такое!
   При этом боевом кличе Терентий схватил подмышку спутницу и припустил, что бы-ло силы. Заскочив в первую попавшуюся калитку, они напоролись на огромного лохмато-го злобного пса, в ужасе отскочили в сторону, больно ударились о поленицу дров. Брид-жит, вывалившись из рук Терентия, завалилась в какую-то яму - Черт побери!!! - только и услышал сильно захромавший парень.
   Черчель, Брехман и Людвиг едва добрались до дому. Старик-профессор и в самом деле был слишком стар. Буквально втащив его в дом, мужики общими усилиями, сняв с него шляпу, пальто и башмаки, положили на Чирову кровать и прикрыли одеялом. Люд-виг не роптал, он только тихо шептал, как бредил - дженкую, дженкую, дженкую.
   Оставив его, Чир с Ибрагимычем, первым делом, приложились к рюмочке, смачно закусили и принялись растапливать печку.
   - Совсем дом выстудили! Людвиг там дубака даст - Черчель раскочегаривал печь, - Шел бы ты, Иван, прикрыл бы его ватником.
   Брехман подошел к профессору.
   - Знаешь, брат Людвиг, - Иван осекся. Старик посмотрел на него вопросительно.
   - Это в смысле, что все люди - братья, давай-ка я тебя прикрою, скоро тепло будет! Может рюмочку поднести? Сразу легче станет.
   Людвиг отрицательно покачал головой.
   - Ну, нет так нет, ты давай отдыхай, а потом вмажем, когда оклемаешься.
   - Совсем мужик плох! - Брехман подошел к Чиру - Разгорелось?
   - Знаешь, Иван, я вот думаю, где этот колхоз селить будем, чем кормить и вообще чего со всем этим делать! Ведь как- то их надо людям предъявлять, ну придумать им биогра-фию какую-нибудь, чтоб никто не всполошился. Как расхлебывать будем?
   - А чего тут расхлебывать? Пущай Людвиг у тебя живет, все равно его никуда уж сего-дня больше не оттащишь, а молодежь я к себе отведу, когда появятся. Броня да Марина харчей каких-нибудь подкинут, все повязаны, а дальше видно будет - Брехман потер ла-дошки и вожделенно глянул на стол.
   - И еще, Иван, если у нас с Бриджит душа общая - ведь это не нормально, что мы си-амские близнецы что ли? Я к тому, что как-то надо определятся, кому она в итоге доста-нется. Так жить невозможно. Значит, помирать кому-то надо. Вот если Бриджит сама ку-да-нибудь не улетучится, так мой черед значит настал. А про Томку Франину мне и ду-мать страшно! - Черчель беспомощно посмотрел на друга.
   - Ну, чего ты всполошился! Еще не из таких переделок выкарабкивались и из этой за-варушки выход какой-нибудь найдется. И пустое это все на темь планы строить. Вот бу-дет день, и будут решения. Я верю, что ребята эти нам ничего плохого не сделают. Не по-хоже, чтоб гадостями занимались. А еще знаешь, Чир, чего мы эту душу делим, чего мы ей бряцаем друг перед другом, что мы все соревнуемся навыворот? Кто рожей пригоже, кто умом сомнительнее, кто душой сопричастней. А вот об опрятности внутренней почти не думаем, когда все твое, а ты ответствуй, набегов не совершая. Ведь себя блюсти - ка-кой труд нужен!
   - Вань, а я вижу море прекрасное, чистое, прозрачное, у которого свои приливы и от-ливы имеются. Вот сижу я вечным ребенком на краюшке, и когда восторг чую, оно к мо-им ногам подступает, а когда себя забываю - оно вдали оказывается. А море, оно общее, и кто-то всю жизнь на нем рассветы встречает, а кто-то, ну сам знаешь.
   - Люди, что это? - испуганный голос Людвига донесся из комнаты.
   Мужики все побросали и вмиг оказались подле кровати. Корявым, дрожащим старче-ским пальцем Людвиг указывал в угол комнаты: Что это? Кто это сделал?
   Ничего не понимающие старики впились взглядом в темный угол.
   - А что там такое? - Брехман подошел ближе к неведомому объекту, - Вот тебе на, ба-бочка вышита крестиком, точно крестиком! У меня мать крестиком подушки вышивала. А чего в ней такого удивительного? - Ибрагимыч обернулся к Чиру.
   Черчель стоял потрясенный: чудеса, просто мистика какая-то! Каким же манером она из сундука вытекла, да еще напротив образов примостилась. Да, хреновы мои дела, видать совсем никудышные. Душа моя, хоть и крестиком вышита, уже отлетела. Конец близок!
   Людвиг присел на кровати, - Кто же это чудо сотворил?
   - Черчель, наверно, втайне развлекался, - Брехман не понимал предмета восторга.
   Профессор встал и подошел к Чиру: Вы гений, просто гений! - он тряс руку Черчеля, - И как вам это удалось? Я много раз видел Nimphalis io, он так разнообразен, так восхити-телен. А вы смогли создать нечто особенное, нечто потрясающее. С одной стороны, есть неправильности в устройстве, а с другой стороны он поразительно такой! То есть мое ощущение, мое понимание, когда его я видел, было именно таким! Я вас искренне по-здравляю - это настоящий шедевр.
   Людвиг взял у Брехмана вышивку и твердой уверенной походкой пошел на кухню.
   Смущенный Черчель почти не дышал. Ибрагимыч беспомощно моргал, да и только.
   Людвиг выглянул из кухни, - Я всем налил и хочу произнести тост! Панове, ну, в чем дело?
   - Нет, если я завтра не помру, то уж точно с ума сойду. И за что мне такая смерть страшная приуготовлена! - Черчель обессилел.
   - Ничего себе братец дает! Опять воскрес! И как у него это получается? - Брехман не верил глазам своим.
   Профессор стоял совершенно прямой, со стаканом в руке. Худое, изможденное лицо приобрело свежий оттенок. Глаза уже не казались мутными и плоскими. Роста он был из-рядного, а выправка - как будто саблю проглотил. Сильно потертый сюртук, с засаленным вычурным воротником, все же сидел по фигуре, и производил впечатление и жалкое, и царственное, и трогательное. Какая-то театральность, ненастоящесть была во всем его об-лике.
   Стрики, взяв по стакану, послушно сели на лавку.
   - Если бы я был не так стар, и если б что-нибудь понимал, я бы предложил руку и сердце одной вам знакомой пани. Но, увы, я все понимаю. Поэтому хочу выпить за ее кра-соту, и внешнюю и внутреннюю, и пожелать ей здоровья! Вот, собственно говоря, мой тост!
   Не дождавшись ответа, он чокнулся с недвижимыми стаканами Брехмана и Черчеля. Задорно крякнув, опустошил емкость.
   На стариков было больно смотреть. Чего-чего, а такого поворота никто не ожидал.
   - Да, у старого козла крепки рога! - подумалось Брехману.
   - Старый ворон не гаркнет мимо! - у Черчеля перед глазами все поплыло.
   - Разрешите закусить! - Людвиг сел напротив окаменевших приятелей, - Да, прекрас-на пани Франя, как Parnassius mnemosyne. И как не вспомнить вашего великого поэта:
   Помня первые свиданья,
   Усладить его страданья
   Мнемозина притекла.
   И подруга Аполлона
   В тихой роще Геликона
   Плод восторгов родила.
   - Давайте еще выпьем, друзья мои! Какой подарок мне припал, что я еще раз на этот мир взглянул!
   После второго стакана профессор опять удивил всех. Поудобней примостившись на стуле, он закрыл глаза, и заснул с младенческой улыбкой на устах.
   Легкое посапывание наполнило уже нагревшийся воздух в кухне, пытаясь переме-шаться, внедриться в эту невидимую субстанцию, давая ей еще одну краску, интонацию, наряду с острым запахом разносолов и теплом, расползающимся окрест.
   Черчель и Брехман, как по команде, опрокинули свои стаканы.
   - Да, во дела какие! И чего делать-то будем? - с Брехмана слетела вся уверенность, - Чего делать?
   - А где Терентий с Бриджит? Тоже какой-нибудь фортель откалывают, никак иначе. Черчель подошел к профессору.
   - Я, Иван, вот с этим ни за что не останусь! - Чир испепелял взглядом затылок Людви-га:
   - Я и так на грани нервного расстройства, притом весьма капитального! Давай подож-дем ребят и всех здесь оставим до кучи, а сами к тебе пойдем, хоть ночью отдохнем.
   - А сколько ждать то будем? - Брехман налил еще по стаканчику.
   - А вот выпьем, закусим, печка догорит, и пойдем себе.
   - Помогите! Помогите, ради Христа!- донеслось из огорода.
   - Терентий? - Чир превратился в слух.
   Брехман выскочил на улицу. Через некоторое время, он с Терентием, держа безды-ханную Бриджит за руки и за ноги, возникли на кухне.
   - Давай, давай в комнату заноси, - Черчель приплясывал впереди процессии, - Ну, от-келя вы такие потрепанные? Чего случилось-то?
   Освободившись от Бриджит, Терентий в полном бессилии рухнул на стул рядом с профессором, - Как вы тут живете, не понимаю! Только успевай увертываться от всяких неприятностей.
   - На, не хнычь! - Брехман подал парню стакан с водкой! - Я пойду на Бриджит гля-ну.
   Девушка лежала на Чировой кровати и слегка стонала.
   - Живая али нет?
   - Нашел чего спрашивать! Я и до этого на такой вопрос ответить не могла.
   - А, ну да, ты прости меня за несообразительность. Тебе чем вспомогнуть нужно? - Ибрагимыч смущенно покраснел.
   Бриджит окинула его с ног до головы, - Да иди уж лучше, сейчас отлежусь немного, да к вам прибуду.
   - А, ну-ну, - дед, облегченно вздохнув, пятился к кухне, - Ты лежи, лежи, сколько надо.
   Терентий с жадностью поглощал все со стола, хватая руками и капусту, и огурцы, и сало: Да от компании одной спасались, - захлебывался он толи от капусты, толи от эмо-ций, - Ну а потом в чьем то огороде завалились куда-то. Да еще там псина здоровая была, и если б на привези не оказалась, так вы нас больше и не увидели б.
   - Так, так... - размышлял Черчель, - Вот тебе и первый рецептик избавления.
   - Ты вот что, голубчик, ты тут располагайся, а мы с Иваном к нему пойдем, нам здесь все равно всем не поместиться!
   - Ты дров более не подкладывай, да заглушку закрыть не забудь, - Черчель постучал по плечу Терентия, - Заснул что ли?
  
  
  
   13
  
  
   Я никак не могла отойти ото сна. Глаза просто не открывались. Какой-то странный звук не давал вернуться в сон, он был неузнаваем, держа на тонкой грани - привязи мое сознание, между явью и небытием.
   - Господи милостивый, Господи всепонимающий! Спаси дитя мое, не дай ему погиб-нуть! Накажи меня, как хочешь - все приму, со всем соглашусь. Роптаний и сомнений мо-их не увидишь. Все приму с благодарностью. Спаси Тамару мою, умоляю, заклинаю. Про-сти меня, прости ее за грехи наши. Неразумны мы дети твои, сам знаешь! Помилуй ребен-ка моего, все отдам, все сделаю.... - Броня стояла на коленях перед иконой.
   Голубая ситцевая косынка, которую бабка всегда повязывала дома, свисала по спине, зацепившись за лямку передника, тугой узел седых волос на затылке - привычная Брони-на прическа, распался, развалился, покрывая голубой платочек.
   Я с ужасом наблюдала за бабушкой - от чего меня спасать надо? Чего она к иконе прилипла, ведь никогда я ее молящейся не видела. Что произошло?
   Я тихонько сползла с кровати и подошла к ней сзади. Броня оглянулась на меня. Глаза ее были полны слез - Все хорошо, кровинка моя, все хорошо.
   Я помогла ей встать. Мой нос уткнулся в живот, а руки сами двигались нежно и осто-рожно по бокам ее родного тела.
   Броня гладила меня по голове тяжелой, усталой рукой - А может, съездим в город, родителей твоих отыщем? Может, изменились они, и жить тебе там можно будет?
   Я впилась в бабку - Не отдавай меня никому! Бронюшка, я тебя заклинаю, я тебя умоляю, я все сделаю, со всем соглашусь, все приму. Только не отдавай!
   Пашка сидел поодаль неподвижно, ни хвост, ни уши не шевелились, и жизни в нем никакой не наблюдалось.
   Броня поцеловала меня в лоб - Ладно, не поедем, будем здесь оборону держать!
   Пашкины уши быстро уловили бабкину интонацию. Он удовлетворенно повилял хво-стом и спокойно убыл на кухню.
   Розовощекая Дашкина сестра Катюня появилась в окошке. Полосатая шапочка с пом-поном, не прижившаяся на неуемной вихрастой голове моей одноклассницы и сейчас, от-летев на бок, не потерялась только благодаря синим тесемочкам, пришитым к ней и обма-тывающим тонкую Катюнину шею. Варежки были тоже на тесемочке, жившей внутри шубы, где-то на уровне талии. Катюнин гардероб был сплошь из ниточек и тесемочек, по-тому как вечные утраты то шарфа, то шапки, то варежек, подвигли Катюнину мать при-нять экстренные меры.
   - Я тебе уроки принесла! - прорывался ее голос через двойное остекление. При этом ее уморительная рожица не на секунду не находилась в покое. Гримасничала она замеча-тельно, могла рассмешить кого угодно.
   - Здрасьте, баба Франя! Я Томке уроки принесла, чтоб не умер ваш ребенок необразо-ванным. Ой, много всего принесла, так что отдыхайте часа два, Катюня невинно закатила глаза. Конфетку то выдадите, за труды мои тяжкие?
   Броня улыбнулась: Вот и ангел спустился.
   - Заходи, Катюня, гостем будешь по полной программе.
   Катюня ликовала, - Все ж баба Франя человек, я бы с ней спелась!
   - Ну, вот тебе, болящая, подарочек на выходные. В понедельник то в школу пойдешь?
   - Не знаю.... С Броней еще не разговаривала, - Давай, выкладывай, чего бог послал.
   - Математику, литературу и биологию, там про насекомых всяких, жучков, паучков и бабочек. А еще Венера Семеновна сочинение задала про бабочек. Говорит: два зайца сра-зу убьете, и про бабочек узнаете, и сочинение напишите. Вот так вот!
   - Ну, Катюня, ты даешь! Прямо пророк во плоти. Я такую вчера книжку про бабочек читала! Это что-то невозможное, а картинки какие, сейчас покажу.
   - Ну, девчонки-печонки, прежде чем за труды засесть, я вас чаем напою. Пошли на кухню! - Броня смотрела на нас добрыми, ласковыми глазами:
   - И конфеты, и печенье - все имеется. А, Катюня?
   - А мне Дашка говорила, кот у вас большой и рыжий появился. Можно я его поглажу?
   - Бронь, а я его Пашкой назвала, а он вроде одобрил. Пашка! Пашка!
   Кот выскочил из-под лавки.
   - Вот это да, красавец, какой! А масть у него, как у меня! Так что мы с ним подру-жимся. А Пашка?
   Кот, на удивление, все понял. Вскочив к Катюне на колени, он прижался к ее плечу и заурчал.
   - Ну, это ж надо! - сидевшая напротив Броня, изумилась, - Одной краской вас что ли красили?
   - А вчера Дашка сама не своя домой пришла, мать даже испугалась. Говорит, что у нас французы завелись, а одна из них Бриджит Бордо! Я, понятно, ее на смех подняла, а мать отругала хорошенько. Совсем у нее крыша поехала от этих гулянок до полночи. Мать го-ворит, чтоб теперь Дашка из школы сразу домой шла и там сидела. А то вместо техникума в дурдом поступать будет. Вот умора. Для нее это ж страшнее всего! - Катюня веселилась от души.
   - И правильно мать сказала, - Броня глянула на меня, - Об экзаменах думать надобно. Ну, девчонки, я, пожалуй, на двор пойду. Делов у меня невпроворот. А вы тут не слишком озорничайте!
   На дворе Броня увидела Марину, идущую по улице, с дымящейся кастрюлей в руках.
   - Далеко путь держишь?
   - Да вот хотела мужиков, ну и этих манкой покормить. Пойдем к Чомбе сходим, - Ма-ра втянула морозный воздух, - Хороша получилась, как никогда, ей богу!
   - А к Брехману заходила? - Броня бросила полено на землю, - Вдруг они там?
   - Франь, пошли вместе, вдруг чего не то увидим. Мне одной боязно!
   Открыв дверь Брехмановского дома, бабки поняли, что людей здесь быть не должно. Лютый холод и полумрак жили там, казалось, очень долго. На кровати они увидели неве-роятное количество одеял, ватников и всяческих тряпок, из-под которых торчали две то-щие Чировы руки и два Брехмановских сапога с вывернутыми голенищами. Куча барахла подрагивала. Больше в комнате никого не обнаружилось.
   - Ну, слава богу, только наши! Вот этих и покормим, - Мара была искренне рада, - Ты давай их откапывай, а я печку растоплю, а то мальчики простудятся, еще одна забота на нашу голову упадет.
   - Да, болеть то им уж точно ни к чему! Мы же без них поляжем все в неравной борьбе, - Броня скидывала с кровати тряпку за тряпкой.
   Старики, спавшие валетом, недовольно заворочались.
   - Франя! Изверг ты рода человеческого, ну-ка накинь одеяло взад! - огрызнулся во сне Брехман.
   - Подъем! Каша манная приехала! Вставайте, пока еще дымится. Щас мы вам уют по-строим. Ну, вылезайте, пока силу не применила!
   Черчель выполз первым. Помятая шерстяная жилетка, поверх такой же мятой рубахи, видать не грела. Чир помахал руками, потопал ногами и повел носом, - И вправду манка! Ну не бабы, а богини, святые!
   - А вот Ибрагимыч извергами всех окрестил! - подала голос Марина.
   - Это он не разобрался. Мы ведь полночи дверь его откапывали, примерзла она, чтоб ей! Так взмокли, что и топить не стали. Думали, до утра продержаться. Устали. Денек са-ми помните, какой был. Так что обогрейте душу дарами вашими, и чтоб вам жилось, как хотелось.
   Косматый Брехман не торопился воздавать хвалу направо и налево. Сходив до ветру, он обтер снегом лицо и уселся за стол в большой задумчивости: Манка это очень хорошо, да вот не понятны мне некоторые обстоятельства. Людвиг, брат мой настоящий, мне при-снился и бабка Эсфирь Абрамовна. Так меня к себе звали, уговаривали, чтоб сам пришел, чтоб даже не размышлял ни о чем. А то случится что-то непоправимое. И я виновником всему буду.
   Мара подала мужикам чаю:
   - Это ни тебе, а мне отправляться надо.
   Черчель уплетал манку с космической скоростью:
   - Ну, чего мы туда все торопимся: Что значит - сам пришел? Это, что ж, руки на себя накладывать? Такого никто просить не должон, тем паче родственники близкие и люби-мые. Тебе, Иван, что-то привиделось не то!
   - Давай лучше чаю попей, да отогрейся, - Броня размешивала сахар в Брехмановской кружке, - Застыло у тебя все внутри, вот и результат: мысли маленькие, холодные, а, сле-довательно, неразумные. Не ходют люди на тот свет по чьему-то желанию. Выкинь все из головы, совет мой.
   - Ты вот лучше огляни окрестности, да приметь, в каком хлеву живешь! Марина уко-ризненно покачала головой, - От такой грязищи точно удавишься! Давай лучше жизнь на-лаживай, а то точно эпидемия от тебя образуется хандры да грязи.
   - Ну-ка, хватит на меня мамайские набеги делать! Ишь, силу почуяли, вместо каши потребляете? - Брехман стукнул себя по лбу:
   - Вот смотрю я на тебя, Франя, и все думаю, чего я это сказать хотел! В тебя ведь профессор по бабочкам втюрился. Ей богу. Вчера чуть не помер, а когда про тебя вспом-нил, так воскрес мгновенно и тост поднял. Из чего мы с Черчелем поняли, что жениться на тебе собрался. Во как! Так что ты на другие темы рассуждай, вместо того, чтоб всех строить.
   Броня в недоумении глянула на Чира.
   - Да, Франюшка, точно! Обскакал он меня на повороте. Я к тебе всю жизнь подсту-пался, а такого выговорить не мог. А этот старый пень видишь какой резвый оказался. - Черчель грустно посмотрел на бабку.
   - Я ж говорила, главарь он этой шайки вурдалаков. Усек, что ты у нас женщина пра-вильная, вот тебя от нас и отделяет! А нас потом всех порешит! - Марина вспомнила про-шлые опасения.
   - Ну, ты, сочинялка! - Брехман только покачал головой, - Какие таланты на старости лет не объявятся. Вот Чир, оказывается, у нас крестиком вышивает!
   - Ну, Иван, фамилия Брехман не задарма тебе дадена! - обиделся дед, - Оклемался чтоль, раз в атаку пошел.
   - Все! Мир и дружба! А то мы сейчас все пересобачимся, а дела наши скорбные не-решенными будут! - Иван встал и картинно поклонился бабкам - Все! Спасибо вам, ба-боньки. Спасибо родимые. Ну, чего делать-то будем, надо воплощений проведать!
   - Я к ним не пойду, я боюсь, и вообще мне это ни к чему. Что хотите со мной делай-те. Пущай Иван за меня поработает. А я ему дом отмою - Марина заверещала, как птичка на ветке.
   Когда же ты человеком-то станешь? - Брехман тяжело вздохнул. - Хоть раз бы жизни в лицо глянула, а то все вокруг да около обитаешь. Ладно. По сущности твоей бабской, пугливой - выручу тебя непутевую. Но ты шибко не расслабляйся. Все ж к тебе воплоще-ние то приблудилось, а не ко мне. Все одно встречаться придется. - Иван вдруг развесе-лился. Подойдя к Марине, он приподнял ее и поставил на стул. - Ну-ка, клянись, что че-ловеком станешь! - дед подмигнул Фране.
   Черчель тихо похохатывал в темном углу. Зрелище было уморительное. Марина само-стоятельно со стула сойти не решалась, а только переступала аккуратненько с ноги на но-гу, как цапля на болоте.
   - Сыми ты ее горемычную, тоже мне шалун-проказник! - Броня едва сдерживала улыбку. После смеху, знаете чего бывает? Вы мужики там не очень развлекайтесь. С не-чистой силой шутки плохо кончаются. Следите друг за дружкой, сурьезнее будьте. - Бро-ню было не остановить.
   - Так пошли с нами, коль ты такая умная. - Брехман снял Мару со стула. - Мы тебе там свадебку и отпразднуем. Вон Чир главным свидетелем будет!
   - Злобный ты, Ванюшка, когда трезвый. Всех подковыриваешь! Смотри, такое раско-паешь, что сам не обрадуешься. - Черчель серьезно смотрел на приятеля.
   - А у меня малек есть! С собой возьму на всякий крайний случай.
   - Да, Иван, хороший ты вроде мужик, но не капитальный, чего-то в твоем организме не хватает. Как балалайка - на все песни откликаешься. Если задержитесь, то сама приду позднее. - Броня сказала, как отрезала.
   - Ну, спасибо, люди добрые, обласкали в собственном дому. А меня в злобстве упре-каете. Рожи ваши бесстыжие! Пошли, Ромео, - Брехман дернул Черчеля за рукав, - Джуль-етта нонче не в духе. А ты, Маринка, и в правду чего-нибудь здесь поделай, мне и самому противно бывает.
  
  
  
   14
  
  
   Бриджит кормила своих мужиков. Профессор потребовал чаю с тремя ложками са-хару, а Терентий опять приложился к солениям.
   - Вот в городе такого изобилия не бывает. Есть прелесть в сельской жизни, да еще в России. Вкуснятина неописуемая!
   - Ну и чего делать будем? По своим разбредемся или как? - Бриджит сидела в задум-чивости. - По-моему они нас не очень жалуют, бояться что ли? Я бы нас тоже боялась, если бы ко мне кто-нибудь явился.
   - Я бы нет. Главное, чтоб человек хорошим оказался. Вот почему не пани Франя, а пани Марина мне припала. Я все думаю, думаю, ничего понять не могу. К одной у меня привязанность нежная, а от другой аж передергивает. Мне к Марине совсем идти не хо-чется! Я здесь побуду - вдруг Франя зайдет! - Людвиг вытянул длинные худые ноги. - Стар я по домам разгуливать!
   - А я б к девчушке заглянул бы. Да только Бриджит права. Не обрадуется она мне. Бояться они нас, сторонятся, может запах от нас какой, неприятный идет? Вы как - чувст-вуете? - Терентий понюхал воздух.
   - От вас не знаю, а от меня ничем плохим пахнуть не может! И сколько же времени мы здесь проживать будем? Надо же как-то кормиться, одеваться и вообще обустраивать-ся. Ну, домик какой-нибудь присмотреть, а то выгнали Черчеля, а сами потом удивляемся, чего нас не любят, - девушка терла виски, пытаясь, что-нибудь придумать.
   - А чего тут размышлять! Вот сейчас позавтракаю, да отправлюсь на разведку. По-смотрю, что да как! Может и домик присмотрю, может дрова ничейные найдутся, ну и провизия какая обнаружится. Жаль, что сейчас зима. Вот было бы лето или осень, тогда лафа. Все огороды от съестного ломятся. Ну, ничего, ничего - Терентий принялся за рыб-ные консервы.
   - А мне бы библиотеку какую-нибудь отыскать! Вы, пан, пожалуйста, посмотрите, где у них библиотека есть. Я туда ночью схожу, посижу, поработаю, - Людвиг пошел в комна-ту, - Я тут у Черчеля пока все обследую.
   - Мне то чего делать? - девушка чувствовала себя неуютно. Что-то внутри не давало ей покоя, - Полезу-ка я в сундучок дедов, может там для меня одежка какая найдется. А если не найдется, так перешью из чего-нибудь. Вот он какой здоровый в углу стоит. И платьице, и кофточку, и юбочку справлю. Потом лентами и тесьмой украшу! Загляденье будет! Давай-ка, Терентий, заканчивай! Черчелю хоть немножко оставь, да и нам тоже. Ты уж совсем обнаглел. Да и прибрать надо!
   Парень посмотрел на початые консервы, потом виновато на Бриджит, утер рот рука-вом, - Все, я пошел! Вот увидите, чего-нибудь отыщется! Не сомневайтесь!
   Бриджит глянула в окошко. Одинокую клетчатую фигуру поглощало белое огромное существо.
   - Все ж красота-то, какая, это ж надо такое придумать! - она вздохнула, - А жить как, непонятно!
   В комнате грохотал Людвиг.
   - Послушайте, пани, вы тут книг никаких не видели?
   - Знаете, дедушка, давайте сундук разберем, может там чего найдется и для вас и для меня.
  
  
  
   15
  
   Черчель и Брехман неторопливо шли по улице. Им совсем не хотелось опять окунуть-ся с головой во всю эту чехарду. А хотелось полежать в теплом уютном доме, в полудре-ме, наслаждаясь покоем и неспешностью жизни, когда душа отдыхает, давая всему орга-низму блаженное состояние легкости, когда не болят ноги, когда желудок полон и дово-лен, когда сердце наполняется тихой радостью, когда глаза лениво приоткрываясь, без-думно отмечают признаки вселенского умиротворения. А больной цвет старости готов раствориться в любом предложенном колорите, от шафрановой задумчивости до палевой тишины.
   - Знаешь, Иван, ты вот про своих покойников сегодня вспомнил, а у меня моя Сера-фима из головы не идет. Затерялась она где-то на белом свете!
   Тебя тогда у нас не было, ты позже приехал, поэтому ничего не знаешь. Я тогда в Пу-пырево из армии пришел и обнаружил, что один остался. Никто мне про мать мою сказать ничего не мог. Пропала она в осенний день навсегда, толи в лесу заблудилась, толи, что другое случилось. Ну, начал я хозяйство обустраивать. А его хоть обустраивай, хоть не обустраивай: два года без присмотру стояло, все развалилось, да сгнило.
   И работы никакой. Бабы соседские сказали, что в Крестах вроде бы артель мужики строительную сколачивают. Я жутко обрадовался тогда, все побросал и двинул сюды. Ар-тель - это громко сказано, два деда древних, Игнат-инвалид, да Семеновны пацан стран-ный, больной на голову. Я один промеж них работником оказался. Ну, пошли мы по дво-рам, кому чего наладить треба, кому чего починить.
   Вот тогда-то я в первый раз Франю и увидел. До сих пор помню платье ее ситцевое, синее в мелкий такой горошек. Девчонки-то за мной сразу бегать начали, мужиков-то почти не было. А я, хоть и стеснительный был, но со вниманием их сразу пообвыкся. Да и жизнь полегче потекла. А вот Франя сначала не попадалась. Глаза большие, а волосы ру-сые, тяжелые такие были. Глянула она на меня просто без всякого там кокетства и как-то вошла в меня светлым желанным огнем. Хоть и молодая девчонка, а нутро настоящее, ос-новательное. Такое в ней тихое счастье светилось! Может мне, правда, одному так каза-лось.
   Брехман брел рядом низко опустив голову. Черчель продолжал: Ну, поделал я в их дому, что просили, а потом уж сам глянул по-хозяйски на быт их, без мужской руки раз-валивающийся, и начал по ночам шастать. Тихо, тихо так, то поленья до кучи соберу, то несколько палок с собой возьму, а потом к ним часть забора притащу или лавочку.
   Один из дедов меня у себя поселил, в этой вот избушке-развалюшке. А на следующую осень и концы отдал. Так с тех времен я здесь и поселился.
   Франя-то, небось, сразу поняла, чьих рук дело, но виду никакого не подавала. Только стали у меня на крыльце к вечеру то яйца, то пирожок, то лукошко с ягодами или яблока-ми появляться. Я так думаю, что все ж ее рук это дело, хотя точно не знаю.
   Душа моя пела и ликовала. Я в своей избушке ремонтироваться стал и все мечтал, что приведу сюда Франю и заживем с ней легко и по-доброму.
   А зимой, мужик из города с портфелем заявился. Ходил по дворам и девчонок угова-ривал в город ехать, на посудной фабрике работать. Неделю, наверно, жил. А жил у Франи в доме, мать ее ему комнату отвела.
   Вот иду я однажды вдоль реки утром ранним, морозным, радостный дурак. да и толь-ко, а навстречу мне Зинаида, баба такая у нас была, старше меня лет на восемь-десять, идет. Завидев меня, вся прифуфырилась, причупырилась. Подходит и говорит, что пять девчонок сегодня с утра этот хмырь городской увез и Франю тоже.
   Я обмяк сразу, нехорошо мне сделалось. Толи сердце прижало, толи в голове помути-лось. Оттащила она меня в мою избушку, благо недалеча ушел.
   Очнулся я, как оказалось, через пару дней. Смотрю, ничего не понимаю. Печка топит-ся, тряпки какие-то везде развешаны, борщом пахнет. Зинаида в тазу с бельем возится, а рядом с ней девчушка лет пяти ползает.
   - Слышишь, Чир, мы уж к дому пришли! - Брехман взял приятеля за локоть, - Может, еще кружок сделаем, а?
   - Давай, Иван, и впрямь пройдемся. Старики повернули в обратную сторону.
   - И, когда я увидел все это, так затосковал, что нечеловеком стал, статуей какой-то каменной. Все позволял этой бабе делать. А она, слабину мою, почувствовав, такую дея-тельность развила, что и вспомнить тошно! Вот сидел я каждый вечер окаменевший, а пе-редо мной ребенок, как в кино, копошится, да Зинаида подушки взбивает и на меня бра-нится. И жилы у нее на шее раздуваются. Долго так было. Вставать с утра не хотелось, только спать, спать и на белый свет не смотреть.
   - Да как же ты так мог? - Брехман с удивлением посмотрел на друга, - Ведь молодой мужик, в силе, не пойму!
   - Я и сейчас тоже не пойму. Как околдовала она меня, проклятая, чего-то она у меня выудила, что я тряпкой полной стал.
   - Да как же оклемался то? - Ибрагимыч обнял Черчеля и слегка потряс его.
   - А встал я однажды с утра зверь зверем. Схватил полено и как начал все крушить, хо-рошо девчонку не задел. А, когда Зинаида с огорода примчалась, я ей по харе, наотмашь, что было силы, так вмазал. Видать, у меня в глазах, она такое обнаружила, что схватила ребенка под мышку, да коробку какую-то, и понеслась неведомо куда.
   А я опять залег без чувств и без сил. Потом чую, кто-то по мне ползает и всхлипывает. А это девчонка ее, Симка. Я с Симкой весь поселок обежал, Зинаиду искал. А мне сказали, что третьего дня ее на станции видели, а более никто ничего не знает.
   Ну и зажили мы с Серафимой семьей. Когда уж Симке лет десять было, Франя верну-лась с дочкой Людкой. Я слышал, что она вернулась, а идти к ней не хотел, то есть не мог. Встретил как-то на улице, и ничего во мне не колыхнулось, только отметил про себя, что краше прежнего стала. Какой-то фокус с ней приключился - и вроде бы она, и не она. Дочку свою за руку держит, и здравствуй, мне говорит. А глаза грустные, грустные. Ну, разошлись мы тогда в разные стороны.
   А месяца через три или четыре, пришел я к кому не помню, Симку со дня рождения забирать, а там с Франей нос к носу столкнулся. Она тоже за Людкой пришла. Взяла меня за руку и сказала: Прости меня, если можешь. И ушла.
   Я домой прилетел, как на крыльях. Печку растопил, Симку расцеловал, даже пел чего-то. Вот с тех пор вокруг ее и маюсь. А она не гонит вроде, - Чир с облегчением выдохнул, - Вот и до твоей избушки дошли!
   - Слушай, Черчель, ну их всех к лешему, приведенья эти, пошли ко мне, у меня малек есть! Что мы, как псы бездомные, на улице обитаем. Шуганем сейчас Марину, да и зася-дем. Ты ж мне про Серафиму чего-то рассказать хотел. Пущай сами нас ищут, ведь они к нам зачем-то заявились, а не мы к ним. Пошли, пошли, - Брехман подхватил маленького, легонького Черчеля и почти внес его в дом.
   Марина, босиком, засучив края юбки за пояс, намывала полы: И никто не узнает, где могилка моя, - распевала она очень бодренько. Стол был чист, тряпки и одеяла аккуратно сложены на кровати. Ватники сушились на веревке перед печкой.
   - Бог в помощь! - довольный Брехман прислонился к косяку, - Фигурка у тебя ничего сохранилась!
   Мара вскочила и одернула юбку: Ну, чего воплощения?
   - А мы до них не дошли. То есть дошли, а потом назад повернули. Неохота нам с ними якшаться стало. Во как!
   - Эх вы, паразиты! Дела-то кто улаживать будет, бездельники! - повизгивала Марина.
   - Да не шуми ты, Мара. Настроение не то. Никуда они не денутся, а если денутся - так и, слава богу. Мне теперь кажется, что мы все кино с ними посмотрели. А теперь, как у детей впечатлительных, разговоры все об этом - Черчель присел к столу.
   - А у меня там щи кислые почти дошли. Вы мужики не кисните, я вам сметаны сейчас принесу. Но и в пьянство не впадайте. Грусть ваша мне понятна, а факт остается фактом. Для чего-то эта вся компания заявилась? А мы не как не реагируем, точно опосля плакать будем, а повернуть обратно не смогем!
   - Не каркай! И без тебя тошно. - Брехман отодвинул Мару в сторону. - Давай свою сметану и оставь нас. Нам поговорить надо.
   - Щас, щас, соколики, не серчайте, все в лучшем виде будет! - Марина понеслась за сметаной.
   - Неужто перевоспиталась? - Ибрагимыч хмыкнул в сторону - Чудеса случаются! Ты чего Чир, случилось что?
   Черчель откинулся на стуле. Бледное лицо почти сливалось с седой головой и усами. Рот был приоткрыт, а широко раскрытые глаза застыли, как остекленели.
   - Ты чего это, старый, удумал? - Брехман подскочил к Чиру, подхватил его на руки и уложил меж тряпок и одеял. - Ах ты, боже мой, боже мой!
   Со всех ног, роняя все, что попадалось на пути, Ибрагимыч выскочил на кухню. Вы-потрошив всю коробку из-под чая, там лежали лекарства, он схватил нужную таблетку. Долго не мог трясущимися руками налить воды из чайника, чертыхаясь и матерясь, рва-нул обратно в комнату.
   - На, дружище ты мой дорогой! Я сейчас все сделаю, щас полегчает. Ты только дер-жись. - Засунув таблетку в рот, он нежно приподнял голову Черчеля и подсунул одеяло.
   Черчель закрыл глаза.
   - Мара! Мара! - Брехман хрипел.
   Вошедшая старуха, обронив на пол банку со сметаной, стояла как изваяние.
   - Ну что же ты, колода, застыла! Беги к Егорычу скорей, тащи его сюда! Ну! Убью ина-че!
   Марина пятилась к двери. Зацепившись пяткой за порог, ухнула во весь рост и оста-лась лежать недвижима.
   - Ну, т-т-ты, холера чертова! - Брехман рванул к Марине. Хотел, было перешагнуть через нее, да глянув в запавшие глаза бабки, испугался.
   - Еще один! - Схватив на руки, он складировал ее рядом с Черчелем, который хоть и был плох, а все ж дышал.
   -Ну, матерь вашу! - только и вымолвил Брехман.
   Выскочив на улицу, он остановился: Куда бежать то? Толи к врачу, толи к Фране?
   Когда что-то лохматое и потное ураганом влетело к нам в дом, мы с Броней, не сго-вариваясь, перекрестились.
   - За мной! - гаркнуло звериным рыком это непонятное существо.
   На улице оно крикнуло уже издалека - Я к врачу, ко мне идите скорей!
   Мы с Броней бежали на перегонки. Когда я прилично от нее оторвалась, то услышала задыхающийся голос - Без меня не заходи! Не смей! Не смей!
   Я стояла и смотрела на приближающуюся бабушку. Руки ее были прижаты к груди, так чтоб сердце не выскочило, а взгляд был напряжен и упорен, держа меня на привязи, как на стальном тросе.
   Еще в сенях были слышны стоны. На кровати мы обнаружили Черчеля и Марину. Кто из них стонал - определить было не возможно, скорей всего оба.
   Бабка прижимала ухо к груди каждого из умирающих. - Не отошли еще! А чего с ними делать? - Броня вопросительно посмотрела на меня.
   - Давай их водичкой попробуем отпоить! - прошептала я.
   - Точно, тащи чайник!
   Когда я вернулась, Броня снимала сапоги с Черчеля. Валенки бабки Мары уже валя-лись рядом с кроватью.
   - Давай, я голову держать буду, а ты тихонечко вливай, только чуть-чуть, чтоб не за-хлебнулись. Сможешь?
   - Смогу!
   Марина встрепенулась первой - Го-ло-ва, - произнесла она с украинским акцентом.
   - Все понятно - сказала Броня и подсунула ей под голову одеяло.
   Черчель долго не подавал признаков жизни.
   - Лей сюды! - бабка указала пальцем ему на лоб.
   Я тонкой струйкой целилась куда велено, а Броня разглаживала ладошкой воду по всему лицу. Чир застонал.
   - Ух! Дай мне стул! Массовый падеж какой-то! Чего у них тут приключилось? - вы-дохнула Броня, приземлившись на стул. - На-ка, намочи тряпки, я им повязки на лоб по-ложу.
   В дверях я столкнулась с Брехманом и доктором Поляковым.
   - Так, так, так - глядя на это лежбище, Егорыч невольно улыбнулся - Том, ну-ка вый-ди на кухню и закрой дверь.
   - Ну, вот опять началось! - обиделась я, - Как откачивать - так бегай туды-сюды, а как.... - мой взгляд переместился на окно. Там торчала Степанида. Нос ее сплющился от соприкосновения со стеклом, глаза все время моргали. Увидев меня, она очень обрадова-лась. Две вязаные варежки возникли рядом с довольной головой и эдак зазывно вымани-вали меня на улицу.
   Мне очень не хотелось объясняться с бабкой. Я села на стул в углу комнаты вне ее видимости, - Только бы Чир не помер! И что это за катастрофа такая? То Брехмана, то Броню чуть не хороним, а теперь и он на подходе. Сколько же можно так жить? Может воплощения во всем виноваты? Старикам такие приключения боком, видать, обходятся. И где же сейчас Терентий с Бриджит?
   Через некоторое время доктор Егорыч распахнул дверь. За ним вышли Брехман и Броня.
   - Ну что... У Черчеля - сердце, а у Марины Григорьевны голова. Лежать им надо из всех соображений, а главное возраст! Так что растаскивайте их по разным койкам и при-сматривайте. А я навещать буду, только скажите, куда ходить надо, - Егорыч открыл свой маленький потертый чемоданчик, - Вот вам для старика, а вот вам для старухи. Две кучки с лекарствами возникли на столе.
   - И чтоб два дня лежали и не трепыхались!
   - Чир у меня останется, я его обслужу по высшему разряду, не волнуйтесь! - Брехман выпятил грудь для общей убедительности.
   - Мару я к себе возьму, - Броня растерянно посмотрела на всех сразу, - Только помо-гите до меня ее дотащить.
   - Значит так! - Егорыч снял очки, - Вы, Иван Ибрагимович, ищите две доски, а вы, ба-ба Франя, давайте сооружайте какую-нибудь подстилку на них, ну и прикрыть, конечно, что-нибудь.
   Вскоре дверь Брехмановского дома открылась, и глазам Степаниды, скрывавшейся за углом дома, открылось целое действие. Я придерживала двери, доктор с Брехманом вы-несли самодельные носилки, на которых кто-то лежал. Но, кто, понять было невозможно из-за обилия одеял. Степанида перекрестилась. Рядом шла Броня и подтыкала размотав-шиеся одеяла под бока не то больного, не то покойника.
   - Том, ты здесь побудь с Чиром, а мы скоро! - крикнул Брехман и скрылся за забором.
   - Томушка, кого вынесли то? Неужто Людвига? - Степанида шмыгала носом и готова была разреветься.
   - Какого Людвига? - не сообразила я, - Да бабку Мару понесли. Что-то вы не то все говорите!
   Эта новость произвела на Степаниду необычайное впечатление. Она рванула с места и помчалась по улице, но точно не к нам домой.
   Черчель спал. Лицо его несколько порозовело, дыхание стало ровным. На столе я об-наружила, пустую ампулу. Я взяла Чировы сапоги и на цыпочках вышла на кухню.
  
  
   16
  
  
   Терентий, как партизан, задками, огородами, обследовал дом за домом. Чуть услышав голоса или собачий лай, он прижимался к земле, закрывал голову руками и ждал, пока все успокоится. Вооружившись подходящей палкой, он откапывал все подозрительные пред-меты, торчащие из-под снега. Но ничего стоящего пока не попадалось. Терентий, хоть и устал основательно, но допустить мысли, что он появится перед Бриджит с пустыми ру-ками, не мог. Почти по-пластунски, он продвигался вперед и вперед, иногда потягивая но-сом воздух, вдруг съестным запахнет, но все сараи и землянки были закрыты на огромные амбарные замки.
   - Что ж они здесь друг другу так не доверяют! Да, изменились люди за это время. Я то, когда в деревне, в детстве жил, все двери нараспашку были.
   Дашка Богданова, придя домой из школы, обреченно разделась, бросила сумку с учебниками в угол и загрустила у окна. Материнский запрет поставил крест на всей ее за-мечательной жизни: И кто меня за язык-то тянул про Терентия и Бриджит рассказывать. Кабы знала, чем обернется! - Дашка тяжело вздохнула, - А симпатичный все ж Терентий, не такой какой-то, не как наши парни. Вот что значит городской! Вот если б я в городе жила или в Москве даже, я бы тоже другая была, и одежда другая, и прическа, и приятели. Ну, ничего, ничего, скоро я из этой клетки вылечу! Поступлю в техникум, а там такая жизнь начнется! - Дашка уставилась в окно и расплылась блаженной улыбкой.
   Белый огород и два сарая на глазах преображались в широкую улицу и два огром-ных многоэтажных дома, какие она видела по телевизору. Буйная Дашкина фантазия рас-ставляла между домами чугунные фонари, с огромными лампами-шарами. Вдоль дороги ей привиделись, почему-то большие кусты сирени. Она даже почувствовала ее аромат, вдохнув полной грудью. На первом этаже одного из домов была вывеска - Универмаг, а двери были большие и стеклянные. Рядом стояли шикарные автомобили - красный, жел-тый и зеленый.
   От дома отделилась полусогнутая фигура человека. Дашка сразу очнулась, так не подходил этот персонаж к ее видению.
   - Так это ж Терентий! - ничего не понимающая девушка припечаталась к стеклу.
   Как заяц, зигзагами, на полусогнутых ногах, периодически касаясь рукой земли, клет-чатый человек двигался от сарая к сараю, от поленицы к помойной куче, постоянно озира-ясь по сторонам. В руках у него была палка, которой он с невероятной сноровкой обсле-довал все бугорки. Добравшись до забора, он выломал две доски, державшиеся на одном гвозде, и двинулся дальше.
   Девушка, как зачарованная, наблюдала за всем этим безобразием.
   Опустошив два ведра, попавшиеся на пути, тщательно обследовав их содержимое, Те-рентий засунул палки в освободившиеся емкости, и выпал из поля зрения.
   Дашка выскочила на улицу, - Терентий, стойте, стойте!
   У парня сердце ушло в пятки. Он понял, что пропал. Побросав все, он, закрыв голову руками, испарился, как и не было.
   Дашка, поморгав, потерла кулачками глаза, - Может мать права была?
   - Даш, тебя навещать, что ли приходили в заточении? - раскрасневшаяся Катюня под-толкнула сестру сзади, - Меня тут чуть с ног не сшибли, в калитке. Что за народ! Даже здрасте не сказал! - Катюнино лицо изобразило скорбное выражение.
   - Пошли, пошли! А то застынешь, сляжешь, и все дружки по-боку окажутся. Поесть-то чего-нибудь оставила?
   - Хорошо быть маленькой! - Дашка пошла в дом, - Никаких забот, все, как с гуся во-да. А тут одни переживания, да наказания. Девушка еще раз оглядела двор, - Никого! Может все с недосыпу?
   Степаниду ноги несли неизвестно куда. Когда силы кончились, она остановилась на краю поселка, на берегу речки.
   - О, Господи, чуть в нее, с размаху не завалилась!!! - старуха поправила слетевший в сторону платок, - Эдак, в бегах так поднаторею, что в пору на олимпийских играх высту-пать. Так, стоп! Щас соображу: Чомбе у Брехмана, Мара не то больная, не то покойница, убыла в неизвестном направлении, а Людвиг где?
   Что Степаниду заводило на эти необъяснимые мытарства, она и сама сформулировать не могла. Разные части тела жили сами по себе, причем ноги оказались самыми резвыми, а вот головой полный непорядок, включалась она периодически и с большим опозданием.
   Отдышавшись, старуха полезла в горку, с которой на скорости слетела, чуть не угодив в реку. Ругая себя по-всякому: и бестолочью, и дурой старой, она побрела домой. У перво-го же повстречавшегося сарая, она наткнулась на парня, сидевшего прямо на снегу и ры-давшего в голос.
   Степанида его сразу узнала: Он же со всеми у Черчеля в избушке был, когда там все со смеху умирали. Вот результат: Черчель при смерти, а этот, как малый ребенок плачет.
   - Эй, парень, ты чего? - Степанида боязливо потрепала его по плечу.
   Терентию было уже все равно, застукают его или нет, посадят его или нет. Он опять чувствовал себя полным неудачником, не способным ни на что, на свете, ни жить по-людски, ни уйти из мира этого, как подобает.
   Совершенно распухшее лицо с больными глазами глянуло на Степаниду.
   - Ты что ж, милок, так растерялся? Давай-ка пойдем ко мне, я тебя покормлю, ото-грею, а ты мне про кручинушку свою расскажешь.
   Терентий послушно, как малый ребенок, побрел за Степанидой. Сутулая бабкина спи-на в малиновом пальто с лисьим воротником, казались ему мантией с золотой отделкой неведомого святого, ведущего его заплутавшую душу к спасительному огню, где наконец-то он отдохнет и успокоится, и откуда он больше никуда не двинется, и никакому искусу не поддастся.
   Бриджит сидела на полу, прислоняясь к сундуку. Весь пол, кровать и стулья были за-валены платьями, юбками, кофтами и прочими тряпками. Людвиг сидел на кухне и с ин-тересом читал газету.
   Бриджит забыла про все на свете. Такого гардероба она никогда не видела. Померив две-три вещички, она поняла, что ничего перешивать не надо. Все было в пору: Вот по-везло, так повезло, есть смысл здесь задержаться! Буду ходить каждый день в новых наря-дах!
   Ее поражали невиданные ранее фасоны и ткани: сколько в них цветочков, полосочек и горошков! Наши то грезеты, да гродетуры почти однотонные были. Но какое тюрлюрлю и даже фру-фру издавали! А эти попроще, и кружева наши красивее, чем здешние, ну а все остальное просто блеск.
   Она полезла в шифоньер: Надо здесь все так умудриться сложить, чтоб и для меня ме-сто осталось. Сказано - сделано.
   - А вот платьице зелененькое с розовыми дивными цветочками, я прямо сейчас одену и передник вот этот меланхолического цвета с двумя кармашками, и веночек с разноцвет-ными лентами. Вот поглажу и облачусь. Не зря я сюда попала. Ей богу не зря! - девушка ликовала.
   Людвиг, не найдя ничего интересного в сундуке, очень расстроился: Вот тебе на! Ведь пан Черчель так интересно говорил, стихи читал, а книг в дому не держит!
   - Ну-ка, панночка, посмотри, пожалуйста, где-нибудь еще.
   - Ну надоел! - Бриджит чертыхалась про себя.
   - Ну, разве что под кровать залезть что ли? - девушка стояла посреди комнаты, бес-пощно разведя руками:
   - Но это последняя попытка, дедушка, так и знайте, у меня своих дел по горло.
   Под кроватью обнаружился огромный чемодан, тяжеленный, просто не сдвигаемый с места.
   - Дедуль, ну-ка подсоби, раз чтец такой.
   Людвиг недовольно покачал головой, но под кровать полез. Чемодан не поддавался.
   - Надо Терентия ждать или еще кого, - сказал профессор, вылезая из-под кровати, весь в паутине.
   - Вот я вам, извините конечно, удивляюсь! Вот вы все, мужчины, такие, хоть профес-сор, хоть полудурок! Как чего не получилось - сразу весь интерес пропадает. А подумать? - Бриджит вытаскивала из волос мусор.
   - Да не под силу он нам, чего здесь думать-то! - Людвиг удивленно посмотрел на де-вушку.
   - А на спор, что через пять минут вы содержимое рассматривать будете! - Бриджит продолжала сдувать пыль с груди.
   - Я вот за дамами, вроде вас, тоже одну закономерность примечал. Уж простите, но вы все самоуверенны не в меру.
   Ха, да я вообще без вас, дедушка, обойдусь! - в глазах девушки заискрились бесов-ские огоньки и она победоносно дунула на челку.
   - Ну-ка, ну-ка, шалунья! - Людвиг, видимо, кого-то вспомнил и подобрел.
   - Делай раз! - Бриджит отодвинула спинку кровати от стены, - Делай два! - вторая спинка оказалась у ног Людвига.
   Доступ к чемодану был открыт.
   - Проше, пан! - раскрасневшаяся девушка была готова к новым подвигам.
   - Миль пардон, сдаюсь! - старик вожделенно посмотрел на чемодан, - Смекалка - это талант, а образование - это даже не знаю что, но дело нужное.
   - Давайте, дедушка, чаю попьем, уж больно мне этот напиток приглянулся.
   - А у нас, в Лодзи, все травы заваривали с сухими ягодами, - тоже напиток божествен-ный был! Вы, пани, чудный человек, как я разумею, добрый и веселый. Мои дочери чем-то похожи на вас были в этом возрасте, скорее всего смешливостью и любопытством. Я их мало видел. А потом, знаете, толи неудачи с кавалерами, толи еще что, но они измени-лись. Даже подурнели.
   - Да от несчастной любви и с тела спасть можно, и головой попортиться, а можно ведьмачкой стать! Может, на них какая порча нашла? - Бриджит придвинулась к профес-сору, - Вы чего-нибудь об этом думаете? - прошептала она.
   - Я, видите ли, дорогая моя, - натуралист. И в эти ваши потусторонние силы не верую.
   - Ну-ну, а сейчас - то вы кто? Приведение или что?
   - Давайте о плохом не будем! - Людвиг бежал от этой темы.
   - Вот-вот, опять чисто мужчинская черта. Как жареным запахнет, так они в стороне, то головка болит, то некогда или, как у вас, желание не обнаруживается. А нам, бедным девушкам, разгребать все эти конюшни! Э-эх! - Бриджит махнула на профессора рукой, - Уж если пошли гулять по свету, то мотайте на ус, вдруг вас обратно, в вашу жизнь зане-сет, так исправляйтесь. Видать, у себя вы богом не были.
   Старик расстроился капитально, - Правы, во всем пани, правы. Но на всех фронтах не успеешь, либо семья, либо наука, либо все остальное.
   - Вот! Золотые ваши слова! Они бедствие общее и подтверждают. Умом все не охва-тить, а душой можно. Эх, знать бы, куда судьба теперь закинет, я, может, весь мир пере-вернуть рискнула б! - Бриджит стукнула кружкой по столу, - Я бы людей научила уму-разуму!
   Старик искренне рассмеялся, - Вы прелестное дитя, чистое и разумное, просто насла-ждение, как бабочка на рассвете, в лучах восходящего солнца, в улыбке его искренней, в устах его влажных.
   Бриджит удивилась, - А вы, дедушка, романтик, почти поэт или, скорее сказочник. Нам лесник один, в детстве, часто сказки рассказывал. Так вот, брат мой, он содержание слушал, а я все в его лицо всматривалась и думала, какой он счастливый, что так жизнь видит. А лесник все замечал и еще страху нагонял. Брат мне за спину прятался, а я только посмеивалась. Игра у нас с ним такая была. И сказал он мне тогда, а я не поняла слов его: Пропадешь ты, дочка, такие люди теперь редкость! Ну и прав, конечно, оказался. Все так и вышло.
   Людвиг крякнул с досадой, - А я вот девяносто шесть лет прожил, а таких слов не слышал.
   - Не расстраивайтесь, дедуля, результат то один! Сидим мы с вами, бог знает где, да чаи попиваем.
   Бриджит вспомнила про наряды. Чемодан ее тоже заинтересовал. Обтерев его влаж-ной тряпкой, она открыла крышку, - Ну, все понятно! Дедунь, здесь все про вашу душу, наслаждайтесь!
  
  
   17
  
  
   Мару уложили на Бронину кровать. Всю дорогу она стонала жалобно-жалобно.
   Брехман аж сплюнул в сторону - Достоинство при отходе иметь надобно!
   - И что ты, Иван, совсем с горки съехал! Ни жалости в тебе, ни сердечности. Чего к больной бабе вяжешься? Вот снеси ее и больше не появляйся, пока не одумаешься. Без тебя обойдемся, пень ты трухлявый, а под дубок косишь. - Броня почти шипела.
   Стоявший поодаль Егорыч ухмылялся: вот уж не приведи господи до такой старости дожиться.
   Брехман умолк, казалось, навсегда. Потоптавшись у кровати, он в отчаянии махнул рукой и пошел, низко склонив голову.
   Ибрагимыч был обижен. Что-то внутри, большое и неуемное встало, расправилось и правило им на свой манер.
   - Эх, люди, люди, пустые душонки! Вот только я да Чир человеки! -
   С этим вот настроением он зашел в дом.
   - Ну как, дядя Брехман, донесли? Спросила я, ерзая от нетерпения на стуле.
   - А как Черчель? - буркнул, не глядя на меня, Ибрагимыч.
   - Спит он все время, укол ему видать сделали.
   - Иди-ка ты восвояси, там тебе и место!
   - Дядя Брехман, вы бы поспали тоже - я вышла из дома.
   Черчель проснулся через пару часов. Непонимающим взглядом он обшарил все углы полутемной комнаты. Наконец сообразив, где он находится, дед повернулся на спину.
   Сердце больше не болело, но память о боли была жива, сковывая движения, вырастив неведомую раньше боязнь перед будущем. Ему хотелось свернуться калачиком, отклю-чить слух и зрение, и так жить.
   Чир испугался всерьез: неужто теперь он станет обузой кому-нибудь, неужто он до-жился до такого состояния, которое часто наблюдал, но к себе не примеривал, до того это было нестерпимое зрелище - старый больной человек, прикованный к кровати. Он запла-кал. Внутренняя опора растаяла, а внезапно появившаяся паника смыла огромной неот-вратимой волной весь его опыт, всю его, Черчеля, человеческую сущность.
   Вот оно, настоящее убийство - старик закрыл лицо руками - бескровное и жестокое.
   Чир представил себе, почему-то, огромный сумрачный дом с зелеными замшелыми каменными стенами без окон, холодный и злой, в котором он теперь понужден будет жить до смерти, которая придет сюда же к нему и скажет, что пробил час, а он, как арестант, покорно пойдет за ней, не чувствуя ничего, безвольно и безразлично. Самое страшное - это жить в этом доме, зная, что вне его и солнце, и птицы, и дети. Но ему не суждено от-крыть тяжелую железную дверь и пойти по дороге меж деревьев и кустов, примечая и ягоды, и цветы.
   Предательский ком в горле, как пробка в бутылке с вином, не давал выйти наружу от-чаянию и бессилию, а лишь плодил бродильную пену одиночества.
   Брехман не находил себе места. Каждые десять минут он заглядывал в комнату и смотрел на друга, а потом тяжело плюхался на кухонную лавку и продолжал ждать и тер-петь. Делать он ничего не мог. Озлобленность, захлестнувшая его, отступала, оставляя пустое, не заполненное ничем пространство. Он погрел щи, но есть передумал. Не хоте-лось. И выпить не хотелось.
   Бабка Мара, подремав немножко, снова подала голос. Броня, штопавшая носки, и я, карпевшая над уроками, подошли к ней.
   - Вот это да! - выдохнули мы. Огромный лиловый синяк под глазом притягивал все внимание.
   - Вроде затылком приложилась, а синяк под глазом образовался. - промолвила ничего не понимающая Броня.
   - Мара, ну ты как?
   Марина сделала попытку присесть на кровати.
   - Больно-то как, и голова кружится!
   - Еще хорошо отделалась, как Егорыч сказал. - Броня присела рядом. - На-ка выпей таблетку и примочку тебе на глаз сделать надо.
   - А что с глазом-то?
   Я поднесла бабке зеркало.
   Она только присвистнула - Ну ничего себе образина, что люди-то подумают?
   - Не девушка на выданье, чего расстроилась? Травма при падении и больше ничего. Тебе не о фингале думать надо, а как голову лечить ускоренными темпами. А для этого лежать, да лекарства пить надо! - Броня взбила подушки и уложила подругу.
   - Брехман-то с Чомбе до привидений не дошли! Видите ли, неохота им с ними як-шаться стало. Все-таки недоделанные какие-то! - бубнила Марина.
   - А Иван вообще сегодня рехнулся. Все ему не так, да не эдак. Перевозбудился что ли - Броня снова принялась за штопку.
   - А я вот что думаю, если мы все вместе держаться будем, то им с нами ничего сделать не удастся. Изнемогут они сами по себе в бесси... - Марина окаменела.
   Пашка, до этого спавший на подоконнике, проснулся, потянулся, огляделся и запрыг-нул к Маре на кровать.
   - Уберите его от меня, Христом богом прошу, умоляю, заклинаю. Вот она смерть моя, рыжая!
   - Кот, переступая по небогатым формам Марины мягкими лапами, добрался до голо-вы. Он посмотрел на нас, а потом лизнул бабку в синяк.
  
   А снег падал и падал. Он как будто стеснялся своего обилия и поэтому изощрялся, как мог. Я то и дело поглядывала в окно: кроны рябины с яркими красными гроздьями стали похожи на праздничные торты, низкорослые елки - на сидельцев, крыши домов - на вы-ставку меховых шапок, где каждая модель кокетливо демонстрировала не столько голов-ной убор, а скорее манеру носить эту пушистую нахлобучку.
   Снег царствовал везде.
   И только человечий глаз различал в нем и красоту, и легкость, и пустоту, и бесконеч-ность. Каждый из нас думал по-разному, глядя на него. Всякие струны отзывались в люд-ских сердцах, всякие думы блуждали меж белых снежинок.
   Я писала сочинение про бабочек, периодически глядя в окошко и наблюдая это легкое кружение.
   Все виды бабочек, описанные мной, были прекрасны, но все они были легкие, как снежинки, светлые, как снежинки, и загадочные, как снежинки.
   Броня все ж не вытерпела и решила сходить к Брехману, проведать Чира. А , когда вернулась, вся заснеженная и уставшая, сообщила с порога, что все у них хорошо, Черче-лю легче, еда есть, и что ночь проведут похоже без приключений.
   Довольно рано мы залегли спать, устроившись с Броней на моей кровати. Я прижа-лась к бабушке и мгновенно заснула.
  
  
   18
  
  
   - Ты так не смей и думать! - я дрожала, - Ты должен жить, ты должен понимать! Нач-нем с меня, ведь я же повстречалась...
   Ну, ладно уж, я с ним.
   Мы спим, мы спим, мы, спим...
   А птицы, птицы, все кружат над нами и все удостовериться хотят, кто мы - песчинки под крылами, иль вещий и неведомый им клад. Опасность, ужас или раздраженье сулим мы им, иль яство, наслажденье.
   Я стала размышлять, а Гун к плечу прижался, с дыханьем теплым, влажным, чтоб па-мять мне не изменила, и я никак уж не забыла о друге, рядом прикорнувшем, в надежде, что отступит сон и что-то переменится внезапно, и что-то мы найдем в том странном су-ществованье нашем на земле.
   Бесцельность - страшная обуза. Впивалась глазом я в свою ладонь: вот линия судьбы, ума, любви, вот крест, вот звездочка, вот точка. И небо темное вот также разрисовано.
   И я нашла все знаки совпаденья! Как будто острый кол меня пронзил. Так вот ведь что оказывается это - оно мне светит, манит и велит. И все те звезды и кометы, и их пути, их мысли, их судьба, в моей руке зажаты без ответа, и обреченно смотрят на меня.
   Я им нужна. Мое предназначенье никто мне не растолковал. Какого чувства мне не дали от рожденья? Никто, никто не ведал и не знал.
   Гун вдруг весь задрожал. Он жался ко мне теплым, одиноким комочком, не ведая во сне, как он хрупок и беззащитен.
   А потом было утро. Тихое и дождливое.
   Крона дерева, у которого мы приютились, все ж защищала нас от водной напасти.
   Мальчик проснулся. Он потянулся, как тянутся только дети. Просто они подросли за ночь, а этого не знают. И надо расправиться, надо приспособиться к новому ощущению.
   И птицы вдруг вернулись, почувствовав движение меж нас. Одна присела, каркая на ветку, и обратила взоры на соседку. А та, другая, жирная с отливом, и с безразличьем сы-тым и глумливым, лишь перьями шуршала в тишине.
   - Давай здесь сотворим жилище, хоть целый замок! - Гун был радостен, - Я даже знаю что и как! Он будет не похож на дом. Мы сплетем стены из стеблей и натянем их между деревьями. Поэтому нужно найти подходящее место, чтоб деревья были, и солнце все же попадало. А главное - земля. Она должна быть и ровной и бугристой, и чтобы ягоды и мох, и цветы были - они наш дом. А стены - это не для нас, а для других обозначенье, ведь нашу красоту другие украдут.
   - Ну что ж, - я согласилась сразу, ведь все мне по душе, - Давай пойдем подальше от дороги, там наверняка что-нибудь отыщется.
   - Ой, озерцо какое! Здесь, только здесь наш дом и наш приют.
   Гун согласился: Знаешь, Синтия, ты посиди немного. А птицы по-другому здесь по-ют!
   - И кем мы будем после, когда дела свои докончим, и насладимся красотой, уютом?
   - Я сам не знаю, - Гун мне отвечал, - Пустое все лететь вперед событий, хоть чувства-ми иль мыслями, хотя б. Я жизнь вкушу сейчас, долой приличья, ты оглянись-ка лучше на себя.
   - Не злись, мой друг, тебе я не помеха, и не объект для смеха твоего. Я жизнь люблю и жаждаю успеха, хоть миг, хоть час, хоть толику всего.
   - Вот здесь постель, а здесь столы и стулья, а здесь любовь, взглянув на озерцо - а вот купель, неведомое чувство, я думаю, что здесь заключено.
   - Все ж ты смешная, что за чувство? - Гун палку гнул и гнулся вместе сам,- Чего ты ищешь? Все перед тобою. Оставь, как есть, лишь это нужно нам.
   - А как же злость, и зависть, и коварство, неужто будем это потреблять?
   - Я счас уйду, иль хватит насмехаться. Ты сделай лучше что-нибудь! - Гун увлечен был делом. Он весь был в нем, и по всему видать, тот трепет рук, и жаркое дыханье, по-крывшее пунцовым цветом щеки, шептанье губ для силы и подмоги, слились в одном. А мой ненужный взгляд их тяготил и ранил. Интимный мир здесь пел и не лукавил, и лишь стеснен был праздностью моей.
   Я отошла. Грешно и неразумно здесь пребывать, ведь рядом для меня все есть.
   А новый мир нам тихо улыбался, из-за ветвей, корней, с поверхности воды. Я звук и запах счастья различала, испуг и трепет чувствуя внутри. И захотелось вдруг в чащобе этой, под влажным маревом распасться, растворится во всем, что вижу рядом. Так нужно это телу моему.
   Но есть свидетель. А ведь я могу. Но Гун останется один, а это скверно. Вот так всю жизнь, мне не найти наверно, тот миг, когда все совпадет. И я смогу, почуяв совпаденье, сложить свой человечий чин, и разлететься брызгами восторга.
   - Ты, Синтия, и вправду, как слепая. Скользишь по волнам, не вникая в суть. Я так скажу, тебе я не мешаю, но если можешь, будь немножко, будь!
   Я удивилась страшно: Гун, ты кто? Зачем со мной играешь в игры эти? Что знаешь ты об этом белом свете? Что хочешь от меня еще? И не пугай меня. Мне нужно все ж при-выкнуть и присмотреться. Мне надо жить!
   Мой взгляд наткнулся на подобье тени. Но чьей? Кто это может быть?
   Тень росла и плавно приближалась, лизала ноги мне и пробиралась внутрь. А я, в из-неможении искала, хоть что-нибудь, кого-нибудь.
   Его смех меня удивил. Гун положил палку и подошел ко мне. Как фокусник, он под-нял огромного рыжего кота, которого я до этого не видела. Он подмигнул мне: Вот дока-зательство твоей слепоты, а ты не верила.
   Гун гладил зверя, а тот урчал, под ласками немея. Зеленый глаз его блистал.
   - Сомнений нет! Он третий наш участник. И верно будет ладно все у нас. Не бойся, Синтия, пробил тот час, когда тебя утрата пониманья, обидеть, испугать уж не посмеет. И лишь любовь вокруг тебя посеет, что хочешь ты, что я хочу, что хочет он.
   Кот покачал хвостом. Наверно в одобренье.
   - Ну ладно. Все. Вы взяли верх. Мне нужно примиренье, - я протянула руку.
   Гун не видел. Он занят был опять.
   А кот разлегся в моховой ложбинке, закрыв глаза.
   - Зачем нам это рыжее созданье? - я села рядом с ним, - Какой в том толк? Пусть бу-дет. И надо что-то делать, а то все превратится в приведенья, тогда уж точно, потеряв тер-пенье, я что-нибудь наделаю не то.
   А воздух пел и солнце пробивалось сквозь влажные листы, играя в каждой капле, не иссушая их, а только проникая, глотнув росы, и дальше убегая к земле, к траве и дальше по корням перемещаясь, ведя им счет и снова удивляясь, что все на месте и никто не сги-нул.
   Я спустилась к озеру. Ведь что удивительно! Сколько раз я ходила по дороге, всю жизнь ходила, каждый день помногу раз, и никогда мне не приходила мысль зайти по-дальше в лес, просто из любопытства.
   А здесь такое! Озеро! О, чудо! А бабушка и дед о нем не знают. Ведь в скорости ум-рут, а эти изумрудные берега, эту воду, хранительницу тишины и покоя, никогда не уви-дят.
   Узкая полоска песка проводила границу между водой и огромными сочными кустами. Мне захотелось, пританцовывая, двигаться по этому желтому мягкому кругу. Мелодия возникла сама собой:
   Ой, вы ветры-ветерочки,
   Полуденные часочки.
   Вы не дуйте, не бушуйте,
   Сине-море не волнуйте.
   Сине-море колыхливо,
   В море рыбушка пуглива...
  
  
   19
  
  
   Черчель и Брехман не спали. Они задумчиво сидели за столом и хлебали щи.
   - Да легче мне, легче, не поглядывай ты на меня так! Отошло вроде. Правда настрое-ние никудышное, но с этой бедой я справлюсь, - Чир отложил миску в сторону, - Ну тру-ханул я здорово. Так живой ведь!
   - Ты чего так кипятишься, успокойся! Я ж тебя не корю, а наоборот, сочувствую! - Ибрагимыч удивился, - Я ж тебя люблю и очень уважаю!
   - Знаешь, Иван, иногда от любви и помереть можно!
   - Это как? - Брехман ничего не понимал.
   - А вот так. Припадет тебе время слабости внутренней, глянешь на мир глазами бес-помощными, и увидишь в близких людях жалость нескрываемую. И скажешь себе: кати-тесь вы все со своей любовью и участием. Этого мне точно не надо! А надо тишины и по-коя, чтоб обдумать, как жизнь свою строить, а главное понять, от чего так легко тебя из колеи вышибло, отчего жизнь прошедшая ничему не научила? - у Чира на глазах блесну-ли слезы.
   - Не туда ты путь держишь в раздумьях своих. Изначально не от той точки стартуешь! Ты должон всю жизнь загадки разгадывать. А когда к концу приближаешься - здесь про-блемы другие возникают, которых никогда не решал по жизни. И задача твоя не от людей шарахаться, а наоборот, к ним приближаться, и душой своей со всеми делиться, оттого только и полегчать может!- Брехман сам себе удивился: во загнул, никогда об этом не ду-мал, - Ты, друг мой закадычный, не дрейфь! Не такое у тебя нутро, чтоб так, без следа пропасть. Вот тебе, сколько лет то?
   - Да семьдесят пять скоро грянет. А какое сегодня число?
   Брехман глянул на часы, - Сейчас пятнадцатое, а через пару минут шестнадцатое на-ступит.
   - Ну, поздравь тогда меня с юбилеем, - Чир внимательно посмотрел на друга.
   - Ну, ты даешь, брат Черчель! Совсем тебя скособочило! Так праздник у нас намеча-ется, и даже очень большой! - Ибрагимыч с удовольствием потер ладони, - Всех созовем, гулять будем!
   Брехман соскочил с лавки и изобразил какое-то подобие лезгинки - та-та-та, тата- ра-та!
   - Надо в закрома лезть, ревизию навести. Чего на стол выставлять будем? Та-та-ра, тата-ра-та, ас-са! И костюмчик тебе надо сменить, а то мятый ты какой-то, неопрятный! Я к тебе по утру сбегаю, чего-нибудь подберу и провизии прихвачу. Консервы-то какие-нибудь имеются?
   - Я с тобой пойду! - Чир оживился.
   - Нет, я тебя не возьму, Егорыч не велел! Ты здесь хозяйничать будешь, в покое, о ко-тором мечтаешь, а заодно мозги свои на место вставишь.
   - Все ж таки легок ты, Ванька на расправу! Эх-ма!
   - Вот хочется мне за тебя выпить, а с тобой не знаю, как быть. Вдруг здоровью ущерб нанесем?
   - Да брось ты, Иван! В малых дозах такое лекарство никому еще вреда не приносило.
   - Ну, поехали! Жизнь прекрасна! Жизнь удивительно прекрасна!
  
   Куда это Терентий запропастился? Бриджит глянула в окно, - Темень-то какая, уж ночь на дворе. Опять кто-нибудь его побил, наверно. Теперь уж точно за дело. Ведь если говорить откровенно - воровать пошел!
   Людвиг полулежал на кровати с книжкой в руках.
   - Вы, дедуля, чего про все это думаете? - Бриджит присела рядом, аккуратно распра-вив зеленое платье и сиреневый передник, - А?
   - А вот что: " То, что имело прецедент, реально, достоверно, даже если отошло в про-шлое, ничто не исчезает, а лишь возвращается в Небытие, чтобы в соответствующий мо-мент вновь появиться. Стало быть, то, что было, не менее, если не более достоверно, чем то, что есть" - профессор повернулся к девушке с отсутствующим взглядом.
   - Да я не про это, мсье!
   - Ах, пардон! Пардон, дорогая моя Бриджит, простите меня великодушно, - Людвиг улыбнулся и отложил в сторону книгу, - Вы прелестны, а этот наряд вам очень к лицу!
   - Да я опять не про это! Где Терентий-то? Как выдумаете?- Бриджит теряла терпение.
   - А и вправду, давно его не было1 Наверно, молодой человек нам сюрприз готовит и , надеюсь, приятный! - старик снова взял книгу.
   - Вы что, за свои девяносто шесть лет не начитались?- Бриджит с тоской посмотрела на Людвига.
   - Вот послушате, дорогая: " Когда рисуешь дерево, нужно чувствовать, как оно рас-тет" Это поразительно мудро и поразительно необычно! Я пока весь чемодан не прочи-таю, никуда не двинусь, ни в какие прошлые, а тем паче в будущие жизни! - профессор углубился в чтение.
   - Но это ж надо, с ума сойти! Такой наряд раз в жизни припал, а ни зеркала, ни зрите-ля нет! Китайская пытка какая-то! А вот эту юбочку и вот эту кофточку я завтра одену! - девушка нежно погладила ладошкой шелковую ткань.
   Дверь распахнулась, и на пороге возник Терентий, очень довольный и совсем не по-трепанный. В руках у него была вязаная авоська с кочаном капусты, банкой сгущенки и батоном.
   - Ну вот, а вы сомневались! Я если что сказал, так и будет! Правда, домика еще не присмотрел, но не все сразу.
   Бриджит чуть не заплакала: И этот тоже убогий. Никому нет дел до моих нарядов!
   Терентий выложил на стол добычу, выданную Степанидой:
  
   Шестнадцатая ночь.
   Успеем ли сварить креветок?
   Так мало длится тьма.
  
   - Как вы это верно сказали и как поэтично!- раздался голос из комнаты.
   - А шестнадцатого числа я родилась, - вздохнула Бриджит, - Может у меня день рож-дения, а я и не знаю!
   - А вы знаете, дорогие мои, - Людвиг появился на кухне и присел за стол, - Шестна-дцать - удивительное число. Это символ полноты и число веры. Вот в Индии, например, было шестнадцать обозначений красоты. А любимую женщину, - Людвиг лукаво посмот-рел на Бриджит, - Украшали шестнадцатью ювелирными украшениями.
   - Эх, кто бы меня украсил хоть одним бы колечком или бусиками! - девушка выгляде-ла несчастной.
   - Ой, Бриджит, а какое у вас замечательное платьице и передничек, просто чудо! - Те-рентий ткнул Людвига в бок.
   - Ну, слава богу, разродился! Как-то это у тебя все тяжко и мучительно получается. Сообразишь, наконец, что-нибудь, а радости не почувствуешь и другим не подкинешь. - Бриджит пошла в комнату и закрыла дверью
   - Да, не умею я с девушками обращаться! Раздражаю я всех, начиная с девушек и кон-чая дедушками. Что ж я такой некультяпый уродился? Нигде меня не принимают. Какой-то я инородный для всякой среды объект! Вот, единственное, чем наслаждался по жизни, в чем чувствовал себя уверенно, когда блаженствовал на небесах - так это дело мое. Вот помню, прихожу я загодя в контору, никого нет, только тетя Нина, уборщица полы тряп-кой протирает, и мне кивает с уважением и почтением. Я пиджак сниму, нарукавники одену, галстук ослаблю, и трепет во мне поднимается, и священнодействие начинается! Выложу весь инструмент, все, что на данный день понадобится. Карандашики, разной твердости отточу и разложу по-порядку, как хирург перед операцией. С линейки резинкой стирательной грязь сотру, чтобы бумагу не пачкала. Ну, циркуль, тоже с заточенным гри-фелем, со специально изобретенным мной наклоном, рядом положу. И рейсфедер и при-способы у меня имелись, и две линейки, склеенные между собой, чтобы тушь не затекала. И резиночка, тоже обрезанная хитро, чтоб одну линию стирая, другую не задела.
   Рука у меня твердая и уверенная, со мной никто сравниться не мог. Самые сложные чертежи мне доверяли, а я еще, пока черчу, часто ошибки у инженеров нахожу. Видите ли дар у меня такой. Зрительная память феноменальная была.
   У нас один случай был, чертежи пропали. Все обыскали - нет их. А сроки - через два дня вынь, да положь! Все бегают, за сердце хватаются. А я сел, эдак, с краюшку и начал думать, куда бы это они могли подеваться. И чувствую, что каждый лист перед глазами стоит со всеми деталями и размерами. Ну и я, никому ничего не говоря, сел и сделал пер-вый лист, под общую суматоху и неразбериху. Показал начальнику. Он вначале ничего не понял. Говорит - где остальные? А я ему отвечаю, что еще не начертил, что вот попробо-вал первый лист вспомнить. Притащил он инженера, с трудом растолковал тому, в чем дело, и спросил, хорош чертеж или нет? А я смотрю, у инженера аж слезы на глазах вы-ступили. Такого никто не ожидал и даже помыслить не мог, что все восстановить кому-то под силу окажется. Инженер потом недели две издалека кланялся и шляпу приподнимал.
   Ну, понятно, героем меня объявили, часы подарили, да и деньжаток чуток подкинули. Я потом всю ночь не спал. Лежал и улыбался. А мир благоухал вокруг меня самыми лю-бимыми запахами. И чувствовал я легкость с клубничным привкусом, и сладкий хмель и пряную истому. И глаза закрывались от яркого, только мне предназначенного света, с да-леких вершин небесных. И понял я тогда, какой я редкий человек, какой нужный. Только счастье мое длилось не долго. Никто про мои таланты не ведал. С утра соседка ногу ки-пятком мне ошпарила, случайно конечно, но ведь ошпарила, потом от собаки бездомной едва спасся: привязалась она ко мне на улице и гоняла, пока не устала. Потом в магазине обвесили и обсчитали.
   Вот я тогда и подумал, что мир как-то странно устроен. Пользует он меня, когда ему нужно, а потом забывает. И даже не забывает, а просто пальчиком тыкает - мол, знай свое место! - Терентий впервые посмотрел на Люлвига.
   - Да, нехорошо, пан, с вами тогда обошлись. Но ведь такое в каждой жизни встречает-ся. Вы-то все равно счастливым были. Вы дело свое имели! Я вас очень даже понимаю! - профессор смущенно посмотрел на парня, - А знаете, дорогой вы мой, я только сейчас по-нял, что старое ворошить, это пустое занятие, сам себе путь в будущее отрезаешь. Это, как ботинки неудобные, которые трут и давят во всех местах. Нам бы их выкинуть и купить новые. А мы их разнашиваем, растягиваем разными способами. При этом себя ненавидим, ботинки ненавидим. А результат печальный имеем - больные ноги и расшатанные нервы. Вы, голубчик, лучше забудьте все и начните жизнь сначала, тем паче, что повод у вас есть основательный: воплотились вы, вон через сколько лет! Значит мир не так уж плох, может он перед вами извиняется, и счастье, которое вы раньше не знали, почувствовать дает. А у вас голова старыми воспоминаниями занята. Я бы, если господом богом был, глядя на вас, просто расстроился бы. Ну не даете вы сами себе счастливым стать!
   Терентий встал, потянулся, выпрямился, поправил воротничок рубахи, одернул пид-жак, сунул руки в карманы и выдохнул: Ну, стало так тому и быть!:
  
   Праздник цветущей весны.
   Нищий, прикрытый рогожей...
   Кто он? Быть может, мудрец?
  
   Людвиг посмотрел на парня восхищенным взглядом. Вытянув ноги, он почувствовал боль в коленях и подумал: Эх, мне бы сейчас его молодость!
  
  
  
   20
  
  
   Брехман уложил друга спать, пожелав, как малому дитю, спокойной ночи и приятных сновидений. Тихонько прикрыв дверь в комнату, он, на цыпочках, ругаясь на каждую скрипучую половицу, прошел в кухню. Сев за стол, он провел ладонью по чисто отдраен-ной Мариной столешнице, как будто расправляя белоснежную невидимую скатерть.
   Душа ликовала. Блаженная улыбка не сходила с лица. В животе чего-то щекотало, как будто смешинки, материализовавшись и поместясь почему-то в желудке, перекатывались, подпрыгивали и соревновались друг с другом. Глаза слезились тихой радостью.
   Брехман не знал, с чего начать, столько мыслей и чувств оказалось в наличии: Ну, я тебе устрою праздник, вот увидишь! Ты не только про все болячки забудешь, ты под та-ким впечатлением останешься, что и до ста лет протянешь! Эх, дружище Черчель, доро-гой ты мой! Я всем расскажу, как ты велик, как ты тонок по душе своей трепетной, я всем бестолочам глаза-то открою, чтоб не возносились, матерея в пороках своих, а глянули не-замутненными глазами на человека простого, по имени Черчель, и удивились бы искрен-не. И, чтоб восторг в них возник первобытный, чтоб трепет обуял детский, чистый! Ну, чтоб все про все поняли! И пусть все эти воплощения явятся, пущай послушают, как люди нонче велики и духовны.
   Брехман удовлетворенно стукнул кулаком по столу. Все!!! Надо ползти в погреб, го-товиться к празднику.
   Погреб неприятно поразил старика пустотой, затхлым запахом и сыростью.
   Ну и бес с вами, как-нибудь выкрутимся! Сейчас сварю картошки с морковкой - бабы завтра салат настригут. У Марины в долг денег возьму, накуплю, что следует. А по утру надо к Чиру сгонять за костюмчиком.
   Ибрагимыч посмотрел на часы: Эх, рано еще, а то можно было бы прямо сейчас пой-ти!
   А Франя-то, подруга закадычная, небось, не ведает, что у дружка юбилей. Раззява! Как и все бабы, впрочем. Я ее то к стене припру, чтоб все поняла, и чтоб не выступала.
   Брехман всегда ревновал Черчеля к Фране, стеснялся этого чувства, но ничего с собой сделать не мог.
   Выполнив все ближайшие планы по-хозяйству, заглянув в комнату и удостоверив-шись, что Чир спит, он сел на лавку, ноги положил на табурет, слегка поежившись, закрыл глаза. Он плыл в лодке по чудной реке. Было раннее утро. Туман накрыл воду и низкие берега. Только верхушки деревьев, как почетный караул, следили, не дыша, за ним...
   Рассвет был затяжным и ленивым. Выходной все же. Брехман проснулся и тут же ис-пугался, неужто проспал! Глянул в окно. Улица была пустынна, лишь огромная черная птица слетела с высокой ели, обрушив на землю тяжелые пласты снега. Попутно разбу-женные снежинки еще долго кружились вокруг, не понимая, что приключилось.
   Шел восьмой час утра. Ну, пора всех поднимать! Пора трясти это сонное царство!
   Старик быстро оделся и вышел во двор. Ни души! Дед глотнул морозного воздуха: Может распогодится? Хорошо бы!
   - По-о-одъем! - гаркнул Брехман изо всех сил на пороге кухни. Людвиг и Терентий, дремавшие на лавке, встрепенулись.
   - Ну, господа хорошие, работа нам всем предстоит большая и приятная. Черчелю сего-дня юбилей! Я назначаю себя командиром - распорядителем, а потому всем раздаю пору-чения.
   - А какое число сегодня? - выглянула из комнаты заспанная Бриджит.
   - С утра шестнадцатое, месяца двенадцатого, - Брехман продолжал орать.
   - Я так и знала! - все оглянулись на девушку, - У меня сегодня день рождения...
   Мужики встали. Ибрагимыч удивился больше всех, - Ты это точно знаешь?
   - Точно, куда точнее! - Бриджит скрылась за дверью.
   - Значит так! Терентий лезет во все погреба и чуланы, достает все, что попадется. И вы, с Людвигом, через некоторое время тащите все ко мне домой. Что вам дальше делать, я потом скажу. Вот незадача! Хотел Бриджит попросить костюмчик для юбиляра подгото-вить, а теперь как-то неудобно получается. У нее самой праздник! - Брехман почесал за-тылок.
   - Так я могу чего-нибудь подобрать! - Людвиг сделал шаг вперед, - Вот только гла-дить не буду, не умею, знаете ли.
   - Ладно, ладно, успокойтесь! - возникшая на пороге Бриджит, была ослепительна. Бе-лоснежная, вся в кружевах, кофточка и клетчатая юбка ей потрясающе шли.
   - Ну, дочка, хороша, просто ослепнуть можно! - Брехман, пригладив усы и бороду, подошел к девушке, - Разрешите к щечке приложиться, ну и пожелать всего, всего!
   - А знаете ли, дорогие мои кавалеры, все не так уж плохо, если голову отключить. Вот я перед вами, и по глазам вижу, что впечатление произвожу, и физиономии ваши, на мой взгляд, достаточно искренни и симпатичны. При всем, притом, люди вы все разные, и по возрасту, и по жизни, а самое главное из разных эпох и разных стран выхваченные. А я-то все равно королева!!! Ну и что из этого следует?
   Мужики растерянно переглянулись. Их по-детски наивно выпученные глаза, утверди-ли окончательно Бриджит в своей теории.
   - Все люди, если им мозги отключить, удивительные и прекрасные созданья. Во-первых, при отключении ума и всяческих размышлений, и слух лучше, и глаза зорче, и нюх тоньше. А что это значит?
   Мужики дружно пожали плечами.
   - А то и значит! Чтоб видеть хоть что-нибудь вокруг, нужно голову в кусты запрятать. И тогда все вокруг не так трагично, а так естественно выглядит. И ноги, уж всяк, нужный путь найдут, а руки за то возьмутся, что судьбой твоей предназначено. А красоты сколько вокруг себя обнаружить можно, которая в суете, да в страданиях в невидимом состоянии пребывает! - Бриджит, испугавшись чего-то, выдохнула.
   В комнате воцарилась тишина. Людвиг, не выдержав внутреннего напряжения, устало плюхнулся на стул. Брехман, потоптавшись на месте, нервно достал малек из-за пазухи. Терентий был похож на ангела. Весь его вид говорил о том, что он внедрил этой легко-мысленной и очаровательной француженке весь смысл жизни, который, наконец, и сфор-мулировал.
   - Так, братцы мои, сегодня видать судный день настал, коль такие откровения споза-ранку пошли, и компания не совсем обычная. Чего делать-то дальше будем? А? - Брехман стоял, как на эстраде.
   Людвиг слабым голосом попросил воды.
   - А знаете ли, панове, я тут подумал, кто-то нами всеми играет и как шашки расстав-ляет на доске. А тех, кого уже съели, зачем-то вновь в игру вводит. И знаете ли, в некото-рой, как мне кажется, угрожающей позе, и первую очередь только оттого, что они вновь в игру вернулись. А уж другим сразу страшно, потому как непонятно зачем. Нам, людям может так и думается, что мысли наши самые верные. Вот Вам, Бриджит, вторю. И каж-дый из нас, как бы нас жизнь не испытывала, собственное мнение, как истину в тиши аза-лий, трепетом познания мироустройства видит. А, пообщавшись с собратьями нашими, сомнения закрадываются: ты в тишине, и в соприкосновении с миром интимным и, если хотите, сакраментальном, носитель истины и понимания, а в общении с людьми - ничто-жество и изгой. И какие силы, и мужество надо, чтоб себя блюсти и в мире жить по-хорошему. Кому это надо, испытания людские? Если хотите, не в познании, а в обретении себя конкретного, формулировании своих желаний истинных, не в угоду веку, моде, идеи, строю, людям - суть всего. И раскидывает нас по эпохам, странам, и испытывает нас, му-чает, калечит, одаривает, по какой-то неведомой воле...
   - На мой взгляд, паскудно все это. - Брехман гаркнул из темного угла. - Неправиль-но все это. Зачем в людях пороки плодить специально, ради опыта неведомого. Ведь гнусь полная. Все мы рождены в уверенности внутренней, что что-то значим, что что-то сде-лать можем. А на поверку - шашки-пешки. Тьфу, пакость неслыханная. Разлучать, оби-жать, доводить до края, - какой в том толк? Зачем понуждать людей делать гнусности вольно иль невольно, а затем выводить из всего законы морали, нравственности и прочая и прочая. Зачем внедрять людям мысли, переходящие из поколения в поколения, о гнуси и грязи своего тела, своих мыслей, своих поступков. Какого черта, если хотите, мы стесня-емся своих физических испражнений, желаний, похотей, если это естественно. Зачем нужна нам мораль, эта полная гнусь и гадость, эти испражнения людских умов, возведен-ные в закон. - Брехман вышел из тени. Братцы, на хрена нам эти оковы? Зачем мы борем-ся друг с другом, по кем-то нарисованным правилам? Кто не дает нам воли? Кто это чудо-вище?
   Мне страшно! - пропищал Терентий - Мне все время страшно - и тогда, и теперь. Отпустите меня. Я не хочу быть! Не хо-чу!!! - кричал он страшным криком:
   - Не хочу видеть, как дети вырастают в нас, втянутых в это жуткое действие.
   Парень разрыдался, уткнувшись профессору в плечо.
   Бриджит молча подошла к шифоньеру. Она как будто не заметила всего этого урага-на, разыгравшегося только-что. Достав синий в полоску костюм Черчеля, она обернулась и вымолвила:
   - А знаете, еще какие мысли мне в голову приходят, господа?
   - Так, все, хватит! Сегодня праздник, а с остальным опосля разберемся! - Брехман вспомнил о Черчеле. - С вами господа воплощения так увязнешь, что сам сказочным пер-сонажем станешь. Сегодня все это ни к че-е-му-у....Кто дела-то делать будет?
   - Терентий! - Ибрагимыч подошел к всхлипывающему парню - Давай-ка, брат, со-бирайся до кучи, да полезай-ка в погреб. А я пойду. Мне еще к Фране зайти надо. И ни-ни чтоб у меня! Бриджит, ты уж пригляди, дочка, за ними. А то я на вас надеюсь, а вы тут....- старик не мог подобрать нужного слова.
   - Ведь подарок ему от нас какой-нибудь найти надо! - Бриджит снова внесла полную смуту в чуть успокаювшуюся обстановку.
   Брехмана опять накрыла волна раздражения и непонимания, почему то, что он думает и к чему стремится, опять разваливается у него на глазах, как нечто неразумное и никчем-ное:
   - А, делайте, что хотите, и без вас справимся! - он в сердцах махнул рукой на весь мир и вышел из дома.
  
  
  
  
   21
  
  
   Степанида не спала всю ночь. Покувыркавшись на взбитых подушках пару часов, она решила встать. Клетчатый парень не шел из головы. - Юродивый какой-то! Зачем бог дает жизнь этим несчастным? Ведь никому не понятно, зачем живут, о чем думают. Пол-ный винегрет в голове какой-то. Бедный парень - на личико симпатичный такой, а про-шлую жизнь с теперешней перепутал. А взгляд, какой голодный!
   Степанида налила чаю и тут же вспомнила, что всю булку этому бедолаге скормила, да еще и батон с собой дала. Придется чай без всего хлебать! Перед глазами вновь воз-никло лицо Терентия. Степанида перекрестилась, потом встала, как на торжественном со-брании, поклонилась двери и запричитала:
   - Спасибо тебе, Господи, царь наш небесный, заступник и отрада, что детки мои и внучки здоровы на голову и других хвороб не ведают. Спасибо тебе, батюшка! - старуха еще раз перекрестилась и примостилась за столом.
   - Ой, а Мара-то как? - Степанида вспомнила процессию у дома Брехмана. - Тьфу, ты! С этим дурачком все позабыла. Господи, что ж делать?
   Бабка заерзала на месте. Ее старые, отекшие ноги опять зажили своей жизнью. Вот ведь какая загадка природы - у кого на что мысли осложнения дают! Степанидин диагноз был поставлен еще в детстве.
   Она, обжигаясь, допивала чай. - Отмучилась стало быть товарка! Всех нас господь подметает. Весной Вера отошла, а когда колосовики пошли, Варварушка преставилась. Правда она уже совсем старая была, а вот Вера моего года наверно будет. Да-а, де-ла-а!
   Немножко успокоившись, Степанида подлила еще чаю. - Надо к Фране сходить чуть позднее, может с поминками чем помочь! - старуха оживилась, предчувствуя такое не-стандартное мероприятие. Она представила суету в приготовлении стола, себя, рыдаю-щую на гробе усопшей, тут же прослезилась всерьез и поняла, что грядущий день готовит ей полную занятость, что ей необычайно понравилось.
   Каждому событию, плохому или хорошему, происходившему в поселке, она необы-чайно радовалась, потому как жила скучно. Дети почти с ней не разговаривали, хоть и терлись каждый вечер бок о бок. А внуки слишком малые, так что с ними ничего не обсу-дишь, ничем не поделишься.
   И тут ее посетила ужасающая мысль - а что же я без Мары делать-то буду? Степа-нидины руки безвольно упали на колени. Горький ком в горле не пропускал воздух. - Бо-же ж ты мой! Куда ж мне деваться? Степанида вдруг обнаружила полную бесцельность своего дальнейшего существования - да дети, да внуки, а на закуску-то что?
   Ей стало жарко и душно. Расстегнув пуговицы вязанной теплой кофты, она откину-лась на спинку стула. Ей привиделась Марина, но не теперешняя, а та, молодая, появив-шаяся в поселке после бегства из-за Людвига.
   Мара всегда была небогата телом, востроноса и чуть сгорблена, как будто с детства несла какую-то ношу на душе и все время о ней помнила. И что удивительно было в ней - это, при всей субтильности ее фигуры, необычайно тяжелая поступь. Про таких говорят - идет, как гвозди в землю вколачивает. И руки такие же были тяжелые. Уж если в запале рукой махнет, так не то чтобы страшно, а как-то не по себе становится. А по возвращении долго глаз на людей не поднимала. И вроде бы сама с кем-нибудь заговорит, а впечатле-ние такое оставит, что к ней вяжутся с разговорами неинтересными и ненужными.
   Сошлись они с Марой случайно, у колодца. Степанида, поскользнувшись, ведро об-ронила, а Мара в стороне ждала. Бабы встретились взглядами. Долго они друг на друга поглядывали - одна в полном замешательстве, другая каким-то острым пронзительным взором, как будто входила в Степанидину сущность, как в открытую дверь и оценивала - уживется она в этом доме, али нет.
   Потом долго соображали, как ведро из колодца выудить. А когда все дела сделали, Мара к себе в гости позвала сухо и жестко. Степанида и поплелась за ней след в след, как заколдованная.
   Так с тех пор уж не один десяток лет они чаевничали два-три раза в неделю. Степа-нида сразу признала в товарке командира и по мягкости характера была послушным от-ражением Марининых монологов, с готовностью поддакивая и бегая на кухню за очеред-ной порцией кипятка.
   Правда и Мара ее частенько выручала и деньгами, и по жизни.
   Старуха тяжело вздохнула - И что теперь? С кем попоешь? С кем погадаешь? К Фра-не ведь не подступишься! Она как монумент себе самой при жизни. И откуда только бе-рутся такие люди? Ведь сызмальства гордая и неприступная, со своим отношением к жиз-ни от всех отличным. Себя строго блюдет, и других не то что судит, а как-то на расстоя-нии держит, в свою жизнь редко кого впуская. Вот только Мара да Черчель у королевы фаворитами были. За что-то ведь она их любила и жалела? Тяжело ей тоже без Мары бу-дет - тягучие мысли ввели Степаниду в полудрему - толи явь, толи сон. Испуг по причине утраты подруги, растекавшийся по всей комнате, был не так резок, но прибавил старухе головной боли, а главное сеял предательскую панику, которая лезла из всех углов - как же жить дальше?
   Младший внук Федька проплыл мимо, как приведение, с закрытыми глазами, в сенцы, видать по нужде.
   Степанида встрепенулась, перекрестилась и потрюхала на негнущихся ногах за паца-ном.
   Сквозь маленькое закопченное оконце в сенях она увидела одинокую фигуру Брех-мана, бредущего по полю с низко опущенной головой.
   Старуха мгновенно выскочила из дома, глотнув холодного воздуха, лишилась дара речи. Пришлось бежать наперерез Ибрагимычу.
   Налетев на всей скорости на ничего непонимающего старика, чуть не уронив его, она прошипела - Ну что, Иван, когда хоронить-то будем?
   Брехман злобно сплюнул:
   - Ну что, кукла старая, спозаранку куролесить начала? Давай здесь тебя и закопаю, коль сама нарываешься!
   Степанида отступила - Ты, старый хрен, так не шути, а то и на тебя управа найдется! Я вспомогнуть хотела и долг новопреставленной отдать, а ты, дьявол косматый, не про-трезвел, что-ли! - шлепала она губами.
   Старик с удивлением посмотрел на старуху. Растрепанная, потная баба в вязаной коф-те и домашних чунях, за неимением голоса, сотрясала воздух красными кулачками. Мо-жет и вправду что-то приключилось!
   А кто новопреставленная? - Ибрагимыч придвинулся к Степаниде.
   Да, Ма-а-ра, пень ты трухлявый! - старуха где-то внутри организма нащупав пропав-ший голос, нараспев вытягивала его на поверхность.
   - Когда ж это она успела? - Брехман ничего не понимал.
   - Ну, Иван, ты какой-то, впрямь зверь в человечьем виде! У тебя ж в дому и престави-лась, сам же на носилках с Егорычем тащил!
   - Ну и ну, - Ибрагимыч аж присвистнул, - Тьфу на тебя, ополоумела совсем. Жива Марина, только головой приложилась, едрена корень! Ух, бабы, племя кукушечье, стадо свинячье, требуха козлиная! Это ж надо такое насочинять!
   Степанида сразу замерзла, просто вся и до последней клеточки.
   - Слушай, перепелка безголосая, - Брехман подобрел, глядя на заиндевевшую старуху, - Ты-то мне и нужна. Тут такие дела разворачиваются: у Черчеля юбилей! Семьдесят пять ему отныне. Так что, будь человеком, пособи, чем можешь, ну там провизией какой, а мо-жет бутылочка где-нибудь завалялась. Подарочек-то от себя мужику сделай, не жмись! Тащи все ко мне в дом. Я сейчас обернусь, только к Фране зайду, - старик, ухмыляясь, по-стучал по окаменевшей Степаниде, - Ну, чемпионка! На старт, внимание..., марш! Тебе начальную скорость-то придать, или сама справишься?
   Степанида, неуклюже развернувшись, послушно пошла домой, переваливаясь из сто-роны в сторону. Руки ее торчали из боков прямые и неживые, как две сухие ветки на ого-родном пугале.
   Брехману полегчало. Он повеселел, приосанился и прибавил шагу.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   22
  
  
   Ой, вы ветры, ветерочки,
   Полуденные часочки.
   Вы не дуйте, не бушуйте,
   Сине море не волнуйте.
   Сине море колыхливо,
   В море рыбушка пуглива...
   Ла - ля-ля, ля-ля, ля-ля.
  
   Я так одна бреду дорогой странной, по краю, между лесом и водой, как будто между счастьем и бедой. И там, и там меня не знают и только молча отмечают мое присутствие.
   Быть может, те деревья и те кусты, что подступили к озеру, волнуются и шелестят тре-вожно. А вдруг я здесь останусь? Ведь так привычно и покойно смотреть из года в год на воду, и отраженье собственной души. Зачем еще волненья? Зачем им лишний, ведь сму-щенье и суета, непониманье им незнакомы. Что теперь? И перемены - это очень страшно! И как все будет - очень важно, но кто научит, как себя вести?
   А мне уж все равно, что рядом. Сосредоточенность растет, и взгляд внезапно узнает ту девушку, с которой вся наша жизнь обрушилась тогда. Я вспомнила, что девушка - бе-да, что ведь она меня и обрекла на встречу с Гуном, на блужданья эти. Она за все теперь в ответе. И я спрошу ее.
   Как дико и неостроумно, среди покоя и цветов, и бликов счастья на воде, и тишины, поющей песни, затеять бой, и для чего? Я защищаюсь оттого, что я есть я!
   Мне не страшны ее высокая фигура, ее неуловимые черты. Ее лицо - медуза менялось каждый миг.
   То вдруг глаза внимательно посмотрят и растворятся в розовом желе, то рот возник-нет плотный и бесстрастный, и распадется на две половинки, спасаясь бегством по лицу, а я замечу и пойму, что это брови иль морщины на месте лба. И эти трещины-горбины так завораживают взгляд!
   А то вдруг скулы обнаружит, дыханьем устрашающим обдав. Но, отшатнувшись, всю себя окинет и ровный плоский лик предъявит мне. А я, как в белой полынье, ищу, за что бы зацепиться, к кому же все же обратиться?
   И трепет леса внутрь пролезает, и прячется во мне, не помещаясь. И я не я, смотрю, как, ухмыляясь, она следит за мной. Ведь чувство превосходства, силы - тупо. Что ей от-ветить? В самом деле, глупо стоять перед стеной с надеждой, что камень в состояньи по-нимать, сочувствовать и точно различать в твоем измученном тревогой теле хоть что-нибудь.
   Она играет мной, а мне неважно, что будет дальше. Я увлечена. Ведь ясность здесь исключена, а лишь догадка, как черты ее лица блуждает, отсрочку дав беседе нашей.
   Я не тороплюсь, хоть время шепчет мне: скорей, скорей пойми и убегай, пока ее сле-пая суть не обожгла, не заразила страхом, бессердечьем!
   Но любопытство все же побеждает: вдруг понимание сойдет, и я спрошу, что нужно мне.
   И точность слов, ей предъявив, вгляжусь в нее, ее разоружив.
   Она предстанет знаком древним, понятным мне. И этот тотем - все мое незнанье, и одиночество, и глупость, и терзанья. Он рассыпался на глазах.
   Все осветилось светом лунным, странным, меня догадка треплет за плечо.
   Еще секунду, краткое мгновенье, еще острее запах наслажденья....
   Все тело, как струна старинной лютни, готово к творчеству, готово...
   Боже! Меня трясет озноб, а лоб горит. И кто-то мне вдруг что-то говорит...
   И так цепляются за край обрыва, где ужасом блестит то место, в котором жизнь за-ключена. И эта связь все тает, тает, тает, а сон дрожит и явью разбавляет мой трепет, мой прорыв и мой восторг.
   В ладонях только капли от былого, они уже бессильны и покорны, и тают, исчезают, улетают, и голоса чужие проявляют, и память лишним грузом пополняют.
  
  
  
   23
  
  
   - Том, вставай! Вставай, родимая! - Бронин голос острым ножом уничтожал и лес, и озеро, полоснув по лицу девушки-медузы.
   Я открыла глаза. Броня разливала чай. Большая черная спина Брехмана, сидевшего за столом, перекрывала полкомнаты.
   - Ну это ж надо, как же мы все забыли, - журчал откуда-то голос невидимой бабки Мары.
   - Немудрено, сколько всего за это время приключилось! Не до праздников точно! - Броня опустилась на стул рядом с Ибрагимычем, Все поправимо, кроме смерти... Стол-то мы организуем, все как положено. Ты, Иван, не волнуйся. А вот спиртное - это про твою душу. Скинемся все, кто сколько может. Да много ли нам надо при двух инвалидах.
   - А воплощения? - Брехман откинулся на стуле, - Сколько они потребляют, никому не известно! - его черные, нечесаные кудри рассыпались по плечам.
   Пашка запрыгнул ко мне на кровать. Огромная рыжая морда повисла надо мной с не-мигающими зелеными глазами.
   Господи, да это ж тот самый кот из сна. И как ему только удается бродить из яви в сон, и обратно. Кот заурчал, как будто подтверждая мою догадку.
   - Это что ж такое получается! - я окончательно проснулась. Все существа на земле бродят туды-сюды? Вот это да! Значит, наши воплощения просто заблудились. И толи вышли из сна не вовремя, толи не ту дверь открыли. Вот и оказались у нас, а не у себя во Франции, как Бриджит. И Пашка сначала тоже все перепутал, а вот теперь все правильно делает! - я погладила кота по густой шелковистой шерсти.
   - Том, вставай скоренько, а то чай стынет! - Броня приметила мое полное пробужде-ние.
   - Ну что, Маринка, говори, где деньги лежат! Пора мне за провизией отправляться, да и Черчель небось проснулся!
   Маринин синяк показался из-за широкой спины Ибрагимыча:
   - Ты, Ванюшка, ступай-ка домой, к имениннику, а я тебе апосля кредит открою. А то пусти козла в огород...
   - Ну, бабки-ежки! - Брехман повернулся ко мне, - Помирать будут, а деньги из ручо-нок-то не выпустят. Скопидомки!
   Броня подошла к буфету.
   - Вот тебе за меня и за Марину, и не выступай! Сам то гол, как сокол, а с других тя-нешь! Всегда ты, Иван, добро чужими руками делать норовишь.
   Старик, как и не слышал. Перевесившись через спинку стула, он разговаривал исклю-чительно со мной:
   - Вот видишь, Тамарка, чем мужики катастрофически от баб отличаются. Бабам про-сто недоступно стремление души чистой, ничем не обремененной.
   - Вот, вот, не обремененной! - Броня придвинула ему две бумажки, - Ступай с богом. Мы тут чего-нибудь скумекаем.
   - Э-эх! - грузный Брехман нехотя поднялся.
   - Знаешь, Томка, не будь такой, как эти бабули. А то замуж никогда не выйдешь.
   Надев шапку, он добавил: - Ладно, девчонки, ждем всех на праздник!
   - А что за праздник? - спросила я после ухода Брехмана.
   - Да у Черчеля юбилей грянул! - прошамкала Марина и нервно подмигнула мне синя-ком. - Во, дела какие! А я тут завалилась не ко времени. Отхлебнув чаю, она продолжала - Я все равно к нему пойду! Вот ты, Томушка, меня и доведешь.
   - Бог с тобой! Куда тебе! Лежать тебе, да таблетки глотать надобно! - Броня намазы-вала мне булку маслом.
   - Нет, пойду! Я ж тут вся изведусь без вас, еще хуже будет! Осложнение какое-нибудь непоправимое получу на нервной почве, за вас переживая. - Мара привстала из-за стола - Ну вот, почти не шатает, разойдусь.
   Но, почувствовав что-то неладное в ушибленной голове, она молча отправилась к кровати и улеглась.
   - Ладно! Не сейчас в путь отправляться, а там дальше прикинем, что и как. - Броней уже завладели хозяйственные проблемы по устройству юбилея.
   Бабка Мара лежала прямая и бледная, видать из последних сил соображая, чем по-мочь мероприятию:
   - Ты, Томушка, сходила бы ко мне. Там у меня в сенцах, за ведром с водой, ящычек такой синенький есть. Возьми там палку колбасы, сыра, а еще там банки с этим, как его, ну с рыбой всякие. И тащи все к Брехману.
   Я послушно кивнула, влезая в валенки. Броня мне завязывала шарф. - Если у них там чего не ладно, ни во что не встревай, сразу беги сюда, - напутствовала она меня - на тебе деньги, за хлебом потом в лабаз сходи.
   - Слушай, Том! - Маринин голос утратил всякую силу и уверенность. - Ты вот что.... У меня там, в книжном шкапе, на третьей полке снизу, книжку найди. Она такая небольшая, серенькая. Я ее Черчелю подарю.
   - А как называется? - дожевывала я бутерброд.
   - Дуинские элегии, запомнишь?
   - А написал-то кто?
   - Райнер - Мария Рильке, - сказала бабка, как будто это были ее последние слова перед смертью.
   - Рильке? Она у тебя есть? Вот здорово! А можно я ее почитаю? Там стихи очень кра-сивые, нам Черчель их читал! - я захлебывалась от воспоминаний.
   - Потом у Чира возьмешь, а щас другими делами заниматься надо, - Броня подтал-кивала меня к двери. - И вот еще что! Если с привидениями встретишься, уходи от них под любым предлогом, поняла?
   Я кивнула. Мне было легко и радостно. После недельного сидения в дому наконец-то все вокруг засветилось и засверкало. И снег, и солнце, и все внутри. Я, приплясывая, вы-скочила за калитку.
   - Привет тебе! - крикнула я березке - Тра-ля, ля-ля, тра-ля, ля-ля!
   Броня стояла на коленях рядом с буфетом. Две нижние дверцы были открыты. Из глубин, известных только ей, она доставала банки и пакеты, сосредоточенно вчитываясь в наклейки - вот и весь наш НЗ.
   - А помнишь, Франя, когда Людвиг у меня сидел, я тебе про свой грех рассказать хотела? - Марина приподнялась на подушках.
   - Помню - Броня закрыла дверцы.
   - Послушай меня. Не могу я с этим в другой мир уходить. Покаяться мне надо.
   - Как хочешь, - Броня с трудом встала и обтерла передником лоб, только я тебе не бог и не судья. А в какие переделки люди попадают, нам с тобой известно. Ты, Мара, вы-говорись, да и забудь. Жизнь нам всем нелегкая отмерена была, плачь, не плачь, а как-то справились. Значит, правы оказались. На-ка, выпей таблетку, а то совсем с лица спала. А я пока отдышусь - она присела рядом.
   - Я, когда отсюда ушла, в детский дом попала. Ну, а через год война началась. Нас всех в Ярославскую область отправили, а там с другими детишками перемешали, из-под немцев эвакуированными. Ну и были там двое мальчонок- двойняшек из-под Киева, что-ли. Лешка да Ленька. И фамилия у них была Находка. Ну, хохлы в общем. Смешливые та-кие, вихрастые и конопатые. Вечно друг дружке рожи корчили. - Марина от волнения за-кашлялась. - Я то, как сама знаешь, росту не великого. Вот они меня, как ровню, и приня-ли. А я их года на три старше была. Вот они ко мне и привязались. А я не перечила. Токо-токо душой оттаивать начала. И не поверишь, Франя, что-то у каждого из них от Людвига проскальзовало. Толи словцо какое, толи брови насупленные, а главное - рубашки клетча-тые, точь-в-точь тех же цветов, которые потом до дыр истаскали. И хорошо, и плохо мне было с ними одновременно. Но какая-то тайная ниточка была, будто для чего-то важного мы с ними повстречались.
   А года через три мы уже взрослыми были. - С глубоким вздохом продолжала Мари-на - Мне почти пятнадцать стукнуло. Нам объявили, что малых обратно отправлять будут, а те, кто вырос и сиротой остался, пусть сам решает, толи здесь оставаться, толи в родные края двигать.
   Я сразу всем объявила, что никого у меня нету, сама понимаешь почему, а пацаны, те и впрямь сиротами были, ну и по общему соглашению мы остались жить-поживать. К бабке одной переселились, да в колхозе подрабатывать стали. Ну, словом, как братья с се-строй.
   - Мир вашему дому! - грянула с порога очень довольная жизнью Степанида.
   - Все, докладаю, мужиков наших отоварила, за вами пришла. Пособить чем?
   Марина с Броней посмотрели на нее, как на инопланетянку, онемев от неожиданно-сти. Мара даже глаза потерла, не понадеявшись на больную голову. Не дождавшись отве-та, Степанида храбро шагнула в комнату - Ну, чего заморозились? Чомбе, как огурчик, а Брехман как всегда. Тапереча слово за нами....
   Броня с космической скоростью соображала, толи турнуть Степаниду, толи оставить - ведь юбилей не отменяется. Марина, тем временем, пребывала в невесомости. Одно то, что она впервые в жизни решилась на этот разговор, необычайно облегчило ее душу, а за-чем его так скоропостижно прервали - она понять не могла. Одна надежда на Франьку, ее основательность и рассудительность.
   - Ну и чем отоварила? - Бронин выбор был в пользу последнего.
   Степанида нутром почувствовала, что не шуганут, вылезла из запорошенных валенок, приспустила платок. - А яичек притащала, да курей на жарку. Правда Брехман с Чиром почти хором пропели, что курей только Фране доверят. Ну а так вполне счастливы были. Они там картошки с морковкой наварили и чистота полная.
   - А Черчель то как? - Броня поставила кружку перед Степанидой.
   - Малость бледненький, а так вполне на мужчину тянет. Когда общий сбор трубим?
   - Сейчас Томка придет, а там и рассудим - отозвалась Броня.
   - Ну, как, Маруша? - Степанида впервые обратилась к товарке. - Может в аптеку сбе-гать надобно?
   - Знаешь, Валя, ты прости меня за все, не обижайся - Марина простонала с кровати.
   Тут уж Степанида окинула всех взглядом из космоса - Бабы! Чего тут у вас творит-ся?
   - Итоги жизни подводим, под полную жирную черту, стало быть! - Мара едва дыша-ла.
   - Может за Егорычем сгонять? - Степанида посмотрела на Броню.
   - Не-а, не поможет. Здесь другой рецепт нужон! - Марина ко всеобщему удивлению еще говорила. - Я, бабы, пожить хочу. Может первый раз в жизни. На всю катушку, что б не в прятки играть, а самой собой, побыть, о которой никто не ведает!
   Броня, глянув мельком на окаменевшую Степаниду, вдруг ни с того, ни с сего гаркну-ла в полный голос - Так вперед, бабоньки!
  
  
  
  
  
  
  
  
   24
  
  
   В избушке Черчеля было тихо. Людвиг, Бриджит и Терентий молча пили чай. О чем говорить-то?! Бриджит несколько раз пыталась взбодрить мужчин, но ничего не получа-лось. Оба замкнулись и, как жвачку, пережевывали свои мысли.
   Потерпев еще немного, Бриджит стала одеваться. Сложив аккуратненько наглажен-ные костюм и рубашку Черчеля, она невозмутимо глянула на воплощения, - Ну, что еще юбиляру нести?
   - Подождите, дитя мое, немножко. Я сейчас допью чай и с вами пойду. А то неудоб-но, право, как-то получается - Людвиг перевел вопросительный взгляд на Терентия.
   - А я вот все равно не понимаю! - парень почти кричал. - Что же нам делать? Как нам жить и сколько в этой дыре? Побирушками да подъедалами на всю округу слыть? Еще хо-рошо, если местное население в сумасшедшие определит, а если нет? Так и в тюрьму уго-дить в два счета можно. А не обратили ли вы, дорогие мои товарищи по несчастью, вни-мание на то, что мы совсем материализовались! По-первости и перемещались только уси-лием мысли, не мерзли, есть не хотели, пардон, по нужде не ходили. А что сейчас творит-ся? Я вас спрашиваю? Или я один такой? Дрыхните, как живые, чаи попиваете, как живые, а что же дальше нас ждет - глаз Терентия сверкал адовым огнем из-под приподнятой бро-ви.
   Рыжие усики тоже, видать, перевозбудились, коротко остриженные они торчали в разные стороны, придавая лицу Терентия и агрессию, и удивление, и какую-то детскую заносчивость.
   - Ну-с, господа хорошие, - Терентий не унимался, - Может, всем коллективом нало-жим на себя руки, да и дело с концом!
   - А вы уверены, дорогой мой, что мы способны умереть по собственной воле? Что у нас это получится? Мне почему-то кажется, что на наш уход из этой жизни от нас совсем не зависит. И, видимо, надо набраться нам всем мужества и терпения, чтобы это тепереш-нее существование все-таки провести с пользой, а может и с удовольствием.
   - Вот, вот, - вторила Людвигу Бриджит, мозги отключить надо. А то смотри сам на ко-го похож стал и других замучал! Мы с мсье Людвигом пойдем, а ты, пожалуйста, принеси что-нибудь, о чем Брехман просил. Сделай мне подарок на день рожденья!
   Терентий усовестился, - Хорошо... - буркнул он себе под нос.
   - Ну, что пан Людвиг, в путь? - Бриджит уже вся извелась, - Шапочку-то не забудьте!
  
   Яркий солнечный день, с легким морозцем, был улыбчив и радостен.
   - Это, видимо, в вашу честь погоды так разгулялись! - Людвиг взял девушку под руку. С удовольствием вдохнув морозного воздуха, он добавил, - Мне так кажется, что все у нас будет хорошо, и никаких проблем больше не возникнет.
   - Вашими бы устами..., - Бриджит с наслаждением подставляла лицо солнцу.
   - Но ведь Терентий опять в панику впадет и все испортит.
   - Не судите его строго. Он скоро пообвыкнется и все страхи его уйдут. Он, в сущно-сти, милый и добрый молодой человек, - Людвиг с интересом оглядывал окрестности, - Да, небогато здесь люди живут, судя по строениям.
   - И грязненько, - добавила Бриджит, - Вон сараи все развалились, и все серое какое-то. Неужто краски в этих краях не водится. Мы ведь тоже графьями не были, но дом свой ка-ждый год белили и окошки подновляли. И соседи наши такие же были. И, знаете-ли, все в цветах утопало. И на окнах цветы ставили, и перед домом цветники у каждого были, и на воротах венки вешали.
   - Вы правы, дитя мое. У нас тоже все чище и аккуратней выглядело. Что останавлива-ет этих людей все в порядок привести, не понимаю. А, знаете ли, дорогая моя, я давно хо-тел вас спросить, как я выгляжу? - Людвиг остановился и приосанился.
   Бриджит с удивлением посмотрела на старика, - Это в каком смысле?
   - Я ведь, наверно, сегодня пани Франю увижу, так вот хотелось бы, так сказать, бла-гоприятное впечатление произвести. Как на ваш женский взгляд?
   - А-а - пропела Бриджит, - В этом смысле. Ну, в общем, ничего,... Что ж вы мне раньше не сказали, я бы вам костюмчик-то почистила. Ну, а сейчас-то чего сделаешь?
   - Да неудобно, знаете ли, вас в день рождения о таком просить. Я и сам знаю, что слишком стар. Старость ведь утюгом не разгладишь! Но почему-то хочется соответство-вать наружностью своей тем ощущениям внутренним, которые бодрят меня и, так сказать, обнадеживают.
   - А вы, мсье Людвиг, не робейте! Дама сердца вашего тоже не девочка. Но будьте ос-торожны. По-моему, юбиляр наш тоже к ней неравнодушен, а ему только семьдесят пять, а не девяносто с хвостиком, - серьезно рассуждала Бриджит, - Мне-то всегда казалось, что после сорока лет такие мысли людям в голову не приходят, что влюбляться, извините, де-ло молодое.
   - А вот в этом вы категорически неправы! Очень жаль, что вам так мало прожить уда-лось!
   - Да уж! - тяжело вздохнула Бриджит, - Давайте не будем о грустном.
   Я издалека, увидела Бриджит и Людвига, бредущих по белому полю. Их маленькие темные фигурки были ясно видны.
   Сколько ж им нужно еще идти до Брехмана! Как им, наверно, грустно и страшно ока-заться у нас, на чужой земле, без родни и знакомых, без собственного дома! - сердце мое сжималось от жалости.
   Небо было чистым и высоким. Темные рытвины поля то поглощали, то отпускали на волю их маленькие силуэты.
   Что же с ними будет? Что же с нами будет? И где же Терентий Силыч? Видать, он со-всем потерял ко мне интерес. Толи Дашка Богданова его закрутила, толи воплощения ко мне не пускают...- мое хорошее настроение улетучивалось с каждой минутой. Мои мысли путались, расслаивались на тысячи очень важных и нужных слов, а потом, казалось, за-кручивались в клубок, помогая мне выдать осмысленно то самое главное, нужное мне.
   Буря мглою небо кроет,
   Вихри снежные крутя,
   То как зверь она завоет,
   То заплачет, как дитя... - почему-то возникло в моей настрадав-шейся голове. Я безумно устала.
   - Томка, привет! Ты чего здесь застряла? Ты уже поправилась? А уроки сделала? А гулять тебя отпускают? - Катюнин голос веселым колокольчиком звенел где-то неподале-ку.
   - Да что с тобой? - она толкнула меня в бок.
   - Привет, при-и-ве-вет...- мое внимание переключилось на необычную процессию, прямо какое-то бегство при пожаре. Впереди шла Броня, навьюченная сумками и пакета-ми, тяжело дыша и постоянно оглядываясь на идущих следом бабку Мару и Степаниду. Скорее всего, Степаниду, потому как второй старухи почти не было видно. Марина, ухва-тившись за малиновое Степанидино пальто, с ужасом глядела на весь бегущий, искрящий-ся мир вокруг нее, не находя с ним никакого соприкосновения.
   - Томка, помоги, едрена корень! - крикнула Броня, увидя меня.
   Мы, с Катюней, рванули с места. Я малость разгрузила бабушку, а Катюня подперла бабку Мару с другой стороны. Мы молча побрели дальше.
   Ничего не понимающая Катька, видать, лишилась дара речи. Ее шапочка с помпоном болталась на спине, а итак непослушные рыжие волосы, вырвавшись на волю, горели на зимнем солнце удивлением и предвкушением чего-то безумно интересного.
   Мне подумалось: Если бы сейчас в космосе были космонавты, то они бы точно при-метили ярко-оранжевую точку на голубой планете.
  
  
  
  
  
  
  
   25
  
  
   Черчель и Брехман чистили картошку с морковкой. Ибрагимыч, обнаружив друга в вполне сносном виде, пребывал в состоянии покоя и благости.
   - Слушай, Чир, ты мне тогда про дочку свою Серафиму, не дорассказал. Куда она де-валась-то?
   - А летом это было, начал Черчель, не глядя на приятеля, а лишь более сосредоточен-но вгрызаясь ножом в очередную морковку.
   - Она у меня крупная такая выросла, почти девушкой выглядела, да и сама про себя, наверно, знала, что хорошенькая. Да и мальчишки все время вокруг крутились. Так вот... На поле она была с другими ребятишками, чего-то там пололи. А когда передых у них был, как мне Людка Франина рассказывала, моя-то Симка почему-то не со всеми сидела, а по краю поля бродила, вдоль дороги цветочки собирала. А в это время цыгане целым ка-раваном проезжали. Как Людка говорит, телег десять, не меньше было и народу видимо-невидимо. И шуму от них столько образовалось! Бабы цветастые, ребятня их немытая ря-дом с телегами шли. А когда за последней повозкой пыль улеглась, Симки моей не было! - Черчель крошил чистую морковку в очистки, - И главное, никто и не всполошился, как загипнотизировало всех это чумное племя. Я к вечеру-то забеспокоился, куда девка моя запропастилась? На поле сбегал, а потом к Фране, там обо всем и узнал. В милицию мы с ней ходили, заявление писали. Да, сам понимаешь, проку мало! Где их сыщешь! Я дома все ее платьица, да кофточки, которые от матери ее остались, да сердобольные бабы на-несли, аккуратненько в сундук сложил, да, как крышкой гроба, крышкой сундука накрыл. На том моя семейная жисть и кончилась. Часто ко мне она потом во сне приходила, весе-лая такая, но почему- то, не с русыми, а с черными косами. И ничего мне не говорила. А я, когда просыпался, все думал, вспоминал, может она мне знак какой давала, но ничего мне сердце не говорило, не подсказывало. Чужая кровь - отрезанный ломоть! - Черчель впер-вые глянул на Ибрагимыча, - Вот так-то, Ванюшка, девулька моя и сгинула!
   Брехман только крякнул, - Ну, брат, ты даешь! А я-то ничего не о чем не ведал. Ты зачем же в себе такую боль носишь? Вот сердце свое и износил. Скрытный ты все-таки мужик какой-то! Сколько с тобой выпито было, а боль свою за столько сидений и не вы-пустил! А Франя, подруга твоя боевая, как всегда, гордыню свою в сторону не отодвину-ла, в дом не пустила!
   - Да что ты, Иван, в самом деле, на нее набеги делаешь. Ничего-то ты не знаешь! - Чир вонзил нож в столешницу. - Более душевного и мудрого человека я по жизни не встречал! Она-то, голубка, каждый день пребывания нашего на этой земле хороша была людской красотой, неброской и величественной. А вот ей соответствовать - это не ее за-дачка, а тех, кто рядом быть хочет. И что ты, Ванюшка, ревнуешь, что ли? Не прав ты, брат, совсем не прав. У нас с ней договор давнишний был - если я всерьез решусь с ней жить, значит, буду жить, а так шлендаться туды-сюды никому из нас не пристало. Эх! Ес-ли бы не Франюшка, я б давно наверно сгинул, бесславно и по слабости. Во, какие зака-выки! И не шуми ты попусту! Ей твои укусы, как слону дробина, а тебя, веришь ли, не ук-рашают.
   Брехман несказанно удивился - Да как баба мощнее мужика духом быть может! Ты уж совсем подкаблучником, извини, что в такой день тебе объявляю, стал. Правда, бабка моя - Фира, тоже крепким орешком была. Но теперь-то я думаю, что скорее напором да упрямством брала.
   Черчель грустно посмотрел на друга, - Да не о том я, Ваня! Вот ты говоришь, что я зря молчуном жизнь прожил. А вот и не зря. Я точно знаю, что словам меру знать надо! Ведь один брех на земле стоит! Ни на одну секунду тишина не наступает. Все люди разго-варивают, перенося свои проблемы, болячки, слабости на других. А если сюда еще вранье, брань, угрозы и телевизор присоединить, то какой-то ад кромешный получается. Теперь-то редкий человек тишину и уединение любит. Как будто от молчания своего он хуже становится, к людям хуже относится. И вообще недоумком выглядит. Разучаются люди самим себе интересным быть. Толи тщеславие их одолевает, толи гордыня, толи глупость. Ведь зацепился с кем-то языком и вроде знакомство завел, а затем таскаешь эту дружбу ни ему, ни себе не нужную, эту насильственную соединенность далекой тебе души, чертыха-ясь и озлобляясь. Вот книги - другое дело! Там и собеседники другие, да беседы тоже.
   Чир просветленно улыбнулся - А когда промеж людьми тяга и доверие возникает, тогда слова не нужны. И наслаждение другим меряется - тем волшебством близости и по-нимания, в котором душа купается....
   - Да, околдовала она тебя, ей богу! Чир, что ты несешь! Какое волшебство блаженст-ва, да еще с бабой, да столько лет! Ну, ты, блаженный прямо! Здорово она тебя. Чего ты в ней нашел, в этой колоде старой!
   - Дурак ты, Ванька! Тьфу на тебя.... Облить человека грязью труд небольшой! Да те-бе, видать, вообще не под силу любовь человеческая!
   - Ну, дожилися! - Брехман окропил округу слюной. Его красное потное лицо изобра-зило зверскую гримасу. Он чихнул с такой силой, что Черчель малость трухнул.
   - Ну это ж надо! - Ибрагимыч накрыл своей грузной тенью мелкого друга. - Я-то бал-бес, тебя за гения можно сказать держал, а тут такое! Любовь - морковь! - он со свистом запустил очищенной морковкой в дверь - Да уж тихорило хренов!!!
   Дверь приоткрылась, и из темноты на перевозбужденных стариков глянули четыре застывших глаза.
   Брехман не мог успокоиться. Он двинулся поднимать морковку: Два старых маразма-тика! Просто дети, познающие мир! Чир, да мы просто спятили! У людей есть рот, а во рту язык! Мы просто понуждены разговаривать. Так мир устроен, философ ты доморо-щенный. Как я в такую компанию затесался, сам не пойму!
   - Ваня, ты это серьезно? - Черчель привстал. Ибрагимыч картинно обернулся. Перед Чиром предстал растрепанный Брехман на фоне перепуганных Бриджит и Людвига.
   - Юбилей в разгаре.... - девушка посмотрела на Людвига, - Можно присоединиться? Она смело шагнула вперед, потянув за рукав спутника.
   - Доброе утро, панове.... - Людвиг боязливо оглянулся по сторонам. Сняв шляпу, он низко поклонился - Мир вашему дому! Примите, достовочтимый пан Черчель, наши по-здравления по случаю юбилея. Мы, видите ли, пришли заверить Вас в своем почтении и пожелать всех благ и хорошего праздника.
   Бриджит тем временем стряхивала с себя тулупчик бабки Мары.
   Увидев разоблаченную девушку, Черчель побледнел. Его шатнуло в сторону, и если бы не рядом стоявший стул, лежать ему на тщательно вымытом полу.
   - Ах, да! - Бриджит осенило. - Ты прости меня, старый. Я в твоем сундуке похозяйни-чала без спросу. Но ведь мы с тобой, чай, не чужие. Обиды быть не должно?
   Черчель захрипел. Тут уж Брехман рванул с места. Подхватив на руки друга, он уло-жил его на кровать. - На вот, ешь скорее! - Ибрагимыч протянул таблетку. - Видишь, моя правда главней. Давай-ка, я тебя прикрою, горе ты мое трепетное.
   - Отойди от меня, черт кудлатый! Без тебя оклемаюсь! - слабый, козлиный голосок Чира, как звон от разбитого стекла, убил все звуки в полутемной комнате.
   - Я тебя поздравляю, дед! - Бриджит склонилась над болящим, - Ты ведь не в обиде? - Она поправила воротничок белоснежной кофты. - Не бери в голову! Мне ведь тоже сего-дня день рождения. Считай, этот наряд от тебя мне подарок. Ну, ты как?
   Несчастный Чир потерял всякую ориентацию. Возникший в голове шум, сделал не-нужными все слова. Стены ожили и поплыли перед ним вместе с мебелью, линялыми за-навесками, да закопченными картинками. Он закрыл глаза.
   - Оставьте его, щас отойдет - Брехман снова вспомнил о роли командира- распоряди-теля - Ну, с чем пришли, кроме поздравлений - сказал он строго, блеснув недобрым взглядом.
   - Вы, пан, не шумите. Красавица наша юбиляру костюм принесла, а все остальное, о чем просили, вскорости Терентий доставит.
   - Ну, ну.... Ибрагимыч поутих. - Садитесь, гости дорогие, сейчас сообразим, что дальше делать.
   - А знаете что, давайте-ка я что-нибудь сготовлю по-французски. Вы такой кухни, стало быть, и не пробовали. Это мой привет юбиляру. Надо же грехи замаливать. - Брид-жит кокетливой походочкой удалилась на кухню.
   - Я предлагаю выпить, пока суд да дело. Скоро наши бабы подойдут, да этой фран-цузской штучке помогут. Эх, хороша все-таки, девка! - Брехман подмигнул успокоивше-муся Людвигу, - А морковкой закусим.
   - Ну, тогда, милый пан, за удивительного человека, юбиляра! - Маринино воплоще-ние с ужасом поглядело на три четверти наполненный стакан, от души придвинутый Ива-ном.
   - Угу, - Брехман оглянулся на Чира, - задремал видать, пущай пары выпустит. Бог в помощь этому чудаку, да и всем нам!
   Эта доза водки произвела неизгладимое впечатление на Людвига. Он распрямился, можно сказать прогнулся. Сутулые плечи, подрожав некоторое время, обнаружили осанку раздолбая парня.
   Ибрагимыч с ужасом наблюдал эту сцену, с полным ртом. Он ждал, когда же старик выдохнет, не говоря о закуске. Воплощение с выдохом блаженства и удали, откинулось на спинку стула, достав из кармана кружевной носовой платок и протерев им очки.
   Водка во рту Брехмана удалилась по только ей известным путям, - Тьфу ты, никакого удовольствия! - чертыхнулся он.
   - А вот и неправда ваша! - сказал профессор, глядя через свеженацепленные очки, - Напиток хоть и не качественный, но своего результата достиг: взбодрил и порадовал. Вы, пан, торопливы слишком. И, как бы вам сказать, смаку не чувствуете. Я тут невольно при вашей беседе с юбиляром присутствовал. Так смею вам доложить, я на стороне пана Чер-челя. Торопливая и болтливая жизнь силы истощает, вкус портит и голову мусорит, изви-ните, конечно.
   -Получи, фашист, гранату! - бодренько отозвался с кровати Чир, - Вот посиди-ка ты, балабол, да послушай, какие мысли через века просачиваются.
   - Во! Людишки мелкие! Откуда только силы берутся! Ничего, ничего, наше дело пра-вое, победа будет за нами! - не сдавался Брехман, - Спелись!
   - Присоединяйтесь к нам, дорогой вы мой, - Людвиг помахал Черчелю, - В такой ком-пании одно удовольствие пребывать. Сплошь люди состоявшиеся, я бы сказал - ориги-нальные.
   Чир трусцой добрался до стола, - Помереть спокойно не дадут!
   - Ты сначала юбилей переживи, а потом иди, куда хочешь! - Ибрагимыч придвинул стул, - Ладно, почти победили. Давайте, господа гусары, выпьем за небесное создание, на-ходящееся на кухне. Чудная девица! Везет тебе, Чир!
  
  
  
   26
  
  
   - По-мо-ги-те! Вашу мать! - гаркнула Степанида с такой мощью, что мы с Броней, от неожиданности сели в сугроб, во дворе у Брехмана. При этом Катюня залилась совершен-но невозможным смехом.
   Броня как-то странно посмотрела на меня, - Ничего себе начало юбилея...
   Я оглядела всю нашу процессию придирчивым взглядом. Бабушка, сидевшая на снегу и обвешанная, как новогодняя елка, сумками и пакетами, казалось, не поднимется нико-гда. Степанида, единственная, стоявшая на ногах, слегка подрагивала, готовясь к новому боевому кличу. Бабка Мара висела выжатой тряпочкой на воинственной товарке. Катюня, разве что не ползала на карачиках, стараясь не смотреть на нас. Каждая фраза, казалась ей еще более смешной, и она практически перешла на икоту.
   Степанида, набрав побольше воздуха, продолжала:
   - Лю-ди! Выручайте! Едрена во-о-шь!
   Катюня исчезла за углом дома.
   Мы все превратились в слух. Не дождавшись ответа, я начала откапывать Броню.
   - Том, ты лучше ступай за подмогой. Я уж тут как-нибудь сама разберусь. Или, зна-ешь что, тащите-ка вы лучше Мару в дом все вместе, а потом за мной приходите.
   Я огляделась в поисках Катюни. На бабку Степаниду надежды улетучивались на гла-зах, потому как ее голосовые усилия сделали свое дело, и она тихо оседала вместе с не-счастной Мариной.
   Я влетела в дом и, увидев трех мужиков, выдохнула - Спасайте!!!
   Брехман, первым выскочивший на мой призыв, мгновенно оценив обстановку, демон-стративно молча прошел мимо Брони в сугробе. Легко и играючи подхватил Марину на закорки и смачно сплюнул у дверей - Остальные пусть сами подползают!
   - Катька, Катя! Я, навьюченная сумками, искала взглядом подругу.
   Выскочившая на крики Бриджит, помогла Броне подняться. Она по-деловому отрях-нула бабушку со всех сторон и помогла взойти на крыльцо.
   Катюня, появившаяся из-за угла, хлопотала вокруг Степаниды.
   Людвиг открывал всей нашей компании двери и с поклоном здоровался:
   - День добрый, пани Франя.
   - День добрый, юная панночка.
   - День добрый, пани Валентина.
   - Ой! День добрый, еще одна юная панночка.
   Марину положили на кровать. Степанида, как привидение, добрела без посторонней помощи туда же и легла рядом.
   Катюня притормозила на пороге. Очень старый дядька, весь в черном, видать уничто-жил все смешинки своим устрашающим обликом.
   - Том! Ты где?
   - Иди сюда - я выглянула из кухни. - Ну, ты даешь! С тобой, как бабушка говорит, в разведку не пойдешь, то есть с твоим организмом смешливым.
   Катька вонзила невинный взгляд в потолок, как старые бабки на молитве в церкви.
   - Слушай, ты, артистка народная, у тебя какие планы - здесь останешься или домой пойдешь?
   - Ну, ты даешь! - Катюня аж захлебнулась - Такое зрелище пропустить! А этот дядь-ка кто? А эта девчонка чья?
   - Ты не кричи, пожалуйста. Я потом тебе все объясню. И слушай.... Ты лучше разде-вайся и, пока тут шум да гам, выполняй все распоряжения, а то вытурят в самый интерес-ный момент. Я-то их повадки уже изучила.
   И мы с Катюней затихорились.
   Броня, присев с помощью Бриджит и Людвига на стул, скинув платок, уставилась на Чира.
   - Да уж.... - только и сказала она.
   - Франюшка, ну ты как? Жива, старушка? - Черчель придвинулся к ней и прошептал:
   - А на фига нам этот юбилей, ты не знаешь?
   - Ванька выпендрился, как всегда - устало ответила Броня - ну, коль все случилось, я тебе желаю, а чего сам рассудишь. Главное будь здоров, а на остальное мозгов хватит.
   - Спасибо, Франь! А может он и прав. Чего нам прятаться. Я рад этому юбилею. От души рад. Знаешь, неуютно мне как-то было да и воплощения еще. Сил -то немного оста-лось. Сама понимаешь.
   Броня кивнула:
   - Все хорошо, Чир, не переживай. Гулять, так гулять!
   - Позвольте, пани Франя, присесть рядом с вами. Позвольте, я налью вам, чтоб выпить за здоровье юбиляра, - Людвиг склонился к Брониной руке.
   Чир замер.
   Броня не сопротивлялась.
   Брехман взирал на всех с тайной усмешкой.
   - Привет, Тома! - Бриджит на кухне одарила меня лучезарной улыбкой, - А это под-ружка твоя?
   - Ага, Катюня, Катерина! - я подтолкнула Катьку к француженке, - А это Бриджит, знакомьтесь!
   Катька с ужасом посмотрела на меня, - Уж не та ли Бриджит Бордо, о которой Дашка говорила?
   - Не Бордо, а Делиб, хотя для вас, наверно разница небольшая, а Катрин? - Бриджит была увлечена курями, - Помогать будете? Похоже на вас одна надежда, сами видели ста-рики в каком состоянии. Слава богу, меня старость миновала!
   От полного непонимания обстановки Катюня стала совсем ручной. Она выполняла все распоряжения Бриджит и только периодически поглядывала на меня призывным взгля-дом.
   - А вот и я! - белобрысая голова Терентия просуналась в кухню, - Как у вас вкусно пахнет!
   - Ой! Здравствуй Томочка! - мое воплощение было прекрасно, - А это кто? Познакомь нас сейчас же!
   - Это Катя, подруга моя школьная.
   Катюня не верила своим глазам, - И этот клетчатый парень, и француженка - все правда!
   - А я Терентий Силыч, Томушкино предыдущее воплощение. А вот Бриджит, она во-площение Черчеля - парень протянул руку Катюне.
   Та в ужасе отшатнулась.
   - Мы сейчас придем, минут через пять-десять, - объявила я присутствующим, вытал-кивая Катьку в сени.
   - Так они что же, покойники? - она чуть не села на ведро с водой.
   - Ну, вроде того. Только не бойся, пока от них ничего плохого не было. И не болтай никому ни о чем, а то тебя, как Дашку, дома запрут или в больницу на проверку отправят!
   Катюня потерла глаза, - Том, а ты-то настоящая? Может мне это все снится?
   - Не дрейфь, подруга! - я подергала ее за косички, - Это сначала только страшно, а по-том привыкнешь.
   - А этот старый, черный дядька, он кто?
   - А это Людвиг, я его сама в первый раз вижу. Похоже бабки Мары воплощение, точ-но не наше.
   - Ну и дела-а-а... - рыжая Катькина шевелюра горела вечерним солнцем в полутемных сенях.
   - А вообще-то можешь домой отправляться, коль так испугалась, - я придвинулась к подруге.
   - Надо подумать...- прошептал огненный шар.
  
  
  
   27
  
  
   Марина с трудом открыла глаза.
   - Где я? - только одна мысль пробилась к ее мозгу.
   Перед глазами были старые со щербинами доски, неприятного цвета затхлости и не-ухоженности. На одном из сучков, почти выпавшем из гнезда, она разглядела паука, ко-пошившегося над невидимой жертвой. Равномерный гул чьего-то присутствия оживил ее сознание. Цепляясь за отдельные звуки, она выкарабкивалась из черной ямы беспамятства на поверхность.
   - А вдруг я умерла? - вторая мысль, пришедшая в голову, совсем не напугала ее, - Это, наверно, их предбанник, место ожидания, из которого вытягивают всех на суд, а за-тем уж отправляют кого в рай, кого в ад. Не могли что ли краской какой-нибудь потолок покрасить! Жуткое зрелище! Придет сюда праведник какой-нибудь, да и до рая не дотя-нет, умрет здесь со страху. А мне почему-то не страшно, даже спокойно как-то.
   Вот и все, Марушка! Твои дела закончены... Жаль, конечно, что с Франей договорить не дали. Ну и пущай. Она-то, голубка, все равно обо мне плохо не скажет, а остальные...
   Марина почувствовала рядом чье-то дыхание. Переведя взгляд с потолка в сторону, она обнаружила рядом с собой Степаниду тихую и бледную.
   - О, господи, и она что-ли концы отдала? Вот тебе и преданная товарка, просто на все времена. Эх, Валюха, дуреха ты добрая, видать опять у тебя ноги вперед головы оказа-лись. Что же ты с собой сотворила! Она-то уж точно в рай попадет. За что ее в ад совать? Безобидная душа... Любопытная правда, да глупая. Так это от рождения с каждым при-ключиться может. А ведь, если рассудить по совести, то спасительница она моя. Как бы я поднялась тогда, без нее, после возвращения! - Марина с тяжелым вздохом перевернулась на бок и стала сосредоточенно вглядываться в лицо усопшей подруги: - А помнишь, Валь, как мы с тобой пасьянсы раскладывали, да гадали. Я тебе чего только тогда не брехала, а ты, чистая душа, всему верила. Вот умора. А как песни мы с тобой голосили, под малино-вую наливочку. И как легче нам обеим становилась...
   Степанида почувствовала что-то неладное. Редкие ресницы задрожали, подчиняясь только одному вопросу - что она увидит, когда откроет глаза? Боязно, но интересно. На-бравшись смелости, Степанида прозрела. Бледное лицо, с впалым беззубым ртом, с щека-ми, покрытыми крест-накрест морщинами, но с ясными, внимательными глазами, какими-то просветленными и улыбчивыми, возникло перед ней.
   - Все хорошо, Валюшка, я с тобой, - дружелюбно подмигнула Марина, - Ты только, мать, не пугайся. Мы, стало быть, отошли тихо и не больно в мир иной, а сейчас в сенях у бога прибываем. Наверно разлучат нас скоро. Ты в рай, а я, конечно в ад отправлюсь. Дай-ка я тебя поцелую на прощанье, милая ты моя! Ты мой самый главный и верный друг. Прости меня, что никогда тебе об этом не говорила, даже намека не давала, можно сказать у ноги держала. А вот только сейчас сообразила, кто из нас главным будет...
   Степанида с трудом разбирала слова подруги, но то, что она умерла, поняла сразу. Марина продолжала священнодействие прямо перед ее глазами. От невозможности поше-велиться, ужасной новости и какого-то неземного голоса подруги, и даже не голоса, а ка-ких-то неведомых ей слов, которыми все осыпала и осыпала ее Мара, организм Степани-ды ответил только одним - крупные обильные слезы потекли из глаз. Ей было хорошо и покойно, как утром в больнице, которую она ни с того, ни с сего вспомнила. Там каждое утро приходила приветливая девушка Варварушка и нежно и ласково давала лекарство и градусник.
   - Все хорошо, милая моя, все хорошо! - обильные Степанидины слезы подняли внут-ри Марины такую волну нежности и трепета, что она казалось таяла на глазах. Все то за-мечательное, что ей удалось испытать в жизни и все то, что так из нее источалось сейчас, соединилось. Это было счастье. Эта невесомость и легкость, эта пронизывающая весь ор-ганизм благость, эта главенствующая над всем любовь. И как же я раньше не понимала, что в мир входила и из него сейчас ушла не по чьему-то велению и не как штучный товар, а как отдельная клеточка большого организма. Почему мне это знание не было дадено при жизни? - Марина перевернулась на спину, - Зачем от нас скрывали такое? Ведь все бы было по-иному. Тогда бы все понимали, что если гадишь другому, то прежде гадишь себе. И у кого бы на кого рука поднялась? Вон оно что!
   Мара лежала с широко раскрытыми глазами, как будто именно через них все понима-ние мироустройства и доходило до ее сознания.
   Рыжая мохнатая морда перекрыла все обозримое пространство. Кот был прекрасен. Огромные бездонные глазищи смотрели на Мару сочувственно и понимающе. И она, как под гипнозом, ниспосланным ей неизвестно кем, проникала в эти глубины другого суще-ства, отправляясь в межпланетное путешествие понимания и открытий.
   Степанида тем временем думала о своем, - И почему все боятся смерти. Это не страшно и не больно. И главное все понятно: вот Франя сидит рядом с Людвигом, вот Чомбе что-то им говорит, а вон и Брехман дверь подпирает. Сейчас про нас с Марушкой что-нибудь скажут. Какие мы были хорошие и нужные. И как теперь все они осиротели. Вон уж стаканы поднимают, наверно за наш упокой! Странные люди, нет чтоб с нами по-ласковей при жизни быть. А таперяча-то чего?
   - Ну-с, дорогой пан Черчель, еще раз вас с юбилеем! - Чир, Броня и Людвиг чокну-лись. Ибрагимыч изнывал поодаль.
   Такой поворот событий заставил Степаниду подняться и почти спросить: в чем дело? Но ее прервал Брехман, найдя, наконец, того, на ком можно сорвать злобу, - Ну и что, куклы, оклемались? Эх, бабье безродное, вы зачем сюда притащились? Чужие койки мять, или по-хозяйству помогать?
   Степанида растолкала Марину, предварительно скинув Пашку на пол, - Ты мне чего до этого говорила, а???
   Мара окинула округу безразличным взглядом:
   - Живые, стало быть! Знать отсрочку нам для чего-то дали. Может для исправления...
   Она по-деловому расчесала волосы гребем, всегда находившимся на затылке, и наки-нула на плечи платок.
  
  
  
  
   28
  
  
   Терентий вошел в комнату. Выдохнув на пороге и приободрившись, он сказал сам се-бе: Вперед, дорогой, все будет хорошо!
   Наткнувшись на Брехмана, вспомнив о его литературных привязанностях, он грянул с порога:
   Год за годом все тоже -
   Обезьяна толпу потешает
   В маске обезьяны.
  
   Ибрагимыч, не глядя на вошедшего, парировал:
  
   С неба своих вершин
   Одни лишь речные ивы
   Еще проливают дождь.
  
   - Здрасьте, честной компании, - Терентий тщательно обтер ноги о тряпку.
   - Не робей, сынок, заходи! Вот ты-то мне и нужен! Люблю с молодыми общаться. В них хоть какое-то движение ума наблюдается, не то, что это старье, -
  Ибрагимыч похлопал парня по спине.
   - Докладываю: все в доме обследовано. Что нам к случаю подходило, сдано на кухню, - Терентий приложил руку к пустой голове.
   - Ну, молодец, хлопец! - Брехман оживился, - Давай разбавим это стойло молодым ржанием.
   - Ага, - неуверенно ответил молодой человек.
   - Так, господа пенсионеры, давайте организовываться, то есть будем людьми. Сперва накроем стол, оденем именниника, а затем уж предадимся процессу! - рявкнул Брехман над ухом Брони.
   - Как скажешь...- бабушка, казалось, впервые в жизни согласилась с ним.
   - Ну вот, давно бы так! Полюбовно, оно ведь гораздо лучше, - Ибрагимыч помог ей подняться, - А вы, птички на кровати, давно утро, щебетать пора!
   - Тома, - я услышала голос Марины, - Давай сюда мой подарок.
   Перед нами стоял Чир в отглаженном костюме и в белой рубашке.
   Я держала книгу, а бабка Мара, поцеловав Черчеля три раза, перекрестив его, сказала:
   - Вот это тебе, для души твоей напиток.
   Чир, признав книжку, не ерепенился под лобызаниями старухи, а только причитал, - Спасибо, ублажила! Ох, как ублажила, спасибо тебе!
   Тут Степанида, что назвается на глазах у изумленной публики, рванула из комнаты, только ее и видели.
   - Ну, артистка, то в покойницы записывается, то рекорды ставит, тьфу, - Брехман по-смотрел на себя в осколок зеркала, висевшего на стене, - Ну и образина!
   - Братцы, постриг бы меня кто-нибудь, а то зверюшка какая-то! - он с мольбой по-смотрел на всех.
   После некоторого молчания, Терентий, не терпевший пауз, сказал:
   - Я бы мог попробовать! Рука у меня твердая и верная, но, честно скажу, таким делом я никогда в жизни не занимался.
   - Стриги, студент! Будь, что будет. Пошли в сенцы, чтоб не мешали.
   Усадив Чира на стул посреди комнаты, в ослепительном виде, Броня и Людвиг приня-лись накрывать на стол. Тут же обнаружилось, что в скудном Брехмановском хозяйстве тарелок было только три, стаканов только два, четыре оловянных ложки и две вилки с зубьями в растопырку.
   Бабка Мара оказалась сообразительней всех:
   - Том, сходи ко мне, я самая ближняя, возьми там, что нужно. У меня на две свадьбы хватит.
   Мы с Катюней двинулись в соседний дом.
   Профессор по бабочкам был галантен и предупредителен. Он почти вальсировал во-круг неповоротливой дородной Брони, пытаясь встретиться с ней взглядом, и эдак к слу-чаю подпустить какой-нибудь комплимент.
   Черчель, сидящий на стуле, и Марина, полулежащая на кровати, как загипнотизиро-ванные смотрели на них.
   - Досточтимая пани Франя, не беспокойтесь, с этого конца я скатерть сам поправлю. Вы только сориентируйте меня в столовых приборах, как здесь принято? Да, присядьте, пожалуйста, отдохните, после трудов таких. А салфетки у пана Брехмана имеются, как вы полагаете? А приборы для специй? И, знаете ли, что, наверно, еще будет к случаю - у нас в Лодзи было принято по праздникам свечи зажигать и на стол в каких-нибудь красивых подсвечниках ставить. А еще, дочери мои украшали их ленточками, да какими-нибудь су-хими цветами или веточками с плодами шиповника или рябины. Я думаю, что в этот за-мечательный день это будет уместно.
   Броня краснела на глазах, толи от внутреннего неуютства, толи и вправду еще не отошла от трудов праведных.
   - И хорошо бы шампанское где-нибудь раздобыть, очень бы к месту было! - не уни-мался Людвиг.
   При этих словах Чир с ужасом посмотрел на Мару, а та в ответ нервно подмигнула ему лиловым глазом.
   - Без шампанского нам просто смерть! - сообщила Бриджит с порога, - я готовлю пу-лярку в шампанском. Понятно, что мне много чего не хватает, но с этой бедой я как-нибудь справлюсь, ну а напиток водой не заменишь! Думайте, думайте, и как можно ско-рей! - она исчезла, как и не было.
   Черчель не знал на кого смотреть.
   - Щас Брехмана отправим в магазин, пусть в долг до завтра возьмет, я потом распла-чусь! Лидка, продавщица, под мою гарантию выдаст! - Марина опять подмигнула демо-рализованному юбиляру.
   - А она нас не потравит? - как пономарь продолжала вещать Мара, - заморская еда на неприученные желудки боком обойтись может!
   - Не согласен, категорически не согласен! - Людвиг присел на стул, - я, знаете ли, пол-света объездил, а никогда никаких неприятностей не испытывал, если, конечно, продукт качественный, и повар грамотный. Вы даже себе представить не можете, чего я только не пробовал: и лягушек, и червяков, и пауков, и ящериц, не говоря уж о собаках и кошках.
   Черчель не верил своим ушам - Пауков?
   - Да, да, в Непале дело было. Очень даже вкусно оказалось, на удивление.
   - Лягушек-то мы сами с голодухи варили, но чтоб тараканов! - Именинника передер-нуло.
   - У кого тараканы завелись?- накрыл всех громоподобный голос Брехмана.
   То, что они увидели, потрясло даже профессора.
   На фоне сияющего от гордости Терентия, Ибрагимыча не обнаружилось. На них смотрел абрек с почти бритой головой и кавказской бородой, при этом голые уши горели алым цветом и двигались в перпендикулярном к голове направлении. Брехман с удоволь-ствием провел по гладкой голове и как-то радостно, по-детски сказал,- Братцы, а жить-то, как легче стало!
   Броня, придя в себя от этого явления народу, вымолвила, - Знаешь, Вань, я все думала, когда ж в тебе твой батька проглянет, вот и дождалась. Джигит во плоти! Можно, наверно, надеяться, что и характер на поправку пойдет. А?
   Бабку Мару разобрал нервный смех:
   - Ради этого зрелища стоит жить. Я чую, что со Степанидой будет! Кудри-то куда складировали?
   - А я в угол смел, а что не так сделал?- гордый парень вопросительно посмотрел на всех.
   - А в правый или в левый? - не унималась Марина.
   - Простите, а что, есть какая-то разница? - присоединился профессор.
   Ничего не понимающий Черчель заерзал на стуле.
   - Это как с левой или правой ноги вставать, только наоборот, - тут же, давясь от смеха, сочиняла Мара.
   Терентий исчез в сенях.
   Через минуту он сообщил - Вообще-то в правом, но я в левый быстренько перемес-тил.
   - А ты куда лицом стоял?- все, поняв, подключилась Броня, - К входной двери?
   Парень побледнел.
   - На каждого мудреца довольно простоты... Ладно, Мара, уймись, а то осложнение на голову получишь! - отрезала Броня.
   - Ишь, разрезвились, - заступился за Терентия Брехман, - Чего с них взять, если про-стая стрижка такой фурор вызвала. Не туда вы, господа, попали, а главное, не на тех, кто мог вам про жизнь сквозь столетия поведать. Богадельня - вот вы куда приземлились. Может в Африку рванете? И я, пожалуй, к вам присоединюсь!
   - Да нас, вроде, и не спрашивали - меня точно! - всерьез ответил парень.
   При этих словах бабка Мара зашлась от очередного приступа смеха.
   Дверь в комнату распахнулась и появилась сияющая Степанида. Она нежно прижима-ла что-то к груди, - Вот это тебе, стало быть, от меня, с юбилеем! - старуха протянула зе-леную бутылку Черчелю. Ты не представляешь, почти полгода ее пасла. Зятьку моему друг моряк привез, когда у нас проездом был. А я ее все время в разных местах прятала, чтоб мой-то оболтус про нее забыл. Ведь как чувствовала, что труды не напрасны!
   - Спасибо, Валя! - Чир принял дар.
   - Ну, что принесли?- раскрасневшаяся Бриджит подлетела к старику, - Боже мой, так это перно! Чудеса, да и только.
   - Ты брат, что хочешь про меня думай, а этот подарок я у тебя конфискую. У Бриджит сегодня день рождения и эта бутылка по-праву ее. Ну, будь здорова, дочка! - Ибрагимыч поцеловал девушку в лоб.
   - Это вполне справедливо! - профессор приложился к ручке Бриджит, - Вы редкий че-ловек, дитя мое! Ваш сказочник был совершенно прав, и я вам это через столько лет под-тверждаю.
   Тем временем Степанида ходила вокруг Брехмана с широко открытым ртом, прижи-мая руки к груди, - Кто это? Уж, не про мою ли душу приведение явилось?
   - Про твою, про твою! Аль не узнала совесть свою ужасную? - Брехман наступал на бедную старуху, - Вот какое нутро, такое и воплощение!
   Степанида сиганула к Маре на кровать, и как маленькая девчонка, спряталась за ее спину.
   Марина смеяться уж боле не могла. Она беззвучно дрожала всем телом, обливаясь слезами.
   - За перно, конечно, всем мерси. Ну а шампанское-то где? Ведь все пропадет!- не унималась Бриджит.
   - Слушай, Мара, Брехмана в магазине не признают, а значит и шампанское не выда-дут. Кого посылать будем?- Броня посмотрела на подругу.
   Марина нащупала за спиной Степаниду, - Ну что, Валюшка, знать судьба твоя такая! Бежать тебе в лабаз, стало быть, больше послать некого. Ты одна у нас такая - незамени-мая.
   - А ты, лысый черт, отстань от бедной женщины. А то она сейчас в окно сиганет с пе-репугу. Отойди в сторонку. Ведь за тебя работает! - угрожающе сверкнула лиловым гла-зом Марина.
   Брехман подчинился.
  
  
  
   29
  
  
   Мы с Катюней сидели на Марининой кухне.
   Пересчитав всех гостей и именинников, мы полезли в бабкины закрома.
   - Богато живет! - Катюня увидела сервиз с розовыми цветочками и зелеными листоч-ками.
   - Ну что, отошла от перепугу? - я складывала тарелки в матерчатую сумку.
   - Смелая ты, Томка! Если б со мной такое приключилось, я бы сразу умерла. А ты вроде и не боишься!
   - Да я, во-первых, про Терентия сначала думала, что он сон, сама знаешь, тридцать девять температура у меня была. А потом, когда Чир о своем сообщил, я подумала, что вдвоем не страшно. А потом у меня ведь Броня, сама знаешь, она хоть с кем хочешь рас-правится. Я так думаю, что жизнь все сказки переплюнет. Просто мы мало еще живем.
   - Ну а старики? - Катюня смотрела на меня, как на предсказательницу.
   - Так они почти безвылазно у нас, в Крестах сидели, ничего не видели, нигде не были. Вон Людвиг как от наших отличается и ничему не удивляется. Он, между прочим, про-фессор по бабочкам и насекомым всяким. Наверно, весь мир объездил, пока их ловил.
   - А что же дальше будет? - Катюня наклонилась ко мне, - они что же тут навечно по-селятся?
   - Кто ж про это знает.... Я сама про это иногда думаю. И так мне их жалко становит-ся, просто плакать хочется.
   - Ты представляешь! - Катюня оживилась. - Дашка-то моя в покойника втюрилась! Какой кошмар! С этим надо что-то делать!
   - Ты, Кать, ни-ни, просто никому. А то революцию какую-нибудь по болтливости устроишь. Может, они сами исчезнут куда-нибудь!
   - А если не исчезнут? - зашептала Катька, - Так от них да от нас полупокойники ро-ждаться будут! Ведь Дашку, если она себе в голову что-нибудь возьмет, не уговоришь. Ты представляешь, что будет!
   - Да ничего не будет! Пришлют из Москвы или из-за границы докторов, академиков и все сделают как надо. Кто ж полупокойникам распространяться даст.
   - Ты это точно знаешь?
   - Да что ты раскудахталась, как курица. Все будет хорошо! - откуда у меня взялась эта уверенность, я и сама не знала.
   - Они такие интересные и необычные, с ними так здорово разговаривать. У нас таких не сыщешь! А может, они скоро оживут? - Я с удивлением уставилась на подругу. - Да-да, оживут и будут нормальными людьми. Точно, вспомнила!
   - Что? - Катерина не дышала.
   - А то, что сначала-то Терентий из ничего возникал и в никуда утекал. А вон сейчас они пьют, едят, по дороге ходят, чтоб из дома в дом попасть. Так что считай, что они уже не покойники! - с чувством большого удовлетворения выдохнула я.
   - Слушай, Том, вот так, наверное, и сказки сочиняют! А иначе, откуда им взяться? Понимаешь, у некоторых людей в жизни чудеса случаются и они, чтоб их придурками не называли, пишут сказки или фантастику какую-нибудь. Ведь помнишь, нам Наталья Ива-новна на уроке говорила, что кто, не помню, - гений, что он предвидел события. Так враки все это. На самом-то деле случилась с этим гением история в жизни. Ну и результат - ли-бо рассказ какой-нибудь фантастический, либо открытие какое-нибудь.
   - По-хо-же - я полезла за ложками.
   - Ну и ну! - так мы с тобой писательницами наверно будем, деваться нам больше не-куда.- Рыжая шевелюра стала дыбом. - Мне это все даже очень нравится.
   - Размечталась! Забыла, к кому воплощение пришло! Значит, быть мне романистом, а тебе юмористом. Здорово у тебя народ смешить получается!
   - Ты, Томка, давай учись хорошенько, а то у тебя по русскому то тройки, то четверки. Для писательницы полный завал. Ну, а я на физкультуру с музыкой нажимать буду.
   - Это почему? Раз, два, пять, десять - я пересчитывала вилки.
   - Юмористам надо частушки уметь петь хорошо, да и танцевать - Катька удивилась, - как такого не понимать?
   - Ладно, пошли, а то без нас все начнется!
   Катюня приплясывала впереди меня с двумя сумками посуды.
   - Тише, ты, грохнешься! - я с ужасом наблюдала за ней.
   - Ни-че-го со мной не бу-у-дет! - задорный Катюнин голос перекатами путешествовал по дворам. - Я буду ар-ти-ст- кой! - не унималась она, - На-а-род-но-ой!
   Солнце отражалось в тонкой ледяной корке, покрывавшей обочину узкой, утоптанной дорожки, ведущей к калитке, бликуя оранжевыми блестками, перемещавшимися вместе с маленькой фигуркой.
   - А я буду пи-са-тель-ни-цей-ей!! - я припустила за ней, - и напишу роман - Встре-тимся вче-ра-а-а-а-!!! Тра-ля-ля-ля! И-и-и все, все его про-ч-ту-у-ут!
   - Конечно! - бесилась впереди Катюня - и по этому роману снимут кино, мно-го-се-рий-ное. Ха-ха!
   - А ты сыграешь главную ро-о-о-ль! Ура! - Я чуть не упала на повороте.
   - И будем жить в Мо-о-о-о-скве!!! - завопили мы хором уже под окнами Брехмана.
   - Девки, что случилось-то? - бабка Степанида смотрела на нас, как зачарованная.
   - А мы теперь все знаем, что с нами будет! - раскрасневшаяся Катька размахивала из стороны в сторону шапочкой с помпоном, висевшей, как всегда на спине.
   - Ну, ну, ягодки мои несмышленые! Пущай господь вас не покинет, а главное от глу-постей убережет! - бабка посмотрела в небо и прищурилась от ярких лучей, - Сердечные вы мои, пошли в дом.
   Мы почетным караулом окружили Степаниду и предстали перед компанией в полном составе.
   - Ну, девочки, вас за смертью посылать! - Броня тяжело поднялась - давайте ско-ренько расставляйте посуду! Вечер на дворе, а мы все еще воду в ступе толчем.
   - Не волнуйтесь, пани Франя. Ведь дело за малым осталось - сесть всем вокруг стола и, так сказать, приступить к трапезе - профессор придвинул бабушке стул.
   - Валентина Степановна, несите же скорей шампанское Бриджит, а то она скоро взо-рвется. - Терентий подталкивал старуху с бутылкой к кухне.
   - Ну, слава богу! Свершилось! Пулярка, можно сказать, на глазах пропадает. Все ведь неправильно делаю! Она глянула на Терентия обезумевшим взглядом - открывай же ско-рей шампанское.
   Мы с Катюней, как зачарованные, стояли на пороге.
   - Так, Катрин, - вот тебе три яйца, отделяй желтки от белков. А ты, Тома, - она взяла меня за руку - помешивай все в этой сковородке.
   - Терентий, ну что же ты?
   - Не получается, дорогая моя.
   - Ну что, дети мои, ароматы у вас божественные, чего ж не подаем? - Брехман опять перепугал всех.
   - Да вот штучка эта оторвалась - парень повертел перед носом Ибрагимыча куском проволоки.
   - Мюзле это... - Бриджит недоумевала.
   - Да, в гусарах ты явно не служил. Эхма! - Брехман стукнул по дну бутылки - куда лить то, Бриджидушка?
   - На пулярку, естественно! - девушка была готова убивать всех подряд.
   Курица зашипела неземным ароматом.
   - Ну, хоть что-то по программе, амбре в самый раз, а теперь всех гусаров прошу уда-литься, а то я все перепутаю. Скоро все будет готово. Жаль, конечно, что шпината, кор-нишонов и шампиньонов нет. Но не беда! Те чувства, которые меня переполняют, я ду-маю, сделают свое дело, а, девочки?
   - День удался! - сказала очень по-взрослому Катюня.
   Я обняла Бриджит.
   - Теперь раскладываем и поливаем. Будь, что будет. - Шеф-повар снял передник. - Чтоб нам всегда так жить, дорогие мои.
   За столом воцарилась тишина. Так часто бывает, когда люди долго готовятся к че-му-нибудь или долго ждут какого-нибудь события, наступает пауза, и всем кажется, что в ожидании уже все было оговорено, что прошел тот счастливый пик всеобщего единения. Надо как-нибудь начать. А как, чтобы соответствовать в полной мере тому настрою, кото-рый ведь совсем недавно жил здесь, блуждал меж людьми, выказывал каждому свое вни-мание хорошей шуткой, либо просто легким прикосновением. И все главное уже сказано, и все знаки внимания уже розданы, и все роли распределены.
   Нас с Катюней усадили по обе стороны от юбиляра. Напротив Чира сидела Бриджит в окружении Терентия и профессора. По началу нам было их плохо видно. Ароматный пар, шедший от пулярок, растворял, даже расщеплял, их тела и лица на отдельные цвето-вые пятна, которые плавно перемещались по нерезкому экрану.
   - Позвольте мне! - Бриджит с бутылкой перно, открытой Брехманом, встала, улыб-нувшись всем сразу. - Господа, я, конечно, не знаю, что вы про все это думаете, и не знаю, какие мысли вас посещают по поводу нашего нашествия. Но одно могу вам сказать - наша компания угрозы вам никакой не несет, более того, мы восхищены вами, такими доброже-лательными и снисходительными к нашему, не совсем понятному, положению. А для то-го, чтобы смыть все сомнения, я предлагаю распить этот напиток! - она потрясла бутыл-кой в воздухе - чего нам делить-то!
   Сияющий Терентий обошел весь стол. Последние несколько капель он вылил себе в рюмку, видать, вспомнив специфический вкус анисовки.
   Нам с Катюней тоже перепало по полрюмочки, и казалось, этого никто не заметил.
   - Водой не забудьте запить! - перепуганная Бриджит унеслась на кухню за чайником.
   Мне почти нечего добавить к сказанному.... -Людвиг, высокий и прямой, был сму-щен:
   - За вас и за нас, коль так случилось!
   Все выпили. Я и Катька, переглянувшись, пригубили заморского зелья.
   Степанида раскладывала пулярку. Характерный запах Брехмановской обители пал смертью храбрых. Воздух казалось, сбросил старые, рваные одежды и облачился во все новое.
   Когда все дружно выдохнули, Пашка, сидевший на кровати, издал низкий протяжный звук. Видать, напоминая о своем присутствии и о том, что невероятные запахи, слоями восходившие к потолку, он одобряет и знает в них толк.
   Марина с опаской разрезала курицу, в соседстве с которой она обнаружила и морков-ку, и лук, и жареные соленые грибы, и несколько бусинок моченой брусники.
   Черчель порозовел. Его маленькие умные глазки лукаво блеснули - Франь, что ска-жешь?
   - Вкусно и даже очень....- бабушка невозмутимо сидела между Брехманом и Степани-дой.
   Черчель откашлялся:
   - Наблюдаю я, что вы в тишине, да в благости пребываете, что наше противостояние, понимают все, никому не нужно. А потому, по праву, так сказать, короля бала, позвольте вам зачитать некоторое, скажем послание, из века двадцатого, только самого его начала -
   ... Да, смерть нам сначала трудна.
   Свыкнутся надо со многим, пока постепенно
   Чувствовать вечность начнешь. Ошибаются, впрочем, живые,
   Слишком отчетливо смерть отличая от жизни.
   Ангелы, слышал я, часто не знают и вовсе,
   Где живые, где мертвые. Вечный поток омывает
   Оба царства, и всех он влечет за собою,
   Там и тут заглушая любые звучанья....
  
   - Да ну тебя, Чир! - Брехман перебил юбиляра на последнем слове - все ты к могиле гнешься! Успокойся! Щас не время. Давайте лучше возрадуемся необычайной череде сов-падений. Терентий, обслужи публику! Так вот, во-первых, это, конечно, наши необычные гости, так сказать, трое хороших людей, а ведь могли и разбойников прислать! Во-вторых, это то, что мы не умерли с перепугу, хотя некоторые были на грани. Ха! - Брехман окинул всех старушек покровительственным взглядом. - И, наконец, третье - это два дня рожде-ния и один юбилей! Вы даже не понимаете, как все счастливо совпало! Так чего же мы дурачка валяем? Выбросьте все из головы и предайтесь мыслям радостным и сделайте праздник достойным! Вперед, ребята!
   Терентий захлопал в ладоши.
   Бабка Мара, откушав пулярки, внутренне успокоилась. Перно, видать, благотворно подействовало на ее голову:
   - А давайте что-нибудь споем, так сказать, соответствующее событию.
   - А что, идея! - Ибрагимыч взял гитару, встал за спину Черчеля, призывно посмотрел на всю компанию: мол, прянем, что есть мочи, и запел:
   " Каким ты был, таким ты и остался,
   Орел степной, казак лихой....
   - Зачем, зачем, ты снова повстречался, зачем нарушил мой покой - Степанида оглу-шила всех.
   Броня с ужасом посмотрела на подругу и только покачала головой.
   Мы с Катькой переглянулись и затянули
   - Зачем ты в наш колхоз приехал ....
   Чир обнял нас. Терентий обнял Бриджит, и они раскачивались из стороны в сторону в такт мелодии.
   - ...И горьки мне, горьки твои упреки,
   Любимый мой, желанный мой - не унималась Степанида. Она смот-рела в потолок и, казалось, обращалась только к всевышнему.
   Когда все с энтузиазмом выдохнули последние слова песни, Марина без всякой паузы сообщила - кадриль танцевать будем!
   - Точно! - Черчель аж потер руки - я, чур, с Франей.
   - Так-так, добре! Разгребаем пространство! - Брехман отодвинул стул.
   - А я умею кадриль танцевать! - просиял Терентий - Бриджит, я Вас приглашаю.
   - Сейчас пластиночку нужную найдем! - Иван Ибрагимович суетился у какой-то сложной конструкции.
   Все выстроились парами - Броня с Черчелем, Терентий с Бриджит, Степанида почти насильственно вытащила в круг Людвига, Брехман подхватил Марину, ну, и мы с Катю-ней, конечно!
  
  
  
   30
  
  
   - Ваш билет! - опухшая заспанная тетка в синей помятой форменке загородила вход в вагон.
   - А, ну да, совсем забыл! - Алексей Тарасович полез за пазуху.
   - Вам докуда ехать-то? - тетка, спросоня, ежилась на холодном воздухе и неуклюже пританцовывала.
   - Вот... - старик протянул билет, - Вообще-то до Крестов, ну а с вами, согласно биле-ту, до Леты.
   - Проходите! - гаркнула проводница, - Ваше место пятнадцатое.
   - Да, да, я помню, - старик подхватил чемодан и с трудом забрался на ступеньку.
   - Все-таки проводники - это особая национальность, как цыгане, право. Живут по сво-им законам, вытворяют, что хотят. Какая-то особая епархия на земле, где люди за собст-венные деньги терпят от этой братии все муки - и жажду, и духоту, и холод, и невыноси-мые запахи и произвол - подумалось ему.
   - Здрасьте, здрасьте! Проходите, сидайте, вместе поедем! - дородная улыбчивая жен-щина одарила его искренней радостью, - Ваша койка какая?
   - Пятнадцатая, - Тарасыч снял шапку.
   - А у меня тринадцатая! Тоже нижняя, повезло! - женщина подмигнула задорно и по-детски, - Я уж тут давно сижу и все гадаю, кого мне бог в попутчики пришлет! Вы чемо-данчик-то вон на ту полку задвиньте, там ему и место. Уж скоро тронемся!
   Старик снял пальто с каракулевым воротником, достал из пиджака расческу, привыч-но дунув на нее, провел по редким седым волосам.
   Примостившись напротив попутчицы, Тарасыч глянул в окно: завтра к вечеру добе-русь, наверно. Скорей бы уж!
   - Меня Забава зовут, а вас? - соседка не сводила с него глаз.
   - Алексей Тарасович, - буркнул он.
   Небогатый железнодорожный пейзаж, слегка дрогнув, поплыл за окном тоскливым провожающим, замерзшим и безразличным. Серое здание станции с желтыми нелепыми пятнами, следами истинной окраски, сменилось парой порожних вагонов и ушло в небы-тие под крики мужиков-путейцев, орудовавших у стрелки.
   - Ну, вот и хорошо! - женщина полезла в огромную матерчатую сумку под столом.
   - Вы обедали? - голос откуда-то снизу неприятно ворвался в бездумное созерцание сменяющих друг друга картинок за окном.
   Старик поежился и обреченно ответил, - Обедал, милая.
   - Ну, не грех еще повторить! Ведь вы же мужчина! Знаю я вас. Поклевать все орлы горазды. Не робейте, не робейте! Вот яичко, вот колбаска, вот сырок плавленый " Друж-ба". Кстати, о дружбе, у меня и водочка имеется. А чего! Может, тяпнем для согреву! Вы-то, я смотрю, озябли малость. Ну и хлебушка возьмите, - женщина придвинула Тарасычу ломоть.
   - Послушайте, я не понял, звать-то вас как? - старик, казалось, просыпался.
   - Забава, - соседка кокетливо поправила кудрявую пышную прическу.
   - А разве такое имя есть?
   - Конечно! Между прочим, я и с Сиропом, и с Динамитом, и с Журавкой, и с Шалавой знакома была. А это все имена.
   - И что ж это за племя такое? Неужто в России живет?- старик с интересом взирал на спутницу.
   - А! - махнула она пухлой ручкой, дело давнее, цыганы нас так называли. Я-то своей кличкой даже гордилась. Поэтому, когда паспорт получала, ее и оставила. Дело прошлое. Давайте лучше за знакомство глотнем!
   - Пожалуй...- согласился старик, - Погодите, я к нашему пиру пирожков добавлю, с капустой и с яблоками.
   - Ну, Забава...
   - Черчелевна, - угадала заминку Тарасыча женщина.
   Старик чуть не поперхнулся - А это откуда?
   - Отца Черчелем звали, - Забава, видать уже в который раз в жизни, разыгрывала одну и ту же сцену.
   Тарасыч, выдохнув все свое удивление, смело хлебнул изрядную дозу водки.
   Забава уже была наготове, держа в одной руке яйцо, а в другой кусочек "Дружбы"
   - Спасибо, милая, спасибо! - он едва пришел в себя, - Хорошее начало! Дай бог и дальше все сложится, - щеки старика ожили, округлились и порозовели. Курносый нос все еще находился под впечатлением выпитого. А глаза с надеждой смотрели на собутыльни-цу.
   - Да, конечно, все будет хорошо! Я только так и живу! Чего на худые события, да на худых людей внимание обращать! Пущай они со своими заморочками сами справляются, а нам, добрым людям, дальше идти надо. А с тяжелыми, да дурными мыслями в горку не взойдешь! А за горкой, может, море голубое да теплое находится! - Забава, как стереоко-лонки, каким-то необыкновенным голосом заполняла весь воздух в купе.
   У старика удивление застряло в горле, - Вот и суди людей по-внешности. С виду-то не то забава, не то шалава, а послушаешь, так все иначе получается.
   - Вы не стесняйтесь, угощайтесь! Пропадет ведь провизия! Может кипяток скоро при-будет, тогда и ватрушку попробуем. Сама спекла, с изюмом и творогом. Я, знаете, по-юности, много по свету хаживала, и все время впроголодь. Так это у меня в голове за-стряло, на всю жизнь наверно. Вот теперь, когда куда-нибудь еду, всегда много еды беру. Во-первых, чтобы воспоминания голодные не посещали, а во-вторых, вдруг попутчик го-лодным окажется, может, у него денег нет, али не успел купить продуктов в дорогу, а тут я сижу, - от души рассмеялась Забава, - С полным сухим пайком! Голодные люди на что угодно способны! А зачем мне такие попутчики? Резон, правда, есть?
   Тарасыч смотрел на нее влюбленными глазами.
   Невзрачная, обыкновенная внешность при внимательном рассмотрении была обман-чива.
   Высокая, стройная шея, как достойное завершение, выходила из покатых, полнова-тых, но очень женственных плеч. Высокий огромный бюст, чуть прикрытый треугольным декольте вязаной голубой кофточки с накладными розовыми цветочками, казалось, благо-ухал всеми запахами цветущего сада. Открытое, улыбчивое лицо не на секунду не остав-ляло собеседника без внимания. Тарасыч был покорен, влюблен и околдован и лукавыми глазами с лучистыми огоньками, и вздернутым задорным носиком, и полными розовыми губами, сладострастно поглощавшими все, что имелось в наличии, причмокивая и при-чавкивая, периодически облизывая пухлые жирные пальчики.
   - Да-да, люблю поесть, как вы это угадали? - Забава одарила старика улыбкой побе-дительницы. Видать, на ее веку было много разбитых мужских сердец после совместной трапезы.
   Ну, Алексей Тарасыч, давайте обед закончим, как должно - еще по одной! - она при-двинула очередную порцию водки.
   - За вас, и только за вас, Забавушка! - старика прошибла слеза, - Вы просто ангел во плоти!
   В его нетрезвой голове происходило что-то невозможное: перед глазами стояло ог-ромное пушистое облако, расцвеченное всевозможными красками, легкое и живое, и оно было точным портретом красоты.
   Когда туман рассеялся, он обнаружил вместо прекрасной Забавы, недовольное лицо тетки-проводницы - Чай брать будете?
   - Будем, будем, дорогая! - Забава суетилась, освобождая на столе место.
   - Люблю я в поезде ехать! И считаю, что такое времяпровождение не задарма людям дадено. Только все зависит от отношения. Ведь редкий человек относится к поездке, как к походу в театр, например, или в музей. А только так и надо на это смотреть. Мне самые умные мысли только в поезде и приходят. Какие люди встречаются! Я, один раз, даже с писателем ехала! И где-бы я его сыскала в остальной жизни? И, по-моему, еще с артист-кой одной. Только она не призналась, что артистка.
   Старик молчал, а Забава продолжала его убеждать:
   - А какие красоты за окном увидеть можно! Особенно ранним летним утром, скажем, в начале июля. Туман стелется по полусонным лугам, стога, как живые стоят, трепеща ка-ждой своей травинкой, и вдруг солнце пробиваться начинает. Лучи его, как в пробоины, устремляются, завоевывая и подчиняя себе все на земле. А самый-то смак - это мчаться мимо, и все проявления земли пробуждающейся примечать. И знаете ли, время точно ос-танавливается, и организм твой замирает и точно также времени не чует. Мне так кажется, что если все время ехать, то никогда не состаришься, только скучать не надо, а так ска-зать, процессом наслаждаться. А вы как думаете? - Забава с удовольствием отхлебнула чаю.
   - Правы вы, во всем правы, - смущенный старик, казалось, что-то для себя решал.
   - Ну, что ж вы так погрустнели? Али, что на сердце давит? Вот вам чаек, сколько са-хару-то любите? И ватрушечки моей отпробуйте, не пожалеете! - пухлые ручки колдова-ли над десертом, - Ну, выкладывайте про свою кручинушку. И знайте, что самые лучшие доктора, от болезней душевных, в поездах, так сказать, практикуют.
   - А знаете, - Тарасыч очнулся, - я вам все расскажу, только покурю.
   - Как скажите, и не волнуйтесь так, а то у Вас вон реакция, какая! - Забава не сводила глаз с побледневшего старика:
   - Ведь все поправимо, если желание есть. А у вас, как я погляжу, оно через край пле-щет!
   В коридоре было пустынно. У Тарасыча сжалось сердце. Он чувствовал себя одино-ким и неприкаянным. Нетвердой походкой он двинулся к тамбуру, а навстречу ему с бе-шеной скоростью летели и необозримые белые поля, без конца и без края, и редкие голые деревья, медленно идущие по этим белым просторам, как беспомощные слепцы, никому не нужные, и никем не обласканные.
   В тамбуре, на вещевом мешке, сидел человек в коричневом ватнике и валенках. Глу-бокие залысины увеличивали и так огромный чистый лоб, глаза были закрыты, а на кон-чике носа остановились очки, в тонкой изящной оправе.
   Тарасыч подошел к окну и закурил.
   - Простите, - раздался голос за спиной, - не угостите ли папироской?
   Старик огорчился - только хотел с мыслями собраться, и чтоб душу облегчить, и чтоб перед Забавой не упасть, так сказать, маслом вниз - а тут с этим очкариком гутарить при-дется.
   - Вот, возьмите - помятая пачка "Беломора" повисла в воздухе.
   - Данке, данке! - огромный человек взирал на него сверху вниз - курить очень хочет-ся, да и замерз малость.
   - Так чего в купе не идете?
   - А я автостопом путешествую. Вот уж второй год у вас в России.
   Тарасыч обернулся на собеседника. Сутулый от огромного роста человек был нелеп в маленьком пространстве тамбура. Трехдневная щетина делала его лицо необычайно ху-дым, а светлые приветливые глаза, как будто извинялись за причиняемые всем неудобст-ва. - Я в купе все равно не помещусь. И чтоб другим не мешать, всегда в тамбуре обитаю - привычка у меня такая образовалась.
   - И куда путь держите? - Тарасыч забыл про все свои грустные мысли, - Тяжело, на-верное, так жизнь проводить?
   - Охота пуще неволи, как у вас говорят. И мне у вас очень нравится. Я-то сам из Гер-мании, собираю фольклор, а потом пишу сказки, литературно обрабатываю легенды. Сло-вом, пишу книгу. Скоро четвертая будет. На вашем материале.
   Тарасыч с удивлением посмотрел снизу вверх - точно, в поезде проехать, как в кино сходить.
   - А знаете, пойдемте к нам. Мы вас накормим и отогреем. Нас всего двое, а соседка у меня такая замечательная, сами увидите - радость вновь поцеловала старика, и он забыл про все.
   - У нас гости! - Тарасыч сиял, как начищенный самовар.
   - Ну и ну! - удивлению Забавы не было конца - Сидайте, сидайте, пожалуйста.
   Мгновенно оценив габариты гостя, она сдвигала все сумки и пакеты под стол, на кото-ром тоже мгновенно был наведен порядок.
   - Разрешите представиться - Мартин Рильке, сказочник, - немец был очарован.
   - Забава Черчелевна - ничуть не смущаясь, женщина протянула пухлую ручку.
   - Ого, какие имена! Вот Ваш сосед пригласил меня, не помешаю?
   - Покормить его надо! - подмигнул Забаве Тарасыч - он автостоп из Германии.
   - Пускай он к столу ближе сядет, ведь вы то уже кормленный! - Женщина переключи-лась на немца - Стало быть, рюмочки за знакомство не избежать.
   - Спасибо, люди добрые, за хлеб, за соль - Мартин с удовольствием поглощал бутер-брод с колбасой, покрытый сверху плавленым сырком. - Я вас не очень потеснил?
   - Да что Вы! - всплеснула руками Забава, ну, а теперь, что полагается делать сказоч-нику? Только про любовь, пожалуйста!
   Мужчины, сидевшие, напротив, с удовольствием наблюдали, как, чуть поерзав, она поместила свой невообразимый бюст на край стола и, причмокнув, подперла рукой щеку.
   - Согласен! Вот через несколько станций будет остановка такая - Лета. Я там сам не был, но откопал про это место следующую историю. На самом деле раньше эту стацию называли не Лета, а Харонова Лета. А знаете почему?
   - Не а - Забава поедала немца глазами. Тарасыч же тем временем, удобно устроив-шись в углу, не сводил с нее влюбленного взгляда.
   - Жил в этих краях купец Петр Харонов, богатый человек, на всю округу известный. Много лавок и кабаков по всей волости держал. Пробился в люди благодаря удивительной смекалке. С малолетства выделялся живым умом и необыкновенной любознательностью. Все новое, о чем узнавал, сразу брал в оборот, так сказать, перекроив на русский манер, внедрял здесь без страха. Когда эта история началась, лет сорок пять ему было. Семейство его в Москве обитало, а он туда нечастыми наездами баловал. Главным было дело, и это-му он отдавался полностью. Красив был, как бог. Местные барышни и дамы, какие только сети не плели, чтоб такого карася заловить, но ничего не получалось.
   Женский род, казалось, его совсем не трогал.
   Был у Харонова помощник, молодой парень, из крестьян, Терентий. Но, видать, само-родок тоже. Всю Харонову бухгалтерию вел, да так, что современные счетоводы, навер-ное, были бы удивлены. Свою систему ведения дел изобрел и даже портфель особый зака-зал, особой конструкции, в котором множество отделений и карманов имелось, а в каждом тетрадь находилась в отличной от других обложке. Помешанный он был на точности и аккуратности. Харонов его очень ценил, все его придумки внедрял, ну и, конечно, благо-дарил щедро.
   Так вот. Послал однажды Харонов Терентия в Семенов омут, так раньше Лета назы-валась, по делам.
   Терентий поехал один на бричке. Въехал в лес и покатил по узкой дороге. Верст шесть ему до конечного пункта оставалось. Парень от монотонной поездки в дрему впа-дать стал. А когда бричка в канаву съехала, очнулся и обнаружил рядом с собой девицу, которая вожжи из его рук брала и пыталась лошадь на дорогу выправить.
   Мартин окинул всех царственным взглядом. Поправив очки, он продолжал:
   - Терентий и не испугался вовсе. Как человек точный и думающий, он решил, что все это сон. А девушка была хороша. Черные кудри, выбившиеся из-под платка, прилипли от необычайного усердия к тонкой смуглой шее, обрамленной несколькими рядами бус. Красная пышная кофта лишь только подчеркивала стройность и изящность ее фигуры.
   - Ну, чего уставился, помогай - сверкнула она темными очами.
   Терентий спрыгнул на землю и подпер плечом покосившуюся бричку - Ну, цыганка, пошла. Пошла!
   - А я не цыганка, - девушка глянула на него огромными раскосыми глазами.
   - Цыганкой лошадь зовут - парень похлопал животное по крупу - куда подвести Вас? И спасибо за подмогу.
   - А ты, Терентий, не торопись, я с тобой теперь буду. Одна дорожка нам указана - де-вушка оправила пышную юбку.
   - Так, так. Ты откуда меня знаешь? Кто тебя подослал?
   - Я - это ты, Я - Лета, ты - Терентий. Ты понимаешь?
   - Нет, не понимаю. Чего тебе надо? - парень начал серчать, - Какого лешего ты мне невесть что плетешь! Ну-ка, брысь отседова!
   - А ты мне не нукай, не запряг! - девица стояла в угрожающей позе. Кудри воинст-венно подрагивали, руки обхватывали тонкую талию, а глаза! Глаза, дикие, раскосые, ка-рие усмехались, - Если хочешь что-нибудь понять, молчи и слушай!
   - Ну-ну, что ж ты еще поведаешь?
   - Ты и я - это один человек. Вот послушай: есть река жизни. Люди, рождаясь, входят в нее и через некоторое время выходят, то есть умирают. Но бывает так, что в какие-то мо-менты река выходит из берегов и подхватывает уже умерших, чья душа уже плывет в реке в другом обличье. Зачем это нужно, я не знаю. Но думаю, что пришла помочь тебе. Толи слаб ты в чем-то, толи должен что-то совершить, а одному тебе не под силу. Поживем, увидим! - девушка в азарте всплеснула руками, - И помни, мне ничуть не легче, чем тебе. Так что будь мужиком!
   - Да-а-а, ну ты меня огорошила, как обухом по голове! - Терентий присел на обочину.
   - Ну и ну! - Забава откинулась назад, - Люди! - окинула она всех присутствующих немигающим взглядом, - Вот это да!
   - И что же дальше? - Алексей Тарасович был спокоен, - Погубит она, наверно, всех, Лета эта!
   - Так она еще большая страдалица, чем Терентий! Может, она совесть его или любовь, которую он не знал? - Забава с надеждой посмотрела на рассказчика.
   - Я про такое первый раз слышу. Это не наша сказка. Вы, уважаемый, что-то перепу-тали. У нас либо богу душу отдают, либо мытарями становятся. А впрочем, продолжай-те... - старик наткнулся на потрясенный взгляд Забавы.
   Мартин вытянул необычайно длинные ноги и, казалось, вошел спиной в стену купе. Сложив руки на груди, он закрыл глаза. Стекла очков были пусты. Спокойный голос нем-ца вроде и не принадлежал ему, а бродил по малому пространству свободно и плавно, среди полок, сумок и чемоданов.
   - Чаю вам еще принесла! - Удивительное преображение было налицо. Проводница была ласкова и улыбчива, - Ну что, соколики, повторим?
   Никто из присутствующих ничего не понял.
   - Можно я у вас посижу? Я случайно слышала, что этот товарищ рассказывал, - тетка смущенно кивнула на Мартина. Я же от любопытства за дверью умру! Разрешите дослу-шать, чем дело-то кончится, миленькие!
   Забава, не глядя на нее, сняла с полки сумку. Тут же, освободившееся пространство было занято проводницей.
   - Ну, скажем, поверю я тебе, - продолжал Мартин вместе с Терентием, - А как же тебя людям предъявлять буду? Батьке с матерью, да Наташке, что скажу? Понимаешь, невеста у меня есть, по осени свадьбу справлять собирались. А теперь что?
   - А я при них появляться не буду, а потом видно станет! Я сама еще не огляделась, - Лета удобно устроилась в бричке, - Давай залезай, а то засветло не доедем.
   Первое время так все и было, как Лета говорила. Никому на глаза, она не показыва-лась. Где пребывала, пока он делами занимался, Терентий не знал. А вот однажды вече-ром, дня через четыре-пять, приходит она к нему, ежится, губы синие, взгляд недобрый и заявляет: Я есть хочу!
   Парень не поверил, - Тебе есть не положено! Мне-то не жалко - бери, что хочешь. Только на поверку все, что ты рассказывала - враки выходит! Я так и знал! Цыганка ты бесстыжая. Небось, многих мужиков также дурила?
   - А если нет, тогда что? Погубишь меня - мытарем станешь! Заберу я нашу душу себе, деваться мне некуда... - ее слабый голос был жуток в тихой темной комнате.
   Странная, неведомая сила подняла внутри Терентия волну смуты и паники. И стран-но, ни за себя, ни за близких ему страшно не было, а только было ощущение, что стоит он на краю пропасти, и если не совладает с собой, то будущее его страшно. А главное, в вис-ках только одна мысль пульсировала: За что ему это, что он такое сделал, в чем виноват?
   Терентий посмотрел на девушку. Бледное, мертвецки бледное лицо, как лунный диск, смотрело на него в темной комнате. Свеча почти догорела. В последних ее отблесках он видел длинные тонкие пальцы, лежащие на столе, как сухие ветки. Парень боялся дышать, - Что мне делать?
   - Я не знаю, не знаю, миленький! - девушка не смела на него взглянуть.
   - Господи! - Терентий упал на колени перед ней, - Ты чуешь, как душа рвется? Ты чу-ешь?
   Парень безумным взором окинул все кругом и прохрипел:
   - Я был усерден и старателен, я жил по-людски, я молод, Господи, я чувствовал силу и радость, я жалел отца и мать, я был честен с людьми, я любил Наташу, что тебе нужно еще?
   - Во-о-он! - он схватил за руку Лету и с силой пихнул ее к двери.
   Тихие всхлипывания раздались в углу купе. Немец открыл глаза. Красное, распухшее лицо проводницы смотрело и ничего не видело вокруг.
   Забава дрожащими губами не могла вымолвить ни слова.
   - Может, валидольчику дать? - Тарасыч полез во внутренний карман пиджака.
   - Чайку глотните, - немец протянул стакан тетке, - Извините, я не хотел.
   Неожиданно для всех проводница встала, оправила форменку и устало сказала, - Я пойду, а вы, как хотите!
   - Может, покурим, старик кивнул немцу, - да и гражданку проводим.
   Забава зачем-то встала и нелепо помахивала руками, обращаясь то к одному, то к дру-гому. Поняв, что не в состоянии вымолвить ни слова, женщина присела у окна.
   В холодном тамбуре они курили, не смотря друг на друга. Заплаканная проводница с флажком в руке поджидала остановку.
   Поезд притормаживал, а за темным окошком ничего не возникало.
   - Гекатов тупик, - объявила тетка казенным голосом, - Да уж! Теперь от каждого на-звания шарахаться буду! Спаси и сохрани, Господи. Сколько слез на земле пролито, сколько мук людьми принято! Прости меня, Господи, грешную, - привычным жестом она открыла дверь, и из кромешной темноты на площадке возникли рюкзак и чемодан.
   - Вагон шестнадцатый? - хриплый женский голос принадлежал темной жуткой ночи.
   - Электричество вырубили, чтоб их! - сказала темнота, - Все ноги переломала, пока до вас дошла.
   - Залезайте скорей, сейчас отходим! - проводница щупала темноту.
   - Да помогите же вы, сказочники хреновы, у меня уж сил никаких нет!
   Поезд дернулся. В последний момент мужчины выудили из ничего средних лет жен-щину в кожаном пальто и пуховом платке.
   - Что делается на земле русской! Это ж уму непостижимо, а главное, никому дела ни-какого нет! Куда гребем, одному богу известно! - она отряхивала заснеженные коленки.
   - Одна надежда на силы небесные! - проводница подхватила рюкзак. - Пойдемте.
   Когда за женщинами закрылась дверь, Тарасыч прошептал - Ты, парень, все это сам придумал, али соврал?
   Немец с удовольствием потянулся - Hiersein ist herrlich - здешнее великолепно! - он с восхищением посмотрел на старика.
   - Вы удивительны, ваши люди удивительны! Мне кажется, что я много о вас уже знаю, но каждый раз вы кладете на обе лопатки. Как у вас это получается, наверно не поймет никто.
   Старик стоял рядом с огромным немцем, малым беспомощным пацаном, несмышле-ным и удивленным.
   - Знаете, один мудрец сказал: Вино состоит из воды, сахара, фруктов и цвета. Вы мо-жете смешать эти компоненты, но вина у вас не получится, - Мартин склонился к Тарасы-чу, - Так и ваш народ. Он умудряется сделать горе из непонимания, удивления, тонкого, так сказать, душевного слуха, доверчивости и еще бог знает из чего. Но, что есть самое удивительное - счастье состоит из тех же компонентов!
   - Да, мы такие! - дед озлился, - И никого это не касаемо, никому не должно внедрять-ся в нас, тем паче иноверцам!
   - Ну вот, я так и думал! Опять обиделись! - Мартин наклонился к окну. - Ни зги!
   - Ты, парень, не шпион, чаем? Колись, покуда подмогу не позвал! - Тарасыч одернул пиджак.
   - А Терентий-то с ума сошел, а Харонов..., страшно выговорить, - немец, как будто, читал криминальную хронику.
   - Да, мы такие, но мы к вам не суемся. А вот вы над нами насмехаетесь, женщин на-ших пугаете. Ч-ч-его шлендаетесь!? - Алексей Тарасович заикался.
   - А у нас скучно! - долговязый Мартин спокойно присел рядом:
   - Вы прекрасны, а того не ведаете. Вы - вино, я мы - рассказы о нем.
   - Ты, парень, опять смеешься?
   - Дорогой вы мой, я вам завидую. Но о смысле жизни разговаривать опасаюсь. И, чтоб расстаться по-хорошему, давайте пожмем друг другу руку. Идите вы к вашей очарова-тельной попутчице. А я здесь посижу, тем паче, что на следующей станции мне выходить надо, а это совсем скоро будет, - немец протянул руку.
   Старик был в замешательстве, весь его гнев прошел, - Ты, парень, не серчай, ежели что! Будь здоров! - рукопожатие было крепким.
   - Не поминай лихом! - Тарасыч скрылся за дверью.
  
  
  
   31
  
  
   Кадриль удалась. Я не сводила глаз с бабушки и Черчеля. Броня сняла платок с голо-вы и помахивала им в воздухе в такт мелодии и затейливым движениям танца. При общей серьезности лица и небогатой подвижности ее грузной фигуры, глаза смеялись лукаво и задорно и вместе с белым платочком, невесомой пташкой кружившим рядом, создавали впечатление удали и достоинства, легкости и мудрости. Наверно, у мудрого человека - мудрое тело, подумалось мне. Черчель же легким комариком летал вокруг Брони, отдавая ей поклоны и кружа вокруг себя. Его организм был полон музыки. Все в нем соответство-вало танцу: даже три упрямых волосинки на огромной лысине покачивались и приплясы-вали. И только две ладони, нарочито неподвижные, он держал вертикально. Такое поло-жение было важно и обязательно. Чир что-то бормотал себе под нос, захлебываясь от ра-дости. Я никогда не думала, что старики могут так радоваться.
   Брехман с Мариной были тоже хороши. Правда, бабку Мару периодически заносило то в одну, то в другую сторону. Но Ибрагимыч в последний момент подхватывал ее, ста-вил на пол, поворачивал в нужном направлении и выпускал из сильных рук. Все осталь-ное время он держал руки в проймах жилетки, игнорируя классические позы кадрили.
   Степанида старалась за двоих. Неповоротливый, долговязый Людвиг быстро устал и от души не понимал, зачем ему все это надо. Старуха же даже и помыслить не могла, что останется без пары, поэтому стерегла профессора зорким глазом, не давая ему опомниться и сообразить что-нибудь.
   Терентий, наверно, перепутал кадриль с каким-то другим танцем. Что они вытворяли с Бриджит, описать невозможно. Слава богу, комната у Брехмана была огромная, и всем хватило места.
   Катюня не была увлечена собственно танцем. Она, как кукла на ниточках, неловко двигалась, пытаясь повторить движения старших. При этом, то сгибалась пополам от при-ступов смеха, то гримасничала, копируя Степаниду и бабку Мару.
   - Давайте еще выпьем! - громоподобный голос Брехмана оглушил всех, когда пла-стинка протяжным скрипом известила об окончании кадрили. Пашка при этом издал ут-робный звук, не похожий ни на что, поддержав финальный хрип музыкального агрегата.
   На профессора было больно смотреть. На негнущихся ногах, он с помощью Степани-ды, упал на стул.
   - Ну что, брат Людвиг,
   Перед вишней в цвету
   Померкла в облачной дымке
   Пристыженная луна.
  
   - Ибрагимыч пригнулся к профессору.
   - Вы знаете, дорогой, я помню только один хокку, но он подходит на все случаи жиз-ни:
  
   Желтый лист плывет.
   У какого берега, цикада,
   Вдруг проснешься ты?
  
   Людвиг вытянул ноги, и устало посмотрел на псевдобрата:
   - Все-таки жизнь нелегкое занятие, как ни банально это звучит. Мои мысли весьма разрознены сейчас, вследствие ненужной моему возрасту нагрузке. Но какое-то неуютство меня посетило. Что нас ждет?
   Броня внимательно посмотрела на старика, - Вы что-нибудь чувствуете не то?
   - Я бы так не сказал, дорогая пани Франя. Видите ли, когда мы все предавались танцу, глаза мои ничего не видели, а сквозь шум и музыку ко мне пробивались голоса моей се-мьи. Я слышал смех дочерей, шепот жены Верочки, и даже, не поверите, чувствовал при-косновение руки моего сына Кшыштофа. Когда он был маленьким, он часто брал меня за руку, рассказывая в азарте и торопливости, что у него произошло за день. Мне показа-лось, что они зовут меня обратно, - Людвиг глянул на Броню. Глаза его были полны слез.
   - А мне ничего не привиделось! - Степанида, плюхнулась рядом на стул. Ведь разо-брались же, что про меж нас мир да дружба. Теперь я ничего не боюсь. Вот, не поверите, хоть черт сейчас войдет, а мне хоть бы что!
   В дверь постучали.
   Никто из присутствующих не мог проронить ни звука.
   После некоторой паузы Людвиг поднял голову, - Войдите!
   Ибрагимыч, стоявший у входа, как загипнотизированный, пнул дверь ногой.
   - Катька у вас? - растрепанная Катюнина мать, тетя Света, выглядела ужасно.
   - Я два часа по поселку мотаюсь, девка моя пропала! Люди! - что-то ее останавлива-ло переступить порог.
   - Ма-а-ма! - Катюня бросилась к двери.
   - Что ж вы старые делаете! Неужто из ума все выжили, или черт меж вами бродит. Двенадцатый час! А ребенка домой отправить! Эх вы! - тетя Света всердцах хлопнула дверью.
   - Да, нехорошо получилось, а, черешня? - Чир обнял меня, - Во как бывает! Плохого никому не желаешь, а на поверку - кругом виноват!
   - Не бери в голову, - Ибрагимыч подошел к столу, - Юбилею твоему минут сорок жить осталось! Идите все сюда, и ни о чем не жалейте! Пустое все это. Началось у нас все за здравие, давайте сделаем, чтоб не кончилось за упокой.
   Степанида перекрестилась и тихонько присела в углу.
   - За тебя, и, пардон, за вас! - Брехман одарил Черчеля с Бриджит ласковым взглядом.
   Раскрасневшийся Терентий пребывал в прекрасном настроении:
   - Товарищи, может еще что-нибудь спляшем? Вот Бриджит нас обучит чему-нибудь, ну скажем канкану какому-нибудь!
   - Это, когда ноги наверх задирают? - бабка Мара выдохнула со свистом, - Ну, ты па-рень даешь! Ты про наши годы чего думаешь?
   - А мы, так сказать, облегченный вариант испробуем! - Терентий посмотрел на Брид-жит.
   - Как хотите, - девушка посмотрела на всех сразу.
   - Я думаю, на сегодня хватит! - Бронин голос не оставлял никакой лазейки для про-должения праздника, - Давайте, лучше подумаем, кто где ночевать будет. Да и прибраться надобно.
   - Ты опять командовать принялась! - Брехман сверкнул на бабушку осетинским недо-брым взглядом, - Вот тебе бог, а вот порог! Делай, что хошь!
   Броня молча поднялась и направилась к двери.
   - Франюшка, не серчай, он пошутил! Ты же знаешь, шутки у него дурацкие! - Черчель загородил выход, - Братцы, ну скажите вы этим антагонистам что-нибудь!
   - Я так думаю. Чего нам по ночи по поселку таскаться. Бабы ко мне пойдут, а мужики здесь останутся, - отозвалась Марина.
   - А мне домой надобно, - Степанида уже натягивала малиновое пальто, - Меня-то уже хватились наверно! Она вела себя, как маленькая нашкодившая девочка, - Ну, привет че-стной компании! Поклонившись в пояс, она исчезла.
   - Давай, давай, проваливай! - Брехман погладил себя по лысой голове, - Кто следую-щий?
   - Да уймись ты, Иван! - Черчель умолял приятеля, - Чего бесишься? Смотри, а то я сейчас уйду и больше к тебе ни ногой!
   - Давно я понимал, что здесь чужой! Вы, требуха человечья, что про меня думаете? Мол, самодур, без рода и племени, одинокий пьяница, шатающийся из дома в дом. Бала-гур да скандалист! Такой обо мне гул по миру идет? А вот ты, Франька, правильная и на-дежная, добродетельная наша, меня в расчет не берешь! Пущай душа неприкаянная по миру болтается, пока не сгинет. Так получается! Сдерживаете вы меня только угрозами - кто дружбу разорвет, кто в долг не даст, кто еще какую пакость выдумает. Нашли козла отпущения! Сволочи вы все! - лицо Ибрагимыча горело нездоровым огнем.
   - Да, понимаю, под все руки не подложишь, своя рубашка ближе! А мне как быть? На кого опереться в минуты слабости, да одиночества беспросветного! Я и так деликатен без меры, только отбрехиваюсь, как старый пес, которому только корму треба! А мой-то корм, чтоб меня хоть кто заметил, да словом добрым с утра обласкал. Не дождался! Ста-рый мужик - это по-вашему, полный набор, не требующий ничего? Эх, людишки! Вы не представляете, как я тих и послушен, как я любить умею, как я семьи хочу, как мое тело трепещет, когда я думаю о каком-нибудь мальчонке малом, сыне, пусть приемном, кото-рому все готов отдать без отчета и без остатка. Вам меня упрекнуть не в чем. Лучше гляньте в зеркало на рожи ваши нелепые, среди устоев заблудившиеся, лямку долга да за-боты о ближнем тянущие, а на поверку что? Убоги вы в усердии своем, потому как ис-кренности неоткуда взять, потому как элементарного понимания нет об устройстве пред-назначения человеческого. Всех внешняя сторона заботит. А что под маской добродетели живет, один бог ведает! - Брехман подошел к столу:
   - Я вам так скажу, хожу про меж вами лет сорок, приравнивался, серчал, ревновал, все чувства испытал, кроме одного: покоя хочу перед уходом, покоя и понимания. Мне себя упрекнуть не в чем, и тщеславие меня не тревожит, а боль сидит. Сидит такой вредной гнусной старухой, противной, которая своим поганым ртом из каждого угла шепчет: Ну, что, Ибрагимушка, хреновы твои дела! - Брехман, не находя больше слов, беспомощно взмахнул руками, как тяжелыми и ненужными крыльями, а на потном незнакомом лице были видны одни усталые глаза.
   В комнате воцарилась тишина. Такого никто не ожидал.
   - Иван Ибрагимович, что ж вы так, миленький, душу свою рвете! Да и людей обвиняе-те, - Терентий на полусогнутых ногах, с белыми, как снег ладонями, опрокинутыми вверх, кружил вокруг Брехмана.
   - Не божеское это дело людям такие вещи говорить! Их надо в себе носить. Вы, ми-ленький, старый человек, много повидавший. А нам-то как быть? - он призывно посмот-рел на Бриджит, - Мы-то молодыми ушли, никому счетов не предъявив, и вины за собой не чувствуя. А вот товарищ профессор может мудрее нас всех, а молча сидит, потому как наверно нет разрешения этому вопросу - предназначение каждого человека, его влияния на жизнь, его возможностей, пусть и невостребованных, роли человека рожденного!
   Бриджит подошла к Брехману, - Я вас люблю, - сказала она очень грустно, глядя в пол, - Если вам это поможет, будет хорошо. Но я не о том. Я по себе знаю, что если чело-века кто-то любит, у него возможностей больше, потому как душа замкнуться не может. И, поверьте, что я люблю вас просто так. Вы очень добрый, вы очень хороший!
   Терентий обнял девушку.
   Брехман безвольно осел, отгладив спиной дверной косяк.
   Марина, босая и растрепанная, подошла к нему - Ваня, а ты поплачь! Если хочешь, мы уйдем, а если хочешь, здесь посидим. Ты нас не стесняйся. А хочешь - вместе поплачем!
   Брехман заскрипел зубами.
   Броня поразила всех
   -Утушка, моя луговая,
   Где ты ночку, ночку ночевала?
   Мне хотелось плакать. Из зрачков буквально сочилась жалость, застилая все вокруг. Кисло-сладкий привкус беспомощности напомнил о недавней ангине. Сердце мое малень-ким хрупким мячиком, билось в замкнутом пространстве, обреченно понимая, что вы-прыгнуть ему не суждено. Старики были обречены на бессильное, малокровное, сирое существование, которым, как мне казалось, заканчивалась всякая человеческая жизнь.
   - А знаете, мы все доверчивы и отравлены мечтами! - Броня отозвалась чужим голо-сом, неведомым мне. - Нас заставляют, нас убеждают в чем-то очень важном, но каждый, примеривая эту поношенную, всю в дырах рубашку на себя, решает - стоит или не стоит ее носить. С одной стороны, хоть какая-то одежа, а с другой, - она в сердцах махнула ру-кой, - и дырява, и с душком, и с чужого плеча. И это, видимо суть опыта, не своего, а дру-гого, инородного, чуждого тебе. Но есть искренность, есть блеск в глазах, есть чуткость, есть сердечность, и только они настоящее наследство поколений. Я люблю, сказала я себе, но никого из близких рядом не было. А было мое посягательство на чужую душу, рев-ность,хоть и зыбкое, но неотступное ощущение своей правоты - а это рассудить никто не мог. И я - девчонка домашняя, неискушенная, действовала на свой страх и риск. Сергей, муж мой, вроде простой парень, видевший не больше моего. Но не сложилось.
   Броня покраснела и как будто чего-то испугалась.
   - Мне казалось, что люблю без памяти. Свет застит был только им. Но, видать, какая-то червоточина была. А на чью шею хомут навесить, я и до сих пор не пойму. Бог нас рас-судил, дал это испытание до дна выпить. А дочь, Людка, без отца выросла.
   - Вы знаете, - Броня окинула взглядом всех - мне казалось, что мир полон любви и понимания, участия и сердечности. Я не ропщу, я хочу вам сказать, что я ничего не пони-маю в этой жизни. Да, примечала все, что мне нравится и все, что мне не нравится. Я де-лаю очень большие усилия, чтоб никого не обидеть. Но совершенно точно понимаю, что огонь души своей, раздавая всем, поддерживаю только я. И это моя забота, это моя рабо-та! И если он коптит, то никто не виноват. Мое дело - это моя душа и это труд ежечасный, ежесекундный. И знаете, дорогие мои, как это трудно. Какие жуткие мысли лезут в голо-ву, бродят как бездомные псы, лают на тебя, облизываются и чего-то требуют. А душа требует одиночества и ясности, строгости к самому себе без свидетелей. Сколько раз я го-ворила себе - ТИШИНЫ ХОЧУ, ТИШИНЫ. Сколько нужно ее, столько пусть и будет. Но не удалось. Не сделала над собой этого усилия. Не вырвалась из круга. Грешна. За всю мою долгую жизнь не сумела я сказать нет суетливости ежедневной, тупости. Мне каза-лось, что надо то одно, то другое. А душу кто сбережет? Только тот, в ком она живет! И каждой клеточкой понимаешь, что это самое главное, и все откладываешь и откладыва-ешь.
   А может, мне надо было уйти куда-нибудь, когда хотелось уехать, а может, надо было разорвать с людьми, которые были противны и мыслями и действиями своими, потому как понимаю, что сильнее и человечней была б, блюдя свою душу в чистоте и совестливо-сти. Я понимаю, что блуждаю в сумятице чувств своих, но каждый человек волен издать свой глас, на который решится, толи к небесам, толи к людям, только к чему-то или к ко-му-то очень важному для него. Да, я сурова. Да, я не ласкова. Но только волею своей сужу и ряжу. И я уверена, что мне это право дано. Да, я заблуждаюсь, да, я пристрастна, да, я нехорошая. Кого люблю, того люблю. А кого не люблю, не обессудьте. Есть во мне какая-то внутренняя сила, которая говорит мне нет! А ты, Иван, - Броня посмотрела на Брехма-на, - Ты дурак, и я дура. Играемся мы с тобой и не боле. Чего ты, старый, пугаешься? Сколько горя мы с тобой вмести видели! Какого рожна силы свои на меня тратишь.... Я ж тебе не препятствие! Что ты из меня черта делаешь, а маешься оттого, что твой черт нату-ре не соответствует. Ты велик стойкостью своей и достоинством. И соревнование тебе не нужно. Ведь сам знаешь. Глупо это все. Старые люди - это особое племя. За нами и дети, и юноши, и наши дети взрослые, как нам кажется, непутевые. Прости меня за боль, кото-рую ты испытывал, глядя на меня. Но я в твоей жизни не ответчик. Мы, наверное, не раз-беремся. И давай согласимся на том, что мы люди. - Броня смотрела только на Ибрагимы-ча.
   - Боле меряться с тобой я не буду, не хочу. Хватит!
   Брехман, как сидел у косяка, так и не шелохнулся. Старики притихли. Лишь только рыжий кот Пашка ходил промеж ними и выглядывал, кто как себя ведет - с пристрастием и недоверием.
   - Пани Франя, мне кажется, я понял. Наверно это очень сложно жить в замкнутом пространстве. Я всю жизнь мотался по свету, восхищаясь, удивляясь, скучая, негодуя. И, слушая Вас с глубочайшим удивлением, понял, что абсолютно не знаю, что было б со мной, если б я всю жизнь провел в Лодзи. Я б, наверно был бы другим человеком - хуже или лучше - не знаю.... - профессор посмотрел на Броню светлыми детскими глазами - но я такой жизни себе не представляю!
   - Вот, вот роли уже распределены. Нам-то всем кажется, что мы вольны во всем. А на поверку все не так. - Черчель встал и ходил по кругу, обращаясь к каждому из присутст-вующих - Ребятушки, милые, судьба отшельника и судьба артиста публичного лишь гра-ни проявления человечьего. Наверно, никому из нас не под силу проявить все то, что мы можем. И ходит где-то пахарь и сыпет зерна на пашню поколения, вступающего в жизнь. А зерна-то все разные, кроме того, что все о двух ногах и одной голове. Эх, братцы, какие мы учителя, коль со своей жизнью не справляемся? Ты, черешня, ребенок мой милый, - он глянул на меня - ты пойми, что мы в растерянности, ровно такой же перед жизнью, как и вы, входящие в нее. Лета наши скоры, а мы не поспеваем. Слушай себя, бабушка твоя права, а коль ты ее внучка, так худо, я верю, не сделаешь!
   - Черчель, дорогой, а что же дальше будет? С вами и со мной? Я боюсь.... Но ведь как-то зверюшки, даже насекомые, бабочки, например, со всем этим справляются, а люди нет? Я ничего не понимаю, о чем вы говорили, но мне очень страшно. Я вот думаю, и сон мне которую ночь снится, а если война? Это ведь гораздо страшнее теперешней жизни? Так почему сейчас так жутко? - я смотрела в умные добрые глаза Черчеля и не находила в них ответа.
   - Томочка, мы виноваты, мы кругом все виноваты, старые болваны. Брешем тут, по-нимаешь, что-то несусветное. У каждого, понимаешь, своя боль засела, можно сказать не-излечимая. Ты нас не слушай, родная. Это все упражнения, в так сказать, в словословии. Все дело в том, ягодка моя, что надо понимать, что человек как слаб, так и велик, как простодушен, так и сложен. И, видимо, глядя на этот мир, лишь один путеводитель нужен - собственная душа. Но беда-то вся заключается в том, что многие люди ее не чувствуют, а откликаются только на боль в сердце, голове, печенке какой-нибудь, не отличая боль физическую от другой боли. И это все ерунда. А не ерунда, наверно, то чтоб, как Фра-нюшка говорит, свое предназначение блюсти, которое ты сама понять должна. Никто это у тебя, пожалуй, не найдет, кроме тебя самой, Томушка. И тогда, может быть, все будет хорошо. - Чир, обняв меня, горел. Его энергия вселялась в меня спокойствием и надежно-стью, обласкивая и успокаивая.
   Мне было больно смотреть. Сквозь пленку, покрывавшую все вокруг меня, я молча и безучастно наблюдала Терентия, махавшего руками, Людвига, очень близко говорившего что-то мне, Брехмана, сидевшего передо мной на корточках, Бриджит, стоявшую поодаль. И, пожалуй, что я отчетливо чувствовала - это Бронины теплые руки, гладившие меня по голове.
  
  
  
  
   32
  
  
   Алексей Тарасович, заслышав голоса в купе, робко постучал.
   - Входите, входите! - веселый Забавин голос журчал весенним ручейком.
   Старик вошел.
   Забава обнимала и целовала незнакомую женщину, сидевшую рядом. Кожаное пальто лежало поодаль, покрывая рюкзак с чемоданом.
   - Вы не представляете, кого я встретила! Ха! Так это ж Людка, подруга моя закадыч-ная, это, когда мы еще совсем маленькими были. Это просто чудеса какие-то! Ну, что я вам про поезд говорила? Где б вы такое увидели? - Забава еще раз чмокнула женщину в щеку, - Сидайте, Алексей Тарасович, сидайте, что же вы застряли.
   - Людмила Сергеевна, - незнакомка протянула руку, - Стало быть, дальше вместе по-едем.
   - Конечно вместе! Я сейчас за чаем сгоняю, а ты тут давай развешивайся, - Забава лег-ко соскочила с места.
   А вы докуда путь держите? - Тарасыч нарушил неловкую тишину.
   - До Леты, а там автобусом до Крестов.
   - Вот тебе на! - старик удивился, - А у меня такой же маршрут.
   - Так и Симка туда едет, - Людмила Сергеевна засовывала чемодан на верхнюю полку.
   - Какая Симка? - старик ничего не понимал.
   - Да попутчица ваша, неужто не познакомились? Она-то вроде вас по имени-отчеству называла, - женщина оправила задравшуюся теплую юбку и присела напротив.
   - Ее Забава Черчелевна зовут, а не Симка, - пробормотал Тарасыч.
   - Как, как? Забава Черчелевна? Вот умора! Какой была, такой и осталась сочинялкой. Ну это ж надо такое придумать! - она утирала внезапно выступившие слезы. Примятые платком волосы, цвета хны, свисали, как весенние сосульки, по бокам отходившего от мо-роза лица. Огромный алый рот занимал почти половину лица.
   - Ее Серафимой зовут, хотя отец точно Черчель. Между прочим, ухажер моей матери, - она нагнулась к старику и шепотом продолжала, - У ее батьки и моей мамки бессрочный роман на всю жизнь. Только ничем конкретным так, по-моему, и не закончился. А мы, с Симкой, как сестры были, пока ее цыгане не выкрали. Вот это да! Ну, это ж надо - такая встреча! А вы к кому путь держите, в Крестах-то? Может, я знаю?
   - Ну, познакомились? - довольная, необъятная Забава, с тремя стаканами чаю с тру-дом протискивалась в дверь.
   - Ты чего тут набрехала, товарищу? Как тебя звать?
   - Забава Черчелевна! - не моргнув глазом, женщина поставила чай на стол, - Теперь меня так величать.
   - Ну ты, Симка, даешь! И что ж, перед отцом тоже Забавой предстанешь? - Людмила пожирала подругу неверящими глазами.
   - Конечно! - Серафима-Забава подмигнула Тарасовичу, - Да не волнуйся ты так, уж с ним то разберемся, как, впрочем, и с остальными.
   - Послушайте, а вы такую Марину Григорьевну Плевакину не знаете? - старик автома-тически размешивал сахар в стакане.
   - Это бабку Мару? - Людмила посмотрела на подругу, - Конечно знаю! Старушка та-кая злобная в Крестах живет. А вы неужто к ней?
   - Похоже, что так...
   - А я об такой не ведаю! - Забава уже в который раз раскладывала еду на столе.
   - Так она, по-моему, уже после твоего исчезновения появилась. Я, между прочим, ее не любила, даже, можно сказать, побаивалась, хотя она матери моей товаркой была. Какая то она нелюдимая и всем недовольная была.
   - Что ты товарища расстраиваешь! - Забава находилась в предвкушении нежданно-негаданно образовавшейся новой трапезы, - Для тебя - плохая, а для Алексея Тарасовича, может очень даже хорошая. Ты-то со своими комментариями притормозила бы, а то не видишь что ли, что ему неприятно слушать?
   - Не берите вы в голову. Коль едете к ней, знать она вам дорога?
   - А может нужна зачем? - не унималась Людмила.
   - А я и сам не знаю, зачем еду... Долго я ее искал, ну и нашел в Крестах. Сперва, даже сердце мое содрогнулось, когда я это название в справке прочитал, так сказать место ее последнего пристанища. Но какая-то неведомая сила меня тянет на встречу с ней, хотя знакомство водили, когда совсем юными были. Вот такие вот дела! А что вас встретил, - он обращался в основном к Забаве, так это хорошо, теперь до самого конца попутчиками будем.
   - Что ж вы так с лица спали, дорогой вы мой, не грустите. Если что не так будет с ва-шей Мариной, так у нас остановитесь. Я вас с отцом своим познакомлю. Думаю, что вы друг другу понравитесь. Не пугайтесь вы заранее! Будет проблема - будут решения, тем паче, что не один вы теперь, а с нашим дружным коллективом! - Забава с вожделением откусила ватрушки, - Ну, еще по одной!?
   - Эх, Забавушка, вы как ангел с небес. Все тучи разведете, вам бы доктором быть, - у старика вновь отлегло от сердца.
   - А вы почти угадали! - она пихнула бывшую подругу в бок, - Я врачом ох как хотела стать! Только годики мои прошли, пока я с цыганами моталась, а потом Федька в моей жизни появился. Он меня, можно сказать, из неволи и освободил. Я вот так думаю, навер-но я клад какой-нибудь, редкий человек, ежели меня аж два раза за жизнь крали. Это не с каждым случается.
   - Бог троицу любит! - Людмила ущипнула соседку за коленку, - Тоже мне - редкая персона!
   - Редкая. Очень даже редкая. Вы ведь давно не встречались! А мы вот тут полдня бе-седуем, так мне все ясно стало, - Тарасыч дожевывал пирожок.
   - Типун тебе на язык! - притворно испугалась Забава, - Меня теперь не унесешь, гру-зовик вызывать надо!
   - А вот этот орел и оттащит! - не унималась Людмила, тыча в старика пальчиком, - А ты ему, по немощи возрастной, поможешь! Ха-ха!
   Тарасыч и Забава с удивлением посмотрели на нее. - Чего это вы так злобствуете?
   - А плохо мне, а вам и дела никакого нет. Все хиханьки! Я, может, мужа Пашку, пьянь беспросветную, выгнала навек. А теперь дочку, Томку, забирать еду. На сердце смута, да тоска беспросветная. Чего я с ней делать буду? Ведь за всю жизнь года два мы с ней и прожили всего, а ей уж скоро десять лет будет! Во дела какие. Да и матери, как в глаза гляну, да сообщу, что Томку забираю.
   - А ты не забирай! - Забава заерзала на месте, как будто сделала важное открытие, - Оставайся с ними. И мужик твой на глаза попадаться не будет, душу травить. Попривык-ните друг к дружке, а потом и решения нужные придут.
   Тарасыч радовался вместе с ней, - Точно, точно! Так и надо поступить, всем только лучше будет.
   - Да вы что? Чего я в этой грязи делать буду? За козой ходить, да у окна вздыхать? Удумали тоже! - Людмила осерчала, - Советчики хреновы. Вы лучше свои дела налажи-вайте.
   - А! - махнула она рукой, - Полезу я лучше наверх, спать, а то вы меня завоспитывали. Я, между прочим, взрослая баба, самостоятельная, чай не первый день на земле пребываю. Ну-ка. Дядька, выйди! Мне переодеться надобно.
   Тарасыч курил в тамбуре. Немца не было. Старик теперь и сам засомневался, был ли сказочник или не был. Все его путешествие к Марине, к Марушке, теперь, казалось, не имело к нему никакого отношения. Будто не он, а какой-то другой человек едет в поезде, говорит с незнакомыми ему людьми, видит за окном уныние и обреченность неведомой ему местности, где день темен и тосклив. Да и конечный пункт - Кресты, а в промежутке какие-то тупики, да омуты! И чего поперся на старости лет? Чего не сиделось со своей старухой, которая совсем не поняла, куда он рванул, в какой такой отпуск на пенсии. Чего она про него сейчас думает, одному богу известно. Нехорошо это как-то все получилось... Старик закурил еще одну папиросу: Эх-ма! Что меня ждет?
   - Вот вы где! - пушистая, розовощекая Забавина голова протиснулась в приоткрытую дверь, - Людка заснула, - сказала она шепотом, - Пошли скорей, а то простудитесь.
   Они сидели в темном купе и смотрели на убегающие огоньки очередной станции.
   - Давайте я вам погадаю! - Забава шептала, как участница заговора.
   - Так темно, и ничего не видно!
   - А у меня и свечка, и карты есть, а если спичку дадите, то все в лучшем виде будет.
   - А. ну да, конечно! - засуетился Тарасыч, доставая из кармана штанов коробок.
   - Вы, у нас, король червовый али бубенный? - Забава перетасовывала карты.
   В отблесках свечи ее длинные ресницы магически подрагивали, а лоб и пышные воло-сы тонули в темноте. Пухлые маленькие ручки с ловкостью перебирали большие карты с темными рубашками. При всем доверии и симпатии к этой, внезапно повстречавшейся женщине, сердце его замерло от ужаса. Дыхание перекрыло недоброе предчувствие.
   - Ничего не бойтесь, у меня рука легкая! - Забава начала гадание.
   Старик с надеждой вглядывался в нее. Свечной свет блуждал по ее сосредоточенному лицу, ласкал нежную, чуть тронутую конопушками кожу, щекоча мочку уха под непо-слушной прядкой волос, с маленькой гранатовой бусинкой-сережкой. Ее дыхание, ровное и легкое, было совсем рядом. Полные чувственные губы чуть шевелились, не издавая ни звука. Тепло и спокойно было рядом с ней. Так, казалось, можно и всю жизнь быть, при-мечая игру света и тени, ощущая добрую энергию тела женского, тела прекрасного.
   - Ну вот, смотрите сами, а вы боялись. Вокруг вас только красная карта, а вся черная ушла. И дама сердца рядышком лежит, спокойная и тихая. И душа ваша успокоится, и до-рога обратная будет, и разговоры тихие, я б даже сказала, душевные! Ничего вам плохого не выпало. Это редкость! Ни брани, ни удара, ни казенного дома. Вы, - она серьезно по-смотрела на старика, - видать человек хороший и совестливый, коль к вам судьба так рас-положена, в этот очень для вас важный момент. Все будет хорошо! И не благодарите, не полагается.
   Не сговариваясь, они посмотрели в окно. Там было пусто. Просто пусто, и все.
   - Эй вы, спиритисты хреновы, когда уйметесь? - хриплый голос Людмилы накрыл их сверху неприятной сетью, ограничивающей движения, мысли, чувства, - Попались! Спать ложитесь, нам завтра столько барахтаться придется.
   - А вы нас не торопите! Редкие минуты выдаются такие чудные, а вы нам мешаете! - Алексей Тарасыч скороговоркой пробурчал себе под нос.
   - Ничего не поняла! - Людмила спустила босые ноги с полки, - Коль пошла такая пьянка, погадай ты и мне, Серафима!
   Женщина бесцеремонно зажгла свет. Разрушив все. Сине-зеленый фланелевый халат поставил крест на их хрупкой идиллии.
   - Ну давай, подруга, раскинем, что да как, - Забава, казалось, и не расстроилась вовсе.
   Тарасыч был буквально задвинут к окну нахальным сине-зеленым халатом, усевшим-ся напротив гадалки.
   - Да-а, мать, вот такая вот штуковина выходит! - Забава задумалась. Она поднимала карту за картой, качала головой и вздыхала. А после, неожиданно для всех, сгребла карты погребальной кучкой, так, во всяком случае, показалось старику, и, побледнев, сказала, - Знаешь, Люда, тут очень все неладно сложилось. Я тебе, пожалуй, ничего не скажу. А те-бе, наверно, надо очень хорошо подумать, с чем ты приедешь в дом своей матери и доче-ри. Это очень важно!
   Людмила посмотрела на всех возмущенным взглядом, - Ха! Нашли козла отпущения! Вы во всем виноваты. Если б спать не мешали, так и не гадала бы я. А теперь что? Чего мне делать- то?
   - Ты не шуми! Хочешь верь, а хочешь не верь. Я тебе ведь ничего не сказала. Люда, ты ведь и сама без меня знаешь, что тебя ждет, я ведь вижу. Отбрехивайся, не отбрехивай-ся, а решать что-то надо!
   У Тарасовича вновь заныло сердце, - Я, пожалуй, покурю напоследок, а вы наверно, спать ляжете. Больше-то чего делать!
  
  
  
  
   33
  
  
   Первую ночь мне ничего не приснилось. Что случилось с Гуном и Синтией? Неужели я никогда не узнаю, что с ними стало, и никогда не узнаю, кто такая война. Мне было жаль потерянного сна.
   А ведь скоро новый год! Мать наверно какой-нибудь подарочек пришлет. А Чир обя-зательно елку принесет. Мы всегда справляем с ним Новый год.
   Чир удивительный, лучше всякой подружки. Он знает, как всех рассмешить, и как справить этот праздник. Он - то ведает, что во всем есть смысл и очередность. И эта, изо-бретенная им традиция, не то, что не тяготит, а наоборот, дает право приступить к делу. И это право, эта незыблемая отправная точка - новогодняя елка! А дальше хоть игрушки, хоть хлопушки - что душе угодно!
   А каждый прожитый год, каждый возраст дает новое название Новому году.
   Как мы с ним бесимся, когда украшаем елку, отбирая друг у друга игрушки, ведя пе-рестрелку клубочками разноцветной шерсти, вместо серпантина. А хлопушки мы масте-рим из тетрадных листов и складываем, как боеприпас, в корзинку для ягод. Мы вешаем на пушистые ветки конфеты в диковинных обертках, которые он обязательно приносит. Таких в магазине нет, я проверяла. Где он их берет! А может сам их заворачивает в яркие блестящие бумажки?
   Я, с удовольствием потянулась: А наш огромный синий шар с золотыми звездочками! Когда мы его водружаем на тщательно отобранную ветку - сердце замирает. Здесь шутки в сторону. Это самая большая драгоценность! И так страшно отпустить руки, когда он уже висит! А вдруг, что не так. А вдруг веточка обломится или ниточка выскользнет из ма-ленькой проволочной петельки? Стоишь рядом с ним и молишься, чтобы ничего не слу-чилось, и тихонько-тихонько отодвигаешь руки не сводя с него глаз и не дыша.
   А подарки! А пирог с брусникой и антоновскими яблоками! А Бронин праздничный платок, легкий, не пуховый, белоснежный, который она накидывает на плечи, сотканный из ажурных цветков и бабочек! Вечером бабушка исчезает на кухне, прихватив с собой новогодний наряд, и никого не пускает.
   Чир в это время часто поглядывает на дверь, и, как мне кажется, находится в ожида-нии. С ним в это время разговаривать бесполезно.
   Броня появляется на пороге настоящей королевой, потому, что есть человек, который признает за ней это звание. Тугой узел волос из повседневного состояния, перемещается снизу на макушку, а по бокам лица появляются две легкомысленные прядки. Не глядя на нас, она проплывает к столу, чтобы поставить какое-нибудь кушанье, прихваченное с со-бой. В этот момент она использует все: и наш малый рост, и нашу любовь к ней, и нашу веру в новогоднюю сказку. И это еще одна грань нашей традиции.
   А торжественный Чир! Он един во всех лицах - и дед Мороз, и главный танцеваль-ный кавалер, и волшебный сказочник с уймой маленьких подарочков-сюрпризов, всю ночь одаривающий нас то картинкой с бантиком, то конфеткой, то засушенным цветочком в картонной коробочке, да еще много чем! И Бронина шутливая снисходительность к Чи-ровым проказам.
   Эх! Почему они такие старенькие, а я такая маленькая!
   Бабушка неизменно дарила Черчелю новую рубашку. Он про это знал, но каждый раз, доставая бумажный пакетик, перевязанный цветной ленточкой, из-под елки, возносил к небу глаза и спрашивал: Здесь, наверно, большой сюрприз для меня? Броня при этом смеялась до слез. И потом мы его вдвоем уговаривали примерить обнову, а он ворчал, что, мол, та рубашка, которая на нем, вполне нормальная.
   Иногда приходили Брехман и бабка Мара. С ними тоже было здорово. Но наш ма-ленький тесный круг был все равно лучше!
   Я оглянулась. Огромный темно-бордовый абажур посреди комнаты, обреченно ви-севший над застеленной зеленой скатертью столом, говорил о том, что ночь я провела у Марины. На диване, накрытая лоскутным одеялом, спала Бриджит. И никого! Я опустила ноги в валенки. Пашка, развалившийся рядом, недовольно заурчал. Смачно зевнув, он по-брел, вихляя задом, на кухню, а я за ним.
   - А где Броня? - я обнаружила бабку Мару в несколько раз сложеным платком вокруг головы, как у раненных солдат в военных фильмах. Она месила тесто.
   - Пошла скотину проведать. Каши хочешь? Там, в ковшике синем, - она мельком гля-нула на меня.
   - Может Бриджит разбудить? Вместе и позавтракаем, - я приставала к старухе.
   - Да делайте, что хотите, только не мешайте. Я пироги развела, сейчас с начинкой раз-берусь, потом лепить поможете.
   Я глянула в окошко и тут же наткнулась на заснеженное лицо Степаниды. Она рас-плылась радостной улыбкой и исчезла.
   Не прошло и минуты, как старуха с двумя сумками провизии была на пороге, - Вот молочка, баранок да пряников притащила, нас-то теперь много!
   - Ну и хорошо! - бабка Мара заканчивала возню с тестом, - Наверно к мужикам схо-дить надо. Я так думаю, иди-ка ты к ним и сюда зови. Чего на два дома жить. Кормиться у меня будем.
   - Ага, - послушно согласилась Степанида. Она взяла сумки и убыла, куда послали.
   - Доброе утро! - Бриджит была неотразима в Маринином полосатом халате,- О, как! Том, давай стряхнем с себя вчерашний праздник, и да здравствует день сегодняшний!
   - Это что? - француженка понюхала содержимое ковшика.
   - Это овсянка...- не очень уверенно сказала я.
   Пахнет вкусно. Здешний завтрак?
   - Ну вроде того, это каша. Попробуйте! - я машинально протянула ей ложку.
   - Очень может быть! А молоко есть? - Бриджит присела к столу.
   - Вон на окне в банке. Ешьте, девчонки, что на глаза попадет, - Марина переключи-лась на начинку.
   - Привет честной компании! - Броня обметала веником заснеженные валенки - Том, налей-ка чайку, чего-то устала я.
   - А вы знаете, эта кашка весьма вкусна. Чувствую силы недюжие, готова горы свер-нуть! Давайте я вам чем-нибудь помогу, - девушка посмотрела на старушек.
   Ну и славно, милая! Давайте за пироги принимайтесь. Вот Томка про них все знает, как и из чего они делаются, - Мара сполоснула руки водой из рукомойника, - А мы с Фра-нюшкой, в комнате посидим. Поговорить нам надобно.
  
  
   34
  
  
   В доме у Брехмана было очень тихо. Степанида, хоть и легко стартовала, войти по-боялась. Присев на ступеньку, она вытащила из сумки пряник.
   Погода на глазах портилась. Сильный ветер, поерошив верхушки деревьев, набирал силу и снижал высоту. Небо из мутно-голубоватого постепенно становилось грязно-серым, темнея и матерея, оно не давало разглядеть контуры туч, которые там явно пребы-вали.
   - Ну и ну! - старуха потерла глаза, - Ведь с полчаса все сияло и сверкало. Что-то день нам надует?
   Почувствовав тревогу и не поняв ее происхождения, она с трудом и охами, кряхтя и кашляя, поднялась: Ну, с богом! - приободрила она саму себя.
   На кухне Степанида наткнулась на Брехмана, вялого и безразличного, сидевшего за столом, на котором стояли две стопки Марининых чистых тарелок, с десяток переверну-тых верх дном стаканов, рюмки, накрытые вафельным полотенцем и пустая бутылка вод-ки.
   Он посмотрел на старуху мутным взглядом, - Ну, с чем пришла?
   Степанида уж который раз, глянув на лысую голову Ибрагимыча, про себя отметила: Прямо абрек какой-то дореволюционный! Эх, был мужик, и нет мужика!
   - А остальные где? - спросила она не очень уверенно.
   - Дрыхнут! - Брехман уставился в окно. А я вот тут коротаю. Мне с ними не по пути.
   - А что ж осерчал так? - старуха доставала банку с молоком, - Я тебе сейчас завтрак организую, может полегчает...
   - Изыдь, чума! - Ибрагимыч зло отмахнулся и закрыл голову руками.
   - И мне молочка налейте! - заспанный Терентий возрадовался на пороге.
   А что это с ним? - прошептала Степанида.
   - Так они всю ночь с товарищем Людвигом, с профессором выясняли, плохая Франя или хорошая. Чуть не подрались. Вы не представляете, Валентина Степановна, что тут творилось! Насилу товарища Черчеля уговорили в ночь не идти, а то он все время поры-вался. Мне показалось, очень неуютно ему было.
   - Вот это да! Пацаны, что ли? Им хоть кол на голове теши, все о бабах! Во Франька дает! Сколь ее знаю, всю жизнь почти, а всегда по ней мужики сохли. Пройдет, а они эдак, по сторонам, штабелями складируются. Довыбиралась! Всю жизнь одна прожила. Сколь-ким достойным людям от ворот поворот дала. Ведь до смерти так и продержится. Чего они в ней все находят? Ты, милок, не знаешь?
   - А она ведьма! - напомнил о себе Брехман, - Таких специально природа создает, на нашу мужчинскую погибель.
   - Вы опять? Давайте не будем! - взмолился Терентий.
   - А чего мы сегодня делать будем? Программа у нас какая? - парень посмотрел на Степаниду и вожделенно потер руки.
   - Программы не знаю, а Марина сказала, что кормиться будем у нее. Они уже пироги затеяли.
   - Это славно! А, Иван Ибрагимович?
   Брехман, привалившись к стенке, похрапывал с блаженной улыбкой на лице.
   - Вот так всегда! Сначала всех обругает, а потом засыпает от облегчения! - вздохнула Степанида.
   - Ну, а что там остальные ухажеры делают?
   - Кряхтят, да охают, как и полагается в их возрасте. А молодые, когда влюбляются, вздыхают, - Терентий накинулся на пряники, - А знаете, Валентина Степановна, мне у вас все больше нравится, пообвыкся я, и намеренья имеются. Страшно сказать, Бриджит предложение хочу сделать! Во дела какие!
   - И правильно, - Степанида не удивилась, - Ты парень видный, вихрастый, не вред-ный, да и она хозяйка хорошая.
   Черчель в помятом праздничном костюме, с опаской открыл дверь, - Ну, привет!
   Увидев спящего Брехмана, он успокоился, - Вот ведь, хрен старый, что нам устроил! Но я его не корю. Любовь, знаете ли, вещь непредсказуемая!
   Степанида и Терентий с удивлением посмотрели на бывшего юбиляра.
   Чир, ополоснув лицо и приободрившись, выпив залпом кружку молока, хмыкнул, подмигнул окружающим и продолжал:
   - Давно во мне сомнения бродили, но в эту, так сказать, знаковую ночь, где-то роко-вую, я все понял - Иван влюблен!
   - В кого?- хором спросили слушатели.
   - Во Франю, давно и безнадежно!
   Старые, распухшие Степанидины ноги при этом сообщении сказали - баста! Она ух-нула на лавку, - Еще один!
   - Да, да! Этот самый! И, коль ему это чувство ведомо, я его прощаю, - Черчель налил еще молока, - Я-то, понятно, сначала осерчал, когда он ругаться начал. А потом меня осе-нило, что не на Франю этот гнев направлен, а на меня с Людвигом. Даже скорее на Люд-вига! Влюбленный он! - Черчель нежным взглядом обласкал прикорнувшего рядом Брех-мана. - Старый черт, а как ловко всю, можно сказать, жизнь маскировался. Вот судьба - быть около и не посметь! Уму не постижимо!
   При этих словах уже и Терентий, не выдержав напряжения, оказался рядом со Степа-нидой, - А вы ничего не путаете?
   - Эх, милок! Есть у старости свое зрение. Зрение опыта. Ему молодых не научишь. Пожить надо. И оно само появится, ну если до этого, конечно жизнь не профукать.
   - Ну и дела! Надо как-то Франю подготовить! - Степанидины ноги уже влезали в ва-ленки.
   - Сидеть, и ни-ни! - рявкнул Чир, - Коль ты при таком разговоре присутствуешь, это не факт, что весь свет об этом знать должон!
   Бабка послушно вылезла из валенок.
   - Да, в общем-то похоже...- Терентий проворчал в задумчивости, - Иначе с чего бы такой гнев? Б-ррр! - он поежился,- Словом век живи, век учись, а дальше по тексту!
   - Как это вы верно сказали! - Людвиг был похож на привидение. Темно-коричневое байковое одеяло покрывало его голову и плечи, - А пан Брехман спит?
   - Спит, спит, заходи, не бойся! - Чир указал профессору на стул. - Ну,и как оно?
   - Да, собственно говоря, забавно получилось! Не поверите, я за всю жизнь ни с кем так не ругался. Есть вожделение в бою! Вы знаете, будь мне годков на тридцать меньше, я бы в драку полез. Ну, а сейчас что, дунь, и все. Жаль, ей богу!
   - И, слава богу, что не полез! - Степанида перекрестилась.
   - А мне так завидно даже! - Терентий расправился и приосанился. - За любимую женщину! Что может быть возвышенней и вдохновенней!
   - Морду бить? - Чир не понял.
   - Ну не морду, а дуэль какую-нибудь пройти, и насладиться риском, страхом, любо-вью, прощаньем! - Терентий не унимался.
  
   Единственное украшенье -
   Ветка цветов мукугэ в волосах.
   Голый крестьянский мальчик.
  
   - Чир, вздохнув, придвинул к профессору стакан молока и миску с пряниками:
   - Ну, и чего делать с квадратом будем?
   - С каким квадратом? - Людвиг посмотрел на Черчеля.
   - С любовным, конечно!
   - А кто четвертый? Неужто воплощение, которое еще не появилось? - профессор за-стыл со стаканом в руках.
   - Да нет, вон в углу дрыхнет.
   - Так что, Иван Ибрагимович то-о-о-же? - молоко разлилось по столу и приблизилось к Брехману. Ну и ну!
   - Да уж! - Степанида схватила тряпку, - Вот объясните мне, чтоб я поняла, что вы в ней все нашли? Я бы поняла, если б в Бриджит!
   - А это, Валюха, объяснить невозможно. У каждого из нас своя песня о главной ге-роине, - Чир подмигнул профессору.
   - Нет, нет! Поделитесь, пожалуйста. Мне очень это важно! - Терентий покраснел, - Я жениться собрался!
   - Знаешь, парень, ты лучше свою песню сочиняй. Все равно она самая точная выйдет. И Бриджит скорее на нее клюнет. Точно тебе говорю! - Черчель дожевывал пряник.
   Людвиг кивнул.
   - А как же отеческий наказ? Ведь всегда старшие младшим в этих делах наставления давали! - Терентий готов был пасть на колени.
   - Нашел, кого спрашивать! - Степанида возмутилась, - Не видишь, что ли, что они са-ми в потемках бродят!
   Людвиг кивнул.
   - А как же мне быть? - парень недоумевал.
   Черчель вздохнул:
  
   Все поле из края в край
   Покрылось ростками... Только тогда
   Я покинул, ива тебя.
  
   - А попроще? - Степанида с удивлением вглядывалась в помятое лицо Чира.
   - Толкование сего произведения происходит сугубо индивидуально! Кашки сварила б лучше. Манной! С медом!
   - Надо бы дам навестить! - Терентий прохаживался вдоль комода. Остановившись, он внимательно посмотрел на стариков, - Давайте, я вас проглажу, чтоли!
  
  
   35
  
  
   Броня с Мариной сидели под бордовым абажуром.
   - Знаешь, Франь, чувство у меня такое, что срок на исходе. Ты уж послушай меня, ми-лая. Может это последний раз, когда минутка такая выдалась! - Марина сидела с прямой спиной и почти отошедшим синяком. Руки ее суетливо мяли скатерть.
   - Мара, ты что чуешь? - бабушка побледнела, - От чего у тебя такие мысли засели?
   - Сон мне приснился нехороший, да и не во сне дело даже. Я, ей-богу испугалась, а тебя пугать не хочу. Но что-то неладное нам всем предстоит. Может, эти приведения как-нибудь нехорошо проявятся! Может еще что случится! - бабка Мара тяжело вздохнула, - Будь, что будет! Но ты за Томкой приглядывай, от себя не отпускай. Надо всем вместе держаться! Скоро Валька мужиков приведет, я ей велела. И ветер, вон как завывает, аж стекла дрожат!
   - Франюшка, облегчи ты мою душу. Я ж давным-давно перед иконой покаялась, а об-легчения нет! На тебя моя последняя надежда. Видать, живой человек в таких делах ну-жен.
   - Да ты успокойся, Мара! Я ж никуда не бегу. Я слушаю тебя, родимая.
   - Помнишь, я про двух мальчишек рассказывала, Лешку да Леньку, сирот. Так вот, ко-гда им уже лет по четырнадцать было, они стали мне всякие знаки внимания посылать. То один цветов полевых притащит, то другой конфетку подсунет. Раньше за ними такого не водилось. Я с благодарностью все принимала, не ведая, в чем причина. Дальше - больше. Вечером иду как-то от Таньки, подружка у меня в деревне была, вдруг, в темноте, от дере-ва отделяется Ленька и кидается ко мне, целует, обнимает. Я-то подумала, что случилось что-то. А он мне шепчет: я люблю тебя, люблю. И лапает меня и на траву заваливает. Я от неожиданности и совладать с ним не могла. А он рыдает и, как телок, об мои губы трется, а рукой под кофтой шарит. Я его, конечно, отрезвила, обругала, но не сильно, даже в лоб поцеловала и слезы утерла. И, представляешь, этой же ночью, когда Ленька спокойно по-сапывал, просыпаюсь от того, что Лешка ко мне прижимается, и не так уж боязливо, а на-стойчиво, по-мужицки. В голове моей все переместилось: Да что за наваждение такое? Побарахтались мы с ним, но ничего я ему не позволила, - Мара с трудом подняла глаза на Броню, - Вот видишь какая я! С детства испорченная!
   Броня молчала, только гладила тяжелой рукой Пашку, примостившегося у нее на ко-ленях.
   - А на утро я задумалась, что делать-то? Уйти, так пропадут они без меня. Слов они врятли каких-нибудь поймут, коль на такой путь стали.
   И совета спросить не у кого. Таньке рассказать, значит всей деревне поведать. Ну и рассудила я: Будь, что будет!
   - Да, Мара, - только и сказала Броня.
   - Ну и докувыркались мы с ними до того, что обрюхатила я. С одним в поле, с другим ночью, в доме. А про меж ними, как ветер прошел. Ругаться стали, друг к дружке приди-раться. Мне казалось, что они не подозревают, что я с обоими.
   Худые мы были, вечно голодные. Живот мой очень скоро заметен стал. Я уж юбки пышные придумывать стала. Так это ведь для посторонних. Пацаны мои поняли, что от-цами скоро станут. А я-то ничего не понимала, и сердце ничего не говорило, который из них.
   И что мне делать?
   Ничего я лучшего не надумала, как однажды, вечером, за ужином объявила новость. И честно сказала, что не знаю, кто из них отец, - бледные Маринины губы задрожали. Ска-терть была скомкана, а на ближнем к ней углу, виден был большой узел.
   Броня взяла ее горящие руки, - Ну, что ж ты так, дело-то ведь прошлое. Ты ж не убий-ца, какая!
   При этих словах Марина разрыдалась.
   - Ну и хватит, не надо больше себя травить! - бабушка обняла подругу.
   Та встрепенулась и отстранилась:
   - Нет, слушай! Они молча выслушали меня, и ни слова не говоря, ушли спать.
   А я пошла в поле. Ходила там почти до утра, не зная, что делать и что думать!
   А когда вернулась, увидела испуганную старуху на крыльце, у которой мы в посто-яльцах были. Та говорит, что подрались Ленька с Лешкой страшно, что даже за ножи схватились. Что она их разнять не смогла и побежала за подмогой. А когда соседи прибе-жали, они оба, почти бездыханные в луже крови лежали. Мужики телегу пригнали и до больницы их повезли.
   Я к ней в ноги бросилась и все рассказала. Бабка чуть сама богу душу не отдала. А ко-гда оклемалась, говорит мне, что надо от ребенка избавляться, да и тикать отседова по-дальше. Взяла меня за руку, да в соседнюю деревню отвела, к старухе одной, по женским делам умелой. Но неудачно она как-то все сделала. Я у нее дней десять в жару, да в бес-памятстве пребывала. И все чудилось мне, что Лешка да Ленька в окно стучат, а сами в белых рубашках, и бледные, как полотно. Ну и поняла я, что покойники они. Никто не выжил!
   - А ты это точно знаешь, что погибли? - Броня тяжело дышала.
   - Да нет, конечно. Что с ними взаправду стало, я не ведаю. Но думаю, что хорошего ждать не откуда было. А я, когда ноги держать стали, как собака побитая отползла, куда глаза глядят...
   Ну, вот и все!
   Можешь ничего не говорить, не утешать и не корить. А у меня мог быть сын! И это наказание ни с какими словами не сравнится, я ж потом пустой стала. Вот что я думаю: если Лешка и Ленька не выжили, то понимаешь, что получается, - Марина каким-то нече-ловечьим взглядом посмотрела на Броню, - А получается, что мне и восемнадцати не стукнуло, а повинна я в четырех смертях: Людвига, Лешки, Леньки и моего нерожденного сына. Ты понимаешь?!
   Броня прижала Маринину голову к груди, - О, господи, господи...
  
   Мы с Бриджит заканчивали возню с пирогами.
   - А где же Катрин?
   - А ее мать, наверно, взаперти держит. Так что сегодня врядли появится, хотя от лю-бопытства она точно умирает, - я присела у окна, - Вы посмотрите, что на улице-то дела-ется, даже забора не видно!
   Бриджит с удовольствием прильнула к стеклу, - Вот это да! Я такое в первый раз ви-жу. Как на земле, оказывается, интересно! Чего только не происходит. Природа живет своей жизнью и на нас мало внимания обращает, как и мы, впрочем. Она для нас руково-дство к действию: когда вставать, чего одевать, и прочее... - девушка вздохнула, - Ведь мы одна семья, как ты думаешь? А в семье, в хорошей, все друг о друге знают, заботятся и помогают.
   - Это точно! - я почему-то вспомнила о своих непутевых родителях.
   - А вон Валентина Степановна и Терентий идут и кого-то, по-моему, тащат!
   Я потерла запотевшее стекло: четыре темных силуэта, связанные руками-веревками, прорезали белый воздух, насыщенный снегом, ветром, морозом. Самый длинный, профес-сор, конечно, придерживал шляпу, которая норовила улететь черной птицей. А самый ма-ленький - Чир, казалось, не дойдет. Он увязал в свеженаметенных сугробах, и если б не Степанида, которая, как ледокол, с невероятным упорством разрезала метель, улетел бы он за Людвиговой шляпой вослед.
   - Да, как немного нужно, чтобы сгинуть с глаз людских, волею природы быть приго-воренным или избранным или ненужным! - Бриджит, как-будто угадало мои мысли, - И в чем смысл всего?
   - Ну, я пошла. Дверь открою и помогу может чем! - Бриджит накинула тулупчик.
   - Ну и ну! - Степанида была похожа на снежную бабу.
   - Светопреставление,определенно с каким-то значением! - Черчель был узнаваем только по голосу.
   - Ну и чего ж вы так мрачно! - Терентий был самым бодрым.
   - Препятствия нам в перемещениях чинят, знать здесь все и случится, - Людвиг не от-пускал руки от шляпы, - Какая-то мистерия с непредсказуемым концом.
   Промеж вошедших хлопотала Бриджит, стряхивая снег и помогая раздеться:
   - Ну, все позади, чего вы так испугались! Сейчас всех накормим, напоим, отогреем.
   Броня появилась на пороге с каким-то потусторонним взглядом, - А-а, прибыли... - сказала она рассеянно.
   Марина, маленькая, сухонькая, с распухшим красным лицом и усталыми провалив-шимися глазами, рядом с Броней выглядела толи карлицей, толи старой потрепанной кук-лой, которую извлекли на свет из древнего сундука. Стояла она в тени громоздкой Брони, как под кроной раскидистого дуба, растерянная и не понимающая, что ей дальше делать.
   Стряхнув с себя оцепенение, она промолвила - Проходите в комнату, чего здесь топ-таться.
   - Конечно, конечно! - влюбленный Терентий подталкивал стариков к двери. Подмиг-нув Бриджит, он почему-то взял меня за руку и прошептал - Томочка, организуй чайку, у меня очень важное сообщение! И добавил: У тебя расческа есть?
   - Там, в комнате, на комоде лежит, - я не сводила глаз с Бриджит. Француженка по-краснела и похорошела одновременно. Сняв передник, она оправила свой наряд. Руки ее не находили места, суетливо хватаясь то за полотенце, то за юбку, то за прихватку.
   - Мы вас ждем! - почти хрустальный от счастья Терентий прикрыл за собой дверь в комнату.
   Бриджит присела у стола, - Ну и что ж мне делать, как быть? Он, наверно замуж звать будет!
   Теперь уж и я присела рядом: А ты хочешь?
   - Хотеть-то хочу, парень он вроде хороший и очень красивый, правда?
   Я кивнула.
   - Но мы же не настоящие! - растерянное лицо Бриджит на фоне голубоватых Мари-ниных обоев, светилось утренним ласковым солнышком.
   Я призадумалась, - Что с нами будет, мы все равно не знаем. Но вдвоем, наверно, легче быть, а? Может согласиться?
   Девушка легкой бабочкой соскочила с места, схватила меня за руки и закружила в тесной Марининой кухне. Ее прекрасные каштановые волосы шелковым шлейфом летели за ней, радуясь, может быть даже больше нее.
   - Будь, что будет! - ее голос был похож на эхо.
   Степанида, как всегда, возникла нелепо и некстати.
   - Эй вы, птички, где чай? Терентий, можно сказать, изнемог уже. Он так стреляет на дверь глазами, что там скоро дырки появятся. Давайте я вам помогу, ведь жаль парня!
   - Ты, дочка, иди! - она с улыбкой посмотрела на Бриджит, - Мы тут без тебя справим-ся!
   Француженка одарила нас нездешней загадочной улыбкой и растаяла, оставив запах счастья и волнения.
   - Баба Валя, и что вы про все это думаете? - я доставала пироги из плиты.
   - Не знаю... Теперь я уж ничего не знаю. Все течет само по себе. А мы, как картинки на стенке, наблюдаем и не участвуем.
   Я с удивлением посмотрела на Степаниду. Явно воплощения повлияли на ее образ мыслей. Она стала философствовать и я бы сказала, образно выражать свои мысли.
   - А все-таки хорошо, что они на нас свалились! Как в город съездила. Столько нового и интересного!
   Бриджит и Терентий сидели во главе стола. По их виду я поняла, что все уже сверши-лось. Чир тоже ликовал. Он с удовольствием потирал руки и поглядывал на всех торжест-вующим взглядом.
   Броня и Марина весьма равнодушно взирали на всех.
   Людвиг дремал.
   - А где дядя Брехман? - спросила я, наконец, поняв, чего мне не хватает для полноты картинки.
   Профессор при этих словах с огромным трудом открыл глаза и, удостоверившись, что Ибрагимыча нет, скрестил руки на груди и продолжил почивать.
   - А он дома, отдыхает.... - Чир помог мге водрузить миску с пирогами на стол - ви-дишь, как у нас все спокойно и, я бы сказал, сонливо.
   Счастливые молодожены не замечали всеобщего уныния. Они с удовольствием упле-тали пирожки и о чем-то ворковали друг с другом.
   Меж нами поселилось ожидание. Дел никаких не обнаружилось. Все были сыты, а те-плый, хотя и мрачноватый Маринин дом поглотил вместе с пирожками все наши желания и мысли. Тишина была уютной. Она, как Степанидина душегрея, полосатая, связанная из старых носков, шарфов и фуфаек, не обременяла никого, потому как ее слоистая суть бы-ла всем понятна.
   Марина, с пустым, лицом прижалась к Броне. А бабушка, как всегда, безмолвная и задумчивая, служила тихим и таким нужным утешением.
   Чир и Степанида, как невесомые тени, изредка блуждали вокруг стола, подливая чай.
   Глядя на все это, душа моя взяла бразды правления. Искажая слух и зрение, преобра-зовывая запахи, расщепляя приглушенный свет, организовывая какие-то цветовые пятна, используя одежду стариков, их лунные лица, их матовые руки, витала в воздухе ее неви-димая плоть.
   Белое заполнение окон давало ощущение отстраненности всего мира от нас, и меня от стариков. И, видимо, чтобы какой-то смысл возник в моей оторопи и невесомости, чудная мелодия властвовала в моей голове. Она состояла из шума ветра, шуршания листьев и да-лекого звона колоколов, волшебной волной рассекающего предвечерний летний воздух, там за полем, у реки.
   И эта мелодия обладала дыханием ласковым, родным, и надежным.
   Я вспомнила Гуна. Я была с ним в лесу, в доме.
   И, вправду, Гун все точно придумал. Здесь было удивительно хорошо. Мальчик успел смастерить только одну стену из гибких нежных ветвей, ловко и с выдумкой скрепленных между собой. Эта живая полупрозрачная трепещущая преграда была такой нужной. Она прикрывала взгляд на дорогу, тем самым лишая дом ненужных воспоминаний и ощуще-ний.
   Все было раскрыто на озеро, с почтением давая волю всему, что оно хотело предло-жить, его свежести, его спокойствию, его счастливому лику, отражающему облака и птиц.
   И это была связь единственно возможная, до последней клеточки, капельки крови, то-лики чувства, примиряющая душу мою с этим миром, огромным и настоящим, готовым отдать мне все, что только захочу. А мне надо предъявить распахнутое сердце, восхищен-ные глаза, доверчивое тело и желание.
   Мне безумно захотелось показать этот дом бабушке и Чиру. Они бы все поняли. Я уверена, что они бы радовались, как я, и примечали все удивительные придумки Гунна.
   Какой бы фантастический праздник мы там устроили! Потому что это был наш мир, наш единственно возможный дом, наш воздух, наш аромат.
   А ночью мы бы сидели на берегу озера таинственного и непознанного. В руках у меня был бы наш синий новогодний шар в золотых звездочках. Мы бы все вместе дунули на него, и он бы полетел вверх, увеличиваясь и растворяясь. И тогда золотые звезды, уже большие и реальные, ликовали бы вместе с нами - им все же было тесно на нашей драго-ценности. Они б смеялись, бликуя и подрагивая в наших сумасшедших глазах, целуя наши трепещущие губы.
   И никогда больше мы бы не боялись за них, за их хрупкость и уникальность. И каж-дый из нас мог бы устроить себе праздник всякую ночь, когда этого хотелось.
   Мы бы взялись за руки, образовав хоровод, и исполнили бесконечный танец радости под старинную музыку, загадочный полет выпущенных на волю звезд и острый лесной запах вечного дерева счастья.
   Моя голова кружилась от тишины, а сердце наполнялось дурманящим запахом, арома-том, благоуханием единения с миром, таким простым и понятным.
   Руки мои, ладони мои превратились в слух. Внезапное присутствие ветерка, как дыха-ние огромного озера, существа живого и умного, удивило мимолетным поцелуем, сму-щенным и ласковым.
   А потом я почувствовала прикосновение влажных от волнения ладошек Гуна, смотрев-шего на меня смеющимися мальчишескими глазами, озорными и горделивыми. Он ощу-щал себя творцом всего этого великолепия. Он был король, он был правитель, он был по-эт, схватывающий на лету мой восторг и мою понятливость.
  
   Привкус наш остается? Вправду ли ангелы ловят
   Только свое, только то, что они излучают,
   Или порою, пускай по ошибке, наши частицы
   Им достаются? Быть может, примешены мы
   К их чертам, пусть даже не больше, чем зыбкость
   К лицам беременных женщин? Этого, в круговороте,
   Не замечают они, себя возвращая. (Попробуй заметь!) -
  
  Чир читал вслух. Бриджит и Терентия не было видно. Комната растворялась в полумраке. На столе стояла свечка, освещая взволнованные лица Брони, бабки Мары и Степаниды. Людвиг дремал поодаль.
   Вдохновенный Черчель был не с ними. Может, он бродил вдоль озера?
  
   Ночью могли бы влюбленные, если б умели,
   Несказанное высказать. Ибо, кажется, все
   Нас утаивает. Неподвижны деревья, дома,
   Наши жилища, устойчивы. Только мы сами
   Мимо проходим подстать воздушным течениям.
   Нас все замалчивает, как будто в согласии тайном,
   Отчасти стыдясь, отчасти надеясь на что-то....
  
   Невесть откуда взявшийся Пашка, облизывал мои ладони с таким упорством, что мне показалось, что это рыжее таинственное существо очень торопится, будит меня, вытаски-вает из небытия, стараясь подготовить, взбодрить перед чем-то очень важным.
   Я взяла его на руки. Он не прилег на колени, а сидел, приложив голову к моему плечу. Я чувствовала его взгляд неотрывный и внимательный.
   - Что же он так жмется ко мне? Чего ему надо? - Я не могла сосредоточится на Чире, который внезапно заполучив таких слушателей, безропотных и тихих, почти нараспев чи-тал эти удивительные стихи.
   Бабушка и Марина являли одно неразрывное целое, как будто их заморозили в тот са-мый миг, когда пришло умиротворение и покой.
   Степанида же с восхищенными детскими глазами была неузнаваема. Я, может, пер-вый раз в жизни разглядела ее бесхитростное усталое лицо. Сколько таких старых жен-ских лиц было у нас в поселке!
   Все они были родственницами тяжелому труду, голодной юности и удивительной замкнутости судьбы в этом всеми позабытом месте, где они прожили всю жизнь, без внутреннего права уйти отсюда, выпрыгнуть из черной дыры.
   - Так у нее ж карие глаза! Вот это да! - как я этого раньше не замечала. - Какие они живые и лучистые. Из всего, имеющегося в наличии, только они были приемниками жиз-ни, только смеялись и радовались, только они пели и удивлялись. А лоб, нос и щеки были малоподвижными, скорей ленивыми и неспособными ни на что. Еще одной достоприме-чательностью Степаниды являлись ноги. О них можно было слагать легенды, петь гимны. И вообще, мне показалось, что она состояла из трех разных людей, которые вследствие какой-то ошибки соединившись вместе, понуждены были пребывать в таком состоянии до смерти.
   А еще мне подумалось, почему получилось так, что приметы возраста видны только на человечьих лицах? Ведь не встретишь старую бабочку или синицу. И надо быть уж очень большим специалистом, чтоб сказать, что этот заяц или этот козел старый! Про пау-ков и червяков уж и говорить не приходится. Кому нужны эти отметины, эти морщины, эта пергаментная кожа, покрытая гречкой, эти неповоротливые тела, эти неспешные дви-жения?
   Ведь человек так много теряет, когда окружающие признают его старым! Кто нас трусит еще через одно сито? А зачем? Мы и так все очень разные, друг на дружку непо-хожие, даже у нас в поселке, не говоря уж про негров и китайцах каких-нибудь.
   И зачем это время, которое кажется одно и тоже для всех - и для деревьев, и для птиц - к нам, людям, поворачивается еще одним смыслом? Смыслом утрат, несделанных дел, бесповоротных ошибок?
  
   Снега, снега, снега....
   А ведь как будто нынче полнолунье,
   Последнее в году?
  
   Я подпрыгнула на месте от неожиданности. Весьма довольный жизнью Брехман сто-ял на пороге. - Ну, погоды! Слава богу, что ветер утих. А то беда! Столько намело! Я чуть не вплавь до вас добирался!
   Людвиг открыл глаза и, отмахнувшись от Брехмана, как от видения, вновь заснул.
   - Ну, ничего, ничего! Зато, если к тебе, Маринка, кто в гости надумает зайти, так я ему путь проложил. Скажи спасибо! Да и покорми хоть чем-нибудь. - Ибрагимыч без пригла-шения сел за стол.
   - Какие гости! - хором мяукнули Броня с бабкой Марой после долгого молчания.
   - А чем черт не шутит! - не унимался Брехман. - В такие вот погоды все и приключа-ется. - Он подмигнул присутствующим.
   - Ну, раз такие дела, давайте вечерять будем. Пошли, бабы, вместе быстрее справимся. - Броня направилась к кухне.
   Брехман заерзал на месте. После бурной ночи, с похмельной головы, он не знал, как общаться с мужиками.
   - С добрым утром, Иван Ибрагимович! - съязвил с порога Терентий.
   - Да ладно вам, отцы! Будьте милосердны! Ведь не со зла, а так разгулялся по привыч-ке.
   Профессор, как и не слышал.
   Черчель, примостившись у стола напротив приятеля, лукаво глянул на лысую, все еще непривычную, голову Брехмана.
   - Да, Ваня, накуролесил ты по полной программе, едрит твою маковку! И с чего бы это? Ведь когда пьяным пребываешь, добрым становишься. В чем причина такого, так сказать, смешного поведения?
   - Ну что ты на меня зенками стреляешь со смыслом? - Ибрагимыч засмущался, огля-нувшись на Терентия - Я и сам не знаю, что на меня нашло!
   - А вот мы знаем, сегодня с утра во всем разобрались! - Людвиг, как и не спал. Поме-няв позу, он пытливым взглядом прилип к ночному обидчику:
   - Рассказать, или сами, как говорят в полиции, показания дадите?
   Терентий, быстро смекнув, что намечается что-то очень интересное, примкнул к ком-пании.
   Меня в темном углу, казалось, никто не заметил.
   - Ишь, спелись! Казнь, что ли, мне придумали всем миром? - он окинул всех грозным взглядом.
   - Я, как самый старший, - профессор поднялся, - и как лицо заинтересованное, хотел бы понять общую диспозицию!
   При этих словах Чир, весь скукожившись, заерзал на стуле.
   Молча, на почти негнущихся ногах, с тихим шелестом, исходящим от старомодных штиблет, Людвиг обошел вокруг стола и встав за спиной у провинившегося, неожиданно властным голосом поинтересовался - Вы, пан, какие виды на пани Франю имеете?
   Терентий прыснул на нервной почве.
   Брехман испепелял Чира непонимающим взглядом, затем, почесав затылок, он тихо булькнул - Допилися, стало быть!
   Людвиг отправился на новый заход вокруг стола. При этом Пашка все время, как и я, наблюдавший за происходящим, спрыгнул с моих колен и увязался за профессором. Вер-тикально подняв хвост, он следовал точь-в-точь по невидимым следам оратора.
   Людвиг размышлял, какой бы еще наводящий вопрос задать этому неподдающемуся сопернику?
   Неискушенный Терентий, видя затруднения профессора, пришел на помощь, - Сло-вом, мы так рассудили: вы влюблены в известную вам особу. И, я бы добавил, давно и без-утешно!
   При этих словах, икнув, Чир скрылся под столом.
   Брехман ничуть не удивился, - Я понимаю, други мои, что вы на этом свете давно не были. Поэтому, так сказать, соскучились по делам мирским, обыкновенным. Вот у вас в голове и помутилось от собственной озабоченности. Ну, ничего, это скоро пройдет.
   - Нам пан Черчель все объяснил. Мы же не местные, откуда бы мы это взяли? - Люд-виг вместе с Пашкой заканчивал третий круг.
   Испуганные глаза Чира невинно блестели легкими слезинками у самой кромки сто-лешницы.
   - Ты чего, брат, новую жизнь после юбилея начал, с маразмом и галлюцинациями? - Брехман барином развалился на стуле.
   - Я понимаю, что тебе при всех неудобно, - пропищал Чир, - Но признавайся, Ванька, ведь одни мужики кругом, ведь любишь ты Франю. Никто ни о чем не узнает, я гаранти-рую.
   Ибрагимыч, так и не поняв, что это допрос с пристрастием, шутливо закатив глаза, изрек, - Ну влюблен, а дальше-то что? Какое резюме намечается?
   Людвиг покраснел. Пашка остановился и, опередив профессора, зашипел. Запрыгнув на стол, он уселся супротив ответчика и воинственно прижал уши.
   Такого никто не ожидал. Брехман застыл, боясь шелохнуться. А Чир, Терентий и Людвиг за его могучей спиной с удивлением вглядывались в недобрую рыжую морду.
   - Вот еще один претендент на руку товарища Франи, - Терентии констатировал то, что и так все видели.
   - Ну и дела-а-а! - Чир подтянул штаны.
   Кот принял бойцовскую стойку перед грядущим нападением.
   Огромные бездонные глаза не то что б не давали ответа, чем дело кончится, а наобо-рот, гипнотически затягивали в какой-то глубокий омут, в котором водиться мог кто угод-но.
   - Чего делать будем? - не своим голосом отозвался Брехман, - Вот напасть на ровном месте!
   - А вы правду говорите, как дело обстоит! - не унимался Людвиг, - Тогда, может к лучшему все и переменится!
   - Пожалуй... - Ибрагимыч, возможно увидел что-то совсем непотребное в Пашкиных глазах, раз так быстро согласился.
   - Да, грешен, люди. Так с кем не бывает! У лучшего друга ведь бабу отбивать не ста-нешь! Не по-людски это, да и не по моему характеру. А приметил я ее сразу, как вернулся. Удивительная она была, ни на кого не похожая,- Брехман успокоился. Он обращался только к коту, - Не то, чтоб красотка с лица, а так все вместе складно в ней уживалось, что я, поначалу, даже за инопланетянку ее держал. Мучился, вправду скажу, ужасно. Все тело ныло, и душа горела. А что делать было? Вот я, как в кино на кинозвезду, и смотрел на нее всю жизнь.
   Правда, были мгновения, когда уж совсем было готов пойти к ней, чтоб в любви при-знаться и замуж позвать. До калитки, ей богу доходил. Но все какая-то помеха случалась.
   Зато сны все при мне остались! Ну, а в них, что мы только с Франей не вытворяли! Я серенады пел, и стихи читал, и в любви объяснялся теплой темной ночью, звездной и за-гадочной. А она, как богиня, на меня смотрела светлыми ласковыми глазами и все пони-мала....
   При этих словах жуткий звон разбитого стекла заставил всех вздрогнуть и оглянуться на дверь.
   Там, с пустыми руками, стояла бледная Броня. У ее ног покоилось мелкое крошиво Марининых тарелок с розовыми цветочками.
   Я бросилась поднимать осколки, необычайно удивив всю компанию своим присутст-вием.
   Пашка, соскочив на пол, встал рядом с Броней и победоносно смотрел на нас уже по-доброму. Его уши двигались во всех направлениях, улавливая неведомые нам колебания воздуха, в котором уже поселились все наши чувства и все наши мысли.
  
  
   36
  
  
   Алексей Тарасович, Забава и Людмила вышли из пустого автобуса. Вдохнув холодно-го злого воздуха, они обреченно переглянулись.
   Метель не давала сдвинуться с места.
   Кроме тонувшего в потемках и снежной круговерти фонаря, ничего не было видно.
   Они почувствовали себя астронавтами, вступившими на лунную поверхность.
   Старик уже ничему не удивлялся. Он был готов ко всем испытаниям перед встречей с Мариной.
   - Куда путь держим, милые дамы? - он развязал уши на шапке, быстро завязал узел под подбородком мгновенно закоченевшими пальцами и поднял воротник.
   - Щас соображу! Забава полезла в матерчатую сумку, достала оттуда огромную вяза-ную шаль. Накинув ее на голову, поверх меховой шапки, перекрестив концы на груди и пропустив их под мышки, она попросила завязать их на спине.
   Исполнив просьбу, Тарасыч внутренне улыбнулся. Забава была похожа на маленькую девочку, которую выпустили в сильный мороз погулять, предварительно запеленав сверху донизу, так что голова намертво крепилась к телу, не давая разглядеть, а что же справа, а что же слева?
   Людмила, недовольно хмыкнув, подняла воротник кожаного пальто, по последней го-родской моде, еще раз огляделась по сторонам и сказала, - Наверно нам все же вместе держаться надо! Давайте сначала к Черчелю зайдем, он крайний от дороги, а потом уж решим, что дальше делать.
   - Вы только меня одного не бросайте, девоньки! Я же сгину в этом светопреставлении под названием Кресты! - старик жалостливо похлопал заснеженными ресницами.
   - Да не берите вы дурное в голову! Никому из нас поодиночке до места не добраться! - бодрый Забавин голос был слышен из глубин ее амуниции.
   - А, знаете, я по телеку видела соревнования велосипедистов. Они хитрые такие, все время меняются, потому как первым идти труднее всего. Весь ветер первому достается! - Людмила приблизилась к попутчикам, - Давайте тоже будем меняться, а то далеко не уй-дем!
   Резон был, и все согласились.
   Первой шла Забава, за ней старик, а затем Людмила, которая периодически отставала от процессии, потому как громоздкий чемодан все время норовил развернуться потертой клеенчатой боковиной против ветра, чем необычайно затруднял движение. Она чертыха-лась и про себя, и в слух, но никто ее не слышал.
   Ветер заглушал все мольбы, стоны и ругательства.
   Забаве вспомнился немец с Терентием. О конце этой истории она не думала. И так все понятно, что хорошего ждать неоткуда было. А вот Лета не выходила из головы.
   По описаниям Мартина, она была похожа на Зару, королеву их табора, с которым она исколесила всю русскую землю вдоль и поперек.
   Высокомерная молодая цыганка была заносчивым крикливым созданьем, покоряв-шимся только отцу. Еще маленькой девчонкой, Забава, глядя на нее, думала, что у таких ярких и необычных людей должно быть особое предназначение.
   Просто не могло случиться так, что она медленно превратится в одну из старух, с ли-цами - печеными яблоками, отдавшими все силы многолетней череде родов, и бредущих рядом со скрипучими телегами по скверным дорогам, усталых и обреченных, по рожде-нию - вольных, а по жизни - узниц своих мужиков, своего уклада и своей первобытности.
   До того, как Забава убежала с Федором из табора, у Зары уже было несколько душе-раздирающих любовных историй, которые прямо-таки садистским образом разрешала цы-ганка. Весь табор замирал при очередной ее выходке, которая не была следствием каких-то определенных человеческих чувств, а скорее выглядела дикой разбойной стихией, сме-тавшей все на своем пути. Человека там быть не могло, тем паче молодой девушки.
   Вспомнив ее, Забава почти была уверена, что Зара, как Лета - привет с того света!
   Все подходило и все объяснялось.
   Странно было только то, что все ее ответы нашлись через столько лет в поезде, иду-щим в детство.
   - Давайте, Забавушка, я вас сменю. Только скажите, куда путь держать, - Тарасыч близко-близко склонился к красному носу, одиноко торчавшему на заснеженном лице.
   - Лю-ди-и-и! Передо-о-охнем! - издалека донесся Людмилин голос, как вой одинокого волка в ночи.
   Они вгляделись в мышиного цвета мглу, насыщенную снегом и безнадегой, но все было тщетно. Ни зги!
   - Мы ту-у-у-т! - отозвалась Забава и наклонилась к старику, - А как вы думаете, та Ле-та, про которую немец рассказывал, могла на самом деле быть или нет?
   - Теперь уж и не знаю.... Хотя, сначала точно думал, что все это брехня и сказки! - Тарасыч пожал плечами.
   - А я почему-то верю, что все правда! - женщина испуганно отступила от внезапно появившейся товарки.
   - Все, сил моих больше нету никаких! - Людмила уселась на проклятый чемодан, - Знай, что такая погода будет, все б иначе сделала. А скорей всего и не поехала б вовсе!
   Тарасыч покачал головой: Пустое созданье, ей-богу!
   - Как, по-вашему, мы сколько времени топаем? - Забава пыталась ограничить разго-воры с Людмилой. Они становились тягостными уже и для нее.
   - Целую вечность!!! - подруга отозвалась конкретно.
   - Наверно, с полчаса-то уж точно будет. Пошли, пожалуй, а то промерзнем вконец - Тарасыч помог Забаве перекинуть сумку через плечо.
   - Так уж скоро и прийти должны по моим расчетам! - женщина глянула на маленький черный холмик, который представляла Людмила, сидевшая на чемодане - Ну, в путь, го-ремычная, толи еще будет! - подбодрила Забава ее.
   Старик думал о Лете, когда они продолжили путь. А вдруг и вправду живут про меж нас эти люди-нелюди, не признаваясь, какого они роду племени. А мы все о своем - не-правильное воспитание, плохая наследственность, и всякую другую чепуху. А на самом деле все по другому проистекает от нас, от людей, независимо. Но какого рожна они нам нужны? Какие у них до нас дела имеются? И так-то по жизни - чужая душа потемки! А с этих то чего взять?
   Стойте, Алексей Тарасыч! - идущая следом Забава вглядывалась в пустоту - опять Людка пропала. Давайте подождем. Ой! А это что такое? - женщина нащупала деревян-ный кол, на который чуть не напоролась.
   - От забора вроде! А вот еще и еще. Ну, слава богу, хоть до чего-то дотопали. Дальше легче будет!
   - Хорошо бы! - Тарасыч выглядел уставшим - Ну и где эта мать-одиночка? Вдруг ку-да-нибудь не туды завернула?
   - Да не должна вроде, ведь полжизни здесь провела. - Забава притоптывала на месте.
   - Убейте меня здесь и сразу. Я больше не могу! - очередное явление Людмилы народу почти рассмешило присутствующих.
   - Давай, давай, не хнычь! Может, господь бог тебя испытывает с надеждой на твое ис-правление перед встречей с родными. Вдруг с тобой какой-нибудь фокус приключится, и ты святой станешь! - Забава развеселилась и оттаяла.
   - Я думаю, что мне это не грозит! - самокритично отозвалась Людмила, - и как по ва-шим прогнозам, хоть какая-нибудь захудалая палка нам скоро попадется?
   - Все, товарка, конец твоим страданиям. Мало того, что палка попалась, да еще и забор обнаружился. Правда, чей, сказать пока не могу.
   Людмила при этом сообщении не испытала ничего. Перед глазами стояло только ли-цо матери.
  
  
   37
  
  
   Мы сидели за столом все вместе.
   Понятно, что Брехман сразу же предложил выпить, чтоб все расслабились и не брали в голову того, что не нужно.
   Чир взял все заботы на себя, рассадив дам, не давая им шелохнуться по поводу хозяй-ства. Ему явно было легче что-нибудь делать, чем говорить.
   Броня погрузилась в какую-то думу, улетев далеко-далеко. Ее светлые глаза, обрам-ленные мелкими морщинками, казалось, покрылись непроницаемой пленкой, закрываю-щей путь в тот мир, где она сейчас пребывала. Все видели это и не тревожили ее.
   Бриджит что-то шептала Степаниде о секретах приготовления пулярки.
   Терентий суетливо ерзал на месте, не зная, чем себя занять.
   Пашка сидел возле Людвига толи охранником, толи тюремщиком.
   Марина чувствовала себя скверно. Голова ее трещала по всем швам. Увядший синяк вновь ожил и смотрелся огромным родимым пятном в пол-лица. Сердце ее болело, как никогда. Залечь в кровать она и помыслить не могла при таком стечении народа. Поэтому жевала пирожок уже давно, найдя в нем утешение и работу.
   Я взяла подаренную Черчелю книжку и читала как молитву, как откровение, ниспос-ланное только мне одной единственной на всем белом свете.
   Откуда мне пришло это ощущение, я не знала -
  
   Мертвецы,
   Пожалуй, знают, что дела людские -
   Предлог и только. Все не самобытно.
   По крайней мере, в детстве что-то сверх
   Былого за предметами скрывалось,
   И с будущим не сталкивались мы.
   Расти нам приходилось, это верно,
   Расти быстрее, чтобы угодить
   Всем тем, чье достоянье - только возраст,
   Однако настоящим в одиночку
   Удовлетворены мы были, стоя
   В пространстве между миром и игрушкой,
   На месте том, что с самого начала
   Отведено для чистого свершенья.
   Кому дано запечатлеть ребенка
   Среди созвездий, вверив расстоянье
   Его руке? Кто слепит смерть из хлеба, -
   Во рту ребенка кто ее оставит
   Семечком в яблоке? ... Не так уж трудно
   Понять убийц, но это: смерть в себе,
   Всю смерть в себе носить еще до жизни,
   Носить, не зная злобы, это вот
   Неописуемо.
  
   Бордовый Маринин абажур внезапно начал раскачиваться и скрипеть всеми имею-щимися в наличии железками.
   Всеобщая оторопь сковала всех. Только потом мы поняли, что это почти мистическое явление было вызвано громким топотом в сенях.
   Никто не трогался с места, почему-то с ужасом глядя на дверь, а не на абажур.
   Я прильнула к бабушке, как единственной защите от всех напастей на земле.
   Серая книжка Рильке валялась на полу раскрытая и ненужная.
   Пашка одним прыжком очутившись у двери, перевозбужденный и озлобленный, являл собой существо готовое к смертельной схватке за существование.
   Бриджит, побледнев, судорожно вглядывалась в лица стариков, ища там ответа.
   Бабка Мара была ни на что не способна. Она просто глядела на дверь исподлобья. Я видела только ее осунувшийся профиль, скорее череп, обтянутый кожей, до того сильно было ее напряжение.
   Наконец, дверь открылась. На пороге мы увидели троих незнакомцев, со следами не-давней метели. Их красные, деформированные лица были и напуганы и блаженны.
   - Ну, слава богу, хоть до кого-то добрались! - сказала женщина, разматывая огромную вязаную шаль и вглядываясь во всех присутствующих.
   Внезапно она подошла к Бриджит, сидящей ближе всех к двери, и потрогала рукав ее белоснежной кофточки - Извините меня, пожалуйста, а Черчель среди вас есть?
   - Я Черчель....- из-за широкой спины Брехмана показалась голова старика на тонкой шее с гусиной кожей - А Вам, гражданка, по какому поводу он нужен?
   Никто ничего не понимал. Остальные пришельцы стояли при входе молча и, как мне показалось, обливались слезами растаявших на одежде снежинок.
   Женщина подошла к Чиру, шаль она держала в руке, а другой, смахнув шапку, выпус-тила на волю прекрасные пышные волосы. Тут же, поправив их рукой, она скорчила смешную рожицу, почти как Катюня, при этом встав в позу послушной девочки.
   - Боже мой, боже мой! - Черчель не верил своим глазам: Неужто Симка... Се-ра-фи-ма?
   Женщина бросилась к нему, уронив шаль и шапку - Живой!?
   - Миленький ты мой, родненький ты мой! - она целовала его и в нос, и в губы, и в те-мечко.
   Брехман отодвинулся, чтоб дать им больше места, и сиял, как будто это все случилось с ним.
   - Вот это да! - причитал он осипшим от волнения голосом
   Броня встала и подошла поближе. Ее смеющиеся глаза были полны слез.
   - Мама! - голос с порога удивил всех.
   - Тома! - женщина двинулась на нас с Броней.
   - О, Господи, да это ж Людка! - бабушка смотрела на меня непонимающим взглядом, - Ну и ну...
   Мать моя навалилась на нас всей мощью своего тела и своих чувств.
   Когда она нас отпустила, Броня перекрестилась: Ну и ну.
   При таком развитии событий все уставились на последнего пришельца.
   Осмелевшая Степанида даже подошла поближе, наверно для того, чтобы первой все определить.
   Тарасыч снял шапку и низко поклонился, - Люди добрые, я к Марине Григорьевне.
   Бабка Мара во всей этой бурной встрече не участвовала, ей было очень плохо. Ни на чем конкретном она сосредоточиться не могла, поэтому безучастно сидела на стуле, слег-ка раскачиваясь и тихонько подвывая. Своего имени она не слышала.
   Торжественный Брехман оглянулся. Поняв, что Мару сейчас трогать бесполезно, он, чтоб приветить человека, подошел к гостю.
   - Давайте знакомиться: Иван Ибрагимович Брехман.
   Пришелец с радостью пожал протянутую руку.
   - Алексей Тарасович Находка.
   Броня отодвинула мою мать в сторону и устремилась к Марине.
   Терентий, услышав свою фамилию, мгновенно вскочил и подошел к Тарасычу, - Те-рентий Силыч Находка. Может родственники?- добавил парень.
   Старик же тем временем нетерпеливо вглядывался во все женские лица, пытаясь най-ти ту, к которой стремился. Он наклонился к Ибрагимычу, который вызывал у него боль-ше доверия, чем внезапно объявившийся родственник, и прошептал, - Марина Григорьев-на здесь?
   Брехман, бросив последний ликующий взгляд на бабку Мару, помог гостю снять пальто, - Да здесь она, здесь! - и подвел к старухе.
   - Здравствуй, Марушка! - неуверенно произнес Тарасыч, - Это ты, али не ты?
   Марина, казалось, очнулась, но все еще не понимала, чего от нее хотят. Она ошалело смотрела на Броню, которая держала ее за руку и почти не дышала.
   - Мара, это похоже твой Лешка приехал, живой и невредимый, - прошептала бабушка непослушными губами.
   Марина перевела взгляд на старика, стоявшего перед ней на коленях, - Лешка? Какой Лешка? Откуда?
   - Да что ты, старая! - Броня испугалась не на шутку: а вдруг товарка умом тронулась?
   - Ну из детства твоего, ну очнись! Ленька да Лешка, пацаны! - Броня слегка потря-хивала старуху.
   Тарасыч благодарными глазами смотрел на бабушку.
   Забава, взяв за руку Черчеля, подошла к ним, - Не узнает? - с болью в голосе спросила она.
   Щас узнает!!! - Брехман сдвинулся с места.
   - Изыдь, Иван! - Броня уперлась вытянутой рукой Ибрагимычу в грудь, - Посиди там, не до тебя сейчас, тем паче, что ты понятия ни о чем не имеешь!
   - Может, я, чем помогу? - Терентий просунул голову между Чиром и Забавой.
   - Да уймитесь вы все! Лучше шли бы вы на кухню! - Броня рассердилась всерьез.
   Я стояла за спиной бабки Мары и каким-то десятым чувством понимала, что надо вы-вести ее из состояния оцепенения. Мои руки опередили мою голову: я гладила старуху по жидким седым волосам, стараясь развести все тучи, которые туманили Маринин разум.
   Наконец, она посмотрела на всех более осмысленно, - Эх, Франя, что ж ты мелешь, ведь Лешка покойник! Грешно!
   Броня облегченно вздохнула:
   - Вот тебе твой орел, живой, как видишь! Прилетел откуда-то!
   Тарасыч с радостью закивал - Живой, конечно живой! И Ленька тоже!
   Марина, хоть и не признала Лешку, бросилась ему на шею.
   Тарасыч обливался слезами, держа в руках ее маленькое щуплое тело, почти такое, как тогда. Это была она, конечно она!
   - Господи, спасибо тебе, что вразумил меня на эту дорогу. Спасибо, что снял камень с души, спасибо, что дал застать ее живой. Милый мой, добрый ты мой! - он смотрел на Марину, и говорил, и говорил...
   - Давайте-ка выйдем на некоторое время! - скомандовала Броня, - Пущай побудут од-ни, им надо.
   Длинная процессия двинулась на кухню, перешагивая через потертый материнский чемодан, валявшийся на проходе, и который с остервенением грыз и царапал Пашка.
   На кухне было тесно и душно.
   Степанида побила все рекорды тактичности, засобиравшись, домой.
   - Ну, я пошла до хаты! - грустно сказала она, - Завтра все расскажите, чем дело кон-чилось.
   Бриджит тоже одевала тулупчик! - А мы, с Терентием, пожалуй, Валентину Степа-новну проводим, да и погуляем немножко.
   Она кинула парню шинелку.
   Людвиг присел в углу, даже вжался в него, что б не занимать много места. Гулять ему точно не хотелось. Много чувств его посетило одновременно. Справиться с ними не было никакой возможности, и он сдался. Глаза слезились, спасаясь от необходимости участия в этой чужой жизни. Он точно понимал, что никогда не будет здесь своим.
   Обалдевший от счастья Черчель, обняв меня, подвел к Серафиме, - Вот, черешня, сча-стье то, какое! Это дочка моя, Серафимушка! Знакомьтесь.
   Я протянула руку.
   -А это Томочка, подружка моя закадычная, Франина внучка, - представил он меня до-чери.
   - Очень приятно! - женщина пожала мою руку и озорно подмигнула, - Я думаю, что мы тоже подружимся.
   - Опять про меня все забыли! - обиженный Брехман, с напускной суровостью навис над нами.
   - Вот, Ванюшка, ягодка моя. Не сгинула и меня не забыла, - Чир почти пел.
   - Много, много наслышан. Поверьте, я почти также счастлив, как и ваш отец! - Ибра-гимыч приложился к ручке.
   - Очень приятно, очень! - рассмеялась Забава-Серафима.
   - Здравствуйте, тетя Франя! - она обняла бабушку, - Как часто я вас вспоминала, как хотела увидеть!
   Они расцеловались.
   - Вы тут без меня с отцом не поженились чаем? - прошептала она Броне на ухо.
   Бабушка отрицательно покачала головой.
   На пороге появилась мать. Она держала в руках распялку, на которой висело бордовое плюшевое платье. - Смотри, доченька, что я тебе привезла! - она покрутила им в воздухе, - Ну-ка, примерь, покажись!
   Это ее желание было таким нелепым, что воцарилась тишина.
   - Потом примерит, дома, обязательно... - пришла на выручку Броня.
   - И как же у вас так получилось, что все вместе оказались? - Черчель не мог нагля-деться на дочь.
   - Да в поезде познакомились, все вместе ехали. А сейчас, пока вас нашли, часа три в потемках, да в метели блуждали. Сначала у тебя, отец, были - там никого, потом у тети Франи - и там пусто, потом уж сюда отправились. А вы все здесь, как награда за труды наши! - улыбчивая, симпатичная Серафима сразу понравилась всем.
   Слабый Маринин голос донесся из комнаты, - Лю-ди, заходите, можно!
   - Вот и славно! - Забава притащила из сеней сумку, - Ну, дорогие мои, праздник про-должается? Она вытаскивала на стол и колбасу, и водку, и консервы, и конфеты.
   Брехман взял бутылку в руки,- Горилка, - прочел он. - Добре, добре! Это по-нашему. А как же это ты все донесла?
   - А! - махнула она ручкой, - Когда на крыльях летишь, никакую ношу не чувствуешь.
   Таким же ровным строем мы отправились в комнату, нагруженные провизией.
   - А у батьки твоего вчера юбилей был! Три четверти века одолел, просто гигант ка-кой-то во плоти! - Брехман не унимался.
   - А я забыла...- честно призналась Забава, - Но ведь все поправимо, когда люди кру-гом хорошие.
  
  
  
  
   38
  
  
   Ну что, ребятки, загрустили? - Степанида посмотрела на молодоженов, - Почувство-вали себя лишними на этом празднике?
   - Есть немного, - поежился Терентий, с трудом доставая ногу из глубокого снега, - Вот незадача, первый раз, можно сказать, хотелось посидеть со всеми вместе, полакомиться, так сказать, чужим счастьем, забыть себя в этой круговерти событий, но, увы! Я, наверно лишний!
   Бриджит молчала.
   - Ты, паренек, не горюй. Это на первый взгляд все так замечательно выглядет. А сколько они всего натерпелись, чтоб такой день настал! - Степанида шла легко и уверен-но, как будто эти тонны снега не имели к ней никакого отношения.
   Девушка посмотрела наверх. Яркий, завораживающий млечный путь был прямо над ней. Эта драгоценная россыпь звезд и звездочек была нарочита. Она восхищала и трево-жила.
   - Нельзя быть таким бесстыдным в силе своей, в красоте своей, в наготе своей! Что ж людям то остается, рядом с этой бездной звезд? Ничего, кроме тщеты и безнадеги. Может, потому мы все так странно ведем себя, живем как заколдованные кем-то, в вечном страхе, суете и неразумности. Каждый, хоть раз в жизни видел звезды, океан, пустыню. И, если даже не понимал, как он мал и беззащитен рядом с ними, то, наверняка, оставлял часть разума своего в неравном сравнении с ними! - размышляла француженка, замерзая в этом белом раю.
   Степанида тоже подняла голову, - Ого, как их много, и как они близко!
   - Я, наверно, скоро уйду отсюда, мне так кажется. И знак уж подан, - сказала Бриджит задумчиво.
   - Да куда ж ты пойдешь, милая? Оставайся. Ведь уже не чужая стала. - Старуха с не-доумением посмотрела на нее.
   - А я? - Терентий, запрокинув голову, спрашивал звезды.
   - И ты оставайся! - Степанида служила оракулом.
   - Ну, вот и дошли! Вы уж простите меня, грешную, в гости вас не позову, вечер позд-ний. Да и моим пока растолкуешь... - бабка поклонилась в пояс, - Ну, бывайте здоровы!
   - Прощайте! - тихо сказала Бриджит.
   - Не хворайте! - добавил Терентий.
   Они повернули в обратную сторону.
   Старуха еще долго смотрела им в след и ничего не понимала: такие молодые, такие красивые, почти молодожены, а такие несчастные.
   Она перекрестила два маленьких силуэта в конце улицы, над которой хозяйничал млечный путь, и почему-то вспомнила пророка Моисея. Тяжело вздохнув, и ничего не надумав, она отправилась восвояси.
  
  
  
   39
  
  
   - Симка, давай выйдем на кухню! - мать вытащила из-за стола Забаву, посреди нового пиршества.
   - Вот скажи ты мне, отчего вам со стариком все рады, а мне нет? - Людмила, подбоче-нясь, вела допрос с пристрастием.
   - А бог его знает, может нас дольше не видели! - отшучивалась Забава.
   - Чего я им сделала, ведь ничего плохого за мной не водилось!
   - Да успокойся ты! Все хорошо. Обяснишься со своими, приговор им свой объявишь, на их жизни крест поставишь, тогда полегчает!
   - Ах, вот ты о чем! - Людмила закипала, - А это никого не касаемо, кроме нас!
   - Это конечно. Только я не пойму, зачем ты со мной этот разговор завела, коль хозяй-ка всему! - Забава серьезно смотрела на бывшую подругу.
   - Плохо мне, Сима! Смута какая-то, и неуютство полное! - Людмила присела на стул, - Что делать, не знаю, и советчиков не вижу. Все какие-то не такие. Чую, что никто меня не поддержит в делах моих.
   - Конечно, не поддержит! Потому как ты не своей жизнью распоряжаешься, а в другие лезешь! Думай, Людка, не все потеряно! - Забава направилась в комнату.
   - О чем думать-то, чтоб я знала! - мать вздохнула и принялась грызть пряник.
   Мы с бабушкой не знали, что и думать. Таких визитов без телеграммы и письма еще не было.
   Но все равно было хорошо. Ощущение счастья преобразило комнату. И я все поняла. Здесь просто не хватало людей. Эти большие размеры, этот вечный полумрак, эти безра-достные цвета, казалось уже въевшиеся в стены, эта мебель инородная и громоздкая, при-надлежавшая другим людям, Марининым родителям, этот запах одиночества и вины, весь этот мирок, не менявшийся лет тридцать, ждал смеха и радости, как глотка свежего весен-него воздуха после долгой зимы. Он готов был меняться и менялся, радуясь блуждающим по стенам теням, тихим разговорам за круглым столом, ароматам общения и запахам ис-кренности.
   Алексей Тарасович совсем успокоился. Как отшумевший гром, ушла вся боязнь и тревога. Ему вспомнилась родная станица, майским днем, утопающая в вишневом цвету, и после грозы. Веселый смех и изумление - вот все последствия ее пребывания. Да еще об-манки-лужи, сплошь покрытые нежно-розовыми лепестками.
   Вот и Марина - он с нежностью глянул на старуху, - Жива, хоть и в плачевном со-стоянии. Но жива, как эти опавшие цветочки. А это самое главное!
   Он понял, что эта встреча была нужна не только ему. Старик вглядывался в несчаст-ное, сморщенное лицо бывшей возлюбленной и выуживал из него тот давний лик юной маленькой женщины, из-за которой натворил столько дел.
   Как только Мара поняла, что он не сон и не приведение, внутри у нее полегчало, толи с сердца камень упал, толи еще что-то инородное и ненужное развалилось на мелкие ку-сочки и растаяло от соприкосновения с теплой волной тихой радости и внезапного избав-ления.
   Они сидели за столом смущенные и счастливые, под взглядами почти святого Черче-ля, светившегося изнутри и балагура Брехмана, у которого, похоже, был бенефис.
   Людвиг перешел на диван, стоящий поодаль, и утонул в нем в полумраке и одиноче-стве.
   Вернувшись с кухни, Забава еще раз обняла отца - Какой ты у меня красивый!
   - Опять все сошлось и все совпало! - Брехман не собирался расставаться с удивлени-ем. Да еще новый год скоро! Я думаю, нам всем капитально повезет. Скинем эдак годков двадцать с наших согбенных плеч и покуролесим еще!
   Броня только покачала головой.
   Забава подкладывала в пустые тарелки угощенье.
  
   Рыбам и птицам
   Не завидую больше.... Забуду
   Все горести года.
  
   -Черчель провозгласил тост, опередив опешившего Брехмана - Чего тут скажешь.... Я рад!
   - А помнишь, Лешка, - Марина повернулась к Тарасычу - песню такую вы пели, там что-то про цыганку, которая парня загубила перед самой его свадьбой.
   - Не, Марушка, не помню. А что?
   - Да и сама не знаю, чего она мне вспомнилась! - старуха пожала плечами. - Все-таки жизнь удивительна! Когда помирать собираешься, она тебе подпорки дает, какие-то новые вешки расставляет, так что в сказки верить начинаешь. А когда в силе и убеждениях сво-их, как валун среди поля торчишь, тут она ба-бах громом и молнией, аж кости трещать! Мол, не заносись, не матерей в пороках своих. И все она про тебя знает и ведает. Чудеса! Выпить что ли с вами, с ангелами с неба спустившимися!
   - Вот это дело, Маринка! А ты, видать, не без пользы всю жизнь прошлепала. - Ибра-гимыч обслужил всех присутствующих - Что-то Людвиг заспался! Да и бог с ним. А то опять взбодрится и такое выдаст!
   Чир укоризненно посмотрел на приятеля.
   Вошли Бриджит и Терентий.
   - Сидайте, сидайте к столу, озябли наверно! - Забава расставляла чистые тарелки. - Вы нас не пугайтесь, да и не стесняйтесь, а то мы, как нашествие, невесть откуда взялись!
   - Да мы тоже вроде вас.... - грустно сказал Терентий. - Видать в этой местности ка-кие-то силы сошлись, нам неведомые. Оттого вся эта кутерьма и получилась.
   - А может, - робко перебила его Бриджит - для кого-то из нас все это очень важно! И он поймет это, только через много лет, мне так кажется!
   Все посмотрели на меня.
   Да жаль только, что она про это никому уж из нас не расскажет, а другие вряд ли поймут и вряд ли поверят - Броня обняла меня и поцеловала в лоб.
   - Я то точно доживу, уверенность у меня такая есть, а иначе все бессмысленно! - не сдавался Ибрагимыч.
   Я не знала что сказать, став объектом всеобщего внимания.
   - Ну, пора нам домой собираться. Людка, ты где? Пошли! - Броня с трудом поднялась. - Спасибо вам за хлеб, соль и компанию. И не поминайте лихом.
   - Мы тоже, пожалуй, тронем! - Чир подмигнул Забаве. - Пока дотрюхаем по такому-то снегу....
   Растерявшийся Брехман, со стаканом в руке, осмотрел присутствующих.
   Марина и Тарасыч, как два голубка, сидели во главе стола.
   - Давайте их оставим вдвоем, ребята - он подошел к Терентию и Бриджит - сейчас раз-будим профессора и пойдем ко мне. Там и переночуем.
   Бриджит подошла ко мне. Ее смущенное лицо было белее кружевной кофточки. Глаза блуждали по моему лицу, пытаясь, остановится на чем-нибудь. Встретиться со мной гла-зами ей было не выносимо.
   Я взяла ее за руку - Ну что же ты так расстроилась. Не бойся! Все у вас с Терентием будет хорошо. Набравшись смелости, я добавила - ежели обижать тебя будет, я ему такую взбучку устрою, что мало не покажется!
   Девушка грустно улыбнулась - Я люблю тебя и всех стариков. И это единственное, что я могу вам оставить, ведь подарить мне, к сожалению, нечего, сама понимаешь. Я не прошу тебя помнить обо мне, это не к чему. Уезжай отсюда, когда сможешь. Только тогда твое детство отзовется однажды в тяжелую минуту в твоей душе пониманием, кто ты та-кая, для чего ты родилась!
   Она наклонилась ко мне - Будь стойкой и великодушной....- теплые влажные губы щекотали мое ухо, сбивая с толку, потому что ее слова повергли меня в полный ужас.
   К нам подошли Черчель с Серафимой.
   - Ну что, девочки, с великой радостью сообщаю, что вы первые приглашенные к нам на новый год! Сима на праздники не уедет! - он в который раз поцеловал дочь в щечку - и это будет самый прекрасный Новый год на всем белом свете!
   - Так, так! Что я слышу? А со мной как поступите? - Брехман обнял Чира, - Люблю я тебя, дурака, не перед дамами будет сказано, так что я в празднике тоже участник!
   - Куда ж мы без тебя! Кавалеры нам нужны. - Ошалевший от счастья Черчель с напу-скной строгостью смотрел на друга снизу вверх. Его острая бородка вызывающе подраги-вала на фоне белой-белой Бриджит.
   Ибрагимыч вдруг смутился - Да что ж вы меня все в пугало превратили! - Я ж по жиз-ни никого пальцем не тронул!
   Серафима с трудом прятала улыбку, поглаживая отца по щуплым плечам.
   Терентий тем временем будил Людвига.
   Я не понимала, что мне думать и что мне делать. На лицо было полное несоответствие радости одних и печали других. Голова закружилась! Чужая речь утонула в непонятном, незнакомом шуме. Я сосредоточенно глядела по сторонам. Звук доносился откуда-то сни-зу. Там я обнаружила удивительный мир. Огромная нога круглого стола была вселенским центром полного хаоса. Вокруг нее шуршали, шлепали, топали человечьи ноги в валенках, сапогах, ботинках, домашних тапочках, которые отодвигали стулья, натыкались на стулья, бродили между стульев, нелепых и всем мешающих. Тут же жили матерчатая сумка, вил-ка, слетевшая со стола, два брата чемодана, подпирающие друг друга и материнский рюк-зак, забившийся в угол вместе с пустой водочной бутылкой.
   Маринина полосатая домотканая дорожка, прикрывавшая протертые половицы от две-ри до стола, была растерзана и затоптана ногами и пала, видать, первой жертвой нашего почти недельного безумия.
   Я присела на корточки. Под подоконником сидел Пашка и шипел. Я вгляделась в его разъяренную морду. Хищный оскал погубил в нем все мои представления о котах. Это было существо неизвестное мне. Рыжая шерсть потеряла свой цвет в темном пространст-ве. Огромная тень, черная и неправильная, растекалась за ним по полу и по стене.
   Ее не должно было быть, но она была объемной, живой и такой же раздраженной.
   Я посмотрела наверх. Никто ничего не видел и не слышал. Только уставшая Броня в накинутом на голову платке притулилась на табуретке у двери, никого не торопя и ни в чем не участвуя.
   Я снова посмотрела на кота. Огромные глаза, полные мольбы и муки, ни к кому не обращались. Да и взгляда никакого не было. Светящиеся клыки дрожали в темноте, как невольные свидетели, испуганные и обреченные у жерла вулкана. Пашка перешел на хрип. Мне показалось, что вот-вот, еще чуть-чуть, и он последним усилием поймает тот момент, когда, наконец, сможет вымолвить человечье слово, и потом все объяснить, что происходит.
   Жуткая тяжесть навалилась на мои плечи, я упала на колени. Такая же тень возникла перед моими глазами и двигалась по направлению к Пашке.
   Я обернулась. Позади стоял Людвиг, черный-черный. Его голова в черной шляпе со-прикасалась с потолком. Он смотрел мимо меня на кота.
   - А знаете, панночка, по-моему, он четвертый - нараспев прошептал он - больше не-кому.... А это значит, что со всеми нами что-то произойдет, все упорядочится и объяснит-ся. И как же я раньше не сообразил.
   Мы встретились взглядами. Мне не было страшно.
   - А как Вы, дядя Людвиг, думаете, откуда эта тень вокруг Пашки? Она похожа на лу-жу чернил, в которой кто-то живет и копошится!
   - Ты так это видишь? Очень странно! А по мне просто пол да стена в этом месте более темные. Видимо подоконник старый, да и окно тоже, и влага снаружи проникает сюда и скорей всего до конца не просыхает
   Наклонившись к Пашке, он потрепал его за ухо, - Ну что, пришелец, здравствуй. Мо-жет ты хоть что-нибудь объяснишь?
   Кот вышел из тени раздраженным и неудовлетворенным, брезгливо тряся поочередно каждой лапой. Не оглянувшись, он скрылся за Брехмановскими сапогами.
   Я потрогала стену под подоконником, - она была ледяная. Рука не могла определить, мокрая она или нет. Шершавые старые обои зашевелились под ней. Я, в ужасе одернула руку: Вот куда тень спряталась!
   - Ну что, малышка, давай я тебе помогу подняться, - Терентий взяв меня за руки потя-нул на себя, - Ты извини, что я толком с тобой не поговорил, опыт, как обещал, не пере-дал, жизненный. А может все и к лучшему. Ты, наверно, и сама поняла, что я в этом деле не мастак. У тебя вон какие замечательные старики, да и мама приехала. Я, правда, счаст-лив, что здесь оказался, ну из-за Бриджит конечно, да из-за тебя. Давай друзьями останем-ся, - он деловито отряхнул мое задравшееся платье, - Зови меня просто Терентием, а не по отчеству.
   Он не знал, что еще сказать. Погладив меня по голове, мое воплощение подошло к Брехману и нетерпеливо изрекло, - Ну что, Иван Ибрагимович, может пойдем! У нас ведь первая брачная ночь.
   - Ну ты, сынок, даешь! А куда же нам с Людвигом деваться? - старик ошалело по-смотрел на парня.
   - На кухню, конечно! Мы вам такое лежбище организуем! Волноваться не о чем. А иначе-то как? - голос Терентия был уверенным и настойчивым.
   Брехман аж присвистнул, глядя на меня:
  
   И ты постояльцев
   Нашла весной, моя хижина:
   Станешь домиком кукол.
  
   А потом ни с того ни с сего спросил:
   - Ты, Томка какой подарок на Новый год хочешь?
   Я пожала плечами, - Не знаю...
   - А зря! Я в твоем возрасте всегда желания имел! - Ибрагимыч почему-то озлился, - Не гоже ребенку таким невозвышенным быть!
   Меня взяла оторопь, - Если б с вами такие события приключились, я б на вас посмот-рела, что в вашей голове обнаружилось!
   Привыкай, дитя неразумное. Это только начало! Содержимое своей головы приведи в порядок, а то жизнь профукаешь! - Ибрагимыч развернулся и направился к двери.
   Я вспотела: Чего им всем от меня надо? С ужасом я увидела, что на меня надвигается незнакомый дядька, который появился вместе с матерью и Чировой Серафимой. Он по-стукивал папиросой по пачке беломора.
   - Здравсвуй, девочка... Где у вас тут курят?
   Я пожала плечами.
   - Да и бог с ним! - он засунул папиросу обратно в пачку, - Тебя как зовут?
   - Тамара, - мне было жарко и душно.
   - Очень хорошо! - он смущенно оглядывался по сторонам, - Ну ты как?- сказал он за-гадочно.
   - Хо-ро-шо, - ничего не понимая, прошептала я.
   - Ты крепись, ежели что! - он еще раз оглянулся.
   - А что, ежели что?
   - Ты не расстраивайся, может все к лучшему и обернется. Никто ведь наперед ничего не знает. Ты, вот что... - дядька перешел на шепот, - Ты бабушки своей держись, оно са-мое верное будет.
   - А я и так держусь, - я безумно устала.
   - Ну вот и хорошо. Так оно самое правильное будет! - он погладил меня по голове, подмигнул и вышел из комнаты.
   Я прильнула к окну: Господи, что же это такое? Миленький, что все это значит?
   Улица, светлая и чистая, была пуста. Я залезла на подоконник: Ого, какое небо звезд-ное! И как все странно! Столько людей говорили мне столько разных слов, из которых я ничего не поняла, а только расстроилась, да голова разболелась. А за окном - тишина и красота, и никого. Здесь объедки, да грязная посуда, а там чистота и порядок. Здесь - душно и неуютно, а там звезды, яркие и добрые, и снег с синим тихим светом, как будто накрахмаленный, и воздух свежий, и покой, и счастье. И никого.
  
  
  
   40
  
  
   Я, мать и Броня шли домой молча, распределив весь материнский багаж между собой.
   Я первой прокладывала путь в глубоком снегу для остальных, мечтая бухнуться во весь рост лицом в это белое наслажденье и отойти там душой и телом. Броня, с накинутым на спину рюкзаком, ступала по моим следам. Мать отставала, перекладывая из руки в ру-ку свой дурацкий чемодан.
   В остывшем доме мы так же молча занялись делами - бабушка суетилась у печки, я поставила чайник, а мать разбирала вещи.
   - Мам, ну что ты все молчишь? - услышала я за дверью. - Вот подарков вам притащи-ла, думала, что обрадуешься.
   - Не злись, Люда, на меня. Конечно рада. Чувствую себя неважно, устала.
   Сердце мое забилось. Чтобы бабушка жаловалась на здоровье, такого память не сыс-кала. Я кинулась к ней, - Бронечка, родненькая, я сама печку растоплю, ты иди полежи.
   Она задумчиво посмотрела на меня, - Томушка, ты матери не перечь, ведь самый близкий тебе человек. Слушайся ее и не осуждай.
   - Знаете, дорогие мои, все у нас хорошо. Ты молодец, Люда, что приехала. Нам здесь трудновато было последнюю неделю, а теперь моя душа покойна. Девочки, милые, вы да я - вот и вся наша семья... - Броня присела рядом с печкой, - Какие вы у меня красивые!
   Дверь скрипнула. Пашка, по-деловому, не глядя по сторонам, пройдя поперек комна-ты под нашим пристальным наблюдением, прыгнул на Бронину кровать. Неторопливо об-лизав две передние лапы, он, удобно устроившись между подушками, бросил на нас удив-ленный взгляд.
   Мать погладила его по голове, - Откуда такой шикарный кот?
   - Да приблудился не так давно, - бабушка отдышалась и выглядела совсем неплохо.
   - А назвали как?
   - Пашкой, в честь отца, - я в упор смотрела на мать. Жестокий и дикий ребенок при-нял мое обличье. Я даже почувствовала, как сузились мои глаза, как в голову прилила кровь, как руки зашевелились от зуда. Весь мой организм жаждал мщения, к которому, каким-то невообразимым путем были подмешаны и страх за нашу с Броней совместную жизнь, и растерянность перед неведомым будущим, и все сжиравшая жалость к себе.
   Она поразилась, - И откуда вы все наперед знаете?
   - А чего ж тут мудреного? Все понятно, - бабушкин голос был удивительно спокоен, - Чудес-то не бывает. Все объяснимо. Когда люди что-то совершают, они сначала все обду-мывают. А эти мысли разлетаются по свету, да таким смешным способом, что человеку, которому надо их знать, в любом месте на земле известны будут, если, конечно, человек способен их сердцем выудить среди чужих сообщений.Человеку все подвластно, если он этого хочет по-настоящему, если его боль, если его забота истинны, он все равно узнает и все поймет.
   Мой гнев улетучился, как и не было.
   Мы с матерью сидели напротив Брони, как зачарованные.
   Поленья занялись первыми легкими язычками. Тепла еще не было. А бабушкино лицо ожило. Я не видела света, я наблюдала за тенями. Они были теплые и осторожные, они исследовали ее морщинки, лепили на свой манер ее лицо, ласкали ее пухлые щеки, забегая в глазные впадины, закрывали веки. Я засмотрелась. Разгоревшийся огонь от подобостра-стного нижнего взгляда вдруг осветил ее взором победителя.
   От этого она не подурнела. Но важен стал свет, а не тень, которая пропала, которая испарилась.
   Бабушка посмотрела на нас торжествующим взглядом. Лица ее не было видно. Непо-крытые волосы засветились на границе тьмы. И ворсинки накинутого на плечи пухового платка, отделившись от темноты, слегка подрагивали, охраняя ее силуэт от чужого при-косновения.
   - Милые мои девочки, доченьки мои. Я отпускаю вас от сердца своего, ничего не бо-ясь и не печалясь...
   Я не видела ее глаз. Мать прижалась ко мне в испуге. Ее холодные руки не давали со-средоточиться. Я почти поймала какую-то очень важную мысль, но увы!
   - Что у вас з-здесь пр-происходит? - заикаясь, спросила она.
   - Да ничего собственно не происходит... - Броня продолжала меня удивлять.
   Я уставилась на мать ничего не понимающими глазами, - Да как же ничего? Тут ого-го как чего!!!
   Алый, огромный, широко открытый материнский рот и смотрел, и слушал, и понимал.
   - Люда, ты не пугайся, все хорошо. Мы все устали. Давайте, девочки, спать уклады-ваться. Утро вечера мудренее. Я - то точно лягу. Том, ты тоже давай, а то опять заболе-ешь, - Броня двинулась, на удивление, легкой походкой к кровати. Она молча разделась, аккуратно подвинула Пашку к стенке и легла.
   Мать нервно сглотнула, и ошалело посмотрела на меня.
   - Ты, Люд, печку-то дотопи, и больше, пожалуй, не подкладывай, на ночь тепла хва-тит. Задвижку не забудь закрыть, - бабушка лежала лицом к стене.
   - Хорошо, мама, все так и сделаю, только водички попью, - мать исчезла.
   Меня затошнило. Не раздеваясь, скинув валенки, я ухнула на подушку, закрыв ноги краем одеяла.
   - Ну вот и все! - это была моя последняя мысль.
  
  
  
   41
  
  
   Все осветилось светом лунным, странным...
   Меня догадка треплет за плечо.
   Еще секунду, краткое мгновенье, еще острее запах наслажденья...
   Все тело, как струна старинной лютни, готово к творчеству, готово...
   Боже! Меня трясет озноб, а лоб горит. И кто-то мне вдруг что-то говорит...
   Меняя суть и образ и движенья, медуза-девушка, как-будто насмехаясь, по сути изде-ваясь, наслаждаясь, субстанцией неведомой доселе, играя светом, тенью и улыбкой, сте-кает, как песок в часах, в другой сосуд, невидимый, но важный. И я, увлекшись этой кру-говертью, доверившись ее преображенью, мечты лелея, все смотрю, смотрю.
   Курится свет в тумане или зное, и жаром дышит, почву распекая, такое представление являя, что удивиться может каждый. Из плоти, цвета, запаха и дыма, уж поглотившим, съевшим все вокруг, истошный крик кошачий отрезвляет и удивляет нетерпеньем вдруг.
   Мне непонятно, что кругом творится, передо мною кот, за ним вода. Он рыжий и ог-ромный, а озеро за ним бездомно, с такой мольбою смотрит на меня.
   Я села рядом с этой тварью, сравнявшись с гладью вровень. Мои глаза пред ним, вода за ним, а он на островке нежданном, так осторожен, даже боязлив.
   С чего начать? Стихи, рисунок, песня - все подвластно, лишь точность беспокоит, - как верней? Из слов и линий, звуков, многоцветья, в глазах стоит кошачья морда вожде-ленья. Но так нельзя, и так не может быть.
   - Ну что, рискнешь затеять это дело? - Гун примостился рядом, не дыша, - Я б счас скорей смиренным был, несмелым, а ты как хочешь... Ты теперь права.
   Я чувствую удачу и утрату - мне одиночества достигнуть не дано. Но собеседник мой скорей награда. И я люблю себя, люблю его.
   Мой слух, спасаясь бегством, исчезает...
   Мой голос так внезапно пропадает...
   Рука дрожит и мускулы немеют...
   И сердце затихает, удивляя, что жизнь возможна без его участья, а человека суть - есть лишь пристрастья. Кому удобней как, а можно без всего.
   - Смелей, давай, ты у открытой двери, - мой мальчик рядом размышлял.
   - Я думал ты случайно здесь блуждаешь, я думал ты совсем не замечаешь, что все го-тово, только начинай.
   Я плеч его коснулась, - Ты младенец, но знаешь ты пожалуй много, но этого не хватит для итога... Ты знаешь, это только шаг, который ничего еще не значит, а дальше мне ви-дение маячит. И я шагну, но может это крах.
   Пускай меня все презирают, пускай кругом все тает, тает, тает...
   - Твой дом изжил себя уже сейчас. Ты не грусти, но это мненье, - мой смех лишил его терпенья,
   - Жестокость - это не для нас.
   - Ты знаешь, Гун, малыш, ты мне помог! Я здесь увидела, чего не знали ни бабушка, ни дед... Я побегу! Я им должна сказать, пока не поздно...
   Я взяла за руку его. Он отвернулся.
   - Ты все поймешь и не в обиде будешь! Присядь, послушай.
   Плакал Гунн:
   - Я крепился, я так хотел тебе помочь! А ты, как все взрослые, тупа и неразумна. Чего тебе не хватает? - он сидел боком, так и не взглянув на меня.
   - Прости меня, я знаю, что ты лучше. Но ты один, а я ведь не одна. Там, в доме, люди ждут и ничего не знают, а здесь часы, минуты, годы тают. Я тороплюсь! Пойдем со мной. Тебя я не бросаю, и все тебе дорогой объясню.
   Он встал и взял мою ладонь, - Прости, ты видно, что-то знаешь. Мне жаль бросать здесь все, и озеро, и лес, и солнце. И этот дом... А кот смеется, ты посмотри на мордочку его.
   Мне было все равно, кто что ответит, кто на лице моем печаль заметит. Моя догадка дорого далась - ведь мальчик успокоиться не мог. Его судьба с моей судьбой не слиты. И это странно. Рядом никого. А если мы одни остались, но точно знаем, что лишь только страх нас держит вместе, а душа летает, смеясь над нами и не помогает, все ж выбор сде-лать.
   Я расправила свое белое платье. Я так в нем и была, с того мгновенья, как Гун его на-шел.
   Мы шли обратно, но другой дорогой.
   - Ты знаешь, Гун, тот дом не наш, а тот другой, куда мы все ходили по дороге, он ведь не дом, он сон. Я поняла.... Вот почему там люди появлялись, и знаешь, ничему не удив-лялись.
   И что забавно, ты ведь тоже сон. И наш прекрасный дом в лесу - он тоже сон.
   И надо быть ребенком, чтобы во сне творить, а не случайным, внепланетным создань-ем странным, неприметным полжизни тупо проводить.
   И здесь душа важна, наверно. Она тебя во сне встречает и объясняет, что да как. И как урок ты этот важный воспримешь, так она рассудит, и следующий раз разбудит, в том месте, где ты не готов. Вернет тебе твой облик прежний и будет ждать тебя с надеждой, что сон грядущий будет впрок.
   - И вот еще. Тот дом, где мы жили - это каждый из нас. И много общего там есть, и родовые страхи и преданья, любви следы и ненависти знанье. И это наше единенье - вот этот дом. Он странен, он красив и безобразен, он родной и чужой, он имеет чистую гости-ную и грязный чулан, он полон запахов людей, цветов, плесени, памяти. В нем все труди-лись вместе, но некоторые половицы скрипят.
   В нем есть очаг.
   Огонь - стихия. И свет, и тьма, таинственность и страх, и смерть, и память.
   И толи от того, что он велик, и так криклив, и так бесстыден, и добр так и ненасытен, и слаб, и вечен, и терпим, и, вроде, всем необходим, он правит нами.
   Еще есть странность в доме нашем. Там окна так разнятся все. И нет повторов. У каж-дого любимое окно.
   Одно квадратное, с крестом посредине, и из него так видны перспективы - и лес, до-рога, и тот дом. Есть полуарка на восток, в ней утро тихо возникает, но все же каждый раз пугает. А дверь с балкона так скрипит, и, как старуха, говорит, что проще выйти в сад, чтоб ноги, почувствовав тепло дороги, вкусили день, вдохнули вечер, чтоб ночь пришла в плаще предтечи уж в доме том, а не у нас. Ну а балкон, он и есть балкон.
   Мое любимое оконце под коньком. И нужен труд туда забраться, там есть гнездо. И там плюща зеленые побеги перекрывают все. И через них струится свет, рассказывая мне неторопливо, где он блуждал, что видел, что слыхал.
   Вот и весь сказ. А дальше размышленья, как эта тропка вьется средь ветвей. Мне так хотелось думать, и поверь, моя уверенность, быть может, заблужденье...
   Я оглянулась - мальчика не было. Я чувствовала, что он исчезнет, но когда не знала.
   - Г-у-у-у-у-у-н!-!-!
   - Пусть так! А вот и дом. Чир на крыльце сидит и бабка Мара рядом.
   - А мы тебя ждем...- он улыбнулся, - Тебя нам вправду не хватает. Ты подросла и хо-роша собой! А платье скинь, оно здесь неуместно.
   Марина грустно посмотрела, - Мы развели огонь, накрыли стол. Мы так решили - по-сидим все вместе.
   - А где же бабушка?
   - Она в тот дом ушла, сказав, чтобы не ждали, сегодня точно уж, - Чир был спокоен, - Зажжем свечи, выпьем сладкого вина и оставим открытой дверь.
   Марина добавила, - И споем...
   Они встали. Мы торжественной процессией вошли в дом. Мы сели вокруг стола и за-жгли свечи. Чир налил вино, - Тостов не будет. Здесь есть огонь, здесь есть еда, здесь есть вино, здесь есть мы, здесь нет музыки, но она на пороге!
   Он начал:
   Как в былые дни - Бал!
   Кринолинов дым вплыл в зал.
   А смущенье плеч робкая свирель,
   Обмакнула в грог, словно в акварель.
  
   А колонн венец ждет па,
   Чтобы отзвенеть шаг пар,
   И румянец плеч - баловень и фат,
   Бродит в шуме встреч, бродит нарасхват.
  
   Для души больной - Бал,
   Музыки простой вздох знал.
   А полет руки вверх, вверх, вверх,
   Отнял полумрак утонувших век.
  
   А у праздных глаз - Бал,
   Брал взаймы, как крал,
   Не разнял уста, стершиеся в кровь,
   Обменял, бранясь, кольца на любовь.
  
   Что чудес каприз! Что желаний жар!
   Полыхнул огонь, сжег все то, что знал,
   Разбросал теней скомканную сеть,
   И исчез, забыв эха полувесть.
  
   Из полночных бед,
   Отзвенел побед след.
   И, как ветхий храм ниц пал,
   Отгремевший гром - Бал, Бал!
  
   Легкий ветер проник в комнату через открытую дверь, поколебав пламя свеч, облас-кав наши руки. Он нарушил все, хотя был так деликатен, так нежен.
   Я открыла глаза.
  
  
  
   42
  
  
   Надо мной склонилась мама с перевернутым лицом. Рта и носа у нее не было. Только обезумевшие глаза, с густыми ресницами снизу. Над ними властвовал огромный бугор, заканчивающийся страшными, нечеловеческими морщинами горя и отчаянья. И, вдруг, эти складки, затрепетав, побледнев, растрескавшись, разверзлись и выдохнули: Бабушка умерла.
   Броня лежала на спине, со скрещенными на груди руками. В изголовье горела свеча.
   Дверь открылась, задув ее слабый огонек.
   На пороге стоял Чир. Он сразу все понял. Старик тихо оседал на пороге, и если б ни Брехман и Серафима, проявившиеся из темноты, ушел бы, наверное, под землю.
   Его усадили ко мне на кровать. Мы долго смотрели друг на друга, глаза в глаза, не шевелясь и не дыша, боясь порвать невесть откуда взявшуюся тоненькую ниточку, висев-шую между нами в воздухе, зацепившуюся за вязаную жилетку старика, а другим концом чуть прикасаясь к моему фланелевому платью.
   Я узнала Маринин голос - О, Господи!
   - Люди! А пришельцы-то исчезли! - рявкнул Ибрагимыч:
   - Я проснулся на полу, на кухне один, а в комнате никого не было. И кровать убрана, как будто ее не расстилали. А Марин тулупчик и твоя, Чир, шинелка до сих пор висят в сенях. Ну, я к вам и побежал...
   Марина протиснулась в комнату:
   - Ибрагимушка, ты лучше сядь и помолчи, - прошептала она. - Ты успокойся, роди-мый, вот нам всем и расплата.
   Мать заголосила страшно.
   Серафима и Тарасыч, нервно куривший при входе, потащили ее на кухню.
   Больше я ничего не помню.
  
   После похорон, мать стала собирать вещи:
   - Ты, Том, что хочешь про меня думай, но мы уедем отсюда навсегда. Пускай Чир, ес-ли захочет, переберется в наш дом, и всем хозяйством распоряжается, и вещами, и посу-дой, и козой.
   Видя мой непонимающий взгляд, она добавила:
   - Теперь я над тобой командир, пока не вырастишь, а дальше делай, что хочешь. Но тут же опомнившись, обняла меня крепко и неумело.
   - Ты, Том, не серчай, но жить здесь я не могу!
   - А я с Чиром останусь! Мы давно с ним договорились! - я с надеждой посмотрела на мать.
   - Да что люди скажут, ты подумала! На старого, немощного нищего оставила. Ты по-нимаешь!?
   - Так все ж свои, я же всех знаю! Никто ничего не скажет.
   - Ладно, все! Решено и кончено. Давай собирайся!
   Материнское лицо было опухшим от ежедневного плача. Маленькие красные глазки, запертые набухшими веками сверху и бесформенными щеками снизу, как арестанты, бе-гали из стороны в сторону. Бронин платок был скручен и обвязан вокруг головы.
   Я понимала, что изменить ничего нельзя. И сколько бы Чир за меня не заступался, а может быть даже Мара с Ибрагимычем, ничего не поможет.
   - Ладно, - сказала я, - только с одним условием: купи мне мужскую рубашку, а иначе не поеду.
   Мать без расспросов согласилась и помчалась в магазин.
   Я достала из-под Брониной кровати картонную коробку, на которой был нарисован дед Мороз с огромным мешком, стоявшим у его ног, и с волшебным фонарем в руке.
   - Прощай! - сказала я ему и открыла коробку. Отложив в сторону стеклянные бусы и легкие поролоновые бабочки с проволочными усиками и блестками, приклеенными на крылышки, я увидела розовую салфетку. Да, в ней хранился и жил целый год наш синий шар.
   Я знала все, что мне делать дальше: запрыгнув в валенки, надев пальто, и завязав шарф, как бабушка учила, я спрятала шар в варежку и пошла на кладбище.
   Бабушкина могила была покрыта снегом. Не видно было ни одного цветочка, ни од-ного листочка от траурных венков.
   Я положила шар на холмик и сказала: если Броня захочет, ты всегда можешь улететь вверх. А я, глядя на звездное небо, буду знать, что ты там. И это будет тайной нас троих...
   На следующий день нас провожали до автобуса. Было какое-то кошмарное количество вещей, так что никто не остался без поклажи. Провожали все, кто знал и любил Броню.
   Впереди шли Брехман и Степанида, как два ледокола. Чир всю дорогу плакал, а Ка-тюня почему-то бегала то в начало нашей процессии, то в конец.
   Было холодно и ветрено.
   Очень быстро подошел автобус. Толи мы просчитались с расписанием, толи он при-шел раньше, но времени на прощанье не осталось. Я вынула из-за пазухи пакетик, перевя-занный серебристой ленточкой, и протянула Черчелю:
   - Положи, пожалуйста, под елку, и до Нового года не открывай!
   Он таинственно кивнул.
   Когда все провожавшие скрылись за поворотом, я последний раз глянула в окно.
   На фоне белого поля был четко виден рыжий пушистый зверек.
   - Прощай, Пашка, прощай...
  
  
  
   43
  
  
   Прошло шестнадцать лет.
   Мне девять с половиной лет.
   Мои жидкие косички торчат в разные стороны оттого, что их туго заплели с утра. Легкомысленные кисточки на белых гольфах, подпрыгивающие при каждом шаге, закан-чивают мой портрет, от которого веет только щенячьей радостью, предчувствием необыч-ного дня и удивительной легкостью во всем теле.
   Огромное сочное яблоко в руках - предметное доказательство распрекрасности жиз-ни!
   Боже, какое солнце! Оно было везде, оно уничтожило все тени: они испарились, вы-сохли, изнемогли. Оно давало рассмотреть все вокруг, если этого хотелось. Этот день был создан для любви...
   Я ликовала, смеялась, захлебывалась от восторга, только совсем тихо-тихо, чтобы не потревожить никого. И эта тайная, негромкая радость веселила меня еще больше.
   За калиткой, рядом с березкой, я обнаружила огромную лужу, обойти которую не бы-ло никакой возможности.
   Ее зеркальная гладь была восторженным зрителем высокого чистого неба.
   Я присела рядом и коснулась рукой ее поверхности, и голубизна распалась на такое головокружительное количество разноцветных кружевных, рассыпающихся бликов, что выдержать это казалось невозможно. Скучающие ромашки, жившие здесь же рядом, тоже заглянули в лужу. Их ничего не понимающие желтые лица с торчащими дыбом волосами-лепестками поведали мне лишь одно: Я вижу, чувствую и понимаю больше их.
   А когда появились бабочки, сил больше не осталось.
   Я ошалело смотрела по-сторонам, чтобы с кем-нибудь поделиться. Мой сосуд был на-полнен, а восторг вот-вот начнет переливаться через край. И никого. Никто не подставля-ет ладони, кружки, ведра, ну хоть что-нибудь. Я все готова раздать!
   - Ты чего сидишь здесь, как воздушный шарик? Того и гляди, улетишь в небо!
   Я оглянулась на голос. Это был доктор Поляков.
   - А погоды нынче какие! А! Я вот сколько живу, а не припомню такого солнца, такого неба, таких запахов! Просто улыбка от всей души, не знаю чья! - он медленно, с наслаж-дением, растягивая удовольствие, вдохнул воздух, и закрыл глаза.
   - И, что удивительно, - он присел напротив, - Иду и пою! Никогда за собой такого не замечал. И мелодия какая-то дурацкая, да и слова тоже, какие-то легкомысленные, но ведь прицепилась, и даже, вроде, соответствуют вот этому всему! - лицо его преобразилось: глубокие морщины на лбу пропали, как будто поняв, что их соседство с умными светлыми глазами, неуместно.
   А я тебя давно приметил, то есть твои розовые бантики среди белых бабочек. И по-думал, что это за экземпляр такой у нас появился! А это ты! - он от души рассмеялся.
   - Давай я тебе помогу выбраться. Прыгай, не бойся!
   - А я и не боюсь. Я и сама перелечу эту лужу! Делов-то!
   Мы стояли рядом и едва сдерживали смех.
   - Я тебя сейчас угощу! Конфет накупил видимо-невидимо. Сладкого не люблю, а тут потянуло. Чудеса!
   Он достал пакетик из авоськи, - Ну, подставляй ладошки!
   Зеленые, желтые, лиловые, красные леденцы, как новогоднее конфетти, падали и па-дали.
   - Дольче вита просто какая-то! - по его изумленному лицу суетливо сновали зеленые, желтые, красные блики, натыкаясь друг на друга и окрашиваясь совсем в другие цвета.
   - А знаешь что! - он протянул еще два кулька, - это для старика и старухи...
  
   Я проснулась в своей петербургской комнате. Больше снов про детство в Крестах мне никогда не снилось.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  .
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  э
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   -
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"