Денисов Дмитрий Владимирович : другие произведения.

Изначальное желание

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 4.69*8  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Желание... какое простое слово. Но что это такое? И откуда оно рождается? Во все времена люди пытались дать ответ на этот вопрос. И с каждым разом ответ становится все точнее и понятнее. И однажды появился тот, кто отважился отыскать Изначальное Желание, которое и является отголоском всех остальных... во всей Вселенной...

  
   Изначальное желание
  
  
  
   "Перо, иль меч - неважно.
   Важен тот, кто легким росчерком его,
   прольет кровь истины на свет..."
  
   Хранитель желаний
  
  
  
   Пролог
  
  
  
   Ночь... Как сладок твой запах. Как таинственны звуки. Как призрачны деревья, окутанные покрывалом тьмы. Ночь... Ты, словно глаза любимой - черна и бездонна.
   Я шел по мрачному лесу, наслаждаясь живительной свежестью ночи. Я чувствовал ее потаенные желания. Она в блаженстве копилась среди высоких ветвей спящих буков и грабов. Вокруг стояла тишина. Липкие тени устилали мохнатые лапы елей и далекие кроны сосен. Они с ребяческим озорством прятались между раскидистых листьев папоротника и острых стеблей осоки. Тени таились в бугрящихся корнях столетних дубов, хоронились в опустелых дуплах, выглядывали оттуда, будто в ожидании чего-то. Они переполняли сырые овраги и ямы, утонувшие в таинственных удовольствиях ночи. В удовольствиях, неподвластных человеческому пониманию. Влажные руки теней нежно гладили обомшелые валуны и старые коряги. Все запахи, звуки и ощущения сливались в них воедино.
   Ночной свежестью дышал лес и я. Дышал полной грудью, наслаждаясь тягучими живительными потоками свежести. Она напоминала счастье: поутру превратится в невесомый туман, похожий на воспоминания. Вздрогнет, и развеется, когда подует ветерок. Да, не станет ее. Придет день, развеет все ночные удовольствия, окрасит мир в разноцветные краски. Придут новые желания. Однако - ненадолго. С приходом следующей ночи, свежесть снова начнет сочиться отовсюду. Следует лишь подождать немного. О, блаженство, как она чарующе прекрасна...
   Я шел неприметной тропой, пробираясь между цепких кустов и могучих старых деревьев. Меня не страшили ночные шорохи, осторожные шаги, что крались поодаль, шуршание над головой. И даже мелькавшие изредка глаза хищников не убавляли моего шага. Скорее, напротив - веселили и забавляли. Я люблю веселье. Для меня звери не представляли опасности. Я наперед знал все их повадки и легко мог предсказать поведение. Чуял их запахи, и по ним мог ощутить страх, интерес, голод или недовольство. Легко мог воздействовать на них силой мысли, и они чувствовали эту силу. В конце концов, легко мог справиться с любым из них. Лесные обитатели ощущали и это.
   Высоко в ветвях зашуршала осторожная тень. В ноздри ударил запах рыси. Лесная кошка вышла на охоту. Но человеческая фигура все-таки была для нее крупна. Над моей головой вспыхнули зеленые глаза. В них я прочитал легкое разочарование. Мне стало неловко, так как ничем не мог помочь ноной хищнице. Но лес велик, здесь всем хватит еды. Да только кому-то придется самому ею стать.
   Я пристально посмотрел на зверя. Пахло азартом и голодом, радостью охоты и желанием размять сильное тело. Но рысь осторожно попятилась. Тьма и густая листва надежно хранили ее, но я все же почувствовал ее нерешительность и даже страх. Шерсть на пятнистом загривке встала дыбом. Я уловил едва различимый звук поднимающейся шерсти. Следом раздалось приглушенное грозное шипение. Но вскоре все исчезло. Стремительная тень молча отступила под прикрытие леса. Я смотрел вверх. Там качались лишь ветки, да горстка звезд, дрожа в рваных прорывах густо сросшейся кроны. Улыбнувшись, я неспешно двинулся дальше.
   Потому-то я иду, совершенно не думая об опасностях, которые для многих стали бы роковыми. Звери не люди, и не наделены мышлением. Я не боюсь их. Бояться надо людей - тех, кому дано мыслить. Именно мысль есть та сила, которая помогла человеку подчинить окружающий мир. Но не все люди применяют ее одинаково: одни используют лишь для созидания, другие для разрушения. Либо для похищения созданного другими. Что, по сути, и есть разрушение - разрушение чужой мечты, или порабощение чужих желаний. И хоть я не боюсь и людей, но могу почерпнуть многое, общаясь с ними. Потому-то и скитаюсь по миру, выискивая пытливые и многогранные умы, что поистине творили мысль. Но, признаюсь честно, таковых очень мало. В основной массе своей люди ничем не отличаются от лесных зверей. Далеко не все мыслят глубоко, а их действия сводятся лишь к таким простым как питание, размножение и выживание. Однако люди радуются такой жизни. Ведь для многих то - высшее счастье.
   Я шел не один день, и не одну ночь. Я могу идти безостановочно дни, недели, месяцы... сколь угодно долго, так как время не над всем в этой жизни властно. Я могу не спать и не есть, хотя люблю и то, и другое. Могу обходиться без вина и без женщин, хотя страстно обожаю их. Могу обходиться без одежды, но тогда стану слишком привлекать внимание, поэтому и прикрываюсь старым камзолом, штанами, сапогами и рваным выцветшим плащом. Могу в одиночку справиться с шайкой лесных разбойников, вооруженных дубинами и рогатинами. Могу же сокрушить и целую армию солдат, укрытых броней и вооруженных превосходным оружием. Но я не воин. А действия такие применяю лишь для обороны, или для вразумления. Но применяю жестко, чтобы остальным то стало хорошим уроком. Да только не все люди склонны учиться, а воспитание зачастую принимают за наказание.
   Кто я, спросите вы? Я скажу - это неважно. Важно то, что я есть, и мое присутствие определяет многое. Почему я таков? Я не ведаю. Откуда я взялся? Точно не знаю, но скажу, что все мы - единый замысел Творца. Сколько мне лет? Возраст мой невелик, но зато сильна во мне память всего прошлого. Какие мои цели? Неважно. Но, надеюсь, скоро вы все поймете сами. Вернее те из вас, кому поистине доступно понимать.
   Я многим не нравлюсь, но меня это не тревожит. Многие любят меня, но меня это тоже не тревожит. Я же одинок. Ведь нет мне подобных, хотя я во многом схож с остальным. Но я ищу подобных. Правда уверен - нет и быть не может двух одинаковых людей. Все люди бесподобны.
   Да только не человек я...
   Да, я таков!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Часть первая
  
   1 Ночная цитадель
  
   "Познав всю истину, не думай,
   что ты мудрец -
   ведь все глупцы смеются над тобой..."
  
   Хранитель желаний
  
  
   Лес остался позади, я вышел на проселочную дорогу, залитую лунным светом. Над головой пролетела большая тень, и бесшумно унеслась в ночь. На далеком болоте прокричала выпь, но вдруг умолкла, поймав большую лягушку. Ее голос доносил желания, и я слышал их, все до единого. Выпь - не человек, она, и не умеет старательно прятать желания за плотной завесой слов. Я улыбнулся, порадовавшись за хозяйку болот, и немного погоревав о лягушке. Но таков закон, и не нам его оспаривать. Вернее это делают все, кто подобен лягушке. И умалчивают те, кто подобен выпи. А я? Я же просто мыслю. И просто действую. И всегда по-разному. Но с единой целью.
   Вскоре мой путь преградила высокая каменная стена, чернеющая на фоне лунного неба зубчатым парапетом. Островерхими призраками нависали грозные башни. Снизу казалось, они цепляют посеребренные облака, что бесшумно крались в неведомую даль. Многовековая кладка таила запахи тысяч трудолюбивых рук. А также привкус крови тех, кто не желал работать. Я стоял и смотрел на могучую старую стену, на высокие дубовые ворота, обитые стальными полосами. Они-то и манили меня. Что таится там, за высокой городской стеной? Оттуда тянуло множеством всевозможных запахов. Они сливались в единый сложный букет, вызывая смешанное чувство неприязни и интереса. Я поморщился, но интерес все же пересилил.
   Подул ветерок - деревья отозвались дружным шелестом. Я снова повел носом, будто охотничий пес, выискивающий добычу. Я чувствовал незримых стражей, которые посапывали в глубине неприступной толщи, и видели сладкие сны. До меня даже долетали отголоски тех снов, в виде обрывочных образов и видений. Но ничего, кроме золота, обнаженных дев, застолий и битв там не увидел. Потому я волей отринул их, и поспешил дальше. Вернее не спешил - я никогда не спешу. Медленно, будто во сне, приближалась каменная стена и высокие запертые ворота. Тьма окутывала их своей невесомой пеленой, словно тело прекрасной девицы. И, возжелав ее, я жаждал сдернуть эту пелену, в надежде обнажить истинную суть и насладиться ею в полной мере.
   Я шел бесшумно. Звук шагов мог расслышать далеко не каждый. Поэтому мне пришлось выйти из тени, под яркий лунный свет. Он посеребрил мои пепельные волосы, резкими тенями подчеркнул изношенный до дыр плащ. Я шел и ждал, но не мог дождаться. Башни дремали. Я разочарованно вздохнул и принялся озираться по сторонам. Поискав глазами, увидал рядом сухую ветку и решительно наступил на нее. Обычный звук в сонной тишине выдался резким и громким.
   И вдруг ночь ожила. Наконец-то!
   - А ну стой! - повелительно донеслось сверху.
   Я остановился и закрыл глаза - так я лучше вижу.
   - Кто таков? - угрожающе звенел голос, и чувствовалось в нем непоколебимое упорство, выдержка и сила. Люблю слушать таких, ведь я питаюсь их силой. Я выдержал паузу и негромко произнес:
   - Это неважно.
   - Неважно?! - насмешливо прозвучало в ответ. - Если для тебя это неважно, то для нас это важно в первую очередь. Мы не пускаем кого попало! Да и вообще в ночное время никого не велено впускать. Понял меня, острослов?
   Ветер всколыхнул мои пепельные волосы, мой старый рваный плащ. Ветер гулял над башнями, посвистывал в незримых щелях и бойницах, скрипел какими-то ветхими досками. Я чувствовал его желания, его интерес к ночной жизни. Да, в этом мы с ним схожи. Поэтому мне дано смотреть на мир глазами ветра...
   Ветер порывисто заглянул в чернеющие недра. Заставил робеть и дрожать скупой факельный огонек. Охладил голубоватые лезвия алебард, кованые нагрудники, шлема, кольчужные рубахи. Вылизал висящие на стене ряды щитов. Пригляделся к рисунку, но в скупом свете не смог разобрать очертаний. Пригляделся внимательнее. Похоже на орла, растопырившего когти. Ветер довольно загудел и радостно свистнул. И вдохновенно налетел на потемневший от долгих лет дубовый стол. Залез в чашу с ячменной кашей, принюхался к застывшим кусочкам сала, брезгливо поморщился. Обогнул зачерствевшую краюху хлеба, оловянный жбан, разбросанные кости. И принялся ворошить раскрытую книгу, перелистывать толстые страницы бесконечных записей, шуршать гусиными перьями. Игриво сбросил на пол и начал катать желтые скрученные свитки с темно-бордовой королевской печатью на шнурке. Но, под конец, не выдержав тяжелого душного плена, раздосадовано взвыл и вырвался прочь из низкой каменной кельи. Мимоходом подхватил мой спокойный рассудительный голос, снова понес его к узкой бойнице, и швырнул внутрь.
   - Не велено впускать? А кто не велел?
   - Всеобщий приказ короля, - отозвалась бойница. Багровый свет снова дернулся. Заплясали осторожные тени - кто-то проснулся и недовольно проворчал. Я снова бросил слова вверх, ветер подхватил их и понес к башне.
   - Выходит, твоя жизнь - слепое подчинение желаниям короля?
   Несколько мгновений длилось молчание. И столь громким оно стало, что походило на крик. Он бил по ушам не хуже раскатистого бронзового колокола. Чернеющая полоса бойницы показалась мне искривленным мукой ртом. Он кривился и скалился, норовя плюнуть в меня всей своей ненавистью, что скопилась в мерцающей глубине. Но в ночи снова раздался голос стража. Теперь, правда, с яркими нотками недоверия и презрения.
   - Эй ты, философ, шел бы побыстрее отсель, пока тебя болтами арбалетными не нашпиговали, как свинью укропом.
   Видимо, то считалось верхом остроумия. По крайней мере, его слова вызвали издевательский хохот дюжины невидимых стражей, разбуженных нашей перекличкой. Кто-то и вовсе зашелся от смеха, стуча кулаком по столу. До слуха донесся едва уловимый стук покатившихся костей. Свет задергался. Рот бойницы тоже задрожал в надменном хохоте. Обнажился оскал выщербленных дождями и временем камней. Я тоже улыбнулся. Но отнюдь недружелюбно. Хотя и не злорадно. Ветер на миг утих, сполохи замерли. В кратковременном затишье мои слова прозвучали холодно и равнодушно. А от того и зловеще.
   - Да, понимаю, не ваша в том воля - меня не впускать, а вы лишь орудие в руках этой воли. Хорошо! Будь, по-вашему! Я уйду! Но скажите мне только, чего желаете вы, а не тот, кто желанием своим возвел вас на эти стены?
   Смех разом притих. Сверху донеслось железное бряцанье, скрежет и стук. Вспыхнул еще один факел. Привратники поднимались и с интересом выглядывали из ртов двух узких бойниц, нависших по обе стороны ворот. В скупом лунном свете холодно поблескивали шлема. В отсветах факела тусклыми огоньками мерцали глаза, исполненные подозрения, изумления и сомнения. Один страж повыше поднял факел, норовя разглядеть фигуру нежданного гостя. Но темный плащ, словно частица ночи, надежно держал меня в своих объятьях. И не давал в обиду тревожному свету.
   Хоть и невозможно меня обидеть.
   Все спешили посмотреть на загадочного скитальца, возникшего из лесной тьмы. Здешние края опасны и глухи. Провинциальный городок расположился на самых задворках королевства, на стыке обжитых мест и непролазной дремучей чащи. Нечасто встретишь здесь человека, идущего из дикой глуши глубокой ночью. Да еще такого бодрого, любознательного, независимого и... безоружного. Тут невольно заподозришь подвох. Вместо того, чтобы проситься под защиту каменных стен, он начинает расспрашивать о каких-то непонятных вещах. Ну не странно ли? Для них же все странное по долгу службы становилось подозрительным. То есть требующим проверки. Мало ли кем я могу оказаться? Неизвестно, кто скрывается за моей спиной? Может передовой вражеский отряд разведчиков, готовых всеми правдами и неправдами попасть за стену, открыть ворота и впустить в городок полчище захватчиков? Все может быть. Потому как бывало порой. Нет, за их короткие жизни, разумеется, таких происшествий не случалось. Своим опытом ни один из них похвастать не мог. Но пусть они и не слишком умны, кое-какие уроки из далекой истории все же помнили.
   К тому же они, как воины, прекрасно знали, какое самое сильное оружие в этом мире. Каким оружием побеждали во все века, во всех землях и у всех народов. Да, правильно - это хитрость. Бытовая ежедневная, торговая денежная, военная стратегическая. Да мало ли какая. Но все одно - хитрость. Или, если угодно, смекалка. Хитрость же есть проявление мысли. Проявление желания. Когда кто-то желает победы, то непременно задумывается о способах ее достижения. И неважно, где происходит сражение: на поле брани, в лавке купца, в семейном кругу, или в соперничестве с природой. Везде. Вся наша жизнь есть сражение. Мы сражаемся каждый миг, каждый день, каждый год... каждую жизнь. Мы воюем с миром, с обществом, с дикой природой, с историей, с законами, с врагами, с противоположным полом, с инакомыслием, да много еще с чем. Но все это можно выразить одним - мы воюем с чужими желаниями. Стараемся скинуть с плеч бремя чужих желаний, и по возможности навязать свои. Бывает, желания наши совпадают, бывает нет. Первый исход сулит перемирие, второй конфликт. Иные, кто поумнее, притворно подстраиваются под чужие желания, дабы добиться своих.
   Но самая страшная битва - битва с самим собой. Труднее всего воевать со своими желаниями. С искушениями, с соблазнами, с прихотью или блажью. Потому как здесь не поможет ни одно оружие, здесь не убережет ни один доспех. И даже хитрость тут бессильна. Невозможно обхитрить самого себя. Хотя, признаюсь честно, иной раз все же встречаются таланты. Даже гениальности. Но, разумеется, в первую очередь сами и страдают. Спасти может лишь искренность, искренность перед самим собой... Умение говорить самому себе правду, стоя перед зеркалом.
   Но подобное - удел немногих. Сколько странствую по миру, но редко когда встречаю людей, способных смотреть на себя со стороны, и говорить самому себе, кто ты есть на самом деле. Еще реже встретишь тех, кто, глядя на себя, увидит нечто большее. Но не просто увидит, а пожелает быть таковым и всецело устремится к достижению своего желания. И достигнет. Вот тогда-то и становится человек героем. Истинным героем, победившим самого себя, победившим все свои слабости и пороки. Но жалок и ничтожен тот герой, кто просто называет себя таковым. Еще больше презрен тот, кто не просто называет себя героем, но безосновательно и глубоко уверен в том. Правда, презрение вызывает у таких же безосновательных героев. Герой же истинный уверен в своих силах, так как не раз уже доказал их. А если кто-то снова усомниться в нем, то он в очередной раз докажет свою правоту и проявит свою силу. Ему нет смысла кого-то презирать. Он может лишь посмеяться над глупостью. Не высмеять, но посмеяться от души. Глупость, правда, склонна видеть в том обиду. Но на то она и глупость, чтобы променять задор и смех на обиженно поджатые губы.
   Да только нечасто услышишь искренний смех... Нечасто.
   Я люблю смех.
   Я не люблю обиду.
   Я не обижаюсь.
   Я смеюсь.
   Стражи помалкивали, пытаясь разглядеть меня. Кто-то едва не вывалился, высунувшись по пояс. Но его с руганью лязгом и скрежетом затащили внутрь башни. В глазах привратников мелькали равнодушные звезды и желание побыстрее отделаться от незваного гостя. Но ночь - моя верная союзница, словно кованый панцирь хранила меня от горящих стрел их жадных взоров. Наконец, благодатная тишина снова в ужасе вздрогнула и поморщилась, когда в ней зазвенел неприятный голос нового стража:
   - А ты кто такой? Волшебник что ли? Исполнитель желаний?
   Легкая улыбка тронула уголки моего рта. Любая улыбка - тоже смех. Смех же есть глубинное желание - одно из немногих искренних. Желание видеть мир радостным и веселым. Я коротко пояснил:
   - Каждый зовет меня, как хочет.
   - Я же сказал тебе - проваливай! - гортанное рявканье потрясло округу.
   - Да брось, - тихо прозвучал еще один голос, обращаясь к первому. - А вдруг, и правда - волшебник?
   - Ты чего?! Белены обожрался?! - гневно рокотал первый голос. - Какие к чертям волшебники?! Или... ты не до конца проснулся?!
   - А чего бы он по ночам шарахался? - сонно предположил второй, и продолжительно зевнул. Первый страж издевательски засмеялся и ответил за меня:
   - Видать не спится. Да?!
   Последнее слово он выкрикнул, обращаясь ко мне.
   - Да, - спокойно подтвердил я.
   Первый (судя по всему - глава), снова высунулся из бойницы и с лязгом махнул железной рукой.
   - Так иди, откуда пришел, и выспись. А после поговорим. Но сначала, олух, научись со стражей разговаривать!
   - А кто может научить такому? - осторожно полюбопытствовал я, нисколько не тронутый его оскорблением.
   - Мы и научим! - отчеканил страж. - Правда, парни?
   Ответом служил одобрительный гул голосов и басовитый хохот. Я подождал, пока они утихнут, и снова заговорил:
   - Так вот я и пришел учиться.
   Смех разом утих. Стражники снова высовывались из двух бойниц, со скрежетом отирая друг другу бока. Да, нечасто встретишь такого упорного глупца. По крайней мере, в их глазах я выглядел таковым. Наконец, глава привратников снова уделил мне внимание.
   - Послушай, скиталец, - в его голосе сквозила явная угроза. Искренняя. - Тебе сказали, куда идти! Вот и иди!
   - А куда мне идти? - обреченно молвил я.
   - Ты что?! Издеваешься?! - гневно заорал страж. Казалось, сейчас рухнут навесные круглые башенки, выступающие из могучей стены. Тревожный свет нервно заметался в неприступной глубине. Кто-то дернулся, отпрянув от бойницы. Кто-то глухо стукнулся головой о верх проема (благо был в шлеме). А кто-то от неожиданности выронил алебарду - послышался громкий звон. Затем снова крик - душераздирающий и пронзительный. Судя по всему, алебарда угодила кому-то на ногу. От нового крика вздрогнули стены. Из стыков камней засочились волны нестерпимой боли. Пострадавший гортанно орал, изощренно проклиная и алебарды, и тесную келью, и хилые руки. И само собой - ночных философов. На долю последних выпала львиная часть тирады.
   Содрогнулась сама ночь. Но не я. Я терпеливо дождался, когда вопли поутихнут. И, как ни в чем не бывало, продолжал:
   - Отнюдь. Но мне сказали идти туда, откуда пришел. Но я не могу однозначно сказать, откуда пришел - я постоянно странствую. Быть может, когда-то я бывал и вашем городке. Поэтому я и иду туда, откуда пришел. Так что, почтенные стражи, можете смело пускать меня внутрь. Ведь это ваше пожелание.
   Молчание, прерываемое всхлипами, нытьем и приглушенной руганью, длилось слишком долго. Очевидно, они не могли сразу уловить всего смысла. Зато они поняли все сугубо по-своему.
   - Каков ловок-то, - раздался новый голос. - Не иначе как волшебник. Может, загадаем чего?
   - Прохвост он болтливый, - огрызнулся первый страж. - Зубы нам тут заговаривает. Наверняка посланец вражий. Видал, что творит? А ну опустите алебарды!
   Я приободрился - страсти накалялись.
   - Посланец вражий скорей всего прикинулся бы купцом и запасся золотом, - предположил я. - Обзавелся наперед телегой, понабрал какого-нибудь товара. И без лишней суеты проехал бы в город. Сунул вам горсть монет, так вы его и пропустили бы. А самое главное - никогда бы не стал разъезжать по ночам, и привлекать излишнее внимание.
   Снова молчание. Но на сей раз иное - напряженное и задумчивое. Все осознавали мою правоту, так как не раз обирали проезжих купцов. Уже даже сложились определенные суммы, за которые мог проехать тот, или иной. И вряд ли они досматривали содержимое их повозок и телег. Хотя времена мирные - чего лишний раз тревожиться. К тому же купцы здесь проезжают нечасто.
   Стражники долго вдумывались в мои слова. В общем-то, ни для кого не были тайной их дополнительные заработки. Но вслух об этом говорить все же никто не решался. Слухи имели свойство доползать до высших чинов. Могли и вернуться назад, устранив особо прыткого и наглого, чья алчность оказывалась безмерной. Пусть такое случалось редко, но все же случалось. А потому началась незримая борьба жадности и страха. Каменный рот пристыжено поджался. И молчал.
   Наконец кто-то самый проницательный нарушил молчание:
   - А у тебя, чего, золото есть?
   Я приглушенно рассмеялся. Наконец-то они подошли к самому главному. К той великой нерушимой правде, во имя которой они и торчали здесь сутками напролет. В голосе я услыхал плохо прикрытую жадность. Разумеется, победила она. У таких она всегда побеждает. Она мелко дрожала, словно снасть рыболова, который замечтался о крупной рыбине. И в мыслях своих уже разрисовывал пир, где в центре стола будет стоять большой поднос с его уловом. Ловил на себе восхищенные глаза, горящие вокруг. Он станет гордо и важно рассказывать о том, с какими упорством, трудом, даже риском для жизни, удалось ему выудить эту грандиозную тушу. И все с неподдельной завистью будут кусать локти.
   Я тихо смеялся. А после таинственно заговорил:
   - О, нет, не золото.
   Мои слова разом порвали шлейф мечтаний и беспощадно развеяли его. Запахло свежей злостью. Я продолжал:
   - Зато у меня есть то, что дороже золота.
   Развеялась и новоявленная злость. Многие снова высунули железные головы. Они спешили разузнать, что же может быть ценнее золота. Снова пробивались запахи интереса и... новорожденной жадности.
   - Да ну?!
   - А что это?!
   - Где взял?!
   - Сколько стоит?!
   - А сколько у тебя этого?!
   Вопросы посыпались градом. Я стоял и ликовал. Как приятно в такие мгновения ощущать запах обострившихся желаний. Ведь каждый, под словом "золото", понимает какие-то свои блага и удовольствия. Не были исключением и стражи. Каждый из них в этот миг мечтал о чем-то своем. Разумеется, многие желания совпадали и выглядели обыденно. Но некоторые все же заслуживали особого внимания.
   - Чего-то не верится, - я снова услыхал первого стража. Но голос его звучал уже мягче и вкрадчивее. Сомнение и алчность сливались в нем, размягчали и насыщали долей искренности. - Показал бы, что ли?
   - А разве не видно? - удивился я, пристально всматриваясь в бойницу. Ее заполонили стальные нагрудники и шлема. Всем не терпелось хотя бы посмотреть на меня. Глава снова высказался:
   - Так... темно же.
   Я покачал головой, но они не разглядели моего жеста.
   - Далеко не все можно глазами увидать. А то, что поистине ценно, мы всегда подальше прячем.
   - Ты опять за свое?! - вновь возвысился голос. - Опять лукавишь?!
   - Пусть проходит, - зашептали ему на ухо, но я прекрасно слышал, - видать денег немного, вот он цену и сбивает. Так мы его под предлогом обыска и обчистим. Давай уже.
   - Не нравится он мне, - таким же шепотом ответил глава стражи. - Уж больно болтлив, да на язык ловок. Утра бы дождаться - хоть поглядеть на него.
   - А то вдруг упырь какой? - подхватил еще один.
   - Да какой к лешему упырь! - набросился на него старший. - Уж давно пора перестать верить вракам!
   - Враки враками, а упыри есть, - настойчиво твердил всеверующий страж. - Вон, в соседней деревне ребенка задрал...
   - Так то ж волк был!
   - Какой к лешему волк?! Упырь!
   - Так его же видели!
   - Упыря?
   - Не, волка.
   - Кто видел?
   - Да Прытень Прыщавый и видел.
   - Это он тебе сказал?
   - Ну да.
   - И ты веришь этому свистоплясу?
   - Так был бы свистопляс, он бы и насочинял про упыря. Зачем ему про волка врать?
   - Да он всегда врет!
   - Это, смотря кому. Если с ним бражкой поделиться, так он и откровенничает.
   - Да с хмеля он такого наговорит...
   Я стоял и давился смехом, слушая их словесную перепалку. Но внезапно подул сильный ветер, набежала большая черная туча и поглотила луну. Факельный огонек пристыжено дернулся и мгновенно погас. Все утонуло во мраке. Сонно и жалобно заскрипели далекие деревья...
   И вдруг завыл волк. Хоть далеко, но столь тоскливо и зловеще, что я даже улыбнулся, обнажив клыки. Однако во тьме их никто не смог разглядеть. Страх, словно туман, начал вытекать из высоких бойниц, сочиться меж каменных стыков, ползти по стене и утекать в ночную траву. Послышались бряцанье и скрежет - стражи непроизвольно отпрянули вглубь укрытия. Пусть они не из робкого десятка, но подобные трюки действуют на всех одинаково. Дешевые трюки, следует сказать. Но им хватило.
   Через минуту туча прошла, а ветер поутих, опустив полы моего рваного плаща. Тьма снова расступилась, и лунный свет облил гранитную цитадель. Вой прекратился и унесся вслед за тучами в безбрежность ночи. Глубокие черные тени вновь подчеркивали ее неприступность. Я стоял и любовался творением давних веков. Чья-то мысль воплотила такую твердую и нерушимую идею, превратив горную породу в стены и башни. Чья-то мысль гнала рабов и крестьян, принуждала тащить глыбы серого гранита, отесывать их, и укладывать на известковый раствор. Чья-то мысль заставляла архитекторов делать чертежи и расчеты, придумывать форму и размеры бойниц, зубцов, конструкцию ворот. Но почему-то никто не задумывается об этом. Все свыклись, и живут, даже не подозревая, какая глубокая и расчетливая мысль творила подобное великолепие. Ведь подтверждением тому служит его многовековая история. Хотя и не слишком высока стена, да и башни маловаты. Но по тем временам цитадель служила надежным укрытием от толп варваров, живших в лесах. Да и сейчас не каждая армия сможет штурмовать твердыню. А при правильной обороне и должных запасах пропитания можно выдерживать многомесячную осаду...
   - Эй, ты там еще? - загудел глава стражи? Слышались сухие щелчки кремня о кресало. А следом возродился скупой багровый свет. Запахло горелым маслом. И желанием разогнать этот кромешный мрак. Я стоял, скрестив руки, и принюхивался. Неужели забеспокоился? Интересно: обо мне, или о моем золоте?
   - Здесь, - хрипло отозвался я.
   Он снова осторожно возник в мерцающем проеме. Поднял факел, поискал меня глазами.
   - Ты бы шел уже. А то, сам видишь - неспокойно у нас.
   - И ты гонишь меня в ночь? - не мог поверить я. - Туда, где лютует упырь? Ты - призванный оберегать покой и жизни всех людей?
   - Нет, но... приказ короля... - замялся он. Огонек робко дернулся, выдавая его легкую дрожь.
   - Ну ладно, - печально вздохнул я. - Я пойду. Но на вашем месте я бы задумался. И начал соображать. Раз я прошу право прохода, значит, боюсь идти в лес. А если так, то готов пожертвовать в королевскую казну все, дабы только не умереть. Ну а раз короля нет поблизости, то разумнее всего передать ценности в руки самых ближних его представителей.
   - Вот это по-нашему! - оживилось сразу несколько голосов. - А то все вокруг, да около. Сколько у тебя золотых?
   Да, молодцы, сразу решили брать быка за рога! Хоть и не бык я, а рогов и в помине нет. Но все равно молодцы! Бесхитростные недальновидные молодцы. Я спросил:
   - А сколько вам надо?
   На миг они снова затихли. И зашушукались. Башня таинственно позвякивала и скрежетала. Она погрузилась в свои сокровенные мысли, неподвластные чужому разумению. Багровый огонек тревожно дрожал в ее недрах.
   - С каравана двадцать берем, - шептал один, алчно поблескивая глазами. На его щеке дергался белесый рубец, теряясь в жесткой щетине. - А с телеги три. Но это ежели груженая. А с этого? Да чего с него взять-то?
   - Но он же скулит - в город просится, - напомнил другой, с вытянутым лицом и пронзительными темными глазами. - Все, что есть отдаст. Десятку проси.
   - Да много уж! - заупрямился глава. По сравнению с другими его взгляд таил рассудительность многолетний опыт. - Хоть пять бы сорвать.
   - Куда денется - десятку отдаст... ну девять, - поддался узколицый. - Ты ему про упыря-то еще наговори. Все выложит.
   Чья-то голова снова мелькнула у проема, метнула в мою сторону испытующий взгляд, и тут же исчезла. Шептание продолжалось.
   - Все-то все, да вот только - сколько у него?
   - Так он же говорил о чем-то другом. То, что ценнее золота.
   - А что может быть ценнее золота?
   - Много золота, обоз золота...
   - Да нет, это тоже золото. Тем более, ему одному не унести столько. Может камни драгоценные?
   - Может.
   - Да кто ж камни отдаст?!
   - Так он и отдаст. Он ведь сам предлагает.
   - Ничего он не предлагает, он голову морочит!
   - Были б камни, так вряд ли бы он по лесам шатался.
   - Да, сидел бы дома и добро пересчитывал.
   - Это ты бы сидел да пересчитывал. А этого, видишь, тянет шататься.
   - Ты на него глянь! Какое ему добро!
   - Так он же скиталец. Откуда у него дом?
   - Тогда и золото откуда?
   - По-моему только дурак станет путешествовать без золота.
   - И в одиночку.
   - Значит - дурак.
   - Выходит, у него и золота нет?
   - Ладно, давайте уже спросим.
   Они снова загремели и застучали, задевая друг друга. Глава стражи в очередной раз высунулся из бойницы. Мне даже стало как-то неловко за то, что приходится гонять такого уважаемого человека туда-сюда. Но в том и заключалась его работа.
   - Эй, почтенный странник. Мы посовещались, и я решил смилостивиться над тобой. Ночь холодная, а в округе рыщет упырь. Так вот. Если тебе дорога жизнь, то король готов пойти на уступку и смягчить приказ относительно тебя. Ему дорог каждый человек, ибо король наш - Вальгред Третий, мудр и свят. Поэтому он приказал пополнять казну в размере десяти золотых, если кто до ночи не управился и не успел ступить под защиту нашей надежной крепости. Разумеется, сбор подати он вверил нам - своим верным и преданным слугам. Ведь честнее нас - воинов, нет никого. Если нет золота, то он готов принять любую иную ценность сопоставимую по значимости с названной цифрой.
   Я внимательно выслушал его, покивал, и огласил ночь новым вопросом:
   - А если моя ценность намного дороже?
   - О, он готов принять больше, выражая тем самым сердечную благодарность, - не раздумывая, нашелся привратник. - Ведь чем больше казна, тем сильнее и крепче будут наши стены. Тем отважнее и подготовленнее стражи. А людям будет мир и покой под нашем бдительным присмотром...
   - А если у меня нечто бесценное? - мягко упорствовал я.
   - О, мы примем все, лишь бы только ты не погиб от беспощадных клыков. Представь, какого станет нам, когда мы узнаем о твоей гибели. Как мы станем винить себя, что не уберегли такую светлую душу. Такого почитаемого и всеми нами любимого философа. Такого глубокого мыслителя...
   - Ну и чего у тебя бесценного? - из соседней бойницы вырвался сиплый каркающий голос, перебив речь старшего. Тот хотел было прикрикнуть, но в последний момент до него дошел смысл вопроса, и он передумал. Ему тоже надоело ходить кругами. Нетерпение стражей достигло наивысшей точки.
   - Друзья мои, - торжественно объявил я, словно герольд перед выходом своего хозяина-рыцаря на ристалищное поле. - Я могу дать вам самое бесценное и дорогое, что есть на свете. Без этого любой подобен нищему. А с этим он богач на века. Вопрос лишь в том, как им распорядиться...
   - Да это мы и без лишних умов знаем! - перебил меня все тот же неприятный голос. - Тут не надо быть умником, околачивающим ворота по ночам. Вино да девок гулящих, небось, сам любишь?
   - Люблю. Даже очень, - честно признался я. Теплая улыбка заиграла ни моем холодном лице. - Тебе даже и не снилось как.
   - Девок бы любил, так ночью по лесам бы не шарахался! - загоготал другой, видимо, поумнее. Остальные подхватили его и дружно захохотали, стуча древками алебард о каменный пол. Я тоже улыбался. Но взгляд оставался ледяными. Стражники высмеивали меня. Я смеялся над ними. Они желали обобрать меня. Я искренне желал обогатить их.
   И снова заговорил сиплый:
   - У нас кто утехам рад, тот давно уже в таверне сидит. Идешь прямо по брусчатой улице. Потом налево свернешь, возле памятника. Его не спутаешь - девка сиськи тряпкой прикрыла. Она одна такая. Там два пролета и еще раз налево. А там указатель будет "Блудный сын" - как раз про тебя. Но это - ежели мы пропустим.
   - Ладно! - резко оборвал их глава. Хохот мгновенно утих. - Хватит уже! Не забывайтесь - на посту дежурите. А ты, мил странник, подавай, что там имеешь, да проходи уже - не дело нам тут препираться. Либо утра дожидайся. Но за жизнь свою сам тогда отвечай.
   Я поежился и пристально посмотрел на мерцающую башню.
   - А в городе за нее ответит другой?
   - Нет, но... то ли в городе, за каменной стеной. А то ли в лесу.
   - Да в лесу в сто раз безопаснее, - я указал на дрожащие от ветра верхушки деревьев. - Там хоть звери, которые за золото не убивают. А у вас люди. Они ж хуже зверей. Они всегда голодны. А как золотом запахнет, так они и вовсе слюной исходят. Чавкают, давятся, пасти зловонные разевают. Зверь-то он только от голоду нападает. А человек? Разве станет человек ограничиваться одним лишь пропитанием? Разве остановится, когда есть возможность безнаказанно вырвать лишний кусок мяса из чужой плоти? Испить чужой крови? Выдрать чужое сердце?
   Тяжелое молчание служило ответом. Но длилось оно недолго.
   - Так ты идешь, или нет? - глава стражи вновь начал сердиться.
   - Пожалуй - нет!
   Такого они не ожидали. Растерянность наполнила пристыженную тишину, а откровенная жадность, словно щенячий скулеж тихо сочилась из-за каменной толщи. Упущенная пожива, точно сорвавшаяся рыбина. И если рыбак заядлый, то досада его велика. Он бесится, мечется в неистовстве, рвет волосы. Благо, стражи в шлемах.
   А если рыбак поистине азартный, то закинет вновь. Неудачи пугают лишь слабых. Сильных они учат, окрыляют опытом и мудростью. Вдохновляют на новые достижения и победы. Я стоял и принюхивался. Гадал, кто же из них по-настоящему силен? Сильные были. А точнее - азартные. Я снова шумно вдохнул прохладу ночи и произнес с искусно наигранным огорчением:
   - Пойду я. С вами не договоришься. А там будь, что будет.
   Они растерянно молчали. А после зашептались.
   - Вы чего? Да пусть проходит - хоть что-то, чем ничего. А то за весь день всего три обоза...
   - Да он лукавит, цену сбивает.
   - Так я и говорю - пусть идет. Хоть пару золотых собьем.
   - Боюсь, и этого нет.
   - Есть. Жмется.
   - А может - ну его, - вкрадчиво предложил новый голос. - Недобрым от него веет. Нормальный человек так себя не ведет. Пусть уходит...
   - Сдурел?! - зашипел сиплый. - Он же золото наше с собой унесет.
   - Да нет у него золота...
   - Есть. Не было бы, так он не сунулся б сюда. Он же не дурак.
   - Ха, это ты так думаешь!
   - Брось! Дурак не сможет так ловко юлить и лукавить.
   - Хм... и то верно...
   - Говорю ж - есть у него золото!
   - Точно, есть. Ему в таверну надо, вот и хочет себе поболее закрысить, а нам поменьше значит.
   - Не выйдет!
   - Пусть уходит - вернется.
   - А вдруг не вернется?
   - А куда он денется?
   - Утра дождется. А там и пройдет беспошлинно.
   - Нет, надо сейчас его пускать, а то днем ничего не получим.
   - Так мы его и днем не пропустим.
   - Так там и смена другая.
   - Так мы ее и предупредим...
   - Ага! И золото все ей достанется?
   - А может, сжалимся, - раздался чей-то мягкий голос. - Все-таки упырь...
   - Да какой к черту упырь! - набросились на сердобольного все разом.
   - Ну... который ребенка задрал...
   - Ты девку свою часто дерешь? - резко перебил его кто-то наглый и уверенный.
   - Я...э...ну...
   - Так и знал! А я вот часто! И что?! Я упырь?!
   - Нет, но...
   - Так вот и не раскрывай свой рот! А сказки будешь внукам рассказывать. Если вообще, сможешь их породить! Чтоб хотя бы детьми обзавестись, надо девок чаще драть. Учись, упырь!
   Я снова потешался. Как мне хорошо в такие минуты. Даже уходить никуда не хотелось. Век бы стоял здесь, под луной и слушал их перепалку. В ней звучали их искренние желания, проявлялись их натуры и характеры. У одних жадность, у других сострадание, у третьих неприязнь, у четвертых интерес. Но жадность стояла на первом месте. И пахла острее всего, перебивая остальные ароматы. Настоящая, искренняя, неподкупная жадность. Я смаковал. Ибо питаюсь искренностью. Наверное, от того и худой...
   Наконец, глава стражи снова выглянул из узкой вертикальной щели. В призрачных лучах тускло сверкнул его островерхий начищенный шлем, прошуршала кольчужная бармица. Холодные блики заплясали на его латном ожерелье. Мне оно показалось не защитной частью доспеха, но стальным ошейником. Таким обычно приковывают цепных псов к смердящей конуре. И спускают лишь по воле хозяина.
   - Ладно тебе, герой, проходи, - свысока (во всех смыслах) бросил глава. - Пару золотых, и считай ты уже в таверне. Остальное там прокутишь, так и быть. Да смотри, ни во что не вляпайся. Там парни лихие да шустрые - не чета тебе, болтун. Долго цацкаться не станут. За языком тоже следи, а то он чересчур у тебя длинный. Могут укоротить. Понял?
   - Ты, почтенный, все перечислил? - пытливо и очень вежливо спросил я.
   Страж на миг растерялся, но тут же сообразил:
   - Да, за здоровье наше выпить не забудь.
   - О, вы столь щедры, - я даже не поленился отвесить поклон. - Это так редко в нынешние времена. Такие внимательные и предупредительные стражники. Прямо диву даюсь.
   - Давай, давай, не томи, - настойчиво торопил глава. Запахло его нетерпением. Но к нему отчетливо примешивалась гордость за самого себя. - И так мы с тобой тут заболтались. А то до рассвета поспать бы...
   Но вдруг его перебил сиплый:
   - Ну а чего у тебя, дружок, поценнее золотишка будет? Нам все-таки интересно.
   - Тебе интересно? - оживленно спросил я.
   - Разумеется! Хоть знать будем, чем дорожить впредь.
   - Хорошо. Я скажу. Но только вы не ругайтесь, пожалуйста...
   - Говори уже, - не терпелось сиплому.
   Остальные тоже подобрались. Каменные башни накалялись от их ярко горящего желания узнать о чем-то очень важном. Узнать какую-то древнюю и загадочную тайну. Прикоснуться к одной из вечных ценностей. Шутка ли? Им толкуют о том, что ценнее золота? У них в головах даже не укладывалось, что может быть выше благородного металла. Металла, который из простого декоративного стал символом достатка, процветания, могущества... власти.
   Я собрался с духом, предчувствуя дальнейшие события. И спокойно, даже слишком спокойно для столь ответственного момента, произнес:
   - Это знания!
   Пару мгновений бастионы казались мертвыми. Ни шорохов, ни лязга, ни скрежета. Привратники даже перестали дышать. Даже мысли низринулись в неведомую бездну. Говорю же - будто умерли. Словно узнали о смерти самого близкого и дорогого человека. Или ребенку сказали, что это не его мать.
   Или... треснула мечта.
   Башни молчали.
   Сначала растерянно.
   Затем злостно
   Но внезапно ожили.
   - Сссука! - то ли рык, то ли всхлип. - Тввварррь!
   И ночь прорезал свист арбалетного болта. Он пронесся рядом, всколыхнув пряди волос. Кожу на мгновение обдало мертвым холодом стали. Смерть с великой досадой унеслась в ночь. Не смерть, как абсолютная истина, но их желание. Решительное суровое желание покарать обидчика. Первое и яростное желание слепо уничтожить разрушителя великой воздушной мечты. Похитителя белоснежных облаков, где можно тешиться и упиваться сладостью грез.
   Я же стоял не шелохнувшись, и закрыв глаза.
   - Гнида ничтожная!
   - Погань языкатая!
   - Знанием дешевым кормить нас вздумал?! Выползыш болотный!
   - Тввварррь!
   - Получи!
   И еще несколько щелчков сухо прозвучали над башнями, и несколько болтов пронеслись близ меня, добавив новых дырок в плаще.
   - Ах ты... да я ж тебя...
   Следом заскрипела плохо смазанная "козья нога" - ворот для натягивания арбалетной тетивы. Новые болты легли в желоба, в свете яркой луны мелькнули вороненые дуги. И новый залп ударил в меня.
   Но никто не попал.
   Я наслаждался.
   Мое желание жить выше их желания убить.
   - Н-да! - коротко отсалютовал я. - Я же попросил - не ругайтесь. А стрелки из вас никудышные. Наверное, и алебардами орудуете так же. Только и можете на ноги их друг другу ронять. Про мечи так и вовсе молчу. Зато золото хорошо считаете. Ну да, а что еще должен уметь настоящий королевский страж? Но это хорошо. Я и не ожидал иного. Выходит, жизненный уклад в прежний. Это радует. Что еще вы хорошо на посту делаете? Ах да. Вы ж как гулящие девицы - по ночам спите за деньги.
   - Пшел вон! - зашипели башни. - Еще слово, и мы тебя изрешетим! Клянусь!
   - Как же так? Я столько блуждаю по миру, но ничего ценнее знаний не нашел...
   - Пшел...
   - И щедро готов делиться с людьми. Щедро и совершенно бескорыстно. А взамен? Взамен только ругань да жала стрел, причем неумелых...
   Новый залп огласил ночь. Стрелы снова запели под самым ухом. Ветер заунывно провыл, рассерженно заглядывая в бойницу. Кровавые сполохи задрожали на блестящих шлемах. Задрожали и нервы стражников. Словно опытный лютнист дергал провисшие струны старой лютни. И не понимал, почему никто не ценит его мастерства. Лютня дребезжала, стонала и ныла, изрыгая чудовищную дрожь. В конце концов, лютнист не вытерпел, и с досадой размозжил лютню о каменный выступ. Привратники порывисто высунулись из алого рта. Им не терпелось узнать судьбу своего нового залпа.
   Но его постигла та же судьба.
   - Бросьте, - посоветовал я, вздернул подол плаща и глянул сквозь новые дырки. - Зачем болты казенные тратить? Их кто-то ковал, точил, оперял. Кто-то трудился в поте лица, а вы так бездарно их расшвыриваете? Нельзя. Нужно ценить чужой труд. Равно как и свой.
   - Ты что, заговоренный? - ярость сменялось удивлением.
   - Я? О, нет. Это вы заговоренные. Ведь я же вас заговорил.
   - Ты... кто ты...?
   Я поднял глубокий бездонный взгляд, наполненный тьмой и отрешением.
   - Это не важно. Главное я здесь, перед вашими глазами. Я у вас на устах, у вас на слуху. Я в ваших мыслях. И не утаите вы от меня ничего, ибо вижу вас насквозь. И не укрыться вам за каменно толщью, что не защитит желания ваши. Даже доспехи не спасут вас от замысла моего. Любой же замысел есть желание. Жалко вас. Обычные вы... снова обычные... А от того и не буду убивать вас. Слабые вы. И желания ваши слабые - даже все вместе попасть не способны. Я не могу насытиться вами.
   Башни негодующе вздрогнули. Нет, здешние края не славятся землетрясениями. Просто, дрожь их ненависти, злости, глубокой ярости и звериного упорства ударилась о вековечную закоснелую твердь их бессилия. Сторожевые башни мелко дрожали.
   - Да мы тебя...
   - Ах ты...
   - Тоже мне...
   - Да я его...
   - Мать его...
   - Так его...
   - И так его...
   - А ну заряжай! - под конец громыхнул глава привратников.
   Я досадливо вздохнул. Ветер снова дотронулся до моего плаща, бережно потрепал, поиграл свежими прорехами. И снова понес мой печальный голос, исполненный истинной скорби.
   - Эх! Жаль. Ладно, чего вы там хотели? Ах да - поспать. До утра далеко. Так спите же!
   Я повелительно взмахнул руками.
   И башни уснули.
   Их недра огласил железный грохот - тела, укрытые доспехами валились на пол. Из рук со звоном выпали алебарды. С лязганьем выпадывали арбалеты. На истертый многими веками пол сыпались кованые болты. Над каменными зубцами задрожало неприметное марево. Словно белесый призрачный туман вытекал из узких вертикальных щелей-бойниц. Словно пар изо рта в морозный зимний день. Я снова увидел отголоски снов, которые поползли оттуда. А также услыхал богатырский храп двух десятков голосов.
   - Спите, - тихо выдохнул я, будто боялся разбудить стражей. И сделал несколько пассов руками. - Спите и смотрите сны, где каждый из вас герой, царь или Бог. Или хотя бы меткий стрелок. Спите... Жизнь от вашего сна не обеднеет, равно как и от вашего присутствия. Спите... То первейшее человеческое желание. Спите... Ведь жизнь похожа на сон. Спите... Истинная жизнь не для тех, кто любит спать...
   Они крепко спали. Они были счастливы. Потому как любой согласится со мной, что здоровый сон - первейшее желание. Вернее, умные люди называют его потребностью. Да только желают еще сильнее тех, кто не тяготит себя тяжелым раздумьем. Потому и не высыпаются никогда те, кто много думает.
   Теперь привратники не вспомнят ничего. И никого. Лишь много времени спустя они недосчитаются стрел в поясных колчанах. И то, если их пересчитывают. Зато им всем здорово достанется. Конечно же, если они не проснуться до появления новой смены. Может они отделаются строгим выговором, может плетьми, может их сошлют на каторгу, а может и казнят. Я не ведал законов здешнего королевства. А потому, оставив сладко похрапывающих стражников, поспешил дальше.
   Я спокойно прошел сквозь ворота. Как это делаю? Да очень просто. Но просто для меня - не для вас. А потому, пускай это останется моим маленьким секретом - вдруг кто-то вздумает повторять. О, нет, даже не думайте, что я превозношу до небес свои способности. Напротив. Ведь все дело в том, что мои секреты слишком просты и доступны каждому. Слишком доступны. Равно как и опасны...
   Куда далее? Куда советовал мне "Сиплый"? "Блудный сын"? Память отозвалась ориентирами и направлениями, о которых он недавно толковал. Перед глазами выплыли его "сиськи". Не его, конечно же, но той статуи. Да, хороший ориентир - краткий, емкий и яркий. Пусть и вульгарный. Но мне-то от вас скрывать нечего. Равно как и вам от меня. Потому как я люблю искренность.
   Я оглянулся и побрел вниз по мощеной булыжником улочке. С легкостью отыскал нужный переулок, статую. Остановился напротив, взглянул на нее и задумался. "Сиплый" все-таки в одном ошибся. Причем очень серьезно. Нет, не в "сиськах" - они оказались на месте. В другом. "Блудный сын" - то не совсем про меня. Вернее, совсем не про меня. Потому как нет того дома, куда бы спешил я воротиться. И нет тех, кто бы меня там ждал.
   Но, тем не менее, пусть будет "Блудный сын".
  
  
  
  
  
  
  
  
   2 "Блудный сын"
  
   "Мир погружен во мрак?
   О нет!
   То просто ваша слепота..."
  
   Хранитель желаний
  
  
   В небольшой каменной таверне было шумно и душно. Задымленный воздух пропитался запахом крепкого пива, жареного мяса, тушеных овощей и острых приправ. Невысокое уютное здание, судя по всему, было возведено очень давно. В ту далекую пору хозяин заведения не рассчитывал на ту популярность, какую со временем оно завоюет. Об этом красноречиво говорили несколько пристроек, казалось, прилепленных наспех. Второй ярус уже не мог разместить всех постояльцев. А нижний зал не вмещал всех посетителей. Посетителей скапливалось всегда много. Особенно, после полуночи.
   Разношерстная толпа галдела на все лады, упиваясь несвежей брагой и недосоленной пищей. Некоторые столы буквально облепило людьми. Здесь, в бойком местечке, расположенном на перепутье двух основных улиц, встречались купцы из далеких земель, местные торговцы, городская стража, королевские соглядатаи, скользкие воры, гулящие девицы, бродячие менестрели, замызганные свинопасы и всевозможные ремесленники. И просто скитающиеся странники. Кто-то играл в кости, набивая кошельки золотом, кто-то срезал те кошельки, чтобы после обменять на вино, яства и чьи-либо ласки. А те уже возвращали часть этого золота хозяину, который, в свою очередь, делился им с городской стражей, лишь бы та только не вмешивалась во весь этот многосложный и бесконечный круговорот.
   Здесь же расположился и я.
   Я сидел в дальнем углу, сокрытый от любознательных глаз завесой сизого дыма. Сидел один - никто почему-то не подсаживался ко мне, несмотря на острую нехватку мест. Хотя чего горевать - прошло всего несколько минут, как я появился и одним взглядом освободил себе место. Пытливые глаза с живым интересом изучали собравшуюся публику. Впивались в нее настороженным пристальным взором, точно инквизиторскими клещами. И наслаждались глубинными людскими желаниями. Ничто не могло ускользнуть от моего взора. В последнее время он обострился и способен был видеть невидимое.
   Мимо меня прошел молодой парень. Я ощутил его липкий подозрительный взгляд. И почувствовал волну острого холода. Он шел откуда-то от его груди. Да, так и есть. Там он старательно прятал длинный узкий стилет. Судя по запаху, тонкое жало уже пробовало теплую человеческую кровь. А вон тот стражник, вооруженный широким мечом, еще чист, ибо клинок его источает хрустальный, едва уловимый перезвон. Такой перезвон рождает девственное оружие, которое еще не обагрилось кровью. Очень часто мелькали маслянистые глазки хозяина. Он сноровисто бегал между столов, или резкими окриками подгонял едва поспевавших слуг. И глаза его тоже таили едва различимый шорох. Так обычно шуршит осыпающаяся кучка золотых монет.
   А вот вспыхнули и заискрились глаза милой растрепанной девушки. Они призывно поблескивают в полумраке. Манящий огонек радушно трепещет за кованой решеткой ее желаний, словно приглашая внутрь. Слабый огонек - он едва тлеет. Но его можно легко разжечь, подбросив нового хвороста. Такого тяжеленького, круглого, золотого. Девушка громко и заливисто смеется, и с виду выглядит счастливой. Но в самой глубине, скрытой от остальных, ее глаза таят ледяную стужу. В этой стуже давным-давно погас другой робкий огонек - истинный. Огонек первой любви. Ее милый заливистый голосок похож на жуткий волчий вой. Тоскливый, одинокий и голодный. Но, повторяю, никто не мог расслышать подобного. Лишь я. Поверьте, было настоящим проклятьем слышать, видеть, и чувствовать недоступное остальным. И в то же время величайшим благом...
   Время шло... нет, лениво ползло, превращаясь в тягучую липкую патоку. Она дурманила и привлекала к себе назойливых мух, что жужжали и утопали в ней, не в силах вырваться. Мух, которых снедала жадность, и невозможность избежать губительных объятий веселой и шумной таверны. Сладкий манящий плен, насквозь пропитанный всевозможными желаниями, словно мокрый плащ в непогоду. Желания скапливались здесь в неисчислимом количестве. Сплетались в тугой плотный клубок, схлестывались гибкими плетьми, жалили друг друга. Или сливались, точно разные напитки, упавшие в единое жаждущее чрево. Голодное жадное чрево таверны. Оно разверзлось и алчно глотало всех подряд. Оно проглотило даже меня. Бездонное и губительное чрево...
   Почему же губительное? Почему люди должны лишать себя удовольствий? Почему кто-то не может упиться до беспамятства? Почему кто-то не может предаться игре в кости? Или поразить всех игрой на мандолине? Почему кто-то должен избегать соблазна стянуть чей-либо кошель? И почему кому-то нельзя сегодня вечером уйти в сопровождении молодой разгульной девицы? Как так? Что за бред? Ведь это и есть жизнь?
   Да! Вы правы! Это и есть жизнь!
   Но не стоит забывать, что здесь находится тот, кто может враз ее изменить. Изменить вашу счастливую радостную жизнь. Вашу противоречивую изменчивую судьбу. Тот, кто может решить за вас, каким станет ваш дальнейший путь.
   Кто же это?
   Так это я.
   Да, я очень скромен, как вы уже смели заметить. Не видите? Ну как же. Я не кричу громче всех, требуя эля, я не лезу в чужие карманы, я не окидываю откровенным взглядом полупьяных девиц. Не жульничаю, играя в кости. Не кичусь своими виртуозными пальцами, перебирающими струны. И не смотрю с надменностью стражников, за плечами которых стояла мощь королевской армии - опоры здешних законов. Я просто сижу в сторонке, в самом дальнем углу. Ни с кем не пытаюсь заговорить, ни на кого не взираю с неприязнью.
   Но с интересом. С ленивым интересом, с каким сытый кот наблюдает за мышиной возней...
   При мне не было оружия, даже захудалого кинжала. При мне не было золота - ни к чему мне оно. А тело не укрывала добротная кольчуга, способная уберечь от ножа в спину. У меня не было дома, куда бы я стремился попасть, у меня нет семьи, которую я мог бы любить. И нет друзей, кому бы я мог доверять.
   Но была у меня одна лишь жажда...
   А ведь когда-то было все. Каким далеким и нереальным представляется мне то время. Словно сказочный сон, мимолетный, тающий в пучине воспоминаний, обрывочных образов и видений. Это сон, радужный сон, который давным-давно миновал, уступив место серой реальности. И пусть в круглых светильниках под потолком потрескивают свечи, пусть все вокруг пестреет от разноцветных одежд. Пускай хмель уже многим разогрел щеки и разжег глаза. Пусть вдоль стен тянутся ярко разрисованные рыцарские щиты. Пусть узкие оконные проемы мерцают вычурными витражами.
   Пусть. Но для меня все принимало серовато-стальной оттенок. Правда таким сложным был он, что передавал всю реальность намного четче и острее, порой раскрывая невидимое...
   Неожиданный голос прервал мои размышления.
   - Вечер добрый, почтенный гость? Давно сидим? Вижу, вижу - давно. Но уж простите покорно, работы, сами видите, невпроворот.
   Я поднял взгляд. Надо мной склонился толстый кабатчик, растянув дежурную улыбку. От нее веет откровенным презрением, так как вид мой красноречиво говорит о положении в обществе. Таких тут не жалуют, потому как брать с них нечего. Но обходятся осторожно, даже чересчур. Ведь знают, на что способен человек, лишенный всего. Кому уже терять нечего. А ведь мне, действительно, терять нечего. И опытный кабатчик читал это скорее в моих темных глазах, чем в лохмотьях.
   Невысокий, тучный, но, не смотря на это, живой и проворный. Круглое красное лицо давно не видало солнечного света. Наверняка днем отсыпается после ночи работы. Рубаха, местами прилипшая от пота, закатана по локти. Она мерцает жирными пятнами, напоминая о великом трудолюбии хозяина. Или о нерасторопности его хозяйки. Кожаный передник поистерся за долгие годы монотонного труда. Руки мясистые и волосатые, пропитанные запахом пива и приправ. Но вот глаза быстрые и хваткие - чувствуется многолетний опыт. Он сразу видит, кому и что предложить, и с кого сколько взять. Или что нужно сказать, чтобы вежливо выдворить вон. Я молча и продолжительно посмотрел на него. Даже очень продолжительно. Он нервно задергался и опустил взгляд.
   - Ну... вы... вы решились чего заказать, или так посидеть зашли? У нас, знаете ли, не очень хорошее место для отдыха. Зато есть отличные кушанья. А может винца? Или вы хотите развлечений иных?
   И он, лукаво подмигнув, указал на ближайшую девицу. Она стояла к нам спиной и я не мог видеть ее лица. Но то, что предстало моему взору, было достойно пьяного восхищения. В словах кабатчика сквозили легкое презрение и издевка. Но их умело скрывал живой лукавый блеск. Я смерил девицу выразительным оценивающим взглядом, ухмыльнулся, задержавшись пониже спины, и снова обернулся к улыбчивому хозяину.
   - Ты столь приветлив, любезный. И заведение твое мне по душе. Давай-ка для начала пивка, а после решим, что дальше.
   - О, у нас отличное пиво! - разом повеселел пузатый хозяин, а щеки его подернулись гордым румянцем. - Самое лучшее во всей округе. Иного не найдете. Да и цена привлекательна: вместо трех кружек можно испить четыре, это ежели влезет. О, я так бы хотел одарить вас четвертой кружкой. Надеюсь, почтенный путник достаточно щедр, чтобы заказать три?
   Я пристально посмотрел на него и жестко улыбнулся. Нет, уличные попрошайки так не улыбаются. Он дернулся, метнул взгляд на приоткрытое окно, вдохнул свежего воздуха. И снова вернулся к необычному посетителю.
   - О, прошу извинить меня покорно. Нет, нет, я не усомнился в вас. Я просто прикидываю, как много вам принести?
   - Пока одну кружку, - удерживая улыбку, попросил я.
   - Да исполнится ваша воля.
   Он отметил свои слова учтивым поклоном и стремглав исчез. Но от меня не укрылось то, какой взгляд он бросил на стоящего возле стойки купца. Вернее человека, разодетого под купца. Тот едва уловимо кивнул, и время от времени стал поглядывать в мою сторону, при этом старательно пряча взгляды. И веяло от него холодом, а жестокая сталь остро пропахла кровью. Ее тяжелый и будоражащий запах обжигал мои ноздри и врывался в глубины сознания, вызывая недоброе предчувствие. И как бы старательно "купец" не прятал кинжал, его кривое лезвие словно горело на фоне серых одежд, хотя и были они яркими, с синими, желтыми и красными полосами.
   Вскоре появилось пиво и гора сушеных рыбешек. Я прищурился, пряча откровенное отвращение в глазах, но кивнул, стараясь не вызывать подозрений. Хозяин таверны красноречиво потер толстые волосатые руки, отекшие жиром, но не утратившие былой проворности и сноровки.
   - Окуньки за счет заведения.
   Я вежливо поклонился, а после потянулся за пазуху...
   Никто так и не заметил моего молниеносного движения. Видеть подобное - за гранью человеческого восприятия. Никто, даже сидящий рядом вор, обнявший двух пышных девушек - уж на что его взгляд был наметан. И он даже не почувствовал, как кожаный кошель покинул его пояс. Его словно срезали острейшим лезвием.
   Выложив на темный заляпанный стол яркую золотую монету, я выразительно посмотрел на хозяина. Его взгляд буквально приковало к желтому кругляку. Я следил за ним и ждал, когда же он, наконец, опомнится.
   - О, прошу извинить, - наконец, опомнился он. - Но этого будет много. Может, еще чего?
   Голос его с необыкновенной быстротой потеплел, преобразился, наполнился волнительными и доброжелательными нотками. Улыбка стала шире, и от нее повеяло искренностью. Вот он, волшебный способ добиться искренности. Пусть и условна она, как этот кусок металла, но все же...
   - Пожалуй, - лениво согласился я, подтягивая старую дубовую кружку. - Но тогда этого будет мало.
   И я выложил еще три монеты.
   Он внимательно поглядел на меня. Улыбка же его расползлась столь широко, что казалось, разорвет лицо. Но лишь на миг. После он серьезно покивал, и с готовностью переступил с ноги на ногу, будто готовясь к прыжку.
   - Очевидно столь необычный гость, скрывающий свой истинный лик под видом дорожного бродяги, хочет знать очень важные новости. Я с готовностью поведаю ему все.
   Я настойчиво придвинул ему четыре монеты. Он с уважительным поклоном сгреб их в карман кожаного фартука.
   - Очевидно, важную весть хотите услыхать, сударь, - осторожно осведомился он.
   - Очень важную, - настойчиво кивнул я.
   - Я к вашим услугам.
   Выдержав недолгую паузу, я тихо произнес:
   - Скажи мне, почтенный кабатчик, для чего тебе эти монеты?
   Он остолбенел. Лицо его на миг превратилось в каменную маску, рот слегка приоткрылся. Да, нечасто попадается замызганный бродяга, готовый пожертвовать четыре полновесных золотых, лишь ради того, чтобы узнать, как ты ими распорядишься. Тут невольно заподозришь неладное. Хотя все было честно и откровенно. Мне воистину хотелось узнать его желания. И вообще - есть ли таковые. Но просто спросишь - не удостоят и разговора. В лучшем случае соврут или насочиняют небылиц. А так все искренне.
   Я терпеливо ждал, поглядывая на кабатчика. Он молчал. Но вдруг в глазах его вспыхнула ярость. Вернее, то было невежество и нежелание понимать. Но для меня он снова растянул дрожащую улыбку. Правда, вышла кривая ухмылка, но я сделал вид, что не заметил ее. Хозяин таверны затравленно оглянулся, будто выискивая поддержки, и молящими глазами обратился ко мне.
   - Поймите сударь, я кабатчик, а не философ...
   - Это не ответ, - на стол упала еще одна монета. Я улыбнулся, прихлопнул ее ладонью и придвинул к нему. Он жадно сглотнул и тяжело задышал, словно после пробежки. Затем схватился за голову. Но монету забрал, после чего сел напротив меня. Я взирал на него спокойно и дружелюбно, и ждал того же в ответ. Он тоже несколько успокоился, повздыхал, вытер потную лысину платком. Обвел свою залу трепетным взором и в задумчивости остановил его на мне.
   - Зачем мне золото? Хм, вопрос щекотливый. А вам что, девать его некуда?
   Я впился в него холодным и острым взглядом.
   - Я спрашиваю тебя, почтенный! Касательно себя мне все известно!
   - О, простите, простите, - поспешно закивал он, примиряющее вскинув руки. - Вы, видимо, странствующий принц, выискивающий смысл жизни. Что ж, я уважаю щедрых людей. Да, по-настоящему щедрых, кто знания свои ставит превыше золота. А мне куда его девать? Так ведь детишки у меня, да жена сварливая. Ей сколько не давай, все мало. Такой ответ вам подойдет?
   Изворотлив. Умен, хитер и изворотлив. Молодец. Но такой ответ меня не устраивал. Я хлебнул пива и покачал головой.
   - Нет.
   - Как? Вы разве не женаты? - глаза его до краев наполнились искренним ужасом. Или завистью?
   Я не стал ничего говорить. Ибо самые емкие слова - это действия. На столе появилась еще одна полновесная монета.
   - Ты очень мил, любезный, - с легкой иронией я повторил жест с золотом. - Но пусть сегодня речь пойдет о тебе, но не обо мне. Ладно?
   - Да, да, - мелко закивал он, высматривая кого-то между столов. После подозвал одного из слуг и приказал распорядиться по кухне, чувствуя, что разговор наш может затянуться. Ему же он сулил неплохую выгоду. Равно как и мне.
   - Так вернемся же, - настойчиво произнес я. - Ну а жене сколько надо?
   - Говорю ж, чем больше, тем лучше, - весело пояснил он, радуясь своей изворотливости. Да, он нашел способ переложить ответственность на чужие плечи. Да, многие так делают, и он не исключение. Ведь в случае чего с него спрос невелик. Вернее, он так искренне полагает. Но забывает о том, что слова принадлежат ему и только ему. Ведь они рождены его мыслью, его желаниями. Я лениво откинулся на жесткую спинку стула и развел руками.
   - А если три огромных кургана, способных скрыть твою таверну?
   - О, сударь, столько не бывает, - голос его надломился от тоски по несбыточному.
   - А может, ты просто не видел?
   - Не видел, да...
   - А если дать твоей супруге столько? - предположил я. - Как она распорядится им?
   - Это ее надо бы поспрашивать, - снова извернулся он.
   - Тогда, может, имеет смысл пригласить ее...
   - Нет, нет, сударь, что вы! - едва не подпрыгнул он.
   - А что я? - хищно улыбнулся я.
   - Моя голубушка в это время спит! Посему довольствуйтесь моими ответами. Мы - одна душа, и одна семья! За столько лет мы хорошо сжились и познали друг друга.
   - Хм, но ты только что сказал, мол, надо спрашивать ее, ибо ты не знаешь, зачем ей золото.
   Он попросту растерялся.
   - А... э... я...
   Я подался вперед.
   - Эх, боюсь, тебе уже спрашивать ее не придется - забудет она тебя, если обретет три кургана золота.
   Кабатчик подавленно опустил глаза. Похоже, то оказалась правда. И он не хотел, чтобы эту правду прочли в его взгляде. Но я прочел ее в его жесте.
   - Выходит, золото для нее дороже тебя, почтенный? - настойчиво допытывался я. - И ты вынужден здесь сейчас работать в поте лица, лишь бы удержать ее, дергая за струны жадности? Ладно, пусть так. Но золото ей зачем? Она что, из него дом желает отлить? Поверь, срубовый дом теплее. Или украшений наделать? Но она их все не наденет? Или доспех выкует? Но стальной крепче. Или ей просто нравится считать. Тогда можно пересчитать деревья в лесу. Я имею в виду, каких благ она желает, которые мы подразумеваем под золотом.
   - Ну, э... ну я не знаю, - замялся кабатчик. - Ну платьев там всяких. Ну дом бы отстроила себе. Или таверну новую. Ну, ну, ну не знаю. Коней, повозку, свинок завести... Я бы так точно таверну новую сделал.
   - А зачем?
   - Ну чтоб еще больше золота было.
   - Чтобы отлить таверну из золота?
   - Нет, но... в мире столько всевозможных благ.
   - Представь, что все они тебе доступны. Чего ты станешь желать после?
   - Да как все могут быть доступны? - дернулся он, словно пытался вырваться из моей хватки. Но я держал мертво. И продолжал:
   - Могут. Ты просто представь. И каких благ ты желаешь более?
   Он снова замялся, и снова я соблазнил его желтоватым блеском. Следовало доводить дело до конца и не останавливаться на пол пути. Для достижения поставленной высокой цели не следует считаться со средствами. Кто скупится, тот не может добиться желаемого. Представьте крестьянина, который не желает сеять зерна, но отчего-то ждет плодотворного урожая. Да, смешно.
   Но мне грустно.
   Почему?
   Да потому, что таковых очень много.
   Кабатчик проворно схватил монету и ловко скрыл ее в кармане. Да, нечасто встретишь такого посетителя. Я же с уверенностью дополню - никогда. Никто и никогда так не поступал и поступать не будет. Никто не желает щедро делиться золотом. Зато отбирать друг у друга - это пожалуйста!
   - Мил сударь наверное припрятал под одеждами три кургана? - хозяин таверны пытался заглянуть мне под одежды. Но кроме серого выцветшего кафтана так ничего и не увидел. Я усмехнулся.
   - О, нет, не три. Но мне нужно твое слово. Продолжай.
   Он снова задумался. И думал долго, бросая на меня короткие выразительные взгляды. Я ловил их и упивался его искренними желаниями. И внутренне ликовал, хотя внешне выглядел непроницаемым. Наконец, кабатчик зашевелился и вздохнул.
   - Я, право, не знаю. Боюсь, и золото ваше тут бессильно.
   Я покивал, глядя на его плотно поджатые губы. И вдруг вкрадчиво спросил:
   - А как насчет власти? Ты бы хотел иметь власть над людьми?
   - Да разве ж ее заимеешь? - тонкие губы разжались и скривились в усмешку.
   - Так хотел бы? - мягко повторил я. - Хотел бы, чтобы все превратились в твоих помощников, и бегали в промасленных фартуках пред тобой? И выполняли все твои прихоти?
   - Ну, может быть.
   - Тогда это вопрос суммы. Ведь каждый работает за какую-либо плату. Так что, если взять всех, и помножить на плату, то получим сумму, за которую можно купить власть над миром. То есть заставить всех делать то, что тебе хочется.
   - Так где ж ее взять, сумму ту?! - всплеснул он руками.
   - Вопрос не в том. Вопрос в том - чего хочется тебе? Чего ты им будешь приказывать? Прикажешь им всем стряпать? Так не съешь ты столько. Прикажешь стряпать для посетителей? Но посетителей у тебя не будет, так как все будут работать на тебя. Чего ты истинно хочешь? О чем мечтаешь?
   Одутловатый кабатчик поскреб лоснящиеся складки на затылке, глянул на снующих помощников, и покачал головой.
   - Запутал ты меня, почтенный гость. Позволь, я просто буду разносить пиво, но не напрягать свои больные мозги. А за щедрость твою спасибо.
   Я снова сунул ему монету, видя, как лоб его покрылся испариной. Он опешил от неожиданности. И снова метнул пронзительный взгляд, наполненный изначальной подозрительностью. Ну не мог простой человек так бездарно расшвыривать золотом. Не иначе, как тут что-то нечисто. Я улыбнулся. Да, он прав. Но не в том, что здесь подвох, а в том, что я не простой человек. Вернее - совсем не человек.
   - Выходит, ты работаешь ради работы, а не ради твоих желаний, - бросил напоследок я. - Тебе не важно поставить цель и добиться ее, но важно бегать и распинаться перед этими людьми, равно как и передо мной? В то время как все мы здесь с конкретной целью - получать удовольствие. Тебе же важна суета?
   Кабатчик привстал, давая понять, что не хочет более общаться со мной, очевидно сочтя умалишенным. На нас поглядывало многие. Шутка ль в деле - вечно снующий кабатчик надолго задержался у стола какого-то бродяги. И не просто задержался, а подсел и долго о чем-то с ним беседовал. Причем наблюдательные (а таких здесь было предостаточно) замечали, как он то краснел, то покрывался испариной, то бледнел, то кривился непонятно от чего. Как и сейчас: он несколько побледнел и скрипнул зубами.
   - Но я иного делать не могу, сударь. Если я брошу эту суету, я умру с голоду, равно как и моя семья. Так что я попросту вынужден.
   - Выходит, у тебя нет желаний. Лишь нужда?
   Он снова заскрипел зубами в ответ. Я смилостивился и задал последний вопрос:
   - А сколько тебе нужно золота, дабы до конца жизни жить безбедно и кормить семью?
   - О, ответ дать может только моя супруга.
   И ловкий хозяин поспешно скрылся среди гудящей толпы. Я остался наедине с недопитой кружкой и со своими мыслями. Я допивал и размышлял.
   Если бы он видел все, что произошло со мной и сидящим рядом вором. Если бы мог он задумываться? То понял бы многое. Но думать - удел немногих. Тех, кто действительно может заставлять остальных выполнять свои прихоти. При этом платить им будет монетой, которую забрал у них же. Это гениально, и я только что доказал свою правоту. А совесть меня отнюдь не терзала, так как вору золото досталось подобным же образом. Даже худшим - оно пропахло кровью. Но я, в отличие от него, распорядился им иначе. Я не стал тешиться объятиями девиц, но постиг желаемое.
   Я в очередной раз понял: мало кто знает, чего он желает на самом деле, помимо тех мимолетных желаний, которые можно назвать необходимостью. Вот как этот кабатчик. Потому-то и нет у него тех курганов, ибо нет у него таких необъятных желаний. Нет фантазии, которая подсказала бы, на какие цели пустить эти средства, и какими средствами достичь этих целей. Есть лишь суета, извечная суета, в которой он крутится как белка в колесе, следуя за неопределенной иллюзией. И не может вырваться. А, ускоряя бег, ускоряет движение колеса, но стоит на месте.
   И место ему здесь.
   Виню ли его?
   Нет - не за что. Нет вины его в том, что он таков. Даже наоборот - я хвалю его, так как призван он и подобные ему работать на прихоти мои и мне подобных. И нет моей вины в том же самом. Я таков: пытливый и любознательный, стремящийся к знаниям, которые можно заставить служить моим желаниям. Именно они - знания, делают человека полным хозяином своих желаний и возможностей. Именно они делают его истинно богатым.
   Но при всей пытливости ума, я не утрачиваю веры в разум Творца, и способен слепо ему доверять. Я способен чувствовать его сердцем, способен улавливать его пожелания, когда он направляет меня. И благодарен ему за то, что создал он меня таким.
   Не виновна черепаха в том, что медленно ползет, и глупо презирать ее за невозможность летать. Не виновен орел в том, что рожден летать, и глупо заставлять его ползти. Ибо все они есть воплощение великого замысла, и роль каждого важна на этой земле. Но презренна та черепаха, что, глядя ввысь, мнит себя орлом. И жалки все ее попытки взлететь. Но достойна та, что молча ползает, и несет на себе бремя тяжелого панциря. И достоин тот орел, что с мудростью взирает с небес, видя в черепахе великий замысел Творца. Но презрен тот, кто презирает ползущих, хвалясь перед ними своими могучими крыльями. И поистине волшебна та черепаха, что сумела-таки взлететь. Но презренна та, что взлетела, уцепившись за орла. И беден тот орел, что безвольно позволил кому-то использовать свои крылья. Но страшен тот, что схватил черепаху и сбросил ее вниз, дабы та расколола панцирь, и плоть ее стала доступна для жадного клюва.
   И велик тот орел, кто по собственной воле несет всех черепах, и не бросает.
   Но таков всего один...
   Пока я размышлял, вспоминая притчи из древних писаний, ко мне подсела соблазнительная брюнетка, с большими темными глазами, и полным алым ротиком. Смелая. Никто не отваживался садиться ко мне. Или любознательная? Впрочем, и то и другое в равной степени губит людей.
   Или обогащает.
   Я потягивал пиво и изучал ее плотоядным взором. Я нарочно смотрел так, как остальные. Под таким откровенным взором она чувствовала себя уютно и раскованно. Я смотрел на нее так, как она желала того. Это стало ее первым желанием. Но я жаждал познать ее иные желания - более глубокие и сокровенные. Юна, еще слишком юна - от нее пахло едва тронутым девством. Ее душа источала притягательный аромат молодости, словно утренняя цветочная лужайка. Но вот тело - нежное и женственное, пахло крепкими мужскими объятиями, обидами, унижениями и оскорблениями. Правда, она уже смирилась с ними. Они стали неотъемлемой частью ее жизни. И ее работы.
   - Я краем уха слышала ваш разговор, - голос ее дрожал от легкого возбуждения. - Не хочешь послушать мою правду?
   - Твоя правда мне не по карману, - цинично бросил я, пригубив пенного напитка.
   - Отчего же? - поднялись ее подведенные брови. Глаза мои таинственно мерцали из-за кружки и изучали ее грудь. Но не ведала она, что мой взгляд пронзал ее плоть и охватывал ее пульсирующее сердце. Оно ритмично колотилось, слегка наращивая темп. Очень интересно. Я обожаю разглядывать сердца...
   - Я вижу, насколько ты умнее нашего кабатчика, а значит, и платить мне придется более. Ведь знания твои ценнее.
   Она мило улыбнулась, и одарила меня жгучим взглядом.
   - Нет, я не возьму много. Я готова взять лишь половину того, что ты дал ему. При этом могу даже молчать всю ночь.
   Я приглушенно рассмеялся.
   - Ты думаешь, мне нужно твое тело?
   - Да, - томно вздохнула она.
   - Почему ты так думаешь? - я отставил кружку и пристально воззрился на нее.
   - Потому что ты молодой и полноценный мужчина, не обремененный семьей. Иначе б не сидел тут в столь поздний час, а нашептывал слова любви супруге. Но, если хочешь, я могу заменить ее.
   Интересно, фраза заученная или внезапная? Я слегка сдвинул капюшон, пристально изучая прекрасную незнакомку.
   - Ты права. Мне понадобится твое тело, но прежде давай поговорим. Да, вижу я, насколько ты наблюдательна. И слух твой хорош. Ты даже посчитала все монеты, которые я отдал кабатчику. Видать, давно здесь промышляешь. Как твое имя?
   - Тайла.
   - Красивое.
   - А твое?
   - Неважно.
   - А как же мне тебя звать?
   - Как хочешь. Но это неважно. Скажи мне, Тайла, а тебе зачем золото? Ты для чего порхаешь здесь, торгуя своими крылышками?
   Она на миг задумалась, постучав изящными пальцами по истертой заляпанной столешнице. Интересно было наблюдать за ее милой нежной рукой, женственной и хрупкой, на фоне старой облезлой столешницы. И аромат ее свежего тела никак не сочетался с воздухом, напоенным кислыми пивными испарениями.
   - Ну, мне это нравится, - нашлась, наконец, она.
   - Тогда зачем берешь деньги? - искренне подивился я. - Ведь если человеку что-либо нравится, он сам готов за это платить.
   - Так заведено, - снова выкрутилась она.
   - Это не ответ, - я отставил кружку. - Куда ты их тратишь после?
   - Ну, помогаю семье, - вспомнила она. - У меня брат в королевской темнице, так я мечтаю набрать достаточно золота, чтобы выкупить его оттуда.
   Я водил пальцем по ободу кружки и всматривался в Тайлу.
   - Значит, в вашем королевстве свободу можно купить за золото?
   - Разумеется, - небрежно бросила она.
   - А за что он сидит? - моя рука остановилась.
   - Он оберегал мою честь, - тихо, но гордо ответила она. - Меня оскорбили и хотели избить, но он вмешался, и... и повздорил с королевской стражей.
   - Кто ж посмел поднять руку на столь милое и безобидное существо? - сокрушенно спросил я, разглядывая ее тонкие белые руки.
   - Тут не все так просто, сударь, - понизился ее голос, и она наклонилась ко мне. Прядь курчавых волос упала на лицо, но она порывисто смахнула их в сторону. - Ты, видимо, из далеких краев, и не ведаешь наших негласных законов. Я вынуждена платить дань тому, кто меня сюда устроил. Так вот он и пытался бить меня.
   Мои глаза сузились и напряглись. А палец снова закружил по деревянному ободу.
   - Выходит, ты и стала причиной заточения брата. Ты, и твое легкое поведение. А теперь ты снова стала рабой хозяина, дабы собрать денег и вызволить брата. Что ж, ты тоже подобна белочке, что крутится в этом бесконечном колесе.
   - Ох, сударь, и не говори, - ее голос отзывался усталостью, покорностью и отрешением. - Это адское колесо, и остановить его невозможно. Равно как и вырваться из него. И уехать не могу, так как семья здесь. И брату помочь надо.
   - Так не проще ли было не затевать всего этого? И брат бы на свободе гулял, и совесть чиста? Замуж бы вышла, да жила припеваючи.
   - Конечно! - презрительно фыркнула она. - Как бы не так. За кого тут выходить? Да и зачем? Чтобы горшки закоптелые драить? И белье полоскать. А взамен побои терпеть, что я непутевая. А после слушать сплетни, как мой муж по соседним девкам гуляет? Нет, это не про меня.
   - Разве можно изменять такой красавице? - не искренне, но правдоподобно подивился я. - Да любой будет к тебе, точно цепью прикован!
   - Знавали и краше, - в ее голосе проскользнули печальные воспоминания. - И что?
   - Что?
   - Да все то же! Все одно и то же. Красота тут не при чем, сударь. Она даже становится обузой в браке.
   - Ну а королевские стражники? - кивнул я в сторону двери, где у стены лениво сидели двое рослых мужей, плечистых и серьезных. Груди их поблескивали от набегающих друг на друга пластин брони, вплетенных в кольчуги. А на поясах висели короткие мечи - такими удобнее всего орудовать в тесной таверне.
   - Смотри, какие бравые ребята. Неужели они так же к девушкам относятся?
   Тайла с грустью воззрилась на них, а после махнула ручкой.
   - А тех попросту дома не увижу. К тому же, не доведи господь война, так и вовсе потерять можно. А война, кстати, разразиться может очень скоро. Один из герцогов переметнулся на сторону соседнего королевства, а теперь, прикрываясь мощью его армий, претендует на наш трон.
   - Ну вот, это уже интереснее, - оживился я. - Выходит, он желает трона. То есть власти в вашем королевстве. А почему его не желаешь ты?
   - Куда мне, - тихо посмеялась она, качая головой. - Да и зачем? Хлопотное дело, скажу тебе, да и жизнь подвергать постоянной угрозе?
   - Но она от того становится слаще, - заметил я. - Острее и интереснее.
   - Но, как правило, короче, - философски подчеркнула она, с легким вызовом посмотрев мне прямо в глаза.
   - Это если бояться смерти. А если знать, что ее нет...
   Вдруг взгляд ее сменился тревогой, а улыбка исчезла.
   - Кто ты, сударь, - в глазах ее промелькнул искренний страх.
   - Ладно, не стану тебя утомлять. Так как насчет ночи молчания?
   - Или сладостных стонов? - вторила она лукаво. Страх сменялся привычным озорством.
   Я протянул ей три монеты. Она с одинаковым изяществом и проворностью переправила их куда-то в свои одежды.
   - Это для начала, - пояснил я. - Остальное получишь, если сможешь доставить мне удовольствие.
   - Я смогу, - многозначительно прищурилась она, словно прикидывая, с чего начать.
   Я же прищурился в ответ.
   - Не сомневаюсь.
   - Здесь есть комнаты, - ее тонкий пальчик указал в бревенчатый потолок.
   - Но сначала давай прогуляемся, - мягко предложил я.
   Она замялась, прикидывая в уме, стоит ли связываться со мной, но после видимо решила - стоит. И немало.
   - Давай, - игриво пропела она.
  
  
  
   3 Темный переулок
  
  
   "Кровь - истина моя.
   Тебя не видно, и лишь боль
   способна обнажить
   Твою живительную силу..."
  
  
   Хранитель желаний
  
  
   Мы молча поднялись. На миг она повернулась ко мне спиной. Лишь на миг. Но от меня не укрылся взгляд, который она бросила на богато одетого "купца". И так старательно она прятала его, и таким он оказался мимолетным, что звенел не хуже кандалов. Тех самых, коими приковали ее к этому "колесу" жизни. Звон ударил по ушам, но я лишь наивно улыбнулся, пряча свои подозрения. Мы протиснулись между столов, и вышли за дверь.
   Ночной воздух благодатно освежил лицо и напоил легкие чарующими запахами. Они сползали с гор, неся живительную силу горных цветов, медов, трав и деревьев. Ночные ароматы таили шелест листвы и шепот хвои. Они были полны первозданной жизненной чистоты. Первозданных жизненных желаний.
   Вдаль тянулась скупо освещенная улица, выхваченная из ночи точками одиноких факелов. Призрачные огоньки горели вдоль длинной стены бараков и казарм, где несли службу королевские гвардейцы этого удаленного гарнизона. С другой стороны тянулся невысокий каменный забор, за которым ютились друг к другу приземистые жилые домишки. Время перевалило далеко за полночь. Улица пустовала. Кто привык работать днем - уже спали, а кто не спит по ночам - уже собрались в таких вот тавернах.
   Тайла широко развела руками.
   - Куда пойдем?
   Я зорко следил за ее взглядом, и чувствовал, в какую сторону ей хотелось бы идти. Именно туда я и пошел, по-хозяйски обняв ее за талию. На миг она встрепенулась, словно не веря в совпадение - я вел ее в самый темный проулок. А после вздрогнула уже иначе.
   - Какая у тебя холодная рука, сударь.
   - Давно никто меня не грел, - мой голос призывал к сочувствию.
   - Как давно? - полюбопытствовала она, мягко растирая мою ладонь.
   - Очень.
   - Так давно, что ты, вместо того, чтобы наброситься на меня, задаешь глупые вопросы?
   - Ты считаешь их глупыми? - не поверил я, сжав ее талию сильнее.
   - Нет, - потупилась она, - право, нет. Но, согласись, глупо задавать их мне - девушке из кабака. Разве нам за это платят?
   - Я необычный.
   - Я заметила.
   - Я покупаю самое дорогое.
   - И что же?
   - Знания и мудрость.
   - А мое тело?
   - За него платят дураки.
   - Дураки? - Из ее груди вырвалась обида. Обида за тех, кто обогащал ее.
   - Которые не в состоянии добиться взаимности иными путями, - поспешно пояснил я. - А я похож на дурака?
   - Нет.
   - А если я заплачу?
   - А...
   - Заплачу, и сразу уподоблюсь дураку. Так? А раз ты говоришь, что я не дурак, то тогда я и платить не должен.
   Она рывком высвободилась из моих объятий. Ее игривое настроение резко переменилось. От нее запахло подозрением и сильным негодованием. В глазах вспыхнула ледяная стужа. Да, огонек первой любви, насколько же ты робок и беззащитен перед суровым ликом реальности. Ты подобен призраку - такой же бесплотный и невесомый. Но ты есть. И тебя всегда можно разжечь. Лишь смерть может погасить тебя. Да и то ненадолго.
   Тайла тяжело дышала, исподлобья поглядывая на меня.
   - Послушай, сударь, хватит мне голову морочить! Ты или платишь, или нет!
   - Я заплачу за всю ночь, - поспешно заверил я, примирительно подняв руки. - За всю ночь. И могу с тобой делать все, что заблагорассудится. В том числе и спрашивать.
   - Я торгую ласками, а не мозгами, - раздражительно звенел ее голосок, но внезапное негодование все-таки таяло. - Хочешь знать смысл бытия - иди вон с монашками беседуй. Они тебе глаза-то раскроют быстро. Сами целомудрием прикрываются, а блуду предаются хлеще нашего. Мы хоть сильны в искренности своей, потому и не стыдимся называть цену.
   На сей раз, от нее запахло гордостью и достоинством. Тайла высокомерно вскинула прелестную голову, и густые волосы колыхнулись за ее спиной волнистым водопадом. Повеяло терпкими ароматами неведомых цветов. А может то просто вкус молодости? Я снова вдохнул полной грудью сложный и волнительный запах ее тела.
   - И такой путь завел в темницу твоего братца? - напомнил я. - А теперь ты вынуждена здесь крутиться, чтобы помочь ему высвободиться. И нет гарантий, что, выйдя, не произойдет все повторно. Уверен, хозяин твой нарочно подстроит все, дабы навеки приковать тебя к этой таверне. Вернее, пока ты цветешь. Пока ты ему нужна...
   - Да, прикована, и что?! - повышая тон, перебила она. - Что мне делать?!
   - Да ничего, - равнодушно ответил я, печально кивнув. - Делай, что делаешь, и будь, что будет. Да? Да! Это ваша формула жизни. Неспособность зреть в прошлое, трезво оценивать настоящее и предвидеть будущее. Неспособность управлять своей судьбой. Своими мыслями и поступками. Своими желаниями. Тем самым вы порождаете хозяина, который управляет вами.
   - Уж не тебя ли? - с сарказмом усмехнулась она, окидывая мой рваный поношенный плащ, обветшалые одежды, нечесаные серые локоны. Я таинственно улыбнулся и обнял ее крепче, опустив руку пониже спины.
   - Вы, женщины, интуитивны и очень проницательны.
   Она покачала головой.
   - Я управляю своими поступками.
   - Да? Отчего же я, заплатив тебе, заставляю делать то, что мне хочется?
   - О, это моя работа, - уверенно и гордо ответствовала она.
   - Но желаю я, а не ты - снова поправил я. - Вряд ли ты по собственной воле согласилась бы приласкать меня. Или похожего на меня. Зато безоглядно бросилась бы в объятия молодого красивого принца. Вы все о них мечтаете в этом возрасте. Но ты со мной, и в том воля моя. А ты всего лишь исполнитель моих желаний.
   Тайла подняла на меня большие карие глаза и с затаенным торжеством возразила:
   - Но я получу деньги, за которые куплю то, чего пожелаю. К тому же ты, честно говоря, переплачиваешь троекратно. Выходит, я в выигрыше. Я желаю больше, чем ты. Я управляю тобой.
   - Да!
   - Ты согласен? - она отшатнулась в удивлении.
   - Да!
   - Но... ты меня снова запутал, - мотнула она головой, словно ребенок.
   - Да!
   И я обнял ее сильнее.
   Незаметно мы свернули в неприметную узкую улочку, огороженную высокими каменными стенами. В свете высокой луны белела старая кладка строений. Под ногами поблескивали плоские спины булыжников, отполированные тысячами ног, подков, собачьих хвостов и колес. Темные двери и закрытые тяжелые ставни четко выделялись на фоне светлых стен мрачными провалами в неизвестность. А ведь то не просто двери и окна. То входы в иные миры, где господствуют свои, иной раз непонятные и непредсказуемые законы. Их невозможно понять, пока сам не окажешься в одном из таких миров, пока не испытаешь все на своей шкуре. Я с интересом всматривался в массивную дубовую твердь и принюхивался. Ведь я не человек, а от того я мог познать многое, улавливая лишь запахи желаний. А их невозможно укрыть ни за каменной толщей, ни за древесной плахой.
   Даже время безвластно над ними...
   Местами известняк выкрошился, и сквозь щели сочились всевозможные запахи. Пахло древесным углем, протухшей рыбой, свежим сеном и ветхими одеждами. Пахло колодезной водой и прогорклым маслом. Пахло сгоревшими свечами и пыльными книгами. Пахло черствыми хлебами и крысиным пометом. Пахло развешенными для сушки рваными сетями и залежалой рыбьей чешуей. Пахло сырой прелой глиной и звонкими обожженными горшками. Пахло облезлыми собаками и кошками, что свернулись калачиками на порогах своих жилищ. Пахло свежей молодостью и кисловатой старостью.
   Я снова огорченно вздохнул. Нельзя смешивать эти два запаха. Нельзя класть в один мешок свежий и зацветший хлеб. Иначе первый быстро скисает, мгновенно уподобляясь второму.
   Лишь очень, очень редко случается обратное.
   Пахли и воспоминания, которыми были густо напитаны сны. Сны тех, кто покоился за монолитной неподатливой плотью этих стен. Сны трепетали в их тверди, точно птицы, бьющиеся в силках. И пахли они страхом. А в глубине этого страха... о! В глубине этого страха стоял острый и насыщенный запах крови... Да, крови! Кровь, как символ любви. Кровь, как символ страсти. Кровь, как символ мужества. Кровь, как символ жизни.
   Кровь, как символ истины...
   - Чего умолк-то? - Тайла легонько толкнула меня в бок. - То болтаешь без умолку, а то вдруг затих, словно воды в рот набрал?
   Я снова глубоко вдохнул ночной воздух и ласково взглянул на нее. В свете взошедшей луны она была сказочно прекрасна. Манящая, таинственная, пьянящая, как сама луна - королева ночи.
   - Интересно, - просто и непонятно разъяснил я.
   - Что именно? - с любопытством уточнила она.
   - Да все, - туманно и емко уклонился я.
   - А, - вырвался понимающий выдох, - понятно.
   Таким образом, мы шли некоторое время. Тихий звук шагов крался вдоль улицы, то отставая, то забегая вперед. Мы молчали. Ничто, кроме лунного света да далекого лая не нарушало нашей идиллии. Казалось, сам мир уснул, предоставив нам право вершить все, что только заблагорассудится. Подумав об этом, я как-то странно покосился на мою спутницу.
   И незаметно облизнулся...
   Вдруг ко всем запахам добавился еще один - запах ее страха. Он стал таким сильным и острым, что вмиг перебил все остальные. А вместе с ним обостренный слух уловил крадущиеся шаги. Прикрываясь темнотой, за нами следом шло трое неизвестных. Еще столько же поджидало впереди, перекрыв выход из тесного проулка. И такой уверенностью веяло от них, что меня едва не валило с ног, точно волной. Ноздри уже улавливали запах стилетов, кинжалов и даже одного меча. Один из них стражник? Удивительно. Ведь только им дозволено носить мечи.
   Но чего боялась Тайла? Ее легкое волнение росло, а страх становился все яростнее, напоминая лютый вой. Неужели боится за меня? Или за то, что их заговор рухнет? Наверняка почуяла неладное. Не мог простой человек дать себя так просто одурачить. Не мог простой человек расшвыриваться золотом в сомнительной таверне. А после безоружным уходить в ночь в сопровождении девицы, которая наверняка в сговоре с местными разбойниками.
   Человек не мог.
   Вернее - не смог бы.
   Но ведь я не человек.
   А потому и смог.
   Или это все кажется? Может, она так не мыслит? Но почему дрожит?
   - Мил человек, - негромко залепетала девушка, трогая меня за рукав и заглядывая мне в лицо. - Может, вернемся, а?. Ты мне очень понравился, хоть и странный ты. Давай вернемся, а то...
   - А то...? - холодно улыбнулся я. Глаза сузились и пристально впились в ее живую теплую суть. Она поежилась.
   - А то... зябко как-то. Холодно мне. Да и тебя согревать уж пора.
   - Поздно! - упавшим голосом остановил я.
   Тайла вскрикнула и отпрянула - голос мой перестал быть моим. И вдруг позади раздались четкие шаги. Трое, сочтя более ненужным укрываться в тени, вышли под свет луны. Они демонстративно перекрыли улочку, и остановились, явно ожидая, что я обернусь. Но я не обернулся. Зато под нависшим капюшоном блеснула хищная улыбка, полная издевки и спокойствия.
   - Беги, - шепотом взмолилась она, хватая меня за плечо.
   - Я не рожден, чтобы бежать, - не своим голосом говорил я, мягко убрав ее руки.
   - Кто ты? - голос ее наполнялся ужасом.
   - Неважно!
   - Они убьют тебя! - Тайла в ужасе кусала губы.
   - Или тебя, если я убегу. Ведь ты же не выполнишь своих обязательств.
   Девушка лишь прикрыла рот ладонями, и часто заморгала. Ведь я разоблачил ее. Выходит, я с самого начала все знал и все предвидел. Но как?
   Отвечать я не собирался.
   А между тем три человека, не дождавшись, пока я оглянусь, снова пошли вперед. Шаги неуклонно приближались, отдаваясь зловещим эхом в звонкой тесноте каменной улочки. Неожиданно, такие же шаги послышались и впереди - нас зажимали. Я стоял, и спокойно поджидал неминуемой встречи. И облизывался, в предвкушении развязки. В такие мгновения мои губы всегда пересыхают от жажды.
   Наконец ночь ожила. Ее мрачную плоть прорезал гнусавый пропитый голос, полный вызова и презрения:
   - Эй, бродяга, ты бы дамочку нашу не трогал!
   Я молчал.
   - Слышь, про что говорю? - повторил голос. - Дамочку-то не тронь!
   Я молчал.
   - Тебе не ясно сказано? - в третий раз повторил он, повысив тон.
   Неужели я похож на дурака? Зачем повторять трижды? Особенно тому, кто стоит в шаге от их девушки, и трогать ее никак не собирается. Очевидно, в том было его глубинное желание. Тем самым он поведал мне, как страстно желает, чтобы я тронул ее. Я медленно протянул к ней руку, и вдруг резко прижал девушку к себе. Тайла жалобно вскрикнула, и задергалась, точно в капкане. Ноги ее безвольно болтались, кулачки бессильно колотили мою каменную грудь.
   - Она мне по вкусу, - неожиданно громко зашипел я.
   Они резко подались назад. Дешевые, надобно сказать, трюки. Но на всех они действуют одинаково. Разбойники изумленно переглянулись - они явно не ожидали от меня таких действий. Но мгновение спустя, их уверенность возобладала.
   - Эй! А ну брось ее! Тебе говорю! - посыпались несколько взволнованные голоса.
   - Тебе не ясно сказано?! - снова добавился все тот же пропитый голос.
   - А наш смысл жизни хочешь узнать? - произнес третий.
   Хм, как заговорили? Похвально, похвально. Хоть какое-то разнообразие. Неужели подслушивали наш разговор? Или услыхали его еще в таверне? Какие чуткие и отзывчивые грабители. Их даже спрашивать не надо - сами норовят признаться в том, что я выискиваю.
   - Кто из вас хочет жить? - нагло спросил я. Тайла отчаянно вырывалась, но с тем же успехом можно вырываться из кузнечного зажима.
   Моя наглость, разумеется, их развеселила.
   - Все хотят, - зазвучало спереди. - А хорошо жить так и подавно все. Давай-ка свое золотишко, а мы втолкуем тебе, на кой оно нам. Тебе ведь то интересно?
   Тайла крупно дрожала, а зубы ее откровенно начали стучать, так как снизу она видела мой истинный лик. В подобные мгновения он меняется, и маска повседневного образа легко спадает, словно глиняная корка. Для многих то становится настоящей трагедией. Особенно для тех, кто видит во мне беззащитного скитальца и слабосильного бродягу. Да, не скрою, мой образ своего рода приманка для таких, как эти...
   - Как ты думаешь, я отдам вам золото? - слова мои хрипло улетали в ночь. Даже девушка изумленно замирала от моей небывалой дерзости.
   - А куда ты денешься! - угрожающе посмеялся кто-то, и по голосу я узнал того, кого я сегодня обокрал.
   - Правильно, - согласился я. - Но отдам его по своей воле, тем более не мое оно. А ты мне скажешь, для чего тебе то золото? Идет?
   - Здесь мы задаем вопросы! - рявкнул огромный стражник, выступая из тени. Холодные лунные блики заплясали на его кованом нагруднике, на островерхом шлеме, на шестопере и длинном мече - это уже уличный страж. Кинжалы и стилеты тоже вышли из укромных мест, и дышали мне в спину и грудь ледяным дыханием. Я небрежно поморщился. Смердело от крови убитых ранее жертв. Да, я люблю кровь! Но я люблю свежую кровь...
   - Главное - задавать правильные вопросы, - не дрогнув, проронил я. Лунный свет зловеще поигрывал на моих несколько удлинившихся клыках. Тайла перестала скулить. Она лишь бессвязно мычала, и вяло сопротивлялась. Молодец. Понимает - бесполезно. Я снова оскалился и с шипением продолжал свой допрос. - Так куда ты их потратишь, любезный?
   Мрачная фигура встрепенулась. Запах нетерпения резко ударил в ноздри.
   - Ты что, парень, совсем без ума? Тебе жизнь не мила?
   И тут я приглушенно захохотал, стараясь не разбудить округу.
   - О, мила мне жизнь! И кровь ваша, как символ ее...
   - Он спятивший! - крикнул стражник, тыча в меня сверкнувшим мечом. - Чего с ним тянуть?! А ну...
   - И действом своим вы говорите ярче слов ваших, - не унимался я, остановив его порыв. - И ведаю теперь, зачем вам золото! Хотя не золото вам нужно, но жизни чужие. Муки и страдания тех, обобрав кого, вы имеете золото их. Дабы ублажить плоть свою за счет слез невинных. Но плоть ваша столь же хлипка и тленна, и таит в себе лишь кровь...
   - Он спятил, - уже громче завопил тот, кого я обчистил, но я воскликнул еще громче.
   - Презрен тот, кто на муках чужих строит счастье свое! Презрен тот, кто порабощает других, равно как и тот, кто дает себя поработить. Презрен тот, кто, не умея летать, режет крылья тому, кто умеет. И пьет кровь его... ха, ха, ха!
   От леденящего душу холода они на миг оробели, и я почерпнул огромную силу из их мимолетного страха. Я издевательски и злорадно смеялся, тем самым, опутывая их сердца еще большим страхом. И сомнением, что стало заползать в глубины их скудных умишек. Казалось, дрожали каменные стены, ни разу в жизни, не слыхавшие подобного хохота. Дрожали, в буквальном смысле. Известковая кладка крошилась и вывалиливалась, рождая выщерблины. Мелкие камешки зловеще звякали о булыжники мостовой. Да, признаюсь, нечасто я так смеюсь. Нечасто мне бывает так хорошо. Но уж так заведено - если тебе хорошо, то кому-то обязательно плохо. Хотя бы тем, кто тебе со злостью завидует. Правда, как известно, чужая зависть есть показатель вашего успеха. И я смеялся. А сквозь смех пробивались мои слова:
   - Так зачем же вам золото? Чего желаете вы, люди добрые? Че-го?!!!
   - Твоей смерти! - стряхнув легкое оцепенение, произнес вор из таверны, очевидно глава шайки. Они медленно двинулись на меня, сжимая в тесном каменном переулке. Глаза их разгорались глубинной ненавистью и жаждой расправы. А также жаждой обогащения. Ведь они точно уверены - при мне имеется золото. Иначе бы не устраивали всего этого. Вряд ли они выслеживали меня, в надежде поведать о своих желаниях. Хотя желания их очевидны. Острая сталь голубела в пепельном свете луны, предвкушая близкую развязку.
   - Вы желаете моей смерти? - на всякий случай переспросил я.
   - Причем скорой, - и ответил, и уточнил рослый страж, закованный в непробиваемую сталь. По крайней мере, он уверенно считал ее таковой.
   - Тебе не уйти, - с холодным равнодушием добавил вор, которого я безжалостно обокрал. - Пути отступления перекрыты. Мы вооружены, и нас шестеро. Советую не дурить и не делать глупостей. Отдай подобру все свое золото, и, быть может, мы тебя пощадим.
   - Тогда знай, - подхватил я, с таким же холодом бросая слова в ночь. Ночь содрогалась в предчувствии крови. - Зарясь на мое золото, ты заришься на свое!
   На миг они замерли, поверхностно осознав смысл. Я воспользовался заминкой и продолжал:
   - А, угрожая жизни моей, угрожаешь своей. Ибо все мы относимся к другим так, как желаем, чтобы другие относились к нам. Это закон, не нами придуманный, но полновластно утвержденный и действующий с момента сотворения мира. Лишь поэтому я готов исполнить ваше желание и покарать вас: обобрать и растерзать. Ведь это не мое, но ваше глубинное и страстное желание, потому что вы желаете это мне. Я лишь приведу в действие сей приговор.
   - Это я и так знаю, - с презрительной насмешкой донеслось из темноты. - Да ты, никак, проповедником был? Ха, это забавно. Таких мы еще не убивали. Что ж, ты во многом прав, да только в самом главном ты ошибся. Все твое УЖЕ принадлежит нам! И сколько не хвались речами, ты не властен более изменить ничего...
   - Ты не понял, человек, - не унимался мой ледяной хохот, - здесь УЖЕ твое золото!
   Я вызывающе достал кожаный кошель и тряс перед ним, словно дразнил собачонку лакомой косточкой.
   - Твое! Твое личное! Лично тобой украденное у кого неизвестно. Но, раз не попался, то твое оно полновластно. Понял теперь? Это твой кошель, твой... равно как и жизнь, которую ты можешь сохранить еще! Неужели я витиеват и говорю неясно?!
   На миг он замер, а после принялся лихорадочно шарить под одеждами, точно его кусали блохи. Как вдруг остолбенел. Лицо его, искаженное лунным светом, приняло встревоженное выражение. Никак нащупал срезанные ремешки. Такой опытный вор, и только сейчас обнаружил свою пропажу. Да, видимо его ни разу не обирали. Ни разу серьезно не угрожали.
   Но все когда-нибудь случается в первый раз.
   Следом волна удивление достигла моих обостренных чувств. Как он был удивлен! Еще бы - кто-то обокрал самого главного вора в его же таверне. И этот кто-то стоит напротив, под угрозой нескольких лезвий. Стоит и вызывающе смеется, издеваясь прямо в лицо. А в руке его болтается тот самый кошель, что недавно принадлежал этому вору. В другой его руке безвольно бьется их девушка - приманка, на сей раз сама угодившая в капкан. И всего-то простой уличный бродяга. Нищий оборванный странник... по крайней мере с виду.
   Да, я таков!
   Вдруг моего чутья достигло взорвавшееся негодование. Каким сладким был тот миг - я словно пил живительную воду, выбравшись из пустыни. Какая сила шла от него, сколько ненависти, злости, зависти и негодования уловили мои настороженные ноздри. Я облизнулся, и рассмеялся еще сильнее. А глава шайки срывался в хриплый не то стон, не то вопль.
   - Ах ты... ах ты прохвост! Да я... ах ты негодяй! ( И еще несколько крепких словечек, недостойных вашего изысканного слуха). Да я тебя... Да я... Убейте его!
   Ну вот, наконец, они перешли к делу. Как же я заждался. Да, уважаю мужчин слова, но еще более мне приятны мужчины дела. Не те, кто много говорит, но те, кто много делает. Не те, кто отвечает за свои слова, но те, кто отвечает за свои поступки. Ведь бездействие смерти подобно... смерти...
   И вдруг началось. Лунный блик скользнул по железу доспеха, и могучая фигура ринулась на меня, будто таран. Свист и сияние клинка, блеск злобно стиснутых зубов. Я терпеливо ждал. Но меч стражника рассек пустоту - в последний момент я с легкостью уклонился, мягко отшвырнув Тайлу куда-то в темный угол.
   С другого боку полыхнули еще два стальных сполоха. Запах въевшейся крови невозможно смыть с лезвия. Запах предсмертной боли убитых людей всегда будет жить на гранях кромки, сколько не смывай его. Ведь то запах памяти. Однако не всем дано ощущать его. Но я ощутил. Кинжал и стилет свистнули перед глазами, едва не задев горло, но вспороли воздух. Выпад справа, и я ушел вбок. Еще удар - и снова мимо. Для них я двигался с поразительной быстротой. Хотя нарочно давал приблизиться к себе, в надежде разжечь азарт схватки.
   Страж снова взмахнул мечом. Да, умелый воин - не зря свой хлеб проедает. Пусть он и достается ему таким образом, но что поделаешь - видимо жалованья недостаточно, чтобы прокормить семью. Я нисколько не виню его за это, но виню тех, кто платит ему те гроши. Потому-то он вынужден восполнять недостачу заработка здесь, в тесном переулке, рискуя жизнью. А ведь это не так-то просто, смею вам признаться. Ведь не каждый же день везет. Когда-нибудь можно наткнуться на такого, как я. Кто, не только сам обирает воров, но еще и не хочет умирать, отдавая украденное.
   Да, я таков!
   Меч описал дугу и со звоном врезался в стену. Нападавший так и не понял, почему же он не срубил мне голову. Раздался продирающий душу скрежет. Сноп ярких искр на миг осветил проулок. Перекошенные в злобе полупьяные лица, оскаленные зубы, помятые доспехи стража, острые стальные жала их оружия, испуганная Тайла, прижавшаяся к какой-то разбитой телеге без одного колеса. Этот короткий миг отразил все их желания. Но следом все снова утонуло во мраке.
   - Где он? - грозно и раздраженно рявкнул стражник.
   - Я здесь, - задорно отозвался я, выныривая за его спиной.
   Не успев договорить, я едва увернулся от широкого лезвия. Говорю ж - умелый боец. С развороту, он размашисто рубанул наискось, тем самым лишая меня выбора: пригнуться, или отпрянуть в сторону. Однако я все же увернулся, обтекая лезвие, словно вода.
   Но тут кто-то учтиво подставил мне ногу, и я рухнул на холодные камни. Разбойники оживились и разом набросились. В общей свалке слышался пронзительный вопль главаря: "Он мой"! Я, правда, не понял, к кому он обращается и о чем говорит. Потому как уже стоял позади них и тоже заглядывал в общий круг, будто выискивал - что же там "его"? Они как раз добивали пустоту, высекая новые искры из мелких булыжников.
   - Что, кошель снова обронил? - вызывающе зашипел я под самым ухом вора. От неожиданности он отшатнулся и налетел на другого, едва не получив стилетом в бок. Я растянул широкую улыбку, и клыки мои победоносно оскалились. Рука снова сжимала увесистый кошель. Я нагло потряс им перед бледным лицом былого хозяина.
   - Да твой он, твой!
   Вор подавился словами, но рядом вдруг закричал другой:
   - Он здесь!
   - Да здесь я, здесь, - отозвался я уже с другой стороны.
   - Он там! - гаркнул страж, и занес меч для удара.
   - Не там, - откликнулся я, снова выглядывая из-за его спины. - А тут!
   - А, леший! - возопил стражник, и со всего маху рубанул, метя мне в голову. Меч умело выписал сложную дугу, отвлекающую ложным выпадом. И почти достиг цели, но в последний миг я подался вперед, поднырнул под него, и стремительно выкинул руку вверх. Мелькнули крючковатые пальцы, молниеносно сжались на его горле, прикрытом кольчужным колпаком. А после я рванул руку на себя. Гортанное бульканье слилось со странным хрипом, и здоровяк с грохотом повалился вниз, хватаясь за разорванное горло. Меч выпал из немеющей руки, пристыжено звякнул о камни брусчатки. И первые капли крови оросили бесполезное лезвие. Я же пренебрежительно вскинул пальцы, и вырванный кадык с куском кольчуги отлетел прочь. Мелкие колечки с тихим звоном покатились по проулку.
   Все произошло стремительно. Другие еще не успели понять, в чем дело, и, воспользовавшись заминкой, накинулись сзади. Но наткнулись на рухнувшее тело стражника - он истекал кровью, руками сжимая разорванное горло. Кровь алыми толчками сочилась сквозь кольчужную сетку, призванную оберегать от случайного ножа.
   Но порой пальцы могут быть гораздо ужаснее. По крайней мере, если в них вливают силы желания их обладателя.
   А обладатель нагло усмехнулся и осмотрел свою окровавленную руку. Взгляд его разгорался при виде свежих алых струек, ноздри блаженно трепетали. Упоительное чувство безмерной жажды стремительно нарастало, и толчками рвалось из груди. Я облизнулся, громко сглотнул и метнулся прочь. Разбойники так и не поняли, как же неведомый скиталец оказался позади них. И почему он и оказался именно там?
   Резкий удар в спину выбил дух из одного разбойника - высокого долговязого парня. Мои пальцы почувствовали добрую кольчугу, укрытую под одеждами. Предусмотрительный, молодец! Но все не предугадаешь - не уберегла и она. А последующий рывок на себя лишил его жизни. Жизнь вместе с предсмертным хрипом облегченно вырвалась наружу, из смрадного плена его низких желаний. Лицо исказилось судорожной болью, но лишь на миг. Ноги безвольно подогнулись, не в силах более держать его бессердечного тела. И он рухнул в изголовье первой жертвы. У меня же в руке осталось его сердце. Оно еще пульсировало и дымилось, истекая влагой жизни.
   Я чистосердечно расхохотался, и хохот мой липким страхом отразился в глазах оставшихся четверых. И той, что привела меня сюда. Они, не сговариваясь, попятились, а Тайла вцепилась в разбитое колесо, словно искала в нем спасения. Колесо, как это символично. Ибо колесо - символ движения, символ круговорота. В нем ли спасение?
   Но это колесо разбито, оно уже не может крутиться.
   Я смеялся и торжествовал, а они в ужасе пятились, бросая испуганные взгляды то на меня, то на жестоко умерщвленных собратьев. Два трупа остывали на холодных камнях. Лужа крови постепенно пребывала. Смешивалась кровь, смешивались их последние желания. Или, все-таки первейшие? Да, они оба хотели убить меня, и заработать свою долю золота. Но если бы знали истину, если бы могли предвидеть будущее, то попросту попросили бы золота у своего главаря еще там, в таверне. И не лежали бы сейчас здесь, столь неестественно разметав руки.
   Я молчал. Клыки мои грозным оскалом украшали ночь, нагоняя мифической жути. Хотя на самом деле я лишь улыбался, радуясь жизни. Глаза мои полыхали, словно яркие угли на ветру, хоть и стояло безветрие. Воры замерли. Тесную улочку сотрясала мелкая дрожь. То дрожали их сердца, порождая единственное желание - жить. Дрожь передавалась в их руки, заставляя трепетать острые клинки, что так и не вкусили моей плоти. Дрожь передавалась в их ноги, норовившие подкоситься. Они в страхе смотрели на меня и не могли сообразить, что же им делать.
   Но я сжалился и решил за них.
   Бросив сердце, я оказался возле одного из них. Я нарочно двигался медленно, дабы дать ему шанс. И он не преминул им воспользоваться. Как он махал стилетом, как хотел меня достать. Но, увы, то едва ли реально. И не потому, что я силен, а он слаб. Но потому, что мои желания сильнее его. Я попросту перехватил его руку повыше запястья, и резко сжал. Треснули раздробленные кости, и разбойник завыл не своим голосом. Но вдруг голос его перешел на хрип, стон и... и затих.
   Да, я таков.
   За ним последовал второй, третий, четвертый. Не стану описывать всех зверств, что творил я с ними - это займет много времени. Но скажу лишь просто - я их убил. И пусть каждый домысливает в меру свой кровожадности. Лишь последнему я дал несколько мгновений жизни. Наверное, потому, что позаимствовал его золото. Я замер напротив него, упер окровавленные по локоть руки в бока, и испытующе смотрел в его меркнущие глаза.
   - Ну что, Халлог, ты уяснил урок?
   Он лежал в луже крови, которая постоянно пребывала. А обе руки его валялись поодаль.
   - Откуда... откуда ты знаешь мое имя? - тяжело дыша, ронял он последние слова.
   - Твое имя пропахло страхом, а я чую страх, - протяжно шипел я, с откровенной жаждой взирая на кровавое тело. - Золото пропахло твоим именем - на нем кровь невинных жертв. А я чую кровь. Мораль сей басни такова: рожденный ползать - ползи достойно! И не зарься на тех, кто рожден летать. Иначе рискуешь столкнуться с небесной силой, которой небеса окрыляют немногих. Прощай, Халлог.
   И молниеносный удар облегчил его муки.
   Да, я таков.
   Я осмотрел безжизненные тела и их фрагменты. Облизнулся.
   Вот, собственно, и все!
  
  
  
  
   4 Тайла
  
   "Кто истинной любовью одержим,
   тот с ней готов расстаться навсегда".
  
  
   Хранитель желаний
  
  
   Нет, не все...
   Обернувшись, я заметил едва живую девушку. Она заползла за перевернутую телегу и прижалась к неровной стене. Ни жива, ни мертва. Молодое тело била крупная дрожь, а глаза отражали все состояние ее души. Миловидное бескровное лицо мрамором белело в ночи. О, каким прекрасным стало оно в тот момент. Каким милым и испуганным ее выражение. Я нарочно медленно двинулся к ней, миролюбиво опустив руки. Но с них обильно капала темная влага.
   Она, опираясь на исцарапанные локти, принялась пятиться прочь. Она не сводила с меня оцепеневшего взгляда. Как сладок и приятен оказался ее взгляд. Ее страх я оставил на десерт. Да, знаю, я гурман. Но страх невинных жертв такой нежный, такой сочный и вкусный, такой свежий и нетронутый. И так приятно было растягивать то удовольствие...
   - Да, милая, - упоенно воскликнул я. - Ты действительно можешь ублажить любого. Как сладка твоя плоть, источающая волны страха. Ты поистине достойна награды.
   По щекам ее катились крупные слезы, упругая грудь высоко вздымалась, а глаза безумно блуждали и молили о пощаде.
   - Тайла, Тайла! - строго произнес я, качая головой. - Мало того, что ты продала себя, так ты еще продаешь других, торгуя их жизнями. Ай - я - ай! Разве дозволено это? Ладно - кошелек срезать, но убивать? Разве можно убивать людей? Да еще так жестоко?
   Я красноречиво развел руками, охватывая кровавый переулок.
   - Так жестоко и несправедливо... вшестером на одного. Вооруженные на безоружного.
   - Чур! Чур! Изыди! - лихорадочно открещивалась она.
   Я снова расхохотался, медленно подходя ближе.
   - Тайла, Тайла! - твердил я, не сводя с нее горящего возбужденного взгляда. Горящего в буквальном смысле. Глаза светились не так как у хищника, но много ярче.
   - А ведь я заплатил за ночь, - напомнил я. - Ночь еще не прошла.
   - Нет! Нет! - толчками рвалось из ее груди.
   - Да... да... - мягко зашипел я.
   - Нееет...
   - Дааа...
   - Кто тыыы...? - зарыдала девушка, падая мне в ноги.
   Я присел на корточки и простер над ней руку. С нее срывались густые еще теплые капли.
   - Я? Я же сказал - это неважно. Разве это важно, особенно теперь, когда ты знаешь, кто я, и на что способен.
   - Пощади, молю тебя... не губи...
   Я бережно погладил ее растрепанные темные волосы, вытирая о них кровь.
   - Выходит, ты хочешь жить?
   - Даааа... - скулила она.
   Я тихо рассмеялся, с силой сжал ее загривок, и потянул, разворачивая лицом к себе.
   - Так запомни, милая, это самое первое ваше желание. А значит главное. Жить, жить, жить... вот в чем смысл бытия - в жизни. И презрен тот, кто мыслит иначе. Презрен тот, кто мечтает о смерти, будучи полон сил. Ибо навязано это иной волей, иным разумом, который жаждет лишить невинного жизни, во имя своих интересов. Во имя своей алчной утробы. Еще больше презрен тот, кто мечтает о смерти чужой. Кто убивает себе подобного, дабы жизнью его насытить свою.
   Она часто захлопала глазами и робко залепетала:
   - Но ты... ты... ты ведь убил их...
   - Да. Это так.
   - Но... ты бесчеловечен...
   - Ибо не человек я!
   - Кто же?
   - Неважно!
   - Ты Дьявол!
   - Зови как хочешь!
   - Ты сгоришь в аду!
   - Нет рая и ада, но есть ваш мир, где рай и ад слились, - с усмешкой цедил я. - Для многих из вас он ад, так как ныне пребываю я здесь. Но для меня он рай, так как есть вы. Те, кто наполняет меня силой. Те, чью кровь я пью. Пью и упиваюсь! Ха-ха-ха!!!
   Я притянул ее за волосы к себе. Тайла задергалась, но я легко ударил ее по лицу. Она безвольно обмякла, точно тряпичная кукла. Понимала - брыкаться бесполезно. Я погладил ее по голове - она сжалась, ожидая удара. Но я был, как никогда нежен. Затем я поднял ее подбородок и откинул слипшиеся пряди. Она зажмурилась, будто желая отгородиться от навеянного кошмара. Но я не исчезал. Холодной шершавой ладонью провел по ее щеке. А после поцеловал. Еще раз и еще.
   Она опешила от неожиданности, и, наконец, раскрыла глаза. Какими они показались родными и близкими. Я невольно залюбовался ее красотой. Вся жизнь промелькнула в ее глазах - я смотрел в них, словно в волшебное зеркало. Смотрел долго, вдыхая ее тревожную память, очень часто затуманенную тяжелыми испытаниями, горем и невзгодами. Смотрел и понимал, что не лгала, и действительно желала спасти меня от своих разбойников, почуяв во мне неведомого спасителя. Так как ненавидела она эту таверну и этих людей...
   Людей?
   Она не считала их таковыми!
   Я снова подался вперед, но на сей раз, поцеловал ее в щеку, и провел по ней языком. О, как дурманили ее слезы. Эти неописуемые крупные капли, похожие на живые бриллианты. Слезы - как символ искренности, потому как не бывает слез фальшивых. Только искренний страх, обида, сожаление и горечь могут вызвать их. Или искренняя радость, смех и веселье. Но не притворство. Я долго наслаждался ее слезами, вылизывая ее лицо гибким холодным языком, а она не понимала в чем дело. Но покорно молчала, растерянно хлопая большими глазами - гадала, чего еще я пожелаю.
   Вдруг резкий запах ударил в меня, едва не опрокинув. От нее запахло силой и желанием, и острой необузданной страстью. Ее охватило неуемное пламя, которое едва не обожгло. Она схватила меня за шею, и принялась порывисто целовать. Признаюсь честно, такого я не ожидал. Чего угодно, но только не такого.
   Но я не стал долго размышлять - я ответил ей с той же самой внезапной страстью, с тем же мгновенным желанием и необъяснимым порывом, который присущ всем в подобные минуты. Когда, пережив тяжелое испытание, человек впадает в особое состояние. И в эти мгновения законы реальности и бытия не властны над ним.
   Я рвал на ней одежды, пытаясь добраться до прекрасной плоти. Рвал дико, и в мелкие клочья. Она же в свою очередь помогала мне, и я уже вдыхал ее глубинные тайные желания. В них одежда для нее стала символом прошлой жизни. Той жизни, что завершилась несколько минут назад. Той жизни, с которой она спешила расстаться навсегда. И, чувствуя ту ненависть, я порвал на ней все, что мог. Порвал и разметал по сторонам. Она лежала, перепачканная кровью и грязью, ослепительно прекрасная и беспомощная, манящая и отвратительная, вся пропахшая чужими страхами и своими желаниями. Настолько дерзкими, что даже у меня волосы вставали дыбом. Равно как и...
   А после я с животной грубостью и вожделением набросился на нее. И овладел ею. О, какими сказочным и блаженными оказались те мгновенья. Нет, вы даже не представляете, каково это овладеть невероятно красивой девушкой в лужах еще теплой крови ваших врагов... Хотя и не были они мне врагами. Но жертвами, которые подарили мне силы, ведь кровь есть символ силы.
   Я люблю кровь.
   Да, я таков!
   Какими громкими и судорожными были ее стоны, каким звериным и утробным мой рык. Как трепетно дрожала она и извивалась, когда чувствовала, как я пронзаю ее. Мы барахтались в липкой остывающей крови, среди скользких останков тел. Они нисколько не вызывали отвращения, но возбуждали безмерно. Особенно оторванные головы с широко распахнутыми глазами - они взирали на нас с черной завистью и затаенной злобой. Эти мгновения чудовищно дикого счастья слились в вечность, и для нее недавний ад внезапно превратился в рай. Такое она испытывала впервые. Да и я тоже. Я делал с ней все, что могло заблагорассудится, все, что только мог пожелать. Вернее, что желала она.
   А она желала всего. И сразу.
   Как жаль, что никто не шел той ночью мимо нас. Каким бы удивлением осветилось его лицо, когда он увидел бы подобное. Признаюсь честно, мы бы сразу вовлекли его в нашу игру, неважно какого он был бы пола. Я просто разорвал бы его на куски, и свежей кровью полил бы ее тело...Но благо, никто так и не появился, лишь только луна стала свидетелем такого страшного таинства. Она долго наблюдала за нами, долго слушала бессловесный диалог, наполненный выкриками, стонами, всхлипываниями и визгами. А также приглушенным рычанием. Если бы кто-то услыхал нас, то, очевидно, решил бы, что обезумевший волкодав терзает свою хозяйку.
   Но то была лишь музыка нашей любви.
   Ночь теряла свою власть. Мы слились в последней судороге, и вдруг разом обмякли. Но расслабляться нельзя - скоро на улицах будут люди. Луна уже скрылась, устав лицезреть любовно-трагический вандализм. Зашумели далекие деревья, встревоженные горным ветром. На востоке хмурились тучи, подкрашенные новорожденными блеклыми лучами.
   Я подхватил обнаженную Тайлу, и стремглав понесся сквозь мрак. Я бежал... нет - летел, быстрее ветра. Она обнимала меня за шею, и с невероятной нежностью и любовью смотрела мне в глаза. Она уже ничему не удивлялась. Даже когда я с разбегу перепрыгнул овраг в пять саженей, или когда взбежал по отвесной стене, перелетел через зубчатый край, с легкостью промчался по скатам черепичных крыш, не подломив ни одной черепицы. И буквально пропорхал над буковой рощей, носками касаясь тонких древесных веток. Ну а топкого болота я и вовсе не заметил, ступая по раскисшей жиже, как по неподатливой тверди. Но она обнимала меня, и не спускала глаз, хотя лик мой простому человеку покажется не вполне приятным.
   - Не рожден, чтобы бежать? - хохотала она. - Да ты бежишь быстрее смерти.
   - Не бегу, но лечу. Ибо рожден чтоб летать, - хохотал я в ответ, и мы летели дальше.
   Мы смеялись, когда сонный глухарь шумно выпорхнул у меня из-под ног. Мы смеялись, когда большой филин едва не налетел на нас, но вовремя ринулся прочь. Мы парили над миром, окропленным брызгами уходящих звезд. И если б хоть кто-то видел две обнаженные фигуры, перепачканные с ног до головы в крови, летящие и хохочущие, то, наверное, решил бы, что сошел бы с ума. Но то была правда. Чистая правда, хоть и запятнанная кровью.
   Теплая река смыла следы недавнего происшествия. Ночная вода скрыла остатки крови, растворила в себе, и унесла в необъятную бесконечность. Все. Последние отголоски былого канули в вечный круговорот. Мы лежали на подстилке из сочных трав, благоухающих цветочными ароматами, и слушали трели цикад. Со стороны реки доносились частые всплески, а над головой звенели комары. Но меня, разумеется, они не трогали. И Тайлу почему-то тоже. Но, говоря по секрету - благодаря мне.
   Она лежала на спине, глядя вверх, туда, где сквозь нависшие кленовые ветки пробивались тающие огоньки ночных светил. Лежала и молчала, но в широко раскрытых глазах явно угадывалось неземное блаженство и великое счастье. Она всецело была в моей власти. У нее нет одежд, у нее нет денег, у нее теперь нет дома и работы.
   Но есть я.
   А я был рядом, обнимая ее своей худой костлявой рукой, с длинными когтистыми пальцами. И слушал пение ее сердца. Оно трепетно стучало в молодой груди, которую можно смять одним легким движением. Но я и думать не смел о таком. Лишь нежно гладил ее приятные округлости, ладонью ощущая голос ее души, что сочился из глубоких недр. Сегодня я был герой.
   - Ты мой герой! - прочитала она мои мысли, хотя, признаться честно, я легко умею внушать их. Но эти породила она, без моего вмешательства.
   - Вряд ли, - тихо молвил я. - Я обрек тебя на нищенское существование. Теперь ты без работы.
   Она смотрела ввысь.
   - Я найду новую, но это сейчас не главное. Главное - я свободна. Ты освободил меня из душного и смрадного плена. Ты вырвал меня из цепких объятий жестокой нужды. Я не знаю, каким станет мой дальнейший путь, но знаю, что будет он намного чище, ярче и спокойнее, и лишен невзгод. Ты мой принц, мой освободитель, мой герой. Я чувствую безотчетное доверие к тебе. Я... я люблю тебя. Всегда любила, всегда ждала. Тебя и только тебя. Я не знала, как ты будешь выглядеть, а потому и не узнала сразу. Но все это в прошлом. Теперь у меня нет прошлого, и будущее неизвестно. Но сейчас у меня есть все, ведь есть ты. И хоть не знаю - кто ты, и даже имени не ведаю, но... теперь ты стал для меня всем.
   Я покачал головой, тряхнув пепельными прядями.
   - Ладно уже расхваливать меня.
   - Тебе неприятно? - удивленно привстала она на локтях.
   - Не очень, - честно признался я. - Не люблю похвалу.
   - Но... это же так здорово, когда тебя хвалят. Особенно, когда есть за что. Всем людям нравится это.
   - Я не человек.
   - Так кто же? Может, все же признаешься?
   Мои пальцы тронули ее точеный подбородок. Провели по нежной бархатистой щеке, разгладили волосы. От нее пахло свободой. Чистый незамутненный запах, сродни тому, как пахнет новорожденный младенец. Со временем он лишится этой свободы и начнет пахнуть заблуждениями, в плен которых ввергает воспитание других людей, пусть даже близких. Наверное, поэтому смерть очищает людей, и они рождаются заново? Я прильнул ближе, вдохнул пьянящий запах свежести ее мыслей и желаний.
   - Какой смысл в словах. Вот он я, здесь, перед тобой, совершенно обнаженный. Можешь осмотреть меня со всех сторон, можешь даже ощупать. Но это ничего не изменит. Все это лишь форма, за которой сокрыта суть. Форма может быть разной, но суть не изменится. Или, если угодно, истина. Она не во внешнем облике, но в моих поступках и деяниях. А они, в свою очередь, вызваны желаниями. Поэтому я - это я. Ты властна относиться ко мне, как пожелаешь. И звать меня, как пожелаешь.
   Тайла лишь огорченно вздохнула, кротко посмотрела на меня и покачала головой. Но в глубине ее больших карих глаз мерцало осмысление. Доберется ли она до той глубины? Все зависит от нее. Я улыбнулся и продолжал:
   - А насчет похвалы знай: если тебя лишь хвалят, то льстят, а значит, пожелают использовать в своих интересах. Если ругают и осуждают, значит, не хотят с тобой иметь дел. Значит, желают поскорее отделаться, считая общение с тобой ненужным. А вот если говорят и то и другое, то здесь наберись терпения и научись слушать, ведь тебе говорят правду. Все мы достойны и похвалы, и осуждения. Но редко услышишь и то, и другое - подобное говорят немногие. Только сильные люди могут позволить себе такое. Или близкие. И тех и других следует слушать внимательно, и делать надлежащие выводы.
   - Будет уже учить меня, - игриво пролепетала она. - Ты и сильный и близкий.
   - А ты снова льстишь мне, - перевернулся я на бок.
   - Но это так, - настойчиво произнесла Тайла. - Ты неимоверно силен. И стал мне очень близок.
   - Я знаю.
   - И я слушаю тебя внимательно.
   - Не совсем.
   - Почему?
   - Ты только льстишь, - отметил я, прищурив глаз, словно брал прицел. - Скажи что-нибудь плохое: не оскорбительное, но правдивое.
   Она на миг задумалась. В бездонных глазах отражалось глубокое ночное небо, перевитое звездной сетью.
   - Ты безжалостный маньяк, убийца, насильник, вор, обманщик, лицемер. Дьявольское отродье! Кровожадный вурдалак, вампир, волк-оборотень, призрак, беспощадный мясник, адское исчадие, страж преисподней... тебе хватит?
   Я посмеялся, и снова ласково посмотрел на нее.
   - Ты мне снова льстишь.
   - Но я говорю с негодованием, - поджала она губки. - Меня переполняет отвращение. Я имею в виду все самое плохое, что есть на земле. Я же не виновата, что это все - ты.
   Я мягко откинулся на подстилку из листьев и воззрился в светлеющее небо.
   - Да, ты здесь ни при чем. Все правильно, не переживай. Любой бы давно оскорбился или пришел в бешенство. Причем тут же начал бы оправдываться, обосновывая, что все это не про него. Маньяк никогда не считает себя таковым, но называет "божьей карой". Насильник никогда не признается в содеянном, а если и признается, то скажет, что двигала им любовь. Обирающий других никогда не назовет себя вором, только бы обирать дальше. А воры изначально считают чужое добро своим, а свои действия - наказанием невнимательных раззяв. Я же соглашаюсь. Но лишь потому, что я не человек. Потому я и сильнее любого. Я питаюсь не только хвалой, но и хулой, а вместе с медом пью и горечь. И улавливаю силу как в хорошем, так и в плохом. Хвали меня или оскорбляй - я становлюсь сильнее, при этом не обольщаюсь и не обижаюсь. Я таков. На самом деле это ужасно и непонятно, но если смотреть с вашей точки зрения - человеческой. Я же привык давно, и мне моя жизнь по душе. Я упиваюсь чужими радостями, равно как и страданиями. И сам несу и то, и другое. Каждому по достоинству.
   - Тяжело общаться с тобой, - она бережно расправила мои сохнущие локоны. - Ты говоришь о непонятных вещах. Краем сознания я улавливаю суть, но лишь поверхностно.
   - И правильно, - погладил я ее по руке. - Не пытайся мыслить глубоко - это путь к страданиям. Тем самым ты постигаешь весь жизненный уклад. Быть в неведении - значит быть счастливым, хоть и счастье то иллюзорно и мимолетно. Живешь себе в вымышленной стране грез и мечтаний, и радуешься. В то время как суровая реальность сжимает тебя отовсюду. И законы миропорядка жестоки и несправедливы. Но это лишь на первый взгляд. Когда же осознаешь их целиком, то обретешь снова счастье, но уже неземное. Потому как с легкостью сможешь воплотить все свои грезы и мечтания в жизнь, и они станут реальны. Поэтому, милая Тайла, не переставай мечтать. Мечтай и радуйся, представляй себе счастливую и прекрасную жизнь, полную всего, чего только можно пожелать. Но, сколько странствую по земле, редко когда встречал достойные и великие желания людей. Все остальные однотипны и просты. И зачастую сводятся к скудной необходимости, пусть и раздутой масштабами жадности. С одной стороны это хорошо. Люди не желают многого, а значит, счастливы, так как достичь немногого проще, чем многого. Другие, кто повыше, желают управлять теми, кто желает немногого. Но, как правило, они управляют лишь ради того, чтобы возвыситься, а их глубинные желания столь же просты, как и тех простых людей, которыми они управляют. Они все приземлены, и не могут в мыслях своих воспарить над миром и ощутить всю прелесть его. Ощутить великий и чарующий замысел Творца. Они крутятся, как те белки в колесе, и не могут вырваться за его пределы. Многие считают, что надо двигаться быстрее, то есть больше работать, дабы унять свои растущие желания. Однако такие лишь ускоряют ход, и понапрасну тратят силы, ведь они лишаются времени. А большинству и вовсе не надо покидать то колесо - плетутся и плетутся себе, прокручивая его вяло и медленно. И лишь единицы поняли, что надо остановится, собраться с мыслями, и поискать выход.
   - Или довериться Творцу, - обняла она меня. - Сегодня ты мой Творец, так как ты вырвал меня из того колеса. Не знаю, правда, хорошо это, или плохо, но я чувствую себя поистине свободной.
   Я пропустил ее замечание мимо ушей, и продолжал:
   - Несвободен раб, так как его силой лишили свободы, и заставили работать на хозяина. Несвободен крестьянин - его обирают солдаты феодала. Несвободны солдаты - они слепо обязаны подчиняться военноначальникам. Несвободны военноначальники - они исполняют волю феодала. Несвободен феодал, который всю жизнь служит королю. И тем более, несвободен король, так как не может оставить свой трон, и до смерти прикован к нему. И смерть его, как правило, настигает чаще, чем того же крестьянина, так как к власти лезут все, воюя друг с другом. Но лишь для того, чтобы после обирать кого-то. Да, представляю, если бы было наоборот. Если бы все дрались за право быть крестьянами. За право давать больше, чем получать... но такого никогда не будет. Словом, суть в том, что все несвободны. Нет таких людей, кто жил бы, как хотел, и делал то, что хотел. И при этом хотел бы достойного. Вернее, есть такие, но их мало. Очень мало.
   - А ты? - дрогнули ее мягкие губы. - Ты ведь такой. Ты живешь, как хочешь, и делаешь, что хочешь. Но вот цели твои...
   - Но я и не человек.
   Она принялась нежно массировать мое тело, перечисляя:
   - Но у тебя две ноги, две руки, одна голова, один... да еще какой... рот. У тебя человеческое тело, пусть и несколько странное. Поначалу я бы сказала неприятное, но сейчас... сейчас я понимаю, что это всего лишь завеса, за которой таится мощный разум. Не удивлюсь, если тебе доступно менять ее.
   И она вопросительно уставилась на меня.
   - Может быть, - туманно развеял я ее подозрение.
   - А мне нравится, - кратко подытожила она. - Нравится и все!
   - Все нравится?
   - Да!
   - Ну и хорошо.
   Она снова погладила мою грудь.
   - Сколько же тебе лет?
   - Не помню, - честно ответил я.
   - А где твой дом?
   - В далеком прошлом.
   - И ты бродишь по миру, чтобы вершить справедливость?
   - Это удел рыцарей, - напомнил я, подумал и добавил, - причем сказочных. В жизни таких не было и нет. Есть лишь безумцы, которые пытаются ими быть.
   - Тогда ты и есть сказочный рыцарь.
   - Возможно, когда-то был.
   - Так, уже ближе, - оживленно воскликнула она. - Ты был рыцарем. А значит, у тебя была дама сердца?
   - Была, - тяжелый вздох всколыхнул мою грудь.
   Ее глаза жадно разгорались.
   - И где она?
   - Ее нет более.
   - Прости.
   - Ничего.
   - Тебе тяжело вспоминать это?
   - Нет. Наоборот - приятно. Теперь я свободен, хотя и одинок. Я не привязан ни к кому. Я не привязан ни к чему. У меня ничего нет, кроме жажды желаний. Я странствую по миру, в надежде узнавать желания и желать. И хоть нет у меня золота, я всегда могу иметь то, что обменивают на него. Многие всю жизнь работают, жаждя заработать на что-то. Я могу получить это легко и быстро. Еще больше работают, лишь бы только прокормить себя, еле-еле как сводя концы с концами. То есть за то время, которое они тратят на работу, они зарабатывают ровно столько, чтобы прожить это время. Все равно, что неделю рыскать по лесу в поисках пищи, найти, насытиться, отлежаться, и снова рыскать. Жизнь таких проходит впустую. И таких большинство. Но впустую для них. А для тех, на кого они работают, появляется возможность чего-то желать. Но меня интересует совсем другое.
   - Что же? - заинтересованно посмотрела она.
   - То, что нельзя купить за золото. То, что недоступно, но желаемо. То, за что человек готов отдать все золото мира. То, за что он готов отдать жизнь.
   - Это любовь, дружба, уважение...
   Мой презрительный хохот прервал ее.
   - Разве ты не торгуешь любовью?
   - Я торговала телом, - резко взбрыкнулась она, словно молодая серна.
   - Ты сказала, что полюбила меня?
   - Да.
   - А разве я не заплатил тебе?
   Она возмущенно насупилась.
   - Но это совсем другое. Я же не думаю о деньгах, когда говорю тебе, что люблю. Просто люблю. А деньги могу вернуть, но они остались где-то там. Сбегать?
   - В таком-то виде? - с усмешкой выдавил я. Провел я по ее шее, грудям, плоскому животу и между ног. Она вздрогнула и изогнулась. - Далеко ли ты убежишь?
   - Я все сделаю ради тебя. Теперь я твоя раба, - с обреченной готовностью отметила она. Запах свободы начал пропадать. Но его место восполнял запах безотчетного доверия.
   Я с легким пренебрежением рассмеялся.
   - Мне не нужны рабы. Рабы нужны тем, кто не может достичь чего-то сам. Я могу иметь все.
   - Все - все? - с детским восторгом пропела Тайла.
   - По крайней мере, из того, что можно обменять на золото. То, что доступно всем смертным. То, что сотворено людьми. И... немного больше.
   - Захоти... захоти волшебный замок, - промурлыкала она, ластясь к моему боку.
   - Я не хочу.
   - Но... ты же можешь все. Ты же сам сказал, - напомнила она, проведя теплой ладонью по моему лицу. От нее веяло жизнью. От нее пахло любовью.
   - Но его желаешь ты, а не я. Мне он не нужен. Зачем заточать себя в холодных стенах? И приковывать к какому-то определенному месту. Мир столь широк и разнообразен. Мне хочется побывать всюду.
   - Где же ты спишь? - допытывалась Тайла, обнимая меня за шею.
   - Я могу обходиться без сна, - шепотом пояснил я, словно боялся быть услышанным. - Но могу и спать. Я очень люблю спать. Но лишь потому, что люблю смотреть сны. Я даже могу управлять ими. Но больше всего мне нравится смотреть чужие сны. А сплю где? Где ночь застанет. Могу в таверне, могу на дереве в лесу. Могу на сырой земле или голых камнях. Могу на раскаленном пустынном песке, а могу на хрустящем снегу. Могу в объятиях нежных рук, а могу и один.
   - Ну а сам ты чего желаешь? Есть такое? То, чего нельзя купить?
   Я ласково погладил ее, улыбнулся, и вдруг простер руку в сторону реки.
   - Смотри!
   Река забурлила, запенилась, течение ускорилось, и вдруг она исчезла, словно кто-то выгнал из нее всю воду. Затем илистое дно начало медленно подниматься, шевелиться, и превратилось в высоченную гору. Склоны ее на глазах поросли стройными соснами и елями, а на вершине появился ослепительный белоснежный замок, с золотыми шпилями. Они сияли и искрились в лучах восходящего солнца, точно манящая недосягаемая мечта. Тайла распахнула прелестный ротик. Она немо взирала на возникшее чудо. Я же с улыбкой смотрел на нее. По секрету скажу - это всего лишь внушение, но для нее оно было столь реально, что она попросту онемела. Она чувствовала прохладу, сползающую со склонов горы. Она чувствовала запах хвои. Она слышала далекий клекот птиц, которые уже вились вокруг шпилей.
   - Вот он, твой замок мечты, - прошептал я. - О нем мечтала ты?
   - Да, - едва слышно выдохнула она. - Белоснежный замок с золотыми шпилями... но откуда ты узнал...?
   - Любуйся своей мечтой, - горячо нашептывал я ей на ушко.
   - Но... он ведь нереален? - Тайла чуть заметно вздрогнула, с трудом оторвав взгляд от невиданного чуда, и покорно воззрилась на меня.
   - Отчего же - реален, - самодовольно улыбнулся я. И нежно погладил ее по голове, словно отец дочку, которой рассказывал сказку. - Просто он в другом месте, но он есть.
   - В каком другом месте? - не терпелось ей.
   - В очень далеком. Но ныне близком.
   - В твоей фантазии? - подалась она ко мне, заглядывая в улыбающиеся глаза.
   Я молчал.
   - В твоих мыслях? - Тайла прижалась еще ближе.
   Я молчал.
   - Скажи же...
   - Нет, - мягко ответил я.
   - Но...а где?
   - Не в моих, но в твоих. Мне лишь дано их услышать и воплотить. Но последнее уже зависит от моего желания.
   - Ты... ты... ты кто? Бог? - едва слышно выдохнула она, на миг отстранившись. Глаза расширились, из их глубины на меня смотрела хрупкая беззащитная девушка. Однако я видел там свое отражение. Ведь глаза подобны зеркалу. Равно как и каждый человек подобен мне...
   - Не так давно ты назвала меня Дьяволом, - с легким укором напомнил я.
   - Но... я не знала, - она пристыжено втянула голову в плечи.
   - Теперь знаешь, - многообещающе заверил я.
   - Так Бог?
   Я протяжно зевнул и махнул рукой.
   - Зови, как хочешь - не ошибешься. Но и полной истиной то не будет, так как каждый назовет меня по-своему. А слово "Бог" мне не нравится, если честно. Оно тесно связано с религиями. Религии тесно связаны с темной людской массой. Необразованной массой. Они, собственно, и делают ее таковой. Однако мне нравится "Творец". От слова творить, или созидать. Тот, кто созидает что-то и есть Творец. Тот, кто воплощает мечту в жизнь. А если эта мечта приносит благо другим, то это истинный Творец. Творцом может стать каждый. Ты можешь сотворить предмет обихода, приспособление, построить конюшню, дом или замок. Ты можешь сделать сыр, масло, приготовить окорок, рыбу или иную снедь. Или создать произведение искусства. Люди будут восхищаться всем этим, ибо оно несет благо. Ты и есть Творец. Правда, иные станут завидовать. На то они и есть люди. Зачастую их зависть и толкает тебя вперед, чтобы доказать им свое творческое превосходство. Чтобы все смотрели на твое творение с разинутыми ртами и трепетно нашептывали: "как он сумел такое сотворить"? Но самое грандиозное из всех произведений, что мне встречались, есть наш мир. Весь наш огромный мир, и наша жизнь, подчиненная определенным законам и порядкам. А тот, кто сотворил его, и есть истинный Творец. И уподобиться ему может каждый. Ибо каждому дано творить.
   Я посмотрел на Тайлу. Она слушала меня очень внимательно. Я продолжал:
   - Но ты можешь прибегнуть к легкому способу - не творить ничего, а похитить произведение искусства. Подождать, пока кто-то закончит свою работу, а после прибрать ее к рукам. Сокрыть его от восхищенных глаз. Или продать втихую, получив взамен золото. Вот это и есть зло, потому как ты завладел тем, что не принадлежит тебе, и тем самым принес всем горе, хотя и сам получил радость. Многие склонны так мыслить. Я давно уже разделил людей на творцов и не творцов. Причем подлинных творцов мизерная часть в общей массе. А мне так хочется, чтобы все стали творцами. Чтобы любое, даже самое невероятное желание воплощалось лишь собственными силами, а не за счет кого-то. А если не получается, чтобы не валили вину друг на друга. Хотя, если на тебя перекладывают вину, значит, признают твое могущество. Признают, что все зависит лишь от тебя, а не от кого-то. Признают в тебе частицу Творца, в то время как сами ее лишаются. Поэтому, милая Тайла, мечтай, твори и оберегай мечту. И постоянно учись, как это делать. Все мечтают, но немногие творят. А из тех, кто творит, мало кто оберегает мечту. Будь хозяином своей мечты. Или отцом ее. А ведь это, действительно, как забота о ребенке. Пока он мал, он слаб, и не может противостоять жестокостям. Он слаб телом, и слаб духом, и нуждается в защите. Поэтому его надлежит защищать, пока он не вырос и не окреп. А после он уже сам станет заботиться о тебе, и не даст в обиду. Но это если правильно воспитать.
   - Я поняла! - воскликнула она. - Ты и есть оберегатель мечты.
   - Зови, как хочешь, - ввернул я избитую фразу.
   - Или воспитатель мечты, - запрокинув голову, перечисляла она.
   - Пусть так.
   - Нет, ты Хранитель мечты!
   - Такое мне по душе. Что еще?
   - Или Хранитель грез.
   - Почти то же самое.
   - Страж порядка, и Владыка хаоса.
   - О, уже интереснее. Еще?
   - Призрак прошлого и тень будущего.
   - Как мы умеем!
   - Удильщик мысли и кулинар ее плоти.
   - Хм, о таком я еще не думал. Похвально.
   - А еще ненасытный извращенный гурман.
   - Ну... все кушать хотят. Особенно, когда вкусно пахнет.
   - Словом... ты - это ты.
   - Да, я таков! - польщенно отозвался я и искренне заулыбался.
   Мы долго лежали, и тихо говорили, а ночь беспомощно отступала под натиском армии света, идущей с востока. Гора, разумеется, исчезла, но не сразу - я позволил юной красавице полюбоваться видом своих грез. Когда еще она увидит такое? Когда она еще встретит того, кто так легко сможет воплотить даже самую несбыточную мечту? Мне стал очень мил и близок ее счастливый смех. Он лился слаще всякой музыки, и ласкал мой обостренный слух. Мне стал приятен блеск ее глаз, в которых уже ярче разгорался тот самый огонек ее первой любви. И хоть она давно как миновала, но огонек был искренним, теплым и приятным. Да, мне чужды человеческие блага, и порой приятно то, что вам всем омерзительно, но она... она мне доставляла удовольствие. И не своим роскошным телом, хотя владеть им было неописуемо приятно. Не своими хвалебными речами, пусть до краев наполненными искренностью. И даже не мудростью и знаниями теми, что черпал я в ней.
   Но своей искренней любовью.
   Она снова обняла меня и впилась поцелуем в тонкие бескровные губы. И чего она во мне нашла? Сам страшен и противен, жутко опасен и кровожаден. С тем же успехом можно целовать холодного и скользкого крокодила.
   - Я люблю тебя, - она снова заглянула мне в лицо.
   Я покачал головой, откинулся на траву, и раскинул руки.
   - Я ведаю о многом, но до сих пор не ведаю, откуда в вас рождается любовь. Многие говорят - из сердца, другие - из души, третьи - от ума, четвертые - от Творца. Затем все начинают спорить, доказывать свою правоту, конфликтовать и враждовать. Ненавидеть друг друга. И даже воевать. Вот и вся любовь. Но она есть. Даже для тех, кто не верит в нее, но мечтает. В мечтах своих он желает быть любимым и любить. А неверием своим он лишь подчеркивает слабость свою, и невозможность воплотить мечту в жизнь. Хуже всего, когда нет такой мечты. Нет устремлений, нет пожеланий. Тогда это мертвый человек.
   - Мертвых людей не бывает, - сказала она. - Он либо человек, либо мертвец.
   - Еще как бывает, - состроил я жуткую гримасу. ( С моими чертами лица и клыками у меня здорово выходит). - Ты не видала оживших покойников? Или легенд не слыхала о зомби? Запомни, Тайла, если есть легенда или миф, то есть, или был первоисточник. Другое дело, с течением времени искажается смысл. Но изначально существовало то, о чем впоследствии сложили легенду.
   - Так легенда и есть вымысел, - настойчиво заявила она.
   - Нет более правды, чем вымысел, - с такой же мягкой настойчивостью парировал я. - Правда - это вымысел, воплощенный в жизнь. Понимаешь меня? Это реализованная мысль.
   - Ну как же? - надулись ее пухлые губки. - Вот смотри. Сейчас встанет солнце, и люди пойдут по улицам. И найдут там зверски растерзанные тела. И клочья моей одежды. Ты знаешь, сколько легенд насочиняют?
   - Много.
   - Вот видишь? Но истина - вот она, - ее пальчик довольно сильно ткнул меня в бок.
   - Это твоя истина, - поправил я. - Но ты единственна. А те люди насочиняют легенд, и поверят в них. И до конца дней будут считать их истиной. И всю жизнь спорить. Кто посильнее - выдвинет свою легенду, и заставит поверить других. И сделает так, что эта легенда станет для него выгодной. Страх, кстати, очень выгоден. Многие религии основаны на страхе - страхе перед грехом. Хотя то страх невежд перед сведущими, которые, в свою очередь, грешат без страха. Грех же есть вымысел определенных людей, кто жаждал когда-то поселить его в умах других. Немногие задумываются, что грехи основаны на первейших потребностях, без которых человек попросту жить не может. Тем самым религии, использующие понятие "греха" хитростью приковывают людей к себе. Живешь - значит уже грешишь. Грешишь - значит не на пути истинном! Иди к нам, и мы избавим тебя от греха... ха, ха, ха!
   Я расхохотался, да так, что Тайла испуганно отползла от меня на шаг. Я обнял ее и решительно вернул на место. Она не сопротивлялась. Понимала - бесполезно. Да и не хотела она, если честно. У нее осталось лишь одно желание - быть рядом со мной. Я бережно погладил ее по голове, снова заглянул в большие карие глаза. Улыбнулся, и тихо продолжал:
   - Лишь мера определяет грань, злоупотребив которой грех действительно начинает вредить. Грех - это предупреждение. Или указатель на пути, который гласит, что идти дальше опасно. Действительно, идти дальше может быть опасно, однако лишь для невежд. Знающему всегда распахнуты все двери. Вот и ставят указатели зачастую те, кто не хочет пускать дальше несведущих. Вот и ходят доверчивые слову люди теми путями, по которым привыкли ходить. Путями, которые кто-то начертал для них, назвав единственными и правильными. И, разумеется, не подвластными осмыслению и тем более оспариванию. Бывает, находятся любопытные смельчаки, что пренебрегают запретом. Но их, как правило, наказывают доверчивые люди. Ибо такие наглецы своим поведением подрывают все их представления о вере. К тому же они рискуют узнать тайну, о которой молчат те, кто поставил запретные надписи. Ведь эта тайна дает власть над всеми доверчивыми. Хотя сами они безгранично счастливы лишь потому, что не ведают этой тайны. В этом, кстати, кроется обоюдная польза любой религии. Одни владеют тайной и счастливы, другие не ведают ее и тоже счастливы. Печальны лишь те, кто жаждет познания. Но если они сильны и упорны, то их жажда рано или поздно удовлетворится. Словом, вера - серьезное орудие в опытных руках, и смертоносное в неопытных. Не удивлюсь, если найдется тот, кто станет пугать горожан, и... скажем, введет налог по сбору средств на поимку убийцы, который разорвал тела грабителей. Или сошлется на усиление стражи. Или еще что-нибудь. Начнет собирать дань. И станут платить ее все. Иные засомневаются, скажут, мол, собака всех растерзала, или волк. Третьи свалят все на зверя заморского, или на чудище неведомое. Но найдутся и смельчаки - весельчаки. И они скажут, что тех шестерых разорвало от смеха. Такие, кстати, мне очень по нраву. Те, кто всегда смеются над реальностью, тем самым приукрашая ее. Да, у истины столько же ликов, сколько и умов, пытающихся ее понять. Равно как и смыслов жизни столько же. Все они есть отражения первоисточника. Пусть искаженные.
   - Но если появишься ты, то они осознают, что были неправы, - гордо огласила предрассветный сумрак Тайла. - И сразу весь вымысел рухнет, а правда восторжествует.
   - А я и не собираюсь появляться, - осадил я замечтавшуюся девушку.
   - Тогда я расскажу о тебе, - решительно выпалила она, пристукнув кулачком по листьям.
   - Тебе не поверят, - раздался мой тяжелый выдох.
   - А если я все детально опишу и докажу? - не унималась Тайла. - Покажу им куски платья. Приведу свидетелей из таверны. Они расскажут, как ты сидел там. Затем, как мы покинули заведение, а за нами следом вышли те шестеро. Ты думаешь, у них нет более сообщников? Да взять хотя бы хозяина. Тогда ведь мне поверят?
   Я спокойно взирал на нее. Она сияла от гордости и собственной сообразительности. Это радует, так как девушка мыслит. Она пытается глубже проникнуть в суть происходящего. Но вот глубина проникновения все же ограничена ее умственными способностями. Да, она права, но лишь до определенного момента. Я ласково посмотрел на нее. Она ожидающе замерла. Я осторожно погладил ее по голове.
   - Вряд ли тебе поверят, Тайла. Но зато обвинят во всем. Это, кстати, укрепит доверие к вашей религии в лице инквизиции, которая выдвинет обвинение. Тебя будут долго и зверски пытать. А после сожгут, как ведьму. За что? За то, что снюхалась с нечистой силой. Иначе и не назовешь. А как иначе может объяснить простое человеческое сознанье это происшествие? Ведь все, что неподвластно пониманию, но ужасное по виду, люди склонны причислять к нечистой силе. Ведь так? Особенно религиозные люди, свято верящие чужому мнению?
   Она вздрогнула от такого откровения, задумалась, сведя брови, а после кивнула.
   - Да, точно. Как я забыла о таком.
   - Поэтому молчи, - посоветовал я.
   - Само собой, - прошептала Тайла, все еще обдумывая мои слова.
   Я снова нежно поцеловал ее. И заглянул в ее большие карие глаза.
   - Я могу явиться, но лишь немногим. Тем, кто действительно достоин этого. Тем, кто этого искренне желает. И тем, кто не разболтает обо мне. Ты ведь никому не расскажешь?
   - Никому! - многообещающе и уверенно призналась она. Посмотрела на меня, погладила по жесткой щеке, и добавила, - Я буду просто тебя любить. Но никто о тебе не узнает.
   - Да, я снова убедился - нельзя вам знать истины. Вернее - не всем из вас. А кто познал, должен молчать, если нет сил ее отстаивать. Если же начнет говорить, то в лучшем случае его сочтут умалишенным, и изгонят. В худшем казнят. Ибо истина обнажает всю суть, которую иные склонны искажать или прятать. Истина - сила, что ведет вперед. Она учит не обращать внимания на запреты и знаки, оставленные теми, кто пытался укрыть истину от других. Иные лишь думают, что постигли истину, как смысл бытия. Они собирают вокруг себя единомышленников и зарождают религию, как свод знаний и законов, выдумывая свои запреты. Либо используют уже готовую, откалываясь от основной, перевирая ее на свой лад, под свою выгоду. Если их цель - обирать других, то презренны они. Если просто хотят пофилософствовать и пощеголять умом - то жалки. По крайней мере, если ни к чему это не приводит. А кто понял ту истину, тот молчит, ничем не выдавая себя, как прозревшего. И идет путем самопознания, с виду оставаясь простым человеком. У таких своя религия. И своя вера. Вот таких я ищу. Но таких мало. Очень мало. Вдобавок они искусно скрываются. И судя по всему - внутри себя. Понимаешь?
   - А зачем ты это делаешь?
   - Хочу найти тех, кто мне подобен.
   - Для чего? - ее голос дрожал, словно в предвкушении самого заветного желания.
   - Хочу узнать их желания и сравнить со своими.
   - И как? Встречал уже?
   - Пока нет, - с грустью отозвался я.
   - Но откуда знаешь, что таковые есть? Может, их нет вообще?
   - Есть, - настойчиво подчеркнул я. - Они молчат, прячутся, но оставляют писания, равно как и иные творения. Но писания - самые доступные и понятные источники, увековечившие мысли. Я читаю, изучаю, и ищу их. Или прислушиваюсь к тем, кто читал их где-то.
   Она склонила голову и прищурилась.
   - Но если ты Бог, или Творец, как ты сам выразился, то ты не найдешь другого. Ты ведь сам сказал, что истинный Творец один.
   Я погрозил ей длинным пальцем.
   - Я не называл себя Творцом. Это ты назвала меня так. К тому же я не Творец, и это очевидно. Я даже обоснованно могу это доказать для тех, кто сомневается.
   - Попробуй, - напевно пролепетала она, и заинтересованно умолкла.
   Я подобрался и тихо заговорил:
   - Не я создал этот мир, не я придумывал его законы. Я лишь живу здесь, и пользуюсь его законами. Пользуюсь его творением, и даже не знаю, чем отблагодарить его. Ведь я столько благ получаю, но ничего не даю взамен. Может, потому что пока не ведаю как?
   - А может, ты просто забыл? - серьезно и глубокомысленно прозвучал ее голос. - Может, ты был им? А теперь забыл?
   Я беззвучно рассмеялся, словно опасался привлечь к себе излишнее внимание.
   - Может и так. Но не думаю, что у истинного Творца короткая память. Он ведь должен помнить все...
   - А я думаю - ты и есть Творец.
   - Мне приятны твои мысли, - улыбнулся я.
   - Или лицемер! - съязвила она.
   Я насторожился, повел носом, задумчиво глянул на нее.
   - Ух, как глубоко!
   - Нет, ты точно притворяешься!
   - А ты снова льстишь, - кисло покривился я.
   - Я говорю то, что думаю, - отрезала Тайла. - То, что хочу думать.
   - Лишь поэтому я слушаю тебя внимательно, - заглянул я в ее глаза.
   - Так что не перечь мне! - звонко прикрикнула она.
   - Ладно, не стану, - успокоил я ее.
   - Творец ты и есть!
   - Творец, так Творец, - равнодушно кивнул я. - Пусть так и будет. В общем-то, неважно. Хотя важно то, что это уже чистая лесть.
   - Нет, то истина.
   - Твоя.
   - Ну и пусть! - снова пристукнула она кулачком по земле. - Пусть только моя. Но зато теперь я точно уверена, что Бог есть. И я буду всегда верить в него. Пусть ты и не Творец на самом деле, а его посланник, слуга, или еще кто-то. Пусть! Но для меня ты - величайшее из чудес и загадок мира. Да и для всех других тоже. Вот только немногие знают о тебе. А жаль.
   - Не жаль, - жестко парировал я. - Для их же блага лучше не знать меня. Сама же стала свидетелем, того, что могу творить я с людьми.
   - Да, ты жесток! - скорбно отметила она, прикусив губу.
   - Нет, справедлив, - равнодушно поправил я. - А справедливость - это страшно. Особенно для тех, кто ее изначально нарушает. Да только забывает, что нарушить ее невозможно. Ибо жизнь в любом обличье заставит нести ответ за свои деянья. Это даже не справедливость, это закономерность нашего мира. И кто ее не учитывает, того наш мир ставит на место с помощью этой самой закономерности. Или попросту выбрасывает за свои пределы. Пусть он и беспределен.
   Ее блестящие темные глаза на миг озарились далеким кровавым пламенем, что мерцало в глубине моих глаз.
   - Тогда ты просто палач. Ведь ты караешь тех, кто нарушает справедливость.
   - Палач лишь исполняет казнь, - напомнил я, принюхиваясь к ее вспыхнувшему негодованию. - Он не выносит приговор. В его желаниях нет места смерти. Он простое орудие в руках чужой воли, как топор в его руках.
   - Тогда ты занимаешься самосудом, - подвела итог Тайла.
   - Самосудом я занимаюсь лишь над самим собой, - парировал я. - Ибо само слово говорит за себя.
   Она покачала головой.
   - Какой... хоть как вывернешься. Змей ты изворотливый. Холодный скользкий змей - искуситель. Искусить саму Тайлу - самую искушенную девушку "Блудного сына". Это ж надо!
   Я чистосердечно засмеялся. Приятно слышать искренние отзывы.
   - Говорю же - зови, как хочешь. И каждый зовет меня, как хочет. Я даю вам свободу, полную свободу слова. Потому как мне интересно, какое имя мне присвоили в очередной раз. Как меня назвали и что обо мне подумали. Ведь сила моя в том, чтобы вы думали обо мне, причем, неважно как. А если бы меня как-то изначально звали? Я не имел бы свободы. Имя наложило бы на меня определенное бремя, и приковало к определенному образу. Заставило бы жить в определенном месте, и мечтать определенным образом. Но мне нравится свобода. Я полновластный хозяин своей мечты, своих желаний. Они всегда у меня есть, и я всегда их воплощаю, пусть они совершенно не похожи на людские. Потому как мечту зарождает мысль. А мысль, она... она... нет, я не могу тебе это объяснить. Вернее - ты не поймешь. Вернее поймешь, но не сразу. А в этом мире время решает многое - мне ждать некогда. Словом мысль таит в себе все. Наш мир - это мысль. Короче... хватит болтать!
   И я снова нежно и продолжительно поцеловал ее трепетные губы, запечатав тем самым бесконечный, как сама жизнь, спор.
   Долго ли я пребывал с ней? По вашим меркам может и не очень. А по моим так и вовсе пшик. Но с тем же я постиг столько, на что многим бы потребовалась целая жизнь.
   Я раздобыл ей одежду. Я нашел золото. Я помог ей, и ее семье покинуть этот городок. И вызволил ее брата. Не буду утруждать вас детальным описанием всех тех действ, но скажу просто - я ей помог. И она мне благодарна. И будет благодарна всю жизнь. А взамен? Взамен она поцеловала меня на прощание, и прошептала нежно, глядя мне в глаза:
   - Я люблю тебя.
   И веяло от ее слов теплом и доверием. И пахли они искренностью. А большего мне и не надо.
   - Останься со мной, - молил ее голос.
   - Не могу, - сожалеюще молвил я, расправляя ее волосы.
   - Почему?
   - Тогда я лишусь свободы, а значит, потеряю истинный лик. И стану простым человеком.
   В ее глазах мелькали призрачные паруса надежды. Но корабль безжалостно уносился вдаль.
   - Как бы мне хотелось этого. Я хочу быть с тобой.
   Я коротко покачал головой, и красноречиво сверкнул глазами.
   - Если я стану человеком, то лишусь силы. А желания и мечты мои приземлятся, и не смогут более воспарить. Но мне нравится летать.
   - А я не могу летать с тобой? - голос ее дрогнул робким туманным желанием.
   - Увы, Тайла, увы! - произнес я обреченно. - Я бы рад, но ты тоже простой человек. Летать, правда, может каждый, но вот научится - это сложно. И в первую очередь - ввиду отсутствия вашего же желания. А я навязываться не люблю - я люблю летать.
   Она горько вздохнула, и прижалась ко мне.
   - Как же я буду жить без тебя?
   - Очень счастливо.
   - Нет, мне будет очень плохо.
   - Лишь первое время.
   - Но я всю жизнь буду помнить о тебе.
   - Это приятно.
   - Ты мой Бог!
   - Пусть так. Но это лишь твоя истина.
   - А иные меня не интересуют.
   - Вот и отлично.
   - Мы встретимся еще?
   - Пути мои неисповедимы.
   Она подняла глаза, проницательно посмотрела на меня и едва не взмолилась.
   - Так может, на прощание хоть скажешь - кто ты?
   Я усмехнулся.
   - Ты же знаешь ответ.
   - Откуда мне знать? - Тайла сильно сжала мою ладонь.
   - Ты же знаешь, что я скажу.
   - Да. Ты снова скажешь: "Это неважно", - с глубокой горечью отметила она.
   - Да. Так я и скажу, - несколько разочарованно уронил я.
   - Но... это не раскрывает твою суть.
   - Напротив, - я откинул упавшую прядь ее чарующих волос. - Это как раз таки ее и раскрывает.
   Я улыбнулся, и снова ее поцеловал. И мягко отстранил. Ее большие округлившиеся жемчужины глаз предательски блестели. Длинные пушистые ресницы робко дрожали. Равно как и ее простые хрупкие желания. Но я уже чувствовал - они крепнут. Вскоре она уже сильно изменится. Невзгоды и трудности перестанут довлеть над ней - она с легкостью станет преодолевать их. И нет в том моей заслуги. Только ее. Мое здесь лишь одно - желание, что так и будет.
   А потому так будет.
   - Прощай, милая Тайла. И спасибо тебе за все. Я тоже никогда тебя не забуду. Прощай. Прощай. Ты встретишь еще достойного мужчину. И приглядывайся к нему внимательнее - может, то буду я, изменивший свой лик? Ступай, тебя уже ждут. Кони бьют копытами - их манит дорога. Твой путь будет долог. Не скрою - он будет труден, местами даже очень. Но ты не бойся. Испытания всегда соизмеримы с твоими силами. Да, знаю, не всегда это верно, но верно то, что тебе дано укреплять свои силы. Но все это неважно. Важна лишь только цель. А она светла. Прощай. Прощай, любимая. И не оборачивайся мне вслед. Иди. Я тоже люблю тебя. Даже, больше чем, но то уже неважно. Ведь более мы не встретимся. По крайней мере, в пределах твоей жизни. Хотя, как знать, ведь жизнь бесконечна...
   И вдруг в глубинах сознания я услышал чей-то голос. Похоже на мой. Но далеко - слышно плохо. Он пах печалью и искренностью. Он отражался в ее блестящих карих глазах благодатным эхом. Далекий тающий голос. Я прислушался внимательнее. Далековато... но я все ж разобрал:
  
  
   ...Любовь, подобно каравелле,
   Подняв печали паруса,
   В которых ветры песнь запели,
   Уходит вдаль, где небеса,
   И чистые морские воды,
   С надеждой ждут её прихода.
  
   Её тепло уже не будет
   Любовью сердце согревать,
   Со временем меня забудет,
   И вряд ли станет вспоминать,
   Но память добрая о ней,
   Останется всего светлей.
  
  
   И, развернув к поджидающему экипажу, я мягко подтолкнул ее в спину. Она послушно зашагала, но ее переполняло сильное искушение обернуться. Я чувствовал ее слабость - уж очень она была сильна. И вскоре возобладала. А разве могло быть по-иному? Ведь истинная сила человека в его слабостях. Ведь слабости рождены желаниями. Она порывисто развернулась, и... ахнула. Ибо не увидела никого. А по всей округе раскинулись безбрежные живописные просторы, пропитанные пряным духом разнотравья. И одинокая лента дороги, как символ жизненного пути.
   Но меня на ней уже не было...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   5 Мастер кузнец
  
   "Ты прост, а потому и величайший ум
   не разгадает сложности твоей..."
  
   Хранитель желаний
  
  
   Я шел по пыльной проселочной дороге. Изношенный прохудившийся плащ спадал с плеч, прикрывая серый кафтан, ветхую рубаху, такие же штаны и высокие мягкие сапоги. А более при мне ничего не имелось. Не обременяю себя излишней тяжестью.
   По обе стороны тянулись фермерские поля и нивы, живописно раскинувшиеся под солнцем. Наливающиеся колосья шуршали под дуновением легкого ветерка. И пахли они трудолюбивыми руками, что по весне предали зерна благодатной земле. Надо мной пронеслись жаворонки, и в их пении слышался любовный призыв. На смешных пугалах важно восседали вороны, словно сами оберегали их от людей. Высоко в небе бело-серыми точками кружили аисты. Казалось, они высматривали, куда бы подбросить ребенка, спеша осчастливить людей. Вдали бугрились холмы, издали напоминающие обомшелые валуны. Тут и там выглядывали яркие лики подсолнухов. Дети солнца тянулись к тому, кто давал жизнь и свет. Они тянутся к тому, кто дает больше, чем получает. Равно как и все вокруг тянутся к такому.
   Но не ведают они, что любой источник иссякаем, и лишь время исчисляет его меру. Благо, время солнца безгранично... В рамках ваших жизней. Но не моей. Вот потому-то и задумываюсь я о вечном.
   Я неспешно шагал, наслаждаясь каждым вдохом, каждым взглядом, каждым мгновением моей жизни, каждой мыслью, что рождались при виде сказочных картин. Мне было хорошо. И хоть не человек я, но в такие минуты мне тоже хорошо. Ведь подобен я человеку. В такие мгновения я ничего не желаю, так как есть у меня все...
   Мир - есть желание.
   Мир есть замысел.
   Я наслаждался миром...
   Позади раздалось бряцанье и тяжелый перестук. Я обернулся. Меня догоняла скрипучая повозка. Возница - грузный широкоплечий мужик средних лет, держал вожжи и погонял саврасого коня. Его лицо, заросшее темно-русой бородой, выражало простое удивление и интерес. Льняную рубаху он закатал по локти, и на коже виднелись старые и свежие ожоги. От него пахло железом и углями. А также трудолюбивым упорством. Тем самым, с которым проточная вода грызет неподатливый камень. Я замедлил шаг, временами оборачиваясь, и приглядываясь к незнакомцу. Скрип приближался. Вскоре мы поравнялись, и он басовито окрикнул меня с высоты телеги:
   - Далеко ли путь держишь, мил странник?
   - Далеко, - отозвался я, ладонью загораживая солнце.
   - Ежели до городу, то могу подвезти, - прозвучало с искренней улыбкой и готовностью.
   - Не велик барин - так дойду, - отмахнулся я.
   Он очень удивился. На миг задумался. И сказал:
   - Видать, воистину барин, раз с простолюдином тебе ехать зазорно.
   Я улыбнулся. Посмотрел в его чистые глаза и одним прыжком перемахнул через борт.
   - Каков прыгуч? - подивился он.
   - Да, я таков!
   Мужик снова щелкнул вожжами, и телега со скрипом тронулась с места. Я устроился подле него на тесаной плахе. И ждал.
   - Знать не барин, - окинул он меня потеплевшим взглядом. - Раз подсел-то.
   - Не барин, - успокоил я его. - Но я бы и так сам дошел.
   - Так чего ж запрыгнул?
   - Да вот ты мне стал интересен. Ты, и ход твоих мыслей. Иначе б никогда не запрыгнул. То есть - как ты воздействовал на меня мыслью, чтобы я свое решение изменил.
   - Во как! - оживленно воскликнул возница. - Ты слыхал, Гриворыл? Его мысли наши заинтересовали.
   Лошадка лишь тряхнула гривой, услыхав свое имя.
   - Как хоть звать-то тебя? - прищурился мужик, всматриваясь в меня - его слепило яркое солнце.
   - Все по-разному зовут, - загадочно молвил я.
   - Это как?
   - А каждый как хочет.
   - Это чего? Шутка такая? - нахмурился он.
   - Нет.
   - Я таких шутников не люблю!
   - Мне тоже не все по душе, - искренне признался я.
   - Так! - голос его возвысился, и в нем зазвучало раздражение. - Мне имя твое не нужно, но ежели ты его не скажешь, то это... это как плевок в меня. Меня вот Пудилой кличут. А ты кто таков?
   - Вот таков - развел я руками. - Ты сам можешь назвать меня, как пожелаешь.
   - Но ведь имя у тебя есть? - не мог сообразить он.
   - О, да, - довольно отметил я. - И их много.
   Он застыл на миг, сверля меня голубыми глазами. Оттуда веяло недоверием и осторожностью. Они выползали из самой глубины двух широко распахнутых зеркал, подобно холодным липким щупальцам. Они осторожно дотрагивались до меня кончиками, словно пробуя на сочность. Они извивались и подрагивали, не зная, с какой стороны подступиться. Но вдруг неожиданно одернулись и втянулись обратно. Глаза сузились, и в щелках полыхнуло недоброе пламя. Мужик гневно взмахнул могучей рукой.
   - А ну-ка братец, иди-ка ты по-доброму с телеги.
   Я с уважением посмотрел на него, и спокойно произнес:
   - Так я и не напрашивался, если ты вдруг позабыл.
   И так же легко спрыгнул в дорожную пыль. Щелкнули вожжи, раздался его громкий возглас: " Ннно, пшел"! И Гриворыл привычно затрусил вперед. Жалостно возмутились оглобли. Но мужик не слушал их. Я же тихо плелся позади, смотря на убегающую тряскую телегу, громыхающую осями. На широкую спину и курчавый темно-русый затылок. Смотрел и гадал - когда же он остановится. А в том, что остановится - не сомневался.
   Отъехав на полсотни шагов, скрип неожиданно затих. Остановился. Что ж, иного и быть не могло. Я неспешно брел, с каждым шагом приближая неминуемую встречу. Брел с ленивой нерасторопностью, словно и не видел впереди себя поджидающего возницу. Он же, приметив мой темп, разгневался еще больше. И не успел я еще дойти, как с телеги донеслось:
   - Ну долго ты еще там будешь плестись?
   - Так я никуда и не спешу. Если ты, Пудила, торопишься, так поспешай и не жди меня.
   Я гордо прошествовал мимо него, улыбнулся Гриворылу, и, не оборачиваясь, зашагал дальше. Он провожал меня с раскрытым ртом. Но опомнился, щелкнул вожжами. И снова скрип оживил шепот полей и воркование птах. Он спешно догонял меня.
   - Послушай, мил человек, - застенчиво обратился он, - ты, знать, кто-то не из простых, пущай и одет по-простому. Мы же люди простые, и ко всякому с душой. А ежели к нам с пренебрежением, то и мы того же. Ты не обижайся, ежели чего, но... хоть скажи, как звать-то. А путь держать все одно веселее вместе. Да и пеший конному в пуп дышит. Давай уже, залазь.
   Я посмеялся, но чистосердечно и беззлобно. Точно так же, каким стал его показной гнев. Он не желал мне плохого, его просто испугала неизвестность. Но он оказался смелым человеком, и не побоялся снова обратиться ко мне. А ведь он сразу сообразил, что я далеко не из простых. Пусть он и ошибался в моем высоком происхождении. Ведь я не знатного роду, не аристократ, скрывающий свой облик за личиной бродяги.
   - Пудилой зовут, говоришь? - через плечо окинул я его взглядом. - За что прозвали?
   Он широко улыбнулся. Чувствовал - я нисколько не обижен. Правильно чувствовал. И гордо провозгласил:
   - Так ведь кузнец я. За то и прозвали, что пудовыми молотами работаю без устали.
   - А почему ты, Пудила, передумал? Минутой назад согнал меня, а теперь снова приглашаешь?
   - Так говорю же. Мы - люд простой, и не любим всяких там речей непонятных.
   Я отвернулся и изучал далекие пейзажи. Он терпеливо ждал, не смея нарушить молчания. Лишь Гриворыл удивленно пофыркивал, бросая на меня красноречивые взгляды. Мой взгляд снова скользнул на кузнеца.
   - Тогда, боюсь, тебе со мной не по пути, - произнес я. - Причем для твоего же блага.
   - Будет, - снова махнул он широкой бугристой ладонью. От нее пало гарью и железом. - Я не настаиваю. Хочешь молчать - молчи.
   - Отчего же, я очень хочу поговорить с тобой, - искренне признался я. - Я ведь сказал, что мне сразу стал интересен ход твоих мыслей. Ты, хоть и с виду простой, да тоже мыслишь далеко не просто.
   Улыбка, полная гордости, тронула уголки его рта. Он свесился с облучка.
   - Так и мне стало интересно. Чего это тебе вдруг от меня понадобилось?
   - Ладно, - проворчал я, и снова взлетел на телегу, под его одобрительный посвист. - Чего уже время терять. Поехали.
   И мы снова двинулись дальше, по накатанной пыльной дороге. По обочинам выстроились армии одуванчиков, ромашек и васильков, пробиваясь сквозь широкие листья подорожника. Они источали дивный полевой аромат и притягивали сонмы трудолюбивых пчел, гудящих шмелей, трескучих стрекоз. Время и дорога слились в единую неразрывную ленту. Время наполнилось тихим скрипом колес. А ведь колесо и есть символ времени, символ движения, символ жизни.
   Между тем кузнец снова заговорил, потому как я в блаженстве затих.
   - Хочешь - таи имя, но как мне звать-то тебя?
   - Как пожелаешь, - я с упоением вытянул уставшие ноги. Вернее, я никогда не устаю, но отдыхать все же люблю.
   - Это я уже слыхал, - отметил он. - А имя-то есть?
   Да, я в очередной раз убедился - обычных людей не переубедишь. По крайней мере, обычными способами. Что ж, прибегнем к необычным.
   - Имя есть, - я, наконец, успокоил его, и попробовал иначе. - А давай ты попробуешь угадать?
   - Куда мне, - раздосадовано отмахнулся Пудила. - Я только молотами стучать могу. А такое не по мне.
   - Да ладно. Ты хоть и простой кузнец, но далеко не глупый, а очень смышленый.
   - Неужели? - с искренней наивностью распахнулись его глаза.
   - Да, - с такой же искренней уверенность подтвердил я.
   - Так... имя говоришь... так... - забормотал он под нос. - Эй, Гриворыл, может, ты поддакнешь чего. Эко каков нам попутчик достался. Все загадками заговаривает. Видать не из простых. Простому мужику оно надо? Он только жене может зубы заговаривать, когда выпить хочется. А так - нет. Имя, имя, хм? Видать - из заморских будешь?
   - Почему? - удивленно потупился я. Но не тем подивил он меня, что назвал заморским, а тем, что начал размышлять. Пудила смерил меня хозяйским взором, и начал перечислять:
   - Да бледный ты какой-то, да худой. И лицо серое. Не ел давно? Небось, прибыл из-за моря, да тебя и обобрали лихие удальцы. Благо хоть не убили. Оно-то и видно, раз без вещичек гуляешь. Да и поседел не по годам - не иначе как с голодухи. Иль со страху. И руки у тебя длинные. Да, явно не из местных. И зубы какие-то странные. Точно - гость ты заморский. А там как кличут по-ихнему? А, Гриворыл? Ты не помнишь? Как их величают? Ну... ну... наверное... Роберт!
   Его темное закоптелое лицо засияло, а в глазах заплясали веселые искорки. Он радовался, что вспомнил хоть одно из заморских имен. Хотя на самом деле оно далеко не заморское. В этих краях оно тоже изредка ходит в употреблении. Я удивленно вскинул брови и немо уставился на него, искусно играя изумление высшей степени.
   - Пудила, ты превзошел все мои ожидания! Ты гениален! Ты угадал!
   - Угадал! - басовито заголосил кузнец. - Слышь, Гриворыл, мы угадали! Его воистину Робертом величать!
   Гриворыл лишь фыркал пренебрежительно, раздраженный тем, что ему орут под ухо. И устало трусил дальше. Ему было совершенно наплевать, как меня зовут.
   - Роберт, значит, - потер загорелые руки кузнец. - Как я ловко-то. Это ж надо так. С первого разу да к князю. Н-да!
   - Ты назвал меня Роберт, значит так и зови, - подтвердил я.
   - Погоди, - насторожились его наивные глаза. - Так я чего - ошибся? Ты снова лукавишь?
   - Ладно, успокойся. Роберт я, Роберт. И делу конец.
   - А, ну ладно, - прогудел он. - Конец - так конец.
   - Ну вот и познакомились, мастер Пудила, - торжественно объявил я.
   - Да, с тобой пока познакомишься, так и дорога кончится, - посмеялся он, играя вожжами.
   - Так не это ль тебе от меня нужно? - я вопрошающе поглядел на него. - Не весело ли время скоротать в пути?
   - Ну да, это. Так ты что ли для меня стараешься?
   - Разумеется.
   - Каков заботлив попался! - поцокал он.
   Гриворыл оглянулся, полагая, что цоканье обращено к нему. Но Пудила вновь стеганул его.
   - Да, забавен ты, Роберт, - продолжал кузнец. - Я сразу то уразумел. Интересен и притяжателен. Да. Откуда сам будешь?
   - Издалека.
   - А путь куда держишь?
   - Еще дальше.
   Он снова нахмурил кустистые обожженные брови, и вдруг расхохотался.
   - Ссадить бы тебя снова, да вот уж и не могу.
   - Да? Чего так? Скажи, и я спрыгну.
   - Сиди уже.
   Я тоже заулыбался. Но при этом старательно таил зубы, иначе улыбка походила на звериный оскал.
   - Так чего же не хочешь согнать меня с повозки?
   Он осмотрел меня с родительской строгостью.
   - Согнать-то недолго, а вот разгадать, кто ж ты есть? Вот это мне интересно!
   - О, поверь, это всем интересно. И в первую очередь мне. Но никому не по силам.
   Он долго косился на меня, щурился и приглядывался.
   - Необычный ты. Вокруг все обычно и по-простому. А ты нет. Оттого и тянет меня к неизведанному.
   - Эх, Пудила, Пудила, - назидательно начал я. - Неизведанное всегда таит опасность. Не угадаешь ты никогда, что ждет тебя за гранью неведомого. Поэтому, если в силах своих не уверен, лучше не суйся. Как правило, любопытство губит людей.
   - Так мне силы не занимать, - нахваливал он себя, демонстративно сжав кулак. - Я самый сильный у нас в деревне. Даже скучно как-то - на праздниках никто не хочет со мной бороться. Всех уже подмял.
   Я с уважением похлопал его по плечу, по руке. Он на миг замер от неожиданности, а после с новым интересом уставился на меня. К чему же я все это делаю? Я уловил его желание и пояснил:
   - Силой-то сильный, да только не всю силу по рукам мерят.
   Он встрепенулся и вновь гордо просиял.
   - Так я и пнуть могу, ежели надо.
   - Не надо, - успокаивающе молвил я. - Никого пинать не надо, по крайней мере, без острой нужды.
   Его глаза полыхнули ярким пламенем старых обид. И он бойко стеганул Гриворыла.
   - Ха, нужды всегда полно!
   Гриворыл обиженно заржал и потянул телегу быстрее. Я посмеялся, приглядываясь к нему. И продолжал:
   - Силен не тот, у кого руки или ноги могучи, но тот, у кого голова на месте.
   Он подозрительно посмотрел на меня, и осторожно пощупал голову.
   - Так на месте же, - пробубнил он.
   - Кто головой работает, а не руками, - разъяснил я. - Мысль наша есть сила, что движет руками. Или языком, когда мысль нашу следует донести до другого. Мысль есть изначальная сила, и нет ничего мощнее ее. Ни сила рук, ни ног, ни чего иного не может сравниться с ней. Мысль порождала государства и страны, мысль строила города и империи, мысль возвела все дома, мельницы, кузницы, замки и все остальное. Мысль кует оружие, мысль вкладывает его в руки людские, и мысль ведет их на войну. Да, мысль умеет как созидать, так и разрушать. Такая вот она, мысль наша. Велика и сильна.
   Он окинул меня недоверчивым взглядом, а после с вызовом произнес:
   - Врешь ты все, гость заморский. Врешь, и не краснеешь. Сам я кузню свою строил! Понимаешь? Сам! Я, и три моих сына. Ну Долголоб хромой еще подмог крышу ладить, а так все сами. И камни таскали, и отесывали их, известняк толкли, стропила рубили, и охлупень. Печку выкладывали, и горнило глиной обмазывали. Жена меха шила. Тигли только у гончаров я вымениваю на подковы, а так все сами. Ну Гриворыл еще руду возит, или товар готовый в город, как сейчас. И оружие сами куем, а не мысль какая. Мысли иной раз лишь отвлекают: зевнешь только - того и гляди, что по пальцу молот пудовый саданет. Знавал ты такое, а, Роберт? Не знавал? А знаешь, как мысль быстро работать начинает? Как язык ее до окружающих доносит? И кратко - и всем понятно сразу! Так что, братец, мысль твоя лишь здоровью вредит. А как работаешь отрешенно, ни о чем другом не мысля, так все и идет, будто по маслу.
   Я покивал, видом подтверждая его правоту. С такими спорить бесполезно, и переубедить их нельзя. И таких большинство. Но полны они моего искреннего уважения, поскольку они и служат инструментом для воплощения наших мечтаний. Наших мыслей. Наших желаний.
   Вернее ваших. Я не человек, потому мне и не нужны такие. Я все могу иметь сам. Я снова покивал, с завистью поглядывая на его мускулистые предплечья.
   - Да, могучие у тебя руки, мастер Пудила. Наверное, давно кузнецом работаешь?
   - Так еще с детства. Отец к этому делу приучил. А как приучил, так и пошло. Сначала сохи да плуги. Потом подковы да ухваты. Ну а после уже и оружие с броней.
   - А сейчас что везешь.
   - Броню и везу. Заказ тут недавно был от самого короля и его приближенных рыцарей. Они без турниров жизни себе не представляют. Так у них что ни праздник - турнир. Как будто дел иных нет, как копьями друг друга в рыло долбать, да еще на полном скаку. Или мечами да булавами охаживать. Вот и собираются они в стольном граде, чтобы силами мериться да перед дамочками щеголять. Понацепляют павлиньих перьев, тряпок разноцветных, ленточек да конских хвостов. Иные и вовсе себе на головы крылья мастят, или фигуры целые выклеивают из ветошей - это чтоб его в толпе узнать могли. Щиты расписывают, штандарты поднимают, лишь бы герб всем виден был. Как соберется их сотни три, ух! Так еще при каждом оруженосцы, пажи, горнисты, герольды да трубадуры. Представляешь, Роберт, какова орава собирается. А зрителей сколько? Да они попросту в столицу не влезают. Потому турниры за городом проводят - там даже специальный загон отстроили. Вот так вот господа наши нежатся, а мы работай в поте лица, чтобы им, родовитым, унять себя было чем.
   Я с интересом слушал его неспешную речь. И удивленно переспрашивал:
   - Выходит, ты - Пудила, не приветствуешь турниры? Ты не любишь развлечения?
   Он усмехнулся.
   - Ты знаешь, Роберт, какое то зрелище? Дух просто захватывает, когда видишь, как две конные фигуры с грохотом несутся друг на друга. Как блещут их крепкие доспехи, как горят они под солнцем. Особенно когда знаешь, что сам мастерил тот доспех, который готовится на себя удар принять. И сердце в пятки уходит, когда вспоминаешь, что на груди его трещину забыл заварить! О, я люблю турниры. Тем более за доспехи дворяне наши золота не щадят. Хотя потом и обирают безбожно.
   - Послушай, Пудила, а для чего тебе золото? - осторожно поинтересовался я.
   Он метнул на меня косой взгляд, полный недоверия.
   - Ну, Роберт, и вопросы ты задаешь. Один солонее другого? Ты что, сам не знаешь, на кой людям золото?
   - Так в том и дело, что каждый по-своему им распоряжается. А распоряжается согласно своим пожеланиям, предпочтениям, прихотям и... мечтам. Поверь, меня не интересует золото, политое твоим крепким потом, но интересны мне твои желания. И мечты. Для чего ты вообще живешь?
   Он крепко задумался, временами бросая на меня глубокомысленные взгляды. Меня буквально обжигало. Я чувствовал, как вскипает его сознание, как накаляются и бурлят мысли. От него веяло настоящим жаром, будто от горнила, раздуваемого мехами его мышления. Повозка тяжело скрипела, но мне казалось, этот звук исходил из его большой кудрявой головы. Впервые в жизни там заработал старый ржавый механизм, когда на него капнули масла и дернули за рычаг. И так сильно он скрипел, что я начал опасаться за его сохранность. Может зря я так? Может не стоит пытать его простое мышление сложными вопросами. Но ведь механизм есть, пусть и ржавый. А значит, он был когда-то создан не иначе как для работы. И мне казалось преступным оставлять его в бездействии. Я блаженно откинулся назад, оперся о теплые доски, и терпеливо ждал.
   - Да... - наконец, философски подытожил он. - Да... живешь себе, живешь всю жизнь, а зачем живешь, так и сам не знаешь. И когда попадается гость заморский с такими вопросами, то даже стыдно становится. Не знаю я, Роберт, веришь - не знаю, зачем живу. Да и не надо мне знать-то. Зачем? Мне и так хорошо. А думать за меня пусть другие думают. Если им делать больше нечего. А то, говорю ж, как задумаюсь, так и гляди, что молот соскользнет. И тогда так мысли прут, что ой-е-ой! Знакомо?
   - О, да, - улыбнулся я, погружаясь в воспоминания. - Я ведь сам кузнецом был?
   - Ты?! - удивленно подскочил он, ощутимо встряхнув повозку. - Такой щуплый? Ты был кузнецом?!
   - А что тебя смущает?
   - Ты на меня глянь? - на его губах засияла гордая улыбка. - Я, право, не хвастун, но все кузнецы такой масти. Хлипких нет. Когда всю жизнь молотом машешь, то руки видишь, какими становятся. И пальцы точно кованые делаются от мозолей. Ты, видать, либо болтун, либо исхудал с тех пор сильно. И руки маслами мазал, которые дамочки стольные любят пуще тех, кто их дарит.
   Я задумчиво произнес, смотря на лошадку:
   - Не болтун. И не исхудал. И масла мне никуда не надо. Вернее, похудел, но не сильно. А сила моя не в руках. Но в голове. И в сердце. Потому как желания мои именно там. И сильны они настолько, что никакой силач не может совладать с ними.
   Он демонстративно смерил меня взглядом. И вызывающе прогудел:
   - Да?!
   - Да, - спокойно подтвердил я.
   - А ну дай руку, - предложил он.
   - Держи.
   Я почувствовал, как его огромная твердая ладонь, точно стальная клешня, ухватила мою продолговатую кисть. В голову сразу ударила боль от ожогов, от разбитых пальцев, от наковальни, неосторожно оброненной на ногу. Да много еще от чего. Вся его жизнь промелькнула передо мной. Я воочию убедился, какой счастливой и прекрасной она была, несмотря на изнурительный тяжелый труд. Но кроме труда, он страстно не желал ничего. Пудила усмехнулся, глядя мне в глаза, и принялся медленно сжимать ладонь. Чем сильнее он сжимал, тем шире становилась его простодушная улыбка.
   Но так длилось недолго.
   Я со скучающим выражением тоже стал сжимать его руку. Но пока не сильно, стараясь не разочаровывать его сразу. Он, чувствуя сопротивление, усилил хватку. Я не отставал. Он снова надавил - я ответил. Улыбка уже поблекла, и оборачивалось недоуменным выражением. Я хранил каменное спокойствие, отрешенно изучая холку Гриворыла. Лошадка прядала ушами, отгоняя назойливых слепней, и временами фыркала. Она радовалась остановке и кратковременному отдыху. Зато напрягался хозяин.
   Пудила уже не стеснялся, и жал изо всех сил. Лицо его раскраснелось, будто после бани, и источало настоящий жар. Глаза переполняло звериное упорство - казалось, они вот-вот выскочат из орбит. Он хрипел, кряхтел и пыжился, напрягаясь всем телом. И откровенно злился, бросая на меня гневные взгляды. Хотя сам недавно жаловался, как скучно быть самым сильным, когда никто не желает с тобой силой мериться. Подобное утверждать могу лишь я, потому как не встречал еще тех, кто мощью своей был бы мне подобен. Но я стараюсь молчать, ничем себя не выдавая.
   Настал мой черед растягивать улыбку. И торжествовать. Я внимательно смотрел в его округлившиеся глаза, до сих пор таящие непокорность. Он не мог признать поражения, и втайне надеялся на реванш. Но я оказался неумолим. Мои тонкие длинные пальцы с адской силой сдавили его клешню. Он взвыл не своим голосом. Я же кровожадно оскалился. И вдруг резко привстал, легко взмахнув рукой. Огромный неподъемный Пудила, точно снаряд, пущенный из катапульты, высоко взлетел в воздух. Он вопил, орал благим матом, ничего не соображая. А еще забавно болтал руками и ногами. Да, нечасто попадаются те, кто мог бы так легко подкинуть его грузное тело.
   Описав дугу, он мягко приземлился в стог сена - я нарочно забросил его туда. Из-за стога с недовольным карканьем вырвалось несколько ворон. Они желали лишь одного - убраться куда подальше. Ругань и крики кузнеца тут же поглотила сухая кипа. Но через миг его всклокоченная голова высунулась наружу. Глаза светились праведным гневом. Но за его плотной завесой мерцало великое изумление. Еще глубже таился простой человеческий страх - страх перед неведомой силой. Я добродушно улыбнулся, закрываясь ладонью от солнца.
   - Ну как? Теперь веришь?
   - Да я тебя... - погрозил он волосатым кулаком. Но голос его уже не пах былой решимостью.
   - Оговорюсь сразу, - предупредил я, - кидаться на меня бесполезно. Я не намерен калечить тебя, мастер Пудила. Ты хороший человек. И труд твой ценен - ты нужен людям. Поэтому уйми свою ущемленную гордость, свое самолюбие, и полезай обратно.
   Он позлился еще немного, выбрался и принялся отряхиваться от соломы.
   - Ну, Роберт! Ну, смотри у меня! - ворчал он уже тише.
   Подойдя к повозке, он с трудом взобрался на свое место. Я не сводил с него взгляда. Тяжело вздохнув, он повернулся ко мне.
   - Где ж ты такому научился?
   По моим губам скользнула легкая усмешка.
   - С мое по миру поброди - и не такому научишься! Сам то как? Цел?
   - Да цел, вроде...
   - Ну и хорошо. Я ведь нарочно тебя в стог закинул. Иначе бы так шлепнулся...
   - Да, шарахнулся бы - не горюй. С моей-то тяжестью.
   Внезапный порыв ветра всколыхнул конскую гриву, тронул мои пепельные локоны, и заставил перешептываться поля. Потянуло свежестью реки. Я блаженно засопел, и снова покосился на него.
   - Ну теперь-то веришь мне?
   Он снова пристально вцепился в меня глазами и сощурился.
   - Не, и сейчас не верю!
   - Отчего же?
   Пудила в последний раз отряхнулся и покачал головой.
   - Не кузнец ты! Хоть убей - не кузнец. Ни один кузнец на свете не мог бы так легко подбросить мастера Пудилу. Такое под силу лишь сказочным богатырям. Но не смертным мужам.
   - Я не тот и не другой, - подчеркнул я.
   - Так кто же? - ползли вверх его густые брови.
   - Ты сам назвал меня Робертом.
   - Но кто ты?
   - Это неважно.
   Пудила нахмурился, обиженно шмыгнул, и бойко стеганул Гриворыла.
   - Ннооо, пшел уже!
   И мы со скрипом тронулись дальше. Некоторое время он еще дулся и бурчал нечленораздельно, но я прекрасно слышал, ведь я слышу. Он бормотал о том, как всегда зарекался не брать с собой попутчиков. И как всегда пренебрегал зароком. Я только и делал, что виновато разводил руками, и простодушно улыбался, мол, я - не я. Но вскоре мы снова общались как прежде. Он уже откровенно восхищался моими атлетическими способностями, и допытывался, откуда они у меня. Я уклончиво отвечал, выдвигая туманные объяснения. Или откровенно лукавил, чтобы снова не изломить его примитивное хрупкое мышление. И мы весело коротали время.
   А время ползло вместе с нами вдоль пыльной укатанной дороги, иссеченной множеством различных колес. Я видел эти следы своим внутренним взором, словно старые записи в огромной книге. Я видел, кто здесь ехал в прошлом году, я видел - что он вез. И столь четки оказались те воспоминания, что никакие дожди, снега и бури не смогли смыть вековечную память, въевшуюся в плотную толщу тракта. Время и воспоминания - два извечных спутника, бредущие неведомо куда. Уходит время, а с ним уходят и воспоминания. Чем дальше, тем туманнее они. Но есть один страж, что призван оберегать их. И имя ему память.
   Я оглянулся. Теперь и наши следы вошли в историю этой дороги. Теперь и я оставил здесь свою запись. Жаль только - никто ее не может потом прочесть. Никто не наделен такими чувствами. По крайней мере, не встречал пока таких.
   - Далеко еще до города? - спросил я, вглядываясь в голубеющую даль.
   - Не очень, - отозвался Пудила. - Еще три деревеньки - и доехали. Ты поесть не желаешь?
   - Нет, не желаю.
   - Есть тебе побольше надо, - высказал он свое мнение. - А то вон как исхудал да побледнел.
   - Ты еще скажи - чтобы сил больше было.
   - Силы тебе не занимать. А вот вид приятный всегда нужен.
   - Зачем? - насторожился я.
   - Ну, дивчин соблазнять, - подмигнул кузнец. - Они румяных да крепких любят.
   - Это поначалу. А когда понимают, что толку нет от такого?
   - Всегда толк есть. Ты на меня глянь.
   - Да, ладный ты мужик, Пудила. Но и ты посмотри на меня хорошенько. Посмотри. Видишь?
   - Чего?
   - Ну, ты сам только что произнес, мол я худой да страшный.
   - Про страшного я не говорил, - бегло оправдался он.
   - Но думал, - с легким вызовом добавил я. - Не бойся, я не обижусь. Потому как я действительно страшный. Но не потому, что уродился таким, а потому, что сам желаю таким быть.
   - Зачем тебе? - не мог поверить он.
   - Зачем? Да потому как я каждый раз себе и другим доказываю, что истинный лик - не внешний. Не то, что мы видим с первого взгляда, есть истина. Не те слова, что мы слышим от кого-то, есть правда. А лишь то, что стоит за ними. Те действия, которые искусно завуалированы словами. Тот разум, что таится за внешностью. И пусть я омерзителен, но я могу вскружить голову любой дивчине. Я знаю, как надлежит мне мыслить, чтобы ее желания разжечь.
   - Ну ты и загнул! - развеселился Пудила. - Это все у вас в Заморье так девок охмуряют? Да... Нет, у нас проще. У нас кто румян да удал, тот и полюбится.
   - Вот именно - удал, - согласился я. - А был бы я румян и привлекателен? Разве стало б то интересно. Все равно, что вооруженный до зубов рыцарь, укрытый надежным панцирем, выедет против жалкого крестьянина, у которого из оружия один лишь ухват.
   - Ухваты разные бывают! - с видом знатока ввернул Пудила.
   - Да не о том речь. Так вот, победа рыцаря гарантирована. И если выехал он силами мериться, то не равны те силы изначально. Тут и так ясно. Только равные силы могут мериться. А зачем мерить большое и маленькое. Это и так очевидно. Так и я. Я без брони. Я безоружен. Но я мыслю. И желаю. И хочу. У меня даже ухвата нет, но я побеждаю. Лишь воля моя - ключ к успеху.
   - Ух, ну ты совсем утомил, - недовольно прогудел кузнец. - Ты, Роберт, хороший человек, хоть и странный. Но все одно - голову мне не морочь.
   Я вздохнул и пожал плечами.
   - Я же сказал, что тебе не по пути со мной, если выкрутасы мысленные тебе не по нраву.
   Он тоже обреченно вздохнул.
   - Да хоть и по нраву, так все одно я ничего в толк не возьму. А вот как панцирь добротный сладить - это я всегда рад потолковать. Раз сам кузнец, так расскажи чего-нибудь? Чего ты ковал там, в своем Заморье?
   Я добродушно улыбнулся. И воззрился в прозрачно-голубую гладь.
   - Счастье.
   - Это как?
   - Да все так же: тяжелым трудом, изо дня в день. Да только подобно оно твоему панцирю - призвано оберегать, но не вечно. Всегда даст трещину, и промнется в самый неподходящий момент.
   - Так на то заплаты ввариваем, - напомнил Пудила. - А после для надежи проклепываем.
   - Клепай - не клепай, а все без толку. Изначально надо замышлять крепкий и надежный панцирь. Все просчитать, продумать, железо грамотно просеять, расплавить, убрать шихту, сварить, отлить заготовку, отковать, вытянуть равномерно, придать форму. Закалить и в меру отпустить. А там уже и полируй себе, чернь да золото наводи, чекань, режь да трави. Это уже изыски. Можно и без них. Но с ними приятнее, ведь они - удел высокого мастерства. Тут уже высшее мастерство соперничает.
   Он с глубоким уважением воззрился на меня.
   - Хм, видать и вправду кузнецом был. А на мои панцири взглянуть не желаешь?
   - Почту за честь, - склонил я голову в поклоне.
   Он развернулся и рывком сдернул холщовый полог. В глаза ударил нестерпимый свет. Яркие блики вспыхивали и сияли на гладких стальных бронях, заботливо уложенных рядами. У меня вырвалось невольное восклицание.
   - Ого!
   - Чего? - жадно засветились глаза Пудилы.
   - Здорово. А ну-ка...
   Я протянул руку и взял ближайший нагрудник. С видом знатока постукал его костяшками пальцев, прикладывая ухо и прислушиваясь к звону. Поскреб ногтем, провел ладонью. Да, действительно, работа достойная.
   - Хм, Пудила, ты столь же искусен, сколь и силен. Далеко не каждому кузнецу по плечу такое.
   - А то! - польщено улыбнулся он.
   Панцирь переливался под ярким солнцем, и горел не хуже зеркала. По всему краю шла фигурно прокованная отбортовка, напоминающая свитый канатик. В центре золотом был наведен треугольный щит, с изображением лилии в перекрестье меча и топора. По бокам красовались щитодержатели - лев и олень. А под ними девизная лента. Так, что тут? "Достоинство и великодушие" - гласила надпись на ленте. Как обычно - громкие помпезные слова, высокие идеалы дворянства, как правило, соответствующие их сущности с точностью до наоборот. От герба во все стороны, подобно лучам расходились полосы растительного орнамента - сеть сложных завитушек. И все такой искусной вычурной работы - глаз не отвести. Довершали дело литые золотом пряжки, призванные крепить нагрудник к наспиннику и набедренной юбке. Да, ценитель прекрасного всегда жив во мне.
   - Пудила, ты великолепен, - искренне покивал я, проводя ладонью по гравированной поверхности. - А рисунок сам рисовал?
   - Нет, меня на такое не хватит, - стыдливо заметил он. - Это герб одного из придворных графов. Так он не единожды отправлял посыльных с рисунком герба. Они и следили за точностью, пока я его начертывал. Надеюсь, ему понравится.
   - Не то слово - понравится.
   - Посмотрим.
   Я приглядывался к позолоченному рисунку, карябал ногтем, и даже принюхивался, улавливая почти выветрившийся запах едкой кислоты.
   - И как ты золото наводил? Всечкой?
   - Ну да. Сначала рисунок кислотой по воску вытравил, затем резцами прогрыз, а после на горячую вклепал туда золотой пруток. И начистил. Не очень-то и сложно.
   - Для тебя. Остальным это не по зубам.
   - На то я и мастер, - гордо засиял он.
   Я поднял заинтересованный взгляд
   - И сколько за такой панцирь тебе граф платит?
   - За панцирь не знаю, но за полный латный доспех - пятьдесят золотых гульденов.
   - Сколько?! - ужаснулся я, укладывая нагрудник обратно.
   Он непонимающе уставился на меня.
   - Пятьдесят, - тихо повторил он, хмуря густые брови. - А чего? Дорого? Так вещь-то непростая...
   - Дешево! - выпалил я. - Ему цена - тысяча! Не меньше!
   Пудила скорчил кислую гримасу.
   - Брось, Роберт, какая тысяча?! Да кто ж такие деньги тебе заплатит?
   Легкая усмешка заиграла на моем лице.
   - Пудила ты Пудила! У твоего графа золота столько, что он мог бы всю твою телегу под ним похоронить.
   Он снова покривил губами и отмахнулся.
   - Ну может... но это уж не мое дело. Мне лишь бы вовремя рассчитался.
   - Ты низко ценишь свой труд. Такое мастерство должно стоить дороже.
   Он мечтательным взором окинул свои творения.
   - Хотелось бы.
   - Тут годы работы...
   - Ну, не годы. У меня ж сыновья в подмастерьях. Так мы заказ графа за три месяца сладили.
   - Хорошо, - я поуспокоился, и тоже смотрел на доспехи. - А сколько у тебя, Пудила, ушло золота, дабы эти три месяца прожить?
   Он задумался, нахмурил брови и поглядел на лошадку.
   - Эй, Гриворыл, ты не помнишь, сколько раз мы за покупками в город ездим?
   Гриворыл раздраженно заржал - мол, отстань с глупыми расспросами. Пудила долго соображал, бубня под нос и загибая мозолистые пальцы.
   - Ну, наверное с тридцать гульденов будет.
   - Выходит, ты заработал всего двадцать? - не поверил я.
   - Э... ну... погоди. Так я еще тигли новые брал, ремешки у кожевенника, проволоку золотую... чего еще? Долголобу наконец-то гульден отдал за крышу... сынкам медяки на пряники... жене серебряк на холстину... сам пиво пил...
   Я жестом прервал его размышления.
   - Ты просто скажи - у тебя осталось чего?
   Пудила изумленно взглянул на меня, и раболепно произнес:
   - Нет.
   Я приглядывался к далекой деревеньке, венчавшей вершину холма. Высокая мельница возвышалась одиноким перстом, медленно вращая широкими лопастями. Едва различимый скрип растворялся в скрипе нашей повозки. Приятный ветерок дул в лицо, навевая свежие мысли.
   - Выходит, ты живешь, дабы граф твой щеголял в дорогих злаченых доспехах? Ты тратишь пятьдесят гульденов за три месяца, чтобы эти три месяца жить работать в поте лица на своего графа. А после он платит тебе те же пятьдесят гульденов за твою работу. В итоге у тебя ничего не остается, кроме мозолей да разбитых пальцев, а он получает дорогую вещь, цена которой не меньше тысячи?
   Пудила смотрел на меня, как на привидение. Я покивал и продолжал:
   - Вот потому-то он богат, твой граф. Потому-то у него горы золота, и всего, чего он хочет. А ты беден. Ты работаешь лишь ради того, чтобы жить. Он же живет, дабы желать. И такие как ты исполняют его желания.
   - Мудрено толкуешь, Роберт, мудрено, - пристыжено загудел он. - Не думал я о таком.
   - И лучше не думай, - с досадой махнул я рукой. - Лучше не думай! Не то... а, чего тебе объяснишь?!
   - Чего? - встрепенулся он.
   - Да ничего...
   - Нет, скажи!
   - Так я и сказал.
   - Чего?!
   - А того! - подобрался я, словно тетива арбалета. - Труд свой ценить надо. И если ты, Пудила, не сделаешь этого, то за тебя это сделают другие. Не удивлюсь, если твой граф продаст тот доспех тысячи за полторы, а то и две.
   - Да кому ж он продаст-то? - не понимал кузнец.
   Из моей груди вырвался усталый вздох.
   - Поверь, он отчитываться перед тобой не станет.
   - Так как он продаст? - ворчал Пудила, бросая на меня колкие взгляды. - Тут же герб его родовой?
   - Хоть это радует, - облегченно отметил я, проводя рукой по золоченому гербу. - Но тем самым он еще дороже. Тут уже честь родовая, а она бесценна.
   - Так вот! - обрадовался он.
   - Но твой труд все равно многократно дороже, - настойчиво повторил я, и снова взглянул на герб. - А не будь герба, так и вовсе ничто его не остановит, если ему выгодную сумму предложат.
   - Пусть так, - согласно молвил он. - Да только мне много золота без надобности. Зачем мне тыща? Куда мне ее девать? Я все равно до конца дней молотом стучать буду. А самая лучшая награда - твоя похвала. Ты от души нахваливаешь мой труд. И мне это приятно. И граф доволен останется. И все остальные. Главное - я людям благо несу. Радую их своим трудом.
   - Так не благодарны они! - раздосадовано воскликнул я. - О твоем имени никто не вспомнит, когда эту вещь будут одевать!
   Кузнец смущенно опустил глаза, задумался и тихо произнес:
   - Ну и пусть. Бог отблагодарит.
   Некоторое время мы молчали. Я смотрел вдаль, Пудила насвистывал под нос, а Гриворыл тряс хвостом и трусил. Да, я давно это понял. Я давно понял, почему такие люди верят в Бога. Для них Бог - это все, выходящее за рамки понимания. Когда мышление не может найти выход, то они и прибегают к подобному образу. К тому, кто решит все их проблемы. Бог отблагодарит, Бог рассудит, Бог покарает, Бог воздаст, Бог простит, Бог знает и прочее. Такими словами они оправдывают свое нежелание мыслить глубже. И дают понять проницательным, что далее мысль их не идет. Бог, и все тут! Но только не всегда он выполняет то, о чем просят люди. А люди даже не хотят задумываться - почему. И продолжают действовать старыми методами. Хотя и не подозревают, как близко стоят они от порога этой разгадки. Нужно лишь шагнуть... ведь Творец истинно существует.
   Телега наскочила на кочку, и меня ощутимо встряхнуло, прервав размышления.
   - Значит, Пудила, ты в Бога веришь?
   - Ну да. Все мы верим, - отозвался он.
   - А откуда знаешь, что он есть?
   - Все знают... да и священники постоянно о нем толкуют.
   - И ты им веришь?
   - Ну да.
   - А знаешь ли ты, каким богам поклонялись твои далекие предки?
   - Вроде... солнцу... а что?
   - Да нет, ничего, - отрешенно ответил я. - Ничего...
   Такие темы я просто не хотел затрагивать с ним. И так все понятно - туманный расплывчатый образ всемогущего владыки, который способен на все. Да, на все...
   - А здесь чего, - снова обернулся я, всматриваясь в груду начищенного железа. - Хм, да это же бахтерец.
   - Ага, - гордо поддакнул он. - Бахтерец.
   - Сам плел?
   - Я пластинки отковывал, а плели сынки, - сказал Пудила, достав флягу. Сделал пару глотков, протянул мне. Я тоже отпил. Колодезная вода прогнала жажду и влила новые свежие силы. Я утер губы рукавом, вернул флягу кузнецу. Он продолжал:
   - Долголоб еще подмог малость - от нечего делать кусочек сплел. Так гордился потом...
   - Интересные пластинки, - я провел пальцами по мелким частицам доспеха. - Обычно они прямые - а твои фигурные.
   - Да, повозился - будь здоров, - Пудила развернулся и бросил довольный взгляд на свою работу. От него пахло двойной гордостью: за себя, и за своих детей. - Точилом форму придавали. Представь, каждую так обтачивали. День и ночь возились - уж так им это по нраву пришлось. Три недели точили, пока все не выточили. А после еще неделю отлеживались - руки ныли. Так потом еще каждое кольцо склепывали... Но постарались на славу, молодцы. Зато красиво.
   - Да, красиво, - согласился я, водя рукой по мелким пластинкам, бегущим сверху внахлест.
   - В южных странах они внахлест снизу делают, - вспомнив, пояснил я.
   - Слыхали, - кивнул он. - И видали. Это, наверное, чтобы ножом снизу не пырнули. Да только разницы особой нет. Если пластинки плотно прилегают, да еще нахлест тройной, то никаким ножом ты его не пробьешь. Это надо тонкий узкий нож, да еще поковыряться. В бою, разумеется, никто ждать не станет, пока до его сердца доковыряются. Вон туда еще глянь. Там пара колонтарей и юшман. Знаешь, что это?
   Я оглянулся и завистливо присвистнул, забыв даже ответить.
   - Ого. Сколько их. А зачем они?
   Он впился в меня осуждающим взглядом и усмехнулся.
   - Вопросы у тебя, Роберт. Сам вроде не дурак. К тому же кузнец. Зачем броня? Чтоб укрывала.
   - Я не о том. Кираса на турнир - понятно. А это ж все разновидности кольчуг - гибкие подвижные брони. Ни один рыцарь не отважится одеть такое одеянье, и вступить в конный поединок на копьях. Копье, оно ж как таран - только цельная пластина удержит.
   - А, вон ты о чем, - в его глазах отразилось самодовольство. Он оглянулся, еще раз осмотрел свою работу, поправил полог. - Так это ж для городской стражи. Их никто копьями не бьет с размаху. Зато ножом полосонуть в тесном кабаке - это пожалуйста. Потому-то гибкая броня для них как нельзя лучше подходит. Панцирь надежен, да только не шибко удобен. В нем не согнешься и не разогнешься. А ежели резко согнуться, то можно верхним кантом зубы вышибить. А кольчатую бронь надел - так словно кожа вторая. К тому же часто ее под одежду поддевают, чтоб не углядели. А кирасу поддень? Скажут чего, забеременел? А родовитые наши так постоянно на людях только в рубахах слоеных - это я их так прозвал. Сверху шелк, или парча, а снизу лен. А между ними тонкая кольчуга. Она и не тяжела, и от предательского ножичка упасет. Обычно кольчугу туда без рукавов и без юбки делают, чтоб полегче. Грудь - спина прикрыты, и уже за жизнь спокоен. От меча и топора, понятное дело, не спасет, но вот нож остановит.
   - Смотря какой нож, - важно уточнил я. - И смотря как бить.
   - Это все понятно, - раздраженно промолвил он. - Я так и вовсе голову любому оторву одними руками. Но все же лучше так, чем никак.
   - Ну да. Лучше так.
   - Особенно когда убийца подосланный видит рубаху, то не думает о сокрытой броне.
   - Убийцы тоже разные, - нравоучительно продолжал я. - Если он настоящий мастер, то пользуется тонкой трехгранной иглой, в большинстве случаев отравленной. Там уж ни одна кольчуга не убережет.
   Пудила нахмурился и помрачнел.
   - Ох, Роберт, жути не нагоняй. Пусть пользуются - мне то что. Главное - чтоб меня не трогали.
   Я вздохнул и раздосадовано покачал головой.
   - Вот все вы так говорите. Потому вас и трогают.
   - Пусть, Бог с ними, - отмахнулся кузнец и подстегнул лошадку.
   Когда звучат подобные фразы, то мне они говорят о логическом завершении темы. Они указывают на то, что тема исчерпана, и для меня всегда служат сигналом для прекращения пытки ума собеседника. Что ж, увы, увы.
   - Лишь бы Гриворыл не болел, - добавил Пудила.
   Гриворыл обернулся, внимательно посмотрел на хозяина, но говорить ничего не стал. Ему было некогда.
   Дорога тянулась бесконечной пыльной лентой, петляла между густыми рощицами, зеленеющими холмами, перекидывалась через ручьи и речушки каменными и деревянными мостами, сбегала в тенистые низины и снова карабкалась ввысь. Вдали мелькали небольшие поселения и отдельно стоящие фермы. Они ютились в глубине фруктовых садов, за ярко выкрашенными заборами. А также угадывались еще издали по высоким скрипучим мельницам, струйкам легкого дыма, и звонкому стуку кузнецов. К поселениям тянулись укатанные отростки дороги, испещренные множеством колес, подков и сапог. И везде деревянные указатели с заботливо вырезанными названиями обжитых мест. Да, благодатная и ухоженная страна. Я взирал на нее с любопытством и симпатией.
   Временами вдали темнели каменные замки. Могучие и неприступные, обнесенные насыпными валами и глубокими рвами. Глухие непробиваемые стены зияли узкими бойницами. Зубчатые башни изредка взблескивали на солнце - там стояли дозорные. Высокие шпили тянулись высоко в небо, словно силились достать до облаков. Над замковыми стенами и крышами гордо реяли многоцветные родовые знамена. От них пахло вековечным триумфом и славой, прошедшей сквозь столетия. Я зорко всматривался в эти грандиозные сооружения. Некоторые совсем старые и древние, иные и вовсе полуразрушенные. Но встречались и новые, и даже недостроенные. Да, феодальный уклад здесь в порядке, и потомственные аристократы надежно укоренились за толщей монолитных стен.
   Возле селений и замков нам часто попадались попутчики или встречные. Кто-то, подобно нам, вез товар в столицу, кто-то спешил с важным донесением, кто-то просто жаждал там развлечений, а кто-то ехал по своим, никому не ведомым делам. Например - я. Но я оказался далеко не единственным.
   У одной деревни нас встретила кучка босоногой детворы. Они играли в "разбойников" и нападали на всякого, кто вторгался в их владения. По крайней мере, если этот кто-то не был дворянином, едущим в дорогой карете. Подобная участь не миновала и нас. Шайка загорелых "головорезов" вмиг окружила нашу телегу, грозно выставив палки. Перемазанные рожицы суровы и собраны, горящие глазки насторожены. Они воинственно прокричали свой боевой клич и потребовали достойную плату. Пудила что-то проворчал, но скупиться не стал - выдал им куль пряников. Обрадованные "разбойники", получив желаемую плату, стремглав бросились в ближайшие заросли. Лишь только грязные пятки засверкали на солнце. За ними увязался исхудалый пес. Наверное, тоже желал своей доли, так как он вместе со всеми окружал нас. Мы улыбнулись и продолжили свой путь.
   Несколько раз мы соскакивали с телеги и шли рядом, когда Гриворыл медленно тянул ее вверх. Пудила держал его под уздцы, и бодро трусил рядом, подбадривая громкими выкриками. Однажды нам пришлось ее даже толкать, когда колесо угодило в промоину на крутом подъеме. Вот тут-то кузнец порадовался своему попутчику. Я без особого труда вытолкал тяжелую повозку из низины. Гриворыл благодарно пофыркал, а его хозяин одобрительно пробубнил:
   - Силен ты. Видать и вправду кузнец.
   - Ты бы лучше второго коня завел, - посоветовал я, отряхнув руки. - Или тяжестей поменьше клал.
   Он виновато закивал.
   - Так заказ срочный - они снова турнир задумали. Я старый-то не успел доделать, а тут навалилось. Вот и пришлось не спать - не есть, а броню мастерить. Ну, вроде успел.
   - Не будь меня, так застрял бы.
   - Не застрял, - уверенно высказал он. - Я бы сначала выгрузил все, потом вывел Гриворыла налегке, а потом бы бегал да сызнова нагружал. Времени б только ушло.
   Я взглянул на гору панцирей, сокрытую под пологом. Усмехнулся.
   - Долго б тебе бегать пришлось.
   - Ну да, пришлось бы, - подтвердил Пудила.
   - Так бери с собой сыновей, - посоветовал я.
   - А, ну их, - раздраженно отмахнулся мо спутник. - Они все по девкам разбежались. Брагу у бабок таскают, да с девками на речку бегают. А по вечерам в таверну, если серебряк есть. И даже турнир их не интересует.
   - Видать, хорошие девки, - с видом знатока прищурился я.
   - Да, справные, - досадно кивнул он. Но в глубине его глаз я все же уловил тлевшую симпатию к противоположному полу. - Да только на втором плане они должны быть.
   - Ха, это ты так думаешь, - воскликнул я с некоторым возмущением. - А себя молодым вспомни?
   - Так я и работал без устали, - с гордостью выпалил Пудила. - Другое дело - девки сами ко мне бегали.
   Я окинул его пронзительным взглядом и, сдерживая смех, произнес:
   - Да, видать воистину твой молот могуч и тверд. Раз девки бегали-то.
   Он, разумеется, не разгадал подвоха. Гордо выпрямился и прогудел:
   - Говорю ж - пудовый. Оттого я и Пудила.
   Я посмотрел на него, засмеялся и первым запрыгнул на скамью. Пудила завистливо почмокал, и с кряхтением взобрался следом, словно огромный неповоротливый медведь. Доски седалища жалобно взмолились под его внушительным весом, когда он опустился на место. Он повертелся, устраиваясь поудобнее, и бросил на меня восхищенный взгляд.
   - Ты где ж так прыгать-то научился?
   - Жизнь всему учит, - загадочно подмигнул я. - По крайней мере, тех, кто жаждет этого.
   - Как-то больно ловко у тебя выходит, - в его глазах отражалось легкое недоверие. - Как будто ты пухом набит.
   Я оправил собравшийся сзади плащ, вытянул ноги в надорванных сапогах, и блаженно произнес:
   - Да, стараюсь. Я ж много странствую. И не всегда по людным местам. Иногда и чащами хожу, где овраги перепрыгивать приходится, иногда через горы иду. Или сквозь болота. Везде сила и сноровка требуются. А также ловкость и легкость.
   - Ух ты! - восхищенно воскликнул он, вскидывая вожжи. Глухой щелчок заставил Гриворыла тронуться вперед. - А ну расскажи про земли неведомые?
   - Охотно.
   Так мы и ехали: болтали, смеялись, делились воспоминаниями, советами и жизненными уроками. А дорога, как символ жизненного пути, на время сблизила меня с этим простым и немудреным кузнецом. Мне было приятно общаться с ним, пусть он и не понимал многого, о чем говорил я. Но он нисколько не обижался на меня. И даже на мои острые и меткие шутки, отпущенные в его сторону. Он лишь басисто смеялся вместе со мной, и в свою очередь пытался шутить в ответ. Хоть у него и не очень-то получалось, но я тоже смеялся над собой, лишь бы не обидеть моего нового спутника. Через некоторое время Пудила достал шмат перченого сала, краюху ржаного хлеба, и мы неказисто, но сытно перекусили. Запили квасом, и дорога стала еще веселее.
  
  
  
   6 Стольный град
  
   "Жизнь - бесконечная дорога,
   здесь нет начала и конца.
   Лишь ты решаешь, где им быть".
  
   Хранитель желаний
  
  
   Но какой бы веселой она не была, любой дороге суждено кончаться. Наша не стала исключением. Пусть она и тянется в бескрайнюю даль, но дорога и путь - разные понятия. И я с легким разочарованием ощущал запах окончания нашей поездки.
   Все чаще стали встречаться придорожные таверны и постоялые дворы. Все больше попадалось указателей. А вскоре вдали появились могучие зубчатые стены и высокие башни стольного города. Они величественно приветствовали нас, издалека взирая на всякого извечным каменным взглядом. И чувствовалось в нем вековое спокойствие и уверенность былых эпох. Пускай они в глубоком прошлом. Это еще ярче свидетельствует о богатой и насыщенной истории королевства и его главного города. Это еще сильнее подчеркивает истинную суть. Ведь нынешнее, всегда есть отголосок прошлого. Всегда... Даже мы, со своими мыслями, устремлениями и желаниями. Мы, настоящие - это тот образ и те желания, к которым мы стремились в прошлом. Пусть оно и прошло безвозвратно, но, тем самым, оно ввергло нас в вечность. И дает новый шанс повторить подвиг, или исправить ошибку, ели мы таковую совершили. Главное - не забывать прошлого. Но и не переставать думать о будущем. Вот она, казалось бы простая, но с тем же и необычайно сложная формула настоящего.
   Я затих и благоговейно смотрел вперед. Пахло историей. И будущими подвигами. Я улыбнулся. Мне в одинаковой степени приятно думать и о прошлом, и о будущем. И я думал.
   Рядом о чем-то думал Пудила. Уж о чем именно - сказать затрудняюсь. Но он что-то бубнил под нос, оглядывался на свою железную гору, и загибал мозолистые пальцы. Глаза его внимательно и напряженно сияли. Временами он чесал голову, хмыкал, и начинал загибать по-новому. Ни о чем не думал один лишь Гриворыл, хотя, как знать. Он уверенной трусцой бодро бежал вперед, не обращая на нас никакого внимания. Эту дорогу он хорошо знал. Ощущалась его незримая радость и легкое волнение. Наверняка он жаждал завершения долгого перехода на постоялом дворе, где его ждало много корма и свежее питье.
   Стены надвигались грозной тяжелой массой. По мере приближения я все выше задирал голову. И замирал. Едва не к самому небу взлетали высокие круглые башни с узкими крестообразными бойницами. Они словно олицетворяли всю высоту того замысла, что воздвиг их на когда-то пустынном месте. Они сурово и испытующе смотрели с той высоты на всех путников, что сновали у их подножия. Лишь птицы могли соперничать с ними, или иные крылатые существа. Невольно вспомнились легенды и пророчества об ангелах и демонах - воителях небес и подземных миров.
   Повсюду торжественно вились королевские штандарты - золотой грифон на алом фоне. Каменные грифоны украшали башни, кованые грифоны мерцали на массивных воротах. Древний мифический орел с львиным торсом приветствовал всех въезжающих в главный город королевства.
   Тракт заметно оживился. Из города и в город спешило много повозок, карет, двуколых колесниц, конных разъездов, одиноких всадников и просто пеших людей. Везли дрова, сено, овес, бочки с вином и медом, шкуры, меха, полотно, корзины с рыбой, копченые окорока и много чего другого. Мелькали чумазые углежоги и смолокуры, важные стеклодувы, веселые бондари, искусанные пчелами бортники, могучие кузнецы, пестро одетые хамовники, портные, кожевники, гончары и прочие ремесленники. Я с интересом наблюдал за ними, приглядывался, прислушивался и принюхивался. Да, недаром говорят, мол, у каждого дела свой особый запах. Но гораздо интереснее все-таки желания тех, кто занимается своим любимым делом. Ведь именно они толкают человека сделать свой выбор и чем-то заняться в этой жизни.
   Под ногами сновало много бродячих собак. Они стайками окружали тех, кто вез съестные продукты, и вымаливали жалобными глазами милосердия. Иной раз срабатывало. Им швыряли то протухшие рыбьи хвосты и головы, то кости, то черствую краюху. Они накидывались на лакомства, с презрительным яростным рычанием отгоняли друг друга, вырывали особо крупные куски. Иной раз бешено дрались в клубах едкой пыли. А после снова дружно виляли хвостами, завидев новые садки с рыбой. Взирая на них с высоты телеги, я с радостью осознавал свое нечеловеческое происхождение. Так как ничем они не отличались от многих людей - жадных, слабых и постоянно ждущих подачек от того, кто много выше их.
   Хотя, с другой стороны, я всегда завидовал таковым, ведь кроме объедков им иного счастья не надо. Вернее для них нет разницы, что есть: кости, или лакомые куски. Зато, когда они лежат и млеют на обочине, грея под солнышком сытые круглые бока, моя зависть их первородному счастью не знает предела. Ведь я сам люблю понежится в тенечке, после сытного обеда, в объятиях девичьих рук. Да только если мне еда вдруг становится нужна, я добываю ее сам, а не виляю хвостом и не заглядываю в глаза. Хоть и умею это делать искусно. Просто считаю подобное - уделом слабых людей. А им бросают лишь объедки. Я же люблю пиры достойные королей. Хотя при этом могу вообще жить без пищи.
   Проезжали и городские стражи. Они сразу выделялись среди толпы как облачением, так просто обликом и статью. Все в бронях, в алых королевских плащах и вооружены до зубов. Плечи широкие, лица веселые, но глаза острые и хваткие. Они приветствовали Пудилу, так как все знали его. И подозрительно косились на меня.
   Один из стражей придержал каурого коня и поравнялся с нами. Дорогое вычурное седло, богатый чепрак, сам в кольчуге, легком нагруднике и высоком шлеме. Шлем венчала серебряная голова орла, сурово смотрящая вниз. И белый конский хвост. На богатом золотом поясе висел длинный кавалерийский меч в искусных ножнах. На руках и ногах чеканные наручи и поножи, искусно наведенные чернью. С плеч спадал алый плащ с золотым грифоном на плече.
   - Приветствую почтенного Пудилу, - отсалютовал он железной рукой. Сразу чувствовался сотник, если не тысячник - голос громкий и четкий, а тон повелительный.
   - И тебе привет, Грапа - Орлиная голова, - учтиво и сухо проронил кузнец. Он смотрел на стража без тени боязни и покорности. Видимо, давно знакомы.
   - Никак броню новую сладил? - Грапа приблизился к борту и любознательно заглянул в телегу.
   - Есть чуток, - кивнул Пудила с легкой улыбкой, таящей гордость за свой труд.
   - Все для господ наших полные латные доспехи? - спросил городской страж, свысока осматривая меня цепким наметанным взглядом. Я оставался безучастным. Поглядывал то на кузнеца, то на Грапу, то на Гриворыла. А то и вовсе на встречных девиц с корзинами фруктов. Но последних оказалось немного. Поэтому чаще приходилось взирать на стены, любуясь их многовековой кладкой.
   - Для вас тоже с десяток найдется, - многообещающе посулил кузнец. - Господа господами, но и почтенных стражей мы тоже не забываем. Тем более, они по достоинству ценят наш труд. Наше же дело простое - трудиться, да людей радовать. Вот и радуем. Надеюсь, ты, уважаемый Грапа, тоже возрадуешься. Ну... и оценишь разумеется.
   Глава стражи широко улыбнулся, и суровость сошла с его лица. Хоть шлем и затемнял его, но оно засияло. Серые глаза на миг вспыхнули, но тут же снова сощурились. Однако свет удовлетворения так и лучился сквозь них. Неужели, свершилось то, о чем он давно мечтал? Похоже. Грапа покрутил густые пшеничные усы и снова вытянул шею, шурша бармицей. Гриворыл косо посмотрел на него, но сдержал недовольно ржание.
   - Неужели бахтерец мне привез? - во взгляде стража затаился едва не детский восторг.
   - Привез, - вторил Пудила, щелкнув вожжами.
   - Вот радость-то! - всплеснул руками Грапа. - Неужели такой, как я хотел?!
   - Угу, именно такой, - буркнул Пудила.
   - С фигурными пластинками?
   - Угу.
   - Ну, Пудила мастер, ну уважил! - воскликнул Грапа, сдерживая всю свою радость. - Ты сейчас в королевскую оружейную?
   - Ну да.
   - Я тоже там скоро буду, - весело крикнул он. - Увидимся.
   И он, пришпорив коня, поскакал вслед за удаляющимся отрядом своих подчиненных. Я провожал его взглядом, слушал равномерный топот копыт, принюхивался к шлейфу вьющихся желаний. Сглотнул, улыбнулся и в задумчивости поскреб скулу. Тем временем алый плащ растворился в клубах пыли. Я перевел взгляд на Пудилу, затем на его товар, затем снова на кузнеца. И рассудительно сказал:
   - Да, почетная у тебя работа. Все знают, здороваются. Стражники городские уважают. Да и высокородные рыцари, видимо.
   Он тоже глянул вслед ушедшим стражникам и кивнул.
   - Да, Роберт, этого не отнять. Но уважают не за красивые глазки, не за речи хвалебные, а за мастерство. Я один из немногих, чье мастерство столь высоко. А был бы простым крестьянином, так меня бы и гоняли плетьми. Это они любят.
   - Ну а в столицу не думал перебраться? - я вопрошающе глянул на него. - Жил бы при дворе, да ковал доспехи.
   Пудила состроил кислую гримасу, и покачал большой взъерошенной головой.
   - Э, нет, такое не для меня. Мне простор нужен, солнце, ветер, свежий воздух. А тут, среди камней душно, уныло и серо, все вокруг галдят и шумят. Все перед глазами мелькает. И смрад такой, что едва не задыхаешься. Здесь же и люди живут, здесь тебе и кузни чадят, рядом помои в сточные ямы сливают, и скотину режут, и все прочие прелести. И все в едином тесном клубке, который каменной толщей ограничен. Нет, большой город не для меня. Мне уютнее у себя в деревеньке. Тут речка, там рощи, здесь поля. Птицы поют, пчелы жужжат, собачки лают, ребятишки веселятся. Красота. И вольный ветер. Вдохну я его, и работа с новой силой закипает. А тут? Да я тут и двух дней не стерплю!
   Я покивал.
   - Да, понимаю тебя.
   - Чего? Тоже в городах жил?
   - Бывало.
   - Тоже не нравится?
   - Случается.
   - Вот, видишь, тебе тоже не по нраву, - отметил он, глядя на высокие стены. С каждым шагом Гриворыла они становились все выше и массивнее. Будто на нас надвигался огромный исполинский монстр, жадно распахнувший пасть ворот. А еще дальше в глубине этой непробиваемой толщи зияла бездна ненасытного чрева. Временами она глотала то людей, то коней, то повозки и кареты. Видимо и нам уготовлена такая судьба.
   - Отчего же, по нраву, - не согласился я. - Просто... я же по миру брожу. Иной раз и весь мир представляется одним большим городом, из которого хочется выбраться на волю. Понимаешь?
   - Нет, - честно признался он.
   - Вот и хорошо! - с облегчением отметил я. И поспешно перевел тему.
   - Ты, Пудила, кажется, про турнир что-то говорил?
   - Говорил, - подтвердил кузнец.
   Я подумал, и снова спросил:
   - А как мне, Пудила, на турнир попасть?
   Он повернулся в сторону, приложил руку козырьком, затем снова посмотрел на меня.
   - Тебе ежели на турнир, то в город можно не заезжать, - сказал он, указывая мускулистой рукой куда-то влево. - Вон там, вдали, видишь срубы. За ними ристалищное поле. Там у них целый турнирный городок. Там-то все и собираются в дни великих состязаний.
   - И когда такой день ждать? - не терпелось мне.
   - Завтра, - просто пояснил он.
   - Пропускают всех? - на всякий случай уточнил я, глядя на далекие деревянные возвышения, увенчанные разноцветными флагами. Там уже сновало много конных и пеших фигур. Многие сверкали железными латами.
   - Всех, - успокоил Пудила. - Даже простолюдинов. Знати ведь лестно, когда толпа орет. А она и орет. Чего еще надобно толпе? Смотреть, да орать. А знать, даже если вся и гаркнет разом, так все едино писк выйдет. Ведь знати-то совсем ничего. А толпа - о-го-го! Да только одного я в толк не возьму. Может ты, Роберт, подскажешь. Ты ж везде странствуешь. Неужели во всех землях так?
   - Как? - переспросил я, разглядывая богато украшенную карету, что поравнялась с нами. Ее сопровождало внушительное кольцо охраны. Все в единых доспехах, в одинаковых сине-желтых накидках, с гербами сюзерена - лис пронзенный стрелой. Впереди на облучке восседал возничий и пара разодетых пажей.
   - Ну... так вот, - пытался задать вопрос кузнец, тоже посматривая на высокородных. - Неужели везде горстка придворных правит такой огромной и непомерной толпой?
   - Везде, - устало уронил я, поймав на себе взгляд одного из рыцарей охраны. Пахло едва скрытым презрением. Юные пажи тоже окатили меня ледяным отвращением и брезгливо отвернулись. Я блаженно улыбнулся - все едино искренность. Лучше уж такая, чем ее отсутствие.
   - Но почему так? - изумленно смотрел на меня Пудила. В глазах его полыхало острое противоречие. - Я все в толк не возьму. Их же мало. А таких, как мы - много.
   - Таков закон жизни, - уклончиво ответил я. - Не мы его придумали, не нам его оспаривать.
   - Допустим, - он пропустил мое высказывание мимо ушей. - Но вот что мне интересно: как такая маленькая горстка удерживает в повиновении такую многолюдную ораву? Я-то думал, только у нас так. А оно, вон, везде.
   Я торжествующе рассмеялся, под его пристыжено-хмурое выражение. Пристыженное - потому как он краем сознания понимал, что задал довольно глупый вопрос. А хмурое - потому как сам не мог найти на него ответ. Рыцари и пажи строго обернулись, метнули острый осуждающий взгляд, кто-то высокомерно фыркнул. Но обращать внимание на нас - выше их недосягаемого достоинства и небывалых понятий о чести. Это удел лишь немногих дворян. Тех, кто еще не утратил своего истинного человеческого лика. Тех проницательных, кто понимает изначальное предназначение простолюдинов для высокородных. А оно в том и заключается, чтобы ярче выделять блеск и помпезность придворной знати. Ведь если все будут богаты и знатны, то перестанут ощущать себя таковыми. Я глядел вслед удаляющемуся экипажу, и мысленно наставлял: "Поэтому, уважаемые дворяне, если хотите и дальше блистать своим благородством, берегите и цените простолюдинов". Никто, разумеется, не уловил моей мысли, ибо никто даже не обернулся. Хотя стражам надлежит оглядывать всех с должным вниманием. Я осуждающе поцокал, тихо посмеялся и похлопал Пудилу по могучему плечу.
   - Вот тебе и пример, Пудила. Видишь эту карету и охранников?
   - Ну да, - он метнул вслед сине-желтым спинам осуждающий взгляд. - Я не раз встречал их. И чего в них примечательного?
   - Как раз то, о чем ты спросил. Тебе ведь стало интересно, почему они правят?
   - Интересно, - живо подтвердил Пудила. Видимо, эта тема не раз всплывала в его сознании. Но вот разум до сих пор не мог найти подходящий ответ. Я снова улыбнулся, и ткнул пальцем назад, указав на доспехи.
   - Что у тебя там?
   Он не сразу понял, о чем я. Глаза округлились, рот приоткрылся. Но он подобрался, нахмурился и косо уставился на меня.
   - Сколько едем, а ты уже забыл, чего везем?
   - Скажи еще раз, - мягко попросил я.
   - Там доспехи, Роберт, - настоятельно напомнил Пудила, искренне полагая, что я уже запамятовал.
   - А зачем они? - я снова принялся за его умственную пытку.
   - Да сколько можно такие дурацкие вопросы задавать! - раздраженно воскликнул он, подпрыгнув на седалище. Доски подозрительно хрустнули. - Тем более ты уже вопрошал...
   - Ну, во-первых, дурацкие вопросы здесь задаю не я...
   - Я, что ли?! - грозно ухватил он меня взглядом. Но после вспомнил мою силу и несколько поостыл. - Ну ладно. Ты, видать, снова чего-то загадал. Тогда я скажу - доспехи, чтобы укрывали. Чтоб жизнь оберегали в бою...
   - Вот именно, в бою! - настоятельно повторил я. - Без боев ну никак не обходится наша история. Понимаешь меня?
   - Не совсем? - честно проронил кузнец.
   - Любая власть опирается на армию, - добавил я. - Сила любого королевства - это прежде всего сила армии. Иными словами армия есть тот меч, которым королевство и воюет. А точнее - многосложная боевая машина. Она-то и регулирует все вопросы и противоречия, которые возникают как внутри, так и снаружи королевства. Вернее, она лишь инструмент в опытных руках. Ну, скажем, как молот в твоих. Или, иногда клещи. Но без инструмента тебе вовек не выковать желаемого. Так и армия. Она служит инструментом для воплощения желаний государства. Или государя. Особенно в нынешние неспокойные времена раздробленности и постоянных усобиц. Хотя, будут ли они когда-нибудь спокойны?
   - Ну? - Пудила требовал дальнейших разъяснений. Я смотрел на стальные шлема рыцарей, увенчанных желто-синими плюмажами и продолжал:
   - А сила войска всегда опирается на силу вооружения. Понимаешь, почтенный мастер-кузнец?
   - Ну?
   - Нет власти без оружия, - я снова указал на пыльный холщовый полог. - То есть без военных преимуществ. А доспехи, Пудила, тоже оружие, только не наступательное, а оборонительное. Это одежда, для того, чтобы тебя не убили в бою. То есть дали тебе шанс убить другого. Ты ведь в мирное время не станешь ходить в броне?
   - Мне-то чего в ней ходить, - всплеснул он руками. - Я ее мастерю. В ней ходят наши придворные рыцари и городская стража.
   - Рыцари - элитная часть конных войск, состоящая на регулярной службе у короля - перечислял я, загибая пальцы. - Стража - орудие в руках дворян для наведения и соблюдения городского порядка. Теперь понятно, как такая малая горстка придворных во главе с королем держит в повиновении все эти неисчислимые массы? В том числе и тебя. Массы работают на своих господ, выплачивая им дань. Господа на все это содержат как себя, так и войско, дабы оно держало в повиновении массы. Ну, иногда еще, чтобы войско воевало, якобы защищая те массы от иноземцев. Хотя, на самом деле, все войны имеют захватнический характер, опять же для обогащения знати. Пусть они всегда и прикрыты высокими благими намерениями, но истинные цели всех войн просты и очевидны. Это тоже закон, тоже не нами придуманный. Этот уклад извечен и абсолютен. Видоизменяются лишь его внешние формы, такие, как вооружение, состав войска, способы сбора налогов, идеалы, коими прикрыты войны, и так далее. Но суть всегда такова. Многие такой уклад безжалостно осуждают, но не понимают, насколько он уникален. То есть, един, и иного быть не может. Он не хорош и не плох - он един. И осуждать его нет никакого смысла. Равно как и хвалить. Нужно лишь понять и применить себе во благо. То есть наслаждаться. Какой смысл осуждать или хвалить воду. Вода везде едина, и без нее нет жизни. Так же, как и кровь в теле человека. Пока она течет, то есть существует - это символ жизни. Как выплеснулась, или остановилась - символ смерти. Так и этот уклад. Единственное, что возможно - попросту быть вне его. Ты ведь можешь уйти в глухие леса, срубить себе дом, удить рыбу, охотиться, и не обращать внимания на все, что твориться в округе. Иногда встречаются отшельники, но много ль таковых? В одиночку труднее выжить, чем сообществом. А как сообщество собралось, так и возникает такой уклад. Один правит, другие защищают, а основная масса работает. Это закон. Или, если угодно - порядок.
   Он посмотрел на меня ошалелым взглядом и недобро прищурился. Кулаки его непроизвольно напряглись и поджались.
   - Это что ж выходит-то?! - негодующе приподнялся он. - Я своими руками себе погибель кую? Сам себе хомут на шею вешаю?
   - Отчего погибель? - хоть мне и не хотелось его обижать, глаза мои лучились легким вызовом. - Ты, Пудила, на жизнь себе зарабатываешь. А точнее, на возможность прожить в этом королевстве. А знать и дает тебе такую возможность, заказывая у тебя твои доспехи. Так что живи и радуйся.
   - Так... но... я ж... я ж как лучше хочу, - словно ребенок, дулся он.
   - Вот этим ты мне и приятен, - чистосердечно признался я. - И все, кто тебе подобен.
   - Но... но... как так? - не мог поверить он.
   - Как, как? Да вот так! Ты попросту в голову все это не бери, - посоветовал я. - Тебе же хорошо живется?
   - Ну да, - не раздумывая отозвался он.
   - Так не это ли самое главное?
   - Ну да, - веселя, признался он.
   - Вот и отлично! - наконец, подытожил я. - По секрету скажу, что ты более счастлив, чем та же знать. Иной раз они сильно вам завидуют. Потому как бремя постоянного раздумья сильно отягощает их головы.
   - Вот как? - удивленно вскинул брови Пудила.
   - Да, - уверенно выпалил я.
   Некоторое время мы молчали, под размеренный скрип телеги и фырканье Гриворыла. Но вдруг Пудила повернулся ко мне и с новым воодушевлением произнес:
   - А вот ты и неправ, Роберт.
   - Чего так? - живо подобрался я.
   - Я броню на турниры лажу! - радостно засветился он, довольный собственной изворотливостью мысли.
   - Хм, и то верно, - согласился я, решив положить конец бесконечным спорам.
   Пудила сиял и продолжал:
   - А турнир - он, прежде всего забава, как для знати, так и для простолюдья. Так что, врешь ты все. Я для народа стараюсь, а не для знати. Ведь смотрят и радуются все без разбору. А раз простого люда гораздо больше, то, выходит, для него я больше и стараюсь.
   - Да ты, никак, соображать начал, почтенный мой мастер, - откровенно признался я, перемешивая лесть и честное одобрение. - Ведь ты прав. Как я, глупец, сразу о том не догадался? Как я мог забыть про турниры? Вот же память...
   Он ликовал под мои наигранные разочарования. И бойко подстегивал лошадку. Гриворыл всхрапывал и трусил дальше. Ему было совершенно наплевать и на знать, и на простолюдинов. Ведь был он лошадкой.
   - Выходит, не одолел ты меня своею думкою, почтенный Роберт, - язвительно заметил Пудила.
   - Ох, выходит так, почтенный Пудила, - продолжал разоблаченно играть я. - Всегда так выходит...
   - Но голову ты морочишь знатно! - с улыбкой отметил он. - В этом ты преуспел.
   - Стараюсь, - кивнул я.
   - Оно и понятно, - рассудительно молвил он. - С твое по миру поброди, да со всеми потолкуй. Еще не так заговоришь.
   - Да, Пудила, так и есть, - устало поддакнул я.
   - А про турнир я ловко вывернулся, - нахваливал он сам себя, словно позабыв обо мне. - И ведь самое приятное - то правда. Ведь я доспехи не на войну делаю, но на турниры. То есть на потеху. И, кстати, сам тешусь безмерно, когда смотрю на эти состязания. Зрелище - ух! Ты уже видал конные турниры, Роберт?
   - Нет, только бои на мечах, - снова соврал я, потому как видел уже конные бои. Но хотелось послушать его.
   - Мечи дело хорошее, - с видом знатока прогудел кузнец. - Но на конях - совсем другое. Это... это словами и не опишешь. Это видеть надо. Обязательно посмотри - мой тебе совет.
   - Спасибо за совет, - вежливо откликнулся я. - Я, собственно, за этим и прибыл сюда.
   - А, видать, наслышан, - хитро прищурился он.
   - Наслышан.
   - Ну и хорошо, - он довольно потер мозолистые руки. - Турнир, это замечательно. Надолго останется в твоей памяти, уж поверь мне.
   - Я уже верю.
   - Но турнир еще не скоро начнется. Ежели хочешь, можешь со мной в город.
   - Можно и в город, - кивнул я, всматриваясь в надвигающуюся толщу городских ворот.
   - Ну так поехали, - оживился кузнец. - Хоть столицу посмотришь. А то все по окраинам околачиваешься. Не дело это. Столицу обязательно хоть разок посмотреть надобно. А то, чего доброго, будешь потом в чужих землях про задворки наши рассказывать.
   - Я, Пудила, про тебя рассказывать буду, - искренне признался я.
   - А я чего?! - внезапно насторожился он. - Чего про меня рассказывать-то? Мне и без того хорошо.
   Я с восхищением оглядел его с головы до ног и воззрился в небесную даль.
   - Я расскажу о том, какие в вашем королевстве искусные мастера-кузнецы.
   - Брось, - отмахнулся он медвежьей ручищей. Но я уже чувствовал, как начало теплеть и радоваться его сердце. - Их везде полно.
   - Не так уж и полно, - с легкой грустью улыбнулся я. - А жаль. Все бы так самозабвенно работали, не щадя ни времени, ни рук. То-то бы жили.
   - Брось, - снова поморщился он, - где ж тогда на всех нас графьев сыскать.
   - Графья всегда сыщутся, - мрачно заверил я его. - Это непременный закон жизни, о котором я только что говорил.
   - Опять ты за свое? - хмуро сошлись его обожженные брови. - Опять меня с толку сбиваешь?
   - Какой толк сбивать тебя с толку? - я подавил подступившую издевательскую усмешку, и Пудила ничего не понял. - Да и смысл? Пудила ты и есть Пудила. И всю жизнь будешь таковым, равно как и многие вокруг. Это тоже, кстати, закон. Без таких как вы, ну никак! Иначе колесо истории может остановиться, замереть, и тогда...
   - Ох! - прокатился его тяжелый и многострадальный выдох.
   - Понял, - мотнул я головой. - Больше не буду.
   - Вот и спасибо, - благодарно выдавил из себя Пудила. - А то мне ум очистить надо. Скоро гульдены считать станем, когда броню отдавать буду. А ты мне тут колесами какими-то голову забиваешь. Мне бы вот свое колесо починить, а то в следующий раз треснет, ежели такую тяжесть снова наложу.
   - Да, телегу своевременно чинить надо, - постукал я по деревянному борту. - Не то в дороге застрянешь, да к сроку не прибудешь. Но для тебя то дело поправимое. Ты ведь не один раз чинил телеги?
   - Да, но только не себе, - раздосадованно признался Пудила. - Себе все некогда.
   - За деньги, значит, находишь время, а для себя стараться некогда? - поймал я его.
   - Ну... ну... вроде так... - оправдывался он, нервно теребя вожжи. - Просто... выходит так... всегда.
   - Ты прав, - неожиданно легко согласился я. - Потому как ты не один такой. У меня, кстати, тоже бывало так.
   - Ух, - облегченно выдохнул кузнец. - Хоть ты меня понимаешь.
   Между тем мы подъехали к невысокой каменной караулке. Бдительная стража отложила алебарды и заглянула в телегу. Я возрадовался - хоть в столице досматривают. Яркие отблески железа вспыхнули и заискрились в усталых равнодушных глазах воинов. На них мерцали кольчуги, кожаные клепаные нагрудники и стальные шляпы. Они оценивающе цокали и отмечали тот или иной панцирь. Все они знали Пудилу, а потому особо ворошить повозку не стали. К тому же у него имелся свиток с королевской печатью, но его никто не потребовал. Стражи лишь задали пару вопросов, с важностью покивали. Перебросились парочкой плоских шуток, посмеялись и пожелали доброго пути. Хотя, чего желать - путь здесь завершался.
   Когда спросили меня - кто я, я ответил - пилигрим. Они не стали утруждать себя излишним раздумьем, бегло осмотрели, попросили приподнять плащ. Но, не найдя оружия, потеряли ко мне интерес. Мы тронулись дальше.
   Прокатив по каменной дороге, мы выехали на откидной бревенчатый мост, переброшенный через глубокий ров. Колеса глухо принялись пересчитывать темные бревна, Гриворыл осторожно косился вниз. Я тоже выглядывал через край, думая о том, сколько потребовалось времени и рук, чтобы вырыть такой ров. Дно его темнело в нескольких саженях под нами. Безучастным оставался лишь Пудила. Он не мог взять в толк, чего такого я увидал там в глубине?
   По окончании моста нас ждали приветливо распахнутые ворота и неприветливо взирающие стражи. Здесь их оказалось гораздо больше. Они потребовали печать, внимательно изучили ее. Затем еще раз, более тщательно осмотрели телегу, что вторично вызвало мое восхищение. Даже заглянули под днище - не упрятали ли чего? За это я их едва не расцеловал. Они заметили мою веселость, расценили ее за хитрость и разом накинулись на меня с вопросами. Я по обыкновению лукавил, выдумывал небылицы и легенды. Ибо знал - моей правде вряд ли кто поверит. По обыкновению это сработало, и нас, наконец-то, оставили в покое. Пудила незаметно покачал головой, радуясь окончанию всех этих церемоний, и вскинул поводья. Гриворыл облегченно фыркнул, и бодро зацокал по брусчатке сквозного тоннеля, пронзающего тело стены. Нас ждала столица.
   - Вот тебе, Роберт, еще одна "прелесть" стольного града, - кивнул через плечо кузнец, указывая на стражей. - Без догляду здесь и шага не шагнешь! Везде тебя проверят и перепроверят. Везде досмотрят, расспросят на десять рядов, запишут куда-нибудь... эх! Разве то жизнь?
   - А ты как хотел? - в свою очередь спросил я. - Здесь же столица. Здесь со всего королевства люд собирается. И не только с вашего. Тут жизнь кипит и бурлит. Вот потому и нужен строгий пригляд, дабы удерживать порядок на должном уровне. А порядок и устанавливается с помощью вооруженной стражи. Они-то и приглядывают за всеми.
   - Все я понимаю, - насупился Пудила, всматриваясь в светлеющий выход. - Да вот все одно не по нраву мне это. Ведь оно... оно, что в душу к тебе лезут.
   - Поверь, душа твоя здесь мало кого интересует, - отрезал я.
   - Это я давно приметил, - печально согласился он. - Здесь только золото всех прельщает.
   - А что есть золото, Пудила? - осторожно спросил я.
   - Золото, оно и есть золото, - без задержки выдал он.
   - Не совсем, - уклончиво произнес я, тоже приглядываясь к выходу. - Ведь золото тебе платят за твой труд.
   - Ну?
   - Выходит твой труд и есть золото.
   - Ну?
   - Но ты же не за металл работаешь, а за те блага и ценности, что можно потом обменять на него.
   - Э... ну да, - задумчиво поскреб он бороду. - Мне желтые кругляки ни к чему.
   - Выходит золото есть одно из звеньев в длинной цепи?
   - Ну... наверное, - пожал он могучими плечами, ярко представляя саму цепь, но никак не ее образное значение.
   - Значит, не золото всех здесь прельщает, но высокий труд мастеров, - отметил я. - Тех, кого не сыщешь по задворкам королевства. И тех, кого там не ценят. Вот потому и стремятся сюда все ремесленники и мастеровые, кто желает трудиться на благо тех, кто их труд по достоинству оценит. Вот потому и утопает столица в роскоши по сравнению с отдаленными уголками. И ты, Пудила, красноречивое подтверждение тому. Ты просто жить здесь не желаешь, но работаешь на благо стольных дворян. Ведь никто ж из твоей деревни не закажет тебе полный латный доспех?
   - Нипочем, - отозвался кузнец. - Да им и без надобности. Им только подковы да плуги нужны. Да изредка ухваты. Но ту работу я сынкам поручаю.
   - То есть тем, кто уникальную работу делать не может, - уточнил я.
   - Ну... в общем-то верно, - нехотя выдавил он. Чувствуется его ущемленная гордость за сыновей. И нежелание обнажать их посредственное мастерство. - Но они скоро вразумят мою науку и примутся за брони. Они ж пока еще молодые.
   - Это неважно, - отметил я. - Не о том речь.
   - А о чем?
   - О том, что золото - всего лишь символ. Понимаешь?
   Он пристыжено поджал губы и сказал:
   - Не до конца.
   - Символ того, что за ним стоит, - голос мой звучал ровно и рассудительно. - Символ тех благ, которые ты можешь купить, то есть обменять на золото. Просто золото гораздо удобнее возить, скапливать, расплачиваться за жилье и пропитание в разных городах и королевствах. Потому как оно - общепринятый символ. Ты ведь никогда не отпилишь кусок от нагрудника, дабы заплатить за постоялый двор. А если и отпилишь, то вряд ли хозяин двора примет таковую плату. Ему не нужен этот кусок, то есть он не ценен для него. Но ты можешь обменять свой доспех на пятьдесят золотых, и за пару из них снять себе комнатку. Довольными останутся все: и ты, и хозяин двора, и тот, кто купит твой труд в виде доспеха. Улавливаешь?
   Пудила с опаской взглянул на свои доспехи, прикрытые пологом. В его серьезных глазах отразилась многоголосая боль. Он думал не о гульденах. Он думал о том, что кто-то посмеет отпилить кусок его нагрудника. Он даже прикинул, с какой стороны удобнее было бы пилить, и какой кусок ценнее. Я посмеялся и продолжил:
   - А еще золотом можно мерить. То есть устанавливать, сколько гульденов стоит та или иная вещь. Ты не обязан покупать что-либо, но тебе достаточно узнать цену, как у тебя складывается представление о вещи. Ведь "цена" и происходит от слова "ценить". То есть, какое место в списке человеческих ценностей занимает та или иная вещь. Насколько ее ценят люди относительно других вещей, работ, услуг или чего-то неосязаемого, но очень нужного. Вот в этом, мой дорогой Пудила, сокрыта одна из глубинных ценностей денег. Это мера труда. Ибо все материальные... да и нематериальные ценности, что окружают нас, созданы посредством труда. Но труд - есть устремление человека улучшить сою жизнь. Облегчить ее, приукрасить, разнообразить... или понять. То есть - его желание жить и радоваться жизни. В этом сокрыта еще более глубокая суть денег. Я бы даже отметил - здесь она граничит с таким понятием, как смысл жизни. Но о том мало кто задумывается. А к деньгам относятся лишь как к желтым круглякам, которые для многих стали символом чего-то порочного и низменного. Но это не так. Это лишь отношение к жизни тех людей, кто так думает. Или лицемерит. Кто взирает на жизнь и видит лишь порочное и низменное, не замечая всей волнительной красоты ее. Кто не разгадал в ней чей-то высокий замысел. Разумеется, такие и страдают в первую очередь от нехватки чего-то недоступного и ценного. Такие и слагают песни о рае и о несбыточном светлом будущем, где все будет так, как они хотят. И не могут понять, что рай таковой давным-давно существует. Стоит лишь приложить усилия и увидеть его, то есть разгадать в жизни чей-то замысел. Тогда и жизнь преображается.
   - Ох, лучше о том не думать, - честно признался кузнец. - А то и вовсе желание трудиться отпадет.
   - Да, не все любят трудиться, - вторил я. - Я бы сказал - большинство. Хотя делают это, но лишь потому, что вынуждены. Однако считать золото любят все без исключения. Причем, как свое, так и чужое. И не понимают, что золото и есть труд. Чужое иной раз волнует больше, чем свое. Не странно ли?
   - А я трудиться больше люблю, - с гордостью отметил кузнец. - А золото, то уж потом. Оно ж само собой приложится. Я попросту о нем не думаю, когда тружусь.
   - Но считать-то все равно приятно, пусть и после? Ты ж никогда не станешь работать задаром? - уверенно спросил я.
   - Да, Роберт, считать всегда приятно, - сдался таки он. - И задаром никто работать не станет.
   - Но скажу тебе по секрету, Пудила... вернее, я тебе это уже говорил, что ты все-таки работаешь задаром, - печально напомнил я. - Ты всецело посвящаешь себя работе, не задумываясь о том, что зарабатываешь ровно столько, сколько требуется на самое простое существование. Но... не бери в голову. Работай и радуйся своей работе. Ведь в том и заключен смысл твоего существования. Пусть все идет своим чередом.
   Он смерил меня недовольным взглядом, что-то пробурчал в бороду. Но громкий стук и цоканье, усиленные эхом тоннеля, поглотили его слова. Свет силился, рос, и, наконец, мы въехали в сам город.
   Столица встретила нас обширной площадью, ограниченной рядами статуй и фонтанов - живой пример того, как здесь ценят скульпторов - камнетесов. Пудилу они никак не трогали, но вот меня очень заинтересовали. Ведь все они - отголосок прошлого. Все они - герои древних легенд, или минувших событий. И пока мы трусили через площадь, я внимательно изучал эти творения.
   В площадь, словно в озеро, впадало множество улиц и улочек. Пудила, не раздумывая, выбрал самую широкую, и мы покатили в сторону дворца, слившись с разноликой и шумной толпой. Я постоянно озирался, приглядывался к раскинувшемуся во все стороны городу, напоминающему огромный муравейник. Он кишел тысячами ликов, сверкал тысячами глаз, гудел тысячами голосов и наполнялся тысячами запахов. Я сделал глубокий вдох и едва не потерял сознание. Запахи тысяч желаний резко ударили в голову, словно ядовитые испарения. Покачнувшись, я завалился набок, но в последний миг все же ухватился за борт. Пудила порывисто развернулся и ухватил меня за плечо.
   - Эй, Роберт, ты чего?
   - Я...
   - Чего, сердце прихватило?
   - Нет... ничего, - отмахнулся я, стараясь сохранять спокойное выражение. - Бывает.
   - Да, бывает, - протянул Пудила, с явным недружелюбием оглядываясь по сторонам. - У меня тоже бывало, когда впервые в город попал. Но ничего - привык. За это вот я город большой и не люблю. Душно здесь.
   Я выпрямился, еще раз глубоко вздохнул и успокоился.
   - Свыкся, - довольно отметил кузнец. - Все свыкаются. Я так просто внимания ни на что не обращаю. Отдам броню, получу гульдены, и снова назад.
   - А назад не страшно с золотом ехать? - осторожно полюбопытствовал я.
   Он указал на ближайшую фигуру конного стража.
   - Так сам Грапа меня провожает, вместе с отрядом. Недалеко, правда, но все же. А дальше лихого люду уже мало. Они ж все здесь, возле стольного града снуют. Ведь все золото именно здесь скоплено. Какой смысл по задворкам разбойничать? Хотя, иной раз бывают неприятности, но то дело поправимое.
   Он демонстративно погрозил кулаком в неопределенную даль.
   - Да и хлопотное это дело - кузнецов обирать, - продолжал он, - Наш труд ведь самый ценный и нужный, а потому сам король за нас горой. Да и просто кузнецы самые сильные. Так что разбойники довольствуются то бортником, то кожевником, то плотником. А нас как-то все стороной обходят. Хотя, скажу честно, случаев разбоя у нас очень мало. Король наш, Вальгред Третий, бдительно следит за порядком, и каждый раз жестоко расправляется с возмутителями спокойствия. Так что разбойник задумывается - а стоит ли совершать злодейство? Стоит ли рисковать головой во имя мимолетного скоротечного богатства? И не проще ли ремеслом заняться, или торговлей. Словом, я не сильно обременен такими думками.
   - А зря, - тихо уронил я. Поодаль как раз прошло несколько подозрительных людей, уж очень похожих на меня. Они смерили мою скромную особу надменными взглядами, чем вызвали улыбку. Я подмигнул и оскалился. Лица разом побледнели, и они умеючи растворились в толпе. Нет, до меня им все же далеко. Я поискал их глазами, усмехнулся, и снова обернулся к кузнецу.
   - Ведь это дело одного случая. И сражаться с тобой, Пудила, вряд ли кто станет. Они ж на большую дорогу выходят не силами мериться, не ратной славы изведать, не честь родовую в бою отстоять. А чтоб обирать проезжих. Ни один разбойник не вызовет тебя на поединок, не станет биться с тобой на равных. Они могут засесть гурьбой в придорожных кустах, взвести арбалеты, и преспокойно нашпиговать тебя стрелами. Заберут золото, и поминай, как звали. Поэтому, почтенный мой кузнец, не теряй бдительности. Особенно, когда золото в руки получишь. И старайся в одиночку не ездить, да и проходимцев, вроде меня не подбирай.
   Пудила вздохнул, нахмурился и недовольно проворчал:
   - Ладно, будет уже жути нагонять. Знаю я все.
   - Раз знаешь, так чего ж не следуешь этому? - не унимался я.
   - Бог с ним, - в очередной раз отмахнулся он. - Думать еще об этом не хватало!
   - В том-то и проблема, что не думаешь ты, - устало произнес я.
   Он снова махнул рукой. Я снова пожал плечами. Что ж, нет у меня ни права, ни сил, а главное - желания, менять таких людей. И даже жалости не испытываю, когда жизнь таковых наказывает. Иначе вмешаюсь я тогда в естественный и извечный круговорот, пошатну равновесие и брошу вызов замыслу Творца. Нет, я не делаю этого - не Творец я. А потому, пусть все будет так, как есть. Мне очень часто доводилось слышать фразу: "Учит жизнь, но не ты"! Я пытаюсь втолковать, что, мол, я всего лишь делюсь опытом и мудростью, а в ответ снова презрение, насмешки и непонимание. Что ж, остается единственный правильный выход - пусть таких людей учит жизнь.
   Неожиданно слева ударила новая могучая волна, порожденная неисчислимыми желаниями. Но я уже свыкся, а потому лишь незаметно повел носом. Приподнялся и присмотрелся. Поодаль галдела шумная толпа, слышались звуки музыкальных инструментов, что-то трещало, скрежетало и звякало. Пудила приметил, как я вытягиваю шею, и тоже взглянул в ту сторону.
   - Там рынок, - наконец, пояснил он. - Там можно приобрести все, чего только душа пожелает.
   - То есть желания воплотить, - кратко отметил я. - А значит, и познать их. Эх, почтенный мастер-кузнец, остановился бы ты. Пожалуй, пришла нам пора прощаться.
   Пудила натянул вожжи и Гриворыл остановился. Кузнец с некоторым сожалением поглядел на меня. Он чувствовал, что прикоснулся к великой загадке, которой я стал для него. Равно как и для всех остальных, кто со мной сталкивался. Пусть и не каждому по нраву умственная пытка, да все равно она благотворна. И люди это чувствуют.
   - Я просто хочу по рынку прогуляться, - чистосердечно пояснил я, всматриваясь вдаль, откуда доносились шум и гам. - Наверняка отыщу там много интересного.
   - Отыщешь, - пообещал Пудила, - в этом я тебя, братец, уверю. Туда ведь со всех окрестных земель купцы съезжаются. Да и наши мастера тебя приятно удивят.
   - Уже удивили, - я многозначительно похлопал деревянные борта, за которыми покоились доспехи. - Мало где встречал я столь великое мастерство.
   - Будет уже, - польщенно поморщился Пудила, пытаясь хоть как-то прикрыть гордость. Но у него получалось очень неумело. Глаза самодовольно блестели и лучились, несмотря на яркое дневное солнце. В них таилась легкое волнение, что возникает всякий раз в глубине души, когда нас искренне хвалят. Когда нас ценят. Когда есть за что ценить.
   - Так ты на турнир собираешься? - напоследок бросил он.
   - Само собой, - кивнул я. - Разве можно такое пропустить?
   - Да, турнир - великое зрелище! Но то завтра. Тебе ночь скоротать есть где?
   - Найду.
   - Там за рынком двор постоялый имеется, за ним еще один, чуть выше по Медовой улочке, - перечислял он. - Лучше ночевать в дальнем - там подешевле. Возле рынка ведь купцы одни останавливаются, а у них золота всегда в избытке.
   Я кивнул и в последний раз взглянул на него.
   - Спасибо тебе, Пудила, - искренне поблагодарил я. - За все спасибо. За то, что довез, за беседу, а главное - за мудрость.
   - Тебе спасибо, - довольно отозвался он. - Я тоже завтра на турнире буду. Мне только броню отдать, пару родственников да друзей посетить и все.
   - Хорошо, - я легко спрыгнул на гладкую дорожную брусчатку. - Там может и свидимся.
   - Там народу тьма, - предупредил кузнец.
   Я лукаво взглянул на него.
   - Если там будешь, то непременно увидишь меня.
   Он удивленно похмыкал, поворчал что-то под нос, с новым интересом заглянул мне в глаза. Я улыбнулся. Он протянул руку и хлопнул меня по плечу.
   - Эх, Роберт, и все ж ты какой-то... э...
   - Какой?
   - Да... не от мира сего, - наконец, выразился он.
   - Напротив, мой дорогой Пудила, - мягким голосом поправил я. - Я принадлежу этому миру, равно как и все мы. Просто... я вижу мир глубже, шире и разнообразнее. И взываю к сердцу каждого: раскройте глаза шире, мыслите глубже, улавливайте истинную суть вещей и явлений. И определяйте свое место в этом мире. Словом, не стану более тебе голову морочить. Ведь и так заморочил ее знатно.
   - Сойдет, - посмеялся он. - Я ведь мало что понял. А значит, и не заморочил ты мне ничего.
   - Эх! - только и мог вздохнуть я.
   - Бывай! - сказал Пудила.
   - Буду! - кивнул я.
   - Ннооо, пшел! - он отвернулся и вскинул вожжи. Гриворыл затрусил вперед, и телега с прощальным скрипом покатила к высокому дворцу с островерхими крышами. Я улыбнулся вслед кузнецу, от души пожелал удачи и здоровья. Ведь, чего скрывать, сам когда-то был таковым, чем искренне горжусь. И радуюсь, что выпала мне доля стать тем, кем я стал. Но я немного опечален - Пудила никогда не станет таким, как я, сколько ни пытай его. Он всю жизнь будет работать на высокородных, получать достойную, по его меркам, плату, и радоваться этому каждый день, каждый миг своей жизни. Но в том и заключается мудрость круговорота.
   Я развернулся, и лениво побрел по заросшей улочке в направлении рынка, блаженно щурясь встречному солнцу. Но, пройдя шагов двадцать, обернулся и посмотрел назад. Обернулся и Пудила. Мы порывисто помахали друг другу. Он радовался мне, я радовался ему. Он махал мне, но вот я махал своему прошлому. Донеслось ржание лошадки, и они медленно скрылись за поворотом.
  
  
  
   7 Рыночная площадь
  
   "Путь к истине познать легко,
   но трудно сделать первый шаг"
  
   Хранитель желаний
  
  
  
   Толпа охватила мгновенно, точно морские воды утопающего, едва я ступил в пределы рынка. Они завихрились вокруг меня суетным водоворотом и потянули в бездонную пучину изменчивых людских желаний. Таких же глубоких, таких же ненасытных и неизмеримых. Таких же светлых у поверхности и темных в глубине. Таких же... интересных, таящих в себе древние затонувшие корабли, клады, и далекие седые легенды. И я самозабвенно окунулся в эту топкую подвижную массу.
   Я неспешно брел по рыночной площади, посматривал по сторонам, прислушивался к местному говору и к желаниям. Тут и там громко кричали ярко разодетые зазывалы, на все лады нахваливая свои товары. Над головами полз призрачный дым, запахи жарящегося мяса и печеной сдобы, сладостей и пряностей. Время от времени попадались продавцы холодной воды, согнувшиеся под тяжестью бочки, притороченной за спиной. Кое-где громыхали литавры и бубенцы бродячих артистов - их повозки буквально облепляло людьми. Иногда переливчато пели арфы и мандолины, звучали голоса местных менестрелей.
   Я останавливался у крытых лотков, разглядывал всевозможные товары, иногда расспрашивал про ту или иную вещицу. Мне отвечали, но без явной охоты. Зато придирчиво осматривали и молча отворачивались, норовя скрыть брезгливость. Хотя попадались и проницательные продавцы. Они хорошо знали - иногда люди сознательно прикидываются бедняками, дабы им не заламывали цену. Потому как сами поступают так.
   Лица кружили и менялись перед глазами, точно листья в осенний листопад. Ветер подхватывал их, завихрял в новом танце, крутил и снова опускал. Неустанный ветер людских желаний. Он все время дул в спину, подталкивая к свершению того или иного поступка, к покупке той или иной вещи. Иной раз дул очень сильно - я слышал его яростные завывания. Ветер раздувал тлеющие угли, временами порождая настоящие пожары. Они вспыхивали яркими сполохами в алчных глазах людей, при виде различных дорогих безделушек. Однако, угли очень часто отзывались мучительным шипением, когда рассудок затапливал разрастающееся пламя водами реальности. А я все прислушивался, принюхивался, приглядывался... и радовался.
   Продавцы громкими окликами зазывали покупателей, или просто нахваливали свое добро. Неопытные покупатели откровенно восхищались, если им что-то нравилось. Опытные же лицемерно морщились, снижая цену. Кто-то бойко торговался, кто-то сразу безропотно выплачивал требуемую сумму. Товары перетекали из рук в руки, равно как золотые, серебряные и медные монеты в обратном направлении.
   И так бесконечно.
   Тянулись длинные деревянные лотки, полосатые палатки и пологи, наспех сооруженные наметы и основательные каменные домишки. Иные поднимались в два и даже три яруса. У самого конца площади слышалось конское ржание - там выстроились рядами конюшни и загоны для скота. Еще дальше, под древесными кронами темнела крыша постоялого двора, о котором говорил Пудила. Там стояло множество повозок, телег, карет и двуколых колесниц. С другого конца доносилось кудахтанье, кряканье, клекот и щебет - там торговали домашней птицей.
   Повсюду сновали бездомные собаки, городская стража и сборщики податей. Последние важно осматривали продавцов и содержимое их лотков, пересчитывали тот или иной товар, испрашивали какие-то пергаменты и бумажные свитки. Разворачивали их, пробегали глазами строки, затем начинали пересчитывать заново. Иной раз свитки заменялись увесистыми мошнами. Я неоднократно улавливал наметанные движения, когда сборщики ловко отправляли эти кошели себе в одежды. Тогда и вовсе обходились без подсчета, и продавцов тут же оставляли в покое. Меня это очень порадовало. Ведь они удовлетворяли взаимные желания. Иначе равновесие мировых сил могло бы пошатнуться и привести к всеобщей гибели.
   Я же жаждал жизни.
   Но были и иные сборщики золота, равно как и всего, что плохо лежало или охранялось. Они ничем не выделялись в толпе: ни одеждой, ни повадками, ни разговорами. Лишь тщательно скрытым желанием прибрать к рукам чужое добро. Оно отчетливо читалось в их бегающих настороженных глазках. Но такое доступно ощущать лишь проницательным. Вот почему никто не мог заподозрить подвоха. Вот почему такие сборщики промышляли, и будут промышлять всегда.
   Я лениво шагал, и со стороны могло показаться - простой бродяга бесцельно гуляет. Но нет ничего бесцельного в нашей жизни. Каждый наш шаг наполнен какой-либо целью и порожден каким-то желанием. Мы всегда идем зачем-то и почему-то. Сильные желания заставляют ускорять шаги, и мы начинаем бежать. Слабые порождают вялое перебирание ногами, и человек медленно плетется позади остальных. Хотя все туда же, все к одной и той же цели. Но если нет желаний и нет цели, то мы топчемся на месте. И теряем весь смысл существования. Ведь вся жизнь есть движение.
   Я остановился возле одного из прилавков. Здесь торговали седлами, сбруей, подпругами, стременами и прочими предметами упряжи. Сработанные из козлиных шкур, седла рядком выстроились на тесаных древесных плахах. Плетеные уздечки и обложенные серебром сбруи кипами возлежали рядом. За спиной торговца мерцали кованые стремена, висели чепраки, потники, темнели седельные сумы. На плетеном кожаном шнурке под дощатым потолком поблескивала тяжелая связка подков. На другом - несколько длинных кованых шпор. Резко пахло выделанными кожами. И желанием продавца больно унизить меня.
   - Тебе чего, путник? - небрежно бросил хозяин лавки, с жесткой улыбкой осматривая мой рваный плащ. - Ты тоже отбился от обоза? Тоже потерял коня, золото и припасы?
   - Нет, - спокойно ответил я.
   - А то все так говорят, - с циничной ухмылкой пояснил он.
   - Значит я - не все? - уточнил я.
   - Такой же! - махнул рукой продавец. Чуть наклонился, придирчиво оглядел дырявые сапоги и подавился злой усмешкой.
   Я присмотрелся к нему. Он был сухопар, высок и русоволос. Глубоко посаженные светлые глаза проникновенно охватывали и сразу отражали все его мысли. Он не любил церемониться с теми, у кого нет золота. Впрочем, как и любой другой торговец. И не потому, что брезгливо пренебрегал такими, а потому, что торговля - это обмен ценностями. Если же ценностей у кого-то нет, то попросту нарушался сам закон торговли - обмениваться становилось нечем. Но, видимо, торговля сегодня шла плохо - к нему подходили редко, и он изъявил желание поболтать. Я, правда, в том тоже вижу торговлю, пусть и неуместно здесь данное слово. Ведь общение тоже является обменом ценностями. Только ценности здесь иные. Но об этом мало кто знает. Точнее - не догадывается. А зря...
   - Чего в тебе необычного, - он продолжал осматривать меня, поигрывая уздечкой. - Денег нет, это очевидно. Другое дело - глаза у тебя не завидущие. Как будто, все равно тебе: на седла дорогие ты смотришь, или на прилавок под ними. Но тогда, спрашивается, чего пожаловал?
   Я оценивающе поглядел на седла. Да, действительно - дорогие. Не из-за цены, а из-за труда. Его вложено ох как много. (Собственно, это и определяет цену). Затем взгляд поднялся на продавца и вызывающе усмехнулся.
   - За много лет торговли ты научился разбираться кое в чем.
   - Еще бы, - глаза его польщенно сузились. Предвзятый холод в них чуть потеплел. - Основная мудрость торговли - не ждать, пока продастся товар, а найти человека, которому можно продать его за хорошую цену. А также отличить этого человека от простого ротозея. Как вот ты, к примеру.
   - Но я не разинул рот, - резонно возразил я. (Люблю играть поверхностными значениями слов... впрочем, как и сокровенными). - Я просто остановился посмотреть на твой товар и на тебя.
   - На товар, или на меня? - сразу насторожился торговец, делая ударение на последнем слове. Отложил уздечку и подобрался, словно желал выпрыгнуть из-за прилавка.
   - Но твой товар и есть отголосок твоих устремлений, - вежливо продолжал я. Указал на рогатые седла и добавил, - не удивлюсь, если узнаю, что ты еще и сам мастеришь все это.
   - Угадал, - он снова растянул довольную улыбку. Она потеплела еще больше. Но, ненамного.
   - Выходит, ты в первую очередь не торговец, но мастер-седельщик, - провозгласил я.
   Он задумчиво осмотрел свое добро, положил руку на высокую резную луку ближайшего седла, и вкрадчиво заговорил:
   - Эх, скиталец. Тебя вот жизнь вынудила скитаться. А меня заставила торговать. Потому как торговцы наживались у меня на глазах, а я прозябал в нищете. Понимаешь? Те, кто с легкостью и без усилий перепродавал мои седла, жили припеваючи. Я же, который корпел над ними дни и ночи, подсчитывал жалкие гроши. Поначалу я радовался, что освоил хоть какое-то мастерство, и оно стало худо-бедно кормить меня. Это приносило внутреннее спокойствие и радость за себя. Ведь ремесло мое востребовано и нужно людям. По крайней мере, пока они передвигаются на конях и в каретах. Может и сбудутся пророчества предсказателей о том, что в далеком будущем кареты начнут двигаться сами, без помощи коней, но с помощью волшебной силы. Может быть. Спорить не стану. Ведь глупо спорить с предсказателями. Не то, чего доброго, они твою судьбу возьмутся предсказывать. Но пока такого не случилось, я и буду мастерить седла да упряжь.
   - И торговать ими, - внес я существенное дополнение.
   - И торговать, - кивнул он, бросая на меня осторожные взгляды. Похоже, я начал вызывать у него легкое благорасположение. - Сначала я думал: буду делать хорошо - буду жить хорошо. Но после в том разубедился. Хорошо сделать товар - это еще не залог процветания. Оказывается, его еще нужно выгодно продать. Первое время я не мог пересилить себя и называть людям высокую цену. Я был полон милосердия и доброты. Я старался во всем помогать ближним. Но после картина изменилась. Произошло прозрение. И я понял: если ты не называешь нормальную цену, то ее назовут другие. Те, кто за медяки скупает твой товар и перепродает его уже за золото. То есть, мало хорошо мастерить, нужно еще ценить себя и свой труд. Вот и занялся попутно торговлей.
   Я взглядом пробежал по его седлам. Да, действительно, высокое мастерство. Все они как удобны, так и красивы. Вернее, они и выстроились по красоте: от простых, до изысканных и вычурных, украшенных резьбой, чеканкой, костяной инкрустацией, серебрением и позолотой.
   - Да, столичные ремесленники славятся своим мастерством, - искренне отметил я, внимательно рассматривая последние седла.
   - А ты чего, из глубинки? - тут же спросил он. Тон снова похолодел.
   - Не совсем. Просто я везде бываю.
   - Бродяга?
   - Можно и так сказать.
   - И чего бродишь?
   - Нравится.
   - Как это может нравится? - всплеснул он длинными руками.
   - Попробуй - может узнаешь, - посоветовал я.
   - Вот еще, - фыркнул седельщик. - Чтобы потом стать таким, как ты?
   - Каким?
   - Таким жалким, оборванным и нищим, - без тени сострадания перечислял он.
   - Я не нищий, - тихо поправил я. И гордо взглянул ему в лицо. - А оборван... хм, как бы то лучше сказать? Я постоянно странствую. Это есть отражение моего долгого пути. Это символ моих долгих скитаний и поисков. Жалость же вызываю у таких же жалких. У сильных вызываю презрение. Поначалу.
   - Да ладно, - судорога ломаной дрожью исказила его сухое желтоватое лицо. Он явно желал показать презрение. - Небось, тоже попрошайничать сюда подался. На задворках кости швыряют, а тут, наверняка, жирный кусок ждешь? Ха! Как бы не так! Не дождешься! Нет, это не я такой злой и жадный - просто здесь жизнь такая. Здесь тебе, путник, не то, что мяса - даже кости не бросят. Здесь все золото решает! Есть оно - будет и кость, и жир. Нет - подохнешь, как собака, и никто на тебя внимания не обратит. Обратят, когда уже совсем завоняешь. Но и тогда не жди снисхождения - выбросят, где за городом, и радуйся, если вообще закопают.
   - А разве то плохо? - задал я неожиданный вопрос. Он на миг растерялся, потупился. Но потом оперся о прилавок и исподлобья уставился на меня. И как-то тихо заговорил:
   - Чего-то я не пойму тебя?
   - Это закономерно, - равнодушно отметил я. - Не всем доступно понимать меня.
   - Но ты ж нищий? - едва не вскричал он.
   - Таким видишь меня ты, - уточнил я.
   - А другие, чего, видят иначе? - не унимался седельщик.
   - Отнюдь, - мягко кивнул я. - Хотя, не следует делать выводов за кого-то. Но все же я согласен - все видят во мне нищего скитальца. По крайней мере, с первого взгляда. Но меня, признаюсь честно, то мало интересует. Главное - кем я себя вижу. И стремлюсь быть. И есть. Вот что для меня важно.
   - Вон ты какой?! - нарочно громко поцокал торговец. - Надо же! Сплошная загадка!
   - Ты прав, - блаженно кивнул я. Ведь он говорил искренне. А главное - истинно...
   Торговец гордо выпрямился и скрестил руки на груди. Крыша навеса затеняла его, но он все же сиял гордостью и уверенностью. Снова окинул меня пытливым взглядом, вежливо сдержал пренебрежительную ухмылку. Но не до конца. Она таилась неприметными складками в уголках его рта.
   - Да только, сколько ни гадай, а ответ очевиден. Нищий ты и есть нищий. И от загадок своих богаче не станешь. И голову мне не заморочишь. И медяка я тебе швырять не стану. Даже не старайся.
   - Так я и не прошу, - поспешно отозвался я.
   - И вряд ли кто здесь швырнет, - повторился он.
   - Замечательно, - повторился и я. - Я лишь приветствую это.
   Он снова замялся, на лице проступило сомнение. Светлые брови дрогнули, выгнулись, глаза распахнулись шире. Ухмылка побледнела. Уголки рта поползли вниз, оборачиваясь здоровым недоумением.
   - Но... как можешь это говорить ты - оборванец, за душой у которого ни гроша?
   - Да очень просто, - голос мой звучал веселее и радостнее. - Если не пособлять нищим, то им волей неволей придется чем-то заниматься, чтобы прокормить себя. Или умирать. Но пока будут те, кто милосерден и просто так, пусть и от души, дают подачки, будут и те, кто станет ждать этих подачек. И даже требовать. Да чего там - будут даже обижаться, за то, что ты не милосерден. И всегда будут прикрывать свою нищету то убогим сострадательным обликом, то дружбой, то любовью, то родством, то священными писаниями. Словом, всем тем, против чего трудно возразить. Но как ни крутись, нищета останется не пороком, а всего лишь проявлением слабости. Или зависимости от других. Я же назову это проще - отсутствием желаний. А еще точнее - отсутствием желания воплощать свои желания. Ведь желания есть у всех. Нет ни одного человека без желаний. А у нищих желания еще острее, потому что у них ничего нет. Нет тех материальных ценностей, которые можно пощупать, погладить, понюхать, съесть, выпить, или справить иную нужду. А вот если у человека из этого перечня есть все, то он волей неволей уже перестает быть человеком. И желания его становятся иными.
   Он придирчиво осмотрел меня, и насмешливо спросил:
   - И что? Ты хочешь сказать, мол, ты не человек?
   Я засмеялся.
   - Не просто хочу, но всегда говорю. Да, я таков.
   Он долго разглядывал мою улыбчивую физиономию. Я стоял напротив и блаженно щурился. Над нами, на длинном дощатом козырьке ворковали голуби, щебетали воробьи. Они высматривали под ногами крошки хлеба и остатки зерен. Как только выпадала возможность, пернатые жители рынка смело бросались вниз. И гнало их все то же стремление получить желаемое. Причем - безвозмездно. Как, собственно, гонит многих людей на то же самое.
   Я терпеливо смотрел на седельщика. Казалось, он ждал, как я сейчас скину плащ, и под ним окажутся одежды придворного вельможи. Разумеется, я этого делать не стал. И не потому, что одежд таковых не было, а потому, что истинный смысл уловит лишь проницательный. Кто больше доверяет мыслям, чем глазам. Кто зрит глубже и не ограничивается лишь очевидным. Седельщик, конечно же, мыслит, но, видимо, не столь глубоко. Он больше доверяет глазам. Хотя, по сравнению с тем же Пудилой, его ум гораздо острее и подвижнее. Но то лишь следствие проживания в большом городе, да опыт торговли. Ведь здесь, чтобы выжить, приходится изворачиваться всеми доступными способами. И чтобы торговать рядом с равным по мастерству и ценам, нужно бойко владеть языком.
   - Хм, каков попался? - он подпер заросший подбородок и внимательно следил за мной. - Таких изощренных попрошаек еще ни разу не встречал. Да, видать, много где бывал, много с кем препирался. Да только везде тебя в шею гонят, ведь так? Так. Это очевидно. Ты что думаешь, я тут неделю торгую? Да уж лет пятнадцать. Так что научился вас распознавать. И знаешь, что я тебе скажу? Вы просто цену себе набиваете. Думаете, мы оценим ваше острословие, ваши советы, вашу мнимую мудрость, и воздадим должно? Ну да, правильно - воздадим! И всегда воздавать будем! Да только все тем же - своей мудростью. Хотя, ты, хвала небесам, сам ее осознал. Мы будем взашей вас гнать, чтобы не побирались тут, и не отбивали своим видом посетителей. Чтобы вы или умирали, или людьми становились. Тоже мне, "не человек" нашелся!
   Я польщенно затих, слушая откровенный монолог, и принюхивался к его желаниям. Он пах внешним злорадством и внутренним самодовольством. Искренне насмехался (чем заслужил мое уважение) и продолжал:
   - Поэтому, неудачное ты выбрал место, братец. Хоть ты и ловок на язык, да только одного его недостаточно, чтобы прожить здесь. И мой тебе совет - возвращайся в ту дыру, откуда ты родом. Там хоть есть те, кому ты не безразличен, даже без золота.
   Я пристально взглянул на него, и про себя поблагодарил за повторную искренность. Ведь он искренне желал мне добра, а потому и давал дельные, по его меркам, советы.
   - Такие есть везде, - поправил я. - А точнее - такой.
   - Какой? - светлые глаза сверкнули живым ярким пламенем. Он приосанился, уперся рукой в бок, и вызывающе смотрел на меня.
   - Которому ты не безразличен, даже без золота, - подмигнул я.
   - И кто он? - выпучил бледные глаза седельщик.
   - Хочешь знать? - усмехнулся я.
   - Конечно, - облизнул он пересохшие губы.
   - А зачем? - склонил я голову на бок. - Тебе то зачем? Ты же не бродишь по свету и не просишь милостыню? И у тебя есть те, кому ты не безразличен. Надеюсь есть...
   Седельщик замялся, глаза забегали в поисках ответа.
   - Ну... ну, да, правильно, я не попрошайка... просто интересно. Кто ж такой? Да еще и везде он выручает? Как так?
   - Действительно интересно?
   Он кивнул. В глубине его души полыхнуло неуемное пламя познания. Он чувствовал, как коснулся извечной древней тайны, что будоражит всех. В том числе и его. Поэтому, нельзя его разочаровывать. Я вздохнул, и спокойно заявил:
   - Тогда, уважаемый мастер-седельщик, поброди с мое по миру. Лишь так ты познаешь ту истину, не иначе. Каждый человек должен прийти к ней сам. Да, других тоже стоит послушать, но каждый расскажет о своей истине. Но не о твоей. Ведь ее никто не может знать, кроме тебя. Так что, если желание твое искреннее - милости прошу. Мир чарующ и безграничен. Он гораздо больше, чем тебе о нем рассказывали другие. Он гораздо красивее и совершеннее, чем тебе кажется. Он непонятен лишь для тех, кто не желает познавать его. Он страшен и жесток лишь для тех, кто боится его. И темен для тех, кто не видит его. Равно как и светел для зрячих. Поэтому, смело говорю - тебя удерживает страх. Ты прикован к этому месту, к своей работе, ремеслу и торговле. Ты боишься потерять их. Ты никогда не променяешь их на загадочные красоты своего же мира. Равно как и всякий, кто золото ставит превыше мудрости. А значит, и не постигнешь того, что постиг и постигаю я. Но все-таки выбор у тебя есть. Ибо есть он у всех.
   Он окатил меня жгучим злобным взглядом. Меня же это нисколько не тронуло, так как я давно привык к такому отношению. Ведь это тоже сила - пережить насмешку. Ведь насмешка умного обратится в добрую улыбку, когда он разгадает в моих словах замысел. Глупец же будет насмехаться до конца дней. Да только умнее от того не станет. Я этой силой обладаю в избытке. Потому как каждый раз испытываю на себе подобное. И сейчас я не ждал иного. И иного не стало. Седельщик вдруг напрягся, сморщился и ткнул узловатым пальцем в сторону.
   - Иди-ка ты, бродяга, по-доброму, и не морочь мне голову! А то я стражу кликнуть могу.
   - В чем же моя вина? - возмущенно вспыхнули мои глаза.
   - В мошенничестве. В подстрекательстве к самообману, - сквозь зубы процедил мастер. - Ты хочешь обобрать меня, сделав так, словно я сам тебе все отдал. Каков хитер плут! Такие, право - редкость. Гораздо больше простых воров. Но все равно - иди подальше! Давай, давай - проваливай!
   Я кивнул, равнодушно пожал плечами и тихо подытожил:
   - Разумеется, пойду. Ведь ничто меня больше не держит возле тебя. Ты стал мне безынтересен. Я уже взял то, что хотел.
   Я демонстративно развернулся. Передо мной пестрела многоликая говорливая толпа. Она манила окунуться в себя, словно в ласковые морские волны. Я ощущал тысячи всевозможных желаний. Они искрящимися живительными брызгами летели в лицо. Они освежали, наполняли силой, даже слегка отрывали от земли. Да, я могу воспарить над землей лишь благодаря такому большому количеству желаний. Однако, может окрылить и горстка. Но желания должны быть очень сильны, чисты, и не замутнены лицемерием перед самим собой. Такими часто бывают детские желания. Или желания тех, кто страстно влюблен. Или тех, кто глубоко и отрешенно верит. Или кто безумно одержим какой-то благой идеей. Как, впрочем, и не благой.
   Словом, я без тени сожаления поспешил прочь. И даже прощаться не счел нужным. Так как не совершаю ничего преждевременного. Не успел сделать и пары шагов, как позади раздался строгий окрик:
   - Эй, а ну стой!
   Я замер. И возрадовался. Иного и быть не могло.
   - Чего это ты взял?! - грозой надвигался голос ремесленника.
   - Самое дорогое, - тихо прошипел я.
   Он принялся лихорадочно перебирать уздечки и сбруи, пересчитал седла, оглянулся, скользнув взглядом по стременам. И даже заглянул под прилавок, хотя снаружи он был наглухо забит прочными досками. Я стоял и давился смехом. Он снова бегло осмотрел товар, удовлетворенно крякнул, но, тем не менее, выскочил из-за прилавка и оказался возле меня.
   На нем красовался длинный кожаный камзол светло коричневого цвета, яркие медные пуговицы, широкий темный пояс, сплетенный из кожаных полос, вычурная серебряная пряжка. На поясе висел небольшой узкий кинжал с рукоятью резной кости. На ногах дорогие черные ботфорты, блестящие в свете высокого солнца. От него пахло кожами, трудолюбием, и какими-то маслами. А еще сильным упорством. И желанием докопаться до правды. Он навис надо мной мрачной тенью. И сурово глядел, будто я действительно что-то украл.
   - А ну признавайся, чего взял?! - надвигающейся грозой пророкотал его голос.
   - Самое дорогое, - настойчиво повторил я, с твердостью смотря в его глаза. - По крайней мере, для меня. А чем ты дорожишь превыше всего, я не знаю. Хотя, понял уже.
   Он насторожился и подобрался, словно желал наброситься на меня с кулаками. Я метнул порывистый взгляд на кинжал - благо ума хватит не выхватывать его. Не то, чего доброго, порежется...
   - Я тебе сказал идти? - напомнил седельщик.
   - Так я и пошел, - вежливо парировал я. - Но ты зачем-то выпрыгнул и не даешь мне уйти. Сам себе противоречишь, почтенный. Ты сначала сам определись со своими желаниями...
   - Но ты забрал самое ценное! - гневно воскликнул он, на всякий случай, высматривая в толпе ближайшего стража порядка. Благо, их легко узнать по отблескам широкополых железных шляп, увенчанных высокими гребнями. Видимо, гребни для того и нужны.
   - Правильно, - мотнул я пепельной головой, тоже глянув поверх голов. - Забрал.
   - Но... вроде все на месте - развел он руками. - Но ты точно что-то взял! Ведь сам говоришь...
   - А разве вор станет уличать себя в воровстве? - наивно моргая, переспросил я.
   Некоторое время он стоял, как вкопанный. Затем нехотя выдавил:
   - Нет.
   - Так чего ж ты увидал во мне вора? - наигранно негодовал я.
   - Но... ладно, - сдался он. - Но что же ценного ты уносишь с собой? Мне, право, интересно. Только не говори, что для этого нужно бесцельно бродить по миру.
   Последнее высказывание он отметил настойчивым раздражением.
   - Нет, бродить нигде не надо, - снисходительно успокоил я торговца. Смерил его взглядом, точно решал, стоит ли говорить. И решил. - Речь идет о мудрости. О знаниях и опыте. Знания - мудрость из источников; опыт - мудрость из твоей жизни. Они и слагаются в единую мудрость. Хотя есть много еще чего, но об этом можно говорить бесконечно. Однако основа сего богатства едина. И она такова. Ее-то я и взял. А точнее - пополнил.
   Он выдержал недолгую паузу и вдруг засмеялся, хлопнув меня по плечу.
   - А ты молодец, бродяга, - искренне нахваливал он меня. Глаза его ощутимо потеплели, желания смягчились и благодатным потоком устремились наружу. Сердце стало наполняться легкой волнующей дрожью. - Таких сообразительных еще не встречал. Бывает, подходят попрошайки, бывает - разглагольствуют. Но чтоб так... Я даже медяка для тебя не пожалею.
   - Спасибо, - учтиво поклонился я, - но мне без надобности.
   - Как? - удивленно потупился он. Поток желаний снова замер и оледенел.
   Я пожал худыми плечами.
   - Да вот так.
   - Тогда... серебреный, - с гордостью выдал он, ломая застывший лед изумления. - Тебе ведь ни разу не давали серебро?
   - Не давали, - согласно выдохнул я.
   - Вот видишь... - еще больше таял лед.
   - Но лишь потому, что не просил, - горько разочаровал я мастера.
   И обдал его холодом нового удивления. Он поскреб подбородок, хитро прищурился, посмотрел с долей сомнения и вдруг решился.
   - А, ладно! Твоя взяла! Ты умело поднял себе цену до небес. Как торговец, я уважаю это и даю тебе... даю... Золотой!!!
   Я на миг оцепенел. Никто никогда не подаст нищему золотой. Особенно такой человек, как этот седельщик. Особенно здесь, в стольном городе. Это равносильно королю, который отдал бы свое королевство. Но передо мной стоял простой мастеровой, хотя для него то была плата королевская. Он привык ценить свой труд и знает цену тем деньгам, которые зарабатывает, пусть и в избытке. Такие не склонны расшвыриваться даже медяками.
   - Золотой? - не веря, переспросил я, наигранно округляя глаза, боясь лишить его слащавой радости. Норовя лестью согреть его желания, и дать ему шанс проявить милосердие. Ведь оно искреннее и сердечное. И я льстил ему.
   - Угу, - мотнул он головой с глубокими залысинами. И выудил откуда-то из-под камзола полновесный золотой гульден. - Его, надеюсь, ты возьмешь?
   Тяжелая потертая монета сверкнула в ярких лучах чеканной орлиной головой в короне. На ней заискрились многочисленные царапины - видимо не раз на зуб пробовали. Что ж, понятно, ведь доверие на рынке - путь к краху. Я равнодушно опустил взгляд. От монеты пахло воспоминаниями. Пахло тысячами рук, в которых она побывала. Но еще резче пахло желаниями, которые она воплотила. Среди сложного букета запахов, я даже распознал очень знакомый и самый стойкий - запах крови. Интересно.
   Седельщик стоял, вытянув длинную руку в благодарственном жесте. На его мозолистой ладони мерцал желтый кругляк с королевским знаком. Он ждал с вожделением и затаенным торжеством. Я, в свою очередь, смотрел на него. И ведь не обманывает. Он искренне желал дать золотой. И тем самым доказать то, что я простой нищий бродяга, который искусно и мастерски набил себе цену. И добился желаемого. Да вот только ошибся он - я не желаю милостыни, пусть даже такой дорогой и искренней.
   Я отступил на шаг и вскинул руки.
   - Нет, почтенный мастер-седельщик, и даже золотой я не возьму.
   Торжественно-насмешливая улыбка медленно сползла с его тонких губ. Он виновато опустил руку, сжал золотой, и с новым изумлением уставился на меня. Но тут же изумление сменилось подозрением. Повеяло могильным холодом, пробирающим до костей.
   - Всего своего добра я тебе не отдам! - предупредительно отрезал он. Глаза впивались судорожно и хватко. Но то не беда, если ты готов к этой хватке.
   Я укоризненно покривился и покачал головой.
   - Зачем ты вообще пытаешься меня обидеть, седельщик. Это невозможно. И бессмысленно. Неужели ты до сих пор не понял? Я не играю в торговлю и не желаю от тебя ничего, кроме мудрости? А ее я уже получил сполна.
   Казалось, он и вовсе потерял дар речи. Я молчал в ответ. Так мы безмолвствовали некоторое время. На нас косились прохожие зеваки, сборщики податей, стражники, соседние продавцы. Даже пегий бесхвостый пес остановился рядом, недоуменно принюхался. Его засаленная грязная шкура лоснилась и пахла рыбьей требухой. Он выжидал подачки. Но никого не тронул его жалкий ущербный вид. Его или не замечали, или надеялись на милость иных торговцев. Потому, не почуяв желаемых запахов, пес канул в толпу. Там, где его поджидала лакомая добыча. От него не пахло разочарованием. Напротив - пахло радостью поиска. Он опустил нос к серым булыжникам и растворился среди сотен мелькавших ног, точно в бескрайнем лесу.
   Я проводил его взглядом, поднял голову. Глянул вдоль улочки, образованной двумя рядами прилавков, полосатых пологов, дощатых кровель. Везде стояли продавцы, везде лежал и висел товар. Везде толпились люди. По улочке неспешно тянулся поток шляп, беретов, чепчиков, косынок, капюшонов, изредка - шлемов. Но чаще просто непокрытых голов. Он напоминал равнинную реку - спокойную и предсказуемую, несущую жизнь и благодать. Прилавки походили на запруды и заводи, где течение приостанавливалось, завихрялось, замирало. А взблеск золота и серебра казался бликами рыбьей чешуи в яркий день. Но, как на любой реке, блеск тот мелькал нечасто. Да, у поверхности всегда играет мелкая рыбешка, однако крупные рыбины дремлют в мутной глубине. Правда, я прекрасно видел сквозь любую илистую толщу. Толстосумов всегда выдают глаза - осторожные, внимательные, жадные. Бедняков, кстати, тоже - беспечные, обреченные, голодные. Но я их различал даже с закрытыми глазами. Ведь они остро пахли желаниями.
   Над рынком плыло множество всевозможных запахов: свежей сдобы, сладких леденцов, вяленого мяса, просоленного сала, выделанной кожи, звонкой керамики, крашеного полотна, деревянной утвари, кованых предметов обихода. И всего прочего, что можно отыскать здесь. Я самозабвенно потянул воздух, прикрыл глаза. Я пытался понять, какой из всех запахов сильнее. Потянул еще раз, замер...
   Пахнет золотом.
   Все запахи сплетались в единый сильный запах золота. Так как любой товар рано или поздно превращался в металл и оседал в мошнах торговцев. Но лишь затем, чтобы потом снова превратиться в другой товар, которого им недоставало.
   Однако над запахом золота витал запах желаний. Ведь золото - лишь символ желаний.
   Но еще сильнее пахло людьми. Ибо люди - источники желаний.
   Я стоял и жадно принюхивался.
   Жадный я?
   О, да! Я очень жадный. Настолько, что даже скуплюсь приобрести одежду и прочее, чтобы выглядеть пристойно. Мне с избытком хватает лохмотьев. Они, правда, вызывают глубокое презрение у остальных людей. Но то уже не важно. По крайней мере - для меня. Я так жаден, что каждый раз трясусь, когда пахнет искренним сильным желанием. Когда пахнет силой и самоотверженностью. Когда стучит горячее сердце, и толкает хозяина на подвиги. Для этого не обязательно идти на войну. Подвиг можно совершить даже здесь, на рынке. Я не думаю, что у богатого купца хватит смелости расстаться с круглой суммой просто так, лишь бы бедняки боготворили его, как легендарного героя. Подобная смелость стала бы сродни мужеству солдата, который в одиночку бросается на строй вражеской пехоты. Я не думаю, что у бедняка хватит сил заработать столько, что богачи удивленно замолкнут и с уважением взглянут на него. Такой силой должен обладать солдат, не просто бросившийся на строй вражеской пехоты, но и одолевший ее. Но, увы - герои всегда редкость. И это хорошо. Это вселяет гордость в сердца истинных героев. Возвеличивает их над остальными. Ведь чем труднее и опаснее путь, тем меньше отважных первопроходцев. Еще меньше тех, кто дошел до конца. Зато они полноправно гордятся собой. Пусть глупцы и назовут гордость грехом. Завистливые слабые глупцы, кто остался позади, отстал или вовсе побоялся сделать первый шаг.
   Люди шли нескончаемым потоком по руслу рыночной реки. Люди всех возрастов, полов, общественных сословий. Люди в разных одеждах и обуви. Люди разных взглядов и мировоззрений. Люди с разным жизненным опытом, с разными мастеровыми навыками, разным вкусом. С разными мечтами и желаниями. Люди всегда разные. Они рождаются таковыми, пусть и имеют много общего. Иначе мы бы путались и не могли отличить одного от другого. Я с затаенным восхищением посматривал на людей так, как сытая щука таращится на мальков в камышовой заводи. Хотя щуке безразличны особенности мальков - важно их количество. Однако я ценил и отмечал каждого - ведь каждый бесподобен. Люди тянулись в обоих направлениях, временами подплывая к запрудам из товаров. Их внимание привлекали как раз товары, словно мелкие хлебные крошки, брошенные для прикормки. А продавцы, подобно рыбакам, выжидательно приглядывались к ним. Они решали, как лучше закидывать словесные сети, желая увеличить улов. Но смотрели опять же не на людей, а на жирные брюшки их кошелей. Или на внешний облик, по которому как раз судили о "жирности" рыбешки. Но и покупатели знали себе цену, и не давали себя просто так в обиду. Некоторые, особо шустрые, проворно огибали все сети, сбивали до невозможности цену, вырывали крошки из-под носа удильщика, и уносились прочь. Иные подолгу топтались возле прилавков, разглядывая приглянувшуюся вещицу. С продавцами разговаривали лишь о цене, о качестве или особенности товара. Но ни одного из покупателей не привлекал продавец, как хранитель знаний и мудрости. Какой смысл тратить время на незнакомого человека, когда нужно удовлетворять свои мимолетные потребности и обретать материальные блага, желательно по сходной цене? Времени и так мало. Если говорить с каждым, то никакой жизни не хватит.
   Может, поэтому и живут люди так мало?
   Как мальки в камышовой заводи?
   Пусть даже собственные щучьи мальки.
   Редко кто вырастает в крупную щуку.
   Но если вырастает...
   Нет, я не столь кровожаден. По крайней мере, пока сыт. А когда сыт, сам оберегаешь своих мальков...
   Я смотрел на людей, прислушивался к неторопливым речам, принюхивался ко всяческим желаниям. Товары меня мало интересовали. А если интересовали, то, опять же, как отголосок желаний и устремлений мастера. Торговцы интересовали меньше - ведь они просто перепродавали готовое. Хотя и здесь имелась доля желания. Ведь разные торговцы продавали разные товары - кому что ближе и приятнее. Иной раз вопреки большой выгоде, но в угоду своим симпатиям.
   Да, такую роскошь могу позволить лишь я. Мне не нужны все эти товары, даже самые лучшие и дорогие. Я могу иметь их сколько захочу. Ведь все они созданы человеком, его руками и разумом. У меня есть и руки и разум, ничем не хуже любого другого. Но мне нужен весь мир, созданный не человеком. Впрочем, я имею и его, как, собственно, любой человек. Другое дело, я стремлюсь познать его красоты и тайны со всех сторон его величественного многообразия. И чем больше познаю, тем больше восхищаюсь как Творением, так и Творцом. И людьми, как частицей того Творения, во многом подобной самому Творцу!
   Вот почему я не обращаю внимания на безделушки, сотворенные людьми, за которые они, иной раз, готовы грызть друг другу глотки. Даже не за безделушки, а за их призрачный золотой символ. Вот почему обращаю я внимание на самих людей, как на творцов тех безделушек. На людей, как на отголосок высокого замысла Творца. Точно так же, как и сами люди смотрят лишь на свои товары. И частенько не понимают, что товары лишь отголосок их желаний. Еще реже задумываются, что они - творцы своих желаний. Но то уже неважно. По крайней мере, для самих людей.
   Время промелькнуло гораздо быстрее, чем мои наблюдения и размышления. Обрубок хвоста только что скрылся из виду. Или время приостановилось, не имея власти над течением мысли? Впрочем, уже не важно. Меня снова привлек шорох за прилавком. Я обернулся. Седельщик, наконец, опомнился и тяжело вздохнул. Оказывается, он все это время выжидательно смотрел на меня. Он ждал моего согласия. И... не дождался.
   - Хм, а ты, похоже, не шутишь, - в серьезной задумчивости отметил он.
   Я удовлетворенно кивнул. Он хмуро надулся. Лицо осунулось, гордое пламя в глазах поугасло под натиском моих текущих желаний. Правда, иных, неподвластных стороннему разумению, даже самому проницательному. Не может ни один человек понять не человека. Я победоносно взглянул на мастера. Но вдруг пламя в его глазах вспыхнуло по-новому. Что ж, люблю упорных. Их желания не всегда чисты, но всегда сильны. А это приятно.
   - Но... - как-то растянуто и хитро начал он, - ...если я вдруг захочу получить плату за то, что ты взял?
   Вот тут-то уже подобрался я. Да, интересный торговец. Сразу видно - давно на рынке. Привык своего не упускать. Или же он хочет любыми способами одержать надо мной верх? Может и так. Ведь в торговле кто кого переторговал, тот и победил. По крайней мере, то приносит пьянящее чувство пусть маленькой, но все одно победы. Причем как продавцу, так и покупателю. Да, признаюсь честно - такого поворота я не ожидал. Но я уже ведал, что стану делать.
   - Так как? - оживился он, потирая руки, словно в предвкушении выгодной сделки. - Раз ты взял самое для тебя ценное, то и я хочу получить взамен самое ценное. Но ценное уже для меня. А я не скрываю - золото для меня ценно. Ты ведь ценишь мою искренность?
   - Ценю, - столь же искренне согласился я. - Равно как и недальновидность мысли.
   - Так что? - с нарастающим чувством триумфа спросил он, оставив без внимания мою последнюю фразу.
   - Но ведь я взял нематериальное, - напомнил я. - А ты просишь таковое.
   - Но ты взял самое ценное, - твердо повторил седельщик, всплеснув руками. - Справедливо требовать взамен то же. Ты взял, то, что нужно тебе; я прошу то, что нужно мне. Мы пришли к мнению, что и для кого самое ценное. Поэтому, если речь идет об обмене - это правомерно.
   - То стало бы правомерным, если бы ты лишился этого, - рассуждал я. - Но ты ведь не лишился мудрости. К тому же я тебе отплатил тем же. Или ты не принял плату? Разве ты не ценишь ее?
   - Ценю, - кивнул он. Хитро усмехнулся и настойчиво добавил, - однако золото для меня ценнее.
   - Но у меня его нет, - пожал я плечами. - И ты сам признал это очевидным вначале, но вдруг запросил сейчас...
   - Милый ты мой, - с какой-то отцовской строгостью вдруг заговорил он, отставив ногу. - Не золота мне от тебя надо, премудрый ты мой глупец, но урок тебе преподать. Какой? Ха! Такие, как вы всегда говорят: "Нельзя все золотом мерить, нельзя его примешивать в дружеские отношения, нельзя из него делать самоцель". Что мудрость, дружба, любовь превыше презренного металла. Да, это правильно. Но почему-то все, кто так говорит, сами не желают следовать этой мудрости. Я тоже так говорил когда-то. Потому что тоже так полагал. Но жизнь распорядилась иначе и дала мне просветление. И я понял: не только можно все золотом мерить, но и нужно. Ну-жно! И не то, чтобы нужно, а все давным-давно им измерено. Независимо от того, кто и как к этому относится. Понимаешь меня, мудрец? Ведь золото есть твой труд. Твой, и всех остальных, кто создал вокруг тебя все блага. Кто горбом и потом воплотил все свои желания и претворил в жизнь мечты. Золото же есть мерило труда. Ведь это люди условились принять металл за мерило и решили отмерять им свои материальные блага. Понимаешь, или нет? И не надо в том искать бесчестья, злой корысти, жадности, отступления от морали и прочей словесной чуши. Я часто сталкивался и сталкиваюсь с таким. И еще одно понял: кто так говорит, кто ссылается на какие-то высокие духовные идеалы, тот первый к тебе прибежит, и будет просить идеалы земные. А еще постарается обмануть и сбить цену, только бы золотишка себе побольше прибрать. Пусть даже и неосознанно...
   Я притих. Нет, не от удивления. Просто не хотел его спугнуть. Ведь не так давно я сам толковал об этом с Пудилой. Кузнец мало чего понял. А этот сам заводит разговор о золоте, сам все осознает. Ведь торговля - прежде всего опыт общения с людьми. В этом мы с ним схожи. Пусть для него то побочное следствие, а для меня самоцель. Ведь опыт, как я уже поминал - источник мудрости. Мудрость - великая сила. Поэтому мне стали интересны его слова, и я не перебивал. Он усмехнулся и продолжал:
   - Меня многие друзья спрашивают: "Сколько стоит твое седло"? Самое простое стоит пять золотых, и я честно называю цену. Следом звучит один и тот же вопрос: "А для своих"? Понимаешь, в чем дело? Нет, ты, бродяга, похоже, не понимаешь - ведь ты седла не ладишь. Однако я все же объясню тебе. Причем очень просто. Ты только слушай внимательно. Получается, друзья, используя свое уникальное дружеское право, пытаются получить скидку. Раньше я делал ее. Да чего там - раньше я вообще им дарил седла. То есть трудился на них бескорыстно. И слово-то какое - без корысти. Но ведь дружба подразумевает взаимность. Если я другу что-то сделал бескорыстно, то и он мне должен отплатить тем же - бескорыстностью. Но... это же отношения реального обмена, прямого обмена материальными ценностями. То есть своеобразная торговля, пусть завуалированная иначе. Или - торговля без учета цен. То есть - без меры. Мне, кстати, тоже часто делали добро бескорыстно и от души. Но вот потом едва не требовали быть взаимным. Причем досконально подсчитывали, сколько и чего для меня сделали. При этом часто пытались взять больше, чем изначально давали сами. Или же просили моей бескорыстности в самый неподходящий момент, когда я был сильно занят. А когда я пытался это им объяснять, то часто слышал: "Я так и знал, что ты не настоящий друг, ты все меряешь золотом, ты не хочешь помочь мне в трудную минуту". И прочее в подобном духе. Выходит, "друг" действовал с изначальной корыстью? То есть делал не от души, но с учетом будущей отдачи. Вот тебе и вся "дружба", дорогой мой. Хотя, я не виню их, и все равно считаю друзьями. Просто все это от нехватки торговой мудрости, которую я, в свою очередь, обрел с опытом. Потому что золотом мы не только расплачиваемся, им мы еще, как раз таки, и отмеряем. А точнее, сначала отмеряем (или, по иному, приходим к согласию), а после платим. И второе есть суть первого. Золото - мерило тех благ, что мы создаем. И с помощью этой меры мы управляем обменом. В случае дружеских отношений мы, как бы, обменом не управляем, но все-таки подразумеваем какую-то однозначность. И если кто-то со своей стороны ее нарушает, то, получается, нарушает и дружеские отношения, и торговые. Все нарушает. И теряет как друзей, так и дельцов. А бескорыстно и без взаимности работают лишь рабы на своих господ. Которые с них по три шкуры дерут, а после выбрасывают, как использованный и ненужный скот. Ведь... так?
   Я кашлянул и загадочно сверкнул глазами. Какая разница: кивну я или помотаю головой? Седельщик меня не воспринимает, поглощенный собственными рассуждениями. Тем более, мои слова могли сбить его с мысли. И я молчал. Он вздохнул, ухмыльнулся и снова заговорил:
   - Вот о каких вещах неожиданно для себя я стал задумываться, мудрец. Я начал понимать, кем становлюсь для "своих". И кем они становятся для меня. Нет, я в душе не корыстный и не жадный! Говорю ж, изначально я вообще не был таковым. Но после, делая бескорыстно, я обнаружил, как армия "своих" неожиданно быстро начала расти. Даже в очередь выстраивались за подарком. И в итоге я поймал себя на мысли, что попросту работаю на "своих". Причем совершенно бесплатно. При этом я за свои деньги закупал кожи, дерево, инструменты и прочие необходимые вещи. За деньги - значит корыстно. Не находишь это странным? Нет? Ну как же! Получается - ко мне с корыстью, а я - бескорыстно.
   Он метнул острый взор вдоль торговых рядов. Толпа размеренно шумела и двигалась. Поодаль проехал конный страж, бросая по сторонам ленивые взгляды. От него пахло железом и силой. На нем сверкала кольчуга, легкая кираса, стальные поножи и наручи. Голову венчал открытый шлем с гребнем. С плеч спадал алый плащ с злотым грифоном, на поясе болтались меч, кинжал и длинная скрученная плеть. Последняя сразу отличала городских стражей от рыцарей и иных всадников. И пахла многоликой болью. Грозный страж кивнул седельщику, даже чуть улыбнулся. Резкая тень шлема и косой шрам на щеке делали улыбку мрачной и суровой. Седельщик тоже кивнул. Однако смотрел при этом не на стража, а на его поскрипывающее седло. Я смотрел на всех и ждал. Страж бесстрастно отвернулся. Покой и порядок не привлекали его внимания. Его интересовали беспорядки. Ведь он - та сила, что приводит любые волнения к изначальному спокойствию. И тут же теряет к ним интерес. Цокот копыт удалился и растаял в гулком водовороте голосов. Мастер снова обратил взгляд на меня. Я удивленно поднял брови, показывая свою заинтересованность. Я ждал продолжения. Он широко развел руками, вновь поискал глазами стража. Точнее свое седло. Не нашел, хотя алый плащ и шлем торжественно возвышались вдали над пешей толпой. И с ухмылкой заговорил:
   - Да, приятно, когда у тебя много друзей. Приятно видеть их довольные дружеские лица, когда они восседают в твоих красивых седлах. Приятно, когда они искренне тебя хвалят. Честно говорю - приятно. Как мне, так и им. Но вот одно неприятно, причем очень сильно - я стал попросту разоряться. Пробовал брать с друзей хотя бы то, что сам трачу - все одно разоряюсь. То есть работаю впустую. Ну, думаю - нет ребятки. Хоть вы и друзья... и вдруг я задумался - а друзья ли они? Разве это дружеские отношения? Ведь любой товарообмен - это отношения рынка. То есть торговые. Но не друзей. Дружеские отношения должны быть бескорыстными, то есть нематериальными. И я, наконец, понял - их нельзя попросту смешивать. Тогда будут и друзья, и золото, и седла и все прочие блага. Лишь дома, за кружкой пива мы можем быть друзьями, но не на рынке. Мы можем делиться воспоминаниями, советами, мы можем хвалить или осуждать друг друга, указывать на сильные и слабые стороны характера, и прочее такое. Но, мы, повторю, не должны быть друзьями на рынке, иначе, рано или поздно, попросту перестанем быть друзьями вообще. И знаешь, мудрец, это поняли многие, кто ремеслом занимается. Или торговлей. Особенно здесь, в многолюдной столице. Здесь народу тьма, и каждый второй к тебе в друзья набивается. Да только не я им нужен, а, выходит, мои седла. Я с большим трудом поверю, чтоб к тебе в друзья кто-то набивался. Потому что ты, хоть и умен, но все ж... извини... нищ. Материальных ценностей у тебя нет. И делом ты никаким не занимаешься. Словом, материальных благ или пользы с тебя не получишь. Человек же, неважно - друг или нет, в этих благах нуждается, и жить без них попросту не может. А потому и нет у тебя друзей. Вот так вот.
   Мне пришлось виновато развести руками. Мол, прав ты. Но я скорее это сделал из желания показать свою заинтересованность его словами. Он оценил - покивал, осматривая меня с ног до головы. Да, из материальных ценностей имею лишь рваный плащ, обветшалые одежды да пару дырявых сапог. Но на сей раз, их вид вызвал у торговца теплую искреннюю улыбку. Мой вид подтверждал его суждения. Он символизировал его правоту, и седельщику стало приятно. Я снова услышал его слегка возвышенный голос:
   - Поэтому, когда меня снова спрашивали "свои", я отвечал: "Шесть!". Да, шесть золотых стоит мое седло для "своих". Для всех остальных пять, но для своих шесть. Что? Интересно - почему? Почему я цену поднял? Да, всем тоже стало интересно, почему вдруг для "своих" оно подорожало. Так я и отвечаю: пытаясь получить скидку, пусть даже в один золотой, "свой" желает оставить этот золотой в своей мошне. То есть обогатиться на один гульден. Ведь он может потратить его на другие желания и прихоти. То есть обогащает свои желания на один золотой. Ведь так? Так. Но тогда и я имею то же самое уникально дружеское право. Потому что, повторюсь - дружба, равно как и любовь, и иные отношения, должна быть взаимной. Значит, я не просто могу, но должен отдать седло за шесть, дабы гульден оказался уже в моей мошне, и я потратил бы его уже на свои желания.
   Седельщик самодовольно потер руки, радуясь собственной изворотливости. Меня тоже она радовала. Но не как суть, а как стремление изменить свою жизнь с помощью одной лишь мысли. Поэтому я снова в удивлении поднял брови и округлил глаза. Он насмешливо причмокнул языком.
   - Да, поначалу такое всех тоже ужаснуло. Потом возмутило. Затем оттолкнуло. После все сочли меня сверхжадным, а после и вовсе сумасшедшим. Но я ждал. Долго ждал, так долго, что даже начал терять надежду. И, представь, дождался. Все это осознали, одумались, ощутили на собственной шкуре, и вновь стали друзьями. Я, право, лишнего с них брать не стал, но зато нормальную цену всегда получаю. Пять - значит пять. Значит, оно стоит столько. Значит, я в него вкладываю четыре, а пятый - есть моя прибавка, на которую я, собственно, и живу. Ведь мне и дом содержать надо, и подмастерьям платить, и за место на рынке, и много еще чего. К тому же бывают непредвиденные расходы. Зато, когда мне что-то нужно, и это "что-то" делает мой хороший знакомый или друг, я всегда предлагаю плату больше, чем он называет. Разумеется, он отказывается, отнекивается, и тогда уже сам делает мне скидку. Вот это от души - я понимаю. Потому как я его с душой оценил. Я хочу платить ему больше. Хочу искренне. И он искренне жаждет сделать мне что-либо по-свойски. Но я все равно неумолим - я настаиваю на нормальной оплате, без всяких скидок. Единственное, о чем прошу - чтоб делали хорошо и своевременно. То есть - от души. А от души делают лишь в одном случае - для души. То есть - для себя. Поэтому, если платишь от души, то сделают и быстро, и хорошо. Не всегда, конечно, но стараться будут. По крайней мере, у тебя уже будет право требовать своевременности и качества. И дружба от этого нисколько не ухудшится, а наоборот, крепче станет. Заплатишь мало, то есть по-свойски, то будешь либо ждать долго, либо сделают абы как. И не возразишь - друг ведь. А возразишь, так узнаешь, какой ты для него друг. Когда для тебя по свойской цене все делают, а ты, скотина неблагодарная, еще и недоволен. Дружба после этого, как правило, угасает или рушится. Вот так-то.
  
  
  
   8 Настоящее богатство
  
  
   "Богатство - это власть над теми,
   кто искренне уверен,
   что богатство - это власть".
  
   Хранитель желаний
  
  
   На сей раз, я глубоко задумался. Интересен жизненный путь этого мастера. Многие понимают его правоту, но лишь поверхностно. Он же всеми силами пытается добраться до незыблемой основы. Молодец. Ведь то удел немногих. Вернее, многие пытаются, но не у всех выходит.
   - Словом, надо относиться к людям так, как хочешь, чтобы они относились к тебе, - подвел он неожиданный итог. - Ты должен это хорошо знать. Вижу, вижу - знаешь, об этом все мудрецы во всех землях толковали. Так вот я и отношусь. И прошу, чтобы ко мне так относились. И, знаешь, действует - друзья и знакомые перестали использовать свою почетную фамильярность и стали платить требуемые гульдены. Все встало на свои места и обрело естественную гармонию. То есть, изначальное равновесие... Однако неожиданно для себя я отметил, что история здесь не заканчивается. С этого момента, мой многомудрый оборванец, наступает очень интересный этап. Да, я беру с друзей золото, и не делаю никаких скидок, иначе начну сам себе противоречить. А самое страшное - все вернется на круги своя. Но! Но... у меня появилось желание помогать им, делать им дорогие подарки ко дню рождения, к свадьбам их детей, к общим праздникам, делиться советами, опытом и мудростью, которую ты столь высоко ценишь. То есть всеми видами ценностей - как духовными, так и материальными. Потому как появились и те, и другие. Во мне стали просыпаться какие-то истинные человеческие чувства, которые изначальная нищета загнала куда-то глубоко. Я, кстати, отмечаю особо жестокое отношение нищих друг к другу, и заискивание перед теми, кто богат. И радуюсь, что избежал сей страшной кары. И наставил на истинный путь своих друзей и близких. Хотя моя заслуга тут невелика. Я лишь подтолкнул их в нужном направлении. Выходит я, с помощью золота, которое они мечтали недоплачивать мне раньше, им же и помогаю. То есть уникальное право дружбы использую не для того, чтобы брать, но давать. И меня это нисколько не обременяет, не умаляет моей морали или чести. Нисколько. Даже напротив. Так же и они относятся ко мне. И всем хорошо - мы живем в достатке и процветании, как в материальном, так и духовном. Вот такая тебе философия, дружок. И никакие мудрецы, никакие пророчества и высказывания, никакие ветхие и новые писания мне ее не затмят. Вот она, моя истина. Жаль только, что тебе ее не понять. Ее мало кто понимает, потому как нужно пройти сей путь, как ты сам недавно хвастал. И лишь потом начинаешь потихоньку соображать. А как сообразишь, так и начнешь жить припеваючи. И все вокруг тоже. Единственная здесь трудность - работать много приходится. Но мне работа в радость. Я люблю ее. Особенно, когда ее не только словами и похвалой ценят, но и гульденами звонкими. А то раньше так уж меня расхваливали, да только цель была очевидна - сбить цену. Лицемерие какое-то. И слова поперек уже не говорили. Это тоже плохо. Теперь, если я где-то сделаю плохо, то друг всегда укажет на мой недостаток, и я не обижусь на него. В этом, кстати, кроется один из глубинных смыслов дружбы. Пусть лучше он укажет, чем на рынке покупатель ткнет мне в лицо, и потребует уже оправданную и законную скидку. Или, чего хуже, обвинит в низком мастерстве, оскорбит "посредственностью", и расскажет об этом всем. И черная молва уже сильно будет подгрызать мою мошну. На рынке же доверие потерять очень легко и быстро. В то время как завоевать ох как сложно. Впрочем, как и вообще в жизни.
   Я принял задумчивый вид. Торговец выдержал небольшую паузу, очевидно, надеялся на мои отзывы. Но их не последовало. Его то нисколько не смутило. Даже наоборот - заставило распаляться еще больше. Он почесал подбородок и снова повел речь.
   - Но, повторюсь - то надо пережить. Тебе далеко не все понятно. Но речь не о том. Просто я пытаюсь втолковать тебе, что не надо бояться брать золото. Напротив - надо стремиться к этому. Это не отвернет от тебя друзей. Это отвернет от тебя бездарей, праздных лодырей, неудачников, таких же нищих, как ты - голодранцев, наглых лицемеров, обманщиков, глупцов и прочих попрошаек. Которые сразу начинают липнуть, как только бескорыстием пахнет. Которые и призывают к бескорыстию то речами, то писаниями. Зато вокруг тебя станут собираться сильные, смелые, удачливые и знатные люди. В моем случае это мастеровые. Но есть друзья из королевской стражи, есть парочка знакомых нобилей, есть купцы-караванщики, да много кого. А вот если ты захочешь приобщиться к нам, то... мягко говоря, тебя выпнут. Вернее - не примут. Никто даже разговаривать с тобой не станет - это сегодня я чего-то раздобрился. И не потому, что ты золота не имеешь, а потому, что ты... не желаешь его иметь. Ты не трудишься на благо общества, а лишь бесцельно шатаешься по городам, и щеголяешь сомнительным умом. Материальных ценностей ты не производишь, не торгуешь ими, работать, судя по виду, не расположен. На наемника тоже не похож. Какая от тебя польза? Правильно - никакой. Лишь показатель мнимого ложного совершенства, или наглядный пример - каким быть нельзя. А потому и не обижайся, когда тебя отовсюду гонят. Ведь ты или бездарь безрукий, или лодырь праздный, или глупец недалекий. Или сумасшедший, если человеком себя не считаешь. Благо хоть не лицемер, что меня несказанно порадовало. Другой бы уже на серебре слабину дал, а ты молодцом держишься. Похвально. Только все одно это глупость - по миру блуждать. Да, интересно, не спорю. Но ведь можно и с караванами товаров ходить. И мир посмотришь, и с людьми интересными поговоришь, и приключений тебе - хоть отбавляй. Но главное - золота заработаешь столько, что тебе и не снилось. Торговать, как я уже говорил, выгоднее, чем производить. Так что, подумай, бродяга, хорошо подумай. Ты пока еще не слишком стар, может, стоит осесть где-то, да чем-то заняться? И тогда, быть может, такие как я перестанут над тобой насмехаться. Я, право, не со зла это делаю, а с умыслом. И если ты действительно мудр, то увидишь его. И поймешь.
   Я замер и даже из вежливости приоткрыл рот. Как сказал... А главное - как мыслит. На сей раз монолог поразил меня глубже. Да, мастер не так прост, каким мне показался сразу. Тем самым он снова вызвал симпатию. Ведь в этом мы с ним похожи. И не только в этом. Он снова напомнил мне себя. Того себя, каким я стал после того себя, похожего на Пудилу.
   Седельщик высоко вскинул подбородок, и демонстративно спрятал гульден в небольшой мошне, что держалась под распахнутым у ворота камзолом. Да, себя ценит (а точнее - научился). Да, есть за что. Да...
   - Так-то, мой неимущий друг, - казалось, он воспрянул духом, выдав мне всю свою мудрость. - Ты останешься таковым до тех пор, пока не осознаешь моей правоты. А как осознаешь, так и начнешь жизнь свою менять. Тогда и вспомнишь меня. И оценишь уже искренне.
   Я показательно и скорбно вздохнул, понуро уронил голову и раболепно произнес:
   - Уже оценил.
   - Рад слышать, - голос его креп, возвышался и напоминал завывание ветра в горах. - Хоть какая-то польза для тебя с нашей беседы. И что ты намерен делать?
   Я вновь оглядел снующую туда-сюда толпу, потянул носом их разномастные желания, блаженно засопел, и облегченно выдохнул:
   - То, что и делаю.
   Седельщик моргнул и снова погас. Точно прибрежный маяк, утопив в ночной воде последний луч надежды. Холодная тьма вновь сомкнула свои клещи. Триумф его победы вдребезги разбился о мою наглую непробиваемость. Многоголосой болью зазвенели хрустальные осколки льда - то ломались его желания. Да, они были чисты. Да - искренни. Да - верны. Но они ломались - они были хрупки. По крайней мере, по сравнению с моими. Ведь я уже когда-то был таким. А прошлое всегда разбивается о настоящее, если пытается воспрянуть из глубины времени. Его место лишь там. Мы можем лишь смотреть в него. Но вернуть - увы. Мы можем лишь попытаться его воссоздать. Но то станет не до конца подлинно. Ведь желания наши стали уже иные.
   Ремесленник озлобленно оскалился и зашипел:
   - Бродяга, ты мне снова голову морочишь?!
   - Нет, - блекло улыбнулся я, чуть согревая его желания.
   - Ты ж сказал, что все понял?! - мучительно вскрикнул голову торговец. Мне казалось, он пытался собрать мерзлую кашу из колких обломков мечты, горьких слез и отчаянных соплей. Он жаждал выплеснуть все это мне прямо в лицо. Но не мог. Потому что не мог собрать.
   - Причем давно, - уточняюще добавил я.
   - Но... по тебе не видно, чтоб ты вознамерился жизнь свою менять. Хотя ты признался, что оценил мою мудрость. Как же так?
   - Да, почтенный седельщик - оценил, - еще раз повторил я. - И давным-давно. Так давно, что уже пришел к иной. Я ведь все это пережил. И те же самые мысли приходили мне в голову. И я так же действовал. И достигал тех же результатов. А потому и слушаю тебя здесь, да не перебиваю. Я просто наслаждаюсь воспоминаниями.
   Он снова почесал подбородок, заскрипел зубами. Мутная жижа таяла на глазах. Ее собрать уже не представлялось возможным. Да и бессмысленно это. Тогда он подобрался и метнул на меня колючий многообещающий взгляд.
   - И что же? Предлагаешь и мне в бродяги податься?!
   - Выбор всегда за тобой, - сказал я. Сказал просто и понятно. Но он не понял. Вернее понял, но по-своему. Потому как возопил с новой силой:
   - Да врешь ты все! Ты, видать, и был когда-то человеком, да ныне из ума выжил, и перестал быть таким!
   - Вот видишь, - отметил я усмешкой его последние слова. - Ты сам признал, что я не человек. Даже не я - ты поведал о том!
   Он запоздало прикрыл рот, силясь бросить еще что-то колкое в ответ. Колкое, по его меркам, но истинное по моим. Я же церемонно поклонился. И мягко, четко и торжественно провозгласил:
   - Я смею все, что можно человеку. Кто смеет больше - тот не человек.
   Он взирал на меня расширенными глазами. Я чувствовал его желания. Он пытался понять - сумасшедший я или нет. Мои глаза таинственно смеялись в ответ. Я продолжал:
   - Слыхал такое, мастер-седельщик? Или, быть может, читал? Где-то такое уже написано. Хотя подобная истина переписывается, кочуя век от века. Или же... ты книг не читаешь? Не постигаешь источников мудрости?
   Он не стал утруждать себя ответом. Он просто выкрикнул мне в лицо, потрясая кулаками и брызгая слюной:
   - Да что ты можешь, бродяга?! Кроме как писаниями истлевшими мне голову забивать?! Я ведь не зря тебе урок с золотом преподал. Ты нипочем не сможешь заплатить мне золотом за мудрость! Ведь у тебя его нет! Нееет! И не будет! Потому как быть не может! Хоть как ты свою мудрость изверни! Тогда спрашивается - мудрость ли это, раз она простого жалкого да презренного металла тебе принести неспособна...
   - Сколько ты хочешь за свою мудрость, седельщик? - ледяным тоном оборвал я его.
   От неожиданности он чуть не упал. Уж таким пугающим прогремел мой вопрос, словно гром среди ясного дня. Хотя вопрос и будничный, и тон спокойный, но вот смысл не таков. Он мощным ударом меча врезался в плоть желаний торговца, растерзал ее и глубоко впился. Брызнула кровь. Нет, не та, которую мы привыкли лицезреть. Эта кровь иная, неосязаемая с первого взгляда. Но, тем не менее, такая же жгучая, сладкая и... желанная. Я неудержимо сверкал железными глазами. Они разили невидимыми молниями и заставляли мастера пятиться прочь. Он уперся спиной в прилавок, всплеснул руками и с грохотом опрокинул пару седел. Следом, шурша, сполз ворох сбруй и уздечек. О камень сухо лязгнули приклепанные к коже бляхи. Отчего-то лопнул шнурок, и подковы с громким звоном принялись осыпаться на пол. Странно. Их-то ничто не задело.
   На шум обернулись соседние лавочники и просто прохожие. Но ничего сверхъестественного нет - с кем не бывает? Подумаешь, седельщик случайно седла опрокинул. Подумаешь, рукой махнул неосторожно.
   Однако, следует отдать ему должное, он не испугался, не обратился в бегство и не стал криком призывать стражу. Седельщик знал - все это он успеет сделать, если обстановка вдруг обострится еще больше. Поэтому он просто распрямился, бросил мимолетный взгляд через плечо на упавший товар, и снова обернулся ко мне.
   - Ну так что? - уже мягче повторил я. Мне хотелось дать ему шанс, и я дал. Мне хотелось услышать его слова. И я повторил, - назовешь свою цену?
   Торговец смерил меня таким интересным взглядом, что я невольно залюбовался. И, как водится, принюхался. В его взгляде слилось все: осторожность, жадность, страх, непонимание, понимание, боль, тоска, злость, радость, недоверие. Даже благодарность. И много еще чего. Я улыбнулся. Я тоже умею так смотреть. Хоть и не люблю.
   - Хорошо! - неожиданно поддался он. - Будь, по-твоему. Я не боюсь казаться смешным, называя высокую цену. Я сильный человек, и рад считать себя таковым.
   - Называй! - приглушенно бросил я.
   - Сколько не жалко! - ответ последовал незамедлительно и неумолимо.
   Мудро, мудро! Я снова отметил его мастерство не седельщика, но торговца. Но на его беду я сам был таким, и такую же цену называл некоторым. Я нагло засмеялся. Так, что там мне отвечали? Я заглянул в прошлое. Возрадовался и провозгласил:
   - А если я исполнен жалости?
   Теперь уже засмеялся он. Медленно, с нарастающей уверенностью и силой собственного всемогущества. Он стоял против меня, и силился пересмеять. Я снова не стал лишать его удовольствия и понуро притих. Ждал. И думал - а не выскажет ли он то же самое, что когда-то говорил и я. Ох, каким сладким стало пророческое чувство, когда я услыхал его насмешливый голос:
   - Ладно, успокойся. Мне ничего от тебя не надо. Просто... каждый платит ровно столько, сколько он стоит. И я в очередной раз убедился в этой избитой до боли истине, ха-ха-ха! Не расстраивайся, мудрец, а просто прими, как должное. Ха-ха-ха...
   Мудро. Снова мудро. Ибо очень уместно. Правда, он еще не подозревает - насколько.
   Потому как не ведает, кто перед ним.
   И не потому, что он не проницателен.
   А потому, что этого не ведает никто.
   Но лишь до поры, пока я сам не соизволю явиться...
   Нас разделяла пара шагов. Но то не стало помехой. Я умею двигаться с поразительной быстротой, выходящей за грани реальности. И реальность для меня перестала быть преградой. Два шага реальности? Много ль это, или мало? Все относительно. Но я скажу точно: "Это неважно". Важно то, что они исчезли. Реальность же просто уступила место реальности иной. Моей. И я воспользовался ею.
   Движение произошло не мгновенно, не стремительно и даже не молниеносно. Оно просто произошло. И нет такого понятия во времени, способного описать его. Время безвластно над моей реальностью.
   Со стороны казалось - ничего не изменилось. Седельщик продолжал вызывающе улыбаться. И уже даже начал оборачиваться, спеша привести в порядок прилавок, как я опередил его. Я шагнул вперед. Он услужливо подался в сторону и заинтересованно поднял светлые брови. Глаза его полыхали веселым пламенем жизни. Они сияли победой. Сладкой, дурманящей, но, главное, обоснованной. Он вызывающе ждал. Я жать себя не заставил. Подошел к деревянному лотку, сунул руку под плащ, достал увесистую мошну, распустил завязки и высыпал все, что было в ней, на плашку. Полновесные золотые гульдены с тяжелым благоговейным звоном принялись падать на прилавок, точно крупные слезы искренней скорби. Или радости - неважно. Важно то, что они падали. Важно то, что они были. И было их очень много. Я не стал утруждать себя бесполезным подсчетом, но их оказалось больше полусотни.
   Вот тут-то картина снова переменилась. Если у седельщика никогда раньше не случался сердечный приступ, то, похоже, он готов был случиться. Он немо и отнюдь не наигранно распахнул рот, глаза, уши и все, что только возможно. Он не верил. Руки его задрожали, глаза заволокла какая-то непроглядная мгла, брови выгнулись дугой, язык мало, что не вывалился, как у загнанного пса. Он снова проигрывал. А точнее - уже проиграл. Я победно усмехнулся и встряхнул мошной. Последний гульден выпал из темного кожаного чрева, довольно звякнул и притих на вершине зыбкой горки. И стал он символом завершения всего этого урока. Да, прав торговец и все ему подобные. Ведь золото - одна из сил, которая правит миром. А точнее - один из отголосков той силы, или тень ее. Но это уже неважно. По крайней мере, для людей.
   Я смял мошну в кулак, демонстративно показывая - выжал все до конца. Высокий седельщик сглотнул, поперхнулся и закашлялся. Он тыкал пальцем в горку золота, бледнел и хрипел. На самом деле, он пытался что-то сказать, но выходил лишь гортанный хрип. Я смилостивился и произнес за него:
   - Да, знаю, это невероятно. Но это так. Вот моя плата тебе, почтенный мастер.
   - Но... но... как...
   - Очень просто, седельщик, очень просто, - повторял я размеренным назидательным тоном. - Но просто для меня - не для тебя. А если тебе то снова интересно, я вновь повторю: отправляйся гулять по миру. Но путь начни со своего желания. Когда твое желание станет истинно, что пересилит все другие, то ты и пойдешь. Нет желания, или слабо оно - живи и радуйся жизни. Это ни в коем случае не слабость и не трусость. И уж тем более не бесчестье. Это хорошо, ибо есть благо. Ведь жив я благодаря таким, как ты. Ведь блуждаю я вместо всех вас, а после и делюсь впечатлениями. Но чтобы познать истинную красоту мира, нужно идти самому. Это не так просто, друг мой. Но не просто для тебя. Зато станет просто, когда уподобишься мне. А мною быть не трудно. Пусть очень трудно стать таким. Ведь первый шаг всегда дается с трудом. Хотя это всего лишь символ превосходства изначального желания над остальными.
   - Кто ты? - тяжело уронил он. Голос отдавал уже знакомым смешанным чувством.
   - Неважно, - насмешливо, но отнюдь не злобно, ответил я.
   - Человек отдал мне все свое золото, и говорит - не важно, как его зовут?!
   - Зовут по-всякому. Но кто я - неважно.
   - Для меня важно, - серьезным тоном отметил он, потихоньку оправляясь от пережитого.
   - Тогда сам назови меня, - не менее серьезно посоветовал я.
   - Но... я... я не могу принять твое золото... - бегло залепетал он. - Я...
   - Можешь, - отмахнулся я, вжимая его взглядом в прилавок. - Еще как. Ведь то для тебя ценно. Ты хотел этого. Даже жаждал. И я дал тебе все, это. Я дал тебе самое ценное. То, что ты ценишь, во имя чего торчишь здесь днями напролет, а ночами корпишь над работой в своей душной коморке. Я истинно ценю твой труд. И твою мудрость, что толкает тебя трудиться. Тебя, и твоих близких. Ведь вы сами, без лишней воли воплощаете свои желания. Я искренне отмечаю - это действительно мудрость. Однако добавлю - человеческая. Но ты и есть человек. Ты гордишься этим. И не напрасно. А потому я щедро готов отблагодарить тебя. И плачу я ровно столько, сколько стою. Ибо выкладываюсь без остатка.
   - Я хотел лишь урок... - пытался объяснить он
   - Ты его получил! - твердо закончил я. - Бери золото.
   - Но... я привык брать обоснованно. А тут...
   Я загадочно сверкнул холодными глазами.
   - Это обоснованно. И ты сам обосновал это.
   - Но... я не привык быть в должниках. Это подвох!
   - Отнюдь.
   - Я не приму...
   - Примешь!
   - Я не хочу лишать тебя всего...
   - Лишить меня всего невозможно. Зато это легко сделать с тобой. Ведь наши богатства разные. И я только что это доказал.
   - Мудрость мудростью, но... ты ж пропадешь без денег? - он как-то виновато сжался, ссутулился, словно не желал возвышаться надо мной.
   - Так думаешь ты. Равно как и любой другой человек.
   - Да, и поэтому...
   - Я думаю иначе! - поднял я руку, пресекая все его дальнейшие попытки сопротивления.
   - Здесь что-то нечисто, - глаза седельщика наполнились проницательностью.
   - Все чисто, даже чересчур, - искренне признался я. - Все справедливо и законно. Каждый получил свое.
   - Но это ведь не мое золото?! - тыкал он в мерцающую кучку.
   - Твое! - настойчиво цедил я, повторяя тот же жест.
   - Но... нельзя же так?!
   - Однако это так!
   - Но... мне хватит и одной монеты, - попытался вывернуться торговец. - Я возьму ее как память о тебе, повешу на шею, и буду рассказывать всем о загадочном мудром скитальце.
   - Тогда у тебя великий выбор, - кивнул я на кучу золота. - Выбери любую. Хотя значение символа не во внешнем проявлении, но в сути. В той мысли или идее, которую мы вкладываем в этот символ. Поэтому любая из этих монет может стать напоминанием обо мне. Равно, как просто твоя память. Поэтому вовсе можно обойтись без символов - я все равно буду жить в твоем сердце и твоем сознании до конца жизни. Ведь после твоей смерти значение символа утратится, и все снова увидят в том не память обо мне, но просто золотую монету. Разумеется, если ты при жизни не передашь им силу значения символа. Вот потому и безразлично мне внешнее проявление. Хотя, оно лишний раз напоминает о силе символа. Поэтому, я все-таки советую тебе означить память обо мне. Память имеет свойство истираться, как королевские лики на золотых монетах. Так что, почтенный седельщик, бери любую.
   С этими словами я небрежно указал на горку сверкающие монеты. Он окинул горку задумчивым взглядом. Насупился, поджал губы, почесал нос. И тихо, будто признавая свою вину, сказал:
   - Хм, ладно. Будь по-твоему. Но остальные?
   Я беззаботно пожал плечами, и равнодушно произнес:
   - Потрать их на какое-нибудь благое дело. Или, как пожелаешь. Это, в общем-то, одно и то же. Сделай с ними все, что хочешь.
   - А ты как бы ими распорядился? - допытывался он, вытянув шею. - Пару мгновений назад золото принадлежало тебе. Но как бы ты потратил его? Чего бы ты хотел?
   Мое худое лицо озарила улыбка. А он тверд и в глубине души благороден. Никак не желает забирать монеты, и ищет способы вернуть их. Хотя, на самом деле, то снова его опыт торговца. Или, если угодно, философия обмена. Он просто боится остаться в должниках. Потому как знает, что это такое. Да, он знает - рано или поздно расплата придет. И придет в самый неподходящий момент, потому как часто такое случается. Попросту он, как и любой здравомыслящий торговец, намерен все точки в договоре расставлять своевременно. Я не стал его разочаровывать, и поспешил помочь с расстановкой.
   - Мое желание просто, но с тем же немаловажно и ценно. По крайней мере, для меня. Я хочу узнать, чего хочешь ты? Вернее, хотел, так как узнал уже. Потому и не поскупился. Как и ты не поскупился на слова, не побрезговал моим малоприятным видом, не прогнал прочь. Напротив, даже выслушал некоторые мои мысли. И щедро поделился своими. Даже очень щедро. Я ценю это. Искренне ценю. Сам видишь как.
   - Брр... я снова не пойму, - затряс он растрепанной головой. - Я хочу знать, чего хочешь ты, а ты говоришь то же самое. Круг замкнутый?
   - А еще узнать твое имя, - милосердно упростил я ответ. - Я-то представился.
   - Меня зовут Кнут, - живо откликнулся он. Пусть даже позабыл протянуть мне руку. Но это нормально для такого исхода. - Но как зовут тебя?
   - Я уже сказал, - задорно напомнил я.
   - Не припомню, - нахмурились его брови под сенью первых морщин. Морщины не символ старости. Они - символ мудрости. Но не всегда. Потому как снова все определяет желание. Да - желание быть мудрым. Или жажда познания мира.
   - Значит, память плохая, - хохотнул я.
   - Раньше не жаловался, - пожал он плечами, силясь вспомнить мое имя. Наивный.
   - Все случается впервые, - уже громче смеялся я.
   - Нет, ты не назвался, - твердил Кнут. - Ты сказал: "Неважно".
   - Правильно, - кивнул я. - Выходит, с памятью все в порядке.
   - Но... мне что, звать тебя "Неважно"?
   - Хочешь - зови. Хочешь - нет. Зови, как хочешь. И символ напоминания выбери любой. Равно как вообще можешь не выбирать его. Я, Кнут, от этого вряд ли поменяюсь.
   - Ох, - тяжело вздохнул седельщик.
   - Да, - выдохнул я, - все правильно. И неважно, как я выгляжу. И неважно, как меня называют. Но важно мое существование в этом мире. Это люди болезненно цепляются за свои имена. Стараются не опорочить их и прославить в веках. Да, верно. Ведь имя - тот же неосязаемый символ. Символ былых достижений, побед, высокого мастерства, сердечного милосердия, благотворительности и всего, из чего создано то имя. Всего, что улучшает жизнь всех нас. То, что мы забывать не хотим, и не должны. Хотя, основой этого символа могут стать злодеяния, убогость, пороки, мнимое величие, извечная посредственность, низкое мастерство и прочее. Как мы любим часто отмечать: вечный неудачник, закоренелый злодей, прожженный пьяница, сварливая жена, непробиваемый тупица, неисправимый чудак, законченная блудница... или извечный скиталец. То есть то, что ухудшает жизнь. Некоторым. Тем, кто вешает эти символы на шеи тех, кому положено. А те, как правило, стремятся от них откреститься и позабыть, то есть избавиться от этих значений. При этом обижаются на тех, кто одаряет их такими символами. Но, погрузив комнату во тьму, не избавишься от вещей, что в ней есть. И стремясь забыть недостатки, ты не лишаешься их. Потому что тебе о них неустанно напоминают. Не надо забывать о них - нужно возжелать избавляться от них. Иначе они останутся неизменными, вместе с тем клеймом извечного позора. Словом, неважно каким, но имя является символом. Но лишь для людей. А для меня - то неважно. Суть моя в ином.
   - И в чем же? - светлые глаза Кнута сверкнули затаенной жаждой. Он все понимал, но пока лишь поверхностно. Ему понадобиться время, дабы вдумчиво осмыслить все это. Эх, я в очередной раз пожалел, что не имею возможности записывать все сказанное на пергамент. Да и желания такового, если честно, нет. А потому, пусть просто слушает. Пусть улавливает лишь то, что слышит, а не то, что есть. Не то, чего доброго, додумается и вправду уподобится мне. И так каждый! Представьте, если все начнут праздно шататься, разглагольствовать и морочить друг другу голову? Все, без исключения, от мала до велика. Все, кто может ходить, ползать или летать. Тогда и конец света, думаю, не далек. Кто станет тогда делать седла, упряжи, доспехи, оружие и все прочее?
   Хм, а впрочем, станет ли все это нужно?
   - Моя суть в том, кто и как меня назовет, - тихо произнес я, наконец, решив признаться. - В том, кем меня увидят. Но все меня видят по-разному. Потому-то имен, или символов, у меня может быть бесконечно много.
   Я сказал это легко и непринужденно. Но вот седельщика вдруг стало коробить, ломать, мутить и крутить. Мне показалось, его сейчас стошнит. Но он, как сам недавно отметил, был сильный человек. Он сдержался.
   - Но... почему так? Зачем?
   Я повернул голову и пробежался взглядом по говорливой и подвижной толпе. Люди сновали перед глазами и не обращали на меня внимания. Лишь изредка кто и бросит мимолетный пустой взгляд, но он тут же скользил прочь. Я их не интересовал. Ведь вряд ли назавтра кто-то из них вспомнит мой лик. Их интересуют собственные нужды, прихоти и желания. И ничего более.
   Милые вы мои люди. Вы даже не понимаете, что в этом-то я и схож с вами. Наверное, потому и выгляжу, как вы. Наверное, потому и стал для меня символом облик по образу и подобию вашему. Ведь меня интересует то же самое - ваши желания. Чего желаете вы, мои добрые? Или злые - неважно. Ведь то всего лишь ваше отношение друг к другу, но не ко мне. Потому как ко мне никто не относится. Не потому, что не можете, а потому, что не хотите быть такими. Это тоже ваше желание. Кнут, кстати, недавно его подтвердил. Он не желает скитаться по миру в рваной неприметной одежде. Он никогда не променяет тепло и уют родного дома на бессмысленные блуждания в поисках непонятно чего. Он никогда не покинет семью, детей, друзей, знакомых и близких. Седельщик привязан к ним всей душой. Он никогда не расстанется с любимым ремеслом, в котором достиг высот и по праву может собой гордиться. И может требовать высокой оценки, как духовной, так и материальной. Да, все так, и все это правильно. Я, отнюдь, ни коим образом не упрекаю его в том. И даже поощряю быть таким. И поощряю всех. Ведь это и есть благо, это и есть счастье и радость, это и есть смысл существования всех. И это подтвердит каждый, кто живет так. Почти каждый...
   Но не я!
   И не те, кого ищу.
   Хотя, я тоже готов подтвердить и это, но уже по-своему. Ведь такой образ жизни как раз и порождает меня. Меня и мне подобных. Тех, немногих, кому не безразличны многие. Тех, кто не побоялся лишения, одиночества, отрешения, наказания или смерти во имя своих желаний. И тем более - во имя чужих. Тех, кто истинно окрылен мечтой и стремился ее воплотить всеми силами. И неважно - добро или зло то принесло. Но важна готовность жертвовать собой во имя своих идеалов, пусть даже мнимых и навязанных. Она-то и есть извечная сила желания.
   Я перевел благоговейный взгляд на долговязого Кнута. Он замер в ожидании вожделенного ответа. Он - простой человек, стоит напротив меня и даже не догадывается, кто он на самом деле? И даже не подозревает, что он... Творец. Вернее - малая частица его, но то уже неважно. Важно то, что он породил меня, причем, недавно. Точнее - он наполнил меня долей своей силы, поселив символ мой в своем сердце. С монетой или без, но он уже никогда меня не забудет. И я ему искренне благодарен, а потому и желаю здоровья и процветания. Ведь пока процветает он - буду процветать я, и такие, как я. А еще желаю ему бесконечной жизни. Ведь пока жив он - буду жить и я. Вот почему не считаю я выдумкой вечную жизнь. Вот почему во всем стремлюсь я к вечному...
   Кнут ждал. От него резко пахло желанием прикоснуться к моей тайне. Пусть он не все понимал, но желание его пахло все острее и острее. Наконец, я не выдержал, повел носом и принялся толковать дальше:
   - Это наделяет меня силой всех, кто меня называет. Кто вспоминает меня. А вспомнит меня всякий, с кем я встречался. Разумеется, если остался в живых. Ведь тех, кто вспоминает меня недобрым словом, я наказываю, вплоть до убийства. А потому нет таковых в нашем мире. Они уходят на перерождение, с полным очищением памяти. Впрочем, как знать, может и смерть не лишает человека памяти, но речь не о том. Меня будут вспоминать всегда, когда искренние желания начнут переполнять ваши сердца и требовать воплощения. Так неужели это значимо - как меня при этом зовут? Гораздо важнее то, что мое присутствие в чьей-то памяти подтолкнет его к свершению своих желаний, как добрых, так и злых. Ведь эти абсолютно равные противоположные символы обретают истинную силу лишь во взаимной относительности. И тогда только двигают великое жизненное колесо. Иначе они сольются в единое, и жизнь исчезнет. Но это уже неважно. Хотя бы оттого, что неизменно. По крайней мере, в рамках человеческих желаний и возможностей.
   Кнут кашлянул. Он крепко задумался. Однако взгляд его снова сполз на кучку золотых. Меня то порадовало, и в мыслях я повторил все свои пожелания мастеру седельщику. Это вновь подтвердило его привязанность к земному и изменчивому. Я жестко усмехнулся и с непередаваемым удовольствием глянул по сторонам. Хотя мог не глядеть - и так чувствовал многочисленные завистливые взгляды. О, нет, моя неприметная особа осталась без внимания. А вот на золото уже пялились многие. И вряд ли они видели в нем желтый металл, которым оно и было на самом деле. Но видели они в нем свои алчные желания. Они уже начали нестерпимо жечь спину. Настолько нестерпимо, что я указал пальцем на прилавок и повелительно произнес:
   - Ты бы собрал уже свое золото.
   - Да не мое оно...
   - Тем не менее, собрать надо, - важно парировал я. Жар усиливался. - Пока другие ценители не нашлись.
   Кнут с легкой злостью глянул по сторонам. "Ценители" проходили мимо, невольно замедляли шаг, всматривались и прислушивались. И шутка ль в деле: нищий бродяга в изорванном грязном плаще высыпал на стол богатого торговца кучу золота и приказывал собрать ее. Где такое видано? Но я был неумолим. Я бросал отрывочные и красноречивые взгляды, будто стрелял из лука. Люди поспешно опускали глаза и в легком страхе спешили прочь. Но оставляли свое искреннее желание понять то, что здесь происходит. Потому как некоторые описывали круг, и снова шли мимо нас. От них пахло завистью. Искренней завистью. Это радовало. По крайней мере, меня. Потому как я чувствовал искренний свет их алчных желаний, в то время как Кнут чувствовал их черную зависть.
   Зевак становилось все больше. Все больше взглядов стал притягивать седельщик, немо застывший над кучей золота. Помимо жадности во взглядах замелькала строгость - поодаль прошел сборщик платы за места. Он достал свиток, сверил какую-то строку в череде длинных писаний, метнул косой взгляд на Кнута, скрипнул зубами и удалился прочь.
   Я не желал привлекать внимания. Следовало что-то делать. А как лучше всего остаться без внимания? Правильно - исчезнуть. И я поспешил исполнить свое желание. Ведь всегда исполняю свои желания лишь сам. Не потому, что не привык доверять другим. А потому, что желания мои странны, непонятны, и порой - с трудом воплощаемы. Иной раз и вовсе не реальны. Последнее, кстати, всегда становится решающим.
   Эх! Все приходится делать самому.
   Но я не хотел исчезать не попрощавшись. Кнут, хвала Творцу, опомнился, и проворно принялся сгребать увесистую звякающую кучку. Он на миг отвернулся, загородив золото от нежелательных глаз. В них оно всегда отражается темным блеском - вряд ли украденное тратят на благие цели. Ведь желание обладать чужим уже есть проявление темной воли. Хотя, для самого вора оно светится ярким и благодатным светом. Однако, он все же нарушает закон, предписанный кем-то. Нет, не закон королевства. И даже не закон морали и совести. А простой и древний закон равновесия желаний. Даже седельщик знает его. Да, относиться к другим так, как желаешь, чтобы относились к тебе. Но вряд ли самому вору придется по душе, если его обворуют. А потому им многое не по душе. Однажды, я уже доказал это, и заявляю с уверенностью - несет похититель рано или поздно ту ответственность, которую должен. И тоже лишается чего-то. Ни в большей, ни в меньшей - в равной степени. Ведь равновесие - не пустое слово. Поэтому расплата приходит не как наказание, а как результат. Простой результат связи причины и следствия. Иначе, мир бы попросту не существовал.
   А он, как видите, сущий...
   Я остановился, и еще раз взглянул на виртуозного мастера. Да, ловок, как руками, так и языком. Молодец, кое-что постиг и уже не пропадет. Я за него даже больше рад, чем за Пудилу. Кнут старше, но не годами, а прозорливостью. Хотя кузнец покупал своей неподкупной простотой и душевной бесхитростностью. Да, такого легче и проще обвести вокруг пальца, чем этого седельщика. А потому и расплата за такое деяние станет жестче...
   Кнут замер. Глаза его забегали в поисках чего-то, куда можно было спрятать золото. Я следил за ним, стоя уже там, где люди толкались и шли, ведомые своими желаниями. Торговец нахмурился, не найдя ничего. Взглянул на седельные сумы, но они оказались большими. И вдруг он стукнул себя по лбу и потянулся за пазуху. Туда, где теплился его кошель, согретый теплом сердца - колыбели искренних желаний. Я захотел помочь ему. А потому весело воскликнул:
   - Эй, Кнут?
   Он порывисто обернулся. В светлых глазах отразилось удивление. Я вскинул руку в прощальном жесте. Да, я прощался. Но не просто так. В лицо седельщика полетела пустая смятая мошна.
   - Лови!
   Он подскочил, высоко вскинул руки. Еле поймал. При этом едва не рухнул на прилавок. Выпрямился, опустил руки и посмотрел...
   Да. Изумление - это тоже желание. Желание понять. И он желал. Хотя не мог этого сделать, пусть и пытался. Он остекленевшими глазами впился в небольшой кожаный куль. Я неотрывно смотрел на него. И ждал.
   - Что это...? - раздался его сдавленный не то вопль, не то стон. Похоже, он уже начал догадываться.
   - Это? - голос мой таил ту самую мощь, с которой наносится заключительный решающий удар. Тот, что несет запах победы. - Ха! Это тоже твое!
   Он резко хлопнул себя по левой стороне груди. И столь же резко вскинул голову, выискивая меня взглядом. Но взгляд канул в неизвестность. Равно, как и я, мгновением раньше. И толпа, как символ целого многоликого мира, растворила меня безвозвратно. А в воздухе все еще витали слова:
   - Прощай, Кнут. Будь так же мудр и снисходителен, равно как недальновиден и тверд. Прощай. И помни меня. Ты мне нужен именно таким...
  
  
  
  
   9 Необычное предсказание
  
  
  
   "Судьбы неведомый узор
   подвластен пониманью лишь одному.
   Кому?
   Тебе!".
  
  
   Хранитель желаний
  
  
   Я гармонично слился с толпой. На меня мало кто обращал внимание. Таких тут хватало - нищеты или посредственности везде полно. Наверное, потому что они не думают о других. Зато я обращал внимание на всех. Принюхивался к запахам их желаний, прислушивался к звенящим песням их душ. Вожделенно шмыгал носом, незаметно навострял уши, точно охотничий пес, терпеливо замирал. Я старался не упустить ничего важного и значимого. Пусть в нашем мире значимо все, как хорошее, так и плохое. Потому как оно и наполняет наш мир.
   В глубине своей сути я ощущал необычную легкость. По правде говоря, я всегда ее ощущаю, да только иной раз она усиливается, и едва не отрывает кончики моих исхудалых сапог от земли. Так и сейчас. Я вспоминал неслыханное удивление на лице высокого седельщика, и тихо посмеивался. Я радовался не собственной изворотливости, невероятной силе, способностям и прочему, чем я превзошел его. Так же, как глупо радоваться своему большому росту среди малышей. Я радовался тому, что он даже не смог крикнуть: "Держи вора". Равно, как не смог бы и каждый, кто допустил бы подобное. То есть позволил мне приблизиться.
   Хотя я никогда не испрашиваю разрешения и не предупреждаю. Лишь облик мой - предупреждение. Но не для всех. Да, истина всегда очевидна, но вот смысл ее сокрыт очень глубоко.
   Кнут, Кнут! Хотя, чего я гадаю? Ты наверняка лихорадочно пересчитываешь звонкие монеты. Иного и быть не может. И правильно делаешь, ведь то отголосок твоей мудрости. Мудрости торговца. А она и заставляет, так сказать, мелочиться. То есть подсчитывать все, до мелочей. Да, как неблагозвучно слово, но как глубок истинный смысл. Тебе ведь действительно хочется узнать - не обманул ли я тебя? Не взял ли хоть один гульден? И я знаю - ты не был бы против, даже если и не досчитался нескольких кругляков. Но не взял я, не взял, дорогой мой седельщик. Ничего не взял, кроме самого дорого. И тебе дал то же самое в избытке. Ведь если мы обменяемся монетами, то у нас окажется по монете. А если обменяемся мудростью? Тогда истинное богатство каждого удвоится. Но все же ты выбираешь золото. Пока. И прав ты. Равно как и я, желая тебе того же. Ты сам видел - я выложил все до единой монеты. И не потому, что я честен и не желаю лицемерить. А потому, что не люблю отягощать себя чужим, равно как и вовсе земным. Иначе, высоко не взлетишь.
   Хотя, впрочем, я мог бы совершить все, что только возможно. Мог сплавить монеты в единый слиток, мог превратить их в золотую пыль. Или древесную труху. Или на каждой монете появился бы мой профиль. Или профиль Кнута. Или дырка в центре, чтоб на шею вешать сподручнее. Словом - неважно.
   Но я желал именно этого.
   И желание мое сбылось.
   Впрочем, как и всегда.
   Люди мелькали перед глазами. От них пахло суетой. Той извечной суетой, которая, по сути, и движет весь мир, вместе с нами. Их заботили лишь собственные желания - никто даже не задумывался о чужих. И тем более не стремился постичь и глубоко понять чужие желания. Да, таковые если и существовали, то на рынке их явно не встретишь. Здесь могу шататься лишь я. Ведь я бездарь, праздный лодырь, образчик лжесовершенства и мнимый мудрец. Ведь так назвал меня Кнут. И небезосновательно. Потому как не он один меня так называл. Но лишь поначалу.
   Интересно, о чем думает сейчас этот мастер-седельщик? Как бы он назвал меня сейчас? Но возвращаться нельзя. Вернее - можно, потому как мы всегда властны делать все, что пожелаем. Но если я это сделаю, то все потеряет смысл. Изначальный смысл, который я истинно желал, вкладывая в свои действия и слова.
   И, поборов человеческое искушение, я побрел дальше в неземном блаженстве. Блаженство копилось внутри, когда я всякий раз заглядывал в глаза прохожим. Но ничего, кроме желаний я там не находил. Желания попадались слабые и сильные, расплывчатые и четкие, темные и светлые, нужные и бесполезные. И прочие. Здесь они определялись количеством гульденов, что имел при себе покупатель. И по трепету желаний я с точностью мог определить, сколько золота при каждом.
   Мелочный ли я?
   Да. Ведь я с точностью до мелочи могу назвать сумму, припрятанную в мошне каждого. Ибо желания наши измеримы. Чем? Лишь возможностями. А возможности как раз и связаны напрямую с заработком. По нему можно судить, много или мало человек работает, делает ли он простую черновую работу или уникальную - неподвластную другим. Работает ли он руками или головой. Честен ли он в товарных отношениях или нет, и прочее.
   Хотя товарные отношения есть просто отношения друг к другу. И здесь Кнут бесспорно прав - если мы истинно ценим друзей, то не поскупимся заплатить им больше той цены, что сложилась на рынке. Тем самым мы подарим им маленькую возможность воплотить свои маленькие желания, которые и станут подлинным проявлением дружбы. Никто на рынке не даст им эту возможность, ведь покупателей много и все они незнакомые. Они, напротив, будут бойко торговаться, норовя выпросить для себя скидку, пусть и законную. То есть прибрать к рукам то изначальное желание, что человек заложил в цену своего товара и своего труда.
   Так что, дорогие мои, попробуйте применить ту мудрость и посмотрите на следствие. Разумеется, если у вас еще остались друзья. Для этого всего лишь надо знать реальную цену тем вещам или труду, которые предлагает на рынке ваш хороший знакомый или друг. Ну и само собой иметь ту сумму гульденов. И... немного больше. Но главное - иметь искреннее желание платить больше положенного. Ведь если друг оценит и примет ту плату, это даст вам право ждать то же самое от него. А его в какой-то мере обяжет быть благодарным. И, поверьте, он будет искать способы отблагодарить тем же.
   Разумеется, если он друг...
   Река неспешно текла, унося меня все дальше и дальше. Изредка она бурлила и плескалась у берегов, где шла торговля. Здесь шла ожесточенная непримиримая борьба. Рыбаки забрасывали всевозможные снасти, в ожидании улова. Рыба, большая и маленькая, сама шла к прикормке. Она блестела медной, серебряной и золотой чешуей. И попадалась. Но иногда сильно била хвостом, поднимая шум и брызги, и ускользала обратно в реку. Рыбаки разочарованно вздыхали, но не падали духом. Река нескончаема - всю не вычерпаешь. И рыбы здесь на всякого хватит. К тому же река волшебная - здесь рыбаки после улова сами становятся рыбами. И сами попадаются в другие сети. Бывает, крупная рыбина превращается в крупную. Бывает сонм мелких оборачивается крупной. Или большая дробится на мелочь. Кто чем промышляет.
   Но есть еще и раки. Противные, скользкие, холодные. Они неспешно ползают по берегам, тараща выпученные глазищи, и цепкими клешнями хватают зазевавшихся рыбаков. И не отпускают, пока не выдоят капельку крови. Ее правда, не пьют, а уносят куда-то. И ползут дальше. А чтоб никто не возмущался, над рекой пролетают чайки. Они смотрят на рябую поверхность свысока, и затмевают тихие волны грозной тенью. Случись что, они мигом проглотят рыбешку. Но лишь мелкую и среднюю. Большую не смогут - в рот не влезет. А возмутись рыбак - ущипнут и его. Больно клюнут, да и улетят, сорвав прилипшую к рукам чешую.
   Я озирался, оглядывался, всматривался в лица, заглядывал в глаза. Мне было хорошо. Я не рыбак, что стоит у берега, и не рыба, что виляет хвостом и трясет чешуей. И не рак, пьющий чью-то кровь. И уж тем более не чайка. Хотя желанием своим могу осушить все реки, и наполнить их настоящей кровью...
   Неожиданно возле меня возникла немолодая черноволосая женщина. Размышления угасли и унеслись в пучину сознания. Откуда, собственно, все и произошло. Я приостановился, скользнул глазами, принюхался. Разодетая в разноцветные яркие одежды, она пестрым пятном выделялась на фоне коричнево-серой толпы и потемневших от времени прилавков. Ее желания пахли необычно. Они пропитались какой-то тайной, которая извечно интересует всех. Тайна вздыхала туманными клубами в глубине ее души. Она дрожала, извивалась, меняла форму. И силилась вырваться наружу, словно пойманная птица. Хм, интересно - что же это за тайна? Хотя, чего говорить, в каждом из нас есть какая-нибудь тайна, о которой мы не склонны упоминать. Которую мы бережем, и ни на что никогда не променяем. Однако всегда найдется тот прорицатель, что распознает сокрытое.
   Прорицатель ли я?
   Скажу не прямо, но таинственно - порой, я могу им быть. Но я не прорицатель. По крайней мере, сам себя таковым не считаю. И быть не стремлюсь. Иначе, меня так начнут называть повсеместно. А также ждать предсказаний. Но тогда уже имя прилипнет ко мне, опутает трепещущей паутиной звуков и утянет на землю. И останется мне всего лишь нести страшное и неблагодарное бремя прорицателя. Ведь во все времена их гнали отовсюду, наказывали и казнили. Хоть истинных, хоть ложных. Истинных за правду, ложных за обман. Зачем, спрашивается тогда, они вообще нужны? Ведь люди сами не ведают, чего хотят.
   Ложным, кстати, доставалось и достается меньше. Ведь они все перевирают, и рассказывают красивые сказки, полные сладких грез. Те самые, в которые людям очень сильно хотелось бы верить. Те самые, за которые человек не поскупился бы на кругленькую сумму. Причем, черпают свои предсказания как раз из тех желаний, о которых человек мечтает более всего, но не может достичь. Да, это по-своему хорошо. Ведь они создают определенную иллюзию, к которой человек начинает стремиться. Пусть та иллюзия остается лишь в мыслях, пусть. Но она тоже нужна, ибо мечта изначальна. Беда здесь лишь в том, что в сказки склонны верить слабые люди. Или, не побоюсь этого слова - нищие. А они не в состоянии воплощать свои мечты, они не могут их превращать в реальные желания. Они лишь могут горестно вздыхать и сетовать на жестокую неблагодарную жизнь. А еще говорить: "я не могу этого достичь". При этом очень часто ищут виновных, как правило тех, кто умнее, сильнее, богаче, словом, тех, кто в чем-то превзошел их.
   Наивные. Они даже не подозревают, насколько жизнь безжалостна к сильным. А точнее, они и стали сильными, ощутив и испытав всю безжалостность жизни. Той жизни, которая воспитала и закалила их в своем горниле невзгод и трудностей. Которая провела их по грани своей, едва не столкнув в пропасть. (Хотя, кого-то и столкнула). Но с тем же вселила такое мужество и уверенность в себе, которое способно пересилить все неприятности и трудности. А также жалкие, ничтожные и завистливые насмешки нищих. И сильный человек, сталкиваясь со своим истинным глубинным желанием задается лишь единственным вопросом: "Как я могу воплотить свое желание"? А следом начинает искать способы.
   Сказкам же верить сильные не склонны. Равно как и многому из того, что навязывают или предлагают другие. Но все-таки есть истинные провидцы, которым верят даже самые сильные люди. Потому как дар провидца реален. Как реально и то, что есть он в каждом. Да вот только подлинным провидцам приходится и вовсе тяжело. Ведь они не рассказывают сказок, а вещают правду. А правда далеко не всегда приятна, чиста и светла. Хотя я называю то невежеством. Или неумением видеть в горькой противоречивой жизни красоту. И, как следствие, наслаждаться ею. Поэтому, когда настоящее предсказание сбывается, провидцу кричат в лицо: "Накаркал"! И благодарности никакой, разумеется, ждать не приходится. Лишь упреки, злые плевки, и необоснованные обвинения. Иной раз бывают даже плети, колоды, решетки и прочие способы искренней человеческой благодарности. Ну а если провидец настолько безошибочно все предсказал, то благодарность доходит даже до плахи. Или до виселицы.
   А может и до креста...
   Поэтому, смело заявляю - я не провидец. И быть таковым не желаю. Я лишь могу вселить истинную уверенность в сердце каждого, что он силен. Нет слабых людей, есть лишь не желающие быть сильными. Ведь слаб не тот, кто опустил руки, а тот, кто не желает их поднимать. Жизнь как раз и проверяет всех, тяготами приземляя руки каждого. Слабые смиряются - сильные сражаются до конца, потрясая кулаками перед носом реальности. Вот почему нет той идиллии, той сказки и того рая, где все хорошо, доступно, и где нет места горю, тяготам и невзгодам.
   Вернее есть. И это все - жизнь. А источник истинной силы - это поединок с жизнью. Или противостояние ей. Да, жизнь сильнее, но она ценит упорство и мужество. И рано или поздно воздает по заслугам. Как решительным, так и безвольным!
   Хотя, иной раз, предсказывать приходится...
   Женщина вдруг таинственно улыбнулась. Нить размышлений резко остановилась. Улыбка вышла неприметной, ибо предназначалась только для меня. Я смерил ее скучающим взором, вздохнул и поспешил дальше. Но она вдруг призывно окрикнула.
   - Не проходи мимо, дорогой.
   Я остановился и обернулся. Она снова улыбнулась.
   - Позолоти ручку - погадаю.
   Я заинтересованно замер и пригляделся к ней. Морщины уже плавными росчерками вырисовывали ее возраст, седина мягкой кистью тронула кончики густых волос. Но вот голос ее звучал звонко и бодро, наполненный нотками молодости. Равно как и глаза. Два жгучих угольно-черных агата, в обрамлении длинных ресниц, мерцали весельем и хитростью. Люблю черные глаза. Они всегда напоминают мне ночь - ту пору, когда люди не властны сдерживать своих желаний. Ту пору, когда люди шепотом делятся откровениями и тайнами. И самыми сокровенными желаниями. Теми, что днем умело прикрыты плотной и громоздкой завесой неуместных порою слов.
   Гадалка, приметив мою нерасторопность, тут же подалась ближе. Она как-то мягко и ненавязчиво обошла меня, словно изучала мою судьбу по одежде. Хотя, любому проницательному она о многом расскажет. Да только не все. Далеко не все...
   - Вижу, долог и труден твой путь, странник, - вкрадчиво потек ее голос, и она с интересом заглянула мне в лицо. - Вижу это по твоим глазам, золотой мой. В них скорбь, печаль, и тяготы прожитых лет. Вижу - ты не молод, но и не стар. Для молодого ты слишком мудр, а для старого - слишком беззаботен. Твои глаза не лгут. Они таят в себе все, что творилось в твоей жизни. Они полны живых воспоминаний, над которыми безвластно время. Вижу, ищешь ты что-то, да все никак не найдешь. Вижу - странствуешь ты неустанно, да все не ведаешь, где остановиться. Вижу - беспокоит тебя что-то, но покой так и не приходит. Вижу - снедает тебя тоска. Но в погоне за изменчивым разнообразием жизни ты еще больше тоскуешь. Хочешь, дорогой мой, я расскажу о твоей судьбе? Я прочту ее по твоей руке, по твоим линиям. Они никогда не лгут, они - твои родные. Линии помогут тебе обрести недостающее. Они выведут тебя туда, куда ты стремишься. Они раскроют тебе тайное блаженство, о коем ты неустанно мечтаешь.
   Я стоял, не в силах пошелохнуться. Гадалка обладала редчайшим даром ввергать в такое состояние, когда трудно ответить отказом. На меня, разумеется, этот дар не действовал, но я наигранно сделал вид, что подпал под влияние ее чар. Мне стало интересно: ложная она прорицательница, или нет? Она сразу приободрилась, хотя внешне не изменилась. Изменились лишь ее желания. Она вновь таинственно улыбнулась, возликовала в глубине души, и снова кротко посмотрела на меня. Я улыбнулся в ответ. Мне стало вдруг интересно узнать о своей судьбе из уст этой предсказательницы. Пусть я и знаю все наперед, но что скажет мне она? А она, судя по силе, действительно обладала способностями. Я переступил с ноги на ногу и с некоторым сомнением произнес:
   - Что можешь сказать ты мне, гадалка, когда я простой странник и блуждаю в поисках благодатной жизни?
   Она заметно оживилась, всплеснула руками и учтиво склонила голову.
   - Ты не простой странник.
   - А какой?! - вырвалось невольное восклицание.
   - Ты загадочен.
   - Я знаю, - отмахнулся я, нагоняя скучающий вид, стараясь распалить ее еще больше. - Ведь то присуще каждому. Пусть и не в равной степени.
   - Вот видишь, - напевно произнесла она, - ты уже заговорил загадками.
   - Какие то загадки? - небрежно бросил я. - То простая избитая истина.
   - Но истина и есть загадка, - вкрадчивым голосом дополнила она. - Истина с виду всегда проста и очевидна, да вот суть ее как раз таки в загадке, что скрылась за очевидным. Истина - это тайна, которую люди силятся познать. Истина - это глубина. Она постоянно затягивает всех в свое лоно, ибо она желанна. Хотя иной раз может стать даже губительной.
   Я наигранно вздрогнул и в показном ужасе раскрыл глаза.
   - Тогда зачем ты меня пугаешь?
   - Я не пугаю, - виновато поправила она. - Я лишь определяю, насколько ты силен.
   - Как это?
   - Как видишь.
   - Но... чего-то я не пойму.
   - Понять дано лишь сильному сознанием.
   Я насмешливо покривился.
   - Тогда не смею тебя задерживать. Я слаб.
   - Я думаю иначе, - голос ее окрасился осуждением.
   - Да? Ты действительно так думаешь?
   Гадалка преклонила голову в учтивом поклоне.
   - Да, мой дорогой. Действительно.
   - Хм... а я все думал... что слаб, - в сомнении пожал я плечами.
   - Ты не слаб, - успокаивающе отметила она.
   - Рад слышать, - улыбнулся я. Но не широко. Нечего пугать ее раньше времени. - Что еще скажешь?
   Женщина заметно оживилась и торжествующе провозгласила.
   - О, я могу сказать многое. Хотя, по правде говоря, я всегда молчу. Говорят лишь твои линии. Мне всего только дано понимать их замысловатый язык. Мне всего лишь дано увидеть их сплетения и раскрыть значения их, касательно твоей судьбы. Ведь судьба - она, что написанная книга, которую ты день ото дня перелистываешь. Но ты можешь забежать вперед и узнать многое о себе.
   - Но тогда жизнь потеряет интерес, - качнул я головой. - Если знать все наперед, то жить станет совсем скучно. Если прочесть концовку, то сгладится интерес в начале. Ведь так?
   - Ты как всегда прав, бриллиантовый мой, - вежливо улыбнулась она, сверкнув хваткими глазами. Я уловил новую вспышку силы и сделал вид, будто поддался. - Да только не забывай о том, что перелистывание книги судьбы и есть часть судьбы. Ведь, узнавая свое будущее, ты обретаешь редчайший дар управления им. И меняешь его, согласно своим пожеланиям. Ты словно пишешь ту книгу сам.
   - Вот как?! - я едва не прянул ушами. Хвала Творцу! Иначе выдал бы себя с потрохами. И весь замысел бы канул в пучину - она бы точно испугалась и метнулась прочь.
   - Именно так, драгоценный мой, - она с серьезным видом отступила на шаг. Окатила меня наметанным придирчивым взглядом, и польщенно кивнула. - Но то лишь удел немногих избранных. То - удел сильных людей. Тех, кто достаточно силен в желании узнать правду о себе. Кто уверен в своей силе, и не побоится раскрыть книгу дальше.
   Хм, как складно говорит. Я невольно заслушался, попутно принюхиваясь к ее тайным желаниям. Чего она хочет? Неужели, действительно высматривает в толпе достойных и пророчит им их судьбу? Верится с трудом. Значит, как и все, она зарабатывает здесь на пропитание. Что, собственно, я тоже и делаю. Потому как, вам уже известно, чем я питаюсь. Но почему она подошла ко мне? Я ведь с виду нищий бродяга, у которого за душой ничего нет. Что надеется она получить взамен?
   - Сомнения гложут твою душу, дорогой мой, - снова заговорила она, с материнской заботой всматриваясь в глубь моей сути. По крайней мере, ей так казалось. - Но я вижу в тебе великую силу. Я вижу - ты готов узнать истину о себе. Ведь та сила сорвала тебя с обжитых мест, заставила покинуть тепло и уют родного очага, позабыть родных и близких и отправиться в далекое странствие. Ты жаждешь обрести что-то, но пока не знаешь что. Ты жаждешь отыскать кого-то, но пока не ведаешь кого. Доверься своей душе, золотой мой. Душа твоя оставила писания на руке твоей. Доверься мне - той, кому дано разъяснить писания те. Они укажут путь, они подскажут, где искать. А главное - кого. Если же ты не хочешь, или боишься своей души, то не стану терзать тебя излишними толкованиями и поспешу дальше. Да вот только и наша встреча не случайна и предопределена, равно как и все в жизни. Потому как давным-давно все написано.
   Я окатил ее недоуменным взглядом, посмотрел с долей искреннего удивления. Как искусно и ловко она заманивает в свои сети. И ведь надо же: судьбу дано узнать лишь сильным. А кто не считает себя сильным? Судьбу дано узнать лишь смелым. А кто не считает себя смелым? И тут же оказывается, что встреча с ней не случайна. То есть отказом человек признается во всех своих слабостях и трусости. Но я поддался не на эту, пусть и умелую уловку. Я чувствовал ее настоящую силу, которой она превосходила многих иных людей. Я признаю - она действительно обладает даром предсказания, а уловками такими пользуется лишь для завлечения большего числа зевак и недальновидных. Тех, кто не может предсказать свою судьбу без посторонней помощи. Я усмехнулся и сказал:
   - Хорошо, пусть так. Но раз ты так сильна в предсказаниях, ответь - захочу ли я подать тебе руку?
   На миг она замерла, но тут же улыбнулась одной из своих загадочных улыбок.
   - Вижу, умен ты, как и недоверчив. Но то не порок - то жизненная необходимость. Неустанные скитания наделили тебя опытом и мудростью. Ты научился не принимать все на веру, и проверять лишний раз. Что ж, это хорошо, золотой мой. Но... видишь ли, я гадаю по руке, и судьбу твою определяю лишь по линиям, но не по глазам или словам твоим. Пока ты не подашь мне руки, я не смогу прочесть того, что ждет тебя.
   Я не выдержал и довольно небрежно хохотнул.
   - Выходит, чтобы предречь - подам я руку, или нет, я должен подать руку?! Выходит, чтобы доказать - сильный я, или нет, я должен быть сильным. Но если я подам руку, признав тем самым себя сильным и смелым, зачем мне нужно еще больше убеждаться в том, что я сильный и смелый?
   На сей раз, она изумленно уставилась на меня, будто я сам стал предсказателем. А ведь так и есть. Ведь предсказывать дано всем. Но лишь одну единственную судьбу. Да, правильно - свою. А точнее - предопределять ее согласно своим желаниям. Но это все - игра слов. На самом деле я чувствовал, что у нее припасены ответы на все возможные вопросы, которые возникали у обычных людей. Но здесь ей пришлось напрячь всю свою изворотливость и хитрость.
   Перед ней стоял не человек.
   - Да, вижу твой многогранный ум, драгоценный мой, - напевно произнесла она, вкладывая в голос всю свою завлекающую силу. - Годы странствий обострили его, выковали в кузне жизненных испытаний, в пламени невзгод. И закалили так, чтобы служил он долго и верно. Но в том и есть сила твоя, и я вижу ее. Хотя, признаюсь честно, здесь не нужен особый дар. Поэтому, я не предсказываю, но предполагаю - ты захочешь узнать о себе. Я больше чем уверена, что ты желаешь подать мне руку. Равно как уверена и в том, что ты не тот, за кого себя выдаешь.
   Я медленно и непроизвольно начал вытягивать шею. Ее глаза довольно смеялись в ответ. Вот, значит, как? Уже ближе к истине? Да! Надо же! Какая! Ведь узрела! Чует ведь! Можно даже смело сказать - в точку! Прямо в точку!
   Правда... не в ту.
   Я выразительно осмотрел ее с ног до головы. Ее губы таили интригующую улыбку, а глаза подозрительно поблескивали. Она знала, что права. Предсказательница, используя сей дар, разоблачила меня, но не до конца. Наверняка приняла за какого-то знатного человека, прикрывшегося лохмотьями и вышедшего в люди. Может, рассчитывала, что у меня при себе должно быть золото, и я действительно захочу узнать судьбу из уст уличной гадалки. А может, рассчитывала и на большее. Например, я побоюсь открытого и прилюдного выявления, и кругленькой суммой заткну ей рот. Словом, она на что-то рассчитывала. На что угодно, но не на грядущий исход. Потому как гадалка права - я действительно могу управлять своей судьбой и менять ее согласно своим пожеланиям. И в данный момент я как раз занимался этим. Я сам уже гадал, как мне лучше поступить. А раз ее судьба сейчас соприкасается с моей, то я определяю и ее судьбу.
   Как это забавно и иронично - управлять судьбой гадалки.
   Я пристально посмотрел в ее глаза. Они теплились надеждой. Она не желала мне зла. Она просто хотела обогащения. Может, она приметила меня уже давно? Может, случай с седельщиком не миновал ее глаз? Все может быть. И я даже не против. Однако могу одарить лишь истинным богатством. Хотя всякий раз убеждаюсь, насколько золото для многих стоит превыше всего. И они без излишних раздумий выбирают второе, взамен первому. Я не осуждаю это, и не поощряю. Просто отмечаю. Хотя... нет, все же поощряю. Ведь то порождает человеческую сущность. А пока она жива, то будет уместна и иная сущность - моя. Но я все равно с терпеливым упорством навязываю свое богатство всем... людям. В том и есть значение моей сущности. Владение лишь моим богатством влечет обретение любого земного, в любых количествах, с необыкновенной легкостью...
   Я поиграл призрачной улыбкой, тем самым подтвердил гениальное, как ей казалось, разоблачение. Она тоже улыбнулась, пытаясь не выдавать себя. Но гордость за свои способности и интуицию уже рвалась из-под ее цветастых одежд. Правда, она оказалась преждевременной. Я покивал и вопросительно заглянул в ее уверенные глаза.
   - Хорошо, гадалка. Вижу - ты воистину наделена тем даром, о котором мне толкуешь. Да и просто чувствую силу твою. Вижу, желаешь ты золота - лишь это желание заставило тебя разглядеть во мне того, кто имеет то золото. Ты увидела во мне богача, скрытого под ветхими истлевшими одеждами. Словно разгадала истинный смысл слов, скрытый за чередой позабытых древних писаний. И ты права, ибо есть то истина. Да только в одном ошиблась - мое богатство гораздо ценнее того, о чем ты подумала. Ты не до конца истолковала смысл. Да, ты права - я щедр и бескорыстен, я раздаю богатство бесплатно, не требуя ничего взамен. Причем, не беднею при этом, а напротив - богатею. И не обираю других, кто не жаждет расставаться со своим богатством. Оно остается при них. А потому спрашиваю тебя: ты все еще желаешь погадать мне? Ты готова принять мою руку? Сильна ли ты? Не убоишься ли увидеть истину? И принять мою плату?
   Гадалка удивленно вздрогнула, на миг стушевалась и задумалась. Глаза ее широко распахнулись и на долю мгновения раскрыли дно ее души. Я заглянул в них, и понял, что был прав. Но в следующий момент упала плотная завеса, и искренность померкла во тьме. Хотя мне не привыкать - я хорошо вижу и во тьме.
   Теперь уже ее многогранный ум искал подвоха. Но отступать некуда - она уже потратила на меня много времени и сил. В конце концов, ей просто стало интересно - кто ж я такой на самом-то деле? Бедная ты моя гадалка! Как бы я не хотел разочаровывать тебя! Как бы хотел ответить на твой вопрос! Но, увы, право отвечать на него я предоставляю лишь тебе, равно как и любому другому человеку. И каждый на него ответит правильно. Потому что ответит по-своему.
   - Ты очень интересен, путник, - уже без тени иронии заговорила она. - Теперь я вижу - ты даже не тот, кто скрылся за тем, кем хочешь ты прикрыться.
   - А я вижу - ты имеешь истинный дар, - лаконично дополнил я, тронутый ее глубокой проницательностью. - И снова повторю: ты хочешь предсказать мне судьбу? Это твое искреннее желание? Или ты хочешь золота? Скажи - и я дам тебе его в избытке, не требуя даже предсказаний. Чего ты истинно хочешь?
   Она вдруг погрустнела, с серьезным видом подалась назад и выразительно вскинула скрещенные руки.
   - Нет, я не хочу предсказывать твою судьбу!
   Я довольно усмехнулся, с новым интересом рассматривая ее. И спросил:
   - Но все же ты чего-то хочешь. Причем, очень страстно. Я это чувствую.
   - Да, путник, ты прав. Я хочу... я... - дыхание ее неожиданно сбилось, будто вокруг воцарилась страшная духота. Она открывала рот, но слова умирали, не в силах вырваться на волю.
   - Чего же? - допытывался я. - Скажи, и если то в моих силах, я постараюсь исполнить твое желание.
   - Это в твоих силах, - голос ее почему-то надломился и задрожал, словно она входила в клетку со львом. С голодным львом. Лев пристально следил за каждым ее движением, за ее побледневшим взглядом, за ее охладевшими желаниями. Но она оказалась на удивление мужественной женщиной. Или догадливой?
   - Тогда скажи, - мягко настаивал я.
   Гадалка собралась с духом и тихо, словно боялась спугнуть, попросила:
   - Просто... просто покажи мне свою руку.
   Я ухватился за щетинистый подбородок, глубокомысленно потер его и исподлобья взглянул на свою предсказательницу.
   - Боюсь, тебе то придется не по нраву.
   - Потому и прошу, - едва слышно взмолилась она.
   - Но ты же предсказательница. Ты должна ведать, что там.
   - Я не могу этого ведать, - с тенью скорби призналась она. - По крайней мере, до того, как ты протянешь мне ладонь.
   - Это опасно, - сверкнул я глазами, пытаясь напугать ее.
   - Все таинственное опасно, - парировала она. Ее снедало жгучее любопытство. Оно и стало тем глубинным желанием, что теплилось в недрах ее сердца. Истинным желанием. А она, судя по всему - сильный человек. Да вот только всегда есть тот, кто сильнее. Я, право, не хвастун. Просто не склонен приуменьшать, равно как и преувеличивать. А еще я не склонен никого лишать жизни. Хоть и делаю то временами. И право то черпаю лишь в искренних человеческих желаниях. А точнее - в отсутствии их. Ведь смерть - это отсутствие желания жить.
   - Не делай этого! - уже строже предупредил я. Предупредил искренне, хоть и знал - то лишь разжигает любопытство.
   - Покажи, - она не обратила внимания на мою скрытую угрозу. - Я должна видеть твою руку.
   - Ничего ты не должна...
   - Должна, - как-то мягко и обреченно кивнула она. И молящими глазами уставилась на меня.
   - Ты хорошо подумала? - в последний раз осведомился я.
   Она покорно склонила голову. Я вздохнул. И в напряженном молчании протянул ей руку ладонью вверх. Протянул и замер. Потому как ведал, что будет дальше. Тут и предсказывать ничего не нужно. Гадалка, не сводя взора с моего лица, взяла кисть и вздрогнула от неожиданного холода. Я в последний раз пытался испугать ее. Но она неотвратимо шла к своему желанию. Медленно, будто во сне, перевела она взгляд на саму руку...
   Как вдруг ее отбросило, словно молнией. Она отскочила на добрых пять шагов, будто увидала на ладони змею. Следом завизжала, замахала руками, задевая других людей, и в панике попыталась бежать. Но с размаху налетела на широкоплечего грузчика, опрокинула его большую корзину с фруктами, затем отпрянула в сторону и сбила с ног какую-то рыжеволосую девушку. Та, в свою очередь, упала, зацепилась за торчащую из-под прилавка палку, и с треском разорвала платье. Девушка тут же вскочила, истошно завопила и бросилась на обидчицу с растопыренными пальцами.
   Разумеется, последовала суматоха, паника и неразбериха. Раздались недовольные голоса, вопли продавцов, крепкая ругань грузчиков, взбешенный девичий визг. Затем душераздирающий крик - кому-то наступили на ногу. Тут же поднялся истошный собачий лай. А следом кто-то завопил: "Держи вора"! Разумеется, предприимчивые и внимательные воры воспользовались внезапностью ситуации. А может то просто на всякий случай вопил продавец, чей товар оказался опрокинут, чтобы возможные воры сразу бросились врассыпную.
   Так или иначе, воцарился настоящий хаос. Я стоял в сторонке и пристыжено молчал, в то время как все вокруг галдели, орали, визжали, толкались, бранились и лаяли. И безмолвие мое было ярче всех этих выкриков, шума и суеты, ведь я и был возмутителем рыночного спокойствия. Но его, разумеется, никто не слышал, потому как нет таких людей, кто мог бы слышать безмолвие. Его могу слышать лишь я.
   Но я не человек.
   Последнее обстоятельство, кстати, и породило всю эту неразбериху.
   Однако здесь, как и в ином людном месте, оказалось много стражи. Загрохотали доспехи, засверкали железные гребни шлемов, зазвенели мечи и алебарды, застучали копыта. Со всех концов к месту происшествия ринулись задоспешенные вооруженные солдаты короля. Они грозно кричали, расталкивали древками нерасторопных зевак, щедро раздавали тычки и затрещины. Конные стражи то и дело вскидывали плети, тоже громко кричали и отдавали приказы пешим.
   Я стоял и молча любовался результатами своих желаний. Хотя, я настойчиво отговаривал гадалку не предсказывать мне ничего. Я не единожды переспросил, готова ли она взглянуть на мою руку. Эх, любопытство. Да, ты порождаешь героев, которых гонишь на свершение подвигов. Но очень часто титул героя присваивают тогда, когда он уже и не нужен. То есть - посмертно. Неужели люди всегда готовы обменивать жизнь на это пустое слово? Нет, слово не пустое, но становится таковым после смерти героя, в то время как смыслом наполняется при жизни его. По крайней мере, для самого героя. А ведь это одно из истинных глубинных желаний каждого - быть героем. Но как можно быть героем, если тебя уже нет? Останется лишь символ, но не истина. Символ же будет жить до тех пор, пока тебя не забыли.
   Однако многие люди склонны забывать истины...
   Я спокойно поднял руку, разжал ладонь, взглянул на нее и загадочно улыбнулся. Улыбка исполнилась не то гордостью, не то грустью. Со стороны невозможно было определить, ведь на меня никто не обращал внимания. Потому как на таких оборванных и нищих никогда не обращают внимания. А я стоял посреди всеобщего хаоса и с интересом разглядывал свою ладонь. И в очередной раз убедился в том, что я не человек.
   Ладонь моя была пуста.
   А точнее чиста.
   На ней не виднелось ни единой линии.
   Вот же бывает как.
   Пусть и нечасто...
   - А ну расступись! - громко кричали стражи.
   - Посторонись!
   - Разойдись!
   - Эй ты, брось! - конный воин ткнул плетью в сторону какого-то паренька, ловко подхватившего репу. Паренек распрямился, воровато огляделся и нервно сглотнул.
   - Брось, тебе говорят! - грохотал страж. В тени открытого шлема рассерженно сверкали суровые глаза.
   Но паренек его уже не слушал. Он бежал. И бежал проворно.
   - Держи его! - истошно заорал продавец, словно у него увели супругу.
   - Стой! - загремел вдогонку голос конного стража. Он развернул гнедого коня и попытался пуститься за лихим воришкой. Но неугомонная толпа напористо лезла к месту происшествия.
   - Прочь с дороги! - гаркнул страж. - Прочь!
   - Прочь! - запоздало вторил тучный продавец, подпрыгивая на месте, будто это что-то меняло. - Прочь, раззявы!
   Окрики не действовали. Тогда конный воин взмахнул плетью и принялся стегать направо - налево. Подействовало. Такое всегда действует. Раздались сдавленные крики и вопли, наполненные болью и злостью. Толпа панически раздалась в стороны, явив ему дорогу. Страж порядка порывисто пустил коня в образовавшуюся брешь, но было уже поздно. Паренек с репой растворился в пестрой подвижной массе. Воин снова осадил коня, поднялся в стременах, обвел взглядом непокрытые вжавшиеся головы. Но, поняв всю тщетность, а главное - бессмысленность поисков, опустился и снова развернул скакуна. Пузатый продавец раздосадовано кусал пухлую губу.
   Да, в том и состоит круговорот рынка - переход материальных ценностей от одного к другому. И не всегда это происходит по установленным правилам. А точнее - каждый сам устанавливает свои правила. Хотя извечным остается лишь одно правило - материя никуда не исчезает. Так или иначе, она остается здесь, в нашем материальном мире. Меняются лишь ее хозяева. А точнее - желающие обладать ею. Выходит, хозяин - это тот, кто желает чем-то обладать. Но желание, оно ведь нематериально. Его можно назвать духовным проявлением. Что ж, значит наш материальный мир, окружающий нас - есть отражение духовного. И все те ценности, которыми мы обладаем - отголосок наших желаний. Искренних желаний. Именно тех, которые мы сумели воплотить.
   - А ты чего встал, босяк ободранный?! - взорвался над ухом сильный и раздосадованный голос стража, прервав размышления. - А ну прочь!
   Я благоразумно шагнул в сторону, пропуская его. Нет, я не испугался. Просто не хотел привлекать внимания до поры. Вернее, уже привлек, но лишь внимание одной женщины.
   Гадалку, наконец, подняли и принялись тормошить, засыпая вопросами. Она немо вращала растрепанной головой, дрожала и силилась что-то произнести. Молодая девушка бранно кричала поодаль, и норовила вцепиться в ее волосы. Но ее оттаскивал тот самый разносчик фруктов, пресекая самое страшное, что только возможно в нашем мире (после конца света). Правильно - женскую потасовку. В длинном рваном разрыве призывно мелькало белое полное бедро. Многие мужчины откровенно пялились туда, с завистью посматривая на простого грузчика. Женщины же взрывались негодованием и злостью при виде того же самого. Хотя в глубине их желаний гнездилась простая зависть. Они бросали строгие взгляды на своих мужчин, и те понуро отводили глаза, прикованные всего лишь к одной ножке. И мечты их рушились, как песчаные замки в прилив.
   Но взгляд их приковывала не прелестная девичья ножка, обнаженная волею случая. Они взирали на оголившуюся истину, не так давно плотно скрытую под длинным платьем. Ту самую, которую всегда вожделенно жаждут. Притягательную и неизведанную. Вернее - то оказалась ее малая часть. Она манила длинным разрывом, и фантазии всякого силились продолжить его. Всей истины им вовек не изведать и не познать. Но им было достаточно и этого, дабы жадно сглатывать и наслаждаться видением. Мечтать же о всей истине у многих не хватало духу.
   Я тоже посмотрел туда. Но иным взглядом. Хотя я умею смотреть по-всякому. То есть так, как пожелаю. Да, фигура у девицы хороша - ноги стройные, бедра полные. Поднял взгляд выше и тоже остался доволен - голосистая (даже горло видно). Но я подумал о другом. О том, что незримую истину ту она открывает лишь кому-то одному. Самому дорогому, самому любимому, самому достойному. А может и двум друзьям - соперникам, дабы выбрать из них лучшего. Ну, в крайнем случае, в самом крайнем случае - группе избранных. Но не всем, далеко не всем...
   Хотя, как знать?
   Ведь всякое бывает.
   Однако рыжая крикунья меня интересовала меньше всего. Я отвел глаза, и поискал гадалку. Вдруг предсказательница подняла взор, и наши глаза снова встретились. Не знаю, уж что она увидала в моих, но ее глаза расширились до невозможности. В них по-новому полыхнуло пламя недавнего страха. Она на миг оцепенела. И не понимала она, что видит там свое отражение. Но в следующее мгновение ее крупно передернуло, и она принялась пятиться прочь. Я призывно улыбнулся - я не желаю ей зла. Другое дело - не все готовы узнать правду. Да, нечасто встретишь человека без судьбы. Я, по крайней мере, таких не встречал. И гадалка, судя по реакции, с таковым столкнулась впервые. Зрачки ее ошалело метались, тело трясла крупная лихорадка, лоб покрылся холодной испариной.
   - Пусти, пусти, потный болван! - визжала тем временем юная девушка, пытаясь вырваться из крепких рук грузчика. Судя по всему, ему понравилось удерживать ее повыше живота. - Я покажу ей, как рвать мое платье. Вчера только пошили...
   - Да уймись ты, дуреха! - рокотал в ответ немолодой высокий разносчик.
   - Сам дурень неотесанный! - она попыталась лягнуть его, но больно ушиблась косточкой о его колено. - Ууууу! Истукан вонючий! Пусти! Я тоже выдеру ей клок!
   - Успокойся! - настойчиво повторял мужик.
   - Пусти! - яростно вырывалась рыжая девушка. Копна ее волос распалась веером и дергалась в такт движениям. Ножка то и дело вылетала из разорванной юбки.
   - Видишь, плохо ей! - попытался втолковать он, но пылкая мстительница не сдавалась.
   - Сейчас станет еще хуже!
   - Да...
   - А мне, думаешь, хорошо?! - огрызнулась она, скаля ровные белые зубы. - Мне теперь платье чинить...
   Но внезапно их перепалка прервалась. Предсказательница снова истошно завопила, перекрыв тем самым все остальные вопли, вскинула руки, будто защищаясь, и стремительно метнулась в сторону. От нее остро пахло безотчетным страхом и паникой. А желания уже запахли безумием.
   Она столь проворно рванулась, что никто ничего так и не понял. Никто, даже один невысокий алебардщик, который бранился и отталкивал древком каких-то людей от разбросанных фруктов и репы. Никто, кроме меня. А когда поняли, оказалось слишком поздно.
   Раздался омерзительный хряст, судорожный вопль, переходящий в глухой стон и хрип. И предсказательница вцепилась пальцами в окованное железом древко. Стражник ошалело уставился на нее. Угольные глаза пожилой женщины дрогнули и начали закатываться, словно в неземном блаженстве и облегчении. Из уголка рта засочилась тонкая алая струйка. Все ахнули, кто-то вскрикнул, девушка обмякла, мускулистый разносчик ослабил хватку и невольно опустил ее. Все оцепенело взирали на предсказательницу. Их глаза наполнял бескрайний ужас.
   В живот гадалки впилось длинное острое жало алебарды.
   Наступило кратковременное затишье. Все недоуменно молчали. В том числе и я. Но я не просто молчал - я ждал. И дождался.
   Запахло кровью.
   Она проступила сквозь цветные одежды и начала капать на каменную площадь. Я замер, наравне со всеми, принюхался и облизнулся. Кровь несла ее последние желания. Она изгоняла жизнь из немеющего тела, но еще несла и облегчение. Словно очищала от губительного яда, смывала старые обиды, или выплачивала какой-то древний обещанный долг...
   Гадалка умирала в блаженстве.
   Улыбка тронула ее окровавленные губы, когда она подняла на меня прощальный взгляд. Он наполнился благодарностью и непреодолимой грустью. Ей было грустно расставаться с жизнью. Но в то же время она понимала - ее ждет нечто большее. Я тоже отзывчиво улыбнулся. Но никто, кроме нее не приметил моей улыбки. Я постарался сделать так, чтобы меня не заподозрили в злодействе и тем более в злорадстве. Нет, не злорадствую я, когда убиваю людей. Хотя сегодня не я обагрил руки ее кровью, пусть и стал причиной...
   Кряжистый алебардщик запоздало опомнился, едва не вскрикнул, и поспешно выронил смертоносное оружие. Женщина покачнулась и упала вместе с ним. Раздалось металлическое звяканье, и кровь обильно хлынула из страшной развороченной раны. Она пульсирующими толчками заструилась по серым камням, словно омывала их от грязи, и уходила в неплотные стыки. Но гадалку это уже не тревожило. Черные глаза разом померкли и остекленели - жизнь быстро покинула их. (Хотя при таком ранении человек долго еще корчится в предсмертной агонии). А душа свободною птицей рванула в бескрайнюю высь. Теснота тленной плоти уже не имела над ней власти.
   Я невольно вскинул голову. Со стороны казалось, я выискиваю в небе далекие стаи. Но не певчих хозяев поднебесья высматривал я. Даже не редкие волнистые облака, которые сегодня оказались особенно красивы. И даже не лучезарное солнце, хоть оно и подернулось неожиданной багровой завесой. Я снова неприметно улыбнулся, подмигнул, и опустил голову.
   Толпа мгновенно сгустилась. Люди толкались, перешептывались, выглядывали из-за спин друг друга. Над ними сгущался страх. Тот самый первородный страх, который гнездится в глубине каждого - страх перед судьбой. И не понимают они, что боятся прежде всего себя. Ведь каждый из них творец своей судьбы. Но не каждый об этом знает. А точнее - верит.
   Со всех сторон набежали стражи и снова начали всех расталкивать. Но алебарды уже держали лезвиями вверх. Они быстро расширили пространство вокруг лежащей женщины. Для убедительности подъехало несколько конных. В их кольчужных руках змеями извивались темные плети. Люди возмущенно гудели, роптали, но все ж покорно расступались. Все с опаской поглядывали на плети. Но еще боязливее - на серповидные кованые лезвия.
   Возле нас возник какой-то высокий знатный человек, мрачный как одеждой, так и взглядом. Все, кто стоял рядом, поджали языки. Черные хваткие глаза впивались во всех и вся. Орлиный нос и черная борода дополняли тревожный облик. Лишь золотой крест на шее сиял ярким пятном. Но блеск его казался каким-то зловещим. Так мерцают глаза голодного хищника, идущего на охоту. Я пристально наблюдал за необычным человеком. Он возник словно по волшебству - даже я не понял когда и как. От него веяло сырым пронзающим холодом. Он напоминал большого могильного ворона. Человек придирчиво осмотрел место происшествия, обвел враз притихшую толпу гнетущим взглядом и развернулся к виновнику. Невнимательный стражник тут же принялся бегло лепетать что-то оправдательное. Он указывал дрожащей рукой то на алебарду, то на холодеющий труп гадалки. Она лежала среди разбросанных фруктов, в разрастающейся луже крови. Человек в черном сурово взирал то на тело несчастной (или счастливой?) женщины, то на алебардщика. Губы его крепко сжимались. Он подозвал двух ближайших стражей, коротко распорядился, и они подхватили под руки собрата. Алебардщик принялся громко возмущаться. Высокий мрачный человек погрозил ему золотым крестом, и солдат безропотно сдался. Его быстро повели куда-то прочь.
   Воины прибывали. Девушка, которая минуту назад желала отомстить этой гадалке, понуро молчала в сторонке. Глаза ее таили тяжелый влажный блеск. В них отражалось и мелькало что-то красноватое, когда она смотрела вниз и сдерживала подступающую тошноту. Разносчик тоже окаменел и до сих пор не мог прийти в себя. Он стоял с опущенными руками и чуть присев. Люди вокруг охали и причитали. Некоторые суеверно оглядывались и поспешно отступали подальше. Даже собаки перестали лаять.
   Не странно ли?
   Да, странно.
   Но не для того, кто ведал истину.
   А таков здесь был один...
   Человек в черном коротко распорядился. Откуда-то появился полосатый полог. Солдаты поспешно завернули в него тело, подхватили и проворно понесли прочь. Толпа без лишних окриков в траурном молчании раздалась в стороны. Холщовый полог напитался темной влагой - за процессией тянулся четкий кровавый след. Все со смешанным чувством суеверного страха и недоумения провожали взглядом неудачливую гадалку.
   Я тяжело вздохнул. Разжал кулак и посмотрел на ладонь, которую не так давно поднес предсказательнице. И всего-то - чистая гладкая поверхность! Что в ней такого убийственного? Другой бы так и вовсе не обратил внимания. Эх! Я в очередной раз убедился, что нельзя шутить с истиной! Нельзя так свободно преподносить ее людям, полагая, что им это необходимо! Нельзя! Вот к каким неожиданным последствиям она, порой, приводит. Ее можно лишь давать по крупицам, на что, собственно, и уходит вся человеческая жизнь. Но не так сразу. Иначе то может повлечь смерть. Да, не всякий в состоянии принять истину враз.
   Я спокойно опустил руку. И если кто-то посмотрел бы вниз, то теперь ужаснулся бы еще больше - на ладони медленно и торжественно проступали какие-то странные линии. Они незаметно ползли по бледной коже. Казалось, то змеи спешили на охоту. Они замирали, они вздрагивали, бывало - возвращались назад. Иные снова пропадали, их место занимали новые. Некоторые были тонкими и неприметными, другие четкими и длинными. Но это неважно. Важно то, что они были. Теперь. Впрочем, они с такой же легкостью снова могут исчезнуть. Никто не должен ведать о моей судьбе. Особенно те, кто способен ее узнать. Иначе во мне снова увидят человека.
   Судьба - удел человека.
   У меня нет судьбы.
   У меня есть желания.
   И пусть говорят, что любое действие предопределено. Пусть это даже и так. Ведь это хорошо. Это порождает связь между всеми действиями, порождает реальность и время. Но не для всех. Особенно не для тех, кто обожает играть судьбой...
   Кисть наполнялась теплом. Она наполнялась кровью. Наполнялась желаниями, истинными желаниями, которые толкают нас на предопределение своей судьбы. Да и чужой, как видите, тоже. Толчки отдавались легким шумом в голове. Там рождались новые желания. Откуда они берутся? До сих пор не ведаю. Но говорю - это неважно. Важно то, что они рождаются. И силятся претвориться в жизнь через наши руки. Через наши слова. Через наши мысли.
   Я не чувствовал скорби. Не чувствовал и радости. Лишь то неземное блаженство, которое способен ощущать каждый, кто что-то создает. Или творит. То есть, уподобляется Творцу. А мысль о том уже есть неземное блаженство. По крайней мере, для того, кто так мыслит. Для того, кто такового желает. И устремляется из глубин своей мечты в жесткий, прочный мир реальности и чужих противоречивых желаний. В наш мир. Наш родной, милый, непознанный и чудовищно прекрасный мир. Который и есть подлинное желание первейшего Творца. Или, как я зову его иногда - прародитель мысли.
   Я усмехнулся и беззвучно растворился среди толпы. Я оставлял ее наедине со своими поникшими и грустными желаниями. Со своим страхом смерти и боязнью потерять то немногое, что способен скопить человек при жизни. Да, лишь смертный человек...
   Но не тот, кто живет за оболочкой его плоти, в его сердце и разуме. Не тот, кто вливается в его ноги и заставляет их нести тело куда пожелает. Не тот, кто, проникая в руки, заставляет их брать то пудовый кузнечный молот, то кожевенный нож, то веретено, то плотницкий топор, то рыболовную снасть. Или иное орудие труда.
   Однако та же сила может заставить ту же руку поднять меч, палицу или... алебарду. Да, это та же сила, но уже увеличенная. Она растет и становится уже грознее и смертельнее. Шутить с ней опасно, и ее нужно все время держать в узде, отпуская лишь в крайних случаях.
   Еще же та сила может наполнить руку, дабы удерживать скипетр. Но то - отдельная история.
   Хм, вроде бы все. Кажется, ничего не забыл. Хотя... постойте. Есть же сверхсила. То есть, когда она плещет через край, и уже никакая рука не может вместить ее. Никакая оболочка. И тогда рукой этой можно запросто поднять все, что угодно. И сотворить все, что угодно. Было бы желание...
   Но каким неподъемным бывает порой простое гусиное перо. Ведь тяжелее ноши я не встречал. Благо, поднимать его ни разу не пробовал.
   И желания такового не имею...
  
  
  
  
   10 Подлинное милосердие
  
  
   "Дно жизни - радость для того,
   кто любит восхожденье".
  
   Хранитель желаний
  
  
   Прошло время. Рыночная площадь поуспокоилась и из взволнованного моря снова превратилась в ровную гладь. Но шум поутих. Вокруг все чаще перешептывались и говорили вполголоса. Некоторые, видимо суеверные, продавцы закрывали лавки и сворачивали товары. Стражи прибавилось, но никто из них не смел небрежно опустить алебарды. Нет, они не боялись кого-либо поранить. Они боялись человека в черном. И всего того, что может последовать.
   Кровь кое-как затерли, но все же на камнях виднелся четкий след. Люди стороной обходили проклятое место. По крайней мере, им оно казалось таковым. И шутка ль - погибла сама предсказательница. Свершилась судьба той, что сама ведала судьбы. Совпадение ли, или циничный злой рок? Да, такое люди склонны отмечать красочной мистификацией.
   Я прислушался. Над площадью уже поползли первые слухи. Началось. Так вот и рождаются небылицы в простонародье. Так и приходят в свет все мифические персонажи. И появляются интересные сказки. Они летят подобно ветру, завихряются, меняются, возвращаются обратно. Они наполняются новым смыслом, новыми идеями. Они обрастают новыми фактами и подробностями, подчас противоречащими сами себе. Они разделяют спорящих людей, они пугают их. Но все же они заставляют задумываться над первоисточником, иногда заставляют искать его в истории. Это хорошо. И не важно то, что люди не найдут ничего - важно то, что они ищут.
   Да, истина не меняется и не спешит являться всем. Она не пугает без нужды, но и не остается совсем безучастной. Она не скрывается и доступна каждому, но не каждый ее узрит. Ведь ничем видимым она себя не выдает. Хотя неприметно крадется в той же толпе. Заглядывает в глаза, читает там книги желаний, принюхивается, задумывается и спешит дальше. Книг много и в каждой есть много интересного. Ведь все книги пишутся людьми, о людях и для людей. И в каждой есть доля истины. А потому истина и проявляет интерес ко всем тем книгам. Она просто желает побольше узнать о себе.
   И иного счастья ей не дано.
   Говорили тихо и вкрадчиво. Но я слышу не слова - я слышу мысли и желания, заложенные в них. А потому нет смысла шептаться. Но никто не ведал обо мне, пусть я и пребывал на всеобщем обозрении. А потому и шептались.
   - Чего это с ней? - спрашивала одна прохожая старушка толстую, средних лет торговку.
   - Откуда мне знать, - показалось, голос торговки дрогнул. Она отошла от прилавка с рыбой и всматривалась вдаль - туда, где еще толпились люди. - Говорят - умерла.
   - Да, вот она - судьба, - печально отметила старушка, сдержанно вздохнув. - Гадала всем, значит, гадала, а себе так ничего и не нагадала.
   - Ты, старая, откуда знаешь? - удивленно вскинулась женщина, развернувшись к ней. Холщовый фартук местами поблескивал от чешуи и пах рыбой. - Может, она как раз таки все наперед и предвидела? И ждала этого?
   - Я знаю... так-то оно всегда.
   - Никто этого не знает, - крупно встрепенулась торговка. Глазки ее ярко вспыхнули.
   - Это рок, - едва слышным шепотом произнесла старушка. - Злой и страшный рок. Ведь то грех - людям гадать. Особенно - когда смерть предсказываешь. А она, знаешь, скольким предсказала кончину? Ой-е-ой! Так что расплата справедлива.
   - Чего ж в этом справедливого? - не сдержалась женщина.
   Старушка сгорбилась, пошамкала морщинистым ртом, и взглянула на нее снизу вверх.
   - Она ж жизни им меняла.
   - В своем ли ты уме? - возмущенно воскликнула торговка, уперев сильные руки в бока. - Как она могла их менять? Она их просто предсказывала!
   Старушка покачала седой головой.
   - Она предсказывала смерть. То есть заставляла людей думать о своей смерти... теперь понимаешь?
   - Не совсем, - растерянно потупилась женщина, осторожно оглядываясь.
   - Да, линии пророчат судьбу. Но их нельзя читать. Иначе... обязательно сбудется все. Потому как начинаешь в то верить. А значит - тайно желать этого. Даже смерти.
   - А читать почему нельзя?
   - Потому что их можно менять, - шепот ее понизился до едва различимого.
   - Конечно! - раздраженно фыркнула торговка, дернув одутловатой щекой. - Как можно свои линии менять, когда они с рождения предначертаны?
   - Все можно... все, - слова напоминали глухое воронье карканье. - Все... лишь возжелать надо.
   - Но этого недостаточно, - усмехнулась защитница судьбы.
   - Да, недостаточно, - бормотала старуха. - Но без этого и вовсе ничего не будет. С этого просто надо начинать.
   Их голоса подхватил монотонный размеренный гул, завихрил и растворил в себе. Я задумчиво почесал голову, вздохнул и поспешил дальше. Лица кружили, точно листья в листопад. Если не приглядываться к ним, то они ничем не отличались друг от друга. Если не заглядывать в глаза, то никаких различий между людьми не наблюдалось. Но глаза есть у всех - очень редко попадаются слепые и одноглазые. Глаза сияют, точно звезды в ночи - их бесконечное множество. Они освещают мир и указывают путь опытному мореходу, который умеет читать их, словно карту, и определять направление в бескрайнем океане судьбы. Каждый плывет по его волнам. Каждый - капитан своего судна. Каждый может переплыть его, равно как может заблудиться и утонуть. Ведь не всегда океан спокоен - случаются и шторма, иной раз чудовищные. Попадаются подводные скалы и мели, за бортом снуют хищные твари. Но если твой путь озаряют звезды, тебе нечего бояться. Если ты по ним определяешь свое место в огромном океане, ты не пропадешь. Даже если твой корабль слаб и ненадежен. Звезды всегда укажут кратчайший и безопасный путь к берегам мечты. Но если земная твердь тебе неинтересна, если ты отважный мореход, что бросил вызов манящему океану, то корабль твой должен быть безупречен. Тогда любой шторм тебе не помеха. Ты можешь исследовать все побережья и острова, чтобы составить карту для остальных. И тогда океан станет ближе и доступнее...
   Пройдя шагов двадцать, я снова насторожился. Ряд, по которому я шел, упирался в тупик. Впереди возвышалось длинное каменное сооружение, напоминающее казармы. Вместо окон зияли узкие вертикальные щели, расположенные необычно высоко. На потемневших черепичных скатах ворковали голуби, греясь в благодатных лучах. Я хотел уже развернуться и идти назад, как вдруг внимание привлекли новые запахи. Принюхался. Пахнет крепким потом, доспехами и оружием. Похоже, это дом рыночных стражников. Я опустил глаза - сомнения развеялись. У небольшой квадратной пристройки стояли два рослых стража. На одном мерцал бахтерец, на втором темнела кожаная клепаная куртка - бригантина. На головах мерцали стальные шляпы. Руки сжимали крючковатые алебарды. Они облокотились о деревянные перила входа, и приглушенно беседовали.
   - Ты видел это, Грах? - спросил один, что был помоложе и пониже ростом.
   - Никто ничего не видел, - ответил рыжеусый Грах, не оборачиваясь в сторону собеседника. Его взгляд ворошил толпу, словно пятерня взъерошенные волосы. - Все произошло как-то стремительно. Этот вопль, крики, суматоха. Все слилось. Тут шумят, там галдят, эти лают. Тот еще репу ухватил. Где ж тут уследить? А после - раз. И она уже болтается нанизанная на жало. Точно курица на вертеле.
   И он с опаской взглянул на свое лезвие. Алебарда отливала синевой. Она тускло мерцала, словно предупреждала - во мне скрыта нешуточная сила. Хотя, на самом деле, сила скрыта в руках, что сжимают ее. И даже не в руках...
   - Ну а ты, Найвар, ничего не увидал? - Грах повернулся в его сторону.
   - Так мне откуда? Я ж с другой стороны стоял, - с облегчением отметил Найвар.
   - Да, бывает. Не повезло бедняге, - сострадательно заметил Грах.
   - Ты полагаешь - то случай?
   - Ну да, - кивнул Грах. Сверкнула железная шляпа. - А как иначе это объяснишь?
   - Мало ли, - пожал мятыми наплечниками Найвар. - Всякое может быть. Просто я случаям мало верю.
   - Тогда что? - насторожился Грах.
   - Что, что?! - передразнил Найвар, скривив щетинистую физиономию. - Раз не случай, то что?
   - Что? - не мог взять в толк Грах.
   - Судьба, дурень!
   - Сам ты дурень, - обиженно вскинулся Грах. Рыжие усы жестко встопорщились.
   - Только дурни в судьбу не верят, - заключил темноокий Найвар, поглаживая ясеневое древко.
   - Вот ты и есть дурень, - безжалостно выдал Грах.
   - С чего это вдруг я, - обиженно выпятил железную грудь Найвар. - Я как раз таки верю.
   - Не веришь!
   - Верю. А вот ты - нет.
   - Нет, не веришь ты, - не сдавался Грах. - Потому как ты мне не веришь.
   - А ты что - Судьба Всемогущая.
   - Судьба не судьба, но в лоб дать могу, - с воинственной гордостью выдал Грах. Подумал и мрачно добавил, - окованным древком!
   Найвар кисло усмехнулся, окатил товарища осуждающим взглядом. Опустил глаза, поглядел на внушительную кованую шишку на конце длинного древка. Покачал шлемом-шляпой.
   - В лоб и я дать могу. Вопрос - кому. Вот ведь в чем загвоздка, Грах. Кому предопределено, чтоб ему в лоб дали древком. Понимаешь меня?
   - Кто много лишнего болтает, тому обычно и дают, - Грах со скрипом распрямился и вызывающе посмотрел на соратника. - Или кто в меня не уверит. И в мои силы.
   - Да ладно тебе, мессия нашелся, - махнул латной рукой Найвар. - Уверовать в него...
   - Я не мессия! - со злостью отчеканил широкоплечий Грах. - Я просто в лоб дать могу. То есть судьбу определить того, кто на это напрашивается. А это, Найвар, куда как доходчивее звучит, чем все проповеди...
   Я постоял еще немного рядом, подумал, и продолжил свое бесцельное блуждание по рынку. Впереди крались таинственные слухи о странной смерти рыночной гадалки. Многие ее знали. Многим она предсказывала судьбу. И у многих она сбылась. Поэтому и толков возникало много. Чего я только не наслушался. Однако потому и слушал, силясь понять, насколько у каждого богато воображение. Ведь оно напрямую связано с желаниями человека. Мы воображаем прежде всего то, чего желаем более всего. И случается - воображение становится началом его воплощения. Мы начинаем претворять в жизнь то, чего так страстно желали. Пусть не все из этого получается так, как задумали. Пусть. Главное - мы не опускаем рук. А кто опускает, тот попросту предает свою мечту. Или признает ее несостоятельность.
   Я развернулся и поспешил назад. Не хватало еще привлекать внимание любознательных стражей. Тем более Грах окатил меня столь пристальным взором, словно обвинял во всех смертных грехах. Хотя, чему удивляться? Во все времена люди искали виновников всех своих бед, спеша винить кого угодно, лишь бы не себя.
   Снова потянулись бесконечные ряды полотняных пологов и дощатых козырьков. Некоторое время над рынком темной тучей нависал суеверный страх. Люди говорили тише обычного, чаще оглядывались по сторонам и пристальнее всматривались друг другу в глаза. Странным образом исчезли зазывалы, прекратили игру менестрели и бродячие артисты. Зато прибавилось стражи. То и дело путь преграждал конный воин или пара - тройка пеших. Они придирчиво осматривали всякого подозрительного, некоторых даже подзывали и строго расспрашивали. Приходилось вместе с остальными учтиво уступать дорогу, прячась в пестрой толпе.
   Но через некоторое время зловещие тучи разошлись, стражи поубавилось, тут и там снова напевно заголосили зазывалы. Сначала тихо и осторожно. Но после увереннее и громче. Люди стали чаще подходить к прилавкам, интересуясь уже товарами, а не последними новостями. (Хотя слухи будут жить еще долго, со временем переродятся в домыслы и даже легенды). Где-то послышались звуки мандолины и голос менестреля. Но песня его была какой-то грустной и печальной. Рынок оправился от потрясения, скинул оковы оцепенения и вскоре вернулся к обычной бурной жизни.
   Неспешно блуждая вдоль рядов, я оказался в той части, где торговали домашней птицей. В ивовых и тростниковых клетях, устланных соломой, кудахтали куры и петухи, крякали утки и селезни, кричали белые и серые гуси. В корзинах попискивали пушистые цыплята, возились утята и гусята. Птицам, похоже, было все равно, что творится вокруг. Их жизнь шла своим чередом. Их волновало лишь зерно и чистое питье. Судьба же их вовсе не интересовала.
   Я посматривал на пернатых невольников. Если бы они знали свою судьбу, вели бы они себя иначе? Если б задумались о своем конечном предназначении, изменилось бы их поведение? Да, интересно. Может, потому им не дано заглядывать в будущее и ведать истину о себе? Чтобы те, кто знает правду, использовали их в своих интересах.
   Я остановился напротив камышовой плетенки. Внутри на боку лежал крупный рябой петух, вытянув когтистую лапку. К нему прижалось три курицы. Внешняя жизнь их совершенно не интересовала. Впрочем, как и многих из людей, которые запираются в тесные клети своих лачуг, хижин и даже замков.
   Никто не упрекает их за это. Особенно тот, кто с легкостью распоряжается их судьбами. Как торговец распоряжается жизнью птиц.
   Но птица не наделена мышлением. Желания же ее попросту называются природной необходимостью. И все. Но человек ведь не птица. Не животное. И отличие его в том, что дано ему постоянно стремиться быть выше себя. Человек растет и совершенствуется благодаря своим желаниям. Истинным желаниям. Которые не прозябают в пустоте сознания, а рвутся наружу, в мир сладкой реальности. Но не все используют сей дар. Вернее все, но не в равной степени. Кто-то стремится вперед. Кто-то топчется на месте. А кто-то ждет, чтобы его тянул тот, кто стремится. Да только не понимает, что тот, кто стремится сам, может поднять ленивого лишь на пинках. Но никак не на крыльях своей мечты...
   Птичьи ряды закончились, и я свернул в сторону. Но не успел пройти и пары шагов, как услышал позади жалостный оклик. И таким он оказался жалостным, что затрагивал самые далекие струны души. Даже у того, у кого души и вовсе нет. По крайней мере, с первого взгляда. Голос умоляюще взывал:
   - Мил человек, не проходи мимо.
   Я остановился, поискал глазами и увидел грязного попрошайку, в истлевшей изодранной одежде непонятного цвета. Он расположился у деревянного забора, что разграничивал ряды. Хм, похож на меня. Интересно, чего ему надо? Хотя, любому понятно, чего жаждет нищий, сидящий на рынке. Однако я решил действовать иначе, чем обычно. Ведь действуя изжитыми методами, мы получим изжитые результаты. Если они нас не устраивают, то следует обновлять сами методы.
   - Как я могу не пройти мимо, если я иду мимо? - весело полюбопытствовал я.
   Мой простой вопрос вызвал глубокое замешательство. Блеклые глаза замерли, рот приоткрылся. Пока он пребывал в таком состоянии, я изучал его: волосы грязные и нестриженные; лицо заросшее и чумазое; под щетиной и грязью угадывался большой синяк, пара ссадин и пунцовый окрас. Мешки под глазами вздулись. Возраст бродяги угадывался с трудом. Да, он выглядел уже старым, но таковым не был. От него не пахло старостью. От него пахло слабостью и кислым перегаром.
   Наконец он оправился и отрывисто заговорил:
   - Я... того. Я ведь... другое имел в виду.
   - Чего же? - насторожился я. - Ты хочешь предупредить меня об опасности? Ты хочешь сказать, что проходить дальше опасно?
   - Я... нет. Я просто... Подай, Бога ради бедному и бездомному сироте, я потерял свой кров и близких, и давно ничего не ел.
   Последнюю фразу он произнес слитно, без заминки, даже с интонацией. Видать не раз повторял. Я окинул его внимательным взглядом.
   - Бога ради? - подчеркнул я.
   Он тут же кивнул.
   - Ты взываешь к самому высокому идеалу?
   Нищий задумался. Нет, не над ответом - над вопросом. Я продолжал:
   - Ты прикрываешься самым святым, желая принудить меня к тому, чего ты хочешь?
   Его перекосило. Но не от смысла - от непонимания. Потому как не привык он глубоко задумываться. Я усмехнулся и спросил:
   - А если я Бога ради не подам?
   Нищий снова стушевался. Глаза его мучительно закатились. Он хрипло вздохнул и застонал:
   - Но ведь мы все должны быть милосердны?
   - Правильно. Должны. Причем все. В том числе и ты.
   - Да не оскудеет рука дающего, - попытался извернуться он, с трудом вспомнив заученное.
   - Правильно, не оскудеет, - соглашался я. - Особенно, если она пуста. Куда дальше оскудевать?
   Он часто заморгал и недоумевающее мотнул головой.
   - Ведь дающих мало, а берущих много, - продолжал я. - Человек в большей мере желает брать, чем давать. Ведь так... не ведаю твоего имени.
   - Хват, - с затаенной гордостью выдал он.
   - Ведь так, Хват? - повторил я вопрос. - Ты же не склонен отдать мне все, что собрал за сегодня?
   Он грозно сверкнул глазами и на всякий случай придвинул к себе грязную дырявую шапку. На дне уныло поблескивала медная кучка. Монеты старые - позеленевшие. Но все одно - монеты.
   - Не склонен, - подытожил я его безмолвное действие. - Это радует. Выходит, и я не должен ничего давать.
   - Но... я ж как раз и вымаливаю милосердия. Разве твоя мошна оскудеет от одного медяка?
   - Не оскудеет, - усмехнулся я. - Ибо уже оскудела. А все из-за таких, как ты. Кто жаждет брать, но не желает давать. Понимаешь?
   - Нет, - искренне признался он, с опаской придвигая шапку еще ближе.
   - Тогда найди того, кто поведал тебе высказывание о руке, - посоветовал я.
   - Зачем? - удивился он.
   - И попроси продолжения. Получается то не полная истина.
   - Ааа...?!
   - Да, понимаю - не найдешь, - прискорбно отметил я. Воззрился в небо, улыбнулся и вновь взглянул на попрошайку. - Тогда я сам поведаю продолжение. Хочешь?
   Он молчал. Я расценил это за согласие и провозгласил:
   - Да будет знать меру рука берущего.
   Хват сжался, словно ожидал удара. Но то и был удар - сильный удар по его сознанию. Благо, оно не велико, не то боль стала бы нестерпимой. Он дрожал, метал на меня подозрительные взгляды, кривился и стонал. Наконец, собрался с силами и выдохнул:
   - Так всего ж медяк-то?
   - Правильно, всего-то медяк, - посмотрел я на шапку. - Но когда каждый такой, как ты, схватит по медяку, то рука-то и оскудеет. А таких, как ты много. Изначально все склонны брать. И даже не подозревают, что это дает такое же право другим.
   - Но...
   - Хочешь оспорить? - снова обратился я к нищему. - Хочешь сказать - это не так? Хочешь заявить, что вы должны хватать без меры? Рвать столько, сколько вырвете?
   - Нет, но... всего медяк... - с невероятным упорством твердил он.
   - Вот тебе и медяк, - тяжело вздохнул я, вытягивая перед ним руку. - Вот она, рука моя. И она пуста. Даже линий нет. Ты хоть понимаешь, что это значит?
   Хват усиленно замотал головой. Он действительно не все понимал. Причем, далеко не все.
   - То, что был я милосерден к таким, - спокойно продолжал я свое повествование. - Искренне милосерден. Да только не ведали такие, что меру знать надо. И закон равновесия. Ведь если что-то берешь, надо и что-то давать. Разумеется, если еще раз взять пожелаешь оттуда же. Но, к сожалению, мало кто его ведает. Потому как до сих пор все только и берут, если выпала возможность. Не выпала - ищут ту возможность. Словом - вот тебе и результат. Все выгребли подчистую. Ничего не осталось. Одни лишь желания. А все потому, что меры не знали. То есть не соизмеряли. Не скрою - бывало и давали. Но меньше, гораздо меньше, чем брали. А потому и иссякло все со временем. Все. Даже линии судьбы.
   Хват сиротливо и мастерски сжался. Да, научился. Молодец.
   - Оскудела рука дающего, которая не должна была оскудеть - я демонстративно тряс перед ним уже обеими руками. - А потому и не дам тебе ничего. Нету. О, нет, я не жаден. И не думай, что я лишился милосердия. Напротив, оно лишь крепче стало во мне. Просто... тебе ничего не осталось, благодаря таким, как ты. Кто меры не знал. Ты просто в очередь не успел. А потому обижайся не на меня, а на себя. И на тех, кто так же мыслит, как и ты.
   Вокруг шли люди, но на разговор двух нищих вряд ли кто обратит внимание. Поэтому нас не перебивали. Я осмотрелся, и продолжал:
   - Да, Хват, правильно. Человеколюбие должно жить в наших сердцах. Но не стоит забывать, что любовь не пустое слово. И она далеко не то, о чем обычно думают люди. Любовь - это прежде всего желание. Причем неважно какое: плохое или хорошее. Потому как уместны все они. Желание влечет за собой действие. Человек действует и живет. Так и движется жизнь. То есть жизнь - это череда бесконечных желаний, что вспыхивают в душе каждого. И когда мудрецы говорят - миром правит любовь, они имеют в виду именно это. Я не поверю, чтобы миром правила изменчивая и противоречивая любовь одного пола к другому. Я очень редко сталкивался с честностью в этой любви. Я очень редко встречал ту чистоту отношений, что воспета в легендах и сагах. Да, это тоже проявление любви, но лишь однобокое и очень малое.
   Хват пристыжено засопел. Он дал понять, что ничего не понимает. Я победно усмехнулся, сжалился и подытожил:
   - Словом мы все должны быть милосердны. Равно как разумны и расчетливы. То есть меру должны подсчитывать во всем. Или чувствовать ее, если считать не умеем. Сколько взяли - столько и вернули, чтобы снова потом взять. Это и есть суть взаимной благодарности. Такими мы должны быть, понимаешь? По крайней мере, если речь идет о ценностях материальных. Не оскудеет лишь мудрый, кто мудростью обогатит нуждающегося в совете. Так вот. И как следствие такого отношения к жизни - мы должны быть богаты. Чтоб не сидеть как ты.
   Он пристально вглядывался в меня. Я тоже посмотрел на него. Он покорно опустил взгляд. Знает, что по иному не заработаешь медяка.
   - Что поделаешь? - пожал он истрепанными плечами. - Я ж не желаю, но приходится. Такова жизнь.
   - Нет, таков ты, - жестко парировал я. - Ты не лучше и не хуже тех, кто торгует на рынке. Не лучше и не хуже меня. Вернее, в чем-то может и хуже, но, как следствие равновесия - в чем-то должен быть лучше. Почему ты не торгуешь?
   - Куда мне... - попытался вставить он. - Оборванцу.
   - Но ты человек! - я уверенно ткнул в него пальцем. - И должен тем гордиться. Чего я по тебе не вижу.
   - Чем мне гордиться? - обиженно поджал он губы.
   - Потому ты и сидишь тут, - подытожил я, горько вздохнув. - Тебе уже нечем гордиться. А точнее - ты не стремишься. А жаль.
   - Эх, жаль. Так я и прошу жалости, - едва не со слезами взмолился он, указывая на дырявую шапку. Медные монеты отзывались сиротливым блеском. Их было не больше дюжины. Интересно, это весь его дневной заработок? Или специально убирает их, показывая всем, насколько он нищ.
   - Так я и сочувствую, - вежливо поклонился я, с интересом заглядывая в шапку и принюхиваясь.
   - Но...оно ж... оно...
   - Но ты ведь испрашиваешь жалости? - бегло напомнил я. Он вновь сжался, выражая согласие, но, не желая его признавать. Я снова весело заговорил:
   - Так вот я и даю ее. Разве по мне не видно. Я искренне сочувствую тебе, и то справедливо. Ибо есть то твое же желание. И многие тебе сочувствуют, ибо сами слабы. Сильные презирают. Ведь... так?
   - Так, так, - закивал он. - Редко когда богач медяк бросит. Очень редко такое бывает.
   - Потому что они цену им знают, - пояснил я. - И ведают, что за этим стоит. Ведь каждый медяк - это капля пота. Капля труда. И здесь они ценят не каплю - они ценят труд. А любой, даже самый малый медяк - символ его.
   - Но ведь ни один богач не обеднеет, если бросит медяк? - стоял на своем Хват, не желая вдумываться в мои слова.
   - Медяк? - удивленно переспросил я. - Но зачем тебе медяки? Разве могут они заменить жалость? Ведь ты ее испрашиваешь прежде всего.
   - Но... мне ж... мне ж... жить надо, - проскулил он.
   - Так тебе жалость нужна, или жизнь? - настойчиво переспросил я.
   - Ну да, жизнь более, - голова его обреченно упала на грудь.
   - Тогда, чего не живешь? - допытывался я.
   - Живу, как могу, - сипло выдавил он. Окинул себя взглядом, и тяжело вздохнул.
   - Нет, - перебил я его. - Ты живешь, как хочешь. Да, все так живут. Это закон, не мною придуманный, но мною излагаемый.
   - Я хотел бы иной жизни, - честно признался нищий, с завистью посматривая на богато одетых прохожих. - Но куда мне?
   - А зачем тебе иная жизнь?
   - Ну... ну просто, как человек жить хочу, - глаза его на миг вспыхнули, но тут же погасли.
   - Но ты и есть человек, - я смерил его обвиняющим взглядом. - Ты полноценный человек. У тебя все руки и ноги целы. У тебя все пальцы на месте. И все остальное. А ведь человеческое тело есть образец совершенства. Лишь оно одно пригодно для труда. Ни одно животное, птица или рыба не сможет трудиться, даже если и наделить его человеческим разумом. Потому как нет у них рук - сложного и уникального приспособления. С другой стороны у человека есть и мышление. Ведь если зверям дать это совершенное тело, они все равно не добьются того, чего добились люди, так как не имеют таких мозгов. А точнее - таких желаний. Наглядный пример - обезьяны. Ведь их тело схоже с людским. Понимаешь меня, Хват? Не понимаешь! Ладно. Словом, человек - это удачное сочетание, как тела, так и ума. Это верх замысла Творца. Не даром говорят, что создан он по образу и подобию его. Я склонен подтверждать это. Равно как и то, что Творцу не по нраву, когда человек не использует ни то, ни другое. Он расценивает это как предательство его изначальной мечты. И воздает должным образом. То есть самым страшным, что только возможно. Чем? Ты хочешь знать - чем? Очень просто - равнодушием. Он не наказывает - он проявляет равнодушие. И то справедливо по закону равновесия желаний. Ведь ты проявляешь то же самое. Ты равнодушен к жизни и не хочешь ничего желать, не хочешь стремиться к своей мечте. Ничего не хочешь, кроме жалких объедков да мутного вина. Однако их ты имеешь. Потому как они - верх твоих мечтаний. Хотя можешь работать и дворником, и разносчиком, и лесорубом, и камнетесом. Да кем угодно, даже если ничего не умеешь и ничего не знаешь. Для таких всегда полно черной работы. Кого таковая не устраивает, начинает развивать мышление - учится чем-то более сложному. Но ты не хочешь ничего. Ни работать, ни думать, ни развиваться. Ничего, кроме жалкого существования и хмельного забытья. Так ведь?
   - Да я...
   - Да, правильно, - безжалостно давил я, нависая над ним грозной тенью. Мои лохмотья мало отличались от его обносков, но они устрашающе трепетали и заставляли его сжиматься. Плащ вился, словно обгоревший, посеченный, но выстоявший стяг над поверженным врагом. - Ты предпочитаешь жить на подачки милосердных. Причем все их без остатка пропиваешь.
   - Ну да... а какая еще мне радость осталась? - философски подчеркнул он. - Иных радостей-то нет больше.
   - Радостей очень много, - пояснил я, широко раскинув руки. - Все не счесть. Жаль только, что ты их не видишь.
   - У меня одна радость, - голос его исполнился скорби и покорности. - Вот и прошу - помоги, чем можешь.
   - Вот я и помогаю, - с такой же скорбью пояснил я. - И ничем иным помочь не могу.
   - Но... чего мне с твоей помощи? - сморщилось его темное заросшее лицо. - Хоть самый маленький медяк бы дал. То и станет проявлением жалости.
   Я испытывающее посмотрел на него. Он тяжело вздохнул и снова уронил голову на грудь. Я усмехнулся, и указал в сторону темнеющих крыш таверны.
   - Чтобы ты тут же побежал его пропивать? Ты просишь меня ублажить твое единственное желание? Причем глупое и бездарное. Которое, ко всему прочему, никому блага не принесет. Лишь продавцу вина.
   - Пусть и так, - тихо простонал он, с тоскою взирая в ту же сторону. - Говорю ж, нет более радостей.
   - Говорю ж - есть, - поучительно передразнивал я. - Надо их только увидеть.
   - Да вижу я их, - понуро поднял он глаза - рядом как раз прошелся разодетый в долгополые одежды сборщик податей. На шее его висела тяжелая цепь из массивных золотых блях. На цепи болталась золотая обвисшая собачка - видимо, знак гильдии или высокого дома. Хват поднял на него погасший взгляд. - Но то не про мою честь.
   - То не про твои желания, - уточнил я. - А точнее - не про твои силы, которых у тебя нет. Вернее есть, но вином ты загнал их далеко в глубь свой сущности. Однако они могут снова оттуда воспрянуть и изменить твою жизнь. Нужно лишь жгучее желание. Нужна искра. Толчок. Или, в твоем случае - пинок под зад.
   - Ох, и не говори, - согласно молвил он, провожая шелестящие наряды знатного человека. Затем взглянул на свои лохмотья и передернул плечами. Я заметил смену его выражений и чистосердечно предложил:
   - Хочешь - пну?
   - Нет! Нет! Нет! - живо отозвался он. Глаза приоткрылись, и в них я прочел первый проблеск силы. - Не надо.
   - Так сам же признал, что надо, - напомнил я.
   - Я... меня и так часто пинают, - грязное изможденное лицо озарил проблеск далеких мук. Глаза мои хищно сузились.
   - Ага, значит все ж пинают.
   - Эх, пинают!
   - И что? - не верилось мне. - Разве то не умаляет твоего человеческого достоинства? Разве ты готов все это терпеть? Ради пустого и губительного опьянения? Ради того, чтобы в этот краткий миг мир вокруг тебя исказился, преобразился, и утонул в дурмане? Чтобы все твои проблемы и невзгоды растаяли в этой дымке. Чтобы твоя жалкая жизнь обернулась иллюзорной слащавой дремой? Ты предпочитаешь ее реальности? Своей великой и чарующей реальности? Она-то как раз и есть проявление мысли того Бога, к милости которого ты взываешь. Выходит, ты предаешь того, кого молишь о помощи? Ты пытаешься найти отклик Бога в моем сердце, но тут же предаешь его мечту, отрицая ее. Разве это справедливо по отношению к Богу. Повторяю - ему то не по нраву.
   Он внимательно слушал меня, распахнув рот. Я улыбнулся, покачал головой и повторил:
   - Бог на стороне сильных. Запомни это, Хват. Хорошо запомни, ведь слаб ты. Как и то запомни, что сила живет в каждом. Сила истинных желаний. Она исчезает лишь со смертью, да и то не полностью. А ты, как погляжу, все еще жив.
   - Ну да, жив, - согласился он. - Но... я же слаб.
   - Тогда тебя ждет смерть, - предостерег я. - Хочешь, я убью тебя?
   Он поперхнулся невысказанным словом. Долго давился, силился что-то произнести. Но после все ж взял себя в руки, и сказал:
   - Ты... ты какой-то необычный.
   - Метко подмечено, - согласился я. - Каждый человек по-своему необычен.
   - Ты... страшный.
   - Не страшнее тебя, - пояснил я. - Ты посмотри хорошо. Я ж такой нищий, как и ты. Поэтому глупо страшиться меня. Равно как и просить медяк.
   - Но... ты какой-то...
   - Какой? - не терпелось мне.
   - Ты выглядишь как нищий, - он смерил меня оценивающим взглядом. - А говоришь, как проповедник. Ты был им?
   - Нет.
   - Но... какой-то ты все равно... живой, что ли, - уточнил он, почесав за ухом.
   - Как и ты, - отразил я.
   - Я имею в виду - бодрый, жизнерадостный, - перечислял он с легкой завистью.
   - Да.
   - Но... как так? Раз ты такой же бездомный скиталец?
   - У меня есть дом, - с загадочным лицом пояснил я. - Только он очень большой.
   - Неужели ты переодетый граф? - глаза его распахнулись. В них отразилось замешательство. Я чуть улыбнулся.
   - Нет
   - Твой дом - замок?
   - Нет. Гораздо больше.
   - Ты герцог?
   - Нет.
   - Король? - в ужасе прошептал Хват.
   - Нет.
   - Кто же?
   - Неважно.
   - Хм... но мне интересно, - в заплывших глазах мелькнуло настоящее любопытство.
   - То интересно всем. Как и мне неинтересно говорить о том. Зачем говорить о том, что не значимо, когда существеннее говорить о значимом. Зачем говорить о неизменном, когда лучше обсуждать то, что можно изменить. А ведь я неизменен, независимо от того, как изменяется мое имя.
   Он растерянно моргал. При этом я торжественно отметил, как его замутненные глаза начали медленно проясняться. Наконец-то я сумел разжечь его первое желание - жажду познания мира. Я окатил его холодным взглядом, словно хотел отрезвить после долгого запоя.
   - Вот видишь, ты не безнадежен. Ты хочешь хоть что-то узнать. Выходит, ты все ж наделен силой. Силой познания. То есть стремлением к совершенству. Ведь человек что-то познает для того, чтобы чего-то достичь.
   Он умолк и долго приглядывался ко мне. Я к нему. Затем я порывисто шагнул вперед, скрестил ноги и опустился рядом.
   - Эй, ты чего?! - голос его загремел неожиданными раскатами. И всего-то мгновение назад он звучал кротко и покорно. И действительно вызывал жалость. Однако сейчас вызывал настоящий страх. Жаль, что мне нечего бояться. Так бы испугался.
   - Я? Я просто рядом присел, чтоб с тобой потолковать.
   - Не надо со мной толковать! - воскликнул Хват. - Ты мне просто медяк дай...
   - И свободен! - закончил я, срываясь на хохот. - Вот оно - твое истинное желание. Вот она - твоя суть. Взывать к милосердию и получать милостыню. Причем медяки и есть желание. Жалость - средство для его достижения. Но медяки тебе нужны чтобы пропивать их.
   Он сверкнул мутными глазами и оскалил гнилые зубы. Я усмехнулся и продолжал:
   - Хорошо. Я тут подумал, и решил принять твою правду. Да, ты прав. Надо будить в людях сострадание к ближнему, если у него горе. Например - подпал под действие порока. Так что, давай я тоже буду сидеть рядом, и просить подачки? Ведь мы с тобой близки по духу. Я ведь ближе всех тебе. Кого среди этой разношерстной толпы ты встретишь ближе? Кто вообще снизойдет до разговора с тобой?
   - Ты чего? - со злостью зашипел нищий, пропуская мои высказывания мимо ушей.
   - Как? - удивленно поднялись мои брови. - Ты разве не взывал к состраданию? Где же оно - твое сострадание? Прояви его ко мне. И заметь - я не прошу у тебя медяка. Я просто прошу жалости, лишь бы ты позволил посидеть рядом.
   - Это мое место! - угрожающе вскричал он, подбираясь, словно перед дракой.
   - Тем более, - мягко кивнул я. - Раз твое, то меня уже никто отсюда не выгонит. Из сострадания ты ведь защитишь меня?
   - Пошел вон! - потряс он кулаком перед моим носом.
   - А мне некуда идти...
   - Пошел вон! - уже громче повторил он. Хоть голос его нормальный услыхал.
   - Но, ты же должен следовать своим словам. Прояви милосердие.
   - Я сейчас такое проявлю!
   - Прояви! - решительно посоветовал я. - Хоть раз в жизни прояви свое истинное желание. Возжелай от души и добейся. Ну?
   - Я стражу кликну, - предупредил он, угрожающе раздуваясь.
   - Кличь!
   - И кликну!
   - Главное - не бездействуй! - подытожил я. И притаился в ожидании.
   Хват замер и буравил меня обжигающим взглядом. Но я демонстративно откинулся на забор, и затих в блаженстве. На нас смотрели многие - им ни разу не доводилось видеть сразу двух попрошаек. Причем один из них силился выдворить другого. Я тоже смотрел на всех и улыбался. Чем вызывал у людей легкое недомогание. Странно, но ведь я искренне желал им добра. А вот они не привыкли, чтобы нищие добродушно улыбались им в лицо. Они привыкли видеть там жалость и скорбь. И не понимают, что нищие одевают эту маску с целью получить желаемое.
   Тем временем мой сосед гневно сопел, угрожал, высказывал мне все, что он думает про таких как я. Я же молчал. Возражать можно сколько угодно, даже если и прав. Но я умею слушать. Особенно, когда вызываю в человеке искренность. Ее очень трудно вызвать благими деяниями. Зато очень просто достичь, посягнув на самое желанное. Или создав такую иллюзию.
   - Ты, жалкий и ничтожный оборванец, - брызгая слюной, сипло выкрикивал мне в лицо мой жалкий ничтожный оборванец. - Ты - убогая чернь, отбросы общества, ненужный болтун, жадный скупердяй. Ты настолько низок, что готов обирать даже меня - с кого уж и взять нечего. Навозный червь. Ты даже не ведаешь, что я могу с тобой сделать? Я удавлю тебя, гада. И никто о тебе не вспомнит. Таких как ты нужно давить, как вшей. Ты - настоящий паразит. От тебя нет никакого толку! Ты лишь разносчик болезней. Грязная вонючая свинья. Да свинью хоть на мясо пустить можно, а ты? Ты ж... ты ж... не человек.
   Я жестко усмехнулся. Перевел на него довольный взгляд, властно осмотрел и гордо провозгласил:
   - Теперь ты понял, каким тебя видят люди?
   Он замер, позабыв закрыть рот. Лучше б не забывал - оттуда сильно смердело. Я покивал и продолжал:
   - Заметь, ты сам все это высказал. Причем тому, кто сознательно уподобился тебе же. Тому, кто хотел показать тебя же со стороны. И показал.
   Нищего начало крупно лихорадить. Может, ему требовалась выпивка?
   - Ты... ты...
   - Но в одном мы не схожи,- вслух размышлял я, - в схожести. Ты простой попрошайка. Я же просто кажусь таковым. Тебя им быть заставила нужда, меня - желание. Ты жаждешь медяков, я - самого дорогого. Ты не говоришь с прохожими - ты просто просишь их о подачках. Я говорю, ничего не требуя взамен. Поэтому ты здесь и будешь прозябать до конца дней своих. А я встану, и отправлюсь дальше, чтобы не мешать тебе. И буду иметь все, чего тебе даже не снилось. Точнее, уже имею.
   - Да ты просто лгун! - выдавил из себя Хват.
   Я пожал плечами.
   - Это говоришь не ты, но твое невежество. Или недальновидность. Ты просто не понимаешь. Равно как и я не сужу тебя за это.
   Он утер сопли рваным рукавом, огляделся, тяжело вздохнул. Я ждал. Наконец, он засопел:
   - И чего ты можешь иметь?
   - Все, чего пожелаю.
   - Врешь!
   - Это ты не веришь.
   - Докажи!
   - Зачем?
   - Ну... чтобы я не называл тебя лгуном.
   - Мне все равно, кто и как меня называет. Или не называет.
   - Ну вот, - поразвел он руками, - ты не можешь...
   - Может, просто не хочу? - прервал я.
   - Не можешь.
   - Рад, что ты заблуждаешься. Это приятно.
   - А, такой же, - раздосадовано отмахнулся Хват. - Ты такой же изгой, как и я. И ничего ты не можешь с этим поделать. И судьбу свою изменить ты не в силах. Да чего там. Ты даже несколько медяков выпросить не в состоянии.
   - Хм, ты хоть размышлять стал, - отметил я. - Хоть не зря я подсел.
   Напоминание о моем поступке вернули его к реальности. Он снова вцепился в меня разъяренным взглядом.
   - Я тебя сейчас сам выпну отсюда! Без всякой стражи!
   - Ты ж сам заявил, что слаб, - напомнил я.
   - На это силы найдутся, - от него запахло нешуточной угрозой.
   - Ух, - облегченно утер я лоб, словно после тяжелого труда. - Хоть какое-то истинное желание я распалил в тебе. Хоть в чем-то ты проявишь подлинную силу. И глупо будет останавливать тебя. Поэтому смело взываю - вперед! Выпинывай!
   Он робко замер, затравленно огляделся и обиженно поджал губы. Я улыбнулся и повторил:
   - Я жду.
   Хват покорно обмяк. Разумеется, он не справился бы, даже если б я был простым человеком. Даже таким худым и с виду слабым. Ведь он был еще слабее. Ежедневная выпивка еще никому не прибавляла сил.
   - Ты... жестокий, - наконец обреченно отметил он.
   - Таким видишь меня ты, - поправил я. - Равно как и каждый, кому жизнь кажется таковой.
   - Чего тебе вообще надо?! - вдруг заверещал он, сжимая кулаки.
   - Показать тебе твой же лик. И заставить проявлять силу. Чего, собственно, я уже добился.
   - Мне ничего не надо...
   - Надо!
   - Не тебе решать...
   - Как раз таки мне.
   - Да ты кто такой?!
   - А какая разница? - равнодушно уронил я. - Мои поступки имя не изменят. Зато изменят тебя. Надеюсь.
   - Ты ничтожество, - он злобно сплюнул под забор.
   - Правильно. Ты снова видишь свое отражение.
   - Ты не нищий, - подумав, выдал он. - Ты хуже нищего. У тебя вообще ничего нет.
   - Из того, что нужно тебе.
   - Ты - никто!
   - Тогда кто с тобой разговаривает? - уточнил я.
   - А... - Хват снова поперхнулся словами и захрипел, хватаясь за сердце. - А...
   - Да, ниже оскорбления ты придумать не мог, - я устало повел шеей, подвигал головой. - Хотя и не подозреваешь, как высоко тем самым вознес меня. Спасибо. Ладно, так и быть, я сжалюсь и проявлю милосердие. За то, что ты выслушал меня, я дам тебе кое-что. Но не медяк. А гораздо больше.
   Настроение его мгновенно переменилось. Он подобрался, глаза его живо забегали. В них вспыхнуло робкое пламя надежды. Я ухмыльнулся и внимательно посмотрел на него.
   - Я научу тебя кое-чему.
   Пламя мгновенно погасло. Хват скис, осунулся и снова стал нищим. То есть ослаб.
   - Не печалься, - посоветовал я, приглядываясь к снующей толпе. - Такие подарки склонны принимать лишь короли. Им то нужнее всего - остальное они имеют в избытке.
   Он как-то разом притих. Я скрестил ноги, устроился поудобнее, и придвинул к себе его шапку. Нищий тут же оскалился, но я успокоил его:
   - Не злись. Я дам тебе золотой за то, что взял на некоторое время твою вещицу.
   - Точно дашь? - уже тише переспросил он.
   - Точно.
   - А не обманешь?
   - Нет.
   - Я не верю.
   - Твое исконное право. Но то неважно.
   Он посопел еще немного и сдался. Уж слишком высокой оказалась плата. Ему никогда не давали даже серебряка, не то, что полновесного гульдена. Желания его уже отчетливо запахли, а глаза мечтательно закатились. Я фыркнул и прикрыл нос. Резкая вонь перекисшего вина пробирала даже меня. Но что поделаешь - приходилось терпеть. Ведь не все желания совпадают.
   Я выдвинул подальше шапку, чтобы людям удобнее стало кидать в нее монеты. И приготовился ждать, как опытный охотник подстерегает осторожную дичь. Хват сидел рядом и помалкивал. Даже он понимал - происходит что-то важное. А потому и стало ему интересно.
   Время летело над рыночной площадью. Люди ходили туда-сюда, обремененные грузом своих желаний. Некоторые из них уже осуществились, и обременяли уже реальной ношей. Они едва мерцали и обращались в воспоминания. Но те, которым еще суждено было притвориться, горели ярче солнца. Их сполохи отражались в распахнутых глазах, их образы рвались наружу из плена фантазий. И сила этого нестерпимого жара заставляла двигаться нашу бесконечную жизнь. Я принюхивался к каждому из них, приглядывался к их хозяевам, прислушивался к их голосам.
   Мимо нас шел какой-то знатный господин. На нем красовался узкий бордовый колет, темные штаны, высокие черные сапоги. С плеч спадал короткий вишневый плащ с двумя серебряными фибулами. Длинные ухоженные волосы волнами спадали на плечи. Лицо худое и вытянутое, глаза водянисто-голубые и пронзительно холодные. Он окатил нас ледяным презрением и насмешливо покривил тонкие губы.
   - Чего, дармоеды, плодитесь? Уже по двое сидите?
   Я загадочно сверкнул глазами и вежливо произнес:
   - Да, уважаемый человек, ваша наблюдательность выше всяких похвал. Мы сидим парой.
   - Развелось тут нахлебников! - зло сплюнул он в сторону. - И куда городские власти смотрят?
   - Не ведаю, - искренне признался я. - Однако ваша великолепная наблюдательность не может не отметить одной маленькой особенности.
   - Какой еще?! - насторожился он, окинув нас быстрыми прозрачными глазками.
   - Неужели я рано отметил вашу наблюдательность? - разочарованный вздох всколыхнул мою грудь. Человек нахмурился. Ему явно было неприятно слышать это из уст уличного бродяги. Я наигранно повздыхал, и затих. Он не сводил с нас пытливого взгляда. Я ждал. Хват сидел молча и жался от страха. Он не привык так разговаривать с людьми из высшего света. Наконец человек негодующе проворчал:
   - Чего еще я не вижу? Два нищих голодранца сидят под забором и клянчат милостыню уже в два горла. Что еще?
   Я позволил себе легкую улыбку.
   - Но стоит отметить - шапка у нас одна на двоих.
   Прохожий немо уставился на грязную шапку. Она лежала между ним и нами, и напоминала волшебные врата миров. Да, двух миров - состоятельных и неимущих. Таких ярких и контрастных, таких близких и с тем же невообразимо далеких. Поэтому, смело говорю - параллельные миры есть. Они издревле существуют бок о бок, они населены схожими людьми. Но вот попасть из одного в другой подчас становится невозможно. А если попадаешь, то не иначе как по волшебству. По крайней мере, люди склонны видеть в том проявление мистических сил. Но мистическое - это всего лишь неподвластное пониманию.
   Состоятельный прохожий еще раз придирчиво осмотрел шапку, затем нас. Я продолжал:
   - А потому, какая разница, сколько нас сидит. Главное - мы не просим больше, чем вы обычно склонны нам давать. Мы не просим людей кидать нам по две монеты. Иначе шапок было б две. Зато нам предстоит делить подачки на двоих. Представьте, насколько наше положение ухудшилось? Ведь вы не обеднеете от медяка, зато каждый из нас двоих лишается целой половины заработка.
   - Хм, точно, - подумав, согласился человек. Неожиданно изменился в лице - на нем мелькнула тень жалости. - Ладно, так и быть.
   С этими словами он полез за пазуху и извлек пару медяков.
   - Вот вам, чтоб хоть на хлеб хватило.
   Я протестующе вскинул руки и замахал. Он сурово и недоуменно посмотрел на меня - чего, мол, еще? Я бросил мимолетный взгляд на оробевшего Хвата и поспешно разъяснил:
   - Нет, нет, что вы! Мы не имеем права обирать вас. Достаточно и одной монеты.
   - Ладно тут прибедняться, - повышая тон, пристыдил он. - Сами бледные от недоедания, еще и подаяния им не надо. Тоже мне, рыцари благородных кровей! Вот же нищета пошла?! Уже медяки брать не хотят! Да вы зажрались!
   - Нет, не зажрались, просто... надо быть справедливым, - вежливо парировал я.
   - Я и с двух медяков не обеднею! - с затаенным вызовом провозгласил он. Пренебрежительно фыркнул и ткнул в нас пальцем. - А вы как были, так и останетесь голытьбой. И даже с двух монет ваша жизнь не изменится. Поэтому не надо тут выкручиваться, дескать, шапка одна! Не надо! Хотите две, дам две! И только скажи, что не хотите!
   - Мы хотим... но не можем, - честно признался я, глубоко вздохнув. - Ведь совесть для нас не пустое слово...
   Он скривился, вскинул руку, и монеты тихо звякнули уже в шапке. Да, врата миров - не выдумка. Они распахиваются за такую ничтожную плату. И всего-то за медяк можно познать параллельный мир. Поговорить с его обитателями, понять, чем они живут и к чему стремятся. Хотя, это и так понятно. Пусть не всем и не до конца.
   - Совесть ему! - светлые глаза издевательски сверкнули. - Держи уже! Да благодари Господа, что земля такими как я еще полнится. Не то сгнили бы уже все вы!
   - Премного благодарен, - склонил я голову в поклоне. - Но я ж с вашей точки зрения сужу - не с моей. Нам-то чем больше, тем лучше. А вы ж изначально были против того, что нас уже двое.
   - Ну да, - вспомнил он.
   - Однако вы дали нам пару медяков, - кивнул я в сторону шапки. - Тем самым, вы пособляете нашему размножению. А вдруг завтра здесь окажется уже трое?
   - Хм, - он ухватился за подбородок, метнул на нас глубокомысленный взгляд.
   - Может, все-таки возьмете обратно? - без тени насмешки предложил я, учтиво пододвигая засаленную ветхую шапку.
   - Сидите уже, - махнул рукой знатный прохожий. Заглянул внутрь, брезгливо поморщился и косо посмотрел на нас. - Сегодня я добрый.
   - Рад слышать, - улыбнулся я. - Мы вспомним вашу доброту, когда потратим эти медяки.
   Человек смерил нас недоуменным взглядом, покачал головой, еще что-то проворчал и удалился. Хват сидел и смотрел на меня во все глаза. Временами он переводил взгляд на шапку. Ее тяжесть увеличилась на тяжесть двух монеток. Да, он впервые видел, как человек дал сразу пару медяков. Я польщенно щурился и млел на солнышке. Мне было хорошо.
   Толпа мелькала, пестрела, шумела. Проходили внимательные собранные стражи, сверкая шлемами и нагрудниками. Но в их взглядах не было презрения - лишь равнодушие. Зато сборщики податей всякий раз насмешливо кривили рты, морщились, иногда и вовсе плевали. Но в том и есть проявление нищеты - в унижении перед жизнью. И перед теми, кто выше тебя. Ведь безвозмездно вымаливая что-то, человек встает на колени перед тем, у кого просит. Он показывает всю свою слабость и несостоятельность. Он взывает к силе, которой сам не может обладать. На это и клюют все богачи. У них много золота, но вот истинно богатыми они начинают себя ощущать лишь на фоне таких, как я и Хват. И такие, как мы, склонны этим пользоваться в полной мере. Хват - потому что ему надо жить. Я... по известным причинам.
   То и дело в нашу сторону оборачивались негодующие взоры, жгли презрением, и поспешно отворачивались. Но нас то нисколько не смущало. Хват давным-давно привык к такому отношению. Я ж и вовсе радовался за людей. Ведь их презрение подчеркивало их силу - милосердных оказалось слишком мало.
   Наконец, к нам снова подошел еще один прохожий. Высокий и крупный, он выглядел состоятельнее первого: весь в желтом и синем бархате, в больших перстнях, в пышном берете, на шее толстая вычурная цепь красноватого золота. Толстое мясистое лицо недружелюбно сморщилось при виде нас. Зеленые глаза сузились, едва не скрываясь в складках. Да, он явно богаче первого, а потому и взгляд его мерцал жестче и презрительнее.
   - Откуда вы только лезете? - злорадно ухмыльнулся он. - Вчера один, сегодня два. А завтра сколько?
   - То можно узнать, лишь дождавшись завтра, - мягко пояснил я, взглянув на солнце.
   - Хм, оборванцы начали умничать? - тон его чуть повысился, щелки глаз приоткрылись. - К чему бы это?
   - Им просто иного не остается, - снова пояснил я.
   - Ну да, - закивал прохожий. - Чего вы еще умеете? Только мольбами вымаливать милостыню. А для этого нужен всего лишь язык.
   - Мы не вымаливаем, - покачал я головой, и посмотрел на него с легким осуждением. - Разве вы слышали, как мы чего-нибудь у вас вымаливали?
   - Нет, но вы ж... тут сидите. И шапка с медяками перед носом. Значит - вымаливаете.
   Я перевел взгляд на шапку и блаженно улыбнулся. Человек победно оскалился и хотел уже уходить, как я остановил его.
   - То не милостыня.
   - А что же? - осклабился он, разведя руками.
   - То отражение вашей стоимости, - выдал я, охватывая его пронзительным взглядом.
   - Какой еще стоимости? - он уже снова повернулся к нам и поочередно впивался в каждого из нас настороженными глазами. Хват сжимался, будто ждал пинка. Я застенчиво улыбался.
   - Вашей, - пояснил я, делая плавный жест рукой. - Равно как и стоимости каждого. Мы просто с другом решили проверить, кто чего стоит. Выясняется же это просто: кто сколько дал, тот столько и стоит. Человек сам себе назначает цену. Без нашего участия.
   Богач выпучил глаза, и неотрывно следил за мной. Я окидывал взглядом толпу, точно выискивал в ней достойных. Поглядел на горстку жалко поблескивающих медяков. Повернулся к Хвату и пробормотал, но так, чтоб все услышали:
   - Я ж говорил тебе! Даже в многолюдной столице нет истинно достойных!
   Это его добило. Он утробно заклекотал, и тоже заглянул в шапку. Я ждал. Хват окаменел, словно в ожидании чуда. Хотя, невероятнее чудес он не встречал. И вряд ли встретит. Скорее случится всемирный потоп, чем богатый раскошелится просто так.
   Прохожий жалостно застонал и полез куда-то в бархатные одежды. Хват сглотнул. Я улыбнулся, обнажив кончики клыков. Но на меня никто не обращал внимания. Каждый был озабочен своими мыслями. Они рвались на волю из-за плотной завесы сознания с такой силой, что каждого из них пробирала легкая дрожь. Я принюхался и блаженно засопел. Цель оказалась близка...
   Знатный человек, тем временем, вынул толстую руку из одежд. В свете солнца вспыхнул полновесный гульден. Орлиный профиль в короне властно взирал на нас из глубины веков, что породила его. Хват зажмурился, словно от нестерпимо яркого света, закрылся руками и задрожал еще больше. Я усмехался, но клыки спрятал. И воззрился на богача. Он простонал что-то невнятное и поднял руку. В нем боролась жадность и желание быть самым достойным. А ведь так и есть, - он был первым, кто отважился на подобное. Наконец, желание быть достойным возобладало, и он решительно бросил монету в темные недра дырявой шапки. Гульден ярко вспыхнул, словно горячая искра, и звонко упал на кучку медяков. Хват приоткрыл глаз. Я тоже вытянул шею, желая показать свою заинтересованность. А также подтвердить значимость этого человека.
   Ведь достоин он лишь одного гульдена.
   Но и это немало. Как для Хвата, так и для самого нашего благодетеля. Ведь то самая высокая мера для одной монеты. А также невероятная мера для такой вот подачки. И она стала символом возвышенности нашего героя над теми, кто давал медяки.
   Начищенный гульден лежал на самой верхушке тусклых медяков. Он походил на породистого аристократа, вышедшего в толпу простолюдинов. От него пахло достоинством. Точнее - то стоял запах удовлетворенного желания. Но он уже прочно вошел в историю этой монеты, и останется в ней навеки. Так же, как и ощущение собственной значимости вошло в разум расщедрившегося господина.
   Мы молчали, поджав губы. Хват - потому как не мог произнести и слова. Я же не хотел лишать человека радости. Ведь он справедливо ее заслужил. Богач же стиснул зубы, еще раз поморщился, и... облегченно вздохнул. Я удовлетворил одно из самых его глубинных желаний - хоть в чем-то быть самым великим. Причем, столь просто и безболезненно для него. Для него что медяк, что гульден - все равно.
   - Поистине ваше достоинство не ведает пределов, - я нагнал на себя неподдельное изумление. - Вы... вы... самый достойный человек в столице. Да чего там - во всем королевстве. По крайней мере, я не встречал подобных.
   Знатный господин победно усмехнулся, гордо выпятил могучую грудь, и хвастливо провозгласил:
   - То-то же!
   И небрежной походкой двинулся вдоль рядов. Оглянулся еще раз, самодовольно усмехнулся, вскинул голову и поспешил дальше. За ним тянулся шлейф торжественности. Ведь то стал самый торжественный день в его жизни - кто-то обоснованно признал его самым великим человеком в королевстве. И неважно, что этот кто-то всего лишь уличный попрошайка. Но важно воплощение его желания. Причем, он прекрасно осознавал - его не обманывают. Он ведал, как обычно относятся к нищим. И как им воздают.
   Мы провожали его спину в задумчивом молчании. Вскоре толпа поглотила его.
   Хват немо таращился на шапку. Похоже, он и вовсе ни разу не держал в руках золотой. Я приглядывался к нему. От него снова запахло прокисшим вином. Точнее, то был запах его усилившихся желаний. И вдруг он жадно вцепился в шапку. Я не стал его останавливать. Но все-таки спросил:
   - Зачем ты делаешь это?
   - Но это ж... это ж... мой гульден!
   - Правильно - твой.
   - Ты ж мне обещал? - напомнил он, мучительно сглатывая.
   - Обещал, - не стал отрицать я.
   - Так чего ж тогда останавливаешь меня?! - надрывно взвыл он.
   - Не останавливаю, - вознес я скрещенные руки, - просто вновь для себя отмечаю, что такое нищета.
   Он замер, держа шапку перед собой. Посмотрел на дно и вожделенно простонал. Монета влекла его желания, и они спешили кануть в пустое чрево дырявой изношенной шапки. Но он все ж пересилил себя и с трудом оторвал взгляд от величественного гульдена.
   - А... как?
   Я удовлетворенно улыбнулся. Да, он снова начал проявлять силу. Оторвать прикованный взгляд от монеты для него был настоящий подвиг.
   - Как? Очень просто. И ты подтверждаешь это в полной мере.
   - Но... я ж... по праву... ты ж... обещал мне... так я и того...
   - Вот именно - того! - обреченно махнул я рукой. - Это твое желание - того. То есть - впустую. Ведь если нищему перепадает кругленькая сумма, то он тут же бежит справлять свои мимолетные нужды. В то время как богатый задумывается о том, как ту сумму приумножить. Поэтому нищие всю жизнь нищие, а богатые со временем становятся еще богаче. Поэтому нищих много, а богатых мало. Поэтому все золото обычно в руках горстки богатых. А нищие тучами роятся возле них, собирая лишь крохи. И это справедливо, вопреки роптаниям нищих. Ибо закономерно. Это понятно?
   - Нет, - замотал он нечесаной головой.
   - Жаль, - я тяжело вздохнул и поджал губы. - По иному я объяснить не могу.
   - Зачем его приумножать? - не мог сообразить Хват. Он решил не утруждать себя умственными терзаниями и вернулся к реальности. - Дали - трать, пока назад не забрали. Или кто другой рот не разинул на золото.
   Я хищно прищурился и качнул головой в сторону шапки.
   - Потратишь ты его и что?
   - А что? - не мог сообразить он.
   - Так не станет его, - подвел я итог.
   - Ну да.
   - Новый искать придется, - пояснил я.
   - Ну да, - согласился он.
   - А таких, как этот человек не так уж и много, - я вытянул руку вслед удалившемуся богатею.
   - Ну... ну... правильно, - жалостно залепетал он. - Мало их.
   - А среди таких еще меньше тех, кто склонен расщедриться!
   - Ну... ну да.
   - Так не лучше ли тот золотой приумножить? - мой голос пах интригой.
   - А как? - исказилось его заросшее исцарапанное лицо.
   - Способов много, - загадочно промолвил я, прикрыв глаза, словно силился что-то вспомнить. - Но мы выберем самый простой. Мы станем дальше использовать гульден, как символ. Но уже не труда, и даже не тех благ, что он нам обещает. А как символ достоинства.
   - Ничего не понимаю, - затряс головой Хват. - Какой символ? Какое достоинство? Пока есть надо наслаждаться жизнью!
   - Тогда бери свой золотой, и иди пропивай. А я пошел дальше. У меня, знаешь ли, дел хватает.
   С этими словами я поднялся, расправил спину, зевнул и только намерился сделать шаг, как снизу послышался умоляющий оклик.
   - Нет, постой. Ты ж... ты ж хотел его приумножить.
   - Равно как и ты хотел его пропить, - строго добавил я, свысока оглядывая его, точно орел ягненка.
   - Я... я подожду, - Хват положил шапку на место и кротко глянул на нее. - Пропить гульден я всегда успею. Ведь то дело нехитрое. Но если ты приумножишь его...
   - Тогда ты и вовсе сопьешься, - нагло расхохотался я. - Так что я пошел. Иначе я принесу тебе горе. Ведь я не хочу спиваться, а потому и тебе не желаю того же. Но если ты станешь больше получать милостыни, то станешь больше выпивать вина или... чего ты там пьешь?
   - Да все, что наливают.
   - Тем более я пошел! - резко махнул я. - Губить тебя не хочу.
   - Нет, не уходи, - взмолился он, цепляясь за полы моего рваного плаща. - Ты ж... у тебя это так ловко выходит.
   - Ага, ты стал ценить не деньги, но ловкость? - отметил я. - То есть проявление мудрости?
   - Ну... наверное, - похоже, он готов на все, лишь бы я остался.
   - Тогда все, что я заработаю будет моим, - жестко подвел я итог. - И не потому, что я жадный. А потому, что тебя деньги сгубят.
   - Э... ну... ну ладно. Пусть так.
   - Ты получишь свой единственный гульден, как я и обещал, - добавил я. - Но вместе с тем, ты познаешь, как я их зарабатываю.
   Он долго соображал, но все ж сдался.
   - Идет.
   Я постоял еще некоторое время, сверху оглядывая Хвата. Он кротко сидел у меня в ногах и столь жалостно взирал, что даже вызвал мою презрительную усмешку. Пусть и показную. Да, взглядом играть научился. За это ему и швыряют медяки. Но это старые способы, которые не в состоянии дать новые результаты.
   Я тихо присел "на место". Хотя, то было его законное место, и недавно он готов был вцепиться мне в горло за мое нахальное вторжение. Но вот теперь сам услужливо уступал его, лишь бы только я снизошел и не уходил. И я не стал его разочаровывать.
   Время снова поползло над рынком. Его отмеряли сотни шаркающих ног, временами копыт, и изредка собачьих лап. Изредка стучали колеса повозок. Все куда-то шли или ехали. А точнее - всех куда-то толкали желания. Одних быстрее, других медленнее. Но это неважно. Важно то, что у всех была цель. Это радовало. Как самих людей, так и меня.
   Мы ждали. Хват с затаенной надеждой вглядывался в лицо каждого, кто бросал на нас негодующие взоры. Глаза его вспыхивали уже по-новому. Да, как быстро меняется человек и его желания, когда его устремления и труды вознаграждаются. Особенно так высоко. То вселяет в него уверенность, порождает новые желания и заставляет действовать с новыми силами. И он действует.
   В том и состоит еще один важный смысл золота - оно зарождает искру действия. И поддерживает ее, иной раз, превращая в настоящее пламя. Поэтому глуп тот, кто утверждает, что для костра дрова не нужны. Что он будет гореть и так, на одном лишь голом желании. На одном последнем дыхании. Поэтому глупо просто дуть на угасающие угли. Следует всего лишь подбросить дров, и пламя вспыхнет с новой силой.
   Но и здесь следует знать меру. Иначе трудно избежать пожара. Поэтому шутить с искрой опасно. Равно как и с желаниями.
   Особенно с изначальными.
   Возле нас возник еще один знатный молодой господин. На нем трепетал от легкого ветра просторный синий дублет, расшитый золотыми узорами. Между узорами вплелись бегущие олени и поджарые борзые. На тонком поясе, что проглядывал в разрезах дублета, висел охотничий рожок и длинный кинжал. На ногах плотные штаны всадника с кожаной вставкой. И высокие сапоги с золочеными шпорами. Голову венчал золотистый берет с перепелиным пером. Из-под берета выбивались густые льняные кудри. Точеные черты лица и большие голубые глаза придавали ему истинный высокородный облик. Он высоко вздернул подбородок, метнул на нас беглый острый взгляд, и насмешливо бросил:
   - Что, охотники, не про вас сегодня добыча?
   Хват обиженно поджался и засопел. Я вежливо улыбнулся.
   - Отчего же, милейший? Мы уже подстрелили с дюжину куропаток и рябчиков. И даже уложили одного кабана.
   - Чего?! - он остановился и сморщился. - Какого еще кабана?
   - Жирного! - с гордостью ввернул Хват. Но я метнул на него осуждающий взгляд, и он снова виновато сжался. Молодец, хоть соображает: каков охотник, такова и добыча.
   - Чего вы мне тут голову морочите?! - угрожающе надвинулся на нас парень. Казалось, широкий дублет заслонил пол небосвода.
   - О, не принимайте близко к сердцу, - поспешил я исправить положение и смягчить его напористость. - Просто, мой друг очень наблюдательный. Потому и разглядел в вас прирожденного охотника. И решил изложить кое-какие подробности теми образами, которые для вас ближе. Понимаете?
   - Ничего не понимаю! - замотал пером молодой охотник.
   Я покачал головой.
   - Но... вы ж такой умный. С виду.
   - Так и есть, - гордо и грозно провозгласил он, подался назад и снова вскинул острый подбородок.
   - Вне всяких сомнений, - я церемонно поклонился. - А потому нет нужды вам что-то объяснять.
   Он некоторое время стоял, пронзая нас взором, точно охотничьими стрелами. Мы, право, себя дичью не чувствовали. Вернее, Хват, может, и ощущал. Но вот я сам уже примерялся к этому высокому стройному охотнику, словно брал прицел. С "кабаном" его мало что роднит. А вот на оленя похож. Наконец, он не выдержал и произнес:
   - Чего-то я вас не пойму: вместо того, чтобы молить милостыню, вы тут непонятно о чем болтаете.
   - Отчего же, - встрепенулся я. - Нам, по крайней мере, все понятно.
   - И что вам понятно? - не терпелось ему.
   - То, о чем мы говорим, - просто и доступно пояснил я.
   - Хм, странные вы, - отметил парень. - Особенно ты. Этого-то я частенько тут встречаю. А тебя вижу впервые. Ты, вообще, кто такой?
   - А разве это важно? - печально бросил я. - Особенно для такого важного человека, как вы. Ведь мое имя никак не повлияет на вашу жизнь. И даже в памяти не зацепится. А потому, смею повториться - важно ли оно?
   - Нет, не важно, - искренне признался молодой охотник. - Но все ж... интересно. Первый раз встречаю такого попрошайку.
   - Заметьте, - мягко остановил я его. - Я ничего у вас не попросил. Поэтому называть меня попрошайкой преждевременно.
   - Ха, тоже мне, - с надменным хохотом взмахнул он рукой. - А зачем тогда ты здесь сидишь?
   - Узнать кое-какую истину, - таинственно понизился мой голос.
   - Какую?! - глаза парня сияли задором молодости и опьяняющим чувством собственного всесилия. Которое часто и губит молодых людей.
   Я взглянул на Хвата. Он побледнел. Даже грязь и щетина не могли скрыть изменившегося цвета лица. Зато мои щеки подернулись гордым румянцем. Я подмигнул ему, и снова вернулся к своей "жертве".
   - Просто мы с другом держим пари.
   - Пари?
   - Да, пари, - кивнул я. - Я утверждаю, что каждый подает ровно столько, насколько он ценит себя превыше остальных. Друг мой не верит. Он говорит, что больше медяка никто не подаст. И он был прав. Но... лишь до сегодняшнего дня.
   - А что сегодня случилось? - желания парня запахли неподдельным любопытством. Сразу чувствовался азарт охотника. Он взял след. И тот неуклонно вел его в петлю моего силка. Я не спешил, так как знал: хочешь поймать - замани поглубже.
   - Сегодня произошло удивительное событие, - продолжал я, искусно путая следы.
   - Какое?! - он настойчиво следовал по пятам.
   Я огляделся, словно загнанная косуля, вздохнул и указал на шапку.
   - Я нашел самого достойного человека в вашем королевстве.
   - Вот как? - густые брови удивленно поползли вверх. Я тут же повел чутким носом. Так и есть - пахнет глубинной ревностью.
   - Да, именно так. Один знатный человек дал нам настоящий гульден. Вот он лежит.
   - Хм, точно! - отметил охотник, бросив хмурый взгляд в недра шапки. - Гульден...
   - Это не милостыня, - пояснил я, не сводя холодных хищных глаз с парня. - Это показатель достойности нашего благодетеля. Тем самым он вознес себя выше других, кто с презрением швырял медяки. Намного выше. Ведь никто другой ни разу не давал и серебра, не говоря уже о гульденах. Ни разу! И ни разу больше не подаст. Значит нет тех, кто был бы достойнее его. Нету! И быть не может. По крайней мере, я так думаю.
   Молодого охотника едва не сломало пополам. Он нервно передернул плечами, сморщился, скривился, позеленел и мученически потянулся к кошелю, что висел под просторным дублетом. Мы ожидающе замерли. Глаза Хвата, казалось, сейчас выскочат. Рот его приоткрылся, лицо вытянулось. Он снова не верил в происходящее.
   Силки затягивались. Я тоже округлил глаза в наигранном удивлении, но уголки рта все ж предательски усмехались. Однако никто не обращал на меня внимание. Ни Хват, ни молодой охотник. Каждого интересовало исключительно свое. Одного - деньги, второго - чувство собственного достоинства. Но никак не я. А потому сделка получалась честной и выгодной. Каждый получал свое.
   Второй раз за сегодня солнце щедро вспыхнуло на золотых гранях увесистого гульдена. Оно ласково играло, отражая те желания, с которыми расставался охотник, и получали мы. Но с тем же парень приобретал одно из самых дорогих - достоинство. То есть мы попросту обменивались желаниями. Всех эта сделка устраивала в полной мере. И закон равновесия желаний не нарушался.
   Цепкие сильные пальцы в прощальной тоске стиснули золотую монету. Синий дублет тяжело всколыхнулся. Он закусил губу, еще раз вздохнул, заглянул в шапку и разжал пальцы. Гульден скользнул в темное чрево, довольно звякнул и притих.
   Но на этом сюрпризы не закончились. Парень достал еще и серебряк. И отправил его следом. Хвата заколотило. Он часто моргал и хватал воздух широко раскрытым ртом. Я тоже вытянулся в изумлении и восхищении. Да...
   - Вот вам! - то ли с досадой, то ли с гордостью выдал молодой охотник. - Знайте, что есть тот, кто достойнее любого. Да, никто не подаст гульдена, лишь один нашелся таковой. Но уж тем более никто не подаст золота и серебра одновременно. Таков вообще лишь один. И это я!
   - О... вы...вы... - силился произнести я, но никак не мог. Вернее - не хотел. - Вы... я право...
   - Чего?! - парень победно выставил ногу, словно поставил ее на поверженную тушу медведя. В свете солнца ярко заблестел лоснящийся сапог, вспыхнули золоченые шпоры. - Не видали такого?!
   - Поистине не видали! - честно признался я.
   - И не увидите! - самодовольно добавил он.
   - Боюсь, не увидим, - поспешно закивал я.
   - То-то же!
   - Но... мы должны помнить такого великого человека?
   - Меня зовут Лоухорн! - высокопарно воскликнул он, воздев голову. - Лоухорн - Благородный Олень.
   - Ваше благородство не вызывает ни тени сомнения, - учтиво кланялся я, бросая взгляд то на него, то на шапку. - Вы подлинно доказали его. Мы никогда не забудем столь великодушного поступка. И поведаем всем о вашем величии. А это куда ценнее, чем даже гульден. Ведь деньги тратятся очень быстро, а имя живет в веках.
   - То-то же! - повторил Лоухорн, победоносно отставив ногу. - Так что пусть ваш "кабан" утрет свой пятак. Благородный Олень выше его в своем достоинстве.
   - Так и есть, - закивал я. - Так и есть, почтенный Олень. Вы поистине утерли его сопливый пятак своим благородным... э... поступком.
   - Так что запомните меня!
   - Уже запомнили, - с восхищенной улыбкой признался я.
   - Хорошо запомните! - уточнил он, потрясая пальцем. Ярким сапфиром вспыхнул большой перстень.
   Я церемонно развел руками.
   - Лучше не бывает.
   Он еще раз окатил нас взглядом, исполненным величия, достоинства, гордости и всего того, что, по его мнению, возвышало его над остальными людьми. В том числе и над нами. По крайней мере, в рамках его сознания. А мы те рамки не спешили раздвигать до размера реальности. Ведь они укладывались в нужные нам размеры.
   Лоухорн развернулся, метнул на нас прощальный косой взгляд, стиснул крепкие молодые зубы, триумфально усмехнулся, и поспешил дальше. Мы долго провожали его глазами - он был высок и приметен в толпе. А еще его шаги отдавались звяканьем шпор.
   Но вскоре затихли и они. Остался лишь запах его распаленной гордости за самого себя.
   Хват сидел, ни жив, ни мертв. Он судорожно сглатывал, издавал странные утробные звуки, какие обычно люди не издают, и глотал воздух. Я равнодушно откинулся на теплую стенку забора и посмотрел ввысь. Там лениво шествовали облака. Интересно, если бы они умели говорить и мыслить, как бы они оценили себя? Чего они достойны?
   Но облака молчали. И не потому, что не умели говорить и мыслить. И даже не потому, что не знали своего достоинства. А потому, что никакое золота мира не сможет отразить их величия. Они измеряют его иными желаниями, нам, к сожалению, неподвластными.
   Вернее тем, кто не задумывается о вечном.
   И такие правы.
   Вечность неизмерима.
  
  
  
  
   11 Стремительный взлет
  
   "Всяк думает, что он достоин,
   да вот не всяк поймет - чего"?
  
   Хранитель желаний
  
  
   Молодой охотник скрылся в толпе. Но память о нем все еще удерживала горящее воображение Хвата. Он сидел с выпученными глазами и смотрел то на шапку, то на меня. Я же блаженно щурился и хранил полное безразличие к происходящему. Что мне то золото, которое вызывало у Хвата лихорадочный блеск в глазах. Ведь я могу иметь его столько, сколько пожелаю. Но не оно мне нужно, в отличие от этого нищего. А то, что много выше. И я снова посмотрел ввысь.
   Хват, наконец, оторвался от созерцания своей дырявой шапки и взглянул на меня. Осторожно, ненавязчиво, с искренней благодарностью. С легкой завистью. Да, я показал ему, как заставить богачей расставаться с близкими сердцу гульденами. Но он прекрасно осознавал свои способности. А точнее их нехватку. Да, ему явно не под силу вести себя подобным образом с теми, кто выше его. Он не привык к подобной самоуверенности. Нищета растоптала ее без остатка. Он был нищим в полном смысле этого слова.
   Хват украдкой поглядывал на меня. Он силился разглядеть во мне какой-то секрет. Мой же секрет в богатстве. В истинном богатстве. Оно-то и дает пьянящее чувство уверенности и превосходства. Даже над теми, кто богаче выглядит, ездит в дорогих каретах, владеет родовыми землями. Словом, имеет огромное, но все-таки ограниченное богатство.
   Потому что мыслит ограничено.
   - Ну как, Хват, ты уяснил урок? - я смотрел на него прямо и испытующе. Он поджал губы, нахмурился, задумался.
   - Я... я понял, но...
   - Что "но"? - попытался уточнить я.
   - Но я не уверен, что тоже смогу так, - в его груди шевельнулась скорбь.
   - Н-да! - со вздохом заключил я. - Я тут сижу с ним, время драгоценное теряю, а он ничего так и не понял.
   - Но...
   - Ты хоть понял, что подобное доступно каждому? Даже такому оборванцу, как ты? А ведь я еще хуже тебя выгляжу. Хотя в глазах тех, кто выше нас, мы равны. Вернее тех, кто считает себя выше нас с тобой.
   Он послушно закивал. Я улыбнулся и продолжал:
   - Мудрость здесь в том, что один человек всегда способен уподобиться другому. Достаточно лишь в своем воображении приблизиться к его образу.
   - А вдруг ты и вправду "не человек"? - осторожно напомнил он, искоса поглядывая на мои бледные руки, на длинные пальцы. Его взгляд звучал уже по-новому. И пахло от него по-новому.
   - Тогда уподобься "не человеку", - просто посоветовал я. - В мыслях своих можно уподобиться кому угодно. То есть, сравнить себя с кем-то, или даже с чем-то. И отыскать подобие. Или то общее, что есть изначально во всем.
   Хват съежился, насупился и разочарованно поглядывал на шапку. Там поблескивало целое состояние. Удивительно. Впервые в жизни он смотрел на гульдены и не испытывал пьянящее чувство свободы. Неужели я похож на могучего атлета дразнящего ребенка своими мускулами. Неужели это достойно силача - насмехаться над слабым?
   Нет. Так нельзя! Нельзя так!
   Но ведь и он не дите малое. Он примерно моего сложения, роста, силы.
   А самое главное - он умеет говорить. Ведь именно это умение стало причиной появления полновесных гульденов в этой изъеденной временем шапке. Хотя, слова есть отражение мыслей. Поэтому, главное не столько умение говорить - сколько умение мыслить.
   - И что дальше? - призывно воскликнул Хват. От него запахло настоящим азартом. Да, пламя азарта напрямую зависит от улова. Я с вызовом посмотрел на него:
   - Дальше? Дальше я предлагаю тебе попробовать.
   - Но я не смогу, - голос его погрустнел, глаза печально опустились - он с тоской смотрел на шапку.
   Я смял его осуждающим взглядом, точно пудовый молот тонкую жестянку. Он скорбно вздохнул, не сводя глаз с шапки. Но после украдкой взглянул на меня. Я усмехнулся.
   - Эх, Хват, Хват! Вот тебе и еще один признак нищеты. Причем самый главный. И ты его в очередной раз подтверждаешь. "Не могу", и все тут. "Не могу", а значит, и делать не буду. Даже пытаться не стану. И какое из этого вытекает следствие? Причем единственное возможное. Правильно - у меня ничего нет. То есть у тебя. У меня-то много чего есть. Так много, что оно ни в один карман не влезает, ни в один кошель. Потому и нет мне нужды обременять себя чем-то. Я подобен путнику, идущему через волшебный лес изобилия. Под ногами полно ягод и грибов, по оврагам - орехи, на деревьях растут всевозможные фрукты. Я уже не пропаду от голода. Нужно лишь уметь видеть их среди густой листвы. Не лениться протягивать руку. И будешь сыт. Ну а хочешь чего-то повкуснее, тогда учись стрелять из лука - дичи и животных тоже не счесть? Учись бить острогой или удить - рыба бурлит в ручьях и сама просится в руки. Причем, чем выше твое мастерство, тем крупнее и сытнее станет добыча. Словом, волшебный лес неисчерпаем. Поэтому мне нет нужды набивать снедью суму в надежде на будущее. Я просто иду и иду вперед. Хотя не всегда вперед, но то уже неважно. Главное - я иду. И всегда у меня свежая еда и питье. Жадный, или недальновидный, непременно кинется собирать все, до чего дотянется. Тем самым он отяготит себя, замедлит ход, а то и вовсе прикует к одному месту. Причем съест он не больше моего, зато остальное протухнет. Лес, правда, от этого не обеднеет, обеднеет лишь жадный. Но это хорошо. Ведь если он умен, он осознает свою глупость. Ну, а если нет - увы, увы. Тогда его удел до конца дней сидеть на одном месте, видеть лишь крохотную часть леса, и вкушать истлевших припасов. А тот, кто понимает вечность леса, его щедрость и неисчерпаемость, безбоязненно блуждает по нему, совершенно не думая о голоде. Точно так же он не думает о хищниках, так как знает их повадки и легко предсказывает поведение. Точно так же не думает он о других скитальцах. Если встретит себе подобного, то возрадуется, и они продолжат идти вместе. Если наткнется на горстку насмешливых глупцов, то снова возрадуется - ему не по пути с ними. Они останутся ревностно оберегать кучу подгнивших фруктов и плевать путнику в спину. Ведь такой образ жизни - смысл их существования. Им нет нужды куда-то идти. Они нашли себе пропитание и довольны - большего им и не надо. Ведь в другом месте может ничего не оказаться. Зачем испытывать судьбу? А скитальца это не смущает. Он точно знает - еда есть везде, нужно лишь различать ее среди пышной зелени. И в отличие от глупцов, он не осуждает самих глупцов, лишь отмечает их недалекость мысли. Пусть глупцы обижаются и плюют ему вслед. Но он-то знает - если плюют в спину, значит ты впереди всех. Поэтому он все время куда-то спешит, не думая о голоде. Он думает о другом. О том, что толкает его блуждать по лесу. О том, что пытается он отыскать. О том, к чему должен прийти каждый.
   Хват сосредоточенно слушал. Правда, он мало чего понимал, но то уже не важно. Важно то, что он понимал - речь идет о чем-то серьезном. Об очень серьезном. Но вот - о чем, он не понимал. Но и это уже немало. По крайней мере, для него. Как я уже говорил, началом понимания становится непонимание. Поэтому, если человек истинно захочет понять, рано или поздно он поймет.
   Но Хват пока не понимал. Даже не задумывался. Он посматривал то на меня, то на шапку. Реже на прохожих. Зато если кто-то из них опускал глаза, то они тут же расширялись от небывалого удивления. И даже страха. В дырявой истлевшей шапке поблескивало золото...
   - И все же я не пойму, как ты живешь? - ужаснулся он. - Что ты ешь, что пьешь, где спишь?
   - Подобная мелочь недостойна внимания, если ты не человек, - пояснил я. - Я даже не задумываюсь об этих мимолетных вещах. Поэтому каждый раз ем, пью и сплю так, как захочу.
   - О каких же тогда задумываешься? - обиженно засопел Хват.
   - О вечных.
   - Странно...
   - Лишь для тебя.
   - Но... как так? Как можно насытиться, думая о вечном? - заинтересованно хлопал он отекшими глазами. Мутная пелена в них начала неприметно проясняться. Да, тучи невежества способен разогнать лишь ветер желания - желания познавать. Лишь тогда можно согреться живительными лучами солнца. Я с улыбкой смотрел на него. Наконец-то он тоже начал задумываться о чем-то высоком, пусть и непонятном. Он уже сделал первый шаг, причем немалый. А тот, в свою очередь, порождает шаг второй - желание понять. Без первого невозможно второе. Поэтому глупо винить глупцов, кто чего-то не понимает. Хотя справедливо винить тех, кто упорно не желает понимать. В особенности очевидное и давно всем известное.
   - Мысли о вечном уже есть насыщение пустоты, - глаза мои сомкнулись в блаженстве. - Ведь постигая вечность, постигаешь тайну времени. И тогда любой его промежуток подвластен тебе. Словно ты обретаешь все золото мира, и можешь распоряжаться любым гульденом. Но его никогда не обретешь, пока не начнешь ценить каждый гульден. А главное - видеть в нем не просто золотой кругляш, но человеческий труд. Соответственно и людей с их желаниями.
   Я снисходительно посмотрел на Хвата. Он пусто хлопал глазами. Нищий. Но то не порок - то слабость. Возможно, еще и изменится. Разумеется, я с легкостью мог изменить его жизнь. Но ведь он тоже замысел Творца. Разве дозволено мне вмешиваться в его замыслы? Да и хватит ли моих сил? Мне проще сразиться с шайкой головорезов, чем вразумлять кого-то. Особенно неразумного. Ведь если у человека есть разум, он сам встанет на истинный путь. Пусть истинность определит для себя лишь сам...
   - Ладно, Хват, - жалостливым голосом произнес я, - я посижу еще немного с тобой. Я покажу тебе, как работают мастера-попрошайки высокого класса. А ты смотри, слушай да запоминай. По уговору денег я не оставлю, лишь один гульден. Но тебе хватит. Ты, наверное, за месяц не выклянчишь столько. Но это уже не важно. Да только не забывай - все одно это нищета, даже если золото кидать будут. Ведь, как ни крутись, а нам дают подачки. Дают просто так, пусть мы и заманиваем богатых хитростью, и даруем им чувство превосходства друг над другом. Причем каждый считает себя самым достойным человеком во всем королевстве. За что, собственно, и платит.
   Я потянулся к шапке, собрал серебро и второй гульден, сунул их за пазуху. Щедрость щедростью, но все же излишнее внимание привлекать не нужно. Представьте, что бы началось, если б все увидели, как два нищих утопают в золоте? Что станет, если все поймут, как мало они зарабатывают по сравнению с двумя ободранными попрошайками? Каким пламенем зависти вспыхнут их желания, когда они осознают свою мизерность по сравнению с нами? Ведь все здесь стоят в надежде заработать, да побольше. Каждый по-своему исхитряется, лишь бы только мошна его потяжелела. А тут вдруг дырявая грязная шапка нищего засверкает золотой горкой. И работать, главное, не надо. Сиди да проси. Нет - опасно. Не то, чего доброго, все разом кинутся просить милостыню.
   Но если все будут просить, кто ж тогда будет давать?
   К тому же, если богатые увидят много монет, то и чувство достоинства будет уже не то. Одно дело, когда ты переплюнул кого-то одного, кто решил утереть всем нос своим гульденом. А другое - когда таковых много. Какой смысл толстосуму вливаться в армию самых достойных, если их уже много? Самый достойный может быть лишь один. На это они и покупаются. И скорей всего богатые люди предшественников сочтут глупцами, увидав хотя бы несколько монет. Причем самого последнего сочтут самым глупым. Разумеется, глупее него быть никто не захочет. А вот одна монета уже может распалить дух противоречия и соперничества. Ведь она - яркое подтверждение чьей-то достойности, раз кто-то уже оценил себя. Поэтому многие захотят быть выше. При этом каждый истинно уверен, что другого такого не сыскать, и никто более так не расщедрится. Каждый станет считать себя последним. А значит и самым достойным.
   Но не стоит забывать, что так считает каждый...
   Шапка вновь заняла свое место. Мы закинули золотого живца, набрались терпения и принялись ждать. Я внимательно присматривался к ползущей толпе. Следовало удвоить бдительность - гульден как-никак. К тому же еще один признак нищеты, или слабости - безответность. Если ты слаб - тебя легко обидеть. И с легкостью отобрать то немногое, что сумел выпросить у жизни. Причем вина всецело ляжет на твои плечи, как бы нелепо это не звучало. Ведь ты, а не кто-то другой позволил допустить такое. Да, можно надеяться, что Бог покарает обидчика, что ему воздастся по заслугам. Причем, ему скорей всего и воздастся. Но все равно это злорадство. Ведь ты желаешь зла тому, кто подчеркнул твою слабость. Зато станет подлинным проявлением силы, если ты отнесешься к обидчику так, как он отнесся к тебе. И закон равновесия желаний не нарушится, и обидчику уже точно воздастся. И Творец облегченно вздохнет, освобожденный от ответственности. А самое главное - ты с гордостью осознаешь, что уже сам управляешь своей судьбой.
   Время шаркало по булыжникам стертыми подошвами, постукивало каблуками, шлепало длинными носками мягких башмаков, звенело подковами, грохотало колесами. Мы молчали. Словно рыбаки в предрассветный час, боясь спугнуть рыбу, и напряженно смотрели на шапку, как на поплавок, как на последнюю надежду. Вернее так смотрел Хват. Я лишь следил, чтобы никто проворный не приближался слишком близко.
   Однажды сработало. Стайка босых сорванцов заметила желтый блеск, замедлила ход. Кто-то даже с завистью присвистнул. Они начали ненавязчиво кружить вокруг нас, подбираясь все ближе и ближе, точно молодые волчата к спящему буйволу. Они чуяли запах теплой крови, но по неопытности не могли соизмерить силы. Хват хотел было с криками прогнать их, но я удержал его. Лишний шум мог помешать. Да и зачем детей обижать. Их надо любить. Поэтому я всего лишь улыбнулся. С любовью и от души.
   Улыбка выдалась на славу. Яркое солнце коротко вспыхнуло на длинных клыках. Нет, на самом деле они не длинные, но когда я с любовью и от души улыбаюсь, они выглядят таковыми. Жаль, что нечасто я так улыбаюсь. Хотя, опять же - из-за любви к окружающим. Никто, почему-то не ценит искренности.
   Волчат как ветром сдуло. Улыбка мигом слетела с моего лица. Вдруг кто еще увидит? Объясняй потом стражникам, что я добрый попрошайка, никого не трогаю и жду, пока шапка золотом не наполнится. Н-да. Говорю ж - не оценят правды.
   Неожиданно свет дневной померк. Над нами нависла высокая тень. К нам подошел еще один состоятельный человек. Просторная золотисто-шелковая накидка свисала до колен и переливалась множеством складок. Рукава имели длинные прорези, потому всегда свисали. В прорезях проглядывала рубаха дорогого черного сукна с золотыми пуговицами на манжетах. На ногах плотные темные чулки и короткие длинноносые туфли. Иссиня-черные волосы коротко острижены по кругу. Карие глаза сверкали скрытой жестокостью. По ним читалось - он ничего не склонен давать, лишь желает выказать все свое презрение. Оно скопилось в его взгляде и силилось выплеснуться на нас. Мы с гордостью приняли вызов, вежливо поговорили. В итоге он лишился гульдена и одного медяка (оказывается, больше у него не было). Причем по собственной воле. А самое главное - он остался доволен. И пошел дальше, свысока поглядывая на окружающих. Хотя сами окружающие совершенно не обращали на него внимания. Им было не до него и его достоинства. Однако человека переполняло чувство собственного превосходства над всей толпой. Даже над всем королевством, включая самого короля. Ведь мы сделали его самым достойным человеком во всей огромной стране. Пусть лишь в его глазах, но то уже не важно. Ведь таких людей все равно не интересует чужое мнение. Главное - человеку истинно помогли. Настроение подняли, вызвали улыбку, напоили огромной самоуверенностью. Причем за такую смехотворную плату. За какой-то жалкий медяк. Ведь именно медяк, положенный сверху золотого, стал символом превосходства над теми, кто дал просто золотой.
   Хват потерял дар речи. Его начал пробирать озноб. Я спрятал гульден, похлопал товарища по плечу, вселил заряд бодрости парой пылких слов и снова затаился. Главное - не ликовать преждевременно. Богачи - народ чуткий, многие из них действительно умны и прозорливы. Иначе не были бы богачами. Поэтому в любой улыбке они могли распознать откровенную насмешку. Я, правда, не насмехаюсь над ними. Просто желаю показать Хвату, что в любом деле необходимо высокое мастерство. Даже, казалось бы, в таком простом, как его. Но простота всегда обманчива своей показной легкостью. На самом деле все наоборот. Мы частенько видим как виртуозно и легко мастер добивается результата. Недальновидные видят очевидное - легкость. Прозорливые - долгий изнурительный путь к такому совершенству. И чем выше мастерство - тем выше результат. Поэтому глупо мечтать о втором, забывая первое. Так же, как глупо завидовать мастерам. Пусть некоторые из них и нуждаются в той зависти. Ведь она толкает их вперед, к новым непокоренным высотам.
   Через некоторое время подошел еще один. Посмеялся, поиздевался. Мы болезненно повздыхали. Но потом человек увидел золото. Люди сразу меняются, когда видят золото. Чем больше золота, тем сильнее меняются. Ведь золото сильно пахнет желаниями. А если его много, то пахнет уже и далекими несбыточными мечтами. Но у нас был всего один гульден. Пусть у нас их больше, но на виду один. Невидимое золото не имеет запаха, поэтому мы не хотели злоупотреблять обонянием этого достойнейшего человека. Он долго удивлялся, хмурился, сопел. После тоже вздохнул, причем гораздо болезненнее, чем мы. Но что поделаешь - достоинство так легко не дается. В итоге он тоже купил право самого великого жителя королевства за один серебреный. Гульден, само собой, в счет уже не входил. Он подразумевался в любом случае, как самая мизерная плата за такой высочайший дар.
   Достойнейший человек покинул нас в приятном расположении духа. А мы - жалкие и недостойные остались сидеть под забором. Пусть таковыми видит нас он, но то уже неважно. Главное - еще одно доброе дело сделали. Правда, так и не запомнили ни его имени, ни как он выглядит. Но разве важно для самого достойного человека, чтобы его помнили два каких-то босяка? Поэтому мы не стали тревожить его высокую особу просьбой занять место в нашей дырявой памяти. И со спокойной совестью позабыли его.
   Хвата лихорадило. Он уже не говорил - он клекотал, как подбитый орел. Я вновь убрал золото в одежды, вновь ободрил его. Напомнил условия договора, чтобы он не обольщался и не счел все золото своим. Он мучительно кивнул, но все-таки от него пахло сильной завистью. Темной завистью. Благо, я хорошо вижу в темноте, иначе испугался бы. Вот вам еще один признак нищеты, из-за которого она продолжает оставаться нищетой. Да, зависть ужасна. Ведь она - ни что иное, как унижение самого себя на фоне того, кому завидуешь. И соответственно, возвеличивание его. Но мало кто об этом задумывается. Для них зависть - желание обладать тем, что принадлежит другому. Да, завидовать можно, и даже нужно, но лишь силе, уму, мастерству, таланту, упорству и трудолюбию. Тому, что толкнуло человека обрести желаемое. Тому, что можно и нужно развивать в себе, дабы обрести то же самое. Я называю это светлой завистью. Правда, она очень редка в наши дни, как впрочем, и во все дни была редка. Либо ею пытаются занавесить зависть черную. Да только запах текущих слюнок все равно пробивается через любые завесы.
   Мы все сидели и сидели, а люди все подходили и подходили. Меня нисколько не удивляло, что все они разбрасывались золотыми. Ведь я ни капли не сомневался в своих способностях. Но что действительно удивляло - как много, оказывается, достойных людей. И откуда только гульдены берут? А впрочем, чего удивительного - наверняка они им достаются подобным же образом. Ведь если человек заработал тот гульден кровью и потом, то никогда не расстанется с ним так бездарно. Даже медяка не бросит. Для такого это столь же тяжело, как надрезать руку и пролить в шапку кровь. Хотя было бы интересно поговорить с таким.
   Некоторые и вовсе превосходили всяческие ожидания - швыряли по два гульдена. Представляете?! Два гульдена! Нищему! Это ж неслыханно! Правда, лишь трое отважились на такой подвиг, но все же! Какой героизм, какая самоотверженность! Говорю ж, и на войну ходить не надо. Они-то и разделили первые места по достоинству. По крайней мере, в наших глазах. Причем по их одеждам и не скажешь, что они были состоятельны. Это еще больше укрепило мои предположения. Да, чем богаче человек, тем меньше он озабочен подчеркиванием своего богатства. Ему нет нужды надевать золотые цепи и перстни, шелка и бархаты. Да, он ценит дорогие вещи, но лишь те, в которых цена является отражением добротности и качества. Но никак не показного величия. К тому же такие люди не склонны привлекать излишнее внимание. Да и попросту смысл их жизни в ином, они гораздо мудрее просто богатых. Тех, кто достоинство покупает показными безделушками, или единственным завалявшимся медяком. На большее - духу не хватает.
   Однако, вопреки ожиданиям, нашелся таки самый достойный. Он тоже выглядел не слишком приметно. На нем красовался простой коричневый берет, короткий темный плащ, синий камзол. При нем ничего не имелось, а потому он мог быть кем угодно. Я попытался принюхаться, но так ничего и не понял. От него пахло лишь каменным спокойствием. Я по обыкновению заманил его в сети, увлек, потянул в свою пучину. И очень удивился его податливости. Он не хмурился, не сопротивлялся, не стонал и не дрожал. Весь его облик, все его движения наполняла непередаваемая легкость. Он даже не удивился, когда увидел золотой. Уже интересный человек. Хотя бы тем, что вел себя, не как другие. Но мое удивление не знало предела, когда он, поняв суть дела, весело засмеялся. В его смехе не звучала издевка, лишь веселье. Я терпеливо ждал, натянув маску изумления. Хват нервно кусал губу. Наконец, мы дождались. Человек сунул руку за пазуху, что-то достал, затем вытянул ее над шапкой. На пальцах мелькнули загадочные темные пятна. Я принюхался. Нет, он не прокаженный. Больных сразу выдает кисловатый запах. От незнакомца пахло свежестью. Так пахнет молодость. Да, он выглядел молодо. Но проницательные серые глаза отражали его немалый жизненный путь. Хотя в них не мерцали тяготы невзгод, испытаний или лишений. Просто какая-то могучая сила неприметной легкости. Словно он был соткан из мыслей. Мы с затаенным напряжением следили за ним.
   - Это то, что вы просите, - с его длани сорвалась первая золотая вспышка. И хотя уже вечерело, блеск выдался ярким и впечатляющим. - Гульден, за ваше достоинство. Нет-нет, не за мое - за ваше.
   Монета тяжело звякнула. Хват сглотнул. Я молча и бесстрастно ожидал дальнейших событий. Незнакомец загадочно улыбнулся и снова разжал ловкие пальцы. Вниз полетел еще один золотой.
   - Это за изворотливость ума.
   Хват поджал ноги и втянул голову в плечи. Оказывается, истинная щедрость пугает слабых. Они постоянно ждут подвоха. Да, они всегда чего-то ждут. Я насторожился. Что еще?
   - Это за то, чтобы меня запомнили, - слова сорвались с его уст, а вместе с ними еще одна монета. Монета полетела в шапку, слова в наши уши. Все разлетелось по своим изначальным местам. Я осторожно глянул вниз. Затем снова на него. Он торжественно усмехнулся. И снова разжал пальцы.
   - Это за мудрость, что почерпнул я от вас.
   Я замер, тронутый такой высокой прозорливостью. Невероятно. Он смерил нас испытующим взглядом, слегка покивал. И мы снова услышали его голос:
   - А это за то, что вы все равно потратите золото на благое дело.
   И он бросил последнюю монету. Хват забился под забор. Он откровенно вздрагивал. Он явно чуял подвох. А я вот ничего не чуял, и это удручало. Я почесывал подбородок и думал. Да, иногда и меня можно поставить в тупик. Пять гульденов. Нищим. Просто так. Пусть и не совсем просто. Вернее - совсем не просто. Даже очень не просто. Да... Я подобрался. И, собравшись с мыслями, заговорил:
   - Но, послушайте, милейший, вас мы запомним в любом случае.
   - Вне всяких сомнений, - с поклоном отозвался он. - Таковых точно нет. Особенно среди тех, кто оставил тут по гульдену, но не оставил след в ваших сердцах.
   Я кашлянул, поглядел в шапку, почесал затылок.
   - За изворотливость премного благодарим, но... это ж наши заботы.
   - Вы первые, кто додумался до такого, - усмехнулся он. - Я по-настоящему ценю смекалку.
   Я снова замялся. Меня все поражало в нем. Все, кроме внешности - она, словно маска, скрывала истину. Потому я и всматривался пристальнее.
   - Да, но за мудрость я не склонен брать и гроша, - чистосердечно признался я.
   - Зря. Мудрость много дороже, - спокойно возразил он, пристально глядя мне в глаза.
   - Именно поэтому и не беру, - напомнил я, выдерживая его взгляд. Он был какой-то легкий и ненавязчивый. Но от того и проникал очень глубоко.
   - Зря, - снова подметил он. - Ибо мудрость не стоит и гроша, если не может принести того гроша. Чистая мудрость сама по себе ничего не стоит. Она пуста. Или бесполезна. В то время как смысл любой мудрости в ее применимости к жизни. Лишь в том ее истинность. От нее должна быть какая-то польза для людей. Золото как раз очень ярко ее отражает. Чем больше золота тебе приносит мудрость, тем ценнее она. Разумеется, если от этого никто не страдает. Я не пострадал. А потому смело отмечаю вашу мудрость. И искренне признаю - мне есть чему поучиться даже у нищих. Это первый такой случай в моей жизни. Потому я и склонен отметить его чем-то необычным.
   Его слова глубоко запали в мое сердце. Я, правда, точно не знаю - есть ли оно. Но то уже не важно. Важно то, что я впервые вижу человека, подобного "не человеку". То есть мне. Пусть он не столь силен и кровожаден. Но в сердце попадает метко. Правда, я остаюсь при своем мнении и настаиваю на бесценности мудрости, даже самой чистой. Но лишь потому, что я не человек. Был бы человеком - признал бы его правоту безоговорочно.
   - Ну хорошо, - согласился я, целиком принимая его высказывание. Ведь он все-таки видит во мне человека. - Вы правы. Но откуда такая уверенность, что мы потратим их на благое дело?
   Он снова учтиво поклонился. И неспешно заговорил:
   - Иначе и быть не может. Лишь очень мудрые люди могут с такой легкостью зарабатывать столько золота. А такие, смею заметить, не склонны бездарно тратить собранное. Видимо есть какая-то высокая цель. А потому я тоже хотел бы внести в нее посильный вклад. Пусть он скромный, но все же. Меня это радует.
   Я опешил. Присмотрелся внимательнее, принюхался. Кто ж он такой? Но ответ почем-то не возникал. Я глянул на бледного Хвата. Затем снова на необычного человека.
   - Ладно. Не стану перечить - вы все равно сильнее в своей настойчивости. Но скажите последнее - зачем отдавать нам гульден за наше же достоинство? Мы ведь пытаемся вас одарить им. И полноправно говорю - вы истинно достойный из всех. Вы дали нам больше всех. И слова ваши сильнее всех. А главное - вы мыслите глубоко. Вы во всех смыслах купили достоинство.
   - А разве можно купить достоинство? - с какой-то мягкой строгостью спросил он. - Его можно обрести или завоевать лишь деяниями, но никак не золотом. Вернее, можно и золотом, но потратив его на благие деяния. Поэтому, ваше достоинство и стоит одного единственного гульдена - вы сами его так оценили. Я свое ценю гораздо выше. Так-то, дорогие мои.
   Серые глаза сверкнули победным блеском. Он еще раз улыбнулся. Темный плащ коротко махнул нам на прощание. Удивительный человек мягко развернулся и скрылся в толпе, оставив нас сидеть с гульденами и открытыми ртами. Да, нечасто со мной случается такое. Нечасто...
   Хват бессильно обмяк. Казалось, жизнь покинула его тело. Он стал свидетелем невероятного чуда. Особенно его поразил последний случай. Он, правда, ничего толком не понял, кроме одного - человек добровольно пожертвовал пять золотых монет. Я, соответственно, их получил. Спрашивается - за что? Вопрос отражался в его загоревшихся глазках. Меня же очень радовало, что он задается подобными вопросами. Еще больше возрадуюсь, когда он найдет ответ. Но ответом пока не пахло. Хват сидел и вопросительно смотрел на меня. У него на глазах случайный проходимец заработал столько, сколько ему за несколько жизней не обрести. Причем он такой же нищий, отринутый жизнью оборванец. По крайней мере, с виду. Но вид, повторюсь, обманчив. Да, он говорит о многом, но каждый видит свое. В силу своей мудрости.
   Я посмотрел на шапку, на Хвата, в задумчивости поскреб подбородок.
   - Ты когда-нибудь видал такое?
   Он судорожно потряс головой.
   - Вот и я нет, - глубокомысленно отметил я. - Вот это человек! Мне даже стыдно стало, что я зовусь не человеком. Представляешь, Хват? Я впервые испытал подобное сожаление. Эх. Ладно, по-моему, следует завершать это представление. Да и нет более смысла сидеть мне тут. Надеюсь, ты все понял?
   Он с такой молящей тоской воззрился на меня, что мне стало не по себе. Но жалость к таким - лишь поощрение подобного образа жизни. Я же пытался вселить в него уверенность. Да только от слабости духа так просто не избавишься.
   Я сгреб монеты, поднялся, отряхнулся, глянул по сторонам. Вечер уже набрасывал на город свою величественную багровую мантию. Людей становилось все меньше, голоса и звуки утопали в теплой воздушной толще. Чувствовалось какое-то облегчение, словно с плеч упала многопудовая тяжесть. Я принюхался. Да, пахнет удовлетворением. Многие сегодня осуществили здесь свои желания. Многие обрели то, зачем приходили. Многие остались довольны. Но среди всех запахов желаний, я улавливал один - запах достоинства. Сегодня многие стали гораздо достойнее, чем были раньше. Это здорово. Я блаженно прикрыл глаза. И радовался вместе со всеми. Я тоже получил желаемое. Особенно, если купленное достоинство толкнет тех людей на свершение истинно достойных поступков, то я с истинным достоинством буду гордиться собой.
   Вдали расплывалась ночь, словно чернильная капля в воде...
   И вдруг меня осенило!
   Ну конечно же! Чернила! Как я мог не различить такой запах. От загадочного человека пахло чернилами! Точно, чернилами! Вот откуда на его пальцах взялись затертые пятна.
   Я задумался, радуясь догадке. Но тут же поник. Даже теперь я не мог понять, кто он.
   Но то уже неважно.
   Неожиданно размышление прервались - возле нас возник еще один прохожий. Судя по наряду - далеко не бедный. Но его долгополый золотистый наряд был изрядно помят, местами запачкан. От него сильно пахло вином. Светлые волосы растрепались, голубые глаза блуждали, пытаясь задержаться на чем-то. Но уже не могли. Он был молод, но таковым не выглядел. Длительное пьянство оставило на его бледном лице неизгладимый отпечаток. Пунцовые жилки проступали на лбу и щеках, точно мраморные нити. Они напоминали живых змей, впившихся в его кожу. Казалось, они высасывают жизненные соки, обращая его в холодную каменную статую. И он уже не имел силы сопротивляться.
   Мы молча уставились на новоявленного человека. Он встал напротив нас, опасно пошатываясь. На лице играла жесткая усмешка. Где-то вдали хлопнула дверь таверны, оттуда донеслись чьи-то громкие окрики. Похоже, взывали к нему. Но человек лишь отмахнулся.
   - Ну и чего? - обратился он непонятно к кому. Язык сильно заплетался, но его самого это не смущало.
   - Да уже, собственно, и ничего, - вежливо и глубокомысленно разъяснил я.
   - Чего вы тут сидите? - допытывался он, глядя то на меня, то на Хвата.
   - Как видите, мы уже не сидим, а собираемся уходить, - произнес я.
   - Ха, голытьба, - высокомерно отметил он. - И как, много сегодня выпросили?
   - Вас так интересуют заработки голытьбы? - удивленно обернулся я к нему. - Неужели сами хотите попробовать?
   - Чего?! Чего ты там сказал?! - угрожающе наклонился он в мою сторону. И едва не рухнул. Благо, вовремя ухватился за забор.
   - Отнюдь, - сожалеюще покачал я головой. - Говорите вы - не я. Я лишь отвечаю. У вас, наверное, мало денег, раз искренне интересуетесь деньгами нищих?
   Он вытаращил глаза, угрожающе икнул и воскликнул:
   - У меня?! У меня - мало?! Да я могу купить весь этот рынок с потрохами! Вместе с вами и со всеми, кто здесь есть! Я могу купить весь этот город, со всеми его домами и окрестными замками! Да хоть все королевство, вместе с королем!
   - Отчего же не купите? - с живым интересом спросил я. - Я бы на вашем месте давно бы все это приобрел, если б выпала такая возможность.
   - Я... - он снова икнул, - Я... ты даже не знаешь, кто перед тобой.
   - Не смею отрицать, - коротко поклонился я. - Не знаю. А потому и не смею задерживать такую высокородную особу своими недостойными речами. Тем более вас ждут в таверне. Нисколько не усомнюсь, что она тоже ваша.
   Он мучительно выгнулся, снова чуть не завалился, но в последний момент чудом удержал равновесие.
   - Нет. Пока не моя.
   - Что ж, тогда советую немедленно ее приобрести.
   - А, зачем она мне, - махнул он рукой. То ли указывал на гудящую таверну, то ли пытался удержаться от падения. - Я и так там каждый день сижу. Можно сказать - она и так моя. И не одна она такая.
   Я завистливо покивал, посмотрел на Хвата. Он все еще сидел под забором и бросал опасливые взгляды на белокурого незнакомца. И на шапку. Я поднял глаза, посмотрел вдаль. Со стороны таверны лилась музыка, слышалось пение, пьяные выкрики и прочий шум. Да, трудовой день прошел на славу. На смену ему пришел трудовой вечер. Запахи желаний с рынков и мастерских потекли по тавернам и кабакам.
   - Что ж, поздравляю вас, - доброжелательно провозгласил я. - Тогда королевство принадлежит мне.
   - Почему? - покосился он.
   - Потому что я каждый день пребываю в нем, - развел я руками. - Как вы пребываете в таверне, а потому и считаете ее своей. Мы честно поделились: вам таверну, мне королевство.
   - Какое тебе королевство, оборванец, - с хохотом ткнул он в меня пальцем. - Ты на себя глянь. Да ты жалкий и ничтожный. Такие передо мной выплясывают и встают на колени...
   Не успел он договорить, как ноги его подогнулись, заплелись. Он пошатнулся, дернулся. Одна нога выскочила вперед, вторая подвернулась. Со стороны казалось - он пустился в пляс. Только танец его был каким-то сложным и замысловатым. Такие кренделя не смог бы выписать ни один танцор. Я с затаенным восхищением наблюдал за ним. Я, право, не просил, но все же приятно, когда такие люди пляшут перед тобой. В итоге он не удержался и с грохотом рухнул под забор. Послышалось отчаянное шипение и ругань. Хват вскрикнул, схватил шапку и проворно метнулся в сторону. Причем не вставая.
   Незнакомец зарычал, заскрипел зубами и начал медленно подниматься, держась за сучковатые доски.
   - Вам помочь? - учтиво предложил я, тронутый чужим горем.
   - Я сам, - донеслось из-под забора.
   Действительно, через пару мгновений он снова стоял перед нами. Наверняка его тело само уже знало все, что необходимо. И делало без его участия. Ведь если он каждый день проводит в таверне, то подобные случаи происходят с ним ох как часто.
   - Так-то! - неожиданно выдал он. - Я-то могу хоть каждый день ходить по кабакам. А вы, жалкая чернь, ничего не можете. Пару медяков бросят вам, вот и радуетесь. Чего, не так, что ли?
   - Но мы тоже бежим в кабак пропивать их, - дополнил я его мысль, насмешливо поглядывая на Хвата.
   - Да, но я пью дорогое вино, - с гордостью отметил он, - А вы - сивушное пойло.
   - А разве есть разница? - удивленно отметил я. - В итоге ведь мы равны. Хоть после дорогого вина, хоть после сивушного пойла. Смысл ведь дойти до такого состояния, чтобы обрести неземное блаженство и отрешение от мирской суеты. Смысл - стать владыкой всех земель и людей. Или посмотреть на мир глазами животного. Например - свиньи. И это здорово. Это облегчает тяготы фантазирования и воображения. Кому не хватает своего воображения, те и прибегают к испытанным и зарекомендовавшим себя способам перевоплощения. Разве не так? Поэтому, какая разница, кто какой путь выбирает. Наш путь, кстати, гораздо короче, проще, дешевле, надежнее и в итоге лучше.
   - Да как ты смеешь сравнивать меня и себя! - вскричал он, снова угрожающе качнувшись. - Ты... ты кто вообще такой?
   - А разве это важно? - печально вздохнул я. - Особенно для такого важного человека, перед которым все королевство пляшет, вместе с королем. На самом деле то пляшет весь мир, правда, лишь перед вашими глазами. Но для вас это уже без разницы. Поэтому моя скромная особа не имеет права тревожить вашу светлость своим ничтожным и жалким именем.
   - Ну и чернь пошла, - глаза его на миг прояснились и полыхнули злорадством. - Куда только король смотрит.
   Я пожал плечами.
   - Наверное, король ждет ваших мудрых распоряжений. А вы так бездарно проводите драгоценное время. Наверное, это и объясняет наше присутствие здесь.
   Он некоторое время стоял, и мерил мня тяжелым гаснущим взглядом. Свет его глаз пытался разгореться, но из глубины его сознания накатывали волны и тушили пламя жизни. Но он оказался сильным и упорным. Это радовало. Он стоял и боролся сам с собой. А голос разума, пусть и искаженный, пробивался через безвольную болванку его тела:
   - Да, нищета... мы вам кости швыряем, а вы еще и насмехаетесь над нами?
   - А разве вы что-то швырнули? - обеспокоено полюбопытствовал я. - Хват, ты что-нибудь видел?
   Хват замотал головой, в страхе хлопая глазами.
   - Швыряют медяки, - внес я существенную поправку. - А гульдены с почтением подают.
   - Гульдены? - зашатался он сильнее, словно его кто-то толкнул в плечо. - Вам швыряют гульдены?
   - Не швыряют, но подают, - еще раз поправил я. - Точнее, дали один раз. Мы с другом решили проверить, кто же самый достойный человек в вашем королевстве? Кто самый смелый и отважный? Кто не побоится расстаться с деньгами и подаст больше всех? Вот и проверили. Нашелся-таки один. Он не поскупился на целый гульден.
   - Чушь, - осклабился знатный человек. - В жизни не поверю.
   - Правильно, - согласно молвил я, - потому как вы даже представить себе не можете такое достоинство. У вас воображения даже не хватит на подобный поступок. Вы даже в мыслях не можете совершить такое. А вот тому человеку даже представлять ничего не надо было. Он просто дал нам золотой.
   - Врешь, - вызывающе процедил он.
   Я посмотрел на незнакомца, перевел взгляд на Хвата.
   - Ладно, Хват. Бери свой гульден и идем в таверну. День окончен, пришла пора повеселиться. Тем более мы задерживаем очень влиятельного человека. Он, наверное, решил отвлечься от очень важных дел, а мы снова возвращаем его к действительности. Ему сейчас не до нее. Вставай. Пойдем, попытаемся понять его через врата таверны.
   И тут незнакомец увидал гульден. Он выпучил глаза, приоткрыл рот. Его так сильно перекосило, что он завалился и ткнулся боком в забор. Но не упал. Сила изумления надежно держала его на ногах.
   - Откуда... откуда он у вас? - со стоном выдавил он. Глаза его лучезарно вспыхнули, точно две винные капли. От него сильно запахло хмелем. Хотя то всего лишь запах желания. Оно всякий раз обостряется, когда такие люди видят монеты. Точнее, они уже видят не их, но хмельную брагу.
   - Говорю же - дали, - пояснил я. - Как символ достоинства. Чтобы мы выпили за здоровье того человека, и помнили его всю жизнь, как самого достойного.
   - Хм...
   - Что? - удивленно вскинул я брови. - Вы хотите оспорить его право?
   - Хм...
   - Это очень легко сделать, - добавил я. - Достаточно лишь дать нам больше, чем он. И тогда право самого великого человека сразу перейдет к вам.
   - А... хм...
   С этими словами он принялся ощупывать свои бедра, пояс. Затем полез за пазуху. Его сильно шатало, но я не переживал за него. Тело, пусть и не слушалось, но все же сносно выполняло свои обязанности. Наконец, он извлек смятую мошну. Покрутил ее перед носом, сжал, погладил. Распустил завязки, заглянул в темное чрево. Раздраженно засопел. Запустил туда руку и принялся старательно щупать.
   Хват смотрел на него снизу, прижимая шапку к груди, точно беззащитного младенца. Я терпеливо ждал. Человек с серьезным задумчивым видом кропотливо шарил по дну мошны. Но ничего не мог выудить. Тогда он перевернул мошну и принялся ее трясти. Он ждал знакомого звяканья. Но гладкие булыжники молчали. Они равнодушно поблескивали уставшими за день спинами и хранили полное безразличие ко всему.
   Наконец, человек сдался. Он нахмурился, снова засопел, проворчал что-то невнятное. Мы выжидательно смотрели на него.
   - Нету! - коротко подытожил он. - Все в таверне оставил!
   Я приложил руку к сердцу и склонил голову.
   - О, вы столь щедры, милейший. Ведь главное - не золото, а желание жертвовать им. И вы явили его в полной мере. Мы искренне ценим ваш порыв. Да, понимаю, не ваша вина в том, что вы остались без денег. Во всем виновата таверна, с ее нескончаемым дорогим вином. Но не стоит тревожиться - мы достаточно сегодня собрали, чтобы не беспокоиться о деньгах на много лет вперед. Поэтому ваш вклад не сильно бы облагодетельствовал нас. Но все же спасибо вам за ваше благородное желание. Я от души желаю вам, чтобы и окружающие ценили вас точно так же. И проявляли к вам такое же великодушие и благородство. Это достойно дворянских кровей. А золото - к чему оно вам? Ведь пустая мошна лишь символ пустоты. Или ее готовности быть заполненной. А чем - уже не важно.
   Незнакомец стоял и шатался, смутно улавливая смысл. Взгляд его блуждал, силясь выхватить меня из танцующей реальности. Но всякий раз разбегались. Я снова поглядел на черепичные крыши таверны, на струйки дымков, на людей, что толпились возле входа. И снова обернулся к знатному человеку.
   - Вас ждут, милейший. Не стоит разочаровывать людей. Людей надо любить и ценить. И давать им то, чего они хотят. Тогда только они дадут вам то, чего хотите вы. Ваши друзья хотят видеть вас там. Вы хотите еще вина. Вино там есть. Вот она - формула абсолютного счастья. Правда, лишь вашего, но то уже не важно. Ведь речь идет о вас. Ведь вы цените себя выше остальных, вместе взятых. И правильно делаете. Ведь вы нужны вы всем остальным так же, как и остальные вам.
   Он вытаращился, словно перед ним стоял говорящий кот. Или пес. Или лошадь. Или... словом неважно. Хват трепетно стискивал шапку и косился то на меня, то на него. Человек выпятил нижнюю губу, тяжело просопел, бросил на нас хмурый взгляд, развернулся, едва не упав. И медленно поплелся обратно. Правда, не по прямой, а по какой-то сложной линии, известной лишь ему одному. Но, пройдя несколько шагов, остановился, оглянулся, воздел руку вверх и прогремел:
   - И все равно я достойнее всех!
   - Это не вызывает ни тени сомнения, - весело крикнул я ему вслед. - Мне приятно, что вы осознали это без посторонней помощи. Причем задаром. По крайней мере, мы вас точно не забудем.
   - То-то же! - снова раскатом пронеслось по улице. Остатки прохожих благоразумно раздались в стороны, обтекая его, словно волнорез. Но он не обращал на них внимания. Он смотрел лишь вперед. Туда, где звенели голоса, струны лютни и початые бутыли. Таверна гостеприимно распахнула двери, точно потасканная девица свои жадные объятия. Она призывно стонала и томно вздыхала, заманивая всех, у кого был хотя бы грош. Она, словно винная роза, благоухала крепкими хмельными запахами. И люди, точно суетливые пчелы, летели на этот запах. Они влетали сквозь высокий дверной проем, и попадали в коварные липкие тенета ее извечного плена. А пчел таких роилось в округе несметное множество.
   Человек развернулся, опустил голову и снова побрел по своей излюбленной и проверенной линии. Но, какой бы сложной она ни была, конец ее уверенно впивался в заманчивый дверной проем. Таверна ждала своего героя. Таверны любят своих героев. Потому что герои любят свои таверны. Таверны дают своим героям всевозможные блага, за то, что герои жертвуют во имя любимых таверн своим достоинством. Это справедливо. Но я вдруг подумал о другом. Не там ли родились легенды о Геенне Огненной, в которой грешники вечно варятся в больших чанах. И не сами ли грешники сочинили те легенды, обуянные райским наслаждением тех теплых чанов. И той дурманящей огненной жидкости, кою неустанно подливают хозяева в ненасытные чаны грешников. При этом сами иной раз не брезгуют вариться вместе с ними. Не они ли назвали адом изначальный рай, в котором вознамерились пребывать сами, чтобы отбить охоту у прочих попадать туда. Не они ли назвали раем изначальный ад, в котором все пустынно и холодно, пусть справедливо и праведно? Не они ли обманывают всех людей?
   И не они ли обманывают самих себя?
  
  
  
  
   12 Резкое падение
  
   "Кто жадностью слепой обуян,
   тот обворует и себя".
  
   Хранитель желаний
  
  
   Еще один человек достойно покинул нас и растворился в вечерней суете. Мы проводили его взглядами и вздохнули. Хват облегченно, я огорченно. А ведь он тоже интересный и запоминающийся. И не нам судить его за такой образ жизни. Даже не вам, или кому бы то ни было. Лишь ему. Лишь он сам обладает абсолютным правом вершить над собой то, что посчитает нужным. И он вершит. Справедливо принимает приговор высшего суда и терпит наказание. Пусть для него это искушение, но то уже не важно. По крайней мере, для него.
   Я посмотрел на Хвата. Он разжал руки и осторожно заглянул в шапку. На дне мерцал золотой, отражая красноватые сполохи вечера. Хват честно заработал его, причем ничего не делая. Но от него не пахло счастьем. Напротив - глаза потемнели, брови насупились, рот искривился. Я удивленно осмотрел его, словно лекарь больного, зараженного страшной болезнью.
   - В чем дело, Хват? Разве ты не доволен? Ты заработал гульден. Точнее его заработал я, и отдал тебе по изначальному уговору. Самому тебе вовек не обрести его.
   Он подтянул шапку, достал монету, стиснул ее в грязной исцарапанной ладони.
   - Да, но ты заработал больше, - по его лицу ползла тень недовольства и зависти. - Гораздо больше.
   - Правильно, - согласился я, поправляя кучку монет за пазухой. - Но ведь мы сразу все оговорили. И ты дал согласие. Я, кстати, не собирался здесь задерживаться. Однако задержался ради тебя. Если забыл, то напомню - ты сам попросил меня остаться и преподать тебе урок. В то время как у меня были дела поважнее. Ты согласился на единственный гульден, который для тебя - королевская плата. Разве не так дело было?
   - Но ты бы не смог заработать столько без меня, - с далекой угрозой хрипло выдавил он, присматриваясь к моей груди. - Ты сидел на моем месте, ты пользовался моей шапкой. Если б не я...
   Я опешил. Опустил руки, пристально посмотрел на него.
   - Но я напоминаю тебе изначальный договор. Четкий и ясный. Гульден тебе, остальное мне. Так мы договаривались?
   - Так, так, - со злостью кусал он губу. - Но это нечестно!
   - Где ж ты раньше был? - строго спросил я, склоняясь к нему. - Я бы не стал вершить бесчестие. Ты сидел бы, как и раньше, с позеленевшими медяками. Даже гульдена не насобирал бы. А я был бы уже в другом месте. Возможно, выслушивал бы более мудрых и интересных людей. Ведь если ты неинтересный человек, то интересным людям неинтересно общаться с тобой. Они любят себе подобных. А к таким, как ты лишь изредка проявляют снисхождение.
   Он не слушал меня, лишь косился на мои обветшалые одежды. Под ними укрылось золото. Хоть он и не обладает даром видеть сквозь материю, но золото определял безошибочно. Взгляд его вспыхивал и гас жадным пламенем. Желания его темнели на глазах. Словно ночь сгущалась вокруг него, словно душа покидала его тело, унося тепло и свет жизни. Тело скручивала судорога, рот алчно раскрывался, будто ему не хватало воздуха. Наконец, оттуда, вместе со зловонием, вырвалась фраза:
   - По-хорошему пополам бы...
   - Почему пополам? - уточнил я.
   - Нас же двое, - резонно заныл он.
   - Правильно. Но мы же не равны. Наши силы не равны. Потому и заработки не равны.
   - Мы равны в нищете, - он смерил меня страдальческим взглядом.
   - Это ты равен своей же нищете. А для меня она - лишь показная приманка для всяких приключений, что происходят со мной. Для меня она - символ безграничного могущества. И в то же время напоминание, что все люди наделены таковым. Я мог бы гулять и в образе придворного вельможи, да хоть короля. Но смог бы тогда сидеть тут с тобой, под забором и просить милостыню?
   - Ты все лжешь, - в отчаянии выкрикнул Хват. Но его хриплый голос не улетел далеко. Казалось, он, как змея, опутал хозяина и норовил укусить отравленными зубами.
   - Почему же?
   - Ты обманул всех этих людей.
   - Допустим, - предположил я. - Но почему тогда ты просишь делиться с тобой, раз осуждаешь мое золото?
   - Я не осуждаю...
   - Значит, поощряешь обман?
   - Не путай меня.
   - Ты сам путаешься, Хват, - с печальным вздохом провозгласил я. - Я же никого не обманул. Ни их, ни тебя. Ни даже себя. Ведь изначально все было четко оговорено. Никто никого не обворовал, не лишил силой того золота, не получил его как выкуп. Все расставались с ним по своему желанию. Я лишь взывал к тому желанию. Чего ты сделать не мог. И вряд ли сможешь. Потому и ценность твоя ниже. Даже золотой, как оценка для тебя - невообразимо много. А я могу найти другого нищего, и его шапку наполню золотом. Могу никого не искать - сам сяду. Могу и вовсе прийти к самому королю и попросить у него все, что только он сможет мне выдать. Причем он даст, и сочтет это за счастье. Но это так мелко, так просто и обыденно. Главное - я могу иметь то, чего не могут иметь другие, хоть все короли вместе взятые. То, что отличает меня от остальных. Но тебе этого не понять, поэтому, как я люблю говорить - сиди и жуй зависть - может прожуешь когда-нибудь. Не нравится - зарабатывай и живи так, как хочешь. Я показал тебе, как это делать. И даже пожертвовал первый золотой. Чего еще тебе надо?
   Хват сиротливо поджался, ссутулился, напустил на себя невообразимо жалостный вид.
   - Ну... ну хотя бы несколько монет...
   - Ты еще смеешь торговаться?! - не мог поверить я. - У тебя хватает наглости?! Что ж, мне это нравится. Выходит, я все-таки распалил в тебе хоть какое-то изначальное желание. То есть породил устремление. Я рад. Значит, у тебя наметился путь. И если ты не станешь лениться и пойдешь по нему, то непременно дойдешь до своей цели. Главное - узри ту цель. А золота там окажется столько, что на него никаких шапок не хватит.
   - А ты жадный, - подытожил он, снова пропустив мои наставления мимо ушей. - Я так и думал
   - Не жадный, но справедливый, - парировал я, похлопав по груди. - В отличие от некоторых, кто взывает к честности, меняя изначальный уговор.
   - Эх, - Хват размашисто махнул рукой. - Ну и ладно. Ну и иди со своим золотом. А за жадность твою еще воздастся.
   - Ух ты, - изумленно отметил я. - Да ты уже как человек мыслишь. Похвально. Хоть на золото стал заглядываться. А то раньше все медяки да медяки.
   - Жадина, - захлюпал носом Хват. От него пахло чистой детской обидой. Той самой, которая вспыхивает при виде хулигана, отобравшего любимую игрушку.
   Я не стал отпираться.
   - Да, я таков! Только жаден я до иного. Чего ты не властен увидать. Ладно, Хват, прощай. Пришла пора расставаться. И так я засиделся здесь. Тебе же спасибо огромное. Благодаря тебе, я еще больше узнал людей. И понял - есть среди них действительно сильные и мудрые. Они тоже склонны скрываться и не любят быть на всеобщем обозрении. А еще есть жадные и слабые лицемеры, всячески норовящие взобраться на шею сильному. Потому что самим лень ногами двигать. Потому что вместо закалки тела бегут обессиливать тело и ум хмельной брагой. Да только сильный на то и сильный, чтобы всякого с шеи сбросить. При этом он благо делает как себе, так и слабому, закаляя его своим показным равнодушием. Ведь слабому от безысходности придется собирать волю и идти самостоятельно. Если сильный на это не способен, то - увы, он теряет силу и стремится к изначальной слабости. Помочь можно лишь тому, у кого совсем нет ног. Да и то, если он ничего не выпрашивает, а, стиснув зубы, пытается встать и пойти. Я бесстрастен к тебе, но лишь с виду. В том и есть моя любовь к тебе. Я желаю, чтобы ты не выискивал в этой жизни опоры, кроме как внутри себя. Ведь у тебя есть все для счастья: и ноги, и руки. А самое главное - голова. Прощай, мой друг. И подумай над моими словами.
   Я коротко кивнул, развернулся и быстро зашагал прочь. Позади раздался жалостный окрик, шелест одежд, раздосадованный стон. Но я оставался неумолим. Расставание получилось сухим и бесчувственным, но иначе и быть не могло. Иного я и не хотел. Ведь оно вернуло Хвата к действительности. А он ее видел именно такой - безжалостной и жестокой. Потому и страдал жестоко. Впрочем, я всегда так прощаюсь, когда уверен, что расставание не окончательное. Я лишь неприметно улыбнулся, и ускорил шаги. Вскоре все причитания замерли и превратились в размеренный гул голосов. Рыночная площадь, словно трясина, поглотила вопль нищего, вместе с ним самим. Я усмехнулся, еще раз в мыслях поблагодарил его, и побрел дальше. Все таки тяжело преодолевать себя и сохранять природную беспристрастность. Особенно, когда так легко поддаться страстям и совершить простую человеческую добродетель. И возвыситься над тем, кто просит у тебя помощи. Да только просящему, так или иначе, предстоит унизиться. А я так не люблю унижать людей.
   Вечер сгущался. Рыночные потоки сильно поредели. Вся рыба отошла, лишь рыбаки сновали у своих заводей, сворачивая снасти. Иногда возле них появлялись сборщики податей в сопровождении стражи. Они о чем-то громко спорили, что-то усердно пересчитывали. Тут и там шаркали метлами дворники. Повсюду громоздились горы мусора - отголосок ушедшего рабочего дня. Грязная босоногая детвора бегала с корзинами и собирала в них обрывки, объедки, обломки и все прочее, что осталось после достойных людей. Дворники расплачивались с ними медяками, искренне благодарили, трепали их взъерошенные головы.
   Я с улыбкой следил за юными тружениками. Как приятно видеть упорство в детских глазах. Как приятно чувствовать запах их желания трудиться и зарабатывать хоть небольшие, но деньги. Они с детства привыкают рассчитывать только на себя и на свои способности. Пусть они и малы, но уже во стократ сильнее Хвата. И мудрее его. Скорей всего они накупят пряников и леденцов, но то уже неважно. Важен их охотничий азарт, важно их стремление постичь искусство охоты и добычи. И они его постигали.
   Впереди темнела высокая каменная арка с двумя грифонами, смотрящими в разные стороны. Поодаль возвышалась небольшая караулка. Стражники прохаживались взад-вперед, изредка останавливали и проверяли телеги и просто подозрительных людей. Мне повезло: когда я приблизился, они оживленно болтали с тремя молодыми девушками, держащими корзины с нераспроданными фруктами. Один из стражников уже грыз подаренное яблоко и на все лады расхваливал юных торговок, позабыв свои обязанности. Девушки заливисто смеялись. Я скромно опустил голову и прошел мимо них, не удосужившись ничьего внимания. Позади еще долго звучал счастливый девичий смех, басовитые голоса стражников и утихающий равномерный гул рынка. Наконец-то я вырвался из его плена, вдохнул полной грудью свежий воздух, оглянулся, улыбнулся украдкой и неспешно пошел по широкой зеленой улице
   Вскоре рынок остался позади. Но идти стало тяжело. Нет, я нисколько не устал. Просто давила тяжесть золота. Около трех десятков монет теплилось под дырявым кафтаном. А в голове крутились мысли, куда бы его деть. Конечно, можно просто выбросить его в ближайший куст - пусть кто-то найдет и возликует от счастья. Ведь для людей золото - это счастье. Хотя, иной раз оно становится истинным несчастьем. Особенно, когда люди лишаются его. Однако об этом никто не желает думать, когда видит перед собой яркие желтые монеты. Никто не понимает, что рано или поздно он лишится всего. И тем более никто не лишится его сознательно. Лишь немногие - самые достойные. Вдруг я вспомнил предпоследнего человека, который бросил целых пять гульденов. Ведь он предрек потратить золото на какую-то благую цель. Вот почему мне не хотелось просто выбрасывать сегодняшний заработок. Мне захотелось воплотить его пророчество в жизнь.
   Я шагал в неспешном потоке, идущем от рынка. Возницы увозили нераспроданные товары по домам и мастерским. По кладовым, сараям и подвалам. Иные спешили еще дальше - за пределы города, по деревням и фермам. Некоторые повозки были пусты - их пологи вяло просели на дно. Зато хозяева выглядели веселыми и радостными. Пусть от них и пахло усталостью. А еще гордостью за свой труд. Ну и, разумеется, золотом.
   Внезапно разлившееся спокойствие вечера разорвал тяжелый грохот подков. Я порывисто оглянулся. Из соседней улицы, что прямиком шла к городским воротам, вынырнула шумная колонна всадников. Все в полном вооружении, в величественных белых плащах. Конские тела укрывали такие же белые попоны с нашитыми золотистыми гербами. Над шлемами колыхались пышные белые перья. Издали, в полумраке вечера они напоминали невесомых призраков, парящих на белогривых облаках. Если бы не оглушающая дробь копыт, да громкие выкрики, то сходство стало бы колоссальным.
   Около двух десятков рыцарей спешно скакали в сторону дворца. А в центре их строя стучала колесами изысканная белоснежная карета, украшенная вкраплениями изящных золотых узоров. Я невольно залюбовался процессией. От них веяло свежестью горных вершин. В стуке копыт слышался звон кристальных ручьев. А в громких окриках сквозило завывание высотных ветров. Блеск их шлемов и нагрудников напоминал сияние царственных ледников. От них шел запах собранности и силы.
   Передний рыцарь вырвался вперед. Плащ за спиной распахнулся, точно лебединые крылья. Зычными окриками он заставил толпу расступиться и явить им дорогу. Он не рявкал остервенело, как обычные стражи, он не брался за плеть. В его голосе не звучало той надменности и показной угрозы, что так привычны уху простолюдина. Но звучала в нем бесстрастная природная сила. Она не требовала повиновения. Она лишь являла свое истинное могущество и власть. Так рокочет снежная лавина, идущая поодаль. Лишь глупец осмелится противостоять ей. А если все же осмелится, его героизм мгновенно исчезнет под беспощадным натиском. При этом лавина даже не заметит его, ведь силы человека ничтожно малы по сравнению с мощью природы.
   Все благоразумно раздались в стороны и замедлили шаг. Многие остановились. Да, в глазах людей читалась покорность. Но еще больше интерес и восхищение. Сверкающие рыцари и великолепная карета у всех вызывали одинаковые чувства.
   - Разойдись! - громогласно выкрикивал передовой всадник. - Дорогу его светлости, герцогу Мельдону! Разойдись! Дорогу герцогу!
   Через миг путь полностью прояснился. Серая мощеная лента, словно раскатанный ковер, услужливо вытянулась, приглашая вперед высокородную особу. Люди покорно замерли по обочинам. Некоторые раскрыли рты - очевидно, впервые видели такое великолепие. Я тоже чуть не уподобился им, но меня отвлек один сгорбленный старик, что встал поодаль. Он оперся о клюку, кисло усмехнулся, махнул рукой и беззаботно произнес:
   - Опять этот герцог. Все ему дома не сидится.
   Я склонился к старику.
   - Извините? А кто он такой?
   - Кто? - поднял он седые кустистые брови. - Тебе ж ясно сказали. Ты чего - глухой. Я старый и то слышу. Герцог он. Звать Мельдон.
   - Да, почтенный, я расслышал. Но... я не ведаю, кто он?
   - Чего, с окраины подался? - осуждающе сверкнули его выцветшие глазки.
   - Я путешественник.
   - А, вон чего, - протяжно высказал он, внимательно рассматривая мои изношенные одежды. - Понятно. А то лезут тут всякие, уже протолкнуться нельзя. Герцог он - преданный слуга короля нашего. Завтра турнир, вот и прибыл он на зрелище поглазеть. Да, небось, дочку свою привез, покрасоваться перед остальными. Она знатной красы девица. Ее руки многие рыцари добиваются. Да все никак не добьются. Юна да придирчива. К тому же избалована с детства придворной жизнью. К такой попробуй подступись.
   Я следил за быстро приближающейся каретой. Точно белесое облако тумана парила она над мостовой, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Ее тянули две тройки белых златогривых коней. Пажи и кучер тоже выделялись белыми камзолами, с золотом на обшлагах и галунах.
   - Красивая карета, - восхищенно отметил я.
   - А то! - гордо отметил старик. - Герцог ведь. Ему положено.
   Между тем шумная процессия поравнялась с нами. Замелькали конные бока, клепаные подпруги, украшенные цепочками удила, латные ноги, золоченые шпоры. Перед глазами закрутились плащи, точно снежные завихрения. Над головами задрожали пышные перья. А между ними я разглядел карету. На ее изящной резной дверце сверкнул золотой герб - перекрестье лебединого крыла и меча, под сенью короны. Вздрогнула и затрепыхалась кружевная занавесь. Оттуда пахнуло ароматом душистых масел и цветов. А также свежестью молодого девичьего тела. Но в глубине этого запаха угадывалось томление и тоска. Угадывалось ожидание чего-то важного и неизбежного.
   Я замер, прислушиваясь и принюхиваясь к необыкновенной карете. Мои глаза впились в нее острыми стрелами. Но разглядеть тех, кто сидел внутри, не удалось. Лишь только отблеск льняных волос, словно озарение, мелькнул на миг, но тут же погас в подступающем багровом сумраке вечера.
   Грохот растаял, словно крик птицы в горах, плащи превратились в призрачные тени и скрылись из виду. Карета с охраной умчалась вдаль, словно легкокрылое воспоминание. Люди переглянулись, зашевелились. Защелкали кнуты, заржали кони, заскрипели колеса. Зашаркали усталые ноги, застучали каблуки. Шествие возобновилось.
   - Чего там в мире-то творится? - неожиданно прозвучал под ухом вопрос старика.
   - А чего там может твориться? - пожал я плечами, заинтересованно взглянув на него.
   - Знать, все по-старому?
   - Все по-старому, - вяло отмахнулся я.
   - Эх, - разочарованно вздохнул он. - Жизнь прожил, а никакого чуда так и не увидал.
   - Чудес везде полно, - вежливо не согласился я. - Другое дело, не все из них мы видим.
   - Эх, ничего-то я уже не вижу, - с обреченной тоской отметил старик. - Слепой стал, да старый. Да и раньше ничего не видел. Толку, спрашивается, от жизни? Зачем жил? Только сгорбился. А все ради чего? Чтоб такие герцоги перед носом на дорогих каретах разъезжали? Разве ж это справедливо?
   - Конечно, - кивнул я, ничуть не тронутый его жалобным голосом.
   Старик насторожился, подобрался. Рука стиснула облезлую клюку. Глаза замерли и увлажнились. Из его груди вырвался сдавленный стон:
   - Как это может быть справедливо? Почему?
   - Почему? - переспросил я. - Да потому, что ты сам только что об этом сказал, почтенный старец. Ты сам определил свой смысл жизни. Ты сам ответил на свой же вопрос. Я уважаю твой возраст - он несоизмерим с моим. Равно как и мудрость наша несоизмерима. Но с высоты своих прожитых лет я сужу именно так. Точнее я не сужу, но слушаю чужие суждения. И в них люди сами раскрывают свою суть.
   - Ах ты, негодник! - с неожиданной силой зашипел старик, угрожающе воздев клюку. - Охальник! Ах ты...! Да я жизнь прожил, спины не разгибая! Я не шатался без дела по городам, не побирался и не попрошайничал! Я работал! И уважал тех, кто старше меня! И не хамил им!
   - В вашем королевстве вежливый тон есть хамство? - не выдержал я.
   - Ах ты... прохвост! - надвигался он на меня. Пришлось отступать. - Да как ты смеешь меня оскорблять?! Меня - старика!
   - Заметь, почтенный старик, себя оскорбил ты сам. Я лишь отметил это. К тому же это не оскорбление - это правда. Другое дело - она не слишком для тебя приятна. Но что поделаешь - жизнь твоя, и ты ее прожил так, как хотел. Так, как и все. Благо, хоть под конец прозрел. Правда, менять ее уже поздно. Но ты не отчаивайся. Я не думаю, что в твоей жизни было меньше счастья, чем в жизни того же герцога. Или несчастья. Просто, у каждого оно свое. А презирать его за белую карету, это, извини меня - черная зависть.
   Старческие глаза внезапно вспыхнули грозным пламенем. Он пристукнул клюкой по камням и плюнул мне под ноги.
   - Понабилось тут пришлых! А ну иди, куда шел, и не стой тут, пока не отходил тебя палкой!
   - Так я и иду, - спокойно пояснил я. - Но ты зачем-то заговорил со мной, задал вопрос, сам же на него ответил. А если желаешь чуда, приходи завтра на турнир. Чует мое сердце, там произойдет нечто невероятное. Хотя, может и не произойдет. Для тебя. Ведь ты не привык чудеса видеть. Но ты все равно приходи.
   Я снова пожал плечами, одарил его снисходительной улыбкой и поспешил дальше. За спиной еще слышались вспыльчивые выкрики, старческая брань, стук клюки. Но вскоре они стихли. Да, старики подобны детям. Их обидеть так же легко, как и детей. И мудрость их порой сродни мудрости детской, когда неосознанно говоришь истинную суть. Кратко и метко.
   Вечер окончательно погас. Последние лучи окрасили городскую стену, могучие гранитные зубцы, высокие башни, узкие бойницы, доспехи привратников. И канули в пучину западного мрака. Над городом воцарилась ночь.
   Улица призрачной змеей ползла навстречу. Раскидистые деревья потемнели, напитались тенями и подозрительно поскрипывали. Казалось, мое присутствие тревожило их, словно я не давал им уснуть. Они слышали мою неслышную поступь и чутко вздрагивали. Они смотрели на меня сквозь опущенные веки и трепетно перешептывались. Они давно меня ждали. Ждали, но в глубине души надеялись, что я обойду эти места стороной.
   Или это всего лишь ощущения?
   Как, впрочем, и вся наша жизнь.
   Ощущения.
   От простых, до самых невообразимых...
   Я оглянулся, прислушался. Город медленно погружался в сон. Хотя многие еще гуляли и веселились, но запах сна становился все сильнее и отчетливее. Сны пахли приятной усталостью, радостью от сброшенного бремени прошедшего дня и ожиданием дня нового. Сны поднимались над крышами домов, сбегали вниз, ползли по улицам, взбирались на деревья, прятались в пышных клумбах, крались за редкими прохожими, подсаживались на запоздалые повозки и кареты. Такие легкие, такие воздушные. Для них нет преград, для них нет законов и правил. Они даже не подчиняются своим хозяевам, своим творцам, кто породил их. Они похожи на озорных неразумных детей. На безобидных детей. Пусть и среди них встречаются хулиганы и забияки. Порою лишь они - единственная отрада родителям.
   Задумавшись, я не заметил, как забрел в какой-то переулок. Здесь было темно и безлюдно. Глухие высокие стены сжимали его с обеих сторон. Казалось, я вошел в каменное ущелье. Лишь изредка попадались небольшие дверцы черных ходов, да глухо заколоченные окна. Оттуда изредка доносились приглушенные голоса, грязная ругань и пьяные выкрики. Где-то полилась из кадушки вода, затем с ненавистью хлопнуло окно, послышался скрежет ржавого затвора. Каждый спешил отгородиться от этого ужасного места. Я посмотрел вдоль проулка. Повсюду валялись горы хлама, мусора и отходов. В сточной канаве плавали очистки, объедки, тухлая рыба, куриные лапы и потроха, кости, сгнившие овощи и фрукты. У дверей стояли бочки и корыта с нечистотами. В воздухе разлился невыносимый смрад. То и дело попискивали крысы, приземистыми тенями выскальзывая из-под ног. Мокрые, шустрые, хитрые зверьки, способные выживать в самых тяжелых и трудных условиях. Прямо, как люди. Хотя, возможно, людей они считали богами, создавшими их королевство, их мир, их рай. Такой уютный, спокойный, приятный и родной. Такой изобильный. Мелкие жители грязного королевства чувствовали себя здесь вольготно, сыто и смело. Они любили свою страну и своих богов, что день ото дня подносили им щедрые дары и жертвоприношения.
   Благоразумно стало бы обойти это место, но мне почему-то захотелось пройти именно здесь. Ведь одно и то же не всем может быть противно. И я смело пошел вперед, внимательно поглядывая под ноги. Я старался никуда не наступить, не вляпаться, огибал какие-то прогнившие мешки, трухлявые ящики, истлевшие бочки.
   Свет окон и факелов остался позади. Сразу стало уютно. В пространстве между домов отчетливо прояснились звезды и луна. Они дарили живительный свет, не хуже солнечного. Пусть он гораздо бледнее, но с тем же более таинственный и по-своему притягательный. Даже здесь, в таком неприятном месте. Но я не обращал внимания на окружающую обстановку. Я не считал ее неприятной, хоть и приятного здесь немного. Просто знал - еще чуть-чуть, и тесный вонючий проулок закончится. Наверное, для того и существуют звезды, чтобы в такие мгновения мы отвлекались и думали о чем-то чистом и светлом. Я вскинул руки, вбирая в себя их силу, их величие, их мудрость...
   Поодаль раздалось мяуканье. Следом дорогу перебежала черная кошка. Я с уважением пропустил ее. И мысленно извинился. Кажется, я сорвал ей охоту. Она стремглав юркнула в тесную щель под стеной. Да, в любой стране, даже такой замызганной, идет своя борьба за выживание. Правда, ни крысы, ни кошка не считают свою страну таковой. Лишь люди, те, кто делает ее таковой. Я глянул вниз. Там зияла неприметная дыра. И как только протиснулась? Одно слово - кошка. Ничего, крыс здесь много. Охоту можно повторить. Я улыбнулся и зашагал дальше.
   Черная кошка? Наверное, кому-то сегодня не повезет. Надеюсь, это будет не черная кошка? Мне-то уж точно такое не грозит. Суеверия действуют лишь на суеверных. И на тех, кто рождает суеверия. Я цинично усмехнулся.
   Где-то позади скрипнула дверь. Я не обратил внимания, поглощенный мыслями о крысах, кошках и суевериях. Подумаешь, кто-то вышел на задний двор. Сегодня приятный вечер. Зачем томиться в душных комнатушках? Наверняка там пахнет еще хуже. А может, кто-то решил опорожнить очередное ведро помоев? Или опорожниться сам? Все равно он заметно не загрязнит улицу. Правда, все почему-то забывают, что так думают именно все, но для меня то уже не важно. Не мне жить в этом месте, не мне дышать этим зловонием. Лишь тем, кто загрязняет его. Ведь в том их изначальное желание. В конце концов, дело доброе делают - хоть крысам есть где разгуляться. Не одним же людям по тавернам гульдены просаживать? Не только им искать счастье в пьяном веселье. Всем должно быть хорошо. Я опустил руки и продолжал неспешно идти.
   Но тут моего слуха коснулся едва различимый шепот:
   - Это он.
   Я не подал вида, будто расслышал. То есть уподобился человеку. Ведь ни один человек не смог бы расслышать того шепота. Равно как и другого:
   - Ты уверен?
   - Да, это он, - подтвердил тихий голос.
   Где-то я уже его слышал!
   На лице проявилась зловещая усмешка. Обнажились кончики клыков. В глазах полыхнули яркие угольки. Внезапно подул ветер, с шелестом погнав по земле легкий мусор. Плащ за спиной расправился, заполонив чуть ли не весь проулок. В прорехах и дырах замелькали звезды. Выползающая луна замерла и холодеющим оком напряженно уставилась вниз. Кто-то недоуменно поднял голову, посмотрел мне в спину, махнул рукой и пустился вслед. За ним последовало еще трое. Момент подходящий - в скрипе и шорохе трудно различить крадущиеся шаги. Трудно, если ты человек. Я принюхался. Люди. Потому и меня считают человеком. Наивные.
   Они осторожно скользили в тени, уверенно полагая, что я не слышу их. Здесь не было брусчатки - звук шагов мягко тонул в истоптанной глинистой земле, пропитанной зловониями. Но разве то служило помехой? Для того, кто может чувствовать малейшую дрожь? Я замедлил ход, сделал вид, будто наступил в какую-то лужу. Выругался сквозь зубы и начал шаркать подошвой о землю. Затем встал спиной к преследователям и принялся изучать сапог. После снова пустился ругаться и обтирать подошву.
   Сзади медленно приближались три фигуры. Две коренастые, одна высокая. Еще одна нерешительно держалась позади. Я даже знал, чья она. Я даже уверен, что и вы знаете, чья она. Никакой смрад не перебьет другого смрада, более яркого. Ведь то смрад черной зависти.
   Неожиданно проулок вздрогнул от моего насмешливого голоса:
   - Будет уже там прятаться, Хват. Выходи, вместе со своими дружками.
   На миг все оцепенели. Но следом нагнали на себя важности и решительно выступили из тени крыши. Изумлению не было предела, но их разоблачили. Потому и прятаться не имело смысла. Иначе раскрывался весь их замысел. Пусть он и раскрылся уже весь, но они не могли читать мои мысли. К тому же им надлежало выглядеть достойными грабителями, а не теми, кто стыдливо прячется в тени, при виде жалкого оборванца. Я развернулся, скрестил руки на груди и пренебрежительно отставил ногу.
   - Я даже не спрашиваю, чего вам надо, - уверенно провозгласил я. - Это столь очевидно. Лишь глупец не догадается, зачем крадутся четверо попрошаек за пятым.
   - Мы не попрошайки, - вызывающе огласил ночь чей-то хриплый голос. Чувствовалось - мои слова задели его. И не только его. Сквозь зловоние ударил новый сильный запах - запах обиды на необоснованное оскорбление. Так негодует пастух, когда его сравнивают с бараном. Потому что пастух, как никто другой, знает, кто такой баран.
   - Отчего же, - нагло усмехнулся я. - Вам вряд ли нужен совет, как зарабатывать золото. Вам нужно само золото. Ведь не мудрость вам нужна, а те плоды, которые обрел я благодаря мудрости. Вы ведь не за мной идете, а за тем, что у меня есть. Значит и вы - попрошайки.
   - Но мы его не просим, - нагло отметил долговязый. - Мы его возьмем.
   - Ладно, я отдам, - неожиданно выдал я. Все пришли в замешательство от таких слов. Застыли, чуть наклонились вперед. Я польщенно улыбнулся и добавил, - только скажите, зачем оно вам?
   - Мы всегда забираем свое, - резко бросил один из коренастых.
   Я вызывающе похлопал по груди. Монеты отозвались приглушенным звяканьем. Люди недоуменно осматривали меня, словно пса, стерегущего добычу. Они смутно чувствовали силу. Только сильный осмелится дерзить трем вооруженным разбойникам. Но разумом понимали свое превосходство. Это давало силы им. Я усмехнулся. Ведь их силы передавались и мне. Дразнящим тоном я продолжал:
   - Да, но золото у меня. Причем я его заработал. Причем очень даже честно. Почему вы считаете его своим?
   - Потому что ты сидел на нашем месте, и использовал нашего Хвата, - яростно выкрикнул долговязый, выхватив из-за пазухи длинный кинжал с волнистым лезвием. - Ты обобрал его, как младенца, ты воспользовался его доверчивостью, его слабостью и безответностью. Без него, и без места на рынке тебе вовек не заработать тех денег. Не думай, что перехитрил всех, прохвост. Здесь мы - закон. Поэтому награбленное придется вернуть.
   - Странно, но я никого не грабил, - возмутился я. - Грабите вы.
   - А это уже неважно, - отметил долговязый, судя по всему глава шайки. - Важно то, что ты вернешь все золото нам.
   Он принялся медленно раскачивать кинжалом из стороны в сторону. Холодные лунные блики бесстрастно заплясали на волнах клинка. Я потянул воздух. Да, сталь уже изведала вкус крови. Клинок пах чужой болью.
   - Ладно, ладно, - примирительно вскинул я руки, показывая нешуточный испуг. - Я с удовольствием отдам его. Только скажите, куда вы его потратите...
   - Да чего ты заладил! - снова прохрипел коренастый, вплеснув руками. - Тебе-то какое дело?!
   - Просто, золото нужно потратить на какую-нибудь благую цель, - поучительно промолвил я.
   - Чего? - переспросил долговязый, от удивления даже опустив кинжал. - Какая еще благая цель?
   - Вот я и пытаюсь узнать, как вы им распорядитесь, - наконец-то пояснил я. - Чего вы желаете? Ведь не кругляки металла вам нужны, а те желания, которые вы жаждите удовлетворить, обменяв на них кругляки. Если вы потратите золото на благое дело, то я с удовольствием вручу его вам. Даже угроз никаких не потребуется. И тем более кровопролития...
   - Ха, тоже мне, благодетель нашелся, - захохотал второй коренастый разбойник. - Такого еще не встречали.
   - Да, второго такого не сыскать, - кивнул я. - Ибо нет в мире двух одинаковых людей. И в то же время все схожи.
   Долговязый пренебрежительно взмахнул кинжалом, указывая на меня.
   - Ладно, шут, хватит нам тут зубы заговаривать. Давай золото и пшел вон!
   Коротко и ясно. Без лишних слов и витиеватых фраз. От замысла к сути. Молодец.
   - Нет, не отдам, пока не скажете, куда его потратите, - с твердостью уперся я.
   Трое разбойников недоуменно переглянулись. А через миг грянул дружный издевательский хохот. Из ближайшей кучки выскочила пара испуганных крыс. Лишь Хват озадаченно помалкивал, выглядывая из-за спин товарищей (или кем там они ему приходились?).
   - Да ты смельчак, - тыкал в меня пальцем хриплый крепыш. - Точнее дурак. Ладно за золото умирают наемники. Хоть есть за что жизнью рисковать. Но лишь дураки готовы умирать за глупые убеждения.
   - Нет, за золото, как раз таки умирают дураки, - поправил я невозмутимым голосом. - Если человек готов умереть за убеждения, пусть даже пустые, он уже выше того, кто готов умирать за золото. А если он жертвует жизнью во имя истины, то уподобляется Творцу.
   - Ладно, мыслитель, ты нам тут голову не морочь, - долговязый выразительно погрозил длинным клинком. - Бросай кошель, да проваливай. И если еще раз увижу - уши проколю. Вместе с головой.
   Разбойники вызывающе смеялись. Я задумчиво переступил с ноги на ногу и метнул на него осуждающий взгляд.
   - Странно, а я думал ты умнее, почтенный.
   - Чего?! - взревел он, сделав шаг вперед. Клинок кровожадно вспыхнул. - Чего ты там сказал?!
   - На твоем месте я бы вышвырнул Хвата и стал иметь дела со мной, - самоуверенно посоветовал я. - Сколько, к примеру, за день приносит вам Хват? Я за один вечер заработал около тридцати гульденов. А он?
   Все трое снова замерли с раскрытыми ртами и уставились на меня. Точнее - все четверо. Но если в глазах грабителей отражалось изумление, то в глазах Хвата зачинался страх. Холодный липкий страх, когда правда медленно выливается наружу. Когда обнажается дно, которое столь тщательно пытался скрыть от посторонних глаз.
   Напряженное молчание перерождалось в тревожный звон. Хвата он бил по ушам, как раскаты набатного колокола, возвещающего тревогу. А для его сообщников то стал голос истины. Они единодушно развернулись в пол оборота, и пристально уставились на своего попрошайку. Глаза их сурово сузились. Лунный свет выхватывал из сумрака их темные фигуры, добротные одежды, плащи, длинные волосы. Да, сами они на попрошаек не похожи. Такие не просят, такие вымогают у тех, кто просит. Вернее нищие просто работают на них. Сам же Хват сжался и пригнулся у них за спиной. Даже завеса ночи и грязная кожа не могли скрыть смертельной белизны. Даже звуки и шорохи не сглаживали его дрожь. Разбойники (или деловые люди?) стояли и впивались в него выразительными взглядами.
   - И то дело, - решительно прошептал долговязый. Но теперь в его голосе звучало озарение. - Ты за несколько лет столько не выпросишь. А этот за раз смог.
   - Так слышишь, какой он болтливый, - оценил первый коренастый грабитель, кивнув в мою сторону. - Он же каждый день может столько собирать. А наш олух? У, смотри у меня!
   Он погрозил большим волосатым кулаком. Хват отступил на шаг. В его глазах разгорался знакомый страх и покорность. А еще черная ненависть. Я вновь показал ему свое превосходство. Снова унизил, ткнул носом в положенное ему место. Хотя всего-то - непринужденно вернул к действительности. Но мне вдруг стало жаль его, пусть то и перечит моим правилам. И я спокойно сказал:
   - Нет, дорогие мои, каждый день так не выйдет. Это случилось один раз. Второй раз скорей всего не получится. Понимаете?
   - Почему? - с жадностью спросил долговязый. В глубине его глаз вспыхивал огонек алчности.
   - Потому что я не просто просил милостыню, - уточнил я. - Я ведь давал в обмен на золото то, что дороже. Теперь же оно закончилось.
   - Чего ты давал? - насторожился второй широкоплечий разбойник.
   - Достоинство, - важно пояснил я. - Люди просто обретали достоинство, выкладывая мне гульдены. Тот, кто счел себя достойнее всех, тот дал больше всех. Спросите у Хвата, он подтвердит. Но второй раз платить за достоинство уже никто не станет. Тем более если второй раз увидят тех же самых людей, то могут поколотить за обман. Расставание с достоинством в данном случае - все равно, что расставание с девственностью. Как вы посмотрите, если девушка после первого раза снова будет называть себя девственницей? Правда, они частенько так делают, но то уже неважно. Так и здесь. Хотя справедливо было бы брать с богачей по пять гульденов. Ведь ныне такова ставка самого достойного. Но, повторяю, дважды трюк не пройдет. И цена достоинства роли не сыграет.
   - А мы? - вдруг спросил хрипатый. В его маленьких глазках тлел недобрый огонек. Под дуновением ветра моих слов он мог перерасти в сильный пожар. - Мы что, значит, недостойны?!
   Я смерил его оценивающим взглядом, поглядел на остальных. И с серьезным видом произнес:
   - Дайте по гульдену, и тогда я назову вас достойными тех, кто отважился дать мне по гульдену. Дадите по пять, и обретете самое высокое достоинство. По шесть - превзойдете его.
   На миг воцарилось затишье. Только в наваленной у стены куче кто-то шуршал и что-то грыз. Затем от кучи отделился белесый рыбий скелет и пополз в сторону канавы. Маленькая тень, перебирая лапками, спешила убраться подальше, чтоб в тишине и безопасности продолжить лакомый ужин. Разбойники немо стояли. Они вникали в смысл моих слов. Долго вникали. Зато Хват уловил все сразу. Потому что уже имел опыт общения со мной. Он медленно попятился в тень дощатого козырька, что навис над ступенчатым входом в двухъярусный дом. Он знал - сейчас может разразиться трагедия. Я тоже знал. Иначе бы не произнес тех слов.
   - Ах ты... болтливая крыса! - негодующе завопил долговязый. - Да за кого ты нас принимаешь?! За дураков, которых всегда можно обобрать?! За жертв, которые безропотно все терпят?! Я дам, я тебе такого дам... ах ты... Ты сам дашь нам все!
   С этими словами он махнул рукой и все трое ринулись на меня. Они поняли - говорить со мной бесполезно. Потому решительно перешли к действиям. Я улыбнулся. Широко и дружелюбно. Тусклый свет озарил клыки. Глаза расширились и ярко засветились. Но разбойники ничего не заметили, поглощенные своей яростью.
   - Вы очень достойные люди, - неожиданно зашипел я, просовывая руку за пазуху. - Потому я сам одарю вас. Вы просите золото? Хорошо! Я дам вам по гульдену. По одному гульдену. Вам хватит его за глаза. Буквально за глаза...
   С этими словами я стремительно вырвал руку из-под одежд. Люди бежали на меня, заполонив тесный проулок. Долговязый грязно ругался, крепыши пыхтели и рычали. Теперь уже все трое размахивали внушительными кинжалами. Кажется, мои слова их смертельно оскорбили. Это радовало. Хват позорно прятался в тени нависшего козырька. Тоже приятно.
   Продолжая движение, я резко вскинул руку. С моей ладони сорвались три загадочные вспышки. Тускло сверкая, они понеслись навстречу бегущим. Следом раздался глухой стук о деревянный столб, что поддерживал свисающий козырек. Хват судорожно отпрянул. Разбойники к его изумлению замерли, покачнулись, переглянулись. И вдруг с грохотом повалились в большую кучу гниющей ботвы, прелой соломы и битых черепков. Перепуганные крысы с пронзительным писком брызнули врассыпную.
   Откуда-то из-за стены послышались испуганные голоса, приглушенные каменной толщей. Но тут же затихли. Выходить наружу никто не отважился. Наверное, такие происшествия здесь не редкость. Да и зачем геройствовать, когда героев и так хватает. Лишь герои могут шуметь в опасном темном проулке.
   Воцарилась зловещая тишина. Даже писк затих. Лишь одинокое бульканье громом сотрясло пространство. Кто-то прыгнул в канаву со зловонной жидкостью и тихо поплыл неведомо куда. Хват вздрогнул. Я выразительно развел руками и медленно поклонился.
   - Помнишь, Хват, ты выпрашивал еще несколько монет, когда мы расставались?
   Он оробело молчал.
   - Помнишь, ты взывал к справедливости, изначально ее нарушая?
   Он пригнулся, съежился.
   - Помнишь, ты упрекал меня в жадности, выклянчивая хоть чуточку больше сверх того, о чем мы сразу договорились?
   Глаза его широко распахнулись.
   - Я дарую тебе, - указал я на столб, - еще три гульдена. Разумеется, если хватит сил выдрать их.
   Нищий громко сглатывал, все еще не понимая происходящего. На его глазах свершилось очередное чудо. Несчастье - тоже чудо. Страшное чудо. Ведь оно случается неожиданно, когда его совсем не ждешь. И не понимаешь, как такое могло случиться.
   - Что... что происходит, - всхлипывая, выдавливал Хват, с ужасом глядя на три неподвижных тела. - Что... ты с ними сделал?
   - Разве ты не видишь? - хищно усмехнулся я, кивнув в сторону кучи мусора. Ее венчали тела разбойников. - Я исполнил их желание - одарил их достоинством. Даровал по гульдену.
   - К...как?
   - К тому же они, утверждали, что умереть за золото почетно, - нравоучительно продолжал я. - Но даже не задумывались, насколько почетно умереть от золота.
   Хват дрожа, вытянул шею. Свет молодой луны заливал тела. Ноги вытянуты, руки неестественно разметаны. Черные плащи траурно покрывали их, словно погребальные саваны. Долговязый лежал лицом вниз. На нем покоился хриплый. Третий лежал сбоку, остекленевшими глазами впившись в небо. У каждого в голове черной полоской зияла неприметная узкая дырка. Из нее вытекала темная жидкость, как символ последнего желания...
   Я стоял и торжественно скалился. Хват крупно вздрогнул, заскулил, поджал губу. Затравленно перевел робкий взгляд на обшарпанный столб. И замер. Из подгнившей древесины торчали три золотые монеты, засев там более чем на две трети. А вниз текли три тонкие струйки...
   Нищий истерично завопил, схватился за голову. Глаза его полыхали первородным страхом. От него остро запахло желанием поскорее убраться отсюда. Он с визгом развернулся и побежал прочь. Побежал стремительно. Из-под ног выскакивали ошалелые крысы, он налетал на завалы мусора, с треском опрокидывал какие-то ящики, расплескивал корыта и кадки. Поскальзывался, махал руками, но чудом держал равновесие. Кричал и бежал дальше. Я сделал пару шагов вслед за ним.
   - Стой, куда же ты?
   Хват порывисто оглянулся, снова завопил, с размаху налетел на рассохшуюся бочку, перевернул ее, рухнул вслед. Бочка рассыпалась на планки. По земле покатился ржавый обод, глухо ударился о глинобитную стену. Нищий порывисто вскочил. Лицо его исказила мучительная гримаса.
   - А как же золото? - я указал на окровавленный столб. - Ты ведь просил. Здесь целых три монеты...
   Но он меня уже не слушал. Он мчался во весь дух, спеша быстрее покинуть это проклятое место. Даже не оборачивался. Наверное, не хотел еще раз столкнуться взглядом с моими ярко горящими глазами. Я же не стал настаивать. Не хочет - дело его. Жаль, конечно, что он не извлек урока из всего происшедшего, а просто испугался. Но что поделаешь? У каждого свой путь.
   Голоса за дверью возобновились, но я не обращал внимания. Подошел к столбу, поглядел на засевшие там монетки. Три таких достойных гульдена испачкались о столь недостойных людей. И пропали. Ведь даже прикасаться к окровавленным монетам не имелось ни малейшего желания. Надеюсь, это не те, которые бросил нам предпоследний человек. Хотя справедливо считать его последним. Ведь самый последний не подал ничего, кроме пустой болтовни. Потому и был он в моих глазах таким же нищим, как и Хват.
   Я сосредоточил взгляд на монетах. И вдруг они медленно начали погружаться дальше в древесину, словно кто-то давил на них извне. Давил я. Но только взглядом. Нет, мне не жалко увидеть эти золотые в чужих руках. Просто не хотелось, чтобы кто-то марал руки о нечистую кровь. Ведь кровь несет память о хозяине. Ведь память может заразить разум другого человека.
   Монеты глубоко ушли в столб. Я провел рукой, и древесные волокна затянулись. Может по прошествии долгого времени, кто и добудет их случайно. Представляю, каким станет его удивление? Но то уже не важно. Я порывисто развернулся. Рваный плащ расправился и осел. По проулку прокатилась волна сильного ветра. Козырек страдальчески затрещал, мусор снова погнало вдоль стен. Разломанная бочка развернулась, и с грохотом покатилась вдаль, распугивая крыс и рассыпаясь окончательно. Я бросил прощальный взгляд на окровавленную кучу отбросов. Иначе и не назовешь.
   Жизнь тонкими струйками сочилась из их голов. Орошала темные колотые черепки и уходила в соломенную толщу. Я жестоко усмехнулся и легкой походкой поспешил прочь. Пора уже выбираться отсюда. Не то, чего доброго, такие кучи появятся на каждом углу.
   Свежий воздух опьяняющим потоком ударил в лицо. Смрад растаял за спиной. Шуршание и писк затихли. Я выбрался из мрачного проулка и глубоко вздохнул. Далеко позади скрипнули деревянные петли, мелькнул дрожащий свет свечи. И вдруг раздались испуганные вопли, топот ног, грохот двери и засова. Но меня то уже не тревожило. Мало ли чего могло произойти? Может, кто-то увидел крысу? Или снова черную кошку? Или тех, кому она перебежала дорогу? Словом - неважно.
   Я бодро шагал по широкой улице в приятном расположении духа. Люблю такие мгновения. Впрочем, я люблю все мгновения, но бывают среди них особенные. И в такие мгновения нам особенно хорошо. Редкие прохожие бросали на меня подозрительные взгляды, но в них не было ничего необычного. Обычное презрение. В худшем случае насмешка. В самом худшем - равнодушие. Но я не обращал на них внимания. Лишь изредка поглядывал, когда было на что смотреть. Сейчас меня интересовала лишь одна очень важная проблема.
   Куда деть гульдены?
   Да, понимаю, эта проблема интересовала всех и всегда. Интересует и по сей день. И будет интересовать в будущем. Я даже осмелюсь назвать ее изначальной проблемой человечества. Правда, само золото тут ни при чем. Важно желание. Но еще важнее - понимание того, чего мы хотим. И признание в этом самому себе.
   Но я никак не мог понять, чего я хочу от этой горстки золотых? И не мог признаться, зачем вообще все это делаю - таскаюсь с чужим бременем. Давно бы уже все бросил в сточную канаву, да гулял бы налегке. Ведь я не обязывался вершить добрые дела.
   Впрочем, и последний человек меня ни к чему не обязывал. Он лишь предположил, что его гульдены пойдут на благое дело.
   Время тихо кралось, измеряемое шагами. Но я не считал их. Потому и не знаю, сколько времени я провел в бесцельных скитаниях по столице. Цель, правда, была. Но пока лишь в образах и мыслях. Оказывается не так-то просто придумать и найти действительно благое применение большим деньгам. Хотя, разве то большие деньги? Всего-то - половина дневного заработка простого попрошайки.
   Блуждая по улицам, я снова оказался у дверей таверны. Но уже другой. В здешней части города было не так людно и шумно. Но в приземистой таверне царило бурное веселье. Из распахнутых окон лился заманчивый свет. А следом лилась струнная музыка, пение флейты, гул литавр и стук кастаньет. В ночь ползли запахи пива, вина, жаркого. Чей-то пьяный голос воодушевленно тянул песню. Иной раз сбивался, путал слова. Правда, это никого не смущало. Ему подпевали другие голоса, не менее громкие и пьяные. Всем хотелось петь. И пить. Потому все пели и пили.
   Однако не голоса привлекли мое внимание. Я увидел сидящего у дверей человека. Он едва слышно подпевал, устремив мечтательный взгляд на луну. От него пахло грустью и покорностью. Пахло воспоминаниями о былом счастье. Пахло тоской и роковым одиночеством. Я вышел из тени старой яблони и неспешно побрел к нему. Он заметил меня и обреченно затих.
   Я подошел, остановился, заинтересованно посмотрел на него. Он на меня. Еще один нищий? Еще один попрошайка? Похоже на то. И с тем же от него пахло истинной жалостью. Той, что даже достойна уважения. Одежды его были донельзя изношенными, однако, на удивление чистыми. Кудрявые взъерошенные волосы и заросшее лицо не вызывали неприязни. Большие светлые глаза слегка покосились от вина. Но они не хранили печать подлинной нищеты. У нищеты нет гордости. Ей нечем гордиться.
   Я опустил взгляд и невольно стиснул зубы. Он сидел на низкой деревянной коляске. У него по колено не было ног.
   Сбоку лежал старый чепец. Судя по всему - пустой. Или он здесь для иных целей? Я присмотрелся. А ведь это не просто чепец. Это былой подшлемник, набитый конским волосом. Суконная ткань давно обветшала, истлела, кожаные подвязки оборвались, остатки бурых волос жестко топорщились. Тем не менее, запах крепкого пота и сладкой крови стойко держался внутри. Запах прошлых побед и поражений. Запах невыносимой боли, когда острая сталь пронзает разгоряченную плоть и скребет по живой кости. Сильный запах. Такой не выветривается, не сдается. Такой не отступает. Словно израненный, но гордый воин, готовый жертвовать остатками жизни во имя чести.
   Человек чуть улыбнулся и вдруг заговорил:
   - Что, бродяга, безногих людей не видывал?
   У него был приятный глубокий голос. Далеко не молодой. И далеко не старый. Но его переполняла неодолимая скорбь и тяжесть. И гнетущая тоска. От него пахло вином. Но еще больше пахло желанием. Желанием вернуться в прошлое.
   - Я многое видел в этой жизни, - вежливо уронил я, смело глядя на него. - В том числе и безногих солдат.
   - Как догадался? - поднял он печальные глаза. В них отразился едва заметный интерес.
   - Подшлемник, - указал я. - Пехотные части - у рыцарей подшлемники немного другие. И, как правило, кожаные. Да и не сидел бы рыцарь здесь, у входа в таверну. Скорей всего алебардщик, или пикинер - обе руки одинаково мозолистые. Служил долго. Возможно, даже десятником. В голосе былые командные нотки дрожат. А вот до сотника не дорос - не успел. Или не дали. Судя по акценту - из далекой страны. Наверняка здесь в наемном легионе состоял. Да так и остался на чужбине. На родине никого нет. Здесь же со службы друзья есть, которые кров и пищу дают.
   Глаза его внезапно округлились. Интерес в них вспыхнул с новой силой. С примесью легкого страха - страха перед всевидящей судьбой.
   - Но... откуда? Ты...чего, тоже служил? Или... провидец?
   - Нет, - покачал я головой.
   - Откуда тогда знаешь?
   - Я много чего знаю, - спокойно пояснил я. - Для этого не надо служить или быть провидцем. Достаточно лишь глубже смотреть на происходящее - и все.
   Человек усмехнулся, покивал и вдруг вызывающе воскликнул:
   - Не стоит жалеть меня, бродяга! Пусть ты видишь меня насквозь! Не стою я твоей жалости!
   - Извини? - удивленно переспросил я.
   Он уронил голову на грудь, и принялся сокрушенно всхлипывать.
   - Не стою я того. Ничего не стою. Не нужен я никому, понимаешь меня, бродяга. Никому. Потому что калека я. Да, я был солдат, да - десятник. Но теперь меня нет. Лишь только никчемное безногое тело. Кому оно нужно? Даже мне самому оно без надобности. Да, все говорят - душа осталась, душа нетленна. Да, искренне жалеют. Только потом разворачиваются, и уходят. У вас-то есть ноги. И вы не понимаете, какое это счастье. Вы ищете счастье в богатстве, в процветании, в каких-то усладах. А оно здесь, в нас самих. И в первую очередь - в нашем здоровье. В целости нашего тела. Но вы не обращаете внимания. Я тоже раньше не обращал. И только когда ноги потерял - понял, как был счастлив. Как я любил жизнь. Как радовался ей, даже когда было невыносимо обидно и больно. Теперь - увы. Остается лишь мириться с судьбой и тешиться воспоминаниями. И унижаться. Думаешь, приятно мне здесь милостыню просить? Мне - воину. А ведь другого ничего я не умею, как мечом и алебардой драться. Да только если ног нет, то меч и алебарда уже без толку. Вот и приходиться подачками перебиваться. На рынок пробовал выходить, так меня в шею прогнали. Я всех нищих там оставляю без пропитания. Тем более у них, как оказалось, покровители есть. Сначала они хотели меня, так сказать, нанять. Предложили девять частей им отдавать, и лишь одну мне жаловали. А с той десятой части надлежало еще и сборщикам податей половину выплачивать. Мол, рыночная площадь - собственность короля, а потому и казна королевская должна обогащаться за счет всякого, кто площадью той пользуется. Да, вроде бы правильно, но при этом почему-то без внимания остаются вымогатели, которые львиную долю забирают. К тому же не удивлюсь, если и сборщики податей никакую казну не обогащают, а все себе прикарманивают. Представляешь, бродяга, что творится? Я даже подумать не мог, что просить милостыню - так сложно. Что жалость одного к другому должна пройти через столько рук и умилостивить каких-то негодяев, прежде чем дойдет до того, кому положено. Я страшно возмутился, но что мог поделать? Вот тогда и случилось озарение. Я понял самое главное: наше королевство - это тот же рынок. Попросту говоря, там сильные обирают слабых. Но они забыли, что даже среди калек есть гордые люди. К тому же мне терять уже нечего. Словом, я им и ответил, как следует. Всем им. Тогда они пригрозили. С тех пор сижу тут. Только и остается мне по вечерам сидеть возле таверн, слушать песни, да ждать подачек. Чтоб для друзей своих не быть никчемной обузой. А все почему? Да потому что изначально дурак был, потому и не надо жалеть меня. Сам виноват. Сам.
   Я задумался и осторожно произнес:
   - Я, как видишь, не жалею тебя. И тем более не виню.
   - Жалеть не надо, - с осуждением молвил он. - А вот винить впору.
   - За что ты себя винишь, солдат? - тихо спросил я, ненавязчиво подсаживаясь рядом на скрипучий приступок.
   - За что? - метнул он косой взор. - Ты спрашиваешь, за что? Да за то, что страну свою любил. Страну, как свою благоверную. А ты, раз все ведаешь, то знаешь, как благоверные свою любовь солдатам хранят, пока те кровь проливают. И как встречают их. Особенно, когда те без ног возвращаются. Теперь понимаешь? Не ту я любил. Не ту девушку, не ту Родину. Предали они меня. Пока нужен был - использовали. А как не нужен стал, то и пошел вон. Еще и шлюхой продажной окрестили, раз за золото воевал. Но это лишь от того, что я без гроша вернулся. Ты-то, надеюсь, не считаешь нас - наемников продажными шлюхами?
   - Нет, - с серьезным видом заверил я былого солдата.
   - А я не раз уже подобное слышал, - с горечью отметил он.
   - У каждого есть право строить суждения, - пояснил я. - В том числе и у меня. Потому я говорю, что такие как ты сдают в наем мужество и отвагу тем, кто изначально лишен этих качеств. Такие как ты жертвуют здоровьем и жизнью во имя тех, кто дрожит за свою изнеженную плоть. Жаль, конечно, что ты это лишь сейчас понял. Но я тебя жалеть не стану. Ведь ты сам просишь быть к тебе безжалостным.
   - Да, ты прав, - кивнул он. - А за слова теплые - спасибо. Я даже не задумывался о таком. Кабы раньше знал, так отвечал бы достойно тем, кто оскорблял нас. Но жалеть меня, действительно, не надо. Ни меня, ни тех, кого я любил. И во имя чего сражался. Потому и тебе, бродяга, совет - люби с осторожностью. А лучше и вовсе не люби. Просто себе живи, как вот я сейчас живу. Так жить проще. На других смотрю, себя вспоминаю. И мне уже хорошо. Хоть и бывает тошно порой.
   Поодаль раздались громкие голоса, шелест заплетающихся ног, пьяные выкрики. Мы обернулись. В дверном проеме возникли две обнимающиеся фигуры. Молодая девушка с трудом поддерживала крупного мужчину. Тот размахивал граненой деревянной кружкой, расплескивая пенное пиво. И напевал какую-то непристойную песенку. Девушка заливисто смеялась. В ее хохоте звучало истинное счастье. Она всем телом прижималась к пьяному, и тоже подхватывала некоторые строки песни. Они шумно прошагали мимо нас, чуть не рухнули со ступени, чудом сохранили равновесие. Кружка дернулась, часть душистого напитка выплеснулась нам под ноги, обдав мелкими брызгами. Миловидная девушка примирительно нам улыбнулась. Мужчина же нас не замечал. Он продолжал размахивать кружкой, самозабвенно распевая песню, словно боевой гимн. Девушка подтолкнула его в бок, и они куда-то пошли. Некоторое время мы провожали взглядами их шатающиеся силуэты, слушали звуки их сбивчивых шагов, их пение и шутливое переругивание. Но вскоре пьяные выкрики замерли и растворились вдали.
   Я с улыбкой смотрел им вслед. Затем обернулся к солдату. Тот хранил суровое молчание. Лишь тяжело вздыхал. Да, нелегко радоваться чужому счастью, когда понимаешь, что тебе такого не обрести. Но что истинно радовало - от него не пахло завистью. Лишь обреченной тоской. И щемящими душу воспоминаниями.
   - Как тебя зовут? - спросил я, задумчиво разглядывая его.
   - Карл, - равнодушно представился он. - А тебя?
   Я старался, чтобы мой голос и тон не вызвали обиду или унижение.
   - Какая разница. Это, Карл, неважно.
   - Отчего же? - удивился он, ничуть не тронутый таким ответом.
   Я усмехнулся.
   - Оттого, что я, как и ты - никому не нужен. Потому и скитаюсь в одиночестве. Потому и позабыл свое имя.
   - Разве можно имя забыть? - не мог поверить он.
   - Можно, Карл, можно, - кивнул я. - Еще как можно. Если долго скитаться.
   - Это ж сколько нужно скитаться? - ужаснулся он.
   - Много. Но это неважно. Ты лучше про себя еще расскажи, - попросил я.
   - Не люблю я прошлое ворошить, - устало бросил он.
   Я поглядел на него, незаметно принюхался.
   - А я думал, ты лишь прошлым живешь. Тем прошлым, когда у тебя ноги были. Когда ты был полон сил и здоровья. А главное - желания жить и радоваться жизни.
   - Эх, твоя правда, бродяга, - сокрушенно вздохнул он. - Одно это и спасает. Несколько раз уже в петлю лез. Да потом понял - чего это изменит? Там ведь мрак, холод, пустота. Там ничего нет. Ничего. А здесь хоть воспоминаниями тешиться можно. Пусть в прошлом, пусть. Но для меня оно ярче настоящего. И светлее самого светлого будущего. Ради него и живу. Да, звучит глупо, но это так. Иного нет смысла в моей бессмысленной жизни.
   Воцарилось задумчивое молчание. Люди в таверне смеялись, пели, кричали, стучали тяжелыми кружками о столы. Девичий смех сплетался с грубым мужским хохотом. Пьяные вопли с красивым голосом певца. Лютня, флейта, литавры и кастаньеты тоже не умолкали. Свет прыгал и плясал, вместе с чьими-то ногами. Каблуки в танце выбивали дробь. Из окон сочился густой пьяный туман. Пахло копченой рыбой, жареным мясом, тушеными овощами, печеным хлебом, свежим луком, нарезанной зеленью. И обильным потом. Запахи и звуки выплывали из тесного душного плена и сливались со свежестью ночи. Они парили мимо нас и таяли в вечерней листве. Запахи желаний. И счастливый звон сердец, порождающих те желания.
   Но мы молчали.
   - Это отнюдь не глупо, - наконец, заговорил я. - Ведь мечтая о прошлом, ты мечтаешь, чтобы оно повторилось в будущем.
   - Разве вырастут у меня ноги? - раздраженно заметил он, прислушиваясь к гулу таверны. - Разве стану я жить, как жил раньше? Разве пущусь я в пляс. Разве обнимет меня девица? Разве полюбит меня кто?
   - Ты кому задаешь вопросы? - спросил я.
   - Нас что, тут трое?! - резко обернулся он ко мне. В голосе все больше звучало негодование. - Нас всего двое.
   - Нас двое, - согласился я. - Это так. А потому я и спрашиваю: кому из нас двоих ты задаешь свои вопросы? Если мне, то зачем спрашивать очевидное? Но если ты задашь их себе... а если ты еще и ответишь на них себе сам... то может случиться чудо.
   Карл с сомнением посмотрел на меня. Глаза его подозрительно увлажнились. Лунный свет тревожно заплясал холодными огоньками. Взгляд слегка блуждал, и таил запах хмельных воспоминаний. Словно раньше он был пьян и счастлив, а ныне протрезвел и огорчился.
   - Не дразни меня, бродяга, - с нешуточной угрозой посоветовал он. - Не терзай душу глупыми надеждами. Я спокойно доживу свой век. А в чудеса пусть другие верят. Нет во мне более веры! Нет! Ни во что нет! Никому! Только прошлому верю. Потому что точно знаю - оно было.
   - Отлично, - воодушевленно поддержал я. - Вот видишь. Без веры никак не жить. Так, или иначе, но мы во что-то верим. То есть уверены. И скажу тебе по секрету - мы живем, потому что уверены, что живем. Мы существуем сейчас, потому что уверены, что существовали в прошлом. А если теряем веру, как доверие к жизни, так можем и жизни лишиться. Ведь ты сам недавно сказал, как повеситься хотел. Потому что веры более ни во что не видел. А потом увидел. И доверие к жизни восстановилось. Ты нашел радость в своей жизни, пусть она и кажется безрадостной. Ты нашел свой смысл. Пусть радость в воспоминаниях о прошлом, но ведь радость настоящая. Нынешняя. Поэтому, Карл, не просто радуйся прошлому, но и надейся, что когда-нибудь оно снова отразится в будущем. Лучше подумай, чего бы ты добавил, чего бы убрал. И мечтай. Все равно ты мечтаешь, когда предаешься воспоминаниям. Но любая мечта есть устремление в будущее. Так почему бы не прибавить мечты о будущем? Причем, опираясь на счастливые мгновения прошлого? Тут даже выдумывать ничего не надо. Следует лишь вспомнить приятное, и поразмыслить, как вернуть ушедшую радость.
   Былой солдат печально вздохнул.
   - Эх, складно говоришь, бродяга. Красиво. Хотелось бы верить твоим словам, да только...
   - Вот и поверь, - решительно оборвал я. - Просто поверь. Тайно. В глубине мыслей. Никому не говори, ни с кем не делись мечтой. Ведь она, как благоверная: пока с тобой - верна. Как с другим познакомил, так и дрожи за нее. И чем больше людей о ней знают, тем больше дрожишь. Надейся на чудо, Карл. Даже на то, которое никогда не наступит. Смысл здесь не в чуде, смысл в надежде. Или в вере. Лишь тогда, когда вера достаточно окрепнет, ты поймешь, что сам сможешь создать любое чудо. Ты увидишь в себе такую силу, что все известные чудеса покажутся детскими забавами по сравнению с ней. Надейся, друг мой. И верь.
   Снова повисло молчание. Но на сей раз иное - напряженное. Голоса и шум в таверне не умолкали, но мы их уже не слышали. Карл впивался в меня судорожным взглядом. Я неприметно улыбнулся, коротко кивнул. Глаза его насторожились. Я заглянул туда, принюхался и остался доволен. В их глубине зарождалась надежда. Точнее - разгоралась. Ведь я благодатным ветром раздувал ее угасшее пламя. Робкое, слабое, маленькое... но живое.
   - Кто ты, бродяга? - тихо спросил он, приглядываясь ко мне по-иному.
   - Я ведь уже сказал, - улыбнулся я.
   - Но... а как тебя другие называют?
   - Как хотят, так и называют, - широко развел я руками, будто жаждал объять весь мир. - Слов много.
   - Но среди них много обидных, - напомнил он.
   - Нет обидных слов, - поправил я. - Есть лишь обижающиеся люди.
   - Странный ты, - коротко отметил он.
   - Как и ты, добавил я. - Но не это важно.
   - А что? - благоговейно прошептал он, неотрывно глядя на меня.
   - Просто слушай, - таинственным голосом посоветовал я. - И быть может, услышишь чудо...
   Он замер, прислушался. Поднял на меня огорченный взгляд.
   - Я ничего не слышу.
   - Вот именно, - пояснил я, всем видом призывая сосредоточиться. - Ничего ты, Карл, не слышишь. Потому что не прислушиваешься. Ты просто соберись, отринь иные мысли. И быть может, услышишь, о чем они поют...
   Былой солдат удивленно вскинул брови. Но после посерьезнел, насупился, приподнял голову. И замер. Я с трогательной улыбкой следил за ним. А из окна таверны лилась красивая песня, вплетенная в мелодичную музыку.
  
   Мы прошлое помним, мы в прошлое верим,
   Мы жили когда-то и там.
   Мы часто спешим распахнуть эти двери
   Как вход к позабытым мирам.
  
   Мы в прошлом сражались, мы в прошлом любили,
   Мы знали, что мы победим.
   Мы делали все, лишь бы нас не забыли,
   Вот все, что мы только хотим.
  
   Знавали мы радость, терпели мы муки,
   Играли мы лихо с судьбой.
   Все наши желанья - то вызов злой скуке,
   Борьба с суетой за покой.
  
   Покой наступает - достигли желанья,
   Но что-то сжимает виски,
   И снова стремление, снова старанье,
   И снова побег от тоски.
  
   Бегут дни за днями, уходят столетья,
   Но память мы свято храним,
   Как будто поныне мгновения эти
   Клубятся вокруг словно дым.
  
   Мы в дымке былого не ведали чуда,
   Не верили громким словам.
   Но так уж случилось - совсем ниоткуда
   То чудо явилось и нам.
  
   И поняли мы: наша жизнь - это чудо,
   Вся жизнь - драгоценнейший дар.
   Все то, что свершилось, что есть и что будет,
   Будь молод ты, или стар.
  
   Мы прошлое помним, мы в прошлое верим,
   Мы были когда-то и там.
   И яркими днями мы жизнь свою мерим,
   Не ведая счета годам.
  
   Песня закончилась, но музыка все еще лилась, словно живительный ручей. Каждый утолял в нем жажду. Каждому хватало его волшебных вод. Даже искалеченному жизнью солдату. Карл сидел с раскрытым ртом и часто хлопал глазами. Изумлению его не было предела. А еще восхищению. И надежде. Он раболепно прошептал:
   - Я столько лет сижу здесь, но такую песню слышу впервые.
   Я не ответил.
   Он медленно повернул голову, в надежде высказать мне свои мысли...
   И вздрогнул.
   Рядом никого не было.
   Он поискал глазами, но тщетно.
   Никого!
   Ни меня, ни моих следов, ни моего имени.
   Лишь просто память обо мне.
   Карл понуро склонил голову. И вдруг его внимание привлекла его же вещица. Перед ним темнел старый подшлемник, который до этого лежал сбоку. Верный испытанный друг. Дорогой, как воспоминания. Он помнил многие битвы, в которых участвовал его хозяин. Он помнил вкус его крови, крепость его пота, и даже соль его слез. Но такого он не помнил. О таком он и помыслить не мог, даже если б и умел мыслить. Даже никто из людей не мог о таком помыслить, хотя им дано мыслить.
   Лишь я.
   Но меня уже не было.
   Карл недоуменно посмотрел на ветхий чепец, протянул руку, осторожно отодвинул край.
   И вдруг приглушенно вскрикнул.
   Чепец наполнился тяжелыми золотыми монетами.
   Былой солдат не мог поверить в происходящее. Он сдавленно и невнятно охнул, сглотнул. Тяжело дыша, приподнялся на сильных руках и принялся всматриваться в ночь, словно выискивал в ней чуда. И не понимал - ночь уже есть чудо. Сегодняшняя ночь, как часть его жизни. А не рваный плащ, который призрачно растаял в ней. И не его странный обладатель, который избавился от невыносимой тяжести, и тут же облегченно канул во тьму.
   Карл все смотрел и смотрел. Но ничего не происходило. Он чего-то ждал. И не понимал, что уже дождался того, чего ждал. Ведь он дождался чуда. Ночь отзывалась летним теплом и приятными дуновениями ветерка. Поодаль шелестели сады, наполняя воздух ароматами спеющих яблок, слив и груш. С далекой реки ползла прохлада, остужая горячий накал ушедшего дня. Звезды весело приплясывали вокруг луны, под звуки флейт и лютен, под стук литавр и кастаньет. А из распахнутой настежь двери сочилась веселая музыка и красноватый свет. И чей-то голос пел так чудесно:
  
   Мы прошлое помним, мы в прошлое верим,
   Мы были когда-то и там.
   И яркими днями мы жизнь свою мерим,
   Не ведая счета годам.
  
  
  
  
   Часть вторая
  
  
   1 Рыцарские забавы
  
   "Кто жаждет истинной победы,
   Тот не боится проиграть".
  
   Хранитель желаний
  
  
   Высоко в небе светит щедрое солнце. Светит, и с ужасом смотрит вниз. А под ним...
   Ревут медные и бронзовые трубы. Ревут многотысячные трибуны. Люди вскакивают со своих мест, вопят, стучат кулаками по скамьям. А на ристалище посыпанная песком земля дрожит и взрывается под огромными подковами могучих коней. Они несут на себе тяжелые нагрудные пластины, призванные уберегать от случайного удара копья. А также седоков, призванных держать эти копья. Седоки тоже сверкают дорогими доспехами: либо яркими и блестящими, либо воронеными. Они несутся навстречу друг другу, будто влюбленные сердца после долгой разлуки.
   Да только странная та любовь...
   С ужасающим грохотом сшибаются конные поединщики. Летят брызгами щепы, летят вопли и крики зрителей, летят платки и ленточки прекрасных дам. А иногда летят и рыцари, мастерски выбиваемые из седел. И такое, порой, летит из-под глухих забрал...
   Срываются в хрип длинные трубы, звонкоголосые герольды надрывно кричат, стараясь переорать горнистов. А горнисты с выпученными рачьими глазами и красными от натуги лицами силятся заткнуть герольдов.
   Над головами с хлопаньем реют родовые знамена рыцарей и королевские штандарты. Повсюду снуют пажи и сквайры, разодетые в красочные одежды соответственно геральдическим цветам сюзерена. Они помогают им облачаться в доспехи: застегивают ремешки, подгоняют шлема, затягивают шнуры, подносят копья. Либо наоборот - стаскивают с коня едва живого рыцаря. Очень часто он напоминает рака, запеченного в скорлупе и собственном соку. Сквайры снимают его шлем, развязывают подшлемник, обдувают веерами изможденные лица. Или обливают из кувшинов, приводя в чувство.
   Я сидел в самом низу, и молча наблюдал за состязанием. Здесь ближе всего к ристалищу, а потому и видно лучше. Со всех сторон меня толкали и пихали галдящие простолюдины, но я не обращал на них внимания. Молча и терпеливо сидел и следил за турниром. На высоком деревянном возвышении, крытом полосатыми шелковыми пологами, восседал король, в сопровождении близких, вельмож, и вассалов. Он хлопал, кричал и стучал по трону не хуже остальных, очевидно подавая пример. И пример его был заразителен. Безучастными казались только стражи. Облаченные в кирасы и открытые гребенчатые шлема, они бесстрастно наблюдали за турниром, но чаще оглядывались по сторонам. В руках их поблескивали вычурные алебарды и гвизармы, изукрашенные чернью и позолотой, насаженные на резные рукояти с длинными красными кисточками.
   На специально отведенную трибуну ступил глашатай, вызывающий претендентов на поединки. Легкий ветерок трепал его льняные локоны и пестрый красно-желтый дублет, расшитый золотыми королевскими грифонами. Он властно воздел руку, и зрители умолкли. Глубоко вдохнув, герольд торжественно огласил:
   - На ристалище вызывается лорд Годдрих фон Эммельбах, граф Тильборский, из замка Лацхоффвальд. Его прозвище "Железный Кулак". Его цвета - гюльз и траур. (У герольдов это значит красный и черный). Его символ - латная перчатка, сомкнутая в кулак. Он храбр и силен, и подобен железному кулаку, призванному выбивать дух из своих противников. Его девиз: единство силы и воли, бьющее в цель. Он дал обет победить и добиться руки возлюбленной дамы. Лорд Годдрих фон Эммельбах!!!
   Под рев труб и овации зрителей из деревянного проема выехал рыцарь. Его сопровождало два пажа. В их руках реяли его знамена - золотой латный кулак на черно-красном поле. По другую сторону шли два оруженосца. Они несли длинное турнирное копье, перевитое черными и красными полосами. На всаднике красовался сплошной глубоко вороненый доспех, украшенный редкими золотыми накладками. Они очерчивали края наплечников, латной юбки, коленных и локтевых чаш и манжет перчаток. На груди тоже изображение кулака, золотом насеченное по кирасе. Голову его венчал топхельм - глухой турнирный шлем с наклепанным золотым крестом и узкими прорезями, напоминающий скорее ведро. Над макушкой шлема высилась кованая латная перчатка, прикрепленная к плоскому верху. Она была недвусмысленно наклонена вперед и сведена в кулак. По ободу шлема тянулся бурлет - матерчатый венок, перевитый черными и алыми лентами в золотых крестах. Ленты рассыпчатым веером спадали на кованую спину и гребенчатые плечи.
   Не успели трубы умолкнуть, как герольд вновь огласил с трибуны.
   - На ристалище вызывается Лорд Виго де Руне, граф Ривонский, по прозвищу "Соколиное Крыло", из замка Хайкасл. Его цвет лазурь (синий). Его символ - сокол, падающий с небес. Его девиз: стремительность и точность. Он стремителен и быстр, словно сокол, бьющий клювом на лету. Его конь подобен крылу, что несет своего хозяина к победе. Он дал зарок ни разу не промхнуться. Лорд Виго де Руне!!!
   Из проема по другую сторону ристалища выехал вышеупомянутый лорд. Его доспех сиял ослепительной белизной. Над головой хлопало синее знамя с золотым соколом, пикирующим вниз. Оруженосцы уже несли желто-синее копье. Рыцарь сдвинул забрало шлема, увенчанного высоким гребнем и золотыми крыльями. Он широко улыбался, подняв согнутую в локте руку. Поклонники приветствовали его дружными воплями и криками.
   - Лорд Виго, мы верим в вас! - пробивалось сквозь шум.
   - Покажите ему, как надлежит сражаться!
   - Да восторжествует Сокол!
   - Соколиное Крыло! Лети быстрее ветра!
   Я прислушался. С другой стороны доносились вопли иные.
   - Лорд Эммельбах! Да здравствует лорд Эммельбах!
   - Выбей дух из этой курицы!
   - Сокруши своим кулаком!
   - Давай, Годдрих, размажь его по земле!
   Затем я снова посмотрел на Виго.
   - Куда ему до тебя! Он тяжел и неповоротлив! Бей в голову!
   - Ты сильнее, давай, да восторжествует Соколиное Крыло!
   С другой тоже не умолкало.
   - Разнеси его вдребезги, лорд Железный Кулак!
   - Выбей из него перья!
   - Пусть он сломает клюв!
   Да, напряжение росло с каждым мгновением. Если рыцари сейчас покинут ристалище, то зрители наверняка передерутся, доказывая, чей кумир сильнее.
   И вот торжественно запели трубы, украшенные флажками. Следом раздался звонкий удар в гонг, дребезжащее эхо поплыло над ристалищем. Знаменосец взмахнул клетчатым турнирным флагом. А в следующий миг рыцари с грохотом сорвались в карьер. Тяжелая крупная дрожь сотрясала землю, песок взвивался, пряча в облаках ноги коней. Зрители кричали, поддерживая своих избранников. Белая и черная вспышки стремительно неслись навстречу друг другу. Их копья уже опустились, с жадностью готовясь к страшному касанию. Рыцари тоже слегка наклонились вперед, пригнув головы. Кулак и крылья ждали встречи...
   Казалось, два мифических броненосца несутся навстречу друг другу, подгоняемые слепой яростью. Слепой в буквальном смысле, ведь обзор в шлеме сильно ограничен. Облака пыли клубами взвивалась позади, точно призрачные змеи. Воины сближались с невероятной скоростью, но все же казалось, что время на миг замерло...
   Как вдруг ожило! Невероятный удар разнесся над головами собравшихся. Рыцари ударили одновременно, с точностью угодив друг другу в левое плечо. И оба разом откинулись, едва не ломая спины. Благо, плечо каждого прикрывала грангарда - толстая пластина, крепящаяся поверх основного доспеха. Она-то и держала нечеловеческий удар копьем, многократно усиленный движением коня. Тупые копья разлетелись вдребезги, под одобрительный взрыв яростных воплей.
   Герольд махнул рукой направо и налево. В специальные гнезда встали флажки. Счет один - один.
   - Вот это сшибка! - орал под ухо какой-то парень, пихнув под локоть. - Ты видал такое? Нет, ты видал?!
   - Видал, видал, - тихо говорил я.
   - Наш Виго сейчас нанижет его на копье!
   - А я бы не говорил так уверенно.
   - Брось, братец, он уже не раз побеждал!
   - Братец? - усмехнулся я.
   - А чего? Не из местных? Мы все здесь друг друга так зовем.
   - Да как тебе сказать... это неважно.
   - Так ты чего, не веришь в Соколиное Крыло?! - не унимался он.
   - Вообще-то мне все равно, - равнодушно покачал я головой. - Но, так или иначе, победит Железный Кулак.
   - Это почему? - вдруг вытянулось его прыщавое лицо.
   - А это не меня надо спрашивать.
   - Но... откуда ты знаешь?
   - Трудно сказать. Вернее, объяснить тебе.
   Он воинственно надулся, насупился и грозно сдвинул брови.
   - Значит, я дурак?!
   - Ну, это не мною сказано, но это неважно. Ты лучше туда смотри, - посоветовал я.
   А на площадке рыцари готовились к следующему поединку. Снова зарокотали трубы, всколыхнулись знамена, пропел турнирный колокол. И снова задрожала земля...
   Новая сшибка оказалась неравнозначной. Годдрих промахнулся, а Виго де Руне попал. Их кони пронеслись мимо, и лорд фон Эммельбах едва не выпал, завалившись на бок. Соколиное Крыло как сидел в седле, так и остался, точно влитой. Он торжественно прогарцевал перед королем, поклонился, и снова подъехал к длинному ограждению.
   Черный рыцарь обнял железную холку и конь и с тяжелым бряцаньем доковылял до пажей и сквайров.
   - Говорил тебе, - снова заорал паренек, уже сильнее пихая под локоть.
   Хоть я спокоен и нераздражителен, но мне хотелось оторвать ему голову. Точнее - откусить ее. И не потому, что он раздражал меня, а потому, что он раздражал меня вторично, не понимая, насколько это неприятно. То есть злоупотреблял терпением. Я выразительно взглянул на него, даже слегка обнажил клыки. А он словно и не замечал, душой слившись с ристалищем и не видел ничего вокруг.
   - Я же говорил. Соколиное Крыло сильнее! И искуснее! Он победит! Да! Готов держать пари!
   - У меня нет золота, - равнодушно признался я. - Но победит Годдрих. Он притворно проиграл...
   - В своем ли ты уме, милейший?! Ты же сам... все мы видели, как могуч Виго! Даже если они снова треснут поровну, то победа наша! Смотри!
   В третий раз взлетели трубы, и громкоголосо пропели на все лады. В третий раз ударил колокол. И конные фигуры рванулись навстречу друг другу.
   - Давай, давай, лорд Виго, - не умолкало под ухом.
   Я с легкой насмешкой следил за их сближением. И временами косился на парня. Еще слишком молодой, одет бедно, волосы взъерошены. Но очень горд и заносчив. Хотя ему пока еще нечем гордиться. Он свято верит во внешние признаки, сулящие победу. Но еще не дано ему зреть глубже. И будет ли дано?
   Виго де Руне слегка привстал в стременах, отвел руку назад, чтобы усилить удар. Близилась его победа. Но вдруг случилось невероятное. Железный Кулак дал шпоры коню, и тот понесся еще быстрее. Лорд Эммельбах слегка сполз на правый бок, пропуская над плечом удар противника. И тут же вскинул свое копье, метя снизу вверх.
   Такое нужно видеть...
   Тупой наконечник черно-алого копья ударил точно в подбородок, благо прикрытый мощной пластиной сложного забрала. Соколиное Крыло высоко взлетел в воздух, смешно кувыркнувшись назад. Описав дугу, он с чудовищным грохотом рухнул в пыль. И затих. А Годдрих поудержал коня, гордо выпрямился в седле, и победно шествовал вдоль ограждения, воинственно потрясая обломком копья. Черные и красные ленточки развевались на ветру, знаменосцы размахивали его хоругвями.
   - Слава Годдриху! Слава Годдриху! - ревела часть трибун.
   Другая же понуро молчала. Молчал и мой сосед по скамье. Он едва не плакал, когда подбежали пажи и сквайры Виго де Руне, подняли своего господина, и поволокли прочь. Жив ли он? Я сомкнул глаза, прислушался. Вокруг все орали и вопили, галдели и стучали, но волей разума я погасил все шумы. И тогда услышал тяжелый стук сердца, приглушенный плотным стеганым колетом и крепкой кирасой.
   Жив.
   Парень перевел на меня тяжелый хмурый взгляд, полный презрения и отвращения. Я нарочно не смотрел на него, старась не смущать и не мешать выходу его желаний из глубины души. Зато я прекрасно улавливал все те чувства, что переполняли его в этот миг. В такие моменты они гремят и бьют по ушам не хуже литавр. Его трясла мелкая дрожь, руки непроизвольно сжимались, глаза наливались обидой и кровью. Вокруг ликовала и шумела разношерстная толпа, но я слышал лишь звон его разбившейся мечты. До сих пор сыпались хрустальные осколки. До сих пор он не мог поверить в случившееся. Он с горечью наблюдал за этими осколками, пока они, наконец, не рухнули все до последнего. А после перевел опустошенный взгляд на виновника. На злостного и безжалостного разрушителя мечты. Я незаметно улыбнулся. Эх, паренек, мне жаль тебя. Ведь ты до сих пор принимаешь жизнь за сказку. За свою сказку. Ведь, на самом деле, сказка она и есть. Да вот только не ты ее придумал, и не ты утвердил законы пребывания в ней. Но ты можешь их осознать. Правда, не желаешь, потому как не считаешь нужным. Хотя, на самом деле, тебе это очень нужно.
   Он замер, выпятив губу - не иначе как прислушивается к моим мыслям. И вдруг накинулся с кулаками.
   - Ах ты, тварь... накаркал...
   Разумеется, иного не ожидалось. Я ловко перехватил его руку, заломил за спину, и ткнул головой в деревянную ограду. Угрожающе хрустнули доски. Стоящие рядом бросили на нас испуганные тревожные взгляды. Похоже, у нас разыгрался свой турнир. Парень приглушенно завыл и жалобно задергался. Я держал мертвой хваткой.
   - Понимаешь, мой дорогой, - назидательно и отнюдь незлобно шипел я, - тебе не дано заглядывать в будущее так как не дано мыслить. Вернее дано, но ты почему-то не пользуешься сим редчайшим даром. А того, кто ведает истину, такие как ты готовы оскорблять, бить, или даже казнить. Ведь рушит он иллюзии ваши, в коих вы тешите себя скорыми победами, скорым богатством и славой. И не ведаете, что к подобным надо прислушиваться, раз самим не дано зреть невидимое...
   - Пусти... - взбрыкнулся он.
   Я небрежно усмехнулся, угрожающе сверкнул глазами на любопытных зевак. Те поспешно вернулись к созерцанию турнира. Паренек снова дернулся, как пойманный заяц, но капкан оказался надежным. Внешне я ликовал, хотя внутренне был слишком огорчен. И продолжал назидание:
   - О, нет, и пусть то станет для тебя уроком. Ведь тот, кто мыслит - окрылен небесной истиной. А она всегда едина. Кому не дано, - тот подобен ползущим тварям, удел которых лишь ползти. И презрен тот, кто пытается взлететь, не имея крыльев, и жалок и смешон. И достоин тот, кто молча ползет, неся бремя панциря... Короче, не поймешь ты ничего, деревенский парень.
   - Кто... ты? - заскулил он - я надавил сильнее. На нас снова бросили недоуменные взгляды, поэтому пришлось премило улыбнуться. Взгляды исчезли. Я вернулся к своей "жертве".
   - Это неважно. Для тебя важно - кто ты? Задумайся, и реши сам. А, решив, живи по достоинству. Рожден ползать - ползи. Это дано всем. А желаешь летать - учись. Это тоже дано всем. А не желаешь учится, так не уподобляйся в иллюзиях своих крылатым, и не заползай высоко - тем самым рискуешь упасть и разбиться. Словом, не предавай мечту.
   - Я... я все понял... пусти...
   Я сожалеюще посмотрел на него, подумал и отпустил. Он тут же отстранился, и принялся натирать согнутую руку, исподлобья зыркая на меня. Я пристально следил за ним. Но кроме животного страха в глазах ничего не обнаружил. Да, иного и быть не могло. Жаль. Таким не дано летать. И лишь потому, что не дно понимать, как это делается.
   - Ничего ты не понял, - сочувственно выдохнул я. - Ты понял лишь то, что я сильнее. Это вы быстро понимаете. Но урока ты не извлек - не дано тебе слушать.
   - Отчего же, - обиженно звучал его голос. - Я понял, что ты мудр, и можешь предсказывать исход поединков. Отчего бы тебе не делать ставки? Если нет золота, то я могу одолжить. Но прибыль поделим поровну!
   Я расхохотался, да так громко, что на нас снова обернулись окружающие. Они с легким ужасом смотрели на меня. Сначала я выкручиваю парню руку, затем громко смеюсь. Не странно ли? Да, согласен, это странно. Равно как и все, что невозможно понять. Но я не обращал на людей внимания. Сейчас, центром внимания стал паренек.
   - Каков, однако?! На ходу подметки рвет! - кивком отметил я. - Да, молодец, своего не упустишь. Хоть здесь мысль твоя живо работает. Это радует. Тем самым ты подчеркиваешь свое человеческое происхождение, или свою человечность. Все люди обременены раздумьями о собственном благе. И каждый стремится к достижению его. Это хорошо. Плохо, когда ты стремишься к этой цели за счет других, но это не важно, по крайней мере, для вас. Вы ведь думаете только о себе, но не о всех и не о каждом. Однако забываете, что каждый тоже думает лишь о себе. Поэтому, желая использовать чужой труд, талант или знание, не забывай об интересах другого человека. Снова не понял?
   - Э... не до конца, - признался он. - Ты это к чему?
   - Без надобности мне то золото! - отчеканил я.
   - Как? - искренне подивился он. Недавняя обида и злость разом схлынули, точно налетела огромная волна. Так и есть. Волна удивления смыла все. Он растерянно хлопал глазками. - Тебе не нужно золото? Да мы разбогатеть можем...
   - Парень, мне не нужны такие торговцы, - резко прервал я его. - Если б я хотел, то давно б нашел столько золота, что тебя бы с головой скрыло. И ставки б делал без лишних умов. Да только не нужно мне богатство. Точнее, мне не нужно золото - для меня смысл богатства в ином.
   - Кто ж ты такой, если тебе богатство не нужно? - не мог он взять в толк.
   - Не важно, - вновь отмахнулся я.
   Он затих, и искоса поглядывал на меня, закусив губу. Теперь же к страху и удивлению добавилась и жадность. Я с легким презрением отвернулся, и вновь смотрел на ристалище, позабыв о нем.
   - Честь и слава победителю! - надрывался герольд. Пестрый дублет торжественно трепетал на ветру. - Честь и слава! Несокрушимый лорд Годдрих фон Эммельбах! Настоящий Железный Кулак. Да здравствует лорд Годдрих!!! Гооо...дриии...х!!!
   Рыцарь снял тяжелый топхельм и триумфально шествовал вдоль шумящих зрительских трибун, держа шлем у груди. На голове его поблескивал черный кольчужный колпак, отороченный золотыми кольцами. Рыцарь носил его скорее для украшения, чем для защиты. Ведь не мог он предстать перед королем и зрителями в грязном потном чепце, набитом конским волосом.
   Все кричали и ликовали. Даже недавние поклонники Виго де Руне. Оруженосцы размахивали знаменами лорда Годдриха. Золотой кулак на черно-красном поле, посеченном крестообразно, словно грозил всем соперникам знатного рыцаря. Но сам рыцарь выглядел благообразно и дружелюбно. Взгляд его величественно скользил по толпе. Ни тени презрения, ни капли надменности к простолюдинам. Он улыбался. Но не потому, что был истинно великодушен, а потому, что простолюдины приветствовали его. Они дарили ему свою силу - силу толпы. Каждый галдящий крестьянин, ремесленник, и даже раб приумножал ту силу. И он упивался ею. Но каким он окажется в иной ситуации?
   Я тоже чувствовал его силу. Не силу толпы, которая отражалась в его довольных голубых глазах, но силу его духа. Ведь именно она дарует ему победу. Когда он проехал мимо нас, то сила его ощущалась многократно, словно волны жара, идущие от раскаленного железа. Рыцарь торжественно прогарцевал по ристалищу. Затем остановился возле трибуны дворян, и отвесил церемонный поклон королю. А после благочестиво поклонился одной из молодых особ. Юная девушка выделялась среди прочих небывалой красотой. Но не внешней, хотя и здесь ей не имелось равных. В ее облике читалась естественная простота, скрытая под пышными дорогими одеждами. В ее взгляде звучало понимание и сострадание - качества очень редкие для особ ее положения. Она восседала подле человека, расположившегося по правую руку короля. Судя по всему, она дочь одного из самых знатных дворян. И вдруг меня осенило - не она ли та самая девушка, которую везли в дорогой белоснежной карете? Я потянулся к ней взглядом и мыслями, принюхался. Похоже она. Лица ее я тогда не разглядел, а вот запах похож. Выходит, подле короля сидит тот самый герцог, а она - его дочь.
   Я присматривался, замерев в ожидании. Замерли и остальные. Они чувствовали - зреет что-то очень важное.
   Лорд Годдрих между тем выпрямился в седле, глубоко вздохнул, и велеречиво заговорил:
   - Прекрасная леди Эдолия, вы подобны утренней звезде, чей блеск я ловлю, но он всякий раз ускользает в необъятную даль. Ваши глаза напоминают мне утреннюю росу - они искрятся чистотой, они бодрят и несут свежесть грядущего дня. Ваши руки словно утреннее солнце - они так же теплы и ласковы, и призваны согреть весь мир после холода ночи. Ваш неземной лик подобен солнечному свету, он вдохновляет меня к победе. Он зовет меня в бой, он горит в моем сердце и ведет меня сквозь тьму нашей жизни. Я готов сразиться с кем угодно, лишь бы заслужить ваш мимолетный взгляд.
   Девушка нервно заерзала, старательно опуская глаза под сильным, открытым и несколько фанатичным взглядом доблестного рыцаря. Хоть его слова и пришлись ей по душе, но ее пугало то самое отрешение, которое незримо скользило в его словах. Он готов был отречься от всего мира, но завоевать ее снисхождение. В глубине души ей это льстило. Но она еще не была готова к такому пожертвованию в ее честь. Тем более, подобные фразы уже не раз ласкали ее слух. Она приосанилась, неумело нагнала на себя царственный вид. И до меня донесся ее красивый мелодичный голос:
   - О, граф Тильборский, право, не смущайте меня. Я еще слишком юна...
   - О, нет, вы хоть юны, моя леди, но мудростью уже переполнены ваши прекрасные глаза, - настойчиво, пренебрегая вежливостью, остановил ее граф. - За ваш взгляд я б умер, почтя то величайшей честью. И никогда б не пожалел о том. Будь то турнир, или поле битвы, но я сражался б яростно и люто, и ваш образ окрылял бы меня силой. Как, впрочем, это сейчас и происходит. Величайшим благом стало б для меня погибнуть с вашим именем на устах. Леди Эдолия! Как оно божественно звучит!
   Она с интересом и восхищением смотрела на благородного рыцаря. Она трепетно вслушивалась в его напыщенные слова. По мужским меркам он был очень красив: высокий, черноволосый, голубоглазый. Точеный подбородок, прямой нос, высокий лоб, густые черные брови, тонкие усики и бородка, гордый смелый взгляд - все говорило о его породистой аристократичности. Если добавить к этому еще внутренние качества, такие как смелость, отвага, сила, воинское мастерство и сноровка, то получался образец мужества. Но ведь он еще и влюблен, а значит - он нежен, поэтичен, красиво излагает свои мысли, что, собственно, уже доказал. А если добавить его титул и богатства, то идеальнее пары, казалось, и быть не могло. Но вот леди Эдолия держалась как-то сковано и сжато по отношению к лорду Годдриху. Или ее смущает толпа? Может она на людях всегда так себя ведет, чтобы не вызывать излишних толков? Или, быть может, ее стесняет король и отец?
   Я отвлекся и покосился в сторону. Мой сосед откровенно пялился на молодую привлекательную особу. Он высовывался из-за плеч и голов, не в силах отвести взгляда от леди Эдолии. Я присмотрелся. Разумеется, он не смотрел в ее глаза, но ощупывал взором небесно-голубое платье с большим вырезом. Особенно тщательно он "ощупывал" вырез. Я тихо посмеялся.
   Тем временем Леди Эдолия тоже наградила рыцаря снисходительной улыбкой. В глазах ее мелькнул озорной огонек. Она игриво пропела:
   - Зачем же умирать, лучше сражайтесь достойно, и радуйте нас своими победами, благородный граф Тильборский. Ведь турнир как раз и призван для такого. Здесь не нужно убивать - здесь нужно побеждать. И если я для вас источник силы, то, что ж, мне лестно и очень приятно. Ведь, тем самым, вы приобщаете меня к победе.
   - Я хочу быть уверен - не напрасны ли мои победы? - могучий вороной конь гарцевал под Годдрихом, красуясь перед милой девушкой мощью и грацией. Но еще больше красовался сам Годдрих. Она метнула на него загадочный взгляд, и снова пристыжено потупилась.
   - Поверьте, ничья победа не может быть напрасной.
   - Но я прошу... прошу вас быть... моей избранницей... - железным рыцарским натиском звучал его голос. Хотя я прекрасно чувствовал, с каким трудом давались ему те слова. И не потому, что он говорил их высокородной даме. И не потому, что он признавался в своих чувствах. Но потому, что он боялся услышать ответ. Леди Эдолия тоже понимала все это, пусть неосознанно, поэтому, краснея, проронила:
   - О, граф, поверьте, я не могу быть такой легкомысленной, чтобы вот так вот просто обещать вам...
   - Так дайте же надежду? - не сдавался он.
   - Ну...
   - Пусть мимолетную!
   - Ну...
   - Так как?
   - Посмотрим, лорд Годдрих, - полыхнули ее большие глаза. - Но для начала победите.
   - Да будет так! - гордо вскинув голову, ответствовал рыцарь. Бросил на прощание пламенный многообещающий взгляд, сверкнул глазами. Поклонился Эдолии, ее отцу и королю. И аллюром двинулся к своим оруженосцам. Длинноногий конь, равно как и хозяин, держался гордо и независимо.
   Я слушал их высокопарную речь и потешался. Да, как много они создают условностей и формальностей, от которых сами порой и страдают. Каким сложным кажется придворный этикет, который все они обязаны соблюдать. Как сильно они ограничены в выборе слов, не смея сказать в лицо все, о чем думают. Зато оживленно перешептываются за спинами друг у друга, скаля зубы и угрожая кулаком. Да, в этом они переплюнули даже простолюдинов, которым совершенно безразлично, что и как говорить. У них лишь одно ограничение - кому. Ни один простолюдин, разумеется, не скажет и слова поперек высокородному. Зато друг другу они безбоязненно высказывают все, причем очень часто.
   Я заинтересованно следил за королевским подиумом, пытаясь уловить желания, идущие оттуда. Желаний оказалось очень много. И такими они были порой противоречивыми, что я невольно усмехнулся, и вновь старательно потянул воздух. Король выглядел бодрым и веселым - он ждал продолжения турнира. Отец Эдолии впал в глубокое раздумье. А сама леди Эдолия погрустневшим взглядом провожала черную спину рыцаря. Ее одолевала легкая печаль. Ей нравился лорд Годдрих, но ей не нравилась его настойчивость. Ее смущало то, что он склонял ее к выбору, который она, пока, делать не собиралась. Я ловил каждое ее выражение, движение губ и глаз. Мне было интересно, почему такой образцовый кавалер, как граф Тильборский не может завоевать ее сердца. Ведь иные дамы, наверняка, сами сходили с ума по изысканному и благородному лорду.
   И вдруг я снова под ухом услыхал знакомый голос:
   - Вот это телуха... эко метит твой рыцарь! Она ж дочь герцога!
   Я снова рассмеялся, но на сей раз от души. Уж так контрастны его слова, после диалога дворян.
   - Не, ты глянь, - не унимался он, жадно сглатывая. - У нее ж... прям вымя. Эх, ухватиться бы!
   - Так ухватись, - весело посоветовал я. Он перевел на меня отрешенный взор. Я подмигнул и повторил:
   - Попробуй.
   - Ты чего, милейший? - холодно вздрогнул его голос. - Меня тут же алебардами напластают.
   Я перевел на него вопрошающий взгляд, полный наигранного недоумения.
   - Но ведь ты истинно желаешь этого? Ты ведь жизнь готов отдать? Ухватись, а там уж будь, что будет...
   - Ты чего, сдурел?! - всполошился он, едва не подскочив на месте. - Чтоб я да за сиськи жизнь отдал? Не, не, не отдам, пусть и родовитые сиськи. Жизнь ни за что не отдам.
   - Значит желание твое неискреннее, - посочувствовал я, и снова посмотрел на королевский подиум.
   - Искреннее! Но жизнь не отдам! - он красноречиво утер сопли. - Да за жизнь свою я столько сисек ухвачу... вон у нас есть одна...
   - Не истинно желание твое, - властно перебил я. - Во имя истинных желаний мы готовы жертвовать всем, и даже жизнью. Твое желание, кстати, легко осуществимо, хоть и глупо по содержанию. Даже жизнь отдавать не надо. Просто надо головой подумать. Но тебе думать не дано. Потому сиди, и грызи свою зависть и утирай сопли.
   - Так я... а как его осуществить? - живо придвинулся он, вкрадчиво заглядывая мне в лицо.
   Я демонстративно отодвинулся, говоря:
   - Если я все буду рассказывать, то какой смысл тогда вам стремиться и желать? Стремиться нужно самому.
   - Так я и стремлюсь.
   Я окинул его жалостливым взглядом, покивал и сказал:
   - Сиди и не высовывайся. Если не хочешь под алебарду попасть.
   - Эх! - досадливо крякнул он. И сел на место.
   Прошло немного времени, и снова на трибуну взошел герольд. Время летело над штандартами и хоругвями, над головами собравшихся, над конскими гривами, над деревянными крышами строений, что огораживали ристалище. Герольд всходил еще и еще. Каждый новый поединок требовал его огласки, и он старался во всю мощь своих легких. И каждый раз он громко и торжественно объявлял:
   - На ристалище вызывается барон Эжен де Голье, по прозвищу "Жало". Его цвет верт (зеленый). Его символ два копья, скрещенных в поединке, под сенью королевской короны. Его девиз: успех на турнирах - успех на войне. Он дал обет посещать все королевские турниры, радоваться победам и учиться на поражениях. Он истинный приверженец турниров...
   - На ристалище вызывается Лорд Филипп Поль Гольдер, из Шильдора, по прозвищу Белый Единорог. Его цвет пурпур. Его символ единорог. Его девиз - непобедимость и независимость. Он дал целибат (обет безбрачия), пока не выиграет пяти турниров подряд...
   - На ристалище вызывается барон Эмиоль фон Фридхоль, из Аржена. Его цвета серебро (белый) и гюльз (уже знаете). Его символ - черный лев. Он могуч и бесстрашен, и не ведает пощады к врагам. Его девиз - умри или одолей. Он дал обет великого поста, пока его хоругвь не будет гордо реять над этим полем...
   - На ристалище вызывается маркиз Оноре де Грасси, из Клецбурга. Его цвета лазурь и золото (желтый). Его символ - благородный олень и корона. Его девиз: великодушие к противнику - ключ к победе. Он дал зарок скрестить копья со всеми именитыми рыцарями, одержать справедливую победу, а после сделать их всех друзьями. Он силен, истинно благороден и бескрайне великодушен...
   - На ристалище вызывается лорд Лейф Ричардсон, граф Ландготский, по прозвищу Скала. Его цвета - лазурь и серебро. Его символ - донжон, венчающий скалу. Он прибыл из-за моря, дабы доказать всем нерушимость рыцарей его страны. Его девиз: стоять нерушимо до конца. Он дал обет возвратиться с почестями...
   - На ристалище вызывается сэр Артур Лонгспиар, герцог нижней Вельбургии, из замка Шамоль де Крак. Его прозвище - Ястребиный Коготь. Его цвета траур и золото. Его символ - ястреб, расправивший крылья. Его девиз - силен тот, кто бьет первым. Он дал обет прославить свой род на долгие века...
   - На ристалище вызывается Флейдрик Мариос де Бротвильд, князь Раквитанский, из княжества Гротьерра , из замка Санта Лу де Раквитан. Его прозвище - Искатель Святости. Его цвет - серебро, как воплощение чистоты и вечного девства. Его символ - красная полоса, как путь к святости, политый кровью. Его девиз - будь свят как в помыслах, так и в делах. Он дал обет никогда не сворачивать с этого пути и пройти его до конца...
   - На ристалище вызывается Жан де Дюгуа, граф Эвельдессы, из замка Анори де ля Толь. Его цвет гюльз и золото. Его символ три галки - воплощение трех паломничеств в далекие южные земли. А также белый крест - символ святого паладина. Его девиз - вера и отрешение. Он дал обет до конца дней своих нести белый крест, очищая им души неверных и заблудших во тьме...
   Я сидел и самозабвенно слушал. Как много громких помпезных слов. Как много напыщенности. Однако приятно слышать о стремлении всех к победе, пусть и не все побеждают. А в конечном итоге победит один. Слышать их девизы, полные вызова и самонадеянности, порой необоснованной. Слышать их обеты и зароки. По ним угадывались их истинные пожелания, устремления и мечты. Потому и были они мне безмерно интересны. Один жаждет славы, другой богатства, третий руки возлюбленной, четвертому нужно много таких рук, (а по сути ног, и желательно раздвинутых), пятому - приблизиться к власти, шестому - самоутвердиться, седьмому - просто показывать силу, восьмому - войти в историю, девятому - навязать всем свою веру, десятому - познать истину. И так далее.
   Рыцари бесстрашно неслись навстречу друг другу. Каждый свято верил в свое превосходство, каждый норовил доказать его всем. Некоторым это удавалось, иные, понурив головы, с позором отступали. Кто-то ругался и грозился отомстить. Кто-то благодарил побежденного за достойный поединок. Реже благодарили побежденные. Кто-то едва не плакал. А кто-то хранил гордое молчание. Что ж, жизнь сегодня не завершается. Пройдет время, и будет новый турнир. Он-то и определит, кто действительно силен. Ведь если проигравший силен духом, то он - будущий победитель. Если же его сила в одной лишь пустой самонадеянности, то он будет слаб всегда.
   Да сколько их еще будет - турниров. Ведь это такая великая забава, как для участников, так и для зрителей. Как для придворных, так и для простолюдинов. Да еще такой замечательный способ проявить отвагу и мужество, мастерство и выучку. Причем, без излишнего кровопролития. Травмы, конечно же, неизбежны. И шутка ль в деле - получить в плечо или в лицо тупым концом копья с силой двух скачущих во весь опор коней. Это серьезно. Это не состязание на мечах или булавах. Бывали даже смертельные исходы. То копье сломается, и острая длинная щепка глубоко воткнется прямо в узкую прорезь шлема. То рыцарь вылетит из седла и сломает шею. То конь раздавит его копытами. А в жаркую погоду доспехи так сильно раскаляются, что некоторые не выдерживают и задыхаются от удушья. Пусть и редки такие случаи, но все же есть. Забывать о них не стоит. А еще лучше задумываться, как их предотвращать. Например, если стояла жара, то состязания, по приказу короля, переносились. Если доспех не соответствовал определенным нормам, то участник не допускался. А копья предпочитали делать из вязких пород дерева, чтобы они при ударе не расслаивались длинными щепами.
   Но от всего не убережешься. На войне - как на войне. А на турнире - как на турнире. Оттого и становится он острее и насыщеннее. Оттого и привлекает всех без исключения, никого не оставляя равнодушным. От ощущения того великого волнения, когда идешь по тонкому бревну над пропастью. И жизнь твоя зависит от умения балансировать. От стойкости и самообладания, когда смотришь вниз. Но ты вызываешь еще большее волнение у тех, кто с замиранием сердца следит за тобой. Кто сдерживает крик, и молится за тебя, только бы ты дошел до конца. И стал победителем. Ведь чем выше риск, тем сильнее азарт. Особенно у тех азартных, кто уверен в своих силах, в своей стойкости и упорстве. Да только турнир, как и жизнь - каждый раз все расставляет по местам. А в отличие от пропасти, до конца доходит один. Тот, кто с легкостью может бегать по жерди.
   Или взлетать над пропастью...
   Неоднократно выезжал лорд Годдрих. Он один из немногих имел черные доспехи, и предпочитал старинный топхельм, вместо сложного армета, повторяющего форму головы, и прикрытого лобным, лицевым и подбородочным забралами. Хотя встречались и другие шлема. Железный Кулак побеждал искусно, используя как силу, так и мастерство. Чувствовалась хорошая школа, и годы регулярных тренировок. Он мог позволить себе пропустить даже два удара, усыпив бдительность противника, а третьим выбивал его из седла. Несколько раз его противники ломали себе руки и ноги, падая на полном скаку. Их тут же отправляли в шатер королевского лекаря, где оказывали своевременную помощь. Иные просто теряли сознание от сильного сотрясения. Кираса, шлем, и особенно грангарда лорда Годдриха сильно измялись. Чудовищные удары сотрясали все его тело. Но он стойко держался, продолжая поединки даже в полуобморочном состоянии. Даже мое извечное равнодушие оказалось тронуто его упорством и крепостью духа. Его желанием победить. Оно пахло сталью - твердой и прочной. Да только если сталь хоть немного перекалена, то может треснуть. Даст ли трещину сталь графа Тильборского? Что можно сказать? Только одно - узнаем истину вместе.
   Да, состязания - дело увлекательное. И серьезное. А потому и увлекательное.
   - Год - дрих! Год - дрих! - надрывалась многоголосая толпа. Лорд фон Эммельбах как раз выбил очередного рыцаря, и конь его торжественной иноходью прошелся по полю. Сквайры не жалея сил размахивали его хоругвями. Трубачи надрывно старались в его честь. Все вопили, кричали, хлопали в ладоши. А граф с невозмутимым спокойствием отвечал скупыми помахиваниями железной руки. Превыше триумфа и славы он ценил саму победу. Так как знал, что без победы никогда не бывать триумфу и славе. Они лишь тень победы. Или эхо ее.
   - Год - дрих! Год - дрих! - размахивал руками мой сосед. Темная фигура рыцаря приковала его горящий взгляд. Он неотрывно следил за Годдрихом. И таким упоительным восхищением пахло от него, что уже стал примешиваться запах зависти.
   Я с интересом поглядел на паренька.
   - А как же твой кумир, Виго де Руне?
   - Он мне больше не кумир, - воинственно выпалил он.
   - Как? Не так давно ты был иного мнения, - напомнил я.
   - Да. Но теперь я болею за лорда Годдриха.
   - Выходит, ты предаешь своего первоначального избранника?
   - О, нет. Просто я всегда на стороне сильнейшего, - гордо просиял он, довольный собственной, как ему казалось, философией.
   - Вот как? - изумился я. - Но он тоже может проиграть.
   - Нет, он сильнее всех, - фанатично горели его маленькие глазки. - Он победит.
   - А если я скажу, что он не победит?
   - Брось, милейший. Он почти всех одолел.
   - А вдруг ему предстоит сразиться со мной и проиграть? Какими станут тогда твои выкрики?
   Он опешил и растерянно поглядел на меня. Затем как-то жестко осклабился. Обычно, так скалят зубки щенки, когда кто-то приближается к их косточке. Тень недоверия и презрения закралась в его голос.
   - Но ты же простолюдин, такой же, как и я. Ты не рыцарь. И у тебя нет коня, копья, доспехов. Да у тебя вообще ничего нет. Как ты можешь сразиться с ним?
   - Я не говорю, что собираюсь с ним сражаться. Я говорю - если?
   - А ну если так, то посмотрим, - интерес его сразу развеялся.
   Я снова обернулся к турнирной площадке. Горнисты только что опустили трубы. На миг воцарилось молчание.
   - На ристалище вызывается лорд Годдрих! - в который раз воскликнул герольд. Он уже не утруждал себя перечислением всех цветов, символов, девизов, обетов и достоинств благородного графа фон Эммельбаха. Их и так уже все знали.
   Трибуны снова взорвались дружным ревом. Среди каменных возвышений показалась хорошо знакомая фигура в черных доспехах. Поклонники, а их было подавляющее большинство, приветствовали своего кумира. Герольд подождал, пока все не утихнут, и снова напевно заговорил:
   - На ристалище вызывается дон Ренар де Сильборра, граф Галандорский, из замка Сен-Готье де Вильен. Его цвета - гюльз и лазурь. Его символ - вепрь, несущийся на врага. Его девиз - ярость и натиск. Он дал обет до конца дней своих участвовать в турнирах.
   Взлетело знамя с двумя белыми вепрями на красно-синем фоне, поделенном наискось. Запели трубы, и на ристалище ступил могучий конь, несущий коренастого всадника. Он походил на железную бочку, с приклепанными короткими ручками и ножками. Его конь - под стать хозяину, тоже отличался невероятной крепостью и мощью. Длинная грива выбивалась из-под пластин. Такой же густой хвост украшали синие и красные ленты. Поверх конского корпуса свисала плотная попона, расшитая гербами рыцаря.
   Лорд Годдрих гордо сидел в седле, ожидая команды гонга. Он уже держал копье, высоко подняв его над головой. Сквозь узкие прорези шлема он внимательно изучал противника - немолодого, но очень опытного и сильного. Дон Ренар тоже успел отличиться, и выиграл многие поединки. А некоторых он так же блестяще выбил из седел. Его изрядно помятый шлем тоже напоминал ведро, но закругленное у макушки и вытянутое у лица. Сквозь единую длинную прорезь, он так же внимательно наблюдал за соперником.
   Паренек возле меня вертелся юлой, нетерпеливо потирая руки. Он смотрел то на одного, то на другого. Глазки его блаженно сияли, с жадностью впиваясь в обоих. Словно перед ним стояли не железные рыцари, а обнаженные девицы. Он снова придвинулся ко мне.
   - То-то будет сейчас! Кто кого? Ты не ведаешь?
   - А ты как думаешь? - в свою очередь полюбопытствовал я.
   - Ну, не знаю. Но думаю, что победит Годдрих.
   - Все может быть.
   - Как? Ты опять пророчишь поражение моего кумира? - ужасом наполнились его глаза.
   - А какая тебе разница? Ведь ты всегда поклоняешься сильнейшему, - напомни я его же высказывание. - В любом случае кто-нибудь да победит.
   - Но...
   - Ладно, сейчас узнаем.
   Колокол ударил, словно гром, следом породив грохот копыт. Всадники нещадно дали шпоры коням, и понеслись навстречу друг другу. На половине пути их копья начали медленно опускаться. Черно-алое, и ало-синее. Они с угрожающим нетерпением смотрели вперед, жадно вытягиваясь к сердцу противника. И тянулись до тех пор, пока не встретились с невероятной силой.
   Неимоверный грохот сотряс ристалище. Обоих рыцарей сильно откинуло, и они чуть не выпали. Но высокая задняя лука надежно хранила их. Во все стороны полетели мелкие и крупные щепы. Кони, не убавляя ходу, мчали дальше. Граф де Сильборра тут же выпрямился. А вот лорд Годдрих поднялся с трудом. При этом как-то болезненно согнулся и держался за плечо.
   Один-один.
   Небольшая передышка, заполненная неустанными возгласами герольда, и снова заезд. Конь дона Ренара широким копытом вспахивал землю, опустив голову. Он тоже рвался в бой. Лорд Эммельбах выпрямился и выглядел как всегда невозмутимо. Но я чувствовал его силы - они кончались. Он едва держался. А вот противник его казался неутомимым. От него веяло звериной силой и живучестью. Да, действительно - вепрь. Далеко не всякое копье пробьет его толстую шкуру. Далеко не с первого удара можно заставить его упасть. Он угрожающе подобрался и приготовился. И едва прозвенел гонг, первым пустил коня. Черный рыцарь повременил немного, и тоже ринулся навстречу.
   Под вопли и крики они снова сшиблись, точно два разъяренных вепря. Но Годдрих промахнулся. Причем, далеко не наигранно, как делал до этого. Дон Ренар же ударил его с такой силой, что тот снова едва не вывалился. Но в последний миг ухватился за переднюю луку. Конь нес его дальше. Граф Тильборский выпрямился, но вдруг медленно подался вперед и ткнулся золотым крестом в нашейные конские пластины.
   - Н-дааа! - раздосадовано протянул паренек. - Видать, не его сегодня день.
   - Чей? - на всякий случай уточнил я.
   - Эммельбаха, - вздохнул мой сосед. - Эта жирная свинья, похоже, не даст ему спуску. Не удивлюсь, если третьим ударом он все же выбьет Годдриха.
   Я окинул его вопросительным взглядом.
   - Значит, ты снова переметнулся на сторону сильного?
   - Я слушаю тебя, - глубокомысленно пояснил он. - И учусь выбирать победителя. На следующем турнире я хочу попробовать делать ставки.
   - А зачем?
   - Ну, ты что? Не знаешь, зачем держат пари? - не мог поверить он.
   - Знаю. Но тебе зачем?
   - Чтоб разбогатеть.
   - А для чего тебе богатство?
   - Ха, ну и вопросы у тебя? - произнес он издевательски. - А самому не хотелось бы стать богачом?
   - Я и так богат.
   - Ты? - с жалостью воскликнул он, меря меня презрительным взглядом. - Да был бы ты богат, то не сидел бы тут, а вон там, весь в бархате да шелке.
   Он указал на высокие трибуны для знати.
   - Выходит, для тебя богатство - это возможность сидеть подле короля в бархате? Это смысл твоей жизни?
   - Ну... не совсем... но...
   - Тогда я советую тебе освоить мастерство паяца, и быть может какой из графов возьмет тебя придворным дураком.
   - Но я хотел бы сам иметь шутов, - хихикнул он.
   - Значит, тебе скучно жить?
   - О, нет, мне очень весело, - иронично воскликнул паренек. - Каждый день веселее другого. Особенно весело, когда жрать нечего.
   - Выходит, золото тебе нужно, чтобы поесть, - все глубже допытывался я.
   - Разумеется.
   - Но для этого много не надо.
   - Так у меня и на еду не всегда есть, - сожалеюще вздохнул он.
   - Ну а сейчас? Ты ведь имеешь золото?
   - Это я одолжил, - грустью окрасился его голос. - Хотел делать ставки. Хорошо, что не стал. Его вернуть придется.
   Я покивал и продолжал расспрашивать его:
   - А после того, как решишь вопрос с пропитанием? Чего станешь желать?
   - Ну... имение бы, да коня... нет - конюшню, - блуждал его мечтательный взор. - Да дамочек придворных.
   - С выменем? - хохотнул я.
   - Само собой, - жадно запахли его желания.
   - Так не проще ли корову доить?
   - Корова - не то, - решительно выдал паренек, слегка краснея. - А вот женская грудь...
   - Ты, верно, ни разу ее не трогал, - не предположил, а уверенно высказал я.
   - Эх, твоя правда, мил человек, - с яркой досадой согласился он. - Ни разу! А так хочется!
   Я покачал головой и назидательно проговорил:
   - Поверь, это не принесет тебе счастье. Лишь кратковременное блаженство.
   - А мне большего и не надо, - в его голосе тонуло искреннее сожаление.
   - Тогда тебе ни к чему много золота. Так - привести себя в порядок и приодеться.
   - А потом? - он снова живо придвинулся, словно я норовил поведать ему тайну древних сокровищ.
   - А потом работай головой, - поведал таки я. Не знаю, правда, тайна это, или нет. И к каким сокровищам она приведет.
   - А как? - придвинулся он еще ближе.
   - Мысли, - просто посоветовал я. - Ставь себя на место другого, если желаешь познать, как он будет мыслить и действовать. Попробуй действие его использовать себе на благо. Пытайся понять, чего дамочкам надо. И постарайся дать им это...
   - Да всем им золото нужно! - гневно воскликнул он, не дослушав до конца. - Они только прикрываются любовью, да дружбой. А если нищ - то проваливай! Знавали!
   Его голос дрожал искренностью. А еще сильной обидой. Видимо, он уже не раз сталкивался с подобным. Но вместо того, чтобы решить проблему, вместо того, чтобы отыскать в неподатливой стене неприметный вход, он бился об нее в бессилии и злобе. И не понимал, почему она такая твердая. Почему всякий раз он разбивает себе голову о безжалостные каменные выступы. Мне стало жаль его, и я попытался указать на вход.
   - Так ты и нищ от того, что думать не умеешь. Все нищие говорят подобно тебе, когда смотрят на запредельное, дорогое и недоступное. Они завистливо приговаривают, мол, нам такого никогда не иметь. Тот, кто не имеет золота, но духом богат, полагает иначе. Он задается вопросом - как я могу это иметь? То есть он ставит цель, и выискивает средства для ее достижения. Богатство - это не золото в кармане, как полагают те, у кого его нет. Напротив - золото в кармане есть следствие богатства. Богатства духа, или стойкости его. Богатство знаний и мудрости, с помощью которых можно осуществить любое желание. Нужно лишь уметь думать. Не умеешь думать - значит, не умеешь решать проблемы. То есть не можешь понять, какими средствами ее решить. Тогда смиряйся с проблемой, и жуй свою зависть, вместе с соплями бессилия. Вот пример - юная герцогиня. Красива, великолепна, изысканна, благородна, богата, молода, и чудовищно притягательна. Все рыцари выстраиваются перед ней. Все мечтают о ней. И тебе хочется, знамо чего, но ты не можешь. Проблема остается неразрешенной. Хотя ты ее легко решаешь, обреченно смиряясь. А жизнь на то и жизнь, чтобы со всевозможными проблемами сталкиваться. И преодолевать их. Да, с виду силы у всех разные. У красавца рыцаря во сто крат больше шансов добиться ее руки. Но это не повод сложить руки, ибо изначальные силы у всех одинаковы. Это лишь вызов твоим силам, мол, попробуй отсюда допрыгни. Ведь, если допрыгнешь, к тебе уважения и почета будет во сто крат больше, чем к этому графу. Ему же и прыгать не надо - лишь руку протяни. Но каков бы ты ни был красив и богат - если проблем решить не можешь, то всякая здравомыслящая девушка убежит от тебя. Дуреха может и останется, но тогда проблемы съедят вас обоих. Поэтому, выбирая богатых - они выбирают умных, кто соображает. Кто умеет, как ставить цель, так и достигать ее. И с легкостью преодолевать любые проблемы и невзгоды, с которыми неуклонно сталкивается каждый.
   - Вранье! - осклабился он, с укоризненной досадой пронзая меня глазами. - Знавал я сынков наших баронов. Таких бездарей я ранее не встречал. Я и то больше ихнего соображаю. Зато папаша золота им без меры отваливает. А они и кичатся, мол, это ихнее, а сами просаживают все в кабаках. Одному белобрысому графинчику я и вовсе чуть нос не разбил, когда он кричал, что все имения куплены им, а его отец-граф, сам у него золото берет. Да сжалился . А надо было б. Эх, жалость, она всегда губит.
   - Ты не сжалился, а сдержался, - с усмешкой поправил я. - Потому что испугался. Ведь он высокородный. Ты просто испугался за свою жизнь. Вот тебе первый шаг к твоей нищете.
   - Не в том дело, - обреченно отмахнулся он. - Это уже неважно. Я о другом толкую.
   - Я понимаю. Но и я о другом толкую. Таких детей я вообще ни за кого не считаю. Ведь то ж не их золото, а отцовское.
   - Какая разница, - гневно отмахнулся он. Воспоминания его явно не радовали.
   - Большая, - покачал я пальцем. - Я имею в виду хозяев золота, а не тех, кому они его дарят или отдают по наследству. Тех, кто действительно имеет его благодаря своей изворотливости мысли. Кто зарабатывает или завоевывает его сам. А если дамочка зарится на бездарного сынка богатого отца, то она просто глупа. И совет ей выходить сразу замуж за папу.
   - Так и им от предков достается, - настойчиво твердил парень, посматривая на молодую герцогиню. Она грациозно качала рукой, рассказывая что-то сидящему рядом дворянину. - Их роды ведь многовековые.
   - Если он бездарен, как ты говоришь, то со временем пустит по ветру любое наследство. А если мудр, то приумножит его. И поскольку роды многовековые, то ваши родовитые более тяготеют к мудрости. По молодости, может они и куражатся, но все же отцы своевременно наставляют их на путь мудрости. Потому как заполучить богатство - это лишь половина мудрости. Полная мудрость - как им грамотно распорядиться.
   - У них одна мудрость - нас обирать, - вызывающе бросил он. Насупился, втянул голову в плечи и удрученно прикусил губу.
   - Так вы не позволяйте, - посоветовал я.
   - Как же! Сразу с дружиною нагрянут.
   - Тогда сидите, и грызите свою зависть, как я уже посоветовал, пока она сама вас не сгрызла. Это тоже выход. Самый простой. Для самых слабых.
   - Но это несправедливо! - откровенно возмутился парень, всплеснув руками.
   - Справедливо! - эхом отозвался я.
   - Почему?! - предательский взблеск озарил его глаза.
   - Да потому, что вы слабы, - с обвинением повторил я. - Вы позволяете им делать это. Вы боитесь, что станет еще хуже. Значит, вы действиями своими, а точнее бездействием, желаете худшего. Но что может быть хуже слабости и покорности? А слаб тот, у кого нет мечты. И жгучего желания ее воплощать. Поэтому вы не свободны, раз не желаете свободы.
   - Но у них оружие и доспехи? Куда нам с вилами и топорами?
   - Бунтовать необязательно. Хотя и вилы, и топор - грозное оружие, гораздо опаснее высокородного рыцарского меча. Но лишь в умелых руках.
   - А что делать? - в его слова вкрадывалась надежда.
   - Мыслить. Думать. Что-нибудь придумывать. И воплощать.
   Паренек безнадежно махнул рукой.
   - Ох, тебя не переспоришь. Ладно, все это пустое. А ну, чего там? Смотри, они снова выходят.
   Рыцари вновь приготовились к броску. По всей видимости - последнему. Именно он определит чемпиона.
   Я следил за обоими. Дон Ренар уверенно держался в седле, небрежно откинувшись. Годдрих немного нервничал, но вскоре взял себя в руки, успокоился и воззрился ввысь. И до меня донеслись отголоски молитвы. Он искренне молился, тем самым, вводя себя в особое состояние. Жизненные силы поднимались из сокровенных глубин его духа. Я принюхался и улыбнулся. От него пахнет истинным богатством. Он все бросит к ногам победы. Победа же для него приняла образ прекрасной юной девушки - дочери герцога.
   Под ухом снова раздался голос паренька. Он уже позабыл о нашем разговоре. Его внимание привлекло ристалище. Он вытянул худую грязную руку в сторону Дона Ренара.
   - Нет, ты глянь. Этот боров надежно угнездился в седле. Годдриху не вышибить его.
   - Этого никто не знает, - мягко поправил я, всматриваясь в могучего коренастого всадника.
   - Даже ты? - подивился парень.
   - Я знаю.
   - И кто победит?
   - Сильнейший.
   - Это понятно, - раздраженно отметил он. - Но кто из них?
   - А ты как сам думаешь? - обернулся я к нему.
   Он задумался, посмотрел на одного, на второго. И сказал:
   - Я думаю - свинья.
   Я кивнул, посмеялся, чем вызвал новую вспышку его недоумения, и интригующе произнес:
   - Да, скорей всего... но победит снова Годдрих.
   - Хм, странно. Но он же еле держится?
   Я многозначительно взглянул на графа Тильборского. От него пахло внутренней силой. Хотя с виду он выглядел полностью изможденным. Голова в тяжелом шлеме склонилась. На топхельме красовались две глубокие вмятины. Перевитый венок стал грязным и истрепанным. Ленточки уныло хлопали позади. Копье его, вскинутое вверх, дрожало и раскачивалось. Всем казалось - он едва держит древко. Но мне казалось - он угрожал небесам. И я тихо заговорил, не спуская глаз с черного рыцаря:
   - Сила не в том, кто как держится, а в том, кто сильнее желает победить. Именно жгучее желание вливает силу. А Годдрихом, судя по всему, движет любовь. Вернее влюбленность. Но он принимает ее за любовь. И правильно делает. Ведь она ему действительно помогает. Она льется из его груди, течет по копью и выбивает соперника из седла. Сам же видел, как часто он проделывал этот трюк. Он просто представить себе не может, как кто-то другой будет целовать руку прекрасной герцогини. Не говоря уже о том, что кто-то стиснет ее грудь. Вот оно, истинное желание. Тебе тоже хочется ухватить ее за грудь, но ты сидишь и грызешь ногти вместе с завистью. И пялишься на нее в бессилии. А он хочет жениться на любимой девушке. Хотя, признаться честно, на груди ее он тоже часто заглядывается, пусть и украдкой. Но в этом нет ничего постыдного - и вправду, груди хорошие - грех не заглядеться. Но он не сидит за оградой, он не слушает всяких проходимцев вроде меня. Он воюет. За свою мечту, за свое желание. Он делает все возможное, что в его силах. Он даже пересиливает себя. Ты посмотри на него? Он же копье едва держит. Зато как сильно его желание свергнуть этого могучего дона.
   - Как ты много говоришь, - отметил паренек, качая нечесаной головой.
   - Могу кратко - узнаем истину вместе.
   - Узнаем, - с ехидной улыбкой кивнул он.
   Гонг! Конское ржание! И тяжелый галоп!
   Я ожидающе смотрел, как они снова понеслись навстречу друг другу. А кто-то из них - навстречу победе. Зрители повскакивали с мест и прильнули к ограде, боясь упустить исторический момент. Все без исключения, даже некоторые придворные. Люди замолкли разом, будто боялись помешать всадникам.
   Да, вершится история сегодняшнего турнира. Летописное перо замерло в воздухе над книгой. Скоро мы прочтем последнюю строчку в очередном жизненном рассказе. Скоро кто-то с гордостью войдет и увековечит себя в летописях и народной памяти. Да только любую историю всегда можно исправить. Или дополнить... Но это не важно.
   Всадники набирали скорость. Уже ничто не могло остановить их. Дон Ренар начал отводить руку для удара. Граф Эммельбах по обыкновению принялся крениться на правый бок. Его противник только и ждал того. В последний момент он приподнялся, отвел копье в сторону, спеша помочь Годдриху завалиться окончательно. Но Годдрих на удивление оказался проворнее. Откуда-то к нему вернулись былые сила и сноровка. Превозмогая страшную боль, он резко перекинулся на левый бок. Опасный маневр. Ведь он мог столкнуться с железной грудью чужого коня. Но черный рыцарь ни о чем не думал. Даже о собственной жизни. В этот миг они поравнялись. И мощный тупой удар прокатился над ристалищем...
   Ярко блеснув на солнце доспехами, граф де Сильборра глубоко завалился на бок. Но не удержался - рухнул под копыта своего коня, и зацепился за размахрившуюся попону. Конь же, не убавляя ходу, понесся вперед, волоча за собой незадачливого седока. Из-под шлема неслись крики и ругань. Но вдруг дон Ренар высоко подпрыгнул, дважды стукнулся оземь. И затих. А конь его остановился лишь возле бревенчатых сооружений, откуда выскочили пажи и сквайры лорда Эммельбаха, хватая под уздцы разгоряченного скакуна.
   Годдрих отбросил ненужный обломок, застонал и снова схватился за плечо. Но показывать слабость нельзя, особенно в такой момент. Он со скрипом выпрямился и ожидающе замер, глядя по сторонам. Но шлема так и не снял. Скорей всего - не мог. Несколько мгновений толпа молчала. А после воодушевленно взревела. Зрители топали ногами, стучали по скамьям, надрывно кричали и вопили. Все, как один, приветствовали чемпиона. Даже мой сосед.
   - Да здравствует Лорд Годдрих!!! Да здравствует граф Тильборский!!! Да здравствует фон Эммельбах!!!
   Лорд Годдрих, почувствовав прилив свежих сил, медленно снял топхельм. Отшвырнул его сквайрам, едва не прибив одного. Он торжественно поехал вдоль огороженных трибун, высоко подняв правую руку (левая двигалась с трудом). Черный рыцарь ликовал. Сегодня он чемпион. Сегодня его день, его победа, его триумф!
   - Честь и слава победителю! - завопил на все поле слегка охрипший герольд. - Честь и слава чемпиону! Лорд Годдрих фон Эммельбах, граф Тильборский, по прозвищу Железный Кулак! Наш победитель! Наш чемпион! Приветствуйте чемпиона! Он неустрашим и силен, и не ведает поражений! Он непревзойденный мастер копья, и вновь доказал это! Он настоящий рыцарь, оплот великого духа и нерушимой воли! Он воплощение мужественности! Лорд Годдрих! Лорд Гооодрих! Лорд Гоооддрих!!!
   Следом грянули трубы. Горнисты старались на славу. А еще загремели литавры. Их называли "литавры чемпиона", и гремели они лишь в самом финале. Шум, гам, грохот и низкий трубный звук оглашали ристалище, возвещая о новой победе и новом чемпионе. Еще выше взлетели знамена, еще торжественнее засиял золотой кулак на черно-красном фоне. Все стояли и приветствовали победителя. Да, момент незабываемый.
   - Ты опять угадал, - паренек сиял от радости и легкой зависти. - Ты знал, кто победит!
   Я скромно пожал плечами.
   - Я лишь предполагал...
   - Нет, ты знал! - настойчиво твердил он, заглядывая мне в глаза с таким видом, будто пытался разгадать тайну мироздания.
   - Ну, пусть так, - согласился я, ненавязчиво отворачиваясь.
   - Да мы бы с тобой мигом разбогатели! - живо бегали его блестящие маслянистые глазки.
   Я вновь красноречиво посмотрел на него, напоминая о недавнем разговоре. И оскалился. Вот теперь-то он пригляделся ко мне внимательнее.
   - Матерь божья! - перекрестился он. - Да кто ж ты такой?
   - Не важно, - парировал я.
   - Ты... откуда родом?
   - Издалека.
   - Странный ты.
   - Даже очень.
   - Но ты так ловко предсказываешь...
   - Я просто глубже смотрю на вещи.
   - Как твое имя?
   - Зови, как хочешь.
   - А... а...
   - Можно и так.
   - Но... а...
   - Или так. Словом, не важно. Каждый зовет меня по-своему. И всякий раз верно. По крайней мере, для того, кто называет.
   Пока он хватал воздух ртом, силясь произнести хоть слово, лорд Эммельбах подъехал к королевскому подиуму. Король лично поднялся с трона, желая приветствовать чемпиона. Невысокий и полный, с благообразной седой бородкой и длинными черно-серебристыми прядями. На нем переливались шитые золотом долгополые одежды бордового оттенка. С плеч спадала длинная мантия из горностаевых хвостов. На голове блистала крупными каменьями золотая корона. На литом золотом поясе красовался тонкий вычурный кинжал, с орлиной головой на рукояти. Массивная цепь из золотых блях свисала с шеи. А на цепи сверкал самоцветами изящный грифон, расправивший когти и крылья - символ королевства.
   Герольд призывно поднял руку, и толпа притихла. Даже робкий шепот утонул в океане непокрытых голов. Взоры всех приковал королевский подиум.
   - Да пребудет с тобой вечная слава и мое благодушие, - велеречиво молвил король, свысока глядя на победителя. Голос его был истинно королевским: раскатистым, сильным, торжественным. - Ты явил истинное мужество и храбрость, проявил подлинное мастерство рыцаря. Лорд Годдрих фон Эммельбах, граф Тильборский, твой род издревле служит королевскому двору. Твои предки окрасили достойными деяниями историю нашей империи. И ты еще раз подтвердил это. Очередным турниром и очередной победой. Тяжелой победой. Но от того и слаще победа, чем труднее она дается. Ты - истинный чемпион! Ты достоин королевской награды. Триста полновесных гульденов - таков приз победителю. Ты готов принять их, мой верный рыцарь?
   Годдрих вежливо поклонился. Задержал поклон, насколько требовал обычай, собрался с духом. И степенно заговорил:
   - Великая честь для меня стоять здесь перед вами, мой король. Хоть стою и не первый раз. Но чести это не умаляет. Мне очень приятны ваши слова. Мне очень приятно, что вы даете нам, рыцарям, возможность прославлять себя и свой род подвигами в мирное время. Вы преисполнены истинной королевской мудрости, милорд. И щедрой королевской наградой еще раз подтверждаете это. Но... все же позвольте мне самому выбрать награду.
   - Смотря, чего ты попросишь? - соблюдая церемонное приличие, спросил король, хотя прекрасно знал ответ.
   Лорд Эммельбах держался смело и независимо. Весь его облик был исполнен гордости и уверенности. Но отнюдь не дерзости. Он тоже придерживался этикета.
   - Милорд, мне не нужно золото, но прошу я руки будущей герцогини. Ибо ставлю ее превыше всех богатств нашего мира.
   - Хм, тебе не нужно золото? - погладил бородку король.
   - Нет, Ваше Величество, - еще раз поклонился Годдрих.
   - Для тебя юная леди дороже?
   - Да, Ваше Величество.
   - Но пожелает ли она стать твоей наградой?
   И он перевел вопросительный взгляд на юную даму, разодетую в пышное светлое платье. Она залилась красочным румянцем, и старательно опускала глаза. Монарх воззрился на нее испытующе.
   - Моя юная леди готова принять руку лорда Годдриха?
   - Я... я не знаю, Ваше Величество, - замялась красавица герцогиня.
   - Но традиции турниров святы! - с королевской строгостью напомнил он.
   - Да, милорд, я знаю... - раболепно пискнула она.
   - И не нам нарушать древних обычаев, завещанных предками!
   - Да, милорд, я знаю...
   - Ну, хоть платок брось ему, глупышка! - рассерженно зашептал король, грозно сверкнув синими глазами.
   Девушка раскраснелась еще больше, и растерянно захлопала ресницами. Рыцарь смущенно опустил взгляд, чувствуя ее неловкость. Вот теперь он начал неприметно ерзать в седле. Решимость его быстро таяла, волнение нарастало. Гордость превращалась в легкое оцепенение, рыцарское сердце трепетно заколотилось, словно изнутри стучало по кирасе. Даже король не имел той власти, какой обладала прекрасная девушка. По крайней мере для Годдриха. От него исходили волны нестерпимого желания получить от возлюбленной дамы хоть просто знак внимания. Он с ожиданием и обожанием смотрел на нее, со скрипом стискивая удила. В этот миг его лицо, обрамленное вороненым кольчужным колпаком, стало столь блаженно, словно он увидел солнце после долгих лет заточения. Рыцарь замер. Да, обычно дамы ждут внимания рыцарей, но он ждал ответного внимания. Он ждал надежду. Ведь это как раз то, во имя чего он сражался и побеждал. Только любовь окрыляла его силой в час, когда руки опускались, не выдерживая тяжести длинного турнирного копья. Когда тело содрогалось от чудовищных ударов и едва не вываливалось из седла. Когда перед глазами плыли черные круги от тех ударов. От раскаленного воздуха, что скапливался под шлемом и доспехом, сдавливал грудь и виски. Поэтому он терпеливо ждал. И ждать, казалось, готов был целую вечность.
   Все с не меньшим напряжением следили за происходящим. Простолюдины, знать, гвардейцы, другие рыцари. Ну и, разумеется, я. Воцарилось неловкое молчание. Король глянул по сторонам, властно сверкнул глазами и вежливо кашлянул. Эдолия вздрогнула. Годдрих поднял чистый взор, полный отрешения. Он видел только ее. Порывисто соскочив с резного кресла, девушка легко взмахнула изящной рукой в широком свисающем рукаве. Она словно дарила последнюю надежду, она словно одаряла невесомой мечтой. И тонкий платок золотистого шелка, точно последний листок, сорвался с дрожащей веточки и полетел к замершему рыцарю...
  
  
  
   2 Небывалый поединок
  
   "Ты победил, но не надейся,
   что ты сильнее всех...".
  
   Хранитель желаний
  
  
   Прозрачный легкий платок кружился и летел, как мне показалось, неописуемо долго. И пах он величайшей рыцарской надеждой, и затаенными девичьими мечтами. Все трибуны, как королевские, так и простолюдинов неотрывно следили за его неспешным полетом. Такое ощущение, что все ждут какого-то невероятного чуда. Полет простого шелкового платка превратился в настоящее таинство, достойное воспевания в легендах. Он уподобился сказочной птице счастья, которую каждый жаждал поймать. Поймать, и воплотить все свои желания. Все вытянули шеи, высунулись друг из-за друга, приподнялись и прищурились. Никто не смотрел ни на чемпиона турнира, ни на прекрасную герцогиню, ни на короля, ни на его охрану. Все неотрывно следили за платком. Даже кони. Интересно, почему так? Неужели он является какой-то неотъемлемой и очень важной частью всего этого действия?
   Платок кружился и парил. Все ждали. И вот уже начал опускаться на землю...
   Как вдруг произошло невероятное!
   Внезапно оживился ветер, подхватил платок, и понес в нашу сторону. Я вместе со всеми высовывался из-за ограждения, следя за королевским подиумом. Но передо мной выглядывал мой сосед. Я чуть отстранил его, и выглянул еще дальше. Мне очень стало интересно понюхать желание человека, который отказывался от всех мировых богатств во имя свое возлюбленной дамы.
   Но ветер оказался безжалостен.
   Вы даже не представляете насколько.
   Я тоже не мог такого представить.
   Но пришлось!
   Ветер, и откуда только взялся, подхватил тонкий шелковый шлейф. Подхватил, недолго поиграл и неожиданно швырнул в нашу сторону. И случилось так, что платок угодил мне прямо в лицо. Все ахнули. Юная леди прикрыла рот ладошкой, пряча возглас. По зрительским трибунам прошла волна тревожного выдоха. Король невольно подался вперед, словно силясь дотянуться до потери. Знать мгновенно начала перешептываться. Голубые глаза лорда Годдриха потемнели, черные брови нахмурились. Он немо воззрился на меня. А я на него. Признаться честно, на меня воззрились все, даже мой сосед. Ныне я стал центром всеобщего внимания.
   На миг это польстило - я даже бледно улыбнулся. Но лишь на миг. В следующее мгновение граф фон Эммельбах дернул удила и с угрожающим бряцаньем двинулся в нашу сторону, словно грозовая туча. Даже конь его выглядел злым и устрашающим. Хотя, он всегда так выглядел. Вокруг все замерли, с напряжением ожидая дальнейших событий. Я же стоял, держал платок и думал. Не мог же я его бросить? Это бы расценили как оскорбление. Но и держать его, видимо, не дозволялось простолюдину. Так как быть?
   Пока я думал, граф Эммельбах подвел своего вороного, остановился напротив меня и заносчиво произнес:
   - Как посмел ты, холоп, взять своими грязными руками столь великое сокровище?!
   Я молча осмотрел руки - вроде чистые. Затем поглядел на него.
   - Лорд Годдрих, равно как и все, видел, что виной всему стал ветер. Справедливо же станет винить его, но не меня. Я же просто по воле случая оказался на пути его.
   Граф опешил еще больше.
   - Как смеешь ты препираться?! Ты ведь не раз уже слыхал, кто я!
   Я отвесил вежливый поклон.
   - Да, я запомнил твое имя, почтенный граф Тильборский. Лишь глухой не запомнил бы его - уж столько раз его произносили. Ты поистине заслужил награду. Да только...
   Я поднес платок к ноздрям и трепетно втянул его запах. Он пах девичьими руками, нежными и ласковыми. Руками, которые не привыкли к труду, но привыкли указывать. И пах ее желаниями. Они гнездились в самой глубине тонких запахов, и едва улавливались. Но я старательно ловил их. Она была чиста, но тайные желания уже томили ее созревшую плоть, все чаще будоража сознание. Ее не прельщали золото и власть - она с детства привыкла к ним, как мы привыкли к повседневной пище. Ей не нужны были внимание и хвальбы высокородных дворян и серенады трубадуров по ночам. Ее не прельщали длинные титулы и модно разодетые щеголи.
   Но ей нужен был герой!
   И, казалось бы, Годдрих...
   Но, нет!
   - Что только?! - строго окрикнул он меня. Конь тоже рассерженно притопнул широким копытом. Какие они все недружелюбные. И всего-то из-за какого-то куска шелка. При иных обстоятельствах то бы вызвало смех. Но нам, в первую очередь, важны символы. И платок для графа стал символом будущих отношений с возлюбленной герцогиней. По крайней мере, в тот миг ему так казалось.
   Я поднял отчужденный взгляд. Перевел его на притихшую в отдалении герцогиню, еще раз принюхался, словно желал уточнить. Затем снова воззрился на ожидающего рыцаря. И, не смотря на явную и нарастающую угрозу в его облике, уверенно и тихо произнес:
   - Только нет твоего места в ее желаниях.
   Он замер и ошалело смотрел на меня. Даже он, великий победитель, не мог ничего поделать с собой - таким сильным стало изумление. Хотя я поведал ему правду. Да, немногие готовы выслушивать ее. Даже сильные духом дрожат и впадают в ярость. Я давно это заметил.
   Мгновение длилось молчание. Но вдруг изумление разом переродилось в негодование.
   - Да как ты смеешь говорить о том?! - откровенно взорвался лорд. - Назови свое имя!
   - У меня его нет, - простодушно улыбнулся я.
   - Да... что ты себе позволяешь?! - возвышался его голос.
   Легкая улыбка прошлась по моим губам.
   - Я многое могу себе позволить. Желания - мой удел.
   - Отдай сюда платок, презренная чернь! - Лорд Годдрих терял остатки самообладания. - Не будь ты таковым, я вызвал бы тебя на дуэль.
   - О, дуэль - это глупо, - вздохнул я. - Дуэль не решает проблему, а лишь усугубляет ее. Она не примиряет спорщиков, а лишь разжигает неприязнь. Или убивает. Но тогда порождает месть живых. И начинается бесконечный цикл.
   - Ты... ты совсем потерял осторожность... стража!!! - закричал граф фон Эммельбах, потеряв последнее терпение.
   Ко мне мигом подскочили рослые стражники, и выволокли из-за ограды. (Разумеется, я нарочно позволил им это). Двое заломили руки, другие обступили кольцом, держа серповидные алебарды и крючковатые гвизармы наперевес. На них мерцали кирасы с чеканным изображением грифона, подвижные наплечники и открытые шлема, увенчанные высокими гребнями.
   - Ты нарушил древний закон нашего королевства! - тяжело рокотал граф Тильборский, победоносно оглядывая меня. - Ты нарушил древний закон рыцарской чести! Ты вознес хулу на высокородного! Да ведаешь ли ты, какое тебя ждет наказание?
   - О, высокородный граф, но на моем месте мог стоять любой другой, на кого подул бы ветер. В том ли мое преступление?
   И я потряс золотистым платком, который до сих пор сжимал.
   - Отберите платок! - рявкнул рыцарь, завидев священную по его меркам вещицу в моих грязных, по тем же меркам, руках. Я безропотно отдал платок одному из алебардщиков. Какой смысл в материальном проявлении символа? Смысл в идее, которую оно символизирует. А идею вырвать нельзя. Вот почему при мне никогда ничего нет. Никогда и ни в чем не привязан я к материальному. Наверное, потому и имею все материальное, что пожелаю. Другое дело, все это для меня лишь средство для достижения чего-то более высокого. Куда устремлены желания всех без исключения, даже если человек не осознает этого.
   - Любой другой молчал бы, и челом бил в землю! - заносчиво воскликнул лорд Годдрих, измеряя меня большими глазами, точно мясник барана.
   - Ох, граф, не гневайся. Лучше взгляни на меня повнимательнее. Я болен, а потому с трудом гну спину...
   - Ах ты... да как ты смеешь?!
   Неожиданно король дал знак рукой. Все изумленно переглянулись, и рыцарь приказал:
   - Подведите его к королю!
   Меня грубо подхватили под руки и потащили к королевскому возвышению. Я вяло сопротивлялся, но получил ощутимый тычок в бок и замер. Все следили за неожиданным продолжением турнира, зачинщиком и центром которого стал именно я. Пусть и случайно. Но, похоже, это никого не волновало.
   Король сидел и с легким презрением изучал меня. То же самое таилось в глазах остальных - для них я убогая жалкая чернь. Старые изношенные сапоги, потертый кафтан непонятного цвета - то ли коричневый, то ли серый, то ли выцветший бордовый. Такие же штаны. Ну а про плащ я и вовсе молчу. Наверное, любой нищий умер бы от стыда. Хотя в глубине души испытывал бы такое же презрение. Словом, все смотрели на меня с неприязнью. Лишь только взгляд Эдолии теплился простым человеческим состраданием и даже стыдом. Ведь благодаря ей я оказался грубо схвачен и пленен.
   - Кто ты, простолюдин? - властно изрек король.
   - Это неважно, - устало повторил я свое приветствие всякому, кто заводил со мной знакомство.
   Его черные с сединой брови хмуро сошлись. В глубине синих глаз полыхнули яркие молнии. От него повеяло свежим желанием, наполненным грозовыми разрядами.
   - Как смеешь ты перечить королю?!
   Я поднял на него спокойный взгляд, наполненный показной покорностью.
   - Отнюдь. Я не сказал и слова в протест, милорд. Я лишь соглашаюсь с вами. Я подтверждаю вас, ибо я простолюдин. А потому, какая разница - кто я. Я - один из многих.
   - Хм, надеюсь, ты осознаешь, что затягиваешь на шее петлю? - пытливо рассматривал меня всемогущий монарх.
   - О, да. Вопрос лишь в том - на чьей шее?
   Король не выдержал и искренне рассмеялся. Затем сошел с трона и подошел ближе к краю. Алебардщики шагнули вперед, вставая между мной и правителем. Но он властным жестом приказал им расступиться. Они повременили, и раздались в стороны. Но по напряженным взглядам чувствовалась их полная готовность к действиям. Хотя, что мог я сделать с королем? Ведь кроме слов, при мне не имелось иного оружия.
   - Откуда ж ты такой взялся? - ухватился за бородку монарх. - В тебе гонору больше, чем во всех моих наследниках. Уж не принц ли ты странствующий? Или генерал, потерявший войска? Ни один простолюдин не стал бы перечить мне, а покорно склонял голову и отвечал. А ты? Кто ж ты есть? Как мне хоть обращаться к тебе?
   Я вежливо поклонился. Некоторые алебардщики дернулись, но тут же замерли. Что ж, хотя бы королевские гвардейцы отличались рьяностью, пусть и бессмысленной. Но хоть так. Я выпрямился.
   - Каждый зовет меня, как хочет. Вы уже назвали меня. Я - простолюдин.
   - Хитер, ох хитер, - прищурился король. - Но это не умалит твоего наказания. Я знавал многих философов. Они пытались втереться в мое доверие, притворно дерзя, и полагали, что я оценю их героизм. О, да, я оценил его. Но, посмертно.
   - Пусть так, - кивнул я. - Но тогда позвольте мне самому выбрать смерть.
   - Выходит, тебе безразлична жизнь? - всплеснул он руками. - Ведь послушанием и покорностью ты бы мог заслужить мое снисхождение. И, как следствие - смягчить наказание.
   - Ваше Величество, я не нуждаюсь ни в чьем снисхождении. Вернее, я приемлю его лишь от того, кто истинно выше меня...
   Он остолбенел. Глаза замерли, будто стеклянные, а рот слегка приоткрылся. Поведение всех окружающих было примерно то же. Судя по всему, они впервые встретили человека, который перечил самому королю. Тем более прилюдно. Хоть и не человек я, но таковым меня видели все. Некоторое время царило напряженное молчание, наполненное только хлопками штандартов. Но вдруг оно взорвалось.
   - Да как ты смеешь?! - гневно закричал король, подпрыгивая в ярости. Его веселость улетучилась, а лицо исказилось страшным негодованием. Алебардщики подобрались и угрожающе выставили лезвия. - Ты явно сумасшедший! Никто в здравом рассудке не посмеет сказать и слова мне поперек! Ты... ты явно не в ладах с головой. А кто не в ладах с головой, тот быстро ее теряет. Таким не место в моем королевстве! Все мои подданные благоразумны! Начиная от рабов, и заканчивая ближайшими вельможами!
   - Но я и не из вашего королевства, - мягко заметил я.
   - Так откуда же?!
   - Я странствую по миру, и не преклоняюсь ни перед одним монархом. Но не из неприязни, а лишь потому, что я не принадлежу ни одному королевству.
   - Но ты должен чтить наши законы, чужеземец, раз вступил в пределы моих земель, - тон его властности достиг вершин. - Незнание законов не освобождает от ответственности, иначе то может стать примером для подражания. А я все же пекусь о благоразумии моих подопечных. Стража, бросьте его в темницу!
   Двое ближайших алебардщиков крепко ухватили меня за плечи, но я проворно вырвался. Один из них так и не понял, как оказался на спине. Второй отлетел далеко прочь, гребнем шлема оставляя борозду. Остальные пришли в замешательство, но тут же ринулись на меня, занося свое грозное оружие. Но оно вспороло лишь песок. Я поднырнул под одного, и коротким ударом лишил его сознания. Далее последовал второй, третий, пятый. Словно тряпичные куклы валились они мне под ноги. И вскоре около дюжины железных тел лежало перед королем.
   Я выразительно отряхнул руки и смерил их недовольным взглядом.
   - Эх, Ваше Величество! Ваши солдаты неумелые вояки, равно как и стрелки. Они все делают плохо. Разве это порядок? Не могут дюжиной справится с одним безоружным простолюдином. А теперь, Ваше Величество, гляньте по сторонам. Видите, сколько простолюдинов. И представьте, что каждый может уложить дюжину ваших вооруженных солдат. Вы слишком низко себя цените, выставляя такую мизерную охрану. Ваша высокая особа подвержена большой опасности.
   - Да ты не так-то прост, - ухватился за бороду король, обеспокоено выискивая ближних стражей. Они уже бежали сюда с разных концов поля, гремя наплечниками о кирасы. И было их несколько десятков.
   - Милорд, - вежливо произнес я. - Ваши гвардейцы храбры и мужественны, а потому мне не хотелось бы калечить их. Поспешу предупредить - если на меня нападает большое количество, то я начну убивать, так как расшвыривать толпу слишком тяжело и долго. Тем более при этом могут пострадать невиновные зрители. А мне очень не хочется нарушать законов вашего королевства.
   - Ладно, - внезапно согласился король, и дал знак бегущим. Они лишь плотным кольцом обступили меня, взяв в сверкающий круг ощетинившихся лезвий. Ко всему прочему я заметил несколько арбалетов, направленных в мою неприкрытую грудь и спину. Суровые хмурые лица хранили тревогу и полную решимость. Стража искренне испугалась за жизнь своего повелителя. Хотя более всего боялись они за свои головы, которые слетят в первую очередь, если пострадает монарх. Некоторые алебарды мелко дрожали, норовя стремительно ударить. Одно неверное движение, и меня изрешетят коваными иглами, либо превратят в кровавое бесформенное месиво. Король победоносно осклабился и громко произнес:
   - И что ты намерен теперь делать?
   Я не обращал внимание на стражей, но спокойно взирал на короля.
   - Намерен установить справедливость.
   - Кто?! - искренне засмеялся лорд Годдрих, поскрипывая доспехами - Ты?!
   - К сожалению - иных нет, - печально молвил я.
   - Интересно, интересно, - оживился король. - Вообще-то этим занимаюсь я.
   - У вас не очень хорошо получается, - честно признался я. - Вы спешите казнить лишь за то, что на меня пал выбор прекрасной Эдолии...
   Лорд Эммельбах едва не рухнул с коня. Глаза его норовили вылезти из орбит, а рот жадно глотал воздух. Он вытянул черную руку и стальным пальцем тыкал в меня.
   - Ты... ты...
   - Да ладно, граф, не кипятись. И нет в том ничьей вины. Лишь ветер сделал выбор.
   - Я... я... да я... - гневно твердил он. Но после взял себя в руки и с почтением обернулся к монарху. - Милорд, позвольте, я самолично покараю обидчика.
   - Почту за честь, - я отвесил глубокий поклон.
   Король внимательно посмотрел на меня. А после на графа.
   - Но он очень опасен. Он уложил дюжину стражей.
   - Я лично вобью его в землю своим кулаком! - распалялся Годдрих, скаля мне зубы. Хорошие, крепкие, ровные (одного, правда, не хватает), но... не в пример моим клыкам.
   - Я сомневаюсь, - нахмурился король. - Давайте, просто казним его.
   - Нет! - настойчиво вскричал рыцарь, подпрыгивая в седле. - Он оскорбил мою честь, и честь прекрасной герцогини!
   - Но он простолюдин, - заметил король. - Тебе не пристало скрещивать с ним мечи!
   Тут я улыбнулся, зашевелился и жестом привлек к себе внимание. Все разом обернулись и выжидающе посмотрели.
   - Тогда пусть все будет справедливо, - торжественно начал я. - Всю жизнь дворяне и рыцари топтали чернь тяжелыми конями, показывая свое превосходство. Так пусть же восторжествуют древние обычаи.
   - Чего ты хочешь?! - железом дрожал голос Годдриха. Дрожали и его руки. Наверное, от нетерпения.
   Я прямо смотрел на короля.
   - Пусть лорд Эммельбах сразится со мной в полном боевом вооружении, на коне и с копьем, по всем турнирным правилам. Я же выйду против него пешим и безоружным. И если за три заезда он не раздавит меня, то... значит он не чистокровных дворянских кровей. А если я выбью его из седла, то стану вашим чемпионом.
   Все собравшиеся загудели, точно пчелы в гигантском улье. На губах графа Тильборского заиграла жесткая издевательская усмешка. Глаза его засияли недобрым светом, и хищно сузились, точно прорези шлема. Король, напротив, удивился и задумался. А леди Эдолия испуганно вскрикнула, и обеспокоено смотрела на меня. Стражи растерянно переглядывались, не веря в услышанное. Но алебард не опускали. Хотя и не догадывались, что оберегают не толпу от меня, но меня от толпы.
   Лорд Годдрих подбоченился и воинственно воскликнул:
   - Твой вызов принят, презренный холоп. И пусть то не по законам рыцарской чести, но зато станет уроком для всех других!
   - Почему же? - удивился я. - Это как раз по всем законам рыцарства - давить простолюдинов. По негласным законам, скрывая которые, вы утверждаете законы гласные. По истинным законам, по которым мы живем. Ваше Величество?
   Король стоял хмур, точно дождевая туча. Он нервно теребил бородку посматривая то на меня, то на злого графа, то на испуганную герцогиню, то на замерших алебардистов. Я глубоко вдохнул тяжелый воздух, наполненный конским потом, запахом дерева и железа. А также сомнениями короля. Для него я был не просто преступником, но зачинщиком смуты. А он, как никто другой, знал, что смуту следует пресекать на корню, иначе она может перерасти в неуправляемые последствия. Но просто казнить меня он не мог. Первой бы возмутилась толпа - она вожделенно жаждала зрелища. А такого зрелища им еще не доводилось видеть. Ни разу еще они не видели, как безоружный и пеший человек вступал в поединок с рыцарем. Да, такое нельзя было пропускать.
   Вторым бы возмутился лорд Годдрих. Он сам желал расправиться со мной. И таким искренним стало его желание, что жгло оно не хуже пламени. Глаза его, точно угли, пульсировали под дуновением ветра. А он все-таки чемпион. Он стал кумиром толпы, и с его желаниями тоже приходилось считаться.
   Третей бы возмутилась леди Эдолия, так как простое женское милосердие не позволило бы ей стать причиной гибели невиновного человека. Пусть и не человек я...
   Словом, король сдался.
   - Да будет так! - торжественно объявил он. Метнул на меня колючий взгляд, осмотрел стражу, и махнул герольдам. - Объявляйте поединок!
   Королевский герольд глубоко поклонился и поднялся на возвышение. На краткий миг воцарилось гробовое молчание. Даже ветер затих, перестав хлопать штандартами. Притихла и толпа - огромный мифический зверь. Я молча оглядывал скамьи и трибуны. Зверь пристально следил за мной. Многотысячный взгляд пожирал мою хлипкую плоть, мои лохмотья и нечесаные локоны. Зверь ждал трапезы. Насытить же его могло лишь одно - достойное зрелище. Судя по всему, этой трапезой уготовлено быть мне. Правда, не ведали они, что я тоже люблю сытно пообедать. Зверь скалился многотысячной злорадной улыбкой. Зверь...
   Во все времена, во всех странах этот зверь был на службе у своего хозяина. Если хозяин его лелеял и пестовал, то зверь ласково терся у его ног. Если постоянно бил и угнетал, то зверь мог в один момент наброситься на него и растерзать бесчисленными клыками. Или выбрать себе нового хозяина. Потому, мудр тот хозяин, кто умело сочетает эти два способа. Я трепетно втянул тяжелый пыльный воздух. Этот зверь доволен. А значит король - хороший хозяин. Я позволил себе легкую улыбку.
   Вновь подул ветер, хлопнули знамена, а зверь слегка зашевелился. Герольд дал знак горнистам. Вслед грянули трубы, торжественно пропели на все лады и опустились. Над ристалищем вновь разнесся его красивый выразительный голос:
   - На ристалище вызывается чемпион нашего турнира, победитель состязания на копьях, великолепный и непобедимый лорд Годдрих фон Эммельбах, граф Тильборский. Его прозвище - Железный Кулак, и он полноправно подтвердил это, выбив всех противников. Его цвета гюльз - символ мужества и ярости. А также траур - символ благоразумия и мудрости. Он неимоверно силен и бескрайне благороден. Его конь не ведает устали, а копье не ведает промаха. Он безупречный образец кавалера, достойного занимать первое место в рыцарских рядах. Он - яркий пример для подражания молодых воинов. Его многовековой род восходит к древним временам. Еще издревле его предки в седых далеких турнирах и битвах прославляли королевский двор, принося громкие победы. Воистину в землях достославной Тильбории рождались победоносные дворяне. Их жизненный путь всегда был отмечен неувядаемой славой и легендарным мужеством. Встречайте своего чемпиона! Лорд Годдрих фон Эммельбах, граф Тильборский, из замка Лацхофвальд. Лорд - Железный Кулак.
   Толпа взорвалась дружным ревом. Люди подскакивали на скамьях, стучали по ограде, кричали, вопили, размахивали кто подобием стяга лорда Годдриха, кто просто красно-черной тряпкой. А кто и вовсе платком. Приветствовали его все без исключения. Граф Тильборский смущенно заулыбался, подняв в ответ руку. Он тоже любил этого зверя.
   Годдриху поднесли помятый в нескольких местах топхельм и новое копье. Он снова наградил меня красочным оскалом, одел шлем, покрутил, устраивая его поудобнее. Нагнулся, взял копье, тронул коня и величественно выехал к длинному ограждению, что тянулось вдоль ристалища. Могучий вороной гарцевал под ним, радуясь очередному поединку. Поскрипывали черные конские доспехи, тоже скромно украшенные золотом. Его голубые глаза угрожающе вспыхивали в прорезях стального наглавника. Видимо, я тоже вызывал у него неприязнь. А может, конь любил своего хозяина, и тонко чувствовал его настроение?
   Широко растопырив ноги в стременах и высоко подняв копье, великий лорд напоминал огромную черную башню. Вершину башни венчали черно-алые хоругви, трепещущие на ветру. Большого коня не смущали тяжелые пластины, не смущал и неподъемный всадник. Да, великолепное олицетворение нерушимой рыцарской мощи и могущества кавалерии. Все с нескрываемым восхищением взирали на чемпиона. И приветствовали на все лады.
   Герольд жестом пригласил меня занять место на другом конце. Я легкой небрежной походкой направился туда. Я тоже чувствовал на себе тысячи взглядов. Они буравили спину, но, в отличие от графа, жгли презрением и отвращением. Иные таили интерес и удивление. Некоторые взгляды переполняли сострадание и жалость. Иные откровенно насмехались. А некоторые словно орали под ухо: "Идиот"!
   Но я не обращал на них внимания. Я просто шел. И позволял каждому относиться ко мне так, как он пожелает. Ведь желания людей бесконечны и интересны. И я всякому позволял называть меня так, как вздумается. Просто мне хочется знать, о чем люди думают.
   Между тем герольд поднял руку, призывая к спокойствию. Толпа утихла. Он с легкой иронией громко провозгласил:
   - На ристалище вызывается... на ристалище кто-то вызывается. Некто, жаждущий скорой смерти. Приветствуем же смельчака!
   И трибуны снова ожили. Люди снова хлопали, стучали и вопили. Неужели им нет разницы, кого приветствовать? Неужели они пришли сюда поболеть... неважно за кого? Я прислушался. Шум, крики, визги, вопли... плевки!
   О, нет! Я не был их кумиром. Но стал шутом, который готов пожертвовать жизнью, лишь бы повеселить толпу достойным зрелищем. Мой подвиг оценили все без исключения.
   - Его никак не зовут, ибо нет у него имени, - с насмешкой продолжал герольд. - У него нет прозвища, коим он называл бы себя. Потому как не заслужил он себе никакого прозвища. За его плечами нет громких побед, нет легендарного прошлого. Его род неведом. У него нет ни замка, ни земель, ни поместий - ничего. Он прибыл неведомо откуда, но скоро попадет известно куда. Его цвет прозрачный, означающий ничто. Его девиз - неизвестность. Он всячески прячет свой лик, поскольку ничего из себя не представляет. Он дал обет победить чемпиона. Он вознамерился голыми руками одолеть непобедимого лорда Годдриха. Самого могучего рыцаря Империи Золотого Грифона. Он пеш и безоружен, но все равно надеется сразить конного воина, укрытого непробиваемой броней. Но в том и состоит его подвиг. Он идет на верную смерть, отстаивая свою, никому не нужную честь. Приветствуем же безумца, идущего на смерть! Слава безумцу!
   - Слава безумцу! - единодушно подхватила толпа.
   Льстят!
   И хоть не человек я, но мне стало приятно. Хоть с какой-то стороны во мне разглядели героя, пусть и ошибочно. В глубине шевельнулось что-то человеческое. На душе потеплело, и я позволил себе легкую улыбку. Окинул взглядом толпу. Прислушался к ее мыслям, к ее желаниям. Они ждут моей смерти. Все. И рыцари, и простолюдины, и знать, и король. Больше всех жаждал король. Уж очень был я подозрительным. Ну и граф Тильборский, разумеется. Он уже нетерпеливо ерзал в седле, норовя сорваться в галоп. Его копье втягивало всю его пламенную ненависть, все его желание пронзить меня насквозь и нещадно растоптать копытами своего могучего жеребца. Его сквайры размахивали родовыми знаменами с золотым кулаком. Такой же кулак горел на его кованой груди. А из-под него сочилось нетерпение, перевитое презрением и негодованием. Ожидали кровавой расправы и алебардщики, особенно те, которых я поколотил. Их глаза полыхали и ненавистью и первородным страхом перед силой. Они больше следили за мной, чем за порядком.
   Лишь один человек почему-то не хотел моей смерти. Я не знаю почему, но это была леди Эдолия. Она с ужасом наблюдала за моим неспешным шествием, словно провожала на эшафот. Ее милое овальное лицо побледнело, брови страдальчески сошлись. Ее голубые глаза увлажнились и погрустнели. И в них я читал мольбу и прощение. Но... прощать мне ее не за что.
   - Поединщики готовы? - обратился к нам герольд.
   Мы кивнули одновременно. Мы готовы. Глашатай еще раз глянул на короля. Король тоже коротко кивнул.
   И герольд взмахнул рукой. Взлетели королевские штандарты, запели бронзовые трубы, и им вторил тяжелый удар колокола. Следом вздрогнула земля - черный рыцарь дал шпоры коню. Конь с диким ржанием взвился на дыбы, потрясая огромными копытами. Он словно показывал мне чудовищные подковы, которые, судя по всему, предназначались для моей непокрытой головы. Земля отозвалась крупной дрожью и грохотом, когда могучий жеребец опустился. А следом сорвался в бешеный карьер. Я повел плечами, встряхнул руками, и легким бегом устремился к нему. Толпа взорвалась дружным ревом, приветствуя неизвестно кого воплем: "Давай"!
   Я бежал лениво, словно пытался взбодриться после сна. Годдрих же мчал во весь опор, с нетерпением ожидая встречи. Я с ленивым интересом озирался по сторонам, прислушиваясь к крикам толпы. Граф Тильборский неотрывно смотрел вперед, пожирая меня пламенным взглядом. Я прекрасно чувствовал, как сузился для него весь мир, превратившись в две узкие щели. И даже знал это - память доносила обрывочные воспоминания. Когда-то я сам одевал подобный шлем. В щелях маячила лишь одно - цель. Больше он ничего не видел и не слышал. Молодец. И с каждым мгновением набирал скорость. Я же бежал нерасторопно, как, впрочем, и всегда. На губах появилась странная улыбка, вместе с ней обнажились клыки. Глаза алчно заблестели. Узкие прорези шлема противника засветились жаждой скорой расправы. Черно-красные ленты угрожающе хлопали за его стальной макушкой. Железный кулак на макушке начал опускаться, вместе с копьем. Он метил мне в сердце. Я даже почувствовал его легкий глубинный страх. Граф боялся лишь одного - промаха. Расстояние сокращалось.
   - Давай! - неслось отовсюду.
   Земля гудела и шла ходуном, выпрыгивая из-под ног.
   - Давай! - единодушно взрывались трибуны.
   Устрашающий грохот приближался и нарастал.
   - Давай! - в нетерпении подпрыгивали люди.
   Напряжение натягивалось, словно арбалетная тетива.
   - Давай! - тянулись к спуску жадные пальцы палача.
   - Даваааааай!!!
   Еще немного, и мы столкнемся. Еще чуть-чуть, и он либо нанижет меня на копье, либо собьет железной конской грудью и безжалостно вдавит в землю подковами. Но я все равно не свернул. Лишь недобро ухмыльнулся, сверкнув клыками, и побежал еще быстрее. Уже отчетливо стал различим мой противник, летящий стальным тараном на меня. Его золотой кулак на помятой кирасе, его алые и черные ленточки, его золотой крест на топхельме. По кресту бежала искусная вязь, наведенная чернью. И длинное копье без наконечника. Но и оно могло бы наполовину войти в мою незащищенную плоть. По крайней мере, лорд Годдрих мечтал о том более всего. Равно как и все вокруг. В эти мгновения то было всеобщим искренним желанием. Неподдельным и открытым. И никто его не скрывал.
   Ритмично дрожала земля, гулко стучали тяжелые копыта вороного коня. Устрашающе громыхали крепкие черные доспехи. Песок и пыль взвивались облаками, оставляя за рыцарем тающий след. Мы стремительно сближались. Зрители повскакивали со скамей и прильнули к ограде, едва не ломая ее. Стражи не обращали на них внимания - они сами неотрывно следили за представлением. Даже король напряженно привстал. А леди Эдолия зажмурилась. Ох, что-то да случится сейчас.
   И случилось...
   Копье противника опустилось до уровня моей груди. Перед глазами мелькнул железный конский наглавник, с таким же насеченным золотым кулаком. Еще миг, и все закончится. Однако ноги легко оттолкнули меня от земли, и я высоко подпрыгнул. Все ахнули, когда увидели, как я взлетаю. Ахнули, когда увидели, как опускаюсь на длинное древко, как бегу мелкими шажками по разноцветному копью. Словно канатоходец пробежал я вихрем по смертоносному черно-алому жалу. Единственный, кто не ахнул, оказался сам граф Эммельбах. Он просто не понял ничего. Вернее не успел. Он не понял, как противник оказался на его копье. Но не нанизанным, а бегущим. Он не понял, как я смог пробежать по нему. Поэтому я стал для него настоящей неожиданностью, когда возник у самых прорезей шлема.
   Все произошло мгновенно...
   Резкий удар внезапно сотряс его шлем. Голова дернулась назад. На топхельме мелькнула новая глубокая вмятина. Граф, теряя сознание, выпустил копье и вылетел из седла. Он взлетел высоко, чересчур высоко, перевернулся в воздухе и тяжело шмякнулся оземь. Я же пролетел над ним, подобно гигантской летучей мыши. Такое сходство придавал рваный грязно-черный плащ. Подобно крыльям он нес меня, развиваясь вокруг. Подобно призрачному дракону - повелителю старинных легенд. Подобно истории - такой же рваной, дырявой и сомнительной. А сквозь прорехи и дыры мелькало глубокое синее небо, как символ надежды. И величественные облака - извечные мудрые скитальцы. Потому как равнодушны они к земным событиям, и подчиняются лишь ветру...
   Я мягко и бесшумно приземлился на песок, опустившись на одно колено. Плащ медленно прикрыл меня, будто хороня от взглядов.
   Воцарилось гробовое молчание. Слышался лишь гудящий топот - конь Годдриха мчался дальше. Но вскоре затих и он.
   Все...
   Я медленно поднялся и обвел властным взором притихшую толпу. Толпа не смела пошелохнуться, во все глаза пялясь на меня. Кто как вскочил, то так и замер в той же позе. Ничто не нарушало торжественного молчания. Словно время замедлило свой незамедлимый ход. Лишь ветер хлопал штандартами, да изредка пофыркивали кони. Они первыми выражали свое одобрение.
   Наконец сам король зашевелился, кашлянул и поднялся с трона. Мрачный и недовольный, точно после бессонной ночи с наложницей, которая так и не разделась. Но почему-то никто не обратил на него внимания - взгляды всех приковала загадочная темная фигура в рваном плаще. Подойдя к краю, он молча уставился на меня. Я учтиво поклонился. Король стиснул зубы, тяжело вздохнул. И, пересиливая гордость, зычным голосом провозгласил:
   - Честь и слава победителю!
   Герольд распахнул рот и растерянно вращал глазками. Эту фразу надлежало произносить ему. Король метнул на него грозный взгляд. Он встрепенулся, оживился и тоже воскликнул:
   - Честь и слава победителю! Честь и слава!
   Король поднял голову и погрозил горнистам. Следом грянули трубы. Горнисты старались в мою честь.
   А следом оживилась толпа. О, это уже перебор. Я не стою такого триумфа.
   Льстят.
   Но приятно.
   Я снова вежливо поклонился, выражая искреннее признание. У зрителей появился новый кумир. Лорд Годдрих лежал неподвижной грудой черного железа, мятым шлемом уткнувшись в песок. Рядом валялось бесполезное копье. Только ленточки шелестели на ветру, да золотые шпоры искрились под солнцем. Я прислушался. Его сердце слабо стучало. Жить будет.
   Король жестом поманил меня. Я огляделся, посмотрел на стражей, и уверенной поступью двинулся к королю. Тысячи глоток приветствовали меня. Тысячи глаз вмиг переменили отношение и уже по иному взирали с далеких трибун. Я улавливал восхищение. Иные до сих пор не верили в происходящее. Кто-то стоял с отвисшей челюстью. А кто-то схватился за голову.
   Алебардщики следили за мной с настороженным изумлением и тревогой. Если я выбил пинком рыцаря в полном латном вооружении, что же я могу сделать с безоружным монархом? А если они кинутся его защищать, что я сделаю с ними? Сомнение и страх сливались в них, а решительность таяла по мере моего приближения. Но я не собирался покушаться на короля. Я молча подошел к возвышению и спокойно смотрел на него. А он с тревожным интересом на меня.
   - Поистине ты заслужил право быть чемпионом, - его голос едва дрожал. В нем до сих пор жило сомнение. Но властный монарх умел себя пересиливать.
   - И моя награда справедлива. Я король, Вальгред Третий, никогда не бросаю слов на ветер. Триста гульденов, как и положено. Ты принимаешь мой дар?
   Я слегка прищурился.
   - Его Величество безгранично мудр, ведь так?
   - Ты смеешь сомневаться? - уже строже пророкотал король. Уверенность возвращалась к нему.
   - Тогда, мой король, вы знаете ответ.
   Он задумчиво смотрел на меня. Затем вздохнул.
   - Ну и день! Сегодня никому не надо золота. Неужели тебе тоже нужна рука прекрасной герцогини?
   Я тихо посмеялся и перевел взгляд на изумленную леди Эдолию. Она часто хлопала огромными глазами, не сводя с меня оцепеневшего взора. Наверное, так смотрят на мышь, проглотившую кота. Да, результат очевиден, но... что-то не так. Так не бывает. Но есть. Может... это уже легкое помешательство. Но если помешательство, то массовое. Все стали свидетелями такого чуда. Я долго любовался ее пламенным взором. До неприличия долго. А когда с откровенным вожделением уставился на выступающие округлости грудей, то сам поразился собственной дерзости. Хотя на самом деле я лишь вспоминал своего недавнего знакомого. И, ставя себя на его место, пытался понять, как обильно текли бы его слюни. Потому как грудь поистине хороша. Молодая, сочная, упругая. Эх, жаль, что не человек я.
   Леди Эдолия, наконец, сообразила в чем дело и залилась густым багрянцем. Она стала походить на созревший персик. Я открыто любовался ею, пожирая уже с ног до головы. И сказал:
   - Его величество мудр втройне. Он и здесь знает ответ.
   - Как? - брови короля поднялись, а синие глаза округлились. - Тебе и герцогиня не нужна?
   - Только не примите за оскорбление, Ваша Светлость, - обратился я к юной красавице. - Вы очень прекрасны. Вы ошеломительно прекрасны, моя леди. Немногие могут сравниться с вами в красоте, которую я смело бы назвал неземной.
   Герцогиня снова залилась чарующей краской, пряча лицо в тени. В ее глазах поблескивали таинственные огоньки. Король же ухватился за седую бородку.
   - Хм, так чего же ты хочешь? Чего желает наш необычный победитель?
   - Ровным счетом ничего, милорд, - улыбнулся я.
   - Так не бывает, - усмехнулся король.
   - Как видите, бывает, - вежливо ответствовал я.
   - Но почему? - не понимал он.
   - Потому что у меня все есть, - коротко пояснил я.
   - Но я ничего не вижу при тебе, - монарх обвел меня взглядом. - Я вижу - ты беден, а потому и предлагаю золото.
   - О, я очень богат, мой король. Только не золотом я мерю свое богатство.
   - Так чем же? - заинтересованно прогудел он.
   - Мудростью, - изрек я.
   - Вот как? - изумился он.
   - Именно так, - подтверждающее кивнул я.
   - Тогда скажи - богат ли я?
   - Мы так и будем общаться здесь? - я выразительно развел руками.
   Он недовольно покосился, но потом взгляд его смягчился. Король махнул рукой, и герольд снова взлетел на подиум.
   - Приказом Его Величества, Вальгреда Третьего, рыцарское состязание считается оконченным. Возблагодарим же Его Величество за достойный турнир. Вознесем же славу королю за деяния его благие и мудрые. За великую возможность проявить себя и стать героем, не проливая крови врага. За великую возможность для простого люда насладиться достойным зрелищем. Честь и слава королю. Честь и слава Вальгреду Третьему!!!
   Запели трубы, грянули литавры, оглашая ристалище финальными отзвуками. Со всех сторон к королевскому возвышению потянулись уцелевшие рыцари. Они сняли шлема, и тяжело ковыляли к нам, стуча разбитыми латами. Некоторые едва держались на ногах. Некоторые шли гордо подняв голову. Иные шагали с полным равнодушием. И все настороженно посматривали на меня. А я на них. Да, уважение и неприязнь - редкое сочетание. Но ничего более в их взглядах не угадывалось.
   По традициям турниров они выстроились перед королем. Я стоял на месте. Монарх в сопровождении свиты и охраны спустился к нам.
   - Мои верные рыцари, - громко и четко произнес он. - Сегодня вы явили небывалое мужество и отвагу. Ведь мне не понаслышке известно, что такое конный поединок. Вы проявили себя истинными рыцарями - мастерами копья. Вы в очередной раз доказали свое могущество. И я чистосердечно поздравляю вас, и полноправно называю героями турнира.
   Все вокруг захлопали, а рыцари застучали, так как многие не сняли латных перчаток.
   - Но судьба наша непредсказуема, - продолжал король. - И она неожиданно явила нам нового победителя. Приветствуйте же своего чемпиона!!!
   Все снова зааплодировали, но уже не так рьяно. И косо посматривали в мою сторону. Я скупо улыбался, и отвешивал короткие поклоны.
   - Необычный гость посетил наш турнир. Необычна его сила. Необычны и его желания. Но он победил честно. Даже напротив - нечестно, ибо вступил в чудовищно неравный поединок. Никто не смог бы одолеть рыцаря, будучи пешим и безоружным. Назови же свое имя, наш победитель?
   Я выдержал паузу, ожидая, пока все умолкнут. И спокойно произнес:
   - О, Ваше Величество, не льстите мне. Я очень скромен, а потому за вами оставляю право назвать меня.
   - Хорошо! - кратко отозвался король. - Чувствую - бесполезно тебя пытать. Мы будем звать тебя Чемпион.
   Я глубоко поклонился и вежливо произнес.
   - Да будет так, хоть то и не совсем правда.
   - Отчего же?
   - От того, что поединок был неравный.
   - Не пойму? - потупился монарх.
   - На самом деле истинное преимущество было на моей стороне, - пояснительно молвил я. - Точно так же, как и мнимое на стороне уважаемого графа Годдриха. Я с одинаковой легкостью мог бы одолеть любого, будь то опытный рыцарь или младенец, едва начавший ходить.
   - Хм...
   - Да, Ваше Величество. Уж не сочтите за дерзость. Но то - правда, и вторично ее подтверждать мне бы не хотелось.
   - Не потребуется, - успокоил меня король. - Но все же скажи мне, как бы ты хотел распорядиться деньгами?
   На миг я задумался, оглянувшись на хмурых пристыженных рыцарей - отборный цвет королевских войск.
   - Я прошу поделить золото между ними. Они поистине заработали его, подарив людям достойное зрелище.
   Позади раздалось одобрительное гуденье. И стук. Рыцари изумленно перешептывались. Подумав, я добавил:
   - Но большую часть выдайте тем, кто оказался покалечен.
   Подумал еще, и добавил, обращаясь уже к поединщикам:
   - И прошу, господа рыцари, не скупитесь на доспехи. А главное - будьте щедры к тем, кто месяцами корпит над ними, поливая их соленым изнурительным потом и кровью из разбитых пальцев.
   - Интересно, интересно, - ухмыльнулся король. - Да будет так.
   - И еще, - неожиданно вспомнил я.
   - Слушаю, - живо и подозрительно учтиво подобрался монарх.
   Я снова оглянулся, пошарил глазами, и указал рукой.
   - И еще с дюжину золотых вон тому парню. И пару подзатыльников.
   - А подзатыльники зачем? - непонимающе улыбнулся король.
   - Дабы не думал, что золото легко достается, - разъяснил я, с улыбкой приглядываясь к пареньку.
   - Тогда может побольше? - зловещим голосом предложил король.
   - Золота?
   - Нет, подзатыльников. Если желаешь, можно розги. Или чего покрепче?
   - Обойдемся подзатыльниками, - сжалился я.
   Паренек побледнел и вжался в ограждение. В его глазах одинаково мерцали жадность и страх.
   - Ну вот и все, - подытожил я.
   - Да исполнится воля чемпиона, - громко воскликнул король. А после добавил тише, - А тебя, Чемпион, я приглашаю к себе на пир.
   - Поистине вы благодушны и мудры, мой король. Я с искренним желанием приму ваше предложение. Хотя и не пир мне нужен, но мудрость ваша. Мне бы очень хотелось прикоснуться к ней.
   - А мне к твоей, - с видом заговорщика прошептал король.
   Я снова церемонно поклонился. Внезапно оживился ветер. Он подхватил полы моего изношенного до невозможности плаща, гордо расправил их над изысканными одеждами и доспехами, и величественно опустил. А в высокородных глазах засветилось безотчетное уважение, пускай и перевитое страхом перед неведомым.
  
  
  
  
   3 Королевская мудрость
  
  
   "Лишь тот зовется королем,
   кто ведал муки и невзгоды
   простых страдающих людей".
  
   Хранитель желаний
  
  
   В большой тронной зале никого не было, кроме охраны, прислуги, пары борзых и короля. Ну и меня, разумеется. Высокий расписной потолок подпирали витиеватые колонны. Они, будто молчаливые угрюмые стражи широким кольцом обступили нас. В стенах, выложенных синеватым камнем, мерцали высокие стрельчатые ниши. В их тени застыли в вечном скорбном молчании мраморные фигуры. Они стояли, вжавшись в стену, словно искали выхода из этой роскошной усыпальницы. Хотя усыпальницы их находились в другом месте - от них не пахло смертью. Лишь памятью...
   Я потянул воздух. Память, запечатленная в камне умелой рукой. Мастера камнерезы передали лики прошлых правителей в руки вечности. Каменной вечности, но не вечной... Короли прошлого стояли в вычурных бронях - символ военного могущества. В их позах чувствовалось истинное достоинство и высокородность. А в глазах, пусть и мраморных, светилась мудрость. С высоты своего немалого роста они сурово наблюдали за нами. Словно решали - достойны ли мы права пребывать здесь, перед ними. Не оскверняем ли их великой седой памяти?
   Ну, Вальгред-то может и не оскверняет. Наверняка он потомок этих правителей древности. А вот другая, темная рваная фигура вызывала определенные здоровые сомнения. Мраморные взгляды несколько недружелюбно косились на незваного гостя. Хотя меня официально пригласили на пир. А точнее - на ужин.
   Мы сидели за большим круглым столом друг против друга. Ясеневый резной стол явно предназначался для большего числа людей. Но иных не было. Стол ломился от обильных яств, источавших чудесные ароматы. Но есть не хотелось. Меня терзал иной голод. А вот от вина я не отказался. Такие вина нечасто выпадает пробовать. Старые и терпкие, они, помимо изысканного вкуса, хранили и воспоминания. Я пил и с вожделением закатывал глаза. И вдыхал глубинную память, пропитавшую эту залу. Я вдыхал желания каменных монархов. Они оказались на удивление яркими. Несомненно мастера, ваявшие их лики, знавали их при жизни. Они-то и передали мрамору всю жизненную суть великих могучих правителей. Я торжественно молчал, смакуя вино, и слушал голос тишины. Воспоминания вереницами ползли передо мной. Да, это здорово.
   Король тоже пригубил из кубка, посмаковал и внимательно посмотрел на меня.
   - Нравится?
   - О, да! - мой голос таинственным эхом прошептал по углам.
   - Хотел бы пировать так каждый день? - с серьезным тоном спросил он.
   - О, нет!
   - Почему? - встрепенулся монарх. Отставил кубок и удивленно взглянул на меня.
   - Боюсь, в вашем королевстве не хватит рыцарей, - любезной мягкостью я пытался сгладить смысл.
   - Рыцарей...? - переспросил король, не понимая, о чем я.
   - Ну да. Рыцарей, которых мне пришлось бы вышибать каждый день. Да и мне бы это быстро наскучило. Много ли чести обижать младенцев, а после пировать здесь с титулом Чемпиона?
   Король задумчиво взирал на меня, словно решая, с какой стороны подступаться.
   - Расскажи мне, откуда ты? - попросил он.
   - Я скитаюсь по миру. Следовательно, я из мира.
   - Тогда резонно спросить - из какого? - уточнил монарх.
   - Из обычного, - отмахнулся я.
   - А где ты родился и рос?
   - Не помню.
   - Где же ты живешь?
   - Где захочу.
   - И вот так вот скитаешься?
   - Именно так.
   - И не хочешь нигде осесть, завести семью, работать и богатеть?
   - Говорю же - я богат, - напомнил я. Снова отпил. - Я всегда могу иметь все, что пожелаю. И я при этом не нуждаюсь в золоте или рабах.
   Король раздумчиво покивал и тоже пригубил. Я последовал его примеру.
   - Закрадываются у меня подозрения, что ты не человек. Не может простой смертный совершать всего, что делаешь ты.
   - Ваши подозрения справедливы, - медленно, будто во сне, кивнул я. - Хотя и неоднозначны. Люди способны на большее, чем им кажется. Это и задает постоянное стремление к совершенству. Но пока немногие достигли его. Именно поэтому я справедливо говорю: "я не человек".
   - Тогда кто? - несколько язвительно спросил король.
   - Вы уже назвали меня, - я снова вежливо поклонился.
   - Но я назвал тебя Чемпионом, так как ты победил на турнире, - напомнил Вальгред, потирая золотой кубок. На его блестящих боках вспыхивал напряженный взгляд монарха.
   - Так и зови, - посоветовал я.
   - А как зовут другие? - король даже не обратил внимания на мою фамильярность.
   - Как хотят.
   - А если оскорбляют?
   - Это невозможно.
   - Почему?
   На миг я задумался, поглядел в потолок, и снова вернулся к собеседнику.
   - Если барана назвать бараном - это истина. Если человека назвать бараном - это ложь. Если люди лгут, то сами же и страдают от лжи. Если видят и говорят истину - то выигрывают. Тот, кто укажет мне на мои недостатки - не оскорбит меня, а облагодетельствует. Потому что я приму меры к их искоренению. А кто чистосердечно похвалит, то вызовет к себе благожелательное расположение. Поэтому оскорбить меня невозможно. Равно как и перехвалить лестью. Да только я сам вижу все свои достоинства и недостатки.
   - Н - да!
   - Да!
   Некоторое время мы молчали, с новым интересом изучая друг друга. Каменные истуканы казалось, тоже переменились в лице. Они по-новому смотрели на загадочного оборванца. Оборванец поднял кубок и сделал глубокий глоток. Первым заговорил король.
   - Зачем ты здесь? Ты ведь знал, что окажешься у меня?
   Я отставил кубок, утер губы ветхим рукавом, и внимательно поглядел на него.
   - А ты, как погляжу, очень проницателен, король Вальгред. Качество нужное для монарха. Это приятно.
   На сей раз усмехнулся он. И тоже внимательно посмотрел мне в глаза.
   - Любой на моем месте обретает те качества. Но не будем уклоняться. Итак, ты хотел оказаться здесь и оказался. Зачем?
   Я покивал, польщенный его дальновидностью и глубокомыслием, и торжественно объявил:
   - Послушать тебя, мой король. Но не как подданный, а как равный. Пусть никого из нас не обременяют традиционные формальности. Лишь так мы сможем искренне поведать друг другу все, что хотим.
   - Ты считаешь себя равным мне? - глаза его остро впились в мою суть.
   - Так считаешь ты, ибо позволил на равных пировать с тобой, - назидательно заключил я. - В том воля твоя. Не я напрашивался на пир, но ты пригласил меня.
   - А как считаешь ты? - дознавался он. Указательным пальцем он нервно водил по ободу кубка.
   Я вздохнул, состроил жалобный вид, потому как не хотел разочаровывать его. Но все же сказал:
   - По силе я много выше тебя.
   - Хм, ты так полагаешь? - король подпрыгнул на месте. В глубине его синих глаз полыхнул недобрый огонек. Он, правда, сделал вид, что сменил позу, и облокотился по-новому. Но вот огонек никак не затухал, выдавая его, будто хищника в ночи. Однако меня тот огонек не страшил, а забавлял. Ведь он наполнен неподдельной искренностью. Он живой и яркий. И такие огоньки есть источник силы, которой я пользуюсь. Да, как сладко перечить самому королю, уверенно и даже нагло смотря в его глаза.
   - Нет, не полагаю. Уверен! - с некоторым сожалением вздохнул я, поигрывая пустым кубком.
   - Но за мной мощь целого королевства, - вызывающе напомнил он, не сводя с меня испытующего взгляда. В глубине глаз замерцал грозный синий свет. Огонек превращался в пламя. - По моему приказу собирается несметное войско из всех баронств, графств и герцогств. Великолепное непобедимое войско. На протяжении многих веков оно являлось надежным щитом нашей могучей империи. А иногда и мечом. Всем моим соседям уже выпадала доля ощущать на себе его великую силу. Мы постоянно держим свой меч поднятым. Но без нужды не опускаем. Наш меч скован из могучего конного рыцарства, неутомимой тяжелой пехоты, превосходных стрелков, разведчиков, механиков и прочих. Всем этим многосложным механизмом управляют блистательные стратеги - мои маршалы и генералы. Они умеют добиваться победы даже в заведомо проигрышных условиях. И ты, ничтожный жалкий проходимец, нищий бродяга, отринутый жизнью скиталец, хочешь противопоставить себя всему моему войску?! Ты - один, пусть и сильный человек, считаешь себя равным многотысячной задоспешенной дружине?!
   - Я могу с легкостью раздавить ее, - небрежно пояснил. И улыбнулся.
   - Ты...?! - ужаснулся король, сверкнув крепкими ровными зубами. Хоть он и усмехался, но рот его как-то болезненно кривился, словно отражал глубокие душевные муки. Хотя, отчасти так и было. Ведь не каждый монарх поверит в такую явную с виду глупость. Но я оставался неумолим.
   - Я, и только я! Иным подобное не по зубам.
   - Ты самонадеян, - с вызовом бросил король. Пламя несколько поуспокоилось, и в его глазах мерцали отблески здорового сомнения.
   Я равнодушно и твердо встретил его взгляд.
   - Надеюсь, ты достаточно мудр, чтобы не проверять это.
   Король крепко схватился за подбородок, и принялся теребить его. Я продолжал:
   - Да, я могу сокрушить все твое войско. Один! Могу убить тебя прямо здесь. Могу разрушить твой замок и разогнать всех рыцарей, пехоту, стрелков, механиков, стратегов и прочих твоих блистательных людей. Но, разумеется, делать подобного не стану.
   - И на том спасибо, - с усмешкой выдавил он.
   - Пожалуйста, - без усмешки поклонился я.
   Монарх поджал губы и внимательно изучал меня. Изучали и его высокие мраморные предки. Какой-то наглый самонадеянный голодранец пировал на равных с самим королем, оскверняя залу, как видом, так и речами. Как помыслами, так и желаниями. Они немо перешептывались, и беззвучно качали неподвижными головами. Если бы кто-то из них мог ожить, то непременно сошел с пьедестала, схватив меня за горло каменными ручищами, и раздавил, как пиявку, алчущую крови. Но их судьба предрешена. А потому и стояли они в безмолвии, будто потеряв дар речи от моего нахальства. Всесильные грозные правители прошлого бессильно застыли перед настоящим. Они застыли перед реальностью, настоящей реальностью, которой правил ни кто иной, как ваш покорный слуга. Покорный? Вам я кажусь покорным?
   - Да, интересного чемпиона послала мне судьба, - голос короля вновь огласил залу и пошел блуждать между колонн. - Хотел бы я поближе прикоснуться к твоей тайне.
   - Время есть, - философски подчеркнул я. - Мне некуда спешить.
   Мы снова пригубили, приглядываясь друг к другу, точно рыцари перед заездом.
   - Итак! - король неожиданно поднялся, отодвинул стул-кресло, и начал расхаживать по зале. Голос его приобрел истинную королевскую силу. Он с напором заговорил, - Я, король Вальгред Третий, распинаюсь здесь, перед простолюдином, вымаливая из него хотя бы имя?!
   - Нет, - качнул я головой. - Ты здесь, дабы обрести мудрость.
   - Неужели ты станешь учить меня? - внезапно застыл он, сраженный моей новой дерзостью. Как символично. Я взирал на него и ликовал. Ведь он уподобился своим древним предкам. И всего-то от одного слова, а точнее - от одной мысли. - Меня - самого короля?!
   - Нет, я никого никогда не учу, - поучительно напомнил я, приглядываясь то к королю, то к каменным статуям. Да, сходство очевидное. - Но мне приятно, если кто-то учится.
   - Хм, ты искусно и мягко дерзишь, - Вальгред подошел ко мне, остановился напротив, скрестил руки и прищурился. - Это интересно. Только уверенный в своих силах станет дерзить королю. А ты себя явно не переоцениваешь, что не так давно доказал всем нам... Угу! Признайся - ты маг?
   - Трудно сказать, - пожал я плечами. Как все же лестно сидеть перед королем, когда он стоит и пытается разгадать, кто ж ты есть. - Если магом звать всякого, кто наделен нечеловеческой силой, то, пожалуй. Но если маг тот, кто бубнит заклинания из книг - нет. Однако если под заклинаниями иметь в виду знания, накопленные человечеством, то тогда я точно маг. Как, впрочем, и любой другой человек. Ведь знания в равной степени доступны всем. Однако не всем доступно понимать их. Но многие склонны искажать их в свою пользу.
   - Ты не маг, - кивнул Вальгред, свысока оглядывая меня. - Может, эльф? Глядя на тебя, я даже готов поверить в бабушкины сказки. Они там тоже бегали по миру, и тоже совершали неподвластные и непонятные уму подвиги. А у темных эльфов были такие же острые клыки...
   - Нет, не эльф точно, - безжалостно парировал я. - Ведь я не совершаю подвигов. Я никого не спасаю, не защищаю слабых и обездоленных. Напротив, поступки мои кажутся ужасными и бесчеловечными. Но лишь для тех, кто не мыслит глубоко.
   - Вампир? - зашел с другой стороны король.
   Я жестко осклабился. В полумраке сверкнули клыки.
   - Я люблю свежую кровь, - зловещим эхом отразился мой шепот. Вальгред на миг вздрогнул. Я улыбнулся и спокойно продолжал, - но я не вампир. Вампиры пьют кровь - я крови не пью. Вампиры укусом рождают себе подобных - я лишен такой роскоши. Вампира можно убить простыми испытанными методами - как убить меня говорить не буду. Вампиры спят днем - я сплю лишь когда пожелаю, хотя могу и вообще не спать. Но если под кровью подразумевать искренние желания - о, да, я - вампир! Я самый жуткий и ужасный кровопийца!
   Король сам себя приободрил, и снова решил спросить:
   - Может...
   - Ваше Величество! - настойчиво остановил я его. - Король Вальгред Третий. Не стоит гадать, кто я. Это бессмысленно. Да и бесполезно.
   - Но вдруг ты несешь угрозу моему народу? - погрозил мне пальцем монарх. На дне его глаз затаилось новое подозрение. - Вдруг ты вестник тьмы? По виду, кстати, смахиваешь.
   - Но я уже доказал, что вид мой не соответствует сущности, - напомнил я.
   - Да, доказал, - согласился он. - Но я ничего не пойму.
   - И не надо.
   - Тогда зачем ты здесь?
   Я потянулся за виноградом.
   - Я постоянно скитаюсь по миру и прислушиваюсь к вашим желаниям. Мне интересно, о чем мечтают люди. Чего хотят, к чему стремятся. Разные люди - от простолюдинов до королей. От воров и убийц до честных тружеников. От солдат до полководцев. От тупиц до мудрецов. Мне интересны ваши истинные желания.
   Он глубокомысленно покивал.
   - Так значит. Хорошо. Я понимаю тебя. Я сам часто созываю совет высокородных и прислушиваюсь к их пожеланиям. Они рассказывают мне много интересного. Я же решаю, какое из их пожеланий серьезно, а какое нет. Иногда проскальзывают дельные мысли и советы. Но часто одна лишь чушь. И мне приходится их терпеть. Поначалу я пробовал обновлять совет приближенных, но, увы. Это бессмысленно. Новые ничуть не лучше. Даже хуже - их пока обучишь всему, пока посвятишь во все дела. Потому я и проявляю снисхождение к своим вельможам. За те редкие грамотные пожелания, которые нет-нет, да и заставят меня прислушаться.
   Я ел виноград, слушал короля и поглядывал на стражников. Под ногами возились собаки, стукая тонкими хвостами о зеленоватый малахитовый пол. Высокие стрельчатые окна, украшенные цветными витражами, пропускали рассеянный вечерний свет. Одно из них было распахнуто. В островерхом проеме солнце опускалось к далеким темным горам. Ощущалось его явственное желание побыстрее покинуть этот суетной мир. Кануть в безвестную пучину и там насладиться тишиной и покоем. Зато крепло желание ночи расправить звездную мантию над холодеющими землями. Возвестить о своей власти, утвердить свой закон, свой порядок. И править. Но до тех пор, пока солнце снова не пожелает отвоевать у тьмы своего царства, коим правило оно весь сегодняшний день. И ночь безмолвно отступит. Правда, начнет собирать под свой стяг новые силы, в надежде снова свергнуть власть солнца. Но после вновь падет. И так бесконечно. По крайней мере, в рамках человеческих жизней. Я перевел взгляд с цветного окна на задумчивого короля.
   - Ты прислушиваешься к пожеланиям советников касательно дел государства?
   - Ну да, - монарх взял яблоко и подошел к окну.
   - А как насчет глубинных пожеланий? Ведь дела государственные вряд ли их истинно беспокоят.
   - Почему ты так думаешь? - настороженно обернулся король, не донеся до рта алый фрукт. Опустил руку. - У нас прекрасное королевство, и всем здесь хорошо живется. У нас мощная армия, у нас приемлемые налоги. Крестьяне, разумеется, жалуются, но они, говоря по секрету, всегда жалуются. Им хоть какой налог - уже в тягость. А знаешь почему? Да потому, что они считают налог - обирательством. Чернь наивно полагает, что все их пожертвования идут в мой карман. И никто даже не задумывается, на какое золото я содержу войско, которое их же и защищает. Никто не хочет знать, сколько золота пускаю я на развитие науки, искусства, и даже на мистические учения. На какие средства я благоустраиваю город. И все это призвано приумножать блага нашей страны. А значит и блага тех самых крестьян и горожан. Но они того не понимают.
   - Да, это здорово, - согласился я, с романтической тоской смотря на уходящее солнце. - Признаться честно - все монархи так говорят. Но не все делают.
   - Я делаю! - тяжело отчеканил король. Глаза его величественно сверкнули. В них горячей кровью вспыхнуло тревожное закатное зарево. Вспыхивала и корона, переливаясь множеством драгоценных соцветий. Будто напоминала обветшалому путнику, что перед ним ни кто иной, как грозный монарх. - Я забочусь о своем народе. И не тебе меня учить, как это надлежит делать правильно!
   Я лишь покачал головой. И повторил, глядя на пестрых собак:
   - Я же сказал - я не учу. Я просто в очередной раз убеждаюсь.
   - В чем?
   - В том, что все это сказки про мудрого и справедливого короля. Таковых нет. И быть не может.
   - Ты сомневаешься в моей мудрости и справедливости? - замер король, словно хищный лев перед броском. Лишь в его синих глазах дрожала и вспыхивала жизнь. То ли это огоньки далекого светила, то ли жгучие вспышки его ненависти? Или зависти?
   - Нет. Я точно знаю, что их нет. Вернее, их мало, - мягко пояснил я. - Несомненно не все так легко и безболезненно, как ты мне рассказываешь. И ты делаешь далеко не все, о чем говоришь.
   Он окинул меня надменным взглядом. Мой чуткий нюх уловил запах пренебрежения. Затем - задумчивости. Но она мгновенно сменилась суровой решимостью. Король зловеще оскалился.
   - А если я крикну стражу?
   - Они не сделают тебя мудрее, - со вздохом пояснил я.
   - Даже две дюжины арбалетчиков? - на всякий случай уточнил он.
   - Хоть сколько, - всплеснул я руками. - Может, проверим?
   Он пристально изучал меня. Взгляд прилипал холодными мокрыми каплями и тек по всему телу. Я бы поежился, да только всегда любил дождь. И снег. Я не страшусь холода, равно как и иных невзгод. Нет плохой погоды - есть плохая одежда. Хоть моя одежда и обветшала, хоть мой плащ и дырявый, но мне все равно уютно всегда. Потому как защитой от бурь и ливней служат мои желания. Я премило улыбнулся. Король насупился, но после покорно махнул рукой.
   - Сиди. Сегодня ты мой гость. А завтра я уже решу, как с тобой поступить.
   Я взял грушу, покрутил ее перед носом, и сказал:
   - Боюсь тебя разочаровывать, мой король, но решать буду я.
   - Ладно. Будет уже доказывать свою независимость. И демонстрировать силу. Рыцаря он выбил из седла, видите ли! Да, выбил, признаю - сам стал свидетелем. Да, молодец! Да силен! И что? До конца дней силой своей хвалиться будешь? И королям указывать, как надлежит себя вести. Да?
   - Нет.
   - В конце концов, это недостойно мудреца, - язвительно уколол Вальгред.
   - Так я и не называл себя таковым, - с улыбкой напомнил я.
   Монарх выглянул наружу, обвел окрестности хозяйским взором, как-то скорбно вздохнул. Легкий ветерок всколыхнул его седеющие пряди, заставил умиленно прищуриться, словно напомнил о простых житейских радостях. Корона на сей раз, вспыхнула несколько тускло и приглушенно. Он некоторое время созерцал темнеющую даль. Вечер уже отвоевывал себе пространство на востоке, сражаясь в первых рядах воинства ночи. Запад еще сопротивлялся, но силы его таяли. Он захлебывался в кровавых брызгах умирающего солнца.
   Я повел носом. От короля пахло воспоминаниями. Когда-то давно он еще мальчишкой смотрел на далекие равнины, лесистые холмы, тихие реки и заснеженные горы из этого окна. С тех пор прошло много лет. Природа не изменилась. Ее величие оставалось таким же, как и в дни правления его отца, его деда и всех его предков. Но даже время всей династии не могло тягаться с могуществом природы. Для нее даже самый древний королевский род - лишь миг - не более. Как для нас жизнь мотылька. Потому-то и стоят до сих пор горы и текут реки, коими любовались пращуры короля. Да, их изменить может лишь тот, кто повелевает временем...
   Однако изменился сам монарх. Да, он из принца превратился в короля, но не это различие стало главным. Изменился он сам, его взгляды на жизнь, его отношение к окружающим. Его надежды, мечты и желания. Ныне здесь стоял совершенно другой человек. Он совершенно по-иному взирал на мир. И на подвластные ему земли. Он вспоминал себя в детстве, словно думал о ком-то другом. Будто мать все время рассказывала о неком юнце, о котором он много слышал, но которого до сих пор не встречал. С каким бы удовольствием он встретился с ним сейчас, после стольких лет. Как изменились бы его взгляды после такого разговора? К чему бы он стал стремиться?
   Молчание прервал отдаленный клекот. Небольшая стая птиц медленно тянулась на юг. Они летели со стороны гор, словно убегали прочь от холодных острых пиков. От каменных великанов, разграничивших земли двух королевств. Правитель встрепенулся, метнул прощальный взгляд на одинокую стаю и отошел от окна. Мантия с шорохом стлалась позади, будто нашептывала о бесполезности и никчемности чувств и воспоминаний. Казалось - она подталкивает его вперед, прочь от этого высокого окна.
   Король бросил на поднос яблочный огрызок, и устало присел. Собаки завиляли хвостами и облизнулись. Глаза их наполнились сладким ожиданием. Подошли слуги, подлили вина, собрали и унесли объедки. Мы снова переглянулись и выпили.
   - Ну хорошо, - снова заговорил Вальгред, искоса поглядывая на далекие горные хребты. Голос утих, подобрел и исполнился философского просветления. Он перевел взгляд на меня. - Давай-ка поразмыслим. Допустим, ты мечтаешь занять мой трон. Допустим. Неужели ты бы правил лучше?
   Я откинулся в резном кресле и поднял руки, словно защищаясь от ветра. Королевскому взору символично предстали дырявые рукава моего изношенного камзола. Вернее, это уже и камзолом не назовешь.
   - Ни за что на свете я бы не хотел оказаться на твоем месте. Ни за какое золото, ни за какие земли, ни за какие услуги, ни за какую земную блажь. Ни за что.
   - Да? - его лицо вопросительно вытянулось. В глазах заплясали искорки интереса и удивления - Странно. Многие только и мечтают о том. Да не просто мечтают, а стараются всеми силами воплотить эти мечты. Причем, как своими, так и чужими. Зачастую - чужими. Знаешь, Чемпион, сколько я раскрыл тайных заговоров? Сколько подавил бунтов и восстаний? Скольких наказал плетьми и тюрьмами? А сколько слетело голов? Даже не догадываешься.
   - Догадываюсь, - мрачным эхом отозвался мой голос.
   - Нет, не догадываешься, - покачал короной Вальгред. Крупные рубины вспыхивали кровавыми сполохами. Они казались отрубленными головами тех, кто пытался овладеть этой короной. Они кривились, рыдали, стонали, но сделать более ничего не могли, кроме как украсить символ власти своей траурной памятью. - Я уже просто устал. Но ничего не могу поделать. Все как с ума посходили. Лезут на трон, и даже не подозревают, какое это тяжкое бремя - власть над людьми. Как трудно управлять ими. И при этом оставаться человеком. Когда ты правишь людьми, ты несешь за них ответственность перед Богом. Но этого никто не понимает, пока сам не влезет в мою шкуру. Но король всегда один, поэтому в его шкуру влезть все не могут.
   - Может, поэтому и стремятся? - спросил я, осененный догадкой.
   - Стремятся по невежеству - строго бросил правитель. - Как бы я хотел каждому дать право побывать на моем месте. Жаль, такое невозможно. Невежды видят власть как безграничное самодурство, как возможность своевольно вершить все, что только в голову придет. Посмотрел бы я на тех, кому хоть раз бы пришлось принять ответственное решение за судьбу своего народа. Особенно в спорной ситуации, когда, к примеру, казнь никак неизбежна. Думаешь, мне приятно рубить головы? Думаешь, приятно кого-то лишать жизни? О, я так бы хотел, чтобы все были счастливы. Поначалу мне казалось, что это и есть истинное призвание короля - сделать всех счастливыми. Я всегда удивлялся, почему мой отец столь жесток. Я всегда защищал крестьян, ремесленников, простых солдат и даже рабов. Всегда повторял отцу, мол, на их костях и держится наша держава. А он лишь мрачно кивал, и говорил, мол, я еще молод. Придет время, и все узнаю. Да, оно пришло, причем очень быстро. С того момента, как мне перешел скипетр власти. Да. Скипетр я перенял. Но променял его на свои грезы. Понимаешь, Чемпион? Променял на серьезное и пламенное желание сделать всех счастливыми. И реальное желание превратилось в далекую недосягаемую мечту.
   Он поднял кубок, сделал большой глоток, отдышался, утер губы куском шелка и усмехнулся.
   - Ха, сделать всех счастливыми? Такого не будет никогда! Кому-то все время приходится жертвовать собой. Приходилось, и будет приходиться. Кто-то постоянно жертвует собой во имя кого-то. Осознанно или неосознанно - неважно. Хотя, в большинстве случаев неосознанно. Ведь жить-то все хотят. К примеру, я не могу оставить безнаказанным смутьяна, иначе то станет примером для подражания. Люди увидят во мне сердобольного и мягкого человека, а не жестокого монарха. И что тогда? Правильно. Смуты начнут происходить повсеместно, станут усиливаться и однажды перерастут в переворот. Ладно. Допустим, он удался, допустим, я дал слабину, и меня свергли. И что? Разве жизнь людей в моем королевстве изменится? Разве новый правитель станет в первую очередь заботиться о них, а не о себе? Разве он снизит налоги, или отменит казни? Расформирует регулярную армию, а деньги, что я трачу на ее содержание, отдаст крестьянам? Если он так поступит, то он тоже быстро лишится трона. Армия - опора любого трона. Нет власти без оружия! Если преемник так не поступит - то уподобится мне, и передаст власть следующему. Поэтому, мой Чемпион, иного не бывает. Да, ты правильно заметил - нет, и не может быть мудрого правителя. Под мудростью ты подразумеваешь как раз то, о чем я мечтал, будучи принцем. Стремление сделать всех счастливыми. Стремление угодить всем. Всей разномастной и многоликой толпе, желания которой постоянно изменчивы. Да, если такое принять за мудрость, то нет, и не может быть мудрого правителя. Но в этом и состоит истинная мудрость короля. В жестокости. Или, поточнее - в жесткости. В твердости, в конце концов. Просто, в разных ситуациях она обостряется по-разному. Это закон не нами придуманный. Но мы вынуждены ему следовать. Разумеется, я казню в самых крайних случаях. Но они слишком часты. Слишком. И чем более процветает и богатеет мое королевство, тем более у меня врагов и завистников. Не мне объяснять тебе, что такое человеческая зависть. Да, именно она заставляет некоторых искать способы завоевания власти. Многие считают себя более мудрыми монархами, а посему и претендуют на трон. И не могут понять, что их ожидает то же самое. Потому, смело могу тебе заявить - их гонит жажда наживы, жажда тщеславия, жажда упиваться своим всемогуществом. Но никак не стремление сделать всех счастливыми.
   Король снова посмотрел в окно. Вечер уже накинул на далекие горы темный саван, словно прощался с ними. Пахло ночью. Прошел еще один день королевской жизни. Такое случалось много раз. Светлый мир погружался во мрак, затем снова светлел. Но сам мир при этом не менялся. Однако он сильно менялся в задумчивых синих глазах. День ото дня, и ночь от ночи. Вальгред огорченно вздохнул и вернулся ко мне.
   - Эх! Вот и сейчас один из герцогов предал меня, и перешел на сторону соседа. Получил его покровительство, и начал собирать силы. Он и раньше-то слыл закоренелым смутьяном при моем дворе. Но ныне вовсе обнаглел. Соседнее королевство издревле воюет с нами. По каким-то причинам, известным лишь их историкам, они считают наши земли своими. Их летописцы неоднократно переписывают историю наших держав, придумывают какие-то небывалые события, пропуская истинные, но всеми, увы, забытые. Даже битвы древности умудрись измыслить, которых и в помине не было. Детально все описали и прорисовали, выдумали причины и предпосылки этих битв. Представляешь, до чего доходит? А за безупречную основу своей правоты взяли народную память. Эти историки утверждают, что раньше их народ не владел грамотой (хотя на самом деле все наоборот). Что предки их баронов и графов слыли едва не варварами. А потому народ и сохранил историю в своей памяти. Причем истинную историю. Ведь если б была письменность, то история слагалась бы в угоду тому или иному правителю. Таковой ложной историей они считают нашу, ведь ее писали и не раз переписывали. Лицемеры проклятые! Еще они постоянно утверждают, что наш народ всегда был в рабстве у их предков. А мы - исконные их рабы, отбившиеся от хозяина. Представь, до чего дошло? Ха, рабовладельцы! Но открыто "хозяева" предъявлять свои права боятся. Силенки не те. У нас превосходное рыцарское войско. На протяжении всей истории оно всегда ломало их пехоту и обращало в бегство. Наша же пехота не в пример их. Вся в броне и прекрасно вооружена. Наши мастера-оружейники смекалистее и умнее. Наши арбалеты дальнобойнее, а требюшеты бьют точнее. Наши стратеги гениальнее и искуснее. И мудрее. Словом, мы сильнее. Вот они и пробуют одолеть нас внутренними смутами и крестьянскими восстаниями. Почему я и подозрителен к тебе.
   Я многозначительно покивал, тронутый его чистосердечной и глубокой речью. Развел руками и с сожалением произнес:
   - Мне очень жаль, мой король, что тоже посеял смуту и с ног на голову перевернул турнир. Но ведь это всего лишь развлечение...
   - Брось оправдываться, - искренне покривился он.
   - Просто так вышло. Ветер...
   - Брось, - король буравил меня проницательным взглядом, - ты ведь сам вызвал тот ветер.
   Я заинтересованно взглянул на него. Он вызывающе усмехнулся, отпил вина, и сказал:
   - Ты единственный из всех, кто мог совершить подобный подвиг - пинком выбить из седла рыцаря. Никто из присутствующих на турнире не смог бы даже подпрыгнуть столь высоко, не говоря уже о последующем. И почему-то ветер подул именно на тебя? Ни на кого другого, но на тебя? Причем как раз в тот момент, когда герцогиня бросила платок. Не странное ли совпадение? А ведь я на то и король, чтобы не верить в совпадения. Да. Ты сознательно вызвал среди ясного дня внезапный ветер, желая очутиться здесь. Позволил моим гвардейцам пленить себя, а после уложил их рядами, как неопытных наложниц. Не странно ли? А после искусно оскорбил почтенного графа фон Эммельбаха. Ты же видел, насколько граф Тильборский выдержан и великодушен. Ты знал, насколько он терпелив и снисходителен. И ты понял, за какую нить его души следует дернуть, дабы разжечь неприязнь. Леди Эдолия! Моя милая юная леди, дочь моего верного герцога Мельдона. Ха! Жемчужина моего королевства. Многие рыцари готовы отдать жизнь за ее мимолетный взгляд, за ее улыбку, за ее протянутую нежную руку. И пусть она ко всем холодна, она, хоть и юна, но слишком уж разборчива. Или придирчива? Лорд Годдрих единственный, кто имел хоть какие-то шансы. Она, разумеется, не показывает своих чувств, но из всего окружения благоволит лишь ему. И где он сейчас, мой верный и бесстрашный рыцарь? Мой черный Железный Кулак? Лежит в королевском лазарете с перевязанной головой. И кто его треснул? А главное - как? Пришлось даже сначала везти его в кузницу - только там сняли помятый шлем. О-ох! Бедный граф Эммельбах! Бедный Годдрих! А ведь он хороший человек, между прочим. Всеми любимый и уважаемый. И победе он обязан не одними лишь конными упражнениями, но и настоящими битвами. Он всегда встает в острие рыцарского клина, когда конница ломает вражеский строй. А туда, да будет тебе известно, ставят лишь самых искусных и сильных рыцарей. Иначе, атака кавалерии может провалиться, захлебнувшись в строю пехоты, и предречь общий исход сражения. Но Годдрих никогда не подводил. Его копье никогда не знало промаха. Его меч никогда не знал пощады к врагам. А черные доспехи хранят его, как заговоренного. Ими он обязан одному провинциальному кузнецу - самому лучшему в нашем королевстве. Отличный кузнец, но речь не о том. Речь о графе. Так вот, имя Годдриха уже стало символом победы. И если войско идет на войну, то Годдрих идет скорее не как простой рыцарь, но как символ будущей победы. И побеждает. Искусно, смело, и великодушно. Он очень честен и благороден, мой верный граф. И всегда служил мне верой и правдой. Равно как и весь его древний род. Никто из рода Тильборских не омрачил мой трон тенью недоверия. Не говоря уже о предательстве. Никто. Поэтому, Годдрих полноправный чемпион... был. До твоего появления. И в кого превратился? Кем он стал? Но я знаю. Он стал лишь связующим звеном в твоей тонкой и длинной цепочке событий. В череде твоих необычных и мрачноватых замыслов. Однако я смело могу предположить, что ты не испытываешь к нему истинной неприязни. Одержи победу дон Ренар де Сильборра, ты бы оглоушил и его. Да кого угодно, кто бы выбился в победители. Но, увы, горечь поражения досталась Годдриху. И блеск славы чемпиона мгновенно померк в тени твоего рваного плаща. Да. Ты просто его использовал, как важное звено в цепи. По ней хотел добраться до меня. Ты искренне желал потолковать с самим королем, и не нашел иного способа, чем этот. Ведь так?
   И он, закончив тираду, самодовольно откинулся на резную спинку. Глаза выжидательно поблескивали. Уголки рта чуть вздрагивали, тая радость гениального разоблачения. Сладкую истому такой проницательной мудрости. Ладно, не стану его разочаровывать. Разумеется, он прав.
   - Да, - спокойно ответил я, улавливая каждое его движение, каждый его взгляд. Ведь он снова говорит искренне.
   - Что ж, твое желание осуществилось, - еще сильнее разожглись королевские глаза. - Ты рад?
   - Нет, - холодно уронил я.
   Синие глаза погасли. Вальгред растерянно заморгал. Улыбка медленно померкла.
   - Но... как так? Ты же...
   - Не рад, но и не опечален, - поправил я. - Скорее равнодушен. Лишь потому, что мои желания всегда осуществляются. Если я чего-то искренне желаю, то получаю. Я привык к такому, словно к смене дня и ночи. Какой мне смысл ликовать?
   Король настороженно следил за мной, будто ожидал подвоха.
   - Да, похоже, ты прав. Твои желания действительно сбываются. Надеюсь... ты не замыслил ничего противозаконного?
   - Смотря о каких законах идет речь? - с иронией уточнил я.
   - О простых, - строго пояснил король, но на дне его голоса теплился страх.
   - Хоть сколько замышляй, а законы природы не обойдешь, - пояснил я, приняв излюбленный загадочный вид. - По крайней мере, если ты человек. А вот законы, придуманные людьми, попрать может каждый. Это сродни хулигану, который действует вопреки родительским наставлениям.
   Вальгред с родительской суровостью уставился на меня.
   - Ты сейчас у меня дома, если угодны такие сравнения. Надеюсь, твои замыслы не повредят моей семье?
   - Пока нет, - с таинственной усмешкой ответил я.
   - И убивать меня не собираешься? - в его голосе нарастала тревога.
   - Это глупо.
   - Почему? - глаза его все глубже впивались в меня.
   - Ты же сам только что сказал, - настойчиво напомнил я. - Придет новый правитель. И он будет ничуть не лучше тебя. Поэтому, какая разница, кто правит в вашем королевстве. К тому же меня здесь ничто не держит, и судьба твоей страны мне, в общем-то, безразлична. Мне интересно наблюдать за пчелами в улье. Но поверь, желания его ворошить нет. Просто интересно понять, как он устроен, как и чем живет. А развороши - они разлетятся. И в хаосе я ничего не разберу.
   Тень подозрения слетела с его лица. Глаза просияли, черное пламя недоверия зашипело и погасло под чистыми водами незамутненного понимания. Король повеселел, вознес кубок и торжественно воскликнул:
   - За мое королевство! И за моего мудрого гостя!
   - И за мудрого короля! - с воодушевлением подхватил я.
   Мы снова опрокинули кубки. Однако Вальгред поперхнулся и закашлял. Мигом подскочили отзывчивые слуги, но он жестом остановил их. Отдышался, глубоко вздохнул и произнес:
   - Да только многие с жадностью тянут руки к этому улью. Вернее, тычут в него копьем, стремясь разрушить издалека, и не попасть под жала. А все зачем? Да потому как мед сладок. А самим собирать его лениво. Или не могут. Потому и остается беспощадно жалить, и отгонять чужаков. Что мы, собственно, и делаем. И будем делать всегда. Мы всегда ковали и точили жала наших мечей и копий, дабы никто не мог сунуться в наш улей. И кололи ими ленивых трутней, кто не желал работать, но желал жить за счет трудолюбивых пчел. Ты понимаешь меня, Чемпион?
   - Да.
   - Я рад. Хоть кто-то понимает меня, - Вальгред тяжело вздохнул. - Но, боюсь, не до конца.
   Я оставил его фразу без внимания. Осмотрел стражу и прислугу. Они безучастно стояли поодаль, не смея шелохнуться. Временами посматривали на меня. И на своего владыку. А владыка уже слегка захмелел: лицо раскраснелось, глаза заблестели. Хорошее у него вино.
   В раскрытое окно пахнул теплый ветер. Пестрые гобелены тяжело всколыхнулись. Запахло дубовыми листьями и сеном. Последние отсветы заплясали на вычурных мраморных нагрудниках былых правителей. Глаза их тонули в подступающем сумраке. Снаружи раздавались чьи-то приглушенные голоса, иной раз девичьи визги, конское ржание, стук колес и цокот копыт. Послышался топот множества марширующих солдатских ног, лязг доспехов и щитов, окрики десятников. Но вскоре они утихли вдали. Вернее, слились со странным подозрительным гулом. Через некоторое время марш повторился. Еще один отряд прошествовал в неизвестном направлении. Странно. Хотя, чему удивляться? У них в улье своя жизнь, свои законы, режимы, цели и желания, ведомые только им.
   Я сделал еще глоток и в блаженстве прикрыл глаза. Какой терпкий аромат, какой сложный вкус. А главное - сколько оно вливало сил. Будто кровь сильного человека, которого я только что убил...
  
  
  
   4 Волнение
  
   "Ты мною хочешь стать?
   То просто.
   Настолько, что я до сих пор один".
  
   Хранитель желаний
  
  
   Блаженство... Мы так любим это слово. Мы все живем, стремясь достичь его. Пусть у каждого оно свое. Оно-то и задает все устремления нашей жизни. Оно-то и определяет конечную цель того или иного поступка. Мы готовы даже терпеть лишения, лишь бы обрести блаженство. И мы всей душой ненавидим тех, кто пытается лишить нас этого.
   Неожиданно мое блаженство прервалось - из глубины коридора раздались какие-то крики. Однако я не испытывал ненависти. Потому что вся моя жизнь - единое блаженство. Я отставил кубок и прислушался. Кто-то явно пытался пробиться через несколько заслонов стражи.
   - Пусти! Пусти!
   - Не велено! - бесстрастным железом чеканила стража.
   - Пусти! Кому говорят?!!!
   - Приказом его величества велено не беспокоить...
   - Пусти! Именем короля!!!
   - Велено не беспокоить...
   - Да знаю, пусти!!! Король приказал...
   - Велено не впускать...
   - Пусти...
   - Не велено...
   Мы оторвались от беседы и вытянули шеи.
   - Чего там? - гаркнул король, да так, что зала заходила ходуном. - Кому там голова на плечах мешает?!
   - Пусти!
   - Велено не...
   - Кто там?! - снова рявкнул монарх.
   - Милорд, - донесся из коридора жалобный испуганный голос. - Милорд, это я, Лоркис, ваш главный советник.
   - О, горе мне, - схватился за голову король. - Даже поужинать спокойно не дают.
   - Милорд, это я.
   - Тебе чего? - кисло спросил Вальгред.
   - Милорд, милорд, - советник подпрыгивал, выглядывая из-за железных плеч стражников. Те усиленно выпихивали его в коридор резными древками куз - церемонных алебард. Но он не сдавался. Кисточка его берета то и дело взлетала над высокими гребнями шлемов.
   Король скрипнул зубами и произнес:
   - Лоркис, разве тебя не предупреждали?! Меня нельзя беспокоить во время трапезы!
   - Предупреждали, милорд.
   - Так почему ты пренебрег предупреждением?! - загрохотал король, пристукивая по столу ладонью.
   - Но, милорд, вы сами предупреждали, чтобы мы сразу же предупреждали вас в случае чрезвычайных происшествий, требующих неуклонительного предупреждения, - умоляюще взвизгивал советник. - Это ваши слова. В точности.
   - Хм, точно. И что за происшествие на сей раз? - гневно уставился в дверной проем Вальгред.
   - Милорд, там...
   Его снова отпихнули. Он отлетел, потерял равновесие, упал, но тут же вскочил на ноги. Король дико сверкнул глазами и заревел:
   - Да впустите же его, наконец, олухи!
   - Но, милорд, - стыдливо потупились стражники, виновато разводя кузы, - вы сами велели вообще никого не впускать когда вы...
   - Молчать! - рассерженно взревел король.
   Стражи мигом вытянулись, стукнув ясеневыми древками о пол. В залу тут же влетел старший советник. Высокие мягкие сапоги, дорогой бархатный наряд глубоко синего цвета, украшенный беличьими мехами, камнями и золотом. Широкий пояс, обложенный златоковаными пластинами. Берет с кисточкой.
   - Милорд, - согнулся он в глубоком поклоне. - Там... там...
   - Ну чего там?! - разозлено обернулся к нему Вальгред.
   - Там... чернь...
   - Не чернь, а простолюдины! Сколько раз можно повторять - не оскорбляй моих подданных.
   - Да, да, милорд, простолюдины. Но еще больше черни...
   Правитель метнул на него строгий осуждающий взгляд. Его вид говорил о крайней тревоге. Однако, сейчас не время для словесных уточнений, поэтому король просто спросил:
   - Я знаю, что там простолюдины, и что?!
   - Они... они... кажется взбунтовались.
   - Да? - уже тише переспросил король, недобро прищуриваясь.
   - Да, Ваше Величество. Они... там все. Крестьяне, ремесленники, лавочники, наемники... говорю же - чернь. Они... они хотят видеть Чемпиона. Они... они обеспокоены за него...
   И он перевел вопросительный взгляд на меня. Прозрачные глазки, напоминающие пуговицы, пусто хлопали ресницами. Я зевнул и потянулся за кубком, словно и не слышал его. Между тем почувствовал на себе еще один тяжелый пристальный взгляд. Но он оказался далеко не пустым. Король тоже вопрошающе осматривал мою скромную особу.
   - Вот он ты, значит, какой, Чемпион?
   - Да, я таков, - искренне признался я. - А что?
   - Ха, ты еще спрашиваешь, - король нервно дернул щекой. - Да знаешь ли ты, что сейчас начнется?!
   - Знаю.
   - Да, правильно, - в глубине его глаз запахло свежей кровью.
   - Иного просто быть не может, - отметил я, незаметно принюхиваясь к нарастающему запаху.
   - Не может, - злорадно вторил он.
   - Сочувствую, - скорбно вздохнул я, осматривая Лоркиса. Старший советник, в свою очередь, не сводил с меня глаз.
   - Ну а ты как бы поступил на моем месте? - вызывающе спросил монарх, откидываясь на спинку. Пальцы его крепко стиснули резные подлокотники.
   - Сравнение здесь не уместно, - важно пояснил я. Перевел взгляд на окно, прислушался к далекому шуму. Крики, лязг, грохот - звуки тонули в теплом вечернем воздухе, и едва долетали сюда. - У нас разные способности, возможности и цели. Да и не могу я быть на твоем месте.
   - Ну и что прикажешь делать? - продолжал он допытываться.
   Я расправил спину, потянулся и зевнул.
   - У меня совет всегда один. Что обычно делаешь в таких случаях, то и делай.
   Вальгред кашлянул, нагнал на себя важный вид государя, и обернулся к замершему в ожидании советнику. Лоркис исполнился глубочайшего почтения и внимания. Он подобрался, напрягся, словно боялся упустить хоть одно королевское слово. Глаза его вопросительно и тревожно поблескивали.
   - Лоркис, созывай военный совет, - холодным и твердым голосом приказал монарх. - Поднимайте гарнизон.
   - Уже поднят, милорд, - вновь поклонился советник. - Сразу был поднят, как только толпа начала сгущаться. Ваша отборная гвардия алебардистов "Синие Хвосты". И еще несколько вспомогательных отрядов арбалетчиков.
   - Разгоняйте толпу!
   Лоркис замялся, опустив глаза.
   - Они упорствуют, Ваше Величество.
   - Мне что, объяснить вам, как разгонять толпу?! - рассерженно прикрикнул правитель.
   - Нет, но... они сильно упорствуют, - стоял на своем Лоркис. - Лезут под алебарды.
   - Так бейте их алебардами, - кровожадно оскалился король. - Парочку особо ретивых зарубите - и делу конец.
   - Уже больше зарубили, - дрогнул советник.
   - Рубите еще! - король мрачнел, словно грозовая туча.
   - Так всех изрубить придется, - голос Лоркиса предательски срывался - он был сильно взволнован. Кисточка мелко вздрагивала, глазки виновато бегали, не смея подняться. Да, прекрасный образец послушания и... безволия.
   - Вы что?! - не вытерпел король, подскакивая в кресле. - Не можете усмирить бунт?!!!
   - Можем, можем, милорд, - порывисто закивал советник, на всякий случай, отступая на шаг. Стража за спиной короля тоже незаметно подобралась к выходу. Теперь понятно, почему кисточки их алебард синего цвета.
   Я покачал головой, отхлебнул вина, и тихо сказал:
   - Ваше Величество, зачем применять такие жестокие меры? Моя скромная особа не стоит таких массовых, кровавых и... пустых жертвоприношений. Я не древний идол войны. Пустите слух, что я сбежал. Просто исчез. Они ведь сами видели мои способности. Чего мне стоит перепрыгнуть через стену? Для пущей убедительности пусть появятся избитые стражи, и подтвердят это. Мол, я вырвался, всех перебил и удрал. Шлем пробитый подсуньте, кирасу помятую. Да мало ли чего можно придумать? Только рубить их не надо, а то я как-то неловко себя чувствую. Пчелки ведь трудолюбивые. За что их наказывать? Им и так от вас достается. Да и живые пчелы больше меда принесут, чем мертвые или искалеченные.
   Они оба выразительно уставились на меня. Я переводил взгляд с одного на другого. Бледные глазки Лоркиса пусто хлопали - он не мог понять моих слов. Король сначала нахмурился, метнул на меня искрометный взгляд, но после переменился в лице. Уголки его рта тронула грозная улыбка. Она подобна вспышке молнии в ночи. Собаки тоже навострили уши. Но мокрыми носами все равно принюхивались к столу. Еда их занимала гораздо больше, чем глупые бесцельные бунты. По крайней мере, они так полагали. Если бы люди думали, как они...?
   - Слышал, что он сказал?! - гневно воскликнул король, тыча в меня пальцем.
   - Да, милорд, - покорным эхом прогудел советник.
   - Живо исполняй!
   - Слушаюсь, милорд.
   - Живо! - в очередной раз бросил король. И демонстративно отвернулся, давая понять, что разговор окончен. Но не тут-то было. Лоркис пристыжено шмыгнул носом, и осторожно полюбопытствовал:
   - Да, милорд, я все понял. А что делать?
   - Ты что, глухой?! - то ли зашипел, то ли взвыл Вальгред, резко оборачиваясь в кресле. Советник снова отшатнулся, в страхе позабыв даже опустить взгляд. Он заикался и часто моргал.
   - Нет, м...милорд, но...
   - Чего еще - "но"?! - медведем взревел король.
   - Но... где мне взять избитую стражу? - виновато развел руками Лоркис. И тут же по привычке сжался, словно ждал удара по голове. И... не напрасно.
   Король закипал, словно чугунный горшок. Лицо принялось наливаться пунцово-красным - я невольно забеспокоился за сохранность жизни Лоркиса. Охрана у двери втянула головы в кирасы, прислуга шмыгнула по углам, даже борзые как-то незаметно отползли на пару шагов. Все знали гнев короля. Все, кроме меня. А потому и оставалось мне лишь цедить густое вино.
   - Мне что, самолично поколотить стражу?! - заорал он во всю мощь своей могучей груди, кулаком ударив по столу. Посуда со звоном подпрыгнула, колонны задрожали, стража и прислуга попятились к выходу. Даже каменные исполины пристыжено померкли. - Мне проще покалечить тебя! Или четвертовать! Пусть сами изобьют друг друга! Это королевский приказ! Живо исполняй!
   - Да, да, милорд, вы как всегда правы, - мелко закивал Лоркис, радуясь такому лаконичному решению. - Я как всегда преклоняюсь перед вашей мудростью и находчивостью. Вы наделены невероятным даром сообразительности...
   - Воооооон!!! - с диким ревом монарх подскочил и ткнул пальцем в сторону двери. Кроваво-красный рубин его перстня вспыхнул тревожным сполохом.
   - Слушаюсь, Ваше Величество.
   И старший советник, шаркая и часто кланяясь, быстро попятился к двери. Кисточка берета едва не выметала гладкий пол. А вскоре она исчезла за широкими железными спинами стражей. Они снова скрестили кузы. Прислуга облегченно вздохнула и осторожно начала выглядывать из своих укрытий. Собаки снова застучали хвостами, ластясь к хозяину. Мы снова оказались в тишине и покое.
   - Ух, ну и денек, - Вальгред присел и утер платком подступивший пот. - Ну да ничего. Сколько раз я усмирял бунты и восстания? Не впервой! Покуражатся, да утихнут. Эти ротозеи скорей всего никого и не зарубили. Хотя и зовутся отборной гвардией. Так, хорохорятся, да трясут синими хвостами, точно павлины. Наверняка древками бока намяли этим крестьянам, и хвалятся своей жестокостью. Правда, то мое веление - без нужды не убивать. Ладно, думаю, обойдется. Ремесленников только жалко. Но они не дураки - крестьян всегда вперед пропускают, разжигая их скудные умы горячим фанатизмом. И тем более не дураки вольные наемники. Те вообще сторонятся всяких сборов подобного рода. Потому как сами знают, что такое алебарда, и как больно иной раз бывает, когда она со всего маху падает на голову. Даже шлем не спасет, когда острым каленым шипом в него попадают. Тем более, бывалым воинам известно, что такое строй алебардщиков. Против них даже не всякая конница справится. Да, это они знают хорошо. И уж тем более за чью-то дурацкую идею наемники никогда воевать не согласятся. Только за гульдены. Но платить-то некому. Не станут же бунтари выплачивать им жалованье. Да и нечем им выплачивать. А потому я спокоен. "Синие Хвосты" наведут порядок. Это тебе не хвост собачий. Это отборная панцирная пехота.
   Я с усмешкой глянул под ноги. Борзые громко стучали хвостами по полу. Затем перевел взгляд на гвардейцев у входа, на синие рассыпчатые хвостики их алебард. Да, действительно - не хвост собачий. Но главное, чтобы все под хвост не пошло.
   Король звонко щелкнул пальцами. Отзывчивые и внимательные слуги тут же возникли у стола. Нам снова разлили вино по кубкам. Мы подняли их, со звоном стукнулись, выплескивая содержимое через край друг другу. Старинный обычай, как символ искренности и отсутствия дурных помыслов. Например - отравления.
   - За спокойствие! - предложил Вальгред. И, не дожидаясь моего согласия, первым запрокинул кубок. Я тоже отпил вина, посмаковал, и отставил кубок.
   - Вальгред, - обратился я, изучая его строгим взглядом.
   - Да, мой Чемпион, - король потянулся за золотистым фазаньим крылышком.
   - А теперь о главном.
   - Слушаю тебя, - жуя, пробубнил он.
   - Ты же мудрый человек?
   - Ты спрашиваешь, или утверждаешь? - не то спросил, не то утвердил он.
   - Ты уже понял, зачем я тут? - развивал я мысль.
   Он растянул хитрую улыбку. Беспокойство сошло с его лица. Морщины разгладились, цвет стал нормальным, глаза подобрели и осоловели. Про бунт он уже не думал.
   - Да. Ты уже говорил. Ты хочешь узнать, чего желаю я.
   - Да. Именно это я и хочу узнать, - подтвердил я. - Чего ты искренне желаешь. Давай немного пофантазируем. Представь теперь, что я Творец. Нет, оговорюсь сразу - я не Бог. Но представь. Чего бы ты попросил у него? Каковы твои глубинные желания?
   Король на миг задумался. Наколол двузубой вилкой пятнистую спинку форели, поднес, глубокомысленно изучил.
   - Я понимаю - просить новых земель, войск и пополнения казны бессмысленно?
   - Тебе решать, - развел я руками. - Но, признаться честно, на месте Творца я бы просто слушать не стал таких пустых и однотипных желаний. Этого просят все. Только с разным размахом. Нищие - объедки, короли... ты сам только что выразил.
   Он умолк и призадумался, бросая на меня настороженные взгляды из-под кустистых темных бровей, пронизанных легкими нитями серебра. В глубоких синих глазах сливались и интерес, и зависть, и недоверие, и непонимание. И много чего еще. Он долго смотрел на меня, не в силах произнести и слова. Я молча ждал, старательно выдерживая его взгляд. Наконец он зашевелился, осторожно отложил вилку и тихо спросил:
   - А ты точно не Бог?
   Я так же тихо рассмеялся.
   - Точно.
   - Ты уверен?
   - Абсолютно.
   - Почему?
   - Потому что не я создавал этот мир, - серьезно пояснил я.
   Вальгред восхищенно присвистнул, покивал, вникая в такое простое и глубокое доказательство. И потянулся за новым крылышком.
   - Хм, кто ж ты есть?
   - Неважно, - по обыкновению отмахнулся я. - Но мне интересны твои желания? Чего б ты хотел?
   - Я... я хотел бы... - на миг он растерялся, перестав жевать. Но просиял, и захрустел с новым воодушевлением. - О, я знаю, чего бы хотел.
   - Чего же? - не терпелось мне.
   Он задумчиво прищурился. И вдруг решительно и властно изрек:
   - Я хотел бы уподобиться тебе!
   Я отставил кубок, не веря в услышанное. Как вы уже поняли, в мире не так много вещей, способных меня удивить. Но все же таковые есть. К примеру - его последняя фраза. А главное - твердый безоговорочный тон, присущий настоящему королю. Я искренне удивился. И не смог удержать восклицания.
   - Неужели?!
   - Да, - самозабвенно жевал король. - Если б ты был Бог, то я попросил бы у тебя неземной мудрости. А также сил, чтобы ее воплощать и нести людям. Я хотел бы оставаться королем, но при этом быть человеком. Мне нравится править людьми, но мне не нравится наказывать их и тем более казнить. Поэтому, я бы хотел, чтобы и мои люди обрели ту мудрость. Чтобы не претендовали на трон, и не пособляли зачинщикам смут и восстаний. А еще лучше, чтобы у каждого была возможность побывать на моем месте хотя бы ненадолго. Хочу, чтобы люди довольствовались тем, что имеют, и не разевали рот на большее. Но при этом я хотел бы давать им больше, чем даю. И получать благодарность в виде любви с их стороны. Да только человеку, сколько не давай - все мало. И чем больше даешь, тем больше ему хочется. А как перенасытится, так его уже к власти-то и тянет. Поэтому ни один король не может давать людям столько, сколько им надо. Это удел Бога. Потому я бы и хотел им стать. И помогать каждому уподобляться ему. Но, увы! Я всего лишь король. Жалкий и ничтожный, по сравнению с тем, кто породил наш мир.
   На сей раз задумался я.
   - Хм, похвально, похвально. Не ожидал я от тебя такого. Честно - не ожидал. Выходит, простой человек в тебе сильнее безжалостного монарха?
   - Да. Думаю да, - в глубокой задумчивости произнес он. В его застывшем взгляде сквозило отрешение от всей мирской суеты. Он уходил внутрь себя, где отыскивал ответы на все мучившие его вопросы. Туда, куда властен уйти любой человек. Туда, где есть все...
   - Тогда тебе просто нужно отказаться от трона, и стать простым человеком, - просто посоветовал я, прислушиваясь к пустоте его души. Пустота мигом исчезла. Она наполнилась очередными чувствами. Король недобро нахмурился, глаза его угрожающе сверкнули, кулаки выразительно сжались.
   - От тебя ли я это слышу? От того, кто хвалится своей мудростью? Отказаться от трона? Ха! Конечно!
   И он издевательски засмеялся. Собаки недоумевающее переглянулись. Я посмотрел на них. Затем на прислугу и стражей. Но их интерес к нашей беседе едва был сильнее собачьего. Король продолжал:
   - Да ведаешь ли ты, Чемпион, что со мной станет? Со мной, и со всей моей семьей? Да, я иногда мечтаю жить простой жизнью, но изменить свою судьбу не могу. И не считаю нужным, ибо рожден, чтобы править. А если откажусь? Думаешь, мой преемник позволит мне существовать в образе простого человека? Думаешь, мне позволят дожить в тишине и благодати, о которой я часто мечтаю, лишь оттого, что мне ее остро не хватает? Думаешь, позволят мне уединиться в милом уютном баронстве с небольшим замком на берегу тихой речушки? Позволят ли дожить свой век в пирах, охотах, конских и рыцарских забавах? Позволят ли наслаждаться объятиями юных наложниц? Позволят ли воспитывать внуков, прививая им истинное дворянское благородство? Ты действительно так полагаешь? Тогда я поспешу тебя разочаровать. Мой замок тут же осадят, захватят, земли разорят. Меня тут же прилюдно и зверски казнят, дабы другим неповадно было претендовать на трон. А семью вырежут. И взойдет новый правитель. Сторонники старого режима, естественно возмутятся, и тогда страна может впасть в хаос гражданской войны. Она, разумеется, ее ослабит. Тогда-то наши старые соседи непременно дадут о себе знать. И кто от этого больше всего пострадает? Понятное дело - я. И моя семья. Но еще и люди. Жители моего королевства. Ведь их ждет рабство и плен. Или смерть, от рук захватчиков. Поэтому, мой дорогой Чемпион, я до скончания жизни прикован к трону. И дети мои будут прикованы. А чтобы выжить и удержаться у власти, мы вынуждены будем применять жестокие методы - иных, к сожалению, нет. То есть, для кого-то всегда будем палачами. Но они для нас не осужденные преступники. Они - мученики, жертвующие жизнями во имя своего народа. Но народ темен, а потому и видит в нас палачей, а не защитников. Но, тут уж ничего не попишешь. Судьба наша такая.
   Он снова откинулся на спинку, умолк, и потянулся за кубком. Руки его предательски дрожали, выдавая легкое волнение. Но после трех громких глотков он утер губы, крякнул и успокоился. Даже королевские манеры перестал соблюдать. И правильно - было б перед кем хвалиться какими-то условностями, известными лишь узкому кругу придворных.
   - Вот потому-то я не хочу быть правителем, - негромко заговорил я. - Это адское наказание. И жесткое ограничение свободы. Ты вынужден делать то, что надлежит, а не то, чего желаешь. В противном случае рискуешь расстаться с властью. Или с жизнью. Вот и ты только что подтвердил мою правоту. Я смело могу назвать тебя рабом королевства, но не хозяином. Тебе кажется - ты правишь своим государством, но на самом-то деле оно правит тобой. Оно уподобилось прирученному страшному хищнику, который неусыпно бдит у порога. И не выпускает тебя, требуя насыщать его день ото дня. А ты не можешь миновать его, чтобы улизнуть прочь из смердящей комнаты и ощутить прелесть окружающего мира. Ты можешь лицезреть лишь крохотную его часть сквозь узкое окошко. Оттуда веет свежестью луговых трав и полевых цветов, там раздается задорный девичий смех и тихий шепот листвы. Но ты не можешь полноценно наслаждаться всем этим. Получается - ты узник, запертый в тесном пространстве своего королевства. Ты раб его. Даже когда посещаешь соседние земли, твое королевство тенью идет за тобой, затмевая живительное солнце. Мысли о нем никогда не дают тебе покоя. Дела государственные всегда стоят превыше личного счастья. А если ты счастье свое вынесешь вперед, позабыв о стране, то она мигом сожрет тебя. Перемелет с костями и потрохами, жадно сглотнет, сыто облизнется, и алчно будет выискивать новую жертву. Желания королевства всегда превыше желаний короля. Да, ты осознаешь это, как мудрый правитель. Я же никогда не стану порабощать свои желания. Потому и не буду никогда правителем, равно как и рабом. Хотя, суть одна и та же - ограничение свободы, пусть и с разных сторон. Но... увы, тебе, похоже, не оставили выбора. Придется до конца тащить бремя власти. До конца дней жить под страхом чудовищного призрака, готового в любой момент сомкнуть безжалостные челюсти на твоей шее.
   - Воистину ты прав! - воскликнул король. - Не знаю, чем я заслужил его. Но придется до конца нести бремя.
   - Придется, - эхом вторил я.
   - И я буду нести, - и гордо и покорно пообещал он.
   - Будешь.
   - Пути назад нет!
   - Нет...
   И мы снова осушили кубки. Я чувствовал его благорасположение. Я чувствовал его искренность. Его силу, его страх. Силу всевластного короля, повелевающего огромными пространствами и судьбами бесчисленных масс. Страх перед собственной невозможностью мечтать и быть свободным. И перед человеком, который обнажил его страх. Хоть и не человек я. Но лучше меня бояться, ибо сила моя в моем стремлении постичь ваши сокровенные желания. А они очень часто бывают губительны для вас же. Особенно те, которые вы пытаетесь, но не можете воплотить, тайно признавая тем самым свою слабость. И еще больше подчеркиваете ее, не желая признавать открыто.
   - Так что лучше и не мечтать о таком, - подтвердил мои мысли Вальгред. - Будем жить дальше, и надеяться на лучшее. И не позволять кому-то нести нам худшее.
   - Будем, - согласился я и отсалютовал поднятым кубком.
   Мы долго и вдохновенно беседовали, а хмель все глубже и глубже проникал в наше сознание, вытягивая оттуда самое сокровенное и тайное. Многое почерпнул я, общаясь с монархом. Еще большее он. Но почерпнул от самого же себя. Я почти не говорил, предоставив то право ему. Зато задавал своевременные и наводящие вопросы. И отвечая на них, монарх сам дивился тому, о чем ранее не задумывался. А чтобы беседа наша не была утомительна, мы временами обсуждали прекрасных дам, турниры, пиры и прочие развлечения. Его желания в этой области мне тоже стали интересны. Он многое рассказал о придворной жизни, о бесконечных интригах и заговорах, о мятежах и восстаниях. О соседних королевствах и много еще о чем. Я внимательно слушал, сосредоточенно кивал, где нужно смеялся, а иногда едва не рыдал.
   - Вот они где все у меня! - король ладонью провел по горлу. Его глаза раскрывались уже с трудом. - Надоели! Я и так, и сяк! Ну, никак! Да чего с ними цацкаться! А, ну их всех! Давай лучше выпьем!
   - Давай, - эхом подхватил я и сам разлил вино по кубкам.
   - За достойных монархов! - гордо огласил он. - За нас!
   Я предупредительно вскинул руку и строго погрозил пальцем.
   - Я не монарх!
   - Брось, - покривился он. - Ты слишком загадочен. И никто не может доказать обратного.
   - Равно как и прямого, - жестко отрезал я. - Но я точно не монарх. Я уже объяснил...
   - Но ведь можешь быть, - пьяно косился король. - Ты так хорошо во всем разбираешься.
   - Могу, - согласно выдохнул я.
   - Странно, почему ты выбрал путь скитальца? Раз можешь править. Мне кажется, ты легко бы мог подчинить то чудище, которое стоит на страже любого правителя, следя за его желаниями. Ты бы мог заставить его служить твоим желаниям.
   - А зачем мне править? - пожал я плечами. - Правят те, кто не может чего-то достичь сам. Они находят тех, кто может, и усиленно правят ими. Ты ведь сам ничего не произвел на свет из этого, - я демонстративно обвел руками богатую тронную залу.
   - Нет, - король негодующе зыркнул на меня.
   - И замок не ты строил.
   - Разумеется не я, но мои предки, - он указал на молчаливые угрюмые статуи, обступившие нас. Я поднял взгляд, пригляделся и покачал головой.
   - Нет, и даже не они. Но их рабы. Те, кем они правили.
   - Пусть так, - насторожился он.
   Я помедлил и продолжал, кивая в сторону выхода.
   - И охрану не ты вооружал. И платья не ты шил. И коней своих не ты растил. Даже рябчиков этих не ты жарил. Это все делали другие. Те, кем ты правишь. Но ты пользуешься этим в полной мере.
   - Ну да, - глубокомысленно изрек он. - А ты осуждаешь это?
   - О, нет. Напротив - приветствую.
   Он непонимающе смотрел на меня.
   - Чего-то по тебе не скажешь, чтобы ты к богатству и роскоши стремился.
   - Не скажешь.
   - Но ты сам сказал, что приветствуешь такое.
   - Да.
   - Поясни.
   Я потянулся к жареному рябчику. С хрустом оторвав ногу, принялся ее смачно пережевывать. Король с легкой усмешкой следил за мной, не смея нарушить тишину. Прожевав, я утер губы платком.
   - Скажи мне, Вальгред, еда - главное в жизни?
   - Ты это к чему? - округлились его глаза.
   - Так главное?
   - Трудно сказать.
   - Ты считаешь себя рожденным для набивания брюха?
   - Нет, - мгновенно отозвался монарх.
   - Значит не главное? - допытывался я.
   - Пусть так, - сдался он. - И что?
   Я повременил, прожевывая белое мясо, и зашел с другой стороны:
   - А как долго ты проживешь без еды?
   - Не знаю - не пробовал.
   - И не пробуй, - предостерег я. - Но смело предположу - недолго.
   - Тут и предполагать необязательно, - засмеялся он.
   - Выходит, еда все же главное в нашей жизни.
   - Она лишь поддерживает жизнь в теле. Но у человека есть еще и душа... А вообще это все к чему?
   Я дожевал, закусил печеным яблоком, покривился (оно оказалось ужасно кислым), и продолжал:
   - Вот теперь смотри. Если жалкий голодный простолюдин произносит фразу "еда не главное" - это звучит жалко и ничтожно. Особенно, когда он при этом тянет руку к столу со снедью. А тянет он ее постоянно, потому что всегда голоден. Но если эту фразу произносит сытый король, то она вызывает уважение. Заметь - фраза не меняется. Но как резко меняется отношение. Да, еда не самое главное, и человек рожден не для того, чтобы жрать, и уподобляться животным. Но первое и необходимое требование, которое следует выполнять. Следует сначала насытиться, а после уже переходить к следующему этапу - более высокому. Потому я и приветствую стремление к роскоши. Я хочу, чтобы каждый насытился ею, а после обожрался и срыгнул. И потом кушал бы в меру, и размышлял, для чего он истинно рожден. Когда нищие кричат, что богатство - чушь, они лишь пытаются оправдать собственную слабость и несостоятельность, лишь потому, что не могут иметь тех богатств. Но тайно хотят. Ох, как хотят! Любому из них предложи богатство - он не откажется. Возникает правомерный вопрос - а почему вы тогда называете его чушью? Тленом, мусором? Вы же не примете ведро истлевшей старой трухи? Но жадно вцепитесь в единственную золотую монету, если она будет в нем зарыта. Понимаешь, в чем дело, Вальгред? Я всегда замечаю, с какой жадностью сверкают их глазки при виде золотых монет. С какой черной завистью взирают они на дорогие вещи, как завидуют их обладателям. И какие необдуманные и подлые поступки они готовы совершать за ничтожно мизерную плату. А потом эту плату тратят так же бездарно, в основном на пустые низменные потребности - пить, жрать и любить. Любить в животном понимании. Такие вызывают глубокое презрение. Зачастую у таких же презренных. У богатых презрение переплетается с жалостью, но это уже не важно. Другое дело, когда богатый купец признает, что богатство - это ничтожно, временно, не истинно, то к нему я прислушиваюсь внимательно. Если же он строит лазарет или госпиталь для паломников, раздает золото всем нуждающимся, помогает обездоленным, слабым и угнетенным, то вызывает глубокое уважение. Если он и это все бросит, а сам отправится странствовать в далекие горы к мудрецам, то он достоин бескрайнего уважения. Такой человек до конца прошел сей путь, насытился до отвала и прозрел, что есть вечные ценности, к которым надлежит стремиться. Такому предложи ведро золота - он не возьмет. Предложи гору - может оскорбиться. Вернее, мудреца оскорбить невозможно. Можно вызвать лишь жалость и сострадание в его глазах. Вот о чем я говорю, мой почтенный король!
   Я на некоторое время отвлекся, и с аппетитом принялся за вторую ножку. Король тоже молчал, осмысливая услышанное. Молчал долго. Но не потому, что он тугодум - просто он увлекся золотистым крылышком. Закончив, он отпил вина и задумался вслух.
   - Хм, странно. Ты приветствуешь роскошь, и тут же призываешь отречься от нее.
   - Я призываю пройти такой путь, - жуя, пояснил я. - Иначе жалок тот, кто, так и не вступив на него, утверждает, что путь не нужен. Да, жалок. Такой стоит и топчется на месте. И жалок тот, кто застрял на этом пути, и погряз в земном богатстве. Оно не дает ему оторваться от земли и воспарить к небесам. Тот, кто в паническом страхе цепляется за земное богатство, напоминает мне искателя вечной бессмертной жизни. Таковой нет. Вернее, есть, но... как бы тебе попонятнее объяснить? Как бы... да очень просто. Застрявшие во злате глупцы пытаются остановить ночь. Или день - неважно. Они цепляются за время. Нельзя остановить ночь. Она пройдет. Но не исчезнет. И если ты хочешь ночи - проживи еще один день. Дни и ночи бесконечно сменяют друг друга. Под этим я и имею вечную жизнь. Теперь понимаешь? Отлично. Словом, могуч тот, кто прошел великий путь познания. И жалок тот, кто просто думает, что он его прошел, мнимо отказавшись от великих богатств, но тайно их желая. Это лишь оправдание нищеты. Оправдание слабости. И в первую очередь - духовной. Ибо дух превыше материи. Ведь материальный мир - отголосок духовного. И постигший силу духа обретет столько земных благ, сколько пожелает. Причем не побоится потом расстаться с ними. Ведь он сможет обретать их снова и снова, когда захочет.
   Вальгред, глядя на меня, тоже ухватил перепела. Теперь мы чавкали дружно и слаженно. Я обглодал косточку, бросил ее на тарелку и запил вином.
   - Так вот. Ты сам ничего не создал, но управлял теми, кто создавал эту роскошь для тебя. А мне не нужны они. Я сам могу создать все. Причем, используя лишь силу мысли. Понимаешь теперь, почему мне нет необходимости быть королем? Ладно пастух правит баранами - от них хоть польза какая. А представь, тебе доверили стаю мух. Назойливых и приставучих. И ты должен править ими. Ты кричишь на них, призываешь к чему-то, умоляешь, а они только противно жужжат. Какой тебе от них толк? Правильно - никакого. Зато ты им по вкусу - они тебя жалят и докучают, когда ты пахнешь либо медом, либо известно чем. Но это неважно. По крайней мере, для мух. Важно то, что они не дают тебе покоя. И что ты начинаешь делать, когда докучают невмоготу? А? Что?
   Глаза короля полыхнули мрачным пламенем. В них судорогой пробежала тень недавних событий. Он жестко осклабился.
   - То, что я и делаю - прихлопываю их!
   Я усмехнулся, и развел жирными руками.
   - Я доступно объясняю?
   - Вполне, - рассудительно молвил он. Посмотрел на меня, подумал, и заговорил. Я улавливал в его голосе молящие нотки.
   - Но ведь мне богатство по сути положено. То есть по должности. Я же не могу выбросить казну. Казна - основа любого королевства. Да чего там - любого цеха, гильдии, сообщества. Семьи, в конце концов. Золото и предметы ремесла, то есть человечьего труда. Хотя, суть золота и труда едина. Я же не могу перед толпой появиться в лохмотьях, как ты. Мне надлежит олицетворять богатство и мощь моего королевства. Я - первый символ державы. Но я не могу же сам себе шить одежды, гранить камни, лить золото, точить оружие. Я не мастер - ремесленник. Я король. И в том мое призвание! Или, если угодно - ремесло. Причем - самое тяжелое и трудное. Тут и талант нужен, и навык, и опыт, и знания, и чутье, и предвиденье. А все, что мне принадлежит - лишь плата за мои старания.
   Я поднял полы своего плаща и демонстративно потряс перед королем. Он непроизвольно поморщился, собаки глухо зарычали, стража угрожающе придвинулась. Зато я беззаботно посмеялся, небрежно отбросил полы и вежливо пояснил:
   - Потому-то я и выше тебя. Я могу все это делать сам. Раньше делал руками, а теперь с помощью мысли. Мне достаточно представить что-либо, сильно захотеть, и оно появится. И я могу себе позволить предстать в лохмотьях хоть перед кем. А был бы богато одет? От меня либо шарахались, либо преклонялись. А хуже всего - следили бы за своей речью, как бы не ляпнуть лишнего. И сокровенные желания и мысли оставались бы невысказанными. Так-то, друг мой.
   - Выходит, ты у нас искатель желаний?
   - Зови как хочешь, почтенный Вальгред - не обижусь. Обижаются глупцы. Глупыми же бывают люди. Я не человек.
   - Ты так часто произносишь эту фразу, - подчеркнул он. - Тебе нравиться показывать свое превосходство?
   - Я лишь напоминаю истину, - тихо отметил я. - Я не считаю это превосходством. Равно как и недостатком. Мне интересно, как считаете вы?
   Король осоловело икнул, отдышался, и принялся за копченого угря. Я медленно цедил густое вино. В полумраке залы оно напоминало темную кровь. Вальгред глянул по сторонам, призывно свистнул. Тотчас пара черных борзых привстала, облизнулась и подбежала к хозяину. Глаза их слезились и маслянисто блестели, а хвосты дружелюбно виляли. Он швырнул им кости, и они утробно зарычали.
   - Хорошие собачки, - похвалил он, и вернулся к трапезе. - Королевским псам королевские объедки!
   Я тоже взял запеченный кусок телятины, подлил вина и последовал за королем. На миг он оторвался от своего занятия, утер платком губы, и поднял на меня заинтересованный взгляд.
   - Можешь иметь все, используя лишь силу мысли?
   Я лишь молча кивнул, самозабвенно пережевывая сочный ломоть.
   - Хоть показал бы.
   - Не люблю показывать дешевые фокусы.
   - Покажи не дешевый.
   - После.
   - Когда?
   - Через три дня.
   - Почему через три?
   Я заговорщически придвинулся к нему и тихо произнес:
   - Потому что к твоим стенам идет соединенная армия двух королевств. И ведет ее тот самый герцог...
   - Проклятье! - хватанул он кулаком по столу. Посуда со звоном подпрыгнула, а вино расплескалось. Почему-то он безоговорочно и сразу поверил мне. Неужели я уже вызываю безотчетное доверие. - Дэ Грисс! Проклятый шелудивый пес! Прохиндей! Перебежчик! Я так и знал! Надо было его четвертовать своевременно! А голову повесить в оружейной, вместе с кабанами лосями и оленями. Хотя он сам наставит рога любому... Он всегда был скользким и хитрым. И постоянно выходил сухим из любой передряги. За это, правда, я его и ценил. Э - эх!
   - Поздно, - поцокал я.
   - Поздно, - мрачно согласился он. - Но... при чем здесь ты?
   Я блаженно прикрыл глаза и тихо прошептал:
   - Увидишь.
   Сколько бы он не приставал ко мне с расспросами, но ничего более так и не выудил. Я отмалчивался, выкручивался, мотал головой. Под конец я даже прикрикнул. Стража порывисто бросилась к нам, но Вальгред остановил их. Больше вопросов не последовало. Мы еще поболтали некоторое время, доели рябчиков, допили вино, подчистили подносы с фруктами. Теперь же устало сидели, перебрасываясь редкими фразами. Наконец, король грузно поднялся.
   - Ладно, Чемпион, рад был поговорить с тобой. Но мне уже пора спать. Режим. Завтра с утра много работы. Совет лордов, решение проблем с канализацией в квартале рыбаков, строительство новых дворцовых конюшен, прием главы торговой гильдии, встреча с послом из южных земель, пара казней, обсуждение турнира и прочее. Да еще неизвестно, как там они бунт усмирили.
   Я благодарно поклонился и тоже поднялся.
   - Ах, да, - вдруг вспомнил он. - Могу я тебя попросить?
   - Смотря, насколько твоя просьба окажется достойна? - насторожился я.
   - Э, видишь ли, - замялся монарх, - тут такое дело...
   - Ты собирался на покой, - напомнил я. - Так не тяни.
   - Ну да, точно. Э... как бы то лучше сказать...
   - Хоть как, - посоветовал я.
   - Я бы хотел попросить тебя посидеть немного в моей тюрьме, - наконец высказался он.
   Я в замешательстве поскреб подбородок. Вальгред тут же добавил:
   - Только не сочти за оскорбление. Так - формальность. Мне важно, чтобы все это видели. Понимаешь меня. Ну, ты должен понять - иначе не болтали б мы с тобой столько часов кряду. Во избежание дальнейших смут мне нужно наказать смутьяна. Ну, хотя бы создать видимость. Вернее, чернь пусть думает, что ты исчез, но придворные пусть видят мое могущество. И дрожат в страхе перед грозным владыкой. То есть, во избежание дворцовых смут. А там, наверняка пойдут слухи. И дойдут до масс. Тогда и ими овладеет дрожь. Они будут лишь перешептываться в своих хижинах, в тавернах и кабаках, на рынках и дворцовых площадях. И тайно уважать своего владыку. Вернее - бояться. Но для меня то без разницы. Лишь бы не бунтовали лишний раз, что для их же блага полезно. Тюрьма - это всего лишь оборот речи. Там будет роскошный зал под стать этому. Вино, фрукты, изысканные заморские яства, молодые танцовщицы. И все, чего душа пожелает. Ну, хотя бы денек.
   - А если я откажусь? - хищно усмехнулся я.
   - Тогда ты будешь противоречить сам себе, - угнетенно вздохнул Вальгред, но глаза его подозрительно вспыхнули. - Ведь ты сказал, мол, желаешь понять устройство улья, но не ворошить его. По правде говоря, ты уже разворошил его. Отказом же разворошишь еще больше. Пойдут слухи о том, как простолюдин все перевернул с ног на голову, унизил высокородных, отпировал с королем и безнаказанно улизнул. Знаешь, что начнется? О, нет, не хаос. Снова казни. Мне снова придется усмирять дворцовых бунтовщиков, которые подхватят твою идею, понесут ее в массы и начнут воплощать там и сям. Поэтому мне нужно хоть как-то тебя наказать. Но я лишь сделаю видимость.
   Я принялся с хрустом разминать шею.
   - Неужели ты думаешь, что повсюду пинками начнут выбивать рыцарей из седел? Разве еще кто-то может проделать такое?
   - Нет, но тень пренебрежения закрадется в умы простолюдинов. Их умы и так темны, зачем сгущать краски?
   - Тогда, может, казним меня? - весело предположил я. И лениво зевнул.
   Король уставился на меня, словно на призрака.
   - О, ты что? Разве можно казнить такого чело... э... тебя? Да и как тут создашь видимость?
   - Я могу долго болтаться в петле. Хоть целый день. Или неделю. Да хоть год! И ничего мне не будет. Так - горло попершит, да и пройдет. Пару бутылей вина - и порядок. Ну, если долго, то еще бочонок пива.
   Король как распахнул рот, так и не смог его закрыть. Но вскоре сумел.
   - Хм, заманчиво, заманчиво. Но... пожалуй нет. Не будем зверствовать и ограничимся тюрьмой. К тому же все знают, насколько опасны мои тюрьмы. Так ты согласен?
   - Выходит, ты навязываешь мне свою волю? - я впился в него въедливым взглядом.
   Он покачал седой головой, и каменья его короны заплясали в искрометном танце.
   - Отнюдь. Ты свободен, и можешь хоть сейчас покинуть меня. Тем более, я не имею способов удержать тебя. Но где будет твоя благодарность? Благодарность же и есть первый признак мудрости. Ведь так?
   - Вот видишь, - улыбнулся я. - Один способ уже есть.
   - Брось. Совпадение трактовок. Так как?
   - Ты же мудрый король? Ты ведь знаешь ответ?
   Он растянул широкую улыбку. А я поспешил добавить:
   - Только, сам понимаешь - охрану ставить бесполезно.
   - Само собой.
   - И замков быть не должно.
   - Само собой.
   - Лишь засов.
   - Зачем? - на миг глаза его протрезвели и удивленно заморгали.
   - Чтобы изнутри запираться.
   И я задорно подмигнул.
  
  
   5 Истинная страсть
  
  
   "Не жди меня, и я вернусь.
   А будешь ждать - познаешь вечность".
  
   Хранитель желаний
  
  
   Я полулежал, откинувшись на полированные стенки небольшого бассейна, вырубленного прямо в полу. Отделанный дорогим красноватым камнем, он напоминал страшную рану от вырванного сердца. А в полумраке свечей и масляных светильников теплая вода казалась настоящей кровью. Вокруг меня ковром пестрели благоухающие лепестки роз и лилий. Огоньки масляных светцов плясали по богато убранной зале. Иные источали редкие благовония, ласкающие ноздри. Залу подпирали строгие колонны редкого голубого мрамора. Их капители украшали высеченные орлиные головы, распахнувшие клювы. У стен стояли мраморные фигуры обнаженных дев, вооруженных воинов и мифических зверей. В глубине залы темнело мягкое ложе, устланное пятнистыми шкурами. Повсюду пушистые пальмы и изысканной красоты цветы в изящных вазах розового камня. Одни из них стояли на полу, другие на золотых цепях свисали с потолка. Стены задрапированы тонкими вычурными гобеленами, восточными коврами, и покрыты высеченными рельефами. А одна из стен так и вовсе представляла собой сплошной массивный горельеф с запечатленной сценой битвы.
   Возле меня стоял золотой поднос. Горы всякой снеди источали тонкие ароматы и возбуждали аппетит. Рядом сверкал златокованый кубок и такой же кувшин терпкого вина. Я иногда лениво протягивал руку, брал с подноса то кусок запеченного оленьего мяса, то ножку павлина, то жирный хвост заморской ящерицы, то виноград или спелую грушу. Запивал вином, и млел в блаженстве, полуприкрыв глаза.
   А прямо передо мной в чарующем танце кружили три юные девы. Совершенные, едва прикрытые тела сверкали густым загаром и блеском неведомых масел. Огромные глаза искрились молодостью и задором, и пронзали меня, будто зажигательные стрелы. Жемчужные зубы вспыхивали, когда улыбки озаряли их лица. Они извивались тонкими гибкими станами, вытягивали длинные ноги, вились вокруг колонн, обходили меня по кругу, и порой принимали такие соблазнительные позы... На изящных шеях горели ожерелья сапфиров, бриллиантов и рубинов. Золотые кольца тонко звенели на руках и ногах. Их пышные длинные волосы колыхались в такт замысловатым движениям. Ажурные короны венчали их благолепные головы, подчеркивая красоту искрящимся дождем бриллиантового бисера. Две - жгучие брюнетки, а одна ослепительная блондинка. Контрастно. И красиво. И я любовался красотой.
   Неведомо откуда лилась приятная музыка. Я пытливо присматривался и искал музыкантов, но никого не обнаружил. Она наполняла залу, заставляя танцовщиц жить и двигаться по своим законам ритма.
   Они то подходили ближе, то удалялись. То пропадали за колоннами, издавая томительные стоны. А потом появлялись, возбуждающе и призывно смотря на меня. И по-новому начинали выгибаться, извиваться, падать на пол, перекатываться. Или заманчиво обнимались, терлись друг о друга, томно вздыхали и стонали, вызывающе смотрели на меня, облизывали пухлые губки и прибегали к прочим изыскам соблазна.
   Я цедил вино и пристально следил за ними. Вернее, это они так думали. Но мой взгляд пронзал их насквозь - я с интересом изучал горельеф, украсивший противоположную стену. Изысканная работа. Но не этим привлек он мое внимание, а необычностью. Здесь изображалась необычная битва. С первого взгляда вроде все обыденно - две армии, все в доспехах и с оружием, все кричат и бьют друг друга кто копьем, кто мечом. Но вот только вместо коней под седоками красовались грифоны. Мифические птицы с головой и крыльями орла, но с телом и лапами льва. Забавно. И битва происходила не на поле, а среди облаков. Две крылатые армии сошлись в поднебесье, завязав жестокую схватку. В основном воины метали дротики, или стреляли из лука. Но были и подобные рыцарям. Они держали длинные тонкие копья, и разили либо мифических птиц, либо наездников. На грифонах тоже выделялась замысловатая броня. Интересно, интересно. Воплотил ли неизвестный мастер свою буйную фантазию? Или передо мной исторический факт, запечатленный в камне? Случались ли в далекие времена подобные сражения? Как можно биться в поднебесье? И я пожалел, что не могу обернуть ход истории вспять.
   Вернее, пока еще не пытался.
   Танцовщицы виляли округлыми бедрами уже перед глазами. Блондинка обошла сзади, и ненавязчиво принялась массировать шею. Ее теплые нежные пальцы источали чудотворные волны. Я медленно сомкнул глаза и в блаженстве замурлыкал. Таинственные ароматы цветов и масел щекотали ноздри. Но вот их глубинные желания обжигали холодом. И хоть они искусно играли глазами и сверкали улыбками, но напоминали мне холодные льдинки. Вряд ли бы они по собственной воле выкручивались здесь перед страшным и опасным гостем. Перед тем, кто мог бы растворить их кровь в этой воде.
   Неожиданно моего уха коснулись горячие влажные губы.
   - Господин доволен?
   Я не мог говорить. Я лишь промычал. Или промурлыкал. Или... словом, не важно.
   - Господину нравится?
   - Даааа... - на сей раз я прошипел.
   - У господина есть имя?
   - Даааа... ты уже назвала меня. Я - Господин.
   - Хорошо, - мгновенно согласилась она, и принялась усерднее разминать мою жилистую шею. - Хорошо, наш Господин. Мы будем звать вас так, как вы пожелаете. И делать все, что вы пожелаете.
   - Все? - недоверчиво переспросил я.
   - Совершенно все, - жарко дышала она в ухо. - Ведь у вас есть желания?
   Я вдруг рассмеялся. Пусть тихо, но она на миг отпрянула.
   - Вы смеетесь?
   - Как видишь.
   - Но чего в нас смешного?
   - О, вы прекрасны. Даже до безобразия. Я не достоин той чести, что вы мне оказываете. Я не достоин внимания таких умопомрачительных красавиц. Потому что я - никто. И не важно, как меня зовут. Мир ни разу еще не слышал звуков моего имени. И не знаю - услышит ли? А желания у меня есть. Но они совершенно не те, о чем вы думаете.
   - Господин, мы не думаем, - учтиво ответила она, поглаживая плечи. - Мы лишь удовлетворяем ваши желания. Чего вы хотите?
   - Вам это не по силам, - я медленно ронял слова. Они таяли в мелодичном звучании таинственных инструментов.
   - Зря вы так думаете. Мы умеем все...
   - Сомневаюсь.
   - Не сомневайтесь.
   - Все, или все, что вам положено? - уточнил я, чем ввел ее в глубокое замешательство. Она на миг замерла, тонкие пальцы одеревенели. Я ликовал. Но в итоге сжалился и попросил, - подлей вина.
   - Слушаюсь, - оживилась она. Оторвалась от моей шеи и наклонила кувшин. - Вам нравится королевское вино?
   - Да. Оно так же сладко, как и ваши тела, - я пожирал взглядом роскошных танцовщиц. Они как раз выкручивались передо мной, повернувшись спиной.
   - Спасибо, - благодарно отозвалась златовласая девушка. Первая искренность тенью промелькнула в ее голосе. Я пригубил из кубка, посмаковал, и блаженно вздохнул.
   - Но вот ваши души... Они не так сладки и притягательны. Ваши мысли... они путаны и противоречивы. Ваши желания... они не ваши.
   - Не думайте об этом, - она уже перешла на грудь.
   - Не могу. Ведь первое мое призвание - думать. И постигать ваши желания. Как тебя зовут?
   - Альвин. А вас?
   - Ты уже знаешь.
   - Но это же... не имя?
   - Да.
   - Ладно, не буду терзать вас бесполезными вопросами. Но стану задавать полезные. Вам нравятся королевские танцовщицы?
   - Ты же умница, Альвин. Ты же знаешь ответ?
   И хоть она за моей спиной, я разглядел улыбку на ее губах.
   - Само собой, ведь мы - лучшие.
   - Бесспорно.
   - Вы хотите, чтобы они опустились к вам в бассейн?
   - Зачем? - осторожно поинтересовался я.
   На миг она задумалась. Но сразу же нашлась.
   - Вас когда-нибудь гладили шесть женских рук?
   - Гладили. И даже больше. Например - семь.
   Она задорно хохотнула. Я тоже смеялся.
   - И оплетали семь женских ног? - озорство так и звенело в ее тонком голоске.
   - Да, - подтвердил я. - О, нет, последняя не была калекой. Просто, больше не влезло.
   - Вы удивительны, - отметила она. - Хотя бы тем, что вас удивить нечем.
   - О-хо-хо! Меня всегда есть чем удивить, - запротестовал я. - И я удивляюсь.
   - Чему же? - с жадностью спросила она.
   - Больше всего удивляюсь человеческой глупости.
   На миг ее пальцы замерли. Я продолжал.
   - Она так прочна в сознании некоторых, что ее уже невозможно искоренить. Потому как никто ее не признает. И люди так удачно с ней прижились, что я истинно удивлен. Без нее некоторым труднее жить, чем с ней. До сих пор не могу понять - почему? Как же так выходит?
   - А почему вы так думаете? Ведь не все же глупы? - в ее словах промелькнула легкая обида за себя и за все человечество.
   - Не все. Но подавляющее большинство, - скорбно признал я.
   - И в чем же проявляется их глупость?
   Я снова отпил вина. Одна из брюнеток поманила меня пальчиком. Я улыбнулся и покачал головой!
   - В близорукости.
   - Это как? - Альвин перешла на плечи, втирая в них какие-то масла. Я таял. Голос тихо рождал слова:
   - Под глупостью я понимаю не отсутствие знаний, а отсутствие желания их постоянно постигать и обновлять. Знания, как и мир - неизмеримы и бесконечны. Однако люди видят лишь то, что рядом, но не видят то, что дальше. Очень немногие склонны смотреть вперед, остальные же останавливаются на старом и избитом. То есть живут, как живется, и их это радует. Я, право, тоже радуюсь за таких, пока они искренни сами с собой. Но тут же жалею, если у таковых рождается зависть к тем, кто стремится к лучшему и имеет это.
   Одна из девушек танцуя подошла совсем близко. Ее изящные смуглые ноги блестели передо мной, звеня дорогими браслетами. Багровые сполохи жадно вылизывали ее полные бедра, гибкую молодую талию, высокую грудь. Ее взгляд горел, как у дикой кошки, когда она улыбалась мне. Да, глазами играют искусно. Она мягко упала на колени, и, перебирая руками, глубоко прогнулась. Я лишь довольно крякнул. И продолжал.
   - Люди не стремятся, потому что не видят. Ни таящейся красоты, ни подстерегающих опасностей - ничего.
   Тем временем подоспела вторая. Она тоже встала на колени, но повернулась задом. И тоже глубоко прогнулась. Да, девушка и удача, какие они разные. Какой соблазнительной нам кажется первая, если поворачивается задом. И какой вторая. Как сложно добиться этого от первой, и как часто вторая принимает эту излюбленную позу. Поэтому я любовался, пока была возможность. И радовался, что передо мной красивая танцовщица, а не удача.
   - Многие люди почитают великую историю, но немногие задумываются об истории собственной, - говорил я Альвин. - Не зрят в свое прошлое, не признают своих ошибок, и не стремятся их исправлять в будущем.
   Теперь они обе стояли на четвереньках, грациозно покачивая перед моим носом самыми заветными частями.
   - Не могут поставить себя на место других и понять, что движет ими.
   Танцуя, они скользнули на пол, перекатились на спину.
   - Не могут унять своей гордости, чтобы снизойти до понимания.
   Танцовщицы принялись массировать себе упругие груди и стонать.
   - Не могут проявлять твердость в нужный момент.
   Они трепетно обнялись и нежно поцеловались. Н-даа!
   - Не могут управлять своей жизнью, но почему-то страстно жаждут управлять чужими.
   Они уже откровенно начали ласкать друг друга.
   - Не могут любить искренне, но обожают прикрываться любовью.
   Одна уже широко развела длинные ноги, изогнула спину и тяжело дышала, умоляюще смотря на меня. Глаза ее томно закатывались. Вторая целовала ее тело, сползая все ниже...
   - Не могут различать дружбу и торговые дела, прикрываясь первым для второго.
   Брюнетки разом привстали, снова поцеловались, и призывно улыбнулись мне.
   - Да много еще чего. Редко вижу тех, кому все это удается. Эх!
   Альвин гладила мои мокрые волосы. Массировала шею и плечи, растирала грудь.
   - Ну а мы? - горячим язычком провела она за ухом. - Мы все делаем правильно? Так, как вы хотите?
   - Надеюсь...
   - Я прямо не знаю, как вам угодить? - мягкий язык уже ласкал другое ухо.
   - Мне угодить очень просто.
   - И как же? - подалась она вперед, заглядывая мне в глаза. Сверкнуло бриллиантовое ожерелье, заискрилась тонкая корона. Ослепительно-золотые пряди упали в теплую воду. Я нежно перебирал их.
   - Скажите лишь, чего хотите вы? Чего искренне желаете?
   - О, мы так привыкли исполнять чужие желания, что позабыли о своих.
   - У таких сказочных девушек нет желаний? - жадно облизнулся я.
   - У нас одно желание - ублажить вас, - ее глаза сомкнулись, алый ротик приоткрылся и потянулся мне навстречу. Но я мягко остановил ее.
   - А если я ничего не хочу?
   - Так не бывает, - провела она по моей жесткой щеке. - При виде нас все хотят... ну...
   - Я не все. К сожалению.
   - Почему к сожалению?
   - Потому что давно бы уже наслаждался вами, - тяжелый томительный вздох всколыхнул мою мокрую грудь. Ее облепи белые, розовые и бордовые лепестки.
   - Так мы доступны, - подмигнули ее зеленоватые глаза.
   - Это и отталкивает. Вы доступны лишь по воле короля, но не по собственной.
   - А откуда вы знаете? - игриво пропела она, прижимаясь ближе.
   - Чувствую. Я остро чувствую запах желаний. Вы меня не хотите. А потому и я не хочу.
   Кажется, она обиделась. Отшатнулась, руки дернулись, а пальцы снова будто одеревенели.
   - Зачем вы так жестоко? Мы ж хотим как лучше...
   - Ты не поверишь, Альвин, но я хочу того же, - печально молвил я. - Подлей-ка вина?
   - Ну вот, хоть чего-то хотите, - под ухом тихо забулькало.
   Я снова принялся изучать кружащихся девушек. А точнее горельеф. Ведь я умею видеть дальше того, что нам навязывают, используя наши изначальные пристрастия.
   Битва в поднебесье. Возможно ли такое? Легенда или быль? Если легенда, то почему я ее не знаю? Ведь грифон - символ королевства. Иногда его еще называют - Империя Золотого Грифона. Такие легенды должны быть на слуху. Но может позабытая история? Или, как это обычно бывает, умалчиваемая история. История, где противоречивые факты перепутались и слились в картину, не особо благоприятную для современного королевства? Может и так? Но существовали ли грифоны? Эти коренные обитатели всех легенд и мифов. И как можно драться в поднебесье? Ведь это так жутко. А с другой стороны - жутко завораживающе.
   Танцовщицы продолжали услаждать мой взгляд. Похоже, танец затягивался - они несколько нервничали, начиная танец по кругу. Им давно уж как пора переходить к другим обязанностям. Но я не спешил. Я приглядывался к каждой, ловил их мысли и желания. Похоже, моя неординарность начала распалять их. Ни разу еще они не встречали того, кто бы отказывался от трех роскошных тел. А меня это забавляло. Признаться честно - до жути хотелось наброситься на них и затащить в бассейн. Вернее, достаточно было лишь поманить - они бы сами прыгнули.
   Но я выжидал.
   Я раскисал под натиском милых женских рук, как масло под солнцем. Но вдруг подобрался и насторожился. За дверью послышались тихие шаги. Неужели король подослал убийцу? Неужели усомнился в моей мощи? Неужели серьезно испугался за свою жизнь и за сохранность королевства? Подумал, что со мной все же можно разделаться? Как так? Но я увидал в нем истинно мудрого монарха. Неужели он ничего так и не понял? Или понял, но не до конца. Хотя на его месте, я бы дал той же самой Альвин острую отравленную заколку для волос. Чего стоит девушке вогнать ее под лопатку опасному гостю. Я бы и пискнуть не успел. Вернее, я бы то успел, но король, видимо, не верит в мои нечеловеческие способности. Или... я ошибаюсь?
   Я метнул острый взгляд на дверь, и тяжелый засов с лязгом закрылся. Свечи и светцы мелко задрожали, словно предчувствуя нечто серьезное. В такт с ними заплясали тени. Шаги неожиданно замерли. Танцовщицы вздрогнули и обернулись. Все чего-то ждали.
   И вдруг неожиданно постучали. Тихо, осторожно, ненавязчиво. Мы вчетвером переглянулись, и я шепотом спросил:
   - Кто бы это мог быть? Да еще в такой час?
   Они лишь пожали точеными плечами.
   - Мы ждем четвертую танцовщицу?
   Они замотали красивыми волосами.
   - Кто еще, кроме короля, знает, что вы здесь? - допытывался я.
   - Никто, - шепотом молвила Альвин.
   - Хм... интересно...
   - Вы испуганы? - вновь обняла меня Альвин. Но уже как-то по-матерински.
   - О, нет.
   - Но я, правда, не знаю, кто там, - зачем-то оправдывалась она.
   Я холодно сверкнул глазами.
   - Узнаем истину вместе.
   Подмигнул двери, и хорошо смазанный засов медленно отошел. Мореная дубовая дверь тихо скрипнула и приоткрылась. За ней клубился мрак... и еще кто-то. Кто-то замер в нерешительности, видимо, собираясь с мыслями. Света оказалось недостаточно, чтобы разглядеть застывшего пришельца. Лишь расплывчатая тень дрожала и кривилась - свечи и светильники заметались под дыханием сквозняка. Напряжение накалялось.
   Закутанная с ног до головы фигура мягко скользнула в залу. Длинная монашеская ряса и капюшон скрывали лик гостя. Но я уже ведал, кто передо мной. Я остро чувствую запахи. Этот запах я хорошо знал.
   - Брысь отсюда! - повелительно воскликнула фигура.
   Танцовщицы, не долго думая, метнулись прочь. Они хоть и не чувствуют так остро запахов, но зато отлично знали этот голос. В багряных отсветах мелькнули их блестящие тела, соблазняя меня в последний раз. И они скрылись за дверью, оставляя за собой шлейф разочарования. От меня не укрылась колкая ревность, которой наполнились их глаза, когда они украдкой поглядывали на пришельца. Похоже, я уже распалил их глубинные искренние желания. Еще чуть-чуть, и я уже не смог бы удержать их от прыжка в бассейн. Да и не стал бы. Но такова судьба, в которую я не верю.
   Я испытующе взирал на незнакомца, поигрывая легкой усмешкой. Фигура подошла ко мне и застыла напротив, всматриваясь в меня из тени капюшона. И вдруг откинула его. Хм, забавно. Разумеется, никого другого я не ожидал.
   - Я... я... я больше не могу ждать, - томно дыша, взмолилась леди Эдолия.
   Я отхлебнул из кубка и прикинулся дураком.
   - Э... ждать чего?
   - Сам знаешь, - через силу выдавила она.
   Я не сдавался, прикидываясь дальше.
   - А... ну...э... чего же?
   - Тебя! - неукротимым пламенем сверкнули ее голубые глаза.
   - Но мне уже дали трех дев, - указал я в сторону двери с наигранным негодованием. - Почему ты их выгнала? Ты одна, а их трое.
   - Потому что ты не хочешь их, - она взирала пристально и властно. Она была уверена в своих словах. Она привыкла быть уверенной. Но я все ж решил уточнить.
   - Ты так уверена?
   - Да!
   - Откуда знаешь? - я ехидно прищурился.
   - Потому что ты жаждешь искренних желаний. А они желали тебя не искренне, но по воле монарха. Их присутствие поощрялось золотом Я же здесь по своей воле! Никто об этом не ведает. А если узнают, нас обоих убьют!
   И она резким движением распахнула рясу. Да, да, вы абсолютно правы. Под ней ничего не оказалось. Не то, чтоб совсем ничего, но ее великолепное молодое тело. Ничуть не хуже предыдущих. Но гораздо соблазнительнее своей искренностью, что исходила из недр пламенного сердца.
   - Ты первый из мужчин, кто взирает на меня в таком виде! - вдруг захрипела она, кашлянула и продолжала, - я долго ждала этого момента, решаясь, кому быть удостоенным той чести. Я долго искала настоящего героя. Очень долго ждала. Но более ждать нет сил...
   - Я не достоин, - мягко перебил я девушку. - Я не герой. Никогда себя таковым не называю и не стремлюсь быть. Верни танцовщиц, леди Эдолия, пока не поздно, и все будет хорошо. Никто не узнает о твоем появлении здесь. А герои еще выстроятся вереницей под твоим окном. Так всегда бывает.
   - Я иного мнения, - ее голос дрожал от нарастающего возбуждения.
   - А как же Годдрих? - вновь заупирался я, ухватившись за новую соломинку.
   - Плохо, - тяжело всколыхнулась ее налитая молодостью грудь. - До сих пор без сознания. Крепко ты его треснул.
   - Я не о том...
   - Я знаю.
   - Ты меня переоцениваешь...
   - Как ты любишь говорить? - ее большие голубые глаза взирали нежно и властно. - Узнаем истину вместе?
   - Да, именно так я и говорю.
   - Вот и молодец, - очаровала она меня улыбкой.
   Ряса беззвучно скользнула на пол. Она глубоко вздохнула и решительно плюхнулась в бассейн.
   Н-да...
  
   Время пронеслось незаметно. Миг блаженства не имеет времени, ведь он столь краток. Всего лишь миг. Но в этот миг кажется, что наступила вечность. А ведь она действительно наступает. Потому как вечность - это миг. Лишь люди придумали делить его на промежутки, и жизнь им кажется конечной. В то время как она бесконечна...
   Эдолия прижималась к моей груди. Глаза ее странно поблескивали. От нее шло удивительное тепло, которого я ни разу не встречал. Я гладил ее светлые волосы и упивался вечным блаженством.
   - Как я долго ждала тебя! - тихо вздохнула она. - Я знала, что ты придешь. Я надеялась и ждала, что ты появишься. И ты появился. Как это прекрасно.
   - Прошу прощения, - кашлянул я. - Но обычно девушки, живущие во власти сладких грез, ждут сказочных принцев.
   - Ты и есть сказочный принц, - уверенно произнесла она.
   - Увы, это не так, - развенчал я ее вымысел. - По-моему это столь очевидно. Где ты видала принца в лохмотьях? Где ты видала, чтобы принц бесцельно слонялся изо дня в день? В конце концов, где ты видала, чтобы принц не повиновался королю? И где ты видела таких страшных принцев?
   Она обняла меня за шею и заглянула в лицо. Долго изучала, вглядываясь в глаза, и снова склонила голову мне на грудь.
   - Мне не нужен принц, мне нужен герой.
   - Тем более я не тот, кто тебе нужен, - увереннее пояснил я. - Герои сражаются с великанами, драконами и прочими чудищами. Герои спасают принцесс, на бегу целуя их, куда ни попадя. Герои ходят с мечами и в доспехах. В конце концов, они совершают что-то героическое. У меня же нет ничего, и я ничего великого не совершил. Значит - я не герой.
   - Герой. Ты просто притворяешься, - настаивала она. В ее глазах полыхала какая-то странная тревога. - Иному не по силам свершить то, что ты сделал с такой легкостью. Один лишь прыжок, полет, удар. И могучий рыцарь низвергнут в пыль. Самый сильный и умелый рыцарь королевства пал перед пешим безоружным воином. Неужели это не чудо? Сразить самого графа Тильборского!
   - Мне очень жаль, - извинился я, виновато опустив глаза.
   - А мне нет, - промурлыкала Эдолия. И принялась гладить мою руку.
   - Ты жестока, - отметил я, протягивая руку к кубку с вином.
   Она прижалась сильнее.
   - Нет, мне тоже жаль Годдриха, но я не о том. Просто... он помог тебе проявить себя. Привлечь к тебе внимание и... вот. Вот он ты здесь, со мной, такой сладкий и вкусный... ам.
   Она нежно укусила меня за шею. Я вздрогнул. Обычно я это делаю. Причем с более глубокими последствиями.
   - Ах, прекрасная леди, но мне не хочется тебя разочаровывать.
   - Ты не разочаровываешь - ты очаровываешь меня, - ластилась она, прижимаясь всем телом. Я замер. Как прекрасно, что есть вечность, когда время уходит в неведомую даль.
   Я отпил вина, посмотрел на нее и усмехнулся.
   - А вдруг я просто прыгаю хорошо и ничего другого делать не умею? Вдруг я просто подпрыгнул, а он сам ударился об меня? Конь-то несся во весь дух.
   - Ты снова что-то скрываешь, - раздался ее томительный вздох.
   Чувствует. Молодец. У кого сердце чисто, а намерения искренни, тот очень тонко чувствует суть вещей и явлений. Она слушала стук моего сердца, хотя, на самом деле, она слушала то, что желала слышать. Как, впрочем, каждый слышит и видит лишь то, на что обращает внимание.
   Я гладил ее светлую кожу, ее приятные изгибы тела. Она тихо постанывала от удовольствия.
   - Леди Эдолия, но разве в вашем королевстве нет... не было достойных претендентов на... на твое сердце?
   - Есть, - улыбнулась она, но тут же слегка поморщилась. - Вернее были. Но это все не то. Они какие-то... я даже не знаю, как это выразить. Да, они красивы, богаты, благородны, многие молоды... но не то. Мне надоели их холеные равнодушные лица, мне надоели вереницы этих железнолобых воинов, которые только и знают, что сражаться на турнирах, чтобы выразить свою любовь, которой, собственно, и нет. Мне надоели их невыразительные серенады, их однобокие выражения моей красоты. Их взгляды холодны, они пусты и равнодушны. Их привлекает в первую очередь мое положение, а после красота. Им нужен лишь династийный брак, золото и укрепление в королевской иерархии. Ну в лучшем случае им нужно мое тело. Но никто не смотрел на меня, как на умную образованную девушку, как на простого человека, жаждущего простых человеческих радостей...
   - Постойте! - прервал я, и принялся под водой ощупывать ее соблазнительные округлости. - А я что, по-твоему, не телом ли соблазнился?
   - Нет, - она тоже начала гладить меня под водой.
   - Так чем же?
   - Искренностью, - в ее голосе звучала благодарность. - Ты ценишь прежде всего искренность. Я чувствую это. Я сразу поняла, когда ты впервые посмотрел на меня.
   Я вдруг рассмеялся, чем вызвал ее недоумение.
   - А ты вспомни. Вспомни хорошенько. Я ведь задержал взгляд на вырезе твоего платья. Так куда я смотрел в первую очередь, почтенная леди?
   Она ничуть не смутилась, лишь усмехнулась и уверенно заговорила.
   - Я не знаю, как это объяснить. Мне показалось, что ты смотришь на мое... на мое сердце. Твой взгляд словно вошел в него. И оно сжалось. Я не могу это передать, но до того момента у меня ни разу не было подобного ощущения. Мне казалось - ты видишь мое сердце. Мне казалось, ты наполняешь его неведомой жизненной силой. С другой стороны я почувствовала себя такой беспомощной перед тобой. Мне почудилось, что ты можешь с легкостью вырвать его из груди, хоть никогда и не сделаешь этого. Неожиданно для самой себя мне захотелось открыть тебе свое сердце. И я открыла. Но ты почему-то проявил такое равнодушие, что я едва не заплакала. Все рыцари королевства не раз сражались за мою руку и сердце, а ты так безжалостно отверг такой редчайший дар. Я как роза за семью стенами полыхала ароматом, в надежде привлечь истинного героя, лишь бы он услышал мой зов и кинулся вызволять из душного каменного плена. Того, кто не побоялся бы трудностей и с легкостью одолел бы их. Многие пытались осилить преграды моей души, пробиться через все гранитные стены, разогнуть все кованые решетки, взломать все замки. Претендентов было очень много, но не все смогли дойти до конца. Лишь Годдриху удалось приблизиться... но когда он протянул руку, то наткнулся на шипы. Роза оказалась очень колючей. Тогда он одернул руку, и не стал трогать ее, в то время как срывать надо было решительно, превозмогая боль. Но он не смог. Может, он боялся смять ее, не знаю. Знаю лишь одно - он не смог. Меня это сильно огорчило. Я уже была готова отдаться ему, но после его нерешительности снова охладела. Зато цвести стала еще сильнее - женихи ко мне уже липли с удвоенной силой. Но я безжалостно всех отвергала, и ждала, ждала, ждала. Я каждый раз молилась перед сном, иногда даже плакала. Я шептала по ночам, стоя у окна: "Где ты, мой герой?". Я искала тебя в позабытых писаниях, я жадно высматривала тебя между строк древних книг. Я молила, чтобы ты сошел с ветхих страниц, обнял меня и забрал с собой в сказочную страну. Там, где вечное лето, любовь и счастье. Там, где стоит белоснежный замок, где по лесам бродят единороги, где по ночам плещутся русалки. Но, увы. Время шло, а ты все не появлялся. Я перелистывала страницы, но они словно смеялись надо мной. Я прислушивалась к рассказам заморских сказочников, к дивным историям пилигримов. Я думала, может ты, где-то оставил призыв, или послание. Но тщетно. Тогда я по-настоящему отчаялась. Уже хотела было выброситься из окна, или утопиться в реке. Даже камень приготовила - он до сих пор лежит в подвале. Но напоследок, я решилась на одно необычное дело. Я переоделась в простые одежды и тайком выбралась из замка. Об этом я не раз читала во многих сагах. Так поступают мудрые короли, когда хотят знать искренние мысли своего народа о своем правителе. И я решила - а почему будущая герцогиня не может использовать такую мудрость? Словом, я стала простой девушкой и отправилась скитаться по городу. Долго бродила, многое повидала, многое узнала, многое поняла. Мне очень понравилось такое лицедейство - оно приукрасило мою жизнь новыми впечатлениями. А еще раскрыло глаза на жизнь простых людей. Раньше эта жизнь представлялась для меня чем-то далеким и недоступным. Но после смены облика, я поняла, насколько она близка. Мы живем бок о бок, и мало чего знаем друг о друге. Словно в чужих королевствах находимся. Я повидала всю жестокость и безысходность нищеты. Я видела, как люди умирали от голода. Как девушки, точнее даже девочки, отдавались за кусок хлеба. Я видела, как убивали друг друга за тот кусок. И видела, как калеки справедливо делили его на мелкие кусочки даже с умирающими от хвори. После этого я исполнилась глубокой милости и сострадания к простолюдинам. Я полюбила их еще сильнее. Но с тем же поняла - их жизнь не лишена радостей, она столь же прекрасна и интересна, как и жизнь королей. Просто, радости простолюдинов иные. Как и печали. Разница лишь в размерах того куска. Но они свободны. Да, они рабы нужды. Но они не ведают той жестокой замкнутости свободы, которая сковывает благородных по рукам и ногам в их деяниях и поступках, в их помыслах и желаниях. Словом, я посмотрела на нашу жизнь снизу.
   Она тяжело вздохнула, крепко обняла меня, поцеловала и продолжала:
   - Но, увы, героя своего я так и не встретила. Зато однажды я встретила уличную гадалку. Вернее, она меня встретила. Я спешила, и едва не прошла мимо, но она случайно преградила мой путь. После я поняла - то не был случай. Сама судьба вела ее ко мне. Или меня к ней? Словом, я остановилась и слушала ее, как зачарованная. Она-то и вселила в меня истинную надежду. Как сейчас, я помню ее слова. Гадалка говорила: "Я знаю, ты ждешь его, но не ведаешь кто он. Я знаю - ты любишь его всем сердцем, и готова отдать ему свое сердце. Так жди его, и он придет. Или не жди - он все равно придет. Глазами ты его не увидишь, ибо он неузнаваем. Ищи его сердцем - оно не подведет. Он появится внезапно, в самый неожиданный момент. И он войдет в твое сердце. Главное, будь честна сама с собой, и открой перед ним свою душу. Если ты замкнешь все двери, он пройдет мимо и не заметит тебя, ведь он не обращает внимания на красоту. Ею ты не приманишь его. Красота увядает, а сердце любит вечно". Тогда я спросила, как мне узнать его. Гадалка ответила: "Не пытайся узнать его, ибо не узнаешь. Его облик неведом. Одно лишь знаю точно - с ним его сила. Огромная и неисчерпаемая. Ты узнаешь его лишь по силе, когда он сотворит неподвластное разумению. Не пытайся понять, не бойся, лишь открой сердце. Лишь поверь. И он явится". Такие были ее слова, мой милый, нежный герой. И как ты это объяснишь? Снова начнешь отрекаться? Что ты теперь скажешь?
   Я разразился приглушенным смехом. Вода в бассейне заколыхалась. Дымок курильниц задрожал. Эдолия отстранилась, недоуменно уставилась на меня. Большие голубые глаза настороженно вспыхнули. Я покачал мокрой головой и с трепетной лаской поглядел на нее.
   - У тебя очень богатая фантазия, моя милая леди, - искренне соврал я, в глубине души удивляясь все больше и больше.
   - То не фантазия, - возмущенно воскликнула она, исправляя мою ложь. - То истина.
   - Лишь твоя.
   Она впилась в меня твердым властным взглядом.
   - Ну и пусть! Пусть так! Иные меня не интересуют!
   - Хм, такое чувство, что я уже где-то слышал эти слова, - удивленно заметил я.
   - Вот видишь, - Эдолия встрепенулась и снова посмотрела на меня. - Сама судьба толкала тебя ко мне. Мы знали друг друга. Ты намеренно шел сюда.
   - Да я так... вообще-то мимоходом тут, - отпирался я.
   - Ты сам себя обманываешь, - качала она головой, опустив руки мне на плечи. - Или чего-то не понимаешь. Или скрываешь.
   Последнюю фразу она произнесла с явным подозрением. Я улыбнулся, пожал плечами, глянул по сторонам. Масляные светцы потрескивали и источали благовония. Свечи оплавились, некоторые погасли. Музыка продолжала звучать, но уже едва различимо, будто не желала быть навязчивой. Зато вода оставалась такой же теплой и приятной. Из пышных цветов выглядывали мраморные статуи, словно подслушивали наш разговор. Не удивлюсь, если где-то и вправду есть слуховое или даже смотровое отверстие. В королевских дворцах такое в порядке вещей. Я прислушался, принюхался, набрал полную грудь воздуха. Нет, мы одни. Я бы почувствовал чужое желание. Ведь у каждого кровь начинает быстрее идти по венам, когда он видит то, что он мог бы увидеть здесь.
   - Да, интересная история, - согласился я, зачерпнул пригоршню воды и вылил Эдолии на лицо и плечи. - Красивая. И трогательная. А еще поучительная. Особенно мне понравилось лицедейство...
   - Ты шел ко мне, - прошептала она, жмурясь в блаженстве. Затем прильнула и нежно поцеловала. Я тоже стиснул ее в объятиях. Что мне еще оставалось? Как разубедить ее? Хочет видеть во мне героя - пусть видит. Я же видел в ней истинную любовь и искренность. Я чувствовал ее изначальное желание. И мне было хорошо. Вечность снова ввергла нас в свой океан страстей и чувств.
   - Ты шел ко мне, - дрожащим голосом повторила она. - Не говори иного, пожалуйста.
   - Ты действительно того желаешь?
   - Да.
   - Ладно, тогда пусть будет так. Иного не скажу. Пусть это и не совсем так.
   Она затрепыхалась, но я снова успокоил ее мягкими поглаживаниями.
   - Не стану отрицать, что мне здесь очень хорошо. Мне ни разу не было так хорошо. Самая прекрасная и желанная девушка королевства сама пришла ко мне, да еще говорит, что ждала всю жизнь. Как можно противиться соблазну? Но меня одно смущает.
   - Что же? - она немного напряглась, и стала внимательнее.
   Я собрался с духом, точно нашкодивший ребенок перед матерью, спеша сообщить ей о своей проделке. И сказал:
   - Я не смогу остаться.
   - К...как? - Эдолия задрожала, словно вода в бассейне мгновенно остыла.
   - Я должен буду уйти, - огорченно закивал я, твердо смотря в ее глаза. Они подозрительно увлажнялись.
   - Но... но... как же так? Я... я, что - напрасно ждала?
   - Нет.
   - Но... почему? - растерянно лепетала она. - Ведь гадалка предсказала...
   Я властным жестом остановил ее.
   - Да, но она и словом не обмолвилась о продолжении истории. Она же не сказала: "И жили они долго и счастливо, пока он не ушел". Хотя то стало бы правдой. Ведь жизнь - это миг. Порой, это единственный самый яркий миг, ради которого мы жили, и который никогда не забудем.
   - Но... зачем тебе идти. Молю - останься. У тебя будет и золото, и власть, и все, что захочешь.
   - Боюсь - нет, - печально улыбнулся я. - Дело в том, что у меня уже есть все, что я захочу. У меня есть весь мир, по которому я могу блуждать, сколько мне вздумается. И вершить то, что пожелаю. Оставшись здесь, я многое потеряю. Мои желания станут мелкими и обычными. Я превращусь в человека и не буду уже тем героем, который с легкостью выбивает рыцарей и соблазняет будущих герцогинь. Тогда ты меня сразу разлюбишь, ведь тебе нужен герой. Ты же не можешь полюбить простого нищего в лохмотьях. А даже если и сможешь, тебе не дадут его любить. У меня же не будет сил противостоять тем, кто этого не пожелает. Так вот я и превращусь в такого нищего. Тогда я потеряю еще и тебя. Понимаешь, моя сладкая Эдолия, в чем дело. Я все потеряю, если останусь. Иными словами - умру, если остановлюсь. Ведь птица летит над землей, пока она движется. Если она по неведомым причинам замрет в воздухе - она упадет и разобьется. Мне жаль, но это так. Не я придумал жизнь. Жизнь - движение!
   Сказать, что девушка выглядела расстроенной - ничего не сказать. Она побелела, словно первый снег. Она с болью в глазах смотрела на меня, а слезы катились по ее охладевшим щекам.
   - Я так ждала, так ждала! А ты... а ты...!
   - Но ведь дождалась, - напомнил я.
   - Но... что же делать?! Что делать?! Разве я ждала, чтобы потерять?!
   - Нельзя обрести не теряя, - утешал я ее. - За все приходиться расплачиваться, или чем-то жертвовать. Чем сильнее желание - тем больше расплата. Однако если чем-то жертвовать, то непременно это вернется справедливой благодарностью от жизни. И чем больше твоя сознательная жертва, тем сильнее будет благодарность.
   Она уже перестала рыдать, затихла и прислушивалась.
   - Хочешь ярче понять - выйди на рыночную площадь. Желаешь самое лучшее - будь готова не поскупиться на золото, которое принадлежит тебе изначально. Если же готова жертвовать своим золотом, то ты непременно обретешь лучшее, что есть на рынке. Но если вцепишься в свое золото и при этом возжелаешь самое лучшее - лишишься всего.
   - Я все золото отдала гадалке, - обиженно всхлипнула она. - Я даже не считала его - сунула ей увесистый мешочек и побрела, как очумевшая. Ведь надежда - бесценна.
   - Да, и кое-то этим пользуется, - покачал я головой.
   - Для меня то неважно, - Эдолия взяла мою ладонь и сжала в своей. - Мне не жаль тех гульденов. Я даже готова каждый день отдавать по мешку, лишь бы ты провел со мной этот день. Любовь бесценна.
   - Но ты и получила бесценное, - провел я по ее щеке, растирая искрящиеся слезы. - Ты получила свое изначальное желание. Оно осуществилось. Ты мечтала о герое, и он пришел.
   - Но я не хочу, чтобы он уходил! - едва дышала она.
   - Выходит, ты навязываешь цену своему герою, - погрозил я пальцем. - Ты пытаешься купить его за золото, высокое положение и прочее, обещая их взамен его любовной близости.
   - Я готова отречься от всего этого, лишь бы ты остался, - взмолилась она. - Я готова пойти с тобой на край света. Куда угодно. Я готова умереть с тобой. Ведь я... я люблю тебя!
   Я был искренне тронут ее словами. Она смотрела на меня кротко и в то же время столь властно, что я не мог ничего поделать. Воцарилось молчание. Светцы тревожно дрожали, тени плясали на стенах.
   - Не стоит отрекаться от жизни, - уверял я ее. - Жизнь бесценна. Даже если ты - самый нищий из нищих. Или самый богатый из богатых. Ты должна жить, и быть прекрасной Эдолией. Иначе, как я смогу отыскать тебя? Как я смог вернуться к тебе?
   - Так ты вернешься? - ее сердечко застучало сильнее, в нем вспыхнула надежда.
   - Никто этого не знает, даже я, - пожал я плечами. - Или же я могу вернуться в ином облике.
   - Мне нравится этот, - она ладошками обхватила мое лицо. - Ты такой милый...
   - Я?! Милый?!
   - Да.
   - Вот уж где сказочница!
   - Нет, ты милый.
   - Такой милый, что все от меня шарахаются.
   - Лишь глупцы, кто смотрит глазами, - настойчиво повторяла она. - Кто смотрит сердцем - тянутся к тебе.
   Я взглянул на нее ласково и нежно. Ну как можно обижать ее? Как можно отказывать ей? Как можно рушить ее надежду?
   Но и оставаться я не могу, иначе перестану быть тем, кем являюсь. Причем она сразу потеряет ко мне интерес. Ведь девушки тянутся к силе, неважно, в чем выраженной: в красоте, в богатстве, в уме, в таланте. Но они тянутся к изначальной силе, сами того не ведая.
   ...впрочем, как и все остальные.
   - Тем более, я обещал королю явить чудо? - спохватился я.
   - И что ты намерился сделать? - от нее запахло острым любопытством. На миг оно даже затмило ее тоску и печаль.
   - Говорю же - чудо.
   - Но что именно?
   - Откуда мне знать? - пожал я плечами. - Пока не знаю.
   - Снова будешь пинками выбивать рыцарей? - настроение ее улучшалось.
   - Может и буду. Посмотрим.
   - Значит, ты вернешься?
   - Если и вернусь, то ненадолго. Я ведь объяснил уже.
   - Но... что мне делать? - она выглядела крайне растерянной.
   Я заглянул в ее бездонные голубые глаза.
   - Что и раньше - любить жизнь. Так ты выразишь любовь ко мне. Люби Годдриха, выйди за него замуж. Тем самым ты опять выразишь любовь ко мне. Или найди другого. Или еще что-нибудь сотвори и получи радость. Или печаль, если угодно печалиться. Словом, это неважно. Главное - ты будешь помнить обо мне.
   - Мне никто не нужен, - шептала она.
   - Лишь сейчас.
   - Всегда.
   - Тогда ты отяготишь меня, - скорбно вздохнул я. - Я буду чувствовать за собой вину. Ведь я лишу тебя простого человеческого счастья.
   - Я уйду в монастырь и буду тебя дожидаться там, - нашлась Эдолия.
   - Дело твое, - кивнул я, расправляя ее мокрые локоны. - Только...
   - Что?
   - Пусть это будет мужской монастырь.
   Она резко отпрянула, всколыхнув темную воду.
   - Ах ты... ах ты... негодяй! Да как... как ты мог такое сказать?!
   - А чего? - прикинулся я дураком. - Я бы с радостью ушел дожидаться тебя в женский.
   - Да я... да я... ах ты...
   Я снова притянул ее к себе и обнял. Она отбивалась, брыкалась, брызгалась, но все же снова утихла на моей груди. Я улавливал манящий аромат ее волос, запах ее кожи, блеск ее глаз. И стук ее сердечка.
   - Пойми же, Эдолия: жизнь - это череда желаний. Они вспыхивают, затем воплощаются. Затем снова вспыхивают. И снова воплощаются. Но есть изначальное желание, которое дает им всем толчок. Так вот я ищу его, странствуя по миру. Оно очень простое, я чувствую. Оно витает где-то рядом, всякий раз, когда я слышу: "Я хочу, я желаю". Оно везде. Его даже не нужно искать - его нужно понять. Но чтоб понять - нужно искать. Потому я и ищу. Но если завершу поиски, то все мое существование прекратится, оно навсегда лишится смысла. Я могу попросту исчезнуть. Не уйти, не пропасть в соседнем городе, а именно - исчезнуть. Понимаешь, Эдолия? То есть ты лишишься не только героя, но и надежды увидеть его.
   Она надолго умолкла. Я наполнил кубок, сделал несколько глотков, предложил ей. Она безмолвно взяла, тоже отпила. Ей стало легче.
   - Ладно, - полумрак вздрогнул от ее шепота. Она взволнованно дышала. - Я все поняла. Но только одно скажи - кто ты?
   - Это неважно.
   - Для меня это теперь важнее всего, - призналась она. - Так кто ты?
   - Тот, кого ты видишь, - без заминки выдал я.
   Она пропустила мое высказывание и вонзилась проницательным взглядом.
   - Ты тот, кого я ждала?
   - Разумеется, - успокаивающе молвил я.
   - Слава Богу! - она опустила взгляд и прижалась сильнее.
   - Раз я здесь, - добавил я. - Но если бы Годдрих в свое время не струхнул, то здесь был бы он. Ты же сама говорила, что уже готова была отдаться ему. Героем стал бы он.
   - Но его здесь нет, - облегченный вздох всколыхнул ее грудь.
   - Потому что ты не захотела. Или он...
   - Я ждала тебя!
   - Но он больше похож на героя. Он красив, могуч, силен, богат, великодушен, благороден...
   - Ты мой герой, - резко отрубила она. - И сила твоя гораздо больше, чем графа Тильборского.
   - А если я применю ту силу и превращусь в него?
   Эдолия подняла голову, с вызовом посмотрела мне в глаза, слегка нахмурилась.
   - Ты не посмеешь!
   - Я знал нечеловеческие муки, - вспомнилось мне. - Я их терпел и превозмог. И ныне - я не человек. Не человек же смеет все, что неподвластно человеку!
   - Да, ты не человек, - подтвердила она, прищурив глаза. - Я нисколько не сомневаюсь в силе твоих превращений, как и в прочих твоих способностях. Но ты не посмеешь. Потому что я этого хочу. Ты мне нравишься таким. И если снова появишься в моей жизни, прошу, не меняй облик.
   Я победно усмехнулся и потискал ее в объятиях.
   - Вот потому я и не меняю его.
   Она притихла, точно пойманная канарейка в руках. Но вдруг снова оживилась.
   - Когда ты уйдешь?
   - Ближе к рассвету.
   Я почувствовал, как она принялась гладить меня под водой.
   - Значит, у нас еще есть время.
   - Время есть всегда. Особенно у тех, для кого вечность - миг. И наоборот. Кто умеет одно превращать в другое. Для него время не имеет значения, ведь он сам творит его.
   Она уже тяжело дышала и томно постанывала. Желание ее переполняло сердце - оно бешено застучало. Вода в бассейне потеплела. Она уже оплетала меня всем телом, страстно целовала шею и грудь.
   - Преврати... преврати его в вечность. Здесь и сейчас.
   - Не могу, - сочувственно прошептал я. - Иначе мы исчезнем.
   - Но ты ведь все можешь. Сделай так, чтоб мы не исчезали...
   - Тогда исчезнет весь мир.
   - Мне все равно, - все сильнее и страстнее целовала она меня. - Для меня важно лишь изначальное желание. Это ты...
   Я взял ее на руки, покружил в воде, высоко подкинул. Она коротко взвизгнула. В таинственном багряном свете мелькнуло красивое девичье тело, в ореоле серебристых брызг. И Эдолия с детским писком плюхнулась обратно. Я нежно обнял ее и поцеловал. Ее сердце наполнилось таким первородным счастьем, что она едва не потеряла сознание. Она дико набросилась на меня и жадно впилась в мои бескровные губы, наполняя их живительным теплом жизни.
   И пришлось мне остаться. Правда, лишь до утра. То есть на миг, очередной миг жизни. Но для нас он длился целую вечность.
  
  
  
   6 Барон
  
  
   "Барон иль нищий?
   Для дороги различий нет.
   Всех манит одинаковая даль..."
  
   Хранитель желаний
  
  
   Ночь пронеслась на одном дыхании, словно исповедь раскаявшегося грешника. Но нет в том греха, что таит в себе ночь. По крайней мере, для тех, кто упивается таинством ночи, вкушает ее тайные соблазны и делится ими с близкими людьми. Наверное, потому она и черна, норовя скрыть все от жадных осуждающих глаз, которые так и выискивают поводы для сплетен и злословия. Хотя в глубине подобных осуждений лежит исключительно одно - зависть. Извечная зависть, черная, как сама ночь.
   А ночь прошла и превратилась в память. Память же никогда не истлеет. Еще одна ночь, еще одно событие, еще одно приключение. Еще одна страница в бесконечной книге жизни. Мы перелистываем ее день ото дня, и ночь от ночи. И не важно как написано: черным по белому, или белым по черному. Важна суть, или то, что написано. Важно умение читать. Но еще важнее понимать написанное. Особенно в той книге, которую сам пишешь. И в той судьбе, которую сам вершишь.
   Улыбка озарила мое лицо. Эдолия! Прекрасная колючая роза за каменной стеной. Это имя навсегда вошло в мою память яркой вспышкой. Не потому что она молода, красива и соблазнительна. Не потому что страстна и горяча. Но потому что ее чувства искренни. Надеюсь, и я остался в ее памяти той же вспышкой. Ведь она так смотрела на меня, она так молила остаться, она так просила взять с собой. Да, иногда приходиться быть очень жестоким. Ведь разрушение чужой мечты всегда жестоко, пусть то и во благо всем. Ведь я легко мог остаться, или взять ее с собой. Но тогда бы лишился свободы, а заодно и жизни. Нет, я бы не умер. Просто таковым бы уже не был. А я ведь нравлюсь вам именно таким, несмотря на свой неприятный вид? Ведь так?
   Потому-то и не меняю свой облик.
   Утро вступало в свои права. Рассвет уже расплылся над лесистыми холмами, над далекими силуэтами гор, и орошал мир волнами нежно-розового света. Редкие хлопья тумана призраками крались вдоль дороги, выглядывали из-за деревьев и кустов, скользили над далекой рекой. Тени блекли, черные и серые краски редели. Наступала новая пора. В высоких кронах уже пели первые птахи, пробужденные светом, голодом и жаждой жизни. Они взывали неведомо к кому, спеша поделиться с ним всей своей радостью. Радость же та передавалась всему миру, в том числе и мне.
   Мне тоже было радостно. Я все брел по дороге и думал о прекрасной девушке, оставшейся в замке. Нет, я нисколько не жалел о разлуке. Никогда о ней не жалею и всегда жажду встречи. Но не может быть встречи без разлуки, как не может быть будущего без прошлого. И мы в своем нынешнем бытие, как связующее звено между ними...
   В этот ранний час дорога была пуста и безлюдна. Однако запахи тысяч желаний до сих пор витали в воздухе, храня память о вчерашнем дне. Тысячи следов украшали ее, переплетясь в сложный невероятный узор. Ближе к городу он завивался и уплотнялся; дальше от города - редел и таял. Я пошмыгал носом, посопел, фыркнул и поспешил дальше.
   Вскоре тракт оживился. Потянулись одинокие всадники, возницы, обозы. И пешие, вроде меня. Они молчаливыми призраками вырисовывались на дороге, молча проходили или проезжали рядом и таяли позади. Если бы не скрип колес да стук копыт, то сходство стало бы поразительным. Утром все люди подобны призракам. Они еще не высвободились из цепких объятий ночи, они еще не перешли окончательно из мира сновидений в мир реальности. Их движения медлительны, их голоса хриплы и низки, их взгляды тусклы. Их глаза отражают лишь слабый утренний свет. Их желания еще холодны и слабы. Но кровь уверенно разгоняет дрему по венам, стряхивая остатки снов в придорожную пыль. Пройдет немного времени, и желания их забурлят, забьют ключом, засияют и начнут плескаться через край чаши их душ.
   На меня никто не обращал внимания. Меня это очень радовало. Для них я такой же серый, невзрачный и унылый, как само утро. Такой же, как они сами. Но вот для меня каждый из них горел яркой вспышкой, сотканной из прочных желаний. Я неприметно тянул к ним руки, грелся и наполнялся силой от этого света. Люди светились в утренней мгле, и я мог даже видеть их недавние сновидения. Это очень забавно, пускай и не совсем честно заглядывать в их еще сонные глаза и наслаждаться чужими видениями.
   Прошло еще немного времени, и дорога снова поредела. Странно. Хотя, чего странного - все с окрестных деревень спешили в город на рынок, чтобы успеть к открытию и занять лучшие места. Я вздохнул, и молча поспешил дальше, незаметно ускоряя шаг. Пока никто не видит, нужно преодолеть большое расстояние. Далеко впереди ждет серьезное испытание. Новые желания пахли новыми соблазнами.
   И я побежал.
   Со стороны казалось - по дороге парит сгусток ночной тьмы. Почему он не растворился в зачинающемся свете зори? Никто не ведал ответа. Потому как никто не видел его. Он же несся стремительно, подобно длинноногому коню. Но копыта не гремели, а пыль не вилась столбом. Ни единым звуком не выдавал он своего движения. Лишь тьма клубилась позади, хотя, приглядевшись внимательнее, можно было распознать старый дырявый плащ. Подобно крыльям нес он неведомого владельца сквозь пелену утренней дымки. Свет усиливался, туманы редели, дымка таяла, но неведомая тень не исчезала. Напротив, она отчетливее стала проступать на фоне разгорающегося дня.
   Таким образом, к полудню я был уже далеко от стольного города. Деревни и фермы, замки и придорожные таверны проплывали мимо меня и уносились в прошлое. Солнце восходило к пику своего могущества, небо исполнилось глубокого синего величия. Редкие облака белоснежными хлопьями крались над головой. Вокруг, источая сонм всевозможных запахов, оживала жизнь. Птицы оглашали щебетом поднебесье, в луговых травах трещали насекомые. Из-за холма донесся протяжный рев изюбра. Я в блаженстве закрывал глаза, улавливая каждый звук, каждый цвет, каждый запах, из которых соткана жизнь. Грудь высоко вздымалась, как у юнца, впервые оказавшегося наедине с любимой девушкой. А кровь сильными толчками отдавалась в висках. Каждая частица нашего мира, сколь крохотной она ни была бы, наполнена истинным желанием. Тем изначальным желанием, которое и породило весь мир. И все эти частицы связаны друг с другом ни чем иным, как силой этого желания. Сила шла отовсюду, наполняла меня до краев, выплескивалась. Я едва не захлебывался, с жадностью силясь вобрать необъятное. Но во всем нужно знать меру. Пускай у каждого она своя.
   Снова стали появляться люди, пришлось перейти на обычный шаг. Я нагнал на себя повседневный скучающий вид, и продолжил свое необычное путешествие. Пусть для меня оно и обычно. Ведь я всегда странствую подобным образом.
   Миновав очередную деревню, я оглянулся. Никого не увидав, снова решил пробежаться, как вдруг замер и прислушался. Неожиданно я почувствовал, как земля под ногами начала ощутимо вздрагивать. Оглянувшись повторно, я приметил на вершине далекого холма яркие блики. Присмотрелся... Точно. На гребень холма выползал большой отряд. Железные шлема и нагрудники то и дело вспыхивали в щедрых лучах высокого солнца. Десятка два конных воинов и пол сотни пеших. Они скорым маршем двигались по дороге, догоняя меня.
   Неужели за мной? На миг я замер, почесал затылок. Нет, не похоже. Да и вряд ли Вальгред поглупел за такой короткий промежуток времени. Хотя, может, граф Тильборский прознал о моей ночи с обожаемой им леди Эдолией? В девушке-то я не сомневаюсь, а вот в замковых стенах - да. К тому же оставались танцовщицы. А придворная жизнь на то и придворная жизнь, чтобы не обходиться без дворцовых интриг, тайн и заговоров.
   Странно, но зачем тогда пехота? Да и вряд ли тяжелая пехота могла столь быстро проследовать за мной. Разумнее стало бы пустить конных. Хотя пешие могли соединиться с кавалеристами недавно.
   Так или иначе, можно легко исчезнуть и раствориться в ближайшем лесу. Вряд ли они приметили серую фигуру вдали. Но все же я решил замедлить шаг и дождаться вооруженного отряда. Ведь я обожаю тайны. Тайное - есть непознанное. Поэтому, кто любит тайны, тот жаждет познания.
   Время быстро летело. Земля задрожала сильнее, позади отчетливо слышался лязг доспехов, скрип сбруи, ругань солдат и окрики десятников. Похоже, ошибся, переоценив свою скромную особу. То не по мою душу, иначе они немедленно бросились бы догонять.
   Оглянувшись, я прищурился. Впереди всех, на маститом сером коне ехал грузный рыцарь. На нем поскрипывали добротные доспехи, позади трепыхался зеленый пропыленный плащ, подбитый мехом. Шлем его висел у седла, пристегнутый на ремешок. Голову венчал зеленый берет с пестрым пером, лихо сдвинутый набок. По обе стороны ехали несколько человек охраны и знаменосец с желтой хоругвью. Все в доспехах, и тоже без шлемов. Лица хмурые, заспанные, небритые. Иные украшены шрамами и черными наглазными повязками. Пехота и вовсе напоминала сборище разбойников с лесной дороги: накидки перепачканные, волосы слипшиеся, улыбки щербатые. Глаза светятся едва не звериной жестокостью. Желания пахнут одной лишь неуемной жаждой - терзать все живое. Если бы не стальные шляпы, однотипные доспехи и накидки с гербом, то в них нипочем бы не узнать солдат.
   Пока я приглядывался, отряд быстро приближался. Они уже приметили меня - я чувствовал на себе десятки пристальных взглядов. Интерес, осторожность, презрение, недовольство. Каждый выделялся по-своему, раскрывая сущность владельца.
   В середине пешего строя катились три подводы, громыхая осями и деревянными колесами. Содержимое укрывали грязные засаленные полога. В каждую телегу были попарно запряжены четыре лошади. Они чуть замедлили ход, чувствуя, как провисли поводья. Погонщики опустили руки и вытянули шеи, изучая меня.
   Грохочущая и марширующая кавалькада размеренно надвигалась, словно грозовое облако. Его недра тревожно гремели, предвещая беду. Я щурился и ждал, стоя посреди дороги. Между нами оставалось еще десятка два шагов, как вдруг передний рыцарь небрежно вскинул руку и властно окрикнул:
   - А ну прочь с дороги бездельник!
   Я снисходительно улыбнулся.
   - С дороги-то я сойду, почтенный воин, однако бездельником называть меня преждевременно. Ибо дел всегда полно. А раз я иду, то, видимо, гонит меня какое-то дело. Равно как и вас.
   - Какие у тебя могут быть дела, оборванец?! - приближаясь, басисто захохотал он, тыча в меня толстым пальцем. Его свита единодушно поддержала его. - Добраться до ближайшей деревни и выпросить краюху хлеба? Или пойлом разжиться? А если повезет, то запустить руку какой-нибудь чернавке под юбку?! Ха-ха-ха!
   Теперь уже весь отряд оскалился в судорожном смехе. В смехе всадников звучало презрение, в смехе пехоты - понимание. И даже зависть. Любой бы из них не отказался от выше предложенного плана.
   Я отошел на обочину и остановился, пропуская идущий отряд. Однако марш как-то сам собой замедлялся. Все с нескрываемым любопытством изучали меня. А я их. И всего-то: пара слов, и серость утомительного похода уже окрашена свежими живительными брызгами. Улыбнулся и я, обращаясь к главному рыцарю:
   - Каждый выстраивает предположение в меру своих знаний. Если ты, почтенный, об ином не мыслишь, то и предположить более ничего не можешь.
   Смех разом оборвался. Пешие, правда, еще усмехались, не уловив смысла. Но вот над конными воинами мигом повисло недоброе напряжение. Рыцарь грозно свесился с коня, пригляделся ко мне. Его маленькие невыразительные глазки гневно жгли меня зловещим пламенем. Да, как быстро меняется человек, стоит лишь отразить насмешку, перевести ее на ее же источник. Но все же иногда мы в сердцах разбиваем зеркала. Правда, не понимаем, что обиду выплескиваем, прежде всего, на себя, а не на серебреное стекло...
   - Ты явно забываешься, холоп, - гневно рокотал рыцарь, поскрипывая в седле. - Похоже, твой господин не обучил тебя нужным манерам? Придется то сделать мне. Я барон Лой де Гарра! Надеюсь, ты слыхал мое имя?!
   - Очень сожалею, многоуважаемый барон, но имя твое я слышу впервые, - печально вздохнул я. - Однако теперь я узнал его, и впредь буду тем гордиться.
   - Да ты ко всему прочему еще и неуч?! - впился он в меня въедливым взглядом. - Кто ты такой?! Из какой деревни?! Кто твой хозяин?!
   Я вежливо поклонился. Даже чересчур вежливо.
   - Кто я - неважно. Деревни таковой не существует. А хозяин мой тот же, что и твой.
   - Откуда такие только берутся, - гневно процедил он, с лязгом выпрямляясь в седле. - Если б я не спешил по приказу короля к северной границе, то непременно задал бы трепку и возвратил хозяину.
   - Неужели? - голос мой окрашивался задором. - Если ты, почтенный Лой де Гарра свершил бы это, я был бы тебе премного благодарен. Возможно, то завершило бы мои бесконечные поиски.
   Он криво усмехнулся, метнул взгляд на пехоту и снова повелительно крикнул:
   - Эрик, Баярд, а ну-ка намните бока этому пройдохе. Пусть знает впредь, как с высокородными разговаривать.
   - Разговаривать нужно так, чтобы тебя понимали, - пояснил я, с интересом наблюдая, как два солдата отделились от общего строя и направились ко мне. В их руках поблескивали топоры на длинных дубовых рукоятях. Поверх доспехов накидки с изображением герба барона - перевернутая черная подкова на желтом фоне. Внутри подковы чернела пятиконечная звезда. Солдаты уверенно шли, растягивая щербатые гнилые улыбки. Лицо одного украшал уродливый рваный шрам, протянувшийся наискось, у другого не было двух пальцев. Сразу видно - настоящие солдаты.
   Я принюхался. Нет, меня убивать не желали. Хотели лишь просто надавать крепких затрещин и тычков, выпнуть с дороги, посмеяться и продолжить путь. Ведь приказ короля - дело нешуточное. Я тоже улыбнулся. Они подошли совсем близко, непозволительно близко для опытных солдат. Отряд непроизвольно остановился. Всем стало интересно понаблюдать за представлением. Да, излишняя самоуверенность всегда расслабляет. Особенно, когда за спиной несколько десятков таких же вооруженных до зубов вояк, а перед тобой какой-то худой невзрачный оборванец. Разве можно ожидать иного исхода? Правильно - нельзя, а потому никто не ожидал. Не потому, что их много, а я один. А потому что мыслят они уж очень по-человечески. Тот, кто мыслит иначе, в равной степени будет ожидать чего угодно. И будет готов ко всему.
   Резкий удар топорищем должен был угодить мне в живот, сломать пополам и свалить на землю. Удар другим топорищем должен был отшибить мне ребра. Затем должен был быть третий, четвертый, пятый. И так до тех пор, пока барон бы не крикнул снисходительно: "Хватит". Но кто хорошо умеет считать, уже догадался - последовал лишь первый удар. Даже не удар, а всего лишь замах.
   Я уже стоял чуть в сторонке. Затем ладонью плавно отвел топорище в сторону, ухватился за него, слегка сжал и прокрутил. Лезвие топора тоже прокрутилось, зацепилось за локоть хозяина, завернуло его и вот он уже стоит передо мной на коленях, с заломленной рукой, завывая от боли и неожиданности. Второй попытался ударить меня, но уже не тычком, а с размаху. Я снова мгновенно сдвинулся, и защитился топорищем первого. Раздался тупой деревянный удар, затем сухой треск. Неужели у них такие слабые рукояти? Или попался сучок? Непростительно для солдат. Ведь от этого зависит жизнь в бою...
   Первый солдат (уж не ведаю кто он там - Эрик или Баярд), душераздирающе вопил, корчась в дорожной пыли. Я удивленно глянул вниз и виновато вжал голову в плечи. Оказывается, то треснула не рукоять, а рука. Но ведь не я сломал ее. Я лишь поймал его хитроумным захватом.
   - Сссукааа!!! Ррруку сломааал!!! - истошно захлебывался солдат, барахтаясь на дороге. Причем в его голосе сквозила не столько боль, сколько обида. Ведь он шел с явным намерением повоевать. Теперь же, без полноценной правой руки все его намерения теряли смысл.
   Пока я гадал, к кому же обращено высказывание, второй воин с отвисшей челюстью взирал на собрата. Он все еще не мог сообразить, как такое вышло. Вроде бил меня, а руку сломал товарищу. Но долго думать - не его удел, как впрочем и вообще - думать. Он привык исполнять приказы, но не отдавать их. Пехотинец жестоко осклабился, быстро перекинул топор лезвием вперед и тут же, продолжая движение, сделал взмах, переходящий в умелый косой удар.
   Но удара опять не последовало. Опять никто никого не ударил. Даже я не стал его бить. Я лишь подался вперед, поднырнул под отточенное лезвие, снова распрямился. И легонько подтолкнул его дальше. Топор с силой крутануло пару раз, а вместе с ним и незадачливого хозяина. Он завертелся, словно юла, потерял равновесие и полетел в промоину на обочине. Его вопль смешался с криком первого солдата и затих под землей.
   Барон Лой де Гарра выпучил маленькие светлые глазки. Остальные тоже замерли, не в силах поверить в происходящее. Они смотрели то на меня, то на покалеченного воина, то на обочину. Но вскоре из канавы высунулась перепачканная голова, а следом выкарабкался и сам солдат. Шлем-шляпа сползла на бок, остатки зубов гневно скрипят, глаза отражают все, что он вознамерился сделать. Не долго думая, он снова ринулся на меня.
   Новый взмах, под стать первому, оказался хорошим и умелым. Он вкладывал в него силу всего тела, и силу прыжка. Окажись я на его пути, топор развалил бы меня пополам.
   А ведь я оказался. Я не стал уклоняться. Напротив - даже вперед шагнул. Шагнул и снова ладонью чуть отклонил топорище. Совсем чуть-чуть - больше и не надо.
   Удар выдался знатным. Топорище описало дугу и попало как раз между ног владельца. Я все сделал, чтобы лезвие не покалечило солдата. Но даже палкой можно вышибить дух, если угодить воину куда следует. Да и не только дух.
   Воин испустил столь жалобный стон, что мне искренне стало жаль его. Глаза, казалось, выскочат из орбит, будто удар прошел сквозь все тело и силился выдавить уже их, а не те две выпуклости, что приняли на себя сам удар. Колени его непроизвольно подкосились, и он ничком упал вслед за первым, согнувшись калачиком, насколько позволяла подбитая железом куртка. Рот его порывисто раскрывался, точно у налима, выброшенного на берег. Дыхание, судя по всему, тоже замирало.
   Я тихо стоял в сторонке. Да, понимаю, то бесчеловечно и крайне жестоко. Кто ведает - согласится. Хотя и врагу такого не пожелаешь. Но ведь я снова вроде бы и ни при чем. Не я его бил, но он меня. Причем бил лезвием, с явным намерением умертвить. Я же просто отвел удар, с иным намерением... не быть умерщвленным.
   Два солдата валялись у моих ног, изрыгая вопли, стоны и ругань. Остальные в мрачном молчании взирали на эту невероятную картину. Вдоль шеренг покралось робкое перешептывание.
   - Прошу прощения, милейший барон, - заговорил я, отряхивая руки, - но твои солдаты сами себя искалечили. Я даже пальцем их не коснулся. Вы все свидетели.
   Барон тяжело задышал, наливаясь пунцовым окрасом. Рука его потянулась к мечу. Но я дружелюбно улыбнулся и покачал головой.
   - Не стоит, многопочтенный Лой де Гарра. Может не нужно терять время, а лучше поспешить к северной границе, по приказу короля. А меня взять с собой в качестве охраны?
   - Да я лучше растопчу тебя копытами, - оскалился он, но руку попридержал. - Ты напал на моих солдат, а значит и на меня. Я служу королю, а значит, ты напал и на короля.
   Глаза мои широко распахнулись от удивления.
   - О, у тебя есть копыта? Интересно, интересно. А как насчет рогов?
   Он покраснел еще больше. Одно дело, когда тебя высмеивают, а другое - когда высмеивают прилюдно. Рука снова метнулась к мечу.
   - Брось, - скривил я гримасу, - ты сам видел, как они напали на меня. Более того, ты сам им отдал приказ - все слышали его. Значит, ты напал на меня. Я же защитился. И всего-то. Единственное - солдат жалко. Они-то ни при чем. В их замыслах не было причинять мне боль. Поэтому радуйся, ведь сломанной могла оказаться твоя рука. И отшибленными могли оказаться твои...
   - Ты... ты... - давился он выкриком. - Ты... я... да я тебя. Да я...! Ричард!
   Один из конных воинов резво вскинул копье, дал шпоры, и, с места беря в карьер, ринулся на меня. Расстояние оказалось небольшим и не позволяло разогнаться как следует. Но все же задоспешенный всадник с боевым копьем представлял серьезную угрозу пешему и безоружному человеку.
   Благо не человек я.
   Я снова сделал шаг вперед и в сторону, поднырнул под копье, ухватил его сразу за жалом и резко отбросил в сторону. Другой конец соответственно ударил воина по боку, да так, что тот не удержался и с криком вывалился из седла. Раздался тяжелый грохот, клубами взвилась пыль. Конь пронесся мимо и остановился. Недоуменно обернувшись, он выискивал взглядом хозяина. А хозяин возлежал грудой стонущего шевелящегося железа.
   Не только конь, но и все остальные тоже недоуменно взирали на него. Даже солдат со сломанной рукой перестал вопить и в ужасе смотрел на сверженного всадника. Второй, правда, все еще охал и причитал - боль между ног плотно затмила его рассудок, и он ничего не видел.
   Я снова вздохнул, пожал плечами, развел руками. Ветер подхватил мой рваный плащ, потрепал и опустил.
   - Итак, уважаемые рыцари, пехота и ты, уважаемый Лой де Гарра. Вы все стали очевидцами происшедшего. Надеюсь, теперь сомнения ваши развеяны? Надеюсь, вы более не станете терять понапрасну время и здоровье солдат, и все-таки поспешите к северной границе. Там, как я полагаю, собираются вооруженные силы королевства. С той стороны идет угроза, а вы так бездарно расшвыриваетесь боевыми ресурсами. Непозволительно.
   Все опешили. Они застыли как истуканы и пялились на меня, будто перед ними стоял не грязный оборванец, а обнаженная красавица. Но вот выражения их лиц говорили об ином. Многие до сих пор не верили в происходящее. Другие, кто поверил, холодели от легкого страха. Да, они мужественны и решительны, но когда сталкиваешься с некой силой, с которой не знаешь, как совладать, то волей неволей начнешь испытывать оцепенение.
   Первым зашевелился барон. Он кашлянул и холодно покосился на меня. На заросших скулах вздулись желваки. И его мрачный голос нарушил молчание.
   - Хорошо, чего ты хочешь?
   - Ничего, - коротко пояснил я.
   - Не верю, - от него повеяло подозрением..
   - Дело хозяйское.
   - Тогда зачем ты покалечил королевских солдат?
   На миг я потерял дар речи. Однако тут же нашелся.
   - Они уже королевские? По-моему недавно ты говорил, что они твои. Неужели ты вмиг стал королем?
   - И все же, - настаивал он, игнорируя мое замечание.
   - Повторяю - я их не калечил. Я лишь оборонялся. Калечили они себя сами.
   - Ладно, - махнул он латной рукой. - Ты, кажется, просился ко мне в охрану.
   - Нет, - замотал я головой.
   - Но я слышал, - прищурился Лой де Гарра.
   - Я не ставлю под сомнение твой слух, - вежливо поправил я. - Просто рассматривал, как возможность. Мне нет надобности кому-то служить. А вот у тебя есть потребность в охране. В хорошей охране. Я это чувствую.
   Барон с усмешкой развел руками.
   - Мне предостаточно охраны.
   Я глянул вниз, где охали два пехотинца и всадник.
   - Да, охрана твоя великолепна. Очень опытные и искусные воины. Нечасто встретишь таких.
   Барон снова подобрался, грозно нахмурился. Ему стало обидно за своих воинов. Наверняка он считал их лучшими в королевстве. Причем небезосновательно. Они действительно лучшие, но лишь для него, потому как они его и охраняли. Я улыбнулся в ответ, словно предлагал провести очередную проверку. Он тяжело вздохнул, поджал мясистые губы и повелительно прогудел:
   - Ладно, так и быть. Возьму тебя с собой.
   - А если я откажусь?
   - Ты опять мне голову морочишь? - едва не взревел барон. Он напоминал разбуженного медведя.
   Я снова преклонил голову в коротком вежливом поклоне.
   - Отнюдь. Ты сам себе морочишь голову. Я лишь предполагаю. Служить я никому не намерен. А вот прогуляться и послушать интересного человека всегда рад.
   - Хм, - он задумчиво ухватился за подбородок, окатывая меня настороженным взглядом. В свете солнца сверкнули большие заклепки на широких манжетах его перчатки, и крупный перстень, одетый поверх.
   Я ждал, скрестив на груди руки и отставив ногу. Ветер поигрывал моим изношенным плащом, моими пепельно-серыми волосами. Над головами трепыхалось желтое знамя с черной подковой и звездой. Солдаты неотрывно следили за мной. В их глазах угадывалось уважение. Кто еще, как не воины уважают силу. Между тем несколько человек направились к раненым товарищам. Того, кто с поломанной рукой увели в глубь строя, где стояли подводы с припасами и оружием. Другого поддерживали за руки - он приседал на обочине. Завывать уже перестал, лишь натужно кряхтел и метал на меня негодующие взгляды. Всадника подняли с трудом и приводили в чувство, поливая голову водой из фляги. Он отфыркивался и отплевывался, как морж, но все же приходил в себя.
   - Хорошо, пусть будет так, - кивнул барон, явно польщенный моим последним высказыванием. - Я возьму тебя с собой. Но оружия тебе не дам.
   - Как видишь, оно мне без надобности, - укоризненно усмехнулся я, поднял руки и пошевелил пальцами.
   Он снова растерянно выпучил глаза, понимая мою правоту. И вдруг рассмеялся.
   - А ведь правда. Ты избил моих воинов их же оружием. Ну ты и ловкач. Да, такой охранник не помешает.
   - Никто их не избивал, - мягко настаивал я, улыбаясь приседающему солдату. - Если б я задумал их избить, то, боюсь, дело завершилось бы иначе. Я не желаю им зла, как не желаю его и тебе. Просто иногда нужно преподнести урок и заставить людей почувствовали силу, либо увидеть ее проявление. Особенно тем, кто претендует на чужие желания. Теперь вы знаете, насколько может быть опасен безоружный человек. Отсутствие меча еще не означает беззащитность.
   Барон оглядел свое воинство, удовлетворенно кивнул и крикнул:
   - Погрузите Ричарда на телегу, а коня его подайте сюда.
   - Я могу и пешим, - заметил я, поглядывая на Ричарда. - То нисколько не умалит моего достоинства. Я же не высокородный.
   Лой де Гарра пальцем указывал на свободного коня, которого уже взяли под уздцы, и вели к нам. На нем темнела сбруя, проклепанная крестами.
   - Так мне будет удобнее общаться с тобой.
   - Как прикажет барон, - пожал я плечами. - Кони твои, и право ими распоряжаться тоже принадлежит тебе.
   Каурый конь подозрительно приглядывался ко мне. Я похлопал его по крепкой лоснящейся шее, и легким прыжком взлетел в седло. Он пофыркал, но все же успокоился и смиренно притих.
   - А теперь вперед, - раздался могучий окрик барона.
   И отряд, заскрипев и загромыхав, двинулся дальше. Я пятками мягко стукнул в бока, и тоже поехал вперед. Так я оказался вовлечен в очередное приключение.
   Барон ехал рядом, всматриваясь в уходящие холмистые просторы. Они тянулись до самого подножия синеватых гор. Перо на его берете пригибалось от набегающего ветерка. Плащ подрагивал за спиной. Глаза щурились, силясь пронзить неведомую даль. Наконец он обернулся ко мне.
   - Кто же ты такой?
   - Я же сказал - то неважно.
   - А вдруг ты шпион? - смерил он меня осуждающим взглядом.
   - Все может быть, - кивнул я. - Да только будь я шпионом, то непременно выдумал бы себе имя. Выдумал бы легенду и всем бы ее рассказывал.
   - А у тебя, чего, нет имени? - удивленно поползли на лоб его густые брови.
   - Как сказать, - замялся я. - Вообще у меня их много.
   - Сколько же? - барону явно не терпелось узнать правду.
   - Все не счесть, - просто пояснил я.
   - Ничего не понимаю, - с легкой обидой засопел Лой де Гарра.
   - Чего непонятного? Имен столько, сколько называющих. Каждый называет, как хочет.
   - Странно, обычно родители дают имя.
   - А если нет родителей? - в свою очередь спросил я.
   - Но так не бывает, - не мог поверить он. - Я еще соглашусь, что ты их потерял в детстве.
   - А если не было детства?
   - По-моему ты просто что-то скрываешь, - погрозил он пальцем. Перстень вспыхнул кровавым рубином, словно предупреждал, мол, с хозяином шутки плохи.
   - Отнюдь. Я ничего никогда не скрываю. Разве можно скрыть целый мир? Вот он, - я широко развел руками. - Он открыт и доступен каждому. Да только не всякий силен понять его.
   - Значит, ты странствующий пилигрим, - подытожил барон.
   - Зови, как хочешь. Пилигрим так пилигрим, - кивнул я.
   - Наверняка много где странствуешь, - рассматривал он меня, с новым интересом изучая рваный плащ и сапоги. - Наверное, где-то тебя ограбили, саданули дубиной по голове и отшибли память. Нет, скорее за длинный язык. С тех пор ты и ходишь, как неприкаянный. Может, стоит в церкви побывать, исповедаться, причастится. Там, глядишь, Бог вернет тебе память.
   Я загадочно улыбнулся.
   - Я бы, наоборот, с удовольствием многое забыл. Как пелось в одной песне, когда человек просил завязать ему глаза, ибо видит он все. Но, увы - нельзя. Память есть память. И она свята.
   На некоторое время он потерял ко мне интерес. Обернулся, что-то крикнул пехотным десятникам. Затем конной дружине. Пара кавалеристов выехала вперед, явив нам кованые спины. У седел темнели притороченные арбалеты, на поясах помимо мечей висели еще и чеканы. Щитов, в отличие от пехоты, они не имели. (Пехота, правда, тоже маршировала без щитов, но они выглядывали из-под пологов телег). Лой де Гарра о чем-то коротко распорядился. Воины одели шлема и спешной рысью помчались куда-то вперед. Барон проводил их взглядом, и вновь повернулся ко мне.
   - Ладно, ну а сейчас куда путь держишь? - осторожно полюбопытствовал он.
   - Куда и ты - к северной границе, - я тоже наблюдал за оседающими облаками пыли и слушал равномерный тающий грохот копыт.
   - Что, в наемники решил податься? - уточнил барон.
   - Наемники воюют за золото, - напомнил я. - Я тоже часто воюю, но на золото не прельщаюсь...
   - Да ну?! - ехидно усмехнулся Лой де Гарра.
   - Ну да, - подтвердил я. - Разве по мне видно, что я богат?
   Барон разом погас. Даже солнце перестало сиять на его кирасе и наплечниках.
   - Ну да, - согласно вторил он. - Ты нищий.
   - Я не нищий, - с достоинством возразил я. - Просто мне не нужно золото.
   - Если человеку не нужно золото, то он опасен для общества. Подобная философия пахнет фанатизмом. Ты, наверное, одержим какой-то бредовой идеей.
   - Я просто не человек, - ответил я.
   - По тебе видно, - снова усмехнулся барон, обводя меня пытливым взглядом. - Ни один нормальный человек не станет разгуливать без золота и в одиночку.
   - Но ведь золото мы потом обмениваем на что-то. Это общепринятая условность. Или символ. А реальная его ценность лишь декоративная.
   - Это и дураку ясно, - растянул улыбку рыцарь, - но без этой условности у тебя ничего не будет. Ты не сможешь остановиться на ночлег, ты не сможешь насытиться пищей. Ты ничего не можешь!
   - Ничего, если ты человек, - внес я существенную поправку. - У меня, к примеру, все есть.
   - Да что у тебя есть?! - резко вскинулся он, да так, что конь под ним оступился. - Покажи?!
   Я сделал широкий жест руками.
   - Вот.
   - Ну где, где?! - допытывался барон, со скрипом вращая шеей, укрытой кольчужным ожерельем.
   - Ну вот, вот, - тыкал я пальцем во все подряд. - Вот оно все.
   - Эта земля принадлежит королевству, - многозначительно заключил Лой де Гарра. - Ею правит король Вальгред Третий. Отдельные земли принадлежат нам - баронам, графам и герцогам. У тебя же и жалкого клочка нет.
   - Но я еду по этой земле, - заметил я, всматриваясь в синеющие вдали горы. - Я наслаждаюсь ею. Я вбираю в себя ее силу. Могу напиться из ручья, могу поймать и зажарить куропатку. Я могу получить все блага, что дает нам земля.
   - Но она не твоя, - то ли с усмешкой, толи с вызовом бросил он.
   Я глубоко вздохнул и заговорил:
   - Так право собственности в том и заключается, что ею можно воспользоваться в любой момент. Я же, почтенный барон, хоть каждый день могу тут ездить. И никто мне ничего не скажет. Даже сам король. Понимаешь меня. Право собственности оно тоже условно. К примеру, твоим конем может воспользоваться кто-то другой. Пусть на время. Твой меч может оказаться в чужих руках. Твоим замком правит кто-то другой во время твоего отсутствия.
   Он бросил на меня строгий взгляд.
   - Да, но я сам решаю, кому дать право временно обладать моей собственностью. Я сам назначаю доверенных людей.
   Я усмехнулся и продолжал:
   - Хорошо. Другой пример - после свадьбы женщина становится собственностью мужа. Ведь так. Но все это тоже условно. Потому как ты сам, за свою долгую жизнь имел возможность убедиться в этом. Наверняка ты сам наслаждался чужими женами. Или хотя бы случаи такие слышал не раз. О том, разумеется, стараются не распространяться, но слухи все же беспочвенно не рождаются. Бывает даже, девушкой наслаждаются все, кроме мужа, или там - жениха. Хотя и мужья не теряются. Не у всех так, но очень уж часты подобные случаи. Сколько странствую по миру - везде так, лишь с небольшими отличиями и особенностями. При этом все старательно делают вид, мол ничего не происходит.
   Барон насторожился, точно охотничий пес и как-то по-новому воззрился на меня. От него запахло воспоминаниями, перевитыми страстью и соблазнами. Я сознательно замолчал, но он кашлянул и настойчиво попросил:
   - Продолжай.
   - А чего продолжать, - сдерживая улыбку, продолжал я. - Я сам часто ласкал чужих жен, причем изначально того не желая. Они сами шли ко мне, не взирая на мою отталкивающую внешность. Выходит, они искали в моих объятиях иного, чем просто ласки. Я даже отпираюсь поначалу, уповая на то, что необходимо быть верными друг другу. Но что делать, когда она едва не впивается в тебя. А после изливает душу и обиды на своего избранника, который сам изменяет ей направо и налево. Она попросту не хочет выглядеть в своих же глазах обманутой дурой. Но все это неважно. Но важно то, что изначальная собственность условна. Особенно собственность на другого человека.
   - Вот он ты каков, - взгляд барона сузился, а рот растянулся в улыбке.
   - Да я таков.
   - Здесь мы с тобой схожи, - он улыбнулся еще шире. - Но не во всем. Да, я тоже обожаю чужих женщин. Но не жду, пока они прибегут ко мне, а сам их увожу.
   - Да?
   - Да.
   Я пристально осмотрел его, точно лекарь больного.
   - И до сих пор цел и невредим?
   - А кто мне что сделает? - вызывающе выпятил он стальную грудь.
   - Обычно такие дела заканчиваются трагически, - напомнил я. - Нередко дуэлями...
   - Ты не понял, скиталец! - прервал он меня. - О дуэли и речи быть не может. Дуэль - удел дворян.
   Я насторожился.
   - Неужели ты...
   - Вот именно, - хохотнул он, похотливо облизывая губы. Ему явно доставляло удовольствие говорить о том. - В своем баронстве я ввел древний обычай - право первой брачной ночи.
   Он самодовольно потер руки в перчатках, предаваясь воспоминаниям. Я напрягся, хотя всем своим обликом не подавал вида. За время бесконечных скитаний, я многого насмотрелся и наслушался. Поэтому меня трудно удивить. Но всякий раз, сталкиваясь с неизвестным или невиданным, возникает интерес и жажда познания желаний. Тех, что лежат у источника того или иного явления. Тех изначальных желаний, что становятся первопричиной. Барон вызывающе глядел на меня, словно решал - стоит ли продолжать. Я молча ждал, потому как знал - дождусь. Лой де Гарра ухмыльнулся, мечтательно посмотрел по сторонам и снова заговорил:
   - Да, право первой брачной ночи. Ведь это так здорово, так сладко, так интригующе. И не столько само действие прельщает, сколько упоение собственным всесилием и всемогуществом. Ты не представляешь, какая то сласть в разгар свадьбы нагрянуть с дружиной в деревню, поставить всех под арбалеты, и увести с собой юную красавицу. Она визжит, брыкается, а ты ее лапаешь на глазах у молодого женишка. Или фантазируешь вслух, что ты с ней станешь делать. А он стоит в бессилии и краснеет от злости. Кулаки сжимает и губы кусает. Бывают особо горячие. Они безумно бросаются защищать своих благоверных. Но что он может сделать против дружины? Ведь не все такие, как ты. Не все могут рыцарей из седел вырывать. Да и ты против десятка вряд ли сладишь. А против трех и подавно. Но я никогда их не убиваю. Так, плетями посеку до полусмерти - пусть ведают, кто их истинный хозяин. Нет, я не хвастаюсь милосердием. Просто вдвойне слаще оставить его в живых, а денька через три привезти ему изможденную растрепанную невесту, и швырнуть со словами: "Забирай свою подстилку. Пришло и твое время попользоваться ею". Ха-ха-ха! Ох, как я люблю такие мгновения. Как люблю смотреть в их погасшие глаза, как люблю упиваться их муками и бессилием. Вот она - власть! Это тебе, путник, не с любовницами по сеновалам зажиматься, которые после долгих лет от сварливого или ревнивого мужа к тебе бегут. Это абсолютная власть и возможность творить все, что только заблагорассудится. Особенно сладки нетронутые девушки. Молоденькие, сочные, нежные. Эх! И ты купаешься в своей власти над ними, становясь для нее первым мужчиной. Как они визжат, как они стонут, плачут и молят вернуть их обратно. А меня это еще больше заводит. Я сполна получаю все. Я удовлетворяю все свои прихоти, а она не может ничего поделать. Если норовит с собой покончить, то угрожаю расправиться с ее женишком. Действует - смиряются. Это... это как лошадь дикую обуздывать. Лишь сила способна совладать с непокорством. Покорение - это самая сласть. Ради этого стоит жертвовать своей человечностью. Бывают еще - сами с удовольствием прыгают на мое ложе, даже уговаривать не приходится. Таких обычно я сразу отпускаю, они мне неинтересны. Бывают неожиданные сюрпризы. Она жениху зубы заговаривает, мол непорочна, а на самом деле уже давно как предается соблазну. Причем так умело и ловко скрывает свою тайну, что до последнего момента изображает недотрогу. А начни выяснять, так пол деревни ее уже попробовали. Таких я могу даже выпороть за ложь и обман. Причем не за себя обидно, а за олухов этих прыщавых, кому девки песенки слащавые напевают. Хотя, с другой стороны, если она правду раньше времени расскажет, то может и замуж не выйти. Но все же для порядку выпороть надо.
   Я задумчиво смотрел на барона. Он самодовольно сиял, точно отполированный кинжал: холодный, решительный, опасный. Я, правда, не опасался, но его слова все же таили истинную угрозу. Пусть и не мне. Да, такой обычай был когда-то, только очень давно. Хотя, если самодур силен, то он может утвердить любые законы, в том числе и древние. На то он и самодур, что не понимает вытекающих последствий, о которых нам неустанно напоминает история. На то он и глупец, чтобы небрежно относиться к истории.
   Я перевел взгляд вперед, изучая бурую дорогу. Дорога. Она так ярко символизирует время. Мы всегда видим, что впереди, в обозримом будущем. Но мы не видим на тысячи шагов вперед. Лишь догадываемся. Мы всегда можем оглянуться и осмотреть прошедший путь. Но мы не видим то, что осталось далеко позади. Лишь помним. Однако каждый догадывается и помнит по-своему. Ведь память схватывает и хранит лишь то, что представлялось важным и значимым. То, что сохранилось ярким впечатлением и оставило неизгладимый след. Но ведь все люди разные. А потому и впечатления у всех разные. И каждый по-разному определяет для себя важность и значимость чего бы то ни было.
   Теперь ясно, что для барона столь значимо и ярко. На миг я задумался, а после заявил:
   - Мне казалось, такой обычай давно как растворился в истории.
   - На то она и история. Она ж как книга летописей - в ней мы черпаем благие знания для себя, - подмигнул мне барон.
   - Но король Вальгред не одобряет подобное, - с плохо скрываемым укором произнес я. - Иначе он рискует потерять власть. Ведь такое отношение к простому люду сразу прочертит глубокую пропасть между ними. И наполнит ее враждой. Рано или поздно народ, доведенный до отчаяния, может поднять восстание. История, кстати, изобилует подобными случаями, поэтому не следует воспринимать историю однобоко.
   - Вальгред, Вальгред! - отмахнулся Лой. - Да, Вальгред мудрый и справедливый монарх, но и он тоже частенько применяет силу. Понимаешь меня, странник. Смысл здесь не в плотском удовольствии, а в силе, с помощью которой ты можешь вырвать лакомый кусок из рук любого. К тому же Вальгред ничего и не ведает. Я в страхе держу своих крестьян. Они знают, кто такой барон Лой де Гарра. Они знают, как опасно шутить со мной, иначе можно не то, что без невесты остаться - без головы!
   Я метнул на него неприметный взгляд. Воинственный и уверенный. Властный и твердый. От него пахло силой. Большой силой. Но не всесилием...
   - По-моему, ты перегибаешь палку, почтенный барон, - тихо высказал я.
   - А по-моему нет! - жестко оскалился рыцарь. - В моих владениях есть лишь один закон. И имя ему - Лой де Гарра. Я же не претендую на стольных красавиц. Не лезу в соседние деревни. Словом, не зарюсь на чужое. Но у меня действуют такие порядки.
   Мы мерно двигались впереди небольшого воинства, покачиваясь в седлах. Мимо проплывали живописные пейзажи. Позади, скрипела и лязгала пехота, стуча подбитыми сапогами по каменистым насыпям. Им жалобно подпевали подводы с припасами, оружием и хмурым Ричардом. Подковы коней выбивали неслаженный ритм. Я покивал и заговорил:
   - Не спорю, твое право вершить произвол, но как же истинно рыцарские благодетели: честь, достоинство, великодушие, помощь слабым и обездоленным? Ты же, получается, сам пользуешься чужой слабостью и отбираешь, как сам выразился, лакомые куски у тех, кто много слабее тебя. Ведь это не согласуется с понятиями о рыцарской чести. Они же не могут противостоять тебе.
   - А сам? - с упреком покосился он на меня. - Сам только что признался, как совращал чужих дев.
   - Во-первых, я не рыцарь. И кодексы вашей чести - не для меня. А во-вторых, я никогда не совращаю, - утвердительно напомнил я. - А если они сами бегут ко мне, то в том лишь их желание, причем зачастую очень сильное. Они утешения ищут. И опять же, против произвола мужа. Я же не просто утешаю, но еще и убеждаю, что мужей своих любить надо. Но ты овладеваешь девушками помимо их воли. Разве это честно?
   - Ха, честь, - осклабился барон. - Да что тебе известно о чести, простолюдин? То удел дворян, и судить о ней дозволено лишь дворянам. Честь! Честь - это следование каким-то установленным законам и порядкам. А раз я сам устанавливаю их? Честь - это еще и почитание своего господина. А раз я им господин, то кого должны они почитать? Ну нравятся мне молоденькие красавицы, и что? Я должен лишать себя сей радости, когда легко могу иметь ее. Ведь я рожден дворянином, мой титул наследственный. Ведь я имею войско, которое может подчинять крестьян. Почему же не пользоваться своим врожденным правом силы в полной мере? Да пусть радуются, что моя милость соизволила к их семейному союзу приобщиться. Ведь они мое благорасположение получают. Ведь если мне девица понравилась, то я щедро одарю потом ее семью...
   - Причем платишь тем, что отбираешь у тех же крестьян, - глухо засмеялся я.
   - Таков порядок, - отрывисто и угрожающе выдал барон. - Не я его придумывал.
   - А если невеста страшна? - предположил я.
   - Таковых я не трогаю, - голос его снова стал спокойным.
   Я с радостью вздохнул.
   - Ну хоть кому-то легко дышать.
   - Таких я отдаю своим приближенным, - с равнодушием добавил он, словно речь шла о скоте.
   Я передернул плечами. Такого жестокого порабощения чужих желаний мне еще не доводилось встречать. Барон же, довольный собой, польщенно улыбался.
   - Говорю же - я абсолютная власть. И никто мне слова поперек не скажет.
   - Даже король? - уточнил я.
   - Король не узнает. А узнает, так что ему до того? У него своих забот полно. В королевских дворцах, кстати, и не такое происходит. Ему же главное в нужный час увидеть меня с дружиной в своем войске. Как вот сейчас. На северной границе ныне неспокойно. Говорят, один из герцогов переметнулся на сторону соседнего короля и намеревается повоевать за трон. Что, скиталец, думаешь мне большая нужда за чей-то трон воевать? Они за власть грызутся, а мы голову в их пекло суй? Думаешь, нам это надо? А приходится. Так вот. Огонь легко вспыхнет, если не достичь согласия. Если напряжение сильно, достаточно лишь искры и грянет кровопролитная битва. А в битвах, да будет тебе известно, ох как часто слетают головы. Вот и пользуюсь я жизнью в полной мере, пока жив еще. Другой барон придет - другие порядки установит. Я же буду жить так, как пожелаю.
   - Это очень мудро и правильно, - кивнул я.
   - Вот видишь, - из его груди вырвалось облегчение. - Наконец-то я переубедил тебя.
   - Но лишь до тех пор, пока это не вредит остальным, - существенно дополнил я.
   - Да они сами своего блага не понимают, - вновь повышая тон, заговорил барон. - Уважь меня, и станешь жить припеваючи. Прояви непокорство - получишь плети, а я все равно возьму то, что по праву мое. Изначальный выбор за ними. Как и мои законы стоят за мной.
   - Ладно, почтенный Лой, дело твое. Никому не по силам изменить твоих истин. Да только одно не забывай.
   - Чего? - с интересом повернулся он ко мне.
   - Закон сохранения желаний, - вкрадчиво пояснил я.
   - Что еще за закон? - пренебрежительно спросил он, пристально всматриваясь в меня.
   - Простой и извечный закон, - добавил я.
   - Ну? - потребовал он.
   - Посягая на чужое желание, посягаешь на свое. Если попрал чужое желание, то жди, что тебе ответят тем же. Если ущемил чьи-то интересы, то не думай, что с рук сойдет. Рано или поздно отзовется. Причем зачастую тогда, когда ты не готов.
   Он задумался над моими словами, поскреб короткую темную бороду. Я умолк и любовался видом далеких озер. Мы взошли на вершину очередного холма, отсюда открывался потрясающий вид. По зеркалу водной глади скользили едва приметные точки уток и гусей, по отмелям бродили длинноногие цапли, вылавливая серебристых рыбешек. То и дело они запрокидывали головы и наслаждались лакомством. А вот каково рыбешкам? Хочется ли им становиться лакомством и насыщать чужие утробы? Но их, похоже, никто не спрашивал.
   Барон заерзал в седле, скрипя наплечниками о кирасу. Тоже воззрился вдаль. Усмехнулся и произнес:
   - Да, согласен, это мудро, но... лишь для слабых. Хотя, на самом деле, они тем самым признают смирение перед силой. Они не могут ничего поделать. Потому, в глубине души надеются на Бога, который покарает обидчика. Но если я для них Бог, и если мне таковое угодно? А мне угодно. Я - сила. Мне попросту не перед кем оправдываться. Поэтому мне все с рук сойдет.
   - До поры, - поправил я, приглядываясь к заброшенным рыбацким домикам на берегу далекого озера. Там темнел бревенчатый причал и пара небольших лодок. Они покачивались под дуновением ветра и стукались мокрыми бортами. Казалось, они жалобно взывали к хозяевам отправиться на промысел. Бездействие их тяготило.
   - Да, придет пора, и я умру, - философски заметил Лой. - А потому и хочется взять от жизни все и сразу.
   - А вот это тоже удел слабых так мыслить, - пояснил я.
   Барон повернул ко мне хмурое лицо.
   - Как это понимать, странник?
   Я все смотрел на берег далекого озера, покрытый ярко-желтым ковром кувшинок и белоснежных лилий. Барон пытливо смотрел на меня. Я взглянул в его светло-серые глаза, подернутые пеленой наглости.
   - Если сразу перемолоть и съесть все зерно, то можно наесться до отвала. Но что ты станешь есть потом? То есть, беря все и сразу, ты не думаешь о последствиях. Если же в чем-то себя ограничить, а часть зерна посеять, то можно получить богатый урожай. И он окажется гораздо больше, чем у тебя было изначально.
   Он надрывно засмеялся.
   - Нет, вот это удел слабости думать так. Удел силы - приходить и брать урожай у тех, кто его выращивает. Причем брать столько, сколько пожелаешь. Вот вы и ограничивайте себя, сколько угодно. А я буду брать ваш урожай, ваших жен и дочерей и все, что только захочу!
   - Ох, барон, барон, - сохраняя вежливый тон, продолжал я. - Ведаешь ли ты, кто самый слабый в мире?
   - Ну и кто?
   - Тот, кто полагает, что он самый сильный.
   - Чушь!
   - Лишь для слабых! - в тон добавил я. - Сильный тем и силен, что силы свои осознает.
   - Значит, по-твоему, я слаб?! - насторожился барон.
   - Не я утверждаю это, но ты, доказывая свое всемогущество. В то время как оно небезгранично.
   Лой де Гарра скрипнул зубами. Глаза его как-то недружелюбно вспыхнули. Но тут же погасли.
   - Да, я понимаю, король сильнее меня. Но, повторю - я в его дела не лезу. Я абсолютная сила лишь на вверенной мне земле. Вот там я всесилен.
   Я задумался, но не надолго.
   - Тогда смело предположу - крестьяне бегут из твоего баронства.
   - Бывает бегут, - его голос окрасился легкой печалью. - Да только бесполезно бежать от меня. Беглых я особо жестоко наказываю. Иногда даже казню. Редко, правда, но бывают особо непокорные смутьяны.
   - Ладно, - махнул я рукой. - Жизнь твоя, тебе ею распоряжаться. Равно как и отвечать потом за содеянное.
   - Ты пугаешь меня? - опешил барон.
   - Нет. Лишь предупреждаю. Причем осознаю - то не мое дело. Просто безответность - она до поры. Она имеет свойство накапливаться, как сила в упругой ветке, которую ты гнешь все больше и больше. В один прекрасный момент удержать ее не хватит сил. И тогда она может больно хлестануть. Причем, чем сильнее гнул, тем сильнее ударит в ответ. Это просто: причина и следствие. И твоя мудрость, которая связывает их и подсказывает меру, когда следует остановиться.
   Лой де Гарра снова вызывающе засмеялся, сверкая ровными крепкими зубами. Перо на берете мелко задрожало.
   - Мои крестьяне не ветки. Я могу их гнуть, сколько мне вздумается. И девок их загибать так, как захочу. Они... они как глина. Я леплю из них все, что пожелаю.
   - Дело твое, - снова пояснил я. - Такие как ты, видимо, тоже нужны.
   - Ну вот, - он плавно взмахнул рукой. - И ты признал мою правоту.
   - Не совсем, - настойчиво пояснил я. - Я признаю истинность любого явления лишь на данный момент. Раз что-то существует, значит, были причины, породившее это. И для настоящего момента то истина. Точная и совершенная.
   - Вроде правильно, - барон туманно улавливал мысль.
   Я спокойным голосом продолжал:
   - Но она несовершенна для завтрашнего дня, если то не вечные истины. Понимаешь. Сегодня ты жив, здоров, ты упиваешься всесилием и творишь произвол. Но именно это может стать причиной того, что завтра тебя уже не будет.
   - Ты снова мне угрожаешь, путник? - наклонился ко мне рыцарь.
   - Похож ли я на человека, который угрожает? - переспросил я.
   Грязный рваный плащ развевался позади, нечесаные локоны опадали на исхудалые плечи, дырявые сапоги терлись в стременах. На кого я похож?
   Лой де Гарра натянуто засмеялся, губы его надменно кривились. Он бегло осмотрел меня и снисходительно заметил:
   - Нет, ты похож на священника, который сложил из веток крест и пытается мольбами остановить полчища свирепых завоевателей. Причем глубоко и свято веря в успех такой защиты. А им наплевать на тебя с твоим жалким крестом. Они просто не ведают, что это такое. Хотя у них самих есть свои понятия о святости.
   - Нет ничего сильнее слова, - тихо, но уверенно произнес я.
   - Ну конечно! - хохотнул он. Пестрое перо снова мелко затряслось. Словно оно само смеялось над хозяином.
   - Нет ничего сильнее живого слова, отражающего истину, а не ложь. Это и есть подлинная мысль, - дополнил я. - Даже целое войско можно словом остановить. Слово и приводит его в движение. Ведь полководец отдает приказ. Приказ же есть мысль. Если же полководца убедить в обратном, он прикажет войску стоять. По-моему все очень просто.
   - Да, у тебя, смотрю, все просто, - язвительно заметил барон, потирая золотое навершие длинного кинжала. - А я говорю, когда уже на тебя войско идет, то словам твоим уже никто не внемлет. Никого ты ими не вразумишь. На путь истинный никого не наставишь. Тебя попросту затопчут копытами и латными башмаками.
   - И здесь можно словом обойтись, - глаза мои загадочно блеснули. - Только нужно знать, к кому его обращать. Разумеется, врагу бесполезно кричать: "Стой". Но если желание твое сильнее желания целого войска, то ты победишь.
   - А, ну тебя, пустозвон! - отмахнулся Лой де Гарра. - Чушь какую-то несешь! Не чушь, а ересь! Один против войска! Ну да! А я, болван, не знал раньше, что так можно воевать. И как дурак по привычке дружину свою на границу веду. Где ты раньше был со своей мудростью, а? Пришел, сказал - и войско разбежалось. Все целы и невредимы. Ни крови, ни боли, ни раненых. Красота. Может, еще и слово подскажешь?!
   - Можно вообще ничего не говорить, - парировал я, нисколько не тронутый его ехидным тоном. - Потому как самые громкие слова - это поступки, наполненные смыслом. А громче всех гремят обычно пустые бочки.
   Барон смерил меня негодующим взглядом, посопел, усмехнулся и отвернулся.
   - Потому-то лучше молчать, и не раскрывать до поры всей истины, - едва слышно прошептал я.
   Но меня уже никто не слушал. На что я нисколько не обиделся.
   Не впервые...
  
  
  
   7 Ожидание тревоги
  
   "Кто смотрит вдаль, тот видит больше
   того, кто под ноги глядит...".
  
   Хранитель желаний
  
  
  
   Дорога петляла между холмов, иногда взбиралась наверх, когда по бокам темнели топкие заводи или озерца. Иногда шла по краю леса, либо ныряла под древесные своды. Время лениво ползло, вместе с кучерявыми облаками, вместе с ярким солнцем. Наш отряд продвигался все дальше и дальше.
   Я ехал и приглядывался к барону, принюхивался к его желаниям, прислушивался к его приказам. Да, жесток, да силен. Но таковым уж породил его Творец. И таковым он предстал передо мной. Я нисколько не осуждал, впрочем, как и не приветствовал его взгляды. Он - это он. А я - это я. Потому мы и разные. Но, всматриваясь пристальнее, я видел над его головой странное темное скопление. Будто маленькое грозовое облако неотступно следовало за ним, норовя разразиться настоящей бурей. Обычно такие скопления предвещают беду. Я же обычно не ошибаюсь. Но говорить ничего не буду, иначе снова начнет обвинять меня в необоснованных угрозах. И слово-то какое "угроза". То есть - близость грозы. Близость каких-то серьезных перемен, которые могут оказаться роковыми.
   Словом, я ехал и помалкивал. Вернее мы время от времени переговаривались, но о своих подозрениях я и слова не произносил. Барон все расписывал мне в ярких красках, какой он могучий да великий. Я же делал вид, что глубоко тронут его рассказами: кивал, прицокивал, поддакивал. А однажды задал свой главный вопрос:
   - Ну а ты бы сам чего хотел, всемогущий барон? Есть такое?
   Он задумался. Пока он думал, я решил уточнить:
   - Ну, скажем, хотел бы занять королевский трон?
   Лой де Гарра брезгливо поморщился.
   - Королем быть хлопотно. Вот он-то действительно лишен истинного произвола. Он не может поступать так, как пожелает. Он не может своевольничать, иначе сразу лишится реальной власти. А я могу. Я могу собрать всех жителей своих деревень, и они начнут танцевать вокруг меня. Могу заставить их делать все, что пожелаю. И они станут делать. И делают. Одни железо куют, другие лес рубят, третьи скот выращивают, четвертые - хлеб. А в итоге - все мне на благо.
   - Выходит, ты всего в избытке имеешь?
   - Более чем, - в голосе его звучала тайная радость.
   - А когда все приелось, ввел право брачной ночи?
   - Точно, - кивнул он. - Так жить веселее.
   - Да, весело вы живете, - заметил я. - Выходит, ты всем доволен?
   - Более чем, - тихо посмеялся он. - Да, я понимаю - порой то излишняя, даже звериная жестокость. Но благодаря ней я счастлив.
   - Рад за тебя, - искренне признался я, - но о сохранении желаний все же не забывай.
   - Для меня есть одно желание - мое! - уверенным тоном отчеканил он. - Иные меня не интересуют. Как видишь, я не жаден и не алчен до власти. Королевского трона мне не нужно. Даже графом быть не хочу, не говоря уже о герцоге. Чем дальше от двора, тем больше власти в моих руках. Пусть мое баронство и невелико, но в его пределах я - абсолютная власть.
   Некоторое время мы молчали, но вдруг он неожиданно спросил:
   - А ты сам бы не хотел такой жизни?
   - Нет, - честно признался я.
   - Не любишь молоденьких красавиц?
   - Люблю, - будничным тоном произнес я.
   - Так чего говоришь - не хочу? - лукаво прищурился Лой. - Лицемеришь, путник.
   Я усмехнулся и покачал головой.
   - Мне приятно, когда девушка сама идет ко мне, возжелав всей своей пылкой страстью. Причем не смотрит на внешность, а видит нечто большее. И не нужна мне сила пехоты, чтобы уложить ее на ложе. И не нужны мне угрозы и плети, чтобы добиться ее взаимности. У меня есть лишь сила истинного изначального желания, которое порождает желание ответное. А ты, Лой, лишен роскоши ответного желания. Все твои девицы ублажают твою плоть лишь по принуждению. Ты прекрасно это чувствуешь. Но поделать ничего не можешь. Ты бессилен перед этим, как бессильны женихи перед твоими арбалетчиками, когда ты отбираешь их невест. Ты не властен вызвать ответную страсть, только слезы и боль. Да, тебе то нравится, и ты получаешь то сполна. Но, в сотый раз повторюсь, придет время, и за все воздастся так же - сполна.
   - Посмотрим, - нагло усмехнулся он. - А пока я буду упиваться своей властью.
   - Посмотрим, - тихо добавил я. Подумал и добавил еще тише, - я тоже.
   Дорога лениво ползла нам навстречу, петляла, извивалась, поднималась и опускалась. Иногда попадались двойные и тройные развилки. Указателей уже не встречалось. Дорога словно говорила: " Я здесь дика и безлюдна, и не обязана сообщать правильный путь". Впрочем, ее никто и не спрашивал - все хорошо знали ее узор.
   Через некоторое время мы съехали с тракта и остановились на привал. Здесь, в тени старой дубравы было прохладно и уютно. Из рощи тянуло свежестью. А также привычными желаниями всех ее обитателей. Их незримое присутствие угадывалось по этим желаниям, они словно выглядывали из кустов и зарослей, хотя находились очень далеко. Я вдохнул полной грудью лесной воздух, улыбнулся, и мягко спрыгнул с коня.
   Скрип телег и лязг доспехов прекратились - мы сразу услышали звуки природы. Над отрядом пронесся слитный вздох облегчения. Хотя то оказалось желание справедливого отдыха. Оно невидимыми волнами вырвалось наружу и расплылось над поляной облаком умиротворения.
   Расседлали коней. Солдаты наполняли фляги в небольшом каменистом ручье, что бежал в неведомую глушь. Запылали костры, замелькали черные горшки и котлы. Кашевары наскоро готовили обед, вооружившись заскорузлыми деревянными половниками и ложками. Вокруг небольшого лагеря выставили кольцо охраны. Здесь, вдали от столицы всякое могло произойти.
   Наевшись ячменной каши, сдобренной жирными кусками баранины и луком, Лой де Гарра возлежал на толстой шерстяной подстилке, обшитой кожей. Голова его покоилась на потертом седле. Он осоловело икал и любовался видом отдыхающего отряда. Ему явно льстило наблюдать за своими подопечными, судьбой которых он так легко распоряжался. Рядом покоилась его глубокая кираса, снятая парой заботливых оруженосцев. На грудной пластине искусный мастер вычеканил его герб - перевернутую подкову и звезду. Остальные части доспеха он не снимал, ибо полный ритуал вооружения - разоружения слишком долгий и утомительный. На нем переливалась яркая безрукавная кольчуга, поддеваемая под кирасу. Она наглядно демонстрировала его внушительный живот, словно показывала всю ненасытность хозяина. Перевязь с мечом и кинжалом он тоже снял - они лежали под рукой, как преданные псы.
   Барон тяжело вздохнул, хлебнул легкого вина и великодушно протянул мне флягу. Я тоже отпил, удивленный таким щедрым жестом.
   - Ты ведь из столицы путь держишь? - спросил Лой, со скрипом перевернувшись на бок.
   - Да, я заглядывал туда, - признался я, возвращая флягу. - А ты, барон, как я понял, недолюбливаешь стольный город?
   - Отчего же, - выпятил он нижнюю губу, - я недолюбливаю двор со всеми его этикетами и церемониями. Со всеми его сплетнями и интригами. Сама же столица мне по душе.
   - Но жить бы там не хотел, - скорее уточнил, чем спросил я.
   Барон поморщился.
   - Не хотел бы. Там хоть и красиво, но порядки строги. Хлопотно там. Ни плюнь, не нахами, не подерись, девок не тронь, в конце концов. Разве то жизнь? То ли в моем баронстве.
   - Ну да, в столице так. Хотя не везде. Произвола тоже хватает: и хамят, и девок трогают.
   - Он там какой-то... какой-то изощренный, - брезгливо фыркнул Лой. - Интриги, заговоры, все друг за другом следят, доносят друг на друга. Мой произвол первородный, простой и грубый. Нагрянул, отобрал, кому следует надавал по шее. Но ты не думай - я не настолько глуп, чтобы вырывать вымя у дойной коровы. Я прекрасно знаю меру. Так-то, путник.
   - Ну а турниры ты посещаешь? - спросил я, вспоминая недавнее состязание.
   - Редко, - отмахнулся он. - Да и то, просто глазею. Самому сражаться меня не прельщает. Вот если бы на боевых копьях дрались, тогда да. Бой насмерть - это по мне. А там... чего там может быть интересного? Они с ног до головы в непробиваемое железо вырядятся и бьют друг друга. Да в бою его любой мой пехотинец алебардой опрокинет. Турнирные доспехи они ж раза в два тяжелее будут боевых. Соответственно рыцарь в них неповоротлив. А ты что, пилигрим, на турнире был?
   - Нет, не довелось, - нагло лукавил я. Потому как турнир завершился вчера, а за ночь ни один пеший не покроет такое расстояние, которое преодолел я всего лишь за утро. Лишь всадник налегке сумел бы проскакать столько.
   - Не довелось мне попасть на ристалище, - продолжал врать я. - Хотя желал. Пришлось выйти раньше с попутным обозом.
   Возле нас отдыхало еще несколько приближенных вассалов барона. Они тоже сняли кирасы и мечи, и сверкали кольчужными рубахами, словно большие рыбины, выброшенные штормом на берег. Один из них, по имени Берд, внимательно прислушивался к нашему разговору. Его черные глаза подозрительно всматривались в меня, густые брови то и дело хмурились. Он погладил усы с бородкой, сыто икнул и заявил:
   - Говорят, там снова участвовал прославленный Годдрих фон Эммельбах?
   Я повернулся к нему, на миг задумался и кивнул.
   - Я слышал это имя.
   - Еще бы! - усмехнулся Берд. - Его знают во всем королевстве. Даже у такой голытьбы, как ты, он на слуху. Он часто побеждает на турнирах. Я сам встречался с ним в состязаниях. Прошлой осенью дело было.
   Лой де Гарра поскреб бороду и укоризненно подметил:
   - Лучше бы не встречался.
   Берд живо встрепенулся, приподнялся на локте и неожиданно быстро, с обидой в голосе, заговорил:
   - Эххх...Да если б мы сражались на боевых копьях, я б его как фазана на вертел насадил! Нашел, кого защищать - Годдриха фон Эммельбаха! Лопни его шлем вместе с головой!!!
   - Ладно тебе, - лениво махнул рукой барон.
   Берд обиженно поджал губы и втянул голову в плечи.
   - Ну не умею я на тупых копьях биться! Эти копья тяжелее и длиннее - к ним привыкнуть надо. А мне то зачем? Стольные же рыцари там специально упражняются и к турнирам готовятся. И доспехи у них другие. Где это видано, чтоб в бою рыцарь гран-гарду одевал. Она все движения сковывает. Да обзор забирает, если она с гребнем. Я ее как одену, так ничего и не вижу. Да, защищает хорошо, но это если удар только спереди ждешь. В бою же ударить могут отовсюду...
   - Перестань оправдываться, - посоветовал барон, кисло усмехнувшись. - Все знают - ты славный воин, Берд. А турниры - так ведь то забавы для слабых, кто смерти боится. Не принимай близко. Я сам знаю, что такое гран-гарда, и сам ее недолюбливаю.
   - Все равно обидно, - пристукнул кулаком по траве Берд. - Мы тут кровь проливаем, а они там развлекаются. Еще и нас упрекают, что мы де недостаточно сильны. Да я этого Годдриха одними руками удавлю, как слепого крысеныша, отсохни его достоинство!!!
   Я взглянул на его руки. Да, похоже, он не шутит. Он такой же крупный, как барон, с такими же могучими руками. Только в облике Берда не наблюдалось грузности и неповоротливости. Движения его казались легкими, плавными, и отличались той грацией, что присуща могучему ленивому льву. Лишь очень сильные, опытные и уверенные в себе воины выделяются подобной медлительностью. Однако она ох как обманчива. И другой опытный воин всегда ее распознает. Взгляд мой изучающе скользнул по Берду. Выпирающего живота он вовсе не имел, а под кольчугой угадывалось атлетически сложенное тело.
   Лой де Гарра перевел взгляд с вассала на меня и спросил:
   - А ты, путник, тоже видел Годдриха?
   - Нет, но мне рассказывали о нем, - с уверенным видом лгал я.
   Барон на миг замялся, явно что-то вспоминая. Берд хлебнул вина из фляги, шумно прополоскал горло, сглотнул. Утер губы перчаткой и с затаенным злорадством усмехнулся.
   - Но... я слышал - этот турнир он проиграл.
   - Неужели? - удивленно открыл я глаза. - Как же так? Он ведь легендарный рыцарь?
   - Видимо не настолько, чтобы побеждать всегда, - ехидно заметил барон, делая ударение на последнем слове. - На каждый вражий строй найдется свой герой! Он не исключение. Говорят, его сразил неведомый заморский рыцарь. Доселе о нем никто не слыхивал. Так?
   - Вроде так, - обрадовано подхватил Берд, чувствуя, что барон встал на его сторону. - Не помню, заморский он или нет, но то, что неведомый - да.
   - Вот как? - на сей раз, я подивился искренне, изумленно поведя бровью.
   - Да, так, - продолжал повествовать Берд. - Он тоже имел черные доспехи и черного коня. Но его конь летел быстрее ветра. А копье его не знало промаха.
   Удивление мое росло и силилось с каждым новым словом. Да, интересно, как рождаются легенды. Обрастают мифическими подробностями, небывалыми дополнениями.
   - А каков был его герб? - не терпелось мне. - Рыцарей же по гербам распознают?
   Берд призадумался и вопросительно глянул на господина. Барон почесал остриженную горшком макушку.
   - Герб? Говорят - просто черный стяг, без каких-либо символов. Иные говорят - там был дракон, другие - орел, третьи - лев. Кому верить - не знаешь. Но это не суть как важно. Но важно то, что он прибыл на турнир как зритель, понимаешь меня, путник. Он не сражался на ристалище, но вышел в самом конце, когда Годдрих уже завладел титулом чемпиона, потому как граф Тильборкий бросил ему вызов. Говорят из-за дамы. Почему-то я этим слухам верю. Ведь там все проблемы из-за дам. Лишь в нашем баронстве таковых проблем нет. Там все дамы мои - это закон. А вот они чего-то там не поделили. Или кого-то. Говорят, неведомый рыцарь с большой охотой принял вызов, и играючи выбил графа из седла. Причем и от золота отказался, и от дамы. Наверное, он хотел еще сильнее унизить Годдриха, явив пренебрежение к тому, к чему граф так пылко стремился. А может и по другой причине - не ведаю. Но молва о нем докатилась и до нашего баронства. Ее принес королевский посыльный, вместе с приказом выдвигаться к северной границе.
   - Интересный случай, - растерянно моргал я, глубоко задумавшись. - Бывает же? А посыльный сам все видел?
   - Нет, посыльный пришел с эстафетой, - пояснил Лой. - Их там несколько было. Трое, или четверо.
   - Н-да, бывает еще интереснее, - усмехнулся я, - особенно, когда с эстафетой.
   - Всякое бывает, - согласился барон, поправляя седло под головой. - Но такое - впервые. А еще говорят, сам король пригласил его к себе на пир. Они долго о чем-то переговаривались, после чего загадочный рыцарь бесследно исчез. Не то улизнул под покровом ночи, не то король на пиру усыпил его бдительность и заточил в дворцовой темнице. Неизвестно. Другие говорят, что он поднял народное восстание, но король его безжалостно задавил на корню. Кто во что горазд. Но в целом ничего толком неизвестно. Неизвестно также кто он, этот загадочный рыцарь, откуда прибыл, как звать, какой титул. Словом - тайна, покрытая мраком. Однако, по слухам, Годдрих вознамерился отыскать негодяя и отомстить за смертельную обиду. Хотя поединок вроде был честным - сам король одобрил его. Уж чем он так сильно задел графа Тильборского? Тот славится своей выдержкой и благочестием. Н-да.
   - А, ну их всех, - рассерженно бросил Берд, махнув рукой туда, откуда мы шли. - Они там, в столице вечно грызутся невесть из-за чего. Честь, дамы, золото! Понавыдумывали себе сложностей, и погрязли в них, как в вонючей болотной тине. А когда войной настоящей запахнет, вся эта шелуха мигом слетает. Тут одно остается - самоотверженность, или умение жертвовать собой. Не думаю, что Годдрих, этот модный стольный франт, готов жизнь отдать за короля. Посмотрим, прибудет ли он вообще к северной границе?
   Я кашлянул, привлекая к себе внимание.
   - Но я слышал, Годдрих участвовал в сражениях. Как и весь его род. Тем самым они и прославились.
   - Кто тебе это сказал? - свысока бросил Берд.
   - Э... не помню... кажется, хозяин одной таверны.
   Вассал барона скривил надменную гримасу.
   - Да, в тавернах можно услыхать много нового. Особенно спьяну...
   - Годдрих воевал, - повелительно прервал его Лой, прикрыв глаза. - Было дело, Берд, не спорь. Три года назад в битве при Белом Ручье. Тебя еще тогда не было в дружине. И парой лет раньше, на Квельских полях. Я был там и помню его. Он сразу выделяется своими воронеными доспехами. Да и знамя его не спутаешь - золотой кулак, на черно-красном поле. Как воин он силен, но как полководец - увы. Он командовал лишь конной сотней. Правда, отборной сотней. Однако это сыграло большую роль. Когда его сотня вступала в сражение, войско словно обретало второе дыхание. Все так воодушевленно вопили и рвались в бой, что аж дух захватывало. Словно какая-то гигантская волна проходила по рядам, завихряла, затягивала и бросала вперед, в самое пекло сражения. Словно могучая сила шла с небес, наполняя мечи и копья. Ноги будто сами несли пехоту в бой, а кони под рыцарями точно сговорившись, держали клин. И это единое упоение битвой превращалось в какое-то неописуемо-сладкое блаженство. Настолько сладкое, что смерть уже не казалась ужасным и страшным концом. Оно манило и манило вперед. Причем о победе уже и не думалось - она представлялась чем-то само собой разумеющемся. И враг отступал. Я прямо шкурой чувствовал, как ломается его дух, как воздух дрожит от его страха. Его страх превращался в нашу силу, и мы безоглядно мчались вперед. Словом, те две битвы принесли две большие победы. Блестящие и громкие. С тех пор имя Годдриха стало звучать чаще, с еще большей торжественностью и благоговением.
   Берд огорченно вздохнул и поморщился. Остальные воины жадно прислушивались к повествованию господина. Некоторые согласно качали головами, одобрительно бурча. Наверняка они сами участвовали в тех событиях.
   Барон покивал с затаенной улыбкой, и хотел было добавить еще что-то, как вдруг внимание наше привлек нарастающий стук копыт. Все невольно повернули головы на шум. Охрана по привычке вскинула арбалеты, некоторые кнехты поднялись, хватаясь кто за топор, кто за меч. Но вскоре все успокоились и опустили оружие. Примчались двое кавалеристов, отправившихся вперед. Они скакали очень быстро. В их стремительности чувствовалась какая-то спешка, какое-то напряжение. Они явно торопились донести важную новость.
   Осадив разгоряченных скакунов, воины, не смотря на доспехи, ловко соскочили на землю. Барон уже встал, подобрался и нахмурился. Он чувствовал что-то неладное - уж слишком хорошо знал он своих воинов. Кавалеристы приблизились и преклонили колено.
   - Милорд, - воскликнул один из них. - В часе пути дорога ныряет в теснину. Там, там...
   - Поваленное дерево! - со злобной усмешкой подытожил барон.
   - Откуда вы узнали? - вмешался в разговор другой.
   - Не надо быть трижды умником, чтоб догадаться, - сжал кулак Лой. - Что еще может быть в теснине, когда эти земли славятся своими разбойниками?! Будь они трижды втоптаны в грязь нашими подковами!!!
   - Но мы никого не видели, милорд, - снова заговорил первый.
   - Еще бы, - барон со скрипом встал и дал знак оруженосцам идти к нему. - Зато наверняка видели вас.
   Воины переглянулись. Первый снова сказал:
   - Не думаю, милорд. Мы не въезжали в теснину. До дерева оставалось еще очень далеко - мы стояли наверху. Мы сразу все поняли и развернули коней.
   - Поднять лагерь, - повелительно крикнул барон. Оруженосцы уже старательно застегивал кирасу на его могучих плечах. - Привал окончен. Надевайте брони и вооружайтесь. Пехоте выстроиться боевым порядком - щитники в две шеренги по бокам. Всадники впереди. Арбалетчики в глубине строя. По команде десятников щиты опускать, арбалетчикам давать залп. Десятники ко мне!
   - Решил идти на прорыв? - сурово спросил Берд. Его холодные глаза теплели - в них явственно разгорался огонек боевого азарта. На нем тоже застегивали кирасу.
   - А что еще остается? - пожал плечами де Гарра. - Сомневаюсь вообще, что они отважатся с нами драться. Ну сколько их может быть в ватаге? Два, три, ну пусть даже пять десятков. Что они могут сделать? У каждого кинжал да дубина. В лучшем случае кистень там или топор лесорубный. Ну, может с дюжину самодельных луков. Да мы просто щитами прикроемся да пройдем, как на параде.
   Берд смерил барона внимательным взглядом.
   - Может, не стоит так опрометчиво совать голову в петлю?
   - Брось, Берд, какая то петля? - отмахнулся барон. - Сколько раз мы уже сталкивались с этими недотепами. Я уж думал оружия им выдать да обучить драться. А то не сражения выходят, а избиение младенцев. Скучно так. Нет истинного азарта боя, когда силы напряжены до предела.
   - А может они нас ждут, - подал голос один из всадников. - Соответственно и подготовились. Может у них там отряд арбалетчиков?
   Барон оскалил зубы в усмешке.
   - Ну да. А еще три полка алебардщиков, столько же пикинеров и несколько сот рыцарей с флангов. Да, забыл про требучеты и катапульты. А баллистам так и вовсе счета нет. Ха-ха-ха. Да они б тогда не на дороге промышляли, а на войну подались.
   - Зря недооцениваешь здешних головорезов, Лой, - наставнически говорил Берд, натягивая глубокий шлем с широкой прорезью, напоминающей букву "Т". - Они ж не силой берут, а хитростью.
   - И что ты предлагаешь? - обернулся к нему барон, подняв руки. Оруженосец тем временем защелкивал боковые крючки на кирасе.
   Берд посмотрел на двух разведчиков.
   - Есть ли дорога в обход?
   - Боюсь - нет, милорд, - слитно качнули они сверкающими головами. - Там сплошные заросли. Конным вовек не пройти, не говоря уже о повозке.
   Берд нахмурился, глянув на подводу. Барон посмотрел на вооружающуюся пехоту, на собравшихся вокруг него конных воинов. Косые лучи пробивались сквозь высокую листву и плясали на кованых плечах, кое-где мятых и потемневших от времени, на кольчугах, проглядывающих между латных доспехов, на навершиях мечей и кинжалов. Кто-то сдернул грязный полог с повозки, и кнехты начали выуживать оттуда длинные алебарды. Лой беззаботно пожал плечами.
   - Да чего вы все всполошились? Неужели драки боитесь? Я, так наоборот, жажду тело размять. Вы на себя гляньте. Мы все прекрасно вооружены и одоспешены. Мы все прекрасно владеем оружием. Да против нас хоть пять сотен разбойников выйдет, им не сдюжить. В конце концов, арбалетчики их попросту не подпустят.
   Воины переглянулись. Все, как один, готовы к сражению. Стальная голова Берда качнулась.
   - Эх, милорд, уговорил.
   - Уговорил - не уговорил! - раздраженно крикнул барон, звонко притопывая. - Что за разговоры, Берд! Кто твой господин?!
   - Ты, милорд! - спохватившись, еще ниже склонил голову Берд. Вдоль его шлема тянулся небольшой гребень. Помимо красоты, он еще служил ребром жесткости.
   - То-то же! - воинственно выпятил железную грудь Лой де Гарра. Выбитая чеканщиком подкова вспыхнула, попав под луч. - К тому же иного пути у нас нет. Так что строиться и вперед!
   Все осознавали его правоту. Действительно, раз нет иного пути, то и выхода иного нет, как идти напролом. К тому же барон прав: обычно разбойники грабят купцов, или одиноких путников. Иметь дело с хорошо вооруженным отрядом опытных солдат отважится далеко не всякий. Да и смысла в том нет. Ведь поживы никакой. Это вам не торговый караван, набитый товаром. Это воины, чье ремесло - ратное дело. Единственная ценность, которой мы богаты - доспехи и оружие. Ну еще лошади. Но заполучить их можно лишь через труп владельца. А это, в свою очередь, ох как непросто.
   Воины уже стали поворачиваться к своим коням. Но тут неожиданно Берд указал на меня:
   - А с этим что делать?
   Барон насупился. Оруженосец завершил свои обязанности, отошел на несколько шагов и любовался работой. В руках он держал перевязь с мечом и кинжалом, ожидая приказа господина.
   - С этим, хм. Ты поедешь в повозке, - заключил Лой, обращаясь ко мне. - А Ричард вернется в свое законное седло. Надеюсь, он окончательно пришел в себя. На коне от него толку больше, чем от тебя. Доспехов и оружия я тебе не выдам, так что, путник, придется тебе глядеть в оба. Не страшно?
   - Нет, - спокойно ответил я.
   - А может он один из них? - повернулся ко мне Берд. В затененной прорези шлема вспыхнули его внимательные глаза, исполненные жгучего подозрения.
   Барон тоже вдруг подобрался и косо посмотрел на меня. Я молчал и ожидал решения.
   - Все может быть, - наконец, подвел он итог. - Но если это так, то мы тем более его не отпустим. Вдруг он их осведомитель?
   Берд погладил серебряное навершие меча, выполненное в виде львиной головы. От него недружелюбно запахло кровью. Нет, он не ранен, не оцарапан. То запах его глубинного желания. Я подобрался. Вассал еще раз смерил меня проницательными глазами и обратился к барону:
   - Так может, просто решим проблему?
   Лой окинул меня снисходительным взором, и с ухмылкой произнес:
   - Проблему мы всегда успеем решить. Если кто из моих людей заметит недоброе, то всегда успеет проткнуть ему горло. И вообще, Берд, по-моему, ты слишком много внимания уделяешь мелочам.
   Из-под шлема донесся глухой хриплый голос:
   - Такие мелочи обычно и предрешают исход.
   - На телегу, путник, - властно повелел барон. - И если жизнь дорога, смотри, не делай глупостей.
   - А что есть глупости в твоем понимании, почтенный барон? - осторожно полюбопытствовал я. Берд как-то недружелюбно качнулся, но я добавил, - я имею в виду, могу ли я принимать участие в сражении, если таковое вдруг разразится? Или мне просто сидеть на телеге и смотреть на все, как на представление?
   Лой де Гарра удивленно поднял брови и задумчиво спросил:
   - Ты тоже жаждешь подраться?
   - Совсем нет, - поспешно уверил я его, - но если все будут сражаться, не повлечет ли мое бездействие ваше подозрение?
   - И ты станешь драться без оружия и без доспехов? - уточнил Берд.
   - Разумеется. Ведь другого ничего не остается. Ведь твой господин не хочет мне давать их.
   - А если все ж выдам? - глаза барона полыхнули новым интересом. - У нас была пара лишних кольчуг. Они, правда, дырявые, но все равно лучше, чем ничего. И шлем где-то прорубленный я видал. Мечей, правда, нет, а вот топор найдется.
   - Моя скромная особа не стоит таких хлопот, - вежливо парировал я. - Я ценю твое доверие, барон, но, боюсь, все это лишь отяготит меня.
   - Тогда чего ты мне снова голову морочишь, - голос Лоя озлобленно задрожал.
   - Отнюдь. Просто я спрашиваю - мне сражаться, или нет? Это не навлечет на меня подозрения?
   - Если жизнь не мила, то - пожалуйста, - развел руками барон. - Мне-то какое до тебя дело, если тебя убьют.
   - Хорошо, - легко поклонился я. - Я пошел на повозку. Просто мне неловко убивать людей, которых я не знаю. Которые плохого мне ничего не делали. Так что, с вашего позволения я вздремну. Однако, если вам станет тяжело, то зовите.
   Все дружно посмеялись, кто-то даже хлопнул меня по плечу латной перчаткой. Я, как обычно, посмеялся со всеми. И воины зашагали к своим коням. Я же побрел к неказистой повозке. Под пологом заметно поредело, места стало больше. Зато пехота вооружилась до зубов. Желтые щиты двумя рядами вытянулись вдоль отряда. На них красовалась черная, опущенная вниз подкова и пятиконечная звезда. Над железными головами гордо вознеслось такое же знамя. Ветер подхватил его, торжественно расправил, воодушевляя солдат. Но после снова опустил.
   Вскоре приготовления были закончены. Барон объехал свое воинство, придирчиво оглядывая каждого солдата. Довольно кивнул и махнул рукой. Отряд качнулся и с дружным лязгом двинулся вперед, словно какой-то сложный и непонятный механизм. Но теперь он выглядел иначе. Пехота маршировала в строгом порядке, держа равнение и шаг, кавалеристы тоже шли ровно и слитно, внимательно глядя по сторонам. Все облачились в шлема, натянули кольчужные рукавицы и латные перчатки. Чьи шлема имели съемные забрала - их одели, но пока не опускали. Арбалетчики взвели тетиву. Щитоносцы громыхали оковками желтых щитов, подковы и звезды колыхались в такт движению. Над пехотными шляпами высился частокол клиновидных алебард, и просто топоров на длинных рукоятях.
   Барон обернулся, обвел марширующий отряд хозяйским взором и едва заметно улыбнулся. Неожиданно он сделал выразительный плавный жест рукой и громко крикнул:
   - А ну-ка нашу победную!
   Я заинтересованно глянул на него, затем на воинов. Суровые хмурые лица вдруг словно озарились внутренним светом. Кнехты переглянулись, повеселели. И тут в глубине строя ударил барабан. А следом кто-то, видимо самый голосистый, затянул походную песню. Ее подхватил другой, третий, и вот уже вся пехота единогласно и воодушевленно пела, под ритмичную дробь слитно чеканя шаг:
  
   Дрожь по земле - маршем идет
   Войско, бронею сверкая.
   Рог боевой хрипло ревет,
   Сердце врага разрывая.
  
   Воинский дух нас поведет,
   Бросит на вражьи отряды!
   Честь храбрецам - нам повезет,
   Сломим любые преграды!
  
   Строй нерушим! Нас не согнет
   Тяжесть стального доспеха,
   Меч наголо! Алебарда - на взлет!
   Скоро начнется потеха.
  
   Время пришло - битва зовет,
   Ярким лучом нас осветит,
   Пики к бедру - пехота, вперед!
   Навстречу великой победе!
  
   Я трясся, сидя у борта повозки, смотрел на кнехтов и всадников и слушал их вдохновляющую песню. Да, нужно быть очень смелым и безрассудным, чтобы отважиться напасть на такой отряд. Интересно, рискнут ли разбойники пойти на такое? Или взыграет благоразумие? Скорей всего последнее. Ведь те, кто нападает исподтишка, обычно чуют и уважают силу. И боятся ее. Обычно такие не склонны к героизму и самоотверженности, иначе не прибегали бы к подлым и коварным уловкам. Хотя, сами они считают себя честными и справедливыми. Деяния же свои - благородными и правильными. Впрочем, как и все остальные.
   И, что самое интересное - такие правы. Ведь на войне все средства хороши. Каждый метод - не что иное, как проявление хитрости, смекалки, мысли. Но изначально лишь одно - желание побеждать. А оно свято.
   Ведь вся наша жизнь подобна войне. Поэтому, какими бы нам жестокими не казались ее правила, они совершенны и истинны. Они существовали, и будут существовать всегда. И глуп тот, кто мыслит иначе. Глуп тот, кто ждет, что противник выйдет на правильный поединок, честный и справедливый, пожелает удачи в бою, и не ударит в спину, если она откроется. Да, это здорово, это красиво, это по-рыцарски... но уж очень глупо. Подобное - удел легенд и мифов. Не спорю, бывает такое и в жизни. Но редко, крайне редко. Рассчитывать же на это - значит совершать самоубийство. Слепо доверять противнику и ждать от него благородства - первый шаг к поражению.
   По крайней мере, если ты человек. Мне же нет нужды верить кому-то или не верить. Я просто жду перемен, поскольку не люблю однообразие. И надеюсь - не напрасно.
   Время превратилось в тягучий размеренный скрип колес и топот марширующих сапог. Спев несколько песен, приободренный отряд умолк - следовало хранить осторожность. Но боевой дух заметно поднялся. В глазах кнехтов мрачным пламенем мерцала жажда сражения. Рыцари казались спокойнее, но общий настрой передался и им. Да, сила боевых гимнов очевидна - они превращают любое войско в единое слитное ядро, способное смять многочисленные ряды неприятеля.
   Рядом со мной сидел солдат со сломанной рукой. Товарищи выстругали палку и туго примотали к ней поврежденную руку. Но солдат попался упорный - в левую он взял шестопер. Я временами косился на него. Он тоже косился на меня, при этом сильно сжимал рукоять своего грозного оружия.
   Не обращая внимания на все вокруг, я задремал, укачиваемый тряской. Хотя при этом не утратил связи с окружающей реальностью. Ведь я пребывал в ней. Пусть лишь телом. Сознание же мое унеслось в неведомые пучины. Как всегда, перед глазами мелькали загадочные города и страны, новые люди и иные неизвестные существа. Я знаю - все они реальны. Все они есть. Пускай очень далеко отсюда, но они существуют. Они зовут меня. И я, будто слыша тот зов, отправляюсь в новые странствия. Посещаю новые места, обретаю новых друзей, сражаюсь с новыми врагами. Словом, упиваюсь всеми радостями жизни. Даже во сне...
   Проснулся я, почувствовав остановку. Раскрыв глаза, понял - уже вечер. Солнце укатилось за далекие холмы. Лишь краешек его торчал над лесистым горбом, словно прощался с нами последними закатными лучами. Передо мной стояли ряды спин в желтых накидках. Круглые шлема-шляпы зловеще поблескивали в вечернем полумраке. Над ними угрожающе щетинились алебарды и топоры. Впереди стальными слитками высились конные воины. Они обступили барона и оживленно переговаривались. Судя по всему, мы стояли у входа в ту самую теснину.
   Я потянулся, зевнул и обратился к солдату со сломанной рукой:
   - Что, уже прибыли?
   Он плотно сжал губы и отвернулся. Но после косо глянул на меня и снисходительно выдавил:
   - Ага. А тебе чего - не спится?
   - Боюсь пропустить интересное, - я старался быть вежливым.
   - Ну-ну! - ехидно усмехнулся он, вызывающе прокручивая в ладони рукоять шестопера.
   - Жаль только - ничего не будет, - с огорченным вздохом добавил я.
   - Это почему? - в его голосе таяла вражда, и ее место занимало любопытство.
   - Кто отважится бросить вызов такому барону и таким воинам?
   Он польщенно ухмыльнулся. И как-то по-новому воззрился на меня.
   - Кто их знает? Если они вообще есть. Может, то молнией дерево срубило? Ведь бывает же такое?
   - Бывает, - не стал отрицать я, привстав и вытянув шею. - Только уж часто молнии по укромным местам бьют, где нападать удобнее всего. Не замечал?
   - Замечал, - кивнул он.
   Всадники продолжали оживленно спорить. То и дело слышался голос барона. Он явно настаивал на чем-то своем. Многие старались его переубедить, но он был неумолим. В конце концов, стена конных расступилась, и барон неожиданно указал на меня. Берд попытался возразить, но Лой строго прикрикнул и вассал затих. Я заинтересованно уставился на них. Голос барона прорезал вечерний сумрак.
   - Эй, путник, поди-ка сюда.
   - Я?
   - Да ты, иных нет. Поди, поди, - манил он меня кованым перстом.
   Я спрыгнул и осторожно зашагал к ожидающим воинам. Они как-то подозрительно глядели на меня. Оглядываясь по сторонам, я подошел к барону и остановился. Он уже облачился в шлем, который обычно возил у седла. В тени поднятого забрала сверкали его хитрые глаза. Он явно что-то замыслил. От него пахло острым нетерпением. Подобное присуще юным хулиганам, задумавшим совершить какую-то подлость. Я преклонил голову в вежливом поклоне.
   - Чем могу служить, почтенный барон?
   - Ты, помнится, подраться хотел? - напомнил Лой.
   Я пожал плечами.
   - Не так, чтоб хотел, но мог бы, если б пришлось.
   - Думаю - придется, - воинственно выпалил он.
   - Придется - подерусь, - кивнул я.
   - У нас тут спор, - Лой де Гарра со скрипом свесился с коня, держась за переднюю луку. - Мне кажется - пришло твое время проявить себя.
   - Вот как? - удивился я. - Позволь узнать, чем обязан такой чести? Почему лишь мое время?
   - Дело вот в чем, путник, - переходя на заговорщический тон, проговорил барон. - Там наверняка поджидает отряд разбойников. Это и глупцу ясно.
   - Согласен.
   - Как ясно и то, что они не рискнут нападать на нас.
   - Допустимо.
   - Они не дерзнут, - уверенно заявил Лой. - Это... это как голой грудью на пики. Нет, ты их плохо знаешь. Наверняка, они ждут кого другого. Нас же просто пропустят. Тихо отсидятся в зарослях, прикусив языки и поджав хвосты. Это они умеют гораздо лучше, чем драться.
   - Ну да, - вновь закивал я. - А разве то плохо? Разве это смущает барона?
   - Вот именно - смущает! - порывисто вскинулся он. - Еще как смущает! Я бы хотел выманить их и задать жару.
   - Хм, вот как? - потер я глаза, стряхивая последние отголоски сна.
   - Да, именно так.
   Тут вмешался Берд.
   - Но, милорд, повторяю, это опасно...
   - Тихо, Берд! - оборвал его барон. - Знаю без тебя. Но кто, как не ты любишь опасности?
   - Да, милорд, это так.
   - Поэтому молчи!
   - Да, милорд. Но опасности должны быть оправданы. Нас ведь ждут на границе. Нельзя так глупо рисковать...
   - Помолчи, Берд, ясно?!
   - Да, милорд.
   Барон обвел всех внимательным взглядом. Догорающие лучи отразились в его серых глазах кровожадным пламенем. Он пристально всматривался в каждого, а после остановил настойчивый взор на мне.
   - План такой, путник. Я дам тебе свой плащ и берет. Издали ты сойдешь за знатного господина. С тобой поедут двое, якобы охрана. Если будет охрана, то ты точно сойдешь за высокородного, раз имеешь ее. К тому же это будет означать, что при тебе золото, иначе какой смысл брать охрану. Ваша задача выманить разбойников на дорогу, а после в панике обратиться в бегство. Тем самым вы выведите их на нас. Далее же начинается наша работа.
   Я задумался, снизу поглядывая на хитроумного барона. Он так и сиял, радуясь собственной находчивости. Рука его в латной перчатке нетерпеливо сжимала рукоять меча. Он рвался в бой. Он жаждал боя, и не мог позволить разбойникам отсидеться в засаде. Охрипший голос и маслянистый блеск глаз выдавали весь его азарт. Уголки рта вытягивались в самодовольную ухмылку. Я тоже усмехнулся и заговорил:
   - Отлично придумано, многоуважаемый барон. А если я откажусь?
   Рот его мигом скривился.
   - Боюсь, у тебя нет выбора.
   - Выбор-то есть всегда, - философски заключил я.
   - Боюсь, не всегда, - голос его твердел и нес угрозу.
   - Отчего же? - спокойно продолжал я. - Ведь я могу выбрать смерть.
   Барон натянуто рассмеялся.
   - Значит ты трус. Смерти в бою, ты предпочтешь позорную рабскую смерть?
   - Я не уточнил - чью смерть, - тихо добавил я. - Но я приму твое предложение. Мне оно интересно. Хоть на миг почувствую себя высокородным. Пусть то будет стоить мне жизни. Ведь когда еще выдастся такая возможность?
   - Я тебя щедро одарю, - честно пообещал Лой де Гарра.
   - Оставьте, милорд, - отмахнулся я. - То уже большая честь для меня. К тому же я люблю принимать на себя первый удар. А еще я люблю менять облик и выдавать себя за другого. Словом, все складывается мне во благо.
   - Значит, решено! - подытожил барон. - С тобой поедут Берд и Диркот.
   - Слушаюсь, милорд, - раздались два голоса, исполненных повиновения.
   - Попытаешься улизнуть, тебя догонит арбалетная стрела, - на всякий случай добавил Лой. - Диркот стреляет без промаха.
   Вперед выступил одноглазый всадник. Не такой могучий, как Берд, но какой-то собранный и натянутый, точно струна арбалета. Он смерил меня единственным глазом, усмехнулся и застыл в ожидании дальнейших распоряжений. У седла его висел небольшой арбалет и связка болтов.
   - Ты хорошо стреляешь, потому что прищуриваться не надо? - съязвил я, по достоинству оценивая его вооружение и грозный облик.
   - Я хорошо стреляю, потому что мир полон таких, как ты, - не задумываясь выдал одноглазый стрелок. Наверное, не единожды над ним так шутили. И он каждый раз отвечал тем же. - Пока в мире есть те, в кого нужно стрелять, будут и те, кому нужно стрелять.
   - Каков? - искренне подивился я. - Мудро, мудро. Молодец. Сам придумал, или где услышал?
   - С мое постреляй, еще не так заговоришь, - сухо уронил он. - Особенно люблю стрелять в болтунов. От этого они быстро затыкаются.
   Я улыбнулся, пожал плечами и повернулся к главе отряда.
   - Ты слишком хорошего обо мне мнения, барон. Зачем мне бежать, если я примкнул к вам. В одиночку у меня немного шансов остаться в живых. Поэтому, я приму твое предложение.
   - То-то же! - прогудел он. - А теперь, за дело.
   Барон снял плащ, подбитый куньим мехом, и протянул его мне. Я накинул плащ на плечи, застегнул золотую фибулу. Сразу стало теплее и уютнее. Но с тем же пришло и странное отталкивающее чувство. Я не привык к подобным вещам. Ведь то не просто плащ, но символ достатка и высокородства. Хотя сейчас, как никогда, это стало подлинным символом. Да, снаружи красивый дорогой плащ, но изнутри он черный, рваный и дырявый. Пускай не всем дозволено заглядывать туда, но все это прекрасно знают.
   За плащом последовал берет с пером. Я одел его и вовсе поежился. Вдобавок, он оказался мне большим - я едва не тонул в нем. Но что поделаешь, придется терпеть. Ведь приключение обещает быть интересным. Я поправил берет и прыжком оседлал предложенного коня. Злой Ричард с негодующим ворчанием снова перебрался в телегу, прожигая меня яростными взглядами. Странно, почему у них нет сменных коней? Ведь всякое может случиться в дороге. Хотя то - не мое дело.
   Мы втроем стояли в голове отряда. Все с интересом смотрели на нас. Кто-то с завистью, кто-то с осторожностью, кто-то с усмешкой. Пехота радовалась кратковременной передышке. Хотя многие понимали - то затишье перед бурей. В их глазах тоже вспыхивал неуемный огонь сражения, все ждали его с нетерпением. Руки судорожно впивались в древки алебард и топорища, сжимали рукояти мечей и шестоперов.
   Лой де Гарра подъехал к нам и всматривался в наши лица.
   - Все поняли? - напоследок осведомился он.
   - Да, милорд, - кивнули Берд и Диркот.
   - В бой не вступайте, не геройствуйте, - напутствовал он нас. - Всячески показывайте трусость и испуг. Они чувствуют их, как голодные волки кровь. И если они там, то выскочат и попытаются догнать.
   - А если отряд уже приметили? - вдруг спросил я. - Вряд ли они тогда клюнут на уловку.
   - Понадеемся, что не приметили, - успокоил меня барон. - К тому же, чует мое сердце, ждут именно меня. Поэтому уж очень велик будет соблазн, когда увидят мою фигуру. Словом, удачи путник. Удачи, мои верные рыцари.
   Рыцарями они, разумеется, не были. Ведь это титул, которым награждал лишь король или какой-нибудь приближенный ко двору герцог. Однако барон всех своих всадников именовал лишь так. Что ж, если то разжигало гордость за себя, если вливало силы в бою, то почему бы и нет? К тому же барон обладает безграничной властью над своими людьми. А значит, он может не только унижать, но и возвышать по своей прихоти. И если он хочет, чтобы ему служили не просто всадники, но рыцари, то он просто называет их рыцарями.
  
  
  
   8 Нападение
  
   "Преграды на пути лишь проверяют,
   готов ли ты пройти его".
  
   Хранитель желаний
  
  
  
   Мы коротко переглянулись, кивнули и тронули коней. Вдали нас поджидал едва приметный вход в теснину, пролегавшую между двумя высокими холмами. Солнце уже скрылось, вечерние краски сгущались. Зловеще поскрипывали старые деревья, словно предупреждали о беде. Но мы решительно ехали вперед. Спину жгли десятки взглядов, будто сзади пылала печка. Они гадали - сумеем ли мы свершить возложенное на нас дело. От этого зависел весь успех.
   Казалось, само время приостановило свой извечный бег. Оно поползло вместе с нами вдоль дороги, шелестя кустами и листьями. Оно тоже до краев наполнилось ожиданием. Время и дорога - да, схожесть очевидна. Дорога временами опасна. А время иногда опасно дорого...
   Кони бодро трусили, изредка фыркали. Ноги приятно упирались в стремена. Седло с высокой задней лукой было очень удобным, словно кресло. Хотя изначальная цель его - не дать всаднику вывалиться при копейном ударе. Я глянул направо, налево. Двое рослых воинов спокойно ехали рядом. Им даже талант лицедейства не нужен, ведь они и так охрана барона. Голубоватые доспехи размеренно позвякивали, латные ноги скрипели в стременах. Глаза в тени шлемов внимательно обшаривали окрестности. Я решил приукрасить возникшую тишину и велеречиво обратился к ним:
   - Сегодня замечательная погода, не так ли, мои верные рыцари?
   На миг они опешили. От них запахло непониманием. А после тревогой.
   - Дернешься - прирежу! - неожиданно раздалось из-под шлема Берда.
   - Берд, - свысока бросил я. - Как смеешь ты говорить такое своему господину?!
   - Заткнись! - гневно зашипел Берд. - Не то точно прирежу!
   - Нахал, - повышал я голос, - я прикажу наказать тебя. Диркот?!
   - Тебе чего, раньше времени на тот свет захотелось, - грозно пророкотал Диркот, указывая на притороченный у седла арбалет. - Чего орешь на весь лес?!
   - Да вы... да вы... вы... хамы! - я захлебывался в показном гневе, потрясая кулаками. - Непочтение своему мнимому господину - непочтение господину истинному. Ныне я ваш господин, пусть и мнимый. Но на этот короткий срок для вас то истина. Я Лой де Гарра, великий барон, гроза всех молодых невест!
   Они не выдержали и зашлись смехом. Да так, что едва с коней не попадали. Я тоже не выдержал и засмеялся вместе с ними. Берет тут же пополз на бок, пришлось ловить его и поправлять.
   - Смотри, не потеряй, - сквозь смех посоветовал Диркот. - Это любимый берет барона.
   - Я твой барон! - важно поправил я.
   - Ты, ты, - решил подыграть мне Диркот, - но за беретом следи.
   Я выпрямился в седле, и властно простер руку.
   - Мои верные рыцари, возможно, впереди нас ждет испытание. Причем серьезное. Мне кажется, вы непростительно беззаботны в столь ответственный час.
   - Это кто тут беззаботен, - трясся от смеха Берд. - Да ты, парень, весельчак, как погляжу.
   - Подобное обращение унизительно, Берд, - погрозил я пальцем. - Ты рискуешь вызвать мой гнев. Никому не дозволено величать могучего барона "парнем". Где ты видишь здесь парня? Я Лой де Гарра, я ваш повелитель!
   - Повелитель, я повелеваю тебе умолкнуть, - уже серьезно пригрозил Берд, положив ладонь на рукоять меча. - Иначе могут почуять подвох!
   - Так вот я и призываю вас к искусной игре, - я попытался донести им мысль. - Ведь мне дали роль барона, не роль парня. Парень остался там, а тут барон. И если в меня полетит стрела, то она уготовлена не парню, а барону. Но ведь она будет не мнимая, она будет реальна. Так что, дорогие мои рыцари, извольте на время полюбить своего нового барона.
   Диркот снова зашелся смехом, но Берд покачал шлемом и тихо попросил:
   - Путник, давай-ка помолчим. Нам так проще. Хорошо. Мы же за зарослями следим, а ты стрекочешь под ухо. Обещаю, я прощу твою дерзость и не трону тебя, когда закончится эта передряга. Но ты только заткнись, ладно?
   - Это твое истинное желание, мой верный рыцарь? - вежливо спросил я.
   - Истинное, - зловеще отозвался он.
   - Тогда я свершу то, о чем ты меня просишь.
   - Вот и славно, - облегченно вздохнул Берд.
   - Ведь истинный господин должен проявлять снисхождение к слабым.
   Берд напрягся и сжал кулаки. Казалось, он влепит мне кованым кулаком в лицо. Однако он сдержался. Чувство долга перед настоящим баронам пересилило его кратковременную ненависть. Я победно ухмыльнулся и умолк. Диркот же продолжал глухо усмехаться. Берд бросал на него яростные взоры, словно предупреждал, что и ему перепадет. Но вскоре все успокоились и вернулись к темнеющей реальности.
   - Будьте осторожны, - неведомо зачем предупредил Берд. - Они могут появиться с любой стороны.
   - А если меня убьют? - спокойно поинтересовался я, словно речь шла о чем-то будничном.
   - Обещаю, путник, мы тебя похороним по всем обычаям, - отозвался Берд.
   - Многообещающе, - благодарно улыбнулся я. - Вы очень добры.
   Он повернул ко мне голову. Шлем его тускло мерцал в скупом сумраке. Глаза его утопали в густой тени, но я прекрасно их видел - столь ярко горели они желанием. В минуты опасности желания наши обостряются. И сводятся к простому - выжить и уцелеть. По крайней мере, для людей так. Воин, понизив голос, сказал:
   - Будь готов. Отходим строго по моему крику. Не раньше.
   - А если убьют тебя? - осторожно полюбопытствовал я.
   - Меня никак не убьют раньше, чем тебя, путник, - уверенно усмехнулся Берд. - Словом, не зевайте. Диркот, если что - прикрывай его. Уж очень он веселый, жаль терять такого шута. До границы еще далеко, он позабавит нас своими шутками.
   - Хорошо, - мигом согласился второй воин. - Мне тоже будет жаль расставаться с ним.
   Я гордо надулся, выпятил грудь, поправил берет.
   - Ну вот, наконец, признали значимость своего барона.
   Они улыбнулись, но следом отвернулись и принялись осматриваться.
   Шаг за шагом мы продвигались вперед. Дорога полого уходила вниз. Здесь оказалось гораздо темнее, чем там, где остался отряд. Наверняка тут и днем стоит полумрак. С обеих сторон густо разрослись кусты орешника и ольхи, покатые склоны поросли высокими стволами дубов, буков и грабов. Над головами шелестели далекие кроны, выделяясь на фоне догорающего неба пышными шапками. В их шепоте чувствовалась тревога и предостережение. Но с тем же они манили и манили дальше.
   Берд и Диркот посматривали по сторонам, стараясь не выдавать своей настороженности. Они пытаются выглядеть спокойными, однако напряжены до предела. Я прислушался. Из-под кирас доносился едва уловимый стук сердец. Он учащался с каждым шагом. Да, они бывалые и хладнокровные воины, но все равно в минуту опасности сердце любого начинает стучать быстрее. Потому как оно гонит кровь. Кровь же несет желание. А в минуту опасности желания обостряются, и порой человек действует помимо своей воли.
   Благо не человек я.
   Деревья тонули в приливе океана тьмы. Подкрадывалась ночь, спеша накинуть на мир черную шаль. Ночью все краски едины. Мир темен и мрачен. Потому ночь стала символом всего ужасного и зловещего. Хотя на самом деле то символ неизвестности. Недаром ведь невежество сравнивают с тьмой, а познание со светом. Когда ты видишь - то знаешь. А раз знаешь, можешь использовать себе на благо. Во мраке же можно угодить в яму, которую днем не задумываясь обошел бы. Или в иную беду.
   Но подобное справедливо, если не дано видеть во тьме. Люди не видят ночью, потому как привыкли смотреть глазами. Если же взираешь на мир взглядом желаний, то видишь гораздо больше. Если умеешь их чувствовать, то тебе не важно, день вокруг, или ночь.
   Я прислушался. Тихо. Присмотрелся. Тьма. Принюхался. Пахнет вечерним лесом.
   Берд и Диркот тоже пристально осматривали лесистые склоны. Слышали они плохо, сквозь толщу шлема и подшлемника. Зато шальная стрела им уже не страшна. Если только лучник не умеет бить в полной темноте с сотни шагов точно в глаз. Но подобное мастерство - удел немногих.
   Через некоторое время впереди показалось черное нагромождение. Вот оно, то самое дерево. Оно лежало поперек дороги и походило на гигантскую змею. Воины мигом подобрались. Кони, почуяв настроение хозяев, тоже захрипели и зафыркали. Рука Берда непроизвольно опустилась на меч, Диркот снял с седла арбалет. Я усмехнулся, глядя на их приготовления. Берет снова пополз в бок, я снова его поправил. Как он мне надоел!
   - Глядите в оба! - прошептал Берд. Глаза его горели, словно у хищника, хотя внешне ничего не изменилось. Просто желания распаляли внутренний огонь, присущий каждому.
   - Слышал, Диркот, - тихо, но весело позвал я. - Гляди в оба.
   Диркот мрачно сверкнул единственным глазом.
   - Путник, сейчас не время для шуток, - разгневанно процедил Берд.
   - Шутить можно всегда, - уверял его я. - На самом деле то лишь отношение к жизни.
   - Тихо! - прервал нашу перепалку Диркот. - Мне кажется, я что-то слышу.
   - Ты ж в шлеме, - напомнил я, указывая на его высокий островерхий шлем, с наклоненной назад макушкой. По низу к нему была пришнурована толстая кожаная полоса. К ней, в свою очередь, крепилась небольшая кольчужная бармица, укрывающая шею. Забрала он не имел. - Как ты можешь слышать?
   - Я тебя сейчас прострелю, - Диркот погрозил арбалетом. - А барону скажу, мол, разбойники.
   - Молчу, молчу, - я поднял и скрестил руки. - Просто... я давно их уже вижу. Посмотрим, на что способны вы...
   - Ты их видишь?! - качнулся ко мне Берд, хватая за руку. Я мгновенно оценил, какая у него сильная кисть. - Так чего молчишь?!
   - Так вы мне всячески рот затыкаете, - с обидой шмыгнул я носом.
   - Где они?! - тяжело дышал Берд.
   - Впереди.
   - Точнее?!
   Я небрежно высвободил руку. Он понимающе разжал пальцы, и отстранился. Я сомкнул глаза и сосредоточился. Краски померкли, звуки притихли, запахи улетучились. Остались лишь желания. Но они настолько ярки, что никакие иные чувства не передадут столь полно и достоверно всю истину.
   Поваленное дерево приближалось. Уже стало видно - это старый граб. Причем пня я так и не разглядел. И глупцу ясно - дерево сюда притащили. Умный же при этом видит еще и желания тех, кто тащил его сюда. И чувствует то, чего ожидают они от своего желания.
   Я улыбнулся. Повел носом, прянул ушами. Пахло напряжением и ожиданием. Пространство вокруг словно натягивалось - явно слышался тихий скрип. Он силился с каждым нашим шагом и звучал угрожающе. Я улыбнулся еще шире.
   И вдруг увидел их. Нет, глаз я так и не распахнул. Зато отчетливо стали слышны чужие желания. Они пахли, они сияли, они звенели, они покалывали кожу. Но точнее сказать - они были. И я их чуял.
   Несколько человек притаились рядом с деревом, в темных кустах. Они ничем не выдавали своего присутствия, поэтому ни Берд, ни Диркот их видеть не могли. Зато видел их я. Потому как их желания разгорались все ярче, по мере нашего приближения. Выше по склонам, с обоих сторон пряталось еще десятка три. Словно искры от костра, сияли они в ночи. Желания предательски выдавали своих владельцев. Мне вспомнились старые сказки про фей, которые светились в ночи и оставляли искрящийся след. Мрачный и угрюмый лес превратился в волшебную обитель загадочных светлячков.
   - Ну же? - тихий шепот Берда вернул меня к действительности. - Сколько их?
   - Человек пять впереди, - потянув носом, произнес я. - Остальные по бокам. Десятка три.
   - Не спешим! - приказал Берд, распрямляясь в седле.
   - А мы что - спешим? - усмехнулся я.
   - Не замедляем шага, - добавил воин. - Разворачиваем коней лишь по моему сигналу.
   Диркот кивнул. Я пожал плечами. Пусть будет так.
   Шаг и еще шаг. Шаг и еще шаг. Поваленный граб приближался. Напряжение нарастало. Внезапно оживился ветер. Его порывистый вздох прокатился по теснине, заставил трепетать кусты и ветви. Кони изредка всхрапывали. Они тоже чуяли неладное.
   - Не бойся, - вдруг подал голос Диркот. - Мы защитим тебя.
   - А разве я боюсь? - удивился я. - Разве по мне видно?
   - Когда человеку страшно, он пытается отшучиваться.
   - Вот именно - человеку, - существенно поправил я.
   Диркот метнул на меня пытливый взгляд, но после снова принялся осматриваться.
   Толстый ствол уже отчетливо чернел впереди. Уже стали видны сучья и ветви. Дерево столь красноречиво лежало поперек дороги, словно всем своим видом кричало: "Стой!". С тем же успехом можно табличку прибить с такой надписью - ничего не изменится. Я принюхался. Пахло свежесрубленной древесиной. Оно здесь недавно, буквально день. Может, прав барон? Может, поджидают именно его?
   До поваленного ствола оставалось несколько шагов, как вдруг вечернюю тишину прорезало хорошо знакомое дребезжание и последующее шипение. Оно нарастало и неслось прямо на меня. Уголки моего рта тронула улыбка. Я резко вскинул руку вверх. И мгновенно поймал стрелу.
   Надо же, кто-то очень меткий - летела точно в голову.
   Конь подо мной от неожиданности взвился на дыбы. Еще несколько стрел пропели в сумраке. Еще одну я поймал у груди, другая пронеслась мимо, несколько сухо щелкнули по шлемам и плечам всадников. И вдруг Берд громогласно заревел:
   - Это засада, милорд! Назад! Назад!
   Темные кусты принялись выплевывать стрелы. Неумелые стрелы. Они скрежетали по броне воинов, от остальных я отмахивался.
   - Поворачиваем коней, милорд! - призывно кричал Берд, натягивая удила.
   - Мой конь ранен, - выкрикивал я, нагло привирая.
   - Милорд, берегите мошну, - подхватил Диркот, тоже рывком разворачивая коня. Несколько стрел ударили его в спину.
   - Прикрывай господина! - выпалил Берд, - отходим!
   Мы слитно качнулись, развернули осевших коней и ударили пятками в бока. Но со склонов нам наперерез хлынули тени. Они неслись, вопили и чем-то размахивали. Сзади жужжали стрелы, но меня уже прикрывал Диркот. То и дело слышался стук наконечника о заднюю пластину кирасы и затылок шлема. Берд вырвался вперед. В его руках уже сиял меч.
   - На прорыв! - рычал воин. - Уходим!
   - Держитесь, барон, мы вырвемся! - надсадно кричал Диркот.
   Тени выскочили на дорогу, как раз, когда мы поравнялись с ними. Берд со всего маху врубился в нестройные ряды. Сильный удар эхом прокатился по теснине. Кто-то с криком отлетел прочь, кто-то отпрянул сам. Конь яростно заржал, Берд выкрикивал проклятья. Но тут же тени ринулись на нас, сжимая смертельное кольцо. Замелькали мотыги, вилы, цепы и дубины. Берд угрожающе взревел и принялся опускать меч направо - налево. Раздался хряск, стон, звук падающего тела. Затем еще раз и еще.
   Ко мне тоже кто-то подобрался и попытался ударить цепом. Я увернулся, ладонью отбросил цеп, и пинком отправил кого-то прочь. Он немо отлетел и с треском скрылся в кустах. Другой попытался ткнуть вилами, но они пронеслись надо мной - я глубоко завалился набок. Резко распрямился, ухватил за черенок, сразу за железом. И с силой рванул на себя. Кто-то не удержался, и полетел под коня.
   Вдруг раздался мощный щелчок. Я обернулся. Диркот разрядил арбалет в одного из разбойников, что уже вознес надо мной мотыгу. Тело рухнуло во тьму, мотыга отлетела прочь. Диркот уже держал меч, и отмахивался им от наседавших сзади разбойников. Его тоже ткнули вилами, но они со скрежетом пробороздили по кирасе.
   Поодаль высунулась голова, вскинула лук, натянула тетиву.
   - Милорд, пригнитесь, - предостерегающе крикнул Диркот, но было поздно. Свист прорезал сумрак, стрела, словно змея, хищно набросилась на меня. Но стрелок чуть промахнулся. Берет, качнув на прощание пером, унесся во тьму.
   - Мой любимый берет! - истошно завопил я.
   - К черту берет, уходим! - рычал впереди Берд. Причем, далеко не наигранно. Меч его неустанно поднимался и опускался, точно лопасти мельничного колеса. Оно бешено крутилось в стремительной кровавой реке. Клинок то лязгал о сталь, то с хрустом впивался в плоть. Слышались дикие предсмертные крики, стоны. Пахло ненавистью и болью. И кровью.
   - Но он мой любимый, - резонно выпалил я, едва не рыдая. Со злости снова пнул какую-то особо наглую тень. Она взвыла и упала под копыта. Но ее место заняли уже две тени.
   - Милорд! - раздалось позади. Там сеял смерть Диркот. - Я прикрою вас, милорд. Держитесь!
   Но тут снова над головой пронеслась стрела, всколыхнув пряди. Я глянул по сторонам. Мы плотно повязли в наседающей толпе. Она гортанно рычала, орала и наседала со всех сторон. Я резким движением сломал вилы и принялся орудовать черенком, как дубиной. От меня то и дело отлетали с разбитыми головами и покалеченными ключицами. Бил я не сильно, но ощутимо. Убивать никого не хотелось, но отпор нужно дать достойный. А вот Берд и Диркот никого не жалели. Их мечи беспощадно врубались в плоть, ломали кости. Они уже щедро обагрились, всякий их взмах сопровождался сонмом брызг. Оба воина ревели медведями и сеяли смерть. Я же сеял шишки и ссадины и тоже ревел, изображая бешеную ярость. Разбойникам хватало.
   Но долго так продолжаться не могло. Рано или поздно могут ранить коней. Не успел я подумать об этом, как послышалось пронзительное ржание. Мой конь качнулся и оступился. На меня разом навалилось несколько человек. Грязные окровавленные пальцы вцепились в седло, схватили коня за гриву и хвост. Несколько цепких рук потянули за плащ. Я едва не вывалился, но фибула не выдержала, ее игла погнулась, и плащ сорвался с плеч. Дорогой плащ барона, символ достатка и высокого происхождения, который так легко сорвать. Потому его и сорвали. Однако мой драный плащ остался на месте. Он облепил мое тело, словно намок, поэтому никто не смог его дернуть.
   - Милорд! - раздалось впереди. - Держитесь, милорд!
   Я вскинул палку и принялся опускать ее на темнеющие головы, бить по пальцам и плечам. Но вдруг сзади с грохотом налетел железный таран. Диркот бросил коня вперед, и на миг откинул разбойников. Затем схватил мои поводья, и дал шпоры. Берд еще раз взмахнул мечом, ударил, но напоролся на выставленные вилы. Раздался скрежет, вспыхнули одинокие искры. Завидев нас, он тоже пришпорил своего скакуна.
   - Вперед, - громко кричал Диркот, хотя мы скакали назад, - их там сотни две! Вперед!
   - Мой берет! - сквозь общий шум сражения истошно вопил я, вытягивая руку с растопыренными пальцами, точно силился ухватить потерю.
   - Уходим, - оборачиваясь, выкрикнул Берд. Ударил наотмашь самого прыткого, кто попытался удержать его коня за сбрую. Надрывный стон перешел в булькающий звук, во тьме что-то мокро шлепнулось. И мы помчались туда, откуда пришли.
   Мы вырвались из плотной человеческой массы. Нам в спину полетело несколько стрел, и даже неумело брошенные вилы. Но они уже не могли причинить вреда. Ревущая толпа осталась позади. Судя по всему, они клюнули на уловку. Разбойники пыталась следовать за нами, но пеший конному не ровня. Мы отъехали на некоторое расстояние, и невольно замедлили шаг.
   - Нужно... манить их дальше, - отрывисто бросал Диркот, тяжело дыша. С его меча текли густые капли.
   - Да, но как? - голос Берда оставался ровным, дыхание не сбилось. В нем чувствовалась врожденная сила и выносливость. Зато меч его выглядел не чище. - Мы не можем же выманивать их остановками. Дурак не догадается...
   - Давайте я спрыгну и побегу, - предложил я. - Сыграем, будто я выпал.
   - А вдруг тебя догонят и убьют? - от бывалого воина пахнуло искренним сожалением.
   - Похороните по всем обычаям, - с той же искренностью напомнил я. - Но меня догнать невозможно. Я быстро бегаю. В юности часто по девкам бегал. Девки кончились - привычка осталась.
   - Ты умирать будешь шутя, - оскалился Диркот, метнув взгляд назад. Глаз его дико вращался. - Сам цел?
   - Разве по голосу не слышно?
   - Точно сумеешь? - встрял Берд.
   - Точно.
   - Тогда удачи!
   Я высвободил ноги из стремян, улыбнулся и завалился на бок.
   - Аааа! - завопил я, что было мочи. - Помогите!
   - Милорд! - снова гортанно закричал Диркот, разворачивая коня. - Милорд!
   - Скачите прочь, - зашипел я, шлепнувшись в густую траву. - Изображайте трусов.
   - Как прикажете, милорд! - выкрикнул Берд, потянув удила. Далекий свет выхватил из темноты его шлем. На нем отчетливо выступали черные брызги.
   Толпа взревела от ярости и бросилась прямо на нас. Пара стрел впилась в землю близ меня. Дикие крики и вопли сливались в единый яростный гул.
   - Добеги до трех дубов, помнишь? - вассал барона указал куда-то в ночь.
   - Постараюсь, - простонал я, изображая боль.
   - Оружие? - Диркот указал на меч.
   - Не стоит.
   - Как знаешь!
   - Вперед, Диркот, - приказал Берд, пришпоривая коня.
   - Держись, путник, - уже через плечо бросил Диркот.
   И воины, держа в поводу моего коня, понеслись обратно по дороге. А я тем временем старательно делал вид, будто подвихнул ногу. Привстал, завыл, снова упал. Снова привстал. Еще раз завыл, закряхтел, и поспешно заковылял вслед за ними, грозно выкрикивая самые грязные ругательства. В них я поминал свою "преданную и мужественную" охрану.
   - Он наш! - ревели позади приближающиеся голоса. - Ему не уйти!
   - Догоните его! - земля вздрагивала от топота.
   - Убейте его!
   - Растерзайте его!
   - Смерть! Смерть барону!
   Точно! Так и есть! Они здесь по его душу! И ведь не ошибся Лой. А может, просто знал?
   - Стой, подлец! - вопил кто-то особо голосистый.
   - Стой, погань!
   - Все равно не уйдешь!
   - Быстрее, мы уже настигли его!
   - Быстрее!
   Я вскрикнул в показном страхе и припустил быстрее. Ведь у страха глаза велики. Может, он влил в меня новые силы? Я снова оторвался от гикающей, свистящей и завывающей толпы. Они раздраженно заревели. Позади пахло досадой и горечью потери. Но когда я снова упал и покатился по земле, азарт их вспыхнул с новой силой. Люди яростно закричали и припустили быстрее. Над головами взлетели вилы, мотыги и топоры. Необузданная и неорганизованная ватага в новом порыве неслась на меня. Я перевернулся на спину, вскрикнул в ужасе, и принялся пятился, словно рак. Но столь быстро, что бегущие люди не могли догнать меня.
   Они неслись во весь дух. Уж так было сильно их желание расправиться со мной. Вернее не со мной, но с бароном. Но им не дано видеть во тьме, иначе истина восторжествовала бы враз. Хотя любой, хоть сколько-нибудь проницательный уже б догадался - перед ними не Лой де Гарра. Вряд ли неуклюжий толстый барон мог пятиться со скоростью бегущего человека. Да еще в тяжелых доспехах. Как, впрочем, и любой другой. Даже без доспехов.
   Но об этом никто даже думать не хотел. И вообще думать никто не хотел. Они бежали, воинственно вопили, рычали и ругались. Их глаза горели, словно яркие угольки. Они напоминали толпу мифических зомби, лютых и бездушных, но с одним желанием - убить. А ведь так и есть. В любой толпе личность теряется, и желания ее растворяются в едином желании толпы. И какой бы сильный человек не был, он не властен желание свое возвысить над желанием толпы.
   Благо, не человек я.
   Я не стал насмехаться над ними, пятясь на корточках, и вскочил на ноги. Признаюсь, возникло сильное искушение встать на руки и побежать. Интересно, стали бы они гнаться дальше? Хотя, вокруг уже темно, чего я распинаюсь перед ними? Они все равно ничего не видят, кроме смутной фигуры. Фигура же скользила, время от времени останавливаясь и выжидая.
   Наконец, показались три долгожданных дуба. Они росли так близко, что издали напоминали один. Я остановился и обернулся. Толпа не отставала. Каких-нибудь два десятка шагов разделяли нас. Всего два десятка шагов до смерти. До страшной и лютой смерти. И они, глупцы, сами неслись ей навстречу...
   Я уже приготовился обороняться, как вдруг земля под ногами вздрогнула. Сзади раздался многоголосый нарастающий грохот. Я замер, затем порывисто оглянулся. По дороге неслись два десятка тяжело вооруженных всадников. Перед ними простирался частокол тускло сверкающих копий. Они растянулись во всю ширину дороги, и напоминали рой стальных арбалетных болтов, выпущенных тугой тетивой.
   Разбойники обреченно завыли, завизжали и стремительно бросились назад. В панике они швыряли оружие, толкались, падали, мешали друг другу. Поднимались, снова бежали. Рыцари единодушно издали боевой клич: "Копье на удаааарррр!!!", копья их с жадностью вытянулись. На острых навершиях отражался лик близкой смерти, что облизывалась в предвкушении теплой крови. Разбойники завопили и припустили еще быстрее...
   Конная лавина налетела на них, точно ястреб на цыпленка. Раздался первый тупой удар. Следом все слилось в единый страшный взрыв: звуки сшибаемых тел, крики отчаяния, хряск вспарываемой плоти, треск ломающихся ребер и копий. Снующие и вопящие фигурки с легкостью разлетались по сторонам, точно игральные кости. Иные судорожно хрипели, насаженные на копья.
   Таким мощным броском рыцарская конница вступала в сражение: наносила копейный удар по кавалерии неприятеля, либо врезалась в неподатливый строй плотно сбившейся пехоты, прикрытой щитами и доспехами. Поэтому горстка лесных разбойников не стала для них серьезной преградой. Всадники, казалось, даже не заметили их.
   Выжившие разбойники брызнули, точно мальки от щуки. Но хищная пасть уже свершила задуманное. Кто смекалистее и проворнее - метнулся прочь, под спасительное прикрытие листвы. Но таких оказалось немного. Конница прошла сквозь незадачливых разбойников, как стрела сквозь хилую кольчугу. Прошла умело: неожиданно и быстро, не дав одуматься. Сообрази сразу и метнись в сторону, потери лесного воинства оказались бы гораздо меньше. Но в том и есть сила внезапности. Она лишает противника самого важного - времени.
   Оказавшись в тылу, воины поспешно развернулись. Над общим шумом сражения прокатился повелительный голос самого барона. Следом надсадно прохрипел рог. Ночь в страхе содрогнулась и сжалась. Всадники выстроились полумесяцем, охватив кучку уцелевших вояк. Кровавые копья снова угрожающе опустились. Тот, у кого копье сломалось, выхватил меч. Разбойники в страхе принялись пятиться. Кавалеристы же, не спеша, погнали их назад, точно баранов, отбившихся от отары. Разбойники скулили, выли, бежали и спотыкались. Поднимались, затравленно оборачивались и снова бежали. Глаза их в страхе вращались и горели мольбой. Кто-то метнулся в кусты, но не достиг их спасительной тьмы. Сумрак огласил арбалетный щелчок, и стрела навылет пробила грудь смельчака.
   Или труса?
   Да, кто привык бить в спину, обычно дрожит от страха перед ликом опасности. Кто привык толпой нападать на одного, обычно сам скулит, оставшись в одиночку перед толпой. Героев среди таких не встретишь.
   Крылья полумесяца хищно загибались, лишая разбойников последней надежды. Их оставалось немногим больше дюжины. Они пятились, обезумев от страха. От них пахло этим страхом, изначальным сладким страхом. Сердца их бешено колотились, из ран текла кровь. Свежая кровь. Я вышел из-за дубов, принюхался, облизнулся, жадно сглотнул. Мне нравится этот запах. Пускай я и не кровопийца.
   Пока я нюхал и размышлял, волна преследования докатилась до меня. Невольно я оказался вовлечен в смертельную хватку полумесяца. В темноте же никто не отличил бы моих лохмотьев от одежд лесных головорезов. Вот как получилось, что перед самым моим носом возник длинный кованый наконечник, с безупречно отточенными краями. Он уже изрядно обагрился, и пах свежей смертью. Но ему, видимо, хотелось еще. Наконечник жадно дернулся вперед, чуть не проткнув мое горло. Я едва успел отпрянуть.
   - Эй, там, полегче! - возмущенно возопил я, закипая от обиды. - Не на охоте свинью бьешь!
   Но неугомонный всадник снова выбросил копье вперед.
   - Я же сказал - полегче! - с угрозой повторил я, отбегая на пару шагов.
   Меня опять никто не послушал. Копье так и метило в мою неприкрытую грудь. Тогда я подловил момент, пропустил смертоносное жало над собой, и, как в стычке с Ричардом, резко толкнул копье в сторону. Оно так же описало дугу, и так же другим концом хлестко ударило всадника по кованому боку. И он так же не удержался, потерял равновесие и скрылся по другую сторону коня. Раздался тяжелый грохот, приглушенный густой травой. За ним последовал стон, вперемешку с потоком отборных ругательств.
   Недолго думая, я взлетел в седло. В спину и бок тут же уставились лезвия очередных копий. Я не вытерпел и призывно закричал:
   - Да вы что, сдурели?! Это ж я, ваш второй барон!
   - Путник?! - послышался хорошо знакомый голос Берда.
   - Зови, как хочешь, но это я! - злобно выкрикнул я. - Тот, кого ты желал защищать, чтоб дорога скучной не казалась!
   - Снова ты?! - поодаль прогремел голос барона. Он опустил копье и поднял вытянутое остроносое забрало. Рыцари называют его - "череп пса".
   - Наконец-то признали, - обиженно засопел я. - Сначала в самое пекло бросили, а как больше не нужен, так и пошел вон. Так?
   - Не стоит так близко принимать к сердцу, - успокаивал меня Лой де Гарра. - Тебя видимо, не узнали... а где мой плащ? Где мой любимый берет?!
   - Я взял их, как плату за риск! - рассерженно сверкали мои глаза.
   - Но... где они? - барон осматривал меня с головы до ног.
   - Я швырнул их этим оборванцам. Как плату за развлечение.
   - Вот как?! - голос барона наполнялся злостью и негодованием.
   Но тут вмешался Берд.
   - Милорд, твой берет сбила меткая стрела. Они метили ему в голову, но попали в берет.
   - А плащ?! - грозно прикрикнул Лой. - Тоже стрелой сбили?!
   - Плащ сорвали, - продолжал защищать меня Берд. - Они навалились на него со всех сторон, и вцепились в плащ.
   Барон нахмурился, засопел, но тут же ткнул в меня стальным пальцем. Печатку его украшали темные пятна.
   - Да, но его плащ на месте! Не странно ли?
   Берд тоже удивленно посмотрел на меня. Я пожал плечами.
   - Да вы на мой плащ гляньте. Кто на него позарится? Одни рваные дыры да лоскуты. А твой плащ гораздо лучше. Он теплее, он красивее, он дороже.
   - Милорд, - обратился к господину Диркот, подъезжая к нам. - Позвольте я поищу. Наверняка и берет и плащ где-то под ногами.
   - Ладно, черт с ними, - обреченно сказал барон и успокоился. - Но если найдете, буду благодарен...
   И вдруг он хрипло захохотал. Я насупился, не понимая в чем дело. Барон смеялся и тыкал пальцем вниз. Я взглянул туда. Там стонал и цедил сквозь зубы проклятия сверженный всадник. Я пригляделся. Принюхался. Да ведь это же Ричард.
   - ... разрази всех этих проходимцев! Чтоб их... второй раз... сколько можно... в конце-то концов... есть ли справедливость... - неслось снизу. Ричард барахтался, пытаясь подняться.
   Барон, смеясь, подвел коня и сунул ему копье. Ричард ухватился за древко, Лой потянул на себя. Воин со скрипом поднялся, точно восставший мертвец.
   - Жив? - пророкотал барон.
   - Жив, - кривя гримасу, выдавил Ричард. При этом прожигал меня ненавистным взглядом.
   - Тогда иди за нами, - приказал барон. И добавил уже громче, обращаясь к своим рыцарям, которые успели отойти на десяток шагов, - не опускать копий! Держать шаг! Горнист!
   Один из всадников вознес большой рог и приложился, раздувая щеки. Над лесом поплыл низкий тягучий стон боевого рога. Ему хрипло ответил другой рог, и дорога у входа в теснину пришла в движение. Лязг и грохот огласили мрак. Сверху скорым маршем спускалась пехота. Они тоже растянулись, насколько позволяло пространство. Стена щитов грозно мерцала оковками, частокол алебард устрашающе скалился в небо.
   При виде надвигающейся пехоты, разбойники заметались, точно загнанные зайцы. Они не понимали, что делать. Стена щитов и алебард выглядела устрашающе. Броситься туда означало превратиться в бесформенное кровавое месиво. Ринуться назад, значит напороться на копья. Да, трудно выбрать из двух зол меньшее, когда каждое одинаково злое.
   Тем временем солдаты быстро преодолели разделяющее нас расстояние, и по команде барона остановились. Капкан захлопнулся. Всадники непробиваемыми башнями возвышались над ними, подняв копья. Пехота мерцала шляпами и алебардами. Чувствовалась явная обида и раздражение солдат. Они тоже хотели подраться, поэтому с завистью поглядывали на рыцарей, коим выпала радость сражения. Хотя, сражением то никак не назовешь. Сражаются равные силы. С подобным успехом можно разогнать свору бродячих собак.
   - Связать их! - повелел барон. Его голос гремел от самодовольства. Он любил побеждать. Даже бродячих собак.
   Стена щитов дрогнула, разошлась. Разбойников обступили арбалетчики. Другие солдаты проворно и быстро связали пленных.
   - Вперед, - крикнул Лой де Гарра. - Пора уже выбираться отсюда.
   - Не думаешь, что они там еще остались? - предположил Берд, глядя, как сноровисто увязывают разбойников.
   - Даже если и есть, что с того? - пожал плечами барон. - Пусть нападают. Будем только рады. Хоть пехота сможет сразиться. А то глянь, точно волки голодные - клыки оскалили, а крови не отведали.
   Берд усмехнулся. Затем крикнул двух всадников, и они поехали за отставшим обозом. Хотя подводы стерегли несколько арбалетчиков, но все равно лишняя предосторожность не помешает. Топот копыт удалился. Но тут же приблизился, правда, с другой стороны. Из мрака вынырнул Диркот, мрачный, как его наглазная повязка. В руках он держал какой-то сверток.
   - Милорд!
   - Да, Диркот? - обернулся на голос барон.
   - Милорд, солдаты нашли ваш плащ. И берет.
   С этими словами он протянул господину его вещи. Берет оказался дырявым, грязным и мятым, перо сломалось. Плащ выглядел не лучше. Тоже грязный, в нескольких местах порванный, сплошь в кровавых пятнах. Некоторые хранили отпечатки рук. Наверняка его не могли поделить, даже истекая кровью.
   Я с затаенным удовольствием поглядел на символы былого могущества. Теперь же они напоминали поломойные тряпки. Хотя не так давно барон щеголял в них, и они подчеркивали его благородство. Да, как быстро можно потерять величие. И как сложно вернуть его обратно. Другое дело - мой плащ. Да я хоть в грязи вываляюсь, он хуже не станет. Он не станет вызывать у людей больше презрения и отвращения, чем сейчас. Тем самым он меня очень радовал. Он давал мне безграничную свободу, не тяготил какими-то условными порядками и сложившимися устоями. Не навязывал нормы поведения, не обременял титулами и именами.
   И в том его истинное величие, много большее, чем всех самых прекрасных плащей в мире. Равно как и сила моя в том же. Пусть с виду я самый жалкий и слабый. Просто, тот, кто идет позади, видит всех. Тот же, кто лезет вперед, сознательно лишается обзора. Он видит лишь то, что перед ним. Но это лишь малая часть. Жизнь гораздо обширнее.
   Барон брезгливо поморщился, посмеялся и небрежным жестом указал на обноски.
   - Убери их куда-нибудь. Потом посмотрим, может, выменяю где на подковы.
   Диркот кивнул и удалился во мрак.
   - Да, путник, попортил ты мне вещички, - поцокал барон, но в голосе его не звучало угрозы. Да и вообще, он не жадный человек. Просто уж очень жизнь любит, особенно в ее самых ярких проявлениях. И себя, как самую яркую часть ее.
   - Мне очень жаль, - огорченно сверкнув глазами, вздохнул я. - Но Берд и Диркот свидетели, я все время кричал: "Мой плащ, мой берет". Не мой, но твой, но это не важно. Даже в разгар схватки я думал о твоей собственности. И пытался ее спасти. Но, увы, не вышло. Они меня едва не сорвали с седла, дергая за плащ. Эх! Но я честен, и готов от всей души предложить тебе свой плащ, дабы ты не думал, что я...
   - Не надо! - властно оборвал меня Лой де Гарра, кривя уголки рта. Он даже в жутком кошмаре не мог представить себя в моем плаще. - Обойдусь вовсе без плаща.
   - Но то символ моей благодарности, - настаивал я.
   - Ты и так уже выполнил сполна все, - напомнил он. - С тебя достаточно.
   - Как знаешь, - улыбнулся я. - Да только то плата, достойная короля. Ведь это необычный плащ.
   - Ну да, ну да! - со смехом закивал барон. - Оно и видно. Второго такого не сыщешь.
   - Благо, хоть что-то видишь, - под нос пробубнил я. - Пусть и не все.
   Под окриками барона и десятников, отряд пришел в изначальный боевой порядок. Пехота вытянула ряды щитов, всадники шли теперь в авангарде и в арьергарде. Передние вели связанных разбойников. Мрак не позволял различить их лиц, зато от них сильно пахло холодным потом и липким страхом. Некоторые пахли кровью, чужой и своей. В середине ехала повозка. На ней сидел злой Ричард. То и дело он тихо ругался, скрипел доспехами и зубами. Я так же тихо посмеивался, угнездившись в законно отвоеванном седле. Да, только глупец два раза наступает на одни и те же грабли.
   Скорым маршем наш отряд выбрался из теснины. Всадники довольно покачивались в седлах, удерживая пленников в поводу, точно псов. Пехота недовольно бряцала позади. На взгорке из-за деревьев в нас ударило несколько стрел. Но они были не опаснее мух. Зато Диркот и еще десяток арбалетчиков ответили мощным залпом. Мрак застонал и захрипел. Тела грузно упали в кусты. Кто-то принялся карабкаться по склону, спеша навсегда покинуть это проклятое место.
   - То-то же! - оскалился барон, хищно всматриваясь во мрак. Я трусил рядом, и тоже смотрел туда. Темнота не служила помехой. Три человека спешно уносили ноги. Даже крутой подъем не убавлял их прыти. Догонять их никто не стал. Лой де Гарра отвернулся, сочтя их недостойными своего драгоценного внимания. К тому же он не видел во тьме, как вижу я. Он лишь высокомерно усмехнулся:
   - Вот тебе, путник, и урок. Не суйся против воинов, иначе... сам видишь.
   - Но они и не совались, - напомнил я. - Мы их выманили из укрытия, как зайцев, и перебили.
   Барон задумался. Глянул на связанных разбойников. Они, понуро опустив головы, шагали за всадниками, которые ехали по бокам вереницы пленных и плетьми подгоняли нерасторопных. Слышались сухие щелчки, следом стоны, исполненные боли и обиды. И шаг снова ускорялся. Лой усмехнулся, поправил меч.
   - Неважно. Важно здесь другое, путник. Ты на нас посмотри, а теперь на этих голодранцев. У них ни доспехов, ни оружия. У них нет командира, и нет никакого порядка. Как следствие, у них не было никакого шанса справиться с нами. Таким остается грабить лишь одиноких странников, вроде тебя. Даже с караваном они не совладали бы, если б тот имел охрану.
   Я взглянул на него с легким недоумением.
   - Меня грабить бесполезно.
   - Ха, думаешь, ты бы справился с ними? - насмешливо покривился барон. - Сколько их там? Десятка четыре было?
   - Речь не о том.
   - О чем же?
   - Брать с меня нечего, - красноречиво распростер я руки, словно меня кто-то обыскивал.
   Барон на миг потупился, но тут же закивал.
   - А, ну да, ну да. Ты прав. Действительно, чего с тебя взять?
   Я загадочно понизил голос.
   - Обобрать меня может лишь один... Причем, я не обеднею. А вот он обогатится.
   От барона запахло любопытством.
   - Хм, и кто же такой... такой... хитроумный?
   - Мудрец.
   - Мудрец?
   - Да, лишь мудрец может обобрать другого мудреца, причем до нитки. При этом они оба лишь обогатятся, и никак не обеднеют.
   - Да, забавно, - Лой задумался над моими словами. - Но я все ж буду отбирать земное. Мудростью я сыт по горло. Ни одна мудрость не заменит жбан доброго пива, жареный окорок, ласки юной наложницы. А вот ты и ешь свою мудрость, и запивай ею. И все остальное с ней делай, раз иных утех тебе не надо.
   - Так мудрость изначальна, - пояснил я. - Лишь с ее помощью ты овладеешь перечисленным. Но есть мудрость еще более глубокая. Она позволяет овладеть большим.
   - Ладно, путник, не забивай мне голову, - властно прикрикнул барон. - У меня и так день выдался тяжелым. Точнее - вечер.
   - Хорошо, - сжалился я. И добавил тихо, - все равно с тебя брать нечего.
  
  
  
   9 Справедливый приговор
  
   "Спеша казнить, подумай -
   готов ли сам ты умереть ..."
  
   Хранитель желаний
  
  
  
   Мы выехали из теснины. Стало светлее, но ненамного. Вечер уже плавно переходил в ночь. Небо окропилось первыми звездами, деревья тихо шуршали, обсуждая события в теснине. Далекие холмы еще теплились последними багряными отсветами. По небу крались темные рваные облака. Отряд скорым шагом мерил дорогу. Необходимо отыскать удобное для ночлега место, пока мир окончательно не падет под крылами тьмы.
   Темнело. Ночь спешила занять свое законное место, поглощая мир ненасытным чревом. Мы прошли еще немного и свернули в небольшой лесок. С трех сторон он обступал укромную поляну. Где-то поодаль тихо журчал ручей. Здесь и решили переночевать.
   Первым делом вокруг лагеря выставили охрану. Осторожный Берд приказал удвоить число стражей. Ему все казалось, будто нас станут преследовать. Барон высказал по этому поводу свое мнение, но все же перечить не стал. Преданный вассал имел привилегированное положение, да и вообще был на короткой ноге с господином, поэтому иногда мог переспорить его. Лой во многом доверял ему, во многом полагался. И опыт показывал - не зря.
   В мгновение ока поднялся круглый шатер барона. Черный, с редкими желтыми полосами. Рядом выросло еще несколько небольших серых шатров, для рыцарей. Пехота готовилась спать на земле у костров, на охапках травы и плотных шерстяных подстилках. Я присматривался к ним, и не замечал недовольства или зависти. Похоже, им не привыкать. Невзгоды походной жизни ничуть не тяготили бывалых солдат. Напротив, многие мечтательно рассматривали звезды. Они думали о чем-то своем. О самом заветном, о самом желанном.
   Застучали топоры, появились кучи хвороста, пучки трута. Зачиркали кремни о кресало, сея яркие искры, загорелись костры. У центрального шатра засияли кованые корзины - светильники, установленные на длинных ножках. Ночь недовольно расступилась, охватив лагерь плотным мрачным кольцом.
   Кашевары занялись обедом. Появились закопченные котлы, крюки и треноги. Из-под полога повозки кто-то вытянул початый мешок. Накануне арбалетчики подстрелили трех кабанов. Ужин обещался быть знатным.
   Недавние события еще не усыпили бдительности. Никто не снимал доспехов. Лишь всадники по обыкновению скинули кирасы, латные башмаки, и шлема. Солдаты же не расставались со своими железными куртками - бригантинами. Они гораздо удобнее и подвижнее кирас, в то время как защита не намного хуже. В них можно и сгибаться, и вертеться, и спать. Наверное, поэтому все пешие войска предпочитали эту разновидность доспеха. А иной раз не брезговали и рыцари.
   Когда пришел черед идти за водой, Берд собрал вооруженную до зубов дружину. Его господин шутливо высмеивал его "трусость", однако опытный воин не хотел рисковать лишний раз. При этом показывал на пленных, как живое напоминание об опасности здешних лесов. Барон показывал на тех же пленных, как напоминание о всей их убогости и несостоятельности, и продолжал насмехаться над чрезмерной предосторожностью. Но вассал снова настоял. Поэтому в лес удалилась целая вооруженная кавалькада, со взведенными арбалетами и обнаженными мечами.
   Наконец, все приготовления были закончены. В котлах булькала вода, у костров солдаты ощипывали дичь, чистили доспехи и оружие, рассказывали всевозможные байки. Охрана призраками выделялась на границе света и тени. То и дело в отсветах пламени бликовали арбалетные дуги и вороты. А также широкополые клепаные шляпы. Со стороны повозки изредка доносилось ворчание и ругань - там лежал Ричард. Похоже, он растянул ногу. Я стыдливо помалкивал.
   Тем временем барон собрал военный совет у костра перед входом в свой шатер. По его приказу сюда привели также и пленных. Лой де Гарра мрачной тучей прошелся вдоль них, сурово всматриваясь в лицо каждого. Изможденные жизнью и недавним поражением, жалкие и грязные, они стояли перед ним, опустив руки и глаза. Многие дрожали и нервно сглатывали, когда барон выжигал их взглядом, точно заразу из раны. Остановившись у последнего, он тяжело засопел, скрестив на груди латные руки.
   - Так, так! Кого я вижу?! Не иначе как сам Хельд? Давно я о тебе ничего слышал, давно.
   Перед ним стоял невысокий коренастый мужик преклонного возраста. Седина уже тронула его густые волосы и бороду. Глаза его затравленно бегали, плечи сутуло опали. На нем висела старая холщовая рубаха, местами порванная и окровавленная, такие же порты, на ногах обмотки. Поверх рубахи темнела какая-то драная безрукавная шкура. Он молчал и метал на барона злобные взгляды.
   - Ну, чего умолк? Хоть скажи что-нибудь? - издевательским тоном попросил Лой.
   - Будь ты проклят, волк-людоед! - вдруг выпалил мужик. От него запахло гордостью и силой. Все разом обернулись в его сторону: рыцари, пехота, пленные. Один из кашеваров замер с половником в руке. Разговоры у костров приутихли. Все смотрели на дерзкого мужика. Так смотрят на барашка, которого ведут на заклание. Но барон, вопреки ожиданиям, не рассвирепел, не разгневался, а лишь хрипло засмеялся.
   - А ты неисправим, Хельд. Иного я и не ждал.
   Мужик с вызовом выпятил грудь.
   - И не дождешься!
   Я стоял рядом и вдыхал глубинные желания этого странного разбойника. Он прекрасно понимал, что идет на смерть. Впрочем, все это понимали. Лишь некоторые лелеяли надежду на жизнь. От них пахло страхом. Когда есть страх, то человек дорожит жизнью. Когда его нет, то он смело смотрит в глаза смерти. И, как правило, умирает.
   - Значит, в разбойники подался, - допытывался барон, обходя Хельда сбоку, словно проверяя - не обознался ли. - А я думал - сгинул ты.
   - Да лучше грабить твоих псов, чем на тебя шею гнуть! Лучше рвать твою плоть, чем любимых дочерей тебе отдавать! - мужик прямо смотрел на барона.
   - Ну и как? Много награбил? - усмехнулся барон. В свете яркого костра его кольчуга сияла и переливалась кровавыми сполохами. Другие всадники тоже сверкали кольчужными рубахами и латами. Они напоминали мифических демонов, горящих адским пламенем. Железные, пылающие жаром, они стояли и поглядывали на костер, точно преданные слуги темного властелина, готовясь к предстоящей пытке грешника.
   Хельд поджал губы и молчал. Барон снова встал напротив него, широко расставив ноги, и пытливо смотрел, наклонив голову.
   - Откуда узнали, что я здесь пойду?!
   Хельд молчал. Однако в его молчании громко звучал вызов.
   - Откуда вызнали! - Лой неожиданно схватил его за ворот грязной рубахи и ощутимо встряхнул. Мужик съежился, но вдруг выпрямился и плюнул прямо ему в лицо. Барон от подобной наглости разжал хватку, отшвырнул пленника и зарычал, словно матерый волк. Услужливый оруженосец тут же сунул ему чистую тряпицу. Барон вырвал ее из его рук, а самого оруженосца отпихнул прочь. Тот пошатнулся и полетел наземь. Берд с лязгом рванул меч и уже занес над обидчиком, но господин жестом остановил его. Вассал ожидающе замер. Глаза его кровожадно вспыхивали в полумраке.
   - Так, значит! - утирался Лой, гневно сверкая глазами. - Так ты со мной! Ладно. Год назад я тебя помиловал. Да и то, лишь за твою младшую дочь. Но в этот раз... в этот раз тебя ничто не спасет. Берд? Убери меч и приготовь жаровню. Посмотрим, как он сможет выдержать раскаленное железо!
   В глазах мужика полыхнул нешуточный страх. Но что сделано, то сделано. Он прекрасно осознавал свои поступки. Прекрасно понимал, что последует за его действиями. Поэтому, то было всецело его желание - испытать страшную боль. А после принять мученическую смерть.
   - А вы смотрите! - барон зычным окриком огласил ночь, обращаясь к остальным. Их он, похоже, не знал. - После я с каждым так поговорю.
   - Пощади, господин! - семь человек рухнули на колени. - Мы тут ни при чем. Это он взбунтовал нас!
   - Ага, уже лучше, - глаза барона хищно сузились. - Запели, птахи. На ночь глядя запеть решили. Хорошо.
   - Пощади, не губи почем зря! - хрипло стонали упавшие. Кто стоял, с откровенным презрением смотрели на них свысока.
   - Почем зря не гублю, - злорадным голосом обнадежил их барон. - Гублю за дело. Тащите жаровню, быстро!
   Ему в ноги рухнул еще два разбойника.
   - Прошу тебя, не убивай! Мы все скажем! Да и какой смысл нам молчать?! Мы никого не предаем. Просто молим - пощади.
   - Пощадить?! - вскрикнул Лой. - Да кто вы такие, чтобы я вас щадил?! О чем вы думали, нападая на меня в теснине? Вы ведь знали, что там еду я! Вы ведь увидели мой плащ и берет! Вы же кричали: "Смерть барону"! Что, не было такого?! Не было?! Не кричали?!
   - Но мы не уточнили - какому барону... - бегло лепетал разбойник, косоглазый мужик с перебитым носом. Щеку его уродовал сабельный шрам.
   - Ищи дурака! - засмеялся Лой. И красноречиво извлек узкий кинжал.
   - Все скажу, только не губи! - мужик лбом ударил оземь у самых сапог повелителя.
   - Ваш удел плаха! - грозно выпалил барон. - И я, как представитель короля, намерен свершить над вами суд. Суд будет скорым и справедливым. Каждому воздастся за его деяния.
   Ух ты! Как заговорил? А ведь недавно и слушать не хотел. Да, никто не любит отвечать за свои деяния, зато всячески спешит привлечь к расплате другого. Пусть некоторым это удается, но лишь на время. В итоге расплата ждет каждого. Не как наказание, а как единственно возможный результат его деяний. Как та ветка, которую необдуманно гнешь, не думая о последствиях. Ведь всегда есть сила, что приводит сей приговор в действие.
   Так и барон. Да, он четко обозначал свое место - всемогущая власть. Да, он - сила, и сила нешуточная. И он ее каждый раз проявляет. Но он даже задумываться не желает о наказании, уготовленном ему за его деяния. Он даже слушать не хочет о том. Он так же слаб, как и те, кого он упрекал в слабости. Кто не может совладать с его произволом и уповает на Бога. Но и он так же уповает на него, думая, что все ему с рук сойдет. Он думает - законы мироздания для него текут иначе? Не так, как для всех?
   А ведь он думает правильно. Только не глубоко. А потому и отличия небольшие. Да, каждый видит мир по-своему, но лишь с небольшими изменениями. Кто умеет смотреть на мир по-разному, тот видит гораздо больше. И изменить может гораздо больше. Разумеется, при желании менять.
   Я смотрел на все со странным чувством равнодушия. Меня не задевали мольбы и стоны разбойников, их искренние призывы к пощаде. Точно так же, как не задевали меня кровожадные ухмылки барона и его приближенных. Одни проиграли, другие выиграли - все уравновешенно. Если бы первые не потерпели поражение, вторые бы не чествовали триумф победы. Это лишь взгляды с разных сторон на единое событие. Только победами обычно громко хвалятся, воспевая их в истории, а вот поражения стараются утаивать, чтобы не подрывать к себе доверия.
   Да, я легко мог все остановить, но не хотелось нарушать естественного хода событий. Хотелось посмотреть со стороны, как завершится дело.
   Дело, тем временем, принимало весьма скверный оборот. По крайней мере, для разбойников. Появилась жаровня. Солдаты быстро набросали туда пылающих углей, сунули какой-то прут. Пленники в страхе следили за ними. Ужас и отчаяние распалялись в их глазах по мере нагревания железа. Когда оно начало краснеть, все, как один стояли на коленях и молили барона о пощаде. На ногах стоял лишь Хельд. Мрачный и угрюмый, как старый дуб, он понимал - его-то уж точно не спасут никакие мольбы. Да и не пахло от него истинным страхом. Похоже, он здесь самый старый, жизнь его прожита. К тому же он, как я понял, отстаивал честь дочери, опороченной бароном. Хотя барон считает то своим священным правом и даже не может допустить, чтоб кто-то привлекал его к расплате.
   В том и слабость его. Пусть и выражена она сиюминутной силой.
   - Милорд, железо готово, - предгрозовым раскатом прокатился в ночи голос Берда. И таким он был жутким, что даже меня проняла дрожь. Хотя вассал говорил своим привычным тоном. Я прислушался и принюхался. Нет, то не моя дрожь - то дрожат желания разбойников.
   Барон приказал скрутить Хельда. Несколько солдат крепко ухватили его за плечи, за ноги, кто-то потянул сзади за волосы. Берд резким движением разорвал на его груди ветхую рубаху. Мужик пытался вырываться, но его держали крепко. Лой де Гарра собственноручно выудил прут из жаровни, поднес его к лицу, словно убеждался - пышет ли он жаром. Искаженное красным светом и черными красками ночи, лицо барона показалось противным и жутким. Большой мясистый нос неожиданно стал напоминать вытянутое свиное рыло, глаза темнели провалами в преисподнюю - в их недрах зарождался блеск грядущей боли. Рот кривился в недоброй усмешке, желтые зубы показались клыками хищника. На лице четкими тенями выступили все его неприметные шрамы, язвы и глубокие поры. Они, точно змеи и жуки, шевелились и ползли, по грубой коже.
   Барон метнул на пленника мрачный взгляд, полный отвращения и превосходства. И медленно направился к нему, подняв прут.
   - Итак, вы ждали меня?
   - Кому ты нужен, волк! - хрипло выдавливал слова Хельд.
   - Вот и мне стало вдруг интересно - кому это я нужен?
   - Мы просто грабили...
   Договорить он не успел, подавившись словами. Следом раздался душераздирающий вопль, встряхнувший ночной лес. Запахло палеными волосами и мясом. Барон, кривя лицо от глубокого удовлетворения, прижигал грудь бедному мужику. Хельд вопил и дергался втрое сильнее, но его держали на совесть. Волны страшной боли шли от него, точно жар от тигля. Она затмила все: и страх, и ужас, и ожидание смерти, и ненависть к барону, и давнюю обиду. Осталась лишь боль, в первейшем ее проявлении.
   Наконец барон отдернул пылающее жало. Хельд бессильно обмяк. Не смотря на ветерок и прохладу ночи, он покрылся испариной. Хватка позади ослабилась. Он уронил голову и шевелил губами, хватая воздух.
   - Думаешь, мне хочется тебя здесь пытать? - с усмешкой спросил Лой, вновь сунув прут в жаровню. Берд дал знак и два солдата принялись раздувать на угли. - Думаешь, мне больше заняться нечем? А, Хельд? Ты действительно так думаешь?
   Хельд молчал.
   - Я с удовольствием бы предался отдыху, но ты вынуждаешь меня тратить на тебя силы и гнев. Скажи все, и я тебя милостиво прирежу. Все вернутся к своим делам. Ведь я прирежу тебя в любом случае, ты должен понимать. Так зачем время тянуть, да боль адскую множить? Скажи, покайся, да умри. Чего тут такого?
   Хельд медленно поднял голову. Слова давались с трудом, но он их произнес:
   - Будь ты проклят! Я ненавижу тебя всем сердцем! Ты чудовище! Ты беспощадное чудовище! Да, я ждал тебя! Я надеялся, и дождался!
   - Уже лучше, - торжествующе прищурился Лой. Злорадная улыбка стала чуть шире. И чуть мрачнее. - Только чего ты дождался? Или ты просто хотел встретиться со мной лицом к лицу? Так?
   - Хотел, - обессилено мотнулась голова Хельда.
   - Ну вот и встретились, - хохотнул барон. - Вот он я, стою напротив тебя. Лицом к лицу. Все, как ты хотел. Ты удовлетворен?
   - Да, - скупо проронил Хельд.
   - Вот как? Тебе приятно?
   - Да...
   Барон внезапно выпрямился и повелительным голосом загрохотал:
   - Так запомни, холоп, что я - Лой де Гарра, могу творить все, что пожелаю! Как с тобой, так и с твоими дочерьми. Ты же не властен сделать ничего, потому что ты жалкая ничтожная чернь.
   - Да ну?! - голос Хельда неожиданно огласился скрытым весельем.
   - Что ты можешь мне сделать, оборванец? - нагло бросал ему в лицо барон. - Даже если бы я снизошел до поединка на мечах, я бы изрубил тебя, как репу. Но ты не благородный, а потому и стой тут, да терпи боль. Более ты ни на что не спосо...
   Договорить он не успел - Хельд надрывно захохотал. На него смотрели с недоумением. Не иначе как от боли рассудка лишился. Я прислушался к его желаниям. Нет, он здоров. Просто боль дала ему силу. Он понял, что готов терпеть все, ради своего желания.
   Вдруг смех его оборвался. Он мгновенно собрался и снова плюнул в ненавистное лицо. Плевок на редкость выдался обильным. Барон отшатнулся, прикрыв глаза. От него пахнуло звериной свирепостью. Берд тут же ударил мужика в лицо, в живот. Тот согнулся, упал, отплевываясь кровью. На него мигом набросились "благородные рыцари" и принялись бить пинками, но барон повелительно взревел:
   - Не трогать!
   Хельда подняли. Он едва держался на ногах. Барон стоял напротив него и метал грозные взгляды. Он казался чернее самой ночи, хотя то потемнели его желания. Он снова утерся, оскалился и произнес:
   - А ты сильнее, чем я думал.
   Мужик холодно улыбнулся. Разбитые губы шевелились с трудом, но он старался. Поэтому улыбка вышла очень впечатляющей. Он не боялся смерти - он боялся боли. Но ныне понял - боль не так уж страшна. Главное - пересилить первый страх. К тому же есть время, а значит, любая боль рано или поздно пройдет. Нужно лишь подождать и вытерпеть ее. И чем сильнее боль, тем слаще потом ощущение отсутствия боли. Лишь память хранит ее и дает радость сиюминутного счастья, лишенного этой боли.
   А ведь многим когда-то было больно или плохо. И не понимают они, что это великое благо, без которого никогда не наступит чувство блаженства. Нужно лишь уметь ждать. А также уметь терпеть и не сдаваться. Многим кажется - жизненные потери непоправимы. Но они не догадываются, что исправить можно все.
   Просто ждать иногда приходится очень долго...
   Барон снова взялся за прут, и сурово двинулся к Хельду. Тот подобрался, напрягся, но страх уже не тяготил его. Он ждал с вызывающей ухмылкой. Лой погрозил ему раскаленным железом.
   - Тебе, вижу, понравилось нюхать свою же гарь?
   Хельд снова издевательски захохотал. Окровавленное лицо искажалось резкими тенями.
   - Нет, это тебе, вижу, понравилось растирать по лицу мои сопли.
   На миг барон опешил. Губы плотно сжались, ноздри широко раздулись. Он метнул пронзительный взгляд на мужика, затем на остальных пленных. И неожиданно для всех распорядился:
   - Убрать его!
   Хельда отшвырнули в сторону. Он упал на холодную землю и затих, тяжело дыша. Его место занял другой, тот самый косой со шрамом на щеке. Его так же скрутили, порвали на груди лохмотья, и запрокинули голову. Лой де Гарра приблизился к нему с алым прутом.
   - Нет, нет, нет! - рвалось из обнаженной груди. - Не надо!
   - Если я что-то делаю, значит мне что-то надо! - философски молвил барон, разглядывая раскаленный конец прута.
   - Я все скажу! Я скажу! Не надо! - скулил мужик.
   - Скажешь? - с недоверием переспросил барон.
   - Скажу, все скажу! Только не губи!
   - Говори! - потребовал Лой.
   Хватку ослабили. Косой мужик с дрожью залепетал:
   - Он... он... это Хельд нас сюда привел. Это Хельд во всем виноват.
   Алый прут приблизился, а вместе с ним и грозный лик барона. Он потряс раскаленным железом перед носом пленника и напомнил:
   - Ты обещал говорить, а не валить вину на Хельда!
   - Да, да, я все скажу. Но это Хельд, это он нас сюда привел!
   Прут придвинулся, мужик вскрикнул.
   - Милорд, убери прут, - посоветовал Берд, - так он ничего не скажет.
   - Без прута он тем более ничего не скажет, - оскалился Лой.
   - Скажу, все скажу! - затрясся мужик.
   Барон нахмурился, задумался, но все же убрал прут. Однако не куда-нибудь, а назад в жаровню. Его раздражало, что не он первый додумался до такого. Но, как бы то ни было, ему нужна правда.
   - Говори? - набросился он на мужика.
   - Он нас собрал, - бегло залепетал мужик, кивнув в сторону Хельда. - Он сказал, что сегодня вечером пойдет обоз. Его будет охранять от силы дюжина. Он говорил - если мы набросимся внезапно, то перебьем их и завладеем товарами и лошадьми. Он обещал нам золото.
   Барон хмурил густые брови. Берд держал мужика за шиворот и временами встряхивал. Тот жалостно сжимался, будто ожидал удара. Но никто его не бил. Пока. Поэтому он продолжал:
   - Ну а дальше вы сами все знаете.
   - Меня интересует то, что было "до"! - отрезал барон. - Как узнали про меня?
   - Я не знаю... - завыл мужик.
   Я стоял поодаль и смотрел на все происходящее, как на спектакль. Неожиданно барон повернулся и ткнул в меня пальцем.
   - Знаешь его?
   - Нет, - без заминки выдал пленник.
   Тогда я решительно шагнул вперед. Лохмотья всколыхнулись за спиной. Я немногим отличался от разбойников. Все следили за мной с нескрываемым любопытством. А кто-то и с надеждой. Оказавшись рядом с бароном, я осмотрел косого мужика, и тихо произнес:
   - Почтенный барон, зачем тебе пытать их?
   - Я хочу знать правду, путник, - высокомерно бросил Лой.
   - Тогда ты зря теряешь время, - пояснил я.
   - Это почему же? - насторожился он
   - Всей правды ты никогда не узнаешь, - огорчил его я. - Да и смысла в том нет.
   - Для тебя, может, и нет, а я должен знать. Вдруг нападение повторится?
   - Да, но, помнится, ты сам говорил, как тебе нравятся достойные противники. Ты же сам утверждал, что неплохо стало бы обучить этих недотеп, выдать им оружие и сражаться уже как с равными. Так жизнь чувствуешь острее. Ведь говорил?
   - Все верно, - голос его несколько поутих. Он потрясал прутом, указывая на лесное воинство. - Но я все же должен следить за порядком.
   - Тогда на тебя никто не будет нападать, - предупредил я. - Ты будешь все знать наперед, а значит, сможешь подготовиться. Как сегодня. Словом, ты сам не ведаешь, чего хочешь.
   - Я хочу правду, - жестко повторил барон. - Мне важно, откуда они прознали? А воевать мы на войне будем. Мы, кстати, туда и направляемся. А такие, как эти, - он резко ткнул прутом в сторону Хельда, - нам всячески препятствуют. Поэтому мне и нужна правда.
   - Тогда достаточно просто подумать, - я сделал изящный жест рукой.
   - Вот ты и подумай, раз такой умный! - Лой озлобленно сплюнул.
   - Тут и думать не надо. Я не ослышался, когда речь шла о его дочери, - с этими словами я кивком указал на Хельда.
   - Не ослышался, - насупился барон. Похоже, теперь и он начал соображать.
   - Ну и чего непонятного? - пожал я плечами. - Во всех загадочных, да и не загадочных явлениях ищи тех, кому они выгодны. Ну или важны по иным соображениям. Ищи истоки. А еще это тебе пример воздаяния за свершенные дела. Ты призывал ответить этих людей за злодейство, в то время как первопричина кроется в тебе. Ты силой овладел его дочерью, он обозлился и решил отомстить. Собрал людей, устроил засаду. И вот, что из этого вышло.
   Барон распалялся все больше и больше. Он вращал глазами, сопел, мучительно кривился, яростно скрипел зубами. Словом, проявлял все признаки человека, узнавшего правду. А ведь он сам просил ее не так давно. Да, неприятная правда горька, в особенности, когда она о тебе. Но в том ее ценность, а точнее - сила. Если мы сможем принимать неприятное, то обретем силу - силу правды. И, как следствие, можем изменять ее. Ведь ошибку можно исправить, лишь осознав ее. А вот ложь сладка и приятна, ее принять легче и проще. Многие, зачастую, принимают лишь ее, открещиваясь от правды, как от чумы. Но ложь пуста. Однако, как ни покажется странным, ее ценность и сила не меньше. Нужно лишь понимать, что это ложь, и не путать с правдой. Ложь ценна тем, что показывает нам наши глубинные мечты, наши сокровенные желания, которые при нужных усилиях обретают форму реального. Поэтому глуп тот, кто полностью отвергает ложь и воюет за правду (как правило, за чужую). Он не мудрее того, кто занимается пустым самообманом. Пройдет время, и его правду обвинят во лжи, или в несовершенстве. Однако мудр тот, кто тешится иллюзией, но при этом с легкостью умеет воплощать ее в жизнь. Даже самую бредовую и невероятную. Такая, кстати, ценна еще больше, ведь воплотить ее гораздо труднее. Такая как раз выявляет тех, кто не боится усилий. Неимоверных усилий.
   - Дочь, значит?! - воинственно засопел барон. Его голос вернул меня к действительности - И чего я сразу не догадался? Дочь... Ну конечно же!
   - Ее наказывать не имеет смысла, - сразу предупредил я. - Она-то явно тут не при чем...
   - Как это не при чем?! - возмущенно прикрикнул Лой. - Кто осведомил его? Ведь она!
   Я развел руками.
   - Вообще-то я лишь предположил.
   - Ты предположил верно, - барон опустил прут и выразительно смотрел на Хельда. - Я сразу все вспомнил. Я вспомнил, кто она, я вспомнил как она вертелась возле моих солдат, я вспомнил как люто смотрела на меня. Меня не проведешь. Да. Как только вернусь с границы, ей не жить. Я отдам ее на утеху всем моим солдатам! А после жестоко убью! Четвертую! Или разорву конями! Или сожгу, как ведьму! Или... а, там видно будет. Но ей не жить!
   Хельд протяжно и тихо зарыдал, услыхав его слова. Вся его борьба обернулась тщетными попытками, которые, похоже, стали роковыми для его дочери. Барон метнул в его сторону жестокий взгляд. Коротко усмехнулся, глянул на остальных. Разбойники стояли на коленях и дрожали, как пожухлые листья под дыханием ледяного ветра. А ветер, в облике барона, взирал на них со сложным чувством презрения, отвращения, негодования и высокомерия. И вдруг взорвался могучим порывом.
   - Всех казнить! Всех, кроме Хельда. Самой страшной мукой для него станет ожидание смерти его любимой дочери.
   - Нееееет! - по веренице пленников прокатился мучительный всхлип. - Пощааааади...
   - Отрубить им головы! - холодно и безоговорочно отчеканил Лой де Гарра. - Они им уже не нужны.
   - По-ща-ди... - изливался в ночь дикий стон мольбы.
   Но их щадить, разумеется, никто не стал. Даже я. Ведь мог же я предотвратить их казнь, причем, всего лишь словом. Но не стал. Я лишь повздыхал сочувственно и пожелал им мужества перед ликом смерти. Ведь они его не имели. А потому и воздалось им справедливо. Зато Хельд остался в живых, хотя зачинщиком признали именно его. Но он, в отличие от соратников, не побоялся плевать в лицо смерти, принявшей облик барона, чем и завоевал себе жизнь.
   Разбойников рывками подняли на ноги, и повели в сторону от лагеря. Они выли, стонали и молили, но с тем же успехом можно было и молчать. Некоторые, кстати, гордо молчали, но их уже ничто не могло спасти. В свете нескольких факелов их перекошенные лица невозможно было узнать. Да, страх смерти до неузнаваемости может изменить человека. Хотя все живут с этим страхом. Наверное, потому и умирают.
   Я молча стоял и взирал на приготовления. Разбойников растянули редкой цепью и поставили на колени. Они уже не стонали - они изредка всхлипывали и мелко дрожали. Кто-то вспомнил и забубнил молитву, кто-то прощался непонятно с кем, выпрашивая у него прощения. У кого-то даже случилось недержание. Позади обреченных встали солдаты. В свете взошедшей луны сверкнули железные шляпы, хладнокровные мечи, бесстрастные глаза. Палачи ждали приказа.
   Барон смотрел на пленников жестоко и властно. Его взгляд стал самым последним, что запомнили они. Взгляд того, кто повелевал их судьбой.
   И он махнул рукой. Мечи взметнулись, вспыхнули рассеянной звездной пылью и стремительно опустились. Раздалось характерное "хаканье", и полтора десятка голов одновременно сорвались с грязных истрепанных плеч.
   Запахло свежей кровью. Да, свежая кровь всегда особенна, но эта вызывала неприязнь. Нет, я не скажу - она неприятна, я скажу - она безвкусна. Да, это кровь, но она пресна, она не приносит радости вкуса. Она безжизненна, и не может унять жажды. То ли дело кровь героев. Но, как и все редкое, такая кровь очень ценна.
   Казнь свершилась без лишней злобы, без ненужных пыток. Барон все узнал, и попросту избавился от бремени. Иного выхода он не видел. Не мог же он тащить их с собой на границу. И оставить здесь не мог. Вернее, он все это мог бы сделать, но не захотел. Да и прочим следовало преподнести урок.
   Тела пренебрежительно сбросали в кучу. Безголовые разбойники остались лежать и дожидаться могильщиков. Дикие ли звери, вороны ли - уже не важно. А вот головы солдаты прихватили. Барон приказал выстругать колья, вкопать их возле тракта и насадить на них головы. Он знал - разбойники еще остались. Даже если и не остались, то непременно могли возникнуть снова. Лой де Гарра смутно подозревал, что разбойники - это не конкретные люди, а явление. И сколько ты их не уничтожай, они снова будут появляться, как черви в гниющей плоти. Потому он считал лучшей мерой борьбы с ними - страх. Он всячески старался поселить страх в их умах, чтобы они, если и появятся снова, то сидели и не высовывались. Разговоры же о том, что явление не исчезнет, пока не поймешь и не искоренишь причину, он слушать не желал.
   Лагерь между тем вернулся к своей обычной жизни, словно ничего ужасного и не произошло. А ведь, правда - ничего ужасного и не произошло. Все приобрело естественную гармонию. О казни уже не вспоминали. Воины тоже смутно догадывались - нет смысла горевать о прошлом, когда поджидает будущее. Лучше думать о нем, потому как его можно изменить.
   Солдаты, привыкшие созерцать "прелести" войны, снова оживленно болтали, смеялись или правильными камнями точили оружие. Некоторые выстругивали новые древки для сломанных копий. Рыцари сидели в кругу главного костра, перед черно-желтым шатром. Они обсуждали подробности предстоящего похода и возможных боевых действий на севере. Здесь же пребывали пехотные десятники. Берд оживленно жестикулировал, пытаясь втолковать им очередные свои соображения по поводу пешей стратегии. О том, какой боевой порядок лучше, как должны стоять щитоносцы, алебардщики, мечники и пикинеры. Диркот тоже лежал рядом, поигрывая тяжелым болтом. Он равнодушно слушал их споры и единственным глазом следил за далекими звездами. Однако когда речь заходила о роли арбалетчиков в строю, он тяжело вздыхал и неприметно качал головой. Вступать в бесполезные споры у него не было ни малейшего настроения.
   Сам же барон угрюмо сидел в сторонке, и ждал ужин. Он внимательно следил за снующими кашеварами, потягивал воду из фляги и о чем-то думал. Неожиданно он приподнялся, поискал глазами кого-то, увидел меня и сделал приглашающий жест. Я не заставил себя долго ждать и подошел к нему.
   - Чего желает почтенный барон?
   - Барону вдруг стало интересно послушать тебя, - заявил он, сквозь дрожащую тьму приглядываясь ко мне. Я присел на скрещенных ногах. Он продолжал, - мне захотелось узнать о жизни в других землях. Ведь ты - пилигрим, а потому можешь мне поведать о многом.
   - Могу, - кивнул я.
   - Так поведай. У нас предостаточно времени, пока не сготовится каша.
   - Этого очень мало, - сразу предостерег я, метнув взгляд в сторону снующих кашеваров. - Но я все же расскажу тебе пару историй.
   Барон заерзал на шерстяной подстилке, устраиваясь поудобнее. От него запахло нетерпением. Он ожидающе подобрался. Я вдохнул полной грудью свежий ночной воздух, наполненный запахами леса. А также запахами ячменной каши, которая томилась в угольно-черных котлах. И начал рассказывать.
   Люди любят, когда им рассказывают что-то интересное. Вот только интересы у всех разные. А потому они слушают одно и то же с разным интересом. Поэтому, глуп тот рассказчик, кто винит людей в неумении слушать. Но мудр тот, кто винит себя в неумении рассказывать.
   Хотя, что может быть труднее, чем поведать историю?
   И все же может - поведать интересную историю.
   И что может быть легче, чем поведать интересную историю?
   Особенно для того, кто умеет это делать.
   Барон внимательно слушал меня, не перебивал и не переспрашивал. Возможно, он просто хотел отвлечь мысли от тяжелой действительности. Пусть он уже не раз вершил казнь, но все равно в глубине души он хороший человек. Он требует лишь одного - безоговорочного подчинения. Поэтому тех, кто принял его требование, он любит и ценит. Тех, кто противится - наказывает и казнит. Все как всегда.
   Я рассказывал о жизни в далеких странах, о людях с другим цветом кожи, о неведомых животных и птицах, которые встречаются там. Я рассказывал о том, каков быт тех людей, какие они строят дома, как устроены их сообщества и королевства. В каких богов они верят, какими именами друг друга называют. И, разумеется, чего больше всего желают.
   Лой де Гарра удивленно причмокивал, кивал, ухмылялся и вздыхал. Я же улыбался. Да, как просто вызвать у человека изменения в душе. Достаточно подобрать лишь слово. Слова подобны стрелам. В руках неискушенного новичка они приносят мало толку. Но в руках меткого мастера бьют точно в цель. Вот почему сердце можно пронзить одним лишь словом...
   Через некоторое время я увидел возле барона его верного вассала. Берд проходил мимо, но, услыхав наш разговор, остановился, прислушался, а после подсел. Увидав его заинтересованное лицо, к нам присоединился Диркот. Он прекрасно знал - Берда мало чем удивишь. И он решил, что речь зашла о чем-то очень важном. Я неприметно улыбнулся, видя пополнение в своих рядах. Затем к нам подсели еще три рыцаря, затем еще два, затем еще, еще и еще.
   В конце концов, я стал центром всеобщего внимания. Весь отряд, кроме охраны сгрудился возле нашего костра, обступив плотным кольцом. Даже кашевары на миг позабыли обязанности и сидели в тесном кругу, не выпуская из рук темных половников. Солдаты иной раз открывали рты, сверкали щербатыми улыбками, качали головами. Рыцари удивленно хмыкали, задумчиво сопели. Я ликовал. Нет лучшей награды для рассказчика, чем искреннее внимание слушателей. Но главное, я в очередной раз убедился: не важно, что ты рассказываешь, но важно - как ты это делаешь. А это уже зависит от опыта, знаний, мастерства.
   Но еще больше это зависит от изначального желания.
   Я всматривался в их заинтересованные лица, в их широко открытые глаза. Я прислушивался к стуку их закаленных сердец, к их глубинным переживаниям, к их желаниям. Я черпал силу в них же самих. Пытался понять - чего они хотят услышать, и давал им это.
   Кто они? Они же воины. Поэтому я живописно рисовал воинов других стран, их образ жизни, привычки, устремления. Их оружие и доспехи, их боевые правила и стратегии, их кодекс чести. Их страсти и любовь. Они же слушали с раскаляющимся любопытством. Глаза их жадно блестели в отсветах пламени. Лица превратились в застывшие маски. Они страстно внимали каждому слову. И то была самая высшая для меня награда.
   С другой стороны мне было неловко - ведь я давал им и ложь. Я частенько привирал и приукрашал, раздувал некоторые ситуации до невообразимых размеров, а некоторыми непозволительно пренебрегал. Словом, искажал истину по своему желанию. Но я знал - истина в чистом виде суха, скучна и безынтересна. Она подобна хлебу. Да, он нужен всем, и все его едят. Но если вкушать один лишь хлеб, человек начинает давиться. В то время как ложь подобна воде - она изменчива и непостоянна, но тоже нужна. Потому как есть всухомятку не очень приятно и полезно. Так и здесь. Меня бы попросту никто не стал слушать, если б я говорил одну только правду. Но мне хотелось, чтобы меня слушали. А потому истина переплеталась с ложью. И меня слушали. Ломти хлеба запивались водой, и с легкостью проскальзывали внутрь.
   Даже измученный Хельд насторожился, проявляя интерес к моим историям. На боль и обиду он уже не обращал внимания. Он безмолвным призраком приподнялся возле соседнего костерка, насколько позволяли путы, и жадно вытянул шею. На исцарапанной груди багровел свежий ожог. Ночь бережно ласкала его своей живительной прохладой. Кровь перестала сочиться из разбитых губ и носа. Лишь запекшиеся пятна на рубахе и в бороде напоминали о пережитой недавно боли. Даже страх за судьбу дочери уже не омрачал его. Волны ночной прохлады окрыляли его смутной надеждой.
   Время затянулось. Ветер задремал. Луна поползла к черным силуэтам холмов. Звезды яркими светлячками озаряли изломы далеких гор. Их тающий свет загадочно играл в распахнутых глазах воинов. Они обступали меня, словно ночные хищники. Их взгляды пахли голодом. Не только привычным голодом, но еще голодом познания. Закончив очередную историю, я обвел их изучающим взором, пошмыгал носом и неожиданно обратился ко всем:
   - Ну и что вы поняли, почтенные воины? Какую мудрость извлекли? Если вообще что-то извлекли.
   На миг все замерли, задумались, принялись осторожно переглядываться. Многие солдаты с беспомощной мольбой уставились на барона и его рыцарей. Кто-то скреб щетину, кто-то макушку. Кто-то посмотрел в темное небо, словно надеялся отыскать там ответ. А кто-то прикрыл глаза и впал в размышления. Наконец Берд кашлянул и робко (а еще бесстрашный воин) подал голос:
   - Воины - всегда опора любой армии. Везде так. Армия же - сила королевства. Нет ни единого королевства без армии. Воины, они... они... как хребет. На нем все стоит. И если его перебить, то все королевство сразу рухнет.
   - Хорошо, - довольно прищурился я, глядя, как по лицу Берда расплывается наивная улыбка. - Кто еще что думает?
   - Армии есть в любом королевстве, - высказал свое мнение Диркот, бросив кислый взгляд в сторону сияющего Берда. - Это ясней ясного, и утверждать это бессмысленно. Главное же - как они воюют. Главное - их вооружение и стратегия. Тело с хребтом еще не залог победы. Важно еще - как оно двигается. Насколько оно гибко и подвижно. Но, что я определенно понял - везде решающую роль играют стрелки. Без них никак. Ни одно войско не обходится без стрелков. Хотя их всегда неоправданно лишают славы. Сначала пользуются, а потом забывают, будто их и не было вовсе. Несправедливо.
   - Еще? - улыбался я, наблюдая за изменениями в лицах Диркота и Берда.
   Зашевелился и заскрипел барон. Приподнялся на подстилке, усмехнулся в усы, обвел свое воинство каменным взглядом. Все по обыкновению сжались. Воцарилась кратковременная тишина. Но ее тут же вспорол тяжелый уверенный голос барона:
   - Везде есть командующий. Без него нет армии, как единого. Он приказывает - армия подчиняется. А от его приказов уже зависит роль и арбалетчиков, и кавалеристов, и щитоносцев, и всех остальных частей. Он - что голова. Отруби ее, и войско тут же умрет. А отряды - что руки да ноги. Без руки или ноги тело будет жить. Но без головы никак.
   - Правильно. Кто еще? - на сей раз я обратился к притихшей пехоте.
   - Везде есть девки, которые утешают солдат, - выкрикнул кто-то из мрака. Все дружно засмеялись. Замелькали щербатые улыбки, черные зубы. Да, такие фразы всегда вызывают буйный смех. Даже у меня. Потому я тоже смеялся. Но не сильно, стараясь не обнажать клыки.
   - И они везде одинаковые, - подхватил другой солдатский голос. - Им всем нужно одно и то же.
   Новый приступ смеха понесся над кострами и улетел в ночь. Охрана, пренебрегая правилами, подошла на несколько шагов ближе и тоже слушала нас. Берд не обращал на них внимания. То ли позволял такое своеволие, то ли попросту не замечал их.
   - Да и парни там тоже не промах, - воскликнул третий. - Прям, как мы.
   Солдаты слитно и одобрительно загудели. Им нравилось хвалиться друг перед другом. И хвалить друг друга. Поэтому слова искренней лести всегда вызывали пьянящий детский восторг, ликование и неописуемое блаженство.
   - Вот только наглости им недостает, - заявил четвертый. Пехота снова зашлась хриплым смехом. - Надо будет поучить их уму-разуму. Девка, она ж как противник, с которым надобно совладать. Гладить бесполезно - надо сразу хватать.
   - Но хватать с головой, - перекрывая смех, выкрикнул барон. - Главное знать, как и за что ее ухватить, чтобы чествовать победу. И наслаждаться ею.
   Солдаты закатились еще сильнее. Рыцари тоже смеялись и кивали находчивому барону. Он самодовольно сиял. Глаза его польщенно сузились. Берд толкнул Диркота под локоть и указал на господина.
   - Стрелки, армия, - хохотал он. - Дураки мы с тобой, Диркот. Вот они - вечные истины. Армия худо бедно может обойтись без стрелков. Королевство как-нибудь сможет продержаться без армии. Но чтобы без девок? Разве ж то жизнь?
   - Так вот из-за них и воюем, - усмехнулся Диркот, выпучив глаз.
   Некоторое время воины потешались, отпуская всяческие шуточки похожего рода. И каждый раз взрывались приступом нового хохота. Я продолжал смеяться, но из глубины души смотрел на них с затаенным умилением. Ну прямо как дети. Когда смех поутих, барон, все еще усмехаясь, вопросительно окликнул меня:
   - Ну а что на самом-то деле? Какая в том мудрость? Чего ты нам хотел донести, путник?
   Все мгновенно умолкли и воззрились на меня. Глаза вспыхивали, отражая веселые огоньки пламени, лица исполнились глубокой проницательности. Я нагнал на себя загадочный вид мифического божества, грозно распахнул глаза, чуть обнажил клыки, медленно приподнялся... И вдруг резко указал на один из костров. Некоторые даже подпрыгнули от неожиданности.
   - Самая главная мудрость в том... - низким голосом пророкотал я. Выждал нагнетающую паузу. Все, как один, выдохнули:
   - В чем...?
   - В чем, спрашиваете вы? - настойчиво переспросил я, метая исподлобья таинственные взгляды. Все разом кивнули. - Хорошо, я скажу вам. И она вам очень понравится...
   - В чем же?! - не терпелось воинам. По их рядам кралось неслаженное эхо.
   Я стоял во весь рост, возвышаясь над ними, словно огромный темный утес. Ночь оживила ветер, и он подхватил мой изодранный плащ, длинные лоскуты рукавов, бахрому капюшона. Воины с ожиданием следили за мной. В некоторые сердца даже закрался легкий страх. Я вытянул руку и с угрожающим видом указал на костер.
   - А в том, что соловья баснями не кормят! Пока я вам тут трели напевал, каша подгорела. Чуете?
   На миг все растерялись, а после не сговариваясь зашмыгали носами.
   - Точно! - спохватился главный кашевар, вскакивая с места. - Эй, снимайте там котлы!
   Я снова торжествовал. Ведь нет иной награды рассказчику, чем отвлечь людей от самых важных дел.
   Солдаты сидели, принюхивались, но подниматься не спешили. Они не могли понять, что для них важнее: слушать дальше, или ужинать. Тогда я вскинул обе руки, и спокойным голосом объявил:
   - Давайте ужинать.
   Только после этого все начали медленно подниматься. Кто-то разминал затекшую шею, онемевшую спину, кто-то хрустел пальцами и зевал. Некоторые тихо переговаривались, посматривая на меня. Барон подошел ко мне и дружески хлопнул по плечу.
   - А ты молодец, путник. Не зря я прихватил тебя. Хоть время на привалах коротать веселее. Умеешь ты баснями народ кормить. Аж про ужин забыли.
   - Спасибо, почтенный барон, - кивнул я, вдыхая запах его искренней похвалы. - Мне приятны твои слова. Но и ты не забывай, что изначально я к вам примкнул.
   Лой беззаботно улыбнулся, затем слегка поморщился.
   - Ладно, это уже неважно.
   Тут к нам подошел Диркот. Закрытый глаз мрачным пятном выделялся на освещенном лице. Зато второй ярко сверкал, тая в глубинах истинную благодарность.
   - Не зря я тебя прикрывал от стрел, путник.
   - А может, это я дал тебе шанс проявить героизм? - я вопросительно заглянул в его глаз.
   Бывалый стрелок усмехнулся и тоже хлопнул меня по плечу.
   - Вот и я говорю - весело с тобой.
   - Кому тут весело? - рядом из тьмы возник Берд, шурша мелкой кольчугой. Отблески огня заплясали на бронзовых бляхах его широкого пояса. - Весело - одно. Но главное - он важные вещи толкует. Я многое узнал о чужеземных войсках. Теперь я, наконец, понял, какой должна быть наша пехота и конница.
   - Ладно, все это потом, - мягко остановил я зачинающийся спор. - Давайте вернемся к "соловьиной" мудрости.
   - Мудро, - согласился барон. И первым побрел к шатру. За ним потянулись рыцари, сверкая серебряными спинами. Пехота темной массой двинулась к своим кострам. Я тоже зашагал за бароном, так как он позвал меня. Хотя я вовсе мог обойтись без ужина, но хотелось вкусить всех солдатских радостей. Ведь я не забываю о будущем. Может, много времени спустя, придется рассказывать другим воинам о жизни этих солдат? Может, они также беззлобно посмеются над ними. Или посочувствуют. Впрочем, это зависит от рассказчика.
   Через некоторое время отряд дружно чавкал, выскребая ложками миски. Каша подгорела, но никто не жаловался. Лишь главный кашевар изредка метал в мою сторону колючие взгляды. Красноречивые и обжигающие, как то пламя, на котором подгорела трапеза. Но не ведал он, что для меня то - высшая награда. Ведь я сумел отвлечь даже его, в самый ответственный момент. Поэтому я тоже чавкал вместе со всеми, запивал вином и благодарил кашеваров за такой изысканный ужин.
   Барон тоже пребывал в хорошем расположении духа. О недавних происшествиях он и вовсе позабыл. Зато он не забыл про Хельда. Ему сунули деревянную миску с кашей, с хорошим куском мяса, дали кружку воды. Поначалу разбойник кривился и брезгливо воротил нос. Гордость цепко удерживала его от унижения. Готовность идти на смерть не позволяла даже прикоснуться к миске. Но мясо источало чудный аромат, каша пахла свежим ячменным хлебом. Хельд посопел немного, после сел, задумчиво посмотрел на подаяние, на меня. Я сидел к нему спиной, нас разделяла тьма и шагов тридцать. Но я прекрасно чувствовал его взгляд. И, не смотря на чавканье, приглушенный стук ложек и гул солдатских голосов, я расслышал, как он прошептал одними губами:
   - А еще там у всех есть дети. И ради них люди готовы умирать...
  
  
  
   10 Неизбежная кара
  
  
   "Судьбой чужой ты вздумал поиграть?
   Но не забудь - судьба тобой играет".
  
   Хранитель желаний
  
  
  
   Тенью легкокрылой птицы над нами промелькнула ночь. Отряд отдыхал после вчерашних событий, после сытного ужина, после интересных историй. Охрана временами менялась, но покой оставался неизменным. Я посапывал возле костра прямо на сырой траве, хотя солдаты неоднократно предлагали подстилку. Но я привык к такой жизни. Мне достаточно тепла от прогоревшего костра, дабы не замерзнуть и не простыть. Зато мне нравится прислушиваться к дрожанию земли. Ведь, если обладаешь острым слухом, можно слышать топот коней на большом расстоянии. А если еще обладать слухом желаний, то можно вообще услышать очень многое, что творится в далеких краях.
   Потому я люблю спать на земле. Сквозь сны я слышу и вижу тех, кто очень далеко. Они входят в мои сны, они могут говорить со мной, они могут даже прикоснуться ко мне. По крайней мере, если чего-то сильно желают. Ведь желание рождает толчок, который передается недрами земли, как тяжелый стук копыт. И чем сильнее желание, тем четче я слышу его. Оно похоже на крик. Кто громче кричит, того дальше слышно. Но если галдят все, то их перекричит лишь самый голосистый. Только, чтоб кричать громче всех, надо и грудь надрывать сильнее всех. И глотку иметь луженую.
   Но в итоге все услышат самого молчаливого. Кто дождется, пока все не накричатся, и не упадут в бессилии. Тогда он нерасторопно и вдумчиво втолкует им все, что хотел сказать.
   Если вообще захочет говорить...
   Из-за холмов выглянуло утро. Мир зашевелился, зевнул, потянулся, поглядел на все с улыбкой, и занялся своими повседневными заботами. Отряд пробудился, наскоро позавтракал, обулся, напоил и оседлал коней. И вот уже снова пыльная лента дороги замелькала под ногами, под колесами и копытами.
   Я отказался от вежливо предложенного коня, и бодро шагал рядом с солдатами. Хотелось размять онемевшее тело после холодной земли. Оглянувшись, я бросил прощальный взгляд на "живой" частокол, что вырос сегодня ночью у дороги. Многие тоже оборачивались, усмехались, вздыхали или равнодушно качали головами. Но жалости никто не испытывал. Прошлое уже растворилось в их воображении, и осело неприметным осадком. Яркие угли вчерашних событий ныне обернулись серой золой. Зато ярким светом манило будущее. Оно разгоралось живительным розовым пятном, спеша объять весь мир, продрогший за ночь. И все воодушевленно маршировали ему навстречу.
   Новый день ничем не отличался от предыдущего. Разве что мы прошли через несколько деревень. Но они не привнесли никакого разнообразия, потому как никто здесь не задерживался. Люди по необъяснимым причинам сходили с дороги, скрывались в кустах и за деревьями, юркали в приземистые домишки и запирали за собой двери. Наверное, вид нашего отряда вызывал здоровый страх. Или нездоровый? А может они уже сталкивались с произволом барона, либо иных "благородных". Или он излучал такую жестокость, что ее чувствовали все. Даже собаки иной раз поджимали хвосты, скулили и прятались.
   Однако никто из воинов не обращал на это внимание, лишь я. Пехота стучала сапогами, рыцари покачивались в седлах. То ли они спешили, то ли уже привыкли к подобному поведению сельчан? Лишь изредка их взгляды задерживались на пробегающих девицах, да на дымящих кузницах. Более ничто не привлекало внимания сурового воинства.
   Только один раз мы остановились возле деревенской кузницы. Барон распорядился перековать некоторых коней - они сильно хромали, дребезжа подковами. Кузнец и три подмастерья быстро справились с работой, не дав солдатам заскучать. Глава отряда предложил щедрую оплату, но кузнец отказывался брать золото. Ибо закон королевства гласил, что каждый мастеровой "обязан своемерно пособлять делу короны в час беды, не требуя платы". Кузнец прекрасно это знал. Знал он и про тревогу близ северной границы. А потому помощь военному отряду счел своим прямым долгом. Барон настаивать не стал, но великодушно бросил плащ и берет, дабы хоть как-то оправдать себя. Еще пообещал щедро вознаградить мастера, если их поход завершится удачно. Кузнец не стал отпираться, принял дар и остался доволен. На том и порешили.
   Вскоре деревня осталась позади. Отряд снова замелькал над дорогой, точно мельничное колесо над рекой. Ноги и копыта, словно лопасти, перемалывали ее, превращая в мелкую пыль. Пыль взвивалась, кружила и оседала на желтых накидках, на доспехах, на лошадиных крупах, на седельных сумах и сапогах. Она тоже хотела отправиться в далекий путь вместе с нами. Ей надоело однообразие лежачей жизни. Иногда ей удавалось задуманное, а иногда ее отряхивали, и пыль огорченно возвращалась назад.
   Лой де Гарра то и дело хмурился и прикрикивал на нерасторопных солдат. Бесстрашный барон боялся одного - не успеть вовремя прибыть к приграничным укреплениям. А потому пешим приходилось выбиваться из сил. Тогда барон приказал погрузить на подводу часть доспехов, дабы ускорить шаг. Берд яро протестовал, но господин, на сей раз, его не послушал.
   Все, как один, с завистью поглядывали на меня. Я шел легкой походкой, крутил во рту стебелек, рассказывал всякие небылицы и радовался жизни. И жизнь вращалась вокруг нас - она любит вращаться вокруг тех, кто ей рад.
   Обед так же был отмечен коротким привалом. Барон в очередной раз отправил тройку кавалеристов вперед - неожиданности могли свалиться, как снег на голову. Мне очень нравилась его предусмотрительность. Единственное, что не нравилось - его недалекая предусмотрительность. Я частенько поглядывал на Хельда, и думал о дальнейшей судьбе барона. Ведь таких, как этот неудачливый разбойник, оставалось великое множество. Неудача же, как, собственно, и удача, не может быть вечной. Рано или поздно отыщется тот, кто расквитается с бароном.
   Барон выглядел довольным. От него пахло могуществом и силой. Он чувствовал себя безграничным повелителем, способным с легкостью играть судьбами людей. Кого хотел - казнил, кого хотел - помиловал. Мне так и вовсе предложил золото и место в пешем строю, но я, разумеется, отказался. Он призадумался, но после махнул рукой. Хоть я и помог ему, он не считал меня каким-то особенным. И правильно делал.
   За день мы покрыли огромное расстояние (правда, я с легкостью преодолел бы его за час). Дорога временами петляла и раздваивалась, поэтому Лой то и дело доставал из поясной сумы карту и сверялся по ней. Только однажды мы пошли другим путем, вопреки начертанному. Берд взял карту, посмотрел и сказал, что эта дорога уводит в тупик, поэтому нужно идти в обход. Барон по обыкновению уперся, уповая на нехватку времени. Но вассал предупредил, что так они лишь выиграют. С недавних пор там образовалась небольшая топь, и на ее преодоление уйдет много времени. Если вообще, отряд там не завязнет. Лой хмуро выслушал Берда, подумал, и решил следовать его совету.
   Однако, для пущей убежденности, он послал двух всадников по старому тракту. Они на рысях пустились назад. Через некоторое время они нагнали нас и подтвердили слова Берда. При этом отметили, что переправиться через топь невозможно. Лой довольно ухмыльнулся, поскреб щетину, похвалил вассала и позабыл о происшествии.
   Запахло вечером. Солнце налилось сочной кровью и склонилось к горам. Дальние холмы подернулись тающей дымкой. Луговые просторы благоухали цветами и травами. Деревья тихо перешептывались, поглядывая на воинственных пришельцев. Все дышало спокойствием и умиротворением.
   Я хорошо знал подобное состояние. И прекрасно ведал всю его обманчивость...
   Лишь я один.
   Настороженным взглядом я обвел окрестности.
   Тихо.
   Пока тихо...
   Отряд выбивался из сил. Пехотинцам некогда было задумываться и прислушиваться к ощущениям. Конные тоже устали от монотонной тряски. Но барон безжалостно гнал их вперед, будто от спешки зависела его жизнь. Берд взывал к благоразумию, говорил, что мы успеваем, даже если замедлим ход, но господин не желал его слушать. Он качал головой, и уповал на скорую ночную остановку. Пока же всем надлежало держать шаг. Поэтому все его держали. Даже я.
   Вечер сгущался. Солнце скрылось за горами, на темнеющем небе тускло замерцали первые звезды. Стало прохладнее, но разгоряченные маршем воины не обращали на то внимания. Они думали лишь о привале. Об ужине. А если повезет, то еще и об историях.
   Берд поравнялся с господином и мотнул головой, указывая на шагающий отряд.
   - Милорд, может сбавим шаг? Пехота еле ногами шевелит.
   Лой оглянулся, сощурился, затем глянул на вассала.
   - А по-моему ровно идут.
   - Да милорд, они стараются. Но силы на исходе. Некоторые до крови натерли ноги.
   - Скоро привал, там и отдохнем, - обнадежил барон.
   - Да, но с утра они едва поднимутся, - Берд мыслил еще дальше. - Особенно те, у кого кровавые мозоли.
   - Поднимутся, - успокоил его Лой.
   - К чему такая спешка, милорд?
   - Я хочу прибыть раньше, - сказал барон. - Мне необходимо кое с кем встретиться. Да и просто хочу понять, что там происходит у границы. Кто больше знает, тот впереди других. Может, я выгадаю лучшее место в войске? Если там уже третий маршал, то он поспособствует нам. Может, спешкой мы настигаем славу?
   Берд задумчиво склонил голову. Затем обернулся, бросил сострадательный взгляд на соратников. Снова перевел его на барона.
   - Как знаешь, господин. Воля твоя. Но я бы пощадил солдат. Ведь здоровые и сильные они принесут больше славы, нежели хромые и обессиленные.
   - Берд, - твердо поглядел на него барон, - ты будешь командовать отрядом, если вдруг меня не станет. Пока же здесь повелеваю я!
   - Я прекрасно понимаю, милорд, - закивал воин, - я лишь советую. Мои же советы, как видишь, приносят всегда пользу.
   - Я не сомневаюсь в тебе, мой верный вассал, - с искренним теплом улыбнулся Лой. Тоже оглянулся, пробежал глазами по шагающим колоннам. Затем остановил взгляд на невозмутимом знаменосце. Поднял взор на свое знамя, задумался. И вновь обратился к вассалу:
   - Но и ты пойми меня. Я хочу, чтобы моя подкова и звезда достойно сияли в рядах королевских штандартов и иных родовых хоругвей. И даю слово дворянина - они будут сиять там. Я покрою славой герб моих предков. Я хочу, чтобы они мною гордились. Еще чуть-чуть, и привал. Потерпи, Берд.
   - Мне-то легко терпеть, я в седле, - пояснил вассал, похлопав по передней луке, - а вот пешие действительно терпят.
   - Они не возражают, - барон довольно покосился на пехоту.
   - Они и не возразят, - осторожно напомнил Берд. - Как не возражают и загнанные кони.
   Лой только отмахнулся. Берд пожал плечами и тоже не стал возражать.
   Да и никто не возражал - не имел на то права. Никто не возмущался, ибо не имел желания. Солдаты лишь стискивали зубы и угрюмо брели вперед. Они - бывалые рубаки, привыкшие видеть страшные раны, отрубленные головы, конечности, вывалившиеся внутренности, изуродованные пытками тела. Разве могут их испугать какие-то ничтожные мозоли? Пусть и разодранные до крови. Это мелочи, недостойные даже внимания. Поэтому солдаты стискивали зубы и с покорным упорством шагали дальше. Ожидание скорого отдыха окрыляло новой надеждой. И они готовы были платить за нее последними силами.
   Я с интересом посматривал то на барона, то на вассала. Их широкие железные спины размеренно покачивались сбоку от меня. Знаменосец то и дело заслонял их, но я чуть прибавил шаг, и снова мог предаться соблазну наблюдения. Они часто переговаривались, даже спорили, хотя приказы, как известно, не оспариваются. Но здесь был случай иной. Я прислушивался к их голосам, к их далеким сердцам. Ведь в стуке сердца отчетливо слышна песня изначального желания. И я внимал их желаниям.
   Берд солдатские мозоли не считает мелочами. Хотя, по правде, то мелочь, но он мелочам уделяет большое значение. Его жизненный опыт неустанно напоминает, что самые просчитанные, надежные и безупречные планы трещат по швам, рушатся и обращаются в прах лишь только из-за мелочей. Из-за того, на что никто никогда не обратил бы внимания. Из-за простых очевидных истин, которые настолько просты и очевидны, что никто не желает даже задумываться о них. А если кто-то мудрый и укажет на эти истины, то в лучшем случае над ним посмеются. Но Берд, не боялся насмешек. Он постоянно указывал барону на ту или иную мелочь. А барон нашел свой способ: он не смеялся над вассалом - он по-дружески подшучивал над ним.
   За это, правда, Берд и снискал себе славу предусмотрительного и мудрого сотника. За это барон ценит и уважает его. Да, он всякий раз прислушивается, но не всякий раз принимает его советы. Хотя в глубине души он часто понимает правоту вассала, но постоянно слушать его не может. Иначе, Берд попросту превратится в командующего, а барон - в его вассала. И барон, прекрасно понимая чужую правоту, часто пренебрегает ею, лишь бы и дальше оставаться полноправным лидером. А жертвы, которые при этом неизбежны, он просто старается не замечать. Да, он ценит своих солдат, но на то они и солдаты, призванные умирать за своего господина. За что, собственно, и ценит их любой такой господин.
   Хотя сам Берд не слишком задумывается о подобном противостоянии. Оно даже не существует в его глазах. Он простой воин, и всячески заботится о своих соратниках. За что они его тоже любят и уважают. Он совершенно не думает о какой-то перемене лидерства. Он просто выполняет свой долг по отношению к людям, чья судьба зависит и от него. И делает все возможное чтобы солдаты не страдали.
   Будь вассал посообразительнее, он давно бы уже научился наталкивать господина на мысль, а не преподносить ее в готовом виде. Мысль, рожденная своей головой, кажется родной и приятной. Даже если и догадываешься туманно, что тебя к ней подтолкнули. Любой хозяин цепляется за нее, пестуя, точно дитя. Отказываться от нее крайне неприятно. Зато очень приятно ее развивать, дополнять, а главное - воплощать. Но подобное - удел мудрецов. Берд же воин, пусть опытный и умный. Но не столь мудрый. Поэтому ему остается лишь пожимать плечами, качать головой, да нехотя соглашаться. И растворять тьму здравомыслия в слепом блеске лидерства.
   Но не стоит забывать, что свет вспыхивает во тьме, а не наоборот. Не стоит забывать, что свет живет ограниченной жизнью: он рождается во тьме и умирает во тьме. Жизнь тьмы вечна. Ибо тьма изначальна. И она сама породила свет, ярче подчеркивая свое величие. Чтобы мир пришел в движение, как чередование тьмы и света...
   Вечер тающим дыханием переходил в ночь. Краски медленно сгущались, наливались темными багровыми соками. Небо разбрызгало последние краски заката. Далекие тучи старательно слизывали их с лесистых горбов. Ночь кралась по пятам, с каждым шагом нагоняя наш отряд. Дорога впереди превратилась в серую змею. Рыцари и пехота безжалостно топтали ее, но никак не могли совладать - она все уползала и уползала из-под ног. Озлобленные сапоги мяли ей спину, могучие копыта дробили ее бесхребетную плоть. Но змея оказалась на редкость живучей. И на редкость длинной. А еще волшебной. Ведь каждый норовил раздавить ей голову, но всякий раз замечал, что давит хвост. И снова делал шаг, в надежде размазать голову холодной гадине. И снова наступал на хвост. Так и длилась бесконечная борьба сапог, копыт и дороги.
   В очередной раз прискакал конный разъезд, пущенный вперед. Воины доложили о полном спокойствии. Ничего подозрительного они не встретили. Впереди нет ни одного поселения, ни одной развилки. Дорога петляет меж широко разбросанных холмов. Теснин и иных укромных мест не попадалось. Барон бесстрастно выслушал их, сухо высказал благодарность, и пообещал всем скорую остановку. Над головами пробежал вздох, полный надежды, и воины с новыми силами вступили в схватку с дорогой.
   Время шло. Тьма копилась среди деревьев, кустов и трав, скрывая от жадных глаз свои неведомые тайны. Закат окончательно растворился в небе, на его месте весело мерцали молодые звезды. За нами бесшумно поплыла половинка луны. Она была желтая, большая и ноздреватая, точно кусок свежего сыра. Так и хотелось снять ее с небес и попробовать на вкус. Но кто тогда станет освещать землю по ночам? Кто будет окроплять мир брызгами расплавленного серебра? Кто накроет мир одеялом загадок и тайн. Ведь ночь - хранительница тайн. Ведь днем все столь очевидно, что порой, хочется закрыть глаза.
   И я закрыл глаза. Ведь всем известно - слепые лучше слышат. Я прислушался. И услышал шелест далекой листвы. Да, листва шевелилась повсюду - ее тревожил легкий ветерок. Но в одном месте ее тревожил еще кто-то. Я не видел кто, но чувствовал чужое присутствие. Желания выдавали своего хозяина, как музыка выдает лютниста. Как бубенцы танцовщицу. Или колокольчик осла.
   Я распахнул глаза, прибавил шаг, нагнал главу. Берд удивленно посмотрел на меня. Я возрадовался - ведь он столько внимания уделяет мелочам. Барон же властно смотрел вперед, будто позади и не шагал его отряд. Я покашлял, стараясь привлечь внимание, но привлек лишь внимание Берда. Барон выглядел погруженным в глубокие раздумья. Тогда я громко и бесцеремонно обратился к Лою.
   - Почтенный барон, будь осторожен.
   - В чем дело, путник? - не глядя на меня, спросил он.
   - Странные ощущения...
   - А, ты тоже, как и Берд, полагаешься на ощущения? - на сей раз, он все же снизошел посмотреть на меня. - Это очень хорошо, когда ты многое ощущаешь. Но лишь для тебя. Мои ощущения иные. Я воспринимаю то, что вижу и слышу. А если б доверял всем вашим чувствам, то до сих пор сидел бы в тройных доспехах, в самой высокой и неприступной башне родного замка, за кованой решеткой и трясся бы от страха за жизнь.
   - Взгляд и слух - тоже ощущения, - пояснил я. - Но им же мы верим. Однако они не полно раскрывают нам картину мира. Есть и другие ощущения. Иной раз более достоверные.
   - Ты тоже устал, - будто для себя, отметил барон. - Погодите. Осталось совсем немного.
   Берд посмотрел на невозмутимого господина и пожал коваными плечами.
   - Такое ощущение, милорд, что ты перед смертью надышаться не може...
   Не успел он закончить фразу, как листва снова колыхнулась где-то вдали. Никто, разумеется, не расслышал, ведь шум был неприметнее беличьей возни. Никто, кроме меня.
   А следом что-то коротко щелкнуло. Затем свистнуло. И хлопнуло. Все произошло стремительно. Слишком стремительно, чтобы кто-то мог сообразить. И тем более предотвратить. Барон всплеснул руками, сильно покачнулся, на миг замер и вдруг начал крениться на бок. Берд невольно подхватил его, растерялся, но тут же дико закричал:
   - К оружию!!!
   - К оружию!!! К оружию!!! - стремительной волной понеслось над сверкающими головами.
   По телу отряда пробежала дрожь. Солдаты бросились к подводам, рыцари ринулись к своему барону. Но было уже поздно. Вассал поддерживал бездыханное тело господина. В скупом звездном свете все увидали черное оперенное древко. Короткая арбалетная стрела глубоко впилась точно в левую глазницу. Из страшной раны сочилась кровь и остатки глаза.
   - Барона убили! - прокатился многоголосый крик. - Барон мертв! К оружию! К оружию!
   В мгновение ока пехота вооружилась и приняла боевой порядок. Арбалетчики взвели тетиву, алебардщики подняли алебарды, щитники заслонили их щитами. Рыцари выстроились по флангам. Берд, стоит отдать должное, ни на миг не потерял хладнокровия. Он четко отдавал команды, при этом не выпускал из рук обмякшее тело барона. Глаза его предательски увлажнились, но он умел сдерживаться. Он любил своего господина. Но он был воин - суровый и решительный.
   Отряд ощетинился стальными жалами и замер. Пространство вокруг неожиданно взорвалось кратковременным затишьем. Но ничего не происходило. Ветерок с легким презрением трогал холщовое знамя. Лес хранил привычное молчание, словно насмехался над бесполезной людской суетой. Лишь ветви траурно постанывали где-то неподалеку, да ночные птахи изредка нарушали тишину. В ней слышалось тяжелое дыхание солдат, скупое поскрипывание доспехов, стук неосторожно сдвинутых щитов. В ней горели напряженные внимательные глаза. В ней сталью звенели яростные желания, дымящиеся от возмездья.
   А лес безмолвствовал. И в его громком безмолвии отчетливо звучала тихая насмешка. Ему было совершенно наплевать на всех этих воинов, какими бы грозными они ни были. На их острые мечи, большие щиты, длинные алебарды. Даже на тугие арбалеты. И недавно он выразил свое пренебрежение метким черным плевком.
   Отряд стоял, озирался и скалился железными клыками, словно хищник при встрече с человеком. Никто не ведал - повторится ли плевок? Никто не знал, насколько сильно презрение ночного леса. Насколько велика его ненависть к этим солдатам. Никто не понимал - стал ли плевок случайным, или же был целенаправленным.
   Молчание. Берд из-под шлема суровым взглядом рассматривал ночь. Ночь привычно холодила доспехи и оружие бывалых рубак. Ночь привычно вздыхала тревожным голосом ветра, траурно шевелила крашеными накидками с гербом. Ночь бесстрастно взирала на происходящее бездонными черными глазами. И тихо шла мимо. Лишь звездный песок поскрипывал под ее неслышными шагами, шелестел и расступался. Однако ночь шла бесследно - ее шагов никто не слышал, ее следов никто не видел. Лишь я смутно ощущал ее далекие неведомые желания. Они вились туманным шлейфом подле своей госпожи, и преданными слугами уносились за ней в неизвестность.
   Никто не мог ее остановить. Никто не пытался ее остановить. Поэтому она уходила все дальше и дальше. Но ее ухода никто не замечал. Лишь я... Поэтому для всех она оставалась на месте. Но не для меня... Все пристально смотрели сквозь нее и силились различить другое. Хотя смутно понимали, что уже никогда не различат.
   Невольно взгляды начали оборачиваться в сторону Берда. Подле него возлежал его господин. Бывший господин... Преданный вассал отрешенными глазами обводил лицо барона, дрожащей рукой гладил его щетину, его жесткие курчавые волосы. От него пахло сильной тоской. Такая тоска сжимает сердце верного пса, когда надолго уходит его хозяин. Она, точно камень на шее, пригибает голову, сковывает руки, наполняет ледяным холодом грудь. Она приземляет все желания. И тянет в мрачную пучину отрешения.
   Его хозяин ушел навсегда...
   Время затаило дыхание. Ночь замедлила шаг и обернулась. Мрачный взгляд исполнился печали и тоски. Но солдаты не ощущали того взгляда. В натянутом воздухе расплылся запах их отчаяния, страха, ненависти, и полной решимости. Они яростно стискивали зубы и рукояти оружия. Хотя многие еще не до конца осознали случившееся. Многие и вовсе не понимали, что же произошло? Но мгновенная готовность к бою вызывала уважение.
   Я застыл возле Берда и смотрел на мертвого барона. И вдруг услыхал чей-то тихий продолжительный вдох. Ночь медленно забирала его живое тепло. Жизненная сила невесомыми клубами выходила из его груди и уносилась в холодную тьму. Ночь довольно дышала, упиваясь сладким запахом чужой жизни. Суровое лицо барона подернулось детской обидой. Наверное, он даже задуматься не мог о таком безвестном конце. Наверное, он мечтал умереть на поле битвы, как настоящий герой, с мечом в руке, средь груды павших врагов. Наверное, он бы так и умер... если б не стрела, да сочащаяся кровь.
   Барон выглядел безмятежно спящим. Казалось, он видит сладкие сны. В них неизменная беспощадная реальность оборачивается сладкой дымкой изменчивых грез. Невесомых грез, из которых сотканы все мечты. Все надежды. Все желания... А ведь он действительно уснул. Другое дело, что проснуться ему в этой жизни уже не суждено.
   Я неотрывно наблюдал за бароном. Он прожил яркую интересную жизнь, насыщенную событиями - радостями и невзгодами. И противоречиями. Он сиял властно. Его свет был виден издалека, иной раз даже ослеплял. А кого-то и обжигал. Но теперь он угас. Ночь уже задула пламень его свечи. Однако жизнь еще таяла, словно нагретый воск, таяла и остывала. Ее место заполняла тьма...
   Такой могучий, сильный, непобедимый. С ног до головы укрыт доспехами, какие и граненым чеканом не пробьешь, не говоря уже о мече. Такой расчетливый и умный стратег. В его повелении был большой вооруженный отряд, готовый по его приказу справиться с целым войском разбойников. Готовый разом усмирить бунт всех деревень. Готовый смело и безоглядно броситься на превосходящего силами противника. Вдали баронство с родовым замком, где властвуют утвержденные им законы. Вдали подвластные деревни, исправно платящие дань. Вдали красивые юные наложницы, готовые согреть его ложе. А он лежит здесь, в холодном ночном лесу, в чужом краю, совершенно беспомощный и одинокий. И вся сила его враз рухнула под натиском короткого арбалетного жала, выпущенного из мрака. Из страшного неведомого мрака. Будто сама ночь убила его, приняв облик этой зловещей черной стрелы.
   - Как же так... - донесся до меня едва различимый шепот вассала. Он едва дышал. Он до сих пор не мог поверить. Происходящее казалось зловещим сном. - Как же...
   Первым зашевелился Диркот. Видимо он сразу понял всю тщетность их тревоги. Стрелок расстегнул шлем, высвободил из него голову, придирчивым взором обвел заросли, прислушался. Ему ответила одна листва. Тогда он спрыгнул с коня и подошел к нам. В тишине лязганье шпор прозвучало особенно зловеще. Будто сама смерть чеканила железный шаг, приближаясь к своей жертве. Диркот остановился, посмотрел на мертвого барона. Из-под кирасы вырвался скорбный вздох.
   - Засады здесь нет, - ледяным голосом объявил Диркот. Вассал погребальной тенью нависал над господином. Какое-то время длилось гробовое молчание. Его нарушил шелест кольчужного колпака. Берд поднял на стрелка потерянный взгляд.
   - Действовал одиночка, - пояснил Диркот, указывая на стрелу. Затем посмотрел туда, откуда она прилетела. - И он уже далеко. Поэтому... можно не опасаться.
   Берд стиснул зубы и внезапно зарычал, точно взбешенный лев. В ярости он ударил кулаком по земле. Ближайшие кони в страхе заржали и отшатнулись. Солдаты вздрогнули.
   Мне вдруг стало интересно, и я осторожно, не желая потревожить Берда, спросил:
   - Почему одиночка?
   Диркот обернулся, мрачно нахмурился. Затем поднял тяжелый взгляд, посмотрел вдаль.
   - До ближайших зарослей... хм, две сотни шагов - не меньше. Попасть с такого расстояния точно в глаз, да еще в темноте, могут считанные стрелки. У него был единственный шанс, и он знал это. Промахнись - барона тут же заслонили бы. Но убийца уверенно выстрелил. А потому я столь же уверен - он настоящий мастер. Такие мастера, как правило - одиночки. И арбалет у него мощный, хоть и небольшой. С таким удобно бегать по лесу, лазить по деревьям да и...
   - Я вырублю лес, но найду его! - сквозь зубы гневно процедил Берд. - Я подожгу лес! Я выкурю его из норы! Я разорву его плоть! Я убью его этой же стрелой!!! Так же в глааааз!!!
   - Уймись, Берд, - покачал непокрытой головой Диркот. Он единственный, кто стоял без шлема. - В лесу он неуязвим. Обычно они заранее обдумывают все пути отступления.
   - Я найду его! - твердо заявил Берд, и вдруг нервно затрясся. - Я найду его! Найду! Най-ду...!
   Диркот молчал. Лишь печально смотрел на мертвого барона, словно прощался с ним. Его единственный глаз таил неодолимую скорбь. Ночь заглядывала в его глаз, прислушивалась к стуку его сердца, принюхивалась к запахам его желаний. Но сейчас от него ничем не пахло. Лишь каким-то безвольным ожиданием. Так пахнет неизбежность. Так пахнет коварная бездна, в которую уже рухнул, но еще не разбился.
   Неожиданно Берд метнул на арбалетчика дикий взгляд, исполненный черной злости и подозрения. Глаза его превратились в две узкие щели, горящие опасным огнем. Он подобрался и напрягся, словно хищник перед броском. Словно кованый болт перед выстрелом. Даже прохлада ночи содрогнулась от обжигающего льда, что прозвенел в его словах:
   - А почему ты без шлема, Диркот?
   Стрелок недоуменно посмотрел на соратника. Затем на меня. Затем на всех остальных. Вокруг рядами мерцали пехотные шляпы. Солдаты тоже уставились на стрелка.
   - Где твой шлем?! - с нарастающей угрозой допытывался Берд, поднимаясь с колена. - Ты единственный, кто не стал одевать шлем!
   Диркот не сразу сообразил, в чем дело. Он стоял, потупившись, и давился подступающими словами. Но когда рука преданного вассала грозно стиснула рукоять меча, настала очередь стрелка взорваться негодованием.
   - Да что с тобой, Берд?! - смело выкрикнул ему в лицо Диркот. Его глаз ярко полыхнул и вытаращился. - Смерть барона и для меня большая утрата! Для всех нас - это невосполнимая потеря! Но не стоит терять голову из-за этого! Не стоит делать каких-то поспешных выводов! С тем же успехом и я могу обвинить тебя в предательстве!
   - Ах ты...! - взревел Берд и рывком высвободил меч. Угрожающий лязг нарушил кратковременное затишье. Блики звезд тревожной судорогой пробежались по долу. Но ударить он не успел - сзади навалились пятеро рыцарей, повисли на его руках и плечах. Берд вырывался, люто рычал, бешено вращал глазами. Одоспешенные тела гремели, царапались и скрипели. Пехота недоуменно переглядывалась. Ночь наполнилась руганью, лязгом и шумом.
   Наконец Берд взял себя в руки: успокоился, утих и обмяк. Рыцари ослабили хват, кто-то предусмотрительно вырвал из его руки меч. Вассал сразу погас. Точнее, то погас огонь его желаний. От него запахло пустотой и отрешенностью. Диркот стоял напротив, пронзая товарища острым взглядом. Но от него не пахло осуждением. Он тяжело вздохнул и сурово заговорил:
   - Я сразу то понял. А раз так, то чего опасаться - второй раз стрелять уже никто не будет. Тем более - что ему твой шлем, Берд? Он вгонит тебе стрелу в узкую прорезь даже с трех сотен шагов. Самой глубокой ночью ему достаточно лишь мгновенного блеска глаз для прицела. Это высочайшие мастера. Тайные кланы наемных убийц, с древними корнями, традициями, со своими школами. Говорят, даже со своей философией, чуждой обычным людям. Давным-давно я слыхал легенды о них. И долго считал их легендами, пока не столкнулся пару раз с их деяниями. Это уже третий необычный случай. А шлем, я все же одел, просто снял его тут же, как только меня осенило. Тем более убийца прекрасно знал, в кого нужно стрелять. Иные его не интересовали. Пойми же!
   Бывший вассал понимал с трудом. Однако хладнокровие взяло верх. Он тоже стянул шлем, понуро замолк, и с трудом сдерживал вздрагивания. Ночь мягким пепельным светом погладила его окольчуженную голову. Она спешила утешить бывалого воина, растопить лед его суровости, разжечь жизнь в его потухших глазах.
   И ей это удалось.
   Берд сделал глубокий вдох, выдох. Взгляд его засиял призрачной лучиной. От него снова запахло изначальным желанием. Он медленно выпрямился во весь свой немалый рост. Все с ожиданием смотрели на него. И вдруг услыхали его привычный голос - железный и повелительный, правда, подточенный ржавчиной печали:
   - Отряд, держать боевую готовность! Я - Берд, преданный вассал барона Лоя де Гарра, беру на себя полное командование. Мы продолжаем начатый путь к северной границе. Мы прибудем к сроку, займем место в армии короля, и не опорочим честь нашего господина. Если нас ждет битва, мы будем сражаться яростно и люто. Мы до последнего вздоха будем чтить имя нашего великого барона. Тело его возвратим назад и похороним в родном баронстве. Снарядите для этого одну телегу.
   - Но... Берд... он же...
   - Я приказываю! - внезапно рявкнул Берд. Диркота отбросило на шаг.
   Отряд невольно сжался, точно грянул гром. Все послушно опустили головы. Да и не был никто против воли Берда. Впрочем, и раньше он командовал ими, и все безоговорочно подчинялись ему. Просто последнее слово всегда было за бароном.
   Всадник, забравший меч, с поклоном протянул его хозяину. Берд тоже кивнул, показывая, что не задет такой дерзостью. С достоинством принял клинок, вложил его в ножны. Посмотрел поверх железных голов.
   - Отныне непослушание будет жестоко караться, - отчеканил новый глава. - Всякий, кто ослушается, будет иметь дело со мной. А теперь - в путь. Держим порядок. Арбалетчикам удвоить бдительность. На любой подозрительный шорох открывайте поочередный залп. Щиты не опускать. Рыцарям разделиться, занять место в голове и хвосте. Идем, пока не будет приказа остановки.
   Он обвел всех тяжелым испытующим взглядом, и коротко выкрикнул:
   - Вперед! Да пребудет с нами Бог!
   Пока отряд перестраивался, я подошел к Берду. Он ухватился за луку седла, поднял ногу, чтобы всунуть в стремя. Но, заметив меня, тут же опустил. Раздраженно звякнули шпоры.
   - Тебе чего? - негодующе громыхнул он.
   Я выждал короткую паузу, собираясь с мыслями. Но не нашел ничего более подходящего, чем просто сказать:
   - Я вас покидаю, Берд.
   Несколько мгновений он пребывал в оцепенении, продолжая держаться за седло. Но после шевельнулся, разжал пальцы, опустил руки, повернулся ко мне.
   - Что...?!
   - Пришло время расставаться, - спокойно пояснил я.
   - Так ты все же того... - большие глаза Берда вспыхнули новым приступом ярости и подозрения.
   - Нет, не того, - честно помотал я головой. - Да даже если и того? Подумай - стал бы я себя так быстро выдавать. И вообще - от меня тут ничего не зависело. Я же не повел вас какой-то своей дорогой. Не отлучался, с целью кого-то предупредить. Ко всему прочему, как помнишь, я предупредил барона, чем он пренебрег. В конце концов, у меня была уйма возможностей, чтобы самому свершить убийство, но я ж никого не тронул?
   - Но... я не пойму, - буравили меня два черных жгучих глаза. К ним присоединился еще один. Диркот неприметно положил руку на взведенный арбалет.
   - Я найду того, кто стрелял, - неожиданно для всех пояснил я. Все, кто стоял рядом, замерли, а после развернулись ко мне.
   - Я найду его, - повторил я для тех, кто не расслышал.
   Молчание показалось чудовищным взрывом. Уши едва не разрывало от его страшного натиска. Но я выдержал. Я стоял и ждал, пока взрыв тишины не обернется изначальным спокойствием. И дождался. Первым пришел в себя Диркот. Он зловеще усмехнулся, качнул головой и хрипло заявил:
   - Ты не найдешь его. Наверняка у него припрятана лодка, либо плот, и он уже на другом берегу лесной реки. Наверняка он знает все здешние тропы, все укромные места, все броды. К тому же они обычно быстро бегают и не обременяют себя поклажей. Тебе вовек не догнать его. Либо он затаился в таком месте, куда и барсук не проползет. Хотя вряд ли. Скорее он уже далеко. Возможно, покачивается в седле быстроногого скакуна, которого припрятал поодаль. К чему такие жертвы, путник?
   - Я тоже быстро бегаю, - напомнил я, неприметно покачиваясь на носках. - И умею ориентироваться в ночном лесу.
   - Но как ты распознаешь его след? - не мог поверить стрелок.
   - Уж как-нибудь, - пожал я плечами.
   - Он что-то скрывает, - Берд исподлобья окатывал меня волнами холода. Рука лежала на эфесе меча.
   - Отнюдь, - тихо заявил я. - Просто... мне стало интересно помериться силами с призраком.
   Какое-то время царило каменное молчание. Его нарушил Берд. Он подошел ко мне, заглянул в глаза, положил руку на плечо. Я отметил, насколько она была тяжела. А может, то горе сочилось из недр его сердца и тяготило душу? Я неприметно потянул воздух. От него запахло неожиданным и безотчетным доверием.
   - Я верю тебе, путник! - голос его таил в себе то мужество, с которым делается последняя ставка - жизнь. - Почему-то я верю тебе. Ты вообще - необычный. Тем более, я не имею власти удерживать тебя. Иди же. Если найдешь - воздай ему за смерть господина. Воздай сполна. Пусть знает, как прятаться в ночи и стрелять, как трус. Мужчина никогда не совершил бы такое. Какой бы он ни был мастер - он жалкий ничтожный трус. Я с таким бы удовольствием вырвал ему голову. Если вдруг сможешь, приведи его мне? Ладно?
   - Обещать не буду, - развел я руками, с уважением глядя Берду в глаза.
   - Тебе дать меч? - широкая ладонь Берда снова упала на потертую рукоять. Он готов пожертвовать своим заветным оружием. Я прекрасно знал, как он дорожит этим мечом. Лунные блики плясали по серебряному навершию, отлитому в виде львиной головы. Славный меч, хороший, длинный... бесполезный. По крайней мере, для меня. Поэтому я лишь сухо проронил:
   - Нет.
   - Арбалет? - предложил Диркот.
   - Нет.
   - Может, возьмешь пару солдат? - Берд кивком указал на пехоту.
   - Нет.
   - Боишься поделиться тайной? - предположил бывший вассал.
   - Они славные воины, но... они просто не поспеют за мной, - разъяснил я, с уважением оглядывая пехотинцев.
   Снова молчание. Никто не сводил с меня глаз. Никто не спорил и не пытался остановить. Ночь замерла и немо таращилась на меня мириадами задумчивых звезд. Никто, даже она, не могла понять моих замыслов. Никто, даже она не могла приоткрыть плотный занавес, закрывающим мой разум. Никто, даже она не ведала моих желаний...
   Я ждал. Тишина снова натягивалась, как тетива лука. Лишь кони одиноко фыркали во тьме. Лишь латные ноги поскрипывали в стременах. Лишь тьма журчала и текла впереди. И вдруг тишина лопнула. Берд медленно отступил на шаг, словно давал мне полную свободу. Словно сошел с пути, который загораживал. Хотя мне в другую сторону.
   - Что ж, тогда иди, - кивнул новый глава. От него запахло пониманием и легкой горечью. Ему действительно не хотелось расставаться со мной. Быть может, ему вспомнилось, как недавно я был его бароном? Пусть и мнимым, пусть и недолго. Он окатил меня внимательным взглядом. От него повеяло теплом. И он добавил:
   - Да поможет тебе удача. Нашему господину она не помогла. Хотя и сияет на его гербе... Сияла. Ступай.
   - Спасибо, - искренне поблагодарил я и коротко поклонился. Ему, и всем остальным. - Мне тоже понравилось коротать с вами время. Вы - настоящие воины. При случае, я расскажу о вас. И расскажу все самое лучшее. Ведь иного просто нет.
   Все смотрели на меня расширенными глазами. В одних я улавливал интерес, в других подозрение, в третьих зависть, в четвертых непонимание, в пятых скорбь, в шестых печаль. В некоторых даже стыд. Но во всех неизменным оставалось одно - благодарность. Ведь они, и вправду, как дети. А дети очень чутко ощущают искренность.
   Но каковы бы ни были их чувства, они уже не могли изменить моего желания. Я еще раз кивнул, в последний раз улыбнулся, порывисто развернулся, и мягко побежал.
   Вот так просто и без лишней суеты я расстался с отрядом барона Лоя де Гарра. Причем в столь переломный момент. Потому как, то было мое желание. Я с удовольствием продолжил бы путешествие с ними, но оно уже представлялось завершенным. Лес же манил своей новой тайной. И я не смог противостоять ее соблазну. Вернее - не желал.
   Последнее, что я запомнил - глаза Хельда. Усталые, измученные. Но теперь в них вспыхнула надежда. Он молча сидел у дырявого борта повозки, но я расслышал его желание: "Встретишь его, вырази всю мою безграничную благодарность. Есть еще настоящие мужчины".
   Я кивнул, и он понял, что я обращаюсь именно к нему. Затем я подмигнул. Нет, не ему - его путам. Они очень удивились - ведь не часто им подмигивают. Но, подумав, расплелись и опали. Разбойник вздрогнул. Из его груди вырывался призрачный запах свободы.
  
  
  
  
   11 Философский призрак
  
   "Тебе жизнь кажется тяжелой?
   Ты жаждешь с легкостью идти?
   Так уподобься своей тени".
  
   Хранитель желаний
  
  
   Из моей груди тоже вырывался крик пьянящей свободы .И я упоительно кричал, сотрясая мир волнами радости. Но никто не слышал моего крика, ибо я умею кричать безмолвно. Отряд остался позади. Многоликие желания воинов таяли, превращаясь в прошлое. Ноги сами несли меня по ночной траве. Луна и звезды вливали новые силы. Чем дальше я уходил, тем легче и неприметнее становились мои шаги.
   Я обернулся. Отряд издали напоминал грозно ощетинившегося ежа. Стальные иглы алебард торчали над щитами и шлемами. Они холодным блеском украшали мрачное однообразие ночи. Воины все еще стояли и ждали неведомо чего. Для них столько загадочных событий сразу - слишком много. А для меня - нет. Просто одно событие стало причиной другого. Мне очень захотелось встретиться с убийцей барона.
   Я не знаю - почему; не ведал зачем? Лишь понял - я очень этого хочу. И желание лилось в ноги, подхватывало их и несло дальше. В последний раз обернувшись, я помахал рукой оставшимся людям, желая им достичь задуманного: добраться до границы, соединиться с королевскими силами, одолеть противника. Но никто не ответил. То ли они уже не видели моей фигуры, то ли горечь потери сдавила их настроение? Впрочем, меня то уже не тревожило, ибо впереди поджидало очередное испытание.
   Вскоре я достиг границы леса. Листва с шорохом расступилась, приглашая под угрюмо нависшие своды. Я улыбнулся, приветствуя лес, и смело нырнул в его мрачные владения. Тьма плотным клубком оплела меня, но запутать не смогла - ведь я способен бежать, даже прикрыв глаза. Поэтому я и прикрыл глаза. А после снова открыл. Какая разница?
   Уснувшие деревья недружелюбно поскрипывали, встревоженные моим внезапным появлением. Я извинялся, уповал на то, что стараюсь быть подобен человеку. Они бубнили что-то невнятное, однако по тону я разобрал - они недовольны. Я вздохнул, пожал плечами, и просто растворился во тьме. Растворился в звуках леса, растворился в его запахах. Но не исчез, и продолжал бежать, оглядываясь по сторонам.
   Я парил по лесу сонным вздохом листвы, крался меж крон протяжным стоном ветвей. Я шуршал травой и кустами, развевался грибным духом и сырой прелостью мхов. Я семенил муравьем, и фыркал ежиком. Махал рябым крылом филина, смотрел свысока его желтым глазом. Я прыгал с ветки на ветку гибкой рысью, вдыхая влажным носом прохладу ночного леса. Вспыхнул звездами среди ветвей, отразился блеклой луной в тихом лесном потоке. Сверкнул рыбьей чешуей, проплыл в холодной воде, ужом выскочил на берег. Скакнул в кусты зайцем, пробежал немного, оскалился волчьим оскалом, вновь понюхал воздух, и припустил быстрее.
   Еще очень хотелось хрюкнуть кабаном, выразив тем самым безграничное счастье, но вдруг я замер. Насторожился. Шерсть на загривке встала дыбом... Нет, то не шерсть - то мои волосы. Вокруг темнели обомшелые буковые стволы, обвитые плющом грабы и вязы. Поодаль дремал старый дуб. Я потянул воздух... повернулся, снова потянул, еще раз повернулся...
   И взял след. Тьма сразу расступилась, будто ее прорезал тонкий луч. Я победно ухмыльнулся, расправил плечи, качнулся и легко заскользил вдоль луча. Плащ рваными лохмотьями колыхался за спиной, подталкивая вперед. Он ни разу не зацепился даже за самую колючую ветку. Ни разу не запутался даже в самом непролазном кустарнике. Он нес меня, не давая касаться земли. Я мчался неведомой тенью, спеша по указанному следу.
   Неожиданно на пути возникло болото. Я собрался с силами, не ведая - смогу ли перелететь лесную топь? Края болота я не видел. Но в последний миг передумал. Твердые кочки вспыхнули спасительными островками, словно приглашали смело пуститься по ним. Я принял приглашение и большими прыжками побежал дальше.
   Над болотом стояло дружное кваканье. Из-под ног то и дело выпрыгивали лягушки. В скупом свете мелькали их бугристые спины и лапы. Я старался не наступать на скользких жителей, дабы не прерывать их завораживающих песен. Тут и там лопались большие пузыри. Изредка попадались змеи, замершие меж широких лилий и утопленных коряг. Местами торчали гнилые зубы трухлявых пней. Меж ними бродили высокие худые тени, внимательно рассматривая воду под тонкими ногами. Иногда они резко сгибались и распрямлялись, поймав ужин.
   Я перелетал с кочки на кочку. С одного пенька на другое поваленное дерево. Шаг за шагом, прыжок за прыжком, болото пробежало под дырявыми сапогами. Я взлетел в последний раз, и приземлился на прибрежную твердь.
   Замер. Прислушался...
   Тихо.
   Но запах желаний отчетливо витал в воздухе. Пахло уверенностью, силой и радостью от свершенной работы. Нелегкой работы. Радость мастера, закончившего трудное дело, очень ярка, ее легко уловить тонким чутьем. Гордость всегда выдает даже самого невозмутимого и хладнокровного. Гордость за себя и за свое мастерство. И не стоит ее бояться. Она всем нужна. Особенно мне. Ведь по ней так легко выслеживать...
   Я снова пошмыгал, определил направление, и скорым бегом пустился дальше. Не так давно здесь кто-то пробежал. Причем бежал достаточно быстро. Наверняка он миновал болото каким-то коротким путем. Но меня то не тревожило. Я мог бы отыскать след, оставленный хоть в прошлом году. Или десятилетии. Или столетии - не важно. Время не имеет власти над мыслями и желаниями. Они живут в веках, многократно переживая своих авторов. Они могут лишь поблекнуть в людской памяти, но не раствориться навсегда. И при желании, их всегда можно распалить, дабы они сверкали ярким путеводным пламенем.
   Да только путь у каждого свой.
   Мой путь уводил все дальше и дальше в неведомую глушь. Как хорошо нужно знать лес, дабы не заблудиться здесь? Да, настигнуть опытного убийцу в непролазной чаще весьма и весьма сложно. Никто бы из воинов не смог преследовать его. Даже след вовек не определили бы. А если б и сумели, то догнать - увы. Потому-то они и остались там, на дороге. Ибо их удел - ходить проторенными путями. Потому-то я и пустился вслед за невидимкой. Ибо мой удел - ступать нехожеными тропами. Да, это трудно, порою, кажется невозможно. Но лишь для тех, кто боится неведомого. Зато это очень увлекательно и чудовищно интересно для тех смельчаков, которые обожают раскрывать нераскрытое. И познавать непознанное.
   Таких всегда было мало, но мы им многим обязаны. Они зажигали факела во тьме, дабы мы с вами не блуждали бессмысленно, и могли видеть истину. Да, потом мы раздували факела сильнее, поднимали их выше и видели больше. Но не стоит забывать тех, кто зажег их впервые. Как не стоит забывать того, что искрой послужило изначальное желание. Оно зарождалось в сердцах великих людей, оно вспыхивало ярким светом познания. И остальные люди с уверенностью и радостью смотрели на мир, раскрывающийся в кругу разгорающегося света. На мир, который до этого казался погруженным во мрак. На мир, который представлялся жестоким и враждебным, в то время как изначально он не таков. Мир светел и прекрасен, лишь, когда он видим.
   Пусть некоторых это злит, особенно тех, кто скрывает во тьме свои злонамерения. Тех, кто держит остальных в неведении, дабы повелевать ими в полной мере. Поэтому они дрожат под натиском света, и всячески препятствуют разжиганию таких факелов. Вот откуда зародилась извечная схожесть тьмы и зла в умах всех остальных. Ибо зло - это неведение. И как следствие - невозможность изменять мир по своему желанию.
   Однако самостоятельно зажигать факела способны немногие. Вернее, изначально то могут делать все, да только идти проторенным путем куда легче, чем жертвовать собой и быть первопроходцем. Куда легче жить в кругу горящего света и не выходить за его границы, чем зажигать свои факела, дабы познать тьму. Поэтому многих устраивает сложившаяся жизнь. Лишь единицы смело шагают во мрак, не редко под насмешками оставшихся позади. Но время расставляет все по местам. Многим такой героизм стоил жизни, но ни их, ни их последователей это не остановило. Ведь искра изначального желания легко передается из сердца в сердце. Она живет годы, века, тысячелетия - сколь угодно долго, ведь даже время зародилось из этой искры. Поэтому время не имеет власти над изначальным желанием.
   Я смело бежал в темноте. Я не боялся упасть в канаву или яму, не боялся столкнуться с хищником или иной опасностью. О, нет, не думайте, что мне всегда сопутствует удача. Просто я не боюсь тьмы. Для меня даже не существует такого понятия. Оно существует лишь для тех, кто разжег свет, обозначил границу и живет в ее пределах. На самом деле - то граница видимого, или грань мировоззрения, во всех смыслах этого слова.
   Ведь мир изначально весь темен. Точнее, он представляется таковым, ведь мы всегда живем в кругу того или иного света. Но далеко немногим известно, что мир изначально все же светел. Однако лишь для тех немногих, кто столь же привычно видит во тьме. И не все подозревают, что таковым даром наделены изначально все. А потому все живут с четким делением нашей жизни на светлую и темную стороны. И не догадываются, что такое деление лишь символ бесконечного круговорота изначального неделимого мира.
   Вот почему я не привык разжигать факелов. Они мне не нужны. Я одинаково вижу днем и ночью. Вот почему для меня не существует никаких границ и условностей, принятых людьми. Я с легкостью переступаю грани их источников света. Вот почему я часто упоминаю свое нечеловеческое происхождение, пусть с виду я простой человек. То всего лишь символ того, что я ничем не лучше любого: я не сильнее, не умнее любого другого. Вот почему многие сочтут мои деяния страшными и "темными". Но лишь в понимании, привычном только им.
   Вот почему со мной никого нет.
   Ведь проще зажечь факел, чем научиться видеть во тьме...
   Тьма, словно вода, бурлила вокруг, обтекала, завихрялась за спиной. И рваный плащ, как символ той тьмы, всегда развевался позади, однако толкал лишь вперед. А точнее туда - куда я пожелаю. Вот почему передо мной всегда был свет. А точнее - видимый мир. И я спешил ему навстречу.
   Неожиданно я замедлил шаг. Впереди тусклым силуэтом замаячила смутная фигура. Я бесшумно покрался следом, постепенно сближая расстояние. Фигура тоже бежала. Так же легко и очень уверенно. Она прекрасно знала дорогу, и темнота для нее была столь же привычна. Неужели кто-то так же хорошо видит во тьме?
   Неведомый остановился. Я тоже замер. Он прислушался. Меня он слышать не мог - я двигаюсь совершенно бесшумно. Погони он, видимо, тоже не ждал. Уж слишком от него пахнет уверенностью. Может, просто привычка? Или он по звукам ориентируется в ночном лесу? Все может быть.
   Покрутив головой, призрак снова поспешил в ночь. Ночь позади трепыхнулась, и поспешила за ним. Он побежал быстрее - ночь не отставала. Разве можно убежать от ночи? Можно лишь зажечь факел, чтобы она отступила. Но свет привлечет внимание тех, кто так же привык видеть при свете. Свет привлечет внимание жадных пристальных глаз. А их намерения далеко не всегда светлы...
   Меня же не отпугнул бы и факел. Поэтому я смело преследовал призрака. Не настигал, но и не отпускал. Я выжидал, куда же он приведет? Или - когда остановится? А он все бежал и бежал, точно за ним гналась смерть. За ним, правда, гнался я, но бег его от этого не замедлялся. Он легко перепрыгивал канавы, оббегал пни и поваленные деревья, пригибался, если нависала ветвь, сбегал по склонам больших впадин, перескакивал журчащие внизу ручьи, взбирался по противоположным откосам. И снова бежал.
   Время летело, измеряемое его неразличимыми шагами. Дыхание его оставалось ровным, темп не нарушался. Казалось, он не остановится до утра. Я же начал потихоньку уставать. Нет, не от нехватки сил - от однообразия и скуки. Поэтому я начал приближаться.
   Расстояние сокращалось. Перед глазами уже отчетливо темнел короткий плащ, откинутый капюшон, волнистые длинные волосы. Под плащом что-то бугрилось, притороченное к спине. Я присмотрелся. Принюхался. Точно - небольшой арбалет. Оружие пахло смазкой, но еще больше гордостью и самолюбием. Оно гордилось и собой, и своим хозяином. И тем, что свершили они вместе.
   Сколько длилась наша пробежка, а для кого-то и погоня - не важно. Но и ей суждено было завершиться. Каким бы сильным не был "призрак", он все же не был всесильным. А потому и остановился. Хотя, по нему не скажешь, что устал. Может, он остановился по иной причине? Поэтому я тоже замер рядом с ним.
   Луна скользила в прорывах крон, бросая вниз скупые серебряные брызги. Призраку, видимо, их хватало. Он внимательно осмотрелся, снова прислушался, даже понюхал воздух. Но он не обладал чутьем чужих желаний. Иначе непременно увидел бы меня - я стоял в нескольких шагах, скрываясь за стволом раскидистого ясеня. Хотя мог и не прятаться. Но уж так хотелось во всем уподобиться человеку.
   Призрак сделал протяжный вздох, успокоил дыхание и вдруг ринулся на меня. От неожиданности я отшатнулся, удивленный его поведением. Что происходит? Неужели он... подобен мне? Как он распознал меня? Не мог он этого сделать, если только... он тоже не человек. Иначе он не мог видеть меня.
   А он и не видел. Он с разбегу ловко взобрался по стволу и очутился на нижней развилке. С нее перепрыгнул на другую, затем еще выше. И так до тех пор, пока не оказался на самых высоких ветвях. Они угрожающе прогнулись под его весом, но его то нисколько не смутило. Как не смутило его и то, что я воспарил рядом, заинтересованный его действиями.
   Ветви подозрительно раскачивались, призрак раскачивался вместе с ними. Он долго вслушивался в звуки ночного леса, рассматривал сложную звездную карту, принюхивался к запахам. Лес жил привычной ночной жизнью: поскрипывал деревьями, вздыхал во сне шелестом листвы, кричал с болота выпями. Призрак напряженно слушал. От него пахло собранностью и целеустремленностью. Я с улыбкой витал рядом, едва касаясь кончиков листьев. Я вбирал в себя их живительную силу - она-то и поддерживала меня над землей.
   Неожиданно он приложил ладонь к лицу, и ночь огласило протяжное уханье филина. Раз и еще раз. Звуки мягкими толчками уносились в безбрежные лесные просторы. Призрак чуть подождал, затем снова "ухнул". Сходство оказалось колоссальным. Никто бы в жизни не заподозрил подвоха. Никто из тех, кто привык доверять ушам. Лишь я слышал разницу. Ведь голос его был исполнен желания донести эти обычные лесные звуки до чьего-то слуха. Он взывал к кому-то в ночи.
   Но никто его не услышал. Никто, кроме меня. По крайней мере, ночь не отозвалась ответным желанием. Он "поухал" еще немного, но тщетно. Лес молчал. Молчала половинка луны. Молчали равнодушные звезды. Тогда призрак столь же проворно и ловко спустился на землю. Его нисколько не огорчила безответность. От него не пахло ничем, кроме удовлетворения. Он был доволен собой. Поэтому я с большим упоением вдыхал запахи его желаний, прислушивался к стуку сердца. Казалось, из недр его груди течет красивая музыка.
   Я метнулся за ним. Он глянул по сторонам, увидел укромную нору под сенью бугрящихся корней дуба, заглянул туда, осторожно принюхался. Там было пусто. Тогда он смело забрался в нее, приноровился, свернулся калачиком. Я ждал снаружи. Призрак повозился немного, затем вылез и принялся рвать траву и листья. Хотелось помочь ему, но я не желал пугать преждевременно.
   Натаскав в свое укрытие мягких лесных даров, он хотел было снова юркнуть туда, но задумался. Затем еще раз приложил руку и ухнул, как настоящий взрослый филин, поймавший жирную мышку.
   И тут я не сдержался. Я тоже ухнул, причем в паре шагов от него. Он резко отшатнулся, развернулся и замер. В руках уже чернел арбалет. Не бликовал, не мерцал - просто чернел. Похоже, чем-то обмотан. И выкрашен черной краской.
   Я молчал и с любопытством наблюдал за ним. Призрак стоял, будто вкопанный. От него запахло легким страхом. Сомнения мои развеялись окончательно - передо мной человек. Правда, необычный - смелый. Но все же человек. Страх его оказался очень неприметным для такого случая. Но он был. Это радовало. И вдруг ночь, а также и я, услыхали его тихий голос, наполненный решимостью, силой и надеждой:
   - Это ты?
   Когда вам задают такой вопрос, трудно найти иной ответ. И я не стал исключением. Я долго думал, выискивая оригинальные слова. Но не нашел. Поэтому просто зловещим эхом прошипел:
   - Да... это я...
   Вот теперь я вздохнул полной грудью. Его страх вспыхнул, точно сухой хворост, брошенный на тлеющие угли. Воздух накалился, повеяло жаром. Пот обильно выступил у него на лбу. Да, он считает себя бесстрашным. Да, он со многим сталкивался в этой жизни и научился хранить стойкость и хладнокровие в любых ситуациях. Но он все же человек. Он живет в кругу своего света, пусть круг тот намного шире, чем у некоторых. Но он все же есть, как есть и его граница, за которой витает тьма. Витает страх. И я...
   - Кто ты?! - прошептал он одними губами. Холодными и бескровными. Но я расслышал. Сильный - молодец. Ему стоило немалых усилий оторвать прилипший язык от гортани. Поэтому с моей стороны было б невежливо проявить безответность к такому мужеству.
   - Я тот, кого ты боишшшшься...
   Человек вздрогнул. Колени невольно подогнулись. По спине пробежала ледяная волна. Я прекрасно чувствовал его переживания. Но тут же он подобрался, стиснул зубы, нагнал на себя грозный вид. Слова давались с большим трудом. Но он все же выбрасывал их из груди.
   - Я... я... я ничего не боюсь...
   - Боишшшшься, - выдохнул я уже сзади.
   Он порывисто развернулся, вскинул арбалет к груди. Глаза широко раскрылись и дико засветились. Сердце бешено заколотилось. Руки предательски дрожали. Я то и дело следил за пальцами. Чего доброго - нажмет на крючок со страху. Жаль будет... его. Он же тем временем затравленно озирался и отрывисто вскрикивал:
   - Не подходи, кто б ты ни был! Не подходи!
   Голос звучал уже увереннее, но арбалет выдавал легкую дрожь.
   - Кем бы я ни был, я все же подойдуууу... - протяжно завыл я, на сей раз сбоку.
   - Я не боюсь тебя! Я не боюсь тебя! Я не боюсь тебя! - страх вливал в него силы и выталкивал в ночь хриплые слова.
   - Боишшшшься....
   - Не боюсь! Не боюсь! - как заклятие твердил он. - Не боюсь...
   - Боишшшшься... - порхал я над ним.
   Он вскинул голову, поднял арбалет.
   - Не боюсь! Не боюсь!
   - Ты ччччто... иных слов не знаешшшшь...?
   - Нет! Нет! Сгинь! Сгинь!
   - Ужжже лучшшшше....
   - Уйди! Уйди!
   - О... хорошшшо...
   - Сгинь! Сгинь, нечистый!
   - Неччччистый? Я очччень даже ччччистый?
   Он боролся, но его била крупная дрожь. Он не видел меня, лишь слышал голос. Голос вертелся по кругу, взлетал, опускался, возникал то здесь, то там. Поэтому "призрак" нервно озирался, всякий раз дергаясь в сторону голоса. Зубы его принялись непроизвольно стучать. Нет, ему не было страшно. Ему было очень страшно. Но он очень мужественно держался. Зубы - это мелочь, когда происходит такое.
   - Кто ты? - в голосе его, помимо страха промелькнула и мольба. Ему действительно хотелось узнать ответ на свой вопрос. Наивный. Как могу я поведать то, чего сам не ведаю. Иначе ходил бы я безымянным?
   - Я же сказал, - повторил я. - Твой страхххх...
   Хладнокровие возвращалось к нему. Он увереннее стиснул арбалет, превозмогая дрожь.
   - Я не ведаю страха!
   Я рассмеялся наглым ледяным голосом:
   - Потому я и неведом...
   - Ты лжешь! - неуверенно выкрикнул он, вновь оборачиваясь на голос.
   - Выходит... я лжжжец? - удивился я.
   - Ты... я не знаю, кто ты...
   - Но если лжжжец говорит ложжжь, то он недалек от исссстины...
   Глаза его подозрительно бегали. В них глубокой тревогой отражался далекий лунный свет. Он затравленно озирался, направляя арбалет на каждый шорох.
   - Ты порождение тьмы...
   - Это очччевидно..., - глубокомысленно шипел я, - ибо вокруг тьма...
   "Призрак" сглотнул, вздрогнул от собственных мыслей и спросил:
   - Ты... ты слуга Дьявола?
   - О... я никому не служжжжу...
   - Ты... ты Дьявол?
   - Зови, как хочешшшшь...
   - Так... Дьявол?
   - У Дьявола есть слуги, - напомнил я его же слова, - мне же никто не служжжит...
   - Так кто же ты...?
   - Это неважжжжно... - усмехнулся я. - Понимаешшшь? Неважжжжно...
   - Но... я не пойму...
   - И не сссстарайся...
   - Но... чего тогда тебе надо? - умоляюще застонал он. - Зачем ты меня мучаешь?
   - Я? О, я не мучччаю... я просто общщщщаюссссь...
   - Да кто же ты?! - человек вращался на месте, уже не зная, с какой стороны меня ждать.
   - Тот, кто общщщаетссся с тобой...
   - Я понял, - порывисто закивал он. - А... можно поточнее?
   - Поточччнеее? Ты хочччешшшь точнее?
   Он лишь кивнул.
   - Тогда ссссам назови меня...
   - Откуда... откуда мне знать?
   - Не зззнаю...
   - Но... как я могу назвать тебя, если не знаю - кто ты?
   - Этого никто не зззнает... но всссе же назззывают...
   - Выходит, ты не Дьявол! - с затаенным облегчением выдохнул он.
   - Можжжно и Недьявол...
   - А... но это ж не имя...?
   - Не имя...
   - А имя есть?
   - Зачччем мне имя... Главное - не имя. Главное - тот, кто ззза ним...
   - И кто за ним? - страх его постепенно исчезал. Глаза принялись хватко осматривать ночные заросли.
   - Тебе решшшать, кто ззза ним...
   - Но если нет имени, значит... и нет никого?
   - Но кто-то жжж есссть? - не унимался я.
   - Кто-то есть, - под нос повторил он. - Кто-то определенно есть.
   - Точччно...
   - Причем, кто-то с виду страшный, а в душе, кажется, веселый.
   - Точччно...
   - Но мне не важно, как тебя звать. Мне важно - угрожаешь ли ты мне?
   - Точччно...
   - Точно? Что - точно? Ты мне угрожаешь, или нет?
   - Ха-ха-ха, - лес вновь наполнился раскатами моего хохота. - Угрожжжаю? Я никогда не угрожжжаю. Я лишшшь смеюсссь...
   - Но почему ты смеешься?
   - Потому что мне смешшшно...
   - И чего смешного? - голос его запах обидой.
   - Смешшшно, когда вы боитесссь сссобственной тени...
   - Выходит, ты - моя тень? - не мог поверить он.
   - Нет... не твоя... - продолжался мой хохот. - Я никому не принадлежжжу.
   - Странно. Зачем тогда говоришь так?
   - Потому что это так...
   Он затряс головой, пытаясь скинуть наваждение. Но я продолжал негромко смеяться, прячась повсюду. Так длилось некоторое время.
   Но вскоре мне надоел этот спектакль, и я принял известный облик. Человек сощурился, увидав черное пятно, выступившее на фоне ночи. И снова вознес арбалет. В нем он видел свое единственное спасение. Его страхи снова ожили. Ведь теперь, помимо ушей, пришлось поверить еще и глазам.
   - Стой! Не подходи! Я выстрелю!
   - Я стою, - спокойно произнес я обычным голосом. - Но я могу подойти, причем ты не выстрелишь.
   - Я... я выстрелю! - уверял он, скорее себя, чем меня.
   - Стреляй, - небрежно посоветовал я. - Ты прекрасно понимаешь - то бесполезно.
   В глазах его вспыхнул лихорадочный огонь.
   - Это колдовство! Я знаю! Это колдовство!
   - Зови, как хочешь, - беспечно пожал я плечами. - Колдовство, так колдовство. Я, правда, называю его иначе.
   - Иначе... как?
   - Желания.
   - Желания...?
   - Да.
   - Но... ничего не пойму, - арбалет на миг дрогнул. - Какие желания?
   - Мои, - с вежливым поклоном признался я.
   - Что...?! Твои...?!
   - Да, мои воплощенные желания.
   - Что...?! - не мог сообразить он.
   - Все, чего мы хотим - есть наши желания, - спокойно пояснил я.
   - Ну да, и дураку ясно, - мотнул он головой.
   - Все, чего мы добились - наши воплощенные желания.
   На миг он задумался. Арбалет, правда, не опустил.
   - Ну... ну да... это ты к чему?
   Я упивался его вздрагиваниями, его сбивчивым стуком сердца, его мечущимися желаниями. А еще убийца. Но он все же человек. В первую очередь он человек, и лишь потом убийца.
   - Колдовством ли, магией ли, невежественные люди склонны называть все воплощенное, однако, выходящее за грань их понимания. Или за круг света их познания. Однако, проявляющееся в этом кругу. Мое появление здесь может показаться колдовством. Но это всего лишь желание. Причем твое.
   - М...мое?! - поперхнулся он. - К...как мое?!
   - Успокойся, - посоветовал я, - возьми себя в руки. А еще лучше - опусти арбалет.
   - Конечно! - он сжал оружие сильнее, напрягся. Палец так и норовил надавить на крючок.
   - Конечно! - безоговорочно подтвердил я. - Надеюсь, ты прекрасно осознаешь всю свою беспомощность. Для твоего же блага - убери арбалет.
   - Чтобы ты меня убил?!
   - Я мог тебя убить давно. Могу убить сейчас, - уверенно перечислял я. - А также ты можешь сам себя убить своим же арбалетом. Руки вон как дрожат.
   Человек послушно опустил оружие. Вернее, не он, а его руки. От него пахло легким стыдом. Я довольно склонил голову.
   - Вот и хорошо. А теперь, если хочешь, давай поговорим. Ты ведь хочешь поговорить?
   - Э...
   - Да, понимаю - ты готовился вздремнуть немного, чтобы с рассветом продолжить путь, но не переживай. У тебя еще будет время поспать.
   - Зачем мне говорить с тобой? Ты - порождение лесного мрака. Ты - черный колдун. Наверняка желаешь усыпить мою бдительность, а после убить...
   - Ха-ха-ха, - вновь затрясся я от страха. - Ты так хочешь умереть?
   - Н...нет... - потряс он длинной копной.
   - Тогда чего все твердишь да твердишь про смерть? Даже барон и тот был уверен, что не погибнет...
   - Ты знал барона? - вмиг насторожился "призрак". Руки снова потянули арбалет, но он остановил их.
   Я угрожающе понизил голос.
   - Разумеется! Ведь я дух его, исполненный жаждой мщения!
   - Что?! Ты... дух?!
   - Да, - нагло врал я, - я дух барона Лоя де Гарра, не так давно убитого тобой!
   Он начал медленно пятиться назад, вновь поднимая арбалет.
   - Ты... ты пришел мстить?!
   - Зависит от тебя...
   - Но... я не желал ему смерти, - бегло оправдывался человек. - Я просто выполнил свою работу.
   Я воззрился на него тяжелым пристальным взглядом. Он съежился, словно ожидал удара. Но бить его никто не стал. Я лишь коротко приказал:
   - Натаскай дров.
   Он опешил, снова опустил арбалет. Долго стоял, не в силах сообразить, что происходит. Я тоже стоял напротив него и ждал. Наконец, он неуверенно переспросил:
   - Дров... зачем?
   - Зачем нужны дрова? - в свою очередь переспросил я.
   - Для костра.
   - Вот видишь, - усмехнулся я. - Чего ж тогда переспрашиваешь?
   - Но... я не понимаю, - человек смотрел на меня со жгучим подозрением.
   - Чего непонятного? - развел я руками. - Ты займешься костром, я поймаю какую-нибудь дичь. Думаю, ты тоже не против ужина?
   Он стоял, не в силах пошевелиться. Я вопросительно взглянул на него.
   - Неужели это трудно осуществить? Вон у тебя и топорик на поясе болтается.
   - Но... а...
   - Чего? Боишься разжигать свет? Так ведь здесь глушь непролазная.
   - Но...
   - Или боишься, что я зажарю и съем тебя?
   - Да... вернее нет, но... я не то имел ввиду.
   Я решил уточнить:
   - Тогда что?
   - Но... ты же дух...?
   - Допустим дух, и что? - обиженно спросил я. - Мне уже нельзя познать человеческих желаний?
   - Но... раз ты бесплотен... то... как? - сбивчиво говорил он.
   - А вот так. Словом, хватит болтать. Ты просто скажи - желаешь печеного мяса?
   Он ничего не сказал - лишь кивнул. Пусть и обреченно. Но то уже неважно.
   - Тогда за дровами, - властно поторопил я. - А я займусь своим делом.
  
   Через некоторое время под сенью старого дуба потрескивал небольшой костерок. На жерди пекся жирный глухарь, источая чудесный аромат. Я сидел на выступающем корне, блаженно сопел и щурил глаза. Напротив меня сидел человек, не сводя с меня зачарованного взгляда. Однако нос его тоже тянулся в сторону возбуждающих запахов. И желудок временами отзывался нетерпеливым урчанием.
   Он был невысок, обычного телосложения, темноволос. Зеленоватые глаза ныне казались провалами в бездну. Черты лица резкие, волевые. Но он умел искусно играть ими и казаться другим человеком - мягким, робким, податливым. Правда, сейчас то не имело смысла. Не было тех, перед кем следовало бы менять лик. На вид ему казалось лет тридцать, хотя чувствовалось - он намного старше. Словом, заурядная и малоприметная внешность. Никаких характерных и отличительных черт. Для убийцы качества жизненно необходимые. Такому проще затеряться в толпе, скрыться от погони, вертеться перед глазами не привлекая внимания, выдать себя за другого.
   Я покрутил глухаря, поворошил угли под ним, бросил взгляд на своего нового знакомого и попросил:
   - Водой не угостишь?
   Он безропотно протянул флягу. Я сделал пару глотков. "Призрак" во все глаза смотрел на меня. Убрав флягу, я облегченно вздохнул, утер губы и спросил:
   - Итак, тебя зовут...
   - Я не могу назвать свое истинное имя, - виновато опустил он глаза.
   - Назови неистинное, - небрежно пожал я плечами.
   - Ральтар. Так меня зовут многие. А вообще имен много.
   - Это хорошо, - кивнул я.
   - Почему?
   - Я думал - ты мне ответишь? - улыбнулся я. - Раз у тебя их много.
   - Но... мне они просто нужны. Я ведь... а почему я должен все рассказывать?
   - Ты ничего не должен, - напомнил я, протягивая флягу обратно. - По крайней мере, мне. Я с легкостью могу все узнать, просто заглянув в твои глаза. Но мне хочется, чтобы ты сам все рассказал.
   - Зачем тебе это? - удивился он, принял флягу, подвесил ее на пояс.
   Я посмотрел на обжаренную тушку. Она выглядела очень заманчиво. Кое-где виднелась запекшаяся кровь. Я облизнулся.
   - Для меня истина, словно кровь для вампира. Я питаюсь ею. Она наполняет меня силой, огромной силой. Но я не хочу насильно влезать в душу. Гораздо приятнее, когда человек сам раскрывает ее. Тогда польза становится взаимной.
   - Ничего себе! - настал его черед усмехаться. - В душу он не хотел влезать! У меня со страху чуть сердце не разорвалось...
   - Не разорвалось бы, - успокоил я. - Вас же учат ничего не бояться. Даже смерти.
   - Откуда ты знаешь?! - Ральтар пристально уставился на меня.
   - Говорю ж - глаза выдают. И стук сердца. И запах желаний... Словом - неважно.
   - Да, интересного духа послала мне судьба. Но я все ж не пойму - ты дух барона, или нет?
   - А что, похож? - повертел я головой, показывая себя со всех сторон.
   - На барона нет. А дух его я не видел.
   - Тогда это неважно, - с важностью пояснил я.
   - Но... как мне хоть звать тебя? - Ральтар прищурился, словно целился в меня.
   - Ты можешь звать меня как хочешь, и сколько хочешь, но я не появлюсь. Я прихожу лишь тогда, когда желаю.
   - Ты столь похож, но ты... не человек? - глаза его превратились в две подозрительные щелки.
   Я взглянул на него и просто посоветовал:
   - Тебе решать, кто я.
   - Нет, ты не человек, - с уверенностью высказал он. - Не мог человек догнать самого Ральтара в ночном лесу. Не мог человек пробежать по болоту, не мог он совершить всего, что сделал ты.
   - Не мог, - глухо вторил я.
   - Значит, ты все же дух, - смерил он меня наметанным взглядом.
   - Зови, как хочешь, - глаза мои вспыхнули и погасли. Он вздрогнул.
   - Точно... ты - дух...
   - Дух, так дух, - не стал отпираться я. Посмотрел на шипящую жирком дичь. Алчно облизнулся. - Но жареное мясо я люблю не меньше вашего. Как и прочие плотские блага.
   - Да, ты необычный дух, - с важностью отметил Ральтар. - Никогда не встречал таких.
   - А что, ты встречал иных духов? - удивленно поднял я брови.
   Человек замялся
   - Ну...
   - Опять тайна?
   - Да. Точнее - обет. Я давал обет не разглашать своих тайн никому из смертных...
   Не успел он договорить, как я снова расхохотался. Ральтар метнул на меня колючий взгляд, нахмурился. Подождал, пока я просмеюсь, и осторожно спросил:
   - Чего опять смешного?
   Я трогательно взглянул на него, словно на младенца, покачал головой, вздохнул и заговорил:
   - Милый мой Ральтар. Давай сначала ты убьешь меня, а после все расскажешь. Все - все. Начистоту.
   - Убить?! - встрепенулся он.
   - Ну да.
   - Зачем?! - его голос отразился новой дрожью.
   Я поднял руки и властно произнес:
   - Дабы окончательно понять, что я не смертный. А раз так, то можешь рассказывать мне все, что угодно. Причем, не нарушив обета молчания. Можешь лгать, можешь говорить правду. Твои тайны останутся жить во мне. Мне нет смысла выпытывать или вынюхивать секретные сведения. Мне даже в глаза смотреть не нужно - это образное сравнение. Я просто чувствую запах желаний. И сейчас это докажу.
   Я потянул воздух, замер... снова потянул. Ноздри дрожали, улавливая неприметные запахи. Ральтар подобрался и затих, словно решался вопрос жизни и смерти. А ведь так и есть.
   - Твое истинное имя... Тах, - шепотом выдохнул я.
   Он резво вскочил. Грудь тяжело поднималась, глаза ярко сияли. В них тревогой вспыхивало кровавое пламя костра.
   - Никто... никто не ведал моего настоящего имени... даже избранные.
   Я окатил его холодным взглядом, скривил равнодушную ухмылку, небрежно махнул рукой.
   - Знаешь, мне совершенно безразлично, каково твое истинное или неистинное имя. Если это важно для каких-то избранных и для тебя, то для меня то вовсе не важно. Главное - чтобы все условились называть тебя одинаково. Чтобы при имени Ральтар, у всех вспыхивал один и тот же образ. Чтобы мы не путались, о ком идет речь. Как, к примеру...(я глянул по сторонам и ткнул пальцем в первое, что пришло на ум), к примеру - жареный глухарь. Ведь понятно, о чем идет речь. Кому угодно скажи - он поймет. Так и здесь. А если какие-то избранные, например мы, называют его "священная птица, уснувшая в ночи дабы сладкой плотью своей, приготовленной на костре, насытить наши тела, ибо в том есть наше желание", то это сугубо их дело. Лишь бы они понимали, какой образ стоит за этим прозвищем. Но если они хотят общаться с простыми людьми, то непременно должны произносить "жареный глухарь", то есть использовать простые общепринятые слова, или иные символы. Конечно же, если желают взаимного понимания. Так что, можешь смело поведать мне свою историю, Тах из Клана Безмолвных Убийц.
   Он вздрогнул еще сильнее. Глаза раскрылись еще шире.
   - Тебе нечего скрывать от меня, - в очередной раз напомнил я, палкой поворошив угли. - От этого, кстати, зависит твоя жизнь. После ужина я решу, жить тебе, или нет. Да ты садись - я же не король. В моем присутствии не нужно говорить стоя.
   Он медленно присел. Взгляд скользнул по арбалету. Я предупреждающе улыбнулся. В свете костра вспыхнули кончики клыков. Человек содрогнулся. Собрался с силами, и кротко посмотрел на меня.
   - Так кто же ты?
   - Давай не будем ходить по кругу! - раздраженно прикрикнул я. - Кто, да кто?! Сам прекрасно видишь, и все спрашиваешь. Реши уж для себя, кто я, и делу конец. Здесь нет ни избранных, ни кого другого. Есть я и ты. Мне не важно, кто я - это я прекрасно знаю. Мне важно - кто ты. Я же для себя решил - ты Ральтар, пусть это имя вымышленное. Зато оно звучнее, чем Тах. Тах, конечно, более таинственно, но мне все же нравится Ральтар.
   - Мне тоже, - честно признался он. Напряжение спало, он несколько успокоился, расслабился. Бросил на меня отрывистый взгляд. И вдруг снова стиснул зубы. По лицу его прошла судорожная мука.
   - Ты точно не человек?! - умоляюще переспросил он.
   - Точно, точно, - нетерпеливо кивал я. - Смотри.
   С этими словами я щелкнул пальцами, и указал на костер. Птичья тушка неожиданно зашевелилась, и медленно взлетела вверх. Я указал на Ральтара, и наш ужин принялся вращаться вокруг него. Он сидел, распахнув рот, и крутил головой, не смея оторвать взгляд от чуда. Хотя, какое то чудо - обычный жареный глухарь. Описав несколько кругов, тушка вернулся на свое законное место. Я брезгливо поморщился.
   - Эх, не люблю показывать такие фокусы. А приходится. Вы очень сильно привыкли доверять глазам. И ушам. Меньше запахам, вкусу и прикосновениям. Однако есть более верные способы постижения реальности. Но... не стану тебя утомлять. Просто, хочется послушать интересную историю. Твою историю, приукрашенную правдой.
   Он долго не мог прийти в себя. Протянул руку, потыкал пальцем в золотистую тушку. Она уже покрылась румяной корочкой и источала нежный запах.
   - Да... - перевел он на меня горящий взгляд. В нем таилось восхищение, удивление, интерес... зависть.
   - Да, - глубокомысленно согласился я, пряча торжественную улыбку. - Такая вот она "священная птица, уснувшая в ночи дабы сладкой плотью своей, приготовленной на костре, насытить наши тела, ибо в том есть наше желание"... тьфу ты! Куда как приятнее сказать "жареный глухарь". Сразу слюнки текут.
   Наконец, Ральтар полностью оправился от потрясения. Глянул по сторонам, прислушался. Неожиданно, над нами послышалось тихое шуршание. Затем кто-то проворно скрылся в листве. Я с упреком взглянул на него - его рука метнулась к арбалету.
   - Тебе ли не знать, кто там? - указал я наверх.
   - Да, там белка, - согласился он. - Просто... после сегодняшнего вечера... я готов стрелять на каждый шорох.
   - Никто не сомневается в твоих способностях стрелка, - с уважением покивал я. - Да только глупо стрелять на все шорохи.
   Ральтар виновато вздохнул, натянуто улыбнулся и протянул руки к огню. Я ждал.
  
  
  
   12 Исповедь убийцы
  
   "Ты думаешь - то звезды светят?
   То отраженье твоих глаз".
  
   Хранитель желаний
  
  
   Ждал не только я. Казалось, весь лес замер в ожидании: ветер утих, деревья прекратили скрипеть и шуршать, выпи затихли вдали. Даже звезды перестали мерцать и подмигивать друг другу.
   А может, то замерло время?
   Ведь все может быть...
   Ральтар сидел, погруженный в свои мысли. В нем шла сильная внутренняя борьба. Он смотрел на меня, видел мой простой человеческий облик, пусть несколько странный. И в то же время он прекрасно понимал - перед ним не человек. Он пытался понять - кто именно, но не мог. Я слышал тихие звуки, словно кто-то перелистывал старые страницы. Но то были не страницы. То Ральтар перебирал в памяти все возможные имена и образы, которые хоть как-то могли пролить свет на мое происхождение. Вспоминал все предания, легенды, пророчества, песни. Даже далекие сказки детства промелькнули расплывчатыми картинами. Вздрогнули и развеялись дымкой воспоминаний. Меня и там не оказалось.
   Я лишь незаметно посмеивался, не смея прервать его умственного напряжения. Губы его поджались, глаза сузились. Мысли метались, точно пойманные куропатки. Их крылья в бессилии бились о прутья клетки. Клетка оказалась крепка - птицы не могли вырваться. Свобода манила своей опьяняющей свежестью - птицы смело кидались на прутья. Но их усилия обращались лишь жалкими клочками перьев. Пестрых, невесомых, бесполезных. Клетка насмехалась над ними, сплетенная из чужих взглядов, устоев, морали и традиций. И немного из тростинок своего мировоззрения. Клетка условностей, удерживающая разум от истинного всемогущества.
   Ральтар все размышлял, но ответ так и не появился. Он потер глаза, словно после долгого сна, еще раз пристально взглянул на меня. Не помогло.
   Я крутил деревянный вертел, подгребал угли, посматривал на него. И думал: "Ты силишься вспомнить, где ты слышал обо мне? Увы, мой дорогой убийца, увы. То едва ли реально. По крайней мере, для тебя. Причем, ответ прост, очень прост. Он постоянно вертится вокруг, но так и не может принять знакомый образ. И не сможет. Поэтому, не стоит так сильно напрягаться из-за пустяков".
   Ральтар глубоко вздохнул, подобрался и, наконец, заговорил:
   - Да, похоже, от тебя ничего не утаишь?
   - Все, что угодно, - с вежливостью обнадежил я. - Я не лезу в чужие тайны.
   - Но... ты сам только что говорил... к тому же, прознал о моих тайнах?
   - Чужие тайны лезут в меня, - с благоговейным трепетом подметил я.
   Убийца обреченно опустил глаза, развел руками.
   - Значит, все-таки бесполезно утаивать.
   - Было б желание, - остановил я его. - Ведь можно сделать все. К примеру, мое желание - узнать твою историю. И мне кажется, я ее узнаю.
   - Да, да, я помню, - Ральтар посмотрел на тушку, на меня, снова вздохнул. - Но... обещай, что не убьешь меня?
   Ветка, которой я ворошил угли, замерла в воздухе. Я удивленно уставился на него.
   - Ты хочешь жить?
   - Разумеется.
   - Но ты совершил убийство, - строго напомнил я, погрозив веткой. - Наверняка не одно.
   - Все верно, - он даже не пытался протестовать, с покорностью принимая обвинение. - Да только, если ты бы знал все, то и судил бы по-иному.
   Я отложил ветку, провернул вертел. Несколько капель жира сорвалось в костер. Тот довольно вспыхнул и благодарно зашипел. Да, сколько не таи, а стоит распалить огонь желаний, и капли тайны падают под натиском сильного жара. Падают и рождают новые искры, новый жар.
   - Так вот я и даю тебе шанс, - мой хриплый голос ронял мелкие капли надежды. - Поведай мне все с подробностями. И, быть может, я стану судить тебя по-иному.
   Мои слова его нисколько не испугали. Он понимающе кивнул, бледно усмехнулся и выразительно взглянул на меня.
   - Хорошо, Дух, я исполню твое желание. Так слушай же.
   И Ральтар начал свое повествование.
   - С незапамятных времен существует Клан Безмолвных Убийц. Он такой же древний, как сам род человеческий. Он такой же могущественный, как все королевские династии. Он такой же призрачный, как память о кровавом прошлом. Никто раньше не ведал о его существовании, не ведают и поныне. Клан свято хранит тайну, рожденную в седых эпохах. Она жила до нас, она живет вместе с нами, она продолжает жить и после нашей смерти. Ибо жизнь человеческая не имеет власти над тайной. Человек лишь хранит ее. Хранит недолго, затем вручает преемнику. Но жизнь человека ничтожно мала по сравнению с жизнью тайны. Вот почему уже не одно тысячелетие она витает среди людей, но никто не способен сорвать с нее вуаль. Вуаль сотканную из самого времени. Вот почему мы и зовемся - Безмолвные.
   Наше ремесло, как сам видишь, не слишком-то благое и приятное. Многим оно покажется чудовищным и отвратительным. Многие сразу осудят нас, если прознают. Потому-то и не прознали до сих пор. Иные могли бы понять. Ведь кто-то должен выполнять грязную работу. А ее всегда в избытке. Причем выполнять очень чисто, не оставляя следов. Словно трубочист, после которого и не скажешь - пользовались ли вообще печкой? Этим и отличается наш клан от иных представителей нашего древнего ремесла. Осмелюсь предположить, что оно едва ли не старше женского древнего ремесла. Хотя сравнение тут неуместно. Ведь там, в основе лежит развлечение. У нас... сам понимаешь. Но, увы - выбирать не приходится. Мы с рождения несем это бремя, несем до самой смерти. Пусть сами мы зовем его не бремя, а путь. А точнее - Путь Безмолвных. И считаем его не путем греха, а путем самопознания.
   Столетие за столетием проплывали в наших потаенных чертогах. Поколение за поколением сменялись хранители древней тайны. За долгое время, каких только прозвищ не прилипло к нам: слуги Дьявола, приспешники Тьмы, вестники ада, кровавые оборотни, беспощадные невидимки, холодные призраки и тому подобное. Люди склонны преувеличивать, когда сталкиваются с неведомым. Когда разум не может объяснить происходящего, он начинает раскаляться, будто жаждет объять необъятное. Воображение воспаляется и начинает рисовать всевозможные жуткие образы. Они-то и пугают само воображение, породившее их. И человека одолевает первородный страх. Да, все наши деяния окутаны ореолом мистики. И мы всячески тому способствуем. Порой, даже сознательно сгущаем краски, заслоняясь от света истины, который может бросить на нас предательский луч. Всякий раз, когда происходит неведомое и страшное убийство, людьми овладевает холодный ужас. Они с приходом сумерек прячутся по домам, они с опаской всматриваются друг в друга, они с трепетом прислушиваются к каждому шороху. Страх тем сильнее, когда источник страха невидим глазами, но явно ощущается кожей. Они не знают, откуда ждать следующей угрозы. И как обезопасить себя. Наивные. Они даже не подозревают, что источник - они сами. Равно как и обезопасить себя они могут сами. Причем не нужно даже бояться и прятаться. Ведь мы не убиваем всех подряд.
   Некоторые, правда, смутно об этом догадываются. Но таких мало. Впрочем, как всегда было мало тех, кто зрит вглубь происходящего. Они называют нас Тайным Судом, или Божьей Карой. И они не далеки от истины. Прежде чем взять на себя обязательство, мы долго и тщательно изучаем суть дела. Наш клан скорее занимается шпионской, чем карательной работой. Непосредственно самому убийству предшествует долгая череда поиска и изучения первопричин. Почему кто-то хочет кого-то убить? В чем кто-то провинился? И так далее. Бывает, изучение занимает не один месяц. Такое происходит, когда заказывают убрать некое высокопоставленное лицо. Обычно же от недели до пары месяцев. Наши люди есть в каждом городе, во всех крупных селах. В деревнях мы появляемся под видом купцов, бродяг, лицедеев, странствующих вольнонаемников. Кстати, искусству перевоплощения мы уделяем гораздо больше внимания, чем навыкам владения оружием. Хотя последнее, как ты смел уже убедиться, тоже на должном уровне. Но все ж главное в нашем ремесле - не столько убить, сколько не оставить следов. Для этого, кстати, мы сами нередко пускаем слухи и даже сочиняем легенды о неведомых стрелках-призраках или еще что-нибудь подобное. Слухи расходятся, искажаются, селятся в темных умах. Для нас это очень полезно.
   За нами пытаются вести наблюдение, но тщетно. Королевские тайные службы не в состоянии совладать с нами. Зато мы очень часто в курсе всех королевских дел. Изредка принимаем заказы и от самой службы, причем они даже не догадываются, с кем имеют дело. Но в целом стараемся не связываться с дворцовыми интригами и заговорами. Они и без нас неплохо справляются. К примеру, мы никогда не станем убирать наследника трона по просьбе его брата, сестры, дяди или тети. Мы никогда не станем покушаться на короля, если страна благоденствует и процветает. Напротив - можем даже защитить его от руки другого убийцы. Но и здесь без нас успешно обходятся, поэтому в те дела суемся редко.
   Зато появляемся там, куда не доходят законы. Нет, не законы королевства - на них мало кто обращает внимание. Ведь они столь изменчивы и несовершенны. Почему несовершенны? Да потому что изменчивы. Потому что их легко обходить, ими легко манипулировать в свою пользу, с их помощью легко держать в повиновении неисчислимые массы, обирая их, как велит закон. Словом, эти законы работают на тех, кто их придумывает. Мы, правда, не осуждаем их, но и не приветствуем. То есть - мы в стороне. Это не наша область, иначе мы бы занимались простой политикой.
   Но Клан Безмолвных Убийц появляется там, где преступаются простые человеческие законы. Где людей угнетают лишь за то, что они слабы. Где люди бессильны что-либо предпринять и изменить. Где они доведены до отчаяния и готовы идти на все, лишь бы попрать беззаконие. Вот там и случаются невероятные и загадочные убийства, коим нет разумного объяснения ни среди темной массы, ни в придворном свете.
   Вот такая краткая предыстория, почтенный Дух. Тебе... неинтересно?
   Я шевельнулся и вежливо поклонился.
   - Напротив. Если я замер, значит, внимательно слушаю.
   Ральтар понимающе кивнул.
   - Ясно. А то я подумал - ты уже все знаешь, и тебе неинтересно.
   - Я могу все узнать, - напомнил я. - Но предпочитаю узнавать из первоисточника.
   - Не понимаю вообще, зачем тебе все это? - пожал он плечами. - Ты же не будешь это использовать. Тебе и так не страшны убийцы. Ты же всемогущ?
   - Вряд ли я всемогущ, - покачал я головой. - Я многого не могу.
   - Да? - он поднял на меня удивленный взгляд. - А я думал иначе. Ну и чего ты не можешь?
   - Не могу прерывать тебя, - дружелюбно улыбнулся я. - Поэтому, продолжай.
   Ральтар вдруг задумался, посмотрел вверх. Там меж сплетенных ветвей поблескивали звезды, словно искры от холодного факела луны. Казалось, они тоже вслушивались в повествование убийцы.
   - Странное дело, но я тоже не могу уже молчать, - с каким-то скрытым восторгом отметил он. - Мне почему-то хочется все тебе рассказать. Я ни разу не перед кем не исповедовался.
   - Я не священник, - пояснил я. - Но все же выслушаю тебя внимательно.
   - Ну да, ты ведь - Дух, - опомнился он, устало моргнув.
   - Имена не меняют меня, - с важностью подчеркнул я. - Я меняю имена.
   - Я понял, - глаза убийцы сощурились, словно он боялся выдать себя их блеском. - Ты, наверное, Дух Познания?
   - Зови так, - простодушно пожал я плечами. - А можешь Духом Невежества. Тоже будет верно. Ведь если я что-то пытаюсь узнать, значит, чего-то не ведаю.
   - Но мы все чего-то не знаем, - философски подметил он. - Иначе были бы Творцами.
   Я внимательно посмотрел на него, прислушался, принюхался. Затем усилил взор и проник за его одежды и плоть. Моему взору предстало сердце. Сильное, молодое, человеческое. Оно учащенно застучало, будто он снова побежал. Хотя то всего лишь обострилось желание. Изначальное желание, заставившее кровь струиться быстрее. Скажу по секрету - сочетание "быть Творцом" всегда вызывает подобное. И человек, на кратчайший миг становится ближе к Творцу. Но лишь на миг. После желание остывает, и он снова уже обычный человек.
   Я заглянул Ральтару в глаза и тихо спросил:
   - А ты сам не хотел бы стать Творцом?
   К моему удивлению вопрос для него не стал неожиданным. Он не погрузился в размышления, он не стал ничего усиленно вспоминать. Лишь мечтательно улыбнулся.
   - Тебе то покажется странным, уважаемый Дух, но один из постулатов наших священных писаний гласит: "Всякий, берущий на себя право распоряжаться жизнью чужой, обязан проникнуться мыслями Творца".
   - Вот как? - глаза мои широко распахнулись. Я невольно подался вперед.
   - Это лишь образно, - поспешно добавил он. - Разумеется, никому не дано постичь его мыслей, если таковые вообще существуют. Но все же это очень хорошее духовное развитие - пытаться мыслить как он. Не знаю, как ты такое поймешь, ведь ты дух?
   - Для тебя я такой же человек, как и ты, - настойчиво произнес я. - Говори со мной, как с человеком, пусть и не человек я.
   Ральтар развел руками, понятливо кивнул.
   - Это подобно тому, если б крестьянин пытался проникнуться мыслями короля. Да, крестьянин скудоумен, он мало знает, мало понимает. Посади его на место короля, страна мигом рухнет в хаос смуты и раздробленности, или падет под натиском завоевателей. Но если кто-то в воображении своем восходит на трон, то начинает задумываться о многих вещах. Как бы он правил, что бы изменил, и стоит ли менять? Если такое мышление порождено не манией величия, а жаждой познания, то разум начинает подсказывать много интересного и полезного. Невольно осознаешь себя ничтожной мизерной крупицей чего-то огромного, необъятного, но составленного из таких же крупиц. Далее возникают правомерные вопросы, появляется здоровый интерес их изучать. Хотя многим, особенно церкви, такой интерес кажется нездоровым. Власти и вовсе могут в том разглядеть измену. Глупые власти. Да, крестьянин вряд ли станет королем. Но, поняв своего правителя, он проникнется уважением к нему. (Разумеется, если это мудрый правитель). Ведь он постигнет, какое тяжелое бремя лежит на плечах того, кто взял на себя бразды власти, словно тягловый битюг, и тащит на себе всех, кто ему присягнул. Как следствие, такие подданные будут послушнее, и принесут больше пользы королевству и себе. Но если правитель эгоистичный твердолобый самодур, то следствием такого познания могут стать смуты, восстания и даже переворот. Или же, смерть правителя, как такое недавно произошло.
   - Это ты про барона? - решил уточнить я.
   - Да, - коротко выдохнул Ральтар, - про него.
   - Ты считал его самодуром?
   Он с затаенной гордостью взглянул на меня.
   - Это очевидно. Надеюсь, ты хорошо его знал?
   - Я слушаю и не перебиваю, - я снова перевернул тушку, устроился поудобнее, и приготовился слушать продолжение. Ральтар снял с пояса флягу, глотнул воды, сосредоточился и снова заговорил:
   - Надеюсь, почтенный Дух, ты знаешь, какой обычай он ввел в своем баронстве? Надеюсь, ты слышал о тех унижениях и даже зверствах, что чинил он в подвластных ему деревнях? Надеюсь, ты понимаешь настроение народа, который год от года терпел такое скотское обращение. Именно - терпел. Стиснув зубы и кулаки. Стиснув от бессилия. От горя и слез. Законы королевства там теряли силу и превращались в самовольные законы барона. А уж законы совести и человечности, казалось, навсегда покинули те земли. Доведенные до отчаяния люди не раз пытались бунтовать, но безуспешно. Страх - великая сила, и барон ею пользовался с лихвой. Среди крестьян не находилось смельчаков, кто смог бы противостоять его произволу. А если и находились, то им не хватало ума, как правильно это делать. Четко спланированное массовое восстание никто из них вовек не смог бы поднять. Единственное, что могли они сделать - это вступать в разбойничьи шайки и трепать бароновы силы. Чем это чревато, ты и сам недавно видел. Поэтому, изжитые методы приводят к изжитым результатам. Тут и ума большого не надо, чтобы понять. Но недалекие, да еще отчаявшиеся крестьяне не понимали простых истин. И продолжали действовать, как им казалось, единственным возможным способом.
   Но вскоре слухи о произволе достигли и наших ушей. Тогда в деревнях стали появляться Безмолвные. Мы долго и пристально следили за всеми деяниями их господина. Только следили - не вмешивались. Даже когда он перегибал все возможные палки. К примеру, он мог после пьяного веселья нагрянуть в какую-нибудь деревню, схватить нескольких приглянувшихся девиц, и насильно увезти их в свой замок. Ему даже не надо было дожидаться свадьбы. Некоторым, кстати, тогда едва исполнилось пятнадцать. Но его ничто не останавливало: ни визги девочек, ни слезы родителей, ни ярость парней. С последними барон был особенно жесток. По всей видимости, ему доставляло глубокое удовольствие расправляться с ухажерами своих девиц. Поэтому девушки особо не упирались. Знали - чуть что, в первую очередь пострадает ее возлюбленный. Вот и уподобились безропотным овечкам, которые жертвовали своей плотью на благо пастуха. Скорее даже волка.
   Мы выжидали. Долго выжидали. Да, то может показаться бесчеловечно с нашей стороны. Но о какой человечности можно говорить при нашем ремесле? Ведь мы убийцы. И убийцы беспощадные. К тому же мы всегда подчинены своему кодексу и древним правилам Безмолвных. Самое главное из них гласит: "Не действовать преждевременно". Хорошее, кстати, правило. Не только для нас. Хотя многие неверно его толкуют. Для них ключевым становится слово "не действовать". Однако основной смысл в последнем слове. Поэтому мы и выжидали. Но не бездействовали. Просто в этом случае действие носит скрытный характер. Следовало довести народ до отчаяния. Разумеется, то делал барон, мы же попросту позволяли ему вершить произвол. Иной раз даже способствовали. Когда же люди были готовы хватать вилы и идти штурмовать его замок, тогда и настал наш черед. По деревням прокатился слух о скитающемся отшельнике, что раньше слыл мастером-убийцей. Люди невольно начали интересоваться, узнавать, где его найти и сможет ли он выполнить их пожелание. То здесь, то там появлялись Безмолвные, и рассказывали небылицы. То он бывший королевский стрелок, то знахарь, то колдун. Люди готовы были на все, лишь бы встретиться с ним и предложить ему работу. Но слухи продолжали распространяться, и в них они узнали, что человек тот давно как порвал с прошлым, и не желает к нему возвращаться ни под каким предлогом. Таким образом, целый месяц крестьяне терпели жестокий произвол, и лелеяли надежду на избавление. Их сердца пылали надеждой. Надежда, как и страх - великая сила. Надежда - ожидание желанного. Страх - ожидание нежеланного. То есть везде ожидание. И они ждали, стойко выдерживая нападки самодура.
   Наконец, свершился долгожданный миг. В местных тавернах стал появляться тихий пьянчужка, променявший смысл жизни на кружку крепкого вина. Пошел новый слух, что он знает того, о ком все шепчутся. Ну и пошло-поехало. Один деревенский староста осмелился, подошел, угостил пивом, завел разговор. Пьяница поначалу и слушать не хотел, но когда назвали цену, он задумался, выпил еще и смутно пообещал разузнать. Через некоторое время разговор повторился, и цена увеличилась в десять раз. Причем - никаких гарантий. Вот здесь, кстати, тоже один из приятных моментов нашей работы - доверие. Или отсутствие иных вариантов, кроме доверия. А также отсутствие всякой торговли. Разумеется, поначалу все отказываются. Не потому, что дорого, а потому что невозможно дорого. Ни у кого нет таких денег. Но лишь поначалу. В итоге всегда находятся. Да, может показаться - мы жадные и пользуемся чужим горем, но это кажется лишь несведущему. Хотя, как и в любом деле, мы не лишены издержек, иной раз немалых. Мы закупаем самое лучшее и дорогое оружие, тратим на всяческие способы маскировок, много уходит на подкуп, но это не важно. Обычно на все уходит четверть от суммы заказа. Но смысл здесь кроется в другом. Большая, даже непосильная сумма - это символ того, что человек готов жертвовать всем, во имя своего желания. Всем, что имеет, и даже большим. То есть мы проверяем, насколько сильно желание заказчика, насколько он истинно хочет покарать обидчика. Насколько он осознает свою правоту, насколько он ценит не наши услуги, но самого себя. Это трудно понять, но это так. Мы, правда, никому ничего не объясняем, и со стороны все выглядит иначе. Однако если б наши тайны были доступны, люди бы многое переосмыслили. К примеру, они бы узнали, куда уходит все золото? А оно (разумеется, за вычетом издержек) никуда и не уходит. Поэтому наш клан очень богат. В наших кладовых есть даже золото тысячелетней давности. Для нас же оно символ нашей тайной власти - не более. Мы не живем в роскоши, не тратимся на богатое убранство, на всяческие изыски. Смысл нашей жизни - совершенствование мастерства, изучение новых способов борьбы с беззаконием. А через это - постижение извечных тайн бытия. Постижение великих тайн человеческой души, основ его поведения, цели его пребывания в жизни. Мы много времени посвящаем изучению философии, естествознания, истории королевств, истории религий. Изучаем современные и древние теории мироздания, развиваем свои. Постигаем знания о природе, о человеческом теле и духе, об их взаимосвязи. Огромное внимание уделяем математике и астрономии. Нашим библиотекам позавидуют многие королевские хранители знаний. Иногда мы даже охотимся за редкими книгами, не скупясь на золото. Это единственная роскошь, на которую наш клан тратит немалые средства. Ведь знания, как ты понимаешь, дороже всего.
   Но в итоге мы все держим под большим секретом. Нас невозможно разоблачить - не было ни единого случая за всю историю. Не это ли показатель ценности знаний, которые мы применяем, продолжая оставаться в тайне? Знания хранят нас от чужих глаз и ушей, знания защищают наше дело. Не это ли символ превосходства мудрости над золотом? Истинной мудрости. Ведь есть мудрость мнимая, которой прикрываются все жалкие умы, оправдывая свою бедность. То если их мудрость ниже золота, она не дает власти над простым металлом. Да, истинный мудрец не обязан быть богатым, скорее наоборот. Но он обязан уметь с легкостью обретать столько золота, сколько пожелает. И тут же, без сожалений расставаться с ним, как будто его и не было вовсе. Если какой-нибудь богач насмехается над ним, то настоящий мудрец всегда утрет ему нос. Он за короткое время обретет столько золота, сколько богач зарабатывал всю жизнь. А после без сожаления растратит его. Ведь оно ему ни к чему. Он ведь всегда может иметь его столько, сколько захочет. Однако если с жадностью начнет цепляться за него, станет бояться потерять его, то он сразу уподобится простому богачу и лишится мудрости. А в итоге и золота. Поэтому настоящие богачи никогда не хвастаются и не унижают бедных. Лишь глупцы. Хотя иных бедняков такие насмешки толкают вперед, к вершинам жизни. Пусть на самый верх взбираются лишь единицы. Так сказано в наших анналах. И мы всячески стараемся следовать заповедям наших предков. Вот, пожалуй, вкратце о нас, и нашей роли в мировом жизненном колесе.
   Ральтар облегченно вздохнул, и снова отпил из фляги. Я задумчиво глядел на него.
   - Интересно. Философы - убийцы. Да еще целый тайный клан. Признаюсь, таковое слышу впервые.
   Ральтара нисколько не задели мои слова. Он лишь неприметно улыбнулся и произнес:
   - Убийство - это тоже символ. Символ твоей власти над людьми в целом. Символ твоей готовности идти на любые меры. Ведь далеко не каждый человек способен лишить жизни другого. Даже доведенный до отчаяния. Я не рассматриваю солдат на войне, которые вынуждены убивать по велению своих командиров, но не по велению разума. Война же вообще не наше дело, хотя мы подробно изучаем это извечное явление. Но, как ты видишь, мы убиваем лишь тех немногих, кто действительно этого заслужил. Тех, кто несет горе и страдание многим. Все равно, что выпалываем сорняки на огороде. Бывает, кстати, мы выслеживаем и уничтожаем иных убийц - маньяков, насильников или просто падких на золото людей, кто далеко зашел в кровь и уже не может остановиться. Как бы это не звучало нелепо "убийцы убийц". Но, что есть, то есть.
   Я снова перевернул глухаря, принюхался. Пахнет вкусно. По-моему готов. Отщипнул кусочек, пожевал, блаженно поохал и проглотил. Ральтар заинтересованно следил за мной. От него тоже запахло голодом.
   - Что ж, уважаемый философ-убийца, - с легкой усмешкой бросил я. - Пришел черед вкусить нам природной мудрости в облике этой священной... этой тушки.
   - Уже готово?
   - Попробуй. Кажется - да.
   Он тоже отщипнул, попробовал и довольно причмокнул.
   - Н-да. Вкусно.
   Я разломил ужин на несколько кусков. Разложил их на широких листьях папоротника. Ральтар придвинулся, облизываясь в предвкушении. О том, что я не человек, он, похоже, и думать позабыл. Да и где вы встречали духов, уплетающих за обе щеки, словно их не кормили неделю? Духи бесплотны, поэтому желания их не соизмеримы с простыми человеческими желаниями. Поэтому, дух без плоти неполноценен, как, впрочем, и наоборот.
   Мы ели, перекидываясь скупыми фразами, запивали водой. Ральтар подбросил дров - пусть каждый вкушает то, что хочет. Костер ответил благодарным светом, выхватив из ночи простое лицо непростого человека. Длинные волнистые волосы то и дело спадали на глаза и всячески мешали, но Ральтар не обращал на них внимания. Зато они скрывают лицо. В толпе это может оказаться очень полезным.
   Под плащом наискосок груди шел широкий кожаный ремень. На нем гнездились короткие черные стрелы, держась во вшитых проушинах. Лишь две из них пустовали. Одна стрела покоилась в арбалете. Вторая известно где. Короткие стрелы казались темными душами. Каждая из них предназначалась человеку с темной душой. Каждая с легкостью вырывала эту заблудшую душу из плена хлипкой плоти. И уносила ее в вечность, где она очищалась и возвращалась обратно.
   Я вспомнил барона. Где же сейчас он? Остывшее тело его до сих пор покоится на подводе. А может, Берд оказался благоразумен и похоронил его где-нибудь по дороге? Но то уже не важно. Могила станет лишь символом барона, или памятью о нем. Пока живы те, кто его знал, он будет еще существовать. Даже те, кого он унижал, обирал, пытал и насиловал, будут наделять его жизнью. Но их дети будут знать о нем понаслышке. А детям их детей достанется лишь туманный образ безжалостного самодура. В итоге память о нем сотрется, истлеет и раскрошится под ветрами истории, под проливными дождями иных захватывающих событий, и развеется мельчайшей пылью. Но зато жизнь свою он прожил ярко и счастливо. Он имел все, чего желал, пусть и попирал чужие желания. И за это поплатился. Да, короток миг жизни, подобный вспышке. Чем ярче горишь, тем быстрее сгораешь.
   Потому-то и люблю я мрак. В нем невозможно сгореть. В нем можно лишь вспыхнуть. Но если вспыхнул - то уже не мрак. Однако, невозможно вспыхнуть не погаснув потом. Любой источник рано или поздно гаснет. И снова наступает мрак. Одна вспышка может быть ярче другой. А вот мрак не может быть мрачнее другого - он един и извечен.
   Я перевел взгляд и посмотрел на арбалет, лежащий у Ральтара под рукой. Вспомнил Диркота и его стрелков. По сравнению с арбалетами солдат, этот выглядел игрушечным. Но, судя по всему, такое впечатление обманчиво. Я прожевал очередной кусок и указал жирным пальцем на оружие.
   - Где ж ты научился так стрелять?
   - У нас всему учат, - смакуя крылышко, произнес Ральтар. Дожевал, запил. - Иначе бы мы не существовали.
   - И ты всегда действуешь в одиночку?
   Он тоже глянул на свое оружие.
   - В-основном да. Сообща мы действуем, когда идет подготовка. Собираем сведения, обдумываем их, развиваем все возможные планы действий. Непосредственно момент убийства даже не рассматривается. Его даже не принято обсуждать, по негласным правилам. Считается высшим оскорблением великого звания мастера, если он не смог привести приговор в действие.
   - Такое случалось?
   - Ни разу.
   - То есть ты не сомневался, что попадешь с такого расстояния точно в глаз?
   - Нисколько, - уверенно сказал он.
   - А если б все-таки промахнулся? - предположил я.
   - Исключено.
   - Но все же?
   - Я бы не сидел тут с тобой, - жестко отрезал он.
   - А где б ты был? - поднял я вопросительный взгляд.
   - Меня бы уже не было вообще!
   Я задумался, бросил на него вопросительный взгляд.
   - Тоже кодекс чести?
   - Угу, - кивнул он, с хрустом перекусив косточку.
   Да, интересно все же разделить трапезу с беспощадным убийцей в темном глухом лесу. И не просто с убийцей, а убийцей-философом. Для которого жизнь человеческая не ценнее сорняка. Он с одинаковой легкостью выкорчевывает ее из тленного тела. Хотя, как люди себя ведут, такое к ним и отношение. Где они растут, там с них и спрос. Ведь для природы сорняк столь же ценен, как и плодоносные овощи. Он становится сорняком лишь на грядке. То есть там, где человек отделяется от природы, а точнее изменяет ее по своему разумению. В лесу любой сорняк - обычный житель. Иначе всю природу можно окрестить сорняком.
   В этом мы с Ральтаром очень схожи, пусть и не до конца. Я уверен - изначально все люди прекрасны и чисты душой. А деяния их светлы и благородны. По крайней мере, для них самих. Иначе бы не было тех деяний. Я уверен, что изначальное желание каждого наполнено счастьем для всех. Иначе не было бы последующих желаний. Стремясь к ним, каждый оправдывает себя тем изначальным, о чем когда-то мечтал. И неважно, насколько человеческие деяния в итоге темны и ужасны. Просто изначальное желание со временем загрязняется, мутнеет и гаснет. Но оно есть. И живет в каждом до самой смерти. Даже этот убийца таков. Ведь деяния его оправданы добром. Как для него, так и для тех, кого он защищает. Лишь те, кто умирает под его разящими стрелами, сочтут его злым и ужасным. Но их уже никто не спрашивает. А жаль.
   Правда Ральтар даже не подозревает, что по сравнению со мной он невинный агнец.
   Или все-таки подозревает?
   Я присмотрелся, повел носом...
   Нет, не подозревает.
   И это хорошо. Я не хочу пугать его своей тайной, как он не хочет пугать простых людей своей. Я лишь создаю жутковатый образ грозной мифической силы - не более. Но тайна за ним все же сокрыта. И знать ее Ральтару не следует. По крайней мере - пока. Придет время, и, быть может, он сам все узнает. Ведь он на пути познания. Если не сворачивать и не останавливаться, то к ней придет каждый...
   Я окинул его вопросительным взглядом, присмотрелся к его вытянутой торбе. Нет, там не золото. Там мед и орехи. Очень полезно и питательно в дальних походах. Золота при нем не имелось. Но мне все же стало интересно, и я спросил:
   - Ральтар, а сколько стоила жизнь барона?
   Он усмехнулся, посмотрел на арбалет. Поднял на меня глаза. От него пахло искренностью. Приятный запах.
   - Тысячу золотых.
   - Тысячу золотых?! - не мог поверить я.
   - Да, тысячу золотых, - спокойно подтвердил он. Достал флягу, сделал пару глотков. Протянул мне. Я с благодарностью принял флягу, тоже отпил и вернул ее хозяину. Он повесил ее на широкий двойной пояс. Я поджал губы, хмыкнул и снова задал вопрос:
   - И крестьяне нашли столько золота?
   Ральтар победоносно ухмыльнулся и развел руками.
   - Раз барон мертв...
   - Ну да, мертв, - мрачным голосом вторил я.
   - Всего лишь один выстрел, - приглушенно напомнил он, погладив верный арбалет. - Тысяча гульденов за один выстрел. Но какой? Выстрел настоящего мастера. А они пытались одолеть его целой разбойничьей ватагой, да так и не смогли. Только жизни впустую погубили. Вот тебе, Дух, пример глупости и невежества. Пример превосходства настоящего мастерства над самодеятельностью. А также пример изжитых методов и результатов. Цена же здесь еще и символ разницы между высоким мастерством и оплошной поспешностью этих бедняг. Я один в тысячу раз сильнее, чем они все вместе взятые. Да чего там - они даже гульдена не стоили, ведь не смогли же привести замысел к воплощению. Я это сделал легко и просто, как, собственно, всегда делаю. И каждый раз горжусь. Нет - не собой, хотя повод есть. А превосходством знаний над их отсутствием. То есть, горжусь всеми нами, кто использует древнее могущество накопленных знаний, в любом ремесле, в любом деле. Во всем.
   - Я тоже горжусь тобой, - с искренней улыбкой похвалил я. - Вернее не тобой, а тем, что ты понимаешь эту простую мудрость очень глубоко. Молодец.
   - Да, всякая простая мудрость может постигаться вглубь до бесконечности, - согласился он. - И мне нравится постигать ее.
   Мы снова отвлеклись на белые дымящиеся куски мяса. Хоть не было соли и приправ, но первозданный вкус по-своему прекрасен. Девственный вкус, ничем не искаженный, напоминал об изначальном желании. Да, оно простое и даже безвкусное. Но лишь для тех, кто привык к изысканному. Я, право, тоже гурман, но самым изысканным вкусом все же считаю тот изначальный вкус, что присущ всему. Это самый острый и замечательный вкус - вкус желания. Он подобен вкусу пресной воды, без которой невозможно существование жизни. Никто не знает вкуса воды, потому как его ни с чем нельзя сравнить. Зато если есть примеси, то вода обладает вкусом фруктов, ягод, меда, или чего-то другого. Мы сравниваем его лишь с изначальным источником вкуса. Но саму воду можно сравнить лишь с самой водой, и ни с чем больше. Ее вкус уникальный. Или, если угодно - истинный.
   Неполная луна поглядывала на нас ярким от жадности глазом. То и дело мимо нее проносилась серебряная вспышка и гасла во мраке. Многие любят загадывать желания, когда падает звезда. Я же ничего не загадываю. Я люблю прислушиваться к желаниям тех, кто их загадывает. Мне интересно понять ту силу, что рождает желание в сердцах людей. И мне очень жаль, что она мала. Ведь не часто сбываются желания, загаданные под летящей звездой. Лишь изредка короткая звездная вспышка разгорается огнем воплощенного желания. Но не потому, что люди слабы, а потому, что они не желают раздувать изначальную вспышку. Ведь нет воплощения без усилия. И чем больше усилие, тем больше воплощение. Поэтому звезда сама по себе не важна. Важен символ ее блеска, как напоминание о вспышке изначального желания.
   Вам когда-нибудь говорили, что можно достать звезду? Вы когда-нибудь верили им? А зря. Хотя бы раз в жизни человек должен дотянуться до звезды, должен поймать ее, когда она падает на землю. Ведь это очень просто. Главное понять - как и зачем? Если кому-то нужна звезда, он ее никогда не достанет. Это пустое желание. Но если кому-то нужен символ желания - то он может сам выбрать любую звезду. Будь то камешек, кусок обожженной глины, щепка или золотой амулет - неважно. И всякий раз, натыкаясь на нее в кармане, он будет вспоминать то изначальное желание, которое он связал с этим символом. Тогда, рано или поздно, можно достать любую звезду. Разумеется, если не бездействовать и неустанно тянуться к ней. И не бояться быть опаленным ее безжалостным светом. Не бояться быть осмеянным за такое безрассудство. А главное - не бояться расстаться с ней и вернуть ее обратно. Иначе мир может пошатнуться и обратиться в пыль хаоса...
   Правда, тот, кто может снимать звезды с небес, может и творить миры из той пыли.
   Я поднял голову, провожая взглядом падающую точку. От нее пахло жизнью, ведь она пребывала в движении. Однако от нее пахло и смертью, ведь она летела навстречу смерти. Потому и погасла через миг. Но не умерла окончательно, а осталась жить в моей памяти навечно. Да, жизнь и смерть так близки. Они связаны лишь временем. Временем жизни. Или временем смерти? Неважно - время вечно. Время есть бесконечная череда жизни и смерти. Но время не властно над памятью. Хотя бы потому, что память - это время. Мы можем рождаться и умирать, но память о важных событиях может передаваться из поколения в поколение. И не только о важных. Я могу всем рассказывать об этой звезде, они расскажут своим детям, те - внукам и так далее. Другое дело - никто не станет этого делать, потому как это никому не надо. Это не ценно для памяти людей. Поэтому память стирает ненужные воспоминание о прошлом. Люди думают о насущном и мимолетном, но зато близком и приятном. О чем угодно, но не об этой звезде. И правильно. Кому нужна мертвая память о мертвой звезде, некогда жившей яркой жизнью? Никому. Всех интересует яркий свет своих жизней, и только. А потому их свет рано или поздно поглотит мрак забвения.
   Мрак извечен.
   Но чтобы его развеять, опять-таки нужна вспышка. И если я расскажу всем об этой звезде, как о вспышке жизни во мраке, у нее появится шанс жить вместе с людской памятью. Она поселится там символом вечной жизни. А потому и будет время от времени зарождаться, гореть и падать с небосвода. И люди будут поднимать головы, улыбаться и загадывать свои желания. Пусть мимолетные, зато родные и доступные. Причем, не подозревая, что истинная жизнь падающей звезды в бесконечное число раз больше их мимолетных жизней.
   Я улыбнулся искрящемуся куполу. Он тоже улыбнулся мне. Скажу по секрету - он видит нашу Землю ни чем иным, как таким же куполом. И нас - такими же звездами. Мы вспыхиваем и гаснем в первозданном мраке. Нас очень много - всех и не запомнишь. Но те, кто улыбается небу, остаются жить в его памяти вечно...
   Я опустил взгляд. Ральтар на такие мелочи не обращал внимания. Он возлежал на сочной траве и сосредоточенно обгладывал крылышко. Над головами изредка шуршала листва, мелькала бурая шерстка, пышный хвост. Вокруг трещали сверчки, точно лютнисты в таверне. Под их музыку мы не спеша наслаждались трапезой. У костра кружила пара бледных мотыльков. Поодаль промелькнула большая тень, хлопнули размашистые крылья, зашуршала высокая трава. Следом кто-то испуганно пискнул и обреченно затих. Сильная лапа когтями сжала жертву. Круглые глаза вспыхнули голодным желтым блеском. И твердый клюв принялся с жадностью глодать теплую плоть.
   Ночная жизнь шла своим чередом. Не мы одни наслаждались ужином.
   Покончив с глухарем, мы откинулись на подстилку из трав. Воцарилось насыщенное молчание. Чарующее благоухание наполняло все тело, превращая чувство сытости в тайное блаженство. Звездный купол, раздробленный темными ветками, мерцал в необъятной дали. Звезды - это пыль, из которой Творец рожает миры. Из которой он родил и наш мир...
  
  
  
   13 Тайное Учение
  
  
   "Кто верой одарит меня,
   тот лишь поймет,
   что сам достоин веры".
  
   Хранитель желаний
  
  
   Ральтар устало вздохнул, приподнял голову и посмотрел на меня.
   - Забавный ты дух. С таким аппетитом ешь, будто и не дух вовсе.
   - Да, я таков, - сказал я и осоловело икнул.
   - Никогда не слышал о прожорливых духах, - с усмешкой заметил он.
   - Так я и не дух, - напомнил я, вытирая жирные пальцы о лопухи, - это ты меня так назвал. Я лишь дух в пределах твоего желания видеть во мне духа.
   - Так кто же ты?
   - Неважно.
   - Странно, - с грустью уронил он.
   Я поспешил развеять его грусть.
   - Странно лишь то, что непонятно.
   - Так вот и хочется понять, - его голос воспрянул надеждой.
   - Мне тоже многого хочется, да не все дано, - философски заявил я.
   - И все же ты мне кажешься всемогущим, - с затаенным восхищением отметил Ральтар.
   - Вот именно - кажусь, - пояснил я, сделав ударение на последнем слове. - Высшее счастье - быть и казаться тем же. Ведь так?
   Он проницательно взглянул на меня. Я замер. Показалось, будто его взгляд проникает в мое сердце и силится дотронуться до него. Попытка робкая. Никак не сравнить с моим мощным ударом, выдирающим сердце из-под любого доспеха. Но меня заинтересовал мой извечный вопрос - есть ли у меня сердце? А если есть - может ли его кто-нибудь вырвать?
   - Это древнейшее определение истины, - шепотом откликнулся он. Багровые отсветы колыхались в его глазах загадочным танцем. - Соответствие того, что кажется тому, что есть.
   Я усмехнулся, покивал и заглянул в его глаза. В них мерцала холодная тьма. И дрожащий огонек костра. Он пытался вспыхнуть ярким пламенем, но не мог. Ведь он - отражение реального костра. Он всего лишь кажется в его глазах, в то время как есть в жизни. Убийца коротко моргнул. Огонек исчез, но тут же появился. Он умер и родился. Миг определил длину его жизни. Но его жизнь вечна, пока горит первоисточник, пока есть причина, порождающая его, как следствие. И хоть сколько моргай, он будет отражаться в глазах, пока пылает костер. Пока теплится изначальное желание, как пламя Творца. Я неотрывно следил за ним. Он смотрел на пляшущий костер и продолжал:
   - Или соответствие твоих представлений о жизни самой жизни.
   - Это всем известно, - кивнул я, сложив руки на животе. - Хотя правильнее это назвать истинностью, или показателем истины. Ведь истина - это весь мир, вся реальность, вся Вселенная. А то, насколько верны твои представления о ней, называют истинностью. Хотя они неразрывны в своей связи. Поэтому, глупо утверждать, что в споре рождается истина. В споре рождается истинность, то есть понимание или осознание того, что есть на самом деле. По крайней мере, в споре людей.
   - Ну да, верно, - согласился Ральтар. - Истина с первого взгляда, кажется простой. Настолько простой, что мало кто желает задумываться о ней. Лишь немногие. Они-то и оставили великие трактаты по философии и всевозможным наукам. Их имена живут в веках. А те, кто смеялся в свое время над ними, обвиняя в заблуждениях и ереси, канули в лету. Их никто не помнит, хотя жили они богато, и жизнь прожили, по их меркам счастливо. Но они прожили короткую жизнь, так как думали лишь о своей короткой жизни. Те, кто думал о вечном - живут вечно.
   Я снова замер. Чуть даже рот не открыл. Неужели я живу вечно? Ведь я часто думаю о вечном. Костер неожиданно вздрогнул. Прогоревшая толстая ветка с шорохом опала на угли. Столб искр резво взметнулся ввысь. Тьма встрепенулась, на миг отпрянула, и снова обняла нас. Этот миг вырвал из мрака задумчивое лицо Ральтара. Его взгляд пронзал костер и уносился в вечность. Хотя со стороны он казался пустым и отрешенным. Но не важно, каким был его взгляд. Важно то, что в его глазах отражалось пламя. Жизнь костра, который мы изначально зажгли, стала и нашей жизнью. Уверен - в моих глазах тоже пляшут отблески огня. Ральтар, правда, не обращает на них внимания, но все же видит, когда смотрит на меня.
   Я, правда, могу с легкостью погасить их, но зачем? Не верите? Каждый может это сделать. И всего-то - сомкнуть глаза. Причем каждый это делает снова и снова. А однажды делает раз и навсегда...
   - Тебе нравится убивать? - внезапно прогремел мой вопрос, хотя я говорил тихо. Ральтар вздрогнул. А ведь он не из робких.
   - Мне нравится мое дело, - после паузы сказал он. - Точнее - наше дело. Мне нравится наш образ жизни, наша скрытность, наше Учение. Ведь мы несем благо. Хотя по всем очевидным признакам - это зло.
   - Ну а сам момент убийства тебе приятен? - вкрадчиво спросил я.
   Он снова задумался. Посмотрел на костер.
   - Поэтому мы и стреляем из арбалетов, колем в сердце, травим ядами. Или используем иные способы быстрой смерти. Мы не мучители и палачи - мы холодные расчетливые стражи изначального порядка. Нам важен результат смерти, а не процесс. Если ты имеешь в виду смерть, как процесс, то - нет, мне он не приятен. Но если как воплощение замысла - то да. Ведь то смысл нашего существования.
   - И скольких ты уже убил?
   - Семьдесят шесть, - равнодушно отметил он.
   - Совесть не тяготит?
   - Нет.
   - Хорошо, - кивнул я. - Было б хуже, если б тяготила.
   - Тогда никто из нас не брался б за оружие, - холодно пояснил он. - Мы бы были простыми людьми, терпели б произвол и несправедливость. Или, напротив - творили бы их. А наше место занимал бы кто-то другой.
   - Ты в это веришь? - удивился я.
   - Конечно, - не задумываясь, высказал Ральтар. - Разве может быть по-другому? Жизнь и существует, пока все силы уравновешены. Есть произвол - найдется и управа. Пусть не в нашем лице - в другом. Но она будет. Ведь если произвол не ограничивать, человек начнет творить все, что угодно. И в итоге он станет всемогущим Творцом. Поэтому, без уравнивающей силы, все были бы безграничными самодурами.
   - Значит, Творец - самодур? - изумился я.
   - Скорее саморазум, - поправил он. - Самодур от того и зовется самодуром, что изначально совершает глупость. Он не думает о последствиях, когда вершит свое самодурство. Но они наступают, вопреки его наглой самоуверенности, что все с рук сойдет. Самодур лишь мнит себя всемогущим, в то время как истинные силы его ограничены. Все равно, что прыгнуть со скалы и самоуверенно убеждать себя, что не разобьешься.
   - Тогда Творец - это смерть? - снова спросил я.
   - Не совсем, - покачал он пальцем, - Творец - это тот, кто уверенно прыгнул, но при этом не разбился. Он знал, что не разобьется. Он был уверен в своих силах. А он всегда в них уверен, ведь они действительно безграничны. Хотя доля истины есть и в смерти. Ведь смерть всемогуща в том смысле, что она ждет всякого. Ее переживает все, и не обязательно только живое. Даже камни умирают, обращаясь в пыль. Другое дело - время жизни у каждого свое. Но тут же появляется и понимание вечной жизни. Потому что смерть - лишь преобразование одной сущей формы, в другую. В одном из наших трактатов есть высказывание одного из древних глав Клана: "Вечность играет формами. Формы - есть жизнь. Время - часть вечности, что определяет формы. Вечность слагается из форм". А еще мне понравилось его изречение: "Вечность - орудие Творца. Благодаря ему он всемогущ". Красиво сказал, не правда ли?
   Я кивнул. И подумал, что надо будет как-нибудь заглянуть к ним и познакомиться с их трактатами. Кажется, я смогу почерпнуть много интересного из их источников. А вслух я спросил:
   - Выходит, ты хотел видеть во мне Творца, обвиняя во всемогуществе?
   Он замялся, удивленно поднял брови, затих. И пожал плечами.
   - Неплохо бы.
   Я проницательно посмотрел на него.
   - А сам бы не хотел стать всемогущим?
   Он снова задумался. И размышлял долго. А после выдал:
   - Я об этом не думал.
   - Хорошо, - прервал я размышления. - Но все-таки подумай и скажи мне, Ральтар по имени Тах, чего ты больше всего желаешь?
   На миг он растерялся, но вдруг подобрался и довольно сощурился.
   - Того же, чего и все Безмолвные.
   - Хм, вы все желаете одного? - полюбопытствовал я, принюхиваясь к нему.
   Он кивнул. Подтянул осевший сапог, расправил мягкое голенище. И неспешно пояснил:
   - Просто наше Учение определяет цель нашего существования.
   - И какова она? - не терпелось мне.
   - Прекратить существование, - хрипло произнес он, приняв серьезный вид.
   - Интересно. То есть вы стремитесь к смерти? - поспешил уточнить я.
   - К смерти Клана, - разъяснил он. - А точнее, к завершению его деятельности. Ведь любая смерть - не что иное, как завершение какого-то движения. Ведь любая жизнь - есть движение. Или путь от рождения и до смерти. Будь то жизнь человеческая, звериная, птичья или муравьиная. Будь то существование целого королевства или самой захудалой из его деревушек. Или же жизнь леса, гор, рек. Или жизнь горшка в доме. Или жизнь слезы. А может и жизнь путешествия. Хоть даже жизнь звезды - не важно. Жизнь - это всегда существование чего-то от начала и до конца. Живого или неживого, материального или нематериального, единого или множимого. Главное - существование. Или движение. Но именно достижение завершенности становится причиной, побуждающей само движение. То есть желание отправиться в путь, возникает из желания достичь конца пути. Завершение пути - всегда есть цель самого пути. Или смысл его. Без него ни один путь не начнется и ни одно желание не зародится. В наших писаниях есть хорошее сравнение с пламенем в ночи. Такой смысл имеет факел, что горит где-то далеко во тьме. Мы видим свет и спешим выйти к нему. Так мы начинаем путь. Вернее - нам так кажется. На самом деле путь начинается с замысла. Замысел пути - есть его начало. Но оно-то возникает из осознания завершенности. Или из понимания его конечности. Иными словами, конец пути в твоем воображении - есть его начало в твоей жизни. Когда ты полностью осознаешь или ярко почувствуешь, зачем тебе достигать конца, тогда ты и пустишься в путь. Да, результат в жизни конечен, но для разума - изначален. Здесь, кстати, кроется и смысл разума. И человека, как вместилища разума. Разум как раз и связывает воображаемое и действительное. Он связывает то, что кажется, с тем, что есть. Или воображаемую ложь с сущей истиной. Или замысел с воплощением. Замысел, или изначальная идея возникает, когда мы видим далекий огонек. Огонек же есть конец пути, цель его, финал, завершенность. Или смерть пути. Неважно, как мы назовем его. Но важно, что для разума этот мнимый конец есть изначальное желание отправиться в путь. Он - маяк, который неустанно манит к себе. Он - искра, которая разжигает огонь желания добраться до этой искры. И убедиться, что она есть реальное большое пламя, а не мнимая искра. И ты, возжелав добраться до него, отправляешься в тот путь. Правда, можешь достичь или не достичь, но это уже другой вопрос. Понимаешь меня?
   Мои глаза оживленно вспыхнули. Я лишь усмехнулся, и хотел было пуститься в долгие объяснения, но передумал. Всякий раз забываю, что передо мной люди. Какой смысл доказывать им, что во тьме невозможно заблудиться - следует лишь научиться видеть в ней. Что бесцельное блуждание само по себе может стать целью блуждания, или обрести цель во время блуждания. Что цели можно достичь, совершенно не думая о самой цели. Что путь не обязательно начинать с начала, и так далее. Но - увы. Никто ничего не желает понимать. А потому и я никому ничего не желаю навязывать. Потому-то мы и различны. Хоть и навязываю порой. Правда, снова натыкаюсь на непонимание. И неприятие. Ну и ладно. Зато это приносит пьянящее чувство превосходства, которое роднит меня и людей. Ведь каждый в чем-то стремится превзойти остальных. Но, забравшись на вершину, часто начинает шататься, опьяненный тем, что смотрит на весь мир свысока. И запросто может рухнуть вниз. Поэтому я сторонник трезвого образа жизни. Пусть и люблю восхождения...
   - Здесь, кстати, кроется еще один глубинный смысл нашего Учения, - продолжал он, промочив горло. - Оно выражено в утверждении, что смерти, как таковой нет. Просто завершение любого пути становится началом другого. Любая смерть - лишь кратковременная остановка в вечном движении. Или долговременная - для вечности это уже неважно. Они, своего рода, мерило вечности. Ведь все начатые и законченные движения, или, скажем, все жизни - это отрезки времени, из которых слагается бесконечная линия вечности. Поэтому нас нисколько не тяготит совесть за совершенные убийства. Да, нам мало известно о переселении душ, но мы точно знаем, что мы не вредим вечности. И своим грозным существованием заставляем каждого задумываться о ней. Да, смерть ждет всякого. А точнее - всякое сущее. Конец всегда ждет любое начинание. Но его приход можно ускорить, если посягнуть на чьи-то начинания, то есть желания. Унижая, угнетая, насилуя - ты лишь ускоряешься в своем движении к концу. Мы же и есть та сила, что ускоряет то движение. И в том наш изначальный смысл существования. Но конечный смысл - это завершение существования. Я говорю понятно?
   - Даже очень, - вежливо кашлянул я.
   - Я рад, - польщенно признался он.
   Я смерил его задумчивым взором и вопросительно вскинул брови.
   - И... как ты себе представляешь свою смерть или, как ты выразился, конечный смысл?
   Ральтар печально улыбнулся. Поглядел на костер. Языки жадно вслушивались в наш разговор. Правда, ничего не понимали. Поэтому лишь недоуменно потрескивали, танцуя на обугленных ветках. А может они просто насмехались над нашей глупостью? Может им давно все известно, и они смеются над нами, как над неразумными детьми? Может, они настолько мудры, что им ничего больше не надо, как наслаждаться танцем, излучающим тепло и свет жизни?
   Все может быть. Но точно одно - их тоже ждет смерть...
   - Очень просто, - оживился Ральтар. - Мы ждем того момента, когда не нужно будет никого убивать. Когда мир станет чист и светел. Когда люди перестанут применять насилие друг к другу. Когда они будут считаться с желаниями друг друга. Когда их желания станут нести радость друг другу и вести к процветанию всех. Когда человек, пожелав разбогатеть, не будет использовать другого человека. Когда все будут равны друг другу и равны по всемогуществу богам.
   Костер неожиданно плюнул дымящейся искрой. Так выплескивают воду изо рта, когда слышат что-то очень смешное. Или очень страшное. Я обреченно покивал, усмехнулся и взглянул на него.
   - Надеюсь, ты осознаешь всю несбыточность своих учений?
   - Не я, но само наше Учение, - с тайной гордостью отметил он. - Да, мы все к этому стремимся. Но мы прекрасно знаем, что это несбыточно. Так гласит Учение.
   - Выходит, ваш Клан не умрет, - обнадежил я. - И вы будете обеспечены работой, пока жив род человеческий.
   Ральтар взглянул на небо, прикрыл глаза и величественно изрек:
   - Поэтому наше Учение и прочит вечную жизнь Клану, как воплощению Учения.
   Я восхищенно покачал головой.
   - То есть Учение само себе пророчит вечную жизнь путем устремления к своей смерти и осознания невозможности этой самой смерти?
   - Именно, - шепотом выдохнул он. И с уверенностью посмотрел на меня.
   - Причем с виду Учение злое, а по замыслу - доброе, - с легкой усмешкой заметил я.
   - Получается так, - гордо вскинул он голову.
   Я довольно откинулся на траву, тоже воззрился на звезды. И глубокомысленно подметил:
   - Хорошее Учение.
   - Да, - коротко согласился он.
   - Ладно, - махнул я рукой, стукнув по земле. - Но это желание Клана. А каково твое заветное желание?
   Он открыл глаза и снова задумался. Он смотрел ввысь, будто жаждал отыскать там все ответы. И, видимо, отыскал их.
   - Мое желание? - переспросил он.
   - Да, твое, - уточнил я. - Именно твое.
   Он перевел взгляд на меня.
   - Осуществить конечное желание Клана.
   Настал мой черед задуматься. Я тоже посмотрел вверх. Казалось, задумались сами звезды. Задумался даже ветер, что породило задумчивость костра, листвы, травы. Весь мир вокруг задумался над его словами. Или мне то кажется? Я смерил его настороженным взглядом и тихо спросил:
   - Это тоже часть Учения?
   Он усмехнулся и ответил:
   - Моего.
   Время лениво сочилось сквозь звезды, превращалось в призрачный свет и затяжным дождем ниспадало на землю. Собиралось в потоки и медленно ползло по лесу, утекая во мрак. Костер у старого дуба еще долго украшал черную картину ночи. Мы долго болтали, совершенно позабыв о времени. Время, видимо, обижалось, и подгоняло рассвет. Редкие тучи наползали с востока. Они несли тепло розовых лучей на темных брюшках. Но сам рассвет еще спал. Он тоже любил ночь. Время злилось. Оно будило рассвет. Оно спешило показать свою власть над нами. Но мы той власти не замечали. Хотя всецело были во власти времени.
   Ральтар поведал мне множество интересных историй. Он рассказывал о своих прошлых заказах, о тех, кого он лишил жизни. О том, как он это делал. А самое главное - почему. Рассказывал о деятельности Клана, о тайном сборе сведений, о слежке, шпионаже, тайнописи и прочем, чем занимался Клан Безмолвных Убийц. О том, как они скрывают следы, о том, как скрываются сами, зачастую на виду у всех. О том, как однажды их чуть не разоблачили. Вслед за чем пришлось убрать нескольких невинных людей. Такие случаи хоть и редки, но тоже оправданы и Учением, и уставом Клана. Никто не стремится карать невинных, но если непредвиденные обстоятельства ставят под угрозу великую тайну, то Клан не считается с жертвами. Я узнал, что внутри Клана тоже происходят наказания и даже казни, когда не выполняются обязательства устава. Одним из жестких нарушений считалось милосердие к обреченной жертве. Если убийца кого-то прощал, то есть дарил кому-то жизнь, то должен был пожертвовать своей. Если он не делал этого самостоятельно, то сам становился целью Клана. За всю историю не оказалось ни единого отступника, но изредка случаи жертвования собой происходили. Иногда случалось такое, что мастеру заказывали убрать любимую девушку. В этом случае он предупреждал возлюбленную прекратить то, что побудило к ней интерес Клана. Если она не одумывалась, он убивал себя во имя ее. Если она и после этого не одумывалась, то Клан приводил в исполнение изначальный приговор. В Учение такое называлось - силой любви.
   Историй было много. Времени тоже. Я никуда не спешил, да и Ральтар не торопился. Оказывается, после свершения приговора, мастер неделю отдыхал, собирался с мыслями и силами, читал, размышлял и даже писал. Многие вели дневники, составляли очерки, где делились советами и опытом. Причем описательной стороне уделялось не такое уж большое значение. Главным оставалась философская сторона. Особенно у великих мастеров. Все они, как один оставляли свои размышления по поводу той или иной казни. Детально выявляли причины ее породившие, а после раздумывали над тем, как следовало ее избежать. По этим записям со временем составлялись новые трактаты. Этим занимались архимастера, или своего рода ветераны. На каком-то этапе убийца должен был прекратить свою деятельность. Когда внутренний голос подсказывал - хватит. Это означало, что человек прошел Путь и обрел Свободу. Ему уже нет смысла убивать дальше. Тогда он и занимался философской работой в чистом виде. Срок у каждого был свой. Он исчислялся не годами, а количеством свершенных приговоров. Как правило, этот срок переваливал за сотню. Хотя негласно считалось - чем меньше, тем лучше. Все это прекрасно понимали. Но обмануть и занизить его никому не удавалось. Глава Клана самолично проверял твое внутреннее соответствие этой Свободе. И когда она наступала, он переводил матера в высший ранг. Правда, не возбранялось и дальше заниматься ремеслом, но такое случалось редко. Клан очень богат, поэтому содержать обязывался до конца жизни. Зато те философские знания, что копились год от года, становились бесценны. Так рождалось Учение. И рождается до сих пор. И будет рождаться вечно. По крайней мере, оно само так утверждает.
   - Значит, приземленно говоря, ты хочешь стать архимастером? - подвел я итог после очередного повествования об устройстве Клана.
   - Все хотят, - гордо отметил Ральтар. - Все к этому стремятся. Нет, не подумай - мы не стремимся выслужиться - мы стремимся пройти Путь. Свобода - состояние внутреннее. Ее нужно не обрести, а понять. Ибо она изначальна есть в каждом.
   - Хорош путь - людей убивать, - с наглой иронией засмеялся я.
   - Путь не может быть хорошим или плохим, - заметил он, ничуть не тронутый моей насмешкой. - Путь может быть коротким или длинным.
   - А твой путь? Как сам думаешь - когда он закончится?
   - Мне кажется - раньше сотни, - предположил он. - У нас такое считается талантом. Я же им не обделен.
   - Я заметил.
   - Нет, не я один так хорошо стреляю, - от него не пахло скромностью. Мне это нравилось. - Хотя у нас есть деление - кому что ближе. Кому отрава, кому стрела, кому нож или игла. Кто-то и вовсе шею ломает. Некоторые умеют даже сердце останавливать, нажимая на разные точки тела. Таких, кстати, мало и они в особом почете. К их мастерству прибегают даже после обретения Свободы. К примеру, когда нужно изобразить естественную смерть. Я этому только начинаю учиться. Но даже здесь, на моем уровне стрелка, у меня всегда получается отлично. Я легко ухожу от любой погони и умею растворяться как капля в воде. Хоть в лесу, хоть в городской толпе, хоть на крыше. Везде. Это ценится.
   Я не удержался и снова захохотал.
   - То-то я тебя догнал.
   Он не обиделся, не огорчился. Напротив - даже просиял.
   - Да, догнал, - подтвердил Ральтар. - Но это не главное.
   - А что главное? - уже тише спросил я.
   - Главное - я тебе все рассказываю. Главное - ты необычен. Главное - ты не человек. Хотя бы потому, что догнал меня. И потому что я все тебе рассказываю. Это впервые за всю историю Клана Безмолвных Убийц.
   - А знаешь почему? - с новой усмешкой посмотрел я на него.
   - Почему?
   - Потому что я впервые встречаю мастера из Клана Безмолвных Убийц. Хотя тебя справедливее назвать адептом вашего Учения.
   Он окинул меня задумчивым взглядом и согласно выдохнул:
   - И то верно.
   - Что верно, то верно, - кивнул я.
   Ральтар как-то хитро покосился на меня, и с чистейшей наивностью попросил:
   - И все же, Дух, признайся - кто ты? Так хочется знать. Я ведь все поведал тебе, все без остатка. Ведь я верю тебе. Я верю, что ты не расскажешь никому о нашем Клане. Я верю, что тайна его не сорвется с твоих уст и не ввергнет нас в затмение. Так будь и ты откровенен. Мне ужасно хочется знать - кто ты?
   - Да?
   - Да.
   Я сомкнул пальцы, хрустнул, пошевелил кистями.
   - Но, помнится, ты говорил, что высшая цель вашего Учения - завершение деятельности Клана. Помнится, ты говорил, что твое желание - дабы цель эта осуществилась. Что мне стоит поведать всем о вас? Ведь вас тогда не будет. И все желания исполнятся. Причем так легко.
   - Не спорю, - кивнул он. - Но, помнишь, я упоминал, что наше место тотчас займет другой. Или другие. Не важно. Надеюсь, ты понимаешь, что мы... так сказать явление, а не конкретная группа людей. Мы лишь следствие, устранив которое не исчезнет первопричина. Я сам с удовольствием отдал бы жизнь, если б наша цель оказалась достигнута. Но вряд ли моя жертва, и даже жертва всего Клана изменит мир так, как предписывает Учение. Поэтому, разоблачив нас, тебе придется взять на себя ответственность за устранение произвола среди людей. Или самому нести Учение.
   Мои глаза неожиданно вспыхнули, но тут же погасли. Ральтар встревожено отшатнулся. Нет, ничего страшного. То всего лишь новая вспышка пламени, отраженная в глазах. Просто он не смотрит на пламя - он смотрит на меня. Я польщенно улыбнулся и таинственно прошептал:
   - Я подумаю.
   Ральтар снова вздрогнул. Нет ему не страшно. Тот, кто убивает - не боится смерти. Но все же есть вещи, которых боятся и они. Как, например, мое последнее высказывание.
   Время снова потекло быстрее. Рассвет уже зевал где-то вдали, разминал кости, шевелил губами. Мы слышали его невнятное бормотание.
   Я сидел и размышлял. Ральтар тоже сидел рядом. Он ждал. Хотя тоже размышлял. Я нюхал и думал. Он не нюхал - он обреченно дышал. Я посмотрел на него, тяжело вздохнул и строгим голосом объявил:
   - А если я предложу тебе смерть в обмен на твое желание?
   Ральтар окаменел. Он смотрел на меня, широко распахнув глаза. Я терпеливо ждал, когда он придет в себя. Но он впал в оцепенение. Тогда я продолжил:
   - Тебе, и всему вашему Клану. Вас больше не будет. Я же продолжу вашу кропотливую и кровопролитную работу. Причем - доведу ее до конца. И ваша смерть станет залогом вашей великой цели.
   - Т...ты? - он не верил ушам.
   - Иных нет, - обвел я взглядом умолкший лес и остановил его на убийце.
   - Но... ты всего лишь один...
   - Ну да, - отметил я. - Это очевидно. Второго такого нет. Вернее - я еще не встречал.
   - Но...
   - Я легко справлюсь, - многообещающе заверил я.
   - Но...
   - Верь мне. Лишь скажи - да, или нет?
   - Но... а как я...
   - Да, ты не узнаешь о воплощении цели Учения, но ты ведь веришь мне? Ты же сам говорил об этом.
   - Но...
   - Ральтар, я не желаю тебя убивать. Я лишь хочу проверить, насколько сильно твое изначальное желание, которое ведет тебя по жизни. Предположим, я Творец, который все может. Мне просто хочется знать - сильно ли в тебе благородство твоего желания. Желание без всяких сомнений благородно, да. Но готов ли ты принести себя в жертву ему?
   - Готов, - решительно выдохнул он. - Я всегда ждал этого.
   - Ты серьезно? - удивленно насторожился я.
   - Да.
   - Ты готов отдать свое сердце, дабы мир не нуждался более в наемных убийцах?
   - Да.
   Мои глаза кровожадно полыхнули.
   - Тогда я с легкостью вырву его.
   - Значит, я всю жизнь ждал тебя, - покорно склонил он голову. - Я чувствовал тебя. Не зря глава Клана отмечал мою особенность и одаренность. Если ты не обманешь, то я сочту за величайшее счастье умереть во имя всех людей.
   - Тогда готовься к смерти, - коротко предупредил я, холодно сверкнув кончиками клыков.
   Он подумал, взглянул ввысь, вздохнул. И хриплым от волнения голосом огласил ночь:
   - Я готов. Только... у меня есть последнее желание. Ты мог бы его исполнить?
   - Хм? Я вообще-то не исполняю желания, кроме как свои. Я просто выслушиваю чужие желания.
   - Оно пустяковое, - взмолился Ральтар.
   - Как знать, - пожал я плечами. - Пустяковое для одного может стать непосильным для другого.
   - Ты с легкостью исполнишь его, - его лицо словно окаменело от уверенности.
   - Говори - сухо уронил я.
   Он подобрался, сосредоточенно взглянул мне прямо в глаза и тихо спросил:
   - Все же поведай - кто ты?
   Я замер. Причем надолго. Он вопрошающе смотрел на меня. Его глаза молили об истине. Он ничего не видел и не слышал. Лишь далекий факел в ночи. Я стал для него факелом. И свет мой манил его, точно заблудшего путника. Или мотылька... Хотя справедливее назвать меня сгустком изначальной тьмы в ярком свете жизни, но то уже не важно. Важна привлекательность. Я привлекал своей необычностью, своей неподражаемостью. Я выделялся на общем фоне его предыдущей жизни. Он не сталкивался ни с чем подобным. От него ничем не пахло. Лишь одним ярким желанием - знать правду.
   - Я готов умереть, лишь бы знать правду, - повторил он, словно прочел мои мысли. - Скажи. И тогда я с легкостью покину этот прекрасный мир. Ведь более тут не останется мне работы. Мне, и всему Клану. И Учение восторжествует.
   Вдруг я раскатисто рассмеялся, запрокинув голову. Набежал порывистый ветер, подхватил наши плащи. Неведомо откуда возникли лохматые тучи. Пасти их широко разверзлись, и они судорожно принялись глотать испуганные звезды. Дрожащие огоньки мгновенно гасли в их подвижном извивающемся чреве. Луна захлебнулась в черных волнах мрачного прилива. Она всплеснула бледными лучами и пошла ко дну. Ветер нарастал. Его свист усиливался и ломил уши. Костер жалобно припал к земле, вздрогнул и обреченными головешками полетел в ночь. За ним потянулся искрящийся след. Он оседал и таял в водах нахлынувшей тьмы. Деревья жалобно гудели, трещали и ходили ходуном. Ветви стонали и бешено метались под яростным напором. Иные с громким хрустом обламывались и улетали во мрак. Молодые стволы едва не пригибало к земле. Ближайшие кусты орешника с корнем вырвало и швырнуло в чащу. Поодаль раздался пронзительный треск, и островерхая еловая тень с чудовищным шумом рухнула, точно сраженный воин.
   Ральтар пошатнулся, вскинул руки. Ему в лицо летели комья грязи, листья, мелкие ветви, сухие грибы, обглоданные птичьи кости. Одна из веток больно хлестанула по щеке. Он лишь сжался плотнее. А следом его потащило во тьму. Ральтар пытался сопротивляться, но силы изначально были не равны. Плащ его хлопал за спиной. Казалось, он тянул хозяина подальше от этого жуткого места. И хозяин медленно сдавался. Ноги его подогнулись, ослабли, и ветер приподнял его над землей. Он оступился, взмахнул ногами и полетел прочь. Пролетел несколько шагов, спиной наткнулся на ствол дуба, ударился затылком и замер, будто прикованный цепями. Руки тянулись вперед, он силился вырваться. Но ветер безжалостно вжимал его в бугристую твердь дерева. От него запахло суеверным страхом. Он не боялся смерти - он боялся сойти с Пути, не исполнив долга.
   - Ха-ха-ха, - не унимался я. Голос мой грохотал, перекрывая вой ветра. - Теперь ты понимаешь, почему мир не меняется? Понимаешь, почему жизнь вечна? И почему ваш Клан не прекратит существование?
   Ветер ревел. В Ральтара полетела большая ветка. Он едва сумел отклонить голову. Тяжелый удар прокатился по стволу. Мелкие прутья снова отвесили пощечину. Щека вспыхнула резкой болью и кровавой полосой. Но Ральтара боль лишь отрезвила.
   - П...почему? - заслоняясь от ветра и грязи, выкрикивал он.
   Я смеялся не останавливаясь. А в промежутках он слышал мой голос, вплетенный в завывания.
   - Да потому что нет имени у того, кто может все разом изменить. Ибо он неведом, хоть и сущ. А если обретет имя, то сразу утратит силу и способность все менять. Ха-ха-ха!
   - Но...
   - Ха-ха-ха!
   Лес дрожал под порывами ветра. Или хохота? Не важно. Важно, что он дрожал. И молил прекратить эту пытку...
   И ветер сжалился.
   Неожиданно все утихло. Так же внезапно, как и началось.
   Да не просто утихло...
   Ральтар сполз со ствола и упал в траву. Ни единым стоном не выдавал он боль, хотя она обжигала ему затылок и спину. Привычка? Или высокое мастерство? Неважно. Главное - он ее пересилил, тут же вскочил на ноги и огляделся. И вдруг застыл, как вкопанный. От него запахло безумием. Глаза распахнулись в немом ужасе. По щеке ползли капельки крови. Волосы на ушибленном затылке медленно поднимались.
   Тучи растворились без оглядки. Звездный купол снова искрился первозданной чистотой. Луна выплыла из водоворота тьмы. Она тяжело дышала и отплевывалась пепельным светом. Костер горел на месте, потрескивая сучками. Кусты орешника росли там, где их вырвало мгновением раньше. Деревья тихо шуршали вернувшимися листьями, обломанные ветви торчали из стволов, будто их и не обламывало. Высокая ель зловещей тенью возвышалась поодаль. Шляпки грибов белели на буграх, словно любопытные глаза поглядывали за нами из влажной травы. Даже птичьи кости валялись там, куда мы их побросали.
   Словно ничего и не случилось.
   Все вернулось на круги своя. В том числе и я. Ведь я не двигался с места. А потому и стоял там же, где и стоял. Истерзанный скитаниями плащ опустился за спиной. Капюшон опал на рваные плечи. Глаза снова мерцали теплом, пусть то и отражался костер. А также весь мир, что окружал нас. И простой человек, как символ противостояния невзгодам. Я победно улыбался.
   - Что происходит? - раболепно зашептал Ральтар, ощупывая себя.
   - Ничего, - развел я руками.
   - Но... я же видел...
   - Я тоже, - отметил я, улыбаясь шире.
   - Значит... ты...
   - Нет, - небрежно отмахнулся я. - Это далеко не всемогущество. Я называю это дешевыми фокусами.
   - Хороши фокусы! - Ральтар осматривал лес, словно вокруг не деревья росли, а шумела говорливая толпа. Его взгляд упал на костер, как живое напоминание о разыгравшейся буре. Или не разыгравшейся? Ведь она задула огонь и унесла пылающие угли и головни в чащу. Ведь свет померк - Ральтар это прекрасно помнил. Он поднял руку, провел по щеке, осторожно опустил. И в ужасе воззрился на ладонь. Ее украшали темные багровые полосы. Он метнул взгляд на ель, зажмурился, открыл глаза. Снова посмотрел на руку. И ахнул.
   - А разве не так? - я тоже глянул на ель, на костер, на него. Повел носом, чуть вскидывая голову. Да, пахнет кровью. Прекрасный и чистый запах. Точно изначальный вкус воды. Я с умилением глянул на его обагрившуюся щеку.
   - Разве что-то изменилось? Все осталось на своих местах, как и раньше. Выходит - фокус дешевый. Раз ничего впоследствии не изменилось.
   - Но... как такое возможно? - продолжал нашептывать он, словно разговаривал сам с собой. Он вытянул перед лицом ладонь и внимательно разглядывал ее, словно она ему не принадлежала.
   Я наблюдал за ним, играя легкой улыбкой. Он опустил руку и посмотрел на меня. Тогда я заговорил, таинственно понизив голос:
   - В мире, где изначально возможно все, действительно возможно все. Правда, с течением времени рождается все больше ограничений. Но с тем же растет и сила, ломающая эти ограничения. Хотя границы не рушатся - они расширяются. Так увеличивается круг света от факела, если раздувать его. Так расширяется весь наш мир. И наша задача следовать зову той силы и неустанно развиваться... Словом, не буду утомлять тебя своей пустой болтовней. Ты и без меня многое уже знаешь и понимаешь. Ты уже на верном пути, если изучаешь мыслителей древности и современности. Тебя ждет путь домой. Ждет отдых и переосмысление жизни и Учения. Теперь ты можешь спокойно заняться трактатами. Я рад, что встретил тебя, Ральтар по имени Тах. Клан поистине может тобой гордиться. Ты первый, кто обрел Свободу, далеко не дойдя до сотни. Далеко не дойдя. Ты победитель. Наверняка, за всю историю не случалось такого. Но не ведаешь ты, что и мне даровал свободу. Если б ты не спросил - кто я - то мне пришлось бы убить тебя. И привести приговор в исполнение. Но последствия оказались бы печальнее, чем ты думаешь. Учение даже не предполагает, что наступит, когда цель его окажется достигнута. А потому его высокая цель никогда не будет достигнута. Ведь Учение пророчит вечную жизнь не только себе, но и всем. В итоге оно желает всем вечного благоденствия и процветания. Потому и живут все так, как живут, даже не подозревая об истинном благоденствии и процветании, в котором они и живут. Люди даже не подозревают, насколько они счастливы. Лишь некоторые, лишь очень смутно. В то время как многие чувствуют себя несчастными. Но это тоже счастье. По крайней мере, если оно порождает какое-то стремление, или желание пройти какой-то путь. То есть желание что-то изменить в жизни. Но все изменения в жизни происходят согласно изначальным законам мироздания, а не по прихоти какого-то оборванца. Так-то, друг мой.
   Я опустил глаза. И наполнил грудь приятной ночной свежестью. Она поднималась из травы, стекала с ветвей и далеких крон, выползала из-за пней и трухлявых коряг. О, как она чарующе прекрасна. Особенно в такие мгновения.
   Ральтар понуро молчал в сторонке. Он еще не до конца осознавал происходящее. От него пахло кровью и напряжением. Он яростно боролся с безумием. И победил.
   Кровь остановилась, запеклась и превратилась в тонкую царапину. Однако рука хранила темно-красный след. Он снова посмотрел на нее и покачал головой.
   - Что бы ты мне не говорил, Великий Дух, но я верю в твое всемогущество. Я верю, что ты можешь вершить все, что пожелаешь. Да только постичь твои желания мне пока не дано. Я многое осознал. Спасибо тебе. Да, ты прав. Я первый, кто за такой короткий срок стал архимастером. Я обрел Свободу. Глава Клана признает это. Как признает и то, что я стану главой Клана, после него.
   - Рад за тебя, Ральтар, - добродушно кивнул я. - Тебе спасибо за твою веру. Такие, как ты и наделяют меня всемогуществом, пусть и не всемогущ я. Да, философы древности утверждали, что через сомнения мы приближаемся к истине. Но безотчетная вера тоже нужна. Ее ценность не меньше ценности сомнения. Она тоже ведет нас к истине, пусть иным путем. Хотя все пути рано или поздно сливаются в единый, но то уже не важно. Важна лишь цель. Или изначальный смысл пути. Правда лишь для тех, кто ищет его, но то снова не важно. Потому и я верю в тебя, и в таких, как ты. Ведь вы даруете мне вечную жизнь, вы заставляете меня задумываться о вечном. А потому и вы будете жить в моей памяти вечно. И в памяти тех, кому я поведаю о вас. Нет, не бойся - Клан от этого не пострадает. Никто не кинется вас искать. Никто вас не найдет. Я умею рассказывать так, что никто ничего не понимает в итоге.
   Ральтар понимающе кивнул.
   - Да, ты это умеешь очень хорошо. А потому я спокоен за тайну Клана.
   - Вот и здорово, - улыбнулся я.
   Он смотрел на меня и о чем-то думал. Вдруг от него запахло новым интересом. Он впился в меня пристальным взглядом и произнес:
   - Теперь я понимаю, почему ты не хочешь называться. Точнее - почему не можешь, хоть ты и всемогущ. Но... скажи мне хотя бы о своем желании? Скажи, чего бы ты хотел больше всего?
   Я снова рассмеялся, но уже без пугающих последствий. Он выжидал, точно охотник в засаде. И я не стал его разочаровывать.
   - А ты молодец. Не так, так эдак. Все равно как, лишь бы прикоснуться к истине. Хорошо, отвечу тебе. Искренне и с удовольствием. Больше всего я хотел бы прочесть твой будущий трактат о мироздании и вечности.
   Он усмехнулся. На миг потупился. Но следом на его лице засияла довольная улыбка. От него запахло надеждой.
   - Значит, мы еще встретимся?
   - В мире возможно все, даже невозможное, - напомнил я. - Нужно лишь подумать, как это сделать возможным. И сделать. И оно получится. Разумеется, если правильно подумал.
   - Тогда встретимся! - с уверенностью отметил он.
   - Зависит от тебя, - напомнил я.
   - Я напишу, - пообещал он, глядя на меня с легким вызовом. - И ты снова найдешь меня.
   - Ты столь уверен?
   - Да.
   - Почему? - сощурил я глаза.
   - Потому что я напишу о тебе!
   - О, я не стою такого большого внимания, - вскинул я руки, словно защищаясь.
   - Еще как стоишь, - настойчиво повторил Ральтар.
   - Ладно, дело твое, - махнул я дырявым рукавом. - Пиши, что хочешь. Забавно станет прочесть о себе. Пусть то будет далеко от истины. Но это уже не важно. Главное, чтобы ты верил и был искренен сам с собой. И чтобы воспоминания обо мне вселяли в тебя силу и уверенность. И помогали в трудный час. Ведь я не всегда могу оказаться рядом. Причем, для вашего же блага, как ты сам сумел заметить.
   - То великое благо встретить тебя, - воодушевленно выпалил он.
   - Как и великое горе встретить меня дважды, - честно предупредил я.
   - Этого я не знаю, - пожал он плечами. - Но надеюсь узнать.
   - Надейся, - едва слышно шепнул я. - Надежда укрепляет сомнение...
   А громче добавил:
   - Ладно, прощай, Ральтар по имени Тах. Пришла пора расставаться. Тебя манит твой Путь. Меня - свой. Сегодня они пересеклись. А что будет завтра - зависит от нашего желания. И от нашей мудрости, выбирающей те желания. Ты же достаточно мудр, дабы понимать, что мы уже не встретимся никогда. Я же достаточно могуществен, дабы изменить это. Но есть вещи, которые не следует менять. Особенно те, которые меняются сами собой. Словом - до скорого! И прощай!
   - Прощай Дух, - вторил он. - Куда же ныне лежит твой путь?
   - Пути мои неисповедимы, - пояснил я, загадочно подмигнув. - Как, впрочем, и любого, кто сам распоряжается своей судьбой. Однако я скажу тебе, Ральтар, по имени Тах, раз ты был искренним со мной. Я иду к северной границе.
   - Туда, где собираются королевские войска? - настороженно спросил он.
   - Чуть дальше, - уточнил я.
   - Ты хочешь посмотреть на битву? - любопытство так и распирало его. Или это сомнение? Не важно. Важно то, что в обоих случаях человек ждет правду.
   - Откуда ты знаешь, что будет битва? - на сей раз, любопытство одолевало меня.
   - Битва будет, - настойчиво повторил он. - Это очевидно. Или я ничего не смыслю в истории. Такие переломные моменты всегда ознаменованы войнами. Или напряженным противостоянием. Признаки переломного момента на лицо. Значит, битве быть. Хотя война может и не вспыхнуть. Но битва будет - это точно. Я чувствую ее, словно где-то рядом пылает огромный костер. Мне просто интересно твое отношение к происходящему?
   - Ты узнаешь, - туманно пообещал я, сделав короткий поклон. - Ведь ваш Клан первым оказывается в курсе событий. Поэтому, ни слова больше. Зачем повторять будущее. Оно настанет само, нужно лишь подождать. Ладно, мне пора. Да и тебе тоже. Прощай, Ральтар. И не забудь про трактат.
   - Прощай, Великий Дух, - улыбнулся он. От него пахло благодарностью и Свободой. - Я напишу не один трактат. Прощай.
   Я кивнул, порывисто развернулся и зашагал в лес. Он провожал меня молчаливым взглядом, пока я не исчез. Кусты орешника раздались в стороны, свет костра в последний раз подчеркнул прорехи и дыры в моем плаще. И предрассветная мгла мягкой пеленой окутала меня, словно мать младенца. Завернула, подхватила и понесла в неведомую даль. Она баюкала, напевала тихие песни и с нежностью смотрела мне в глаза. А я силился увидеть свое отражение в ее бездонных черных глазах. Но они хранили лишь изначальный мрак, плотный и непроницаемый. В нем все терялось и гасло без остатка, ведь то была вечность. Вечность, которая вбирает и таит в себе все, что есть в мире. Та вечность, заглядывая в которую мы видим лишь то, что нам кажется. И наивно принимаем это за истину. Хотя и рождая тем самым истинную жизнь...
  
  
  
   14 Кто сказал - один не воин?
  
  
   "Ты думаешь - то сердца стук?
   То шаг к концу твоей бессмертной жизни...".
  
   Хранитель желаний
  
  
  
   Да, как прекрасна жизнь. Как здорово, когда все вокруг прекрасно. Прекрасный летний день - яркий и солнечный. Разве можно думать о плохом? Конечно же - можно, но зачем? Зачем омрачать свое настроение? Особенно, если ты не привык видеть во мраке. Или решил на время уподобиться тому, кто не привык.
   Я блаженно крутил головой, озираясь по сторонам. Надо мной величественно парили караваны облаков, напоминая крылатые возвышенные мысли. Они взывали с небес, словно приглашали в далекое странствие. Но я и так странствую. Правда, по земле. Я довольно щурился, когда теплый ветер благодатно дул в лицо, неся свежесть луговых трав и цветов. Ноздри широко раздувались, улавливая сложный букет запахов. Слух ласкало жужжание трудолюбивых пчел и сухой треск стрекоз. Из-под стоптанных сапог выскакивали прыткие кузнечики, встревоженные и недовольные. Я лениво шагал, всматриваясь в холмистую голубеющую даль.
   Но вдруг замер... Присмотрелся внимательнее. Даль тревожно дрожала, словно хороня что-то бесценное. Словно укрывала это от любопытных глаз.
   Я подобрался, словно ищейка, и пригляделся еще внимательнее. Да, там что-то шевелится. Какой-то древний исполинский ящер, блещущий под солнцем стальной чешуей и когтями. Он медленно полз по зеленой равнине со стороны мглистых гор, громыхая и скрипя, источая волны решимости, ярости и злости. Над ним вились странные синие сполохи. Тысячами голодных глаз он возбужденно шарил окрест, выискивая жертву. Тысячами жал щетинилась его непробиваемая шкура. Тысячами глоток он изрыгал проклятья и ругань. Тысячами пор он источал чудовищный жар и запах крепкого пота. Страшный неведомый зверь выбрался на охоту, и настороженно принюхивался, в надежде сомкнуть безжалостные челюсти и вкусить кровавой плоти.
   Я не стал его разочаровывать и поспешил к нему.
   Взобравшись на вершину очередного холма, я остановился возле одинокого кряжистого дуба и посмотрел вниз. Передо мной раскинулось огромное войско, напоминающее длинную исполинскую рептилию. Она ползла, скрипела, громыхала, сверкала гладкими боками. И вдруг настороженно остановилась, заметив меня. Я даже помахал рукой, чтоб не подумали - мол, я тут случайно.
   Быстро окинув взором войско, я оценил обстановку. Пять тысяч конницы на флангах, двадцать тысяч тяжелой пехоты и тысяч десять стрелков. Десятка два требюшетов, столько же катапульт и сотня баллист. Разумеется, не считая всевозможных подвод, обозов, походных кузниц, кашеварных телег и прочего. Маловато. Ну да ничего. Пред величием вечности меркнет любая величина.
   Ящер стоял и грозно таращил свои невыразительные глазищи. Он не понимал, кто я такой. Мой одинокий пыльный плащ вился над ними, сияя прорехами, заплатами и рваными дырами. Издалека он напоминал стяг какого-то мифического повелителя темных сил. Монстр презрительно передергивал кожей. Набрасываться на меня он не спешил - я не мог удовлетворить голода такой огромной туши. Зато я плотоядно облизывался. Солнце вожделенно вспыхивало на кончиках клыков.
   От войска отделился небольшой отряд, и поскакал мне навстречу. Десятка два вооруженных до зубов рыцарей, знаменосец и глашатай в центре. Я терпеливо следил за их приближением. Всадники скакали слаженно, плотно, и напоминали серебристые брызги, вырвавшиеся из моря. Сильные кони быстро покрыли расстояние от войска до подножия холма. Земля мягко вздрагивала и рыхлилась под широкими копытами. Тени безмолвно скользили следом, как свора преданных псов. Синие плащи трепетали позади. Они напоминали плачущих жен, что бежали следом за воинами, уходящими на смертную битву. Я с интересом вытягивал шею и ждал их приближения. Они с легкостью взошли на вершину холма, и в десяти шагах остановились.
   Великолепные дорогие доспехи играют на солнце ребрами жесткости, травлеными рисунками, золотыми украшениями. Над шлемами колышутся пышные сине-золотые плюмажи, лазурные плащи развеваются за спинами. Такое ощущение, будто они не на войну идут, а на королевский парад. Золотые шпоры искрятся в ярких лучах, напоминая о высоком аристократическом происхождении. Забрала подняты, лица сосредоточены, глаза наполнены интересом, слитым с подозрительностью. Рыцари держат боевые копья - наконечники сверкают отточенными жалами. В танце лучей чувствуется горячее нетерпение и желание отведать крови. На поясах длинные мечи, топоры, кистени и шестоперы. Оружие простое, без изысков, но добротное и удобное. Лишь некоторые мечи сверкают золочеными эфесами. Но все, как одно пахнут силой и смертью.
   Мелькнуло несколько арбалетчиков в широкополых стальных шляпах. Поля затеняли суровые солдатские лица, изукрашенные шрамами и затаенной жестокостью. На них красовались синие накидки с изображением белого скорпиона. А под ними угадывались кожаные куртки, проклепанные железом. В руках короткие двойные арбалеты - такими удобно бить с коня. У седел приторочены запасные колчаны.
   Один из рыцарей гордо выехал вперед. Длинноногий белый конь, укрытый сияющей кольчужной попоной, изящно гарцевал под ним, выгибая крутую шею. Открытый шлем венчала золотая корона. Лицо властное и надменное, глаза зеленые, кошачьи - хищные. Нос благородный и прямой, подбородок острый и вздернутый. Тонкие ухоженные усики и бородка придавали ему еще больше царственности. Он буравил меня удивленным взглядом, на дне которого поблескивало отвращение. Я небрежно опирался о темный ствол могучего исполина и с наглой вызывающей улыбкой смотрел на них.
   - Кто ты такой? - резко бросил царственный всадник.
   - Неважно, - сверкнул я клыками. - А ты?
   - Что?...! Ты посмел мне тыкать?! - негодующе наклонился ко мне рыцарь.
   - Ну да, - развел я руками, задорно щурясь. - А что такого?
   - Да знаешь ты, презренный холоп, кто я такой?!
   - Вот я и пытаюсь узнать.
   - Да я герцог Вельмарк де Грисс! - самовлюбленно и грозно воскликнул рыцарь. - Герцог верхнего Альвирка и всех земель Стонберри-Крон. Союзник двух великих держав севера и востока.
   - Очень приятно, - глубоко поклонился я. - А какие твои цвета?
   - Как это понимать, смерд? - неожиданно удивился он, на миг позабыв о моей наглости.
   - Ну, цвета... эти, родовые, - вспомнил я, сухо прищелкнув пальцами.
   - Мой цвет неба - лазурь, - указал он в голубеющую высь, где лениво шествовали вереницы пушистых облаков.
   - Символ великодушия и благородства? - переспросил я, отчего-то тоже взирая в небо. Одинокий сокол парил под облаками, внимательно глядя на нас. До земли долетало его далекое желание. Он чего-то ждал. Как, собственно, и все чего-то ждут...
   - Да! - торжественно раздувался герцог, гарцуя на холеном крутобоком жеребце. - А еще символ вечности и неба, как воплощения моих помыслов.
   - Хм, вот значит как? - в задумчивости пробормотал я под нос. Но он услыхал.
   - Да! - с гордостью подтвердил рыцарь. Его конь заржал, склонил голову и ударил копытом.
   - А знак?
   - Скорпион.
   - Почему скорпион?
   - Потому что он опасен, - вызывающе процедил Вельмарк де Грисс.
   - А родовой девиз? - продолжал допытываться я.
   - Велик тот, кто истинно велик!
   - Хм, емко. Сам придумал?
   - Это родовой девиз! - воскликнул герцог, вскинув подбородок. - Он древнее всех. И лучше всех.
   - А обет? - настаивал я.
   Де Грисс поднял железную руку и высокопарно заговорил:
   - Я дал обет... - но неожиданно замер и гневно уставился на меня. - А ты вообще кто такой, чтоб я пред тобой тут распинался?!
   - Неважно, - я старательно натягивал искреннюю улыбку. Но она почему-то выходила издевательской.
   - Неважно?! Ты сказал мне - неважно?! - темнели его глаза, а рука в изысканной латной перчатке тянулась к мечу.
   - Да, - уверенно кивнул я. - Просто недавно на турнире всех так объявляли. Вот я и спрашиваю.
   - Ты... ты... - хватал он воздух. Но вдруг оскалился. - Я знаю. Ты шпион Вальгреда. Он послал тебя выведать обстановку. Узнать расклад сил, группы войск, численность отрядов и боевых машин, настроение солдат. Да? Признайся? Ты послан Вальгредом?
   - Да, я заглядывал к нему на ужин, - неспешно подтвердил я. - Потешился на турнире, покормил собачек, усмирил бунт, помылся в бассейне, поговорил с... э... в общем, со всеми, с кем хотел. Но здесь по воле собственной.
   Герцог подобрался и насторожился. Он ухватился за резную переднюю луку, со скрипом подался вперед, силясь рассмотреть меня получше. Рыцари и арбалетчики за его спиной тоже напряглись. Они ждали любого приказа, или просто жеста, чтобы разом покончить со мной. Но Вельмарк вдруг усмехнулся, выпрямился, вздернул темно-русую бородку и заносчиво спросил:
   - И чего тебе надо?!
   Внезапный ветер снова всколыхнул мой плащ, поднял его, демонстративно потрепал. И мягко опустил. Так вызывающе и приметно, на фоне дорогих парчовых плащей рыцарей. Таких чистых, таких безупречных. Таких жалких. Ведь жалко портить такие...
   - Хочу узнать, чего ты желаешь, - будничным тоном проговорил я. Продолжительно зевнул, прикрыл рот ладонью и небрежно добавил, глотая окончания слов, - а после разметать твое войско.
   Казалось, он сейчас рухнет под ноги коню. Остальные, кстати, тоже. Они не поверили ушам.
   - Раз-ме-тать мо-е вой-ско, - ронял он по слогам, выпучивая слегка раскосые глаза.
   - Я думал ты переспросишь - че-го ты же-ла-ешь? - передразнил я и упрекающе покачал головой.
   Несколько мгновений длилось напряженное молчание. Но вдруг оно взорвалось его пронзительным хохотом. Остальные воодушевленно поддержали. Я тоже засмеялся, так как люблю смех. Ветерок подхватил его, и понес к далеким лесистым холмам.
   - Разметать войско!!! - хохотал он, скрипя броней. - Ой, держите меня оруженосцы!!! Ой, сейчас упаду!!! Ох, спаси кираса - сейчас живот лопнет!!! Ха-ха-ха!
   - Ха-ха-ха, не лопнет, - смеялся я. - Ибо крепка она, ха-ха-ха!!!
   - О, боже ты мой! О, не могу. Хо-хо-хо!
   - Ха-ха-ха, - вторил я. - Еще как можешь, ха-ха-ха!
   - Ха-ха-ха, не могу, ой не могу, хо-хо-хо!
   - Ха-ха-ха, - оскалился я, - в мире все можно, хо-хо-хо.
   - Войско, ха-ха-ха, - не унимался он. - Один жалкий холоп, хо-хо-хо!
   - Ха-ха-ха, - меня тоже трясло, - да я таков, хо-хо-хо!
   - Ты, ха-ха-ха, ты... войско... ха-ха-ха!
   - Да, я, ха-ха-ха! Да, войско, хо-хо-хо!
   - Один, ха-ха-ха?
   - Иных нет, хо-хо-хо!
   - Ну ты... ха-ха-ха! Ты... молодец, хо-хо-хо!
   - Ха-ха-ха, знаю! Хо-хо-хо!
   Просмеявшись, он тяжело выдохнул и утер слезы внутренней стороной перчатки.
   - Ух...! Ну ты даешь! Ты, наверное, шут короля? Да? Пойдем ко мне? Я тебе буду платить втридорога. Я давно уже так не смеялся.
   - И я, - улыбнулся я. И тоже утер слезу.
   - Ладно, - махнул рукой дэ Грисс, переходя на серьезный тон. - Посмеялись и будет. А теперь к делу. Передай королю, что я жду его хваленое войско завтра утром на Ласточкиных Полях, за речной дугой. Если его там не будет, то немедленно перейду к вторжению. Я пойду по его землям, предавая деревни и города огню и пеплу, сравнивая с землей замки всех баронов и графов, кто посмеет сопротивляться. Я утоплю его королевство в его же крови. И так дойду до столицы, чтобы превратить ее в груду дымящихся обломков. Если он трус, то пусть запирается в своей норе, как крыса. Но клянусь родовым скорпионом, я выкурю его оттуда, и проткну своим ядовитым жалом. Если герой, то пусть принимает вызов на Ласточкиных полях. Пусть выходит на смерть. Понял меня? Так и передай! Слово в слово!
   Я смотрел на возвышающегося бравого герцога. Его плащ величественным водопадом спадал с плеч. Его глаза взирали властно и жестко. Его голос звучал торжественно и величаво. Его корона вспыхивала дорогими каменьями, шлем переливался золотой насечкой, на груди тоже сиял золотой скорпион. Маленькие скорпионы украшали небольшие подмышечные чаши, пришнурованные к кольчуге, поддетой под основной доспех. Да, ядовит, и жутко опасен. Но оттого и становилось слаще.
   - Дэ Грисс, ты не понял...
   - И еще, - он не расслышал моих слов, потому рассудительно и самозабвенно продолжал, - если он истинно мнит себя героем, то выйдет со мной на поединок и изведает моего жала...
   - Вельмарк, - я высоко поднял руки и помахал, останавливая его мысли. - Очнись. Вальгред не герой и не трус. Он король. И король мудрый. И не потому, что он мудрый, а потому, что понимает, что мудрый король - это миф. Поэтому он до сих пор у власти и держит ее мертвой хваткой. Вот почему он послал меня. Вернее, я сам пошел. Но для тебя то уже не играет роли.
   - Ты тоже мудр, - весело провозгласил герцог, с высоты оглядывая меня коварным хищным взглядом. В его отблесках дрожало пламя будущих пожаров, и стоял терпкий запах грядущей крови. Сильный запах - крови было много. - Ты умеешь веселить дворян и вызывать их благодушие. Поначалу я хотел зарубить тебя, а теперь... теперь предлагаю службу. Я разобью Вальгреда, и сяду на его трон. Если ты встанешь на мою сторону, я сделаю тебя своим приближенным. Если вцепишься в старый режим, то рухнешь в пучину истории вместе с ним. Гнилой мост всегда падает, унося с собой тех, кто доверял ему. Я же построю новый каменный мост. По нему я взойду в вечность. И все, кто доверится мне, взойдут туда. Так что выбирай.
   - Герцог Вельмарк дэ Грисс, - взвешенным церемонным тоном начал я. - Я здесь, дабы остановить твое войско! Я, и только я! Причем по воле своей и только своей! И я, к твоему великому сожалению, не шучу!
   Он снова уставился на меня немигающим взором. И не только он один. Теперь, правда, никто уже не смеялся. Десятки глаз судорожно вцепились в меня, словно голодные клещи. Они жаждали крови. Но герцог впился сильнее всех. И молчал он громче всех. И смотрел он ярче всех. Смотрел довольно долго. Так долго, что я уже заскучал и еще раз зевнул. Наконец он холодно усмехнулся, стиснул зубы. И огорченно подытожил:
   - Жаль. Мне искренне жаль тебя. Но убивать я тебя все же не стану. Ты просто сумасшедший. Мы зря потеряли с тобой время.
   - Зря, или без последствий, ничего не бывает... - попытался ввернуть я, но он грозно перебил.
   - Взять его!
   Передние всадники стремительно бросили коней вперед, норовя оглушить меня копьями. Я метнулся в сторону, легко подпрыгнул, и ударил ближнего рыцаря. Никто так ничего и не понял, но рыцарь с грохотом вывалился из седла. Его шлем украшала глубокая вмятина, идущая поперек высокого гребня. Он конвульсивно задергался, захрипел и затих. Из-под шлема вытекала алая кровь, вперемешку с серыми сгустками.
   На миг все оцепенели, словно скованные морозом. Хотя я называю такое состояние - пустое желание. А точнее - кратковременное отсутствие всех желаний. Но вдруг тишина разорвалась.
   - Убейте его! - визгливо завопил герцог не своим голосом. - Убейте!
   Щелкнули арбалеты. Два болта скользнули над плечами, третий свистнул под самым ухом, четвертый задел волосы на макушке, пятый и шестой продырявили плащ у талии. А седьмой я поймал у груди. В страшной усмешке оскалил клыки. И мгновенно швырнул болт обратно. Просвистев, он навылет пробил тело и два слоя брони. И унесся вдаль. Арбалетчик, хрипло вскрикнул, коротко всплеснул руками. Судорожно согнулся, захаркал кровью, завалился на бок, и безвольно сполз с седла. Тело глухо ударилось о землю. Железная шляпа сорвалась и покатилась с холма.
   Ближний рыцарь с лязгом опустил забрало, и молниеносно взмахнул мечом. Воздух удивленно свистнул, рассеченный стремительным ударом. Но тут же затянул рану. Я ловко увернулся, поднырнул под брюхо коня. Схватил подпругу, и рванул. Седло поползло набок, а вместе с ним и всадник. Он приглушенно закричал, замахал руками, выронил меч, и полетел вниз. Тяжело шмякнувшись оземь, он попытался встать, но я нанес страшный удар в грудь. Кираса разорвалась, словно истлевшая ветошь. Ребра хрустнули, плоть обиженно всхлипнула. И сердце жалобно затрепыхалось в моей руке, словно пойманная канарейка.
   Я выпрямился во весь рост, поднял окровавленную руку. Все в немом ужасе отпрянули на шаг. От них повеяло суеверным страхом. Некоторые лихорадочно шептали какие-то неразборчивые молитвы. Глупцы. Глаза мои светились ярким пламенем, клыки обнажились и сверкали, а голос усилился и понизился.
   - Ступай прочь, дэ Грисс! Разверни войско и уходи в свои земли! В свой Альвирк и Стонберри-Крон. Сегодня не твой день! Я не хочу убивать достойных воинов! Мой урок для тебя - не для них! Они не должны умирать по твоей прихоти. Каждый рожден умереть за свою прихоть - не иначе!
   Он крупно дрожал, глядя на мрачную фигуру, что замерла напротив него. Неведомый человек сжимал живое сердце, вырванное из-под кирасы и кольчуги его преданного вассала. Хотя мог ли человек сотворить такое? Герцог трясся в седле и тяжело дышал. Лицо его побледнело и, словно мрамор, покрылось синими жилками. Рот приоткрылся, глаза ошалело таращились. Оттуда шел запах липкого первородного ужаса.
   - Кто ты...? - в неземном ужасе прошептал он.
   - Неважно! - угрожающе прогудел я. - Важно то, что я могу сделать с тобой. И твоим войском. Одумайся, пока не поздно!
   - Ты... ты...
   - Именно я. И никто больше. Прочь с дороги, Вельмарк. Останови войско, пока не поздно! Иди домой! Отчий дом - изначальная мечта любого заблудшего. А ты заблудился, да к тому же еще и ослеп, в погоне за блистающим призраком всевластья.
   - Убейте же его! - раздраженно закричал герцог, разворачивая коня и срываясь в галоп. - Не слушайте его! Убейте его! Убейте!!!
   И понесся прочь. Несколько смельчаков отважно бросились на меня, выставив длинные жала копий. Да, уважаю смелых людей. И мне так не хочется их калечить и убивать. Но приходится. Такова жизнь - не я ее созидал. Не мне оспаривать право на существование таких герцогов. Не мне вразумлять их. А точнее - не им меня слушать. И такие правы - слушать надлежит лишь себя.
   Удар "Годдриха", как прозвали его в королевстве Золотого Грифона, выбил еще одного рыцаря. Но шлем так вмяло, что передняя и задняя стенки соприкоснулись. О том, что стало с головой, я не думал. Я просто стряхнул красные и серые брызги. И перепрыгнул на другого. Рывок, и стальная голова со скрипом и хрустом вырвалась из плеч. Удар, и кираса третьего глубоко вошла в тело. Прыжок, захват, и четвертый слетел с коня, ударившись головой о камень.
   - Это Дьявол! - отчаянно завопил один арбалетчик, осененный безумным откровением. Рванул удила, и дал шпоры коню.
   - Зови, как хочешшшь!!! - грозно прошипел я вслед. - Я Дьявол лишшшь для тех, кто видит во мне Дьявола!!!
   Остальные последовали его примеру. Опытные воины - ничего не скажешь. А опыт в том и состоит, чтобы мгновенно и трезво оценить обстановку. Знаменосец позорно бросил синий штандарт, белый скорпион траурно покрыл одного из сверженных рыцарей. Я наклонился, подобрал болты, взвесил их в руке. И молниеносно швырнул вслед удаляющимся всадникам. Пятеро из них всплеснули руками и попадали с коней. Остальные мчали дальше во весь опор. Равно как и взбешенные кони с опустевшими седлами. Лишь один зацепился кованым носком за стремена. Но безудержный конь не замечал этого бремени. Тело подпрыгивало на кочках и рытвинах. За ним тянулась узкая красная полоса. Мне показалось, мертвый всадник оставил красноречивый след, тем самым, приглашая ступить по нему к заветной цели. И я воспользовался его последним желанием.
   Я вытер руки о знамя, и медленным уверенным шагом двинулся вперед. Как сладок был тот миг! Как чарующе прекрасен! Как он завораживал и возбуждал! Глаза разгорались все ярче и ярче. Я кровожадно облизнулся, чувствуя солоноватый привкус чужой крови. Какое блаженство! Словно голодный пес, попавший в мясную лавку, принюхивался я к ароматной плоти, что манила меня впереди. Словно безусый юнец, попавший в роскошный бордель, пялился я на толпу обнаженных девиц, что соблазняли меня пышными формами. Словно жаждущий знаний летописец, попавший в королевскую библиотеку, я не верил глазам, с трепетом оглядывая древние запыленные фолианты. О, великий Творец! Зачем породил ты во мне эту жажду?! Зачем...?
   Дэ Грисс первым добрался до спасительных войск. Ростовые щиты передней линии с грохотом распахнулись, и огромный монстр поглотил вопящего герцога. Он истошно кричал, судорожно махал руками, порывисто оборачивался и тыкал пальцем в мою сторону. А после скрылся среди мелькавших конных фигур, вскинутых алебард и хлопающих знамен. Остатки отряда смельчаков тоже юркнули под прикрытие щитоносной пехоты. Раздались приказы, стук, лязг. Брешь затянулась. Стена щитов превратилась в нерушимую надежную цитадель. По крайней мере, им так казалось. Со стороны войска потянуло запахом уверенности, собранности и решимости. Они готовы к любому сражению.
   Я медленно шел кровавым следом. Точно охотничий пес, принюхивался к земле и к поджидающей добыче. Легкий ветер поигрывал изношенным плащом, расправляя его, будто парус. На фоне светло-голубого неба прорехи и дыры выделялись очень заметно. Ветер дул в лицо, будто пытался задержать. На миг я даже задумался. Нет, суеверие - враг желаний. Но из врага всегда можно сделать друга. Я коротко усмехнулся. Вдруг ветер переменил направление и начал подталкивать уже в спину. Это окончательно определило выбор. То есть желание.
   Я шел дальше.
   Шел и гадал, когда же начнется приветствие. Шел и ждал.
   Наконец, дождался.
   Со страшным скрипом разрядились требучеты, и огромные куски гранита полетели в мою сторону. Забавно. Если я могу уворачиваться от стрел, то зачем зря тратить камни? Хотя, все равно они им не пригодятся более. Камни достигли наивысшей точки, на миг замерли, и устремились ко мне. Я с интересом наблюдал за приближением, пересчитывая их в полете. Да, такие огромные куски способны пробить любую стену, если их постоянно метать в одну точку. А уж деревянные ворота так и вовсе не могли служить для них препятствием.
   Хорошее орудие - требучет. В отличие от катапульты, где рычаг приводится в действие с помощью скрученных канатов, в требучете каменные снаряды швыряются с помощью большого противовеса. Регулируя противовес, можно регулировать дальность метания, с точностью до шага. Сто, двести, триста, пятьсот шагов - пожалуйста. Для каждого расстояния можно подобрать свою массу противовеса. С катапультой в этом смысле было сложнее. Зато катапульта скорострельнее. Требучет для перезарядки требовал полной разгрузки противовеса - деревянной корзины с камнями. А на это требовалось довольно много времени. В бою же время бесценно, как и жизни. Но под прикрытием войск, требучеты могли стрелять сколь угодно долго, оставаясь самым мощным дальнобойным орудием, способным пробивать вражеские стены. Иной раз вместо камней их заряжали горящими связками хвороста, или смоляными горшками с фитилем. Или разлагающимися телами, с целью вызвать болезни у обороняющих город защитников, а также подорвать их боевой дух. Иногда опытные полководцы с помощью таких орудий метали мешки с землей, сравнивая замковый ров. Пока войско отдыхало на безопасном расстоянии и набиралось сил, неустанные требюшеты забрасывали ров землей, чтобы у штурмующей пехоты появилась возможность осаждать стены. Такое часто встречалось в постоянных усобицах мелких баронов и графов, чьи предзамковые рвы не отличались особой глубиной.
   Мысли роем пронеслись в голове, пока камни со свистом неслись на меня. Я отметил мастерство управляющих машинами - расстояние определяют очень точно. Это вызывало уважение, как и всякое мастерство. Я задрал голову. Камни, словно хищные соколы начали падать вокруг меня. Но их падение мог бы предугадать любой человек. Поэтому я ловко пробежал между ними. Камни глубоко впивались в землю, заставляя ее крупно дрожать. Но вскоре все затихло.
   Я шел дальше.
   Затем засвистели тяжелые длинные стрелы. Такими впору быков пробивать. Да, баллисты дальнобойны и точны. А сила натяжения раз в пять превышает арбалетную. Похвально. Хороши баллисты, хороши. Но не идеальны. Далеко не идеальны. Длинные стрелы едва не в рост человека, вонзались в сочную траву возле меня, образуя настоящий частокол. Я вяло уклонялся, пригибался, а одну из интереса поймал. Бегло осмотрел, оценил тяжелый откованный наконечник, стальное оперение, выструганное ясеневое древко. Да, кто-то старается, чтобы одни убивали других. И стараться будет всегда, во все времена, во всех странах. Будут появляться все новые формы и способы убийств. С каждым разом все совершеннее и страшнее. Я небрежно отбросил стрелу.
   И шел дальше.
   Расстояние медленно сокращалось. Напряжение росло. Уже отчетливо стал различим передний строй. Высокие треугольные щиты с изображением скорпиона плотной стеной надвигались на меня. А точнее - я на них. Над железными головами гордо реяли синие знамена, грозно сияли алебарды и готентаги, образуя настоящий лес. Две, три, четыре линии алебардщиков. Следом тянулись пикинеры. Их длинные копья проступали между щитов, походя на жесткую щетину. Да, строй грамотный - к такому не каждая конница подойдет, не говоря уже о простой пехоте. По крайней мере, до тех пор, пока стена сплочена. И тем более не подступится обычный человек.
   Благо, не человек я.
   А потому и шел дальше.
   - Щиты ра-зомкнуть!!! - прокатился громогласный приказ тысячника. Несколько сотников и десятников повторили его команду. Щиты разошлись на ладонь.
   - Арбалеты го-товсь!
   В проемах мелькнули стальные дуги. Ярко сверкнули опытные глаза, по обыкновению прищурились, взяв прицел.
   - Пли! - рявкнуло в глубине войска.
   Единым звуком щелкнули спусковые крючки. Слаженно лязгнули желоба. И залп арбалетных болтов стремительно понесся прямо в меня. Несколько тысяч колючих беспощадных стрел силились пронзить мое немощное тело. Несколько тысяч смертей дрались за право первой вкусить моей плоти. Несколько тысяч капель скорпионьего яда сорвались с трескучих хвостов. Но не победила ни одна. Я остановился и властно вскинул руку. Внезапно вокруг меня завихрилась воздушная защита. Я не маг, я не ведаю заклинаний. Но я страстно захотел создать защиту, неподвластную тяжелым коротким стрелам. И создал. Я не ведал, какую она примет форму. А потому она приняла форму именно такую.
   Словно мухи о стекло, беспомощно бились арбалетные иглы о мою защиту. Сухо щелкали, и опадали, как осенние желуди. И ни одна не могла проложить себе путь сквозь нее, ни одна не могла дотянуться до меня. Я торжествующе оскалился, и двинулся дальше.
   - Щиты со-мкнуть! За-ряжай! - неслись четкие команды.
   Стена снова плотно закрылась. За ней заскрипели "козьи ноги". Отличная выучка.
   - Го-товсь!
   - Ра-зомкнуть!
   - Пли!
   И снова залп. И снова мимо. Вернее в цель, но увы, цель крепка и недоступна. Глупые. Они даже не понимали, что защищаюсь я лишь одним желанием. Одним единственным желанием. Но страстным и глубинным.
   Я шел дальше.
   - Пли!
   - Пли!
   - Пли!
   Нет, нет, и еще раз нет! Никак.
   Я шел дальше.
   Над войском высоко реяли штандарты со скорпионом. Но были и другие - ведь это соединенная армия нескольких герцогств, графств и баронств. Единороги, львы, соколы, саламандры, олени и быки стояли напротив меня. Целый зверинец. Они рыли копытами землю, шипели, мычали, трубили, ревели, клацали клювами и когтями, шуршали ядовитыми хвостами.
   Угрожающе.
   Но я смеялся и шел дальше.
   И вдруг раздался новый приказ, по обе стороны войска запели рога, а земля отозвалась дрожью. Нет, не такой, как на турнире - намного сильнее. Я остановился. С флангов на меня ринулась тяжелая кавалерия. Рыцарский строй литым кулаком несся во весь опор, набирая ход. Вернее, двумя кулаками. Я стоял и любовался их выучке и мастерству. Нерушимая стена железных конских нагрудников шла ровно, слаженно, шаг в шаг. Наверняка, не один месяц упражнялись. Словно молот и наковальня, неслись они навстречу друг другу. И я, жалкая букашка, случайно оказавшаяся между ними, стоял и обреченно смотрел на близящуюся смерть.
   Близилась смерть. Ее хриплый голос пробивался из-за облаков. Ее костлявые руки жадно тянулись. Ее смердящая пасть пела за упокой. Правда, пока не слышно - за чей? Смерть... Нет ничего совершеннее смерти. Ведь совершенство - это движение, а не результат. Всегда можно улучшить имеющееся. А смерть? Смерть абсолютна! Нет ничего совершеннее ее!
   Два строя начали медленно изменять порядок. Передние ряды вытянулись, задние поотстали. Хм, легендарный рыцарский клин, под названием "свинья"? Интересно, интересно. Обычно таким клином раскалывают строй пехоты, разрывают войско на две и более частей (смотря сколько клиньев), загибают фланги и впускают в брешь свою пехоту. В острие клина как правило три-пять воинов, самых лучших, самых опытных, самых сильных. Они удостаиваются чести принять на себя первый удар. Изначальный удар, что решает исход сражения.
   Да, такой откровенной лести я ни разу еще не встречал. Мою скромную особу приняли за строй вражеской пехоты. Да еще двойной - ведь наступают с двух сторон. Приятно. Хоть и не достоин я такой чести.
   Как идут?! Не идут, а летят! Нет, не летят - парят! Как это завораживающе красиво?! Точно на королевском параде. Неисчислимая лавина конских и человеческих фигур. Неподъемная лавина многопудовой стали, укрывшей горячую плоть. Океанская лавина синих с белым знамен, катящихся с грохотом, словно волны. Над шлемами дрожат плюмажи, султаны пригибаются к конским наглавникам. Клинья ровные, правильные, каждый рыцарь четко знает свое место в строю, четко его придерживается. Каждый чутко слушает своего коня, умело правит его скоростью. Да, сила единства истинно достигается лишь тогда, когда каждый четко осознает свое место. Лишь тогда механизм начинает действовать всецело плодотворно, когда каждая шестерня на месте, когда она крутится так, как ей положено, но не иначе. У каждой свой размер и вес, и не могут они быть равны, иначе их попросту можно менять местами. Но важна каждая - большая и маленькая. Так и рыцарский строй. Каждый осознает свои способности и возможности, и не пихает соседа из зависти перед его силой. А чуть убавляет шаг, пропуская вперед того, кто должен там быть. А сильнейший готовится к страшной сшибке с суровой реальностью...
   Да только без толку все это. По крайней мере, если вместо войска всего один...
   Нет, не человек.
   Грозно запели боевые рога. Горнисты шли в глубине строя и давали сигналы всей кавалерии. Рога тяжело стонали, призывая рыцарей опустить смертоносные жала. Низкий звук потек над землей, судорогой отдаваясь в голове. Он полз впереди железных коней, под которыми земля ходила ходуном. И воины опустили жала. Сверкающие, холодные, жадные. На концах копий трепыхались и хлопали разноцветные флажки и ленточки. Гербовые отличия? Не только. Их используют, отвлекая внимание чужих коней.
   - Рыцари, в боооой! - донеслось из-под глухих забрал. - Не бойтесь его! Он простой человек! Раздавим же его, о братья! Вперееееееед!!!
   В том-то и вся ваша беда, уважаемые рыцари. В том-то ваша роковая ошибка. Ну никак не человек я, сколько б не стремился быть таковым. И вы это только что доказали, бросив против меня сразу два строя конницы. Разве станете вы налетать такими силами на простого человека? Не это ли подтверждение моей нечеловеческой сущности?
   - Впереееед!!! - тяжелым эхом вторила земля. Цветные флажки приближались. Хм, а это уже оскорбление. Флажки для отвлечения коней? Я что, по-вашему, конь? Битюг, на котором можно поля пахать? Э, нет, не выйдет!
   Эта мысль меня почему-то сильно разозлила. Я негодующе вскинул обе руки и закрыл глаза. Чего хочу? О, я знаю, чего хочу. Руки медленно поднялись к небесам.
   - Впереееед!!! - раздалось уже совсем близко.
   Я смотрел вверх. Небеса. Бескрайние, далекие, всемогущие. Благо, люди не ведают, что любую стихию можно подчинить с помощью одной лишь мысли. Одной единственной мысли...
   Неожиданно небо потемнело. Заклубились черно серые тучи, свет дневной померк. Пророкотал гром, словно предостерегая, ярко полыхнула молния. Затем еще одна. Кони раздраженно заржали, люди завопили. Внезапный свист наполнил разряженный воздух. Пахнуло предгрозовой свежестью. Порядок в строю сбился, перемешался. Лошади вставали на дыбы, сбрасывая стальных седоков, сшибались, разлетались. Рыцари с криками вылетали из седел. Копья ломались. Все померкло в лязге, стонах, ржании и грохоте.
   Но вдруг всю эту страшную музыку поглотил новый звук. Чудовищный свист нарастал, приближался. Тьма в небе сгущалась, вспыхивая лишь короткими молниями. Небо начало вращаться, и вдруг разверзлось, образовав крутящуюся брешь. Оттуда грянули тревожные багровые лучи, высветив далеко внизу сверкающие фигурки рыцарей и коней, которые казались оловянными игрушками. И еще одну маленькую темную фигурку, неприметную с первого взгляда. Она стояла, сомкнув глаза, и внимательно наблюдала за всем происходящим.
   В следующий миг оттуда хлынули потоки раскаленных осколков. Камень или железо? Неужели важно - как и чем разить. Помню лишь - они страшно свистели и сияли, раскаленные добела. И оставляли чадящий дымный след. Каким сказочным светом отражались они на полированных гладких доспехах? Какими кровавыми сполохами заплясали в последнем танце смерти?
   И безжалостно низринулись на землю.
   Чудовищные удары один за другим принялись сотрясать земную твердь. Чудовищная смерть снизошла с разгневанных небес, принеся великую кару. С безобидных небес, разгневанных всего лишь желанием, страстным и сильным. Раскаленные обломки с грохотом врезались в нежное тело земли, взрывались, брызгали расплавленными каплями металла и камня. Дико ржали кони, разрываемые на куски вместе с доспехами. Истошно вопили люди, сжигаемые заживо в хрупкой скорлупе панцирей. Мигом воцарилась страшная духота, паника, и кровавая неразбериха. День сменил тревожный сумрак, иссеченный багряными лучами. Взрывы перемешивали все, что ни есть. Поднимались тучи едкого пепла и горячей земли. Летела шматами плоть, куски человеческих тел в останках доспехов, брызгала кипящая кровь, брызгал раскаленный металл и камень. Летели и горели оторванные конские и человеческие головы, иных попросту вбивало глубоко в землю вместе с лошадьми. Веером разлетались смердящие сизые внутренности. Некоторых калечило мелкими обломками, пробивая грудные клетки, разбивая черепа и ломая кости. Но следом неслись новые снаряды, милосердно добивая мучеников.
   Как это было ужасно и завораживающе! Я стоял в самом центре всего этого месива, стоял и молча смотрел, закрыв глаза. А вокруг неведомый пахарь адским плугом перепахивал чистое поле, сеял человеческие тела и щедро поливал кровью. Беспощадный плуг глубоко взрывал твердь, с хрустом перемалывал кости и мясо, смешивал с землей и песком, железом и камнем. Пахарь старался на славу. Его глаза светились угрожающим равнодушием и бесстрастной решимостью. И плуг его в каких-то считанных шагах мелькал от меня.
   Я стоял и содрогался от волн боли и страха, от душераздирающих криков, стонов, ржания, от хруста разрываемой плоти, от треска костей, от едкого тяжелого запаха горящих человеческих и конских тел. И от неземного блаженства. От силы собственных желаний. Хотя я не желал им смерти. Ее возжелали они сами. Я лишь отвечал на их желание.
   Огнедышащие обломки плотным потоком сотрясали землю, рвали ее своими мелкими осколками, впивались в нее своими твердыми зубами. И с шипением затихали, источая белесый пар.
   Прямо передо мной в землю врезался один из осколков. Могучий конь взвился на дыбы, его наездник с воплем вывалился из седла. Но следующий снаряд снес конскую голову и вбил в землю рыцаря, не дав ему даже вскрикнуть. Еще один таким же образом выпал из седла, покатился, остановился, замер. Попытался встать, приподнявшись на колено, но вдруг веер мельчайших осколков обдал его с ног до головы. Мгновение он стоял не шелохнувшись. В его теле сияли мелкие сквозные дыры. Но вдруг из них обильно хлынула кровь, и рыцарь рухнул на землю. Следующий попал под сноп расплавленных брызг - ярко сверкающих огоньков. Дикий душераздирающий крик поглотила толща забрала, запахло палеными волосами и плотью. Рыцарь, объятый пламенем, буквально верещал, корчась в агонии. Но через несколько мгновений затих, превратившись в груду оплавленного металла и обугленного тела.
   Да, смертельный пир выдался знатный.
   Пехота, следует отдать должное, не развернулась, не побросала щиты и алебарды, не побежала. А четко и слаженно отступила, держа, пусть и дрогнувшую, стену щитов. Она медленно пятилась, управляемая резкими выкриками тысячников и сотников. Да, такую выучку нельзя не уважать. Равно как и тех, кто добился такой дисциплины. Кто научился вселять мужество в сердца солдат перед лицом любой опасности. И я восторгался мужеством.
   Да только и это им не поможет, равно как не помогло и рыцарям.
   По крайней мере, если они не одумаются.
   Когда пробуждаются мои истинные желания, все иные законы перестают действовать. И я всегда добиваюсь того, чего желаю...
   Все закончилось мгновенно, так же, как и началось. Тучи разошлись, багровый свет исчез, уступив место обычному дневному. Лишь дымные следы в воздухе медленно развевались, превращались в шлейф и таяли. Лишь гарь и пепел оседали на мои рваные прожженные одежды и волосы. Я осторожно раскрыл глаза, словно проснулся. Глянул вокруг.
   Да... Какими иной раз бывают желания?!
   Вспаханная земля скалилась остывающими обломками и зубьями. Повсюду кровавое месиво, местами еще животрепещущее и дымящееся. Повсюду смерть, и отголоски боли, адской нечеловеческой боли и мук. Кровавые рваные доспехи, оплавленные шлема, белеющие в наручах и поножах кости. Торчащие из-под камней фрагменты тел. Воронки, наполненные кипящей кровью и сварившимися внутренностями.
   Бедные вы мои. Славные рыцари. И ведь нет в том вины вашей - вы храбро кинулись в бой по приказу господина. Вина ваша лишь в том, что слепы вы оказались, и не увидели истины из-под забрал. Не знали вы, кто перед вами. Не ведали, как с ним сражаться. Позабыли закон действия и противодействия. Или не знакомы вы с таковым? Вы понадеялись на свою извечную "свинью", не знающую поражений. Да, свинья так свинья. А свиней, как известно, забивают.
   Я стряхнул оцепенение и сделал шаг. Подул ветер, над головой взвились тучи пепла. Их подхватило и швырнуло в лица оставшихся. Да, ящеру перебило ноги, но раненое тело еще трепыхалось, и было опасно. Впереди угрожающе ощетинилась пехота, плотно заслонившись щитами. Щиты мелко стучали друг о друга. И медленно пятились прочь. Я остановился и громогласно заревел:
   - Вельмаааарк!!!
   Мне ответила тишина, наполненная скрежетом металла и звоном алебард.
   - Выйди ко мне!!!
   И снова скрежет отступающего войска. Белые скорпионы пристыжено пятились, одурманенные суеверным страхом.
   - Выйди и умри! И никто не пострадает! Вельмааарк!
   Но герцог прятался за спинами своих верных кнехтов.
   - Иначе умрут все! - не унимался я. - Все до единого! Все! И ты! Ты умрешь в любом случае! Я хочу подарить жизнь твоим достойным солдатам! Они не должны умирать во имя тебя! Дэ Гриииисс?!!!
   Но герцог молчал. Может, он сам участвовал в конном броске? Может, его тоже перепахало плугом? Глазами искать бесполезно - здесь уже не отличишь человека от коня. Затрепетали ноздри. Я шумно вдохнул прогорклый воздух. Нет, он жив. Не знаю где он, но я не чувствую запаха его смерти. Он жив.
   нужна тебе?
   - Дэ Грисс!!! Выползай, Скорпион! Я вырву твой хвост, и напою тебя твоим же ядом! И никто не пострадает! Хватит смертей! Вельмааарк!!! Я не желаю их всех убивать! Мне нужен ты! Только ты!!!
   Вдруг строй качнулся, дрогнул, заскрежетал и разошелся. Вперед вышел рыцарь в вороненых доспехах, украшенных серебряными узорами. Забрало поднято, лицо смуглое, загорелое. Серые глаза светились отрешением и фанатизмом. Он был истинным героем - раз шел умирать. За спиной трепыхался черный плащ. Такой же черный щит украшала серебряная голова быка. Пеший рыцарь? Он должен восседать на коне. Странно, но все мигом послезали с коней. Наверное, подумали - я жутко не люблю кавалеристов. Я остановился и с кровожадным вниманием изучал новоявленного героя.
   - Ты кто такой? - плюнул я в него потоком ветра. - Ты же не Вельмарк?
   - Я Ольгер фон Бергштайн, герцог Даргланда, командующий пятью полками пешего войска.
   - Дальше, - рявкнул я.
   - Что - дальше? - не понял он.
   - Все. Чего там у вас: цвет, символ, девиз, обет, и так далее. Как и положено.
   - Мой цвет - траур. Мой символ - бык. Мой девиз - яростно несись, и враги разбегутся. Я дал обет осадить столицу Империи Золотого Грифона.
   Я посмотрел на него и зевнул.
   - Да, знавали мы таких быков. Но таким девиз один - следи за рогами.
   - Зачем ты уничтожил наше войско?! - смело крикнул широкоплечий рыцарь.
   - Я?! Ваше войско?! - повышался мой голос. - Открой глаза, милейший, я его еще не уничтожил!
   Я грозно оскалился. Он порывисто отступил на шаг. Но гордость и самоотверженность заставили его остановиться.
   - Я уничтожил рыцарей, - устрашающе напомнил я, демонстративно разминая плечи. А сейчас примусь за кнехтов.
   - Кто ты? - ужас окрашивал его голос, оплетаясь едва уловимой дрожью.
   - Неважно, - не своим голосом низко рокотал я. - Важно то, что вас сейчас не станет.
   - Почему ты так жесток? - его глаза негодующе сузились, в них вспыхнуло суровое пламя.
   - Ты ли это спрашиваешь, идущий на войну? - дико захохотал я, запрокинув голову и тыча в него пальцем.
   Он пристыжено замолчал. Я вновь оскалился и продолжал:
   - Где дэ Грисс? Где этот прославленный скорпион? Выдайте мне его, и все останетесь живы. Нет - и вы все умрете. И умрете жестоко. А жестокость мою вы уже видели.
   Солдаты загудели и зашептались. Принялись оборачиваться. Но Ольгер воинственно потряс щитом и мечом и грозно воскликнул:
   - Я не предатель! Я лучше умру, чем предам своего сюзерена!
   - Эх, жаль, - с тяжелой скорбью вздохнул я. - Потому-то я и не хочу вас убивать. Я вижу в вас преданных и настоящих воинов.
   - Да, мы таковы! - он глухо ударил мечом по щиту. - Мы лучше умрем.
   - Эх, на сей раз жаль, что желание твое искренне...
   И я властно вскинул правую руку. С моей ладони сорвалось его желание. Оно понеслось вперед, по пути принимая форму сверкающего обода. И чем дальше летело, тем отчетливее проявлялся тонкий ледяной диск, горящий на солнце. Он молниеносно крутился, и горел острой кромкой. В том блеске отражалось небо, черные доспехи и смерть...
   Ольгер умело вскинул щит, защищаясь от неведомого оружия. Серебряный бык грудью встал на защиту хозяина. Но не ведал бесстрашный герой, каким щитом следовало защищаться. Не ведал, а потому...
   Сверкающий диск с треском прошел сквозь щит, вылетел и распался искрящимся облаком. На черном фоне наискось сияла тонкая полоска. Герцог постоял мгновение, а после его тело осело, рассеченное пополам. Со стуком распался щит. Еще живые глаза горели недоумением и детской обидой. Но внезапно потускнели и закатились. Обильная кровь и все остальное потоком вырвалось и вывалилось наружу.
   Я сделал шаг.
   - Вельмааарк!
   Кнехты в немом ужасе уставились на меня. На шлемах снова задрожали гребни и козырьки. Благоразумие и воинская стойкость боролись в отважных сердцах за их жизни. Я искренне надеялся на победу первого. Я надеялся, что они выпихнут Вельмарка. Я надеялся до конца...
   И вдруг из самой глубины строя раздался четкий повелительный голос:
   - Щиты по-днять!
   Передний строй пехоты по привычке вскинул щиты.
   - Строй со-мкнуть!
   Раздался грохот. Стена сомкнулась.
   - Алебарды го-товсь! - воинственно приказал громогласный голос.
   Приказ тут же подхватили сотники.
   - Первая линия го-товсь!
   - Вторая линия го-товсь!
   - Третья линия го-товсь!
   - Четвертая линия го-товсь!
   Ровные ряды блещущих лезвий взлетали над головами, образуя лесенку - чем дальше ряд, тем длиннее древко. Хм, какая выучка. А главное - какое мужество. Или безумие...
   - Пики на бе-дро! - чеканили приказ луженые глотки.
   В стыках сужающихся щитов блеснули острые жала. Они жадно вытянулись, угрожающе лязгая о стальную оковку. В последнем тяжелом хрипе грянули боевые рога.
   - Пе-хота, впе-ред!
   И строй, качнувшись, ринулся на меня. Я обреченно закрыл глаза. Не угадал. Благоразумие верха не взяло. Что ж, значит все они - жалкие марионетки в руках повелителя. Игрушечные солдатики, управляемые опытным игроком. Колонны безумцев, восходящие на алтарь войны. Жертвы чужих желаний. Пустые никчемные жертвы. А оттого и не жаль их. Да, какой губительной может стать преданность. Игрок жаждал жизни, и прикрывался ими, как щитами. Собственно, почему как? Высокие, красивые, посеченные щиты стеной шли на меня. Стая белых скорпионов замахнулась ядовитыми жалами в последней яростной надежде.
   - Щиты держать!!! - рявкали сотники.
   - Держать строй!!! - повторяли десятники.
   - Выше знамена!!! - приказы катились один за другим.
   - Оружие к бою!!!
   - Алебарды на плечо!!!
   - Пики на бедро!!!
   - Мечи поднять!!!
   - Пехота, вперееед!!!
   С угрожающим звоном наклонились алебарды, еще дальше выдвинулись копья. В глубине строя замелькали мечи и топоры. И щиты слаженно пошли на меня. Загорелись воодушевленным отрешением пустые глаза. Раздался дружный рев многотысячной солдатской глотки. Волна безумия подхватила войско и погнала вперед. Никакой разум уже не мог остановить ее. Те, кто жаждал жизни, уже не властны были в своих желаниях. Их захлестнуло желание толпы. Их зажали и подхватили чужие тела, погнали чужие ноги. И разум поддался безумию. Воздух наполнился запахом близящейся смерти. Я захохотал, ощетинился, сглотнул голодную слюну. Как долго ждал я этого мгновения. Как сильно надеялся, что оно не наступит. Но ничего не поделаешь. Ведь я тоже уже не мог остановиться.
   И я с чудовищным ревом кинулся на пехоту. В глазах ярким огнем полыхнуло неуемное кровавое пламя. Дикое и свирепое. Изначальное и священное. Хотя то всего лишь отражение всех солдатских глаз, их взглядов, их желаний. Я вбирал в себя всю их силу, их ненависть, их ярость. Я нес им их единственное желание - смерть. Героическую смерть - смерть в священном бою, за правое дело. Лишь о ней мечтают все герои. Лишь ее получают они.
   Я шел на смерть. Я готов был умереть ради них - они шли убивать меня. Я хотел подарить им жизнь - они несли мне смерть. Наши изначальные желания схожи, но противоположны. А потому и развязка нас ждала иная.
   Пехота приближалась. Рев нарастал. Я облизнулся. Глаза полыхали первородной жаждой. И вдруг в них единым порывом отразились такие слова:
  
   Поет о героях двуручный мой меч
   Песнь ладной и кованой стали,
   И, сбросив оковы реальности с плеч,
   Уносит в забытые дали.
  
  
  
   Летим вместе с ветром, сраженье нас ждет
   За мир, столь ранимый и хрупкий,
   Где славу о воинах меч воспоет,
   Окрасив холодное утро.
  
   Пусть солнца лучи алой вспыхнут зарей,
   Как кровь пусть польются по венам,
   И воины, грозно сверкая броней,
   Сомкнут плотно щитные стены.
  
   Мы ринемся в бой, словно дьявольский гром,
   Не зная пощады и страха,
   И пламя сражения вспыхнет кругом,
   Покрыв землю пеплом и прахом.
  
   Мы жаждем сраженья и в битвах живем,
   Как песни в устах менестреля,
   В боях силу воли и тела куем,
   Следя, чтоб клинки не ржавели.
  
   И песня победы вспорхнет в синеву,
   Всколышет хоругви и стяги,
   Заоблачным мифом воспев наяву
   Легенду о нашей отваге!
  
   У них устрашающие двуручные мечи - у меня такие же желания. Они жаждут славы - я безвестности. Их влечет сила смерти - меня сила жизни. Они готовы безумно убивать - я готов отвечать безумием.
   И ответил...
   Мелькнули синие щиты, белые скорпионы, стальные шлема, обреченные бездушные глаза. Я не стал бросаться в стык между щитами - там сверкала смерть. Но ринулся прямиком на ближайший щит. Раздался глухой удар, треск, крик. Проломив толстый щит, я ворвался в строй, словно лютый волк в овчарню...
   И началось кровавое пиршество!
   Алебарды принялись опускаться, норовя раскроить голову, пики тыкали из глубины. Ко всему прочему замелькали колючие эспадоны, волнистые фламберги и прямые цвейхандеры - разновидности огромных двуручных мечей. Да, разумно, разумно. Строй алебардщиков и пикинеров, вооруженных длинномерным оружием, мог сильно пострадать, если в брешь попадал вражеский меченосец с коротким клинком. В давке длинное древко сразу теряло свою хваленую силу. А потому и разбавляли строй кнехты со страшными двуручниками. И хоть такие мечи на первый взгляд тоже длинны для ближнего боя, но опытные мастера брали их посоховым хватом. Для этого клинок поверх гарды затуплялся и обматывался кожей. А у некоторых эспадонов и фламбергов он имел даже вторую гарду.
   Да только бесполезно все это.
   Я безумно ревел, и сеял смерть. Вертелся волчком, кидался под ноги, подпрыгивал, уворачивался от алебард, и хищным ястребом налетал вновь. Ни один доспех не мог уберечь от моей руки, ни одна кираса не могла остановить моего страстного желания. Щедро брызгала кровь, унося с собой самое заветное человеческое желание - жить. Но уносило все то же желание убить. Я отвечал смертью на смерь - ибо в сражении то есть жизнь. Иначе все потеряет изначальный смысл. Остановись я или они, сражение прекратится. Но жизнь и есть сражение. И оно никогда не прекращается. Жизнь есть битва желаний. Твоих желаний, и желаний окружающего мира. И кто победит - решать лишь тем, кто сражается.
   Я зловеще хохотал и стремительно вырывал сердца. Одно за другим! Одно за другим! Я потерял им счет. Да и стоит ли пересчитывать? Ведь суть в моем действии одна и та же. Ведь сердца у всех одинаковы. Ведь искренность сокрыта именно там.
   Удар - сердце.
   Удар - сердце.
   Уход, нырок под цвейхандер. Длинный меч просвистел над головой. Я резко выпрямился.
   Удар - сердце.
   Удар - сердце
   Бросок вправо, метнуться от готентага. Страшное оружие на длинном древке описало широкую дугу. Каленый шип норовил войти в мою грудь, но вошел в землю. На миг застрял. Я облизнулся. Алебардщик рванул оружие на себя. Но не успел. Лицо в железной шляпе вытянулось от изумления, когда я возник прямо перед ним.
   Удар - сердце.
   Удар - сердце.
   Падение под щит, перекат, молниеносно подняться. Щитник в ужасе отшатнулся, взмахнул шестопером, словно отгонял назойливую муху. Кто ж так отмахивается?
   Удар - сердце.
   Удар - сердце.
   Захват рукояти эспадона, рывок на себя. Огромный меч круговым движением врезался в шлем своего хозяина, разрубив его вместе с головой. Пехотинец молча осел. Я поспешно оглянулся, оценил обстановку, улыбнулся. И снова бросился в самую гущу.
   Удар - сердце.
   Удар - сердце.
   Увернуться от арбалетного болта, пущенного в упор. Хоть один сообразительный. Вот только стрелять не умеет. Это его и сгубило.
   Удар - сердце.
   Удар - сердце.
   Уклонение от тонкой, острой мизерекордии. Трехгранный кинжал подобен змее. Им добивают сверженного рыцаря. Узкое лезвие прекрасно входит в любую щель шлема. И пробивает любую кольчугу. Хорошее оружие, особенно в тесноте железной давки, где и мечом-то не сильно размахнешься, не говоря уже об алебарде. Но все тщетно, все...
   Удар - сердце.
   Удар - сердце.
   И так бесконечно.
   Как сладок миг безумного счастья. Как чудовищно прекрасна жизнь, наполненная сражениями и страстями. Жизнь, наполненная стуком сердец...
   И кровь, как символ ее истины...
   И сердце, дающее изначальный толчок той истине...
   Холодные клинки мелькали в считанных вершках от моего тела. Я чувствовал их обжигающие ледяные лезвия. Я слышал их глухой беспомощный стон, я вдыхал их глубинные желания раскроить, вспороть и проткнуть меня.
   Но мои желания оказались сильнее. Ведь жизнь всегда сильнее смерти. Иначе она бы не существовала.
   Мой смех громко и издевательски разносился над пехотным войском. А кровавое безумие ярко и люто полыхало в почерневших глазах. И оно начало овладевать моими глубинными желаниями. Клыки удлинились, и я принялся рвать ими тела, не обращая внимания на доспехи. Я хватал пальцами шлема и сдавливал их вместе с головами, как яичную скорлупу. Я метался, будто голодный волк в овчарне, а мясистые барашки жалобно блеяли и пытались остановить меня безобидными копытцами. Я дико рвал их, разбрасывая ошметки плоти и доспехов, и не могла меня остановить их тонкая шкурка. Бедные маленькие барашки...
   Когда дело пахнет кровью, когда жизнь висит на волоске, когда смерть парит над тобой, едва не касаясь своей черной мантией, тогда и вырываются на свет глубинные желания. Глубинные и сокровенные. Сокровенные и изначальные. Тогда-то и выплескивается неведомая древняя сила, что живет в каждом из нас. Она дремлет до поры, ожидая лишь удобного момента. Правда, бывает, она дремлет всю жизнь, так и не сумев высвободиться. Но тот, кто дал ей волю, становится настоящим героем, пускай для кого-то и палачом. Ведь иначе - никак. Невозможно обрести победу, не принеся кому-то поражение. И сколько в мире случилось громких побед, столько же мир и познал горьких поражений. Это закон, и не мне его отменять. Но мне, как и каждому, дано стремиться к победе. И я стремился.
   Сколько длилось это сражение, а точнее бойня, я не помню. Время было на стороне кнехтов - оно ничего не могло поделать. Оно лишь замерло, и в страхе смотрело со стороны, наблюдая как один... не человек, разметывал многотысячное войско. Ибо был этот... не человек, вне времени. И законы времени потеряли власть над ним. А войско давило щитами и панцирями, било мечами и алебардами, чеканами и кинжалами, топорами и шестоперами, но совладать не могло. Десятники и сотники выкрикивали разномастные команды, отряды и шеренги перестраивались, меняли порядок, пытались окружить и сбить с ног. Командиры испробовали все свои методы пехотного боя, но ничего не помогало. Особо одаренные пробовали придумывать новые, но вскоре и их запас творческих сил иссяк. В конце концов, войско превратилось в механизм, лишенный управления. Он крутился лопастями мечей и алебард, он скрежетал оковками щитов и нагрудников, он щелкал и трещал арбалетами. Но медленно и верно редел и рассыпался. Я упивался жизненной влагой, жизненной силой. Я упивался жизнью. Как своей, так и чужой. Хохотал и шел дальше.
   Никто ничего не понимал - меня видели далеко не все. Задние ряды так и вовсе не могли взять в толк, куда подевалась их славная конница. И с кем они вообще сражаются. Ведь войско неприятеля так и не показалось. До них никак не могло дойти, что один человек способен на такое. Если б они знали, что не только люди могут жить среди людей. Но они не знали. Даже не догадывались. А когда догадывались, становилось слишком поздно - рядом возникал стремительный ураган. Глаза раскрывались сначала в изумлении, а потом в ужасе. Кто-то бросал оружие и наивно закрывался руками. Кто-то пытался бежать. Но находились и такие, кто с последним яростным хрипом кидался на меня. Я же убивал всех. Но смельчаки были самые желанные. Именно их сердца рождали сильные, искренние, пускай и безумные желания. Мне же иного не надо. Мне нужна сила. Мне нужна искренность. Я щедро брал и то и другое. А безумия мне не занимать.
   Вскоре я стал неузнаваем. Я выглядел, словно окунутый в чан с кровью. Вернее, так и есть. Весь липкий, скользкий и темно-багровый. Лишь расширившиеся глаза жадно блестели на этом фоне. Но в них тоже отражалась кровь, обильно выплескиваясь через края. Хотя, на самом деле, то были мои желания.
   Сухо ломались древки алебард и копий, трещали кости, мечи вспахивали землю, но не меня. А я все бил и бил, все рвал и рвал. И с каждым новым сердцем становился все сильнее и сильнее. Щедро брызгала кровь, окропляя кирасы и шлема, щедро выплескивался страх из обезумевших глаз. Но солдаты продолжали свои тщетные попытки совладать с неведомым порождением неведомых сил. Они пытались бороться с суеверием, но оно цепко держало их в своей власти. Они даже не догадывались, насколько легко можно справиться со мной. Я, разумеется, подсказывать не спешил, но всячески намекал. Как? Да очень просто - своими действиями. Ведь сила моя налицо. Однако никто не мог догадаться и понять ее первоисточник.
   Я шел дальше.
   Наконец, мне все это попросту надоело. Я понял, что все они безумны, напористы, и отступать не собираются. Не все, но большинство. Меня это радовало. Настоящие воины - молодцы. Даже суеверный страх не мог заставить их разом развернуться и бежать прочь. Хотя, то стал бы самый разумный поступок. Если б они все бросились врассыпную, я просто не смог бы гоняться за каждым. Да и не стал бы. Лишь вздохнул бы облегченно, да побрел дальше. Но я оставался на месте, равно как и они. Их сознание покорилось чужой воле, той, что заставила броситься их в последний бой. Той, что заставила их выплатить кровавую плату. Я же щедро принимал эту плату, и был им непомерно благодарен.
   Я стремительно ухватил ближайший щит, и разорвал его, словно пожухлый бумажный свиток. Мелькнули испуганные глаза щитника, но вдруг погасли. Струйка крови выплеснулась изо рта. Я уже держал его сердце. На миг все отпрянули, образовав широкий круг. Высоким частоколом застыли алебарды, норовя снова ринуться в бой. Многие, правда, мелко дрожали, но то не беда. Главное - не сдаются без боя. Страх, ненависть, ужас и зависть - все мелькало в обезумевших глазах воинов. Даже затаенное восхищение. Некоторые представляли себя на моем месте и откровенно завидовали. Иные задумывались о том, в какую бы силу превратилась пехота, если б я пополнил ее ряды. Да, интересные, порой, бывают желания у тех, кто стоит пред ликом смерти. Я искренне улыбнулся, но получилось зловеще. Все мигом отпрянули на шаг.
   Я стоял в самом центре, слегка раскачивался и скалился. Тело облеплено плащом, с волос, клыков и одежд капает кровь. В сапогах хлюпает. В вытянутой руке дымилось и пульсировало сердце. Сердце простого пехотинца - смелое, гордое и... безвольное. Сердце, привыкшее выполнять чужие приказы. И чужие желания. Сердце, привыкшее умирать во имя господина. Сердце обычного солдата - как символ всего пешего войска. Я смотрел на него и отчетливо представлял, как сила всего войска сливается в это простое живое сердце. Все войско вошло в него и замерло, ожидая решения.
   Но вдруг из моей груди вырвался страшный рев. Он прокатился над полем и унесся в бескрайние просторы, всколыхнув далекие темные ельники. Я упал на колено, и сердцем ударил в землю. Земля отозвалась дрожью и болью. Она вздрогнула в мучительном изломе, изогнулась в тяжелой судороге. Казалось, покачнулся весь мир. Удар породил сильный гром, за ним волну страшной ярости и злости. Она стремительно вырвалась из центра, коим стало мое желание, и понеслась во все стороны. Страшная сила, подобная чудовищной океанской волне.
   Кнехтов сдуло, словно ураганом. Мечи пики и алебарды падали из слабеющих рук, люди валились под натиском силы, идущей из неведомого центра. Воздух прорезал пронзительный свист. Солдаты хватались за голову - из ушей, ртов и носов хлынула кровь. Они срывали шлема, силясь заткнуть уши. Они тряслись в агонии, стуча латными руками и ногами по земле. Они пытались хоть как-то совладать с новой напастью. Но все было тщетно. Ничто не могло уберечь от пронзительного проникающего свиста. И от яростных невидимых волн, плещущих из центра, где я стоял на колене. Из самых недр простого солдатского сердца, откуда я вычерпывал силу. Из недр того источника, что есть в каждом человеке. Смерть расправила призрачные крылья и неслась над войском герцога Вельмарка де Грисса. Над бывшим войском.
   Над бывшим...
   Она пронеслась над железными головами, пересчитала жертв, запомнила в лицо каждого, чтоб не улизнул, и блаженно оскалилась. Ее бездонные провалы источали полное удовлетворение. Сегодня у нее пир. Сегодня она пересытилась, и тяжело вздохнув, опустилась за границей линии войск. Я чувствовал ее желания. И тоже довольно улыбался.
   Все кончилось. Все прошло. Все замерло. Завершилась самая легендарная и необычная битва всех времен и народов. Осталось ждать мифов. Ведь не сохранилось никого, кто мог бы описать все то, что произошло сегодня. Остался лишь я. А мне никто не поверит. Но я уже говорил, что могу поведать истину лишь немногим, явившись лишь к тем, кого сам выберу. Правда, они мне тоже не поверят. Но это уже неважно.
   Время стряхнуло оцепенение, зашевелилось и снова потекло в своем размеренном русле. Но все еще с опаской оборачивалось. Бесчисленные тела разбросало в разные стороны, словно соломенные куклы. Усатые крепкие мужи, и юные рекруты валялись грудами, безвольно разметав руки и ноги. Не говоря о тех, кого я жестоко растерзал. Расколотые синие щиты с жалкими скорпионами валялись повсюду. Тут и там лежали или торчали из земли разноцветные флаги дворян, последовавших за Вельмарком. Рваные, грязные, униженные, они трепетали на ветру, любезно выстилаясь передо мной, будто моля о пощаде. Весь этот бравый зверинец.
   Поздно. Слишком поздно...
   Я стоял и лицезрел плоды своих желаний. Или чужих? Теперь уже не важно. Самые страшные и лютые желания взошли сегодня из глубины моей души. Хотя изначально зародились в душах моих противников. Вырвались наружу в облике адских церберов и растерзали голодными пастями беззащитных людей. Тех, кого я ценю и уважаю, за их смелость и мужество. Но именно они и дарят истинную силу. Кровь трусов и лжецов горька и неприятна, и слишком разбавлена водой. Нет смысла пить ее. Я люблю кровь смельчаков. Хотя люблю наказывать и трусов.
   Одиноко стояли подводы с походными кухнями, лекарскими запасами, бронями, оружием, инструментами, пуками болтов и стрел, скатанными шатрами, и кузнечными инструментами. Кони фыркали и внимательно смотрели на меня. Надо бы их распрячь - пусть будут свободны. Их вины вообще нет никакой. Разве могли они желать моей смерти? И вообще, чего они желают, кроме свежего овса? Хотя, солдаты тоже не желали моей смерти. Да и вообще ее никто здесь не желал, кроме командующего войском.
   Неожиданно мое внимание привлекло странное всхлипывание. Я резко обернулся, разбрызгивая мелкие капли. Возле одной из телег на коленях стояла одинокая фигура. Стояла и рыдала. И такими искренними и неподдельными звучали те всхлипывания, что пробирали до глубины души. Наверное, они могли бы вызвать сострадание даже у мертвого. Но не у меня. Я хищно усмехнулся, облизнулся, и бодро зашагал к стонущему человеку.
   Кто ж это?
   Да, это был он.
   Дэ Грисс стоял на коленях, крупно дрожал и жалобно скулил. Шлем с короной валялся поодаль. Темно-русые волосы, остриженные горшком, слиплись от пота и кровавых брызг. Благородное белое лицо все в кровоподтеках, ссадинах и грязи. Обезумевшие зеленые глаза испуганно блуждали. В них отражались груды мертвых тел, коими недавно он так легко командовал, посылая их на смерть. Он считал их жалким ничтожным орудием, призванным выполнять его волю. Он считал, что все они обязаны были умереть по первому его велению. Что ж, он домечтался - вся пехота мертва. Посмотрим теперь, что он представляет из себя, когда его желание воплотилось в жизнь. Ведь не мое желание погубило его солдат, но его. Я искренне желал им счастливой и долгой жизни. Я искренне надеялся на их благоразумие. Но чужая воля победила, и им пришлось умереть во имя ее.
   Я остановился напротив, и изучал достославного герцога. Он даже не обратил внимания на страшную кровавую фигуру, которая подошла к нему. Он не смел поднять взгляда, нашептывая неразборчивые слова. С моих одежд, облепивших тело, стекали темно-красные струи, позади оставались мокрые следы, в сапогах чавкало. Я стоял и спокойно взирал на недавнего героя.
   - Здравствуйте, благородный герцог, - отвесил я короткий поклон, обдав его свежими каплями. Он никак не отозвался, продолжая что-то шептать. Глаза отрешенно смотрели сквозь меня.
   - Как самочувствие?
   Снова то же самое. Губы шевелятся, глаза вращаются. Я усмехнулся, присел напротив, скрестив ноги.
   - Надеюсь, вы поняли, в чем ваша ошибка?
   Он смотрел сквозь меня.
   - Дэ Грисс? - тихо окликнул я, пощелкав перед его носом скользкими пальцами.
   При звуках знакомого имени он зашевелился и перестал шептать. Глаза его на миг обрели свет здравомыслия. И в них отразилось все. Но лишь на миг. Пелена безумия вновь подернулась и заволокла его сознание. Он снова заскулил:
   - Время уходит, уходят наши дни... а кто, кроме них сможет окрасить этот мир, кто... кому нужен наш мир... и где взять краски... где их взять, чтобы окрасить дни, без которых вечность становится одним днем? Где найти время? И зачем его искать? Оно есть у всех? Так зачем же искать большее? Нужно лишь знать, где взять краски... краски... краски... О! Я знаю, где их взять! Я видел их, и не раз! Я знаю! Они на щитах... и на знаменах... они на гербах рыцарей. Их нужно лишь соскоблить, и растворить в крови... и выпить все это. И тогда мир расцветет и окрасится... и всем будет хорошо... О.... О... Да... Нет!!! Нет!!! Не будет, - вдруг завизжал он. - Всем никогда не будет хорошо. Всем всегда будет плохо! Потому что всех много, а рыцарей мало. На всех краски не хватит, не хватит... о, горе! На всех не хватит краски... О, что же мне делать! О, горе мне горе! Где же мне взять столько щитов?!
   Я кашлянул, пытаясь привлечь внимание обезумевшего герцога.
   - Вельмарк, ты... ты что? Спятил?
   Он не слушал меня. И твердил дальше:
   - И все же я знаю, где взять столько щитов. Я видел их! Я помню! Я знаю, у кого нужно спросить. Нужно спросить у времени. Оно все знает. Все... Оно укажет дорогу к краске... и тогда можно все разукрасить... и наслаждаться временем... и краской... и кровью, как символом краски. И всем... что было во времени. И всем, что будет, если выпить всю кровь... и тогда все возродится... и будет всем благо. Когда прольется вся краска, и впитает ее земля...
   Я внимательно слушал его. Он хоть и сошел с ума, но не до конца. В глубине хаоса его мыслей отчетливо звучали истинные желания.
   - Дэ Грисс, - властно перебил я его, и он умолк. - Ты спятил, дэ Грисс. И это хорошо. Возьми свою корону, возьми свои золотые шпоры, золотой пояс, золотую цепь с крестом, и ступай к Вальгреду. Обменяй все это на полновесные гульдены, и обратись к королевскому лекарю - пусть он изгонит недуг. И ты снова вернешься к жизни. Но уже в образе нормального порядочного человека.
   - Корону? - переспросил он, подбирая покореженный шлем с приклепанной короной. - Но я не вижу короны.
   - Это хорошо, - довольно отозвался я. - Значит, ты более не жаждешь власти. Не ослеплен ее безжалостным блеском. Не одержим черным призраком мании величия. Очень хорошо. Жаль только всех твоих рыцарей и солдат. Очень жаль. Но такова судьба, и ее не изменишь. Потому что она уже в прошлом. Менять нужно было раньше.
   Он поднял на меня чистый взгляд, напоенный первородной детской прозрачностью.
   - Я... я... я уже там?
   - Да. Ты уже там, - дружелюбно улыбаясь, кивнул я. - Но пока еще здесь.
   - Я хочу туда, - захныкал он. - Я хочу домой. В верхний Альвирк. В Стонберри-Крон.
   - Будешь, будешь там еще, - успокаивал я тронувшегося герцога.
   - Я... я больше не буду..., - словно нашкодивший мальчуган, хныкал он.
   - А больше и не надо! - весело подмигнул я.
   Я встал и оглядел его с жалостью. Глаза смотрят в разные стороны, рот приоткрыт, на губах пузырилась пена. Он заплакал и уронил длинную слюну.
   - Прощай, мой доблестный герцог. На самом деле нет твоей вины. Ведь ты таким родился. Таким стал. Просто... тебе не повезло. Не повезло, что любое действие имеет обязательное последствие. Лишь в том твоя вина, что ты таков. А потому и меня не вини за то же самое. Прощай, герцог, прощай...
   И я бодро зашагал по полю, переступая через трупы кнехтов. Они провожали меня довольными, пускай и перекошенными взглядами. Ведь я высвободил их из плена чужих желаний, приказов и команд. Да, цена свободы слишком высока. Я бы сказал - непомерно. Но так было и будет всегда. И не я назначал эту цену. Истинное желание свободы всегда было и будет превыше желания жить. Если желание свободы не истинное, то человек становится рабом. Во все времена люди сражались за свободу и независимость. Времена, хоть и изменчивы внешне, но не меняются в своей сути. Равно как и люди, что сопутствуют времени. Меняются лишь их лица, но не меняются их сердца. И те желания, что теплятся в них, разгоняя по телу живительную влагу.
   Я облизнулся.
   Кажется, с холма я видел озерцо, мелькавшее вон в той заросшей низине. Следовало обмыться. Хоть я и люблю кровь, но в таком виде нельзя показываться на люди. Иначе я не узнаю их глубинных желаний, - они в панике разбегутся. Обмоюсь, отдохну. Нет, я не устал. Просто следовало хорошо поразмыслить. А потом побреду дальше, на поиски новых людей, новых желаний и новых приключений. Ведь где-то должно быть то место, куда я стремлюсь. И там должен быть тот, кого я ищу.
   Ведь это и есть мое изначальное желание.
  
  
   Эпилог
  
  
   Я не ведал - где я. Не знал, куда иду. Не ведал - зачем.
   Но упорно шел.
   Я шел по огромной заснеженной равнине. Стояла глубокая ночь. Дул резкий пронзительный ветер. Бесноватая вьюга неистово свирепствовала, швыряя в лицо колючие пригоршни. Небо заволокли тяжелые непроглядные тучи. Они жадно глотали одинокие звезды и большую луну, словно норовили лишить мир последней надежды. Но ночные огоньки изо всех сил боролись за право существования. Потому и вспыхивали изредка в прорывах черной пелены.
   Внезапно ночь содрогнулась в муках. Ее пронзила ослепительная вспышка. Следом докатился оглушающий грохот. Мир покачнулся. На краткий миг показалось, что я бреду по морскому дну, сквозь сонм серебристых брызг, которыми неожиданно взорвалась вся вода. Большие снежные хлопья сияли и горели, освещенные резким светом молнии. Или то звезды, набухшие от тяжести, ниспадают с высоких небес?
   Далеко впереди черной ломаной линией проявились силуэты гор. Застывшие каменные исполины недружелюбно взирали с огромной высоты на незваного гостя. Властные и могучие, они насмешливо всматривались в одинокую фигуру, облепленную снегом и ледяной коркой. Кто-то пробивался сквозь плотный заслон вьюги, и спешил припасть к их стопам. Но не для того, чтобы выразить свое почтение, а для того, чтобы взобраться на недосягаемую высоту.
   Неведомо куда, неведомо зачем...
   Свет молнии погас, мир снова низринулся во мрак. Но для меня то не помеха. Поэтому я собрался с силами и поспешил дальше, сквозь пронзающую стужу и ветер, навстречу неизвестности. Не помню, сколько прошло времени, не помню, как я брел. Не помню даже холода, пробирающего до костей. Помню лишь пологие склоны предгорий, покрытые глубоким снегом. Но я странным образом не утопал в нем, а спокойно шагал, как по земле. Помню высокие сосны и ели. Ветер нещадно клонил их к земле, стволы жалостно скрипели, сопротивляясь яростному натиску. Но стойко держались. И я черпал силы в их стойкости. Потому и шел дальше.
   Блеск молний вспарывал темноту, гром бил по ушам оглушающей дробью. Снег завихрялся, крутился, мешал идти. Но я не останавливался. Я знал - останавливаться нельзя. Здесь, в странном загадочном месте я чувствовал себя беспомощным и жалким. Здесь я впервые почувствовал себя человеком. Тем, кто не способен противостоять мощи природы. Всех моих талантов не хватало, чтобы справиться с чудовищными силами. Но я справлялся. Потому как сам пользовался той же силой.
   Наконец, я добрался до подножия гор. Запрокинув голову, долго всматривался куда-то ввысь. Снег густо облеплял лицо, приходилось временами протирать глаза. Неприступные бастионы нависали холодными громадами камня и льда. Ветер злобно свистел в расщелинах и трещинах, пурга яростно билась о вековую твердь дремлющих стражей. Казалось, они стерегут вход в древнюю страну, где хранятся ответы на все вопросы. В страну, существующую со дня сотворения мира. В страну неразгаданных тайн. Я остро ощущал, как меня манит туда, в эту странную обитель гранитных великанов.
   Я стоял и завороженно рассматривал горы. Вспышки молний украшали их глубокими тенями. Но они тут же исчезали в единой тени ночи. Ледяные шапки вспыхивали ослепительными отблесками. Однако ночь пожирала и их. Это была невообразимая и впечатляющая картина. Манящая и пугающая. Чем чудовищнее стихия, тем она больше поражает воображение. Потому-то и мое воображение она пленила своей возбуждающей силой. Ведь та сила передавалась и мне.
   Неожиданно, у макушки самой высокой горы вспыхнул едва заметный огонек. Робкий и одинокий. Кто может разжечь костер в это время, в этом месте? Или не костер то вовсе? Я присмотрелся, даже принюхался. Скорей всего костер. Кто же там? Как туда вообще кто-то попал? Ко всему прочему пронзило острое чувство, что костер разожгли намеренно для меня. Словно маяк, указывающий путь, он притягивал мой взор. Я мысленно потянулся к неприметному огоньку. И вдруг услышал, как он отозвался приглашающим теплом. Это и завершило раздумья. Я усмехнулся, смахнул снег с лица, и воодушевленно двинулся вперед. Раз туда кто-то взобрался, то неужели я не смогу? Да, что может быть слаще вызова для силы? Ведь цель любой силы - применение.
   Путь выдался долгим и неимоверно трудным. Я карабкался по холодным склонам, взбирался по неприступным стенам. Шел по дну заснеженных ущелий, скользил по заледенелым чашам озер. Отыскивал тропы животных, ныне заметенные глубоким снегом. Преодолевал перевалы, нырял в седловины. Иной раз даже перепрыгивал пропасти. Это невероятно, но на самом деле не трудно, если умеешь обуздывать ветер. Достаточно лишь дождаться нужного момента, чтобы оседлать вьюгу и использовать ее силу. Однажды, правда, я не рассчитал и не долетел до конца. Ветер в последний момент усилился, разозлился и швырнул меня прямо на заснеженную стену. Страшная боль пронзила тело, но я выдержал. Затем полетел вниз, ударяясь о выступы. Но все же нашел силы вскинуть руки. В конце концов, все же впился окоченевшими пальцами в заледенелую трещину. Ветер набросился на меня с удвоенной яростью и принялся тормошить, словно щенка. Я бился о гранитную твердь, но упорно держался, повиснув на одной руке, на одних пальцах. В итоге дождался момента, разжал руку и взлетел вверх, на гребне воздушной волны. На мгновение воцарилось затишье. Я торжественно улыбнулся, переводя дух. Да, любая стихия - живая. И любая стихия, как и любой человек, поражается наглости и дерзости, когда они перерастают в самоотверженность.
   Я поднял голову и понял, что стою у подножия той самой горы, где мерцал огонек. Огонька не было видно, но я чувствовал незримую нить тепла, что долетала сюда с вершины. Тонкая невесомая нить. Но она вливала такие силы, что я ухватился за нее, как за самую прочную веревку. И начал опасное восхождение.
   Долго ли продолжалось оно? Трудно сказать. Здесь странным образом ощущалось, будто времени совсем не существует. Время превратилось в загадочное мерцание костра, до которого я силился добраться. Казалось, время и рождалось в том костре. Это приносило опьяняющее чувство тайны, которую во что бы то ни стало нужно раскрыть. И ради нее я готов был идти на все. Потому и шел дальше. Пальцы сами отыскивали выступы и трещины, ноги опирались на отвесные склоны. Иногда приходилось висеть на одних руках, держась за скользкий лед. И перебирая руками, продвигаться дальше и выше, над мрачной коварной бездной.
   Однажды произошел обвал. Плотные слои снега сорвались вниз тяжелыми липкими комьями. Падая, они увлекали за собой обломки камня и льда. Вся эта чудовищная тяжесть низринулась на меня, словно спешила сорвать непокорного человека со скалы и унести вниз. Благо не человек я. Потому и удержался. Я стал частью горы, я слился с ноздреватой стеной, по которой карабкался. Камни и лед больно били по голове и плечам, но я терпел. Я знал - любая боль проходит. Нужно лишь уметь ждать.
   Лавина прошла и унеслась в чернеющую бездну. А вместе с ней унеслась и боль. Последние отголоски рокота замерли внизу. Я поглядел вниз, вздохнул и продолжил восхождение. Неведомое тепло усиливалось и окрыляло новыми силами. Теперь я уже точно знал, что не сорвусь, не оступлюсь, не поскользнусь. Странным образом это поняла и стихия. Она будто осознала всю тщетность своих усилий и внезапно успокоилась. Ветер поутих, в нем уже не звучало той угрозы и ярости, что раньше. Вьюга смирила свой гнев, и теперь словно сама подталкивала меня к загадочной вершине. Молнии сверкали не так озлобленно, словно норовили не ослепить, а осветить мне путь. Гром не взрывался оглушающими раскатами, а приглушенно рокотал вдали. Так ворчит старый пес, завидев чужака в своем дворе, но при этом трется о ноги хозяина. Он чувствует: раз хозяин спокоен, то и чужак не опасен. Но службу знать надо - потому и ворчит.
   Тепло, исполненное жизненной силы, снисходило с высоты, усиливалось и крепло. Стужа все еще кусала ледяными клыками, но уже не так люто. Закоченевшие пальцы стали гибче, тело подвижнее. Я карабкался, упиваясь своими силами и могуществом, поправшими мощь горной стихии. Плащ вился и хлопал за спиной, словно крылья повзрослевшего птенца, что впервые пробовал свои силы. Птенца, жаждущего полета, жаждущего испытать себя и покорить все ветра бескрайнего мира. И как бы не была могуча бесстрастная стихия, она не имела власти над простым желанием. Потому-то каждый может покорить и использовать ее во имя своих желаний. Каждый, кто познал ее тайны, ее нрав, ее природу.
   Вскоре над головой показалось бледное мерцание. Оно пробивалось сквозь толщу снежных завихрений и наполняло меня благодатным теплом. На миг облака разошлись, из ползущих мрачных хлопьев выглянула большая луна. Ледяные венцы призрачно засветились под лучами пепельного света. Я глянул вверх. Надо мной нависал укромный каменный утес. Острым клином он торчал из тела горы и напоминал длинный перст, вытянутый в указательном жесте. Там-то и сиял таинственный огонек. Но вот беда - до него тянулась ровная стена, облитая гладкой ледяной толщей. Ни единой трещинки, ни единого выступа. Словно перевернутая озерная гладь.
   Я нерешительно замер. Отпустил одну руку, слегка откинулся назад, вытянул шею. Подо мной чернела бездна, но она уже не владела моим вниманием. Его привлек утес. И неведомый огонек. Взгляд снова изучающе заскользил по мерцающей ледяной поверхности. Ничего. Ни одной зацепки. Голый обледенелый утес словно насмехался надо мной. Над тем, кто преодолел неимоверно трудный путь. Путь, неподвластный ни одному смертному. Неужели я останусь здесь, у самой цели, когда до нее один лишь шаг. Самый последний. Самый трудный.
   Нет, этого не может быть. Да, это так, но этого не может быть. Потому что все может быть иначе. Так, как я пожелаю. Пусть здесь с моими желаниями никто не считается, но теперь и я не считаюсь с теми, кому я безразличен.
   Я в отчаянии стиснул пальцы, собрал всю свою волю. Мне во что бы то ни стало нужно преодолеть последний шаг. Я готов был жертвовать всем, что имею, во имя последнего шага. Во имя своей цели. Во имя всего смысла существования. И я возжелал...
   Внезапно совсем близко вспыхнула яркая молния, ночь огласилась чудовищными раскатами. Гора пошатнулась, едва не скинув меня к подножию. Оживился ветер. Снег новым порывом взвился и окутал мир. Вот тогда я решился: разжал пальцы и оттолкнулся ногами от стены. И полетел...
   Куда?
   А куда можно полететь, оттолкнувшись от скалы?
   Куда может полететь простой человек?
   Правильно.
   Да вот не человек я.
   Потому и полетел, куда возжелал изначально.
   Снежный ветер охотно подхватил меня, высоко подкинул и услужливо подтолкнул в спину. Ночь в страхе расступилась и метнулась прочь. Навстречу ринулся яркий ослепительный свет. И я, словно мотылек, бросился в его объятия.
   Мелькнул оледенелый край, рыхлые сугробы, гранитные зубья. И вот я мягко приземлился, угодив по колено в снег. И замер. Поначалу верилось с трудом. Но после сознание пронзила отчетливая мысль - я достиг утеса. Я добрался до цели. Я сделал то, чего хотел.
   И вдруг я оробело съежился. Да, стоял холод, дул ветер, валил снег. Но не они стали причиной. Просто я задумался - чего же я хотел, куда добирался, зачем стремился сюда? Мысль пронзила, точно каленая стрела, угодившая прямиком в сердце. Я стоял в мокром снегу, и во все глаза смотрел. Смотрел и не мог оторвать взгляда. Смотрел и не мог понять...
   Долго ли я простоял так? Это не важно. Важно иное - впереди действительно потрескивал небольшой костерок. От него веяло то самое тепло, что манило меня издали. От него шел красноватый свет, что вдохновлял к преодолению любых трудностей. Но я смотрел не на костер. Возле него, в большой круглой проталине лежало бурое сосновое бревнышко, облепленное комьями снега. И даже не оно привлекло внимание, хотя здраво задуматься - откуда все это здесь взялось? Внимание привлекала маленькая фигурка, греющаяся у огня. Поначалу я не мог сообразить - кто это? С первого взгляда заснеженный комок пушистого голубоватого меха. Но вот он зашевелился, повернулся...
   Нет, я не ахнул и не воскликнул изумленно. Хотя изумление мое не ведало границ. Я просто стоял, не в силах пошевелиться, хотя и чувствовал прилив неведомой силы. Да, невозможно быть всесильным и бессильным одновременно. Но здесь возможно было все. Потому я и стоял, обессиленный своим всесилием и не мог оторвать даже взгляда...
   Передо мной сидела маленькая девочка, облаченная в меховую безрукавку, толстую шерстяную тунику, такие же штанишки. На ногах смешные, неуклюжие с виду сапожки, отороченные густым мехом. Длинные волосы темными водопадами спадали на спину. Большие карие глазки лучезарно искрились на милом детском личике. На вид ей было лет десять. Но это если смотреть взглядом простого человека. Я же смотрел на нее по-иному. Хотя даже простому человеку ясно - здесь не может быть маленькой девочки. Даже тот, кто наделен неземной силой и то с трудом поднялся сюда. Чего тогда говорить о простом ребенке? Поэтому я точно знал - передо мной не просто девочка. И ей далеко не десять лет. К тому же, помимо уверенного осознания, я еще чувствовал это.
   Вторым моим удивлением стало отсутствие удивления в ее глазах. Они светились отдаленной радостью и одновременно печалью. Они мерцали бесстрастным спокойствием, но в тот же миг таили древнюю безграничную мощь, способную обернуть все, что ни есть во все, что угодно. Хоть целый мир в руины, хоть руины в целый мир. Они таили глубокую мудрость, но она казалась чистой детской наивностью.
   Девочка выжидательно смотрела на меня и тоже не могла оторвать взгляда. Странно, но мне она показалась всесильной. Неужели и она не в состоянии сделать хотя бы этого?
   Девочка загадочно улыбнулась и... отвернулась. Подняла обугленную палку, поправила костер. Затем склонилась на бок, взяла несколько веток из сложенной кучи, подсунула в огонь. Пламя отозвалось снопом необычайно ярких искр. Казалось, они взвиваются высоко в небо, где разлетаются по темному куполу мириадами крупных звезд. Я поглядел вверх. Плотные тучи все еще затягивали небосвод. Вьюга все еще свистела и завывала, но здесь ее сила таяла и смирялась. Здесь падал редкий пушистый снежок, словно стояло безветрие. Здесь все было очень странно и непривычно.
   Или здесь не было ничего?
   Я стоял и ждал неведомо чего. Я не знал, что делать, не знал, что говорить. Просто стоял и смотрел на одинокую маленькую девочку.
   - Ну и долго ты там думаешь стоять? - неожиданно прозвенел ее тонкий голосок. Он-то и вывел меня из оцепенения.
   Я зашевелился, кашлянул и хрипло произнес:
   - Кто ты, девочка?
   Она так выразительно усмехнулась, что я залюбовался ею.
   - Ты сам только что ответил на свой вопрос.
   - А... но... кто ты?
   - Меня зовут Тио, - весело пропела она. - Да ты не стой там. Иди уже сюда. Присядь, обогрейся. Представляю, чего стоило тебе добраться сюда.
   Я стряхнул с себя снег и двинулся по скрипучему сугробу к яркому гостеприимному костру. Девочка приглашающе подвинулась на край бревнышка. Я смерил ее внимательным взглядом и осторожно подсел. Она тоже окинула меня странным взором. На миг в ее глазах промелькнул интерес, но она тут же отвернулась и принялась скучающе созерцать танец огня. Я тоже протянул озябшие руки над живительным пламенем. И снова обратился к ней.
   - Где я, Тио?
   - Разве это важно? - впервые серьезно удивилась она.
   - Разумеется! - пылко воскликнул я. - Ведь я с таким трудом шел сюда.
   - Тогда ты там, куда ты шел с трудом, - спокойно отметила она.
   - Но... что это за место?
   - То место, где ты ныне находишься.
   - Но где мы находимся?
   - Мы всегда находимся там, где мы есть.
   Я тяжело вздохнул, смерил ее тяжелым взглядом. Она молча сидела, но глаза ее весело смеялись надо мной.
   - Выходит, ты не станешь отвечать на мои вопросы? Ты предоставишь то право мне?
   - Конечно, - уверенно кивнула она. - Ведь все ответы кроются в твоих вопросах. Ведь это люди жаждут подробных разъяснений. Разъяснения же нужны, когда чего-то не знаешь и не понимаешь. Однако ни один человек пока еще не сидел здесь, подле меня. Ни один человек не забирался столь высоко. Лишь тот, кто ощутил в себе нечеловеческие силы. А таковому незачем что-то объяснять. Он и так все знает. Потому что он знает самое главное - все ответы в нем самом. Жаль, что и люди не ведают этого. Ведь все ответы в них самих. Следует лишь разглядеть их, расслышать, почувствовать.
   Странная девочка. Необычная, интересная и... какая-то бессмысленная. Или бесполезная? Я пошмыгал отогретым носом, почесал щетинистую скулу, насупил брови. И возмущенно спросил:
   - Странно, но зачем я тогда лез сюда?
   - А я откуда знаю? - пожала она меховыми плечами. - Ты ведь лез, а не я.
   - Ну да, - неуверенно высказал я, потупив взор. - Действительно. Но... я почувствовал такое жгучее желание, когда увидал твой крохотный костерок. Я ощутил такой небывалый прилив сил. И понял, что просто обязан попасть сюда. Это стало моим самым заветным желанием. Потому я и побрел сквозь бурю навстречу твоему огоньку. Мне казалось, здесь кроется то, ради чего я существовал все свое время. Мне казалось, здесь я познаю то, чего не ведал ранее. А ты мне говоришь, что я все знаю сам. Спрашивается, зачем тогда я стремился сюда так рьяно?
   - Ты стремился, тебе и решать, - глубокомысленно изрекла она. - Вот ты и решил. Причем сам. Раз признал это заветным желанием попасть сюда и все узнать.
   - Я узнал, что все знаю? - насмешливо выдавил я.
   - А разве это не самое большое знание? - развела она тонкими ручками.
   - Но у меня много вопросов, - возразил я.
   - А у меня ровно столько же ответов, - пояснила Тио, распахнув глазенки, в обрамлении пушистых ресниц. - Так что я смогу вздремнуть немного. Ведь каждый твой вопрос станет твоим же ответом. Следует лишь подумать. Так что задавай, думай и отвечай. А меня потом разбудишь, я так давно не дремала...
   - Погоди, - взмолился я, вцепившись в ее безрукавку. - Этим я мог бы заниматься в любом ином месте.
   - А чем тебе не нравится это? - с легкой ревностью спросила она.
   Я разжал руку и схватился за голову. Она выжидательно застыла, лишь часто моргала и смотрела на меня с легким упреком. Наконец, я сдался, бессильно опустил руки и тяжело вздохнул.
   - Ладно, я все понял. Вопросов не будет. Ведь ты этого хочешь?
   Тио звонко рассмеялась.
   - Только что выдал, что вопросов больше не будет, и тут же спрашиваешь.
   - Н-да... прости.
   - За что мне тебя прощать?
   - Я, кажется, понял. Здесь лишь ты задаешь вопросы.
   - Почему же? - обиженно поджала она губки. - Ты тоже можешь задавать их. Равно как и отвечать. Ведь это так здорово - отвечать на свои же вопросы. В чем-то усомниться, и тут же убедиться в этом. Это наполняет гораздо большей силой и уверенностью, чем, если за тебя ответит другой. По-моему, даже обидно, когда другие находят ответы на твои вопросы.
   - Но самоуверенность может погубить, - заявил я.
   - А может и вдохновить к достижению чего-то высокого, - дополнила она. - Губит ложная самоуверенность. Зато истинная творит чудеса. Ведь самоуверенность - это вера в себя. В себя, как в источник неисчерпаемой силы. Да, изначально это покажется самообманом, или ложью. Но в итоге может стать истиной, причем нерушимой. Следует лишь возжелать страстно и приложить все усилия, на какие только способен. А может и пожертвовать самым дорогим.
   - Ну вот, хоть разговорилась, - отметил я, довольно потирая руки над огнем.
   - А я и не прочь поболтать, - с радостью в голосе отозвалась Тио. - Я давно мечтала об этом. И вот мое желание воплотилось.
   - Давно? - тихо переспросил я. - А сколько времени ты тут сидишь?
   - А что такое "время"? - удивленно подняла она бровки.
   Я ужаснулся:
   - Но ты же все знаешь?
   - Я не говорила такого. Я сказала, что все знаешь ты. Точнее - можешь узнать, если правильно для себя определишь вопрос.
   - И что, ты хочешь сказать, мол, не знаешь, что такое "время"? - не мог поверить я.
   - Может и знаю, - в голос ее закралась далекая печаль. - Но мне кажется, мы говорим о разном, хоть и называем то единым словом. Скажи мне ты.
   - Хм... время, - я ухватился за подбородок. - Время, это... ну вот сколько раз зима сменялась летом.
   - Зима? Летом? - хлопали ее большие глазенки.
   - Сколько раз холод сменялся теплом? - подошел я с другой стороны.
   - Здесь всегда холодно, - пояснила Тио, показывая на свои теплые заснеженные одежды.
   - Ладно, сколько раз над твоей головой восходило солнце?
   - Здесь всегда темно, - грустно проронила она.
   - Значит, ты не видела даже солнца? - вскочил я, уставившись на нее с изумлением.
   - Видела. Но здесь всегда темно, - с таким огорчением выдала она, что едва не захныкала.
   Я обреченно вздохнул, покачал головой и понуро присел. Да, случай небывалый. Но с тем же я начал отчетливо ощущать, зачем сюда взобрался. И кто она такая. И всю ее правоту. Ведь ответы я черпал в себе. Я надолго умолк. Она тоже. Мы сидели, слушали пение горного ветра, и наблюдали за костром. Я стиснул зубы и упорно ждал, пока он прогорит. Но он не прогорал. Рыжие язычки дрожали над головешками, но не исчезали. Или это кажется мне? А может здесь иное ощущение времени?
   И вдруг я содрогнулся. Простая мысль впервые показалась пугающей. Время... а ведь никто не знает, что это такое? Даже эта девочка. Мы лишь можем измерить его, можем представить, но не как время, а как появление и исчезновение чего-то. Как какой-то условный промежуток. Иными словами, как пребывание во времени чего-то, как существование чего-то, причем для времени не важно - чего. Но ведь существование и есть жизнь...
   Наконец я понял - ждать бесполезно. Костер никогда не прогорит. Это печалило. Но с другой стороны радовало - ведь здесь можно сидеть и думать целую вечность. Я покосился на Тио, собрался с мыслями и нарушил молчание:
   - А что ты вообще тут делаешь?
   - Разговариваю с тобой? - не задумываясь, ответила она.
   - Ты ждала меня?
   - Конечно, - безоговорочно подчеркнула она.
   - Но осознала это лишь с моим появлением? - предположил я.
   - Снова сам отвечаешь.
   - Н-да!
   На некоторое время (которого здесь, по всем очевидным признакам не существовало) снова повисло молчание. Но молчать не имело смысла. Здесь промолчать можно было целую вечность. Волей неволей приходилось зарождать разговор. Но о чем мне с ней говорить? Пояснять она ничего не желает... и вдруг меня осенило. Она дает мне время, чтобы я сам до всего додумался. Выходит, она дарует мне существование. Она дарует жизнь!
   Поначалу я растерялся. Эта мысль захлестнула, точно волна утопающего. Но я не собирался сдаваться. Ведь как сказала Тио - самоуверенность есть вера в себя. А ее-то мне как раз не занимать. Потому и сижу здесь - неведомо где. И болтаю неведомо с кем, неведомо о чем. А главное - неведомо зачем. Но если посидеть подольше, то можно на все эти вопросы отыскать ответы.
   Да вот только зачем?
   Но, в конце концов, я понял: не имеет значения, о чем говорить с ней. Имеет лишь значение само это место и сама эта девочка, со странным именем Тио. Важно то, что я достиг этого заснеженного утеса. Я сумел преодолеть трудный и опасный путь. Причем начался он не с предгорий. Начался он гораздо раньше. С того самого дня, как я появился на свет. Хотя здесь я всецело ощущал, что существовал всегда...
   Следом нахлынуло небывалое блаженство. Да, как чарующе стало узнать всю невообразимо простую истину. И в то же время понять, как мало я знаю о ней. А точнее - ничего не знаю, раз ее здесь нет...
   Неожиданно я засмеялся. Я смеялся долго и торжествующе. При этом понимал, что смеюсь над собой. А вот для Тио то не стало неожиданностью. Она, напротив, ждала чего-то подобного. Потому и скромно помалкивала. Я покачал головой, и вдруг попросил:
   - Тио, а расскажи мне что-нибудь?
   Она подняла на меня заинтересованные глаза.
   - Что тебе рассказать?
   Я широко раскинул руки и вдохновлено воскликнул.
   - Что хочешь! Не важно что, не важно о чем. О чем хочешь. Мне просто нравится сидеть тут и слушать тебя. Я всю жизнь мечтал о том, как окажусь здесь, и буду сидеть рядом с тобой. Я не знал о существовании такого места, не догадывался о твоем существовании. Но я всю жизнь стремился сюда, чтобы просто увидеть тебя, просто услышать твой голос. Просто побыть с тобой рядом. Мне ничего от тебя не надо, кроме одного - думать о тебе. Хоть изредка, хоть чуть-чуть. И я думал о тебе всю жизнь, моя милая Тио. Я искал тебя всю жизнь, дабы просто убедиться, что ты есть. Ведь это главное. При этом я знал тебя всю жизнь. Я только не знал, как ты выглядишь. Хотя сейчас понимаю - ты можешь выглядеть так, как захочешь.
   Ее большие глаза сделались еще больше. Она изумленно вскинула брови, приоткрыла ротик. Но вдруг растянула довольную улыбку. Глазки хитро сощурились, в них промелькнул озорной огонек.
   - Я рада, - польщенно отметила она. - Выходит, не зря тебя ждала, на этом промозглом утесе...
   - Это самый прекрасный утес в мире! - бесцеремонно перебил я ее.
   - Я знаю, - кивнула Тио, и посмотрела в темнеющую даль. - Ведь так было всегда. Но теперь... теперь все будет иначе.
   - А можешь и вовсе ничего не рассказывать, - беззаботно махнул я рукой. - Мне и так хорошо. Так хорошо, как никогда раньше не было.
   - А я, выходит, уже и не нужна? - с легкой досадой поинтересовалась она.
   - Тебе решать, - пожал я плечами. - Но свое дело ты уже сделала. Ты есть. И была. И будешь. Ведь время безвластно над тобой.
   - Ну вот, я уже и не нужна, - обиженно надулась она. - Как только ты все понял, я стала не нужна. Ну уж нет. Я докажу тебе, что нужна. Еще как нужна. Чего ты там хотел? Чтоб я тебе рассказала сказку?
   - Я не уточнял, - напомнил я. - Но сказки я очень люблю.
   - За то, что в них всегда скрыта глубокая мудрость? - улыбнулась она.
   - Порой настолько глубокая, что не каждому ее достать, - добавил я.
   - Ладно, будь по-твоему, мой дорогой путник, - снисходительно кивнула Тио. - Ты преодолел нелегкий путь, и заслужил хоть какую-то награду, пускай она тебе и не нужна. Ведь ты шел не за ней. Ты шел, чтобы прийти. А точнее - пройти. Но без награды путь становится неинтересным и бессмысленным. Лишь поэтому я расскажу тебе сказку. Не знаю, понравится она тебе, или нет, но это уже неважно. Так что наберись терпения и слушай.
   - Терпения мне не занимать, - с гордостью провозгласил я.
   Она с упреком поглядела на меня и разъяснила:
   - Моя сказка короткая. Но тому, кто привык к долгим повествованиям, потребуется все его терпение. Ведь вытерпеть короткую сказку не так-то легко. Особенно, когда захочется, чтобы она стала бесконечной. Итак, путник, слушай.
  
   Однажды жил человек. Жил он долго и счастливо, но обыденно. В его жизни случалось как хорошее, так и плохое. Он просто жил, радовался хорошему и огорчался плохому. Стремился по возможности избежать плохого и достичь хорошего.
   Со временем человек стал замечать: чему радуется он, то печалит других. То, что огорчает его, приносит радость другим. Он пытался делать добро ближним, но случалось - приносил боль. А когда ближние делали добро ему - то он сам часто страдал. Зато когда он ненароком делал кому-то больно, то, много времени спустя, его могли искренне поблагодарить. А когда зло несли ему, его это часто вдохновляло на новые достижения и подвиги.
   И однажды его осенило. Он понял, что можно радоваться всему, даже плохому. И печалиться можно по поводу всего, даже хорошего. Все зависит лишь от самого человека и от его изначального желания.
   Жизнь его после этого сильно изменилась. Он перестал различать плохое и хорошее, доброе и злое, истинное и ложное. Нет, он прекрасно понимал их отличия, но лишь потому, что умел смотреть на мир чужими глазами. То с одной стороны, то с другой. То со своей, то с чужой. Он просто понял, что подобные вещи не противоречат друг другу - они дополняют друг друга. Лишь тогда обретают единую изначальную силу. И тогда для него стало важным только единое - изначальное желание. Его желание. Но вот беда - у него было много желаний. Поэтому он не мог разобрать, какое же из них важнее. Он долго искал его в бесконечной череде низменных и пустых желаний, что привычны людям. Он всюду расспрашивал людей об их желаниях, наблюдал за их поведением, он читал множество древних писаний, надеясь отыскать ответ там. Но там его не было. Вернее, он везде там был, но человек его просто не замечал, ибо самое простое мы замечаем в последнюю очередь. Зато он замечал, что все желания рано или поздно завершались удовлетворением. То есть заканчивались. А еще точнее - умирали. Возникали новые, но и их постигала та же судьба - забвение. Ведь удовлетворение желания всегда лежало в основе его возникновения. Иначе желание бы не появлялось.
   Но человека то не удовлетворяло. Он всем сердцем чувствовал - изначальное желание не может быть предано забвению. Он знал - оно вечно. Он хотел отыскать его, во что бы то ни стало. Смыслом его жизни стало лишь единственное желание - отыскать изначальное желание...
   И вдруг он понял, что уже нашел его. Все это время, что провел он в поисках, желание уже крутилось вокруг и нашептывало сладкую истину. И только теперь он разобрал слова и осознал его. Он понял, что есть изначальное желание. Это желание быть сильнее, чем ты есть. Желание быть умнее, чем ты есть. Желание превосходить самого себя. Желание неукротимого стремления вперед. Или, попросту говоря - желание существования.
   Глупые называли это манией величия, причем сами тайком мечтали о том же. Они лишь мнили себя великими, хотя таковыми не являлись. Мудрецы называли это движением или сутью жизни, и все глубже постигали эту тайну, противопоставив ей суть смерти. Простые люди и вовсе не желали о том задумываться, полагая, что существование - само собой разумеющееся явление, которое совершенно не зависит от них. Сам же он это никак не называл. Лишь образно - изначальное желание. Да и какой смысл в словах - они лишь символы истины, не более. Они нужны только для понимания других людей. Людей и их желаний. И люди для него стали символом желаний. А все желания мира - символом единого изначального желания. Символом единого бытия, единого существования, единой истины.
   Вот тогда он стал обретать единую силу. Великую силу. Она заключалась в желание постигать иные желания. Вбирать их в себя. Сила стала переполнять его, она толкала отправиться в далекое странствие, на поиски новых желаний. Сила наполняла его ноги, его руки, его мысли. Сила не давала покоя.
   Наконец, настал момент, когда человек не выдержал, и отправился в неведомое странствие. Но оно не было неведомым, оно лишь казалось таковым. Он шел, не зная куда, и не понимал, что его ведут именно туда, куда он рано или поздно придет. Пока он шел, он чувствовал, как сила его растет и множится. Он совершал как плохое, так и хорошее, но боль и радость вспыхивали лишь отражением в глазах других. В его же глазах все деяния становились изначальным желанием. И это приносило неземное блаженство, это приносило извечное счастье. Изначальное счастье - счастье творения. Он шел и вершил судьбу: свою и всего окружающего мира. Ничто не могло остановить его. Ничто не пыталось остановить его. Да, на его пути возникали преграды, но он сам создавал их для себя, чтобы путь его был весел и необычен. Непосильных же преград на его пути не возникало. Так как сила его не ведала таких преград. И она вела его туда, куда он должен был прийти в любом случае.
   Путь его был долгим и трудным, хотя самому ему он казался быстрым и легким. Человек стал замечать, как его растущая сила с легкостью воплощала все его мимолетные желания, ибо изначальное желание всегда выше любого мимолетного. Но он также стал замечать, что его желания перестали походить на человеческие. И в один прекрасный момент он, наконец, понял, что он уже не человек. Поначалу такое откровение пугало и тяготило. Но после он улыбнулся и исполнился гордости. Это возносило его над окружающими. Над теми, кто упивался мимолетными желаниями и не думал о вечном. Он словно обрел крылья и взлетел над людьми.
   Однако людей переполняла черная зависть, когда они поднимали головы вверх. Они тоже хотели взлететь, но никому не удавалось. Некоторые лишь смогли высоко подпрыгнуть - не более. Изначальная сила возвращала их на землю. Они больно ушибались, либо разбивались насмерть, если подпрыгивали очень высоко. Вот почему их зависть стала превращаться в ненависть, которая принялась расти и темнеть.
   И тогда человек, который уже был не человек, опустился на землю. Нет, он не боялся их ненависти. Он давно научился одинаково относиться как к хорошему, так и к плохому. Ему стало жаль тех, кто внизу. Он спрятал крылья и принял простой облик, чтобы в нем снова увидели человека. Простого, неприметного с виду человека. Он посещал разные города и страны, он разговаривал со многими людьми, от нищих до королей. И везде творил чудеса, неподвластны человеческому разумению. Иные прекрасные, иные ужасные, но все, как одно - чудесные. Многие пытались понять его, но так и не смогли. Он же не жаждал понимания. Он хотел лишь вселить в их сердца надежду. Надежду на то, что даже самый простой человек может сотворить любое невероятное чудо. Стоит лишь захотеть. Или превратить свое желание в изначальное. Ведь это так просто.
   Ему поверили многие, потому как им хотелось в это поверить. Другие смеялись над ним, потому как им хотелось над ним смеяться. Он тоже смеялся над смеющимися, и верил верующим. Презирающих презирал, а восхищающимися восхищался. Но не потому, что он был таков, не потому, что кого-то унижал, а кого-то превозносил. Он лишь хотел показать людям самих себя. Он, словно зеркало, показывал людям то, кем они были на самом деле. Но в глубине души он всех любил. Ведь то было его изначальное желание.
   Он любил тех, кто верил ему, и тех, кто с презрением плевал вслед. Все они наполняли его силой. Он вбирал в себя частицу каждого, с кем хоть единожды встречался. И с каждым таким разом становился все сильнее и сильнее. Ему было безразлично, как к нему относятся: плохо ль, или хорошо. Он не делил изначальное желание. Он знал - вечное неделимо. Он просто обретал силу, входя в сердце каждого, и оставался там навсегда. В том и был секрет его могущества. Его безграничного растущего могущества. Истинного и изначального. Он заставил каждого думать о себе. Он заставил всех помнить себя. И все его запомнили навсегда. И помнят по сей день.
  
   Девочка умолкла и поворошила палкой затухающий костер. Сноп искр взвился в морозный воздух, ночь отпрянула в испуге. Я задумчиво смотрел на пляшущие языки. Они с жадностью доедали остатки лакомства. Странно. А я думал - он вечен. Тио развернулась, подобрала несколько толстых веток, подбросила в костер. Странно, но теперь кучка хвороста не убавлялась. Я отрешенно глядел перед собой. Пламень отозвался довольной вспышкой и с аппетитным потрескиванием принялся поглощать новую порцию. Я чувствовал его желания. Он благодарил юную красавицу. Ведь она дарила ему жизнь, она давала право на существование. Хотя вполне могла обойтись без всего этого - мы с тем же успехом могли поговорить в темноте и холоде. Но нам хотелось, чтобы в нашей компании был еще и костер. И костер не оставался равнодушным. Он дарил ей тепло и свет, как знак благодарности. Ну и мне, разумеется. За компанию. Пусть я не подкидывал ничего, но искренне желал ему жизни. А потому он жил. И я пользовался его дарами в равной степени.
   Тио молчала. Я тоже. Мы долго сидели и внимательно изучали танец веселых язычков. А они, знай себе, выплясывали перед нами, словно желали порадовать еще и танцем. И нас это радовало. Мы, как зачарованные, не спускали глаз с костра.
   Я ждал продолжения сказки. Она ждала моего вопроса. Время ждало, кто первый заговорит. А костер ждал новых веток.
   Наконец, я не выдержал, и спросил:
   - Выходит, история на этом заканчивается?
   Она едва заметно улыбнулась, продолжая созерцать пламя, и тихо произнесла:
   - Любой конец всегда есть начало. Смотря, с какой стороны посмотреть.
   - А куда в итоге пришел этот че... нечеловек? - не терпелось мне.
   - Об этом знает лишь он сам, - пожала хрупкими плечами Тио. - В том и есть его изначальное желание.
   - Но... ты сказала, что он куда-то должен был прийти?
   - Сказала, - кивнула она.
   - Ты сказала - его направляли, его подталкивали, ему не препятствовали?
   - Сказала.
   - Значит, если его кто-то куда-то зачем-то подталкивал, он должен был куда-то зачем-то прийти и встретить там кого-то.
   - Должен, - эхом вторила она.
   - Выходит, должно быть продолжение? - всплеснул я руками.
   - Должно.
   - И... каково оно?
   - Мне то неведомо, - с легкой обидой отозвалась она. - В сказке ничего не сказано о его дальнейшей судьбе.
   - Не верю!
   - Дело твое, - равнодушно произнесла она. - Тому человеку тоже не все верили. Однако он ко всем изначально относился с одинаковой любовью. Любя благодарил, любя проявлял равнодушие, любя убивал. Многие делят любовь и ненависть. Но немногие назовут их противоположными сторонами единой изначальной силы. Они не делят силу, они дополняют ее. Как в той сказке.
   Я впал в глубокое раздумье, временами поглядывая на нее. Она сидела, обхватив коленки руками, и неотрывно созерцала костер. В игре светотени четко вырисовывался ее точеный силуэт, слегка вздернутый носик, острый подбородок. Я вздохнул и дрогнувшим голосом осторожно спросил:
   - В итоге он очутился в горах, где встретил маленькую девочку?
   Молчание. Лишь треск костра да унылая песня ветра в черных расщелинах. Легкий снежок завихрялся над нами и бесшумно оседал на одежду и волосы. На моих серо-пепельных прядях он угадывался с трудом, а вот темные волны Тио казалось устилали сами звезды. В прорывах небесной пелены мелькали далекие отблески настоящих звезд, но они казались лишь бледным подобием тех, что искрились на ее макушке. Истинные звезды тут же таяли в потоках тяжелых туч, стоило ветру усилить шепот. Ее же продолжали сиять, как ни в чем не бывало. А может, то не снег идет, а сами звезды падают с небес? Как бы то ни было, она напоминала королеву в лучезарной короне, усеянной самыми дорогими и изысканными каменьями. Самыми редкими и самыми яркими.
   Тио внимательно следила за костром, словно от этого зависела жизнь огня. Хотя, чему удивляться? Ведь, кто знает, может так и есть. Я проницательно воззрился на девочку. Она почувствовала мой взгляд - я понял это, - но внешне не изменилась. Хотя прекрасно улавливала, что и я почуял перемену в ней. Тогда я кашлянул и спросил увереннее:
   - Так ли это, Тио? Он встретил там девочку?
   - Все может быть, - таинственно отозвалась она, зябко поежилась и потуже запахнула меховую безрукавку. - В этом мире все может быть, путник. Тебе ли не знать?
   - Ну да, - я пристыжено потупился, кивнул. Мне ли не знать таких очевидных и всем известных истин? - Просто... просто уж очень хочется послушать продолжение. Даже не столько послушать, а хотя бы узнать - есть ли оно вообще?
   - А ты нетерпелив, хоть и хвастался терпением, - уколола она.
   Я сожалеюще кивнул и уронил голову на грудь.
   - Эх, выходит так. Но мне действительно хочется знать.
   - Для тебя это столь важно? - подняла она удивленный взгляд.
   - Да... конечно же...
   - А я думала ты скажешь: "Это неважно", - ее тонкий голосок таил легкую печаль.
   - Да, я люблю так говорить, - поспешно согласился я, - но лишь в том случае, когда это действительно не важно.
   Она не сводила с меня пытливого взгляда. Казалось, ее глаза пронзали само время, о котором она не имела даже представления.
   - А это, выходит, важно?
   Я замер. Но тут же нашелся.
   - Ну да... думаю да. Конечно да. По-моему, я впервые слышу то, на что могу сказать - да, это важно. Мне действительно важно знать - есть ли продолжение?
   Она загадочно улыбнулась, снова взяла палку и поправила сучья. Прогоревшие ветви разломились, угольки с шорохом опали вниз. Я выжидательно сидел, затаив дыхание. Звуки и краски мира низринулись в неведомую пучину. Все запахи, все чувства и ощущения - все ушло, кануло в изначальное небытие. Время словно остановило свой безжалостный и неумолимый ход. Мир замер. Жизнь перестала существовать. Я видел и слышал только ее. Только вокруг нее текло время. Только вокруг нее сияла жизнь. Только она была центром нашего мира. Даже я перестал существовать, раз сам себя уже не ощущал.
   Легкий страх пробежал по несуществующему телу. Да, такое невозможно, но такое случилось. Ведь все возможно в этом мире, даже невозможное. Давно я не испытывал страха. Но следом пришло неописуемое блаженство. Я снова услышал ее мелодичный нежный голос. И снова жизнь закрутилась, завихрилась и пришла в привычную гармонию. Вернулись все ощущения и переживания. Я снова видел себя, сидящим на высоком голом утесе, под дуновением ледяного ветра. Он пробирал до костей, просачиваясь за бесчисленные дыры и прорехи плаща, одежды, сапог. Но я не ведал обжигающего холода. Снег падал за шиворот, но я не ощущал его. Исчезал ли он, или то притупились мои чувства? Это не важно. Важным стало одно - ее слова. Я ждал их с великим нетерпением, хотя готов был терпеть и мерзнуть здесь целую вечность, желая дождаться. Да, людей пугают вечными муками. Но кто прошел их, тот с уверенностью скажет, что вечные муки перерождаются в вечную надежду. Поэтому, кто не познал мук, не познал и надежды. И чем дольше одно, тем ярче другое.
   Прошла ли вечность, или один миг? Это не важно. Главное - я дождался.
   - Окончание одного явления всегда есть начало другого, - поучительным тоном напомнила она. Затем подняла палку и обугленным концом начертила на снегу круг. Я с упоительным чувством следил за ее действиями. Черный конец завершил движение и замер. Она торжествующе улыбнулась, подняла палку и указала ею на свое творение.
   - Что это?
   - Круг, - не задумываясь, ответил я.
   - Хорошо. А вот это?
   Тио вновь ткнула палкой в снег, как раз туда, откуда начала рисовать. И где закончила. - Это что: начало, или конец линии?
   - Наверное... начало.
   - Да, но я здесь закончила линию.
   - Тогда конец, - уверенно высказал я.
   - Да, но я здесь начала линию.
   - Тогда все же начало.
   - Но здесь все завершилось.
   - Тогда... не знаю.
   - Знаешь, - подозрительно блеснули ее довольные глазки. - Все ты знаешь, только не хочешь задумываться. Не важно - начало это, или конец, но изначально важна точка. Важно то, что мы ее выбрали. Мы могли бы выбрать любую другую точку, но мы выбрали именно эту. Причем выбрали просто так, ведь все точки этой линии одинаковы, или равнозначны. Ведь линия и есть череда связанных точек - потому она и возникла. Изначально же можно выбрать любую. Но мы выбрали эту - нам так захотелось. И она стала началом. Это изначальная точка, понимаешь?
   - Пока да, - тихо признался я.
   - Хорошо. Но эта точка еще и конец. Ведь так? Я ведь закончила здесь линию?
   - Да.
   - Ну и чего непонятного? - с едва различимым возмущением сказала Тио, взмахнув палкой. - В любой замкнутой линии начало всегда является концом. Если ты хочешь, чтобы изначальная неделимая точка поделилась, став и началом и концом, необходимо еще что-то, иначе неделимое останется единым. Так зарождается то, что ты называешь временем. Сейчас она начало, а через пару мгновений, когда описан круг - конец. Потом снова начало. И снова конец. Время потекло, измеряемое кругами, хотя то потекло твое желание. Желание двигать изначальную точку. Время с виду бесконечно, хотя на самом деле, ограничено твоим изначальным желанием. Ты можешь превращать изначальную точку из начала в конец и наоборот, сколько захочешь. Или пока не надоест. Но это неважно. Важно другое - следствие любой причины всегда становится причиной нового следствия. Сделан круг. Затем еще один. И еще. Зародилось движение. Изначальная точка уже существует не только на линии, но и во времени - она крутится. Время измеряется кругами, или какими-то изначально равными промежутками, впрочем, как и все остальное. Так движется жизнь: крутится, множится и меняет формы, согласно каким-то законам. Но что-то изначальное остается неизменным. Тебе ли не знать?
   - Ну да... - шепотом вторил я. - Наверное...
   Кажется, мои слова ее очень обрадовали. Или это просто, кажется?
   - Так вот. Жизнь и есть такая сказка. Сказка же, как замкнутая линия, а точнее - как часть ее - ведь сказок может быть много. И не обязательно круг - то может быть квадрат с резкими поворотами, или любая друга фигура. Главное - отыскать изначальную точку, если ее уже кто-то поставил. А, отыскав, ты поймешь, что она ничем не отличается от той, которую ты сам можешь поставить для себя. Ты всегда можешь сам придумать окончание. Счастливое или трагичное - зависит от тебя, от твоего изначального желания. Ты можешь и вовсе переписать сказку на свой лад, если уж сильно хочется. Но это очень трудно - нужно обладать даром и умением. Либо ты можешь вообще не придумывать ничего. Но твоя жизнь тогда остановится. Как повествование в той сказке, на том самом месте, где закончилась твоя фантазия. Или желание повествовать дальше. Но жизнь, как видишь, не останавливается. Значит, есть и желание рассказывать дальше, и фантазия, которая подсказывает, как это делать. Но главное - есть ты, как изначальная точка, исполненная силы и желания зародить время и жизнь. И каждый раз прокручивать новый круг. Разве не так, путник?
   - Похоже, что так, - произнес я, вращая головой, словно убеждался лишний раз - не остановилась ли жизнь. Ведь иной раз ее все же можно остановить. Ведь только что она для меня остановилась и замерла. Но с ее словами снова пришла в движение.
   - А раз так, то чего спрашиваешь? - вспыхнули ее большие карие глазенки. В них блеском отразилось яркое пламя. Словно сама жизнь зарождалась в глубине ее бездонных очей и шла оттуда, проливаясь на весь мир благодатным теплом. Она вопрошающе глядела на меня. Время и жизнь зарождались в ней и превращались во все сущее. Время и жизнь сочились сквозь меня, порождая мое тело, мою рваную одежду, мои волосы. Я тоже не сводил с нее восхищенного взгляда. Я упивался той жизненной силой, что волнами шла наружу. Я ловил каждое ее движение, так как знал - от нее зависит все. Но, присмотревшись внимательнее, я видел в двух больших глазках... себя. И вдруг я понял: в моих глазах она также видит свое отражение. Впервые, в ее вечной жизни.
   Теплая улыбка тронула уголки моего рта. Она заинтересованно насторожилась. Тогда я снова нарушил молчание:
   - Смотрю я на тебя и думаю.
   - О чем?
   - Повзрослеешь ли ты когда-нибудь? То есть, я хотел сказать - подрастешь ли?
   - Интересный ты, - игриво пропела она. - Сам все прекрасно знаешь, и снова спрашиваешь.
   - Но я хочу это услышать от тебя, - искренне попросил я.
   - Захочу - повзрослею. Но мне этого не надо. Мне нравится быть такой. А потому я такая. Впрочем, как и ты. Ведь так, путник?
   На сей раз, улыбнулся я. Приобнял ее, хотел потрепать по голове, но вдруг испугался разворошить ее "звездную корону". Тогда бережно положил руку на меховое плечо.
   - Теперь ты спрашиваешь очевидное.
   - Но я хочу это услышать от тебя, - искренне попросила она.
   - Так, милая Тио, так. Именно так - не иначе. Пусть в мире, где возможно все - все может быть иначе. Но это так. Лишь потому, что в том мое изначальное желание. Равно как и твое. Ведь так, Тио?
   - Да, наше изначальное желание едино, но мы разные, - пропела она, прижимаясь ко мне теплым боком.
   Я трепетно вдохнул морозный воздух, запах костра, неземной аромат ее волос. И произнес:
   - Лишь потому, что наше изначальное желание - быть разными.
   - Да, потому мы и разные, - кивнула она.
   - И в то же время удивительно схожи, - напомнил я.
   - В чем?
   - В изначальном желании.
   Она с благодарностью посмотрела на меня. Улыбнулась, и протянула к огню маленькие озябшие ручки. Я тоже улыбнулся и прижал ее сильнее, словно отец любимую дочку. Нет, ей не холодно. Просто ей захотелось тепла, как и мне, как и вам, как и любому. Не знаю - человек она, или нет, но ей тоже нужно тепло. Пусть самая малая толика, но истинного тепла, которого она не могла подарить сама себе, как бы не старалась. Тепла, без которого невозможно существование жизни. Жизни как огня, порожденного искрой изначального желания.
   Пушистый снег обильно валил с набухших черных небес. Ветер завихрял его, крутил, собирал в пригоршни, швырял в лицо. Но вокруг нашего костерка он смирялся, успокаивался, извинялся и редкими снежинками падал на наши непокрытые головы. Незаметно я провалился в сон. Хотя мое тело и бодрствовало, сидя у костра, я все же спал. И снилось мне, как маленькая девочка ворошила палкой костер и рассказывала удивительные истории. А я сидел и заворожено слушал. Но о чем они, я так и не разобрал...
   Была ли волшебная ночь? Не приснилась ли? Это не важно. Главное - я помнил маленькую девочку по имени Тио. Я помнил ее большие карие глазки, исполненные далеко не детской мудрости и в то же время детской чистоты. Я помнил ее звонкий голосок, озорной смех, тихий шепот. И ее необычайные речи. Ее мысли. Я помнил ее еще до того, как встретил. Я помнил ее всю жизнь. Всю свою вечную жизнь. И она помнила меня. Всегда помнила и никогда не забывала. Наверное, потому мы и встретились, снова в первый раз, как бы глупо то не звучало. Но нет встречи без разлуки. Как, впрочем, и наоборот. Есть лишь время, что соединяет их. Да и не только их. Время соединяет все, что было, что есть, что только возможно представить. Ведь время - это изначальная сила, которая и приводит застывшую вечность в движение.
   Ночь бесследно исчезла, растаяла среди могучих каменных исполинов. Утро окрасило хрустальные вершины и щербатые склоны необыкновенным розовым светом. Я медленно открыл глаза. И понял, что не смыкал их. Но разве стоит этому удивляться? Разве то чудо - спать с открытыми глазами? Все равно, что бодрствовать с закрытыми. Впрочем, это не важно. Важно то, что я впервые столкнулся с настоящим чудом. С маленьким говорящим чудом. И оказался в столь чудесном месте. Снова - впервые...
   Вчера (или же вечность назад?) мы сидели в небольшом кругу света. Но ныне свет сочился отовсюду. Заснеженные пики гордо возвышались над головой, точно древние всевидящие мудрецы. Ветер затих. Прозрачное небо сияло ослепительной чистотой и голубизной. Над миром величественно звенела вековая тишина. Над миром плыл извечный покой. Тот, который невозможно нарушить, сколько не старайся. Здесь, на неведомом горном утесе, все усилия, даже самые исполинские, превращались в ничто. Потому что все обращается в ничто перед ликом вечности. Нет, она не высокомерна, не надменна, она не стремится кого-то унизить. Просто она вбирает в себя все, что ни есть. Поэтому любая сущая частица может с гордостью именовать себя вечной. Как любая капля может именовать себя водой, наравне с океаном. Любой вид жизни - есть пребывание вечности в определенной форме, в определенное время. Меняется время - меняется форма. Но материя никуда не исчезает. Изначальная материя, имя которой вечность. Или время. Или абсолют. Или Творец. Или какое-либо иное слово. Или все слова вместе взятые. Или вообще никаких слов. Ведь это не важно. Важна лишь истина, а не слово "истина". Важна суть. Но еще важнее - наше понимание этой сути.
   Я потянулся, зевнул, потер глаза. Тело наполняла необыкновенная легкость. Казалось, я сам стал продолжением неба. Я стал продолжением горных хребтов, ледников, снежных ущелий и седловин, замерзших рек и озер. Продолжением мира. Продолжением жизни. Продолжением вечности. И разве имеет значение мой внешний облик. Главное - я стал сутью, я влился в вечную истину. Потому и форму принять мог любую - какую только пожелаю. Но я желал остаться таким же. Ведь в том и состоит смысл вечности - в изначальной неизменности. Да, меняются формы, но суть остается прежней. Потому-то и остались на мне обветшалые одежды, изношенный плащ, дырявые сапоги. Но прорехи приносили только благо. Сквозь них проникал бодрящий холод, обдавал волнами свежести, и остужал необдуманные поступки. Но в то же время ласковое солнце нещадно припекало затылок, порождая пылкие и бездумные стремления. Здесь все было необычно, в этом странном и загадочном месте. Здесь все было не так, как могло бы быть.
   Или не было всего этого?
   Я поднялся с бревнышка, подошел к краю утеса, глянул по сторонам. Внизу, насколько хватало глаз, простиралась горная страна - царство камня, льда и чистоты. Царство вечности. И вдруг я ощутил, что горы тоже живые. Ведь они тоже имеют форму, и жизнь их тоже определена временем. Другое дело - их время несоизмеримо с человеческим. Но все же и они зарождаются, изменяются и в итоге рушатся, обращаясь в мельчайший песок.
   Я смотрел вниз, с головокружительной высоты поднебесного утеса. Там невесомыми призрачными гроздями застыли молочные облака. Там сверкали ледяными шлемами вековечные каменные стражи. Могучие и неприступные, облаченные в хрустальную броню и девственно-белые плащи, они неусыпно хранили святой покой волшебной страны. Они никого не впускали, и в то же время ждали каждого, кто явится к их стопам и бросит им вызов. Они лишь проверяли силы смельчаков. Извечные стражи не впускали слабых. Они впускали лишь того, кого признавали равным. Потому как точно знали - нет никого сильнее их. На миг стало не по себе, когда я вспомнил, как карабкался сюда. Как замерзшие пальцы цеплялись за неприметные выступы, впивались в оледеневшие трещины. Как ноги скользили по наледи и камню, как ветер неистово бесился и пытался сорвать меня со стены и швырнуть в чернеющую бездну. Но я не упал. Потому что я не боялся ни бездны, ни мрака, ни холода. Потому что умел черпать в них силы. А самое главное - я страстно желал взобраться сюда. И готов был жертвовать всем, во имя своего желания.
   Но в следующий миг пришло упоение своим безмерным могуществом, своим упорством и силой. Своим изначальным желанием добраться сюда, встретить здесь того, кого я встретил и услышать то, что я здесь услышал. Ведь ничего подобного в другом месте я бы не услышал. И не увидел бы того, что раскрывалось перед глазами. Островерхие макушки выглядывали из набухших облаков, изменчивых, прекрасных и чудесных, как сама жизнь. Исполинские шлема вспыхивали нежно-розовыми отблесками, отвечая солнцу той же добротой и щедростью, что дарило оно им сверху. Я не видел солнца, но чувствовал его. Оно поднималось над макушкой невообразимо высокой горы, что приютила меня этой ночью. Оно спешило взойти в небеса, чтобы оттуда осенить весь мир, отогреть его после холода ночи, и вдохновить его к жизни. Наверное, так любовь вдохновляет поэта. Наверное, так подвиги легендарных героев вдохновляют юнцов. Наверное, так изначальное желание вдохновляет любого Творца...
   Я упоительно вздохнул. Свежий высокогорный воздух ворвался в мое сознание потоком небывалой силы. Она наполнила до самых краев. Она оказалась так желанна. Я понял, что оставлять ее без внимания - высшее неуважение к ней. Пребывать в бездействии, значит предавать забвению великую силу Творца, что дарует он нам каждый миг своего существования. Каждый миг, который он ценит превыше вечности. Потому и живет вечно, в то время как наше бытие по сравнению с ним - мгновение. Но именно из мгновений складывается вечность. Потому-то и ценит нас Творец превыше себя...
   И я, наконец, понял - мой путь не окончен. Далеко не окончен. Он только начинается. Здесь и сейчас. В этом загадочном и таинственном месте, куда я изначально стремился, совершенно того не подозревая. Всю свою жизнь я ждал этого мига и этой встречи. Этого разговора и этих мыслей. Я жаждал взглянуть на мир с изначальной точки, из которой он зародился. И я осознал, что каждый миг своей жизни мы смотрим на мир из этой точки. Не важно, какова она. Важны мы, как воплощение вечной силы. Мы - те, кто движет жизнь, которая неустанно крутится вокруг нас. И не имеет значения, кто мы: люди, звери, горы, облака, реки, долины, дожди, слова, мысли. Все то, что люди видят, осмысливают и выражают словами. Но еще больше то, о чем они даже не догадываются. Все они - разнообразные формы изначальной вечной силы. Все они - воплощение изначального желания. Каждая из них безгранично ценна, ибо каждая отражает вечность...
   Эта мысль наполнила сознание неземным блаженством. Я впервые испытал настоящее безграничное счастье, абсолютное и изначальное. А также понял, что испытывал его каждый миг своего существования. Потому и стало оно вечным. Потому и раньше оно было таковым.
   Сколько я простоял так? Не помню. Да и важно ли это там, где время теряет свою власть над желанием. Я мог стоять здесь столько, сколько захочу. За горами возникали бы и обращались в прах империи, реки меняли бы русла, поднимались и опускались бы новые горы. А я бы стоял и стоял.
   Хотя, может, так оно и было?
   Но как бы то ни было, я развернулся и отошел от края. Всей сутью я ощущал, что я - единственный, кто обладал здесь движением. Ни горы, ни облака, ни ветер - лишь я. Поначалу это пугало, но потом принесло опьяняющее чувство. А также желание двигаться дальше. Желание желать и воплощать свои желания. И я начал с простого - глянул под ноги. Припорошенный костер давно прогорел и остыл. Черные головни с интересом выглядывали из-под снега. Казалось, они тоже гадали - не приснилось ли им все? Я зачем-то поискал глазами Тио. Но ее и след простыл. Кто она? И была ли вообще? Если ее не было, то какой смысл искать ее. Если она была, то тем более нет смысла искать ее. Ведь она оставила меня наедине с моими мыслями. Наедине с застывшим миром. Наедине с вечностью. Значит, в том существовал ее замысел. И она его воплотила.
   Неожиданно все мои сомнения развеялись. Я увидел цепочку маленьких следов. Они тянулись от заснеженного костра вверх, по крутому горному склону. Я заинтересованно поднял голову. Мне стало очень интересно узнать, куда может уйти маленькая девочка с неприступного горного утеса? Нить следов огибала каменные выступы, расщелины, трещины. Незримая тонкая нить, такая призрачная и зыбкая, словно надежда. Стоит выпасть снегу, и она исчезнет, растает навсегда, сотрется и обернется чистым листом. Но она не исчезнет из памяти, из моей памяти, где хранится вся моя жизнь и жизни тех, с кем я встречался, делил радости и печали, счастье и горе, любовь и ненависть. Там она будет жить вечно. Там она будет связывать наш мир с другим миром, куда уводили эти крохотные следы.
   Я закинул голову еще выше. Следы восходили к самой вершине. Острый ледяной венец лучезарно сиял, словно светился изнутри. Из-за него шло ослепительное сияние. Но я стоял, не смыкая глаз, не в силах оторвать взора от невиданного чуда. Хоть я уже столкнулся со здешними чудесами, но это стало новым ярким проявлением вечности. И я снова впервые в жизни увидал настоящее чудо, которое невозможно ни описать, ни обрисовать. Его нужно увидеть. И я его увидел.
   Солнце ли это? Нет, это чудо. Это великая загадка и тайна. Нераскрытая и неисчерпаемая. Это безграничное могущество и сила, плещущая через край. До нас долетают лишь ее малые брызги. Но нам хватает и их, чтобы жить, желать и стремиться к своим желаниям. Каждый из нас стремится к чему-то, что сам определяет для себя, как цель. Как благо. Как счастье. Но изначально толкает ни что иное, как сила вечности, частицу которой мы вобрали в себя на время нашей жизни. Если мы осознаем себя, как самих себя, мы умираем, завершая движение жизни. Но если осознаем себя как часть вечности, то движение не останавливается и форма не исчезает. Они лишь изменяются.
   Тогда и мы живем вечно.
   И мы живем вечно.
   Следы таяли в ослепительном свете. Следы уводили в сияющую неизвестность. Следы хранили память небольших девичьих ножек, что подталкивали хозяйку взбираться все выше и выше, навстречу манящему факелу жизни. Навстречу яркой и непознанной судьбе. Навстречу новым мыслям, обретающим новые формы. Навстречу новому времени и всему тому, что с легкостью она творила.
   Ибо в том и есть изначальное желание.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   45
  
  
  
  
Оценка: 4.69*8  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"