С утра пораньше на похмельную башку,
башку тяжёлую, едва несому,
прильну к возникшему стишку,
как к огуречному рассолу.
Стишок возник исподтишка,
прильну к стишку, раз так,
и ежели касается стишка,
я, кажется, мастак.

Доволен стану, пару рифм нарыв,
чтоб совпадали с точностью до слога,
я пью слова, а где-то пьёт, налив,
чуть более великая эклога.
Жив таракан, и в Лету канул клоп,
и жив канкан, и вновь зима сурова,
и живы мы, влюблённые по гроб
в наивность нецелованного Слова.

Почившей Византии парафраз
стал к старости противно меркантилен,
кричал-крепчал и впал в мороз-маразм,
почти в дефолт, как в Аргентине.
Метель и мрак, а мне - наоборот,
на горизонте розовеет зорька,
и, как герои, я иду в обход,
туда, где ждёт возвышенная Ольга.

Моей мисс Музы слышу зов,
и весь спешу на звуки зова,
где, как условлено, с торца открыт засов
в чертог незыблемого Слова.
Она зовёт, и я иду на зов,
и тяга та неодолима,
и только взгляд, как музыка - без слов,
в проём, где царственная Прима !

(10.01.2002)