Демина Евгения Александровна. Сказка без соседей. Дом на берегу

Сказка без соседей.

Дом на берегу

I. Тишина

Я просыпаюсь оттого, что кто-то плеснул мне в лицо.

Я почему-то лежу на полу. Рядом с правой рукой блестит брызгами опрокинутая шкатулка.

Надо мной ясные своды, полные дневного света. Солнце уже высоко. Кроме них - надо мной никого.

В доме тихо - прозрачной, холодящей, чистой тишиной. Только море шумит за окном.

Я лежу на спине, раскинувшись, точно сама выброшена морем.

Я приближаю руку к голове. Я вытираю лицо.

Вода горько-солёная.

За окнами бьёт прибой. Ни кораблей, ни лодок, ни народа на причале. Пустой полдень.

Я убеждаюсь, что дом пуст, и собираю украшения в шкатулку.

И снова плеск, и пол становится скользким. Ну и прилив сегодня. Наверняка весь Каттегат валит лес для волнорезов и копает песок для насыпи.

Вопреки тому, что море дотянулось до окон, я приблизилась к одному глазу ветра и выглянула.

Морские стада разыгрались не на шутку: волны всё выше и громче. Вот с треском сломана молодая сосна.

Дерево уносит в море - на берег выносит обломки. Костяк ещё жив. Пока летит. Но, коснувшись земли, хребет с хрустом раскалывается, мачта взмахивает, словно рука тонущего, всё осыпают чёрные обломки. Даже парус...

Я узнаю этот парус. О нет.

Я вылетела из дома. Я боролась с песком. Я забыла дышать.

Я упала на груду обломков грудью и вцепилась в первую попавшуюся доску. Я даже не думала, что на меня может что-то свалиться. Мои руки почернели, я кашляла, но пыталась что-то подвинуть.

Я только запыхалась. Слёзы мешали кашлять, кашель мешал плакать.

Надо позвать на помощь.

Я обежала весь берег. Весь Каттегат вдоль. Сколько раз я споткнулась... Я даже не замечала, что спотыкаюсь. Просто пару шагов опиралась на руки. Пока не поняла, что не поднимусь с четверенек.

Сил больше не было. И этот кашель. И, похоже, обморок - иначе отчего я пролежала на полу?

Перевернулась, и села, и отдыхала. Мне бы заметить тогда, что подол мой весь в гари, и душит меня она же, но тогда я об этом не думала.

Я возвратилась к драккару.

То ли я возвращалась с другой стороны, то ли не посмотрела, то ли просто всё на свете перепутала - но только сейчас увидела, что на песке лицом вниз лежит человек.

Это Ивар.

Я принялась было плакать, но сын мой приподнялся, отплевался от воды, утёрся рукавом - и встал. И не просто поднялся на ноги, а попрыгал, чтоб вытряхнуть воду из уха.

Мне бы вновь заподозрить неладное... Но я стала сама не своя от радости и кинулась к нему.

Он посмотрел на меня так, точно видел впервые:

- Что ты здесь делаешь? Как вообще?..

- Не думай ни о чём, - сказала я, повиснув у него на шее, - просто помоги мне, хорошо?

Раз уж море смилостивилось и вернуло мне сына не только живым, но ещё и здоровым, может, оно сделает мне ещё подарок? Ещё пять подарков?

Мы занялись раскопками.

Рагнар выкопался сам. Видимо, он сильно получил по голове, потому что тут же пошатнулся и сел на доски. В глазах плясали искры и, видимо, заслоняли всё вокруг. Однако ж каким-то усилием он сосредоточил на мне взгляд и произнёс:

- Лагерта?..

Я сдержалась. Ему плохо, и он ничего не соображает.

Я протянула ему руку. Он отвернулся. Его вывернуло.

Ивар пришёл на помощь и оттащил отца в сторону.

Пока Рагнар приходил в себя поодаль, мы вытащили из-под мачты Хвитсёрка. Он дышал, но с таким звуком, что лучше бы я не слышала.

Сигурд лежал ничком в гуще бывшей палубы. Всё лицо его залила кровь, но он пришёл в себя - и выплюнул два зуба и кончик языка. Он попытался подняться, но что-то мешало: сломанное весло пронзило его насквозь. Он попытался выдернуть весло. На второй попытке я убежала за корму. Когда я вернулась, Сигурд сидел уже рядом с отцом, зажимая рану.

Уббу заслонили от завала две длинных доски, и он был почти невредим, не считая руки - вывихнул, кажется.

Бьорна мы нашли на самом дне. Честно - лучше бы он был мёртв. Все части тела вывернуты так, как будто там внутри, под кожей, всё раскрошилось на кусочки.

Пришлось отлучиться Ивару.

Мы отвели тех, кто мог идти. В том числе Сигурда. Я сдёрнула с кровати одеяло - на нём тянули ещё двоих.

По дороге младший сын сказал мне, что я вся в саже. Я ответила, что он тоже. Наверно, греческий огонь, предположили мы. Что ещё может сжечь корабль прямо на воде?

Ивар не помнил ни что случилось, ни сколько человек с ними отправилось.

Мы задумались о молнии - как с моих глаз упала пелена.

Мы приближались к одинокому длинному дому - единственному на всём побережье.

- Это точно наш дом?

- А чей же? Я была там.

- И что ты делала?

Созналась, что не помню.

На долгие разговоры времени не было.

Мужа я просто уложила отдыхать, а к сыновьям подойти боялась. Особенно к Сигурду. Я поделилась с Иваром:

- Как будто это не они. Кто-то чужой.

- Я тоже... не такой как раньше, - возразил он. - Но ты же меня не боишься. Хотя всё это очень странно.

Странно. Да не то слово.

Но я должна, я беру себя в руки, я грею воду, режу полотно, варю травы. Я иду промывать раны. Бинтую Сигурду живот и челюсть. Разрезаю одежду на Хвитсёрке. Вправляю плечо Уббе. Бьорна кладу без подушки, пытаюсь выпрямить и в глубине души надеюсь, что он не очнётся. Каждого укрываю и целую в лоб. Беру метлу и собираюсь к останкам драккара.

Ивар предлагает мне факел - отгонять птиц.

- Здесь нет птиц, - бросаю я через плечо. Как всегда, не задумавшись над словами.

Мне было жаль вещей, что брали в поход мои родственники. И добычи, что везли из чужих земель. Хоть что-то должно быть не зря. Иначе стоило ломать кости ради того, чтоб всё смыло отливом.

Я отыскала котелок, копьё, топор, длинную булавку от драгоценной броши (самой броши нигде не было) и серебряное зеркало.

С корьём и метлою наперевес, я погрузила остальное в котелок и поплелась домой. Я раньше не замечала, что мы живём так близко к воде. Но всё равно путь преодолела с трудом.

Ивар ждал меня у очага. Время было обеденное, мы оба устали и жутко проголодались.

- Готовить не на чем, - я сложила находки на пол. - Сходи за дровами. Вот тебе топор как раз.

- Что, больше некому?

Мне захотелось дать ему затрещину, но я сдержалась. Во-первых, я тоже сначала искала людей. Во-вторых, я прежде никогда его не била.

- Здесь больше никого и нет.

Ивар вздохнул, взял топор и верёвку и скрылся за дверью...

Мы наконец наелись, и отмылись, и грелись перед очагом. Вечер был свежим, но дверь запереть мы забыли и окна не затворили, а сейчас совершенно не было сил.

Переодевшись в чистое, я тёрла котелок песком, стараясь как можно сильнее шуршать, и напевала.

Сын посмотрел на меня как на сумасшедшую, отобрал моё занятие и принялся тереть сам.

- Мне нужно чем-то заполнить эту тишину, иначе я с ума сойду, - объяснила я.

- А ничего, что все спят?

- Слушай, а может, мы правда спим? Может, мы завтра проснёмся в Каттегате? В настоящем Каттегате?

Уже темнеет, и тень проливается сквозь границы предметов, как вода в щели, и заливает всё вокруг: стены, пол, лавки, лари, наш очаг, наши руки и лица.

Ивар молчит.

Песок шуршит по медным стенкам.

Круглый бок посуды вспыхивает жёлтым. Мы вздрагиваем.

Закат отражается в меди.

Ивар молча встаёт и выходит за порог. Жёлто-зелёный свет очерчивает его волосы.

Тишина.

Я выглядываю из-за косяка. Полукруглая шапка солнца висит над горизонтом, лучи изгибаются под водой, как щупальца медузы. Старое золото встречается с серебром - белые нити тянутся на восток, к небосводу. Над пиками елей восходит луна. Светила смотрятся друг в друга.

Волна ложится на волну - точно хлопок в ладоши. Лоснится полукруглыми изгибами - как тело червя.

Сестра Соль и брат Мани протягивают друг другу руки.

Мы сидим на пороге и смотрим, покуда веки не сомкнутся сами.

Для нас нет колыбельной. Насекомые, птицы и звери молчат. Не шелохнется лес. Ветер спит. Море бодрствует.

Чистая. Царственная. Тишина.

II. Мать и мачеха

Мы так и заснули сидя, прислонившись друг к другу.

С трудом разогнувшись, я осмотрелась - и поняла, что ничего не изменилось. Дома не выросли, люди не появились. Обугленные деревяшки на берегу. Кровавый след на тропинке к дому. Я на пороге. Ивар, спящий в обнимку с котлом. Копьё, метла, булавка и зеркало на полу. Очаг не погас. Значит ветер не поднимался. И значит меня ждёт хозяйство. Потому что шестеро голодных мужчин - это очень большое зло.

Кладовая не пустовала, колодец никуда не делся, огонь горел. Что ещё нужно? Немножко сил.

Не то чтобы я чувствовала себя совсем разбитой, но из рук всё валилось. Кое-как я сварила что-то и решила сначала поесть сама, а потом уж будить остальных.

Не тут-то было. Ивар пришёл на запах, а за ним... за ним появились Рагнар, Убба и Сигурд. Все они выглядели здоровыми, свежими и выспавшимися.

Муж, по привычке, занял полстола и бодро сообщил, что они отправляются в поход.

- Ивар, хочешь с нами?

- Мне и здесь неплохо, - ответил Ивар, сосредоточенно занимаясь завтраком.

Рагнар поперхнулся и начал краснеть - он всегда краснеет, когда сердится.

- Вам мало вчерашнего? - спросила я.

- А что вчера случилось? - спросил Сигурд. Он не шепелявил. Раны на подбородке и синяк в пол-лица куда-то исчезли.

- Вы не помните?

- Нет, - пожимает плечами Убба.

- Корабль разбило бурей.

- Ничего, починим, - отвечает Рагнар.

- Не уверена.

- Почему это?

- Посмотрите в окно.

Рагнар шумно покидает стол. Как я рада этому стуку и скрежету.

- Это что?

- Ваш драккар.

- Наш?

- Да.

- Драккар?

- Да.

- Вот это?

- Да.

- Н-да... А давайте завтракать.

- А давайте, - заглянул ему через плечо Сигурд.

- Бьорн и Хвитсрк ещё спят, - заметил Убба. - Не будем их ждать?

- Давайте не будем...

В этот миг появляется Хвитсёрк. Он держится за стену.

- Что-то ноги плохо слушаются. Как будто затекли.

Мы с Иваром молчим.

Преодолев путь до стола, Хвитсёрк присоединяется к завтраку.

- Странный сон мне приснился, - делится он.

Сигурд говорит, что не наелся. И вообще, как будто всё, что он глотает, падает куда-то мимо.

Мужчины посмеиваются и тоже намекают на добавку. Я настораживаюсь.

Сигурд проводит по животу и меняется в лице. Он задирает рубашку и обнаруживает сквозную дыру.

Мы с Иваром отворачиваемся. Я - чтобы перевести дух. Он - чтобы фыркнуть.

- Очень смешно, - обижается Сигурд.

Убба заглядывает в отверстие.

Рагнар начинает понимать, что что-то здесь не так.

- Ладно, - говорит Ивар, - там ещё много хвороста осталось. Пойду соберу.

Рагнар провожает младшего сына взглядом:

- Колдовство какое-то... Ничего не понимаю.

- Лучше не пытайся, - и я пересказываю вчерашние злоключения.

- Но что-то надо делать! - восклицает муж.

- Тихо. Не беспокой Бьорна.

И всё-таки я жду, что он очнётся и позовёт меня по имени - Аслауг. Он не зовёт меня матерью. Он сын Лагерты.

Все говорят, что я родила Рагнару четверых. Слухи лгут. Когда я впервые переступила порог этого дома, меня встречали двое малышей, а не один. Они бежали, взявшись за руки, но тот, что был постарше, замер на полпути и потянул младшего обратно:

- Это не мама.

Младший подобрался ко мне позже, тайком от брата - и спросил:

- Ты будешь нашей мамой?

- Мне сказали, у вас уже есть мама...

- А кем тогда?

- Наверно, мачехой.

- Мачехи злые...

- Я не злая.

- Значит, мамой! - решает мальчик и обнимает меня.

Я до сих пор гадаю, понимали ли они тогда, что за тётя стоит перед ними.

А тётя была знатной норвежской дурочкой, заходившейся от скуки у себя на хуторе и до смерти хотевшей уехать куда-нибудь. С кем-нибудь.

С каким бы удовольствием я поскучала сейчас у себя в одале.

Я поклялась поладить с пасынками - не ради Рагнара, а ради них самих. Муж мне как раз ничего не сказал.

Позже выяснилось, что его разлюбезная ушла сама, узнав о втором браке. Ушла она в Хедебю, вышла за местного хёвдинга, потом с хёвдингом что-то случилось, власть досталась ей, и она приводила людей и суда в помощь Рагнару каждый год. Они вместе добывали богатство и делили добычу. Вот за этим он каждый раз ездил в Хедебю.

Однажды среди золота, мехов и прочего я обнаружила корзину. В ней мирно спал младенец. Рагнар казался таким растерянным, что я просто унесла ребёнка, не сказав ни слова. Бьорн и Убба познакомились с братиком Хвитсёрком.

На следующий год Рагнар сам убаюкивал новый свёрток и пресёк все мои возражения - а я уже смутно чувствовала себя обманутой. Он объявил, что это его сын и жить будет в доме отца, так решил он, Рагнар Лодброк.

Я подумала: раз приняла троих, то зачем отвергать четвёртого? Это будет несправедливо.

Все называли Уббу, Хвитсёрка и Сигурда моими сыновьями и даже отмечали сходство. Лучше пусть так, чем скажут: одна строгает - другая воспитывает. А потом у меня родился Ивар, и мне стало ни до чего.

Но до Рагнара, видимо, что-то такое дошло, и раздел в Хедебю прекратился.

Только однажды подростком Бьорн побывал в походе с матерью и вознамерился открыть братьям тайну рождения. Его не стали слушать и вдобавок поколотили. Я долго унимала ему кровь из носа. А он называл меня по имени. Он меня никогда не любил.

Сейчас я стою над ним и смотрю, как вздрагивают его веки. Наверно, он видит сон. Душа его где-то странствует. Под веками - синие, как летнее небо, глаза. Её глаза. Не мои. Её соломенные косы распластались по постели.

В руках моих подушка.

Понимает ли он, что я здесь?

Дверь резко хлопнула. Я роняю подушку и оборачиваюсь.

Ивар бросает вязанку хвороста, прислоняется к стене и тяжело дышит.

- То дерево... которое я срубил... оно цело...

- То есть?

- Как будто его не касались. Стоит как ни в чём не бывало.

- Здесь точно какое-то колдовство. Ты точно задобрил дерево перед тем как срубить?

- Ну конечно, что я, маленький?

Взгляд мой падает на топор:

- Откуда он у вас?

- Ты подобрала его на берегу.

- Я нашла его среди обломков. Он был у вас на корабле. Это вас нужно спрашивать.

- Я не помню. Хоть режь - не помню.

- Да никто не помнит.

- Вот это и странно... Знаешь, у меня такое чувство...

- Какое?

- Что мы все... умерли.

- Но мы бы тогда не встретились. Мне Вальгалла не светит.

- Это и не похоже на Вальгаллу.

- Может быть, просто морок? Но мы все живы.

- Знаешь, я скорее поверю в то, что мы погибли, чем в то, что мы выжили после такой бури.

- А если вы погибли не в бурю? Драккар был обгорелым...

- Как погребальный?

- Ну да.

- Надо отговорить отца выходить в море.

- Ты думаешь, опасность там? Меня больше дом настораживает, - я наконец-то облекаю главную мысль в слова.

- Опасность - везде, пока мы не выясним, где находимся.

Я соглашаюсь.

Но Рагнар твёрдо намерен плыть. Поняв, что кроме нас на берегу - ни души, он вытаскивает лодку и вместе с Сигурдом и Уббой собирается исследовать побережье.

- Я как раз хочу выяснить, где мы находимся.

Нам возразить нечего.

Они уходят в море - и море скоро возвращает их. Огромная волна достигла стен, впечатав лодку с моряками в брёвна. Стена устояла.

Мы выглядываем в окно.

Мы берём одеяло.

Мы вносим всех троих в дом.

Я грею воду, режу полотно, готовлю снадобья и промываю раны.

Я укладываю наших страдальцев спать.

Наутро отвратительно бодрый Рагнар заявляет, что отправляется в поход.

Сыновья, далеко не такие бодрые, хором ему возражают.

Он говорит, что они приросли к моей юбке и никогда не станут настоящими мужчинами.

Я крепко хватаю его за рукав и веду за порог. Показываю останки драккара, показываю разбитую лодку, показываю вмятину в стене, оставшуюся от его затылка.

Он просится хотя бы порыбачить:

- Есть нам что-то нужно.

- А может, не стоит здесь есть? - замечает Сигурд.

- Это тебе всё равно, а нам хочется, - Убба принимает сторону отца.

- А ты уверен, что здесь рыба водится? - спрашивает Хвитсёрк.

- Море - и без рыбы. Не смешите. Приливом столько костей выносит, а вы и не замечаете.

- Да куда уж нам, - ворчит Ивар. - Мы же глупые. И беспамятные.

Я успеваю спрятать топор.

Хвитсёрк берётся чинить сеть. Не то чтобы он верит в успех дела, просто хочется чем-то заняться.

Сигурд вытачивает две пробки.

III. Веретено

Странно всё-таки устроен человек. Море выплёвывает нас на сушу, солнце и луна висят на небе друг против друга всю ночь, деревья не гибнут от топора, а наоборот, обновляются, память тает с наступлением утра, болезни настигают и отступают со скоростью летящей стрелы - но мы по-прежнему не запираем дверь и не думаем окуривать углы и бросать железо, чтоб защититься. Запираться нам не от кого, а всё самое страшное, что могло случиться, наверняка уже случилось.

И по-прежнему кладовая имеет свойство пустеть, дважды в день я наведываюсь к колодцу, обувь стаптывается, а волосы и ногти отрастают.

Рагнар расставил сети у самого берега, надеясь на вечный прилив. Усердная вода рвёт сети. Хвитсёрк чинит их. Дважды, трижды и семикратно. И плетёт новые.

Ивар взял привычку пропадать на целый день в лесу. Даже если поленница высока, он затыкает за пояс топор и, насвистывая, идёт на опушку. Я не раз говорила: "Принеси хоть чего-нибудь, чтобы зря не мотаться. Рыбалкой мы тут не прокормимся". Он пропускал мои слова мимо ушей. Однажды я не выдержала, и он получил-таки первый в жизни подзатыльник. После чего пропал на два дня. Наверно, я плохая мать.

Мы хотели уже отправляться на поиски, особенно метался Рагнар, я много чего от него успела выслушать, но Ивар вернулся сам, с плетёнкой из травы, доверху заполненной малиной, и в хорошем настроении. Рагнар, до сих пор твердивший мне, что я жестокая и бессердечная, мальчик и так настрадался, - Рагнар рыкнул: "Ты где пропадаешь? Мать вся извелась!", взял останок весла, тот самый, после Сигурда, и... Старшие братья предположили, что сегодня взойдёт три луны, раз такое событие.

Побегав вокруг дома, отец и сын возвращаются в обнимку, с разломанным начетверо оружием и с сообщением, что завтра идут на охоту. Ивар рассказывает, что, между прочим, прошёл лес насквозь - и очутился опять на морском берегу.

- Ну да, мыс сильно выдаётся, - откликается Убба. - Ты не знал?

- Ну есть ещё и третья сторона, - рассуждает Рагнар. - Та, где был наш посёлок, а сейчас пустошь. Интересно, она тоже закончится морем?

Мы задумались. Над горизонтом всё время висит туман. По ветру определить тоже нельзя, потому что ветер вообще отсутствует.

Но из нас пока плохие путешественники. Да и запасов в дорогу нет. Сперва охота.

А лично мне вообще не до исследований.

Как же мне не хватает людей. Служанок. Дочерей. На дочь всегда можно свалить работу, которая тебе не очень нравится. Например, вытирать пол под окнами. Он постоянно залит солёной водой.

У меня в семье только мужчины.

Один лежит без сознания. Другой еле ходит. Ещё двое вполне здоровы, но ленятся, целыми днями обсуждая, кто мог бы их проклясть или околдовать. Ещё двое здоровы и деятельны, но совершенно без головы. Сегодня они волокут кабана. Я почему-то не очень рада. Почему они сами его не зажарили? Почему в нашем лесу не водятся жареные кабаны?

И я опять верчусь веретеном, пытаясь успеть всё на свете.

Голодными глазами я смотрю на ткацкий стан. Боюсь, брошенное полотно не закончить. На основе сиротливо висит светло-серый лоскут в пол-локтя - дальше работа не движется.

Хвитсёрк украдкой наблюдает, как я накручиваю круги вокруг станка. Он сплёл три рыболовных сети, перечинил всю одежду, которая того требовала, и теперь скучает. Из дома выходить он не рискует.

Он предлагает закончить ткань - если я покажу, как делать.

А почему бы нет, решаю я. Мы оба совершенно ничего не теряем. Даже наоборот.

Я помогаю ему перебраться к станку. Я объясняю, как работать с челноком и для чего нужен зев.

Он продолжает, пока не заканчиваются нитки. Я то и дело сную рядышком, проверяя, как идут дела. Получилось вполне прилично, только немного плотнее, чем у меня.

Словом, одной заботой меньше.

Муж поворчал, но, когда ему вручили новое одеяло, смягчился.

Мы все получили по одеялу.

А потом я поняла, что не успеваю столько прясть.

Второпях я сломала веретено, и вся нить кольцами свилась у моих ног. Ещё досадней было то, что нового я не нашла. Не помню, куда подевала их служанка.

Но, переворачивая все ларцы и ларчики, наткнулась я на золотую булавку, найденную на берегу. Пряжки к ней всё равно нет. Не без труда распутав нить, я заново намотала её на булавку и продолжила рукоделие.

Всякие мелкие ошмётки я не стала собирать, а совершенно не бережливо вымела за порог.

Потом нужно было освободить случайное веретено для новой кудели, и я принялась перематывать пряжу на локоть. Пожалуй, покрашу девясилом - соскучилась по синему.

Хвитсёрк замечает: что-то многовато ниток умещается на одном веретёнце. Я покидаю свои мечты и смотрю на внушительный моток в левой руке. Веретено ничуть не похудело. Удивительно.

Мы обрезаем нить, и я готовлю следующую пасму. Уж теперь-то ни волоска не останется...

Не тут-то было. Моток - ещё больше, с веретена ни капельки не убыло.

- Давай третий смотаем, - говорит сын. - Мне уже любопытно.

- Тогда сам, я устала уже.

Скрип двери - возвращаются мои охотники.

- Что-то небо заволокло, - сообщает муж. - Поэтому мы раньше. Но не с пустыми руками.

А всё-таки птицы здесь водятся: два жирных глухаря висят у Рагнара на поясе.

Я передаю веретено Хвитсёрку и сажусь ощипывать добычу. Ивар и Рагнар умываются.

- Ты скоро в девку превратишься, - обращается к среднему сыну Лодброк. - Вчера станок, сегодня веретено, а завтра что - платье себе сошьёшь?

- Не скорее, чем ты, - отвечает Хвитсёрк, отставая на фразу. Он считает обороты.

Чтоб избежать надвигающейся грозы, Ивар выскальзывает за дверь. Но тут же возвращается:

- Дождь точно будет.

И - чтоб не слушать и не участвовать - уходит за перегородку, к остальным братьям.

- А шить пока не из чего, - прибавляет Хвитсёрк.

Он очень спокоен, даже холоден. Ни за что бы не поверила, что это сын Рагнара. Однажды я и не поверила. Муж ударил меня так, что я пролетела ползала.

И сейчас он грозно наклоняется ко мне:

- Ты до чего парней доводишь?

- Кто - я? Каким это образом?

- Ну не я же!

Как хорошо, что я могу отыграться на глухарях - и впиваюсь в их перья с удвоенной силой.

- Я что ли швырнула ваш драккар на берег? Или я виновата, что попросила помочь по хозяйству?

- Ты унижаешь их такими просьбами. И унижаешь меня - как отца.

Я проглотила возражения насчёт отца.

Хвитсёрк невозмутимо отложил третий моток и начал четвёртый.

- Это ты их унижаешь своей бранью.

-Лучше бы я оставил их с Лагертой.

- Лучше бы ты подумал, почему мы здесь. Может быть, твоя Лагерта нас и прокляла?

- Не смей её трогать, - Рагнар поднялся во весь рост.

- А почему бы мне её не тронуть? - я шарахнула глухарей о котёл и тоже встала. - Что в ней такого неприкосновенного, в твоей драгоценной Лагерте? Кстати, где она? Почему не придёт, не посмотрит на сыновей?

- Ты в своём уме? Куда придёт?

- Не знаю!

- Вот и не спорь!

- Вот я бы их всюду нашла! И я не спорю!

- Нет, споришь! Не смей со мной спорить!

- Ты не запретишь мне думать по-другому!

Мы топали ногами друг на друга, разделённые несчастными глухарями. Наконец Рагнар замахнулся, и я схватила первое, что подвернулось под руку. А подвернулась мне сковородка. Которая, не раздумывая, звонко чмокнула Рагнара в лоб.

Хвитсёрк выронил веретено. Остальные выглянули из-за навеса.

Я словно обезумела. Я вылетела из дома, бегала по берегу, рвала на себе волосы, рыдала, проклинала, звала богов по именам...

Меня остудили холодные струи. Дождь хлынул, изрыл оспинами берег, изуродовал шёлковые волны.

Вмиг сделалось темно.

Я поняла, что стою одна-одинёшенька по щиколотку в воде и промокла до нитки. И что дома пора закрывать ставни.

В спокойствии, которое приходит, только когда иссякают все слёзы и чувства и человек опустошён, я толкнула дверь.

Все мои мужчины, ну, кроме Бьорна, собрались вокруг очага, и Рагнар, с перевязанным лбом, раздавал им приказы:

- Ты - принеси масло. А ты - закрой окно, а то огонь задует.

Он сам приготовил птицу и весь вечер называл меня "любимая" и "дорогая".

- Он просто забыл, как тебя зовут, - шепнул мне Хвитсёрк, когда я тихонько спросила, как это его угораздило раскаяться.

- Похоже, он всех забыл, - прибавляет Сигурд, сдерживая смех. - Но жаркое удалось.

- Это он не забыл, - соглашается Убба.

- А он умел? - не верит Ивар.

- Так обычно в походах готовили или он, или я.

- Тебя помню, его нет.

- Забывчивость - это у нас семейное, - утешает Убба.

Все четверо смотрят на меня с недоверчивым уважением.

Хвитсёрк показывает семь мотков шерсти - и первозданное, даже не початое веретено.

- Тоже на берегу нашла? - спрашивает Ивар.

- Да я уже не удивляюсь.

- Тем лучше, - пожимает плечами Хвитсёрк. - Надо пользоваться.

И в самом деле. Раз уж мы неизвестно где и неизвестно насколько - надо хотя бы поудобнее устроиться.

- Тогда мне нужны новые веретёна.

Сигурд соглашается вырезать - только наточит стрелы.

- Тогда уж и мне костыли, - говорит Хвитсёрк.

- Ну ладно. Ивар, липу срубишь завтра?

- Да хоть две. Всё равно они здесь не закончатся.

А окна мы не затворяем: приятно засыпать под шорох капель.

IV. По щелям, по углам

Деревья как будто срослись и корнями, и кроной. Настолько близки друг к другу, что между ними не протиснуться. По крайней мере, мне.

Я поставила корзину на траву и любовалась бугристыми стволами, хоть и нельзя было назвать их красивыми. Эти изгибы настолько напоминают человеческое тело... Два обнажённых человека, стыдливо прячущих лицо в листве.

- Смотри, - зову я Ивара.

- Какая парочка, - усмехается он. Но не задерживается. Его интересуют липы.

Я обхожу иву и ясень по солнцу. Сходство не исчезает. Бывает же.

Мы пришли в лес на рассвете. Кроны дышат прохладой, цветы ещё не раскрылись. Ивар ищет деревья - я ищу цветы.

Девясил - занятная трава. Ростом с человека, но венчики махонькие. Цветёт жёлтым, а корень даёт краску синюю. Из синей тьмы под землёй - к жёлтому свету - меняет масть.

Мне нужен цвет тьмы.

Влагой приятно дышать - и я не тороплюсь. Я привыкла к прохладе. Но кора тёплая. Солнце дотягивается из моря.

Здесь есть время подумать. А мысль одна прочно вцепилась в мой ум.

Проклятие.

Если это оно, то должны быть следы. Чужая вещь. Чужие знаки. Мы плохо помним первый день, но мы помним наш дом ещё там - в настоящем мире. И найдём, если что-то не так. Я уверена.

Коренья промыты и сохнут. Пряжа мокнет в солёной воде. Мы просто расставили вёдра под окнами, и море принесло нам всё, что нужно.

Я ставлю котёл на слабый огонь - и могу забыть о нём до полудня. За полпути солнца успею прибраться.

Я начала с северо-восточного угла - самого опасного. Выгнала мох из щелей, прошлась железным крючком - чтоб не брать в руки - меж всеми брёвнами. Кое-где простучала: не звенит ли земля в двойных стенах, не отзывается ли чужой предмет. Или конские кости давно истлели?

Я встаю на скамью и заглядываю на балки... Тёмная нитка свисает со стропила. Сначала я подумала: змея. Но у страха глаза велики: в этом хвосте нет ни блеска, ни жизни вообще. Дохлая крыса? Сто раз бы упала. Но чувство тревоги не отпускает. Я прошу Сигурда слазать туда и проверить.

Пока он ползёт по столбу наверх, я вспоминаю, как он лазал по деревьям в детстве и как первый опыт был далёк от удачи. То есть поднялся он удачно, а вот спуститься не смог. Убба полез за братцем - и разделил с ним страх. Сколько они там сидели вдвоём, не помню, но меня позвали их приятели. Пришлось мне завязать подол на поясе и лезть за ними - мужчин в посёлке не осталось, все вчера отбыли шерстить франков, и позора можно не бояться. Боялась я другого - поскользнуться и сорваться. Как только моих угораздило? Пока я совершала подвиг, девушки догадались позвать рабов с поля, и слезать нам было уже не страшно: внизу растянули парусину. А про юбку я совсем забыла.

Когда перед глазами у меня стоял ужасающий вид прошлого, Сигурд уже протягивал мне находку - полураспущенную рукавичку. Судя по размеру, детскую. Судя по состоянию, её давно пора похоронить.

Следующий круг совершаю я в срединном мире - мире мебели и утвари.

Я осторожно проверяю все постели, ворошу солому, перетряхиваю покрывала.

Извини, Бьорн, придётся тебя потревожить.

Со спокойной душой покидаю спальню.

У себя между двух сундуков нахожу старый чепчик. В отличие от рукавицы, его ещё можно спасти. Значит, в стирку.

Зал усеян наконечниками стрел. Кто собирался на охоту? Держите, пригодится.

Заглянула в сундуки с оружием... Что-то краснеет. Чулок. У меня таких не было...

А что это в корзине с верёвками? Ой, коньки. Тоже маленькие... Вот здесь вырезано: "А.С." - "Аслауг Сигурдсдаттир". Они были моими... Я хотела подарить их Хвитсёрку, но потеряла...

От воспоминаний детства защипало в носу. Я чихнула.

Вот какие-то черепки... Кто-то что-то разбил и не подмёл... Тоже может навлечь неприятности...

Нет, это мелочь.

Я прошлась с песком по половицам. Заодно уж. Чтоб блестели.

Точно так же подвязала юбку.

А ноги у меня по-прежнему стройные...

Но сейчас не суть важно.

Порог.

Иголок нет. Булавок нет.

Бормоча заговоры, простукиваю половицу. Поддеваю крюком, поднатуживаюсь - и ещё немножко - и с другого конца - и выламываю.

Долго ищу под порогом. Но кроме оберега ничего не нахожу.

И тут - за спиною предательское шипение...

Я бросаю крючок, доску, тряпку - и несусь к котлу с пряжей.

Пока с причитаниями вылавливаю варёные нитки, сыновья расставляют всё по местам. Ивар приносит Сигурду дерево, тот собирается резать. Я выгоняю их на улицу. Стоит пол помыть - конечно, как же, всё завалим стружкой. Поросята.

Я выплёскиваю кипяток, то есть что от него осталось, в окно. Откуда пришла, туда и иди. Завариваю корешки.

Мне хватает занятий до вечера.

Убба пытается приладить половицу. Сигурд прерывается на отдых - и садится на пол рядом с братом:

- Что-то совсем гнилая...

- Да ладно, послужит ещё.

- А то я не вижу. Наступишь - сломится.

- Не сломится.

- А я говорю, сломится.

- Да что мы спорим. Давай проверим.

Хрусть - и в каждой руке Уббы по половинке доски.

- Во-от. Я прав был, - радуется Сигурд.

Тут до них доходит, что они сотворили.

Да, внешность у них Лагертина - а дурь моя.

Я требую, чтобы они немедленно прибили новую половицу.

Сигурд со вздохом ищет доску. Доска поуже, чем нужно. Убба советуется с отцом. Тот предлагает заткнуть щели мхом и залить клеем. Рагнар рад лишнему поводу посмотреть на море и даже сам идёт собирать рыбьи шкурки на берегу.

Только вот незадача: котёл занят пряжей. А пряжа - это святое.

- Так у нас же есть новый, - напоминаю я.

Заботливо начищенная младшим сыном, находка с корабля готова нам послужить.

Я жертвую оставшуюся воду и иду на колодец. Я могла бы попросить кого-нибудь, но хочу развеяться.

Летний вечер на редкость приветлив. Тучи рассеялись, солнце ласково, и у зари такой чудный румянец... Длинные тени напоминают о половицах, и я, как в детстве, старательно их перешагиваю.

Дом встречает меня деловитым жужжанием. Огонь потрескивает под двумя котлами. За одним следит Хвитсёрк, вокруг другого столпились остальные.

- Добавь муки.

- Не многовато?

- В самый раз.

- А может, грибочков?

- Кто предложил, тот и идёт.

- Да ладно, Ивар сходит.

- Чё сразу Ивар-то?

- Так, я старше, значит меня слушаться.

- А отца послушаться вы не хотите?

- Вам мухоморов или как?

- А кто-то слишком умный...

- Эй, вы меня слышите вообще? Отец вам говорит!

- Ну чего?

- Чего-чего. Сыру добавьте.

- Ну... он же расплавится...

- Так в этом-то вся суть.

- Ну не знаю...

- Тятька плохого не посоветует.

- И сыр не пропадёт. А то засох почти...

- И травки, травки...

Пахнет безумно вкусно.

Наконец Ивар отделяется от компании и сталкивается со мной.

- Ты куда?

- За грибами.

- На ночь глядя?

- Я быстро!

И с горящими глазами перепрыгивает дырку в полу.

- Вы что тут делаете?

- Варим.

- Только не говорите мне, что это клей.

- Сначала был, - виновато вздыхает Убба. - Но так рыбой запахло...

- Жаль, сливок нет, - отзывается Хвитсёрк, поворошив пасму в синей воде.

- Ничего, сыр всё с лихвой окупит, - подмигивает Сигурд.

Кашлем я напоминаю о себе.

Все дружно оборачиваются, будто я застала их на месте преступления.

- Ну что вы на меня так смотрите? Угостите, что ли.

V. Кто сошёл с ума?

Мы доедали клей три дня. Он казался нам бесконечным, как пряжа с золотой булавки, но мы старались.

Избавленная от готовки, три этих благословенных дня я испытывала новые веретёна. И пусть нить с них закончится быстро: разнообразие никому никогда не вредило.

Но я заметила одну вещь: каждый раз, когда я мету очёски, небо заволакивает. Иногда моросит. Однажды я нарочно оставила их в напёрстке. В тот день было ясно.

В хорошую погоду Ивар с отцом испытывают новые стрелы. Мишенью они выбирают Сигурда. То есть он вызывается сам. Снимает рубашку и выковыривает из спины и живота пробки. Отец и брат по очереди целятся в дырку: для оперённых стрел она достаточно широка.

Однажды за окном я слышу вой. Кто-то всё-таки промазал.

- Вы что, с ума сошли? - выбегаю я и помогаю вытащить стрелу. Она застряла между рёбрами, но втроём мы справляемся. Крови нет.

- Придётся обзавестись ещё затычкой, - вздыхает Сигурд, и вздох тот эхом отдаётся в новой ране.

- Кстати, давно хотел тебе показать, - вспоминает Ивар и ведёт брата в лес к двум деревьям с человеческим обликом. Тем же вечером они приволакивают поленья к дому.

Рагнар в этом не участвует. Он грустит о море и оплакивает поросшие мхом и почему-то прочно вросшие в песок обломки.

Хвитсёрк колдует над станком. Полотно уже не умещается в два сундука, и он нацелился на корабельный сарай, который всё равно теперь не пригодится.

- Не дам! - отрезал Рагнар.

Два дня он героически натыкался на разложенные по углам свёртки, а на третий сдался.

Я намекаю Хвитсёрку, что можно бы заняться чем-нибудь другим. Он соглашается, что полотна уже хватит. И принимается за саржу.

- Кажется, кузницу тоже пора освобождать, - размышляет вслух Рагнар.

- У нас есть кузница? - спрашивает Хвитсёрк, не оборачиваясь.

- Здрасьте, приехали. А кто меч сам себе выковал? Кто ныл мне в ухо целую неделю: "можно я сам, можно я сам, не носи кузнецу"?

- Не помню, - всё так же невозмутимо отвечает сын - только пальцы мелькают по основе.

- Совсем с ума сошёл, - сокрушается отец.

Убба гуляет по лесу и пустоши и запасает всякие приправы.

Бьорн по-прежнему лежит, не подавая признаков жизни. Я думаю: может, как-нибудь покормить его - через соломинку или из рожка? А если подавится? Но вспоминаю изрешеченного Сигурда и решаю не беспокоиться. Чем он хуже брата, в конце концов?

А половица у порога по-прежнему выломана. Про половицу все забыли. Кто перешагнёт, кто перепрыгнет, кто споткнётся - но никто ничего не сделает.

Надоело.

Я высказываю всё, что думаю. Полон дом мужиков. Всем подавай драккары, походы, сокровища. А какую-то несчастную доску каким-то несчастным молотком к какому-то несчастному полу прибить некому!

Самым совестливым оказался муж. Он в тот же день взял молоток и собрался исправить оплошность.

Он попросил Хвитсёрка придержать доску с другого конца.

Хвитсёрк ответил, что занят.

Рагнар в сердцах сломал молоток о колено, отшвырнул в сторону, схватил один клубок, выдернул из игольницы иголку и принялся набирать петли.

- Ты думаешь, они так быстрее закончатся и мне будет нечего ткать? - спрашивает сын. - Напрасно.

- Ничего я не думаю, - огрызнулся Рагнар. - Может, мне всегда интересно было, как они сплетаются?

Меня дома не было. Мне рассказал об этом Ивар, которого отец спросил, не нужны ли ему новые рукавицы.

- Отец там с ума сошёл...

- Там есть с чего сходить? - устало спрашиваю я, беру другой молоток, беру гвозди, беру беспризорную доску - и с наслаждением приколачиваю с каждого угла.

Когда я успокаиваюсь, Убба решается тоже кое-что поведать. Молоток, который Рагнар не глядя отбросил, упал прямиком в котёл. Убба, которому молоток помешал готовить, немедленно его выловил - целым.

Мы провели опыт со сломанной лучиной - повторилось то же самое.

- Этак можно что угодно починить, - радуется Сигурд.

Хвитсёрк вздыхает:

- Жаль, не получится в нём искупаться. Маловат.

- Так можно же наоборот, - не унывает Убба. И выплёскивает кипящий бульон на колени брату.

- С ума сошёл?! - стонет Хвитсёрк.

- Вот видишь, ты уже жар чувствуешь. Это же хорошо.

- Хорошо. Замечательно. Лучше некуда. Сволочь...

- Сволочь-сволочь, - соглашается Убба и подхватывает его под локоть. - Ты попробуй встань.

Хвитсёрк встаёт.

- Ну вот, - расстраивается Сигурд, - значит, костыли тебе не нужны? Для кого ж я старался?

- Нужны-нужны, давай сюда, - Хвитсёрк протягивает руку, не выпуская Уббу из поля зрения. - Счас я ему дам как следует.

Убба прячется за одну из деревянных фигур, которым Сигурд придаёт ещё большее сходство с людьми.

- Эй! - всплеснул он руками. - Совсем мой труд не уважаете!

Всплеснул - и задел напёрсток, который я, конечно же, забыла на столе.

Напёрсток опрокидывается, очёски падают на пол, распухают от брызг, пухнут, растут - и клубы тумана закрывают нас до пояса.

- Ну и что вы опять сотворили?! - возмущаюсь я.

- Туман, - разводит руками Убба.

Мы принимаемся выгонять туман в окна. Туман не выгоняется. Он только поднимается под потолок и гуснет. На пол падают первые капли. Не хватало ещё, чтобы в собственном доме нас полил дождь.

- Вот кто погоду портит, - в один голос произносят Ивар с Рагнаром. - Ну спасибо, родная.

Мы разгоняем облака, и часть их тает, но один клочок упорно висит над балкой, пока не уползает вверх - сквозь крышу.

Что это значит?

Правильно. Крыша худая.

Ничего, завтра починю.

Пока они всё спрядут, соткут, свяжут и сварят.

Кого бы сподобить полы мыть?

Почти счастливая, я собираюсь спать. Тем временем братья советуют Сигурду политься остатками супа - вдруг дырки зарастут.

Наутро, сидя на коньке, я мерно работаю молотком и размышляю: а может, не стоит нам возвращаться в живой мир? Кто скажет наверняка, что для нас ничего не изменится? Вдруг Ивару снова придётся ползать? А Хвитсёрка поднимут на смех из-за ткацкого станка? А Сигурд вообще истечёт кровью? А я больше никогда не смогу ответить мужу сковородкой?

Да и вообще - если в Каттегате узнают, что с нами было, нам не поверят. Скажут, что мы все сошли с ума...

Я напеваю, обратившись к солнцу.

Нет, мы не будем горевать.

Я напеваю, обращаясь к морю...

Из горизонта вырастает пятнышко, и всё растёт, и обретает цвет... Я испугалась, это Ёрмунганд вылез послушать. Нет. Драккар.

Люди!

- Эй! Мы здесь!!! - завопила я как безумная и замахала руками. - Эге-гей!!!

Утренний воздух разносит мой голос эхом. Из-за эха он звонок, как в молодости.

Драккар летит на вёслах вслед за эхом - и исчезает за сизым пятном...

Что это - горы?

Он разбился?!

Я вытягиваю шею и стараюсь рассмотреть.

Ещё чуть-чуть.

Ещё немножко.

Солома подо мной скользит.

Мгновение - и я лежу на травке, только ноги задраны на стену.

Солнце прячется.

Кто-то его заслоняет.

Надо мной наклоняется Рагнар. В руках у него недовязанный чулок.

- Ты что, мать, совсем с ума сошла? Полетать вздумала?

Я лежу перед ним на спине, зазывно раскинув руки. Волосы разметались и падают на лицо. Юбки мои в беспорядке, и бёдра щекочет трава.

Меня распирает от счастья, и я смеюсь.

Мне снова семнадцать лет.

Рагнар пребывает в замешательстве, но на сей раз память не подводит. Он бросает на землю вязание и берётся за пряжку ремня...

- Отец! Мама! - в окно высунулся Сигурд.

Рагнар рывком поставил меня на ноги и потянул в дом.

VI. Дикая охота сумерек года

Голос Сигурда внушил нам тревогу, и мы сразу забыли всю похоть. Мы устремились в дом и нашли сыновей вокруг постели Бьорна. Сам Бьорн сидел, опираясь на руки, и в недоумении озирался по сторонам. Увидев Рагнара, он улыбнулся. Увидев меня - стёр улыбку с лица.

Он задаёт сокровенный вопрос:

- Что случилось?

Мы с мужем переглядываемся.

- Расскажи ты, - просит Рагнар. - У тебя лучше получится.

Я набираю в грудь воздуха - и повествую, аки сладкоречивый скальд.

Бьорн обводит взглядом всех присутствующих, пытаясь, наверно, представить всё зрелище их деяний.

- Да, брат, ты много пропустил, - кивает Убба. - Ну ничего, наверстаешь.

Бьорн созерцает одеяло.

- Наверно, я сплю.

И ложится.

Сон явно к нему нейдёт, и он открывает глаза. Мы по-прежнему окружаем кровать и приветливо улыбаемся.

- Доброе утро, сынок, - говорю я. - Как спалось?

- Что?

- Как спалось, спрашиваю.

- Хорошо. Пока не разбудили. Так где я?

- Попробуй вспомнить, что я говорила в твоём сне.

- Мам, не издевайся, - говорит Убба. - Мы тоже хороши были. "В поход! Скорей! На англов!".

Все дружно фыркнули. Кроме Бьорна.

Он откидывает одеяло - и понимает, что не может сдвинуться.

Братья берут его на руки и уносят, утешая, что сами через это проходили.

Я кипячу воду в медном котле. Если помогло Хвитсёрку и Сигурду, пусть и Бьорн вымоется в этой воде.

С горем пополам он моется, не подпуская меня под страхом смерти. Да, надо было поменьше хвалиться, что обладаю даром предвидения. Я повторяла это каждый раз, когда оттаскивала мужа за шиворот от очередной служанки. И предрекала тяжкую расплату. Маленький Бьорн всерьёз поверил, что я вёльва. И, кажется, до сих пор верит. Странный народ берсёрки.

Из бани его вновь выносят, и я начинаю подозревать неладное.

Не раз я повторяла, что в этом мире всё перевёрнуто с ног на голову. Море держит нас на берегу, кипяток оживляет рыбу, дождь льётся в доме, жена бьёт мужа и меняется с ним работой. Младший сын внезапно выздоравливает - старший внезапно заболевает. Ничего не уходит бесследно, просто движется по каким-то своим тропам, превращаясь в противоположное. Как если поворачиваешь руну вверх ногами.

К тому же, мне кажется, Бьорн плохо слышит, только не признаётся. Он часто переспрашивает, и навязчивая тишина его не беспокоит. То же самое было с Иваром. Только об этом мало кто догадывался, потому что тихо разговаривать у нас в семье не умели, и трудностей не возникало. К тому же, один странник, которого мы принимали тогда, научил меня прикладывать за ухо медные монетки. Он показал это на мне же, прямо в постели, ну это неважно... Так вот, а теперь мы снисходим до шёпота, чтоб раствориться в окружающем безлюдье. И медных монет у нас нет.

Признаться, я сначала позлорадствовала. Но вспомнила, где я и где Лагерта, и поняла: если кому-то отомстила, то только себе самой. Впрочем, что для меня изменится: сначала ухаживала за одним сыном, теперь буду за другим. Разница лишь одна: с Иваром мы всегда ладили.

Эх, лучше б я училась резать руны, чем караулила Рагнара со служанками. Может, сейчас бы руны подсказали мне, что делать.

Пока я думаю за прялкой, Бьорн сидит на пороге, завёрнутый в плащ, и провожает взглядом Ивара, что привычной тропой свернул в лес. Походка его - крадущаяся, совсем бесшумная. Волосы отросли и выцвели, появился загар. Смех стал беззвучным. Это уже не берсёрк, это зверь. Я бы сама его не узнала.

Зверь, который чует: дело к осени.

Сигурд тоже тоскует. Истуканы из ивы и ясеня ему не нравятся. Он вытаскивает свои творения на берег и запускает в воду, пока прилив не такой сильный.

- Ну вот. Тебе самому не жалко? - спрашивает Ивар, заметив его поутру по пути на охоту.

- Не-а. Может, куда-нибудь приплывут, там кому-нибудь понравятся.

- Ты уверен, что там кто-то есть?

- Ну наш мир где-то остался.

Ивар пожимает плечами.

- А хочешь, я тебе собаку сделаю?

- Я вроде сам справляюсь.

- И лаешь тоже сам?

- А зачем шуметь? Только дичь спугнёшь.

- Тогда пусть дом сторожит.

- От кого?

- Наказание какое-то. От тебя. Хочу собаку - и всё.

Убба становится рассеянным. У него дважды убегает ужин. Сначала козьи, а затем свиные кости срастаются в масле и выпрыгивают из котла. Теперь вокруг нашего дома пасутся коза и поросёнок, а нам остаётся пастись вместе с ними. Говорила же: вари кости отдельно. Но это что-то в воздухе витает...

Если есть в мире постоянство, то это Хвитсёрк. Он осваивает браные узоры. Только получаются они немножко странные. Похожие на статуэтки Фрейра. И вообще...

Рагнар целыми днями гуляет по берегу, в надежде на непонятно что не сводя глаз с горизонта.

А мне не хватает... листвы. Рыжие листья не окружают меня, не шуршат под ногами, не цепляются за волосы. Их не приносит ветром. Ветра нет. Я гуляю по лесу и вдохновенно загребаю ногами древесное золото. И собираю прутья для новой метлы.

Мы все погружены в себя и пребываем точно в полусне, ведь осень - это сумерки года.

Пока одним погожим, но холодным днём меня не пробуждает голос Уббы:

- Отец топиться пошёл!!!

Из-за спин сыновей я вижу лысину супруга, мелькающую над водой. Рагнар идёт по дну, удаляясь всё глубже и глубже.

Половина из нас не умела плавать, другая половина - не решалась. В смятении мы замерли - кто на пороге, кто на дороге - и ждали, когда Рагнара вынесут волны.

Рагнар вышел сам. Сперва над водой вновь замаячила макушка, затем показалось лицо, затем - плечи... Как ни в чём не бывало мой муж выходил из воды. С охапкой крупных рыбин в левой руке. Правой он волочил за щупальце осьминога.

Никогда ещё я не видела, чтоб человек настолько сиял от счастья. Он затмевал даже Соль в золотом венце.

- Как же всё просто! - восклицал он, оставляя на тропинке мокрый след и борозду от осьминога. - Почему я раньше не додумался?! Можно же просто - войти - и выйти! На дне-то спокойно!

- Знаешь, как ты нас перепугал! - я потрясла сковородкой.

- О, точно, - сказал Рагнар, завидев предмет утвари в моей руке. - Зажарим. С подливой. Морковь в доме есть?

- Откуда? Или ты грядку вскопал, пока мы спали? - по привычке проворчала я, а сама задумалась. За домом - целая пустошь. Ничья. То есть наша. Разбить там огород. Или засеять поле. И заживём.

Хвитсёрк тоже задумался. Даже оставил ткачество. Даже зашёл в кузню.

Весь день мы обоняли дым и слушали звон молота.

Но наковальню занимал не лемех и не наконечник для мотыги - на ней краснело тонкое перо с любовно заострёнными проволочками-волосками.

- Что это? Брошь?

- Скорее плащ. Это будут крылья. Если можно вот так вот запросто войти в море, то почему нельзя подняться в небо?

- Ты уверен, что не опасно?

- Хищных птиц мы не видели. Бурь не бывает. Облака зависят от тебя - просто в тот день не пряди.

- Ох, что-то мне не нравится твоя затея...

- Мы же хотели узнать, что на этой земле. С высоты полёта проще.

- А не тяжеловаты будут крылья?

- Ты ещё ищешь разумные объяснения?

Я сдалась. Пойду лучше переберу новый улов.

Часть можно навялить на зиму.

Мы натягиваем верёвку меж домом и корабельным сараем - место там самое солнечное.

Наутро, по дороге за водой, я обнаруживаю: половина рыбы съедена.

Я не припомню, чтобы кто-то просыпался ночью. Но на всякий случай ругаюсь на домочадцев и грешу на козу с поросёнком. Висит, конечно, высоко, но коза - ещё та попрыгунья. Она сшибёт - подсвинок подберёт.

Мы на ночь закрыли обоих в хлеву.

Наутро пропала вся остальная рыба.

Мужчины обращают внимание на следы. Всё-таки хорошо, что двор не занесло листьями.

Копыто. Неподкованный конь.

Рагнар лелеет мысль приручить лошадь. Я лелею мысль о поле.

Вечером они пораньше заканчивают дела: Хвитсёрк оставляет кузницу, Ивар возвращается из леса, Убба чистит котёл, Сигурд не доделывает псу хвост. Рагнар вешает селёдку для приманки.

Все прячутся за домом и в сарае.

Мне не спится.

Бьорн тоже ворочается.

Я встаю с кровати и крадусь к нему.

- Не спишь?

Бьорн вздрагивает.

- Давай посмотрим? - я отодвигаю ставень, оставляя небольшую щель. Окно над постелью старшего сына как раз выходит во двор.

Бьорн подтягивается на локтях, и мы вдвоём налегаем на подоконник.

На небе ни облачка: я честно бездельничала весь день, и в лунном свете всё более-менее видно.

Расторопно прицокивая, между постройками появляется чудище с огроменными рогами, хватает рыбину, тычется носом в поисках добавки, огорчается нашей жадности и быстренько смывается.

На него никто не выскакивает. Его никто не ловит.

Мы не успеваем ничего сообразить.

- Олень? - удивляюсь я. - А как же след?

- Всё правильно, это конь, - возражает Бьорн.

- Но рога?

- Это не рога. Это ноги.

- Четыре сверху - четыре снизу?

- Да. Ты же сама видела.

- Мне показалось, рога.

- И на заднице тоже?

- Я бы не удивилась, - я закутываюсь в плащ, нахожу башмаки и иду на храп.

Охотники устыдились - и на следующую ночь не проспали. Они подтвердили, что видели восьминогого коня (Бьорн выиграл спор), но не могли догнать. Потому что конь, когда уставал, переворачивался брюхом кверху и бежал на запасных. Они пробегали всю ночь, но без толку. Придётся вялить рыбу на крыше.

Зато удалось проследить, что конь является с востока и туда же направляется.

Отоспавшись как следует, Рагнар и сыновья покидают дом ранним утром, надеясь застать ночного вора врасплох. Сигурд специально для этого завершил пса и отдал Уббе поварить.

Пять человек и собака разнюхали все тропы, каждую примятую травинку, каждую вмятину в земле - земля, надо сказать, подмёрзла за ночь и следы прекрасно сохранила. Словом, ловчие лезли из кожи вон, но коню удалось каким-то чудом вырваться из окружения.

Потому что около полудня Бьорн, по привычке сидевший на пороге, позвал меня и спросил, не осталось ли рыбы. Я вижу, как из-за осинника резво чешет восьминогое чудо и стремительно приближается к нашему дому.

Рыбы не было, но упускать такую удачу нельзя. И я щедро посолила ломоть хлеба.

Конь почуял угощение и через миг уплетал хлеб, облизывая ладонь Бьорну. При дневном свете конь был тёмно-синим. Чуть темнее, чем пряжа, что я покрасила девясилом.

- Кажется, он нашёл хозяина, - говорю я.

- Это кобыла, - отвечает Бьорн, лаская синюю живность.

- Ну извини. Я в лошадях не разбираюсь.

- Оно и видно.

- Как назовём её? - я не хочу сегодня ссориться. Тут же хлопаю себя по губам. Сейчас он скажет любимое имя, и я прокляну его на веки вечные вместе с матушкой и с лошадью. А проклятые лошади нам в хозяйстве не нужны.

Бьорн не успел ответить: из-за леса показались все наши охотники и скоро, тяжело дыша, дружно рухнули на траву прямо перед нами.

- Такой дикой охоты у меня ещё не было, - выдохнул Рагнар. - Если бы я не был мёртв, я бы счас наверно умер на месте... Ну что, Бьорн, он твой.

- Это она.

- И правда, - присмотрелся Рагнар. - Значит, твоя.

- Ты смеёшься?

- Почему же? Я ни в коем случае не хочу тебя обидеть. Как там говорится: "Ездить может хромой, безрукий - пасти, сражаться - глухой". Почему бы нет?

- Я не про то. Как на ней ездить - если она вдруг устанет и решит перевернуться?

- Н-да. А мы ещё запрячь её хотели, - задумчиво говорит Убба. - Придётся что-то изобретать...

- Плуг с двумя лемехами, - предлагает Хвитсёрк.

- Обоюдоострый?

- Ага.

- Лошадь, а лошадь? Что нам с тобой делать?

Пёс навострил уши и вскочил. Из-за сарая донёсся шорох, затем грохот, затем топот. Испуганно игогокая и размахивая верхними ногами, нёсся голубенький жеребёнок. Его преследовала коза. Несколько раз поскользнувшись на мёрзлых комьях, он достиг самого надёжного укрытия - под брюхом матери.

- Как хотите, - говорю я, хватая козу за рога, - а я назову его Слейпнир - Скользящий. Он так смешно скользит...

VII. Гости и гостеприимство

Моя затея с земледелием провалилась. Лошадь слушается только Бьорна. Рагнар не слушается меня.

- Что мне, за плуг вставать?

- А что такого? Я же не брезгую домашними делами, даже готовить научилась.

- Ты женщина, тебе положено.

- А ты раньше был бондом, если ты не помнишь.

Впрочем, что я язвлю? Может, и правда не помнит.

Однако ж сено для кобылы с жеребёнком запасает.

Хвитсёрк уходит с ним на пустошь - но не помогать. Он испытывает крылья. Вдвоём они волокут бряцающие сооружения, распахивая путь не хуже плуга. Следом бежит собака, считая своим долгом перекричать этот звон.

Вопреки тяжести, крылья легко взмывают в воздух, и Хвитсёрк описывает круг над лугом, и приземляется прямо в стог.

- Неплохо, - отмечает он, отплёвываясь от травы и освобождаясь от железа.

- Не боишься, что заржавеют? - спрашивает Рагнар, рассматривая рыжую кромку на косе. - Мало ли: снег, роса?

- Надо подумать, - отвечает сын, но без воодушевления. Ему явно лень возиться с ковкой. Ткать ему больше нравится.

Крылья он выгуливает в ясную погоду. Для этого я намеренно освобождаю один день в неделю от прядения. Хвитсёрк уже поднимался над лесом, поприземлялся на крышу и сделал заход на восток. Сказал, что видел горные вершины, но пока их не преодолел. Побоялся снега.

- Я же предупреждал насчёт ржавчины, - напомнил Рагнар.

В следующий раз Хвитсёрк летит вдоль берега. Но почему-то быстро заканчивает прогулку. Он вбегает домой, бросив крылья у двери.

- Я видел человека! Женщину!

При слове "женщина" все оживляются, и маленький отряд из Рагнара, меня, Уббы и Хвитсёрка спешит на берег.

День стоит морозный, но бесснежный. Изо рта идёт пар. Под волосами пощипывает. Песок под ногами похрустывает, линию прилива обозначила ледяная кромка.

По ней идёт босая девушка. Ёжась от холода, всхлипывая то ли от страха, то ли от насморка, она озирается, глядя куда угодно, только не перед собой.

- Эй! Кто-нибудь!!! - кричит она. - Здесь есть кто-нибудь?!!

Море заглушает её голос.

Она сжимается и приседает. Её окатывает волна.

- Хоть кто-нибудь!!!

Она готова упасть на колени.

Сыновья бегут к ней, но Рагнар опережает. Он подхватывает незнакомку и несёт, как пушинку, домой.

Убба подбрасывает дров в очаг и готовит горячий напиток. Я вырываю из сундука наугад сухую рубашку и спешу обратно к гостье.

Она только трёт красными пальцами красный нос и дышит на руки.

Сигурд не прочь растереть её ноги. Ивар тоже. Я отодвигаю обоих.

Девушка нарядно одета, на шеё у неё богатое ожерелье, но при этом растрёпана и боса.

Я утираю ей лицо, промакиваю волосы и откалываю броши. Пять пар глаз жадно смотрят. Я выгоняю сыновей из зала. Они вполголоса ворчат за перегородкой. Шестой паре глаз я показываю кулак. Муж ссылается на почтенный возраст и остаётся. Но отворачивается.

Я раздеваю её донага, оставляя лишь украшение. Вещь очень драгоценная, вдруг девушка решит: мы её грабим. Я надеваю на неё рубашку и даю плащ, у нас их теперь много водится. Она пьёт и сворачивается калачиком у меня на коленях.

Какое-то время мы сидим так у огня.

Рагнар без моего позволенья зовёт сыновей.

- Мы же не знаем, кто она, - объясняет он. - Вдруг сама Хёль к нам пожаловала.

- Не думаю.

- А ты подумай.

Ладно, не буду спорить.

Собрав весь семейный совет у костра, я спрашиваю гостью, кто она.

- Меня зовут Гида.

- Ты заблудилась? Ты долго шла?

- Рано утром я спустилась с гор.

- Ты живёшь на горах? На востоке?

- Нет... Но я была там... Почему-то...

Так. Ещё одна беспамятная.

- А где ты жила, ты помнишь?

- В Хедебю...

- У тебя есть семья?

- Есть мать... Её зовут Лагерта...

Приплыли. Она мне всех своих потомков переправит?

- А отца своего ты знаешь? - спрашиваю я, замечая, как у супруга на лбу выступает испарина.

- Я знаю, это был какой-то шведский ярл. Но никогда его не встречала...

Ещё лучше...

- А кто тебе подарил такое красивое ожерелье? Отец прислал? Или жених?

- Не помню... По-моему, я сама его сделала... Но я была уже в нём, - задумывается Гида. - А вы кто? - оживляется она. - Вы здесь всегда жили или попали, как я?

Мы знакомимся.

- Ничего себе. Я и не знала, что у меня есть брат.

- И не один, - говорит Бьорн. - Но они сейчас отрекутся.

- Не та мать, что родила, - скрещивает руки на груди Убба.

Я ничего не говорю. Может быть, мысль о родстве их придержит. Хотя у Ивара руки развязаны. Ему она никто.

Но Гида не из тех, кто даст себя в обиду. Она прекрасно владеет оружием и не раз воевала бок о бок с матерью.

- А я слышала, ты умерла от чумы ещё в детстве?

- Это другая Гида. Меня назвали в её честь.

- Я и не знал, что у неё есть дочь, - клялся Рагнар. - Может, и видел в лицо, но не знал, кто она. Девушка - и девушка.

Но я не собираюсь вымещать на ней злобу. В конце концов, родителей не выбирают. Девушке просто не повезло.

Мы очень скоро становимся подругами. Она быстро сдружилась и с братьями и часто помогала Хвитёрку в кузнице. Она покрыла его крылья тонким слоем золота, и он разрешил ей забрать их. А вот рукодельничать не умела. Готовить тоже.

- А кто же готовил? - интересуется Убба.

- Рабыни.

- Ты настолько им доверяла? Пленники могут и отравить.

- Не знаю, я не думала об этом. Хочешь сказать, я здесь потому, что меня отравили?

- Кто знает? Всякое может быть.

- О себе ты ведь тоже не знаешь.

- Никто из нас не знает. Но готовить можем научить.

Она смеётся, но не горит желанием учиться.

Зато охотно убирается, а это всё-таки весомо. Моя мечта о помощнице начинает сбываться.

Гида и за скотиной смотрит. Животных она любит. Скоро она попросила Сигурда сделать ей кошку.

- У меня дома была кошка. Полосатая. Я очень по ней скучаю.

Сигурд терпеливо вычерчивает резцом полоски.

Ивар приносит ей орехи.

С Бьорном она подолгу разговаривает о матери. У них есть какие-то общие воспоминания - я не слушаю и не вмешиваюсь. Пусть поговорит хоть с кем-то кроме лошади.

Однажды Гида расспрашивает меня о Бьорне.

- Я ведь могу ему помочь.

- Ты знахарка?

- Меня кое-чему научили. Но есть условие. Мне кое-что понадобится...

Что ж, вновь приходится доверять страннику.

По её просьбе в назначенный день мы все оставляем дом.

Но, конечно же, я подглядываю.

Она гасит и заново разжигает огонь в очаге. Она заунывно поёт, разминая в руках клочок шерсти, водит им над огнём и внимательно рассматривает пламя. Она растирает Бьорна этой шерстью, она свивает эту шерсть в шнурок, раскачиваясь над пламенем. Она режет руны на дощечке, перевязывает нитью и сжигает. Она что-то поёт, и затаптывает огонь босыми пятками, и ударяет в колесо прялки как в бубен, и кружится, дав волосам укрыть лицо, и кружится - быстрей, быстрей, быстрее...

Я с почтением отворачиваюсь. Девочка знает что делает. Не буду осквернять обряд. Только слышу, как пение переходит в тонкий визг, а босые пятки сильнее колотят пол. Она исполняет священную пляску уже в другом конце дома. Кажется, она уже не здесь и мало что замечает на своём пути...

Нет, что-то многовато шума...

Я снова заглядываю в щель между дверью и косяком.

Гида беснуется, разве не прыгая по потолку. Бьорн ловит её по всему дому и наконец, превозмогая зубы, ногти и пинки, заталкивает в сундук и садится на крышку.

В сундуке бьются и воют.

Я решаю, что можно зайти.

Дом изнутри напоминает поле битвы. Я осторожно перешагиваю трофеи.

- Ты как?

- Я хорошо, - отвечает Бьорн, подпрыгивая вместе с крышкой: веса одного человека явно мало. - А вот она не очень.

Без лишних расспросов я сажусь рядом.

- Она бешеная, - доверительно шепчет Бьорн.

В дверь заглядывает Ивар.

- Хочешь, страшную сказку расскажу?

- Ну попробуй.

Старший брат подманивает младшего пальцем и шепчет ему на ухо. Ивар меняется в лице и прыгает на сундук третьим.

Входит Рагнар. С любопытством изучает расцарапанные стены, покусанную прялку, перевёрнутые скамьи, с опаской задирает голову и, не найдя ничего на потолке, присаживается скраю.

- А где лекарка?

Мы указываем на сиденье. В подтверждение в сундуке воют.

- Понял, - кивает отец и устраивается поудобней.

- Я тут услышал шум, - говорит с порога Убба. - Помощь не нужна?

- Нужна. Но места больше нет.

- Ну, чем могу, - и ложится нам на колени.

Сигурд и Хвитсёрк заявляются вместе, потому что вдвоём не так страшно. И занимают по уголку с обратной стороны.

- Вроде затихла, - говорит Убба. - Слезаем?

- Нет, ещё рано, - говорит Бьорн. - Я скажу когда.

- А то мне бы мясо поставить. Кто что хочет на обед?

Некоторое время мы рассуждаем о еде.

Под нами заскреблись и жалобным голоском взмолились о пощаде.

- А ты больше не будешь кидаться скамейками? - обращается Бьорн к недрам сундука.

- Не буду! Честное слово!

- Так и быть. Но в следующий раз не простим.

Мы освобождаем ларь от своего веса и поднимаем крышку. Гида лежит свернувшись калачиком и виновато спрашивает:

- Я не сильно шумела? Я всё уберу.

Конечно же, мы помогаем. И благодарим. Но становимся осторожнее. Бьорн советует Хвитсёрку не давать девушке молоток. Убба и Сигурд прячут острые предметы, но держат тайник в пределах досягаемости. Рагнар запирает на ночь скотину. Ивар обзаводится бревенчатой хижиной вместо летнего шалаша в лесу. Все мы даём друг другу негласное обещание не ходить в горы.

Гида искренне думает, что мы заботимся о ней, не подпуская ни к каким занятиям: после камлания она неважно себя чувствует.

Мы улыбаемся и киваем.

Ведь в отношении к странникам главное - гостеприимство.

VIII. Остерегайтесь зеркал

Бьорн советуется с братьями и, прикрываясь благодарностью, предлагает построить Гиде отдельный дом. Чтобы ей не тесниться у очага с нами семерыми и принимать женихов, если они досюда доберутся. Вообще, такая девушка достойна целого дворца. Пусть она укажет любое место - хоть в лесу, хоть в горах.

Никогда ещё я не видела, чтобы все Рагнарсены настолько сплотились. Они управились за сутки и доложили, что Гида может справлять новоселье хоть завтра.

Растроганная сестра, мило краснея, приняла в подарок дом со всей обстановкой, резную посуду, несколько штук полотна, золотые крылья, две корзины с провизией и, сопровождаемая кошкой и тремя козлятами, отправилась обживаться.

Мы захлопнули дверь и отёрли испарину.

А я ещё хотела подарить ей зеркало. Сама я как убрала его в ларец, так до сих пор не касалась. Хотела поберечь дорогую игрушку, взятую у какой-нибудь английской hlafdige. Круглое зеркало опоясано было цветочным венком, а на обратной стороне ютилась женская фигурка с прялкой. Ей было тесновато на таком кусочке серебра. Что ж, это тоже моё отражение. Значит, ему суждено быть моим.

Дни укорачивались, то есть луна появлялась раньше. В двойном свете я смотрела на своё лицо и прихорашивалась. Зимой меньше забот. Как будто.

Однажды за уборкой я поцарапала лицо - и долго истязалась зрелищем царапины. Я заслонила её пальцем - помянуть былую красоту. Отняв руку, поняла, что не найду на щеке красный след. Я потрогала лицо: нигде не саднило. Я спросила каждого сына по очереди: они говорили, что ничего нет.

Мне захотелось проверить ещё раз. Я повернула зеркало так, чтобы в нём отражалась прялка. Следы Гидиных зубов давно смыл в котле Убба, но мне нужно было другое. Щепкой я перечертила по серебру узор, украшавший прялку. Это лучше, чем пробовать на себе, да и рисунок мне наскучил.

И точно глина под руками гончара, сложились новые линии, новый орнамент. Сперва в зеркале, после, когда обернулась к прялке - на ней.

И почему я раньше не вспомнила о такой нужной вещи?

Старшие всегда говорили мне, что в зеркале, как в воде, можно видеть судьбу. Я всегда мечтала: мало увидеть, что есть - хочется выбрать картину на свой вкус. Кажется, сейчас я могу если не рисовать заново, то кое-что подправить.

Поупражнявшись на мелочах вроде стёртой седой пряди и щербины на старой чаше, я осмелилась покуситься на мир снаружи.

Мне очень не хватает ветра. Я всегда любила его лёгкие пощёчины - единственные, что готова я терпеть. В родных владениях я часто стояла над фьордом и наслаждалась холодными объятиями. Мне нравилась рябь на воде, раздутые паруса, позёмка, хороводы палых листьев, шелест листьев живых... Мне нравилось движение, его вид, звук, осязание и запах.

Рано утром, пока все спали, я покралась на задний двор, навела серебряную пластину на небо - и черкнула всей пятернёй что-то вроде волны. И ещё, и ещё.

В конце концов, скоро Йоль. Побалую себя подарком.

Я стояла и ждала, пока не начала мёрзнуть.

Обидевшись на зеркало и на мороз, я возвращаюсь домой и ложусь досыпать.

Меня убаюкивает тихий свист за ставнями...

Я проснулась, оттого что хлопнула дверь. Ивар отряхивал капюшон и стирал с лица иней. Он вернулся с полпути: вьюга сбивает с ног.

Убба выглянул за дровами - затопить как следует - и сообщил, что верхние поленья снесло ветром. И вообще, надо перенести дрова из-под навеса в сарай. Чем они с Бьорном и занялись.

Хвитсёрк, который ждёт не дождётся, когда можно будет стричь козу, идёт утеплять хлев.

Сигурд ищет щели в доме.

Рагнар возвращается с рыбалки и говорит: непогода лютует. Рыба заморозилась прямо в дороге. А кроме шуток, закрывайте окна: скоро будет буря.

Море и так навещает нас чаще, чем полагается, а сейчас может совсем обнаглеть. Я завидую Гиде, которая выбрала место для дома на возвышенности. Ветра там столько же, зато воды меньше...

Ветра? Так что же, всему виной ветер?

Не успела я это подумать, как в щель между ставнями брызнули струи. В последний момент мы кладём засов.

Море упрямо: оно стучится во все окна сразу.

Сквозь рёв и плеск мы слышим ржание и блеяние. Хрюканья нет. То ли свин потерял дар речи, то ли...

Сыновья тащат животных в дом.

Поросёнок жив, но напуган.

- Я думал, нас всех сдует, - Сигурд отжимает волосы.

- Я думал, здесь нет ветра, - удивляется Бьорн. - При мне ни разу не было.

- Пока ты спал - тоже.

- Что такое творится? - все пятеро дрожат и жмутся к очагу. Они хотят переодеться.

- Да. Откуда? Здесь? Ветер? - вопрошает Рагнар и растерянно смотрит на меня.

Я невольно сживаюсь под его взглядом. Сыновья замечают это.

Дом скрипит, как драккар, угодивший в шторм.

Я не выдерживаю шести подозрительных взглядов:

- Это я пожелала...

- Так... - Рагнар мечется, видимо, в поисках сковороды. - Как тебя угораздило?!

Звенит в ушах. С притолоки стекают струи.

- Зеркало, - пролепетала я. - Я взяла зеркало...

- Ну? Зеркало? А дальше?

- Дальше?

- Мать, не томи, - говорит Убба.

- А дальше - я нарисовала ветер...

- Как?

- Ну... провела... пальцами...

- И что?!

- И ничего! Я снова легла спать, а потом начался ветер.

- Так откажись от своего желания!

Я снизу вверх смотрела на мужчин, на лошадей, козу и поросёнка - и чувствовала, как ноги подкашиваются.

- Я не знаю как...

Муж собирается что-то сказать, но треск отвлекает его.

Волна разбивает ставни и ударяется в столб под матицей.

Нас окатывает ледяной водой.

Очаг издыхает.

В беззащитное окно врывается снег.

Окно заслоняют крышками от сундуков. Ищут огниво, молясь, чтоб оно не промокло.

За спиной я слышу скрип.

Столб перебило пополам.

Дом сотрясается.

Я ловлю себя на том, что тихо вою. Сижу в сырых углях и вою.

Столб кривится. Балки скрипят. Сейчас рухнет крыша.

С остекленевшими глазами, Бьорн прыгает куда-то в сторону.

И возвращается - одним прыжком.

В руках у него длинное копьё.

Копьё вонзается в пол рядом со столбом.

Оно очень длинное. Достаёт до балки.

Упирается в неё.

Пол скрипит. Потолок скрипит.

Копьё толстое - выдержит.

Наконечник проваливается сквозь половицы.

Уже не копьё - но шершавая жердь в коре - подпирает - и распирает - свод.

Молодой ствол устремляется вверх.

Под половицами скрипят корни.

Стрелами стремятся ветви, прячутся в тонкой, чеканной листве.

Стройный ясень пробивает крышу - и поддерживает - нижними ветвями.

И кряжистое дерево шумит над нами и душит листвою ветер.

Листья плещут по воздуху, как мягкие волны разбиваются о песок.

Мы слышим только мягкий плеск. И солнце бьёт сквозь несоразмерные ставни.

Мы убираем крышку сундука.

Мелкая рябь искрится под лучами солнца. Снег переливается всеми цветами радуги.

Мы садимся у подножья ясеня и в сплетении трёх корней складываем новый очаг.

Сыновья убирают ненужный столб.

Бьорн принимает обломок, вскрикивает - и зажимает ладонью правый глаз.

- Зеркало надо? - спрашиваю я и тут же прикусываю язык.

- Ничего, - улыбается Ивар. - Гида вылечит.

- Давайте лучше зеркало.

Пока он вынимает щепку, я заглядываю в восточные окна. Над холмом, за пустошью, течёт в небо сизый дымок. У Гиды всё в порядке.

На подоконник садится снегирь.

Проросшее копьё спасло нас.

Надо же быть такой дурой...

Но в оправдание себе скажу: ветер прогнал туман из предгорья, и весною мы сможем добраться до него - и обойти весь остров. По направлению ветра Рагнар догадывается, что мы на острове.

Ветер сдул с неба луну и солнце, так что они не обязаны висеть вместе круглые сутки. Ночь стала ночью, а день - днём.

Луна, к тому же, раскрошилась на ветру, и дважды в месяц осыпается - то с одной, то с другой стороны. С какой стороны крошки падают, с той приходит в движение море. Прилив стал сменяться отливом.

Значит - мы можем выйти в море. Наверно, так даже удобнее изучить наш остров.

Но ветру нужна ось - как нет компаса без иголки. Лишь новое дерево стало достаточно высоко, чтоб на него опереться.

Рагнар гуляет по лесу, выбирая хорошее дерево для корабля.

Ивар встаёт на лыжи.

Убба сварил уже целое стадо.

Сигурд нанёс на балки и опоры новые обереги.

Хвитсёрк ткёт треугольный холст, чтоб натянуть на раму из проволоки и сделать крылья себе по нраву.

Бьорн страдает ерундой, лазая по ясеню и свешиваясь с ветки головой вниз. Впрочем, у берсёрков свой ход мыслей.

Я по-прежнему пряду облака. Зеркало надёжно заперто в шкатулку.

Гида? У Гиды всё замечательно. Эта девушка ещё Рагнарёк переживёт.

И всё вроде бы хорошо. Но обязательно найдётся ложка дёгтя, что испортит всё лакомство.

Однажды я чистила посуду, как вдруг услышала: Рагнар беседует с кем-то. Это не Гида, хоть голос похож.

Прихватив любимую вещицу, я выглядываю за порог.

Рагнар спорит с невысокой белокурой женщиной. Она одета в изодранную кожаную куртку, в руках у неё разбитый щит и сломанный меч.

Я узнаю её из ста тысяч невысоких белокурых женщин...

- Поживи у дочери, - говорит Рагнар - и замирает, увидев меня в дверях.

- Дорогой, что же ты держишь человека на пороге? - я любовно поглаживаю сковородку. - Мы всегда рады гостям. Заходи.

Глаз ветра - буквальный перевод слова window, заимствованного в английский язык из древнесеверного.

Соль - Солнце, Мани - Луна.

Одаль - усадьба, имение.

Хёвдинг - военный вождь.

Конские кости, особенно череп, использовались в магических ритуалах, направленных на проклятие.

Вёльва - ведьма, прорицательница.

Бонд - свободный земледелец.

Hlafdige - древнеанглийское звучание слова "леди".

Комментарии: 8, последний от 28/04/2017. © Copyright Демина Евгения Александровна (hyldeharde@yandex.ru) Размещен: 28/03/2017, изменен: 28/03/2017. 83k. Статистика. Повесть: Фэнтези, Фанфик Барду больше не наливать!		Ваша оценка:
Аннотация: Долго била себя по рукам, но фанфик вдогонку к сериалу "Викинги" написался как-то сам собой. По принципу "А может, всё было наоборот?" Поэтому некоторые сцены - "перевёртыши" эпизодов из сериала. Героев можно представлять такими, как там, а можно какими-нибудь другими - задействован Рагнар Лодброк и его семейство. А историю нам расскажет его жена Аслауг - не самый любимый зрителями персонаж. Она ругается с мужем, пытается воспитывать уже взрослых сыновей, учится наконец вести хозяйство и, конечно же, терпеть не может Лагерту, а ещё... Э, нет, это уже спойлер)

Демина Евгения Александровна : другие произведения.

Сказка без соседей. Дом на берегу